Осенью 2004 года у меня состоялась встреча с депутатом голландского парламента, посвященная обсуждению уникального опыта Израиля в интеграции новых репатриантов Родившись в Сомали и прожив много лет в Эфиопии, этот депутат очень интересовался абсорбцией эфиопских евреев — членов древней общины, привезенных в Израиль в 1934–1990 гг.

Несмотря на то что Израиль и Европа тесно связаны и экономически, и культурно, многие европейские лидеры не слишком симпатизируют нашей стране, глядя на нее сквозь призму своего собственного колониального опыта. Они верят, что все наши проблемы можно решить так, как когда-то решили свои колониальные проблемы они, то есть путем отдачи территорий. Им трудно понять, что арабо-израильский конфликт носит не территориальный, а экзистенциальный характер.

Но этот депутат отличался от других: он продемонстрировал настоящее понимание проблемы безопасности Израиля и, что встречается еще реже, придавал огромное значение борьбе с современным антисемитизмом в Европе, понимая, что мусульманский экстремизм начинает с евреев, но вовсе не заканчивает ими.

Мы прекрасно понимали друг друга, чему в немалой степени способствовали ясные и четкие формулировки, которыми оперировал мой собеседник. Единственное, чего голландский политик никак не мог понять — это то, как можно существовать 24 часа в сутки в сопровождении телохранителей (решение об охране всех израильских министров было принято в 2001 году, после того, как министр Рехавам Зеэви был застрелен в иерусалимской гостинице палестинским террористом). Выходя из моего офиса, депутат обернулся и спросил: «Разве не ужасно жить таким образом?

Через неделю я прочитал в газете, что мой гость, а вернее, гостья — депутат голландского парламента Аян Хирси Али вернулась в Голландию и почти немедленно «ушла в подполье»: режиссер Тео Ван Гог, с которым она сделала фильм, критикующий отношение ислама к женщинам, был убит на улице Амстердама мусульманским фанатиком. В него выстрелили восемь раз, перерезали горло и прикололи к телу записку, которая предупреждала, что Аян Хирси Али будет следующей на очереди. Хирси Али была спрятана в безопасном месте, ее полностью изолировали, лишив всякой связи с внешним миром. Через год, во время следующей нашей встречи, она находилась под намного более жесткой охраной, чем я. Вскоре после этого из-за несоблюдения некоторых формальностей, связанных с оформлением ее запроса о предоставлении голландского гражданства. Хирси Али этого гражданства лишили, и ей пришлось уехать в Соединенные Штаты, где она остается под постоянной охраной и сейчас, когда я пишу данную книгу.

Депо Хирси Али — еще одно свидетельство того фанатизма, который докатился до самого сердца просвещенной Европы Каким образом европейские столицы превратились в театр военных действий для экстремистов, какое значение имеет эта конфронтация для борьбы между демократией и identity?

Старый континент находится в центре захлестывающего его шторма, его раздирают противоположные потоки и течения Реакция на кровавые войны и колониализм — неотъемлемую часть европейской истории — привела к тому, что сегодняшняя Европа стыдится своего прошлого и теряет свою identity. Желание исправить историю привело ее к идее чистой, стерильной демократии, лишенной каких бы то ни было национальных или религиозных составляющих, считающихся основным источником войн и конфликтов Одновременно Европу захлестывают огромные волны иммигрантов, прибывших сюда в качестве дешевой рабочей силы В отличие от либерально-демократических европейцев, люди эти обладают сильнейшей религиозной и национальной identity, имеющей мало общего с классическими европейскими ценностями Европа стала ареной острейшего конфликта, где сталкиваются две антагонистические группы одна из них представляет демократию без identity, а вторая — identity без демократии.

Такое противопоставление демократии и самоидентификации является не только ошибочным, но и опасным. Identity без демократии быстро вырождается в тоталитаризм. Демократия, лишенная национальных, религиозных, культурных корней, бессильна, она не способна защищать свои собственные ценности. Вместо противостояния они на самом деле нуждаются друг в друге.

Отрицание identity, желание стереть не только религиозные, классовые и национальные, но и любые другие различия уходит далеко в прошлое. Именно таким образом мечтали утописты всех времен и народов ликвидировать основную причину войн и конфликтов.

Сегодня эта мечта возродилась с новой силой, приведя к двум основным атакам на identity. Первой был марксизм, датируемый серединой XIX века, второй — все те теории «postidentity». которые возникли как реакция на мировые войны первой половины XX века и которые включают в себя постнационализм, постмодернизм и мультикультурализм.

Оба этих движения — марксизм и postidentity — настолько различны, что иногда кажутся прямо противоположными. Ставя своей целью построение бесклассового общества, марксизм претендует на универсальность и абсолютность: postidentity, в отличие от него, глубоко пронизана релятивизмом. Марксизм является политическим движением, postidentity выступает как движение культурное И тем не менее, при всех своих различиях, оба эти движения имеют общую черту — оба они отрицают и атакуют identity, подразделяя ее на «плохую» и хорошую». Оба считают, что есть положительные самоидентификации, продвигающие нас к нужной цели, и есть отрицательные, реакционные, удаляющие нас от нее, есть прогрессивные и реакционные, или, как говорил Ф. Энгельс, исторические и неисторические нации. Одним словом, есть хорошие и плохие identities.

Марксистская атака на identity

Марксизм-ленинизм был единственной разрешенной в СССР идеологией. Ее изучали в школе, университете, советский гражданин должен был изучать ее на протяжении всей своей жизни. Касалось это не одних лишь рядовых граждан: я помню, как в перерывах между моими допросами кагэбэшники поспешно просматривали свои конспекты с вечерних курсов по политучебе. Они содержали в себе четкие и ясные ответы на все, что происходило в мире, там все было подчинено марксистско-ленинскому видению истории и объяснено им.

Но что поделаешь — жизнь сложна, она полна непредсказуемых событий, ситуация меняется очень быстро, и потому сегодня Иосип Броз Тито и Мао Цзэдун могут быть прогрессивными лидерами, а завтра — безжалостными диктаторами и предателями. Уганда и Индонезия могут быть лидерами антиколониального движения — а на следующий день превратиться в лакеев американского империализма Теория марксизма-ленинизма помогала объяснить эти изменения Но при этом получалось так, что приверженцы марксизма-ленинизма всегда могли объяснить вчерашний день, но никогда не могли предсказать день завтрашний.

Однажды, с плохо скрытой иронией, я спросил своего преподавателя марксизма-ленинизма: «Как можно точно определить, в какой именно момент иракские патриоты превращаются в националистических экстремистов или когда индонезийские борцы с колониализмом становятся воинствующими религиозными фанатиками?» Ни минуты не колеблясь, профессор ответил мне: все зависит от конечной цели Все нации и религии, все ассоциации, партии и объединения являются временными, переходными на пути к коммунизму. В том случае, если они продвигают нас к нему, они прогрессивны, если удаляют от него — реакционны.

Этот циничный утилитарный подход был основой марксизма, который опирался на три мощных источника мысли: многовековую мечту различных утопистов об обществе, где все будут равны, на экономическую теорию Адама Смита и на диалектику Гегеля как модель исторического прогресса Все они соединились в марксистском анализе человеческой истории, ее целей и назначения.

История всех до сих пор существовавших обществ — пишет Маркс в «Манифесте Коммунистической партии», — была историей борьбы классов Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов…

Движение от одной исторической стадии к другой, от рабства к феодализму, а затем к капитализму является прогрессивным, и капитализм играет важную роль в этом марше прогресса Как последняя стадия исторического развития, предшествующая коммунизму, он ускоряет индустриально-технологическое развитие, развивает до невиданной степени производительные силы и тем самым углубляет конфликт между ними и производственными отношениями. Все больше и больше людей включается в производство, пролетариат становится большинством населения, и в конечном счете жажда к наживе приводит к тому, что капитализм сам порождает своего собственного могильщика — пролетариат Таким образом, победа пролетариата неизбежна, и именно она приведет к созданию бесклассового общества во всем мире. В этом новом, коммунистическом обществе восторжествует принцип: от каждого по способностям, каждому по потребностям.

Для Маркса и его последователей национальные, религиозные, культурные и этнические особенности разных самоидентификаций являются помехой, поскольку они отвлекают от основной магистрали истории — борьбы классов.

Национальность рабочего — не французская, не английская, не немецкая, его национальность — это труд, свободное рабство, самораспродажа. Его правительство — не французское, не английское, не немецкое, его правительство — это капитал Его родной воздух — не французский, не немецкий, не английский, его воздух — это фабричный воздух. Принадлежащая ему земля — не французская, не английская, не немецкая, она лежит на несколько футов ниже поверхности земли.

До тех пор, пока коммунизм не построен, человеческое общество все еще находится в стадии своего формирования. Все, что ускоряет движение вперед, все, что приближает приход коммунизма. — прогрессивно, все, что замедляет его, — реакционно Именно поэтому фактически с первых же дней своей совместной работы, с началом революции 1348 года. Маркс и Энгельс ввели понятие исторических и неисторических наций. Историческими нации были в Англии, во Франции, в Германии, то есть в тех странах, в которых была развита классовая структура и национальная буржуазия Эти нации захватывали колонии, что было прогрессивным явлением, присоединяя к истории (такой, какой ее видели Маркс и Энгельс) неисторические нации, от чехов до болгар в Европе и от абиссинцев до бразильцев в Африке и Латинской Америке Расширяя мировой рынок, они ускоряли развитие пролетариата во всем мире и приближали победу коммунизма. Понятно, что в этой жесткой и бескомпромиссной борьбе за ускорение мировой революции не было места для политкорректности.

Вот как Фридрих Энгельс описывал преимущества завоевания Францией Алжира в 1348 году:

Сожалея о том, что бедуины пустыни потеряют свою свободу, нам не стоит забывать, что на самом деле речь идет о нации разбойников… Эти свободные варварские племена выглядят на расстоянии очень гордыми, благородными и величественными, но стоит приблизиться к ним — и мы видим, что они, как и другие, более цивилизованные нации, руководствуются все той же жаждой наживы, которую удовлетворяют более жестокими и варварскими методами. В конце концов, современный буржуа, с его цивилизацией, промышленностью, порядком, и некоторой долей просвещения предпочтительней феодального лорда или мародера-разбойника, действующего в рамках своего варварского общества.

Не только реакционные классы, но и целые реакционные народы должны были быть уничтожены на пути исторического прогресса. В «Манифесте Коммунистической партии» Маркс призвал уничтожить не только институт семьи, но и страны и нации. «У пролетариата нет Отечества», — писал он, добавляя, что «национальные различия и антагонизм между нациями с каждым днем стираются… Господство пролетариата заставит их исчезнуть намного быстрее». «Пролетариат сам по себе должен стать нацией».

Энгельс был более точен и откровенен: многие национальные группы были для него просто этническим мусором:

Нет ни одной страны в Европе, где в каком-нибудь уголке нельзя было бы найти один или несколько обломков народов, остатков прежнего населения, оттесненных и покоренных нацией, которая позднее стала носительницей исторического развития Эти остатки нации, безжалостно растоптанной, по выражению Гегеля, ходом истории, эти обломки народов становятся каждый раз фанатическими носителями контрреволюции и остаются таковыми до момента полного их уничтожения или полной утраты своих национальных особенностей, как и вообще уже самое их существование является протестом против великой исторической революции…

В соответствии с еврейской традицией, в Йом Кипур- Судный день — Господь Бог решает, кто будет жить, а кто умрет Маркс и Энгельс считали себя сильнее Господа — они сами решали, какие народы будут жить, а какие — умирать.

Получившая толчок революции 1348 года Западная Европа семимильными шагами двигалась вперед, в то время как полуфеодальная Россия по-прежнему плелась далеко в хвосте. Как для Маркса, так и для Энгельса русские, которые до сих пор не вступили в эпоху капитализма, были одной из самых реакционных с точки зрения истории наций. Другие славянские народы, особенно южные, нуждавшиеся в поддержке России, были также контрреволюционными, они не играли никакой исторической роли и в конце концов должны были исчезнуть.

Эти нации были не одиноки: из одной категории в другую периодически перемещались поляки, которые двигались то вперед, то назад, меняя заряд своей самоидентификации с положительного на отрицательный. Как буфер, удерживающий реакционную Россию от вторжения на Запад, поляки в глазах К Маркса и Ф. Энгельса способствовали ускорению прогресса в Европе. Но стоило вспыхнувшим в пятидесятых годах XIX века крестьянским бунтам пересадить Россию со скрипящей колымаги на марксистский поезд истории, как польский национализм из прогрессивного немедленно превратился в реакционный. Тон Энгельса резко изменился:

Чем больше я размышляю над историей, тем яснее мне становится, что поляки — line nation foutue [пропащая нация, обреченная нация]. которая нужна, как средство, лишь до того момента, пока сама Россия не будет вовлечена в аграрную революцию С этого момента существование Польши теряет всякий смысл Поляки никогда не совершали в истории ничего иного, кроме смелых драчливых глупостей. И нельзя указать ни одного момента, когда бы Польша, даже только по сравнению с Россией, с успехом представляла бы прогресс или совершила что-либо, имеющее историческое значение. Наоборот, Россия действительно играет прогрессивную роль по отношению к Востоку…

После подавления Россией народных бунтов в Польше и польского восстания 1863 года классики снова вернули полякам свою любовь, а в том, что касалось национальной самоидентификации, минус снова сменился на плюс. Мой учитель был прав: меняя свое отношение к нациям, марксизм, тем не менее, придерживался при этом твердых и неизменных принципов.

То, что было справедливо для отцов-основателей марксизма, было справедливо и по отношению к идеологам советского режима. Отношение к другим нациям определялось тем, насколько они способствуют укреплению прогрессивных коммунистических сил.

В отличие от Маркса. Ленин жил в другую историческую эпоху: индустриальная революция была в самом разгаре, Россия сделала огромный шаг вперед в своем капиталистическом развитии. В то же время мировая революция, которую планировал Маркс, заставляла себя ждать. Тогда Ленин выступил со своей собственной теорией, заявив, что нет никакой необходимости ждать мировой пролетарской революции — коммунизм можно построить и в одной, отдельно взятой стране, то есть в России Логика движения к победе коммунизма требовала теперь уже не развития капитализма, а, наоборот, его решительного свержения.

Новая идеология потребовала определенных уточнений в теории исторических и неисторических наций, плохих и хороших самоидентификаций. Движения национальных меньшинств внутри Российской империи традиционно рассматривались как прогрессивные, поскольку, по идее Ленина, они должны были расшатать царский режим и усилить шансы на победу революции. Наоборот, русский национализм, который использовался режимом для своего укрепления, рассматривался как реакционный. С победой революции этим различиям пришел конец: все нации должны были исчезнуть в горниле революции. Как говорил Ленин, наша социал-демократическая партия является партией рабочего класса, ее цель — укрепить самосознание пролетариата внутри каждой из этих групп, а не самой группы Так возникла иезуитски хитрая формула отношения коммунистов к нации: мы признаем права наций на самоопределение, но не поддерживаем права на его реализацию Некоторым и этого было мало, они шли еще дальше: яростная марксистка Роза Люксембург считала все формы национализма реакционными, для нее была только одна Родина — пролетариат Ленин занимал более прагматическую позицию, утверждая, что в определенных исторических обстоятельствах нации и национальные чувства могут быть использованы для продвижения пролетарской революции.

В итоге уточненную теорию отношения коммунистов к нациям по просьбе Ленина разработал представитель национального меньшинства-грузин Иосиф Сталин Именно он выработал лозунг, который будет сопровождать политику советского государства по отношению к национальной культуре на протяжении многих лет: национальная по форме, социалистическая по содержанию Зто сохраняло хотя бы видимость определенной национальной независимости по крайней мере на время переходного периода, до тех пор, пока весь мир различий не будет заменен миром коммунистического единства.

Теоретический этап марксизма закончился с приходом к власти большевиков Маркс говорил: до сих пор философы только объясняли мир, теперь они должны его изменить. Он верил в то, что после победы пролетарской революции исчезнут классовые, национальные, религиозные различия На долю Ленина и Сталина выпало на практике доказать правоту этой теории.

Прежде всего нужно было уничтожить класс эксплуататоров. Советские удостоверения личности тех времен различали людей по их классовому происхождению — пролетариат, крестьяне и буржуазия Миллионы представителей двух последних категорий были обречены на уничтожение, все имущество буржуазии, зажиточных крестьян и духовенства было конфисковано. Начальник отдела ВЧК по борьбе с контрреволюцией Лацис объяснял 1 ноября 1918 года в газете со знаменательным названием «Красный террор», что это практически означало:

Мы не ведём войны против отдельных лиц Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить. — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого В этом — смысл и сущность красного террора.

Другими словами, они должны были быть уничтожены не потому, что делали, а потому, кем они были. Маркс говорил, что пролетариат прогрессивен, он хочет грядущей революции потому, что ему нечего в ней терять, кроме своих цепей. В отличие от него, крестьяне связаны со своей землей, со своими корнями — а потому они реакционны Создание нового, светлого мира, мира коммунистической мечты и равенства требовало уничтожения этих корней. Сначала конфисковывалось зерно, затем — земля и крестьянские хозяйства, а затем и сами они лишались жизни. Аресты и расстрелы начались еще во времена Ленина и достигли своего пика в 1930-годы, при Сталине. Именно тогда массовая коллективизация и сопутствовавший ей голод привели к смерти многих миллионов людей, превратив остальных в рабов государства.

Хотя и до этого в России бывали голодные годы, на сей раз голод сознательно использовался для того, чтобы закрепить революционный успех. Голод 1920 года дал возможность подорвать силу и власть церкви и конфисковать то имущество, которое до сих пор еще не было изъято. В секретном письме членам Политбюро Ленин сделал эти цели кристально ясными:

Как раз сейчас и только сейчас, когда люди в голодающих регионах едят человечину и улицы усеяны сотнями, если не тысячами, трупов, мы можем и должны с жесточайшей и беспощаднейшей энергией провести экспроприацию церковных ценностей, не прекращая подавлять всяческое сопротивление. Чем больше представителей реакционного духовенства и буржуазии мы при этом сможем уничтожить, тем лучше.

Логично было бы предположить, что активисты национальных движений были в лучшей ситуации, чем обреченные на смерть классы, поскольку сталинская формула «национальной по форме и социалистической по содержанию культуры», казалось бы, оставляла некое пространство для национальной жизни. Но интересы революции были превыше всего советская официальная цензура жестко ограничивала возможности для национального самовыражения Все, что могло поощрить национальную гордость — неважно, русскую ли, еврейскую или украинскую, — было реакционно, и проводники такой формы национализма должны были быть подвергнуты репрессиям.

Тем не менее в этой войне против национализма, и в особенности русского национализма, в котором Ленин видел главного врага революции, наступила неожиданная пауза: нападение Гитлера в 1941 году застало Сталина врасплох. В этом кровавом столкновении двух жестоких диктаторов Сталину стало сразу же ясно, что коммунистические лозунги о классовой солидарности мирового пролетариата и о его интернациональной дружбе не способны вдохновить и мобилизовать граждан СССР на бескомпромиссную борьбу с врагом. Потребовалось всего несколько дней для того, чтобы коммунистическая риторика была заменена обращением к национальным корням, патриотизму и даже религиозным чувствам, то есть ко всему тому, что составляет понятие самоидентификации. Столкнувшись с экзистенциальным кризисом, тот самый режим, который пытался разрушить нации и веру, теперь все свои надежды возлагал именно на них. Он обратился к старым российским традициям, к образам царей и великих полководцев Российской империи. Речь при этом шла не только о русской нации — самые различные религиозные конфессии, самые разные национальные группы были мобилизованы на священную борьбу с врагом, а официальная пропаганда немедленно поменяла тон и ударилась в национальную риторику. В 1944 году официальный гимн России — Интернационал, призывавший к восстанию мирового пролетариата, был заменен новым гимном, прославлявшим Великую Русь, которая навеки сплотила Союз нерушимый республик свободных. Стерильная, рожденная в пробирках философских алхимиков идея нового бесклассового мира, как выяснилось, не обладала необходимой притягательной силой для того, чтобы побудить людей воевать Наоборот, идея защиты собственного дома. Родины и корней оказалась достаточно мощной для того, чтобы миллионы людей готовы были отдать за нее свою жизнь.

Впрочем, война оказалась лишь временной передышкой в атаке на identity, предпринятой Сталиным. Сразу же по ее окончании великий вождь всех времен и народов с новой силой обрушился на реакционные народы, стоявшие на пути мирового прогресса. Целые нации были изгнаны из исторических мест своего обитания, будь то Крым или Кавказ, и в качестве зэков и рабов депортированы в Сибирь. Заключительный же акт марксистского творения нового человека, гомо советикус, должен был включать в себя и уничтожение евреев.

Антисемитская пропаганда часто использует довод о том, что марксизм на самом деле является еврейской теорией. И действительно, среди теоретиков марксизма и практиков Октябрьской революции 1917 года было немало евреев, которые подключались к революционной борьбе в надежде внести свой вклад в мировой прогресс. Большинство из них сгорит в огне революции либо как ее герои, либо как предатели в последовавших за ней пожарах чисток, так и не осознав, какого монстра они помогли создать. Тем не менее, несмотря на жесткий контроль властей, подавляющее большинство советских евреев не имело ничего общего с марксистской теорией и прилагало невероятные усилия для того, чтобы не потерять связь со своими трехтысячелетними корнями, со своей identity.

Было немало наций, которые Маркс не любил и считал «неисторическими», но особое место в своем сердце он оставил для ненависти к евреям. Маркс, чей дед был раввином, называл евреев химерической нацией, лишенной реального существования, он утверждал, что единственным Богом евреев являются деньги. Сталинский взгляд на еврейскую проблему не очень отличался от марксистского: в статье «К национальному вопросу» он подробно остановился на том, почему евреи не являются нацией. Как может быть нацией народ, разбросанный по всему миру, народ, который не скрепляет ничего, кроме религиозных предрассудков, которые вот-вот будут выкинуты на свалку истории? Впрочем, это не помешало ему в нужный момент мобилизовать евреев на борьбу с нацизмом точно так же, как он сделал это и по отношению к другим, «нормальным» нациям. С началом войны немедленно был создан всесоюзный Еврейский антифашистский комитет, а популярные еврейские актеры, поэты, писатели и музыканты были посланы за границу для того, чтобы получить необходимую помощь евреев Америки и всего мира.

Но сразу же после войны и в этом вопросе все очень быстро вернулось на круги своя: Сталин был полон решимости разорвать «гнилые» связи, установленные за годы войны между евреями СССР и евреями Запада. Создание Государства Израиль лишь усилило его подозрения в отношении евреев Вначале советский диктатор даже поддержал создание еврейского государства в надежде, что оно поможет ему вытеснить Великобританию с ее позиций на Ближнем Востоке. Очень скоро, однако, он обнаружил, что Израиль совсем не заинтересован в укреплении коммунистической гегемонии в регионе, а само его существование является мощным фактором возрождения еврейского самосознания в СССР Неудивительно поэтому, что народ Израиля в одночасье превратился из хорошей, прогрессивной нации в плохую, реакционную.

Развязанная Сталиным война против евреев состояла из целого ряда этапов: не желая сразу раскрывать свои карты, он вначале организовал убийство всемирно известного гениального актера, главу Еврейского антифашистского комитета Соломона Михоэлса, представив его гибель в автокатастрофе как трагический, но случайный инцидент. Вслед за этим были арестованы практически все члены Еврейского антифашистского комитета, а писавшие на идише поэты и писатели и игравшие на этом языке актеры были отправлены в лагеря или расстреляны В конце концов ведущие еврейские врачи, мировые светила, в течение многих лет лечившие кремлевских вождей, были арестованы и обвинены в попытке отравить советских лидеров Страшная тень легла на все советское еврейство: началась широкая кампания борьбы против безродных космополитов, под которыми, как все знали, подразумевались евреи. Появлявшиеся каждый день на первых полосах газет аршинные заголовки с гневом клеймили сионистских предателей, возбуждая в душах людей праведный гнев.

Развязка была запланирована на весну 1953 года, когда после приговора по делу врачей и приведения его в исполнение «спонтанные» еврейские погромы должны были «заставить» ведущих еврейских интеллектуалов обратиться к властям с просьбой спасти их от справедливого народного гнева и переселить куда-нибудь подальше — ну, например, в Казахстан Для этой цели уже начали строиться бараки и был подготовлен проект соответствующего обращения от еврейских деятелей.

Но судьба или Господь Бог, как это часто бывало в нашей истории, спасли свой народ и на сей раз. Сталина неожиданно хватил удар — по всей видимости, в Пурим, то есть в тот самый день, когда евреи уже три тысячи лет празднуют чудесное избавление от Амана, персидского наместника, который собирался их всех уничтожить, а в итоге был повешен на том самом столбе, который предназначался для самих евреев Бараки остались пустыми, врачи были выпущены на свободу, а после ареста главы КГБ Берии культ личности Сталина был официально осужден. Тем не менее советские власти по-прежнему пытались держать граждан СССР пленниками выхолощенной, национальной по форме и социалистической по содержанию, культуры.

В конечном итоге именно привязанность к своей истории, своим корням и народу помогли превратить тлеющую искру свободы в пожар, в котором сгорела советская империя Продолжатели традиций великой русской интеллигенции, мужественные личности — Сахаров, Орлов и другие — бросили вызов системе и разоблачили ее лживость Но искра диссидентов превратилась в огонь только тогда, когда зажгла пламя identity и привела в движение силы наций и вер, не сдавшихся перед марксистской атакой. Именно это позволило разгореться костру, в котором в итоге сгорела советская империя лжи.

После создания московской Хельсинкской группы по контролю за соблюдением прав человека последовало создание украинской, литовской и грузинской групп Католики, пятидесятники, крымские татары и многие другие вероисповедания и народности — каждый пришел со своими справедливыми требованиями. Что же касается нации, которую Маркс называл химерой, нации, которая, по Сталину, никогда не была единым народом, то по иронии судьбы именно эта нация сыграла решающую роль в разгроме коммунистического режима Движение за освобождение советских евреев, движение, которое объединило все еврейские общины мира, нанесло особенно сильный удар по советской империи После десятилетий непрерывной борьбы это движение пробило окончательную брешь в железном занавесе. Произошло то, что мы, диссиденты всегда предсказывали: даже самая маленькая трещина в стене тоталитарного коммунистического режима приведет к его полному краху.

Если Маркс и Энгельс определяли судьбы народов теоретически, то Ленин со Сталиным попытались осуществить их идеи на практике. Во время агонии советского общества стало абсолютно ясно, что попытки разрушить identity закончились полным провалом. Миллионы были убиты для того, чтобы вытравить человеческие корни и историю, но при первой же возможности люди восстали и потребовали обратно то, без чего невозможно осмысленное человеческое существование: свое прошлое, свою культуру, свою веру.

В лагере мне стало абсолютно ясно, что люди с сильной identity, с сильным национальным или религиозным самосознанием в наибольшей степени готовы противостоять тирании. Те, кто сохранил в себе чувство истории, традиции, общества, те, кто видят смысл жизни не просто в физическом выживании, всегда были в передних рядах борцов с империей зла. Именно те, кому был дорог мир различий, объединялись в общей борьбе с преступной идеологией, убившей миллионы людей во имя утопического мира всеобщего равенства.

Советский Союз развалился, и все нации вернулись к своему естественному месту в истории, снова став «историческими». Единственным, кто оказался выброшенным на свалку истории, стал сам СССР, а единственной неисторической нацией оказался как раз «гомо советикус». По иронии судьбы, именно он и оказался настоящей химерой.

«Полезные идиоты» приходят на помощь

История взлета и падения коммунистической утопии, обошедшейся человечеству в десятки миллионов жизней невинных людей, была бы намного короче, если бы западный мир вовремя распознал ее опасность. Но один за другим представители интеллигенции Запада играли роль тех, кого Ленин в свое время назвал «полезными идиотами». Руководствовались они при этом самыми разными соображениями, будь то страстная вера в советские идеалы равенства, критика собственного общества или все возрастающий страх перед фашизмом. Но независимо от мотивов, стоявших за их симпатиями к сталинскому режиму, результат был одним: в то время как Советы вели беспрецедентную по своим масштабам кампанию уничтожения своих собственных граждан, «полезные идиоты» на Западе были заняты деятельной защитой советской системы Английский писатель-фантаст Герберт Уэллс писал о Сталине: «Я никогда не встречал человека более откровенного, справедливого и искреннего». Чуть позже тот же проницательный писатель объяснял причины огромного авторитета Сталина тем, что его никто не боится и все ему доверяют. Другой не менее известный англичанин, драматург Джордж Бернард Шоу во время страшных сталинских чисток объяснял своим читателям, что не следует заниматься чрезмерной моралистикой в то время, когда наш сосед СССР гуманно ликвидирует горстку эксплуататоров для того, чтобы обеспечить безопасное будущее всем честным людям планеты.

Но рекорд «полезного идиотизма» был по всей видимости, поставлен немецко-еврейским писателем Леоном Фейхтвангером. В тридцатые годы он был вынужден бежать из фашистской Германии во Францию и, как и многие другие левые либералы, все свои надежды связывал с СССР Приехав в Москву в 1937 году, в самый разгар кровавого сталинского террора, он восторженно описывал в своих книгах и репортажах атмосферу «бодрого оптимизма», которая коренным образом отличала Советский Союз от погруженного в пессимизм Запада. Дело дошло до того, что Сталин даже позволил Фейхтвангеру посетить один из показательных процессов против «врагов народа» Истерзанные пытками, запуганные угрозами репрессий против своих родственников бывшие лидеры коммунистической партии публично каялись в несуществующих грехах, дружно сознавались в сотрудничестве с западными спецслужбами, клялись в верности делу коммунизма и затем один за другим приговаривались к смертной казни. Фейхтвангер не разочаровал диктатора: в своих репортажах с процесса он писал о том, какое огромное впечатление произвела на него верность всех — и судей и подсудимых — идеалам коммунизма.

Американский певец Поль Робсон был другим частым гостем СССР Во время одной из таких поездок в начале пятидесятых годов прошли слухи о многочисленных арестах видных советских поэтов-евреев, среди которых был и личный друг Робсона, писавший на идише поэт Ицхак Фефер. Робсон попросил встречи с ним и, как это ни странно, получил ее: советские лидеры были настолько уверены в преданности Робсона, что сделали то, чего раньше не делали никогда — привезли Фефера из тюрьмы к американскому певцу в гостиницу. Несмотря на неусыпный контроль со стороны КГБ. Фефер знаками дал понять Робсону, что он и его коллеги находятся под арестом и что их, вероятнее всего, ждет смертная казнь Еврейский поэт, обреченный на смерть, просил американского прогрессивного певца помочь ему и рассказать об этом всему миру — но Робсон, как и многие другие, был настолько ослеплен фальшивым советским блеском, что не выполнил эту просьбу. Он продолжал оставаться верным сторонником СССР на протяжении всей своей жизни и только на смертном одре, через много лет после гибели Фефера, рассказал правду.

Феномен «полезных идиотов» — это не просто еще один печальный урок истории. Анализируя причины, по которым так много людей отказывались видеть правду и несмотря ни на что продолжали верить в наличие общих для Запада и Советов идеалов, мы можем лучше понять, почему сегодняшний мир так нерешителен в своем противостоянии тоталитарным диктаторам и взрастившей их идеологии ненависти.

Маркс заметил как-то, что история повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса. Трагедия закончилась с распадом СССР, фарс же я обнаружил в маленьком нью-йоркском книжном магазине.

В начале 2005 года я провел серию выступлений в университетских кампусах США Поездка была очень насыщенной, но когда выпало наконец несколько свободных часов, я потратил их на то, чтобы удовлетворить авторское тщеславие, а именно — увидеть свою книгу на книжной полке магазина. Сначала я зашел в огромный, похожий на супермаркет книжный магазин, где моей книги, к сожалению, не оказалось. Продавец спросил, не хочу ли я оставить заказ, но нетерпение мое было слишком велико, и потому я попросил у него адрес ближайшего книжного магазина. «Нет проблем. — сказал он, — тут за углом есть магазин политической книги, там наверняка есть и ваша книга».

Через несколько минут я уже заходил в маленький, до отказа набитый книгами магазинчик. На секунду мне показалось, что я совершил путешествие во времени: с развешанных по стенам плакатов на меня смотрели лица Мао Цзэдуна. Че Гевары и Хо Ши Мина. Полки были уставлены книгами Троцкого. Розы Люксембург, собраниями сочинений Ленина и Сталина. Переведя взгляд в глубь магазина, я увидел за прилавком продавщицу, абсолютно соответствующую интерьеру помещения: она как две капли воды была похожа на комиссара из старых советских фильмов Одетая в потертую кожаную тужурку, она прикуривала одну папиросу от другой, беспрерывно пила кофе и так кричала в телефонную трубку, как будто отдавала приказ о штурме Зимнего (только через несколько минут я сообразил, что она делала выговор кому-то на складе за то, что ее заказ не был выполнен).

Хотя я был единственным посетителем в магазине, она была настолько занята своей частной революцией, что не обращала на меня никакого внимания. С большим трудом мне наконец удалось вставить в ее нескончаемый монолог одну фразу: «У вас есть книга Щаранского В защиту демократии'»? Она переспросила имя автора и название книги, справилась в компьютере, а затем, грозно уставившись на меня, спросила: «А почему, собственно говоря, вы думаете, что у нас должна быть эта книга?».

— Потому, — сказал я, — что это политическая книга, а вы, если я не ошибаюсь, магазин политической книги.

Тут она впервые посмотрела на меня и потрясенно произнесла:

— Зто вы написали эту книгу, вы — Щаранский!

Я ответил, что спрашивал ее не о Щаранском, а о книге. Вдруг она увидела, что за мной стоят мои телохранители (как я уже упоминал выше, после убийства палестинским террористом министра Рехавама Зеэви в 2001 году каждый министр должен был передвигаться с охраной).

— Что это за люди? — грозно спросила она, тыча в них пальцем.

— Зто мои телохранители, — ответил я.

— Пусть они немедленно покинут помещение, мне не нужны жандармы в моем магазине!

— Они уйдут, когда уйду я А как все-таки насчет книги?

— Книги нет! — отрезала продавщица.

— Большое спасибо. — сказал я и покинул этот заповедник исторического материализма с его музейными экспонатами.

Карл Маркс, Фридрих Энгельс. Владимир Ленин и Иосиф Сталин мертвы, и их последнее пристанище — этот книжный магазин Означает ли это, что закончилась и атака, организованная ими на identity? К сожалению, нет: прямо из этого магазина я вернулся в университетские кампусы, где должен был защищать право человека на его историю и принадлежность к своему народу против других, гораздо более изощренных атак.

Атака postidentity

Вторая после Маркса большая атака на концепцию identity была предпринята во второй половине XX века социологами и философами, разработавшими цепый ряд теорий, которые я объединяю под названием «postidentity». Эти теории включают в себя постнационализм, в центре которого — идея глобального общества, постмодернизм, для которого любые формы identity являются нестабильными и преходящими, и мультикультурализм, отрицающий необходимость существования приоритетной культуры общества и утверждающий абсолютное равноправие самых различных, часто противоположных культур в рамках одного и того же общества.

Postidentity немало заимствует от марксизма как в своем стремлении к миру без значительных различий, так и в разделении identities на хорошие и плохие в зависимости от того, какой цели они служат Так же как и марксизм, все эти теории стремятся к построению мира, в котором стерты основные различия между странами и народами и в котором нации могут быть положительными или отрицательными, хорошими или плохими в зависимости от того, какой цели они служат. Но есть и немаловажные различия. Первое и наиболее очевидное состоит в том, что для марксизма ведущим, основным было классовое сознание пролетариата. В отличие от этого философия postidentity стремится к ослаблению любого коллективного самосознания. Второе различие заключается в том, что сторонникам postidentity, в отличие от Маркса, вовсе не нужна политическая партия для достижения своих целей. Главная борьба ведется на культурном поле, где штурмуются не почта, телефон и телеграф, а университетские и научные центры Теории postidentity не столь универсальны, как марксизм: Маркс давал один-единственный ответ на все проблемы человечества — усиление классовой борьбы и построение бесклассового общества Современные идеологи postidentity не так категоричны, но и они разделяют марксистскую мечту' о разрушении всех и всяческих перегородок между людьми. Почему? Потому что они твердо убеждены: именно различия являются главным источником войн, конфликтов и ненависти, именно они мешают созданию единого общества всемирной гармонии, и именно поэтому они должны быть в итоге уничтожены.

В ужасах XX века, в войнах и человеческих катастрофах, которыми была полна его история, теоретики postidentity обвиняют национализм и другие формы коллективной identity. Сильное чувство принадлежности к какой-то одной, особой, отделенной от других группе, будь то этническая, национальная или религиозная, несет в себе, по их мнению, заряд внутренней агрессии. Именно это стремление утвердить одну культуру, одну нацию за счет другой и стало основной причиной опустошительных войн в Европе и экспансии колониализма за ее пределами. При всем своем релятивизме все эти теории сходятся в одном: война есть абсолютное зло, и избежать его надо любой ценой. От этого совсем недалек путь до силлогизма, который объединяет теории постнационализма, постмодернизма и мультикультурализма и дает право назвать их всех теориями postidentity: сильная identity является источником войн, войны — это самое страшное зло, а потому identity — это зло Напрашивающийся вывод чтобы избежать войн, нужно бороться с identity. Это первый и самый гпавный принцип всех теорий postidentity, на который опираются все остальные: от идеи о том, что человек должен отказаться от своей национальности и стать гражданином мира, через идею всемирного государства или другой наднациональной формы, которая уничтожит атавизм под названием «нация», вплоть до доминирующей роли прав человека в системе ценностей postidentity.

Во всех своих формах — постнационализме, постмодернизме и мультикультурализме postidentity видит свою главную задачу в разрушении перегородок, которые разделяют людей. Однако, как и в случае с марксизмом, на пути к этому некоторые обреченные на уничтожение своей identity народы все-таки могут временно играть положительную роль — в зависимости от того, ускоряют они или замедляют достижение гармонии и мира. Таким образом, и здесь нации делятся на хорошие и плохие, на прогрессивные и реакционные. Опираясь на этот принцип, один из основателей теории постнационализма. Эрик Хобсбаум, проводит различие между самим принципом национализма, который помогает преодолеть феодальную раздробленность на кланы и племена, и «новыми» национальностями, которые, наоборот, выражают привязанность нации к тому или иному языку или диалекту, к тому или иному клочку земли и потому ведут к раздробленности, удаляя нас от идеала всеобщего уравнительного универсализма Габсбургская. Оттоманская и Российская империи сплавливали нации, преодолевая их узость и обособленность В лекции, прочитанной в 1991 году в Чикаго. Хобсбаум утверждал, что эти империи «ставили своей целью увеличить размеры человеческих, социальных, политических и культурных единиц, объединить и расширить их, вместо того чтобы изолировать и ограничить». В отличие от этих империй Хобсбаум отрицательно относится к возникновению национальных европейских государств после Первой мировой войны, поскольку, по мнению Хобсбаума, они отличались тенденциями к сепаратизму и ксенофобии и могли существовать только за счет «массовой сегрегации, насильственной ассими-геноцида и массового перемещения народов» В отпичие от Европы антиколониальный национализм третьего мира получает положительную оценку Хобсбаума, поскольку он преодолевает «племенные, общинные и другие секторальные и региональные самоидентификации, помогая сплавить их в нацию».

Параллели между прогрессивным и реакционным национализмом Хобсбаума и плохими и хорошими нациями Маркса и Энгельса видны невооруженным глазом. При этом Хобсбаум особо критикует «новый национализм», который захлестнул мир в результате падения коммунистической системы — той самой системы, которая «сумела установить политическую стабильность на большей части Европы» и чей распад привел к краху «плановой экономики и ее неизменного спутника — социальной защищенности».

В этой связи нелишним будет напомнить, что Советы установили эту политическую стабильность, посылая войска в Прагу в 1943 и 1968 году, в Берлин в 1953 году и в Будапешт в 1956 году, построив берлинскую стену и заперев сотни миллионов людей за железным занавесом. Что же касается социальной защищенности, то она походила на пайку, которую получает зэк от тюремного начальства.

То, что ведущие теоретики postidentity заимствовали свои идеи из марксизма, неудивительно: Хобсбаум присоединился к британской компартии в 1930-е годы В течение многих лет он был апологетом СССР и оправдывал вторжение в Венгрию даже тогда, когда другие компартии осудили его В автобиографии, опубликованной в 2002 году, через много лет после того, как преступления коммунистического режима стали достоянием гласности, этот уважаемый профессор писал: «До сих пор я ловлю себя на том, что отношусь к памяти и традициям СССР со снисходительным всепрощением, пониманием и нежностью». Как он сам признался, «я все еще несу в себе мечту Октября».

Не все лидеры postidentity мечтают об Октябрьской революции, но идеи Хобсбаума о мире, лишенном наций, по-прежнему пользуются широким спросом и резонируют в работах других идеологов postidentity. Мэри Калдор, профессор Лондонской школы экономики, также критикует плохой «новый национализм», который обращен к традициям прошлого, имеет глубокие культурные корни и служит для того, чтобы «узаконить существующие национальные государства» путем исключения представителей других национальностей. По Калдор, именно этот национализм особенно агрессивен, он «выражает глубинную связь современного государства с войной» и фактически «имеет много общего с религиозным фундаментализмом»; то есть национализм сам по себе становится формой религиозного фундаментализма В отпичие от него «хороший национализм» — это то, что она называет «малым» национализмом, который носит не политический, а культурный характер. Он прогрессивен, потому что понимает свой собственный временный характер и готов играть свою роль в процессе глобализации мира, то есть, в конечном счете, раствориться в глобальной Европе.

Такой «хороший» национализм является формой космополитизма, который также является ключевым термином в мире postidentity. В своем несколько смягченном варианте он выступает в виде «почвенного космополитизма», готового предоставить определенное место самоидентификации. В своем обращении бывший президент Американской ассоциации современных языков так выразил эту идею: «Космополиты принципиально присягают на верность не только своему месту рождения, но одновременно гораздо более широкому, интернациональному взгляду на мир» В отличие от этого, конкретная identity остается пленницей «отрицательных последствий постоянно возрождающегося национализма, этнического сепаратизма и религиозного фундаментализма».

В конце концов, все эти типы «почвенного» космополитизма или «прогрессивного» и приемлемого национализма сводятся к одному: хороший националист — это тот, кто готов отказаться от своего национализма, отказаться от самого себя.

Как это напоминает сталинскую формулу культуры — национальной по форме и социалистической по содержанию! Национализму разрешено проявлять себя в качестве декоративного украшения или музейного экспоната, он может быть интересным этническим блюдом, которым вы наслаждаетесь на фестивале национальной кухни. — но в реальной жизни, стремящейся к объединению, а не разделению, ему нет места. В марксистской теории это означало коммунизм, в теории postidentity это означает верность бесконфликтному миру прав человека.

Postidentity всегда была центральной идеей Европейского союза Преамбула Европейской конституции гласит: «Продолжая гордиться своими национальными чертами и историей, народы Европы полны решимости преодолеть свои исторические различия и объединиться во имя создания единой европейской нации». С точки зрения постнационализма, однако. Европейский союз шагнул недостаточно далеко, он все еще слишком зависит от национальных государств.

Юрген Хабермас, один из крупнейших политических философов XX века, видит цепь в создании федерации, чьи общие институты будут «превалировать над государственными институтами», подобно тому как это происходит с ООН Транснациональное государство должно пойти дальше существующих международных законов и «через головы коллективных членов» сделать отдельных индивидуумов полноправными членами ассоциации свободных граждан мира. Всемирные суды будут препятствовать процессам национальной и этнической фрагментации, создавая предпосылки для совместной гармоничной жизни человеческих сообществ и отдельных людей во всем мире.

В отпичие от постнационализма, идеал которого — единое глобальное общество, постмодернизм отрицает наличие такого универсального идеала и настаивает на относительности любых культурных форм. Тем не менее именно постмодернизм стал идеологической базой постнационализма Причина понятна поскольку для постмодернистов все самоидентификации случайны, они не играют никакой роли, являясь просто обманчивой фикцией. На уровне индивидуума постмодернистское «я» является неустойчивой и постоянно меняющейся ареной борьбы социальных сил Верный марксистской традиции, Мишель Фуко описывает «я» как производное деятельности и контроля различных социальных и государственных институтов и сил. Дисциплинируя и наказывая, эти институты соревнуются, таким образом, за власть Если постмодернизм относится к индивидуальной identity как к фикции, тем более справедливо это по отношению к национальной identity. Нации рассматриваются постмодернизмом как случайные и нестабильные сообщества, состоящие из борющихся за впасть сип. Это меняющийся, находящийся в состоянии постоянного движения калейдоскоп различных фрагментов, мозаика осколков, лишенных внутренней ценности. Лучше всего это выражено в знаменитом понятии «воображаемые сообщества», введенном Бенедиктом Андерсоном, или в описании Хобсбаумом наций в качестве искусственно изобретенных. Понятно, что, если нации были когда-то изобретены, не составляет никакого труда сломать их искусственные перегородки для того, чтобы создать мир, не ограниченный национальными рамками.

Существует, однако, еще и третья форма postidentity — мультикультурализм Он родился в результате массовой эмиграции в Европу сразу после Второй мировой войны, спровоцированной распадом бывших европейских колоний. Мультикультурализм выступает за полное равенство всех национальных групп, существующих в обществе, часть которых очень сильно связаны со своими странами исхода. Мультикультуралистское видение общества объявляет, что приток эмигрантов в Европу требует отказа европейских стран от их собственной культуры в качестве доминантной, требуя вместо этого строгого нейтралитета государства по отношению к различным культурам, представленным в данном обществе. На практике это означает отказ не только от своей национальной, но и от демократической культуры — той самой культуры, от которой зависит сам мультикультурализм.

Как и постмодернизм, мультикультурализм основан на релятивистском подходе к действительности. Руководитель группы, опубликовавшей в 2000 году доклад «Будущее мультиэтнической Британии», и один из главных идеологов мультикультурализма порд Бхику Парех сформулировал это так: «Никакая культура не может быть приоритетной с точки зрения качества жизни». Либеральное общество «не является самой лучшей, самой рациональной и правильной формой общества, основанной на универсальных ценностях», все культуры имеют равное право на существование в жизни общества Лорд Парех отрицает идею «контроля за эмиграцией» как «весьма странный способ продемонстрировать интернациональную солидарность». В соответствии с этим взглядом государство не имеет права устанавливать критерии получения гражданства с целью уберечь свою собственную национальную культуру от уничтожения Идеальное общество — это не национальное государство, а смешанный конгломерат различных групп.

Как и постнационализм, мультикультурализм ведет к созданию глобального общества В своей книге «Переосмысляя мультикультурализм» Парех предлагает заменить традиционно тесные связи между территорией, суверенитетом и культурой универсальной коллективной культурой, которая «поощряет разнообразие» и космополитизм, делая акцент на «интересах человечества в целом». Другой выдающийся теоретик мультикультурализма Тарик Мудуд видит новую Европу «этнически гетерогенной, помещенной внутрь мультикультурного супергосударства».

Не предъявляя никаких требований по отношению к другим культурам, проникшим вместе с массовыми потоками эмиграции в европейскую культуру, мультикультурализм не проявляет в то же время такой толерантности к национальным культурам Европы, создававшимся здесь на протяжении многих сотен лет Вместе с другими идеологами postidentity мультикультурализм призывает европейское сообщество ослабить свои собственные национальные особенности и отказаться от европейской культурной традиции в качестве обязательной и определяющей. Отказываясь обсуждать ценностный аспект той или иной культуры, идеологи мультикультурализма фактически приравнивают диктатуру к демократии, подвергая сомнению ценности той самой культуры, которая позволила этим разным группам эмигрантов сосуществовать здесь в условиях взаимного уважения и терпимости. В то время как теоретики postidentity во имя справедливости и мира делали все для того, чтобы выхолостить уникальные европейские национально-исторические identities и культуры, группы эмигрантов, лишенные демократического опыта и традиций, заполонили Европу. В отличие от европейцев, у представителей этих групп нет никаких угрызений совести, у них нет никаких сомнений в превосходстве их собственной identity.

Беззащитная Европа

Неизбежная конфронтация между постмодернистским Западом и современным исламским фундаментализмом отражена во многих книгах. Мелани Филипс — «Лондонистан», Аян Хирси Али в своей автобиографии «Неверующая» и Брюс Бауэр в своей книге «Пока Европа спала» бьют в набат, описывая, как в мечетях в центре Европы имамы призывают к разрушению европейской культуры. Несмотря на то что они финансируются теми самыми правительствами, которые они так поносят, имамы обрушиваются на западный образ жизни как на декадентский, а на западную демократию — как на фальшивую и безбожную. Трудно поверить, но в сегодняшней просвещенной Европе практикуются дискриминация женщин и генитальные обрезания девушек, браки по принуждению стали обычным явлением, суровые ограничения наложены на женское образование, «осквернение семейной чести» становится причиной убийства многих женщин Вот что пишет Севран Апис — берлинский юрист турецкого происхождения, защищающий женщин, которые пытаются избежать насильственного брака: «У нас есть два общества с двумя совершенно различными системами ценностей. Они существуют рядом и в то же время совершенно отдельно друг от друга». Хотя в Европе не существует статистики убийств на почве «опороченной семейной чести». Британия заново открыла уголовные дела по поводу двух тысяч убийств, совершенных в период между 1996 и 2006 годом, и установила, что более чем в сотне из них речь идет об убийстве женщин по поводу «опороченной семейной чести». Теракты в Мадриде и Лондоне, убийство режиссера Тео Ван Гога в Голландии и угрозы в адрес Аян Хирси Али. Салмана Рушди и Магди Алана, итальянского мусульманина, который оказался на мушке экстремистов из-за поддержки Израиля, свидетельствуют о том, что над Европой нависла зловещая тень террора.

Общественная безопасность превратилась в острый и болезненный вопрос, секретные службы постоянно выступают с предостережениями по поводу возможных атак террористов Генеральный директор британской секретной службы МИ-5 сообщил, что в настоящий момент ведется расследование примерно тридцати готовящихся террористических заговоров и 200 террористических сетей, включающих в себя по крайней мере 600 боевиков, многие из которых связаны с лидерами «Аль-Каиды» в «Пакистане». Тысячи британских граждан тренируются в военных лагерях в Пакистане, намереваясь вернуться затем в Британию.

Казалось бы, перед лицом этой опасности европейское сообщество сплотится для того, чтобы защитить демократическую культуру, на создание которой было потрачены многие века и ради которой было принесено так много жертв Но триумф postidentity среди интеллектуалов Европы и ее превращение в ведущую идеологию сделали это практически невозможным. Вместо этого Европа, похоже, больше всего заботится о защите мира политкорректности, находящего свое выражение в теориях postidentity. Несмотря на острую угрозу, с которой столкнулась Британия в лице исламского экстремизма, британский премьер-министр Гордон Браун запретил членам своего кабинета использовать слово «мусульманин» в связи с проблемами безопасности и потребовал называть террор не террором, а уголовными преступлениями.

Почему Европа выражает такую готовность отказаться от своих собственных культурных традиций? Почему она готова растворить свои национальные культуры и разрушить свои связи как с прошлым, так и с будущим, принеся их в жертву другим культурам или так называемому «всемирному гражданству»? Почему в самом сердце Европы стало возможным существование глубоко антидемократического общества, тон в котором задают мусульманские экстремисты, почему Европа не борется с этим явлением?

Здесь мы должны вернуться к логике postidentity: идентичность приводит к войнам, война есть зло, а потому идентичность — это зло Атакуемая другими культурами, европейская культура, казалось бы, должна сделать все для того, чтобы защитить, укрепить свою собственную identity, — но как сделать это, если для многих европейцев identity сама по себе является причиной зла?

Проблема оспожняется также глубоким чувством вины европейцев по отношению к эмигрантам. Основания для этого есть: европейская история содержит немало эпизодов несправедливости, эксплуатации и угнетения. Именно поэтому многие полагают, что Европа должна загладить свою вину, широко распахнув свои двери для жителей бывших колоний и проявляя терпимость к их культурным традициям Не решаясь судить других. Европа готова освободить их от соблюдения своих собственных норм, в том числе и от обязанности принимать и разделять правила, существующие в демократическом обществе. Как пишет Парех, «опыт колониального угнетения», опыт «репрессий и культурного унижения» оправдывает «потребность в наличии своих собственных культурных прав».

Как мы видим, здесь мир опять делится на хорошие и плохие identities: самоидентификации угнетенных — положительны, они нуждаются в компенсации за преступления прошлого и вполне оправданно сопротивляются своим бывшим угнетателям. Но не менее важным моментом является то, что свободное выражение этих «положительных» самоидентификаций помогает ослабить identities у виновных в репрессиях европейцев, которые не вправе защищать свою запятнанную историю и традиции.

Если чувство вины является первой причиной, по которой европейцы не сопротивляются фанатизму в своем собственном обществе, то страх является второй. Демократии высоко ценят человеческую жизнь, именно поэтому они, как правило, предпочитают идти на компромисс вместо того, чтобы воевать Особенно ярко это проявляется в обществе, где ослаблено чувство identity. Как зэки со слабой самоидентификацией, постоянно думают только об одном — как выжить, так и лидеры демократического мира готовы заплатить любую цену, чтобы избежать кровопролития Сочетание вины и страха неизбежно ведет к политике умиротворения и к соглашательству. Зто уже произошло в тридцатые годы, когда чувство вины по отношению к Германии в связи с унизительными условиями Версальского мира и страх перед нарастающей фашистской мощью парализовали демократический мир. Сегодня, когда теории postidentity призывают растворить культуру Запада в мировом глобальном мире, этот паралич проявляется в неверии демократического общества в свои собственные ценности, в свою самоидентификацию И действительно, для общества, которое во имя мира во всем мире ведет войну против своей собственной identity, очень трудно повернуть вспять и восстановить то, что систематически разрушалось на протяжении двух поколений.