Почти весь следующий день Хоуард провел на залитом солнцем лугу, тут же играли дети. Его щеки и подбородок обросли колючей щетиной и вызывали досадное ощущение неопрятности, но лучше не бриться, так безопаснее. Вообще же он чувствовал себя хорошо. Желанный отдых освежил его.

Хозяйка притащила ему из пыльного подвала старое плетеное кресло, протерла тряпкой; старик поблагодарил и удобно уселся. Дети окружили котенка Жожо и пичкали его молоком и всем, что он только соглашался съесть. Скоро котенок сбежал от них, вскарабкался к старику на колени и уснул.

Потом, как-то незаметно для себя, Хоуард занялся массовым изготовлением свистков, а дети стояли вокруг и следили за его работой.

По временам у изгороди появлялся маленький поляк Маржан, стоял и пытливо смотрел на всех, лицо его было непроницаемо. Хоуард заговорил с ним, позвал, предложил составить им компанию, но мальчик что-то пробормотал — его, мол, ждет работа — и застенчиво скрылся. Однако еще не раз возвращался и смотрел на играющих детей. Старик больше не тревожил его, не стоило торопить рождение дружбы.

Среди дня где-то на западе вдруг загремели оглушительные взрывы. С ними смешался треск зениток; дети прекратили игру и удивленно озирались. Потом откуда-то с поля неподалеку взлетели, словно куропатки, три одномоторных боевых самолета, промчались над ними на высоте около двух тысяч футов и, все набирая скорость и высоту, понеслись на запад.

— Это были бомбы, я-то знаю, — рассудительно сказал Ронни. — Сперва они воют — уи-и… а потом падают и взрываются — бум! Только это очень далеко, вот мы и не слышали воя.

— Уи-и… бум! — отозвалась Шейла.

За нею то же изобразил Пьер, и скоро все дети бегали кругами, подражая вою и грохоту бомбы.

А настоящие взрывы слышались реже, и скоро под летним солнцем все стихло.

— Это немцы кого-то бомбили, да, мистер Хоуард? — спросил Ронни.

— Да, наверно, — ответил старик. — Поди, подержи кору, пока я тут закреплю.

Он продолжал мастерить свистки, и дети забыли про бомбежку.

К концу дня вернулись Николь и Арвер. Оба были в грязи, ладонь девушки глубоко рассечена и кое-как перевязана. Хоуард был поражен ее видом.

— Дорогая моя, что случилось? Какая-то дорожная авария?

Она засмеялась не совсем естественным смехом.

— Это англичане, мсье, — сказала она. — Был воздушный налет. Среди дня, мы как раз были в Бресте. И меня ранили англичане, мсье.

Поспешно подошла мадам Арвер, принесла рюмку коньяку. Потом увела девушку на кухню. Хоуарда оставили на лугу, он сидел и смотрел на запад.

Дети едва ли наполовину поняли, что произошло.

— Это гадкие самолеты ранили Николь, да, мсье? — сказала Шейла.

— Да, — подтвердил старик. — Хорошие самолеты так не делают.

Девочке вполне довольно было такого объяснения.

— Наверно, это был очень, очень гадкий самолет, раз он ранил Николь.

Все с ней согласились.

— Гадкие самолеты немецкие, а хорошие — английские, — сказал Ронни.

Хоуард не стал объяснять, что тут все не так просто.

Потом из дому вышла Николь, очень бледная, с аккуратно забинтованной рукой. Мадам Арвер увела детей на кухню ужинать. Хоуард спросил Николь, что же с рукой.

— Пустяки, — сказала она. — Когда падают бомбы, из окон вылетают все стекла. Вот меня и ранило осколком.

— Я очень, очень огорчен.

Николь обернулась к нему.

— Никогда бы не поверила, что на улицах может быть столько стекла. Прямо горы. И пожары… всюду горят дома. И пыль, повсюду толстый слой пыли.

— Но как вы попали под бомбежку?

— Так уж вышло. Мы ездили на машине в Леконке, там позавтракали и повернули обратно. Когда проезжали через Брест, Аристид решил зайти в банк, а я хотела купить зубной порошок и еще кое-что… всякую мелочь. И пока Аристид был в банке, а я в магазине на Сиамской улице, это случилось.

— Что случилось? — спросил Хоуард.

Николь пожала плечами.

— Самолет промчался над самой крышей, совсем низко, даже видно было номер на фюзеляже, и по знакам на крыльях понятно, что это английский самолет. Он сделал круг над гаванью и сбросил бомбы около военного порта, а потом налетел еще один, и еще… очень много. По-моему, они бомбили немецкие суда. Но некоторые сбрасывали бомбы не сразу, а одну за другой, и несколько штук разорвались прямо в городе. Две бомбы попали в дома на Сиамской улице, три или четыре на улице Луи Пастера. А когда бомба попадает в дом, он весь разваливается, мсье, только и остается куча обломков, футов пять, не выше. И пожары, и тучи дыма, и пыль, и стекло… всюду стекло…

Короткое молчание.

— Много людей пострадало? — спросил наконец Хоуард.

— По-моему, очень много, — сказала Николь.

Старик был подавлен. Неужели же никак нельзя избежать подобных ошибок… Он безмерно огорчился за Николь и даже растерялся.

Немного погодя она сказала:

— Не расстраивайтесь из-за меня, мсье Хоуард. Право, со мной ничего страшного не случилось, и с Аристидом тоже. — Она коротко засмеялась. — Зато я, можно сказать, видела британскую авиацию в действии. Сколько месяцев я жаждала на это посмотреть.

Он покачал головой, не в силах что-либо сказать. Николь коснулась его руки.

— Много бомб упало в военный порт, — мягко сказала она. — Две или три попали не туда, куда надо, но это ведь не нарочно. Я думаю, немецким кораблям досталось. — И, помолчав, прибавила: — Я думаю, Джон был бы очень доволен.

— Да, — с усилием вымолвил Хоуард, — я полагаю, он был бы доволен.

Николь взяла его под руку.

— Пойдемте в гостиную, выпьем немножко перно, и я расскажу вам про Жан-Анри.

Они вошли в дом. Аристида там не было; Хоуард и девушка сели в гостиной. Старик по-прежнему был угнетен и расстроен; Николь налила ему перно, подбавила воды. Потом налила немного и себе.

— Так вот, о Жан-Анри, — сказала она. — Сам он не будет в этом участвовать. Аристид не допустит этого из-за Мари. Но в Леконке есть один молодой человек, Симон Фоке, он перевезет вас на лодке.

Сердце старика сильно забилось, но он только спросил:

— Сколько же лет этому молодому человеку?

Николь пожала плечами.

— Двадцать, а может быть, и двадцать два. Он голлист.

— Что это значит?

— В Англии при вашей армии находится такой генерал де Голль, один из наших молодых генералов. Во Франции его почти не знали, но теперь он готовится продолжать борьбу оттуда, из Англии. Наше правительство в Виши его не одобряет, но многие наши молодые люди хотят присоединиться к нему; кто бежит через Испанию, кто на лодках через Ла-Манш. Вот и Симон Фоке тоже хочет переплыть Ла-Манш, он рыбак и прекрасно управляет лодкой.

— Но немцы, безусловно, перережут все пути.

Она кивнула.

— Всякое регулярное сообщение давно прервано. Но на лодках пока еще разрешается рыбачить вдоль побережья и возле острова Уэссан. Надо будет что-то придумать.

— Где же он возьмет лодку? — спросил Хоуард.

— Аристид это устроил. Жан-Анри даст Симону одну свою ледку напрокат для рыбной ловли, а Симон ее украдет и сбежит в Англию. Жан-Анри сам заявит в полицию и немцам, что у него украли лодку. Но Аристид тайком ему заплатит. А вы, если у вас хватит денег, заплатите Аристиду.

Старик кивнул.

— Сколько нужно заплатить?

— Пять с половиной тысяч франков.

Хоуард задумался. Потом достал из кармана бумажник, открыл и со стариковской обстоятельностью стал изучать какую-то бумагу.

— У меня на аккредитиве осталось, как я понимаю, сорок фунтов, — сказал он. — Этого хватит?

— Думаю, что да. Аристид хочет получить с вас все, что только можно, ведь он крестьянин, мсье, понимаете. Но он хочет нам помочь и не станет из-за денег все портить.

— Если сорока фунтов недостаточно, я позабочусь, чтобы, когда война кончится, он получил сполна, — сказал Хоуард.

Они поговорили об этом еще немного. Потом Николь встала из-за стола.

— Надо пойти посмотреть, как укладывают детей. Мадам Арвер очень добра, но не годится бросать все на нее.

— Я тоже пойду, — сказал Хоуард. — Дети хорошо вели себя весь день, у меня не было с ними никаких хлопот.

Всех детей устроили на ночь в одной комнате, обеих девочек на кровати, трех мальчиков — на матрасе на полу, и укрыли грубыми одеялами. Фермерша как раз укутывала их, она приветливо улыбнулась Николь и старику и скрылась в кухне.

— Мое одеяло пахнет лошадью, — сказал Ронни.

Весьма вероятно, подумал Хоуард.

— Пожалуй, тебе всю ночь будет сниться, что ты катаешься верхом, — сказал он.

— Можно, я тоже покатаюсь верхом? — спросила Шейла.

— Если будешь очень послушная.

— А можно, мы теперь останемся здесь? — спросила Роза.

Николь присела на край кровати.

— Как же так? — сказала она. — Разве ты не хочешь поехать к папе в Лондон?

— Я думала, Лондон — город, — сказала Роза.

— Конечно. Очень большой город.

— Мне хочется жить в деревне, вот как здесь, — сказала Роза. — Тут совсем как в наших местах, где я раньше жила.

— Но мы же все едем в Лондон, — сказал Ронни.

— Не все, — сказал Хоуард. — Ты и Шейла будете жить в Оксфорде у вашей тети Маргарет.

— Вот как? А Роза тоже поедет к тете Маргарет?

— Нет. Роза будет жить со своим папой в Лондоне.

— А Пьер поедет к тете Маргарет? — спросила Шейла.

— Нет, — сказал Хоуард. — Пьер и Биллем поедут в Америку, там они будут жить у моей дочери. Ведь у меня есть взрослая дочь, старше, чем Николь, вы не знали? И у нее есть маленький сын.

Дети посмотрели недоверчиво.

— Как его зовут? — спросил наконец Ронни.

— Мартин, — сказал старик. — Ему столько же лет, сколько Пьеру.

Пьер широко раскрыл глаза:

— А вы с нами не поедете?

— Навряд ли, — сказал Хоуард. — У меня, наверно, будет работа в Англии.

У Пьера задрожали губы:

— И Роза не поедет?

Николь опустилась возле него на колени.

— В Америке будет славно, — ласково сказала она. — Там по вечерам горят огни, там нет затемнения, как у нас. Там не бросают бомбы и не стреляют в людей с самолетов. Там можно будет есть досыта, и много вкусного, и конфеты, как было раньше у нас. Ты станешь жить на острове Лонг-Айленд, в месте, которое называется Бухта, там у мадам Костелло большой дом. Там есть пони, ты будешь кататься верхом, и есть собаки, с ними можно подружиться, у нас тоже так было до войны, когда хватало еды и для собак. И ты научишься управлять парусной лодкой, и плавать, и нырять, как англичане и американцы, и удить рыбу просто для удовольствия. И не надо будет ничего бояться, потому что в Америке нет войны.

Пьер не сводил с нее глаз.

— А вы поедете со мной в Америку?

— Нет, Пьер, — тихо сказала Николь. — Я должна остаться здесь.

Углы его губ опустились.

— Я не хочу ехать один.

— Может быть, отец Розы захочет, чтобы она тоже поехала, — вмешался Хоуард. — Тогда она поедет с тобой. Ты был бы рад, правда?

— А можно, и мы с Ронни поедем, мсье Хоуард? — сказала Шейла. — Можно, мы все поедем с Пьером?

— Я подумаю, — сказал старик. — Может быть, ваша тетя Маргарет захочет, чтобы вы остались в Англии.

— А если не захочет, можно мы поедем с Пьером в Бухту? — спросил Ронни.

— Да, — сказал Хоуард. — Если она захочет отослать вас из Англии, вы все вместе поедете в Бухту.

— Вот это да! — в голосе мальчика не было и следа родственных чувств. — Хорошо бы она захотела нас отослать.

Наконец детей стало клонить ко сну; Хоуард с Николь спустились по лестнице и до ужина вышли в сад.

— Вам многое известно о доме моей дочери на Лонг-Айленде, мадемуазель, — сказал старик.

Николь улыбнулась.

— Джон мне много рассказывал, мсье. Он ведь там бывал, правда?

Хоуард кивнул.

— Он гостил у Инид в тридцать восьмом году. Он очень уважал ее мужа, Костелло.

— Он мне рассказал об этом как-то рано поутру, нам тогда не спалось, — сказала Николь. — Джон любил Америку. Он ведь был aviateur, понимаете, он любил их технику.

Не впервые старик с сомнением спросил себя, как провели они ту неделю в Париже.

— Джону поездка к сестре доставила большое удовольствие, — рассеянно сказал он. И прибавил озабоченно: — Меня немного тревожит Пьер. Я не собирался никого больше посылать в Америку, только его.

Николь кивнула.

— Он такая чуткая душа, этот малыш. Сначала он будет одинок и несчастлив, но потом привыкнет. Вот если бы и Роза могла поехать, было бы очень хорошо.

Хоуард внимательно посмотрел на девушку.

— Почему бы вам самой не поехать? — предложил он. — Это было бы лучше всего.

— Поехать в Америку? Это совершенно невозможно, мсье.

В сердце старика шевельнулся испуг.

— Но ведь в Англию вы поедете, Николь?

Она покачала головой.

— Нет, мсье. Я должна остаться во Франции.

Его захлестнуло горькое разочарование.

— Неужели, по-вашему, это разумно? Франция захвачена немцами, и, пока война не кончится, жизнь здесь будет очень тяжелая. Поедемте с нами в Англию, вы можете жить у меня в Эссексе или поехать с детьми в Америку. Так будет гораздо лучше, Николь.

— Но, мсье, не могу же я бросить маму.

Он поколебался.

— Попробуйте вызвать ее и увезти с нами. Во Франции будет очень трудно.

Николь покачала головой.

— Я знаю, нас ждет нелегкая жизнь. Но мама в Англии станет тосковать. Даже и я, пожалуй, стала бы тосковать… теперь.

— Разве вы уже бывали в Англии? — удивился Хоуард.

Опять она покачала головой.

— Мы сговорились, что я приеду в гости к Джону в октябре, когда он опять получит отпуск. Наверно, он хотел тогда побывать со мной у вас. А тут началась война, и не стало никаких отпусков… и ездить стало очень трудно. Мне не удалось получить визу.

— Поедемте в Англию теперь, — мягко попросил старик.

— Нет, мсье.

— Почему же нет?

— Вы-то сами поедете с детьми в Америку?

Теперь уже он покачал головой.

— И хотел бы поехать, но едва ли смогу. Вероятно, когда я вернусь на родину, для меня там найдется работа.

— Вот и я не могу оставить Францию, — сказала Николь.

Хоуард открыл было рот, готовый сказать, что это совсем не одно и то же, и не сказал. Николь, видно, угадала его мысли.

— Можно быть либо француженкой, либо англичанкой, — сказала она. — Нельзя быть сразу и тем и другим. Когда родина в беде, надо оставаться на родине и помогать ей, чем только можешь.

— Да, вы правы, — медленно промолвил Хоуард.

Но теперь ей нужно было все додумать и досказать.

— Если бы мы с Джоном… — она чуть запнулась. — Если бы мы поженились, я стала бы англичанкой, и тогда было бы по-другому. Но теперь мне уже не стать англичанкой. Одна я не научусь вашим обычаям и не сумею жить по-новому. Мое место здесь, я должна остаться дома. Вы меня понимаете?

— Понимаю, Николь. — Хоуард минуту помолчал. — С каждым днем я старею. Когда эта война кончится, мне, наверно, нелегко будет путешествовать. Вы приедете в Англию, погостите у меня хоть недолго? Хотя бы неделю-другую?

— Конечно, — сказала Николь. — Как только будет можно, я приеду.

Они молча ходили рядом по выгону. Потом Николь сказала:

— Теперь о подробностях переправы. Сегодня вечером Фоке возьмет в Леконке лодку и отправится ловить рыбу вверх по Шеналь, до самого Лефура. В Леконке он не вернется, а завтра вечером зайдет в Аберврак выгрузить рыбу, или достать наживку, или еще под каким-нибудь предлогом. В полночь он опять отчалит, и тогда вы уже должны быть у него в лодке, потому что он пойдет прямо в Англию. Полночь — крайний срок, когда он может отплыть, ему надо отойти подальше от французского берега, пока еще не рассвело.

— Где это Аберврак, мадемуазель? — спросил Хоуард. — Далеко отсюда?

Николь пожала плечами.

— Километров сорок, не больше. За ним, в четырех милях от берега, есть городок Ланнили. Завтра нам нужно отправиться туда.

— Много немцев в тех местах?

— Не знаю. Аристид старается выяснить, какая там обстановка, и что-нибудь для нас придумать.

По выгону к дому шел Маржан. Хоуард его окликнул; мальчик помялся, потом неуверенно подошел.

— Завтра мы отсюда уезжаем, Маржан, — сказал Хоуард. — Ты не раздумал, хочешь поехать с нами?

— В Америку?

— Сначала мы постараемся уехать в Англию. Если это удастся, я отошлю тебя в Америку вместе с Пьером и Виллемом, и ты будешь жить у моей дочери, пока не кончится война. Хочешь?

— Если я останусь у мсье Арвера, немцы найдут меня и заберут, — сказал мальчик на своем ломаном французском. — И тогда они меня тоже убьют, они убили маму, убьют отца, потому что мы евреи. Хорошо бы мне поехать с вами.

— Слушай внимательно, Маржан, — сказал старик. — Я не знаю, можно ли мне тебя взять. Может быть, по дороге к побережью мы встретимся с немцами; может быть, нам придется быть среди них, даже получать еду из их походной кухни. Если ты покажешь, что ненавидишь их, нас всех арестуют. Боюсь, не опасно ли тебя взять, вдруг это повредит Розе и Ронни, и Шейле, и Виллему, и маленькому Пьеру.

— Я вас не подведу, — сказал мальчик. — Сейчас мне лучше уехать в Америку, и я хочу уехать. Сейчас я сумею убить немца, только если очень повезет… даже если подползти к нему в темноте и зарезать острым ножом, меня схватят и убьют. А через несколько лет я смогу убивать их сотнями, потихоньку, на темных улицах. Так уж лучше подождать и научиться все делать как надо.

Хоуарду стало тошно.

— Сумеешь ты держать себя в руках, если рядом будут немцы? — спросил он.

— Я могу ждать годы, мсье, пока придет мое время, — сказал мальчик.

— Слушай, Маржан, — вмешалась Николь. — Понятно тебе, о чем говорит мсье? Если тебя схватят немцы, всех этих малышей, мальчиков и девочек, тоже схватят, и немцы сделают с ними то же, что и с тобой. С твоей стороны нечестно навлечь на них такое несчастье.

— Не бойтесь, — ответил Маржан. — Если вы меня возьмете, я буду тихий, и послушный, и вежливый. Надо все время хорошо себя вести, тогда они ничего не заподозрят. И в конце концов я им отплачу.

— Ну, хорошо, Маржан, — сказал Хоуард. — Утром мы отсюда уходим. Будь готов в дорогу. А сейчас иди поужинай и ложись спать.

Мальчик пошел к дому, Хоуард стоял и смотрел ему вслед.

— Одному богу ведомо, какая будет жизнь, когда кончится эта война, — сказал он с горечью.

— Не знаю, — сказала Николь. — Но, я думаю, то, что вы сейчас делаете, поможет всем нам. Уж конечно, вывезти этих детей из Европы — благо.

Вскоре их позвали на кухню ужинать. Потом Арвер пошел с ними в гостиную.

— Ну вот, — сказал он, — послушайте, что мне удалось устроить. — И, немного помолчав, продолжал: — В Ланнили полно немцев. Это в четырех милях от берега, а на самом берегу, в Абервраке и в Порсале их почти совсем нет. Передвижению в том краю они не мешают, и вот что я придумал. Не доезжая трех миль до Ланнили живет Кентен, фермер, завтра он отправляет удобрение рыбаку по фамилии Лудеак, шкиперу спасательной лодки в Абервраке, — у этого Лудеака есть и земля на холмах, для поля ему нужен навоз. Я все это уладил. Навоз пошлют на одноконной повозке. Вы будете править лошадью, мсье, мадемуазель и дети поедут с вами.

— Похоже, что дело верное, — сказал Хоуард. — Едва ли это покажется подозрительным.

Аристид окинул его взглядом.

— Только вам надо одеться похуже. Я достану что-нибудь подходящее.

— А как мы завтра ночью встретимся с Фоке? — спросила Николь.

— Завтра вечером, в девять часов, Фоке придет в кабачок на пристани. Прикинется, будто он под хмельком, и спросит «ангельского перно». Такого напитка нет. По этому вопросу вы его и узнаете. А дальше действуйте сами.

Хоуард кивнул.

— А как нам добраться до фермы Кентена?

— Я вас подвезу на своей машине. Его ферма — не доезжая Ланнили, так что это не опасно и никто ни о чем не спросит. Но там мне придется вас оставить. — Он с минуту подумал. — От Кентена выезжайте около пяти, не раньше. Тогда будет понятно, если вы попадете в Аберврак только вечером, когда уже стемнеет, и там, у Лудеака, заночуете.

— А как с Лудеаком и Кентеном, мсье? — спросила Николь. — Знают они, что мсье Хоуард с детьми хочет бежать из Франции?

— Не беспокойтесь, мадемуазель. По нынешним временам это не редкость. Они знают все, что хотели знать, и им заплачено. Это мои добрые друзья.

— Теперь я должен расплатиться с вами, мсье, — сказал Хоуард.

И они подсели к столу.

Немного погодя пошли спать; за этот день Хоуард отдохнул и теперь спал хорошо. Наутро он вышел к кофе, чувствуя себя лучше, чем все последние дни.

— Выедем после завтрака, — сказал Аристид. — Будет самое время. И вот что, мсье, я достал для вас одежду. Она вам не очень-то понравится, но иначе нельзя.

Да, этот костюм старику совсем не понравился. Грубая, очень грязная, вся в пятнах фланелевая рубаха, рваные синие холщовые штаны, грязная брезентовая куртка, которая некогда была ржаво-кирпичного цвета, и черная бретонская шляпа с обвисшими полями. Вполне под стать этому наряду были деревянные сабо, но тут старик решительно запротестовал, и Арвер дал ему пару отвратительных дырявых башмаков.

Хоуард уже несколько дней не брился. Когда он вошел в кухню, Николь весело улыбнулась.

— Очень хорошо, — сказала она. — Теперь, мсье Хоуард, вам бы еще повесить голову и немножко открыть рот… вот так. И ходить надо медленно, словно вы очень, очень старый. И очень глухой, и очень бестолковый. Я буду объясняться вместо вас.

Арвер обошел вокруг Хоуарда, придирчиво его осмотрел.

— Думаю, немцам тут не к чему придраться, — сказал он.

Все утро они старательно обдумывали, не надо ли еще как-то изменить свой облик. Николь осталась в том же черном платье, но Арвер заставил ее немного запачкать материю и надеть башмаки его жены, старые-престарые, на низком каблуке. Да еще голову и плечи девушка окутала шалью госпожи Арвер. В таком виде Николь тоже заслужила его одобрение.

Дети почти не нуждались в маскировке. Все утро они играли у пруда, где плавали утки, изрядно перепачкались, и на смотру стало ясно, что они и так хороши. Ронни и Биллем поминутно чесались, это довершало маскарад.

Сразу после завтрака двинулись в путь. Хоуард и Николь поблагодарили хозяйку за ее доброту; она принимала изъявления благодарности с кроткой глуповатой улыбкой. Потом все забрались в старый фургончик «дион», который Арвер держал на ферме, и выехали на дорогу.

— Мы поедем в таком поезде, где можно спать, мистер Хоуард? — спросил Ронни.

— Пока еще нет, — ответил старик. — Скоро мы вылезем из этой машины, попрощаемся с мсье Арвером, а потом покатаемся в тележке на лошади. И запомните, всем вам надо теперь говорить только по-французски.

— А почему только по-французски? — спросила Шейла. — Я хочу говорить по-английски, как раньше.

— Мы будем среди немцев, — терпеливо объяснила Николь. — Они не любят тех, кто говорит по-английски. И ты запомни, говорить надо только по-французски.

— Маржан говорит, немцы отрубили его маме руки, — сказала вдруг Роза.

— Не будем больше говорить о немцах, — мягко посоветовал Хоуард. — Скоро мы выйдем из машины, и дальше нас повезет лошадь. А как разговаривает лошадь? — спросил он Пьера.

— Не знаю, — застенчиво сказал малыш.

Роза наклонилась к нему:

— Да нет же, Пьер, конечно, ты знаешь:

Этой игры хватило на всю поездку через Ландерно, который они видели только мельком из задних окошек старого фургона, и еще на половину пути до Ланнили.

Скоро машина замедлила ход, свернула с дороги и, тряхнув седоков, остановилась. Арвер, сидя за рулем, круто обернулся.

— Приехали, — сказал он. — Выходите скорей, тут мешкать опасно.

Они отворили дверку фургона и вышли. И очутились на крохотном крестьянском дворике; домишко, сложенный из серого камня, был немногим больше батрацкой лачуги. После душного фургона отрадно дохнул в лицо свежий ветерок, напоенный солоноватым запахом моря. При виде серых каменных стен и освещенных ярким солнцем крыш Хоуарду показалось, будто он в Корнуоле.

Во дворе ждала повозка, до половины груженная навозом; заложенная в нее старая серая лошадь привязана к воротам. Кругом ни души.

— Поскорей, мсье, пока на дороге нет немцев, — сказал Арвер. — Вот повозка. Вам все ясно? Вы везете навоз Лудеаку, он живет на холме над Абервраком, в полумиле от порта. Там вы свалите груз; мадемуазель Ружерон должна завтра вернуть сюда повозку. Фоке в девять вечера будет ждать вас в кабачке. Он спросит «ангельский перно». Все ясно?

— Еще одно, — сказал старик. — Эта дорога ведет прямо в Ланнили?

— Конечно. — Арвер беспокойно оглянулся.

— Как нам проехать через Ланнили? Как найти дорогу оттуда на Аберврак?

Солнце жгло немилосердно, в небе ни облачка; к запаху навоза примешивался аромат цветущего шиповника. Арвер сказал:

— Эта дорога ведет прямиком к большой церкви посреди города. От церкви дорога сворачивает на запад, поезжайте по ней. На окраине она раздваивается, там еще реклама «Byrrh», от нее возьмете вправо. Оттуда до Аберврака семь километров.

— Я там когда-то проезжала, — сказала Николь. — Кажется, я знаю эту дорогу.

— Мне нельзя задерживаться, мадемуазель, — сказал Арвер. — И вам надо сейчас же отсюда уехать. — Потом обернулся к Хоуарду. — Вот все, что я мог для вас сделать, мсье. Желаю удачи. Может быть, еще встретимся в лучшие времена.

— Я буду очень рад случаю вновь поблагодарить вас за вашу доброту, — сказал Хоуард.

Арвер взялся за руль, старая машина задом выехала на дорогу и исчезла в белом облаке пыли. Хоуард огляделся по сторонам; в доме не заметно было никакого движения, он казался покинутым.

— Идите садитесь, — позвала Николь детей.

Биллем и Маржан взобрались на повозку; маленькие англичане, Пьер и Роза попятились. Ронни сказал нерешительно:

— Вы говорили, мы покатаемся, а разве в такой тележке катаются?

— Это навозная телега, — сказала Роза. — Не годится ездить в телеге с навозом, мадемуазель. Моя тетя очень рассердилась бы на меня.

— Ну а я поеду, — весело сказала Николь. — А ты, если хочешь, иди с мсье и помогай вести лошадь.

Она усадила остальных детей и села сама; повозка была нагружена только наполовину, впереди и по бокам можно было стоять или сидеть, места хватило для всех.

— Можно, я пойду с Розой и поведу лошадь? — попросил Пьер.

— Нет, Пьер, — сказала Николь, — ты маленький, а лошадь идет слишком быстро. Когда приедем, ты ее погладишь.

Хоуард отвязал поводья и вывел лошадь за ворота. И понурив голову, медленно, чуть ли не волоча ноги, побрел рядом с нею по дороге.

Через полтора часа добрались до окраины Ланнили. В повозке Николь неутомимо развлекала детей; порой сквозь размеренное постукиванье лошадиных копыт до старика доносились взрывы смеха. Роза легко ступала босыми ногами рядом с Хоуардом.

Им встречалось немало немецких машин. Порой повозку обгоняли военные грузовики, и Хоуард сворачивал вправо, давая им дорогу. Серолицые равнодушные солдаты тупо, без любопытства смотрели на них. Однажды навстречу промаршировали десятка три солдат под командой обер-лейтенанта; тот обвел их всех взглядом, но не окликнул. Никто не обращал на них особого внимания до самого Ланнили.

На окраине города их остановили. Тут было что-то вроде баррикады — дорогу перегородили два старых автомобиля, между ними оставался только узкий проход. Сонный часовой вышел на солнцепек и поднял руку. Хоуард придержал лошадь, бессмысленно поглядел на немца и, свесив голову, приоткрыв рот, пробормотал что-то невнятное. Из будки вышел Unteroffizier и оглядел путников.

— Куда вы это везете? — спросил он, коверкая французские слова.

Старик приподнял голову, приставил ладонь к уху.

— А?

Немец переспросил громче.

— Лудеак, — сказал старик. — Лудеак, за Абервраком.

Унтер-офицер посмотрел на Николь:

— И мадам тоже туда едет?

Николь улыбнулась ему и обняла Пьера за плечи.

— У малыша день рождения, — сказала она. — Не легко нынче устроить праздник. Но дядюшка поехал, и повозка не очень нагруженная, лошади не тяжело, так уж мы решили немножко прокатиться, порадовать ребятишек.

Старик покивал.

— В такие времена детей потешить не просто.

Унтер-офицер усмехнулся.

— Проезжайте, — сказал он лениво. — Поздравляю с днем рожденья.

Хоуард дернул вожжами, старая кляча тронулась, и они покатили по улице. Движения почти не было, отчасти потому, что французы старались не показываться, отчасти, должно быть, из-за жары. Некоторые дома были, по-видимому, заняты немцами; немецкие солдаты торчали у окон в комнатах с голыми стенами, чистили свое снаряжение — обычное занятие солдат во всем мире. Никто не обращал внимания на навозную телегу.

Среди города, подле высокой церкви, в тени платанов, расположились три танка и полдюжины грузовиков. На каком-то большом здании, выставленный из окна первого этажа, вяло мотался в знойном воздухе флаг со свастикой.

Медленно прошли через город, мимо домов, магазинов, мимо немецких офицеров и немецких солдат. На окраине, где дорога раздваивалась, взяли вправо, и последние дома остались позади. И вскоре в ложбине между полями старик увидел синее, подернутое дымкой море.

Сердце его забилось сильнее. Всю жизнь он любил море, не мог на него наглядеться, надышаться им. Эта туманная синева меж зеленых полей была для него словно частица родины; казалось, до Англии рукой подать. Быть может, завтра вечером он пересечет этот синий простор; он будет с детьми в Англии, в безопасности. Старик тяжело передвигал ноги, но сердце его горело одним желанием — вернуться домой.

Скоро Роза начала уставать; Хоуард остановил лошадь и помог девочке забраться в повозку. Николь уступила ей место и пошла рядом с ним.

— Вот и море, — сказала она. — Теперь вам уже недалеко, мсье.

— Недалеко, — повторил он.

— Вы рады?

Хоуард сбоку поглядел на нее.

— Я был бы очень, очень рад, если бы не одно обстоятельство. Я хотел бы, чтобы вы поехали с нами. Поедемте?

Она покачала головой.

— Нет, мсье.

Некоторое время шли молча. Наконец Хоуард сказал:

— Не могу выразить, как я вам благодарен за все, что вы для нас сделали.

— Для меня сделано больше, — сказала Николь.

— То есть как? — удивился старик.

— Когда вы к нам пришли, мне было очень, очень плохо. Даже не знаю, как вам объяснить.

И опять шли молча под палящим солнцем. Потом Николь сказала просто:

— Я очень любила Джона. Больше всего на свете я хотела быть англичанкой, и так бы и вышло, если бы не война. Потому что мы решили пожениться. Вы бы очень рассердились?

Хоуард покачал головой.

— Я был бы вам рад. Вы разве не знаете?

— Теперь знаю. А тогда я вас ужасно боялась. Мы бы успели обвенчаться, но я была очень глупая и все тянула. — Короткое молчание. — А потом Джон… Джона убили. Да и все с тех пор пошло плохо. Немцы заставили нас отступить, бельгийцы сложили оружие, и англичане бежали из Дюнкерка и оставили Францию сражаться в одиночестве. Потом все газеты и радио стали говорить гадости об англичанах, что они предатели, что они никогда и не думали сражаться заодно с нами. Это ужасно, мсье.

— И вы поверили? — негромко спросил старик.

— Вы не представляете, как я была несчастна, — сказала Николь.

— А теперь? Вы все еще этому верите?

— Я верю, что мне нечего стыдиться моей любви к Джону, — был ответ. — Я думаю, если бы мы поженились и я стала бы англичанкой, я была бы счастлива до самой смерти… Эта мысль очень дорога мне, мсье. Долгое время она была омрачена, отравлена сомнениями. Теперь мне опять это ясно, я вернула то, что утратила. И уже никогда не потеряю.

Они одолели небольшой подъем и вышли к реке; она огибала кучку домов, — это и был Аберврак, — и среди зубчатых скалистых берегов текла дальше, к морю.

— Вот он, Аберврак, — сказала девушка. — Ваши странствия подходят к концу, мсье Хоуард.

Потом они долго вели лошадь молча — по дороге к самой воде и дальше, вдоль берега, мимо цементной фабрики, мимо крошечной деревушки, мимо спасательной станции и маленькой пристани. У пристани стоял немецкий торпедный катер, по-видимому, с неисправными двигателями: средняя часть палубы была снята и лежала на пристани возле грузовика — походной мастерской; вокруг хлопотали люди в комбинезонах. По пристани слонялись несколько немецких солдат, курили и наблюдали за работой.

Путники миновали кабачок и снова вышли в поле. Потом дорога, окаймленная густым шиповником, пошла в гору и привела их к маленькой ферме Лудеака.

У ворот их встретил крестьянин в рыжей парусиновой куртке.

— От Кентена, — сказал Хоуард.

Тот кивнул и указал на навозную кучу во дворе.

— Свалите это сюда и уходите поскорей. Желаю удачи, только нельзя вам задерживаться.

— Мы прекрасно это понимаем.

Он сразу ушел в дом, больше они его не видели. Вечерело, было уже около восьми. Детей сняли с повозки и заставили лошадь попятиться до места, где надо было свалить навоз; там повозку наклонили, и Хоуард стал скидывать груз лопатой. Через четверть часа с этой работой было покончено.

— У нас еще времени вдоволь, — сказала Николь. — Пожалуй, стоит зайти в estaminet, может быть, достанем кофе и хлеба с маслом детям на ужин.

Хоуард согласился. Они уселись в пустую повозку, и он тронул лошадь; выехали со двора и направились к деревушке. С поворота дороги перед ними открылся вход в гавань, солнечную и синюю в мягком вечернем свете. Между выступающими с двух сторон зубчатыми скалами виднелась рыбачья лодка под темно-коричневым парусом, она приближалась; слабо донесся стук мотора.

Хоуард взглянул на Николь.

— Фоке, — сказал он.

Она кивнула.

— Да, наверно.

Подошли к деревушке. Возле кабачка, под равнодушными взглядами немецких солдат, слезли с повозки; Хоуард привязал поводья старой клячи к изгороди.

— Это торпедный катер? — спросил Ронни по-французски. — Можно, мы пойдем посмотрим?

— Не сейчас, — ответила Николь. — Сейчас мы будем ужинать.

— А что будет на ужин?

Они вошли в кабачок. Несколько рыбаков, стоявших у стойки, внимательно их оглядели; Хоуарду показалось, что они с первого взгляда догадались, кто он такой. Он повел детей к столу в углу комнаты, подальше от посетителей. Николь прошла на кухню поговорить с хозяйкой об ужине.

Ужин скоро появился — хлеб, масло, кофе для детей, красное вино пополам с водой для Николь и старика. Они ели, ощущая на себе взгляды посетителей у стойки, и лишь изредка говорили два-три слова детям, помогая им справиться с едой. Хоуарду казалось, настала самая роковая минута их путешествия; впервые он опасался, что его видят насквозь. Время еле ползло, надо было еще дождаться девяти.

Покончив с едой, дети стали беспокойнее. Необходимо было как-то дотянуть до девяти часов, Ронни заерзал на стуле.

— Можно, мы пойдем посмотрим море? — спросил он.

Лучше уж было отпустить их, чем опять привлекать внимание окружающих.

— Идите, — сказал Хоуард. — Можете выйти за дверь и постоять у ограды. Но дальше не ходите.

Шейла пошла с братом; другие дети смирно сидели на своих местах. Хоуард спросил еще бутылку некрепкого красного вина.

Было десять минут десятого, когда в кабачок ввалился широкоплечий молодой парень в кирпично-красном рыбацком плаще и резиновых сапогах. Похоже, он успел уже посетить два-три конкурирующих заведения: по дороге к стойке его шатало. Он обвел всех в кабачке быстрым взглядом, словно лучом прожектора.

— Эй! — потребовал он. — Дайте мне ангельского пер но и к черту sales Bodies.

— Потише. Немцы рядом, — сказал кто-то у стойки.

Девушка за стойкой наморщила лоб.

— Ангельского перно? Вы, конечно, шутите? Обыкновенное перно для мсье.

— У вас что, нету ангельского перно? — сказал парень.

— Нет, мсье. Я о таком и не слыхала никогда.

Новый посетитель не ответил; одной рукой он ухватился за стойку и пошатывался. Хоуард встал и подошел к нему.

— Может быть, выпьете с нами стаканчик красного?

— Идет! — Парень откачнулся от стойки и пошел с ним к столу.

— Позвольте вас познакомить, — тихо сказал Хоуард. — Это моя невестка, мадемуазель Николь Ружерон.

Молодой рыбак уставился на него.

— Мадемуазель невестка? Выражайтесь поаккуратней, — сказал он еле слышно. — Помалкивайте, говорить буду я.

Он шлепнулся на стул рядом с ними. Хоуард налил ему вина, парень долил стакан водой и выпил. И сказал тихо:

— Вот какое дело. Моя лодка у пристани, но тут я не могу взять вас на борт, рядом немцы. Дождитесь темноты, потом тропинкой пройдете к Коровьему маяку, это автоматический маяк на скалах, за полмили отсюда, теперь он не действует. Там я вас встречу с лодкой.

— Понимаю, — сказал Хоуард. — Как нам выйти отсюда на тропинку?

Фоке стал объяснять. Хоуард сидел спиной к входной двери, напротив Николь. Слушая объяснения Фоке, он нечаянно взглянул на девушку — лицо ее застыло, в глазах тревога.

— Мсье… — начала она и умолкла.

Позади него раздались тяжелые шаги и какие-то немецкие слова. Хоуард круто повернулся на стуле, повернулся и молодой француз, его сосед. И оба увидели германского солдата с винтовкой. Рядом с ним стоял один из механиков с того торпедного катера у пристани, в грязном синем комбинезоне.

Эта секунда навсегда врезалась в память старика. В глубине у стойки напряженно застыли рыбаки; девушка, вытиравшая стакан, так и замерла с салфеткой в руке.

Заговорил человек в комбинезоне. Он говорил по-английски с акцентом, то ли немецким, то ли американским.

— Отвечайте, — сказал он. — Сколько вас тут англичан?

Никто не ответил.

— Ладно, — сказал человек в комбинезоне. — Пойдем-ка все в караулку, потолкуем с Feldwebel. Да чтоб не дурить, не то вам будет худо.

И кое-как повторил то же самое по-французски.