На самом-то деле хорошо-то я и не видел. Всегда к осени со здоровьем становилось паршиво — один раз это были свищи, другой раз — жировики, потом вообще мочевой пузырь, а уж сейчас так вообще здорово подкосило. Я даже не мог сфокусировать взгляд настолько, чтобы видеть, кто заходит в бар. Слепнул, блин.

— И чего это ты щуришь свои буркалы, Вит? Товарцу хочешь подцепить, а?

— Налей-ка лучше пива, — отгавкался я.

Старик Кейси схватился за кружку и начал выискивать кран. У него тоже не слишком получалось. Он сопел, шипел и ежесекундно покусывал язык как будто делал какую-то чертовски сложную работу.

— Да, ты прав, — простонал он через минутку. — Нечего нам тут делать. Ни я тут не нужен, ни ты. Что ты говоришь?

— Ничего не говорю.

— Пиздишь, пиздишь… Я же прекрасно слыхал. Он еще ближе приблизился ко мне, но его длинное, исхудавшее лицо я знал на память. Каждый раз, когда я всматривался так в его тяжелые веки, мне вспоминались лучшие деньки, и я видел «Подворотню 403» наполненную посетителями, музыкой и бабами.

— Когда я вот так гляжу на тебя, Вит, — буркнул он наконец, — то вижу те, лучшие деньки. У нас тогда хватало и посетителей, и музыки, и баб.

Я беззвучно рассмеялся.

— Так ведь ничего и не поменялось, Кейси. Ты стоишь за баром, а я мою сральники. И дерево все так же стоит за окном.

— Ага, и Флоренс всем подставляет задок.

— Только никто ее уже не хочет. Это был совершенно другой голос, где-то слева от меня.

— И так оно, по правде говоря, и есть, ребята. Так мы тут и загниваем.

У Теда, которого мы называли Жопником, всегда было какое-нибудь объяснение. Э, он никогда не поддавался. Он всегда был шефом.

— У тебя ничего не болит? — тихо спросил я. — Слышишь, видишь, ходишь?

— Да. я еще держусь, — должно быть, он кивал рыжей головой, потому что я видел какие-то размытые полосы. — «Подворотня» еще вернет себе форму. Я вам говорю.

Бармен сплюнул себе под ноги и крепко ругнулся.

— Дерьмо. Никуда я уже не пойду. Всего лишь третий час.

— Вот видишь, Тед. Он даже не знает, о чем ты говоришь. Что-то ударилось в окно, но это был не ветер, не дождь — всего лишь старые, грязные газеты, те, что иногда прилетают из Центра на пару дней позже, чем следует, и хотя на них все те же снимки политиков, их улыбки уже не такие чистые.

— Потому что только отбросы уже посещают «Подворотню 403», Тед. И ты прекрасно знаешь, кто тому виной…

— Заткнись, Виталик. Может это и не его вина.

Я прищурил глаза, и когда он смочил губы в пиве, подумал, что, наверное, не стоит об этом говорить.

— А что с деревом? — спросил я. — Я его уже почти не вижу.

— Все О.К., Вит. На нем уже прелестные золотые листья. Чертовски золотые. Никогда такого не было.

И хотя то, что говорил Жопник, было неправдой, я ответил:

— Хорошо. — Я знал, что дерево сдыхает.

Скульптуры не походили ни на людей, ни на животных. Они были поразительно белыми и чистыми, что еще сильнее подчеркивала голубизна южного неба. Таким же белым был и дом. Равно как и костюм угловатого типа, который открыл мне калитку.

— Опаздываете, — коротко бросил он.

Я повнимательнее присмотрелся к нему.

— По правде говоря, вы меня разочаровали. Ваш голос совершенно не подходит к этому месту и этим скульптурам. Вам следует молчать.

Он же только сощурил глаза и вытянул ко мне руку.

— На ней полно мозолей, — сказал я. — Это что, с прошлой работы?

— Нет. Ваши ключи.

Только я уже решил, что так просто ему это не пройдет.

— Нет у меня ключей, Я приехал сюда на моторе.

— В таком случае проходите. Сэр Фаррел ждет. Я же полез в карман и вытащил фляжку.

— Я алкоголик, — тихо признался я. — Но это не потому у меня нет машины, сволота. Все потому, что терпеть не могу сидеть за рулем.

Белый чуть-чуть склонил голову. Похоже, что я его не разозлил.

— Не желаешь нервничать, так? Проблемы с миокардом? — продолжал я лезть на рожон.

— Сэр Фаррел ждет.

— И ладно. Я сделал глоток спиртного, а он отвернул лицо. Вообще-то я без труда заводил таких громадных типов. Но этот был другим.

— Ладно, может на обратном пути удастся, — прошипел я сам себе под нос и направился к белому дому, чувствуя его взгляд на своей спине.

Я и вправду запаздывал. Впрочем, вся моя жизнь тоже опоздала. Родился я на сорок восьмой неделе беременности, и моя мамочка сразу же от меня отказалась, потому что мало того, что я ее чуть не убил еще там, в матке, так у меня вдобавок был еще и горб. Так что трудно ей удивляться.

— Годы летят, а как мало изменилось, — вздохнул я. — Горб остался, я все так же опаздываю… Эх.

Я потянул еще глоточек и осторожненько вошел на лестницу. Здесь этих белых фигур было больше всего, и я, по-моему, уже догадывался, зачем они нужны Фаррелу. Они должны были подавлять. Каждый, кто подымался по этим ступеням, чувствовал себя никому не нужным и маленьким будто какой-то задолбаный червяк, а все, о чем мечтают все задолбаные червяки — это скрыться в более паскудном месте. В тени.

— День добрый, мистер Фаррел, — сказал я. — Честное слово, не надо было уж таких средств, чтобы смутить меня. Я и без того чувствую себя паршиво.

Фаррел усмехнулся. Нет, на сволочь он похож не был, но кто ж на нее похож? Пластическая хирургия это вам не фунт изюму.

— Проходите, — пригласил он. — Садитесь, отложите эту свою бутылку и начните-ка думать о деле, мистер Босси.

Мне понравилось, что меня завел не камердинер, и то что комната, в которой мы будем вести переговоры, находится внизу. Фаррел закрыл двери.

— Хотелось бы знать, о каком это деле должен я думать. Ваше письмо было довольно-таки таинственным, — улыбнулся я и осторожно присел на спинку кресла.

Фаррел кивнул. Он выглядел все более и более мрачным, а может мне так только казалось, потому что света здесь было немного. Я чувствовал запах его косметики, и запах этот напоминал мне, что деньги — это дело все-таки серьезное. Тогда я решил постараться. По правде говоря, я впервые разговаривал с кем-то таким как Абрахам Фаррел.

— Так как? — спросил я. — Объясните вы мне?

— Вы знаете, чем я занимаюсь? Терпеть не могу, когда кто-то отвечает вопросом на вопрос.

— А вы знаете, чем занимаюсь я?

— Да. Как раз это очень просто. Вы еще никогда в жизни не работали. Даже по заказу. Каждый день вы шатаетесь по городу, а ваш ораторский талант заставил считать вас человеком заносчивым. У вас нет ни семьи, ни друзей. У вас нет никаких сбережений. У вас не бывало никаких стычек с полицией. У вас вообще ничего нет. Когда вы сюда заходили, я даже не увидал у вас тени.

— Но кое-что у меня имеется.

— Что же? — приоткрыл он портьеру, и я увидел, что его лицо вовсе уж не такое приятное. Черные волосы упали ему на лоб, а губы выгнулись вниз, слишком низко, чтобы он казался удовлетворенным.

— Так что же у вас есть? — повторил он.

— У меня имеется горб.

— Мы не о том говорим, мистер Босси. Горба вы не приобрели. Теперь уже я кивнул.

— Правда. Это подарок.

Я сделал печальную гримасу на лице и подумал, что Абрахам Фаррел позвал сюда не ради пустой болтовни. Уж слишком он нервничал.

— Но, по-видимому, вы мне не это хотели сказать. В принципе я уже как-то привык. Жить можно.

— Откуда? Вовсе вы и не привыкли. Нисколечки. Только это вовсе и не важно. То, что я вам уже сказал, тоже не важно. У меня есть деньги и собственные источники информации. Я лишь повторяю очевидные для всех вещи.

Фаррел пригладил волосы, и еще одна морщинка пролегла у него на лице.

Мне это перестало нравиться. Этому человеку было нужно…

— Ну, Босси. Вижу, что вы догадываетесь… Да. Я знаю.

— Невозможно, — очень медленно ответил я. — Этого не знает никто.

Я приблизился к Фаррелу и одним рывком поднял жалюзи. Он улыбался.

— Нет, — схватил я его за отвороты пиджака. — Пожалуйста. Они не продаются. И я не хочу, чтобы они тоже их знали. все эти твои фильмы немного другие, совершенно не такие… Я…

Но он даже не пошевелился, лишь стоял у окна и смотрел на одну из тех белых статуй. мне же начало казаться, будто статуя глядит на меня, и вот тогда лишь до меня дошло, что у Фаррела печальная улыбка.

— Мистер Босси, я не нуждаюсь ни в одной из ваших книг. Пожалуйста, поверьте. Написанное вами меня совершенно не интересует.

Горб снова начал зверски свербеть, потому что я вдруг понял — если бы он захотел войти в мою комнату и забрать у меня мою машинку, мне бы не удалось его остановить. Я был ничто.

Я вернулся к своей спинке кресла, но даже оттуда видел эту чертову статую. Хорошенькое местечко для беседы выбрал Фаррел.

— Чего вы хотите?

— Вам известно, что приносит мне самые большие бабки?

Я стиснул зубы.

— Нет. Я совершенно не разбираюсь в этом вашем дерьме.

Он повернулся ко мне лицом, и теперь мы глядели уже вместе. Всегда, когда кто-то смотрит на меня, я горблюсь сильнее и сильнее.

— Имеется одна такая штука. Называется она «Подворотня 403». По правде сказать, только она и держит Издательство Фаррела на плаву, дорогой мой мистер Босси. Но, как всегда в жизни, у меня тоже появились проблемы. Закурите?

— Нет.

Какое-то время он выдувал голубые струйки дыма, а потом подошел ко мне, так близко, что заслонил все окно. Я облегченно вздохнул.

— Предыдущий автор отказался сотрудничать. И это после четырнадцати лет. Но и это не самая большая проблема. Ты знаешь Адриана Слайпера?

— Может знаю, может и нет. Только я никак не могу вас понять.

— Все ты знаешь. Этот сукин сын пожелал, чтобы именно ты продолжал писать «Подворотню 403». Он знаком с тобой. И знает, что ты пишешь. Фаррел отошел, но на сей раз я той статуи не увидал. Я блеванул на ковер. Иногда, когда уж совсем хреново, нравится мне поблевать.

У меня ничего не улучшилось. Морось перешла в дождь, ветер в шторм, а мой гнойный свищик в массу других болячек. Я сидел у себя в комнате. Курил. Размышлял. Две старых «Житан» — вот и все, что удалось мне обнаружить в карманах гостиничного рабочего халата. Одну взяла Флоренс.

— Знаешь, — сказал я, — теперь, когда я так слабо вижу и тебя, и все вокруг, только сейчас замечаю, как мало я запомнил. Мне бы и хотелось чего-нибудь вспомнить, но единственное, что у меня в голове, это все эти чертовы полы и полное ведро порошка. Совершенно нет картин, пульсирующих жизнью, нет отца, который бы на меня орал, нет школы и нет красной простыни. Нет даже того, что рассказали мне другие.

Я затянулся сигаретой.

— А я? Как ты помнишь меня, Вит? — Я помолчал.

— Тебя, Фло, я запомнил хорошо. Ты высокая женщина, и я знаю, что у меня всегда было проблемой сказать, что же в тебе было самое длинное. Ноги, ладони, лицо или, может, взгляд. Ты носишь кучу серебряных браслеток и часто подкрашиваешь губы. Помню, что у тебя была очень красная помада. Помню, что часто глядел на нее, потому что ты оставляла ее на бычках, которые я сметал с пола.

Флоренс прошла по комнате. Мне казалось, будто она остановилась перед окном и на что-то глядит. Да. Что-то там было. Раньше и я сам любил глядеть через то окно.

— Бедный Виталик, — услыхал я. — Неужели ты забыл, чем я занимаюсь?

Точно. Как раз этого я и не мог вспомнить.

— Нет… — поколебавшись ответил я. — Не знаю. Я почувствовал ее запах, и вдруг мне вспомнился Адриан Слайпер. Его я забыть не мог.

— А ты помнишь, где валялись мои окурки?

— Там, где ты сидела чаще всего. Там, где ты ждала. Она коснулась моей головы.

— Но ведь я уже не сижу. Я уже не могу этим заниматься. Старик Кейси не может налить кружки пива, Нолан перестал выходить в город, ты уже не убираешь в барах, а я… Я уже не могу быть блядью.

Флоренс начала смеяться, и я знал, что она вот-вот расплачется. Изо всех сил я старался вслушиваться в дождь и думать о том, что было когда-то. Точно. Флоренс была проституткой. Она была нашей лучшей девицей, и многие типы возвращались сюда ради нее. Тед, которого мы называли Жопником, заботился о добром имени «Подворотни», но Флоренс была выше крыши. Она умела это делать, на втором этаже у нее была даже специальная комната.

— Не плачь, Фло. Слайпер болен. Все из-за этого. Все мы сломались и уже не можем жить как прежде.

— Мы вообще не знаем, как без него жить. Без этого сукина сына и его долбаной машинки, — начала всхлипывать она, и слезы катились у нее по щекам.

А что я мог ответить. Я давно уже надумал открыть двери 107 номера и поговорить с ним обо всем этом. Даже если бы я совершенно ослеп, туда-то я попал бы всегда.

— Что там за окном, Фло? Расскажи мне.

Она перестала плакать и снова погладила меня по голове.

— Бедненький… Ты и правда не можешь увидать это дерево? Свое любимое дерево? Виталик…

Не мог. Когда я глядел в том направлении, то видел лишь более светлое пятно. Может это было окно?

— Фло, скажи мне еще вот что: есть ли на дереве листья? Нет, что-то стало вспоминаться.

— Это ведь только июль. Но в этом году осень пришла к нам уже в мае. А в июне на дереве уже не было ни листочка. Вит, ты заметил это первым.

Да, так оно и было. Именно тогда я и начал слепнуть.

— А за деревом… Что ты видишь на Куин Стрит? Она не ответила сразу, и когда я уже начал опасаться, что придется переспросить, услышал ее смех. И вновь один и тот же.

— Там туман. Странный такой, густой туман, иногда в нем можно заметить сгорбленные силуэты. Они идут медленно, очень медленно. Они никуда не спешат, Вит. Мне кажется, что им уже просто некуда спешить. Нет уже Куин Стрит. Нет ни будки, ни светофора. Автомобилей тоже нет.

Мне было трудно собраться с мыслями, но я был чертовски рад, что Флоренс сидит у меня на коленях. У нее были теплые бедра и голос.

— Я пойду к Слайперу. Завтра.

Она еще крепче прижалась ко мне.

— Передай ему, что я уже не могу… Знаешь, скажи. Прошу тебя.

— Знаю.

Только я уже знал, что до утра забуду.

Я довольно-таки злопамятный тип, и много вещей в мире меня раздражает. Все, что только я выдумываю, сразу же стараюсь описать, но редко случается возвращаться ко всей этой муре. Для меня вся она попросту существовала, равно как тип в белом костюме или же сигаретный дым, выпущенный из ноздрей соседки сверху. И точно так же забывается.

Но случаются и исключения. К примеру, помню солнечный закат. Я описал его в особо отвратный для себя день, хмурый, ужасно холодный и долгий; да, да, даже ветер не мог прогнать его. К вечеру я уже не выдержал и придумал чистое, синее-синее небо, а над самым горизонтом алые полосы. Других красок попросту не существовало. Только эти две — красная и синяя. Вроде бы и простенько, только вот повторить невозможно. Нельзя скомбинировать то же самое. Всегда что-нибудь, да спартачишь — то полосы не такие, какие нужно, то голубизна не такая синяя, и лишь иногда, в Лос Анжелесе солнце садится так, как я это описал.

— Как сегодня, — буркнул я вреднючему типу. — Именно так, как я это написал. Вы только гляньте на эти полосы.

Он согласился. Честно говоря, он ничего другого за эти несколько последних часов и не делал. Только кивал головой, что-то там говорил про гонорар и снова кивал.

— Дорогой мой мистер Босси, вы хоть слушали меня? — В его голосе появилась новая нотка. Умоляющая.

— А как же, — поглядел я прямо в его мутные глаза, но именно я первым и опустил голову. — Вас зовут Энди. Вас прислал Абрахам Фаррел. Из корпорации Абрахама Фаррела.

Он сделал вид, что все это шутка, и расплылся в улыбке. Я описал и такой вид усмешек, вот только никак не смог его полюбить.

— Вы прочитали уже хотя бы первый том? — не хотел уступать он.

— Да. Я прочитал и первый, и несколько последующих, — вздохнул я. — А когда подумал о том, что этот Слайпер не может написать следующего, мне сделалось как-то не по себе. Наверное и вправду с ним так плохо.

— Это почему же?

Я подмигнул ему, а поскольку у меня большие, очень круглые глаза, то давно уже заметил, что люди, как правило, неправильно меня оценивают. Вовсе и не я был таким уж добродушным.

— Для него это должно быть сравнимо с тем, как посрать. Берешь бумагу, садишься и все. Пошло.

Энди скорчил такую гримасу, что на какой-то момент перестал соответствовать своему костюму, и поправил седеющие волосы.

— Так что вы хотите этим сказать? — спросил он неодобрительно. — Что у него запор?

— Кто знает. Как вы пересылали ему бабки? И вообще, кто-нибудь его видал? Слайпера этого?

Он снова стал собираться с мыслями. Слишком долго.

— По правде говоря, нет. Он присылал машинопись, а мы выставляли чек.

— Чеки вы посылали по почте, а хозяин абонементного ящика пользовался кодом, — закончил я за него. — Так?

Он поднялся из-за стола и подошел к моей машинке. Ему явно хотелось сбежать.

— Мистер Энди, — я перешел через всю комнату, чтобы снова встать к нему лицом, — разве Слайпер никогда не критиковал ваших экранизаций? Ведь они ужасны. Гораздо хуже самих книг.

На его губах промелькнула та же усмешка.

— А вы откуда знаете? А? Ведь вы, вроде, никогда их не видели.

Хотя он и был значительно выше меня, внезапно показался чертовски маленьким.

Я пожал плечами.

— Еще никогда не существовало такой смотрибельной программы. А ведь люди — это стадо кретинов. Вам приходилось так спрепарировать «Подворотню 403», чтобы им угодить. Сделать дурость для придурков.

Мне уже казалось, что я его хоть немного, да завел, но нет. У Фаррела были шикарные сотрудники. Энди только стоял, глядел на меня и ничего не говорил. Видимо дивился, как это мне удается жить в этой крысиной норе — в этой единственной комнатушке, где было легче найти свечку, чем электролампочку, а чай никогда не желал завариваться, потому что спиртовка никогда не желала толком гореть. Ссал я в ведро. Зубы чистил куском бинта. Стекла заклеивал скотчем. Равно как и брюки.

Я придвинул стул и осторожненько забрался на него.

— Ну ладно, ребята. Так и быть, я напишу для вас следующий том.

Солнце уже почти зашло, а он все базарил и базарил, только мне и так уже было ясно, что все это дерьмо. У них не было выхода. Так хотел Слайпер. А Фаррел был сбоку-припеку.

— Знаешь, Энди… Сейчас сюда придет одна такая девушка. Она принесет мне кофе с молоком и пирожные… Еще принесет пару копеек и будет что-то долго говорить мне, и ее голос напомнит мне лучшие времена. Она будет очень милая и теплая, будет слушать мои рассказы, а иногда коснется моей руки, но никогда не распустит своих волос. Она никогда не покажет мне, как выглядит на самом деле. Тебе не кажется, что все это из-за этого чертова горба?

Энди пожал плечами.

— Теперь все будет чуточку не так, мистер Босси. Когда вы получите первый чек, изменится все. И женщины тоже. Вы будете богаты.

— Да.

Я все так же стоял на стуле, и все-таки был ниже моего гостя.

Мне хотелось, чтобы он наконец убирался, а Энди все тянул время. Он глянул на меня, потом вновь на машинку, а затем уже прямо в разбитое окно.

— У меня есть один такой вопрос, мистер Босси…

— Валяй. Отвечу на все. Могу рассказать даже про свой горб. Или же о том, как я полысел. Так вот, случилось это совершенно неожиданно..

— Нет. Попробуйте быть серьезным, — засмеялся он, но быстро взял себя в руки. — Все, о чем вы тут говорите, это писанина.

Энди не был таким уж дурачком, как я представлял. Он был просто слеп.

А я уже слыхал шаги этой девушки — она спускалась в мой полуподвал.

— Я пишу. Только бумага мне не нужна. А зачем? — я спрыгнул со стула и подбежал к двери. — Понимаете? Только я и машинка.

— Господи! А как же вы представите нам копию? Как вы все это представляете? Ведь это же не шутки, Босси. Это деньги!

Мне хотелось почувствовать ее запах еще до того, как она подойдет к двери, но ко мне приблизился Энди, и в нос мне ударила мужская косметика и его изумление. Я хлопнул гостя по плечу.

— Я подумал и об этом. Передайте Фаррелу, что ради него я сделаю исключение, и у него все будет на бумаге. Через тридцать два дня. Принесу сам, около полудня. Тогда и рассчитаемся, а теперь уже идите.

Не говоря ни слова, он вышел.

Я бросился к машинке и начал писать. Быстро, еще быстрее… Я уже начал догадываться, кем мог быть Слайпер. И откуда он мог меня знать.

Еще скорее…

Вошла.

С того времени, как я совсем ослеп, Тед повесил мне на шею специальные такие часы. Они пищат каждые полчаса, а я уже как-то ориентируюсь, утро это или вечер.

Я ничего не делаю. Шатаюсь по опустевшим коридорам, болтаю сам с собой или же жду, притаившись, в каком-нибудь уголке, слушая, как свистит ветер.

Старик Кейси исчез совершенно, и уже никто не обслуживает бар. Я спустился туда позавчера, продвигаясь вдоль стеночки, осторожненько, чтобы не свалиться со ступенек. Когда я наконец толкнул двери, то уже не почувствовал ни запаха людской толпы, не услыхал ни единого голоса. Я начал ощупывать стенки и где-то в полуметре за дверью почувствовал первую выбоину. Потом следующую, еще одну, а потом уже стен вообще не было. Была только пустота.

— Эй… Эй, есть тут кто? — отшатнулся я испуганно. — Эй?!

Никто не отвечал, а я вдруг вспомнил Флоренс и всех тех людей, ходящих в густом тумане. Здесь они тоже были. Я чуял их повсюду.

— Кто вы такие…

Только шепот.

— Аааааааааааааааааааааааааааааа….

— Что вы хотите нам сделать?

— Ааааааааааааааааааааа…

— Что?

— Ааааа…

— Ничего не понимаю.

— Ууууууумммммеееееерррррррр. ОООООнннннн уууууммммееееерррр.

Волосы у меня встали дыбом, и вот тогда впервые я увидал эти броненосцы. Они устроились в синей воде — громадные, железные кораблища, с тонкими, длинными стволами пушек, нацеленными прямо в хмурое небо. Еще я видел людей, прогуливающихся по набережной. И красные знаки на их фуражках.

Понятия не имею, откуда все это взялось в моей голове. Я никогда не интересовался ни кораблями, ни морем. Не мог я помнить подобной картины. Это было не мое.

— Ннннннннннннннаааааааааааааашшшшшшшшшшшш Бооооооооогггггг ууууууууумммммммееееееррррр. Иии ммммммыыыыыыыы ззззааааабббллллууууууддддиииииииллииииисссссссссь. Вввввппппппуууууууссстттииии ннннннаааааааассссссссссссссс…

— Нет! Прочь.

Я захлопнул дверь и побежал наверх.

И вот с того времени мне стало совсем уж паршиво. Случается, что я даже не могу вернуться в свою комнату. Тогда я торчу в коридоре, как вот сейчас, и выдумываю, чего бы это так…

— Виталик, рад тебя видеть, мужик.

Этот голос я узнал сразу же. Это был наш экспедитор.

— Нолан? Это и правду ты? Нолан? Нолан… — радовался я как дитя и все время повторял его имя. — Я уже так давно ни с кем не встречался, видел лишь типов в тумане, ну, знаешь, тех, которых видела Флоренс. Опять же Тед о них чего-то рассказывал. Ну а ты, как там у тебя дела? Да и вообще, потому что я уже плохо вижу…

Я почувствовал, как он подходит поближе, а потом вновь услыхал его голос:

— Зачем спрашиваешь, браток. Так паршиво еще никогда не было. Только я не обращаю на это внимания. Срать я хотел на Слайпера, потому что и он на меня вечно срал. Вчера я встретил Жопника, и сдохнуть мне на месте, если встречу его завтра. Все время рыгает, а если не рыгает, то срет, — Нолан говорил все быстрее и певучей.

Я прикоснулся к своим глазам. Они болели.

— Перестань, — тихо попросил я. — Никогда ты столько не болтал. Что с тобой, Нолан? Чем ты заболел?

Он сплюнул и прошипел:

— Ты что уже, бля, не помнишь? Уже забыл?

— Что… что это я должен помнить. Тебя помню.

— Помнишь? Ведь я же всегда был болен, Вит. То сифон подхвачу, то чирьи на заднице. Когда подлечилвался, Слайперу вдруг вспоминалась грыжа на яйцах, потом мандавошки, и так оно и шло. Так что мне плевать. Я вечно сдыхаю.

Я быстро отвернул лицо, чтобы он не заметил моего удивления. Он никогда не болел. Никогда. Нолан был громадным будто горилла индейцем, и не существовало никого, кто бы справился с его жилистыми лапищами.

— Нолан, но ведь ты…

— Чего? Ты лучше скажи, братуха, чего это ты весь в кровянке. Кто это тебе так начистил фотографию, Вит?

— Не знаю… Это наверное еще с позавчера. Я убегал от тех людей, что ходят по нашему бару, и, видимо, во что-то вмазался. Только я уже не помню.

Часы пискнули. Прошло следующих полчаса, а с ними и полдень. Внезапно до меня дошло, чего, собственно, я здесь торчу. Здесь, под этой дверью. Будто слепой, потерявшийся человечек.

— То ли нос у тебя сломан, то ли что… У тебя все лицо меняется. Глаза, волосы…. Виталик, что это с тобой происходит? Кровь прямо ручьем течет.

Все так. Я чувствовал себя не так, как всегда. Что-то росло и в моем теле, и в голове. Опять я видел синюю воду, а в ней отдыхали четыре броненосца, поблескивая металлом в закатном солнце. Еще я видел солдат, марширующих среди бухт толстенных канатов, и было так тихо, что до меня доносился стук их сапог. Стук. Стук, стук. Стук, стук, стук.

Один солдат глянул в мою сторону, а я подумал, что если бы они шли чуточку побыстрее, то это звучало бы ну совсем как пишущая машинка. Как тот звук, что всегда слышится из-за его двери.

— Сейчас, — сказал я Нолану. — Сейчас, браток.

— Ты. Ты же не хочешь этого сделать. Зачем оно тебе, — громко задышал тот.

Я нащупал дверную ручку.

— Именно.

Как-то я открыл гостиничную регистрационную книгу и под номером 107 нашел: — Двойной апартамент. Ванная, кухня. Постоянное оборудование: столик, два стула, кресло. Зеркало — разбитое в правом верхнем углу. Из-за частых аварий отопление выключено. Фамилия проживающего — Адриан Слайпер. Живет один. Номер водительских прав…….. Возраст — неизвестен. профессия — Бог.

— Мне всегда хотелось постучаться к Богу. Но я войду без стука. Держись, Нолан.

Не успел он мне что-либо ответить, как я уже повернул ручку.

Дверь приоткрылась.

Люди умеют разделять дела на большие и малые. Кое-кто из них наглеет настолько, что даже может решать, какие из них важнее, а какие — нет. Не знаю, кто их научил этому, но если бы спросил у первого встречного, тот ответил бы, что война — это гораздо более серьезная штука, чем то, каким образом ты держишь пивную кружку.

Поскольку я не обладал такими однозначными возможностями оценки, то часто задаю разные вопросики. Именно тогда меня чаще всего и называют идиотом.

— Вот погляди, — заговорил я с маленьким, заросшим пьянчужкой, который сидел справа от меня. — Неужели ты и вправду можешь спокойно пить свое пиво, зная, что у тебя короткие, толстые пальцы, искривленные ногти, и что все это выглядит еще хуже, когда ты так вот сжимаешь свою кружку? А? Ты и вправду, как будто ничего не случилось, хлещешь свое пиво? Просто так?

Он глянул на меня и сказал:

— Отъебись.

И даже этот чертов багровый палец у него не дрогнул.

Крутой парень, нервно подумал я. Знает, что делает.

— Повтори-ка, — пододвинул я кружку к бармену.

— Бабки.

— Сейчас.

В своих бесчисленных походах по барам я учился писать по-настоящему. Нигде не найдешь таких лиц. Человеческих лиц с глубокими морщинами, переполненных мыслями и жизнью, крикливыми женщинами или же коммивояжерами, убалтывающими тебя купить электростатические презервативы. Если людей и можно разделить, то всего лишь на два вида: мыслителей и комбинаторов. Иногда достаточно одного взгляда, чтобы отделить постоянных посетителей от старых бродяг. Сидишь у бара и смотришь в поцарапанное зеркало, а в нем уже видишь все, что происходит где-то за тобой. это очень важно. Напрямую этого не видишь и сохраняешь некую дистанцию. И можешь писать.

— Ну ладно, — обратился я к мрачному бандюге, сидящему слева. — Если предположить, что я человек, то тебя можно причислить к комбинаторам. Одолжи пятерку.

— Отъебись.

Этот тоже знал, что и как.

— Ты когда-нибудь смотрел «Подворотню 403»? — спросил я у бармена, который до сих пор терпеливо ждал денег. — А может книжки читал?

Тот неуверенно прищурил глаза. У него была лысая, жилистая голова, и он напомнил мне глубоководную рыбу. Особенно, когда открывал рот.

— Ясное дело, — ответил он медленно. — Каждый смотрит. Даже мой сын.

Я знал, что его единственный сын был боксером, и что у него уже начинала ехать крыша.

— Тогда скажи мне еще, какой из персонажей тебе нравится больше всего?

— Зачем это тебе, Босси? Ты же нас никогда об этом не спрашивал.

Я наклонился так, чтобы двое, сидящие рядом, тоже слышали.

— Я дам тебе пятерку и без пива. Только ответь.

— Это же и так ясно. Виталик Стоун. Он всем нравится больше всех. Даже моему сыну.

Я сунул руку в карман, делая вид, будто что-то там выискиваю.

— А что ты знаешь о 107 номере? Кто там живет, что это за тип?

Жилы набухли сильнее.

— Что это с тобой? заболел? Тебя же никогда это не интересовало.

В бар зашла девушка, и хотя я сидел у самых дверей, меня не заметила. У нее было милое личико, переполненное воспоминаниями; простые, добрые мысли, таких не встретишь уже нигде, разве что в дневнике девочки-подростка.

— Ну скажи мне, Эд, — показал я ему сжатую в кулак руку. Номер 107. Скажи.

— Никто не знает, кто там живет, Босси. Вроде бы какой-то писатель или же сумасшедший. — Бармен явно раскочегаривался. — Мой сын утверждает, что это тот самый ключик. то есть, что знаешь эту долбаную гостиницу как собственный дом, а жильцов как свою семью. А вот этого не знаешь. Именно этого и не знаешь. А раз не знаешь, что творится в собственном доме, тебя начинает пожирать такая мысль…

— Это правда, — вмешался мой сосед справа. — Меня это страшно злит. Ну что там? В той комнате?

Девушка уже прошла через весь бар и уселась за пустым столиком. Я видел, как она вынимает из сумочки помаду, а потом забрасывает ногу на ногу. После этого стала подкрашиваться.

— Херня, — прорычал пьяница слева, — Это все не то. Вы не заметили, что самая главная — это Флоренс? Вроде бы и блядь, но сердце золотое, В последней серии так даже дала этому хромому, Нолану.

Бармен кивнул своей лысой головой и улыбнулся.

— Дааа. На шару дала. Хорошая баба.

Когда я подумал, что у них осталось еще четырнадцать серий, мне сделалось как-то странно. Я до сих пор не знал, с чего же начать.

К девушке подсел мужчина. Выглядел он преотвратно: массивный пузан, размахивающий вонючей сигарой, и мне даже не надо было прищуриваться, чтобы видеть блестящие капельки пота у него на лбу. Они завели разговор.

— Знаете что, ребята, — сказал я. — Нет у меня пятеры. Вообще у меня голяк. Но обещаю вам, что пятнадцатая серия, считая от сегодняшней, уже не будет такая таинственная.

Я спрыгнул с табурета и направился к двери.

Мне уже и так было ясно, что через пару секунд девушка выйдет с развратным курильщиком сигар, а на ее лице уже не будет видно нежных воспоминаний. Они появятся вновь завтра, когда она принесет мне немного денег и печенья.

Мне не нужно было этого видеть. В конце концов, я это Написал.

А теперь, мистер Слайпер, возьмусь за тебя. Ты сам меня попросил.

Зеркало и вправду было треснувшим в правом верхнем углу. На полу валялись стопки заполненных печатным текстом страниц, а среди них обломки карандашей и куски резинок. Повсюду толстым слоем лежала пыль, ее было видно даже в этом тусклом, желтом свете, падающем откуда-то сверху, от маленькой, спрятавшейся у потолка лампочки… Свет… Погоди-ка…

Я видел. Снова видел.

— Мои глаза выздоровели, — сказал я про себя. — О Боже!

— Да, — подтвердил чей-то голос. — Только это уже не моя заслуга. Честно говоря, я сделал все, чтобы к тебе вернулось зрение; к сожалению, мне это не удалось. и не только это, мистер Стоун. Он сидел у самого окна, заслоненного тяжелыми, черными портьерами, и вся его одежда тоже была черной — может потому-то я сразу его и не увидал. Но может и потому, что был он какой-то сморщенный и запавший сам в себя. Он напомнил мне яблоко, которое я как-то забыл на полке, и оно сморщилось и завяло так, что когда я его наконец-то взял оттуда, то не сразу и понял, что же это такое.

Ты не заметил собственного Бога, подумал я, с трудом сдерживая смех. Это ужасно, но мне хотелось расхохотаться.

Слайпер не глядел на меня. Он уставился на свою пишущую машинку, такую же черную, как и все его окружение, блестящую золотыми буквами и никелировкой. Даже не знаю, как долго он так вот на нее глядел. А еще, мне было непонятно, почему мне пришлось опустить глаза.

— Поспеши, — сказал он наконец. — Теперь уже, когда Он начал, у меня мало времени.

Я не понял, что он имеет в виду. Я осторожно прошел в комнату, а все эти листки с текстами шелестели под моими ботинками. Лица Слайпера я так и не видел, оно все так же прятал его в тени.

— Мистер Слайпер, — сказал я. — Скажите мне лишь одно — действительно ли мы можем жить без вас?

— Нет.

— Почему?

— Я вас Написал. Вас, эту гостиницу, улицу за окном, людей, иногда приходящих в наш бар, и это дерево, на которое ты так любил смотреть. И сразу же, с самого Начала, я дал вам сознание, будто так оно все и есть. Мне показалось, будто это единственное, что я вам должен. Сознание.

Я подошел еще ближе.

— Мы все знали. Дверь с номером 107 была для нас чем-то… Чем-то иным. Иным миром. Мы даже не говорили о вас слишком часто.

Он покачал головой.

— А ведь могли войти сюда. Каждый из вас; даже стучать не надо было. Достаточно было повернуть ручку.

Он закашлялся, а я терпеливо ждал, когда закончит.

— Никто из нас и не вошел. А зачем нам было приходить? Вымаливать себе здоровья? Лицо покрасивее? Денег?

— Нет. Все вы были слишком гордые. Слишком похожими на меня. Но ведь можно было зайти выпить кофейку. Почему никто из вас не пригласил меня вниз, не позвонил… Откуда вам было известно, что у меня все О.К.?

Я сдвинул портьеру и пожал плечами.

— Нам было хорошо. Значит и вам должно было быть хорошо.

Там, где когда-то росло дерево, сейчас был один туман. Густая, чуть ли не материальная завеса, достигающая окон будто просящие руки нищего, вымаливающего милостыню. Они стояли уже повсюду. Я видел их лица, всматривающиеся мне в глаза — бесконечно терпеливые, уверенные в своем…

— Что это за люди внизу? Чего они ожидают?

Он вздрогнул.

— Вы никогда не будете с ними. Собственно говоря, только это я и могу тебе о них рассказать. Так что не бойся.

Но я боялся все сильнее и сильнее. Мне казалось, что они ожидают смерти Слайпера, и когда уже он умрет, войдут сюда, в средину. За нашей одеждой, за нашим теплом, за нашими мечтами, едой и всем, что только у нас есть.

За нами самими.

Еще я знал, что достаточно лишь закрыть глаза, чтобы вновь очутиться в том месте и глядеть на четыре серых туловища, величественно погруженных в синюю воду. Все сильнее и сильнее желал я почувствовать тот ветер, что рвет флаги, и ту женщину, сопровождаемую высокими солдатами. Я мог опустить веки. У меня был выбор. И я мог изменить мир.

— Нет, — сказал я Слайперу.

— Еще нет, — ответил он.

— В следующий раз, — со вздохом сказал я сам себе и вставил в машинку новый лист бумаги. — Так уж сильно мы не спешим, дорогие мои.

Погода была отвратительная. Я люблю дождь, люблю и солнце, но чтобы вместе, вот этого я уже не выношу. Здесь, в полуподвале, в такое время лучше всего — я вижу немножко солнца и немножко дождя, и мне не приходится заботиться о том, что на себя надеть. А самое главное — мне вовсе не хочется куда-либо выходить. Пью чай без сахара, курю самокрутки и Пишу.

— Так, — усмехнулся я. — надо бы для меня побольше такой погодки. Для «Подворотни 403» это то, что нужно.

С виду это и не казалось таким уж тяжелым. Все тома «Подворотни» представлялись мне звеньями хорошенько смазанной цепи. Цепь ложилась на зубья колеса, и вся история быстро-быстро мчалась вперед. от фрагмента к фрагменту Слайпер все сгущал и сгущал атмосферу, так что было невозможным оторваться от его замыслов, он буквально затягивал; и чтоб я сдох, если это у него не получалось. Тут он был докой. И не только в этом.

Он создал великолепных персонажей. Вроде бы скупо описанные, как будто бы бледненькие и замкнутые в одном, сером месте, но чем дольше я о них размышлял, тем лучше понимал, почему они такие отличные.

— Двадцать лет назад я решил описать Человека Полноценного, — сказал я воде, стекающей по парапету. — И писал его без малого год. Я пытался объять каждую его часть, каждую чертову частичку и знаю, что не забыл описать вроде бы ничего. Это и вправду был Человек Полноценный, Полнейший.

Вода закапала все быстрей.

— Только я назвал его Человеком Пустым. Потому что передо мною ему нечего было укрыть.

Слайпер должен был знать об этом. Значит, он делал лишь эскизы, где-то уверенней, где-то сильнее, но никогда так, чтобы все сразу же стало ясно. Он был музыкантом, прекрасно понимающим, чего сыграть

Двигался ведь он умело, я нигде не мог почувствовать сомнений в диалогах, в описаниях не было никакой натянутости…

— Эй, откройте, — услыхал я чей-то голос.

Я тихонько подбежал к двери.

— Мистер Босси, вы меня слышите!? Эй!

Я приставил табуретку и осторожно начал влезать на нее. Никто не думал о том, что горбатые не достают до глазка. Естественно. А чего еще беспокоиться о горбунах.

Злился я еще потому, что не хотелось одеваться. Всегда, когда Пишу большие фрагменты текста, то раздеваюсь донага. Терпеть не могу чувствовать на себе все эти тряпки, они мешают мне перебирать пальцами и всегда отвлекают от самых интересных мыслей.

Наконец я добрался до глазка. За дверью никого не было.

— Что вы там вытворяете? Я здесь, Босси. Черт подери, здесь.

Только сейчас до меня дошло, что этот голос я слышу не за дверью.

Я повернулся как только мог медленно; если бы повернулся быстро, то выглядел бы еще смешнее. Как же, голый горбун на трехногой табуретке. Это ж уписаться можно от смеха.

— Так, — кивнул я. — Я уже вижу вас, мистер консьерж.

И вправду я видел его усатую харю, лыбящуюся мне из-за разбитого окошка. Это был один из недостатков моего полуподвала чертовски низкое окошко.

— Я заглянул, потому что неизвестно, живы вы еще или нет? Что ж это такое, мистер Босси? Верли говорила, что вы уже даже ее не впускаете.

— Ее прежде всего. Только не надо обо мне беспокоиться. Я как верблюд. вы знаете что-нибудь о верблюдах?

Он нервно пошевелил усами.

— Горбы имеют, сучьи дети.

Я подошел к окошку поближе, и теперь видел его глаза в десятках стекольных обломках. И в каждом они были чуточку другого цвета.

— Ага, с ними и живут. Берут из горба питье, — сказал я вполголоса. — У меня тоже особенный горб; мало того, что в нем полно воды, так там еще и жратву можно найти.

Я задернул занавеску, и консьерж исчез.

Взбешенный я возвратился к машинке. Не знаю, как долго я сидел за ней, но когда, в конце концов, поднял голову, вода с парапета уже не капала. Дождь закончился.

— Слайпер совершил ошибку, — сказал я. — Он решил писать хорошо и тут же решил обходить мелкие, никому не нужные вопросы. Он посчитал, что воспоминания, все эти вроде бы дурацкие, туманные мыслишки его героям будут просто не нужны. Какого ляда должны они вспоминать, размышлял он. Зачем им помнить болезни и смерти, дорожные аварии или там пятна на брюках… Зачем их мучить всем этим?

Я закурил самокрутку и усмехнулся. Слайпер Улучшатель.

Он написал людей, которых знал, только вот не понравилось ему, что они страдали. Тогда он закрыл их в маленькой гостиничке и создал новый мир.

— Жаль только, что списал его со старого. Даже пива он не придумал своего, даже деревца или хотя бы новой формы умывалки для сральника. Он предпочел изменить людей. Вот просто так — обычные не нравились.

Я покачал головой и начал Писать.

На маленькой, поцарапанной полке валялось несколько книжек. Они были очень старыми, заполненные подчеркиваниями и какими-то странными знаками. Когда я подошел и взял в руки одну из них, то увидал имя автора. Адриан Слайпер.

— Да, я написал их гораздо больше, — сказал он, потирая сморщенный лоб. — Так много, что всех уже и не припомню. Вроде бы были они и не самые плохие.

Я отложил книжку.

— А что будет с нами, мистер Слайпер? Может все это из-за машинки? А вдруг это она у вас испортилась? Может привести старика Джорджа, он всегда мог…

Слайпер усмехнулся. У него были черные, сгнившие зубы; мне же в голову опять пришла совершенно дурацкая мысль, что у бога не может быть таких порченых зубов.

— Погляди, — сказал он. — Глядись в это зеркало.

Его длинные, узловатые пальцы зависли над клавиатурой, а потом упали и начали прыгать будто два шустрых паука. Потом застыли на месте.

Если бы меня кто-нибудь спросил, то я бы и не смог сказать, когда это случилось. Я глядел все время, но единственное, что смог бы сказать, это лишь то, что зеркало было уже не лопнувшим.

Он стал печатать снова. Еще быстрее. На сей раз мне казалось, что я вижу исчезающую ржавчину, вижу рамы, меняющие свои формы, но это, должно быть, оставалось всего лишь иллюзией, потому что, когда он прервал работу, рам не было вообще, а зеркало повисло в другом месте.

— Вот, значит, как вы это делаете? — У меня немного шумело в голове и пришлось прислониться к стенке. — Шустро.

— Я всего лишь хотел тебе показать, что машинка исправна. Я в момент могу написать новую «Подворотню 403». Могу переделать каждую комнату, лестницу, бар… Все.

Он начал жестикулировать, как будто ему перестало вдруг хватать слов. Наконец-то я видел его лицо — дикое, взбешенное лицо усталого человека, со всеми морщинами и отвращением. Он напомнил мне всех нас понемногу. То я находил в нем Нолана, то бармена, то гостей, заскакивающих на один только стаканчик, то себя самого. Только вот он был более выразительным, чем все мы; более зрелым. В нем были и все мы, и еще множество других. Он был лучше. Хотелось даже сказать: лучше Написанный.

Если бы поместить его рядом со мной, то я был бы только гадкой копией; слабеньким, не до конца освещенным человечком, которого кто-то начал лепить, но не хватило ни таланта, ни материала. Не хватило того, что было в Слайпере.

— Почему Вы нас не исправите? Ведь вы же продолжаете Писать, — спросил я и легонечко пнул стопку листков, валяющуюся под столом. Она тут же рассыпалась веером на сотни других листков, лежащих прямо под моими ногами.

Он молчал. Лицо его лишь сильнее напряглось, еще более насытилось чувствами, и когда я был уже уверен, что вот-вот он взорвется, Слайпер отодвинул машинку от себя и поглядел мне прямо в глаза.

— Не могу.

— То есть как?.. Ведь только что я сам видел. Можете.

— Это не одно и то же. С какого-то времени все, что я пытаюсь изменить в вас самих, оборачивается против вас же. Вы не банальная мебель. Вас Писать гораздо труднее. Невероятно сложно. Вит, ты помнишь самое начало своих неприятностей со зрением?

Я погладил рукой по клавиатуре. Трудно было понять, что он, собственно, имеет в виду, но я ответил:

— Да. В последнее время зрение стало ни к черту. Я ослеп.

— Я не об этом. Ты всегда был подслеповат. Не обижайся, дорогой мой приятель, но я сделал так специально. Мне показалось, что у каждого из вас должен иметься какой-нибудь недостаток. Не слишком страшный. А такой, чтобы был…

Он рассмеялся.

— Только вот все эти ваши недостатки вышли из под моего контроля. Стали жить по-своему, все сложнее удавалось их гасить… Пока наконец…

Я глядел, как он вытягивает стиснутую в кулак руку. Слайпер подержал ее у меня перед лицом, а потом внезапно разжал пальцы.

— …они сбежали.

Я прищурился.

— Куда же? И куда же мы могли сбежать? За всю свою жизнь я не разу не переступил порога «Подворотни».

— Но начал выходить куда-то в другое место. И что более всего меня удивило, не я Написал это для тебя. Это уже было твое.

На всех тех бумажных листах, по которым я как раз и топтался, было написано, куда мне следует идти, а куда нет. Там было написано, кто поглядит в глаза Флоренс, затененные длинными ресницами, а кто пойдет с нею в кровать. И даже то, кто будет ставить всем выпивку в следующий раз.

— Только вот следующего раза уже и не будет, — сказал Слайпер. — Бар, наверное, я бы еще смог воспроизвести. Написал бы для вас бутылку «J&B» и спиртное в стаканах на два пальца. У вас было бы все, как в старые, добрые времена. Только скажи сам, хотелось бы тебе этого?

В другое время я бы, не сомневаясь кивнул. В другое время, когда еще не знал, что существует большая вода, а в ней погружены стальные туловища военных кораблей. Я понятия не имел, каким сильным может быть летний ветер.

— Потому что никогда не чувствовал его в своих волосах. Но знаю одно, мистер Слайпер. Мне бы хотелось, чтобы он дул мне в глаза. Прямо в глаза.

Он постучал пальцем в клавишу.

— Наверное ты давненько не гляделся в зеркало. Так чего ждешь? Ну, Вит, давай.

— Зачем? Всю жизнь я провел в баре. Знаю я свое лицо.

Но тут мне припомнилось сказанное Ноланом, и я таки подошел к зеркалу. Когда я глянул в него, то сразу мне показалось, будто у меня за спиной стоял кто-то третий. Кто-то вроде Слайпера. Из лучших, хотя по лицу из многих мест капала кровь.

— Но ведь это же не я, — медленно произнес я.

— Это ты. И теперь ты уже совершенно на меня не походишь.

Я начал поглаживать крепкий, гладкий подбородок, прикасаться к густым, черным волосам, и хотя чувствовал прикосновения своих рук, мое «я» никак не могло согласиться с этой переменой. Во мне ничего не осталось от давнего Виталика. Ни-че-го.

Я глянул на все эти стопки запечатанных листков и усмехнулся.

— Значит, со мной, мистер Слайпер, вам удалось. И, похоже, только со мной.

— Ты ничего не понял, — изогнул он крючком два пальца. — Ничегошеньки не понял. Я бы так не смог. Это сделал Кто-то другой.

Так. Я чувствовал, что он говорит правду.

— Мне очень жаль, — сказал я, оттирая кровь со лба. — Только откуда у меня кровь? это что, навсегда?

Слайпер опустил руку.

— Наверное, Он еще не закончил. У него свои методы, собственные образцы, и, как мне кажется, Он весьма неохотно что-либо переделывает. Он теряет время на познание ваших индивидуальностей. Для него они нечто совершенно чужое.

Вот это следовало обдумать. Я чувствовал, что все эти броненосцы вновь впихиваются в мои мысли. Мне и самому хотелось этого, но в то же время я помнил, что не совсем они и мои. Ни мои, ни Слайпера. Но чьи же?

— А что станет с вами? Станете вы нас продолжать? Ведь не все в этой гостинице такие способные к действию как я. Пару часов назад говорил я с Ноланом…

Он снова уставил в меня согнутые свои пальцы.

— Ты первый. Он решил начать с тебя. И, похоже, я знаю, почему он так сделал.

— А кто будет после меня?

Он улыбнулся.

— Понятия не имею. Зато знаю, кто будет последним.

Мало есть таких мест, где я могу улыбаться. Я имею в виду откровенную, несколько задумчивую улыбку. Такую, которая тут же говорит всем окружающим, какой я приятный человек, а мне уже и не надо много говорить, объясняться по поводу своей горбатости, нервничать… Мне уже не надо ничего — сижу себе скромнехонько, носочки вовнутрь, и жду, когда меня посетит новая, великолепная задумка. Это очень удобно.

Но случается, что идеи и не приходят. Не приходит и нечто, способное меня раскрутить, сам же я не стараюсь подгонять событий. Впрочем, а когда это я спешил в любимом своем местечке? Я просто сижу себе в этом прекрасном готическом соборе и улыбаюсь.

— Какие же они прекрасные! — вздохнула, обращаясь ко мне сидящая рядом женщина. — Какие они молоденькие, о Боже!

Я сразу же ее приметил, потому что редко можно увидеть даму с такими ужасно кривыми ногами. выглядела она несколько беднее всех остальных гостей, и, похоже, не представляла ни семью невесты, ни семью жениха. Она пришла сюда сама, Без цветов.

— Боже, Боже! Какие же они красивые!

Я кивнул, потому что в этот раз она была права. Мне и не надо было что-то говорить; моя улыбка говорила сама за себя. Впрочем, кривоногая женщина и не ждала ответа. Она смотрела на алтарь, а они как раз стояли перед ним — переполненные светом и любовью, ожидая, когда священник перевяжет их руки столой. Мне они нравились. И мужчина, и женщина.

Сам я прекрасно знал, что уже никогда и ни с кем так вот не стану, но это вовсе не мешало мне быть рядом с ними. В моем готическом соборе, я всегда был напоен теплом и покорностью. В моем соборе, где архитектор спроектировал самые великолепные в мире колонны и свод, защищавший меня от дождя и дурных мыслей. В соборе, в котором я мог улыбаться…

— Знаю, — сказал я кривоногой женщине.

— Я это знала сразу же, — отвечала та. — Прекрасней пары в мире нет.

— Я не это имел в виду. Знаю, почему Слайпер так все сгустил. Он считал, что в одном доме будет легче всех их сделать счастливыми. Сам он никогда не познал счастья, потому что не понял, где это счастье можно найти. Тааак. Так оно и было.

— Счастье? — женщина вытащила носовой платочек. — Для меня это огромное счастье, что могу приходить сюда и глядеть, как женятся молодые. Смотрите, смотрите, сейчас священник будет их благословлять.

Только мне смотреть было и не надо. Я уже знал, что делать, чтобы спасти всех несчастных безумцев из «Подворотни 403», но только вот хотели ли они этого сами? Слайпер создал для них собственный мир, только вот не обладал достаточными компетенциями, чтобы сотворить его хорошо. Они всегда были калеками, пусть даже если он и застраховал свой мир от того, что сам считал грозным. Ему казалось, что они не станут желать того, о чем никогда не слыхали. Лишив их большинства искушений, он не предложил никакой религии, не сформировал в обитателях «Подворотни» совести. Вот как это ему казалось.

— Вы часто сюда приходите?

Она высморкала свой тонкий нос.

— Нет, лишь тогда, когда у меня особенное настроение. То есть тогда, когда у меня уже нет сил жить. А они… Во всех них столько жизни, что могли бы одарить ею весь город.

Только вот жила ли вообще сидящая рядом со мной женщина? Удивительно — она могла высморкать нос, но не имела достаточно веры в следующий день. Зачем же тогда так беспокоиться о простуде?

— Тогда смотрите, — сказал я ей. — Когда молодые будут идти в нашу сторону, жених споткнется, полы пиджака разлетятся в стороны, и вы увидите, что это худющий, усталый от каждодневной тягомотины тип. Обратите внимание на его сорочку. Он не до конца заправил ее в слишком уж великоватые брюки. В его волосах полно перхоти — у бедняжки нет денег на соответствующий шампунь.

Женщина пронзила меня ненавистным взглядом. Я все перепортил.

— А вы считаете, будто я этого и сама не вижу? — спросила она меня чуть погодя. — Да что вы за человек, что, приходя в подобное место, не можете радоваться чьим-то счастьем? И ваш горб в этом совсем не оправдание. Никакое не оправдание!

Она замолчала, потому что молодожены как раз проходили мимо нас.

— Втяните в себя воздух, — шепнул я. — Вы почувствуете запах пота. Это невеста; косметикой природу не всегда замаскируешь. Да еще такой, совершенно среднего качества.

Органист разошелся. Люди понемногу покидали свои лавки, и целофан, в который были завернуты их цветы, тихонечко шелестел, из-за чего мне тут же вспомнилось дерево, растущее за окном комнаты Виталика. Вот это была, наверное, самая лучшая задумка Слайпера. Он закрыл их всех в гостинице, но написал и кое-что, существующее вне их мира, вне того пространства; что росло где-то рядом, доставляя героям беспокойство и тоску.

Это одно согнутое дерево должно было дать им все. И оно дало.

— Жаль, — обратился я к женщине. — Слайпер Писал по-своему, Писал очень хорошо, но забыл, что достаточно всего лишь одного предмета из этого мира, и тоска убьет все им созданное. Так оно и случилось.

— Не знаю, о чем вы говорите, но вы сумасшедший. Вы перепортили для меня всю церемонию.

— Спасибо, — встал я с лавки и взял свой маленький букетик. — Пойду-ка поздравить их. Судя по шелесту, гостей у них немного.

Я оставил ее одну, потому что женщина эта так и должна была оставаться сама. Она не могла найти здесь того, что ожидала, ибо все это было в ней самой, а не в святилище ее Бога.

— Даже цветочков не купила.

А на улице разошелся дождь. Я шел медленно, сознательно выбирая пустынные, кривые улочки; мне не хотелось встречаться с другими людьми. Я знал, что после дождя придет северный ветер, и завтра много не написать. Мне было страшно, что боль помешает мне в исправлении «Подворотни 403», а хотелось сделать все как можно лучше.

Впрочем, там-то и осталось не так уж много. Самое главное я уже сделал.

— Броненосцы в синей воде. Хорошо, что я об этом догадался. Достаточно было подбросить одну мысль, одно воспоминание, и голова Виталика Стоуна заполнилась новым пространством. И чтоб я сдох, если он в нем не справится… С другими будет попроще.

Я не свернул в свой полуподвал, а поднялся на этаж.

Она открыла.

— Что-то вы не приходите в гости. Неужели так трудно спуститься вниз и сказать пару словечек горбатому человеку? Так как?

Она улыбнулась, и я сразу же ей все простил.

Потом я прикоснулся к ее руке.

— Пойдем погуляем. Идет дождь, но совсем не холодно.

— Подождите. Я только поправлю волосы.

Я отступил и широко разложил руки.

— Но, дорогая! Ты выглядишь прекрасно.

Я мог сказать только это, потому что именно в этот миг у меня в заначке не было подходящих слов. Об этой девушке я мог бы говорить целыми неделями, только никогда бы не сказал то, что хотел сказать по-настоящему.

— Нет, нет. Вовсе нет, — покачала она головой. — Чуть позднее мне предстоит одно свидание. Так вот6 он не любит, когда у меня распущены волосы.

Я всегда был глуп. Слова оценивал не так как следует, а выводы делал еще более дурацкие. Жаль только, что за столько лет так ничему и не научился.

— Хорошо. Я подожду.

А дождь прекратился.

Я оставил своего Бога одного и вышел в коридор. Я пытался успокоиться и обдумать все то, что сказал мне Слайпер, но когда поднял голову, мне показалось, что не успокоюсь уже никогда.

Я знал, что все еще нахожусь в «Подворотне 403», знал, что сейчас будет лестница, что окно в конце коридора будет забито толстыми досками. Покрытие должно быть старым, и легко будет высмотреть все выжженные бычками места. Сколько это раз я здесь проходил? Сколько раз чистил этот коврик?

Но все было не так. Коридор сворачивал по широкой дуге, в стенах были новые, большие окна, и свет подчеркивал пастельный тон пушистого паласа. Я видел самого себя в зеркалах, висящих над странными растениями, и было видно, что изменилось не только мое лицо. Никогда еще на мне не было столь отличного костюма.

Я соответствую этому месту, подумал я, идя прямо. Каким бы оно ни было, и кем бы ни был я сам.

По лестнице кто-то поднимался. Низкий, крепко сложенный мужчина в черном смокинге шел прямо на меня, и когда мне уже казалось, что он не остановится, я услыхал его голос:

— Вит, чуть попозже зайди в бар. Надо поговорить7

— Но…

Я его узнал. Ему оставили рыжие волосы и голубые глаза. Голос тоже не изменился. Только, все же, это был уже не тот самый Жопник.

— Это ты, Тед. Чего у тебя слыхать? Ты, вроде, болел.

Он рассмеялся и поправил галстук.

— Все уже за нами, Вит. Все уже не так. Знаешь, как-то мне не хочется говорить о том, что было. Вечером придет корабль. Надо подготовить кухню и бар. Комнаты уже приготовлены. И это хорошо, потому что времени у нас уже немного. Погляди…

Он взял меня под руку и подвел к первому окну.

— Гляди. Двое уже тут.

Он был прав. Мне казалось, что все, что я увижу — это Куин Стрит и все эти странные люди, бродящие в тумане, или же старые газеты, носимые ветром. Или же типа, везущего товар в ближайшую цветочную лавку. Или же черную, раздавленную машиной белку.

— Да, — согласился я. — Двое уже тут.

Два громадных броненосца, погруженные в синюю воду. Еще не было третьего, как не было еще солдат, марширующих на палубе. И женщину я тоже еще не видел.

— А небо, Тед. Ты когда-нибудь видал такое небо?

— Нет, — не сразу ответил он. — По-моему, я догадываюсь, что ты имеешь в виду, только мне не хочется говорить об этом. Для меня так было всегда. Вот и все.

Я чувствовал, что Жопник изменился как-то по-другому. Он был такой… Странный. Как мог он так спокойно говорить о том, что случилось с нами?

— ОН еще не закончил. А начал с тебя.

— О. К. - сказал я. — Может быть, попозже поговорим об этом.

Он отпустил мою руку.

— Ладно, Вит. Улыбнись, и спускайся в бар. Мне кажется, ты встретишь там старых знакомых.

И он пошел наверх; скорее всего, на третий этаж, потому что раньше там был его кабинет. Снова будет разделять и править. Снова он.

Я же остался на том же месте. Правда, мне было чертовски интересно, как теперь выглядит мой любимый табурет и лицо толстяка Кейси, только еще больше меня интересовала Флоренс. Я вернулся к ее дверям.

— Ну-ну, — сказал я сам себе. — Поглядим, сделал ли этот Кто-то получше, чем Слайпер.

Я повернул золотую ручку, но дверь не открылась.

Может вышла куда-то, нервно подумал я. А может уже сидит в баре. Точно. Она должна быть там. Там будут все наши.

Только ее не было ни в баре, ни в главном фойе. В баре вообще не было множества клиентов, я узнал только одного — раньше он работал в «Подворотне», за все про все, и помню, что каждый называл его иначе. Лично я называл его Джорджем.

— Привет, Джордж, — махнул я ему рукой. — Как дела?

— А никак. Такое дело, что у меня все лицо кровоточит.

Мне трудно было сказать, знает ли он, кто я такой. Раньше вообще трудно было с ним переговорить, так что мне казалось, что старик Джордж навсегда останется ворчуном.

— Это правда, что там, за окном стоят два броненосца? спросил он меня, помолчав.

— Да. А ты что, не видишь их?

— Нет, — оттер он кровь с век и покачал головой. — Я-то и вас еле вижу. Но слышал, что днем прибудет еще и третий. Самый главный.

За окном до сих пор было спокойно, и корабельные флаги висели. Я не видел ни единого человека, даже птиц не видел.

— Откуда тебе известно, что третий такой важный?

— Потому что я это ему сказал, Вит, — сказал кто-то, стоявший ко мне спиной. — и не спрашивай, откуда знаю я. Просто так оно и будет.

И он повернулся.

— Черт, Кейси… — Я совершенно не знал, что и сказать. Какие у тебя татуировки… Кто тебе их сделал? Шикарные!

Он подмигнул мне.

— Тот же самый, что и тебе харю переделал. Тебе что-нибудь налить?

— Ясное дело. Чего-нибудь покрепче.

— Понял.

Он прошел за стойку бара, и все это место как-то сразу обрело новое измерение, как будто кто-то зажег наконец-то свет или же сказал самое важное слово. Кейси двигался неторопливо, но это как раз шикарно и выглядело, потому что настоящий бармен спешить и не должен. Он тщательно отмерил спиртное, вылил его в блестящую рюмку и снова подмигнул мне.

— Ну и как, Вит? Чувствовал ты себя когда-нибудь лучше? А?

— Ты только скажи, где мое любимое место с моим любимым табуретом, и я тебе отвечу.

Он отставил бутылку. Я глядел на его покрытую татуировками мускулистую лапу и белую тенниску с непонятной надписью. Глядел-глядел, и все никак не ног всего этого понять.

— Да ведь это тот, на котором ты, браток, и сидишь. И место твое самое любимое.

Я засмеялся и взял рюмку.

— Уууух. это что такое? — В горло будто кипятка налили. Это же не «Уокер»?

— Нет. Это называется «Джонни Уокер». И так всегда называться и должно.

Может оно и так, подумал я. Я чувствовал себя и вправду хорошо, и не хотелось уже ни о чем не спрашивать. Даже о том, помнит ли Кейси что-нибудь из тех, давних дней.

— Ладно, Кейси, скажи мне только, ты видел Фло?

Он глянул на меня, и его глаза округлились. Но что-то ему вспомнилось, хотя он лишь пожал плечами.

— Нет.

— Вы подождите до полудня, — внезапно сказал старый Джордж. — И вот тогда приплывет самый важный броненосец.

Я отставил свою рюмку.

— Подожду. Впрочем, а что мне еще делать?

Здесь ничего не изменилось. Сад был таким же великолепным, на открывшем дверь был точно такой, как и тогда, костюм, а белые скульптуры высились надо мной, как и в прошлый раз.

По лестнице я проскочил бочком. Нет, нервно подумал я, что-то нужно будет с этим сделать. Ладно, как только найду хоть немножко времени…

Абрахам Фаррел уже стоял в дверях и курил бронзового цвета сигарету. Как-то так уж сложилось, что мне следовало быть у него еще час назад.

— Вы знаете, стал оправдываться я, — дела не всегда идут так, как нам того хочется.

— Именно. Как раз это я и предполагал. Заходите, Босси.

Он пропустил меня вперед, а сам еще покрутился по веранде, причем делал это так долго, что я в конце совершенно разволновался, что пришлось булькнуть пару глоточков.

— Рекомендую поспешить, — крикнул я. — А не то я в любой момент упьюсь. Все нужное со мной.

— Можете воспользоваться моим баром, — рассмеялся он. — Зачем вообще носить с собой? — зашел Фаррел в комнату.

Какое-то время мы друг с другом играли в гляделки. Он тоже не мог скрыть того, что нервничает. В конце концов, он был у меня в руках, даже если хозяин и пытался повернуть ситуацию на сто восемьдесят градусов. Я уселся.

— Можете вздохнуть спокойно, мистер Фаррел. Я написал все, что надо.

Но как раз это его более всего и напугало. Затасканный портфель, который я нашел вчера на какой-то свалке, и те триста страниц текста, что лежали у него в средине.

— Мистер Босси, — начал он. — Я сам должен это прочитать. Вы же понимаете…

Только сейчас я заметил, что окна салона закрыты портьерами. Он запомнил мой страх, и на сей раз я уже не видел все эти белые скульптуры. Мне было приятно.

— Ясное дело. В конце концов, именно для того я и Написал продолжение «Подворотни 403» на бумаге. Это можно прочитать. Хотите автограф?

Он перешел через комнату и какое-то время крутился в том углу. Когда я вновь увидал его лицо, мне показалось, будто что-то не так. Жилы на его шее походили на резиновые шланги.

— Когда вы, наконец, поймете, что все это не шуточки, Босси? — прошипел он. — Мои деньги нельзя назвать особо странными. Как и все остальные, они любят менять хозяев. А в последнее время смотрибельность падает. Все идет хуже и хуже, люди уже не совсем понимают, что происходит в следующих сериях… Я знаю, что в этом виноват Слайпер. Но если даже он не справился, то что написали вы? И, черт подери, почему вы не разрешали нам проверять этого? Я столько раз посылал к вам Энди. Неужели следовало относиться к нему так?

Даю голову на отсечение, что это была самая длинная речь Фаррела за несколько лет.

— Энди меня раздражал. — Я поднялся и вручил Фаррелу портфель с рукописью. — Он, вроде бы, хотел по-хорошему, но вечно что-нибудь да ляпал. Мистер Фаррел, вы меня несколько недооцениваете. Мне и вправду не нужны советы ваших экспертов.

Я открыл его бар.

— Ну-ну…

— Что вам налить? Господи, я и понятия не имел, что на свете существует столько водяры. А вы ведь тоже всего не знаете. Вы же не дурак. И я дам вам совет.

Он прищурил глаза, а я видел, что ему надо какое-то время, чтобы это все переварить. Этот тип терпеть не мог советов.

— Слушаю.

Я кивнул с признательностью.

— Так вот, такой «Подворотни 403», какую вы знали, уже не будет. Спокойно, спокойно. — Я понимал, что он хочет вставить и свое слово, только не хотел, чтобы меня перебивали.

В тот день я чувствовал себя очень плохо. У меня болело совершенно все, а больше всего, наверное, голова, но это не от ветра. Просто, такой уж я был. Вся моя жизнь была болью, а сам я давным-давно уже перестал с ней бороться. Иногда я забывал о всем том, что Написал, забывал о мире, в котором жил, потому что время перестало быть для меня чем-то значащим, а было лишь скоплением мыльных пузырей, в которых проживали люди, и каждый такой пузырь кружился вокруг моей головы. Сам я в таком пузыре не был. Я сидел за своей машинкой и Писал. Я сам дул в эту трубочку и не мог сказать, какой из пузырей лопнет раньше, а какой позже. Я знал лишь одно — что в конце концов лопнут все.

— Слайпер заблудился, — тихо сказал я. — Мне не ясно, знал ли он, что все так и закончится, но, следует признать, он заметил самое главное.

— Не понял, — удивился Фаррел.

Да-да, подумал я, и мы умеем говорить. Вот только не всегда нам этого хочется.

— Он заметил, что сам уже не справится. И такой, собственно, была вся его жизнь.

Я повернулся и направился к двери.

— Прочтите то, что я принес. А потом поговорим.

— Мистер Босси! Гонорар…

— Сначала прочтите. Ваши деньги любят менять хозяев, но я перемен не люблю.

Уже с лестницы я крикнул ему:

— Статуи. Когда я приду к вам еще раз, их не должно быть в саду.

Но сегодня мне еще пришлось нагнуть голову и проскочить в тени каменных болванов.

Своей тени у меня не было.

В баре крутилось все больше и больше людей. Со многими мне удалось познакомиться, только вот не слишком хотелось с ними выпить. Вообще-то говоря, я уже был под хмельком, и когда глядел в окно, где начинал подыматься ветер, вдруг подумал, что следует сделать еще кое-что.

— Тебе еще налить? — спросил Кейси.

— Попозже. — Флаги на двух кораблях внезапно расправились, а я поднялся со своего табурета.

У меня уже не было много времени. Я быстро поднялся на второй этаж и нашел нужную дверь. Вошел без стука.

— Вы еще здесь, — с облегчением вздохнул я. — А мне уже казалось, что не…

— Это последний час, — спокойно сказал Слайпер.

Он сидел так же, как я его оставил — сгорбившись над пишущей машинкой, казалось, он ждет, когда его посетит новая идея, только я знал, что он ожидает совершенно другое.

— Я знаю, мистер Слайпер.

Он поглядел на меня и покачал головой.

— Поосторожней, Виталик. Ты топчешься по своему прошлому. По своей жизни.

Я осторожненько обошел кучи бумажных листков и подошел поближе.

— Вас Он тоже Написал. Тот же самый, что взялся и за нас.

— Да. С той лишь разницей, что за вас попросил я сам. Так же, как когда-то я смог проклясть тот свет — и поверь, я не щадил ничего из того, что Создал — так сейчас я понял, что Он один может это делать. Он велик во всем. Так что исправить ничего не удастся.

Он передвинул машинку, и тогда я заметил, что Слайпер не был никаким не богом, потому что в этом простом движении он заключил всю свою силу, все свое отчаяние и страх. Он хотел жить. Просто-напросто жить.

— И где же находится тот мир? — спросил я. — Ваш мир?

— Везде. Если Он его Напишет, то мир появится везде. Даже тут.

Но эта комната оставалась такой, как и в прошлый раз. Даже зеркало висело на том же месте. И Слайпер, и все его рукописи.

Это он будет последним, подумал я.

— Ты помнишь всех тех людей в тумане? — попытался он встать.

— Да.

— Вы должны были разделить их судьбу. Вы должны были остаться в пустоте, без крова и без жизни. Мне не удалось удержать ваши дни, так же, как не удалось это сделать тем, что Написали их. Тем, что выкаблучивались в Его мире.

Он пошатнулся, и я подал ему руку.

— Я не заслужил этого, Вит. Ведь вы страдаете из-за меня.

— Но ведь нам не было так уж плохо, мистер Слайпер. Я же помню.

Он вышел из-за стола. Мне было известно, что он ответит, но все-таки спросил:

— Кем вы были там?

— Писателем. Мне там не нравилось… Не все, что я там видел, было хорошо; войны, смерть, боль, болезни… Я не мог ему простить этого. В один прекрасный день я начал писать, и мне кажется, что в этом я был неплох. Люди любили меня читать.

Он постепенно добрался до портьер, не обращая внимания на валяющиеся листки.

— И Он дал вам шанс.

— Нет. Он меня наказал. Если бы я знал тогда, что подымаю руку на Такого Мастера. Если бы знал, насколько прекрасен его мир… Он сделал меня тем, чем является сам, и я не был первым. Помню, как чертовски болела спина. Помню страх. А потом уже был здесь, с этой вот машинкой. Все остальное тебе известно.

Он ударил кулаком в зеркало.

Зеркальная поверхность треснула.

— Мы — это остальное.

— Но это еще не все. Поначалу, когда я начал писать «Подворотню», то был настолько доволен своей работой, что упаковывал в конверты последующие мгновения вашей жизни и отсылал их в тот мир. Возвратов никогда не случалось, машинописи доходили по адресу. И не спрашивай меня, каким образом — я их просто выбрасывал в окно.

Слайпер замолк. Его костистые пальцы схватили портьеру и стянули ее в сторону. Дневной свет залил комнату. А вместе с ней и наши лица.

Я видел, как он плачет, когда мы оба смотрели на море. Прямо на третий броненосец, тяжело качающийся на волнах и растущий прямо на глазах.

— И что в нем? — спросил я.

— Конец.

Уже светало, и все, что мне оставалось, это Написать парочку самых важных предложений. Было очень тихо, как всегда в это время, лишь иногда кто-то проходил мимо моего окна; и мне было известно, что когда начнется новый день, я допью этот отвратительный чай и пойду в бар заказать дешевенький суп. Потом отставлю тарелку, а солнце будет красное-красное, и по тротуарам будут бегать люди, и никто из них не остановится даже на секундочку.

— Они не увидят, как рождается новый день, — сказал я. — У них другие дела, другие проблемы.

Я подарил им массу вещей. Они получили собак, деревья, деньги, причем мне было ясно, что не всем одно и то же понравится. Но они могли выбирать. И почти все выбрали для себя солнечный закат, как будто смерть интересовала их гораздо сильнее жизни.

— А ведь солнце может и всходить. И не важно, что ты при этом делаешь — глотаешь пустой супчик или пересчитываешь пакован баксов. Для всех людей оно восходит одинаково.

Слайпер никак не мог с этим согласиться. Он поверил тем, с которыми считались, а во всех тех, кто нищенствовал на улицах, увидал мои ошибки.

— Все у него перемешалось. Ведь на самом деле все наоборот.

Я перевернул стакан. Чайная гуща смешалась с жидкостью и никак не желала опуститься на дно. И мне тоже не хотелось его наказывать, как не хотелось карать тех, у кого имелся свой шанс.

— Значит он вернется сюда еще раз.

Я услыхал, как на верхнем этаже заскрипела постель; по-видимому, девушка снова спала с кем-то толстым и тяжелым. Мне было ее жалко, но и менять это тоже не хотелось.

Ведь, если по правде, люди не любят перемен.

Я вставил в машинку последний лист.

— Этот новый тоже некогда сделался согласным. О чем бы он не писал, всегда старался меня уколоть. Так что пусть попробует, как это оно, когда можешь Написать все и вся, с одним только маленьким исключением.

И я засмеялся про себя.

— Да, это так. Себя не исправить. По крайней мере, в этой работе.

Марки Гласковер, новичок из 107 номера.

— Гляди, — сказал Кейси. — Вот уже и третий броненосец.

Моряки сбросили на берег толстенные канаты, несколько человек спускалось по трапу.

На них я внимания не обращал — я глядел на высокого, хорошо сложенного мужчину, который спустился по трапу на берег и направился прямиком в нашу сторону. Я видел погасшую сигарету, свисающую с выгнутых книзу губ, и девушку, держащуюся за его руку.

— Ну что, Вит, понял теперь, почему ты не мог найти Флоренс? — сказал кто-то за моей спиной.

— Теперь, наверное, я уже никогда ее не найду.

Мы все ждали, когда они доберутся до нашей «Подворотни». Выглядело это страшновато — синее море, три корабля, погруженные в воду, бегающие по палубам моряки и эта парочка, спокойно идущая прямо.

Когда дверь открылась, в баре повисла тишина. Первым вошел мужчина, а за ним скользнула Фло, потом влетел ветер и стал играться занавесками.

— А хорошо. Есть у вас какая-нибудь комната?

Подошел Тед и попытался взять из его рук чемоданчик.

— Браток, это всего лишь пишущая машинка. Я и сам справлюсь.

Он остановил свои зеленые глаза на мне.

— Комнату и виски. Причем, комната может быть и не самой лучшей.

— Имеется, — хрипло сказал я. — Номер 107. Вот ключи.

Он взял их и выплюнул окурок.

— Меня зовут Гласковер. А это Фло. Вы когда-нибудь видали такой ветрюган? — вновь обратился он ко мне.

— Нет.

— Так выйдите на улицу. Неплохо, парни даже толком причалить не могут. Дует как тысяча чертей.

В баре снова заговорили, люди начали его о чем-то расспрашивать, кто-то подошел к окнам. Но ведь не это должны они делать, подумал я. Ведь окна, это еще не все.

— Ведь имеются двери.

И я вышел. Первый раз вышел из «Подворотни 403».

Здесь мне искать уже было нечего.