I

Камил Цоуфал медленно открыл дверцу ярко-желтого аварийного газика и, поколебавшись, с отвращением ступил в жидкую грязь, которой был покрыт западный участок.

Сегодняшний солнечный день, один из двадцати восьми в году, когда, по сведениям какого-то зловредного статистика, в Мостецком краю светит солнце, уничтожил последние остатки грязного мартовского снега и был готов перескочить последнюю предвесеннюю неделю, спорадическими зелеными ростками возвещая о лете, столь долгожданном для Камила. С утра была прекрасная погода, и город, вопреки обыкновению, не был окутан туманом, аварийные факелы химического завода пылали «спокойным пламенем», совещание у главного механика прошло довольно мирно (без восклицаний) — словом, все свидетельствовало о том, что состояние невзыскательного довольства, в котором он пребывал, достигнет наивысшей точки где-то после трех часов пополудни, как вдруг задребезжал телефон и возмущенный диспетчер непоправимо испортил Камилу предвкушение трех спокойных часов, посвящаемых переводам английских и немецких проспектов. Авария насоса на ветке бензопровода. На западном участке. На размытой, вечно заболоченной западной стороне. Прикоснувшись к холодной жиже, Камил стиснул зубы и, с трудом выдирая ноги из жирной рыжей слякоти, побрел к перемазанным в грязи слесарям, в растерянности толпившимся вокруг глубокой ямы с изуродованным насосом.

— Что, ребята, не слушается? — уже издали начал он бодрым тоном, заимствованным у целой плеяды руководящих работников химического завода, за долгие годы перебывавших в гостях у отца, технического директора Яна Цоуфала, не очень уверенно приблизился к старому производственнику Хлоубе и по-приятельски похлопал его по плечу.

— Ну, Старик, что это здесь за экскурсия? В резервуарах запасов едва хватит на полсмены, а вы играете в догонячки. За такое могут и взгреть как следует.

Хлоуба укоризненно взглянул на него и громко шмыгнул носом.

— Тут уже ничего не починишь, — кивнул он в сторону ямы. — В этом году копаем здесь третий раз. Все изъедено как решето, и трубы тонкие как бумага. Я говорил тогда, надо ветку отключить, пустить «водичку» через распределительные насосы, а ветку заменить. Только всю, целиком, иначе через месяц опять начнем снова-здорово.

— Ты шутишь, Старик. — Камил театрально развел руками. — И без того квартал пинает нас в задницу, а ты замышляешь целый переворот… До конца сегодняшней смены тут должна журчать «водичка». Чинить, и баста.

Отойдя в сторонку, Хлоуба погрузил огромную ручищу в карман ватника и вытащил сложенный вчетверо клетчатый носовой платок. Одним движением развернул платок и шумно высморкался.

— Ясно, начальник, — кивнул он. — Ты, значит, уже доложил диспетчеру, что, дескать, сегодня будет порядочек. Так ведь? — спросил он, едва сдерживая гнев.

— А что делать? — отрезал Камил с раздражением. — Расписаться в том, что у нас здесь авария? Покорно благодарю! Составлять протоколы, давать объяснения, когда можно обойтись текущим ремонтом.

— Но это авария, — с ударением произнес Хлоуба. — А ты хочешь заплатки ставить. Как бы все клином не вышло, черт побери.

Камил перевел дух. Нужно Хлоубу припугнуть. Никакой аварии нет. Отвратительная перспектива провести солнечный день в вонючей грязи западного участка отступила. Довольно и этой прогулки, нарушившей его планы.

— Пусть ребята поднимут насос наверх. На заводе получишь новый, бензопровод засыплем, и через час-другой можно подключаться к резервуарам.

Он не стал ждать, что ответит Хлоуба, констатировать — это все равно, что приказывать, даже в тех случаях, когда выполнить невозможно, резко повернулся, так что захлюпала грязь под резиновыми сапогами, и пошел назад к машине.

Возле газика его настигло чавканье грязи под сапогами Хлоубы.

— Эй, инженер, пораскинь мозгами хорошенько. Если здесь прорвет, все ведь потечет в землю. Подумать страшно…

— Садись, — прервал Камил, подтолкнул Хлоубу к машине, сам сел около водителя. — Давай не будем разводить дискуссию. Сейчас мы только починим, а весной сделаем отводку. Факт…

Газик зарычал, будто со злобой вырываясь из трясины, и медленно пополз к шоссе.

Камил озабоченно оглядел западный участок. Под грязью, покрывавшей поверхность холма, были скрыты десятки распределителей и насосов, многие километры труб. Артерии химического завода. Что, если труба лопнет в другом месте? И вдруг это случится в субботу? Сколько тонн бензина уйдет в землю, прежде чем оператор зарегистрирует утечку в производственных коммуникациях?

Метрах в ста ниже по склону протянулся маслопровод. Медные провода блестели на солнце, как золотые удилища. Примерно каждые четверть часа здесь проходили длинные составы с цистернами. То и дело токосниматель локомотива высекал на проводах сине-лиловую искру…

Но вот колеса зацепились за рассыпанный щебень, газик рванул вперед и свернул на шоссе. Западный склон исчез за окном, и в ветровое стекло ударило солнце. Оно приятно грело, напоминая о приближающейся весне.

Камил прикрыл глаза ладонью. На горизонте сверкали снегом вершины Крушных гор. Его было меньше, чем в прежние годы. Намного меньше.

— Все это не надолго, скоро весна… Сам знаешь, как тяжело сейчас копать. Но с месяц он продержится. Должен продержаться!

— Если усердно будешь молиться! Поверь, не по душе мне это дело…

— Кому охота сегодня что-нибудь делать, — попробовал пошутить Камил, рассмеялся как можно искреннее, растянув рот до ушей, ибо так приятно относиться к своим подчиненным сердечно, весело, душевно, особенно когда мы чего-нибудь от них хотим, и, успокоившись, потянулся на сиденье. Если бы все было так серьезно, Старик не позволил бы засыпать бензопровод. Месяц обеспечен. А месяц — пропасть времени.

Камил снова засмотрелся на горы. Они казались неправдоподобно близко. Их острые вершины врезались в синий небосвод. Именно это и приближало их. И прозрачный воздух. Давно не было такой красоты. Вот-вот разразится эта окаянная весна!

Перед большими железными воротами газик остановился.

— Ну, я на тебя надеюсь. — Камил еще раз повернулся к Хлоубе, всем своим видом давая понять, что никаких возражений он не допустит, благосклонно выслушал его отрывистое и сердитое «само собой» и вышел из машины. Задумчиво смотрел вслед удаляющейся машине, подавляя в зародыше растущее чувство вины, и, недовольный собой, вошел в здание. Граждане стали слишком много дискутировать. Уже и Хлоуба возражать стал. Это нужно решительно пресечь.

Вся в трещинах бетонная лестница и почерневшая краска в коридоре лишь усилили чувство недовольства. На всем химзаводе не найти лачуги более скверной. Последняя чертежница в проектном бюро топает к себе в отдел по коврику, а инженер-механик категории «Т-14» должен обходить выбоины в полу. Собственно говоря, разве это пол, это дрянной деревенский тротуар!

Только перед дверью кабинета, после минуты благочестивого созерцания синей гетинаксовой таблички с яркой белой надписью «Инж. К. Цоуфал, механик по ремонту оборудования», Камил снова воспрял духом. На химзаводе их было всего пять. Четыре седых мужика предпенсионного возраста и Камил. Самый молодой механик по ремонту оборудования в истории завода. Успех несомненный, но многие этого недооценивали и упорно не замечали, потому что он оказался в тени другого Цоуфала. Заместителя директора Цоуфала. Отца.

Камил поразмыслил о том, как было бы здорово года через два-три стать сразу главным механиком комбината, это ведь было не так уж нереально, и во внезапном приступе самодовольства позволил себе помечтать о гетинаксовой табличке с титулом, изображенным двухсантиметровыми буквами: «Заместитель директора по эксплуатации», о кабинете на шестом этаже одиннадцатиэтажного административного здания с отдельным входом для руководящих работников прямо у огромной стоянки для автомашин; он разогнал свою фантазию аж до дециметровой таблички «Директор комбината», служебной «татры-603» и личного шофера, как вдруг на лестнице заскрипели шаги, возвращая его к суровой действительности.

Выше категории «Т-14» я здесь не поднимусь, а буду примерно себя вести, папаша одолжит мне свою «МБ».

Камил повернул ключ в замке и, нахмурившись, вошел в кабинет. Сбросив с плеч ватник, соскреб комья грязи с сапог и устало рухнул в кожаное кресло за массивным письменным столом. Закурил душистую «Спарту» из картонной коробочки (этот дефицитный товар в твердой упаковке с надписью «Инж. Цоуфал» уже два года поступал сюда из главного буфета).

Перед серым зданием соседней углеобогатительной фабрики стояло несколько грузовиков. Асфальт дороги почти исчез под толстым слоем грязи. Приход весны как будто не касался химзавода. Собственно, заводу было безразлично любое время года. Густая сеть паропроводов высокого давления, укрепленных под мостовыми опорами и укрытых глубоко под землей, создавала вокруг химички специфический микроклимат. Влажность. Постоянная влажность. Зимой — от снега, который таял, едва коснувшись земли, словно насыщенной тепловой энергией, летом, да и весь год, — от пробивающегося пара из мостовых распределителей.

Камил как можно ниже наклонился над столом, чтобы отвратительное зрелище скрылось за подоконником. Теперь в окне рисовалась только освещенная солнцем вершина далекой горы и на ней сверкающая белая жемчужина замка Езержи. Там уже весна. Настоящая весна. Камил почувствовал прохладное прикосновение к щеке листа бумаги с начатым переводом, но не позволил себе нарушить блаженного состояния, в котором пребывал. Нирвана. Состояние высшего блаженства. Не допускать для себя ничего неприятного. Двух страниц перевода на сегодня вполне достаточно. Согласно договору, они принесут пятьдесят крон, заработанных в рабочее время. За последний месяц я заработал больше двух тысяч.

Задребезжал телефон. Резко и враждебно.

— Инженер Цоуфал слушает, — недовольно отозвался Камил.

— Ну так как там с насосом?

— У страха глаза велики, граждане диспетчеры! Запишите-ка в свои блокноты, что вечерняя смена примет участок без повреждений. Ясно?

Он не стал ждать ответа и положил трубку. Мозгляки проклятые, идиоты в этой диспетчерской. Везде им мерещатся аварии…

Он снова опустил голову на стол, но ощущение покоя не возвращалось. Что, если Хлоуба на этот раз только подчинился приказу? Каждую минуту по трубам западного участка проходит по меньшей мере десять тонн бензина. И днем, и ночью, и в субботу, и в воскресенье…

Камил поднял трубку и по памяти набрал номер.

— Секретариат технического директора.

— Пожалуйста, соедините меня с отцом.

— Товарищ заместитель директора выехал в Усти, сказал, что будет к четырем.

Он отнял телефонную трубку от уха, чтобы не слушать щебетания экзальтированной пани Подлуцкой. Отец уж лет двадцать сражается с ней и, как ни странно, еще не потерял рассудка. Поток речи на миг ослаб, Камил успел вставить: «Благодарю вас, всего хорошего» — и повесил трубку.

Ну вот, на совет отца рассчитывать не приходится.

В лабиринте линий, который назывался «Схема расположения трубопроводов завода», мало кто мог бы разобраться.

Камил отошел от схемы. Подобными чертежами у него были обклеены три стены кабинета, а четвертую занимали огромные канцелярские шкафы с кипами печатной продукции на иностранных языках. Бумаги эти по большей части были никому не нужны, но производили должное впечатление. Он с озабоченным видом взъерошил волосы. Все же лучше подождать отца. Но ведь кто знает, когда он вернется. В молодости отец боролся за сокращение рабочего дня, а теперь проводит на работе пятьдесят часов в неделю.

Он вновь набрал номер.

— Медпункт.

— Инженер Цоуфал. Жена там?

В трубке раздался шум. Он ясно расслышал цокот каблуков по паркету, потом какой-то разговор и наконец голос Здены:

— Цоуфалова.

— Привет, Зденка. Кажется, сегодня я задержусь на работе… Ты не заедешь за Дитункой?

— Сегодня я не могу, Камил. Прухова должна была провести профилактику, а потом извинилась, сказав, что сегодня не придет, так что я вынуждена остаться.

— Ты вынуждена?

— Никого же больше нет.

Камил нервно постучал карандашом по столу. Это неожиданное препятствие расстроило его. У человека на шее самый большой участок работы, семьсот подчиненных, на полмиллиарда оборудования, а тут еще и в ясли за ребенком ходить!

— У тебя ведь тоже ребенок, не так ли? Откажись. Что тебе за дело до какой-то Пруховой?

— Нельзя. Я уже обещала доктору Краусу, что сегодня останусь.

Камил швырнул карандаш на стол. На Крауса у него была аллергия. Что это он себе позволяет? Так я никогда своего не добьюсь.

— Пригласи-ка этого господина к телефону.

Телефон вдруг онемел. Камил положил трубку, потом снова набрал номер. Занято. В ярости швырнул трубку на вилку аппарата и закурил. Значит, для Крауса можно и остаться… Он взглянул на фотографию, лежавшую под стеклом на письменном столе. Дитунка и Здена перед новогодней елкой. Здена с длинными каштановыми волосами, красиво причесанная. Если она так же умна, как и хороша, ты ее не стоишь, сказал ему отец, увидев Здену впервые. Ты ее не стоишь, повторил он в тот же день. Успел найти с ней общий язык. Они разговаривали так сердечно и дружески, что Камил почувствовал ревность. Тогда ему было двадцать четыре.

Но больше всяких причесок шли ей распущенные волосы. Распустив волосы, входила она каждое утро в приемную доктора Крауса…

Эти мысли не давали Камилу покоя. Это была не ревность, нет. Ревность ослабляет человека, а мужчина, стремящийся к успеху, должен быть сильным. Но почему она согласилась остаться?

Озадаченный тем, что творится со Зденой в последнее время, он вышел из кабинета, и, так как инженер Рамеш уже третий день находился в командировке в Кралупах, он постучал в дверь его приемной, где хозяйничала Милада Кадлецова, самая большая привязанность Камила во времена летней производственной практики.

В три часа он запер кабинет, уложил огромную связку ключей в черную кожаную дипломатку и снова полюбовался синей табличкой. Радость созерцания опять была испорчена воспоминанием о двух вещах: засыпанном бензопроводе и странном поведении Здены. Камил повернулся, сбежал вниз по лестнице и поспешил к административному зданию.

Вопреки инструкции, строгого исполнения которой сам требовал от всех своих подчиненных, он раньше времени сделал отметку об окончании смены на одном из восьми компостеров, стоявших в цокольном этаже, и, подавив в себе вспышку зависти при воспоминании об отдельном входе для начальства, сокращавшем путь к остановке скоростного трамвая на добрых двести метров, вышел через главный вход. При мимолетном взгляде на стоянку, буквально забитую легковыми машинами, он снова ощутил удручающее чувство неполноценности. Девяносто процентов моих подчиненных ездят на работу в собственных машинах, а я должен каждый день драться за место в трамвае.

Эта неутешительная мысль терзала его, пока с шумом и свистом к платформе не подошел трамвай. Десять минут езды до Литвинова в страшной давке. Он почувствовал облегчение, лишь когда открыл дверь заводских яслей, расположенных в Замецком парке.

Взяв на руки смеющуюся Дитунку, любовно и неуклюже принялся ее одевать, потом гордо повез колясочку по людным литвиновским улицам. Солнце все еще сияло. Еще неделя — и придет весна. Весна несла жизнь в промышленный город, как бы умиравший каждую зиму. Она заявляла о себе пробивавшейся травкой на газонах городских скверов, дразнящими весенними запахами, которые заглушали едкую вонь серы, распространявшуюся со стороны химзавода; а туманы, которые зимой почти каждое утро душили просыпавшийся город, с началом весны отступали. Только весна означала для Камила действительное начало года. От этого года он ждал многого. Квартира, машина и улучшение натянутых отношений со Зденой. Главное — квартира, потому что квартира — причина всех ссор и затруднений. Если нет квартиры, и любовь может умереть.

Он выбрался из центра города и зашагал по недавно заасфальтированному тротуару домой, к новой «башне», в одной из квартир которой уже два года жили вместе обе семьи Цоуфалов, пять человек, втиснутых в четыре не очень удобные комнаты. Идти туда ему не хотелось. В первые месяцы их совместной жизни в доме царила атмосфера снисходительного внимания к молодоженам, но со временем из-за резкости слишком эмансипированной Здены положение сделалось просто нестерпимым.

И Камил размечтался (сегодня уже во второй раз), как будет здорово, когда он вот так же поедет к себе домой, в квартиру, принадлежащую только ему, инженеру Цоуфалу, но эта мечта была еще менее реальна, чем мечты о личном шофере и служебной «татре». Почти ежедневно он бомбардировал жилищно-бытовую комиссию предприятия телефонограммами, категорическими требованиями, устраивал бешеные скандалы — в зависимости от степени напряженности отношений между обеими семьями, но в ответ получал только успокоительные заверения, последним из которых было обещание предоставить квартиру в течение двух месяцев где-то в районе Обрниц. Предпочтя похоронить в душе все эти мечты, Камил вкатил коляску с Дитункой в подъезд. Вытащил из почтового ящика кучу газет, несколько писем для отца и поднялся лифтом на двенадцатый этаж.

С балкона гостиной виден весь город. На востоке торчит высотное здание общежития на тысячу мест, на запада высится башня пожарной команды, на юге вздымаются холмы земляных насыпей, несколько прикрывающие дымный химзавод, а с севера город объят темным кольцом Крушных гор; здесь он задыхается со своими тридцатью тысячами жителей; в нем, согласно статистике, более семи тысяч квартир, и ни одна из них не принадлежит мне. Город, где мое имя могло бы что-то значить, но пока ничего не значит и в ближайшем будущем тоже не будет значить, потому что всегда славные отцы — удел горькой зависти своих сыновей. Город прекрасный, многообещающий, но пока неласковый, как мачеха.

Камил повернулся, закурил сигарету и сел в кресло. Дома никого не было. К сознанию собственного невезения присоединилось чувство одиночества. В своем родном городе я никого толком и не знаю. Только Здену. А она сейчас ведет прием с доктором Краусом. В последнее время она как-то отдалилась от меня. Но почему? Ведь мы так любили друг друга. Почти два года в Праге, два счастливых и таких быстролетных, потом долгий год военной службы, и он не разделил нас, хотя мы виделись всего два раза в месяц. И наконец, Литвинов. Мы думали, что самое трудное позади. Но не было квартиры, родилась Дитунка, в квартире отца стало тесно, первая ссора из-за родителей закончилась примирением, последовали новые ссоры, по всяким незначительным поводам. В конце такого пути неизбежно безразличие и равнодушие.

Камил встал, открыл вторую секцию кабинетной стенки и поставил на проигрыватель фортепьянный концерт Шопена ми бемоль мажор.

Он удобно расположился в кресле и, наклонив голову, ждал. Одновременно с бурными аккордами в соседней комнате раздался плач. Из угла своего деревянного манежа Дитунка умоляюще тянула к нему ручки. Он взял ее на руки и вернулся в гостиную. Нить священнодействия была прервана, остаток концерта он провел, болтая с Дитой.

Зто самое драгоценное из того, что у меня есть, подумал он, любуясь ее детски счастливым личиком. Чудо-девица. В одиннадцать месяцев у нее уже семь зубиков, сама может сделать три шага и зовет меня «ка-ка»…

Глядя на девочку, он всегда отчетливо понимал, чего хочет и что должен иметь. Власть и славу. Деньги и положение. Он должен быть сильным мужчиной и мудрым защитником.

— Ням-ням…

Сунув ей плитку молочного шоколада, Камил поставил новую пластинку.

— Давай, дочка, послушаем «Влтаву».

Дитунка притихла. Нежная мелодия разлилась по комнате как некая таинственная сила.

Камил поднял голову и застыл, уставившись в одну точку… Через два месяца получим квартиру в Обрницах. Если побольше переводить, то при общем доходе в семь с половиной тысяч в месяц нам хватит на мебель и машину уже в этом году. Отец еще не уйдет на пенсию, а я легко могу стать главным механиком…

Когда грянул «Вышеград», ордер на квартиру как будто уже лежал в почтовом ящике, а назначение на новую должность — в директорской папке с надписью «К исполнению».

Нет ничего невозможного. Мир принадлежит сильным и отважным, то есть мне, неслышно декламировал Камил под звуки могучей мелодии, но тут в прихожей стукнула дверь, и в комнату вошла Здена. Она всплеснула руками:

— Что это тебе пришло в голову?! У нее же будет запор!

Камил закрыл глаза. Еще несколько последних тактов — и заключительный аккорд, от которого мурашки бегут по спине. Он старался не слышать потока укоризненных слов, но Здена забрала дочку, и нить наслаждения прервалась как раз перед кульминацией.

— Кто из-за вас должен вечно стирать? Посмотри, как вы отделали ковер! Ты никогда ничего не умел ценить!

— А ты не можешь чуть-чуть подождать? — У него испортилось настроение. — Придет бог знает когда, да еще ругается… — Камил снял пластинку, вложил ее в конверт и поставил назад в дискотеку.

Минута растерянного молчания. Потом Здена печально вздохнула, а Камил, скрыв досаду (даже музыку — и ту не дает дослушать спокойно!), поцеловал Здену.

— Опять мы едва не поссорились, — сказал он.

— Ничего удивительного. Свои пластинки ты протираешь оленьей замшей, а в прихожей…

— Брось! — Он махнул рукой. — Мы разучились нормально разговаривать.

— Подержи девочку, я приготовлю ужин, — уже спокойно попросила Здена.

Камил согласился. Дитунка заулыбалась и закрепила полное примирение.

На улице быстро темнело. Дни были коротки. Коротки и безрезультатны.

Так мы ничего не достигнем. Вздохнув, Камил взял Диту на руки и поставил на проигрыватель «Варшавский концерт» Эдинселла, полный решимости дослушать до конца хотя бы одно сокровище из своей коллекции.

Savoir vivre, Камил. Искусство жить.

 

II

Здена взглянула на часы. Сегодня они снова остановились около одиннадцати. Ни один часовщик не знает, что с ними такое, а новые Камил обещает уже полгода. Здена вздохнула и, посмотрев на большие электрические часы над входом в кабинет врача, откуда наконец вышел тридцать пятый, и последний, пациент сегодняшнего утреннего приема, перевела стрелки. С милой улыбкой она проводила его до самого коридора, заперла дверь и вернулась в кабинет.

— Выпьешь кофе, Павел? — Здена улыбнулась в тридцать шестой раз — но теперь совершенно иначе — двадцатидевятилетнему врачу Павлу Краусу, подозрительно потянула воздух и недовольно сдвинула брови. Подойдя к окну, за которым на уровне глаз стояла молочная пелена, раскрыла его настежь.

— У тебя жуткий воздух. — Она покачала головой и облокотилась о широкий подоконник. — Посмотри, как сегодня на улице здорово. Будто весной.

— У меня не было ни минуты свободной. Что это сегодня с ними стряслось? Тридцать два больничных… Теперь страховщики забегают.

— Видно, ты слишком добрый доктор. Ну, а чем страдаю я, доктор Гален? — Здена сняла ослепительно белую шапочку, скрывавшую ее длинные темные волосы, и села на белый стул для пациентов.

Павел взглянул на нее сияющими, как у мальчишки, глазами и подпер рукой подбородок.

— Я никогда не женюсь, это точно, — произнес он восхищенно и добавил с явной завистью в голосе: — А все равно твой инженер — самый счастливый человек в Литвинове.

— Твоя жена будет самой счастливой женщиной в Мосте. — Она взяла «Спарту» у Павла и закурила.

— Вот уж нет, — поправил ее Павел. Громко, по-звериному зевнув, он поднял свои длинные волосатые руки и потянулся так, что кожаное кресло под ним угрожающе затрещало. — Индржихов Градец, к примеру, или Сушице. Блатна тоже меня не скомпрометировала бы. У меня на примете несколько хороших мест, а здесь я ни за что не останусь. Еще год-два: накоплю опыт, завяжу знакомства, покручусь в обществе, на мой вкус, кстати, несколько грубоватом, а потом айда в деревню.

— Рада услышать. Почти завидую…

— Бог с тобой. Тебе ли завидовать? Папаша — зам, несомненно самый уважаемый в этой фирме, супруг — преуспевающий молодой мужчина с блестящими перспективами, о красоте доченьки твердит все заводоуправление от цоколя до террасы. Non plus ultra, да и только!

— Я была глупа, когда об этом мечтала. Было и быльем поросло… Так ты выпьешь кофе?

— После обеда. Сейчас я ужасно голоден, — ответил Павел и задумчиво глянул ей в глаза. — Неприятности? — спросил он немного погодя.

Она улыбнулась.

— Полное фиаско. Теперь мне непонятно, почему я вообще согласилась выйти за Камила, — сказала она намеренно ненатурально, чтобы в этих словах не слышалось страдания. Этого она не желала. Хотя бы из-за Павла.

Павел смутился и встал.

— Ну вот, начинается. Все не так страшно, как кажется, не нужно понапрасну внушать себе. Мужчина — существо слабое. На все нужна тактика. Позондируй почву, найди уязвимое место и — бац! Ну, я пошел обедать, а если меня спросят, скажи, что у меня перерыв. Да, еще одно. — Он остановился в дверях. — Сегодня после обеда ты мне будешь нужна. С половины третьего профилактика, а у Пруховой опять какие-то проблемы.

Здена неуверенно кивнула, в действительности же просьба Павла ее обрадовала. Она вышла из кабинета, поставила на электроплитку кофейник с шумящей водой (почти в каждом помещении химзавода имелась двадцатилитровая посудина с сифоном) и, успокоившись, достала чашки — собственность медпункта.

— Ну как, согласна?

— А тогда я смогу понравиться своему шефу?

— Может быть. Чуть-чуть.

— Тогда приятного аппетита, Гален.

Пока не закипела вода, надо проветрить приемную; на часах — четверть первого, солнце жарит совсем по-весеннему, в административном корпусе напротив открыто не меньше половины окон, служащие сегодня хорошо загорят. В дверь постучали, и Здена пошла открыть Дане Дворжаковой, чтобы вместе, как всегда в дни дежурств, поболтать за чашечкой кофе.

— Конечно, докторишка снова от меня удрал. — Дана заглянула в кабинет и разочарованно вздохнула. — Граждане, этот тип меня изведет… Сегодня мне приснилось, что он мой отец. Скажи на милость, это нормально?

— Разве в нашей жизни теперь есть что-нибудь нормальное? Тебе без сахара?

— Два кусочка. Сегодня последний раз, клянусь, точно. — Решительно тряхнув головой, Дана привычным жестом провела ладонями по талии и бедрам. — За зиму всегда немножко накапливается.

— Каждая вторая может позавидовать такой фигуре, как у тебя.

— Благодарю покорно, но от этого не похудеешь.

— Хочешь с сахарином?

— А у тебя есть?

— Полный шкаф, — сказала Здена, вдруг ощутив недовольство собой. Она вошла в кабинет. Я веду себя как ее старшая сестра, а ей уже за тридцать, подумала она, разыскивая сахарин среди лекарств.

Зазвонил телефон.

— Муженек.

Дана скорчила гримасу и выжидательно оперлась о письменный стол, чтобы не пропустить ни слова.

Должно быть, у всякого человека есть какое-нибудь более или менее неприятное качество. У Камила их было несколько. И чего Здена физически не переносила, так это его хвастовства и суперменских изречений. Поэтому, когда Камил рявкнул: «Пригласи-ка этого господина к телефону», она отстранила от уха трубку и отключила линию. Ты получил по заслугам, Камил. Уж если ты непременно хотел, чтобы я сразу после декретного отпуска вышла на работу, то разок позаботься о семье сам. Твоих пяти тысяч нам вполне хватило бы для приличной жизни. Ей не терпелось все высказать Камилу, чтобы он понял, как неуместен его гнев, но она не хотела ссориться в присутствии Даны. Она знала, Камил вызывает ее на ссору. В последнее время ссоры вспыхивали часто.

Первая волна возмущения и досады спала. Кажется, я поторопилась, пришло ей в голову, и, не будь в приемной Даны, Здена сама позвонила бы мужу. Ведь какая-то причина у него была.

— Со мной ни один не посмел бы так разговаривать. — Дана решительно выпятила губу. — Сразу бы вылетел! — закончила она с угрозой.

И хотя Здена знала, что это не совсем так, потому что ей была известна история потерпевшего крушение замужества Даны, подробно расписанная самой Даной, столь резкое осуждение было ей неприятно. Она выпила кофе, так и не включив телефона, и, с чувством неоправданной вины, стала слушать рассказ Даны о ее последнем романе.

Уже в пятом часу она вместе с Павлом села в его синий «Фиат-850» (всю дорогу Павел молчал, о чем-то задумавшись) и через несколько минут вышла на литвиновской площади.

Вынув из сумочки последние сто крон — остаток той суммы, которую Камил выделил на питание для семьи в течение двух недель, — пробежала по магазинам и со свежими бифштексами в хозяйственной сумке встала в очередь, чтобы купить кило апельсинов и бананов для Диты. Хватило и на темные колготки. В кошельке осталась лишь какая-то мелочь, когда Здена по крутому тротуару направилась к новым «башням».

На бетонированной площадке перед домом она замедлила шаги. Идти домой ей не очень хотелось. Жизнь ее у Цоуфалов в последнее время сделалась невыносимой из-за свекрови. Можно без устали твердить о необходимости взаимопонимания в семье, что в тесноте да не в обиде, но длиться вечно это не может. Для пяти человек квартира Цоуфалов была достаточно просторна. Но не для двух семей. Томительные минуты от пробуждения и до ухода в ясли, когда в этой внезапно ставшей тесной, невероятно тесной квартире обитатели сталкивались на каждом шагу, были хуже всего. Здену начинал раздражать даже замдиректора Цоуфал, который вообще-то ей нравился.

Перехватив в другую руку сумку с продуктами, Здена тоскливо вздохнула. Чего только не обещал Камил, когда мы уезжали из Праги… Хорошие должности на химзаводе. Через месяц новая квартира от предприятия. Сказка. Вернее, скверная шутка Камила или тех, кто ему все это посулил. Так быстро здесь получают квартиры только врачи и хоккеисты первой лиги. Другие ждут годами. Пять лет — квартиру в Литвинове, два года — квартиру в Обрницах. Там каждый день туманы. Имеются и семейные общежития. Комнатка и кухонька. Казенная мебель и неистребимая вонь лизола. Но туда Камила не заманишь, это для него унизительно, ведь он как-никак шишка. Кроме того, за квартиру нужно платить. Сейчас он не платит ничего. Экономит, где только можно, и каждый месяц откладывает три тысячи на машину, которой я вовсе не жажду. Но через два месяца все переменится. Все будет хорошо…

Здена решительно шагнула в подъезд и поднялась лифтом на двенадцатый этаж.

Через всю прихожую от коляски тянулись две грязные полосы. Ботинки Камила валялись в разных углах, а из комнаты валил стереофонический гром «Влтавы».

Ну, я вам не прислуга, рассердилась Здена и рывком открыла дверь. Камил сидел с Дитункой в кресле, оба были перепачканы шоколадом, а ковер под ними усыпан коричневой крошкой.

— Что это тебе пришло в голову! У нее же будет запор!

Это была неправда, но как иначе выразить свое раздражение и недовольство — только с помощью Дитунки. Она единственная еще могла помочь преодолеть его эгоистичную бесцеремонность.

Камил упорно смотрел в одну точку и не обращал на Здену никакого внимания. Ничего он не ценит. Ничего. Только свои пластинки, сто раз проигранные и сто раз протертые оленьей замшей, и книги, уставленные ровными рядами, как на смотру. Сожрал всю мудрость мира, инженер, полиглот и супермен, сердилась Здена; чувствуя, что Камил ее не слушает, она обрушила на него лавину упреков. В конце концов забрала у него Дитунку. Отнять у него Дитунку и помешать наслаждаться «Влтавой» — хуже для него ничего не было. Немного покричав, она гордо отвернулась. Ей хотелось реветь. И это любовь, ради которой она бросила мединститут?! А Камил — тот мудрый, любящий защитник, верный товарищ и бескорыстный рыцарь? Что с нами происходит? Как могло все так бессмысленно перевернуться?

Камил неожиданно смягчился и поцеловал ее.

— Опять мы едва не поссорились, — примирительно произнес он.

Лучше бы не волновал, позабыл хотя бы один из скандалов, которые уже полгода губят нас обоих! Здена достала из сумки бифштексы и ушла на кухню.

Из комнаты опять послышался гром стереофонических репродукторов. Домашние дела Камила не касались. Однако лучше, если муж, сидя перед проигрывателем, смотрит в потолок у себя дома, чем в кабаке, разве я стала старухой, как моя мама, думала Здена, украшая тарелки овощным салатом, поджарила на сковородке картофель соломкой, и к ней вернулась радость. Вот так мы будем ужинать в собственной квартире…

Она сделала глазунью на двоих, сбрызнула соломку лимонным соком… и в этот момент появились старики Цоуфалы.

Еще полгода совместной жизни, и я сойду с ума.

 

III

Камил выключил проигрыватель, локтем толкнул дверь и, держа Дитунку на руках, пошел в прихожую.

— Поди к дедушке, поди ко мне. — Старый Цоуфал протянул к девочке свои огромные ладони, и глаза его засветились нежной радостью.

Камил не без расчета передал отцу дочку: он подумал, что хорошо было бы посоветоваться с ним, как поступить с той проклятой бензиновой веткой, но, пожалуй, сейчас этого делать не следует, так как, играя с Дитункой, отец переставал быть замом. Поэтому Камил отложил разговор до более подходящего момента. Через прихожую прошла Здена, лавируя с тарелками в руках. Внезапно почувствовав голод, он направился следом за ней. Гора золотистого обжаренного картофеля на всю тарелку и огромный бифштекс. Как в рекламном журнале.

— Сколько у тебя осталось денег? — подозрительно спросил он и ткнул пальцем в бифштекс.

Здена перестала есть. В оцепенении смотрела на тарелку. Потом швырнула вилку на стол так, что она зазвенела.

— Ничего, — ответила она с вызовом.

— Извини, что я спросил, — запротестовал он, потом добавил уже спокойно, стараясь быть убедительным: — Все это прекрасно, но если уже и восьми сотен нам мало, то мы ничего не добьемся!

— А я не желаю есть одни консервы! Когда я выходила замуж, то не думала, что мне придется отказывать себе даже в еде. Если тебе так жалко денег, пожалуйста, объявляй голодовку, а на себе и ребенке я экономить не буду.

Он не стал спорить и молча закончил ужин. Чего она так напустилась? Никому не нужно, чтобы они голодали, но нет никакой необходимости тратить тысячу шестьсот крон в месяц на одно питание.

После ужина Здена убрала со стола, Камил закурил сигарету; затянувшись несколько раз, сел за письменный стол. До половины восьмого он был свободен. Два часа, регулярно посвящаемые переводам.

Вначале он просмотрел большой календарь для важных заметок (запоминающее устройство), затем валютную модель «Мерседес-Бенц 350-КЛ», стоявшую на письменном столе (страсть), грамоту за третье место в последнем любительском литературном конкурсе (один из последних преследуемых зайцев), полочку с самыми любимыми книгами (зависть). Но желание корпеть над переводами специальных текстов сегодня не приходило. Двадцать пять крон за страницу. Ничтожное вознаграждение…

Он отодвинул проспект, из ящика письменного стола достал большую объемистую тетрадь и пересчитал все вклады на сберегательных книжках. Сорок две тысячи. Герои большинства романов с его любимой полочки имели как минимум в десять раз больше. Он недовольно покачал головой, прибавил четырежды по три тысячи, ибо столько рассчитывал сэкономить за лето, и с явным неудовольствием должен был отметить, что на машину явно не хватит. На «шкоду» хватило бы, но он знал, что натолкнулся бы на решительное сопротивление со стороны Здены, потому что Здена планировала купить обстановку для двух комнат в Обрницах, которые после вселения оказались бы пустыми.

Если бы Здена принесла с приданым столько, сколько от родителей получил я — тридцать пять тысяч, которые мы сразу же после свадьбы так неразумно потратили на мебель, — забот бы не было. И эти деньги теперь я должен где-то выбивать.

Камил перевернул листок в тетради, написал заголовок «Другие возможные источники доходов» и глубоко задумался. Кому захотелось бы подбросить немного? Отцу? Едва ли. Именно он несколько лет назад отклонил мое заявление на заводскую стипендию. Нечего, мол, срамиться, хватит других, кто действительно в ней нуждается. А на сегодня это составило бы машину. Пойдем дальше. Переводы. Если околевать над ними, можно выколотить тысячи четыре в месяц. Но это настоящая каторга. Далее, работа для издательства, за переводы романов можно получить кучу денег. Я прочитал их в оригиналах сотни. И все задаром. Впрочем, вакансии там забаррикадированы на годы вперед. Везде нужна протекция. Везде. Наконец, музыка. Когда покупали для меня этот рояль, наши думали, что из меня выйдет настоящий музыкант. Следовательно, можно подработать в ночном баре или кафе с музыкальной программой где-нибудь в пригороде. Впрочем, в окрестностях Моста немало других, еще и получше, пианистов, и их, пожалуй, не меньше, чем инженеров-механиков. Последними в республике вообще хоть пруд пруди…

Камил вздохнул. В одном из ящиков письменного стола лежала стопка ответов с предприятий, куда он обращался с просьбами о должности и квартире. Предлагали самое большее «Т-11», но было и «Т-7». Смешно и грустно.

Он закрыл тетрадь и стал рассматривать корешки книг, аккуратно расставленных в секциях стенки. Встал, сосредоточенно перекладывая одну за другой в руки умножал авторские листы на возможные гонорары, наслаждаясь огромными суммами, возникавшими в конце расчетов. Вот это было бы лучше всего. А правильно выбрать жанр не так уж трудно. Во-первых, сердцеведы: Ремарк, Уайльд. Слишком строго. Монастырский устав. Во-вторых, детективы. Математика. Начиная Уэллсом, кончая Мак-Беном. Это будет самая подходящая категория. Потому что третья категория — смесь математики и сентиментальности — тот же монастырь.

Он вернулся к письменному столу и из самого нижнего ящика вытащил свою первую и пока единственную рукопись. Как-то раз он прочитал в журнале «Прубой» объявление о литературном конкурсе и в тот же вечер сел писать. Историю человека, который дни и ночи проводил на огромном заводе; поглощенный работой, он забыл, что пришла осень и что ребята на улицах начали запускать воздушных змеев, и никак не мог понять, почему однажды его сынишка не пришел к нему попрощаться перед сном. Если человек читает, он может сочинить что угодно…

Вот именно, «что угодно», разочарованно вздохнул Камил, прочитав свой рассказ. Нет, не то. Решительно не то. И тут же поклялся, что будет писать, при том очень скоро, в собственной квартире, наслаждаясь покоем, ибо вступление инженера Камила Цоуфала в литературу должно быть подобно взрыву бомбы. Бестселлер. Хладнокровно рассчитанный, невыносимо трогательный роман…

Посреди его медитаций вдруг распахнулась дверь.

— Можешь купать дочь, — громко сказала Здена.

Он взглянул на часы. Половина восьмого. Его застигли врасплох. Два часа, и никаких результатов.

— Минутку, только докурю, — пробормотал он, не поворачиваясь. Тишина. Такая напряженная, что он должен был оглянуться. — Разок могла бы сама выкупать. Видишь, я занят.

Здена посадила Диту на тахту.

— Вот это — твоя дочь, — сказала она отчетливо и вышла.

Настроение было испорчено. Камил закрыл папку с рукописью и убрал ее в стол. Вот так и впредь ничего не смогу сделать, будь я даже в собственной квартире.

Но, раздевая Дитунку, он почувствовал радость и гордость от того, что девочка прекрасно растет (еще полгода назад он боялся взять ее на руки), с удовольствием поиграл с ней (она что-то лепетала и совала ему пальчики в рот), а когда после купания подошел с ней к зеркалу в прихожей, то растрогался при виде двух таких похожих лиц.

Эта девочка моя, и ничья больше.

— Идите, идите, а то Дитунка простынет, — напомнила подошедшая к ним Здена.

На лестничной площадке хлопнула дверь лифта, коротко звякнул звонок, и в прихожую просунулась голова инженера-архитектора Рихарда Марека.

 

IV

Покончив с ужином, Здена занялась домашними делами. Выстирать, погладить, вымыть посуду, выслушать при этом тысячу советов свекрови о том, что было бы полезно для дочки, для Камила и для семьи, потом развесить пеленки и приготовить ужин для Дитунки.

Усталость кандалами сковывала ее движения. Я совсем замоталась, кручусь как заведенная, а Камил с сигаретой рассиживает за письменным столом. Расчет очень простой. Час неквалифицированной работы по хозяйству — десять крон. Час работы переводчика — минимум двадцать пять. А чтобы выйти с Дитункой на прогулку, это ему и в голову не приходит. За такое не платят. А время — деньги. Потому что Камил все переводит на деньги. В том числе и еду. Камил умеет убить все, и мне страшно так жить с ним дальше.

Наконец все было готово, осталось приготовить ванну. Здена взяла у дедушки Дитунку и отнесла в комнату Камила.

— Можешь купать дочь.

Совсем недавно эта фраза была одной из самых любимых ими, но сегодня Камил неожиданно дал отпор.

Ну, это уж слишком, подумала Здена и поклялась, что, если Камил хочет войны, он ее получит, посадила Диту на тахту и гордо удалилась на кухню. Сегодняшний день будет днем объявления войны.

Наверняка свекровь все слышала, потому что теперь враждебно хмурилась и громко вздыхала; наконец шум воды в ванной прекратился, и из прихожей послышалось сюсюканье Камила.

Камил не торопился, было почти восемь. Здена бросилась в прихожую, но при виде двух невероятно похожих лиц отложила объявление войны на неопределенное время.

— Идите, идите, а то Дитунка простынет, — произнесла она снисходительно, но эти ее слова прервал звонок.

— Мамаше привет! — загремел Рихард, приятельски подмигнув Камилу. — Что это ты с ней делаешь, отчего она так хорошеет?

Камил что-то пробормотал в ответ, польщенная Здена улыбнулась, пригласила войти и кивнула на силоновую сумку с торчащими из нее, как пистолетные дула, золотистыми бутылочными головками:

— По какому поводу вы так вооружились?

— Повышение. — Инженер-архитектор Марек воздел руки к небу и довольно зажмурился. — С первого апреля начальник второго отдела строительства. Разве не повод напиться в будний день и без предупреждения?

Камил опять что-то буркнул. Ивана притворялась, будто ей все безразлично, в действительности же она старалась произвести впечатление. Здена взяла Диту на руки и вежливо кивнула.

— Поздравляем тебя, Рихард… А теперь вы немножко поскучайте без меня, девочке пора спать.

На секунду она задержалась — посмотреть, что надела Ивана под манто из искусственного меха, оказалось — простое синее платьице, которое к ней очень шло, — и, как китайская императрица, выплыла из прихожей.

Неожиданный визит преуспевающего Рихарда Марека и беззаботной, немного простоватой Иваны пришелся весьма кстати. Камил явно завидовал им. Он утверждал, что Рихард, который в свои тридцать лет имел машину, дачу и положение, круглый дурак, если оставляет Ивану дома одну и дает ей полную свободу, чтобы она его обманывала с кем попало. Ивану он величал Принцессой из Вороньей слободы и говорил, что такие ограниченные бабы его не привлекают. Кроме тряпок, денег и путешествий, у нее нет других тем для разговора, впрочем, уже и это хорошо, если у них нет детей. Однако это не мешало ему регулярно приглашать их в гости, включив в некую литвиновскую верхушку, с которой якобы полезно поддерживать отношения. Смешно, грустно и убого. Сегодня от зависти он не заснет.

Через полчаса Дитунка уснула. Надев длинную вязаную юбку, подарок матери, и вынув из холодильника бутылку приятного «Котнари» и кубики льда, Здена с беззаботным видом вошла в комнату.

Здесь царил холод. Конференция на высшем уровне да и только!.. Бутылка коньяку для мужчин и синего «Боллса» для дам стояли нетронутыми. Черт побери, ребята, хоть раз отбросьте вы эту инженерскую чопорность и развлекайтесь, как нормальные люди, вздохнула она, поставила перед молчаливой троицей рюмки и налила в них вина.

Будь здесь Павел…

— Сыграем в кинг? — предложила она.

— Ну что ты, сегодня играть, — нахмурился Камил. — В такой день…

— А я бы не отказалась от партии! — воскликнула Ивана и нетерпеливо заерзала в кресле.

С кингом легче поддерживать разговор, тут человек может и помолчать, если говорить не о чем. Инженеры, играя по-научному, все время проигрывали, в конце концов они перестали рассуждать о работе и карьере и разговор переключился на лето и отпуск.

— Мы в этом году, возможно, поедем к нашим в Ходов, — сказала Здена и выложила три козыря.

— Я говорил Камилу, что летом мы собираемся поездить на машине по Балканам. Вы могли бы поехать с нами, два места свободны.

— И ты мне об этом ничего не сказал? — удивилась Здена.

— О чем тут говорить? Куда бы мы дели Дитунку?

— Наши ее охотно взяли бы на это время. Я бы очень хотела поехать. Кроме Балтики, я не видела почти ничего, — сказала Здена и добавила четвертый козырь.

Недовольно засопев, Камил нерешительно сбросил карты. На столе накопилась большая стопка.

— С Черноморьем ее вообще нельзя сравнивать. В прошлом году мы ездили на Солнечный берег, нет, в позапрошлом, в прошлом году мы были на Гваре, там шикарно, — вздохнула Ивана и, недолго думая, выложила карту. — Ну что тут рассказывать, без зонтика днем не выйдешь! А ночи!.. Мы ходили в бар, он был целиком из бамбука или из тростника, а в центре — бассейн с морской водой.

Рихард трижды собирался выложить карту и трижды брал ее обратно. Наконец он выпустил из рук козырную.

— У нас все, — спокойно сказала Здена, хотя ей хотелось закричать от радости. К четырем козырям она добавила два, бывшие на руках, и седьмой из колоды.

— Как же так? — закричал Рихард и стукнул себя по лбу. — Ведь у меня на руках восьмой! Проклятье. — Стиснув зубы, он судорожно прижал ладонью к столу свои карты.

Наконец-то вы стали сами собой, ребятки. Довольная Здена улыбнулась и подняла взгляд от раскинутых карт.

— Сколько нам не хватает?

— Двух тысяч, — проворчал Камил.

— Думаю, доигрывать нет смысла. Хватит с нас, Иванка. Первую партию мы выиграли.

Ивана начала бахвалиться, как деревенская, после двух рюмок вина и нескольких глотков «Боллса». У нее сияли глаза; протянув руку к рюмке, она быстро опустошила ее.

— Ну, мешайте, мешайте, вы, недотепы, — кричала она.

Около двенадцати супруги Мареки поднялись, сердечно распрощались, тут же лифт отвез их вниз.

Потом внизу хлопнула дверь, и во всем доме воцарилась тишина.

Здена взглянула на часы.

— Двенадцать! — удивленно пропела она. — Давно пора спать!

Она открыла балконную дверь и выглянула на улицу. Ложился туман. Как ленивое, но неумолимо наступающее на город море, он окутывал город плотным вонючим облаком.

— Даже нет смысла проветривать. — Покачав головой, она тихо прикрыла дверь.

— Хотел бы я знать, кто подсобил Рише. С тринадцатой на пятнадцатую. На две категории… Как это ему удалось? Ты не знаешь, откуда он? — повернулся он к Здене.

Заговорила зависть. Очень неприятное свойство.

— Думаю, из Праги, — брякнула она, не подумав.

— Ну, этим, конечно, все и объясняется. Все, — с удовлетворением констатировал Камил. — Кто-то снял телефонную трубку, а кто-то стал на задние лапки.

Зависть достигла кульминации. Мерзкое качество.

— Тебе не кажется, что ты глуп?

— Почему? — удивился Камил.

Она смерила его долгим взглядом.

— Ты же сам этому не веришь.

— Ради бога, что тут объяснять. На это место метили еще человек десять. Определенно у Рихарда был самый сильный толкач.

Медлить было нельзя. Уж коли подставил зеркало, так не отводи. Излечить Камила от неприятной болезни, от тяжелой мании величия, могут только крепкие удары. Очень крепкие. Чтобы он опомнился. Он должен опомниться, потому что человека, которого не за что уважать, я любить не могу. Такой мне не нужен.

— Ты, должно быть, ужасно закомплексованный, Камил, — недоуменно покачала головой Здена. — Когда ты видишь кого-нибудь удачливее себя, ты сразу говоришь о протекции. Теперь мне понятно, что и повышение Рихарда ты считаешь протекцией… А вот ты со своим небольшим опытом и данными нигде в другом месте не стал бы сразу механиком по ремонту. Так кто же встал на задние лапки перед твоим папочкой?

Взбешенный Камил прямо-таки подскочил в кресле.

— Будь уверена, никто! Это место я нашел сам. Запомни, на заводе я с пятнадцати лет.

— Ну, если считать работу в каникулы производственной практикой…

— Послушай, только три года назад Рихард бегал по стройке за две тысячи в месяц. Когда мне будет тридцать…

— Ну, ясно, ты ему завидуешь…

Камил отрывисто засмеялся. Слишком напряженно, чтобы это казалось естественным.

— О чем ты, собственно говоря, хлопочешь?

— Я хочу наконец избавить тебя от болезненного честолюбия! Бахвалитесь друг перед другом, как прыщавые мальчишки перед девчонками. Смешно смотреть.

— Ты опять хочешь поругаться?

— Я хочу, чтобы ты наконец понял, до чего мне противны и твоя зависть, и твое бахвальство. Я хочу уважать тебя, а не стыдиться.

Не сказав в ответ ни слова, Камил вышел из комнаты и рывком захлопнул дверь.

— Сильней хлопни, пусть старики проснутся. Можешь им пожаловаться, что тебя обидели…

В ванной зашумела вода. Удрал, как мальчишка. Еще одна сцена, а в итоге — только злость и разочарование.

Здена убрала бутылки и рюмки, высыпала из пепельницы окурки, и тут на нее обрушилась страшная усталость, ей до смерти захотелось спать; подождав, пока в ванной стихнет шум воды, она пошла принять душ.

В спальне было темно и тихо, слышалось только дыхание Диты и Камила.

— Зденка, — прошептал Камил и протянул к ней руку.

— Я хочу спать, — ответила Здена, отвернулась к стене и глубоко вздохнула.

Почему он такой? Чужой, непонятный и неприступный… Однако нельзя же все время ссориться. И вообще, возможно ли, чтобы такой человек и вдруг переменился?

 

V

Наступление пятницы было отмечено едким дымом с близлежащих электростанций. В шесть утра город был темным и скользким от тумана. От вчерашней весны не осталось и следа. Моросило. Собственно говоря, это был не дождь, а мелкие хлопья едкого пепла, который несло с электростанций. Они оседали на крышах домов, на голых деревьях, аллеей выстроившихся вдоль улицы, кружились в воздухе, а те, что достигали земли, сливались со скользкой пленкой жидкой грязи.

Шагая по тротуару, Камил хмуро смотрел на грязные камни мостовой. Что это накатило на Здену? Вчера весь день кусалась и нападала, ночью отвергла его, спать, мол, хочет. А сегодня осталась дома. Якобы нужно идти с Дитой на прививку. Странное совпадение. Нет ли у нее кого? Но кто это мог быть? Сама она никуда не ходит, к ней тоже… У нее и времени-то нет по гостям расхаживать. А впрочем… Доктор Краус. Она зовет его просто Павел. Восемь часов в день они проводят вместе, из них не меньше четырех они вообще наедине… И дважды в месяц дежурят на «скорой помощи». Целую ночь вместе…

Более чем двадцатиметровый островок платформы был заполнен толпой ожидавших трамвая людей. Битком набитые вагоны останавливались на почтительном расстоянии от островка, выплевывали горстку пассажиров и почти все, не забрав никого, проносились мимо. Очередь убывала медленно, зато сзади подходили все новые и новые жаждущие уехать. Заурядная утренняя сцена, обычно Камил переносил ее довольно терпеливо, но сегодня это было выше его сил. А виноват был отвратительный день, уничтоживший в зародыше приметы весны, и Здена, враждебная сварливая баба, которая вместо того, чтобы создать дома приют, убежище, оазис покоя, где можно отдохнуть от неудач, рождала все новые и новые ссоры.

— Прямо как черепаха! — бушевал какой-то пожилой человек рядом с Камилом, грозя кулаком водителю, который равнодушно взирал на них со своего места в стеклянной кабине. Когда вагон проходил мимо платформы, в его железный бок забарабанили кулаки.

Так дальше не пойдет. Надо что-то предпринимать. Вместо отдохнувших за ночь людей едут на работу сгустки желчи, злился Камил и с ненавистью провожал взглядом легковые автомобили, мчавшиеся мимо островка платформы к химическому заводу. Их было много. Непрерывный поток. И Камил поклялся, что в этом году у него будет машина, даже если ради этого пришлось бы влезать в долги. Это необходимость. Неизбежность. Машина — это копилка времени и гарантия покоя. Если хочешь чего-нибудь добиться, нужно во всем иметь строгую систему. Как отец. Телефон дома, телефон на даче и машина с полным баком бензина, всегда готовая к отъезду. Перманентная готовность. Одна из автомашин вдруг затормозила у тротуара, и из окошечка выглянул Рихард.

— Камил! — окликнул он своим жизнерадостным голосом.

Камил заколебался. Сделать вид, что не заметил? Он чувствовал унижение, подобное вчерашнему, когда Рихард великодушно предложил ему два свободных места для поездки на Балканы. Однако комфорт победил. Перебежав через дорогу, Камил удобно расположился в теплой кабине.

— Привет, — процедил он равнодушно и забросил свою черную дипломатку на бархатистое заднее сиденье.

В ответ Рихард даже не улыбнулся, он сосредоточенно следил за проезжей частью улицы, покрытой жидкой грязью, руки в кожаных автоперчатках крепко сжимали баранку руля, и только за вокзалом (и здесь островок был безнадежно облеплен людьми) недоверчиво, непонимающе покачал головой.

— Как только нервы выдерживают — каждое утро вот так портить себе жизнь. Почему ты не ездишь на работу вместе с отцом?

— Папаша исчезает в пять утра, в это время я еще бай-бай, — выдавил Камил небрежно и от ненависти стиснул зубы. Где бы ты был сейчас, воображала, оптимист с квартирой, дачей на берегу Огрже и белым «жигуленком», как бы ты добирался до работы, если бы твоя курица не получила от папеньки, латифундиста из Гаврани, минимум двести тысяч приданого? Двести тысяч помножить на диплом инженера-строителя… Он прикрыл глаза и сделал вид, что очень устал.

— Я тоже не езжу так поздно, но мы вчера так наклюкались…

— Известно, в будний день праздновать не впрок.

— Когда свою собираешься покупать? — не отставал от него Рихард.

— Нам должны дать квартиру через месяц, посмотрю, сколько останется после покупки мебели.

— В Обрницах?

— Нет, нет… — поспешно и негодующе запротестовал Камил, ибо обрницкие дома стояли в центре Мостецкой котловины, на химзаводе они были непопулярны, и многие претенденты отказывались от них.

— Там отличные квартиры, — тоном знатока отметил Рихард. — Я уже их видел, ко мне приходили люди советоваться.

Камил поежился. Ага, значит, Рихард подрабатывает, и весьма успешно, на интерьерах. Хотя и без патента, зато и без уплаты налогов. Сразу на лапу. Зарабатывает, пожалуй, побольше, чем директор.

Рядом с ним Камил чувствовал себя неполноценным замарашкой. Скверное ощущение.

— Отец говорил, завод должен получить несколько экспериментальных односемейных домиков, — загадочно произнес он.

— Не знаешь, что за домики? «Аквариумы»?

— Слишком много ты от меня хочешь.

— По-моему, это была бы удача. Отличные домики. Фантастика. Четыре комнаты, подсобки и гараж. Их будут продавать?

— Об этом пока никому ни слова.

— Ах так, понимаю.

Ничего ты не понимаешь, подумал Камил, когда они остановили машину у стоянки перед административным зданием. Он ощупью нашел свою дипломатку, попрощался и вышел из машины. Рихард дал газ, объехал стоянку и повернул обратно. Действительно, ездит на новую работу. Тренируется. Спокойно мог бы обойтись и без этой поездки, чертов фраер, мысленно выругался Камил и стал пробираться к проходной. Не было еще и половины седьмого. Двадцать минут в запасе. Какое наслаждение ехать на работу в собственной машине! Спокойно и удобно. Не обращая внимания на погоду, не думая о давке в трамвае, плыть по дороге к заводу…

С трамвайной и автобусной остановок валили толпы служащих.

Почему так рано? У них же прорва времени…

Дойдя до бетонной заводской ограды, Камил закурил. Над головой сипел один из аварийных факелов. Он присмотрелся. Багровые языки полыхали в нескольких метрах над венцом факела, с высоты восьмидесяти метров озаряя большое пространство. Их было видно очень далеко. Опытному глазу они говорили многое: как работают камеры, колонны, реакторы…

Неожиданно Камилу сделалось грустно. Как давно это было: мы с отцом стоим на балконе колдомской квартиры и с десятого этажа смотрим на мечущиеся в небе языки пламени… Я крепко держусь за пальцы его ручищи и благоговейно слушаю. Если огонь багровый и ровный, папа может спать спокойно. Спокойное пламя. А если огонь и дым, тогда нужно снять телефонную трубку. Огонек сердится. А если исчезнет белый промежуток между трубой и огнем и языки пламени лениво затрепещут в воронкообразном вихре, тогда папа должен скорей ехать на завод. Такое случилось только однажды. Тогда я всю ночь проревел на балконе. Боялся, как бы огонек не перепрыгнул на дома. Там был папа. Когда он вернулся, от моих слез на его синей спецовке расплылось грязно-серое пятно. Потом я уснул. Мне снилось, что серебристым наконечником пожарного шланга я целюсь на расползающиеся языки пламени, а вода все не течет и не течет…

Камил отшвырнул окурок. Без пятнадцати семь. Через ворота проходной шли последние опоздавшие. Он взглянул на одиннадцатиэтажное здание заводоуправления с сотнями сверкающих окон. Где-то в середине, на шестом этаже, резиденция первого заместителя директора. Человека, который одним телефонным звонком может выбить любую квартиру. Но человек этого не сделал и никогда не сделает, хотя отлично знает, что я жду квартиры уже третий год. Этот человек — мой отец.

В десятом часу показалось солнце. Камил закончил четвертую страницу перевода, устало потер глаза и выглянул в окно. Туман исчез, как по мановению волшебной палочки. Над большим, полным воды котлованом за углеобогатительной фабрикой еще парило, но окрестные холмы были залиты солнцем. Белой жемчужиной светился замок Езержи…

Последняя предвесенняя пятница.

На сегодня я уже свободен, а когда вернусь сюда в понедельник, до весны останется только два дня.

Его охватила откровенная, прямо-таки сумасшедшая радость от предчувствия весны, он не находил себе места в кабинете, поэтому отправился в цех к мастерам. Необходимо разыскать Хлоубу. Он до сих пор не показывался, даже передать ничего не просил.

Семьсот работников отдела ремонтных работ были разбросаны по цехам и по всей территории завода. Камил обошел весь отдел, но Хлоубу так и не встретил.

Солнце палило, обещая приятный happy end. Оно пробуждало странное желание, подобное весеннему беспокойству перелетных птиц. Лететь навстречу солнцу. Искать и находить его волшебные следы на тающем снегу крушногорских склонов, в налившихся почках рябин, обрамляющих дороги, что ведут из города, в руслах ручьев, которые внезапно превратятся в бурные потоки, в смеси дразнящих запахов, что приносит горный ветер, в молоденьких ростках травы, упрямо пробивающихся из-под железной балки, брошенной у заводского забора.

Искать и находить. Лететь. Но как? Будь у меня машина, закатился бы завтра в Теплице к Мире Голцату. Это мой самый лучший и единственный друг. Мы познакомились в Праге, в институте, потом вместе служили в армии. Последний раз виделись прошлой осенью, где-то в октябре. Его картина «Поиски равновесия» висит у меня в комнате. Отличная картина.

Во время дальнейших, теперь уже бесцельных блужданий по цехам Камилу повезло: ему попались трое из одиннадцати членов его штаба, двенадцатого, хоккеиста первой лиги, за все дни своего правления он видел лишь однажды, когда тот добивался повышения зарплаты. Двое из встреченных, инженеры-конструкторы, преданно и заговорщически улыбались, тогда как третий, самый молодой и самый неприятный член штаба Радек Мусил, смерил его весьма вызывающим взглядом.

— Тебя только что искал Хлоуба, вид у него похабный, — многозначительно произнес Радек и равнодушно прибавил: — С ног до головы в грязи и воняет бензином.

Радек отбил у Камила охоту продолжать приятную прогулку. Этот первым у меня отсюда вылетит, подумал он. Постоянные нападки на мои решения и вообще на все мое я терпеть не намерен. Его прямота граничит с крамолой. Даже на обратном пути настроение Камила не улучшилось, хотя солнце палило вовсю. Он был озабочен поведением Радека, потому что знал: Радек, собственно говоря, выражает мнение всего штаба. В кабинете он оторвал от перфорированной ленточки талон на обед и меньше чем через десять минут уже входил в двери диетической столовой.

Талончик стоил шесть крон (в обычной столовой наверху — всего четыре), однако Камил позволял себе эту роскошь, потому что здесь обслуживали официанты во фраках (наверху самообслуживание и зеленые подносы), а семиградусное пиво, подаваемое здесь в бокалах, было не хуже, чем десятиградусное в крушногорской пивной. Короче говоря, начальство за две кроны.

Едва он уселся, как к столу вихрем поднесло белые халаты инженера-экспериментатора Йозефа Сычека, кандидата наук, и двух его лаборанток, девиц прекрасных и доступных во всех отношениях.

— Привет, механик, — громко провозгласил Йожка, так что некоторые из сидевших поблизости руководящих работников с негодованием подняли головы, усадил своих овечек и с голодным выражением оглянулся по сторонам.

— Ну, что у нас на обед?

— Суп с котом, — заржала Яна Пельцова, довольная своей дурацкой шуткой; тут прибежал перепуганный официант, взял у них талончики и на рысях скрылся за большим тяжелым занавесом, отделявшим столовую от кухни.

Прежде чем официант принес четыре обеда, девушки перемыли косточки почти всем присутствующим. Йожка пожелал всем приятного аппетита, а Камил обменялся взглядом с вызывающе смотревшей на него Аленой Махековой.

— Я бы на тебе женился. Временно, недели на две.

— Приходи ужинать, — ответила Алена, — уж если тебе нравятся казенные харчи, моя кухня наверняка тебя очарует.

— Очень рад, — начал было Камил, но тут в столовой появился доктор Краус. — С каких пор сюда ходит этот селадон? — спросил он, но девушки пропустили его вопрос мимо ушей. Они перестали есть и не сводили глаз с Павла, пока тот не сел.

— Вот это мужчина, — вздохнула Яна, мечтательно прикрыв глаза со старательно наложенным «make up», которому посвятила всю первую половину рабочего дня. — Какая фигура…

— Хорош, — согласилась Алена. — Но ты знаешь, доктор… У них чувства не слишком развиты. Наверно, холоден, как собачий нос.

— Но он холостяк. Боюсь, порядочный ветреник. Глянь-ка на его физию, вот, должно быть, молодчик! — не могла остановиться Яна.

— Женатики лучше, те могут оценить. Правда, Камил? — Алена ткнула его локтем.

Камил машинально кивнул. Павел Краус как-то неприятно напоминал киноактеров первой категории… Здена ежедневно проводит с ним по восемь часов и дважды в месяц — целую ночь. Обе лаборантки сразу показались ему бесконечно глупыми. Он торопливо доел обед, выпил свое пиво, отказался от традиционной пятнадцатиминутки обмена пикантными пошлостями и в беспокойстве ушел.

На обратном пути его мучили догадки — что эти двое делают в приемной, когда они наедине. Здена слишком красива, чтобы он мог быть спокоен. У красавиц всегда в избытке усердных поклонников. А Павел Краус, несомненно, видный мужчина. При этом у доктора Крауса и квартира, и машина. Человек, любой из нас, проводит на работе треть своей активной жизни. Если вычесть время сна, то и вовсе половину. За два года совместной работы у людей, естественно, возникнет контакт. Как ведет себя мужчина, видя перед собой красивую женщину? И как ведет себя такая женщина?

Наконец он уселся за свой командирский стол. Картины, рождаемые ревнивым воображением, своим неотступным преследованием вымотали его. Избавиться от них невозможно. Резким движением он отодвинул от себя папку с переводами, и, немного поколебавшись, достал из ящика стола «Arc de Triomphe», решив, что на сегодня работа закончена.

Он углубился было в чтение, но тут по бетонному коридору загудели тяжелые шаги, и в кабинет без стука ввалился хмурый, невыспавшийся Хлоуба. Взглянув на раскрытую перед Камилом книгу, он как-то неопределенно покачал головой и недовольно хмыкнул.

— Твоя бензиновка готова, инженер, только меня от всего этого блевать тянет, — проговорил Хлоуба и повернулся, чтобы уйти.

Камил резко поднялся со своего места. Злобный тон Старика, дерзкое вторжение без стука и то, что его застигли с посторонней книгой, вызвали у Камила сильное недовольство.

— И ты говоришь это мне? Я искал докладную, носился по отделу…

— Мне гоняться за тобой некогда, кто-то должен быть около насоса. Час назад мы все засыпали… Скажу тебе, я старый человек, но это самое большое свинство, которое за свою жизнь сделал я на этом заводе.

— То есть вы хотите сказать, что вы это сделали по моему приказу и что это именно мое свинство? — перешел Камил на угрожающее «выкание».

— Если бы я не знал твоего отца столько лет, — вздохнул Хлоуба, ладонью потер щетину на лице, выразительно помолчал и вышел.

Камил взялся за дверную ручку. Он хотел было догнать Хлоубу и хорошенько отчитать, но остановился. Никаких необдуманных поступков, решил он и в гневе заметался по пятидесяти квадратным метрам своего кабинета.

Что-то я делаю не так, раз каждый на меня вякает. Если насос не подведет, я слегка перетрясу состав. Выгнать всех ненадежных и заменить другими. Оздоровить щупальца. Покончить с камарильей.

Камил успокоился. Снова он ощущал в себе силу и решимость. Все, что делается, делается в интересах производства…

В план на апрель он внес капитальный ремонт бензопровода, к повестке дня совещания своего штаба в понедельник (по собственной терминологии кратко и метко — «Разделяй и властвуй!») добавил примечание «Мероприятия по ремонту» и, раздраженный тем, что каждый лезет в его кабинет, как в пивную, убрал книгу в стол и пошел выпить кофе к Миладе Кадлецовой.

Здены дома не оказалось. Это обстоятельство выбило его из колеи. Уже накануне он почувствовал, что семейный разлад вступил в следующую, более трудную фазу, его задел вчерашний отказ, но он надеялся, что суббота все исправит. Потому что в субботу старшие Цоуфалы уезжали на дачу. Вечер проведем, как любовники, радовался Камил, покупая в гастрономе бутылку белого «Чинзано» в целях долгожданного примирения, и вот нате вам — пустая квартира.

Он сунул бутылку в холодильник и с дипломаткой в руке побрел в свою комнату. На письменном столе лежала записка:

«Уехала в Мост к Дане, пожалуйста, приготовь себе что-нибудь на ужин. Я немного задержусь».

Скомкав бумажку, он швырнул ее в корзину. Приготовь себе что-нибудь на ужин. Пожалуйста! Я немного задержусь! Очень мило! Зденичка поехала на посиделки, а я буду стряпать ужин.

Положение представилось ему абсурдным. Он никогда не видел и даже представить себе не мог отца стряпающим у плиты. Если бы подобную записку написала его мать, она показалась бы слишком дерзкой и вызывающей. Идиотизм. У отца прежде всего было производство. Только производство. Минуты, посвящаемые семье, выдавались редко, крайне редко. К ним относилось воскресенье после обеда. В детстве Камил ждал его всю неделю и перед обедом переводил вперед стрелки больших кухонных часов, чтобы это время скорее наступило. Мать знала об этой уловке. И вечером часы шли уже правильно. Время пролетало быстро, как одно мгновение. Собственно говоря, Литвинов прекрасно расположен. Несколько шагов — и лес. Несколько шагов — и горы. Отец знал здесь каждую тропинку. И шагал он широко. Так широко, что Камил иногда чуть не плакал. Но уж когда они завершали свой маршрут — а отец, как правило, шел к определенной цели, — Камил прямо задыхался от счастливой гордости. Бывало, что отец должен был отправиться на завод и в воскресенье. В таких случаях Камил не соглашался гулять с матерью. Он стоял на балконе и упрямо смотрел на далекое пламя факела. Он ревновал отца к огромному заводу, ревновал, но ненавидеть завод не мог. Сам, по своей воле, Камил ни разу не отказался от воскресного путешествия. Даже в то осеннее воскресенье, когда дорогой на Флайскую плотину искусал до крови губы, подавляя кашель, чтобы тот не выдал его. Там, наверху, их застал дождь, обратный путь был страшен, Камил схватил воспаление легких и вышел из больницы только после рождества. Тогда, в больнице, он впервые увидел, как плакал отец…

Камил в растерянности сел за стол. Он чувствовал себя опустошенным и униженным. Здена нисколько не считается со мной… Он вынул из стола стопку чистой бумаги. Начал писать. Сосредоточиться и составить уравнение. Но как его решить, если никак не выведешь формулы? Здена начала уходить из дому одна…

Голоса, раздавшиеся в прихожей, и появление родителей он воспринял как спасение. Он прикрыл начатый лист (его усилий едва хватило на неполную страницу) и напряженно ждал, когда в комнату войдет отец и спросит, где Дитунка. Он прямо жаждал этого вопроса. Где-нибудь мерзнет в коляске, ответит он отцу и станет подробно рассказывать, что Здена поехала в Мост к какой-то разведенной бабе и прихватила Диту с собой.

Если тебе нужна война, голубушка, ты ее получишь. Однако ты несколько просчиталась.

Отец смотрел неприветливо. Вплотную подойдя к Камилу, он строго взглянул ему прямо в глаза.

— Здравствуй, папа, — смущенно начал Камил.

— Здравствуй. Переводишь?

— Нет… Тебе что-нибудь нужно?..

— Сколько страниц ты переводишь за вечер? Я имею в виду, чтобы перевод не мешал твоей повседневной работе…

— Ну, примерно две. Час на страницу. У тебя что-нибудь есть?

— Только то, что в феврале ты сдал сто шестьдесят страниц. Больше всех на заводе. Ты делаешь это в рабочее время, не так ли? Не удивительно, что все остальное ты попросту забросил. Черт побери! Чем же ты занимаешься на работе?

Камил, удивленный и застигнутый врасплох неожиданным поворотом событий, встал и растерянно улыбнулся:

— А что случилось?

— Что? — отец взмахнул рукой. — Ко мне приходил Хлоуба…

— Ай-ай-ай, Старик опять чего-нибудь наболтал, — скептически заметил Камил.

— Мы с Рудой говорили почти два часа, и того, что я услышал, с меня довольно. Черт побери, очнись и перестань наконец только изображать из себя механика! Ты вообще-то отдаешь себе отчет в том, что сотворил? Заставить людей засыпать ржавый бензопровод… Я не понимаю Рамеша. На его месте я бы выставил тебя отсюда. Чем терпеть на производстве такого молодца, лучше самому все делать.

Камил взвился. Он готовился совершенно к другому разговору, и роль нашкодившего мальчишки ему претила.

— Благодарю за совет, папа. — Он язвительно усмехнулся. — Ты пришел бы сказать мне это, живи я двумя домами дальше? Или, к примеру, в Мосте? Едва ли. И к Рамешу ты тоже не пойдешь…

В прихожей загремела коляска и послышался голосок Диты.

— Как ты рассуждаешь, Камил. Только запомни, что в понедельник я вас вызову. Обоих. Это безобразие…

Камил обиженно отвернулся и, только когда отец вышел из комнаты, снова сел за стол. Десять лет, всего десять лет, и отец стал чужим человеком. Непонятным и враждебно настроенным.

— Привет, Камил.

Здена делала вид, будто ничего не произошло. Ни объяснений, ни извинений. Ни следа раскаяния.

— Привет! — сердито пробормотал он в ответ.

Здена повесила куртку на плечики, через голову стащила свитер. Камил мог бы поклясться, что при этом она тихонько напевала. Казалось, у нее превосходное настроение.

— Ты сердишься? — спросила она удивленно и улыбнулась.

Камил разозлился. Она играла прекрасно. Преступник, спасаясь от наказания, разыгрывает беззаботность и ангельскую невинность.

— Я счастлив, что ты вернулась. Я никак этого не ждал.

Перестав улыбаться, она скорчила гримаску.

— Ага, значит, господин супруг оскорблен. Рассорился с папенькой, и теперь ему свет не мил. Прости, что я осмелилась заговорить с тобой.

— Прекрати, прошу тебя. Такие разговорчики меня не слишком забавляют. И вообще, где ты пропадала целый день? Для тебя все очень просто. Устраиваешь себе пикники, а я — обо всем заботься!

— Ах, вот почему такая буря, — понимающе воскликнула Здена. — Из-за одного случая не стоит портить себе настроение… Я-то забочусь каждый день. Уже три года. И тоже хожу на работу.

Камил саркастически улыбнулся.

— Прекрасно… Только ты не замечаешь маленькой разницы, Зденушка. Ты вышла из ворот, и на все тебе наплевать, тогда как я…

— Я инженер! А ты глупая баба! Не так ли? Ну нет, милый, с меня хватит. Я была на редкость глупа, но с этим покончено. Я не буду тебе прислугой. И громоотводом плохого настроения тоже.

— А я запрещаю тебе встречаться с разведенными бабами! — взорвался Камил. — Каждая толкует, как это прекрасно жить одной, а сама набросит хомут на первого мужика, как только тот развесит уши.

— Но какое ты имеешь право запрещать мне…

— Послушай. Когда у нас будет своя квартира, ходи хоть каждый день, мне безразлично, — холодно произнес Камил и отвернулся. Пусть Зденичка поймет наконец, что здесь она не хозяйка.

Здена оцепенела. Губы у нее сжались в тонкую линию, он знал, что это означает враждебность.

— Ты не это хотел сказать, — покачала она головой.

— Именно это и ничего другого, — ответил он и, когда обиженная Здена ушла, вынул из дипломатки «Схему расположения трубопроводов завода» и разложил ее на столе.

Очень сложный случай, подумал он и почувствовал себя безнадежно тупым. Выключить из производства ветку бензопровода. На схеме это выглядело чрезвычайно просто, но кто в разгар непрерывного производственного процесса уступит запасную линию какому-то Камилу Цоуфалу? А чинить без подмены? Если наполнять аварийные емкости, то насос можно выключить на сутки. Убийственный срок. Если ремонт затянется, а это более чем вероятно, потери на производстве составят сотни тысяч. Очень трудный случай…

Камил свернул чертежи и побрел на кухню. Ему было ясно, что помочь тут может только отец. За тридцать лет он изучил предприятие лучше, чем нянька в яслях своих подопечных.

— Где она была с девочкой? — подняв глаза от вязания, рассерженная мать сверкнула стеклами очков.

Он хотел было подлить маслица в огонь, упомянув неких болтливых разведенных женщин, но неожиданно эта стойкая напряженность, возникшая между обеими Цоуфалихами, вызвала у него отвращение.

— У врача, а потом они гуляли. Врач советует больше гулять с девочкой на свежем воздухе.

— Хм-м. — Мать снова принялась за вязание. — А что сегодня ты будешь есть?

— Я не хочу есть, — сказал Камил, и, прежде чем мать успела что-нибудь ему ответить, в кухню вошла Здена. Смерив Камила кратким, но выразительным взглядом, поставила на плиту кастрюльку и стала готовить ужин для Диты.

— Взгляни, папа, — миролюбиво произнес Камил, подсаживаясь к отцу. — Прежде чем я распорядился засыпать этот насос, я все трижды взвесил. Месяц он наверняка продержится, а апрельский капитальный ремонт сократится минимум на день. Земля будет мягче…

Отец положил газету, снял очки и устало потер веки.

— А как ты думаешь делать этот капитальный ремонт? — спросил он.

— Ну как… — Камил пожал плечами. — Выключим насос и пустим бензин по какой-нибудь запасной ветке, которая будет свободна в апреле…

— Это немного сложнее, но дома всего не предусмотришь. Тебе нужен график поставок, потребности колонн, емкости запасных танков, а главное — ты должен договориться с Рамешем, чтобы он обеспечил тебя рабочей силой. Придется работать непрерывно, лучше всего в субботу и воскресенье, тут тебе могли бы дать распределительный коллектор. Когда разработаешь план, не забудь дать мне копию. Я посмотрю.

Отец снова раскрыл газету. Совещание окончено. Камил свернул схему и, недовольный, вернулся к себе. Распределительный коллектор… Отец говорит о нем так, будто каждый, кто придет на западный участок, должен расшибаться в лепешку из-за этой трубы. Разложив схему на столе, Камил снова углубился в ее изучение. Распределительный коллектор… Их несколько. Несколько волнистых линий, пронизывающих западный склон из конца в конец. Никуда не годная схема. По крайней мере для того, кто не согревал каждый клапан на трубопроводе собственными руками. Тут седые предпенсионеры имели явное преимущество перед Камилом.

Следом за ним в комнату вошла Здена. Держа Дитунку на руках, она села в кресло и углубилась в чтение какого-то детективного романа. Она тоже сегодня не будет ужинать, подумал Камил. Зденочка бастует. Он старался не обращать на нее внимания, решив, что не заговорит с ней, пока она не извинится за вчерашний отказ и за сегодняшнее странное поведение.

— Ты не говорил мне, что у тебя на работе какие-то неприятности…

— Тебя же это не интересует. Ты ведь думаешь, что я хожу на работу, чтобы записывать мастерам восьмерки в контрольные листки.

— Тогда я не понимаю, почему ты сидишь дома. На твоем месте я бы теперь носилась около этого бензопровода, стараясь что-нибудь предпринять…

— У тебя слегка искаженное представление обо всем, но чего можно требовать от женщины?! — Камил махнул рукой.

— Ну да, ты прав, за тебя все обмозгует отец. Ты бы должен отдавать ему хотя бы треть зарплаты.

— Неплохая идея.

Здена встала, опустила Диту в манеж и медленно приблизилась к Камилу.

— А почему бы тебе не сделать все самому? — попыталась она уже по-хорошему убедить его.

— Какого черта ты лезешь не в свое дело? — разозлился он. — Если пришла охота пилить меня, то ты выбрала весьма неподходящий момент!

Здена нахмурилась.

— Как это на тебя похоже! Завидуешь Рихарду: его повысили, а тебя нет! Считаешь, что тебя недооценивают, а сам зовешь на помощь отца, хотя решение таких дел — твои прямые обязанности. А знаешь, на заводе ведь немало инженеров, которые нашли бы выход самостоятельно. И получают они на тысячу меньше, чем ты, потому что у них на заводе нет папы!

Камил выскочил из-за стола, как бумажный чертик из коробочки.

— Ах, да замолчишь ты, или…

— Или что? — с вызовом бросила Здена.

Он повернулся и выбежал в прихожую вне себя от ярости. На Здену — вечно она тычет его носом: «Твой папа». На отца — везде только он. И на себя — зачем женился на этой противной бабе да еще завел ребенка, с которым не смог бы расстаться.

Издеваясь над самим собой и все проклиная, он мигом оделся, не стал вызывать лифта и так, не помня себя, сбежал вниз по лестнице.

Темнело. Мерцали, разгораясь, белые уличные светильники. Человек — это машина, которую приводит в движение солнечная энергия, подумал он, потому что именно так ощущал себя. Темнеющий город казался ему чужим, холодным и печальным. И маленьким. Здесь человеку негде бесцельно бродить и просто так глазеть по сторонам. Не размышляя. Лениво впитывать в себя образы, чтобы потом при случае использовать их в своих воспоминаниях. Город был слишком слаб, чтобы отогнать лавину беспокойных мыслей. Не освещенный солнцем, он выглядел просто несчастным.

Народный дом заполонили югославские монтажники (пять тысяч в месяц, сто пятьдесят крон в день на питание и никаких забот о семье) и польские девушки из национального предприятия «Бенар» (две тысячи в месяц, современное общежитие гостиничного типа и пропасть свободного времени). Камил долго ходил в поисках места. Оно нашлось прямо в середине потока неприятных запахов, которыми тянуло с кухни.

— Чего желаете?

— Кружку пива.

— Одно пиво, — процедил официант и поставил карандашом крестик на белом бланке.

— И кофе.

— А рюмочку ромика?

Камил чуть не взорвался от злости, пусть, мол, при нем не употребляет этих отвратительных теплицких «иков», но все же кивнул головой в знак согласия. Это чучело, собственно говоря, только следует традиции.

— Да, только экстра.

Выпив пиво, опрокинул в себя рюмку рома, не испытывая при этом никакого удовольствия, единственно из чувства противоречия самому себе. Кофе едва попробовал — такую бурду не продают даже на Зимнем стадионе в перерыве между периодами, — расплатился и, разочарованный, вышел из ресторана.

По темной улочке он побрел к городской площади. Наслаждаясь приятным теплым вечером, здесь слонялись юные парочки и целые компании. С разных сторон гремела музыка транзисторных приемников и магнитофонов, слышался девичий смех. Он почувствовал какую-то неясную тоску по любви, по спокойному вечеру в теплом домашнем кругу, по семейному ужину, когда тело и мозг отдыхают, наслаждаясь непритязательным и так трудно достижимым уютом, по вечеру без оскорбительных слов и мучительного напряжения и вынужден был признаться: я страшно одинок…

Да, он был одинок. Во всем городе с тридцатью тысячами жителей не было никого, с кем он мог бы поболтать — так, запросто, о женщинах, автомобилях, наконец, о хоккее. Кроме нескольких солидных мужчин, непременно старше его, ибо только таких с определенным расчетом, скорее, просчетом допустил он в число своих друзей, Камил не мог здесь встретить никого, собственно, тут он был чужим. Размышляя об этом теперь, Камил понял, что это его ощущение, должно быть, на редкость естественно — ведь он девять лет учился в Праге. Тогда он приезжал домой лишь дважды в месяц, на субботу и воскресенье (в последние годы вообще раз в месяц), да на летние каникулы, которые, впрочем, он проводил за бетонными стенами химзавода, потому что однажды (это случилось в июле, когда окончившим девятилетку торжественно вручали паспорта) твердо решил, что станет директором химзавода. Поэтому, пока его приятели загорали и таскались по горам, Камил носился по заводу с большим блокнотом, расспрашивал, наблюдал и записывал, чертил колонны и системы охлаждения, вышагивал многие километры вдоль трубопроводов от распределителя к распределителю, учился сваривать газом и электричеством. Прокручивал насосы и запаивал распределители, а вечером дома все очень старательно переписывал в толстую тетрадь с твердой обложкой. Каждый год по тетради. Накануне вручения диплома у него было девять тетрадей. И ни одного товарища.

Когда после военной службы он занял помпезный кабинет механика по ремонту оборудования, желание руководить предприятием исчезло. Его убило сделанное Камилом открытие, что для успешного продвижения по служебной лестнице (он рассчитал, что как механик по ремонту оборудования он находится где-то между двадцать пятым и тридцатым местами) прежде всего необходимо время. Появились другие страсти: квартира, машина, деньги, но и они требовали времени. Годы шли. Теперь уходил третий, критический. Он должен принести решение. А главное — деньги и славу. Остальное придет само собой. В том числе и друзья…

У кинотеатра «Светозор» Камил остановился. В стеклянных витринах светились цветные кадры из фильма. Над входом сиял голубой неон. «Вестсайдская история». Он никогда раньше не замечал этого неона. Касса была на замке. Все билеты проданы. Куда теперь податься, он не знал. Город кончался маленькой площадью, от которой начиналось Теплицкое шоссе. До Теплиц отсюда двадцать километров. Камил растерялся. В конце улицы, между высокими жилыми домами, построенными в начале века, сияла полная лука. Она была так близко, будто свалилась сюда по какому-то недосмотру. И походила на ярко освещенный циферблат часов, тех, что на башне костела. Камил грустно улыбнулся. Даже смеяться можно грустно. Луна с часовыми стрелками… Все же он отвел взгляд от этого желтого каравая. Как солнце рождало силу, так луна пробуждала меланхолию и легкую ранимость. Настроение не из приятных. Камил перебежал на другую сторону улицы, прошелся вдоль цветных витражей ночного бара под вывеской «Погребок у ратуши» и, немного поколебавшись, вошел внутрь. И в закусочной, и в зале было полно людей. Все по парочкам, заняты разговором. Звучала меланхолическая мелодия. Камил заплатил какую-то несуразную сумму за вход — сегодня вечером деньги потеряли свою цену — и, так как места за столиками были заняты, вскарабкался на высокий черный табурет у стойки бара. Он сидел один. Вечер только начинался, и за стойкой никого из обслуживающего персонала не было. Официантка в черном платье зажигала светильники на стенах. Когда они загорелись, она выключила большую люстру под потолком. На миниатюрной танцевальной площадке топтались две пары. Камил чувствовал себя неловко, как будто своим одиночеством он мешал остальным. Портьеры, отделявшие бар от служебного помещения, неожиданно раздвинулись, и за стойкой возник официант.

— Не может быть… Привет, Камил. Рад тебя видеть. — Он удивленно улыбнулся и с готовностью протянул руку Камилу.

Камил мгновенно сообразил, что знает его, но к какой категории отнести — определить не мог. Ага, Грязнуля, вспомнил он. Масляк. Нелюбимый в школе мальчишка, увертливый, как угорь. В последнем классе у него было прозвище Прохиндей. Впрочем, за десять лет Петр Шепка изменился неузнаваемо…

— Привет, Петя. — Камил пожал ему руку и растерянно улыбнулся. О чем с ним говорить?

— Ну, как дела? — спросил Петр и пристально взглянул на Камила, как бы оценивая его.

— Да так, заботы, — вымученно улыбнулся Камил.

Петр не очень нравился ему. Черный фрак, белоснежная рубашка, деликатные манеры и любезность лавочника. Потрясающий контраст с тем чумазым, неприятным Петром, явившимся из воспоминаний. Этот Петр излучал успех и какое-то властное спокойствие. Возвышаясь за стойкой, он благосклонно отвечал на вежливые приветствия посетителей. Как будто был не официантом, а владельцем этого погребка, владельцем досточтимым и всеми уважаемым. Должно быть, тут отличная кормушка!

— Заботы? — Он многозначительно ухмыльнулся. — Мне бы твои заботы. Здесь у нас можно кое-что услышать, ты ведь знаешь, человек выпьет, а потом ему нужно выговориться. На днях я слышал, что ты в химичке знатная птица. Заместитель вроде…

Камил приободрился. Комплимент дешевый, однако приятный.

— Значит, дела мои не так плохи, — признал он с неискренней скромностью.

— «Плиску»? «Мартель»? — вдруг спросил Петр.

— Двойной «Мартель», — небрежно бросил Камил и во внезапном припадке величия кивнул на стену, уставленную бутылками с пестрыми наклейками и коробочками сигарет. — И «Бенсонки».

Он закурил сигарету и отхлебнул коньяку. Вкусно, но дорого. Сегодняшнее бегство обойдется мне минимум в сотню.

Петр отпустил несколько вежливых фраз, участливо выслушал рассказ о причинах затруднений и потом в свою очередь изобразил озабоченность.

— Понимаешь, Камил, такая проблема… Мне кажется, ты бы мог мне помочь, разумеется не задаром…

— Но послушай…

— Ну нет, денежки счет любят, — перебил его Петр, наполняя стаканчики намного выше мерки… — Я осенью приобрел домик над плотиной. Домик… За́мок! Ну, о чем говорить, сам увидишь. Но это между прочим. Идеальное место. Электричество, газ, вот только воды нет. Правда, там есть маленький колодец, но этого мало. Мне нужен водопровод, у меня с этим домиком связаны кое-какие планы, а до ближайшего водопровода не меньше ста метров. Строительная организация сделала бы мне это за каких-нибудь тридцать тысяч, да только в течение года, а мне это невыгодно. Конечно, я бы мог дать объявление в газетах, но, понимаешь, в моем положении я не могу себе этого позволить. Лучше не будоражить граждан. Мне бы хотелось к лету подвести эту воду. А за деньгами дело не станет…

Камил сосредоточенно слушал. В моем положении… Тридцать тысяч за подключение к водопроводу… Это говорило о многом. Со своим синим «фордом», особняком в Лоучках и дачей над плотиной он просился на одно из первых мест в списке городских знаменитостей. Один писатель, один член Академии художеств, несколько директоров и их заместителей, две дюжины хоккеистов первой лиги и Петр Шепка. Официант, кабатчик!

Камилу стало дурно.

Со мной разговаривает, будто я каменщик, который подрядился строить ему гараж. Только слова другие. Гордость и честолюбие Камила взбунтовались против этого, но их забило соображение, что Петр не станет торговаться из-за какой-нибудь тысячи.

— Ну, Петя, согласись, глупо было бы прийти в слесарку и объявить там мобилизацию на твою дачу. На этот раз я в своем положении не могу себе этого позволить. Однако я мог бы найти стройматериалы, разработать проект и… Если это останется между нами, эту воду я провел бы тебе сам. Я тоже не в кабинете родился.

Камил залпом выпил коньяк. Вот мученье!

— Великолепно! — загорелся Петр и налил еще. — Не сомневайся, тут мне реклама не нужна. Только не знаю, справишься ли ты один. Надо проложить трубы и поставить насос, лучше помощнее, я задумал сделать небольшой бассейн, но это уж я устрою сам.

— А водопровод в доме?

— У меня есть на примете один смышленый паренек.

Камил покачал головой. Собственно говоря, работы не слишком много. А тридцать тысяч — громадная сумма. Тридцать тысяч — это машина. Для виду он колебался, но уже знал, что примет это предложение.

— Нужно будет посмотреть и сделать чертеж. Это не пустяк.

— Само собой. Давай хоть завтра. Мы собираемся туда с Региной. Возьми с собой жену, организуем скромный семейный пикничок.

Покидая вскоре после полуночи ночной бар, Камил чувствовал себя легко и спокойно. Кроме двадцати крон за вход, все было бесплатно. Перспектива тридцати тысяч за подключение к водопроводу и обещание Петра найти для него место пианиста — вот настоящие результаты сегодняшнего бегства.

Нет ничего невозможного, нужно только изредка появляться в обществе. Мир принадлежит сильным и смелым. Мне.

Только подходя к «башням», где еще светились несколько окон, Камил снова почувствовал страх.

 

VI

Камил стиснул зубы, на лбу вздулись жилы. В страхе Здена зажмурила глаза. Сейчас он меня ударит, и все будет кончено, мелькнуло у нее в голове, но Камил только злобно засопел, выбежал из комнаты и изо всех сил хлопнул дверью. Тщеславный Камил Цоуфал, ты не можешь слышать правды, если она неприятна.

Из прихожей Здена слышала, как бухнула входная дверь, потом сердитый голос свекрови: «Эта девчонка снова бессовестно провоцирует нашего Камила», неожиданно резкое возражение папы зама: он уже сыт всем этим по горло, Зденка совершенно права, наш Камил — шалопай, и при этом все ему подыгрывают.

Ах, папаша Цоуфал, против вас я ничего не имею, наоборот, я вас уважаю и хотела бы вас любить, только сыночка своего вы слегка испортили, вздохнула она, отодвинула штору и вышла на балкон.

Камил выбежал на улицу, застегивая на ходу куртку. Только на тротуаре он задержался, остановился на мгновение, как бы заколебавшись, и потом двинулся прочь. Без оглядки.

На минуту ее охватило чувство сожаления и тоски. Ни одного дня не проходит, чтобы мы не поссорились. Почему? Виноват ли Камил со своими скверными качествами, от которых он не может избавиться и которым я, возможно, придаю слишком много значения? Но нельзя же бесконечно не замечать их! Когда-нибудь они сделаются чересчур опасны, станут нестерпимы. Это страшно — в бессилии наблюдать распад собственной семьи, но что тут можно поделать?

Здена судорожно вцепилась в металлические перила балкона, так что побелели суставы пальцев. Подавив в себе желание окликнуть Камила, вернулась к Дитунке.

Стоя посреди комнаты, она почувствовала себя бесконечно одинокой. Дитунка играла на ковре разноцветными колечками и не могла знать, чем играют двое взрослых. Маленькая и беззащитная.

Может быть, умнее было бы подчиниться Камилу и его матери, стиснуть зубы, терпеливо сносить обиды, но кто может поручиться, что Камил изменится, когда мы получим квартиру? Без признания равноправия между нами никогда не возникнет ничего прочного. Камил — слюнтяй и эгоист, и, если он не станет иным, жить вместе с ним нельзя. Только прозябать. Он обязан перемениться, брак — не приключение на два года. Раньше нам было так хорошо… Камил умел быть внимательным, самоотверженным, терпеливым и бескорыстным… Отчего же теперь он совсем другой? Болезненное стремление выдвинуться, бессмысленное тщеславие, взращенное еще в институте на двухтысячной стипендии от родителей, притупили в нем способность понимать истинные ценности. Может, он опомнится? Может, Дитунка заставит его опомниться, он любит ее по-настоящему…

После сегодняшнего происшествия здесь начнется ад.

В кухне была одна мать. Она вязала, сидя у стола, прислонясь спиной к батарее центрального отопления, и упорно молчала. Сегодня никаких допросов, которые бывали иногда неприятны, но все же это лучше, чем враждебное молчание, немота. Поэтому Здена старалась просто не замечать свекрови и занялась приготовлением ужина для Дитунки. Тягостная атмосфера, однако, беспокоила ее. Половина восьмого. Сегодня ей придется все делать одной. Она пожалела, что вернулась от Даны так поздно. Это было сделано из упрямства, но упрямство редко приносит пользу. Сейчас нужно варить кашу, а пока выкупаешь Дитунку, каша остынет…

В ванной щелкнула рукоятка электронагревателя, послышалось журчание воды. Секунду спустя появился дедушка Цоуфал с засученными рукавами, смущенно потоптался на месте и широко улыбнулся.

— Можно сегодня Дитунку искупать мне? Раз отец удрал…

Она с улыбкой согласилась.

— Вы мне очень поможете, папа. — Здена впервые так назвала его и поперхнулась. Я совсем раскисла.

Дитунка мирно посапывала в своей кроватке. Во сне она была как две капли воды похожа на Камила, на отца. Такое простое и такое сильное, обязывающее слово. Через полурастворенное окно в комнату лился свежий воздух. Было тепло. Волшебный предвесенний вечер. Канун выходного дня. В «башне» напротив были освещены почти все окна. Люстры, светильники, экраны телевизоров. Они словно излучали тепло и уют. Понимание. Любовь. Счастье. Простое и прекрасное. Семья — это закон. Кто его нарушит, тот совершит преступление. Здена смотрела на яркие сияющие окна и не вытирала слез. Сегодня свет в окнах погаснет нескоро.

Пошатываясь, Камил стоял в прямоугольнике двери, светлом от горевшей в прихожей лампочки, и с неловкостью пьяного ощупью искал шнур выключателя в спальне. Здена села на постели. Первоначальный испуг прошел, теперь она с изумлением смотрела на Камила. Она еще никогда не видела его пьяным (хотя бы здесь его любовь к деньгам шла на пользу), а сегодня он нализался, как мальчишка.

Камил оставил напрасные попытки и рухнул на колени возле кровати Диты. Здена слышала его сиплое бормотание и пожалела его.

— Не разбуди, пожалуйста, — попросила она шепотом.

Камил испуганно обернулся, поднялся, неуверенными шагами подошел к изголовью кровати и задал совершенно ненужный вопрос:

— Не спишь?

— Ты меня разбудил.

— Ну, я этого не хотел, факт.

— Выключи свет в прихожей и ложись спать. Уже поздно.

— Ну вот, ты сердишься, — смиренно промямлил он.

— Наоборот, я вся дрожу от счастья. Вечером хлопает дверью, все дела сваливает на меня, ночью является чуть не на четвереньках, и ему еще необходимо оправдываться. Но об этом мы утром поговорим.

— Я бы хотел сейчас, — попросил Камил, — утром станешь ругаться, ты бываешь как бешеная.

Она невольно улыбнулась. В роли кающегося грешника Камил выглядел комично. Натворил что-нибудь или на самом деле раскаивается?

— Пойдем в другую комнату, а то разбудим Дитунку, — предложила она, набросила халат и вытолкала Камила из спальни. — Ну, теперь говори, — сказала она ему уже в гостиной.

— За сегодняшний день я прошу прощения, — неожиданно трезво заявил Камил и смущенно пожал плечами.

— Но ты хоть понимаешь, что речь не только о сегодняшнем дне? До чего мы дошли? Ты представляешь себе, что год назад мог бы допустить нечто подобное? Я не могу. И больше того, я боялась, что ты можешь меня ударить. Я не боли боялась. Но такое больше не повторится. Это точно.

— Виноват, — повторил Камил растерянно, не поднимая глаз от стола. — Но ты ведешь себя вызывающе. И не только со мной. Я как между двух огней. Ты и мама.

— Ты не ребенок, Камил.

— Будем жить одни, все переменится, — предположил он, неприязненно глядя на дверь в соседнюю комнату. — Если бы еще и папа хоть немного захотел, у нас давно была бы квартира.

— Опять папа… Попытайся хоть однажды сделать что-нибудь сам. Вот это злит меня бесконечно. С каждым пустяком ты идешь к нему.

— Действительно, иногда я кое о чем у него спрашиваю, а ты возводишь в правило. Меня это раздражает. Зачем ты все преувеличиваешь? Сама говоришь, что хотела бы уважать меня, и тут же делаешь из меня дурака. Где логика?

— Я хотела бы уважать тебя, конечно, но сейчас, к сожалению, не за что.

— Гм. Не за что. — Он развел руки, как бы желая охватить ими тонну книг на двенадцати языках, письменный стол с блестящей пишущей машинкой, черный солидный рояль. — Не за что, — повторял он обиженно.

— Камил, не будь таким…

— Каким?

— Размахиваешь руками и кричишь, как торговец на ярмарке. Но это еще не все. Ты не один на свете.

— Ты хочешь сказать, что я не люблю Дитунку?

— Это было бы ложью. Ты ее любишь. Когда у тебя есть настроение, ты с ней играешь. И только. А как ты мне помогаешь по дому? Только купаешь девочку, и то тебе вечно некогда. Хоть бы убирал за собой… Понимаешь, какое-то время это можно — прибежать с работы, приготовить обед и крутиться весь вечер. Но если человек превращается в прислугу, тогда конец.

Камил скептически усмехнулся.

— Мужчина в фартуке выглядит по меньшей мере смешно. Нет, женщин понять невозможно. Им нужно видеть мужика на кухне, в фартуке и шлепанцах, а при виде нормального парня в брюках они ревут, что неудачно вышли замуж.

— С каких это пор ты стал разбираться в женской психологии? — спросила она иронически.

— Мама всегда все делала по дому сама, хотя тоже работала.

— А я не хочу быть как твоя мать. С этим ты должен примириться, если тебе хоть немного важно, чтобы мы жили нормально.

— Угроза?

— Нисколько. Ультиматум — это последнее, что я бы хотела тебе предложить.

Камил задумчиво покачал головой, усмехнулся и поднял руки в знак того, что сдается.

— Ну хорошо. Принимаю к сведению.

— Этого мало.

— Я исправлюсь.

Здена взглянула на часы. Половина второго, пора спать. Утром еще нужно приготовить для Дитунки вещи в дорогу…

Камил щелкнул пальцами, как будто только сейчас о чем-то вспомнил.

— Около десяти за нами заедет один мой кореш. Я обещал ему помочь кое в чем на даче.

Здена подозрительно посмотрела на него. У Камила не так уж много друзей, она считала, что за два года познакомилась со всеми.

— Кто это, скажи на милость?

— Одноклассник. Он теперь в «Погребке» официантом.

— Первый приятель без титула?

— Прошу тебя, не зли.

Здена улыбнулась. Похоже, это было настоящее раскаяние.

— Ну так быстрее беги под душ, чтобы я тебя не ждала.

С двенадцатого этажа Здена смотрела вниз на блестящую крышу белой «шкодовки». За рулем сидел осторожный папа Цоуфал, на заднем, безопасном сиденье — свекровь с Дитункой на коленях. Сегодня, впервые в этом году, Цоуфаловы едут на дачу в Чешском Штернберке, где некогда мы с Камилом провели столько прекрасных минут. Впервые мы остаемся в воскресенье без Дитунки.

Сквозь испарения, нависшие над химзаводом, пробивалось солнце. Небосвод будто вычистили. Прекрасный день. На Сазаве должно быть великолепно. Склоны гор, зеленые от молодой травы, выбеленные известью штернберкские домики, будто кусочки мрамора в мозаике долины… Может, Дитунка перестанет кашлять.

Белая «шкодовка» медленно выползла со стоянки на широкую дорогу, ведущую за город. Оттуда вдруг вырулил большой темно-синий автомобиль, обоими правыми колесами въехал на тротуар, белая «шкодовка» едва успела проскользнуть мимо — синий автомобиль заскрипел тормозами и остановился перед «башней».

— Какой идиот там сидит?! — выругалась Здена. Ей было любопытно увидеть нахала, который так бесцеремонно чуть не задел Дитунку, и она перегнулась через перила.

— Это Петр. Поторопись, — обронил Камил, бросаясь к гардеробу.

Краем глаза она еще отметила на повороте удаляющуюся белую машину и засмотрелась на широкую спину синего «жука» внизу, на стоянке. «Жук» раскрыл крылья, оттуда вышел мужчина в ослепительно синем костюме, лениво и спокойно двинулся к подъезду и нажал кнопку звонка.

Камил вылетел обратно на балкон, чуть не растянулся на пороге, замахал рукой, мол, слышит (скалился при этом, как девчонка своему кавалеру с машиной), напомнил Здене, чтобы она поскорее одевалась, и понесся вниз.

Здена не двигалась. Хмуро смотрела вниз на этого человека. Он вразвалку прохаживался возле машины, на каждом втором шагу от его рта отлетало облачко дыма. Бесцеремонный себялюбивый нахал, мелькнуло в голове, и Здена моментально почувствовала к нему отвращение. Потом там появился Камил, было похоже, что он оправдывается, оба посмотрели на часы и исчезли в машине.

Она одевалась намеренно не торопясь. Ей было противно, что Камил понесся вниз как одержимый, едва завидев Петра. Усаживаясь через полчаса на заднем сиденье огромного «форда», она пожалела, что не заставила их ждать еще больше.

— Петр Шепка, — протянул к ней свою холеную руку соученик Камила. Здена пожала ее и содрогнулась. Как снулая рыба. Это ей не понравилось. Искренний человек пожмет руку крепко, подумала она и стала соображать, что Петру понадобилось от Камила. Может, хочет нанять инженера Цоуфала на какие-нибудь земляные работы?

— Здена Цоуфалова, — ответила она, помедлив.

— Моя супруга. — Петр указал на женщину рядом с собой.

— Регина, — жеманно промолвила официантка и барменша «Погребка у ратуши». Прищурив глаза, посмотрела на Камила, опять на Здену и выдала хорошо отработанную приятную улыбку. — Будем на «ты», ладно? Друзья зовут меня просто Гиной.

«Форд» отъехал от «башни» и через несколько минут плавной, скользящей езды остановился перед горным рестораном.

— У нас наверху еще не все готово, — извиняясь, произнес Петр и, как светский человек, распахнул перед Зденой дверцу автомобиля, а затем и дверь ресторана.

От двери тянулись темно-красные ковры. Здена заколебалась: можно ли идти по ним в обуви для улицы, но потом с наигранной легкостью во главе всей компании направилась в столовую. Все помещение было отделано мореным дубом, на стенах висели охотничьи трофеи, натуральные дары природы, и полочки с деревенской посудой. Почему Камил ни разу не сводил меня сюда? Ничего более прекрасного я не видела даже в Праге.

Сквозь восточную стену, сплошь стеклянную, палило мартовское солнце. Домик стоял на крутом склоне. Земли не было видно. Только синий воздух и округлые холмы на горизонте. Капитанский мостик на комфортабельной, роскошной яхте. Рогалик тут будет стоить минимум крону.

Они еще не успели сесть за тяжелый дубовый стол, как в боковых дверях уже появилась белая манишка.

— Рад вас приветствовать, — учтиво поклонился официант, раскрыл на столе меню с напитками и едой и фамильярно наклонился к Петру: — Чем обязан твоему визиту?

— Едем наверх проветриться.

— Погода вам явно благоприятствует. Дамы уже выбрали?

— Вырезка на вертеле, — сказала Регина.

Здена изучала меню. Эта преувеличенная взаимная вежливость и светскость казались ей лживой игрой. Петр явно притворялся. Утром он показал, каков он в действительности. По этому тротуару то и дело сновали мамаши с детскими колясками. Интересно, переехал бы он ребенка или предпочел столкновение?

— Индейку с яблоками, — ответила Здена. Будем надеяться, они поймут, что я о них думаю.

— К сожалению, ее нет в меню.

— Но дама не будет столь требовательна, — заметил Камил и злым взглядом смерил Здену.

— Бифштекс по-английски, — выбрала она самое дорогое блюдо.

— У тебя недурной вкус, — засмеялся Петр. — А ты, Камил?

— Тоже бифштекс.

— Итак, бифштекс три раза… и… Вашек, — Петр выразительно подмигнул, — салатик.

— Само собой, — великодушно улыбнулся официант, собрал меню и с достоинством удалился на кухню.

Здена, у которой испортилось настроение, упорно смотрела в окно. Сегодняшнюю прогулку нам черт накликал. Как мне это раньше не пришло в голову? Кандидаты наук, архитекторы, механики — и вдруг официант? Почему Камил так увивается вокруг него? У того машина, дача и бог знает что еще. Вот и его зачислили в городские знаменитости… Ну ладно, мой милый. Каждому свое. Будешь платить — опомнишься. Сегодня сотни тебе явно не хватит.

После обеда официант принес двенадцатиградусное пиво для Камила (глотков на шесть), вазочку со взбитыми сливками для Здены и кока-колу с большой порцией коньяка для официантской пары. Петр отхлебнул золотистого коньяку, изображая гурмана, зажмурился, вылил остаток в бокал с кока-колой, предложил «Асторию» из коробки и, довольный, развалился в стильном кресле.

— Хорошо, что в этом году в горах не так много снегу, как обычно, — объявил он между двумя затяжками. — Мы сможем приступить сразу же, не откладывая. В мае — самое позднее в июне — я бы хотел закончить. — Свою речь он сопровождал барскими жестами.

Здена вопросительно посмотрела на Камила, но тот не заметил ее взгляда. Говорил, что хочет помочь, а тут, оказывается, работы на три месяца. Камил с наслаждением курил дареную «Асторию» и заинтересованно вникал в задание. Здена подозрительно всматривалась в лица супругов-официантов. Было в них нечто такое, что возбуждало недоверие. Искусственные улыбки, постоянная настороженность и явное высокомерие. Наша вилла, наша машина, наша дача… Человек, который к двадцати семи годам так преуспел, должен уметь считать. И хорошо считать.

Петр допил и посмотрел на часы.

— Пожалуй, можно ехать.

— А как же коньяк? — не удержалась от вопроса Здена.

— Здесь нас никто не остановит.

— Я не об этом.

— Я еду не в первый раз, — решительно сказал Петр и полез в боковой карман.

Камил сделал движение, как будто тоже хотел достать из пиджака деньги, но Петр, величественным жестом остановив его, протянул официанту две стокроновые бумажки.

— Сдачи не нужно. — И поднялся со своего кресла.

У Камила в руке все же оказалась стокроновая купюра.

— Ты же не будешь за нас… — пытался он отклонить услугу, но Петр повторил свой жест.

— Не будем спорить.

Здена стиснула зубы и опять во главе компании направилась к выходу. Поразительно, насколько легко Камил позволяет вовлечь себя в такую откровенную игру. Блаженный Камил Цоуфал, ты вернешь эти сто крон Петру в виде наемного труда, к которому ты так неразумно стремишься. Подумай наперед — из этой авантюры тебе не выбраться целым…

Автомобиль шутя одолевал крутой подъем. Островки серо-белого снега сливались в сплошной искрящийся покров. Густо посаженные высокие ели были словно чем-то изуродованы.

— Это работа вашего химического, — кивнул на них Петр и вздохнул. — А какие тут были леса…

— Тогда тебе не нужно было бы никуда ездить, — отмахнулся Камил и авторитетно добавил: — В этом году начнут монтировать новые фильтры. Эффективность — восемьдесят процентов. Через несколько лет будешь толковать, какая тут была пустыня…

— Хотел бы я посмотреть. Очень…

Здена молчала. О чем с ними говорить? И так видно: они нас проглотили с потрохами. Появись вдруг тут патруль, интересно, какой бы вид был у великого Петра Шепки, если бы его заставили дохнуть в баллон?

Шоссе неожиданно сузилось и вывело их на гребень Флайской плотины. С одной стороны, совсем близко от гребня, разливалось огромное озеро чистой голубой воды, другая же сторона круто обрывалась в глубокую пропасть с маленьким ручейком водостока на бетонном дне.

— Жалко, озеро труднодоступно, — вздохнул Петр. — Тут можно было бы заработать кучу денег. Второй Балатон.

Миновав плотину, он съехал с шоссе и по скользкой лесной дороге стал подниматься на крутой склон. Лес расступился, и на склоне горы засверкала светло-желтая дача. На первый взгляд ее можно было принять за горный отель.

— Место выбрано гениально, целый день солнце, — гордо сказал Петр, опустил стекло и выставил локоть. — В десяти минутах отсюда в лесу сказочное озерцо. Только летом там многолюдно, тучи дачников… Мне хотелось бы иметь что-нибудь свое, бассейн примерно пять на восемь. Если бы удалось его подвести под крышу, здесь можно жить круглый год, — объяснял он, в то время как машина на второй скорости одолевала последние метры подъема. — Что ж, самая большая проблема здесь — вода, — подчеркнул он, выключил мотор и потянул ручной тормоз.

Здена вышла из машины и, ошеломленная, повернулась лицом к фасаду желтого строения. Мощные коричневые ставни со стальной черной оковкой производили впечатление неприступности и внушали уважение. Просторная солнечная терраса, окруженная светлыми деревянными лакированными перилами, настойчиво манила к себе для приятного отдыха. Такая красота стоила минимум сто тысяч. Откуда у него столько? — мелькнуло в голове; не слушая фанфаронского бахвальства Петра, Здена вошла в дом.

Пахнуло затхлостью. Проникнув в помещение, лучи солнца обнажили сырую стену. Здена вздрогнула от неожиданного холода.

— Не понимаю, почему ты жалуешься на недостаток воды…

— В салоне приходится все время топить, но к вечеру камин здесь все великолепно прогревает, — сверкнула глазами Регина.

— Гина, проветри гостиную и затопи в столовой, — сказал Петр и поклонился, как экскурсовод в замке. — Я вас провожу.

В цоколе, кроме огромной гостиной, набитой музейной мебелью, находились просторная столовая и кухня с газовой плитой и холодильником, холл с дюжиной кресел и роскошным телевизором, стильный кабинет с массивным письменным столом (видно, тут Петрик обмозговывает разные способы, как сделать побольше денег), пустая комната будущей ванной (явно работа для Камила) и комнатушка с надписью «SECES» на двери.

Отсюда Петр по деревянной резной лестнице повел их к изящной сварной решетке с латунной надписью «CARPE DIEM».

— Пользуйся жизнью, ибо она коротка, — патетически произнес он и вставил в замок большой ключ.

— Условия для этого ты создал, — сказал Камил и понимающе кивнул. — Первый этаж — прямо фантастика.

— Это, так сказать, парадная часть дома. Интимная только здесь. — Петр оттолкнул оба тяжелых крыла решетки, отступил в точном соответствии со сценарием и простер руку. — Прошу.

Здена медленно ступила в верхний холл. Отсюда вели четыре двери, по обеим сторонам от дверей стояли кресла, обтянутые тонким темно-синим вельветом. На стенах висели темные иконы, какой-то оружейный хлам и металлические безделушки. Ей стало дурно. От холодного затхлого воздуха, заполнявшего весь дом, от Петра, который, как лавочник, указывал на вещи и с воодушевлением распинался о происхождении и цене отдельных экземпляров, от Камила, который подобострастно ахал над каждой побрякушкой. Все четыре верхних помещения оказались спальнями. По одной для Петра и Регины, две для гостей. На стенах яркие панно, привезенные японскими монтажниками, которые строят для завода оксосинтез, в книжных шкафчиках — журналы и каталоги универмага Неккермана, сигареты и бутылки с крепкими напитками от немецких монтажников. Она не могла понять, каким образом такой дом мог оказаться собственностью одного человека. Пятьсот претендентов добиваются на химзаводе квартир. Здесь могли бы поместиться четыре семьи…

— Для кого все это? — спросила она. — У вас есть дети?

Петр принужденно засмеялся.

— Главным образом для торговых сделок. Ничего даром не дается… А дети — излишняя роскошь.

— Сколько же ты отдал за все? — поинтересовался Камил.

— Неважно, сколько заплатил, важно, на сколько это выглядит. Эта халупа со всем добром сейчас оценивается по страховке больше чем в двести тысяч. Откровенно говоря, если подвести воду и построить бассейн, она потянет тысяч на сто больше. Нужно, чтобы ты знал, насколько мое предложение серьезно. Двадцать тысяч и все необходимые расходы — я думаю, твоя… жена проявит терпимость, чтобы дать тебе побольше свободного времени. Не так ли? — улыбнулся он Здене.

Здена пришла в ужас. Этот спекулянт с десятилетней практикой намерен втянуть Камила в детально разработанный частный бизнес, намереваясь солидно погреть на этом руки, и при этом апеллирует ко мне. Дескать, я должна проявить терпимость. А Камил весь сияет, прямо как китайский фонарь. Петр Шепка уже поддел его на крючок.

— Ты не можешь принять это предложение, Камил, — сказала она ледяным тоном.

— Почему?

— Просто не можешь, и все.

Петр ухмыльнулся и вопросительно посмотрел на Камила. Тот покраснел и с раздражением развел руками.

— С каких это пор, скажи, пожалуйста, ты стала решать за меня? И с каких пор ты можешь судить, что я могу, а что нет?

— Ну ладно… Пойдемте вниз, чего-нибудь выпьем. Не стоит больше говорить об этом. Думаю, вы обо всем договоритесь дома.

С тяжелым чувством обиженная Здена спускалась по лестнице. Как низко ты пал, Камил, и я тоже, если мы позволили себе спорить на глазах этого деляги, а он еще и успокаивает нас с высоты своего положения!

Она соображала, не лучше ли ей уйти, может быть, Камил скорее опомнится. А если нет? Останется тут один. Деньги — его главная слабость. За деньги он может наобещать все, что угодно.

Немного подкрепившись, они отправились к маленькому лесному озеру. Регина разговорилась. Всю дорогу она толковала о деньгах, вещах и прекрасном отдыхе у моря, и из-за ее болтовни они не смогли как следует полюбоваться живописным озером. Брызгая слюной, она с восторгом рассказывала о своей дружбе с известными артистами всей республики и угомонилась только в натопленной столовой за ужином.

После ужина Петр включил магнитофон и вынул из холодильника несколько бутылок.

— Вы не хотите приготовить себе спальню? — спросил он.

— Но мы же не можем остаться здесь на ночь, — сказала Здена.

Регина выразительно подняла брови, собрала посуду и вышла. Петр растерянно переминался с ноги на ногу, потом вспомнил, что должен включить отопление наверху, и оставил их вдвоем.

Камил рухнул в кресло и сердито покачал головой:

— Ты невозможный человек… Скажи на милость, что они подумают о нас? Во всем ты им перечишь… Ты что, завидуешь?

— Как тебе не стыдно, Камил. Целый день ты порхаешь вокруг Петра, все тут безупречное, неповторимое, прямо фантастика… Каждой фразой ты даешь ему понять, какой ты бедный по сравнению с ним. А то, что есть у тебя, — это не в счет? Или ты вообще хочешь покончить со всем разом?

— Я ни с чем не хочу кончать, — сердито заметил Камил. — Это действительно серьезное предложение. За водопровод двадцать тысяч. Ты понимаешь, сколько нужно времени, чтобы накопить их? А здесь я их получу через два-три месяца…

Здена безнадежно махнула рукой, а Камил ожесточился. Как глупый мальчишка.

— Здесь речь не только о деньгах. Разве ты не понимаешь, куда тебя заманивают?

— Ты так думаешь? — сказал он, помедлив. — Теперь они из-за нас должны ехать вниз?

— Они никуда не должны ехать. Спустимся до Флайи пешком, оттуда до Литвинова доберемся автобусом.

Камил открыл коробку, стоявшую на столе, хотел взять сигарету, но потом, будто устыдившись, закрыл и вытащил свою «Спарту».

— Пойдем, — выдохнул он.

— Камил, скажи ему, пусть на тебя не рассчитывает. И расплатись с ним, прошу тебя…

— Хорошо. — Камил встал и махнул рукой на дверь. — Пойду скажу…

На дворе темнело. Заметно похолодало. Здена оглянулась ка дом. Остров холода и одиночества. Она была счастлива, что дом этот остался далеко позади.

 

VII

Мартовское солнце жарило вовсю. В кабине автомобиля было душно и жарко, как в теплице. Камил развалился на заднем сиденье и, погруженный в мечты о будущем, смотрел то на приборную доску, то на ярко-желтое строение, то наслаждался солнечным мартовским днем. Жадно курил и рассеянно стряхивал пепел в хромированную пепельницу, вделанную в спинку переднего сиденья. Он ощущал необычайный душевный подъем. Презентабельный обед с великим Петром Шепкой сулил доступ на литвиновскую Уолл-стрит. Он был доволен, а враждебно настроенную Здену старался не принимать в расчет. Ее пренебрежительное отношение к богачам совершенно определенно вызвано завистью, но, когда она образумится и предоставит мне свободу действий, я сам введу ее в их круг. И мысленно подсчитывал, сколько он потребует за водопровод. Коммунальные службы сделали бы это за тридцать тысяч. Частник из может требовать столько. Пожалуй, двадцать. Или двадцать пять? Но когда Петр в конце своей вступительной речи так нерасчетливо подчеркнул нужду в воде, Камил принял решение хорошенько потрясти мошну у этого олуха с врожденной манией величия.

Минимум двадцать пять тысяч. Интеллигентность versus пронырливости. Гарантируется победа интеллигентности.

— Вот это дворец! — ахнул он, едва выйдя из машины.

— Восемь комнат, чердак и подвал. Вот там ты и мог бы поставить этот самый насос.

Камил задохнулся от мучительной зависти. Такой дачи у меня никогда не будет. Может, лет через двадцать, но зачем она мне тогда? Сидеть у камина, совать в огонь поленца и греть свой радикулит… У этого парня есть все. А ту мелочь, которой у него пока нет, он получит без труда, потому что у него есть средства. Деньги. Было бы грешно, если бы он со мной не поделился…

— Это не так просто, нужно рассчитать хорошенько. Завихрение, нагрузка в сети, емкость трубопровода… — Камил зондировал глубину его осведомленности и после предварительного аукциона с деланным равнодушием махнул рукой: — На это у нас еще будет время.

— Ты мне нравишься. — Петр одарил его великосветской улыбкой. — Вот никогда бы не подумал, что ты такой дельный малый.

— Ты преувеличиваешь.

— Вовсе нет. Я рад, что знаю, с кем буду иметь дело.

Петр распахнул дверь огромного салона и одним поворотом выключателя зажег дюжину цветных лампочек на стенах.

— Двадцать бумаг, — объявил он, с удовольствием наблюдая, как удивлен Камил. — А в этом нет ни крошки железа. — Он постучал по тяжелому круглому столу. — Любопытная вещица.

Камил обвел глазами помещение и мысленно усмехнулся. Ну, Петя, тут ты пересолил. Нечто вроде этого дровосеки сработают в буреломе за день, было бы где перекусить. Плохой из тебя повар. Ты и в своем доме останешься всего-навсего содержателем гостиницы. В таком вот кабинете я стряпал бы минимум по одному бестселлеру в год. И эту до смешного убогую надпись «SECES» на дверях твоего заурядного сортира я бы тоже снял. Что за безвкусица! Среди всего великолепия выглядишь ты как корова под седлом.

В холле за декоративной металлической решеткой Камил ужасался, пугался, мечтал, завидовал и непрерывно подсчитывал. И когда Петр так неразумно подчеркнул, что с водопроводом дача будет стоить триста тысяч, он быстро принял решение.

— Я начну сразу же на будущей неделе, — сказал он и испытующе посмотрел на него.

Триста тысяч. Если вычесть из этого твой бассейн, которым ты бредишь даже во сне, ванну и пару умывальников, скажем так — с подведением воды ты поднимешь стоимость своей недвижимости тысяч на пятьдесят. Мои двадцать — это мало, бессовестно мало. Минимум — тридцать. Будущим посетителям можешь для начала накрыть стол с надлежащей ресторанной наценкой. За быстрое исполнение заказа. С твоей помощью я осуществлю самый большой бизнес в своей жизни.

«Ты не можешь принять это предложение, Камил». Эта фраза Здены неожиданно перечеркнула его планы.

Он ждал атаки с ее стороны, но не был готов к ней. Этот дурак призвал ее к терпимости! Последовавшая за тем перебранка и упрямое молчание Здены во все время прогулки к маленькому озеру поставили под сомнение все его расчеты.

Потом Здена перешла в наступление. После ужина она вынудила Шепковых отступить, а Камил должен был дать слово, что откажется от такого предложения.

Петр сидел на террасе и благодушно улыбался.

— Уезжаете? — спросил он с оттенком легкого пренебрежения.

Камил сел, закурил предложенную «Асторию» и уныло кивнул головой.

— Вбила себе в голову…

— Я заметил, — проговорил Петр, смакуя вино, — и скажу тебе прямо: ты держишь ее на слабом поводке. Хотя красивые женщины всегда вели себя слишком независимо.

— Мне очень неприятно, я охотно бы остался.

— Гина вас проводит. Я бы поехал, но, знаешь… — Он поднял рюмку и выразительно засмеялся.

Камил вдруг почувствовал отвращение. Начатая бутылка с единственной рюмкой при ней — все это всколыхнуло в нем неприятное чувство, будто он слуга, который в чем-то провинился и теперь покорно оправдывается перед своим хозяином.

— Не беспокойся, — сказал он холодно и встал. — Мы спустимся вниз одни, это вполне приятная прогулка.

— Ну, согласен? — спросил Петр, даже не взглянув на Камила, и широким жестком швырнул окурок.

— Я подумаю, — ответил Камил. А ты уж обрадовался, тюфяк. Рано загордился.

— Завтра после шести вечера я свободен. Можем заглянуть в «Гневин», тамошний заведующий передавал, что в ночном баре нужен пианист…

— Ладно, — сказал Камил.

Они пожали друг другу руки, Камил погасил сигарету, и через полчаса они со Зденой уже спускались во Флайскую долину. Шли молча. Только на плотине Здена остановилась и испытующе посмотрела ему в глаза.

— Тебе не нравится, что мы ушли? — спросила она.

— Вовсе нет, — отозвался Камил, медленно подошел к каменным перилам плотины и посмотрел вниз. Пенная струя, падавшая из водостока, терялась в темноте. Исчезала без следа. Тонны чистой питьевой воды. Поймать ее в водопровод и отвести на сказочную дачу у вершины горы. На дачу, которой я никогда не должен был бы видеть…

— Ты молчишь всю дорогу…

Камил повернулся. Теперь шум водопада доносился, будто из дальней дали.

— Зденка, скажи откровенно, ты им нисколько не завидуешь?

— Не знаю. Я думала об этом сейчас… У Рихарда тоже свой дом, машина и дача, и это, в общем, совершенно нормально. Он как-никак десять лет учился… У этих действительно все прекрасно, но сами они какие-то убогие… Ты понимаешь меня?

Камил улыбнулся. Хотел бы я быть таким убогим…

— Они богачи, но жить не умеют. Вот что у них плохо. — Он протянул Здене руку. — Пойдем пешком?

— Отлично.

Он обнял ее за плечи. Асфальт дороги отражал белый свет фонарей, с обеих сторон обрамлявших мощную корону плотины. Волшебный теплый вечер. Вечер, когда можно далеко за полночь шататься под добрым приветливым небом с тем, кого любишь, и быть бесконечно счастливым. И Камил в эту минуту совершенно точно знал, что любит Здену. Она была рядом, совсем близко, он касался ее — и все же тосковал. Он поцеловал Здену.

— Я сейчас будто такая же, как тогда, в Праге, — сказала она тихо. — Это были мы, Камил?

— Наверно. Мы никогда не были настолько одни, чтобы судить друг о друге беспристрастно.

— Давай не пойдем домой, сегодня мне очень хочется побыть на людях.

— Пойдем в «Погребок»?

— Нет, не туда. Можно в «Вытонь» или в «Лебедь», все равно. В самую обыкновенную забегаловку, где официант ходит в белом халате и где играет аккордеонист.

— И где подают десятиградусное в тяжелых пол-литровых кружках, а парни режутся в мариаш…

— Камил, я не знала, что ты умеешь так притворяться…

— Нет. Совсем нет.

Едва проснувшись и бросив беглый оценивающий взгляд за окно, Камил почувствовал радость. Воскресенье как будто вырезали из наивной и яркой цветной фотографии. Крыши домов блестели серебром, и густой столб пара из огромной башни охладителя поднимался к небу строго перпендикулярно.

Вдвойне праздник! Первый раз мы одни во всей квартире. Такая обычная и естественная ситуация для тысячи семей. Такая редкая и праздничная для нас.

Нарочито громким зевком он прервал свои размышления, лениво потянулся на огромном пространстве обеих постелей и искоса взглянул на будильник. Десять. Беззаботное утро. Из кухни послышались Зденины шаги, он отметил настойчивое и приятное чувство голода, который он сейчас же утолит чем-нибудь вкусным (Здена отличная кулинарка), и встал.

В программе «Что нас сегодня ожидает» прекрасный день был слегка испорчен пунктом «Возвращение родителей», но его перевесил пункт «Возвращение Диты», для полноты счастья ее сейчас явно недоставало. Вчерашний унизительный визит к Петру уже вызывал серьезные опасения, но Камил надеялся выйти победителем, и поэтому третья неприятность, а именно предстоящее начало долгой трудовой недели, не испортила ему хорошего настроения. Если все пойдет по плану, следующая неделя пройдет под девизом операции «Вода за тридцать тысяч», подумал он, вошел в ванную и, напевая пленительную мелодию «Love Story», встал под душ.

Залитая солнечным светом кухня благоухала чем-то вкусным, через открытое окно доносился слабый гул автомобилей с хомутовской автострады и шальной птичий гвалт. Легкий ветерок играл занавесками. Камил, в одной рубашке и тренировочных брюках, тут же у плиты поцеловал Здену и начал поднимать горячие крышки с батареи кастрюль.

— Что мы сегодня готовим?

— «Испанские птички», специально для тебя, с рисом.

— Деликатес, — продекламировал Камил и, глотая слюнки, уселся за накрытый стол. Кровяная колбаса, нарезанный лук, уксус, перец и мягкий хлеб, извлеченный из игелитовой упаковки. Вот это жизнь! Прозаическая, но приятная.

— Я уже соскучилась без Дитунки, — вздохнула Здена.

— Если бы она приехала одна.

— Когда мы вдвоем, ты совсем другой.

— Какой же…

— Лучше. Намного лучше.

— Тебе только так кажется.

Добродушно настроенный Камил прочитал все субботние газеты вместе с приложениями, решил несколько кроссвордов, как всегда слабых; после обеда за празднично накрытым столом (в Обрницах так будем накрывать и в будни) остудил фаянсовый кувшин ледяной водой и по тротуару, пустынному в послеобеденную пору, направился к ресторану «Буковая роща». В буфете он взял в кувшин три кружки пива, а четвертую выпил у пустого садового столика на террасе ресторана. Летом тут замечательно.

Возвращаясь домой, он нащупал в кармане две купюры по сто крон, предназначенные для расчета с Петром. Мысль о тридцати тысячах, до которых еще вчера было рукой подать, так взволновала его, что он должен был остановиться и хлебнуть холодного пива прямо из горлышка.

Город сверкал в ярких лучах горячего солнца. Человек — это машина, приводимая в движение солнцем и деньгами, подумал Камил. Он чувствовал в себе огромную силу, и день, как нарочно, был создан для деяния, но Литвинов, напротив, такими возможностями не располагал. Вероятно, если ходить на вокзал выгружать из вагонов пыльные мешки с цементом, то можно заработать и две сотни в день… Или по вечерам укладывать крышки на общественные урны и стараться при этом не попасть на глаза знакомым… Нет, ни один из этих способов не был достаточно выгодным. А деньги из всех видов горючего — самое важное для человеческой машины. «Всему свое время», — твердит отец, но ему легко говорить, у него вторая по величине зарплата на предприятии… В молодости же деньги вдвойне дороже…

Камил снова отхлебнул из кувшина и решительно сунул банкноты обратно в карман. Петр дает ему самую выгодную возможность. Эти двести крон можно считать прибылью. Петр. Через пять часов я встречусь с ним. За два месяца я выколочу из него тридцать тысяч, да еще игрой в баре обеспечу как минимум полторы тысячи в месяц. Столь серьезные аргументы перевесят любые возражения.

Дома все уже было прибрано. Здена, сварив кофе, углубилась в чтение, а Камил уселся в кресло посреди двух репродукторов. Музыка, великая волшебница. К первому июня у нас будет наличными девяносто тысяч, что составляет стоимость солидного автомобиля. Новый закон о кредитах для молодоженов можно тоже использовать, чтобы изысканно обставить две дополнительные комнаты обрницкой квартиры. Тридцати тысяч хватит за глаза, а выплата кредита, пятьсот крон в месяц, будет не заметна. Лучше и желать нечего…

В шестом часу вернулись с дачи родители. Дитунка, с загорелым личиком, при встрече выдала целую серию новых номеров: «как я выросла», «мышка варила кашку», «ладушки», «мелем-мелем мак», и растроганный Камил поднял ее высоко над головой. Дочка, когда ты впервые произнесешь «папа», имея в виду меня, я переверну земной шар и, кажется, свихнусь от счастья.

От отца веяло свежестью и прохладой, от матери — прежней неприязнью; полчаса счастливой забавы в гостиной пролетели незаметно, и Камил, преодолев чувство вины перед Зденой (за то, что оставляет ее наедине с родителями), отправился в «Погребок у ратуши», чтобы дать ход самой значительной операции в своей жизни.

В «Погребке» пока было пусто, только у стойки Регина готовила стаканы и рюмки к вечеру. Захватив пальцами целые гроздья хрупких стекляшек, она на мгновение погружала их в раковину с пенистой водой и выстраивала в сверкающие ряды.

— Добрый вечер, — ответила она лишь после того, как второй раз промыла рюмки, убрала белой рукой прядь волос со лба и вызывающе улыбнулась. — Петр сейчас придет, вы ведь к нему?

— Кажется, вчера мы были на «ты», — запротестовал Камил и внимательно посмотрел на нее. Она выглядела грустной и усталой и была хороша. Чтобы не сказать больше. Сияли ее волосы, глаз не оторвешь. Он вспомнил, что уже однажды видел здесь эти волосы. Девушка, которая зажигала светильники на стенах. Официантка, возбуждавшая жалость. Вчерашняя Регина, капризная, беззаботная дама, совсем была на нее непохожа.

— Извини, я не подумала. Впрочем, не очень прилично начинать встречу с каких-то счетов.

Камил взобрался на табурет и в светской позе облокотился о стойку бара.

— Там нет у нас ничего начатого?

Петр появился минут через пятнадцать, Камил успел уже трижды выпить с Региной «на ты» и «за дружбу»; положив на стойку черную папку, Петр вынул из нее планы и чертежи.

— Вот все, что имеет отношение к даче. — Говоря это, он придвинул пачку бумаг к Камилу.

— Не слишком густо, — безразлично пробубнил Камил и, даже не взглянув на планы, сунул их в карман. Петр начинал раздражать его. Безупречно сшитый костюм искусно скрывал расплывчатые формы его фигуры. Он и Регина. Непостижимо, как он подцепил такую красавицу.

— Ты даже не хочешь посмотреть их?

— Теперь нет. Может быть, завтра, но мне это явно не пригодится. Я не удивлюсь, если на этом пергаменте отыщется еще факсимиле Марии-Терезии.

Петр улыбнулся. То ли он на самом деле был так невозмутим, то ли действительно хорошо владел собой.

— Когда ты думаешь приступить? — бодро спросил он.

— Возможно, на следующей неделе.

— Отлично.

Сунув руку в карман, Петр достал связку ключей и бросил их на стеклянную крышку стойки, ключи звякнули.

— Возьми. Ключ от верхнего холла тебе не понадобится. В воскресенье там будет экскаватор. Приглядишь за ребятами?

Камил стиснул кулак, так что ключи впились в ладонь. Мерзавец. Ловко он кусает. Ну, ничего, Камил, на два месяца забудь, что ты инженер. За полугодовую зарплату это не так трудно.

— Разумеется, — согласился он невозмутимо и бросил взгляд на часы. — Не думай, что мне здесь не нравится, Петя, но я хотел бы переговорить с капельмейстером раньше, чем зал будет полон.

— Ладно, — согласился Петр, нашарил в кармане ключ от машины и на секунду задумался. — В два часа я заеду за тобой, — сказал он Регине, даже не взглянув на нее.

Регина молча кивнула. Они сели в машину. Зарычал мотор, Петр устроился на сиденье, дал газ, и через десять минут быстрой езды они поставили машину на бетонированной площадке перед баром. По широкой лестнице войдя внутрь, они, не останавливаясь, прошли мимо кассира и направились к раздевалке для музыкантов, откуда доносились звуки настраиваемого саксофона.

Петр фамильярно поздоровался, представил Камила и без обиняков приступил к делу. Руководитель ансамбля, тот, который так безжалостно терзал саксофон, полноватый степенный мужчина лет сорока, почесал в затылке и с недоверием посмотрел на Камила.

— Да, мне нужен пианист, и как можно скорее… Ты уже играл с кем-нибудь?

— В баре нет, у меня дома рояль…

— Ну-ну, — заморгал капельмейстер и сочувственно склонил голову. — Дома, гм…

Воцарилась тишина. Все молчали. Камил пожалел, что вообще пришел сюда. Я для него чернорабочий, который берется плести кружева!

В раздевалку ввалился малый с гитарой в сером обтрепанном чехле. Остановился на пороге и скорчил кислую рожу.

— Будь здрав! У нас, кажется, гости?

— Вот коллега хотел бы к нам пойти пианистом, — проговорил со вздохом руководитель.

— Так чего же мы ждем?

В конце концов капельмейстер достал папки с нотами, торжественно вручил их Камилу — а за это время подошел еще один музыкант, седоватый человек лет пятидесяти, — и отвел всю компанию в миниатюрный закуток, где стояли инструменты. Камил открыл пианино (в душе поклявшись, что если сегодня провалится, то в жизни больше не сядет за рояль), жюри расселось вокруг него.

Он сыграл несколько пьес с листа. Седовласый музыкант в пиджаке с блестящими отворотами, пианист от конкурирующей организации, иногда забегавший и сюда, подсел к нему, подкладывая все новые ноты и внимательно следя за его руками.

— Ты серьезную играл, верно? У тебя хорошо поставлены пальцы, но немного мягкое туше. Это поправишь через пару выступлений.

Камил проиграл очередное сочинение, какую-то глупую модерновую пьесу на четыре аккорда, капельмейстер шепотом посоветовался с пианистом на всякий случай, тот согласно кивнул головой, мол, хорошо, поэтому Камил забарабанил Чайковского — дешево и сердито для такой забегаловки, — пианист перестал слушать капельмейстера, а когда Камил кончил, признательно покивал головой.

— Хорошо, очень хорошо. Следи за руками. Да, вот я хотел быть концертмейстером… Жаль, жаль. Будь ты помоложе, из тебя вышел бы толк. Сколько тебе лет?

— Двадцать семь, — ответил довольный собою Камил; похвала старого кафешантанного музыканта означала больше, чем «пятерка» в музыкальной школе, и он хотел было произнести ответный комплимент, как вдруг за его спиной раздался неприятно знакомый голос:

— Вот это да! Механик пришел попробовать инструмент!

Камил повернулся, как будто его застали за чем-то недозволенным, — Радек Мусил в рубашке с огромными клапанами и трубой в руке дерзко и насмешливо улыбнулся и тут же отвесил какой-то нелепый поклон.

Камил принужденно засмеялся. Единственно возможное сейчас решение — принять твою игру, ты, дерьмо Мусил, служащий самой низшей категории, какую только можно получить на производстве! Ответим на это бодростью! Он приятельски кивнул Радеку — на работе они были и на «ты», и на «вы», в зависимости от степени взаимной неприязни, — и фамильярно обронил:

— Так вот почему ты всегда храпишь на совещаниях.

— Не сваливай на музыку несъедобность твоих рабочих совещаний, — то ли шутя, то ли насмешливо отбился Радек и подсел к жюри. — Теперь храпеть на них будем вместе. Все будут нам признательны, так что сразу отпадет куча неприятностей.

— Ну, это решит руководитель ансамбля, — скромно возразил Камил.

— Думаю, попробовать стоит, — рассудил капельмейстер, другие одобрительно загудели. Радек присоединился к ним и, довольный, потер руки.

— Готово! Ну, пошли, отметим. Да, Камил, ты должен показать себя, прежде чем заслужишь музыкантский жилет.

В полночь Петр высадил Камила около его «башни», попрощался и, неслышно скользя по асфальту, исчез на шоссе. Было тихо. Окна уже не светились. Луна скрылась за пеленой тумана. Солнечные денечки кончились.

С ощущением вины Камил вошел в лифт. Где-то в глубине души он злился на Радека. Что означали его насмешки по поводу совещаний? Его наглость обошлась мне в восемьдесят крон… Нужно принять это как мелочь и как традиционный вступительный взнос. Всякое место покупается, подумал он и еще в лифте развернул бумажку, которую вручил ему капельмейстер. Под каракулями, изображавшими его имя без звания, были записаны три выступления на следующей неделе. Пятнадцать сотенных в месяц. Не так уж много за предстоящие бессонные ночи…

Камил тихонько отпер дверь. В комнате полумрак и тишина. Слышалось только Дитино хриплое дыхание, прерываемое сухим кашлем. Два дня на даче не принесли ей облегчения от затянувшегося бронхита. Чего только не случается здесь с этими детьми!.. Скорее бы весна. Скорее бы отступили эти проклятые удушливые туманы.

Здена спала, закинув руки за голову. Длинные волосы веером разметались по подушке. Красавица! Как отнесется она к тому, что я скажу ей утром, — что принял предложение Петра? Рассердится. Очень рассердится. Потому что Здена — страшная гордячка и непонятная женщина. Никогда не узнаешь, что она может выкинуть.

Камил поцеловал жену. И теперь, во сне, на ее лице отражалась решимость. Если бы ты только знала, как я сегодня тосковал по тебе.

Стараясь не шуметь, он принял душ — ночью душ гремит на весь дом — и, встревоженный, неспокойный, лег возле Здены. Час ночи. Четыре с половиной часа осталось для сна.

 

VIII

В понедельник утром Здена вместо яслей направилась к детскому врачу. После трех солнечных дней начало моросить. Потемневший небосвод давил на землю, а от Моста клубами валил туман.

Детский врач был не на шутку озабочен, уже в третий раз в этом году выписывая хлорамфеникол для Диты.

— Вы очень нуждаетесь в деньгах, пани Цоуфалова? — спросил он укоризненно.

Здена только слабо пожала плечами. Она не ждала подобного вопроса и чувствовала, как заливается краской.

— Где вы работаете?

— На химзаводе, на здравпункте.

— Медсестра?

Она кивнула. Совсем как на допросе. Но у нее не хватило духу что-либо возразить старому врачу в темных роговых очках.

— Вы могли бы знать, что в антибиотиках для малышей нет ничего хорошего. Неужели вам ее не жаль?

Здена молчала. Аргументы, которые вполне обоснованно приводил Камил — что и дети, которых не носят в ясли, все равно болеют бронхитом, — казались слишком неубедительными для этого строгого и опытного человека.

— Ей было бы полезно провести месяц на свежем воздухе. И очень много гулять. Далее, вы не должны ее кутать, этим вы только вредите ее здоровью.

Здена сконфуженно поблагодарила и была рада возможности поскорее уйти. Вот бы Камилу послушать. Месяц на свежем воздухе… Лучше всего было бы переехать куда-нибудь, но это не так просто. Искать квартиру, работу… Свое место на химзаводе Камил никогда не бросит. Когда он вчера вечером ушел в бар, Здена поняла, насколько ее страшит одиночество. Это был единственный вечер. А уехать на целый месяц… Только к своим. Да, мы обе поедем к нашим. И так я не была у них полгода.

На обратном пути она зашла на почту. Прежде чем набрать номер, на мгновенье задумалась. Она вспомнила, как девушки клянут Прухову, когда она остается дома с детьми. Решилась… Глупо колебаться.

— Краус слушает, — донесся издалека голос Павла.

— Цоуфалова. Павел, мне нужно…

— Я уже отметил в табеле, что ты не вышла на работу, — перебил он ее строго и вдруг засмеялся. — Приходи скорее, мне тут без тебя как-то грустно.

— Мне нужен отпуск на месяц — за свой счет.

— Опять дочка?

— Опять! — отрезала Здена.

— Прости, пожалуйста, я совсем не хотел тебя обидеть. Конечно, я организую тебе этот отпуск.

— Спасибо.

— Бронхи? — спросил он, помолчав.

— Третий раз. Поеду с ней на месяц домой, может, поправится.

— Когда поедете?

— Не знаю. Как можно скорее. Наверно, завтра.

— Месяц… Целая вечность. Я буду скучать.

— Я тоже… Гален.

Павел вздохнул так, что зашумело в телефонной трубке.

— Я должен начать прием. Прислали Земанову из центральной. Смотрит на меня, как на дохлую рыбу, я даже закурить боюсь. Весьма неприятная дама.

— Ни пуха ни пера, Гален.

— Привет, Зденка.

Туман на улице густел, и, хотя до календарной весны оставалось всего два дня, казалось, что она еще страшно далеко, где-то за горами. Солнца совсем не было видно. Третьи этажи «башен» скрылись в клубах облаков. Воздух был влажен, влага оседала на лице мелкими холодными росинками. Невыносимо.

Бывали дни, когда она ненавидела этот город. И этот туман, по ночам заползавший во все углы, избавиться от него было невозможно. Оставалось только ждать. Утро, иногда целый день, иногда несколько дней подряд. Туманы и незащищенность перед ними угнетали ее. А дома — вот где было хорошо! Ходов — город солнца. Первые весенние дни там всегда ясны и чудотворны.

К двум часам вещи были собраны. Дита спала после обеда, до прихода Камила времени оставалось достаточно. Лучше поставить его перед фактом. На последнюю неделю марта детский врач дал Здене бюллетень, а на весь апрель Павел устроит ей отпуск без сохранения содержания. Почти шесть недель климатотерапии. Свой первый день рождения и первый весенний праздник Дитунка отметит у наших. Для дедушки Цоуфала это будет ударом, но если он захочет, то может приехать к нам. Зато хоть отец порадуется. Когда я выходила замуж, он надеялся поиграть с моим свекром в шахматы. И что же? Они виделись всего два раза, из них один раз — на свадьбе…

Зазвенел звонок. Кто бы это мог быть в такое время? На площадке стояли Дана и Павел с букетом в руке.

— Товарищеский визит. — Павел засмеялся и подал Здене гвоздики. — На орхидеи не хватило, — добавил он извиняющимся тоном.

Дана сияла. Оно выглядела безукоризненно. Явно тщательно готовилась к визиту. Конечно, ради Павла. Каким таинственным образом сговорились эти двое?

— Проходите, — пригласила Здена, пропуская их вперед.

— Мы на минуточку, а то через минуту тут нечем будет дышать. — Дана многозначительно засмеялась.

Проведя парочку в гостиную, Здена загляделась на них. Будто муж и жена. Или любовники. Так они подходили друг другу. Она поймала себя на том, что ревнует Павла к Дане, и немножко смутилась.

— Я сварю кофе, — проговорила она растерянно и вышла на кухню.

Ревность не проходила. Рассудком она старалась подавить ее. Я замужем, а Павел не женат, он свободный человек. Но все было напрасно.

— Как девочка? — Павел был смущен.

— Сейчас спит, но кашель ужасный.

— Ты думаешь, месяц ей поможет? Павел мог бы дать тебе и два, — вставила Дана.

— До конца апреля шесть недель. Если перемена климата вообще может ей помочь, то этого вполне достаточно. — Здена внимательно посмотрела на Дану. Такой я тебя, девушка, не знала. Видно, ты была бы рада, если бы я вообще не вернулась на наш медпункт…

Закипела вода. Здена сварила кофе, в соседней комнате переоделась в длинную вязаную юбку и облегающую блузку, расчесала волосы и с тремя чашками на блестящем подносике предстала перед изумленным Павлом.

— Хотелось бы мне видеть тебя в своем доме…

— Кто это тебе вязал? — Дана нервно мяла сигарету.

— Сама. Это нетрудно. На машине неделя — и готово, заодно избавишься от всех остатков пряжи, — лгала Здена с улыбкой, не скрывая своего превосходства. У тебя нет шансов, Данушка.

Это был бы прекрасный день, если бы она не ждала Камила. Заслышав его шаги в прихожей, она встала и быстро пошла встретить его. Поздно. Они остановились друг против друга в раскрытых дверях гостиной. Страстное оживление медленно сбежало с лица Камила, вместо него появилось выражение холодного недовольства.

— Добрый день, — нелюбезно поздоровался он и, не дожидаясь ответа, устремился на кухню.

Здена успела заметить Данину ехидную улыбку, извинилась и быстро пошла следом. Это было ужасно.

— Ты не пойдешь в комнату? — спросила она с невинным видом.

— Не могу сказать, чтобы этот докторишка был мне очень симпатичен, — отрезал Камил.

— Будешь обедать?

— У меня нет аппетита. — Камил развернул газету и демонстративно углубился в чтение.

— Но, Камил…

— Ты вроде нарядилась ради этих гостей, — заметил он, даже не взглянув на нее.

— Не принимать же их в тренировочных брюках?

— Ну что ты. — Он махнул рукой и закурил. Когда он затянулся, горящий кончик сигареты нервно задрожал. — И вообще, не оставляй их одних, это невежливо, — добавил он с неприятной язвительностью.

Павел и Дана стояли у окна.

— Нам пора, — сказал Павел, подавая Здене руку. — Желаю, чтобы ваша дочка поправилась.

— Душно, а? — злорадно пропела Дана.

Здена молча смотрела на Павла. Ей было так жаль, что он уходит. Как будто оборвалось нечто прекрасное.

Павел вышел из «башни», держа руки в карманах пальто, забыв о Дане, кокетливо порхавшей вокруг него. Отсюда, с балкона, это выглядело довольно забавно. Они приблизились к машине. Дана, перебросив сумочку через плечо, медленно пошла вперед, в надежде, что Павел ее окликнет. Выждав, когда она удалится, он открыл дверцу машины и вдруг на миг поднял глаза к окнам верхнего этажа…

Камил все еще читал ту же газету. В пепельнице лежали три недокуренные сигареты, в ярости раздавленные о стеклянное дно.

— Что, они ушли? — Он опять не взглянул на нее.

Здена молчала. Как на это ответить? Он же слышал, как они уходили. И спрашивает лишь потому, что ищет повода для своих противных наставлений.

— Что им было нужно? — Камил бубнил, как автомат.

— Павел устроил мне отпуск. В детской поликлинике сегодня порекомендовали сменить для девочки климат, хотя бы на месяц, иначе Дитунка не выкарабкается…

— Что с ней? — Наконец-то он поднял голову.

— Повторный бронхит. Он может перейти в воспаление легких…

— Ты будешь сидеть с ней дома?

— Мы поедем к нашим в Ходов.

— Конечно, там лучше. В Праге… — покачал головой Камил.

— Ходов — это не Прага, — напомнила Здена (когда она училась, то постоянно твердила, что Ходов — это Прага: ей не хотелось, чтобы ее считали провинциалкой; теперь же она старалась доказать обратное) и кивнула на окно, за которым бесновалось предвесеннее ненастье. — Весной там отлично.

— Прекрасная мысль, — иронически заметил Камил. — Сколько же тебе заплатят за этот месяц?

Она ждала этого вопроса, боялась его, но в то же время желала, чтобы тут же взорваться и хорошенько отчитать Камила. Тебе деньги дороже здоровья дочери? Подохнешь ты из-за этих денег. Но не сделала этого. Внешне спокойный разговор балансировал на грани бурной ссоры, и нужно было совсем немного, чтобы ссора вспыхнула. Доброго настроения хватило на два дня.

— Я получила отпуск без сохранения содержания, — ответила она сдержанно.

Камил закурил очередную сигарету и нервно забарабанил пальцами по столу. Сейчас начнется бесконечная лекция об экономической нецелесообразности данного мероприятия, подумала Здена и приготовилась к атаке.

— Ну, если ты считаешь, что ей это поможет, то поезжай, — помолчав, неожиданно сказал Камил. — В конце концов, вы будете дома, расходы невелики… Когда ты предполагаешь выехать?

Она недоверчиво взглянула на него. Что это могло значить? Так сразу и без возражений все одобрить.

— Как можно скорее. Я думала, ты мог бы взять отпуск на два дня и побыть с нами в Ходове со среды до воскресенья.

Камил отрицательно покачал головой.

— Это невозможно. Если хочешь, я возьму два часа отгула, попрошу у отца машину и после обеда поедем. Больше ничего сделать не могу…

Тут до нее дошло. Ведь ему нужно, чтобы я уехала! Я ему мешаю! Предложение Петра. Поэтому он так легко обходит молчанием две тысячи моей зарплаты. Надеется заработать больше. Намного больше.