Еще не отзвучала вторая часть сонаты Мендельсона до минор для органа, под звуки которой небольшая компания вошла этим субботним утром в церковь. Те, у кого слух был получше, даже улавливали еще отзвук колоколов, оповестивших ранее о начале праздника, пока все рассаживались на темных деревянных скамьях, под внушительный грохот и кашель, нарядно одетые и озябшие, ведь нарядная одежда никогда не бывает теплой, а зимние пальто они сняли. Они собрались полукругом возле крестильной купели — мраморной чаши высотой по пояс, стоявшей в самом центре небольшой капеллы в боковом нефе храма; над чашей парил упитанный ангел, в прекрасном настроении протягивавший миниатюрный золотой черпачок, который пастор должен был у него вскоре взять, чтобы окрестить Максима. Ангел и Максим были похожи — его крестной Инес это неожиданно бросилось в глаза, так отчетливо, что ей захотелось громко рассмеяться. Она бросила взгляд на Соню, мать Максима, которой, судя по всему, было совсем не до смеха — бледная и жалкая, она согнулась, будто боролась с сильной тошнотой. Откуда Инес было знать, что Соня мучилась самым сильным похмельем за всю ее жизнь. Она даже не могла этого предположить, ведь Соня уже несколько лет не пила спиртное. Вплоть до вчерашнего дня.

Справа от Сони с торжественными лицами сидели ее свекровь и свекор, а слева — маленький Максим со свисающей из левой ноздри соплей на тонкой ниточке. Инес сконцентрировалась на нити и попыталась взглядом подчинить ее своей воле, чтобы она устояла против силы притяжения и не упала на выглаженную крестильную рубашку. Максим, казалось, удивлялся, что он делал здесь, в окружении этих людей, с открытым ртом он смотрел по сторонам, а его толстые ручки мяли край белой рубашки. Инес обернулась, выискивая кого-то, и увидела отца Максима, Криса, стоявшего за скамьями рядом с колонной. Он отвел глаза и уставился сначала в пол, а затем вверх на галерею, где стоял орган и где причетник перешептывался с органистом. Инес знала, что Крис не верит даже в то, что этот холодный февраль когда-нибудь кончится, не говоря уже об обещанном спасении и избавлении. Она повернулась обратно, только когда Марк, ее муж, толкнул Инес в бок и вопросительно посмотрел на нее. Инес улыбнулась, давая ему понять, что все в порядке, и послала своей маленькой дочке, сидевшей у него на коленях, воздушный поцелуй, на который та не ответила — глаза у нее закрывались, она засыпала.

Пастор, который уже поприветствовал их и объявил: «Миссия крещения основана на слове Иисуса к своей пастве», добавил, изображая Всевышнего, громовым голосом: «Дана Мне всякая власть на небе и на земле!» В этот момент что-то упало на пол и, испугавшись мощного церковного эха, все обернулись. Все, за исключением дочери Инес, Лилит, спокойно продолжавшей спать на коленях отца. Магдалена почувствовала на себе взгляд семи пар глаз и покраснела. Она не была приглашена. Она присутствовала там только как подруга и гостья Инес и Марка, приехавшая на выходные. Краснея, она подняла с пола камеру, которой собиралась снимать весь обряд, чтобы как-то оправдать свое присутствие. Она направила объектив на пастора, который сразу же принял подобающую позу и повторил часть своего текста, дабы быть уверенным в том, что слова Господа еще раз и полностью будут увековечены на записи: «Дана Мне всякая власть на небе и на земле. Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа!»

Как известно, на этом воззвании заканчивается Евангелие от Матфея, но тут все только начиналось. А именно история христианина Максима. Куда и как далеко она должна была завести? Инес спрашивала себя среди прочего и об этом, ожидая своего выступления. Она чувствовала себя самозванкой, хоть и могла предъявить пастору необходимую справку о крещении от своего церковного прихода, подтверждающую, что она принадлежит к христианской общине. Она уже давно не была частью этой общины, кому это было знать, как не ей самой, переживавшей когда-то из-за потери своей детской набожности; но она не находила случая и решимости официально выйти из церковной общины. Месяц за месяцем она злилась, подшивая квитанции об уплате церковного налога, а потом ее сердила собственная мелочность, ведь в широко раскинувшемся море налогов, взносов и платежей церковный налог представлял собой всего лишь обозримый небольшой залив, не более того. «Намерением крестить вашего ребенка вы выражаете веру в то, что христианство станет тем путем, по которому ваш ребенок будет идти всю свою жизнь», — проповедовал пастор на прошлой неделе во время беседы о крещении, на которую «обязаны были явиться» родители и крестные ребенка. Конечно, Крис отказался принимать в этом участие, сославшись на то, что он точно будет делать все неправильно и испортит христианский путь Максима, так что Соня пришла одна и была благодарна Инес за то, что хотя бы та ее поддерживает. К Инес пастор обращался особенно настойчиво: «Мы же еще незнакомы, — нашептывал он ей, — с госпожой Бергнер я имел удовольствие общаться недавно». Он намекал на крещение самой Сони, которое состоялось всего лишь неделей раньше, поспешно и в принудительном порядке, чтобы выполнить требования для крещения Максима. Она была принята в общину на воскресном богослужении, крестным отцом за неимением альтернативы вызвался быть причетник, некий господин Зайферт, который все время щурился и никогда не улыбался. Итак, пастор особенно интересовался Инес, будущей крестной, и продолжал нашептывать ей необычайно доверительным тоном: «Крестные сопровождают и направляют ребенка на его христианском пути. Поэтому должно быть ясно, что они сами находятся на этом пути!» Инес кивала — что ей еще оставалось? Теперь она сидела здесь. Все могло начаться в любой момент, она встанет и пойдет с Максимом к крестильной купели, поднимет его и ответит на вопрос пастора: «Да, с Божьей помощью».

*

Вечером накануне крещения у Инес взорвалась пароварка. Она не могла себе объяснить, как это могло случиться. Позже Марк утверждал, что Инес неправильно закрыла крышку, в своем репертуаре, «нетерпеливо дергала, и крышку перекосило». А может, клапан был сломан, нет, скорее всего, «он полностью забился грязью и прилип». Инес этого не знала и знать не хотела. Но что она поняла, притом внезапно, так это то, что ее жизнь не удалась, она была такой же никчемной, неприглядной и жалкой, как красная капуста на кухонном потолке. Чем дольше Инес смотрела наверх, на то, что осталось от вознесения капусты, тем яснее она видела свою собственную жизнь, висящую темно-красными ошметками, так что в какой-то момент она не устояла перед давлением сверху и опустилась на пол.

Странно, такого с ней раньше не случалось. К тому же она занималась профилактикой, старалась изо дня в день разглядеть в своей повседневной жизни смысл. Инес-художнице это давалось легче, чем Инес-учительнице, которой она, к сожалению, тоже была. Инес работала учительницей на полную ставку, и та по времени побеждала художницу, но она поклялась себе, что это не повредит ее творческой силе. Да, с другими людьми такие кризисы случались, потому что они годами и десятилетиями считали, что самореализации в финансовой и семейной сферах хватит, чтобы жизнь была счастливой и полноценной, наполненной смыслом. С другими людьми случались такие кризисы, но не с Инес, не с Крепышкой, как она подписывала некоторые свои фотоколлажи; ведь она была способна лопнуть от смеха, но также и от любви, гордости, радости или благодарности. Инес, Чудо Чудное, как ее называл муж, потому что ему совсем не нравилось «Крепышка» и пришлось предложить что-то получше, что она потом, однако, забраковала. «Нет, останусь Крепышкой», — заявила Инес после многочасового размышления в своей комнатке, которая примыкала к кухне и раньше служила кладовой, пока Инес не убрала всю еду и не поставила туда стул. С тех пор она садилась на этот стул, чтобы поразмышлять. Этим она занялась и теперь, как только нашла в себе силы оторвать взгляд от потолка и встать с пола. Она сделала три шага до кладовки, рывком открыла дверь, бросилась на стул и так же быстро закрыла дверь за собой. Она не торопилась включать свет. Она закрыла глаза, как будто темнота внутри кладовки была слишком светлой для того, что она задумала, и напряженно попыталась вспомнить. Она пыталась вспомнить свои ощущения от жизни до взрыва пароварки. Но в ней ничего не шевельнулось. Ничего не изменил даже свет, который она все же включила спустя долгое время. Она и дальше брела на ощупь в темноте забвения. Все просто исчезло. Не ее прежняя жизнь, а саундтрек к ней.

*

Накануне крещения Соня напилась в доме у родителей мужа, хотя намечался только краткий визит. Она всего лишь хотела последний раз обсудить праздничный обед, который был намечен после церкви у них — там было больше места, — и убедиться, что все куплено и подготовлено. Соня не могла иначе, ей был необходим этот многократный контроль, касалось ли это собранных чемоданов, списков покупок, ежемесячных платежей или же планируемых праздников. Даже список гостей, который на самом деле был очень небольшим, она проверила десять раз, прежде чем отослать оба приглашения — одно родителям мужа, а другое своей свидетельнице, Инес, с семьей. Теперь она вновь могла убедиться в том, что ее контроль был необходим, потому что свекор и правда еще не купил мясо, хотя сам же вызвался это сделать. «Тем лучше, — сказал он с ухмылкой своему сыну, когда Соня с дрожью в голосе указала на его упущение. — Значит, Крис сможет составить мне компанию в этой вылазке». Крис ничего не сказал, как это чаще всего и бывало, снова надел куртку и потрусил из дома вместе с отцом. Дома остались возбужденная Соня, успокаивающая ее свекровь и переутомившийся маленький ребенок.

— Я сейчас взорвусь, — пригрозила Соня. — Максиму нужно спать, мой муж просто исчезает, а ты выводишь меня из себя своим спокойствием, хотя здесь вообще еще ничего не готово на завтра!

— Ну будет, будет, дорогая, — возразила свекровь, — малыша мы сейчас уложим наверху в кровати для гостей, а мы с тобой тут устроимся поуютнее.

— Но ведь Крис и Хуго сейчас вернутся от мясника, так что я лучше подожду и уложу Максима дома в его кроватку!

Однако мужчины вернулись обратно не так быстро, как ожидалось, свекровь настаивала на своем, и Соня не могла поверить своим глазам: Максим сразу же уснул в чужой кровати. «Обычно так не бывает», — сказала она и опустилась в огромное кресло, обтянутое тканью с цветочным узором. Не успела она сесть, как из глаз у нее потекли слезы.

От предложенного свекровью егермейстера она сначала по привычке испуганно отказалась. Но потом вспомнила, что неделю назад перестала кормить. В последнее время то, что она кормила грудью, вызывало вокруг лишь недоумение, хотя она никогда не делала этого открыто, но некоторые другие молодые мамы, Инес, например, знали, что Соня кормит, и находили это странным и неприятным, ведь Максиму скоро исполнялось два года. Теперь его отняли от груди, и за этот шаг она вообще-то могла выпить после столь долгого перерыва. Кроме того, алкоголь хорошо помогает от хандры, по крайней мере, первая рюмка, потом настроение снова падает, но больше одной рюмки егермейстера она бы ни в коем случае пить не стала — он ей совсем не нравился, а другого алкоголя в доме не было.

*

Вечером накануне крещения Магдалена приземлилась в аэропорту чуть раньше десяти. В последние дни из-за чуть ли не весенней температуры на юге немецкой Швейцарии у нее часто болела голова, и поэтому она была рада, когда капитан в традиционном обращении к пассажирам перед снижением сообщил прогноз погоды и упомянул минусовую температуру. Здесь, на севере, она развеется, будет долго гулять на ледяном воздухе, проведет хорошие, расслабляющие выходные у Инес и Марка, послушает незнакомые ей бытовые истории, узнает об их заботах и даже примет участие в крещении; при этой мысли Магдалена улыбнулась, потому что ей нравилось делать вещи, которые обычно она не делала, так же, как ей нравились экзотические блюда и одежда.

Она включила сотовый телефон и обнаружила сообщение от Инес: «Не могу встретить, небольшое ЧП на кухне, оплачу такси». И вот снова началось, у нее заболела голова, Магдалена зажмурилась и повезла свой чемоданчик к стоянке такси, где ее угораздило поймать, вероятно, единственного водителя в городе, обожавшего народную музыку и глуховатого. Причем адрес он понял на удивление быстро. Затем он, однако, не понимал ни слова. «Пожалуйста, не могли бы вы сделать музыку немного потише?» Нет ответа. «Э-эй! Музыка слишком громкая!» Тишина. «Пожалуйста, у меня раскалывается голова, выключите!» Снова никакой реакции. Когда она поднималась по бесконечным ступенькам в квартиру Инес и Марка, у нее перед глазами поочередно возникали молнии и черные дыры. Марк открыл дверь. «Дружище! — закричал он. — Вот и ты!» Он обнял Магдалену, она почувствовала мокрую тряпку, которую он держал в руках, у себя на спине. «Мне только еще надо прибраться на кухне, проходи, раздевайся, устраивайся поудобнее». Магдалена села за обеденный стол и стала смотреть, как Марк отмывает кухню. Он стоял на стремянке и размашистыми движениями протирал потолок.

— А где Инес?

Марк указал на кладовку.

— А-а, — Магдалена кивнула и спустя какое-то время спросила: — Думаешь, это надолго?

Марк улыбнулся.

— Нет, она наверняка скоро выйдет.

Магдалена восхищалась Марком. Восхищалась его невозмутимостью. Ее муж был совсем другим, практически во всем. К сожалению? Она задумалась. Нет, она любила Анди, вопреки всему, и ей действительно еще никогда не приходило в голову променять его на кого-то другого.

— Так что же здесь случилось? — спросила Магдалена, глядя на потолок.

— Ерунда, — ответил Марк, — расскажи, как у тебя дела?

Бог мой, подумала Магдалена, как Марк поддерживает свою жену, даже в таких мелочах. А Анди? Он отвечает «я этого не выдержу», когда я ему сообщаю, что у меня рак! Ну ладно, сказала она себе, что было, то прошло. Все это было два года назад, и она больше не хотела говорить о болезни. Марк и Инес всегда уважали эту ее скрытность, и в том числе поэтому на Магдалену визиты к ним действовали как глоток свободы. Тема болезни осталась в прошлом, она закрыта. Сказала она себе еще раз, отвечая:

— Хорошо, правда, много работы, но и отдыхаю тоже хорошо. У тебя нет таблетки от головной боли?

*

Крис с отцом вернулись домой лишь поздно ночью. Они едва держались на ногах, потому что устроили, как они с трудом выговорили, «мальчишник». Свекор был в приподнятом настроении: «А еще мы кое-кого завалили, — похвастался он, — уже освежевали и разделали, по-свински, я вот сюда положу в холодильник. Ну, Гитте, смотри, вот ты удивишься». И его жене достался звучный поцелуй в самый нос. Крис глядел мрачно и задумчиво. Соня выпила за время егерской вылазки мужчин пять рюмок егермейстера, а может, и шесть, хотя уже с первой рюмки она почувствовала, как алкоголь растекся по жилам и ударил в голову. Она не могла вспомнить ни слова из разговора со свекровью, хотя знала, что они говорили без умолку и что были слезы, хотя нет, это она тоже забыла.

— Привет, милый, — радостно произнесла она, на что Крис ответил удивленным взглядом. — Я думаю, нам стоит остаться здесь на ночь, — продолжила она и рассмеялась так громко, что Крис вообще перестал что-либо понимать. Пьяная жена смущала его, она же, напротив, практически не знала своего мужа другим и неожиданно ощутила близость между ними, упав рядом с ним на гостевую кровать, вдвое тяжелее обычного и даже не почистив зубы, да и чем бы она их чистила.

*

В церкви по-прежнему было холодно, несмотря на теплые слова пастора. Инес на самом деле удивлялась лишь тому, что изо рта не идет пар. Пастор говорил о вере, любви и надежде, о том, что они сестры, по сути, сиамские тройняшки, «замечательная маленькая команда» — где появляется одна, там же и две другие. Пастор посмотрел на собравшихся, но, кроме свекрови, никто не улыбнулся его милому сравнению. Тогда он затянул песню, «которую вы все, без сомнения, знаете и любите, текст найдите, пожалуйста, на листочке». На мелодию «Спасибо за это доброе утро» он с энтузиазмом пропел первую строфу один, а капелла:

Магдалена единственная встала и вышла вперед, чтобы можно было лучше заснять поющего пастора. С места Инес это выглядело так, будто камера все ближе придвигается к его глотке, чтобы там исчезнуть, и она снова почувствовала, как смех, которому мгновение назад она чуть было не поддалась, извиваясь, стремится вверх от диафрагмы. Сначала она безрезультатно смотрела на свои колени, а потом взглянула в сторону Криса, так как его мрачное лицо уже неоднократно отбивало всякую охоту к веселью. И действительно, ей сразу же расхотелось смеяться, глядя на него, — Крис следил за происходящим с выражением глубокого отчаяния, не хватало только, чтобы он закрыл лицо руками. «А теперь все вместе!» — потребовал голос пастора, маленькая община низко склонилась над листками и отважно подхватила:

Пели все, кроме Магдалены, продолжавшей снимать, Криса, в отчаянии прислонившего голову к колонне, и обоих детей, удивленного Максима и спящую Лилит. Мощную поддержку маленький хор получил с галереи, от органиста и господина Зайферта, причетника, которые явно не в первый раз пели эту песню, пусть и с таким необычным текстом. Инес выглядывала из-за своего листка и наблюдала за всеми: за Соней, которой пока не стало лучше, и она, бледная, тусклым голосом старалась соединить мелодию и текст; за Марком, выражение лица которого было как всегда дружелюбным и расслабленным и который даже во время исполнения песни умудрялся ласково гладить Лилит своей большой рукой; и за родителями Криса, которые демонстрировали умение сохранять торжественное выражение лица. Но после третьей строфы, после:

Инес больше всего захотелось сплюнуть, резко и быстро. Ей снова вспомнились слова пастора: «Крестный сопровождает и направляет ребенка на его христианском пути». Направлять и сопровождать отделились и эхом проносились у нее в голове. Только тот может вести, кто сам знает путь, думала она с горечью во рту. Но не было той области, в которой бы она разбиралась, совсем никакой, ни географической, ни области знаний, а еще менее уверенно она себя чувствовала на рассеченной ущельями территории веры, которую хоть и объездила в младенчестве, сейчас, скорее всего, не смогла бы даже узнать. И как ей там сориентироваться! Как провести ребенка! Она должна стать компасом, но имеет ли она на это право? Да и есть ли вообще у родителей, учителей, крестных право что-либо передавать детям? Как будто у одних есть что-то ценное, что обязательно нужно другим! А ведь начинается это уже на поверхности, с внешнего вида, с проклятой физиогномики. Кто достаточно красив, здоров, функционален, чтобы продолжать себя? У кого к тому же есть подходящий партнер? Инес посмотрела на Лилит, потом на Максима. Воспроизведение себя — все же преступление. Лилит унаследовала все внешние недостатки родителей. Почему дети гарантированно получали все ужасное от обоих родителей? Не передать словами, что это означало для Лилит (а ведь в ее нежном возрасте еще далеко не все было видно и предсказуемо)! Или для бедного Максима! В его случае список остался бы неполным, так как Инес были известны не все изъяны, а именно: потные ноги и зуд, тонкие волосы и ломкие ногти, плоскостопие и косолапие, запах изо рта и мигрень, перхоть и бородавки, расширение вен и целлюлит, метеоризм и насморк. Вкупе с этим склонность к ожирению, слабая спина, дегенеративные крестовидные связки, а также тонкие губы, толстый нос, мясистые уши, короткая шея. Браво! И, как будто ему и так уже не досталось порядком, теперь его еще и крестили.

Это решение Соня и Крис приняли совсем недавно. Вернее, не так. Решение свалилось по воле Сони, с грохотом, как старое, тяжелое, гнилое дерево. Громко и вопреки привычно безмолвному, пассивному сопротивлению Криса. Он скорее принадлежал к тому типу людей, которые приковывали себя к рельсам или опять же к старым деревьям, но в этом случае он потерпел поражение. Первый раз идея, заставившая всех собраться здесь, у крестильной купели, возникла полгода назад, причем, надо сказать, в виде шутки. Инес с Марком и Соня с Крисом поехали вместе с детьми на день к морю. Конечно, на разных машинах, хотя они все могли бы с комфортом разместиться в старом микроавтобусе Марка, но Соня настояла на том, чтобы поехать на собственной машине — чтобы в случае чего ни от кого не зависеть.

— В случае чего? — спросила Инес. — Что же может случиться?

— Ну, вдруг что-нибудь с Максимом.

Инес не пришло в голову ничего такого, что могло бы произойти с Максимом, разве что он утонул бы, но и тогда отдельная машина не помогла бы, однако вслух она предпочла этого не говорить.

Был жаркий августовский день, тоже суббота, они приехали на пляж Санкт-Петер во время максимального отлива, море вдали слепило глаза и казалось плоским как лужа, а на прибрежных отмелях извивались меандром и сверкали струйки воды. Как только они вышли из машин, ветер сильно дал им по ушам, с таким шумом, что приходилось поворачиваться друг к другу и кричать, чтобы тебя услышали. Не замечая, как сильно уже печет солнце, они босиком побрели к морю; мужчины тащили детей и сумки-холодильники, женщины — пледы, одежду и подгузники. Пляжной палатки у них с собой не было, поэтому на пледе, который они наконец расстелили в приглянувшемся всем местечке, должны были сидеть хотя бы двое, чтобы тот не сдувало. Вышло так, что женщины сели, а мужчины с детьми, одетыми в гидрокостюмы, бросились в холодную воду. Марк, без сомнения, чувствовал себя в своей стихии, а Крис проявил себя с новой, чуть ли не озорной, стороны. Так и продолжалось, не считая двух коротких перерывов, когда мужчины и дети с удивительной скоростью опустошили холодильники. Поэтому у Сони и Инес было много времени, чтобы пообщаться, при этом они тесно придвинулись друг к другу, чтобы не кричать. В этой непривычной близости развернулся следующий разговор.

— Крис пьет все больше, — начала Соня, зарываясь пальцами ног в песок, так глубоко, что они застряли в иле.

Инес задумалась.

— Чаще или больше? — поинтересовалась она.

— Вообще-то все время, и безумно много. Он сутками пропадает. Я его всегда, рано или поздно, нахожу с бомжами в парке.

— С бомжами?

— Да, он просто к ним подсаживается. И говорит: «Разрешите представить, мать моего ребенка, моя дорогая: Соня. А это, Соня, Манни, Крикен и Фёдо. Дай им руку. Ну что, как дела, как жизнь?

— Что ты тут забыл?

Он пожимает плечами:

— Забыл.

— А домой ты пойти не хочешь?

— Не-а.

— Крис, пожалуйста.

— Позже, малыш. — При этом малыш он произносит так, что это звучит издевательски, он преувеличивает шипящие и говорит «малыш-ш-ш».

Несмотря на солнечные очки, Соня закрывала глаза рукой. Медленно она продолжала:

— Но больше всего меня волнует, что он уже две недели не ходит на терапию и не пьет таблетки.

— А ты не можешь незаметно подмешать их ему в еду?

— Они закончились, и он никак не соберется взять у врача новый рецепт.

— А ты не можешь...

— Ты не можешь — вот это я больше не могу слышать, я ведь делаю это годами! Я получаю для него рецепты, напоминаю ему о сеансах терапии, о том, что он должен принять таблетки, и тем не менее все становится только хуже.

— Понимаю.

— Нет, Инес, вряд ли ты понимаешь. Раньше это получалось, я круглые сутки заботилась о Крисе. Но с появлением Максима у меня просто больше нет такой возможности. К тому же Максим — ребенок, требующий ужасно много внимания.

Инес подумала: «Так тебе, пожалуй, хочется думать, Соня», — и сказала:

— Максим кажется мне совершенно нормальным ребенком.

— Нет, он похож на своего отца.

Инес молчала. Соня мрачно продолжила спустя какое-то время:

— Он полностью зациклен на мне и совсем теряется, стоит мне отойти или если его что-то смущает. У него просто нет опоры, он неумолимо падает. — Она тяжело вздохнула.

— Что же тут поделаешь? — спросила Инес.

— Боже мой, да, хорошо бы знать.

— Эй ты, поговори с нами! — потребовала Инес, откинув голову назад и глядя в небо.

— Думаешь, он ответит?

— Нет. Скорее нет. Но было бы здорово.

— Да, пожалуй. Что-то вроде: Приведите ко мне младенцев!

— Я думаю, это звучит так (низким голосом): Пустите детей приходить ко Мне, — поправила Инес, удивившись самой себе, что после столь долгого времени в ней еще дремлют знания Библии, — понимаю, ты бы превратила Максима в маленького христианина, и все было бы хорошо.

Это была лишь шутка, но шутка с последствиями. С того дня Соня то и дело задумывалась о крещении. Сначала, не рассказывая об этом Инес.

Прилив начался на удивление быстро, и, как странно, вода прибывала сразу с нескольких сторон. Они вскочили и поспешили уйти, забыв слюнявчик, шляпу от солнца и штопор. Кроме детей в защитных костюмах и панамах, все перегрелись на солнце, горело лицо (Инес) или спина была огненно-красной (Марк), перед глазами мелькали мушки (Крис) или навалилась тяжесть (Соня). Соня сердилась из-за покрывала для пикника, которое промокло, несмотря на их быстрые сборы. «До скорого, — сказала она. — Я хочу только домой. И Максим тоже». И они исчезли, на своей машине, Соня, Крис и Максим. В это время Инес и Марк с Лилит дальше наблюдали за приливом, с безопасной парковки, пока вода не достигла максимального уровня.

Заиграл орган, неожиданно и в полную мощь, так что Инес вздрогнула, а Лилит проснулась. У Магдалены завалился кадр, а бледное лицо Сони вытянулось в измученную гримасу. Она сама выбирала музыку и много раз проверяла, что произведения известны органисту, и он сыграет их, все в нужное время. Тем не менее Соня была уверена, что он самовольно изменил программу. Эта музыка подходит для похорон, но не для крещения же! Вины органиста здесь не было, он играл, как и было условлено, вторую часть органной сонаты ре мажор Мендельсона. При первом прослушивании она показалась Соне возвышенной, торжественной и величественной. «Andante con moto», — гласит указание Мендельсона, она перевела его как «спокойно, но с движением», сначала не поняла, но потом решила, что это полностью подходит для торжества. Теперь же каждый звук причинял ей страдания, и внутренне она извинялась перед Максимом, которого музыка, однако, ничуть не смущала.

Пастор поднял руки и велел Соне и Инес встать и выйти вперед. Время настало. Сердце Инес билось быстро и сильно, она ощутила отчетливый порыв к бегству. Но, стоило ей сделать первый шаг в сторону крестильной купели, держа Максима за руку, а пастору кивнуть ей, как все стало происходить само собой. Она улыбалась, она ободряюще пожимала Максиму руку, за несколько радостных шагов она достигла своей цели, крестильной купели, и обнаружила, что вблизи в упитанном ангеле вовсе не было ничего смешного, и он ничуть не был ни на кого похож. Его радостное лицо было неповторимым и ясным, как заря.

«Дорогая мама, дорогая крестная, сегодня вы привели вашего ребенка, чтобы он был окрещен во имя триединого Бога. Если вы обещаете рассказывать ему о Боге, прививать ему христианскую веру и помогать ему жить по-христиански в наше время, то ответьте: Да, с Божьей помощью!» С какой-то даже излишней поспешностью Инес ответила: «Да, с Божьей помощью!» Потом она подхватила Максима, легко, несмотря на его пятнадцать килограммов при слабом тонусе, и подняла его над купелью. И в этот миг открылся огромный мерцающий пузырь, в котором шел спектакль, спектакль из жизни Инес. Она увидела, как сидела в темной кладовке, она увидела Марка, своего мужа, на стремянке в кухне и Магдалену, которая встала со своего стула из-за обеденного стола, придвинула стул к кладовке, снова на него села и сказала сквозь дверь: «Добрый вечер вам от нас, как дела? Как там внутри погода? Настроение?» Короткая пауза. «К сожалению, ничего не слышно, связь сейчас очень плохая, момент, через пару секунд попробую еще раз». В ответ молчание. «Инес, это твоя свидетельница Магдалена, ты, может быть, помнишь, почти пять лет назад я была с тобой в загсе, где ты вышла замуж за незнакомца по имени Марк. Я просто обязана снова проверить, как там ваш брак и как поживают его участники. От твоего супруга я только что получила очень положительный отзыв, он в восторге от жизни с тобой и, конечно, от тебя самой, теперь твоя очередь. Пожалуйста, подумай и ответь по команде начали. Начали!» Инес: «Прости, я не знаю, все как-то исчезло». — «Исчезло? Ну хорошо: Я, Магдалена, договорилась с тобой, Инес, незадолго до твоей свадьбы выпить кофе. Мы виделись всего лишь второй раз. Ты сказала, что у тебя назначена встреча с ювелиром, ты должна передать ему пачку банкнот, а он тебе чек и кольца на пробу. — “Кольца на пробу? — переспросила я. — Что же ты будешь пробовать?” — “Я выхожу замуж, — ответила ты, — за мужчину, которого знаю не лучше, чем тебя. Мы познакомились две недели назад”. — “Понимаю, — сказала я, — это будет по-настоящему хорошо или совсем не сложится”. Ты рассмеялась. “Вот именно. И у меня еще нет свидетельницы. У тебя есть планы на третье июля?” — “Нет, — ответила я, — то есть, теперь уже есть!” Третье июля, это был изумительный день, признайся, уж это ты помнишь, были слезы, шампанское и купание в Эльбе. Ну а теперь, моя дорогая, ответь: по-настоящему хорошо или не сложилось?» И с этими словами Магдалена открыла дверь в кладовку и посмотрела Инес в глаза. И Инес ответила: «Да, я вспомнила. И, мне кажется, хорошо, спасибо». Зазвучал саундтрек, она встала, схватила Магдалену и закружилась с ней. Марк спустился со стремянки, отложил тряпку в сторону и достал с полки вино. «Спасибо, мне не надо, — сказала Магдалена, бросая взгляд на откупоренную бутылку, — у меня ужасно болит голова и мне нужно прилечь. За вас!» А Инес с Марком еще долго сидели, опустошили бутылку и наполнили свои сердца воспоминаниями, потому что за пять лет многое случилось, и — так им теперь казалось — это было только хорошее. Даже когда Инес незадолго до того, как пойти спать, еще раз посмотрела на потолок и почувствовала покалывание.

На этом месте пузырь лопнул, и Инес снова почувствовала такое же покалывание. В то же время Максим стал таким тяжелым у нее на руках, что ей показалось, будто она его вот-вот уронит. Она подняла глаза и посмотрела прямо в камеру, которую Магдалена всегда направляла на самое главное, как помнила Инес со времени своей свадьбы, а самым главным сейчас был Максим; его лоб пастор три раза окропил водой из маленького золотого черпачка ангела, произнося при этом слова: «Я крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа», и Инес почувствовала себя застигнутой врасплох глазом камеры и улыбнулась, сжав при этом зубы, потому что Максим становился все тяжелее, ее силы уменьшались, а покалывание становилось все более жгучим. Наконец пастор дал знак, что Максима можно опустить. Он вытер ему лоб и произнес над ним крестильную молитву, которую выбрала Соня, в то время как Инес обернулась к Марку и увидела, как он шепчет что-то на ухо Лилит, от чего малышка начала безудержно хихикать.

*

День крещения начался для Инес с отвратительного открытия — кухня все еще воняла красной капустой, и, хотя потолок сиял белизной, она только и ждала, что маленькие склизкие полоски упадут ей на голову, как клещи, и так же быстро и глубоко вопьются в кожу. Что касается погружения в такие фантазии, то здесь сама Инес была клещом, который, едва впившись, уже не мог выползти обратно. Только теперь Марк успел прийти на помощь. «Здесь воняет», — трезво заключил он и распахнул кухонное окно. «Кофе?» Инес кивнула: «Но сначала я пойду в душ». Пока она раздевалась, ей было слышно, как визжит и смеется Лилит в своей комнате, она явно уже давно проснулась, как и Магдалена, которая играла с ней и показывала ей привезенные подарки. Инес повернула кран до упора налево и подняла его до отказа. Горячая вода потекла по ее голове, пока она не перестала что-либо слышать, что-либо видеть и даже несколько мгновений что-либо думать.

*

День крещения начался для Магдалены с радостного открытия: головная боль исчезла. Она проскользнула в комнату Лилит и недолго наблюдала, как та спит, потом не удержалась и ущипнула ее за щеку, чтобы узнать, что она скажет о подарках. Лилит ошарашенно смотрела на Магдалену и не узнавала ее. Но когда Магдалена вручила ей подарки, малышка сказала: «Добрая фея, ты всегда должна быть здесь, обещай — не нарушай!» За завтраком, к которому Магдалена уже привела себя в порядок и нарядно оделась, она подчеркнула, что рада крещению, так редко выпадает случай сходить в церковь, при этом она ничего не любит слушать так, как органную музыку, ну или почти ничего, хотя возможность появляется, к сожалению, слишком редко. Есть и пить она тем не менее ничего не хотела, переживая за губную помаду и наряд, как она сообщила Инес, которая уже испугалась, что Магдалене нехорошо.

Перед собором, к которому они подъехали слишком рано, Магдалена позвонила Анди, своему мужу. «У меня все прекрасно, — сказала она, — голова ничем не забита». Какое-то время она слушала и затем чуть громче, чем следовало, повторила: «У меня все хорошо, слышишь, я в форме». Она убрала телефон и вытащила из сумки камеру, чтобы подготовиться к своей миссии.

*

День крещения начался для Сони с самых болезненных ощущений в голове, которые у нее когда-либо были. Сперва она пошла в ванную рядом с кухней, где завтракали свекор со свекровью и Максим. Ей было слышно, как свекор преувеличенно четко произносит: «клубничное варенье», в то время как она склонилась над унитазом, не находя в себе силы вызвать рвоту. Она также слышала, как Максим пытается повторить то, что говорил ему дедушка. Но тот был непреклонен. «Клуб-нич-ное ва-ренье!» то и дело доносилось сквозь отделанные плиткой стены. Вялая, отдавшаяся на растерзание боли, Соня застыла в надежде на облегчение, без малейшего представления о том, что бы это могло быть. «Клубничное варенье», — повторила она в какой-то момент, и это оказалось словно волшебным словом. Содержимое ее желудка быстрым, сильным потоком полилось в унитаз.

Крис тем временем стоял на террасе и курил, причем из-за холода — без рук. Дым шел прямо ему в глаза, по лицу текли слезы, и приходилось сжимать губы, чтобы не выронить сигарету, выдыхая дым, но зато он мог греть сжатые кулаки в карманах.

«Это ужасно», — сказал он, помогая Соне встать на ноги и кое-как умывая ее лицо. Она кивнула. Потом Крис на протяжении нескольких часов не произнес больше ни слова, но в этом не было ничего особенного. Они поехали на машине домой, где была подготовлена нарядная одежда, переоделись и, оставив машину, помчались в расположенную поблизости церковь, к которой они прибежали запыхавшись, но ровно в десять, как раз когда начали звонить колокола.

*

Лилит хихикала. Она уже не могла успокоиться, она смеялась, пока ее щеки не запылали и ей, несмотря на холод в церкви, не стало совсем жарко. Инес грелась от крестильной свечки, которую пастор зажег от пасхальной свечи и передал ей. Соня выглядела еще более бледной и нервно гладила Максима по голове вдоль сделанного по случаю праздника косого пробора, растерянно глядя в сторону колонны, у которой раньше стоял Крис. Криса не было. Он просто вышел. Как будто ища опору и все время соскальзывая, Сонина рука водила по гладким волосам Максима. Он принял это за знак и, сияя, махал толстыми ручками собравшимся, сразу двумя, в хорошем настроении, как и ангел, и с похожим самодовольством, а собравшиеся махали ему в ответ: бабушка Гитте, дедушка Хуго, крестная Инес с большой свечкой, дядя Марк с хихикающей Лилит и новая тетя Магдалена из-за своей камеры.

Магдалена надеялась, что все скоро закончится, уже несколько минут — и этого она теперь сама не могла понять — у нее снова сильно стучало в висках, вслед за чем, как правило, следовала хорошо знакомая головная боль; ее миссия постепенно становилась ей в тягость, ей хотелось сесть и не хватало свежего воздуха.

Наконец орган зазвучал в последний раз, торжественная точка в крещении была поставлена, собравшиеся были свободны. Они степенно выходили друг за другом наружу, на улицу. Соня уже подготовила маленькую речь для Криса, которую она бы ему сразу выдала, обнаружив его курящим перед церковью. Магдалена мечтала о кнопке быстрой перемотки вперед, чтобы ускорить процессию и поскорее выйти. Орган, который она вообще-то с таким удовольствием слушала, давил ей на душу, еще сильнее, чем головная боль. Инес предвкушала, как поднимет свою некрещеную дочь, подбросит ее в воздух, как они обе это любили, и будет потом кружиться с ней, пока у нее не закружится голова или они обе не упадут. Все были теперь снаружи, только Криса не было. Крис не стоял там и не курил. Криса просто больше не было.