На другое утро, в воскресенье, все в доме Холмсов поднялись бодрые, в отличном настроении, не то что неделю назад, когда капитана Тауэрса принимали здесь впервые. Накануне легли довольно рано, не как в тот раз, когда всех взбудоражила шумная вечеринка. За завтраком Мэри спросила гостя, не хочет ли он пойти в церковь, ей все казалось — чем меньше времени он будет в доме, тем меньше опасность, что Дженнифер заразится корью.

— Я рад бы пойти, если только это не помешает вашим планам, — ответил Тауэрс.

— Ничуть не помешает, — сказала Мэри. — Делайте все, что хотите. Я думаю, не выпить ли нам сегодня чаю в клубе, но, может быть, вам приятней заняться чем-нибудь, еще.

Он покачал, головой.

— С удовольствием опять бы поплавал. Но сегодня вечером, хотя бы после ужина, я должен вернуться на «Скорпион».

— А вам нельзя остаться до завтрашнего утра?

Зная, как она беспокоится из-за кори, он покачал головой:

— Мне надо быть на месте сегодня вечером.

Сразу после завтрака он вышел в сад покурить, пускай Мэри поменьше тревожится. Мойра помогла хозяйке вымыть посуду, а потом вышла и увидела его, он сидел в шезлонге, глядел на залив. Она села рядом.

— Вы и правда собираетесь в церковь? — спросила она.

— Правда.

— Можно, я пойду с вами?

Он повернулся к ней, посмотрел удивленно.

— Ну разумеется. А вы постоянно ходите в церковь?

Мойра улыбнулась.

— Даже не раз в сто лет, — призналась она. — Может, и напрасно. Если б ходила, возможно, пила бы поменьше.

Тауэрс призадумался.

— Может быть, и так, — сказал он неуверенно. — Не знаю, насколько одно с другим связано.

— А вам правда не приятней пойти одному?

— Нет, отчего же. Я совсем не против вашего общества.

И они пошли, а в это время Питер Холмс разворачивал в саду шланг: пока солнце не слишком жаркое, надо полить цветы. Немного погодя из дому вышла Мэри.

— Где Мойра? — спросила она.

— Пошла с капитаном в церковь.

— Мойра — в церковь?

Муж широко улыбнулся.

— Хочешь верь, хочешь не верь, но она пошла не куда-нибудь, а в церковь.

Мэри постояла, помолчала.

— Надеюсь, все сойдет благополучно, — сказала она наконец.

— А почему бы нет? Он парень стоящий, и Мойра тоже не так плоха, когда узнаешь ее поближе. Может, они даже поженятся.

Мэри покачала головой.

— Как-то странно это. Надеюсь, все сойдет благополучно, — повторила она.

— В общем, не наше это дело, — заметил Питер. — По теперешним временам, престранного и непонятного творится больше чем достаточно.

И он продолжал поливку, а Мэри принялась бродить взад-вперед по саду. Потом сказала:

— Я вот все думаю, Питер. Как по-твоему, нельзя ли спилить эти два дерева?

Он подошел, посмотрел.

— Надо будет спросить хозяина участка. А чем они тебе мешают?

— У нас слишком мало места для овощей, — сказала Мэри. — А в лавках они теперь ужасно дорогие. Если бы спилить эти деревья и вырубить часть мимозы, мы бы разбили огород, вот отсюда и досюда. Если выращивать овощи самим, мы бы наверняка сэкономили почти фунт в неделю. И потом, это даже развлечение.

Питер подошел и повнимательней оглядел деревья.

— Я вполне мог бы их спилить, и получился бы неплохой запас дров, — сказал он. — Конечно, они будут слишком сырые, этой зимой гореть не станут. Придется на год отложить. Одна закавыка — выкорчевать пни. Это, знаешь, работенка непростая.

— Их ведь только два, — убеждала Мэри. — И я могу помочь, буду отщипывать по кусочку, пока ты в рейсе. Если б нам этой зимой от них избавиться и перекопать землю, весной я бы все засадила, и на лето у нас будут свои овощи… и горох, и фасоль. И кабачки. Я сделаю кабачковую икру.

— Прекрасная мысль. — Питер окинул оба дерева сверху донизу оценивающим взглядом. — Они не такие уж большие. А без них лучше будет той сосне.

— И еще я хочу вон там посадить цветковый эвкалипт. Летом будет так красиво.

— Он зацветет только лет через пять, — сказал Питер.

— Ну и пусть. Цветущий эвкалипт на фоне синего моря — такая красота. И нам будет видно его из окна спальни.

Питеру представилось огромное дерево, блистающее алыми цветами под блистающим солнцем, на фоне темно-синего неба.

— Да, все просто ахнут, когда оно зацветет, — сказал он. — А где ты хочешь его посадить? Здесь?

— Чуть в стороне, вот здесь. Когда оно вырастет большое, мы поставим в его тени скамейку вместо этого остролиста. — И Мэри прибавила: — Пока тебя не было, я заглянула в питомник Уилсона. У него есть очень славные маленькие саженцы цветкового эвкалипта, и всего по десять долларов шесть центов штука. Как ты думаешь, можно нам уже осенью посадить одно деревце?

— Они очень нежные, — сказал Питер. — По-моему, лучше посадить два совсем рядышком, тогда если одно и захиреет, другое приживется. И года через два хилое уберем.

— Беда в том, что хилые никто не убирает, — заметила Мэри.

Они продолжали увлеченно строить планы для своего сада на десять лет вперед, и утро пролетело незаметно. За этим занятием и застали их, возвратясь из церкви, Мойра с Дуайтом и призваны были в советники — как лучше разбить огород? Потом чета Холмс ушла в дом — муж за выпивкой, жена — накрывать стол к обеду.

Мойра посмотрела на американца.

— Кто тут рехнулся? Они или я? — сказала она вполголоса.

— Почему вы так говорите?

— Да ведь через полгода здесь их уже не будет. И меня не будет. И вас. Ни к чему им будут через год никакие огороды.

Несколько минут Дуайт молчал, смотрел на синеву моря, на плавный изгиб берега.

— Ну и что? — сказал он наконец. — Может быть, они в это не верят. А может быть, думают, что можно взять все это с собой, куда-то, где они окажутся потом, не знаю. — Он опять помолчал. — Главное, им нравится строить планы, рисовать себе свой будущий сад. И смотрите не отравите им эту радость, не вздумайте говорить, что они рехнулись.

— Не стану. — Теперь умолкла она, докончила не сразу: — Никто из нас по-настоящему не верит, что это случится. С кем, с кем, но не с нами. Так или иначе, на этом все рехнулись.

— Вы совершенно правы! — горячо подтвердил Дуайт.

Конец разговору положило появление спиртного, а затем и обед. После обеда, одержимая страхом перед корью, Мэри спровадила мужчин в сад и принялась с помощью Мойры мыть посуду. Питер и Дуайт, сидя в шезлонгах, пили кофе, и Питер спросил:

— Вы ничего не слыхали насчет нового задания, сэр?

Американец испытующе посмотрел на него.

— Ни слова. А вы?

— Ничего определенного. На том совещании с главным консультантом по научной части было кое-что, и меня это насторожило.

— А что именно было сказано?

— Вроде «Скорпион» хотят снабдить какой-то особенной радиоустановкой направленного действия. Вы ничего такого не слыхали?

Дуайт покачал головой.

— Как будто у нас нет радио.

— Эта штука должна с очень высокой точностью брать пеленг. Может быть, когда мы идем с погружением ниже перископа. Тогда ведь нельзя точно взять пеленг?

— С нашей теперешней аппаратурой нельзя. А для чего нам дают новую?

— Не знаю. В повестке совещания ничего про это не было. Просто один из ученых сболтнул лишнее.

— Хотят, чтобы мы проследили какие-то радиосигналы?

— Право слово, не знаю, сэр. Нас спросили, нельзя ли детектор радиации перенести на передний перископ, а на заднем установить эту новую штуковину. И Джон Осборн сказал, он считает, наверняка можно, только ему надо обговорить это с вами.

— Правильно. На передний перископ можно перенести. Я подумал было, что им нужны оба.

— Навряд ли, сэр. По-моему, они хотят новую машинку пристроить на задний перископ, на место детектора радиации.

Американец пристально разглядывал дымок своей сигареты. Потом произнес коротко:

— Сиэтл.

— Как вы сказали, сэр?

— Сиэтл. Откуда-то со стороны Сиэтла доходили радиосигналы. Вы не знаете, они и сейчас еще доходят?

Питер недоуменно покачал головой.

— Никогда про это не слыхал. По-вашему, кто-то там еще работает на радиостанции?

Капитан пожал плечами.

— Возможно. Но этот человек не умеет обращаться с передатчиком. Иногда доходят сразу несколько сигналов, иногда можно ясно разобрать одно слово. А чаще всего просто каша, невнятица, такое мог бы выстукивать играющий ребенок.

— И передача идет непрерывно?

Дуайт покачал головой.

— Не думаю. Сигналы выходят в эфир когда как, от случая к случаю. Я знаю, что их ловят всегда на одной и той же волне. По крайней мере, так было до Рождества. С тех пор я об этом больше не Слышал.

— Но ведь это значит, что там кто-то остался жив, — сказал офицер связи.

— Все может быть, хотя… радиопередача требует энергии, а значит, надо пустить в ход мотор. И мощный мотор, раз энергии хватает для передачи чуть ли не вокруг света. Но… не знаю, не знаю. Если уж кто-то способен такое соорудить и пустить в ход… неужели он не знает азбуки Морзе. Пусть бы передавал всего два слова в минуту, но глядя в справочник, наверняка бы разобрался.

— И по-вашему, туда мы и пойдем?

— Возможно. Когда мы в октябре возвращались из похода, от нас, среди прочего, хотели получить сведения о Сиэтле. Спрашивали обо всем, что только нам известно о радиостанциях Соединенных Штатов.

— И вы могли что-нибудь сообщить?

Дуайт покачал головой.

— Только о передачах с военных кораблей. Очень мало вестей о воздушном флоте и армии. По сути, молчат гражданские радиостанции. На западном побережье радио как не бывало.

Во второй половине дня, оставив Мэри с малышкой дома, они пошли на пляж и искупались.

Потом все трое лежали на теплом песке, и Мойра спросила:

— Дуайт, а где сейчас «Меч-рыба»? Идет сюда?

— Этого я не слышал, — ответил Тауэрс. — В последний раз мне говорили, что она в Монтевидео.

— Она может объявиться здесь в любую минуту, — вставил Питер Холмс. — Радиус действия у нее достаточный.

Американец кивнул.

— Да, верно. Возможно, в один прекрасный день ее пошлют сюда с почтой или с пассажирами. К примеру, с дипломатами.

— А где это Монтевидео? — спросила Мойра. — Полагается знать, но я не знаю.

— В Уругвае, на восточной стороне Южной Америки, — пояснил Дуайт. — Если смотреть по карте — в нижнем конце Уругвая.

— А мне казалось, вы говорили, что «Меч-рыба» в Рио-де-Жанейро. Это разве не Бразилия?

Он кивнул.

— То было во время ее рейса в Северную Атлантику. Тогда она базировалась в Рио. А потом они спустились южнее, в Уругвай.

— Из-за радиации?

— Угу.

— Я не знал, что уже и туда докатилось, — сказал Питер. — Хотя вполне возможно. По, радио ничего не сообщали. Это ведь у самого тропика Козерога, верно?

— Да, — подтвердил Дуайт. — Как Рокхемптон.

— А до Рокхемптона уже докатилось? — спросила Мойра.

— Этого я не слыхал, — сказал Питер. — Сегодня утром по радио сообщили, что докатилось до Солсбери, в Южной Родезии. По-моему, это немного севернее.

— По-моему тоже, — подтвердил капитан. — Солсбери находится в глубине материка, возможно, отсюда и разница. Ведь все остальные места, о которых мы говорили, — на побережье.

— А вот Элис-Спрингс почти на самом тропике?

— Кажется, да. Не знаю. Но, конечно, тоже в глубине материка.

— Значит, по берегу все это движется быстрей, чем по суше?

Дуайт покачал головой.

— Не знаю. Не думаю, чтобы уже нашлись какие-то доказательства — быстрей распространяется радиация на суше или медленнее.

Питер засмеялся.

— К тому времени, когда докатится до нас, ученые это узнают. И смогут нацарапать свои выводы на стекле.

Мойра подняла брови:

— Нацарапать на стекле?

— А ты разве эту шуточку не слыхала?

Она покачала головой.

— Джон Осборн рассказал мне вчера, — пояснил Питер. — Кое-кто из ученых усердно записывает для истории, что с нами стряслось. Они вырезают записи на стеклянных брусках. Выцарапывают на стекле, потом как-то там приваривают сверху второй такой брусок, и запись оказывается в середке.

Дуайт приподнялся на локте, с любопытством повернулся к Питеру.

— В первый раз слышу. А что они станут делать с этими брусками?

— Уложат на вершине горы Костюшко. Это самый высокий пик во всей Австралии. Если Земля когда-нибудь опять станет обитаемой, новые жители наверняка рано или поздно туда поднимутся. Пик очень высокий, но не недоступен.

— Вот это да! И они всерьез этим занимаются?

— Так говорит Джон. Они там на вершине устроили бетонное хранилище. Вроде как в египетских пирамидах.

— А длинные, эти записи? — спросила Мойра.

— Не знаю. Едва ли тут много напишешь. Правда, они берут еще и страницы из книг. Вмуровывают их между пластинами толстого стекла.

— Но ведь те, кто будет после нас… — начала Мойра. — Они не сумеют прочитать нашу писанину. Вдруг это будут… животные.

— Да уж наверно им придется нелегко. Учиться читать с самого начала. Кот на картинке и рядом по буквам: К-О-Т, и прочее в этом духе. Джон говорит, записи пока примерно до этого и довели. — Он помолчал. — Наверно, это тоже полезно, — задумчиво докончил он. — Чтоб ученые мужи не нашли себе занятия похуже.

— Картинка с кошкой тем, новым, не поможет, — заметила Мойра. — Ведь никаких кошек не останется. Они не будут знать, что такое кошка.

— Пожалуй, лучше нарисовать рыбу, — сказал Дуайт. — Р-Ы-Б-А. Или, допустим, чайка.

— Чем дальше, тем длинней и трудней слово. — Мойра обернулась к Питеру, спросила с любопытством: — А какие книги они сохраняют? Про то, как делать кобальтовую бомбу?

— Боже упаси! — Все трое засмеялись. — Не знаю, что они там надумали. По-моему, для начала очень подошла бы Британская энциклопедия, да уж больно велика. Нет, право, не знаю. Пожалуй, знает Джон Осборн — или может узнать.

— Праздное любопытство, — заявила Мойра. — Нам с вами от этого ни тепло ни холодно. — Она в притворном ужасе воззрилась на Питера. — Только не говори, что они сохранят хоть одну газету. Этого я не вынесу!

— Ну, не думаю, — был ответ. — Не настолько они сумасшедшие.

Дуайт сел на песке.

— Обидно, зря пропадает такая теплая вода. По-моему, надо искупаться.

Мойра встала.

— Не пропадать же добру, — поддержала она. — Воспользуемся случаем, пока не поздно.

Питер зевнул:

— Валяйте, наслаждайтесь теплой водичкой. А я понаслаждаюсь солнышком.

Он остался лежать на песке, а Мойра с Дуайтом вошли в воду. Поплыли рядом.

— Вы отличный пловец, да? — спросила она.

Дуайт ответил не сразу.

— Я много плавал, когда был помоложе. Один раз участвовал в состязаниях — наша Академия против Уэст-Пойнта.

Мойра кивнула.

— Я и подозревала что-то в этом роде. А теперь вы много плаваете?

Дуайт покачал головой.

— Только не на состязаниях. Это приходится очень быстро бросить, разве что у тебя куча свободного времени и можно вдоволь тренироваться. — Он засмеялся. — Мне кажется, с тех пор, как я был мальчишкой, вода стала холоднее. Не здесь, конечно. В Мистике.

— Вы и родились в Мистике?

Он покачал головой.

— Я родом с Лонг-Айлендского пролива, но не из Мистика. Мой родной город называется. Уэстпорт. Мой отец там был врачом. В первую мировую войну служил хирургом на флоте, а потом стал практиковать в Уэстпорте.

— Это тоже на побережье?

Дуайт кивнул.

— Плаваешь, ходишь под парусом, ловишь рыбу. Так я и жил мальчишкой.

— Сколько вам лет, Дуайт?

— Тридцать три. А вам?

— Какой бестактный вопрос! Двадцать четыре, — ответила Мойра. И, помолчав, спросила: — А Шейрон тоже из Уэстпорта?

— В каком-то смысле. Ее отец — адвокат в Нью-Йорке, живет на 84-й Западной улице, недалеко от Центрального парка. А в Уэстпорте у них дача.

— Значит, там вы и познакомились.

Он кивнул.

— Еще детьми.

— Наверно, вы поженились совсем молодыми.

— Как только кончили учиться. Мне исполнилось двадцать два, меня назначили лейтенантом на «Франклин». Шейрон было девятнадцать; она так и не окончила колледж. Мы больше чем за год до того решили, что поженимся. Когда наши родные увидели, что мы не передумаем, они собрались вместе и порешили — лучше уж на первых порах нам помочь. — Дуайт помолчал, докончил негромко: — Отец Шейрон очень по-доброму к нам отнесся. Мы бы и еще ждали, пока не заработали как-нибудь хоть немного денег, но родные решили — ни ей, ни мне это вовсе ни к чему. И дали нам пожениться.

— Помогали деньгами?

— Ну да. Нам нужна была помощь только года четыре, а потом умерла одна тетушка, а я получил повышение, и мы стали на ноги.

Они доплыли до конца причала, вылезли из воды и посидели, греясь-на солнышке. Потом вернулись на пляж к Питеру, посидели с ним, выкурили по сигарете и пошли переодеваться. Вновь сошлись на пляже, держа туфли в руках, неторопливо сушили ноги на солнце, отряхивались от песка. Потом Дуайт стал надевать носки.

— Это ж надо — разгуливать в таких носках! — сказала Мойра.

Дуайт глянул на свои ноги.

— Это только на пальцах, — заметил он. — Снаружи не видно.

— И не только на пальцах! — Мойра перегнулась, взялась за его ступню. — Где-то я видела еще. Да вот же, пятка снизу вся дырявая!

— Все равно не видно, когда я в ботинках.

— Разве вам никто не штопает носки?

— В последнее время большую часть команды «Сиднея» уволили, — пояснил Тауэрс. — Мою койку еще заправляют, но у вестового теперь слишком много дел, ему не до того, чтобы штопать мне носки. Да на корабле и раньше не очень с этим справлялись. Иногда я сам штопаю. А чаще просто выбрасываю рваные носки и покупаю новые.

— И пуговицы на рубашке у вас не хватает.

— Это тоже не видно, — невозмутимо ответил Дуайт. — Она же внизу, под поясом.

— По-моему, вы просто позорите флот, — заявила Мойра. — Знаю я, что сказал бы адмирал, если б увидал вас в таком виде. Он бы сказал, что «Скорпиону» требуется другой капитан.

— Он ничего такого не увидит, — был ответ. — Разве что заставит меня снять штаны.

— Разговор сворачивает не в ту сторону, — сказала Мойра. — Сколько пар носков у вас в таком состоянии?

— Понятия не имею. Я давным-давно не разбирался в ящике с бельем.

— Отдайте их мне, я их возьму домой, и заштопаю.

Дуайт быстро взглянул на нее.

— Очень великодушное предложение. Но незачем штопать мои носки. Все равно мне пора купить новые. Эти уже никуда не годятся.

— А разве можно купить новые? — спросила Мойра. — Папа не смог. Он говорит, их больше нет в продаже, и еще очень многого тоже не найти. Ему и носовых платков не удалось купить.

— Да, верно, — поддержал Питер. — В последний раз я тоже не достал подходящих носков. Нашел огромные, на несколько размеров больше, чем надо.

— А вы в последнее время пробовали купить новые носки? — допытывалась Мойра у Тауэрса.

— Вообще-то нет. В последний раз покупал, помнится, зимой.

Питер зевнул.

— Дайте ей, пускай она вам заштопает, сэр. Найти новые задачка-не из легких.

— Ну, если так, был бы весьма признателен. Но вам вовсе незачем за это браться, — сказал Дуайт Мойре. — Я и сам справлюсь. — Он усмехнулся. — Представьте себе, я умею штопать носки. И очень даже недурно.

Мойра презрительно фыркнула:

— Примерно так же, как я умею управлять подлодкой. Лучше свяжите-ка в узелок все, что у вас есть рваного, и отдайте мне. И эту рубашку тоже. Пуговица у вас сохранилась?

— Кажется, я ее потерял.

— Надо быть поосторожнее. Когда отрывается пуговица, ее нельзя выкидывать.

— Если вы будете так со мной разговаривать, я и правда все, что набралось, отдам вам в починку, — пригрозил Дуайт. — Я вас завалю всякой рванью.

— Вот теперь пошел серьезный разговор. Я так и думала, что у вас много чего припрятано. Уложите-ка все это в сундук или в два и переправьте их мне.

— У меня и правда много всего набралось.

— Так я и знала. Если окажется слишком много, я спихну часть маме, а она наверно раздаст нашим дамам по всей округе. Адмирал Хартмен — наш ближайший сосед, мама наверно отдаст леди Хартмен в починку ваши кальсоны.

Дуайт изобразил на лице ужас:

— Вот тогда «Скорпиону» и правда понадобится новый капитан.

— Мы начинаем повторяться, — заявила Мойра. — Отдайте мне все, что у вас надо штопать и латать, и я попробую одеть вас, как подобает морскому офицеру.

— Ладно. Куда прикажете все это доставить?

Мойра чуть подумала.

— Вы ведь сейчас в отпуску?

— Более или менее. У нас больше десяти дней свободных, но мне так много не полагается. Капитану надо держаться поближе к своему кораблю, по крайней мере он сам так думает.

— Наверно, корабль только выиграл бы, держись капитан подальше. Привезите мне все в Бервик и поживите у нас денька два. Умеете вы править волом в упряжке?

— Никогда еще не приходилось, — сказал Дуайт. — Могу попробовать.

Мойра испытующе оглядела его.

— Пожалуй, у вас получится. Если уж вы командуете подводной лодкой, пожалуй, вам можно доверить одного из наших волов. Папа недавно завел ломовую лошадь по имени Принц, но к Принцу он вас едва ли подпустит. А править волом, пожалуй, позволит.

— Я согласен, — кротко промолвил Дуайт. — А что надо делать с волом?

— Разбрасывать по полю навоз. Коровьи лепешки. Запрягают вола, и он тянет борону по траве. А вы идете рядом и ведете вола за повод. И еще у вас есть палка, чтоб его погонять. Очень мирное, отдохновенное занятие. Полезно для нервной системы.

— Не сомневаюсь, — сказал Дуайт. — А для чего это? В смысле — для чего нужна такая работа?

— Улучшает пастбище. Если оставить навоз где попало, трава растет грубая, пучками, и скот ее не ест. А если боронить, на следующий год пастбище получается вдвое лучше. Папа очень следит, чтобы каждый участок боронили, как только скот оттуда перегонят. Раньше у нас борону тянул трактор. А теперь впрягаем вола.

— Так ваш отец заботится о том, чтобы на следующий год у него были хорошие пастбища?

— Вот именно, — решительно сказала Мойра. — Только ничего такого не говорите. В хорошем хозяйстве всегда боронят выгоны, а мой отец хороший хозяин.

— Я и не собирался ничего такого говорить. Сколько акров на ферме вашего отца?

— Около пятисот. Мы разводим коров энгеской породы и овец.

— Овец разводите ради шерсти?

— Да.

— А когда снимают шерсть? Я никогда не видел, как стригут овец.

— Обычно мы стрижем в октябре, — сказала Мойра. — Но папа беспокоится, говорит, если мы отложим до октября, в этом году стрижка сорвется. Он думает поторопиться и стричь в августе.

— Это разумно, — серьезно сказал Дуайт. Наклонился, надел ботинки. — Давненько я не бывал на ферме. Если вы меня стерпите, я приехал бы к вам на денек-другой. Надеюсь, не так, так эдак я сумею пригодиться в хозяйстве.

— На этот счет не беспокойтесь, — сказала Мойра. — Папа уж постарается пристроить вас к делу. Еще одна пара мужских рук на ферме для него просто подарок.

Дуайт улыбнулся:

— И вы правда не против, чтобы я привез все, что надо штопать и латать?

— Только попробуйте явиться с двумя жалкими парами носков и уверять, будто ваша пижама в идеальном порядке — я вам вовек не прощу. И потом, леди Хартмен мечтает починить ваши кальсоны. Она пока об этом не подозревает, но это чистая правда.

— Придется поверить вам на слово.

В этот вечер Мойра отвезла Дуайта на станцию в своей тележке. И на прощанье сказала:

— Буду ждать вас во вторник днем на Бервикской станции. Если сможете, дайте мне знать по телефону, каким поездом приедете. Если не сможете позвонить, я буду там ждать часов с четырех.

Он кивнул.

— Я позвоню. Так вы всерьез хотите, чтоб я привез все в починку?

— Если не привезете, вовек вам не прощу.

— Хорошо. — Дуайт запнулся, докончил нерешительно: — Пока вы доедете до дому, уже стемнеет. Будьте осторожны.

Мойра улыбнулась:

— Ничего со мной не случится. До вторника. Спокойной ночи, Дуайт.

— Спокойной ночи, — вымолвил он, словно вдруг охрипнув.

Мойра покатила прочь. Тауэрс стоял и смотрел вслед, пока ее тележка не скрылась за поворотом.

Было уже десять вечера, когда Мойра въехала на задворки усадьбы Дэвидсонов. Ее отец услыхал топот копыт, вышел и помог ей распрячь лошадь и завести тележку в сарай. Пока они в полутьме заталкивали ее под крышу, Мойра сказала:

— Я пригласила к нам дня на два Дуайта Тауэрса. Он приедет во вторник.

— Сюда, к нам? — удивленно переспросил отец.

— Да. У них там отпуск перед каким-то новым походом. Ты ведь не против?

— Конечно, нет. Лишь бы ему тут не было скучно. Чем ты станешь его занимать с утра до вечера?

— Я ему сказала, что он может править волом на выгонах. Он не белоручка.

— Вот если бы кто-нибудь помог мне заготовить силос, — сказал отец.

— Ну, я думаю, он и это сумеет. В конце концов, если уж он управляет атомной подводной лодкой, так неужели не научится работать лопатой.

Они вошли в дом. Позже в этот вечер мистер Дэвидсон сказал жене, какого надо ждать гостя. Новость произвела надлежащее впечатление.

— По-твоему, за этим что-то кроется? — спросила жена.

— Не знаю, — был ответ. — Ей-то он наверняка нравится.

— После того молодого Форреста, помнишь, перед войной, у нее не было постоянных поклонников.

Муж кивнул.

— Форреста помню. Всегда был о нем невысокого мнения. Хорошо, что из этого ничего не вышло.

— Просто она любила разъезжать на его шикарной машине, — заметила мать Мойры. — Сомневаюсь, чтобы он был ей так уж мил.

— А у этого подводная лодка, — подсказал отец. — Пожалуй, и с ним то же самое.

— Но он не может носиться в ней по дорогам со скоростью девяносто миль в час, — заметила мать и, подумав, прибавила: — Правда, теперь он, наверно, овдовел.

Муж кивнул.

— Все говорят, он человек очень порядочный.

— Надеюсь, из этого выйдет толк, — вздохнула мать. — Как бы я хотела, чтоб она остепенилась, вышла бы счастливо замуж, пошли бы дети…

— Если ты хочешь на все это поглядеть, придется ей поторопиться, — заметил отец.

— О, господи, я все забываю. Но ты же понимаешь, про что я.

Тауэрс приехал во вторник; Мойра встретила его с тележкой, в которую заложена была серая кобылка. Он вышел из вагона, огляделся, вдохнул теплую душистую свежесть.

— А славные у вас тут места, — сказал он. — В какой стороне ваша ферма?

Мойра показала на север.

— Вон там, до нее около трех миль.

— На тех холмах?

— Не на самом верху. Только немного подняться.

Дуайт закинул свой чемодан в коляску, затолкал под сиденье.

— И это все, что вы привезли? — строго спросила Мойра.

— Вот именно. Полно всякой рвани.

— Тут много не уместится. Уж наверно у вас куда больше такого, что надо чинить.

— Ошибаетесь. Я привез все как есть. Честное слово.

— Надеюсь, вы меня не обманываете.

Они уселись и покатили к Бервику. И через минуту у Дуайта вырвалось:

— Вон там бук! И еще один!

Мойра посмотрела на него с любопытством.

— Здесь их много растет. В горах, наверху, вероятно, холоднее.

Дуайт как завороженный смотрел на деревья по обе стороны дороги.

— А вот дуб, да какой огромный. Кажется, я никогда такого высоченного не видал. А там клены! Послушайте, эта дорога — точь-в-точь как в каком-нибудь городке в Штатах!

— Правда? — переспросила Мойра. — В Штатах тоже так?

— В точности. Здесь у вас все деревья те же, что в северном полушарии. До сих пор где я ни бывал в Австралии, везде растут только эвкалипты да мимоза.

— Вам тяжело смотреть на буки и дубы?

— Нет, почему же. Опять увидеть наши северные деревья — радость.

— Вокруг нашей фермы их полно, — сказала Мойра.

Они проехали через деревню, пересекли заброшенное асфальтовое шоссе и двинулись по дороге к Харкауэю. Вскоре дорога пошла в гору; лошадь, напрягаясь, замедлила шаг, видно было, хомут давит ей шею.

— Тут нам надо идти пешком, — сказала Мойра.

Они вылезли из тележки и пошли в гору, лошадь вели под уздцы. После духоты верфей и жары в стальных корабельных корпусах Дуайт наслаждался самим здешним воздухом, свежим, прохладным дыханьем листвы. Он снял куртку, положил в тележку, расстегнул ворот рубашки. Чем выше они поднимались, тем шире распахивался простор, открылась равнина до самого Филиппова залива, за десять миль отсюда. Они продолжали путь еще полчаса — на ровных местах в тележке, на крутых подъемах пешком. И вскоре вступили в край округлых, как волны, холмов, там и сям виднелись уютные фермы, аккуратные выгоны, а между ними островки кустарника и множество деревьев.

— Какая вы счастливая, что живете не в городе, — сказал Дуайт.

Мойра вскинула на него глаза.

— Мы тоже любим наши края. Но, конечно, тут, в глуши, скука смертная.

Он остановился и стал среди дороги, оглядывая приветливый мирный край, вольный широкий простор.

— Кажется, никогда я не видел местности красивее, — сказал он.

— Разве здесь красиво? — спросила Мойра. — Так же красиво, как в Америке и в Англии?

— Ну конечно. Англию я знаю не так хорошо. Мне говорили, что там есть места сказочной прелести. В Соединенных Штатах сколько угодно милых уголков, но вот такого я нигде не встречал. Нет, здесь очень красиво, с какой страной ни сравни.

— Я рада, что вы так говорите. Понимаете, мне здесь нравится, но ведь я ничего другого и не видала. Почему-то воображаешь, будто в Америке или в Англии гораздо лучше. Будто для Австралии здесь недурно, но это еще ничего не значит.

Дуайт покачал головой.

— Вы неправы, детка. Здесь очень хорошо по любым меркам и на самый взыскательный вкус.

Подъем кончился. Мойра взялась за вожжи и повернула в ворота. Недлинная подъездная дорожка, обсаженная соснами, привела к одноэтажному деревянному дому — дом был большой, белый, за ним виднелись разные хозяйственные постройки, тоже белые. По всему фасаду и по одной стороне дома шла широкая, частью застекленная веранда. Коляска миновала дом и въехала во двор фермы.

— Прошу прощенья, что ввожу вас в дом с черного хода, — сказала девушка, — но серая нипочем не остановится раньше, раз уж она почуяла конюшню.

Работник по имени Лу, единственный оставшийся на ферме, подошел помочь ей с лошадью, навстречу прибывшим вышел отец Мойры. Она всех перезнакомила, лошадь и тележку передали на попечение Лу и пошли в дом представить гостя хозяйке. А позже все собрались на веранде, посидели при теплом свете вечернего солнца, выпили понемножку перед вечерней трапезой. С веранды открывалась мирная картина — луга и кустарники на мягко круглящихся холмах, а далеко внизу, за деревьями, равнинная ширь. И опять Дуайт заговорил о красоте здешних мест.

— Да, у нас тут славно, — заметила миссис Дэвидсон. — Но никакого сравнения с Англией. В Англии — вот где красиво.

— Вы родились в Англии? — спросил американец.

— Я? Нет. Я коренная австралийка. Мой дед приехал в Сидней давным-давно, но он не из каторжников. А потом он обзавелся землей в Риверайне. Кое-кто из наших родных и сейчас там живет. — Она помедлила, вспоминая. — Я только один раз побывала в Англии. Мы съездили и туда и на континент в 1948 году, после второй мировой войны. Тогда Англия нам показалась очень красивой. Но теперь, наверно, многое изменилось.

Потом Мойра с матерью пошли готовить чай, а Дуайт остался на веранде с ее отцом. Тот сказал:

— Позвольте предложить вам еще виски.

— Спасибо, с удовольствием выпью.

Было тепло и уютно сидеть в мягком предзакатном свете со стаканчиком виски. Немного погодя фермер сказал:

— Мойра нам говорила, вы на днях плавали на север.

Капитан кивнул.

— Да, но мы мало что узнали.

— Она так и сказала.

— Стоя у берега, в перископ очень мало можно увидеть, — пояснил Дуайт. — Другое дело, если б там были развалины от бомбежки или что-нибудь в этом роде. А так с виду все осталось по-прежнему. Только люди там больше не живут.

— Очень сильная радиоактивность?

Дуайт кивнул.

— Конечно, чем дальше на север, тем хуже. Когда мы были у Кэрнса, там человек еще мог бы прожить несколько дней. В порту Дарвин столько никто бы не протянул.

— А когда вы были возле Кэрнса?

— Почти две недели назад.

— Надо думать, сейчас там еще хуже.

— Вероятно. Как я понимаю, радиация усиливается неуклонно день ото дня. В конце концов, разумеется, уровень будет один и тот же на всей Земле.

— Говорят, как и прежде, что до нас дойдет в сентябре.

— Думаю, правильно говорят. Это распространяется равномерно по всему свету. Похоже, все города, расположенные на одной широте, она поражает в одно и то же время.

— По радио сообщали, дошло уже до Рокхемптона.

— Я тоже слышал, — подтвердил капитан. — И до Элис Спрингс. Надвигается равномерно по широтам.

Хозяин дома хмуро улыбнулся.

— Что толку маяться этими мыслями. Выпейте еще виски.

— Спасибо, пока больше не хочется.

Мистер Дэвидсон налил себе еще немного.

— Во всяком случае, наш черед придет после всех.

— Видимо, так, — сказал Дуайт. — Если все будет как сейчас, Кейптаун выйдет из строя немного раньше Сиднея, примерно в одно время с Монтевидео. И тогда в Африке и в Южной Америке ничего не останется. Из больших городов Мельбурн — самый южный в мире, так что мы будем почти последними. — Он с минуту подумал. — Возможно, немного дольше протянет большая часть Новой Зеландии и, конечно, Тасмания. Пожалуй, еще недели две-три. Не знаю, есть ли кто-нибудь в Антарктиде. Если есть, они, вероятно, проживут подольше.

— Но из больших городов Мельбурн будет последний?

— Сейчас похоже на то.

Помолчали.

— Что вы станете делать? — спросил наконец фермер. — Пойдете на своей лодке дальше?

— Я еще не решил, — медленно произнес Тауэрс. — Может быть, мне и не придется решать. Я подчиняюсь старшему по чину, капитану Шоу, он сейчас в Брисбене. Он едва ли оттуда двинется, потому что его корабль двинуться с места не может. Возможно, он передаст мне какой-нибудь приказ. Не знаю.

— А будь ваша воля, вы бы отсюда ушли?

— Я еще не решил, — повторил капитан. — Много ли на этом выиграешь? Почти сорок процентов моей команды нашли себе девушек в Мельбурне, а некоторые и женились. Допустим, я направлюсь в Хобарт. Женщин я не могу взять на борт, никаким другим способом им туда не добраться, а если бы и добрались, им негде там жить. Мне кажется, было бы жестоко на последние считанные дни разлучать такие пары, разве что от моряков это потребуется по долгу службы. — Он поднял голову, усмехнулся. — Подозреваю, что они бы все равно не послушались. Большинство скорее всего дезертирует.

— Я тоже так думаю. Скорее всего для них женщины окажутся важнее службы.

Американец кивнул.

— Вполне разумно. Так какой смысл отдавать приказ, если знаешь, что его не выполнят.

— А без этих людей ваша лодка не может выйти в море?

— В общем, может, но только в короткий рейс. До Хобарта недалеко, часов шесть-семь ходу. Туда можно дойти с командой всего в двенадцать человек, даже меньше. При такой нехватке людей мы не станем погружаться и не сможем идти долго. Но если и дойдем до Хобарта или даже до Новой Зеландии, скажем, в Крайстчерч, без полной команды лодка ни к чему не пригодна, мы не сможем действовать. — Тауэрс докончил не сразу: — Мы будем просто беженцами.

Опять помолчали.

— Я еще вот чему удивляюсь, — сказал наконец фермер. — Почему так мало беженцев. Очень мало приезжих с севера. Из Кэрнса, из Таунсвила, вообще из тех мест.

— Вот как? — переспросил капитан. — Но ведь в Мельбурне и устроиться негде, койки свободной не найдешь.

— Я знаю, люди приезжали. Но можно было ждать куда больше.

— Наверно, радио подействовало, — сказал Дуайт. — Как-никак, речи премьер-министра поддерживали спокойствие. На «Эй-Би-Си» молодцы, говорили людям чистую правду. Да и что за радость — ну, уедешь, бросишь дом, поживешь месяц или два в палатке или в машине, а потом все равно тебя и здесь настигнет то же самое.

— Может, вы и правы, — сказал фермер. — Я слыхал, некоторые пожили так неделю-другую, а потом уехали обратно в Квинсленд. Только, по-моему, тут и еще одно. Думается, никто по-настоящему не верит, что это случится — мол, с кем другим, только не со мной, — до последнего не верят, покуда сами не заболеют. А тогда уж не хватает пороху, легче остаться дома и будь что будет. От этой болезни, когда прихватит, уже ведь не излечишься, верно?

— Сомневаюсь. По-моему, вылечиться можно, если уехать туда, где нет радиации, и попасть в больницу, где тебя станут правильно лечить. Сейчас в Мельбурне довольно много таких пациентов с севера.

— Первый раз слышу.

— Понятно. Об этом по радио не сообщают. Да и что они выиграли? Только получат опять то же самое в сентябре.

— Весело, что и говорить. Может, выпьете еще?

— Спасибо, не откажусь. — Тауэрс поднялся и налил себе виски. — Знаете, вот я уже привык к этой мысли, и теперь мне кажется, так даже лучше. Мы ведь все смертны, все умрем, кто раньше, кто позже. Беда была, что человек к смерти не готов, ведь не знаешь, когда придет твой час. Ну, а теперь мы знаем, и никуда не денешься. Мне это вроде даже приятно. Приятно думать: до конца августа я крепок и здоров, а потом — вернулся домой. Мне это больше по душе, чем тянуть хилому и хворому от семидесяти до девяноста.

— Вы военный моряк, офицер. Наверно, вам такие мысли привычнее.

— А вы хотите уехать? — спросил капитан. — Когда подойдет ближе, куда-нибудь переберетесь? В Тасманию?

— Я-то? Бросить ферму? Нет уж. Когда оно придет, я его встречу здесь, на этой самой веранде, в этом кресле, со стаканчиком виски в руке. Или в собственной постели. Свой дом я не брошу.

— Мне кажется, теперь, когда люди поняли, что этого не миновать, почти все так и рассуждают.

Солнце заходило, а они все сидели на веранде, пока не вышла Мойра и не позвала к столу.

— Допивайте виски и пойдемте за промокашкой, если вы еще держитесь на ногах, — заявила она.

— Как ты разговариваешь с нашим гостем? — упрекнул отец.

— Я знаю нашего гостя куда лучше, чем ты, папочка. Он в каждый кабачок сворачивает, не оттащишь.

— Скорее это ему тебя от выпивки никак не оттащить.

И они вошли в дом.

То были два мирных, отдохновенных дня для Дуайта Тауэрса. Он передал миссис Дэвидсон и Мойре солидный узел, они разобрали белье и носки и принялись за починку. Каждый день, с рассвета и до сумерек, он помогал Дэвидсону на ферме. Его посвятили в искусство содержать в чистоте овец, забрасывать лопатой силос в тачку и развозить по выгонам; долгими часами он ходил рядом с волом по залитым солнечными лучами пастбищам. Благотворная перемена после жизни взаперти в подводной лодке или на корабле; по вечерам он ложился рано, спал крепким сном и со свежими силами встречал новый день.

В последнее утро, после завтрака, Мойра застала его на пороге чулана — боковушки рядом с прачечной; боковушка теперь служила складом для старых чемоданов, гладильных досок, резиновых сапог и прочего хлама. Дуайт стоял у отворенной двери, курил и смотрел на вещи, сложенные внутри.

— Когда в доме уборка, мы сюда сваливаем всякое барахло и обещаем себе отправить его на распродажу старья. А потом забываем.

Дуайт улыбнулся:

— У нас тоже есть такой чулан, только в нем не так много всего. Может быть, потому, что мы не очень долго прожили на одном месте. — Он все еще с любопытством разглядывал содержимое чулана, потом спросил: — А чей там трехколесный велосипед?

— Мой.

— Вы, наверно, были совсем маленькая, когда на нем катались.

Мойра мельком глянула на велосипед.

— Теперь он кажется крохотным, да? Наверно, мне тогда было года четыре или пять.

— А вот «кузнечик»! — Дуайт дотянулся, вытащил из кучи хлама детский тренажер, скрипучая пружина и подножка рыжие от ржавчины. — Сто лет я их не видал. Одно время у нас в Америке детвора просто помешалась на этих «кузнечиках».

— У нас их одно время забросили, а потом они опять вошли в моду, — сказала Мойра. — Сейчас очень многие ребятишки на них скачут.

— Сколько вам было лет, когда вы на нем прыгали?

Мойра подумала, вспоминая.

— Это было после трехколесного велосипеда, после самоката, но до настоящего велосипеда, двухколесного. Наверно, мне тогда было около семи.

Дуайт все не выпускал из рук тренажер.

— Думаю, самый подходящий возраст. А они сейчас продаются?

— Наверно. Ребятишки на них скачут.

Дуайт положил «кузнечик».

— В Штатах я их уже много лет не видал. Как вы сказали, все зависит от моды. — Он огляделся. — А ходули чьи?

— Были моего брата, потом перешли ко мне. Эту сломала я.

— Значит, он старше вас?

Мойра кивнула.

— На два года… на два с половиной.

— Он сейчас в Австралии?

— Нет. Он в Англии.

Дуайт наклонил голову: ничего путного тут не скажешь.

— Ходули, я вижу, высокие, — заметил он. — Тогда вы, наверно, стали постарше.

— Да, наверно, мне было лет десять — одиннадцать.

— Лыжи. — Он на глазок прикинул размер. — А это еще позже.

— Да, на лыжах я стала ходить только с шестнадцати. А эти мне служили до самой войны. Правда, под конец стали чуть коротковаты. А та, другая пара — Дональда.

Дуайт продолжал разглядывать беспорядочную смесь вещей, заполнявших чулан.

— Смотрите-ка, водные лыжи!

Мойра кивнула.

— Мы и сейчас на них катаемся… вернее сказать, катались, пока не началась война. — И не сразу прибавила: — Раньше мы проводили летние каникулы на Баруонском мысу. Мама каждый год снимала там дачу… — Она помолчала, вспоминая приветливый домик, и рядом площадки для гольфа, и теплый песок пляжа, и свежесть, что обдает лицо, когда мчишься вслед за моторкой в облаке пенных брызг. — А вот этой деревянной лопаткой я строила замки из песка, когда была совсем маленькая…

Дуайт улыбнулся ей.

— Занятно это — смотреть на чужие игрушки и представлять себе, как кто выглядел в детстве. Я прямо вижу, как вы в семь лет скакали на этом «кузнечике».

— И ужасная была злючка. — Мойра постояла в раздумье, глядя на дверь чулана, и сказала негромко: — Я нипочем не позволяла маме отдавать кому-нибудь мои игрушки. Говорила — пускай они достанутся моим детям. А теперь у меня детей не будет.

— Очень печально. Но так уж оно получилось, — сказал Дуайт. И затворил дверь, оставляя за нею столько милых сердцу надежд. — Пожалуй, еще до вечера мне надо вернуться на «Скорпион», поглядеть, не затонул ли он на своей стоянке. Не знаете, когда будет дневной поезд?

— Не знаю, но можно позвонить на станцию и спросить. А вам нельзя остаться еще на один день?

— Я бы и рад, детка, но это не годится. У меня на столе наверняка скопилась куча бумаг, и они требуют внимания.

— Насчет поезда я узнаю. А что вы будете делать сегодня утром?

— Я обещал вашему отцу доборонить выгон на косогоре.

— Мне надо еще примерно с час крутиться по дому. А потом я бы походила с вами.

— Буду рад. Ваш вол отменный труженик, но с ним много не поговоришь.

После обеда Тауэрсу отдали его тщательно починенные вещички. Он поблагодарил Дэвидсонов за их доброту, уложил чемодан, и Мойра отвезла его на станцию. В Национальной галерее открыта была выставка австралийской духовной живописи; они условились пойти туда, пока выставка не закрылась: Дуайт Мойре позвонит. И вот он в поезде, возвращается в Мельбурн, к своей работе.

Около шести он был уже на авианосце. Как он и думал, на столе ждала груда бумаг и среди них запечатанный конверт с наклейкой «Секретно». Тауэрс ножом взрезал конверт — в нем оказался проект приказа и личная записка Главнокомандующего военно-морскими силами: пусть капитан ему позвонит, надо встретиться и обсудить план предстоящей операции.

Тауэрс просмотрел план. Да, в сущности, этого он и ждал. И такой рейс вполне по силам «Скорпиону», если только вдоль западного побережья Соединенных Штатов вовсе нет мин — на взгляд Тауэрса, весьма смелое предположение.

В тот же вечер он позвонил домой Питеру Холмсу.

— У меня на столе план очередной операции, — сказал он. — И при нем записка, адмирал Хартмен хочет меня принять. Хорошо бы вам завтра приехать и тоже просмотреть этот план. А потом нам бы лучше пойти к адмиралу вместе.

— Я буду на борту завтра рано утром, — сказал офицер связи.

— Отлично. Мне очень неприятно отзывать вас из отпуска, но дело есть дело.

— Ничего страшного, сэр. Правда, я еще одно дерево собирался спилить…

На-другое утро в половине десятого Питер сидел в крохотной каюте — рабочем кабинете Тауэрса на авианосце — и читал проект приказа.

— Вы ведь примерно этого и ждали, сэр? — спросил он.

— Примерно, — подтвердил капитан. И повернулся к приставному столику. — Вот все данные, какие у нас есть о минных полях. Вот радиостанция, которую мы должны обследовать. Определили, что она находится где-то в районе Сиэтла. Ну, это не так плохо. — Он взял со стола карту. — Вот тут помечены минные поля пролива Хуан де Фука и Пьюгетского. Мы можем, не подвергаясь опасности, пройти до самых Бремертонских верфей. Могли бы дойти и до Пирл-Харбор, но этого с нас не спрашивают. А вот как с минами в Панамском заливе, у Сан-Диего и Сан-Франциско — об этом мы ровно ничего не знаем.

Питер кивнул.

— Надо будет объяснить это адмиралу. Хотя, думаю, он и сам понимает. И я знаю, с ним вполне можно говорить откровенно.

— Датч-Харбор, — сказал капитан. — Как там с минами, тоже неизвестно.

— И там можно натолкнуться на льды?

— Очень возможно. И еще там туманы, да какие. В это время года без дозорного на мостике туда заходить невесело. Придется в тех краях быть поосторожнее.

— Странно, почему нас туда посылают.

— Трудно сказать. Может быть, адмирал нам объяснит.

Еще некоторое время оба кропотливо изучали карты.

— Каким путем вы бы пошли? — спросил наконец офицер связи.

— Не погружаясь — вдоль тридцатой широты, севернее Новой Зеландии, южнее Питкэрна, до сто двадцатого меридиана. Оттуда строго на север по меридиану. Так мы придем в Штаты, к Калифорнии, примерно у Санта-Барбары. И возвращаться из Датч-Харбор надо бы тем же путем. Строго на юг по сто шестьдесят пятому меридиану мимо Гавайских островов. Заодно по дороге заглянули бы и в Пирл-Харбор. И опять прямиком на юг, покуда не сможем всплыть где-нибудь возле островов Содружества, а может, немного южнее.

— Сколько же это времени придется идти с погружением?

Капитан сверился с бумагой, лежащей на столе.

— Вчера вечером я пробовал рассчитать. Думаю, мы не будем подолгу оставаться на одном месте, как в прошлый раз. С погружением пройти надо, по моим расчетам, около двухсот градусов, двенадцать тысяч миль. (Окажем, шестьсот часов хода — двадцать пять дней. Да еще дня два на обследование и какие-нибудь задержки. Скажем, двадцать семь дней.

— Под водой это немало.

— «Меч-рыба» шла дольше. Тридцать два дня. Тут главное — сохранять спокойствие и расслабиться.

Офицер связи изучал карту Тихого океана. Его палец уперся в многочисленные рифы и группы островов южнее Гавайских.

— Южнее Гавайев не очень-то расслабишься, когда надо будет крутиться, не всплывая, в этой каше. Да еще под самый конец рейса.

— Знаю. — Капитан пристально разглядывал карту. — Может быть, стоит взять немного западнее и подойти к Фиджи с севера. — И, помолчав, договорил: — Датч-Харбор меня беспокоит больше, чем обратный путь.

Еще с полчаса они изучали карты и план предстоящей операции. Наконец австралиец сказал:

— Да, недурной предстоит рейсик! — Он усмехнулся. — Будет о чем рассказывать внукам.

Капитан вскинул глаза на Питера, потом и сам улыбнулся:

— Вы совершенно правы!

Офицер связи ждал тут же, в каюте, покуда капитан Тауэрс звонил секретарю адмирала. Прием назначили на следующее утро, на десять часов. Больше Холмсу незачем было оставаться на базе; они с капитаном условились встретиться на другое утро незадолго до назначенного часа в приемной у секретаря, и Питер ближайшим поездом отправился в Фолмут.

Он доехал еще до обеда, взял оставленный на станции велосипед и покатил домой. Приехал разгоряченный, с радостью скинул китель и прочее, стал под душ, потом принялся за холодную закуску. Мэри он застал порядком озабоченной: дочка начала слишком бойко ползать.

— Я ее оставила в гостиной на ковре, пошла в кухню чистить картошку. А через минуту смотрю — она уже в коридоре, под самой кухонной дверью. Просто бесенок. Теперь она прямо носится по всему дому, не угонишься.

Сели обедать.

— Нам надо раздобыть какой-нибудь манежик, — сказал Питер. — Знаешь, есть такие деревянные, складные.

Мэри кивнула.

— Я уже об этом думала. Есть такие, у них сбоку в несколько рядов нанизаны пестрые кольца, похоже на счеты.

— Пожалуй, такие манежи еще продаются, — сказал Питер. — Может, мы знаем кого-нибудь, кто больше не заводит детей? Может, у них найдется ненужный?

Мэри покачала головой.

— Я таких не знаю. По-моему, у всех наших друзей родятся младенцы один за другим.

— Я поразведаю в городе, может, найду что-нибудь подходящее.

Пока обедали, все мысли Мэри заняты были дочуркой, Лишь под самый конец она спохватилась и спросила:

— Питер, а что случилось с капитаном Тауэрсом?

— Он получил план новой операции. Наверно, это дело секретное, ты никому не рассказывай. Нас посылают в довольно далекий рейс по Тихому океану. Панама, Сан-Диего, Сан-Франциско, Сиэтл, Датч-Харбор, а возвращаться будем, вероятно, мимо Гавайских островов. Пока все это еще не очень определенно.

В географии Мэри была не сильна.

— Кажется, это ужасно длинный путь?

— Да, изрядный. Не думаю, что надо будет пройти его весь. Дуайт очень против захода в Панамский залив, потому что не знает, как там с минными полями, а если туда не заходить, это на тысячи миль короче. Но все равно путь не близкий.

— И надолго это?

— Я еще точно не рассчитал. Примерно месяца на два. Понимаешь, — стал объяснять Питер, — нельзя пойти прямиком, допустим, на Сан-Диего. Капитан хочет как можно меньше времени идти с погружением. А значит, надо будет нестись поверху курсом на восток по какой-то безопасной широте, пока не пересечем на две трети южную часть Тихого океана, а потом взять круто к северу до самой Калифорнии. Это немалый крюк, зато меньше идти с погружением.

— Сколько же времени вам идти под водой?

— Капитан считает, двадцать семь дней.

— Но ведь это ужасно долго?

— Долгонько. Не рекорд, ничего похожего. Но довольно долго без свежего воздуха. Почти месяц.

— Когда вы отправляетесь?

— Чего не знаю, того не знаю. Сперва предполагалось выйти примерно в середине следующего месяца, но к команде прицепилась эта треклятая корь. Пока от нее не избавимся, выйти нельзя.

— А заболели еще люди?

— Только один — позавчера. Судовой врач полагает, что это последний случай. Если он не ошибается, нам можно будет выйти примерно в конце этого месяца. А если нет, если еще кто-нибудь захворает, тогда уйдем в марте, когда точно — не угадаешь.

— Значит, ты вернешься в июне, а когда точно — неизвестно?

— Думаю, что да. Так ли, эдак ли, к десятому марта мы от кори избавимся. Стало быть, к десятому июня будем дома.

Упоминание о кори вновь пробудило материнскую тревогу:

— Хоть бы Дженнифер не заразилась.

День они провели по-семейному в своем саду, Питер принялся пилить дерево. Оно было не очень большое, и не так уж трудно оказалось перепилить ствол до половины, а потом обвязать веревкой и тянуть с таким расчетом, чтобы оно свалилось на лужайку, а не на дом. До вечернего чая Питер обрубил сучья, прибрал их — пригодятся зимой на топливо — и успел распилить на поленья немалую часть ствола. Малышка проснулась после дневного сна, Мэри разостлала на лужайке ковер и усадила на него дочку. Ушла в дом взять поднос с чашками и всем прочим для чая, а когда вернулась, дочка была уже футов за десять от ковра и усердно грызла кусок коры. Мэри отчитала мужа, посадила его сторожить малышку, а сама пошла за чайником.

— Так не годится, — сказала она, возвратясь. — Без манежа нам не обойтись.

Питер кивнул:

— Завтра утром съезжу в город. Нам назначен прием у начальства, но потом я, наверно, буду свободен. Пойду к Майерсу, погляжу, может, там еще не все распродано.

— Хоть бы удалось купить. Иначе ума не приложу, что делать.

— Давай наденем на нее пояс, вобьем в землю колышек и станем держать ее на привязи.

— Перестань, Питер! — рассердилась жена. — Веревка накрутится ей на шею и задушит!

Питера не впервые обвиняли, что он бессердечный отец, и он уже привык смягчать разгневанную жену. Час они провели на лужайке, играя с малышкой, поощряли ее, когда она ползала по травке под теплыми лучами солнца. Потом Мэри унесла девочку в дом купать и кормить перед сном, а Питер опять взялся пилить поваленное дерево на дрова.

На другое утро он встретился в военно-морском ведомстве с Тауэрсом, и их провели к адмиралу Хартмену, в кабинете оказался еще и капитан из оперативного отдела. Адмирал приветливо поздоровался с ними и предложил сесть.

— Итак, — начал он, — просмотрели вы план операции, который мы вам послали?

— Я очень внимательно его изучил, сэр, — сказал капитан Тауэрс.

— Что-нибудь вызывает у вас сомнения?

— Минные поля, — ответил Тауэрс. — Некоторые места, намеченные для обследования, почти наверняка заминированы. — Адмирал кивнул. — У нас есть точные сведения о Пирл-Харбор и о подступах к Сиэтлу. Об остальных портах мы ничего не знаем.

Некоторое время они подробно обсуждали план действий. Наконец адмирал откинулся на спинку кресла.

— Что ж, общая картина мне ясна. Что и требовалось. — И, помедлив, прибавил: — Пора вам узнать, в чем тут суть.

Суть в розовых очках. Среди ученых есть такое направление, есть люди, которые полагают, что атмосферная радиоактивность может рассеяться, ослабеть очень быстро. Главный их довод: за минувшую зиму осадки в северном полушарии — дождь и снег — так сказать, промыли воздух.

Американец понимающе кивнул.

— По этой теории, — продолжал адмирал, — радиоактивные элементы станут выпадать из атмосферы в почву и в океан быстрее, чем мы предвидели. В этом случае материки северного полушария останутся на многие столетия непригодными для обитания, но перенос радиоактивности к нам станет неуклонно уменьшаться. И в этом случае жизнь — жизнь человеческая — сможет продолжаться здесь или хотя бы в Антарктиде. Это мнение решительно отстаивает профессор Йоргенсен.

— Таков костяк этой теории, — чуть помолчав, продолжал адмирал. — Большинство ученых с нею не согласны и считают Йоргенсена наивным оптимистом. Из-за мнения большинства мы ничего не сообщали по радио и ни слова не просочилось в печать. Не годится пробуждать в людях напрасные надежды. Но, безусловно, надо исследовать, есть ли тут зерно истины.

— Понимаю, сэр, — сказал Дуайт. — Дело слишком важное. Это и есть главная цель нашего рейса?

Адмирал кивнул.

— Вот именно. Если Йоргенсен прав, при движении от экватора на север вы сперва обнаружите равномерную радиоактивность, но потом она станет ослабевать. Не скажу — сразу, но с какого-то места уменьшение радиации станет явным. Вот почему мы хотели бы, чтобы вы прошли в Тихом океане возможно дальше на север — к мысу Кодьяк и Датч-Харбор. Если Йоргенсен прав, радиоактивность там будет гораздо меньше. Как знать, может, даже она близка к нормальной. Тогда вам удастся выйти на мостик. — Опять короткое молчание. — Конечно, на берегу радиоактивность почвы будет еще очень высока. Но в море, возможно, даже сохранилась жизнь.

— А какая-нибудь проверка уже подтвердила эту теорию, сэр? — спросил Питер.

Адмирал покачал головой.

— Данных почти никаких нет. Командование военно-воздушных сил недавно высылало на разведку самолет. Вы об этом слышали?

— Нет, сэр.

— Так вот, послали бомбардировщик с полным грузом горючего. Он вылетел из Перта на север, достиг Китайского моря, примерно тридцатый градус северной широты, немного южнее Шанхая, и только потом повернул назад. Для ученых это недостаточно, но дальше лететь было нельзя, горючего не хватило бы. Полученные данные не слишком убедительны. Радиоактивность атмосферы все еще нарастает, не в крайней северной части маршрута нарастает медленнее. — Адмирал улыбнулся. — Как я понимаю, наши ученые мужи все еще спорят. Йоргенсен, разумеется, утверждает, что его теория победила. Что, если достичь пятидесятой или шестидесятой широты, падение радиоактивности обнаружится безусловно.

— Шестидесятая широта, — повторил Тауэрс. — Мы можем подойти довольно близко, в глубь залива Аляски. Надо будет только остерегаться льдов.

Еще некоторое время обсуждали технические подробности рейса. Решили взять на «Скорпион» защитные костюмы, чтобы, если радиация окажется не слишком сильна, один или двое подводников могли выйти на мостик, а в одном из аварийных люков устроить дезактивационный душ. В надстройке взять надувную резиновую лодку, к кормовому перископу прикрепят новую пеленгаторную антенну.

— Что ж, по нашей части все ясно, — сказал наконец адмирал. — Думаю, теперь пора посовещаться с учеными и с прочими, кого это касается. Я созову такое совещание на той неделе. А пока вы, капитан, повидайте коменданта порта или кого-нибудь из его подчиненных и договоритесь, чтобы на верфи проделали всю техническую работу. Я хотел бы, чтобы к концу следующего месяца вы могли отправиться.

— Думаю, это вполне возможно, сэр, — сказал Дуайт. — Работы не так уж много. Единственное, что нас еще может задержать, это корь.

Адмирал коротко засмеялся.

— На карту поставлена судьба человеческой жизни на Земле, а мы застреваем из-за детской болезни! Ладно, капитан. Я знаю, вы сделаете все, что только в ваших силах.

Выйдя от адмирала, Дуайт и Питер разделились. Дуайт пошел к коменданту порта, Питер — на Альберт-стрит разыскивать Джона Осборна. Он пересказал ученому все, что услышал в это утро.

— Знаю я рассуждения Йоргенсена, — нетерпеливо перебил Осборн. — Старик просто спятил. Смотрит на все сквозь розовые очки.

— По-вашему, тому, что обнаружили летчики — будто чем дальше на север, тем медленней нарастает радиация, — невелика цена?

— Я не-оспариваю их свидетельство. Не исключено, что эффект Йоргенсена существует. Вполне возможно. Но один только Йоргенсен воображает, будто от этого что-то изменится.

Питер поднялся.

— «Оставим споры мудрецам», — язвительно перефразировал он Хайяма. — Пойду покупать манежик для моей старшей незамужней дочери.

— Где вы думаете его купить?

— У Майерса.

Физик поднялся.

— Я пойду с вами. Хочу показать вам кое-что на Элизабет-стрит.

Он не сказал моряку, что именно хочет показать. Через центр города, где на улицах не было ни одной машины, они прошли в район трамвайного движения, свернули в проулок и вышли к городским конюшням. Джон Осборн достал из кармана ключ, отпер и распахнул двустворчатые-двери огромного строения.

Прежде здесь был гараж некоего торговца автомобилями. Вдоль стен рядами стояли затихшие машины, иные без номеров, все в пыли и в грязи, со спущенными обмякшими шинами. А посреди гаража стоит гоночная машина. Одноместная, ярко-красная. Очень маленькая машина, очень низкий корпус, обтекаемый капот скошен вперед, лобовое стекло совсем низко, чуть не у самой земли. Шины тугие, вся машина любовно, заботливо вымыта и отполирована; при свете, хлынувшем из дверей, она так и засверкала. И чувствовалась в ней убийственная скорость.

— Более милостивый! — вырвалось у Питера. — Это что такое?

— Это «феррари», — сказал Джон Осборн. — На ней за год до войны участвовал в гонках Доницетти. Он тогда выиграл главный приз в Сиракузах.

— Как она сюда попала?

— Ее купил и переправил морем Джонни Бауэлс. Но началась война, не до гонок, он так на ней и не ездил.

— А чья она теперь?

— Моя.

— Ваша?!

Ученый кивнул.

— Я всю жизнь обожал автомобильные гонки. Всегда мечтал стать гонщиком, но денег на это не было. А потом прослышал про этот «феррари». Бауэлс сгинул в Англии. Я пошел к его вдове и предложил за эту игрушку сотню фунтов. Конечно, она решила, что я спятил, но рада была продать машину.

Питер обошел вокруг маленького «феррари» с большущими колесами, осмотрел его со всех сторон.

— Согласен со вдовой. Что вы собираетесь с ним делать?

— Пока не знаю. Знаю только, что мне принадлежит, надо полагать, самая быстроходная машина на свете.

Это прозвучало заманчиво.

— Можно, я в ней посижу? — спросил моряк.

— Валяйте.

Питер втиснулся на узкое сиденье.

— Какую скорость на ней можно выжать?

— Толком не знаю. Уж наверно двести в час.

Питер сидел в машине, ощупывал баранку, касался пальцами кнопок и рычагов. Чудесно: кажется, этот автомобильчик — часть тебя самого.

— Вы на ней ездили?

— Пока нет.

Питер нехотя вылез.

— А чем замените бензин? — спросил он.

Физик усмехнулся:

— Она его не пьет.

— Не требует бензина?

— Ей нужна особая эфиро-спиртовая смесь. Для обычного автомобиля такое горючее не годится. В огороде у моей матери запасено восемь баррелей этой смеси, — Осборн широко улыбнулся. — Я сперва обеспечил себе запас, а уж потом купил машину.

Он поднял капот «феррари», и они некоторое время разглядывали двигатель. Возвратясь из первого плаванья на «Скорпионе», Джон Осборн каждую свободную минуту только и делал, что начищал и обихаживал свою гоночную машину; дня через два он надеялся испытать ее на ходу.

— Что хорошо, — сказал он, расплываясь в улыбке, — на дорогах свободно, ни с кем не столкнешься и в пробке не застрянешь.

Они нехотя расстались с «феррари» и заперли гараж. Постояли на тихой лужайке.

— Если мы уйдем в рейс к концу следующего месяца, то вернемся примерно в начале июня, — заговорил Питер. — Я все думаю о Мэри и малышке. Как по-вашему, ничего с ними не случится до нашего возвращения?

— Вы про радиацию?

— Моряк кивнул.

Физик постоял в раздумье.

— Я могу только гадать, как любой другой, — сказал он наконец. — Может быть, она станет надвигаться быстрее, а может — медленнее. До сих пор она распространялась очень равномерно по всей Земле и двигалась на юг примерно с той скоростью, какую мы предвидели. Сейчас она южнее Рокхемптона. Если и дальше пойдет так, к началу июня она будет южнее Брисбена — самую малость южнее. Миль на восемьсот к северу от нас. Но, повторяю, движение может ускориться, а может и замедлиться. Вот и все, что я могу сказать.

Питер прикусил губу.

— Это тревожно. Неохота прежде времени переполошить своих. А все-таки мне было бы спокойнее, знай они, что делать, если меня не будет рядом.

— Вы и без того не всегда рядом, — заметил Осборн. — Мало ли какие случаи бывают и кроме радиации, вполне естественные. Минные поля, льды… всего не предусмотришь. Я вот не знаю, что с нами будет, если мы под водой на полном ходу врежемся в айсберг.

— Зато я знаю, — сказал Питер.

Физик засмеялся.

— Ладно, будем надеяться, что это нас минует. Я хочу вернуться и прокатиться на той штуке, — он кивнул в сторону машины за дверями гаража.

— Все-таки тревожно, — повторил Питер. Они вышли на улицу, которая привела их сюда. — Надо мне что-нибудь придумать, пока мы не отплыли.

В молчании вышли на главную улицу. Джон Осборн повернул к своему институту.

— Нам по дороге? — спросил он.

Питер покачал головой.

— Я попробую купить манежик для дочки. Мэри говорит, если мы не достанем манеж, малышка разобьется насмерть.

Они расстались, и ученый пошел своей дорогой, благодаря судьбу за то, что не женился.

Питер пошел по магазинам, и ему повезло — уже со второй попытки он нашел детский манеж. Это приспособление хоть и складывается, но нести его в толпе несподручно; Питер не без труда добрался со своей ношей до трамвая и довез ее до остановки на Флиндерс-стрит. К четырем часам дня он был в Фолмуте. Оставил покупку в камере хранения, чтобы позже вернуться за ней с прицепом, и на велосипеде не спеша поехал по торговому центру. Зашел в аптеку, где семья всегда покупала лекарства, они с владельцем были знакомы не первый день. Питер спросил девушку за прилавком, нельзя ли видеть мистера Гоулди.

К нему вышел сам аптекарь в белом халате.

— Можно нам поговорить с глазу на глаз? — спросил Питер.

— Ну конечно, капитан. — И он провел посетителя в бесплатное отделение.

— Я хотел с вами потолковать насчет этой радиационной болезни, — начал Питер. Лицо аптекаря оставалось бесстрастным. — Я должен уехать. Отплываю на «Скорпионе», на американской подводной лодке. Рейс дальний. Мы вернемся никак не раньше начала июня. — Аптекарь медленно кивнул. — И поход будет не из легких, — продолжал моряк. — Может случиться, что мы и вовсе не вернемся.

Минуту-другую оба стояли молча.

— Вы думаете о миссис Холмс и о Дженнифер? — спросил аптекарь.

Питер кивнул.

— Пока я еще здесь, я хочу, чтобы жена толком поняла, что и как. — Он чуть помолчал. — Скажите, что, собственно, происходит, когда заболеешь?

— Первый симптом тошнота, — сказал аптекарь. — Потом рвота и понос. Кровавый понос. Все это усиливается. Может немного и полегчать, но улучшение очень кратковременное. И наконец смерть просто-напросто от истощения. — Он минуту помолчал. — Под самый конец непосредственной причиной смерти может стать инфекция или лейкемия. Понимаете, организм обезвоживается, теряет соли, и кроветворные органы разрушаются. Возможна либо та, либо другая причина.

— Кто-то говорил, это вроде холеры.

— Верно, — подтвердил аптекарь. — Очень похоже на холеру.

— У вас ведь есть какое-то средство от этой болезни?

— Боюсь, лекарства нет.

— Я не про то, чтобы лечить. Но чтобы с этим покончить.

— Мы пока не имеем права это отпускать, капитан. Примерно за неделю до того, как радиация накроет очередной округ, радио сообщит подробности. Тогда мы станем раздавать это средство всем, кто ни попросит. — Он помедлил. — Возможно, на нас обрушится гнев церкви… Но я так думаю, каждый будет решать сам.

— Я должен постараться, чтобы жена все поняла, — сказал Питер. — Ей ведь надо будет заботиться о малышке… А меня, возможно, здесь не будет. До отъезда я должен это уладить.

— Когда придет время, я могу все объяснить миссис Холмс.

— Я предпочел бы объяснить сам. Она, наверно, расстроится.

— Ну конечно… — Аптекарь постоял в раздумье, потом предложил: — Пройдемте на склад.

Он отворил запертую на ключ дверь и провел Питера в лабораторию. В углу стоял большой ящик, крышка приподнята. Аптекарь ее откинул. Ящик заполняли красные коробочки двух размеров.

Аптекарь достал две коробочки — побольше и поменьше — и пошел обратно в раздаточную. Открыл коробочку поменьше; в ней оказался пластиковый флакончик с двумя белыми таблетками. Он откупорил флакончик, вынул таблетки, осторожно отложил и заменил двумя таблетками аспирина. Опять вложил флакончик в коробку и закрыл ее. И подал Питеру со словами:

— Это — для всех, кто захочет что-то принять. Возьмите и покажите миссис Холмс. Одна дает почти мгновенную смерть. Вторая — запасная. Когда настанет время, мы будем их раздавать прямо из-за прилавка.

— Большое спасибо, — сказал Питер. — А как быть с ребенком?

Аптекарь поднял другую коробочку.

— Для ребенка или для наших четвероногих любимцев — для кошки или собаки. Это немного сложнее. — Он открыл коробочку, достал маленький шприц. — У меня есть использованный, вот, я кладу в коробку. На ней написано все, что надо. Просто сделать укол под кожу. Девочка очень быстро уснет.

Он опять вложил пустышку в красный футляр и обе коробочки подал Питеру. Моряк с благодарностью их взял.

— Вы очень добры, — сказал он. — И когда придет время, жена сможет просто получить их в аптеке?

— Совершенно верно.

— Сколько они будут стоить?

— Нисколько, — сказал аптекарь. — Они бесплатные.