1. Безенчук и "Нимфы"

1//1

В уездном городе N... — Начало ДС, подчеркнуто традиционное, задает тон роману, для которого типично массовое употребление литературных клише, цитат и подтекстов. Б. Петров вспоминает, что первая фраза долго не рождалась. "То есть фраз было много, но они не нравились ни Ильфу, ни мне. Затянувшаяся пауза тяготила нас. Вдруг я увидел, что лицо Ильфа сделалось еще более твердым, чем всегда, он остановился (перед этим он ходил по комнате) и сказал: — Давайте начнем просто и старомодно — "В уездном городе N". В конце концов, неважно, как начать, лишь бы начать" [Из восп. об Ильфе].

Нетрудно видеть, что первые слова романа найдены Ильфом весьма точно, так как отражают установку авторов с той эмблематичностью, которая часто характеризует начало — первую фразу, первый кадр фильма, первое появление героя и т. п. В данном случае бросающимся в глаза признаком зачина является цитатность, главная черта всей поэтики ДС/ЗТ. Гоголь начинает "Мертвые души" словами: "В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка..." Сходными формулами начинаются "Ионыч" Чехова ("Когда в губернском городе С. приезжие жаловались на скуку..."), его же "Степь", "Два гусара" Толстого и множество других произведений.

1//2

В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что, казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть. А на самом деле в уездном городе N люди рождались, брились и умирали довольно редко... [и далее:] Хотя похоронных депо было множество, но клиентура у них была небогатая... Люди в городе N умирали редко... — Ср. начало "Скрипки Ротшильда" Чехова: "Городок был маленький, хуже деревни, и жили в нем почти одни только старики, которые умирали так редко, что даже досадно. Гробов требовалось очень мало. Одним словом, дела были скверные". Ср. также: "Бросается в глаза бесконечное количество парикмахерских. Можно подумать, что в Калуге только стригутся и бреются" [Е. Зозуля, Старое и новое в Калуге, Чу 37.1929; возможно, восходит к ДС].

1//3

Ипполит Матвеевич Воробьянинов. — Б. Петров вспоминает: Воробьянинову "было решено придать черты моего двоюродного дяди —председателя [полтавской] уездной земской управы" [Из воспоминаний об Ильфе]. Об этом дяде кое-что сообщает В. Катаев:

".. .богатый помещик и земский деятель Евгений Петрович Ганько... Он был большой барин, сибарит, бонвиван, любил путешествовать по разным экзотическим странам и несколько раз, возвращаясь на пароходе добровольного флота из Китая, Гонконга, Египта или Индии, проездом через Одессу в Полтаву, неизменно наносил нам семейный визит, привозя в подарок разные диковинные сувениры... У него было могучее, хотя и довольно тучное от неумеренной жизни телосложение, ноги, разбитые подагрой, так что ему приходилось носить какую-то особенную бархатную обувь вроде шлепанцев, и великолепная голова с римским носом, на котором как-то особенно внушительно, сановно сидело золотое пенсне, весьма соответствующее его сенаторским бакенбардам и просторной пиджачной паре от лучшего лондонского портного, источавшей тонкий запах специальных мужских аткинсоновских духов... К началу войны Е. П. одряхлел, почти уже не мог ходить и по целым дням сидел у себя в Полтаве в удобном кирпичном особняке, построенном в украинском стиле... в вольтеровском кресле, с ногами, закутанными фланелью, и перелистывал старые комплекты "Ревю де Дё Монд" или занимался своими марками, и я слышал, что он был великий филателист и владел бесценными коллекциями, из которых одна была единственной на весь мир — коллекция полтавской уездной земской почты... Тетя умерла в Полтаве в 1942 г. при немцах, незадолго до этого похоронив Евгения Петровича..." [Разбитая жизнь, 378-379].

Как видим, лишь отдельные черты двоюродного дяди — золотое пенсне, внушительная патрицианская наружность, большой нос, бонвиванство, коллекционирование земских марок — перешли к Ипполиту Матвеевичу, другие же — тучность, путешествия на Восток, подагра, бакенбарды — в романе отражения не нашли.

Создавая фигуру Воробьянинова, писатели, видимо, использовали черты нескольких образцов дореволюционной мужской респектабельности. Внешне он походит на П. Н. Милюкова и на П. Д. Боборыкина [см. ниже, примечание 9 и ДС 7//10], в то время как отдельные моменты его сюжетной линии напоминают приключения эмигрантов, возвращающихся в Россию, в частности, В. В. Шульгина [см. ДС 7//1; ДС 9//3; ДС 14//18].

Бывший предводитель дворянства, губернатор и т. п. на скромной канцелярской должности — одно из общих мест 20-х гг. на тему "бывших людей". Близко напоминает о Воробьянинове "бывший граф Зюзин" (пенсне, завитые усы, бородка, толстовка) за учрежденческим столом под вывеской: "Управделами тов. А. М. Зюзин" [(карикатура в полный лист В. Козлинского под заглавием "Сохранился...", Чу 23.1929; см. также ДС 5//11)]. В рассказе С. Вышенцева "Губернатор" заглавный персонаж, скрыв свое прошлое, работает делопроизводителем треста [в его кн.: Поединок, М.: Сегодня, 1927]. "Бывшие" находят друг друга и имеют любимые места встреч: как пишет М. Талызин, завсегдатаями одного из московских трактиров в 1924-25 были "полотер, когда-то талантливый педагог, седой инструктор из наробраза, бывший предводитель дворянства, и трамвайный билетер, прежде сенатский чиновник" [По ту сторону, 191]. "Бывших" людей в 20-е гг. было так много, что кое-где они образовывали целые популяции или микрокосмы. В одном очерке-фельетоне тех лет описывается заповедник или коммуна "бывших" — канцелярия Академии наук СССР, полностью укомплектованная бывшими сановниками, вице-губернаторами, баронами, директрисами благородных пансионов, сотрудниками министерств и т. п. Интересно, что подобный оазис по совместительству часто оказывается приютом и другого широко распространенного "порока" советских учреждений — семейственности: служащие в них "бывшие" состоят в сплошном родстве между собой [Г. Рыклин, Забытая усадьба, Чу 19.1929; о "кумовстве" в совучреждениях см. ЗТ 11//5].

1//4

Далее "Цирульный мастер Пьер и Константин" обещал своим потребителям "холю ногтей" и "ондулясион на дому". — Ср. вывеску: "М-ль Адель. Маникюр и холя ногтей" в рассказе В. Инбер "Лампочка припаяна" [в ее кн.: Ловец комет]. Рекламу парикмахерской — женский палец и надпись "холя ногтей" — упоминает А. Мариенгоф [Бритый человек, 49]. "Холя" — не обывательское новообразование: "шампунь для мытья и холи" встречается во вполне культурной рекламе тех лет. Ондулясион (фр. ondulation) — химическая завивка.

1//5

...На большом пустыре стоял палевый теленок и нежно лизал поржавевшую... вывеску. — Здесь и далее [ДС 2; ДС 9] узнается схема провинциального городка, выкристаллизовавшаяся в советской литературе тех лет. Неизменные компоненты провинциальной декорации — пустынная немощеная площадь, парикмахерская (с мастером, ожидающим нечастых клиентов), несколько церквей, пожарная часть, похоронное бюро, гостиница — все это есть в повестях Ю. Слезкина "Козел в огороде" (1927), Н. Никитина "Юбилей" [НМ 10.1926], В. Катаева "Растратчики" [1926, гл. 9]; в очерке А. Аграновского "Город Маг-нет" [ТД 01.1927] и др.

"Корова, коза, свинья vs. письменный текст" образует обширное гнездо мотивов. В рассказе Дм. Стонова "Брага" коза жует афишу [КН 24.1926]; у Маяковского пограничные чиновники глядят, как в афишу коза на на польский паспорт [Стихи о сов. паспорте, 1929]; у Слезкина козел лягает человека, читающего афиши [гл. 1]; у Катаева козел ест афишу с забора [гл. 8]; ту же функцию выполняет он в юмореске "Козел-лишенец", подвергаясь за это административным карам [Ог 10.04.30]. Как заведомый штамп, используется тот же мотив на карикатуре Н. Радлова: пожевав театральную афишу, козел падает бездыханным: "Неудобоваримый репертуар" [См 15.1927]. По словам другого юмориста, коровы и козлы производят полезную работу по санитарии и благоустройству, очищая город от ненужных объявлений [Камера для вытрезвления, Бе 21.1928]. Мотив возник еще в досоветском юморе: в сатириконовском фельетоне козел в Тюмени объедает афиши и анонсы [НС 17.1915: 8]. О мифопоэтическом мотиве поедания письменного текста см. ЗТ 27//1.

1//6

Погребальная контора "Милости просим". — Похоронное бюро под таким названием фигурирует в пьесе Б. Ромашова "Конец Криворыльска", появившейся годом раньше ДС [д. 1, сц. 2, явл. 2].

1//7

Стол [Ипполита Матвеевича]... походил на старую надгробную плиту. — Метафоры ряда "стол — надгробие" распространены, появляясь независимо у разных авторов. О канцелярском столе и его принадлежностях, помимо данного места ДС: "Надгробный памятник напоминает мне пресс-папье на столе делового человека" [Аверченко, Что им нужно; то же сравнение у Тэффи, Тихий спутник]. "Князь сидел за черным письменным столом, похожим на царскую гробницу" [Йозеф Рот, Исповедь убийцы (1936)]. Об обеденном столе или ресторанном столике: "Ряд столов, с которых были содраны скатерти [в прогоревшем ресторане]... напоминал аллею надгробных плит" [Аверченко, Ресторан "Венецианский карнавал"]. "Зала в кафе „Луитпольд“ [в Мюнхене]... с мраморными плитами столиков, напоминавшими какое-то безымянное кладбище" [Жиро-ду, Зигфрид и Лимузэн (рус. пер. 1927), гл. 3]. "Посреди комнаты — тяжелый, как гробница, стол, накрытый белой скатертью..." [Булгаков, Собачье сердце, гл. 3].

1//8

В пятницу 15 апреля 1927 года Ипполит Матвеевич, как обычно, проснулся в половине восьмого... — Указание часа, слова "как обычно" — формулы, типичные для начала повествования; призваны подчеркивать в исходном состоянии момент рутины, оттеняя тем самым ее предстоящее нарушение. Ср.: "В этот день, в семь часов вечера, расставив, как всегда, на полках... книги... [г-н Сарьетт] вышел из библиотеки... Он пообедал, по обыкновению, в кафе „Четырех епископов"... Ровно в семь часов на следующее утро он вошел в переднюю библиотеки, снял, по обыкновению, новый сюртук и надел старый... прошел в кабинет, где в продолжение шестнадцати лет он шесть дней в неделю обрабатывал свой каталог..." [Франс, Восстание ангелов, гл. 3].

1//9

Ипполит Матвеевич... купил очки без оправы, с позолоченными оглоблями... жена... нашла, что в очках он — вылитый Милюков, и он отдал очки дворнику. — Павел Николаевич Милюков (1858-1943) — лидер конституционно-демократической (кадетской) партии, профессор истории, автор ряда книг. В феврале-мае 1917 министр иностранных дел Временного правительства; с 1920 в эмиграции. Упоминается в романах не раз [см. ДС19//17,18 и 20; ЗТ 8//34; ЗТ 13//18]. О его внешности А. В. Тыркова-Вильямс пишет: "Мешковатый городской интеллигент. Широкое, скорее дряблое лицо с чертами неопределенными. Белокурые когда-то волосы ко времени Думы уже посерели. Из-под редких усов поблескивали два или три золотых зуба... Из-под золотых очков равнодушно смотрели небольшие серые глаза" [На путях к свободе, 409]. В. В. Шульгин пишет о нем: "истинно-русский кадет, по какой-то игре природы имеющий некоторое обличье немецкого генерала" [Дни, 71]. По словам В. В. Набокова, М. был похож "несколько на Теодора Рузвельта, но в более розовых тонах" [Другие берега, IX. 3].

Располагаясь посредине политического спектра, Милюков и его партия подвергались нападкам как крайних левых, так и крайних правых. Нежелание Ипполита Матвеевича походить на Милюкова может поэтому быть объяснено и как осторожность, ибо Милюков — белоэмигрант и враг Советов, и как проявление давней неприязни правых и монархистов к этому отъявленному либералу, западнику и "другу евреев".

Походить на государственных деятелей прежнего режима вообще боялись. В юмореске "Пуганая ворона" (напечатанной позже ДС) читаем: "Перед чисткой аппарата он зашел в парикмахерскую. Посмотрелся в зеркало и ахнул: — С этими усами прямо вылитый я Милюков! Еще подумают, что я и сейчас кадетам сочувствую. Нет, долой их! Подальше от греха!" Побрившись, он ужасается еще больше, так как приобретает сходство с Керенским [Чу 50.1929]. Аналогичная по формуле шутка об иностранном деятеле (включая вмешательство жены, как в ДС): "Чемберлену не разрешен отпуск. ЛОНДОН. Жена не разрешает Чемберлену отпускать усы, так как с усами он — форменный каторжник " [Пу 20.1926]. Что Ипполит Матвеевич отдал очки дворнику — относится к тому же ряду знаков дворницкого статуса, что и медаль [см. ДС 5//20].

1//10

— Бонжур! — пропел Ипполит Матвеевич самому себе... "Бонжур" [при пробуждении] указывало на то, что Ипполит Матвеевич проснулся в бодром расположении. — Параллели с "Носом" Гоголя: "Коллежский асессор Ковалев проснулся довольно рано и сделал губами: „брр...“ — что всегда он делал, когда просыпался, хотя сам не мог растолковать, по какой причине" [гл. 2; указано в: Bolen, 62].

1//11

От пушечных звуков голоса Клавдии Ивановны дрожала чугунная лампа с ядром, дробью и пыльными стеклянными цацками. — Подобная лампа — характерный предмет дореволюционного быта, упоминаемый в мемуарах и литературе по крайней мере с 1880-х гг. (см., например, "Трагика поневоле" Чехова). Детальное описание ее дает В. Инбер: "Лампы были круглые, тяжелые, с фарфоровым сосудом для керосина, вставленным в металлическую вазу. Все это держалось на толстых цепочках, идущих вверх, к крепкому крюку, вкрученному в потолок. Кроме большого, тоже фарфорового, абажура, у такой лампы были: горелка, фитиль, стекло и на тонкой цепочке шар, наполненный дробью. Он помогал по желанию передвигать лампу то выше, то ниже".

Сергей Горный пишет о ней с теплотой, как об одном из атрибутов ушедшего мира:

"Нынешние лампы — убийцы. Со скрученными в сумасшедшей спирали, исступленными нитями. Тогдашние лампы были нашими, человеческими. Такая большая столовая лампа с колпаком, на цепях с противовесом, вроде чугунного яйца, заполненным дробью. Круглый свет, сперва кольцо его над фитильком, а потом, когда разгорится, венчик пламени живой и чуть-чуть дрожащий. От этой жизни все окружающее жило ответно, точно мигало, чуть морщилось тенями, светлыми и темными пятнами".

О лампе с шаром и дробью вспоминают также В. Панова, В. Катаев (который говорит о бронзовом, а не чугунном шаре) и другие. В рассказе А. Аверченко покупательница по невежеству хочет набить шар порохом вместо дроби.

Любопытно, что ряд авторов (Инбер, Аверченко, Ильф и Петров) совпадают в том, что громоздкая лампа либо падает, либо дрожит, раскачивается, вот-вот упадет от шума и топота. [Инбер, Как я была маленькая, 24; Горный, Только о вещах, 204; Панова, О моей жизни, 5; В. Катаев, Трава забвения // В. Катаев, Алмазный мой венец, 380; Аверченко, Жалкое существо].

Цацка — украшение, финтифлюшка [Даль, ТСЖВРЯ].

1//12

— За воду вы уже вносили? — "Вносить" (плату) — ныне устаревшее словоупотребление.

Ср. "Взнесите в кассу рубль шесть копеек" [Чехов, В аптеке]. "На какие шиши, — спрашиваю, — живете и почем за квадратную сажень вносите?" [М. Зощенко, Альфонс].

Платеж за воду приурочивался, как мы видим, к началу весенне-летнего сезона (начало времени действия в романе — апрель 1927). Помимо ДС, см. у Л. Леонова: "— За воду, за воду потрудитесь внести!... — Ах, весна, весна..." [Вор, 185]. Весенняя плата за воду в 1920-х гг., видимо, означает плату за дождевую воду и другие естественные осадки, собиравшиеся в специальные бочки и контейнеры для использования в хозяйстве. Этот порядок отмечен в фельетоне журнала "Бегемот" за апрель 1928 ("весенний номер"), где граждане получают повестки вроде: "Коммунальное отделение Детскосельского РИК предлагает вам в течение 3 дней ликвидировать задолженность за спуск в канализацию дождевых вод с 1 сент. 1926 по 1 марта с. г. в такой-то сумме", с угрозой отключения воды и даже выселения из дома. Согласно фельетону, сельскохозяйственный институт получил "счет за дождевую воду" на 2000 руб. Вокруг платежа за воду возникает много шуток: например, одни жалуются, что "не было у нас столько дождей", другие хлопочут о снижении тарифа на воду за многосемейность, третьи заявляют, что "были в командировке и дождями не пользовались" и т. д. [И. Прутков, Бе 15.1928]. Связь платежа за воду с приходом весны достаточно давняя: в рассказе Н. Никандрова "Бунт" (1906, место — Севастополь) городовой незадолго до 1 мая требует от обывателей срочно внести налог на воду, говоря: "последний срок прошел" [в его кн.: Береговой ветер, 7].

1//13

— Ну, дай бог здоровьичка, — с горечью сказал Безенчук, — одних убытков сколько несем, туды его в качель! — Разговоры гробовщика об убытках — столь же традиционный мотив, как и жалобы извозчика на дороговизну овса [см. ЗТ 8//46]. Подсчетом убытков занят герой чеховской "Скрипки Ротшильда"; ими озабочены гробовщики у Пушкина ("Он надеялся выместить убыток на старой купчихе Трюхиной...") и в "Мартингале" кн. В. Ф. Одоевского ("...нашла какая-то полоса... очень убыточная; как бы вам сказать поблагоприличнее, покос был плохой..."). Замечено, что гробовщик — "ироническая" профессия, в том отношении, что людское несчастье для него удача, и наоборот; этот парадокс (наряду с его традиционной шутливостью) широко используется в литературе.

1//14

Сделал свое дело — и уходи. — Канцелярский лозунг 20-х годов, частая мишень сатиры. Был в ходу уже до революции; ср. надпись в адвокатской конторе "Если вы пришли к занятому человеку, то кончайте скорее ваше дело и уходите" [Юшкевич, Леон Дрей, 179]. В очерке М. Кольцова описывается помещение островного совета на пустынном острове Врангеля, где "на столах папки, на дверях и стенах надписи, специально для медведей и моржей: „Прием от 12 до 3; Кончил дело — уходи"". То же в сценарии Маяковского "Товарищ Копытко, или Долой жир" (1927): его герой, бюрократ, в неподходящей обстановке — в палатке во время военных сборов — "пытается вешать на гвозди канцелярские плакаты: „Без доклада не входить, Рукопожатия отменяются, Кончил дело — уходи" и т. д.". В "Крокодиле" находим карикатуру на бюрократа, осужденного судом, с подписью: "Он всегда говорил: Кончил дело — уходи. Но когда кончилось его дело, ему уйти не дали". [Кольцов, Иван в раю, Избр. произведения, т. 1; Маяковский, Поли. собр. соч. Т. 11; Кр 24. 1927.]

Как видим, соавторы слегка отступили от канонической формы плаката ("Сделал свое дело..." вместо "Кончил дело..."). Видимо, следует связать это с их склонностью к контаминации советских элементов с классическими, в данном случае — с репликой "Мавр сделал свое дело, мавр может итти" из "Заговора Фиеско" Ф. Шиллера [д. 3, явл. 4; пер. В. Крылова]; о ее ходячести в советской прессе говорит заглавие сатирических стихов "Мавр может уходить" в Бе 03.1926 и мн. др. Той же аллюзией нагружен этот советский афоризм в фельетоне Ильфа и Петрова "Сделал свое дело и уходи" (1932), где идет речь о нудном критике-проработчике: "Не считаете ли вы, что критик уже сделал свое дело и ему давно пора уйти из журнала? "

1//15

Ипполита Матвеевича за большой рост, а особенно за усы, прозвали в учреждении Мацистом, хотя у настоящего Мациста никаких усов не было. — Мацист (итал. Maciste) — герой немых итальянских фильмов, с успехом шедших в 10-20-е годы в разных странах мира, включая Россию. Мацист — человек атлетического сложения и благородного характера. Свои физические данные он ставит на службу силам добра и спасает героев из самых отчаянных ловушек, расставленных врагами. Первым фильмом о Мацисте была эпопея "Кабирия" (1914), где он выступал в виде черного раба, выручающего людей, приносимых в жертву Молоху (действие происходит на Сицилии и в Карфагене во время пунических войн). За этим в 1918-1926 последовали "Мачисте-атлет", "Мачисте-император", "Мачисте в аду" и другие ленты, где этот персонаж действовал уже в облике белого человека и в разные эпохи, но сохранял прежнюю мощь и благородную натуру. Мацист входил в обойму знаменитых кинофигур: У Петрова — три сына, все актерского чина; / Дуглас Фербенкс, Мацист и Ильинский... [Ф. Благов, Горе от "кина", Кр 33.1927]. В России пытались создать своего Мациста — например, в фильме И. Перестиани "Похождения Стецюры (Русский Мацист)", героем которого был феноменальный борец.

Фраза построена по схеме, знакомой из литературы: "Такой-то там-то был прозван так-то": "Нетопырь была кличка Аполлона Аполлоновича в департаменте" [А. Белый, Петербург, 455]. К этим трем элементам часто добавляется четвертый — мотивировка прозвища ("за то-то") или, наоборот, недоумение по поводу него как немотивированного, незаслуженного ("неизвестно, за что" или "хотя..."), причем мотивировка и недоумение иногда совмещаются.

Примеры с мотивировкой: "Сторож, отставной солдат Гаврилыч, прозванный школьниками за необыкновенно рябое лицо Теркой" [Д. Писемский, Тысяча душ, 1.1]. "В Петербурге Халевича называли „господином Тысяча думушек" и „человеком-неожиданностью"... Неожиданностью он был прозван... за польское свойство совершать неожиданные поступки и видеть вещи с самой неожиданной стороны" [В. Л. Кигн-Дед-лов, Лес // Писатели чеховской поры, т. 2]. "Войсковой начальник Покивайко... прозван Мазепой за большие усы и толщину" [Горький, Городок Окуров]; ср. сходство с ДС: " за большой рост, а особенно за усы, прозвали... Мацистом ".

Примеры с недоумением: "За что меня миряне прозвали Рудым Паньком — ей-богу, не умею сказать. И волосы, кажется, у меня теперь более седые, чем рыжие. Но у нас... как дадут кому люди какое прозвище, то и во веки веков останется оно" [Гоголь, Вечера на хуторе]. "Здесь же в городишке звали его просто Яковом, уличное прозвище у него было почему-то Бронза" [Чехов, Скрипка Ротшильда].

Примеры с тем и другим: "...за то, что он всегда сурово молчал и глядел в тарелку, его прозвали в городе „поляк надутый”, хотя он никогда поляком не был" [А. Чехов, Ионыч]. "Все-таки маленькая польза! — сказал я себе. ..и с того времени уличные мальчишки и гимназисты прозвали меня маленькою пользой... хотя, кроме меня, уже никто не помнил, откуда произошло это прозвище" [Чехов, Моя жизнь, гл. 3].

Как мы видим, в ДС штамп применен в наиболее полном виде — и с мотивировкой ("за"), и с недоумением ("хотя"), что согласуется с их тактикой сгущенной литературности.

1//16

Мужчина в пиджаке... гаркнул: — Сочетаться! — "Сочетаться" в смысле "вступать в брак" — словоупотребление 20-х годов. Ср.: "Анкета для желающих сочетаться" [Масс, Эрдман, Одиссея (1929) // Москва с точки зрения]. "Олимп Валерианович: Когда же вам будет угодно, Ваше Высочество? Настя: Что угодно? О. В.: Если вы не забыли, Ваше Высочество... сочетаться" [Эрдман, Мандат, д. 3, явл. 17].

1//17

Очень, оч-чень приятно видеть таких молодых людей, как вы, которые, держась за руки, идут к достижению вечных идеалов. — Воробьянинов употребляет клише из статей и спичей либерального толка. Ср. тот же штамп в его речи в охотничьем клубе, в главе "Прошлое регистратора загса". Не прошли мимо него сатириконовцы, например: "В шестнадцать лет, дружно, взявшись за руки, подошли мы к краю воронки, называемой жизнью..." [Аверченко, Молодняк]. В фельетоне М. Зощенко "Горько" (1929) это клише, как и в ДС, иронически применяется в матримониальном смысле: "идти рука об руку к намеченным идеалам". Общий источник всех этих выражений — видимо, стихи А. И. Плещеева "Вперед, без страха и сомненья...", популярные среди либеральной интеллигенции: Смелей! Дадим друг другу руки / И вместе двинемся вперед (1846), в период первой революции певшиеся на мотив "Марсельезы" [Ефимов, Мой век, 23].

1//18

Из-за дыма вскоре появились контуры у исполкомовского автомобиля Гос. Ns 1с крохотным радиатором и громоздким кузовом. Автомобиль, барахтаясь в гряди, пересек Старопанскую площадь и, колыхаясь, исчез в ядовитом дыму. — Единственный в городе, всем известный и без конца починяемый автомобиль, принадлежащий местному учреждению (исполкому, парткому и т. п.), — элемент провинциального комплекса в одном ряду с парикмахерской, похоронным бюро, козами, поедающими афиши и т. п. (мы часто встречаем его в рассказах, фельетонах, на карикатурах). Машина эта упомянута еще раз в начале ДС 33. Типично для ДС с их пафосом нэпа и провинции: в ЗТ с его поэтикой пятилеток все стремятся обзаводиться полноценными автомобилями.

1//19

...Мечтая об огнедышащем супе... — Ср. у М. Булгакова: "огненный борщ", "...поволок из огнедышащего озера ее, кость, треснувшую вдоль..." [Мастер и Маргарита, гл. 9] или у В. Катаева: "У них к обеду денщик подавал на стол огненный, переперченный борщ с сахарной мозговой костью" [Разбитая жизнь, 303]. Метафора идет от классиков, ср. у Чехова: "Щи должны быть горячие, огневые..." [Сирена].

1//20

...Дверь канцелярии распахнулась, на пороге ее появился гробовых дел мастер Беэенчук. — Гробовщики, толпящиеся у дома больного, преследующие родственников, — известный мотив, представленный, например, у И. Ф. Горбунова [Из московского захолустья], А. П. Чехова [Осколки московской жизни, очерк 1], А. С. Пушкина [На выздоровление Лукулла; Гробовщик].

1//21

Навстречу ему из комнаты вышел пышущий жаром священник церкви Фрола и Лавра отец Федор. — Встреча охотников за наследством у постели умирающего — известный мотив. В роли корыстных претендентов часто выступают духовные пастыри. У Чосера монах подступает к одру больного прихожанина, требует подаяния на монастырь [Рассказ пристава церковного суда]. Ср. подобные ситуации в повестях О. де Бальзака "Урсула Ми-руэ", "Кузен Понс", "Гобсек"; у А.Н.Толстого (Друбецкие и Курагины); в "Реликвии" Эса де Кейроша (родственники и церковники соревнуются за миллионное наследство больной старухи), в "Пиквикском клубе" Ч. Диккенса (преподобный Стиггинс); в "Агасфере" Э. Сю (иезуиты).

Непосредственную параллель к данной фразе встречаем в "Войне и мире": "Навстречу Пьеру вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом" [1.1.19].

 

2. Кончина мадам Петуховой

2//1

Голова ее была в чепце интенсивно абрикосового цвета, который был в какой-то моде в каком-то году, когда дамы носили "шантеклер" и только начинали танцевать аргентинский танец танго. — Шантеклер — юбка, "так узко стянутая внизу, что в ней можно было ходить лишь крошечными шажками" [Катаев, Хуторок в степи, Собр. соч., т. 5; 415; действие в 1910]. Ср. отрывок из отвергаемых стихов в "Почтовом ящике Сатирикона": Толпа толпою плетется / В узких юбках "Шантеклер" [Ст 19.1912]. Название юбки восходит к популярнейшей драме Э. Ростана (1910), где Шантеклером зовут героического романтика петуха.

Оранжевый был фирменным цветом танго, повального увлечения в 1913-1914. "В витринах магазинов появились цвета танго (оранжевые ткани, платки, галстуки, перчатки, сумки, зонты, чулки и т. д.). В кафе, ресторанах, фойе кинотеатров без конца играли танго", — вспоминает М. Д. Райзман [цит. по: Тихвинская, Кабаре и театры миниатюр, 306]. "Танго — танец, духи, одеколон, пудра. Даже галстуки, жилеты, носки оранжевого цвета назывались „Танго“. Крик моды" [Э. Краснянский, Встречи в пути, 74; см. также А. Вертинский, Дорогой длинною, 77]. "Шелковые платки цвета танго" упоминаются среди прочих товаров в московских витринах начала нэпа [Эренбург, Рвач, 217-218]. Знаменитая желтая кофта Маяковского некоторым мемуаристам запомнилась как "кофта цвета танго"; квартиру его друга Н. Асеева украшала "лампа в шелковом абажуре цвета танго" [Катаев, Алмазный мой венец]. "Апельсинные штиблеты" Остапа в ДС, несомненно, принадлежат к той же семье.

2//2

"Поэзия есть Бог в святых мечтах земли". — Заключительные слова драматической поэмы В. А. Жуковского "Камоэнс". Высечены в 1887 на постаменте памятника поэту в Петербурге (скульптор В. П. Крейтан).

2//3

Парикмахер "Пьер и Константин", охотно отзывавшийся, впрочем, на имя "Андрей Иванович"... — ...теперь в Москве, говорят... на каждого клиента отдельная стерилизованная кисточка полагается. — Француз-парикмахер — типичная фигура в русских городах начиная с 1880-х годов. "Половина лучших столичных парикмахерских принадлежала французам. Обставлены первосортные парикмахерские были по образцу лучших парижских ". В Москве известными мастерами были Сильван, Галис, Барон Шарль, Кузен, Сильвер, Невель, Леон Эмбо и др. Нередко под иностранным именем выступали отечественные мастера: "Славился еще в Газетном переулке парикмахер Базиль. Так и думали все, что он был француз, на самом же деле это был почтенный москвич Василий Иванович Яковлев" [Гиляровский, Москва и москвичи: Булочники и парикмахеры]. Парикмахер, позирующий как иностранец, — фигура, известная и в дореволюционной, и в советской литературе. Monsieur Жорж "был на самом деле не Жоржем, а Егором, но взял себе французский псевдоним с тех пор, как открыл мастерскую" [И. Ясинский/ Граф // Писатели чеховской поры, т. 1]. В пьесе А. Файко "Евграф — искатель приключений" (1926), где действие происходит в парикмахерской, старый мастер рассказывает: "Да уж и мастера были — профессора-артисты! К примеру, Поль и Франсуа. Это из наших мест, из Авдеевки — Еремеев и Цыганков, братья двоюродные... Питерский Алексис тоже славился... А киевский Ипполит — Ванька Семируков, — так тот даже на выставке заграничной выставлялся". В рассказе И. Эренбурга "Бубновый валет" (в одноименной книге) упоминается московский парикмахер Фердинанд, он же "земляк Трюхин".

Иностранные псевдонимы были элементом особой парикмахерской культуры, претендовавшей на изящество манер, сочинение галантных стихов и употребление иностранных слов. В купеческих домах был даже обычай приглашать парикмахера на балы ради "французских" разговоров между ним и прислугой [Иванов, Меткое московское слово, 205].

Вывески мнимых иностранцев (не обязательно цирюльников) идут от Гоголя: "...магазин с картузами, фуражками и надписью: „Иностранец Василий Федоров"". "Портной был сам из Петербурга и на вывеске выставил: „Иностранец из Лондона и Парижа“" [Мертвые души, гл. 1; "заключительная глава" т. 2]. "Портной из Парижа и Лондона П. К. Рябцев" [Огнев, Три измерения]. "Паришскийкеофюр Абрамьянц с Москва" [См 43.1928].

Интерес к новшествам цирюльного дела в столицах, разговоры о них — видимо, общее место парикмахерской темы. Ср.: "[Парикмахер] действует по способу всех парикмахеров и начинает с допроса: кто вы, куда, зачем, надолго ли и как часто бреются в городах. И вообще верно ли, что в Киеве бреются один раз и только вниз, а вверх запрещено горсоветом" [А. Аграновский, Город Магнет, ТД 01.1927].

Насчет последнего крика парикмахерского дела в столицах — стерильной кисточки — "Пьер и Константин" не ошибся: она упоминается в повести В. Андреева "Серый костюм" (1930, действие в 1925), где в передовой московской парикмахерской "при стрижке подтыкают за воротник кусочки гигроскопической ваты, при бритье предлагают дезинфицированные кисточки" [гл. 1]. Кисточка обыгрывается в многочисленных шутках тех лет. Журнал "Смехач" в разъяснительном эпиграфе к карикатуре сообщает: "В крупных центрах применяется, в гигиенических целях, стерилизация и обандеро-ливание парикмахерских кисточек". Сюжет рисунка Б. Малаховского: художник пишет портрет нэпмана, тот требует, чтобы художник при изображении лица применял стерилизованные кисти [См 20.1926]. Другие mots: "Наше вам с кисточкой! С продезинфицированной кисточкой" (парикмахерское приветствие) или: "Послушайте, мастер! А нет ли у вас продезинфицированной кисточки? — Есть-с! Сей минут! Колька, добривай живей своего клиента — мне тоже продезинфицированная требуется!" [Пу 26.1926 и 02.1927].

2//4

Замолчали и горожане, каждый по-своему размышляя о таинственных силах гемоглобина. — Фраза имитирует повествовательные формулы классической прозы. Ср.: "Оба стояли... не шевелясь, глядя в землю и думая. Первого не отпускали мысли о счастье, второй же думал о том, что говорилось ночью..." [Чехов, Счастье]. "Все упорно молчали. Все думали об одном, всех соединяла одна грусть, одни воспоминания" [Бунин, На чужой стороне]. "Завтрак прошел в молчании, ибо каждый был погружен в мысли о личных неприятностях" [Диккенс, Пиквикский клуб, гл. 18].

2//5

В сиденье стула я зашила свои брильянты. — Литературные источники сюжета ДС очевидны: это рассказы о драгоценности, спрятанной в какой-то предмет, обычно — в один из серии одинаковых предметов. Тот, кто прячет, делает это в минуту опасности, убегая от преследователей, желая спасти свои сокровища от революции, войны, полиции и т. п. Позже начинается розыск драгоценного объекта, причем доступ к месту его нахождения утрачен, одинаковые предметы разрознились и разошлись по свету и т. п. Ближайшими к соавторам образцами данного сюжета должны, по-видимому, считаться новеллы Конан Дойла "Шесть Наполеонов" и "Голубой карбункул", где драгоценный камень прячут соответственно в гипсовый бюст и в зоб гуся, а также "уморительно смешная повесть Льва Лунца, написавшего о том, как некое буржуазное семейство бежит от советской власти за границу, спрятав свои бриллианты в платяную щетку" [Катаев, Алмазный мой венец; также Шкловский, Гамбургский счет]. В более широком, сказочном и мифологическом плане эта фабула родственна мотиву о дьяволе, оставившем среди людей свое имущество, часто — разрозненное, расчлененное, как стулья в ДС, и разыскивающем его (ср. историю красной свитки в "Сорочинской ярмарке" Гоголя).

Войдя в репертуар литературы, данная ситуация приобрела новую актуальность в эпоху войн и революций, когда собственникам богатств приходилось их спешно прятать до лучших времен. Мемуарист сообщает, например, о встрече в поезде в 1918 с по-мещицами-старушками, которые рассказали о местонахождении фамильных драгоценностей, зарытых ими под колоннами усадьбы, отнятой большевиками [На переломе, 275]. "Драгоценность, запрятанная буржуазией" (слова сторожа из ДС 40), нередко обнаруживалась много лет спустя; так, в Саратовской губернии нашли клад из 235 золотых и серебряных вещей [Ог 03.06.28].

Идея создания советского романа на сюжет "Шести Наполеонов" исходила от В. Катаева, который, по рассказу Е. Петрова, однажды вошел в редакцию газеты "Гудок" со словами: "Я хочу стать советским Дюма-отцом". Катаев предложил сотрудникам "4-й полосы" [см. ДС 24//1; ДС 29//11] быть его "неграми": "Я вам буду давать темы, вы будете писать романы, а я их потом буду править. Пройдусь раза два по вашим рукописям рукой мастера — и готово. Как Дюма-пер. Ну? Кто желает?" Он тут же предложил несколько фабул на выбор, заявив: "У меня тьма-тьмущая всяких тем и сюжетов, одному не управиться". Одной из них была история о гарнитуре гамбсовских стульев, разрозненных по многим учреждениям и городам. "Представьте себе, в одном из стульев запрятаны деньги. Их надо найти. Чем не авантюрный роман?"

Прогуливаясь по коридору Дворца Труда, Ильф и Петров решили воспользоваться идеей Катаева, причем вначале предполагалось, что каждый из них будет писать свой отдельный роман. Затем Ильф сказал: "А может быть, будем писать вместе?... Мне понравилось про эти стулья... попробуем писать вместе, одновременно каждую строчку вместе". Так началось совместное творчество соавторов [Петров, Из воспоминаний об Ильфе; Эрлих, Пас учила жизнь].

По словам А. Эрлиха, первоначальный набросок сюжета ДС содержался в его пьесе, обсуждавшейся у В. Катаева в Мыльниковом переулке (об этом месте Москвы, впоследствии улице Жуковского, см. в примечаниях к ЗТ 13). "Однажды я принес туда пьесу — мою первую пробу в драматургии. Конечно, блин этот вышел комом... В пьесе некий эмигрант тайно вернулся на родину. В принадлежавшем ему ранее особняке в потайном месте запрятаны были фамильные драгоценности. После многих столкновений „бывшего человека" с советскими людьми, в результате многих приключений кладоискателя, смешных и печальных, выяснилось, что внушительный мешочек с бриллиантами давным-давно открыт и передан жильцами государству". Слушатели признали пьесу неудачной, и Катаев тут же подал мысль о том, что "клад надо бы спрятать в одно из кресел мягкого гарнитура" [Эрлих, Нас учила жизнь]. Как видим, в драматургическом опыте уже присутствовали такие мотивы будущего романа, как возвращение экспроприированного домовладельца и переход клада в собственность государства. В нем, однако, не было мотива разрозниваемых одинаковых предметов: местонахождение клада было известно герою, и задача состояла лишь в том, чтобы получить к нему доступ. Это другой вариант того же сюжета, также представленный у Конан Дойла — в рассказах шерлокхолмсовского цикла "Дом с тремя коньками" и "Трое Гарридебов".

Фабула ДС, таким образом, "носилась в воздухе" и ждала своего мастера; не возьмись за нее Ильф и Петров, она несомненно была бы разработана другими, с неизмеримо меньшими шансами на бессмертие. Решающее значение имел отказ писателей от чисто авантюрной трактовки темы: "Мы быстро сошлись на том, что сюжет со стульями не должен быть основой романа, а только причиной, поводом к тому, чтобы показать жизнь" [Петров, Из воспоминаний об Ильфе].

Способ, которым Воробьянинов узнает о сокровище, спрятанном в стуле, также относится к числу традиционных. Мотив тайны, открываемой умирающим, обычен в авантюрных сюжетах в качестве завязки похождений и поисков. Речь не обязательно идет о кладе: это может быть открытие тайны рождения, признание в давнем преступлении или иные сведения. Умирающий — лишь одна из разновидностей персонажа, ограниченного в своих возможностях, лишенного сил, мобильности, времени, средств и т. п., который, не будучи в состоянии сам воспользоваться тайной, делится ею с другим, более молодым, сильным, имеющим ресурсы и т. п. Примеры: "Завещание мавра" В. Ирвинга (за предсмертную услугу мавр передает герою шкатулку с заклинанием); " Фортунат" Л. Тика (отец раскрывает сыновьям секрет волшебного кошелька); "Габриель Конрой" Брет Гарта (умирающий старик открывает тайну серебряных копей молодой девице с тем, чтобы ее жених занялся их разработкой); "Урсула Мируэ" Бальзака (героиня получает от умирающего дяди ключ от сундука с деньгами); фильм А. Хичкока "Человек, который знал слишком много" (смертельно раненый человек в Марокко сообщает подоспевшему врачу о готовящемся политическом убийстве в Англии), фильм С. Крамера "Это безумный, безумный, безумный мир" (тайну клада сообщает разбившийся автомобилист) и др. Источником информации может быть лицо уже умершее, как в "Острове сокровищ" Стивенсона (координаты клада в бумагах мертвеца), в "Затерянном мире" Конан Дойла (зарисовки затерянного мира в блокноте умершего путешественника), в "Двух капитанах" В. Каверина (письма о пропавшей экспедиции в сумке утонувшего почтальона).

Другая разновидность обладателя тайны, бессильного ею воспользоваться, — заключенный, например, аббат Фариа в "Графе Монте-Кристо" А. Дюма, сообщающий Дантесу местонахождение сказочных богатств Борджиа (он же играет и роль "умирающего"); другие примеры, где выходящий на свободу заключенный узнает секрет от товарища по тюрьме, см. в ЗТ 2//29.

Место передачи тайны может далеко отстоять от основного места действия: придорожный трактир (Стивенсон), Марокко (Хичкок). Получатель информации —человек, обладающий мобильностью и энергией; его последующие приключения и образуют сюжет. Обычно это лицо случайное, вовлекаемое в события неожиданно для самого себя, иногда против своего желания. Обладатель тайны открывает ее человечеству в лице первого встречного, ибо в противном случае она исчезнет вместе с ним.

Не менее известна другая версия данного мотива: персонаж вынужден открыть свою тайну другому, так как не может в одиночку реализовать ее возможности и нуждается в помощнике. В скандинавской саге трусливый Регин привлекает героя Сигурда, чтобы добыть фамильное сокровище у завладевшего им брата — дракона Фафнира, а затем, убив Сигурда, взять все золото себе [Сага о Волсунгах]. Напротив, в новелле Бальзака "Фачино Кане" старый охотник за кладом ищет себе молодого помощника, имея в виду честно с ним поделиться. Старый искатель сокровищ вербует себе молодого ученика в таких русских версиях, как "Саламандра" В. Ф. Одоевского и "Вечер на кавказских водах" А. Бестужева-Марлинского.

В соответствии со своей густо-антологической поэтикой Ильф и Петров совмещают обе версии: (1) умирающая теща сообщает тайну Воробьянинову, (2) тот открывает ее Бендеру, который и берет на себя руководство поисками. Заметим перекличку финала, где Воробьянинов убивает своего компаньона, с древней германской легендой.

Во многих подобных сюжетах тайна подслушивается третьим лицом, которое затем пытается опередить героя. Так обстоит дело в "Урсуле Мируэ" Бальзака, в "Габриеле Конрое" Брет Гарта, и, конечно, в ДС (отец Федор).

2//6

Ипполит Матвеевич... вдруг споткнулся о тело гробовых дел мастера Безенчука. — Возможное эхо из лермонтовского "Фаталиста": "Я чуть-чуть не упал, наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое... предо мною лежала свинья, разрубленная пополам шашкой..." [указал А. Д. Вентцель, см. его Комм, к Комм., 27].

2//7

Но самые могучие когда помирают, железнодорожные кондуктора или из начальства кто, то считается, что дуба дают. — Кондуктор, особенно в глазах людей простого звания, — фигура авторитетная, импозантная и нередко грозная. Социальное положение его считалось респектабельным; недаром у Чехова обер-кондуктор Стычкин говорит о себе: "Должность у меня основательная... Я образованного класса, с князем Канителиным, могу сказать, все одно, как вот с вами теперь... Я человек строгий, солидный, положительный..." [Хороший конец].

Литераторы и мемуаристы почти одинаковыми словами описывают характерную внешность и мину кондуктора: "Необыкновенно важным казался толстый кондуктор в поддевке, со свистком и длинной серебряной цепочкой на груди, похожей на аксельбант. Он проходил по вагонам, грубо расталкивая толпившихся в тамбурах мужиков, браня их нехорошими словами"; "Обер всегда был важный, в жгутах, со свистком, с большой сумкой. Сзади или спереди, "тормоша" пассажиров, шли обыкновенные кондуктора. Круглые барашковые шапки. Кафтаны. Кушаки с бляхами"; "Обер-кондуктор, похожий на генерала" [Соколов-Микитов, Свидание с детством, 448; Прегель, Мое детство, 1; 216]. Сходные описания регалий кондукторов дают Горный [Ранней весной, 291], Колесников [Святая Русь, 131], Маркелов [На берегу Москва-реки, 36] и другие. В. В. Шульгин, критикуя памятник Александру III работы П. Трубецкого, пишет: "...мы увидели какого-то обер-кондуктора железной дороги верхом на беркшире, превращенном в лошадь" [Три столицы, 367]. Как видим, Безенчук, причисляя кондукторов к "самым могучим" и к "начальству", отражает ходячее сравнение.

2//8

Потрясенный этой странной классификацией человеческих смертей... — Чрезвычайная специализация в какой-либо сфере, открытие в ней неожиданно разветвленного подразделения для, казалось бы, простых вещей, экзотическая терминология — мотив, встречаемый в литературе в разных вариантах. Из более причудливых случаев, помимо похоронной иерархии Безенчука, отметим длинные списки разновидностей "блудодея" или "сумасброда", т. е. penis’a, в романе Ф. Рабле (пер. Н. Любимова) или богатство форм и степеней опьянения в поэме В. Ерофеева "Москва-Петушки". Интерес к специальной терминологии очень велик у Гоголя, который записывает, например, всевозможные виды собачьих мастей, пород и кличек: чистопсовые, густопсовые, брудастая, муругая, полвопегая, бочковатость, выпукловатость и т. п. — и густо пользуется ими в описании ноздревской псарни [Мертвые души, гл. 4]. Из более умеренно-реалистических применений напомним чеховскую Душечку, которой, когда она вышла за торговца лесом, "что-то родное, трогательное слышалось. .. в словах: балка, кругляк, тес, шелевка, безымянка, решетник, лафет, горбыль..."

Классификация смертей Безенчука намечена в ИЗК, 123 — рядом с аналогичной терминологией пьяниц для обозначения мер вина [см. ЗТ 21//12]. В "Хулио Хуренито" И. Эренбурга (1921) гробовщик-рантье мсье Дэле разрабатывает своеобразную похоронную табель о рангах — 16 разрядов похорон в зависимости от социального статуса, причем себе самому скромно отводит третий или четвертый разряд: "[Я] не кричу: "Я, такой-то, вне классов" [гл. 9] — ср. аналогичный реализм Безенчука: "Я — человек маленький. Скажут: "гигнулся Безенчук"... Мне дуба дать или сыграть в ящик — невозможно: у меня комплекция мелкая". Менее интересную, на наш взгляд, кладбищенскую классификацию — не через языковые игры, а по профессии и по алфавиту — предлагает гробовщик в повести Л. Леонова:

"Я добился, чтобы усопших клали не как придется, а в строгом порядке. На каждый участок идут покойники по одной только специальности. Купцы к купцам, военные к военным... На участках — сперва все покойники на букву А, потом на Б и т. д... Этому, однако, воспротивились... Хрыщ говорил: „Этак я всегда в конце буду лежать, а какой-нибудь прохвост нестоящий — спереди. Не согласен, протестую!""

2//9

Нашему дорогому товарищу Насосову сла-ава!.. — На свадьбе у Кольки, брандмейстерова сына, гуляли... — Обращение "дорогой товарищ" было неологизмом, пришедшим, видимо, из партийной среды. Ср.: "Пойдем в милицию. — Зачем же, говорю, дорогой товарищ, в милицию? Неуютно там, в милиции-то" [К. Шеломский, Спортсмен, См 34.1926; цит. А. М. Селищевым в кн.: Язык революционной эпохи]. Оно было весьма популярно и проникло даже в лексикон любовного ухаживания — во всяком случае, героиня повести А. Н. Толстого "Василий Сучков" [гл. 10] с ностальгией вспоминает о поклоннике, который "любил меня, „дорогим товарищем** называл". По аналогии возникло и обращение "дорогой гражданин": "А вот извольте прокачу, нам по дороге, дорогой гражданин" [извозчик — седоку; Н. Никитин, Зимние дни, КН 04.1926].

Возможный источник этого места романа — карикатура А. Радакова: "В уездном масштабе,. — Впервые вижу, чтобы наша команда так быстро выезжала на пожар. — Да они не на пожар. Они едут приветствовать нашего дорогого товарища Носова по случаю ихней свадьбы" [См 34.1927]. Номер журнала вышел в конце августа — начале сентября 1927, т. е. именно тогда, когда начиналась работа над романом. Шутка в "Смехаче" замечена А. Старковым, который не исключает, что авторами подписи могли быть Ильф и Петров, нередко выступавшие в этом журнале [Старков, "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок"].

Использование казенных средств передвижения для личных целей — злоупотребление, известное издавна. Ср. монолог брандмейстера в чеховской юмореске "В вагоне" (1885): "...лошади, батенька, хорошая штука... Запряжешь, этак, пять-шесть троек, насажаешь туда бабенок и — ах вы кони, мои кони... Приказываю я однажды людям запрячь десять троек... гости у меня были..." Что обычай перешел и в советскую эпоху, видно из современного фельетона, где лошади реквизируются отцами города для конной охоты [Тур, братья, Серебряная свадьба, Чу 25.1929]. В другом фельетоне того же автора инженер и работники карьера совершают пьяный выезд на вагонетках, приводимых в движение сезонными рабочими [Тур, братья, Прогулка на рассвете, Чу 01.1930].

 

3. "Зерцало грешного"

3//1

...Батюшка быстро проскочил в спальню... заперся там и глухим голосом стал напевать "Достойно есть". — "Достойно есть" — текст, входящий в состав православного богослужения; часть "Символа веры", который, в свою очередь, входит в Божественную литургию св. Иоанна Златоуста [см., например, Молитвослов, 103].

3//2

Тогда Востриковы решили давать домашние обеды. — Домашние обеды (в одном ряду со сдачей комнат, означавшей еще большую нужду в средствах) — распространенный в дореволюционные времена сервис, дававший приработок семьям среднего достатка. О том, как семья учителя, уволенного за свободомыслие, пытается свести концы с концами, давая "вкусные, питательные и дешевые домашние обеды для интеллигентных тружеников", а затем и сдавая комнату, с сочувственным юмором рассказывает В. Катаев [Хуторок в степи, гл. 5]. Мемуаристу вспоминается "летняя киевская скука — та скука, когда из всех домов доносится запах „домашних обедов"... Только шарманка высвистывает по раскаленным дворам... „Августен, Августен, ах, майн либер Августен!"" [К. Паустовский, Близкие и далекие, 21]. Как многие другие черты старого быта, институт домашних обедов возродился, и порой с немалым шиком, при нэпе:

"Москва в те годы [около 1923] была полна частных кухмистерских и столовых. Вывески „Домашние обеды" можно было встретить на каждом шагу, по крайней мере в центре Москвы. Обеды давались в роскошных барских квартирах, кое-где отменно изысканные за роскошно сервированными столами. Мы [сотрудники журнала "Огонек" во главе с М. Кольцовым] обыкновенно обедали в „средних" домах, где за большим круглым столом прислуживала сама хозяйка и ее молодые дочери... Славились домашние обеды у [бывших знаменитых трагических актеров, братьев Р. и Р.] Адельгейм на Большой Дмитровке, ныне улице Пушкина..." [Миндлин, Необыкновенные собеседники, 249].

Наряду с гаданьем [см. ДС 10//5], продажей личных ценностей и реликвий, сдачей комнат и т. п,, домашние обеды были одним из средств к существованию обнищавших старорежимных людей. Так, в рассказе Л. Славина "Женщина в голубом" обеды дает бывшая фрейлина княгиня Бловиц, обедающие — жильцы окрестных коммунальных квартир, и по качеству эти обеды никак не сравнимы с теми, о которых рассказывает Э. Миндлин: "Там были блюда все тяжелые, с кашами, с капустой, пахнувшей тяжко, как разваренное белье" [КН 47.1927].

3//13

...Заведующий подотделом благоустройства Козлов, тщанием которого недавно был снесен единственный в городе памятник старины — Триумфальная арка елисаветинских времен, мешавшая, по его словам, уличному движению. — Авторы намекают на снос Красных ворот в Москве, который к лету 1927 был делом решенным: "Постановлением Президиума ВЦИК исторический и художественный памятник елизаветинской Москвы, известный под именем Красных ворот, подлежит разборке и уничтожению. Работы эти уже начались" [Последние дни Красных ворот, Ог 24.07.27]. На довольно четком снимке сверху, прилагаемом к огоньковскому очерку, на воротах и вокруг них суетится много рабочих, но не до конца ясно, разбираются ли ворота или восстанавливаются. [См. также Ог 23.1927, КП 29.1927, и др.] Снос памятника мотивировался нуждами транспорта, весьма оживленного на этом участке Садового кольца, примыкающем к площади трех вокзалов. "Год за годом растет новая Москва. Ветшающая старина уступает ей место", — сообщает хроника тех дней, давая, тем не менее, с типичной для времени двойственностью, сочувственный и компетентный исторический очерк о памятнике Красных ворот [КН 23.1927; см. ЗТ 1//21].

Ряд культурных организаций, в том числе Главнаука, вели борьбу за сохранение этого образца русского барокко, построенного в 1743 в связи с приездом в Москву императрицы Елизаветы Петровны. Первоначально сооруженная из дерева, арка Красных ворот сгорела и была отстроена архитектором Д. В. Ухтомским в 1753-1757. При Екатерине II Красные ворота были центром уличного маскарада "Торжество Минервы", для которого А. П. Сумароковым был написан известный "Хор ко превратному свету" (1763).

Остроты, намеки по поводу сноса Красных ворот встречаются в сатирических обозрениях тех лет, например, в "Одиссее" В. Масса и Н. Эрдмана (1929): "Итака — самая красивая страна во всем мире. Сейчас я вам покажу одну из ее самых выдающихся достопримечательностей. Дайте диапозитив. (На экране серое пятно. Ничего нет.) Красные ворота. Как видите, даже самый придирчивый критик не мог бы здесь чего-нибудь убавить или найти что-нибудь лишнее" [Москва с точки зрения, 319].

Намек на судьбу Красных ворот замаскирован не только пространственно (переносом в уездный город), но и намеренной хронологической путаницей. В апреле 1927, когда начинается действие романа, снос Триумфальной арки в городе N упомянут как Vorgeschichte, как уже совершившийся факт. Что касается Красных ворот в Москве, то они и в начале романа, и в момент въезда "концессионеров" в летнюю Москву еще стоят на своем месте в столице (напомним, что работы по их сносу, согласно датировке "Огонька", в конце июля еще только начинались). В рукописном варианте романа памятник предстает глазам въезжающих: "Подле реставрированных тщанием Главнауки Красных ворот расположились заляпанные известкой маляры..." [бывшая глава 18, М. Одесский и Д. Фельдман, ДС, 185; Ильф А., ДС, 164. Между прочим, соавторы правильно отмечают здесь, что ворота еще недавно восстанавливались]. Правда, это указание не вошло в печатные варианты, а пассаж о снесенных воротах в N везде сохранен. Но в мыслях соавторов несомненно было одно и то же сооружение, о чем можно догадываться, среди прочего, из одинаковой фразеологии, описывающей московские Красные ворота в рукописном пассаже ("подлереставрированных тщанием Главнауки Красных ворот") и снесенную "Триумфальную арку" в городе N ("заведующий подотделом благоустройства Козлов, тщанием которого недавно был снесен единственный в городе памятник старины").

3//4

...Работники прилавка... выкатили на задний двор, общий с двором отца Федора, бочку гнилой капусты, которую и свалили в выгребную яму. — Выбрасываемая тухлая капуста фигурирует также в рассказе М. Зощенко "Бочка". Как и в ДС, кооператоры выкатывают бочку с капустой во двор, но у Зощенко ею прельщаются не кролики, а люди: "Наутро являемся — бочка чистая стоит. Сперли за ночь капусту". Повсеместный обычай хранить в бочках "громадные запасы гниющей капусты", помои и нечистоты обличают М. Булгаков в фельетоне "Птицы в мансарде" (1923) и М. Кольцов в фельетоне "Сюда, в заросли" [в кн.: Булгаков, Забытое; Кольцов, Конец, конец скуке мира]. О выражении "работники прилавка" см. ДС 6//7.

Домашние обеды о. Федора и судьба его кроликов отражают характерные для тех лет экономические искания. Продовольственные лишения заставляли граждан пускаться в поиск универсальных средств пропитания, и кролик, наряду с соей [ЗТ 1//2], одно время казался одной из таких "волшебных пуль". Современный очеркист дает внушительный список того, "Что можно получить от кролика": "Кроме мяса, кролик дает мех, пух, кожу, шевро, замшу, лайку, фетр, клей, струны, удобрение и корм для скота (внутренности и кровь) — одним словом, почти весь кролик может быть утилизирован. Но главным направлением должно быть для нас мясо-шкурковое" [В. Одинцов, Ог 20.04.30]. Неудивительно, что о. Федор, этот предприимчивый неудачник, не обошел кролика своим вниманием. Трудностями, которые о. Федору так и не удалось преодолеть, оказались плодовитость грызуна и его подверженность заразе. Это принудило священника к дальнейшим изысканиям, и в конечном счете к погоне за сокровищами Воробьянинова.

3//5

...Старинная народная картинка "Зерцало грешного"... — Лубочная гравюра, известная во множестве вариантов начиная с петровского времени. Помимо четырех эпизодов, упомянутых в ДС ("Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Яфет власть имеет, Смерть всем владеет"), включала другие назидательные картинки, которые можно было получить, по-разному складывая лист. Среди них — "ряд изображений из жизни человека от его младенчества и до смерти: ребенок, сидящий под яблонею, и грехопадение первых человек, и распятый Искупитель". В некоторых вариантах картины имелись также изображения дамы и ухаживающего за нею кавалера; при ином сложении листа в платье дамы можно было разглядеть смерть с косой, а в наряде кавалера — грешника, корчащегося в адском пламени. [Ровинский, Русские народные картинки, т. 3:112-116; т. 5: 175-176.]

Ср. лубочные картины с историей блудного сына, в домике пушкинского станционного смотрителя. Стихи "Сим молитву деет" и т. д. распевают старцы в "Восковой персоне" (1931) Ю. Тынянова [гл. IV. 5].

3//6

Отец Федор... начал подстригать свою благообразную бороду. — Обстригание бороды, усов, волос — символические действия, часто сопровождающие перемену личности, разрыв с привычным образом жизни, начало странствий и поисков. В романе Гофмана "Эликсиры дьявола" монах, пускаясь в странствия, выбрасывает рясу и стрижет бороду [Дорожные приключения]; у Л. Н. Толстого отец Сергий, покидая пустынь, обстригает волосы [гл. 7]; у В. Каверина один из героев (Халдей Халдеевич), изменяя свою жизнь, сбривает бороду, а другому ("суровому старику, схожему с Михайловским") дают совет: "Сбрейте бороду! Вам пора начинать скандалить!" [Скандалист]. В романе Л. Леонова "Скутаревский" (1933) сбривает бороду банщик, вступающий на стезю общественной деятельности [гл. 12]. В ДС этим операциям подвергает себя конкурент о. Федора — Воробьянинов [см. ДС 7//9]. В. Я. Пропп ставит мотив лишения волос в связь с обрядами инициации [Исторические корни волшебной сказки, 121-122].

В рассказе О. Форш "Для базы" находим сцену, во многом подобную этому месту романа. Готовясь перейти к обновленцам (см. ниже), дьякон Мардарий стрижет себя, как отец Федор, и так же застигнут за этим делом женой: "Тихо пробрался в свой коридор... не раздеваясь, взял со стола ножницы и, сияя детскими веселыми глазами, отрезал целиком свою забранную в кулак косицу. Дьяконица проснулась... тупо смотрела на мужа. — Остриг..." [Московские рассказы].

3//7

— ...Неужели, Феденька, ты к обновленцам перейти собрался? — Обновленцы — течение в русском православии XX в., находившееся в оппозиции к официальной Церкви во главе с Патриархом Московским и всея Руси Тихоном. Обновленцы рассчитывали спасти российскую Церковь от истребления путем компромисса и фактического превращения Церкви в придаток социалистического государства. Обновленческий раскол возник еще в начале века, но особенно оживился в 1922-1923 в разгар террора советской власти против Церкви и духовенства, когда реквизировалось церковное имущество, один за другим закрывались храмы и монастыри, велась разнузданная антирелигиозная кампания в печати, подвергались репрессиям священнослужители.

В этих условиях группа "белого" духовенства объявила в мае 1923 о создании так называемой "живой Церкви", лояльной по отношению к государству и призванной заменить якобы "мертвую" Церковь, руководимую Московской патриархией (патриарх Тихон находился в это время под арестом в Донском монастыре). В декларациях "живой Церкви" утверждалось, что советская власть осуществляет евангельские заветы труда и равенства; наиболее усердные живоцерковцы поспешили объявить РСФСР первым в истории примером царства Божия на земле. Обновленцы (по-народному, "живцы ") добивались отмены патриаршества и ратовали за меры по демократизации, модернизации и большевизации церкви. Среди них такие новшества, как допущение женщин на должности священнослужителей и дьяконов (причем женщины-дьяконы, в знак коммунистической лояльности, облекались в красные ризы); перенос культовых действий от иконостаса к середине церкви, где воздвигался алтарь, похожий на трибуну; отмена церковнославянских элементов культа и изъятие соответствующих книг, и др. Обновленческая Церковь разрешала священникам второбрачие, на что и намекает жена отца Федора ("обновленцы... алименты платят").

Нетрадиционный облик обновленческих священнослужителей поражал верующих: "Однажды к обедне... явился новый живоцерковный поп с толпой своих. Живоцерковец был рыжий верзила, в куцей рясе, будто переодетый солдат" [Е. Замятин, Наводнение]. Вызывали тревогу у прихожан и фантазии "живцов" в обращении с церковным обрядом, открытость службы для элементов светской культуры:

"Один среди церкви служит, другой — с органом, третий — с женщиной вместо дьякона. Тот стихи Блока между ектеньями с телодвижением говорит. Еще на отлете и такая община завелась, что не то студента, не то курсисточку-медичку всем миром поставили, да без образов, с одними лишь портретами русских классиков, всенощное бдение правят" [Форш, Московские рассказы, 229].

С первых же дней раскола лидеры "прогрессивного духовенства" (самоназвание живоцерковцев) заняли агрессивную позицию, стремясь захватить командные посты в русской религиозной жизни. В ведении "живцов" оказался ряд важных церквей, среди которых храм Христа Спасителя в Москве, впоследствии снесенный. В своих амбициях обновленцы пользовались поддержкой государства, надеявшегося с их помощью разгромить непокорных сторонников Тихона, в то же время не делая секрета из своего намерения в конечном счете "вырвать с корнем" всякую религию, как старую, так и обновленную. Несмотря на свой сравнительно привилегированный статус, "живая церковь" не смогла полностью достигнуть своих честолюбивых целей. Она не имела сильной опоры среди верующего населения, и ее руководители остались "генералами без армии" (слова патриарха Тихона в беседе с иностранным корреспондентом в 1924). Видя это, власти перестали делать ставку на обновленцев и около 1926 вернулись к своей политике непосредственного давления на патриархию, во главе которой в это время стоял местоблюститель митрополит Сергий (Тихон скончался в 1925). К моменту действия ДС обновленцы уже не представляли серьезной заботы для традиционной церкви, хотя и продолжали пользоваться относительным благоволением властей. Официальный конец обновленческого раскола наступил в 1944, когда остатки "живой церкви" вынуждены были вернуться в лоно Московской патриархии, чьи отношения с государством заметно потеплели во время Великой Отечественной войны 1941-1945. [Kokovtzoff, Le bolchevisme a Гoeuvre; Chessin, La nuit qui vient de Г Orient; Fletcher, The Russian Orthodox Church Underground, etc.]

3//8

...Вытянул из-под кровати сундучок, обитый жестью. Такие сундучки встречаются по большей части у красноармейцев. Оклеены они полосатыми обоями, поверх которых красуется портрет Буденного или картонка от папиросной коробки "Пляж" с тремя красавицами, лежащими на усыпанном галькой батумском берегу. Сундучок Востриковых... также был оклеен картинками... — Солдатский сундучок, хранимый под койкой, — известная принадлежность как царской, так и советской казармы. А. Соболь упоминает о "солдатском сундучке, старорежимном, обитом зелеными жестяными полосками" [Погреб // А. Соболь, Любовь на Арбате], а Е. Зозуля описывает новобранца, который "сидел на полу перед открытым сундуком своим и наклеивал на внутренней стороне крышки картинки из журнала дамских мод, купленного в лавочке за копейку" [В царской казарме // Е. Зозуля, Я дома]. Толпа новобранцев, несущих за ручку свои "кованые тяжеловесы-сундучки", изображена в одновременном с ДС очерке [текст и рисунок в Эк 08.1927].

Упоминаемая в ДС папиросная коробка "Пляж" с тремя курящими и улыбающимися красавицами, с надписью на русском и грузинском языках, подлинна [репродукцию см. в кн.: Anikst, La Pub en URSS..., 62].

Личный сундук, любовно украшаемый изнутри, — заменитель домашнего уюта и интимного, укрытого от посторонних глаз, мира. В этом качестве сундуки и шкатулки типичны не только для солдат, но и вообще для тех, кто вынужден жить на людях, вдали от родного дома, под чужим кровом: для прислуги, няни и т. п.1 . "Няня в углу на своем сундуке (все няни всегда спали на сундуках). Это большой черный сундук, где лежит ее „добро"... Я видел, что внутри он был оклеен бумагой с картинками" [Б. Вышеславцев, Тайна детства]. Подобные сундучки бытовали в России давно — во всяком случае, уже в XVIII в. В "Детстве" Толстого экономка Наталья Савишна "отворяла голубой сундук, на крышке которого сну три... были наклеены крашеное изображение какого-то гусара, картинка с помадной баночки и рисунок Володи..." [гл. 13]. Об изображениях, украшавших сундук, пишут и вспоминают многие:

[М. Кузмин, Глиняные голубки (1912)].

"Картинки Сытина, которыми Даша оклеивала нутро сундука" [Горный, Ранней весной, 22]. "[Солдатский] сундук, оклеенный железным переплетом и выкрашенный в оранжевую краску с зелеными цветами. С внутренней стороны крышки приклеена картинка с надписью "до брака": толстый мужчина во фраке, протягивающий огромный букет косоглазой даме" [А. Кипен, Запасный лафет]. "В нянином сундучке, в крышке, была наклеена картинка — какие-то боярские хоромы..." [Добужинский, Воспоминания]. "Одной из радостей нашего детства был большой окованный железом нянин сундук... Вся крышка сундука была изнутри оклеена картинками. Тут были и куклы в нарядных платьях, и изображения различных зверей, и просто красивые конфетные бумажки" [Олицкая, Мои воспоминания, т. 1:15]. В. Каверин вспоминает, что в сундучке его няни была наклеена фотография царской семьи [Каверин, Освещенные окна, 41]. Тетка А. Н. Вертинского оклеивала свой сундук лубочными картинками, "которые продавали шарманщики, бродившие по дворам, причем вдобавок еще давалось напечатанное предсказание судьбы... Картинки были яркие и ядовитые: "Вот мчится тройка почтовая", "Лихач-кудрявич", "Маруся отравилась", "Бой русских с кабардинцами" и т. п." [Вертинский, Дорогой длинною..., 32].

3//9

Попадья залепила все нутро сундука фотографиями, вырезанными из журнала "Летопись войны 1914 года". Тут было и "Взятие Перемышля", и "Раздача теплых вещей нижним чинам на позициях"... — "Летопись войны" — военно-патриотический журнал для семейного чтения, выходивший еженедельно в 1914-1917. Вот некоторые из подписей под его многочисленными фотоиллюстрациями: "Осмотр и проверка белья после стирки", "Его Императорское Величество Государь Император изволит пробовать пищу", "Картошку чистят", "Приготовление едкого натра для газов [для аэростата]", "После обеда солдаты прикладываются к кресту", "Красное яичко в Галиции", "Типы галичан", "Пасхав окопах", "Деревенский женский комитет за работой фуфаек для армии", "Ведут пленных немцев", "Забавляются под огнем", "Присяга молодых солдат в уланском Одесском полку на позиции", "Раздача георгиевских крестов генерал-адъютантом Барановым" , "Командир артиллерийской бригады генерал-майор Клоченко раздает пасхальные подарки", "Пасхальное богослужение на позиции", "Раздача писем и газет на передовых позициях" и т. п. Много фотографий и корреспонденций за 1914-1915 посвящено г. Перемышлю, взятому после долгой осады 9 (22) марта 1915 (был оставлен спустя два месяца при отступлении русских войск из Галиции).

Иронию по поводу патриотических картинок в журналах военного времени ср. также в "Мандате" Н. Эрдмана: "Верховный Главнокомандующий Николай Николаевич под ураганным огнем неприятеля пробует щи из котелка простого солдата" [д. 3, явл. 2; тут же объясняется, что нужен героизм, чтобы есть такие щи, да еще под огнем].

3//10

...Комплект журнала "Русский паломник" за 1903 год... брошюрку "Русский в Италии", на обложке которой отпечатан был курящийся Везувий... — "Русский паломник" — иллюстрированный еженедельник, посвященный описаниям храмов, церковных древностей, путешествий к святым местам и к русским и заграничным святыням, печатавший историко-этнографические очерки, жизнеописания, рассказы религиозно-нравственного содержания и проч. Выходил с 1885. Чтение этого журнала в фельетонах 20-х годов фигурирует как признак отсталости: ср. замечание А. Зорича об "отставных заштатных экзекуторах, не переносящих современной прессы по причине беспокойного тона, но предпочитающих чтение "Русского паломника" отца Иоанна Кронштадтского за 1884 [sic] год" [Товарищ из центра // Сатирический чтец-декламатор].

Брошюра "Русский в Италии" входила в серию самоучителей-разговорников иностранных языков "Русские за границей", издававшуюся в начале века. Наличие в библиотечке отца Федора изданий, посвященных паломничествам и путешествиям, видимо, намекает на авантюрную жилку в характере этого героя и предвещает его странствия. Курящийся Везувий — не предвестие ли катастроф конца романа, где отец Федор терпит крах своих предприятий, застревает на вершине Кавказа и снят оттуда пожарными? [см. ЗТ 1//32, сноску 2]. В начале странствий Воробьянинова тоже вводится род символического предвестия неудачи — "Титаник" [см. ДС 4//9].

3//11

Колбаска содержала в себе двадцать золотых десяток... — Золотые десятки — десятирублевые дореволюционные золотые монеты с профилем Николая II. В годы инфляции и нэпа прозывались "рыжиками", припрятывались многими "на черный день" или, напротив, в надежде на скорое возвращение старого режима. "Николаевские золотые, вынутые из тайника в дымоходе, империалы, пять лет пролежавшие в железном ларце под заветным дубом, золотые столбики возникали и исчезали..." [Никулин, Время, пространство, движение, т. 2: 13].

Примечание к комментариям

1 [к 3//8]. Ср. также подобную дому шкатулку Чичикова — со сложным "планом и внутренним расположением", со множеством отделений и "закоулков" [гл. 3]. По проницательному наблюдению А. Белого, в чичиковском ларце "утаено подлинное лицо... героя; он и ларчик, и символ души Чичикова" [Мастерство Гоголя, ГИХЛ, 1934,44]. О психологической подоплеке ларцов, сундуков, шкафов и т. п. как моделей интимности см. Bachelard, The Poetics of Space, гл. 3. Про один неуютный, угнетенный семейной тиранией дом говорится, что там "ни у кого не было ни угла, ни ящичка своего" [Леонов, Вор, 74]. В романе Жюля Романа "Шестое октября" (первая книга эпопеи "Люди доброй воли") один из молодых героев, вспоминая свою службу в армии, ощущает солдатский сундучок как центр своего тогдашнего существования: "Ему припоминаются иные мучительные вечера в казарме, когда в вещах своего „личного ящика“ он готов был видеть единственный смысл существования: „Я, кажется, мог бы дать себя убить на этом ящике, защищая их"" [гл. 7].

В наши дни тоже можно наблюдать среди людей, проводящих часть жизни на службе, это стремление выгораживать для себя интимное пространство. Мы имеем в виду обычай держать на своем рабочем месте (на столе, в кассе, на приборной доске такси или поезда и т. п.) фотографии детей и близких и иные личные реликвии или талисманы. Пережиток старинного сундучка — в том, что часто этот маленький личный алтарь устраивается в укромном, отгороженном от посторонних уголке или отсеке рабочего места.

 

4. Муза дальних странствий

4//1

Заглавие. — Позаимствовано из Н. Гумилева: Муза Дальних Странствий упоминается в поэме "Открытие Америки" (неоднократно) и в стихотворении "Отъезжающему":

Эта ассоциация с Колумбом созвучна названию авангардного театра и другим рассеянным по роману именам первооткрывателей: Бертольда Шварца, Исаака Ньютона [см. ДС 16//5; ДС 28//1].

Вопросы огоньковской "Викторины": "24. На каком корабле Колумб отправился в свое путешествие, когда он открыл Америку?" Ответ: "Св. Мария" [Ог 22.04.28]. "33. Как назывались корабли, на которых Колумб открыл Америку? " Ответ: "Каравеллы — крупные быстроходные суда в Испании" [Ог 24.08.28].

4//2

Посадка в бесплацкартный поезд носила обычный скандальный характер. Пассажиры, согнувшись под тяжестью преогромных мешков, бегали от головы поезда к хвосту и от хвоста к голове. Отец Федор... как и все, говорил с проводниками искательным голосом... — Посадку на поезда почти в тех же выражениях описывают другие свидетели эпохи:

"Посадка в общие вагоны шла стихийно, у тамбуров бурлили человеческие водовороты, гвалт стоял, как на базаре; люди, навьюченные мешками, узлами, корзинами и сундучками, рвались в поезд, будто спасаясь от какой-то беды неминучей" [В. Шефнер, Имя для птицы, 410; место — Старая Русса, 1924]. "Путники... тоскливо зябнут и через каждые четверть часа бегают к дежурному молить о пощаде... Окоченевшая женщина, почти девочка, сгибается под гнетом двух огромных мешков, видимо с булыжниками. Нет, это буханки хлеба. Для мужа, молодого техника-практиканта, приходится с невероятными мучениями каждую неделю возить из Ленинграда хлеб" [Кольцов, В путь, Избр. произведения, т. 1; место — Ленинград, 1928].

4//3

Интересная штука — полоса отчуждения! Во все концы страны бегут длинные тяжелые поезда дальнего следования. Всюду открыта дорога... Полярный экспресс подымается к Мурманску... Дальневосточный курьер огибает Байкал, полным ходом приближаясь к Тихому океану. — Панорамный обзор такого рода характерен для парадигм, представляющих мир в виде единого организма, "тела", как, например, в литературе унанимизма (первая треть XX в.): сходные описания движущихся к Парижу с разных сторон поездов ср. в "Шестом октября" Ж. Романа (гл. 18). Чертами пространственного единства и коэкстенсивности миру романных героев обладает, как мы знаем, Советская страна в ДС/ЗТ [см. Введение, раздел 5]. В наших комментариях отмечаются и другие мотивы, общие для ДС/ЗТ и унанимистского повествования [например, в ДС 16//2; ЗТ 4//1; ЗТ 14//9].

Полоса отчуждения — "полоса земли вдоль железных и шоссейных дорог, находящаяся в ведении дорожных управлений" [ССРЛЯ]. Курьер — курьерский поезд (словоупотребление 20-х гг., о котором см. ЗТ 14//10).

4//4

Пассажир очень много ест. — Соавторы дают хрестоматийные черты быта, причем часто те, которые являются общими для нового и старого быта; это касается и всех мотивов поездного топоса [см. ДС 20//2; ЗТ 34//13]. На тему поездной еды ср. зарисовки журналистов 20-х годов: "Пассажир много ест" [В пути, См 11.1926]. "Пассажиры едят бесконечно много, закупая на каждой станции продукты. Есть знатоки, которые сообщат вслух, на какой станции прославленные пирожки, а на какой огурчики, где славятся яблоки, а где рыбцы... Они набрасываются на продукты [частных торговцев] как саранча, хотя у каждого в вагоне полные корзины продуктов" [Д. Маллори, Из вагонного окна (путевые впечатления), Ог 12.08.28]. "Все пьют чай, обложившись продовольствием — огромными хлебами, огромным количеством ветчины, огромными колбасами, огромными сырами" [Эгон Эрвин Киш, Путешествие незнатного иностранца, ТД 06.1927]. Поездное обжорство показано также в сценарии В. Маяковского "Слон и спичка" [1926, Поли. собр. соч., т. 11] и др.

Традиция обильной поездной еды, как многие другие приметы советской жизни у Ильфа и Петрова (см. Введение, раздел 6), идет от дореволюционных времен. Как вспоминает С. Горный, "в вагоне почему-то начинали очень быстро есть. Уже сразу за Петербургом разворачивались погребцы или пакеты. Ели сосредоточенно и куриные кости заворачивали в газету и швыряли под себя, под лавку, размахнувшись — чтобы попало подальше" [Ранней весной, 291-292]. Об обычае зашвыривать остатки еды под лавку упоминает и Б. Пастернак [Детство Люверс: Долгие дни, гл. 3].

4//5

...Цыплята, лишенные ножек, с корнем вырванных пассажирами. — "Вырвать с корнем" (религию, пережиток, внутрипартийный уклон и т. п., в переносном смысле) — клише из газетно-идеологизированного языка: "Вырвем с корнем повышение цен", "Вытравим с корнем пьянство, рвачество, лень", "Вырвем с корнем вредительство", "Шинкарство нужно вырвать с корнем", "Сразу же вырвать ядовитый корень алкоголизма" и т. п. [См 31.1927; КН 28.1929; КН 10.1930; Ог 29.09.29; НД 03.1929.26]. Выражение это, с охранительным значением, существовало и до революции. "Я выведу этот революционный дух, вырву с корнем", — думает Николай I у Л. Н. Толстого [Хаджи-Мурат, гл. 15]. "Положение меня вынуждает стремительно вырвать с корнем заразу" [Белый, Петербург, 283].

Частой шуткой была буквализация метафоры "вырвать с корнем" и применение ее в неуместных сочетаниях: "С корнем вырываю ее [бутылочку коньяку] для вас" [А. Аверченко, Звериное в людях, НС 15.1916]. "Но больше не грешите, а то вырву руки с корнем" [Бендер — Паниковскому, ЗТ 3]. "А что труба там какая-то от морозу оказалась лопнувши, так эта труба, выяснилось, еще при царском режиме была поставлена. Такие трубы вообще с корнем выдергивать надо" [Зощенко, Режим экономии]. "Голову оторву с корнем, ежели что" [его же, Два кочегара]. "Пусть редактор своею железною рукою вырвет с корнем его половую распущенность" [Эрдман, Самоубийца, д. 2, явл. 12]. "Средство Эксоль уничтожает мозоли, бородавки с корнем и без возврата" [отдел рекламы, Ог]. Из юморесок журнала "Пушка" [особый жанр или рубрика, о котором см. ДС 20//22]: "Вырвать с корнем. Хулиганы решили вырвать с корнем фонарь на Ванькиной улице, и вырвали".

Ср. также катахрезы вроде "В корне отметаю!" [ИЗК, 205].

4//6

...Сочинения графа Салиаса, купленные вместо рубля за пять копеек. — Граф Евгений Андреевич Салиас-де-Турнемир, печатавшийся под фамилией Салиас (1840-1908), — беллетрист, автор "Пугачевцев" и других авантюрных романов на исторические темы, запоздалых подражаний Вальтеру Скотту и "Капитанской дочке". Произведения Салиаса имели острый сюжет, но их стиль был достаточно серым, а идейное содержание неглубоким. Собрание сочинений Салиаса, изданное в 20-ти томах в 1901-1914 и покупаемое по дешевке обывателем эпохи нэпа, — пример посредственного вкуса, эклектики и эпигонства 1880-90-х гг., т. е. всего того, что ко времени действия ДС устарело и обесценилось.

В первые годы нэпа книжные склады и магазины были завалены многотомными дореволюционными изданиями. Как пишет М. Талызин:

"книжные склады на задах Казанского собора занимали квартал. Чтобы учесть эти всероссийские богатства, нужны были годы. Десятки вагонов печатной завали отправились в Москву. Сборники "Знания", книги "Московских писателей", пухлые тома "Сфинксов" и "Альманахов", игрушечные пачки "Универсальной библиотеки", экономные и дорогие издания Вольфа, Сойкина, "Общественной помощи"... Книги бросили на московские рынки и улицы "на круг по гривеннику". Проехаться в трамвае стало дороже, чем приобрести том Куприна, рассказы Андреева или роман Арцыбашева... На подклейку, на раскурку, на завертку кондитеры и бакалейщики раскупали тысячи экземпляров, остальные разбирали школьники и обыватели. Редчайшие клавиры опер в немецких изданиях отпускались на вес, старые альбомы, учебники и справочники продавались "с мешка". Возможно, этот период и был концом классической русской литературы и российской словесности. Через месяц книги исчезли точно по волшебству, а через год за том Куприна или Андреева платили червонными рублями" [По ту сторону, 206; действие в 1921-1924].

Эта инфляция старых книг отражена и в "Дьяволиаде" Булгакова: "Во втором отделении на столе было полное собрание сочинений Шеллера-Михайлова, а возле собрания неизвестная пожилая женщина в платке взвешивала на весах сушеную и дурно пахнущую рыбу" [гл. 5; действие в 1921]. Многие старые издания продолжали распродаваться по сниженной цене и долгое время спустя [см. ЗТ 13 //10].

О Салиасе как синониме устарелого вкуса: "Среди пыли десятилетий [герой] находил неожиданные сокровища: романы графа Салиаса, самые что ни на есть исторические романы про „донских гишпанцев", про „московскую чуму", про „орлов екатерининских". Сочинения графа Салиаса, издание Поповича — вот уж, действительно, все несозвучно. Взять и прочесть" [Заяицкий, Баклажаны].

4//7

"Крем Анго", "Титаник". — Эти и аналогичные снадобья много рекламируются в тогдашней прессе: "Крем-пудра Анго против загара и веснушек, исключительно тонка и нежна", "Несмываемая жидкая краска для бровей, ресниц, волос и усов Хна-Басмоль, провизора М. М. Липец" (ср. прозвище провизора Липа в ДС), "Несмываемый грим для глаз Басма-Хенэ, А. Зыков", "Краска для волос по парижскому способу лаборатории Санакс" и т. п. [Ог и КН за 1927].

4//8

...Клоповар — прибор, построенный по принципу самовара, но имеющий внешний вид лейки. — Этот прибор под слегка иным именем описан В. Инбер: "Клопомором называется особый жестяной чайник с дьявольски длинным и тонким носом. Во внутренность чайника кладутся угольки, над угольками вода. В воду вливают жидкость, ядовитую, как анчар. Угли горят, вода кипит, из вышеупомянутого носа, настойчивый, как свисток, вылетает пар. Пар этот проникает всюду, и тогда наступает для клопов паника, животный ужас, вероятно, совещание старшин и, наконец, смерть. Умирают все, даже малолетние дети величиной с полблохи" [Клопомор // В. Инбер, Соловей и роза]. В отделах объявлений в эпоху ДС/ЗТ во множестве значатся "продукты Л. Глика" с красивыми названиями Тараканон, Молин, Клопин, Крысомор, Антипаразит, Арагац ("порошок от блох, клопов, тараканов"), а также изделия ленинградского кооператива "Дезинсектор": Клопомор, Тараканомор, Блохомор и другие [Ог 1925-29].

4//9

— Для окраски есть замечательное средство "Титаник"... Не смывается ни холодной, ни горячей водой, ни мыльной пеной, ни керосином. — "И пароход „Титаник", и „радикальный" цвет выкрашенных волос Воробьянинова погибли от воды. Гибели „Титаника" предшествовали заверения экспертов, что такой пароход не может потонуть, а неудачной окраске волос Воробьянинова — заверения аптекаря, что новый цвет волос не пропадет ни при каких обстоятельствах". Параллель продолжается в ДС 7: глава называется "Следы „Титаника"", Ипполит Матвеевич назван "жертвой Титаника" [наблюдения из кн.: Bolen, 70]. Не исключено, что "Титаник" служит в линии Воробьянинова символом обреченности всего предприятия в целом. Аналогичные символические элементы, вкрапленные в начало сюжетной линии, имеются у других протагонистов романа: у Бендера — астролябия, у о. Федора — Везувий [см. ДС 3//10].

 

5. Великий комбинатор

5//1

В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошел молодой человек лет двадцати восьми. — Вход (въезд) героя в место, которое ему предстоит "завоевывать", — популярный зачин. Мы встречаем его в драматических произведениях, где первая сцена развертывается у ворот города и герой одет в дорожное платье, — например, в ряде испанских пьес ("Дама-невидимка" Кальдерона, "Живой портрет" Морето и др.) и в пушкинском "Каменном госте" (..Достигли мы ворот Мадрита!); в "Господине де Пурсоньяк" Мольера; в "Турандот" Гоцци ("вид на городские ворота в Пекине", через которые входит изгнанник Калаф). Входом (въездом) в город начинаются "Комический роман" Скаррона, "Отверженные" Гюго, "Мистерии" Гамсуна, "Послы" Г. Джеймса, "Мертвые души", "Идиот", "Золотой теленок", многие другие романы, повести и драмы. Обратим внимание на точные указания места (направления) и времени. Они несомненно имеют хождение в качестве вводной фразы романа или главы [ср. хотя бы ДС 1//8].

Название "Старгород", видимо, позаимствовано из "Соборян" Лескова (место действия). "Старгородская мануфактура" на Волге упоминается также в повести Л. Гумилевского "Собачий переулок" (1927).

5//2

За ним бежал беспризорный. — Сотни тысяч бездомных детей на улицах советских городов в эпоху нэпа — результат двух войн, за которыми последовали голод, разруха, эпидемии и массовые передвижения населения. Будучи диким и анархическим элементом, беспризорные в 20-е гг. представляли серьезную социальную проблему. Лишь немногие из них пытались промышлять полезным трудом вроде продажи газет или чистки сапог; большинство жило воровством, грабежом и попрошайничеством, исполняя жалостные песни о своей сиротской доле в вагонах пригородных поездов, нападая хищными стаями на прохожих и уличных торговцев, не останавливаясь иной раз и перед "мокрыми делами". Приютом этим советским гаменам служили разрушенные и недостроенные здания, подвалы, заколоченные на зиму лотерейные будки, полые внутри афишные тумбы, кладбищенские склепы, старые, выведенные из строя вагоны, кочегарки старых паровозов, мусорные ящики, бочки из-под цемента, клоаки и даже крыша Большого театра (в те годы бывшая своего рода эмблемой Москвы, см. ДС 18//2). Источником тепла служил чан с горячим асфальтом или костер, разводимый прямо на улице. Для беспризорников было типично объединение в группы с жесткой дисциплиной и властью вожака ("вождя", "старосты"), между которыми шла жестокая уличная борьба. Мафиозные по своей природе, эти банды малолетних практиковали avant la lettre все характерные приемы "рэкета" в отношении нэпманской торговли (например, защиту за деньги от конкурирующих банд). Летом многие из них пускались в путешествия по стране и, подобно саранче, оседали в цветущих курортных районах Юга. Поезда имели множество удобств ("features") для беспризорных пассажиров. В товарных поездах они особенно любили ездить "на щуке" (паровозе с буквой "Щ"), устраиваясь на крышах вагонов, на осях и подножках, в подвагонных ящиках и т. п. Рассказывали об их нападениях на деревни. Слухи (вполне обоснованные) о проституции, наркомании, инфекциях, свирепствующих среди беспризорников, наводили страх на публику, и они — "вихрастые, большеголовые, как черти, вымазанные сажей" (А. Н. Толстой) — искусно пользовались этой своей репутацией, вымогая у граждан деньги под угрозой "укусить", "заразить", "напустить" насекомых, "поджечь" ("Рупь, или подожгу", "а то укушу", "заражу" и т. п.). О методах террора и шантажа, которым беспризорные подвергали обывателей, ходили легенды [см. ДС 25//Т].

Отношение средств информации к беспризорникам двойственное: с одной стороны, в прессе появляются статьи и очерки с сочувственым описанием условий их жизни, с призывами помочь им стать членами общества; с другой, беспризорники нередко бывают мишенью насмешек и карикатур, например: "Тяга на юг. — Я, Мишка, к хорошей жизни привык — кажинный год на курорт под спальным вагоном ездию" или: "Ну, Мишка, наконец-то мы с тобой одеты по сезону" (на рисунке два полуголых беспризорника под летним солнцем).

Ко времени действия ДС беспризорные превратились в своего рода туристическую достопримечательность больших городов. Однако в обществе все громче раздавались голоса, требующие любыми средствами и без особых сентиментов покончить с язвой беспризорничества. В. Маяковский пишет в 1926:

 М. Кольцов вторит ему в 1927: "[Беспризорные, эти] жуткие кучи грязных человеческих личинок... еще копошатся в городах и на железных дорогах... еще ползают, хворают, царапаются, вырождаются, гибнут, заражая собой окружающих детей, множа снизу кадры лишних людей, вливая молодую смену преступников".

Государство создало Деткомиссию при ВЦИКе и старалось решить эту проблему, отлавливая яростно сопротивлявшихся беспризорников для перевоспитания в трудовых колониях (коммунах) под эгидой ВЧК — ГПУ, на заводах, в деревне (где пытались практиковать их усыновление крестьянами) и другими способами. Население привлекалось к этой деятельности через общество "Друг детей". К десятилетию Октябрьской революции была сделана попытка очистить города от беспризорных, однако, по сообщениям иностранных наблюдателей и советской прессы, их оставалось еще достаточно много и в начале пятилетки.

Борьба за спасение детей от "улицы" и за перевоспитание малолетних дикарей стала темой многих произведений литературы и искусства. Наиболее известны "Правонарушители" Л. Сейфуллиной, "Республика Шкид" Л. Пантелеева и Г. Белых, "В Проточном переулке" И. Эренбурга, "Педагогическая поэма" А. С. Макаренко, фильм Н. Экка "Путевка в жизнь" и др. К потенциально богатой теме беспризорничества и борьбы с ним примерялись традиционные литературные схемы — например, ее трактовали в духе старинных моралите о борьбе за душу грешника между силами добра и зла, или же по образцу авантюрно-мелодраматических романов XIX в. (как "Оливер Твист", ряд новелл и повестей А. Конан Дойла и др.), в которых шайка воров или страшная тайная организация преследует отколовшегося члена, шлет ему угрозы, пытается разрушить его новую жизнь, террором вернуть его в свое лоно и т. п.; пример — рассказ бывшего беспризорника Ю. Лаврова "Беспризорники".

[Кольцов, Дети смеются, Избр. произведения, т. 1; Маяковский, Беспризорщина, Поли. собр. соч., т. 7; Grady, Seeing Red, 183; Ильф, Беспризорные, Собр. соч., т. 5.; Chessin, La nuit qui vient de l’Orient, 201-202; Fabre Luce, Russie 1927,38; Viollis, Seule en Russie, 36, 209-211; Despreaux, Troisans chez les Tsars rouges, 217-218; Le Fevre, Un bourgeois au pays des Soviets, 70; H. Москвин, Люди на колесах, КН 21.1927; В. Холод-ковский, В подполье жизни, КН 27.1926; О. Форш, Розариум // О. Форш, Московские рассказы; Г. Санович, 125 000 беспризорных, Ог 09.01.27; Карикатуры — КН 17.1926 (рис. Б. Малаховского из журнала "Смехач") и КН 23.1926 (рис. М. Храпковского из "Крокодила"); "подожгу" — П. Павленко, Трое, КП 41.1929; беспризорники как экзотика городов — очерк в КН 26.1926; Лавров — Московский пролетарий 30.07.27]

"Дети, бегущие по пятам" странного или нового человека, — мотив известный. Мы встречаемся с ним в Ветхом Завете (пророк Елисей и дети), а затем и в литературе. "Незнакомые ребятишки бежали за ним, с улюлюканьем указывая на его седую голову" [В. Ирвинг, Рип Ван Винкль]. У В. Гюго дети идут вслед за Жаном Вальжаном, когда тот входит в городок Динь [Отверженные, 1.2.1]. В новелле Ю. Тынянова они так же бегают за мнимо умершим поручиком Синюхаевым [Подпоручик Киже, гл. 18]. У М. Булгакова дети со свистом преследуют чудаковатого академика [Адам и Ева, акт 1]. Как и во многих других местах ДС/ЗТ, литературный стереотип заполняется у соавторов известным элементом советской культуры, давая образ, антологичный на обоих уровнях. Отметим, впрочем, такое же его заполнение в "Скандалисте" В. Каверина (1929), где беспризорники бегут за татарином-старьевщиком [глава "Скандалист", главка 3].

5//3

Может быть, тебе дать еще ключ от квартиры, где деньги лежат? — "Для него [Остапа Бендера] у нас была приготовлена фраза, которую мы слышали от одного нашего знакомого биллиардиста: „Ключ от квартиры, где деньги лежат"" [Петров, Из воспоминаний об Ильфе]. Автором фразы был Михаил Глушков — прототип Авессалома Изнуренкова [Петров, Мой друг Ильф]; см. ДС 23//2. О том, что М. А. Глушков хорошо играл на биллиарде, сообщает В. Ардов [Этюды и портреты, 129].

В свою очередь, фраза Глушкова, видимо, восходит к месту из "Свадьбы Кречинского" А. В. Сухово-Кобылина: "В каждом доме есть деньги... непременно есть... надо только знать, где они... где лежат..." [д. 2, явл. 8; многоточия в подлиннике; указал К. В. Ду-шенко].

5//4

Молодой человек солгал: у него не было ни денег, ни квартиры... — Молодой герой в затруднительном положении, иногда буквально без копейки денег — типичное начало романов и новелл. Так начинаются "Шагреневая кожа" Бальзака, "Преступление и наказание" и "Идиот" Достоевского, "Петер Шлемиль" Шамиссо, "Милый друг" Мопассана, "Динамитчик" Р. Л. Стивенсона, "Банкнота в миллион фунтов стерлингов" М. Твена, "Джунгли" Э. Синклера, "Театральный роман" Булгакова, "Лето 1925 года" Эренбурга, "Набережная туманов" П. Мак-Орлана и мн. др. В ряде случаев бедственное положение усугубляется незнакомством с окружающей средой, отсутствием друзей и знакомых, бессмысленной поденной работой, которую герой должен выполнять, чтобы выжить, и т. п.

Обычно кризис разрешается появлением фигуры подлинного или мнимого спасителя, помощника, благодетеля, нанимателя и т. п., открывающего перед героем заманчивые перспективы. Так в жизни Остапа появляется Воробьянинов. Но литературность завязки в ДС отличается еще большей густотой. Начальный мотив, о котором идет речь в настоящем примечании ("молодой человек без гроша в кармане"), соединен с другим известным типом дебюта ("обладатель тайны сокровища, неспособный реализовать ее в одиночку" — см. ДС 2//5). Сцепление этих двух сценариев произведено соавторами изящно. Поскольку во втором из них тоже есть роль неожиданного помощника, то возникает возможность взаимно наделить ею двух протагонистов, так чтобы встреча Бендера и Воробьянинова означала для первого выход из финансовых затруднений, а для второго — необходимую подмогу в розыске фамильных сокровищ.

5//5

В город молодой человек вошел в зеленом в талию костюме. Его могучая шея была несколько раз обернута старым шерстяным шарфом, ноги были в лаковых штиблетах с замшевым верхом апельсинного цвета. Носков под штиблетами не было. В руке молодой человек держал астролябию. — Ср. сходные детали экипировки черта в галлюцинациях Ивана Карамазова: "Белье, длинный галстук в виде шарфа, все было так, как и у всех шиковатых джентльменов, но белье, если вглядеться ближе, было грязновато, а широкий шарф очень потерт... Словом, был вид порядочности при весьма слабых карманных средствах" [Достоевский, Братья Карамазовы, IV.11.9].

Зеленый костюм Бендера, не раз упоминаемый и далее ("зеленые доспехи", ДС 11; "зеленый походный пиджак", ДС 34), ассоциируется с демоническими и наполеоновскими элементами его образа. Зеленый цвет — один из цветов дьявола, что отмечает Д. С. Лихачев, говоря о "зеленом змие" [Литературный "дед" О. Бендера]. Ср. lesuccube verdatre у Бодлера [Больная муза]. Связь зеленого с инфернальным весьма заметна у русских символистов. Так, в "Петербурге" А. Белого неизменно зеленится и фосфоресцирует демонизируемый город: "в потусветной, зеленой... дали..." [Петербург, 461 и др.; см. Долгополов, Творческая история..., 619]. В "Огненном ангеле" В. Брюсова возникают "демон в образе господина, одетого в зеленый камзол и желтый жилет", "громадные жабы в зеленых кафтанах" в эпизоде шабаша и "зеленоватый свет" от адских огней [XV.2 и IV.2]. В рассказах Ф. Сологуба есть страшный соблазнитель по фамилии Зеленев, у которого "русалочья душа" и зеленоватый цвет кожи, а также зеленые лесные демоны [Жало смерти; Елкич; Тело и душа]. У гоголевского колдуна "зеленые очи" [Страшная месть, гл. 2]; у булгаковского Воланда один глаз зеленый, и т. д.

Следует отметить, что, будучи в демонологии атрибутом чертей главным образом невысокого ранга, и притом обычно вредных и отталкивающих, зеленый цвет связывается с Бендером лишь в первом романе, где этот герой еще изображается (особенно в начале) как фигура преимущественно плутовского плана, без высоких демонических претензий и без той харизмы, которую он приобретет в дальнейшем. По мере того, как демонизм Бендера метафоризируется и повышается в ранге, этот атрибут отпадает (в то время как другой признак — турецкое происхождение [см. ниже, примечание 15] — остается при нем до конца дилогии).

О зеленом мундире Наполеона упоминают, среди других, Бальзак [Тридцатилетняя женщина, гл. 1, начало] и Гейне [Идеи. Книга Le Grand, гл. 8]. Наполеоновские реминисценции в обрисовке Бендера встречаются довольно часто [см. ДС 34//11 и 26; ДС 38//9; ЗТ 2//27; ЗТ 18//6; ЗТ 20//8; ЗТ 23//15; ЗТ 32//8]. В них преломляются оба главных аспекта его образа: главным образом, демоническое превосходство над окружающими, но также — более косвенно — и плутовство, поскольку для фигуры плута было типично облекать свои махинации в военно-полководческие образы (об этой "батально-плутовской" струе см. ЗТ 2//30, с примерами из Плавта). О другом моменте, отражающем слитно обе ипостаси Бендера, см. ниже, конец примечания 16.

Вопрос огоньковской "Викторины": "48. Что такое астролябия? Ответ: Угломерный инструмент для астрономических и геодезических работ" [Ог 19.08.28].

5//6

"О баядерка, ти-ри-рим, ти-ри-ра!" — запел он, подходя к привозному рынку. — Из оперетты И. Кальмана "Баядерка". Популярность этой мелодии в нэповской Москве и по всему Союзу была велика. В моменты душевного подъема ее напевают герои многих романов, рассказов, фельетонов тех лет. Так, у В. Инбер: "На следующий вечер в театре было: баядерка, Ярон в цилиндре, красные цветы, восточный принц в чалме. Там повторял оркестр то, что пело под полом пианино: „О баядерка, тарарам, тарарам“" [Клопомор // В. Инбер, Соловей и роза]; у А. Малышкина: "[В фойе кинотеатра] все было как полагается: смычки терзались "Баядеркой"..." [Поезд на юг (1925)]; у Е. Петрова [Рассказ с моралью, См 42.1927]; у В. Маяковского: "О баядера, перед твоей красотой! Тара-рам-тара-рам..." [Мезальянсова, Баня, д. 2].

Юмористы каламбурили: "Баяд-Эркака" [Теакинопятилетка, Чу 15.1929; об РКК см. ЗТ 8//19]. Об оперетте Кальмана см. также ДС 9//10 и ДС 28//10.

5//7

— А что, отец, — спросил молодой человек, затянувшись, — невесты у вас в городе есть? — В вопросе Бендера затрагивается один из расхожих мотивов провинциальной тематики; ср., например, юмореску Вас. Лебедева-Кумача "Невесты без места" из цикла "Провинция" . На рисунке — шарманщик с попугаем, гадающий местным девицам, и видные женихи: фининспектор, "зам-партиец" и т. п. Подпись:

 [Кр 42.1927]. Ср. далее в ДС 10 гаданье о женихе для вдовы Грицацуевой.

5//8

— Больше вопросов не имею, — быстро проговорил молодой человек. — Выражение из области судебных прений в старое и советское время. В анонимном памфлете тех лет о "крестьянских" поэтах читаем: "Поэма [П. Орешина] заканчивается такими бодрыми строчками:

Хороший прокурор после такой реплики в суде быстро встает и говорит, глядя на нарзаседателей прозрачными глазами: — Вопросов больше не имею" [Пресвятая троица, Чу 14.1929]. В повести соавторов "Светлая личность" (1928) описывается судебное заседание, где фраза "Вопросов больше не имею" повторена несколько раз.

Ср. фразу Бендера в стиле парламентских прений в ЗТ 14//4.

5//9

Разговор Бендера с дворником. — Сходный разговор происходит в неоконченной повести Лермонтова, известной под названием "Штосс". Приезжий (Лугин) долго выспрашивает у дворника, кто прежде жил в доме, кто живет теперь, дает ему рубль, интересуется квартирой и поселяется в ней.

5//10

Это которые еще до исторического материализма родились? — Термин "исторический материализм" во временном смысле см. также у Маяковского: "Оптимистенко:.. Это раньше требовался энтузиазм. А теперь у нас исторический материализм, и никакого энтузиазму с вас не спрашивается" [Баня, д. 2].

5//11

[В этом доме] ...при старом режиме барин мой жил... предводитель дворянства. — Бывший предводитель дворянства, ныне регистратор загса — один из многочисленных примеров "рециклизированного" старого в мире ДС/ЗТ. Фигуры "бывших" людей, сдвинутых на мизерные роли, весьма типичны для данной эпохи.

5//12

Разговор с умным дворником, слабо разбиравшимся в классовой структуре общества... — Ср.: "представитель искусства, слабо разбирающийся в текущем моменте" [Никитин, О бывшем купце Хропове (1926)]. Ср. также заглавие рассказа Чехова: " Умный дворник ".

5//13

— Вот что, дедушка, — молвил он [Остап], — неплохо бы вина выпить. — Ну, угости. — Диалог литературного склада; ср. у Чехова: " — Пойдешь в трактир чай пить? — Чайку попить... оно бы ничего, да денег нет, парень... Угостишь нетто?" [Встреча]; у сатириконовцев: "— Да ты пьян что ли, городовой?! — Поднесешь, так выпью" [Азов, "Цветные стекла", 88, кавычки Азова].

5//14

Апельсинные штиблеты. — Ср. "малиновые штиблеты" Бени Крика [Бабель, Как это делалось в Одессе, 1923].

5//15

Звали молодого человека Остап Бендер. — Герой Ильфа и Петрова имеет широкий круг параллелей в литературе, общий очерк которых читатель найдет во Введении (раздел 3). Наряду с этим, исследователями указано много более или менее вероятных прототипов Бендера в реальной действительности. О лице, послужившем одной из моделей для Бендера, сообщает В. Катаев: "Что касается... Остапа Бендера, то он написан с одного из наших одесских друзей. В жизни он носил, конечно, другую фамилию, а имя Остап сохранено как весьма редкое... [Его] внешность... соавторы сохранили в своем романе почти в полной неприкосновенности: атлетическое сложение и романтический, чисто черноморский характер. Он не имел никакого отношения к литературе и служил в уголовном розыске по борьбе с бандитизмом... Он был блестящим оперативным работником". Далее Катаев рассказывает явно романтизированную историю о визите этого работника угрозыска в притон бандитов, застреливших по ошибке его брата, талантливого поэта [Алмазный мой венец]. О том, что одним из прообразов героя ДС/ЗТ был "человек по имени Остап", чей брат — известный одесский поэт и работник угрозыска Анатолий Фиолетов — погиб от рук бандитов, сообщает также С. Бондарин [Воспоминания не безмолвны].

Согласно сообщениям А. И. Ильф и (устно) Н. М. Камышниковой, прототипом Бендера был родственник последней Остап Васильевич (Осип Беньяминович) Шор, одесский денди 20-х гг., человек разнообразных талантов и яркой жизни [Одесса, 1899 — Москва, 1970-е гг.; см. Ильф А., примечания в ее кн.: ЗТ, 420].

Б. М. Сахарова [Комм.-ДС, 437], ссылаясь на воспоминания М. Карташева "40 лет назад", называет прототипа Бендера "москвич Яшка Шор". Ввиду сказанного выше (в том числе, совпадающих указаний Катаева и Бондарина об имени "Остап"), это, видимо, ошибка 1 .

Отдельные черты героя ДС/ЗТ (например, внешнее сходство с типом "одесского апаша") могли быть взяты у брата И. Ильфа, художника Александра Файнзильберга (псевдоним: Сандро Фазини), впоследствии погибшего в Освенциме; а также у молодого человека по имени Митя Ширмахер, в чьей квартире на улице Петра Великого (которую Митя, как Корейко, захватил после бегства ее владельца за границу) собирались одесские поэты и художники в 1920. Возможно, то же лицо имеет в виду Т. Г. Лишина: "предприимчивый окололитературный молодой человек, о котором ходили слухи, что он внебрачный сын турецкого подданного (много лет спустя мы узнали его черты в образе Остапа Бендера)". По рассказам мемуаристов, в трудные и голодные годы — 1920-1921 — он организовывал в Одессе "Коллектив поэтов" и литературные кафе "Пэон четвертый" , "Хлам" и "Мебос" ("Меблированный остров"), где бывали И. Ильф и В. Катаев [Яновская, 89; Галанов, 17; Лишина, "Так начинают..."; Бондарин, "Харчевня"; Бондарин, Воспоминания не безмолвны; Ильф А., ПО, 35-532 ]. Фамилия героя романа по всей видимости восходит к имени владельца мясной лавки по Малой Арнаутской, 11, соседней с домом 9, где мальчиком жил И. Ильф. Фамилия "Бендер" была известна в Одессе уже в середине XIX века [Ильф А., примечания; веекн.: ЗТ, 419, со ссылкой на: Александров 2000, 41].

На конструкцию образа Бендера с его сочетанием низкого и высокого уровней, плутовства и демонизма, могли в какой-то мере повлиять — не без посредства бабелевского Бени Крика — фигуры блатных "королей" старой Одессы и вся галерея романтичных босяков, контрабандистов и налетчиков "одесской школы" [см. Л. Утесов, Спасибо, сердце!, 131-134, 147; Яновская, 91].

Характерный для Бендера стиль речи и остроумия вызревал в сатирической секции "Гудка" — его "4-й полосе", где коллегами соавторов были М. Булгаков, Ю. Олеша, В. Катаев и другие литераторы "южного" кружка. По словам А. Эрлиха, бендеровский "язвительный, развеселый, вызывающе иронический строй речи... — это же „4-я полоса"! Это ее атмосфера после двух часов дня, когда заканчивалась обработка газетных материалов и комната отдела превращалась в наш внутренний клуб... Именно так, с такими точно интонациями здесь и посмеивались друг над другом! И эта интонация послужила ключом к образу Остапа Бендера" [Нас учила жизнь, 88-89; см. ДС 24//1; ДС 29//11].

Что касается предшественников Бендера в литературе, то чаще всего упоминается его родство с героями западных плутовских романов, которое, однако, еще мало исследовано и сомнительно. Отдельные черты связывают его с артистичными "благородными жуликами" новелл О’Генри. Несомненны также переклички с "Рокамболем" Пон-сона дю Террайля (1829-1871). Как и Бендер, французский авантюрист мечтает о спокойной респектабельной жизни, рассчитывая достигнуть быстрого обогащения путем смелых афер; встречает на своем пути массу простаков; наконец, "воскресает" в угоду читателю, требовавшему продолжения его жизни и приключений (то же, как известно, произошло с Шерлоком Холмсом).

Еще более определенные параллели обнаруживаются между Бендером и Альфредом Джинглем из "Пиквикского клуба" Диккенса. Как и Джингль, герой ДС/ЗТ часто говорит отрывистыми назывными фразами: "Жена? Брильянтовая вдовушка?... Внезапный отъезд по вызову из центра. Небольшой доклад в Малом Совнаркоме. Прощальная сцена и цыпленок на дорогу" [ДС 12]. — Ср.: "...гранд — единственная дочь — донна Христина — прелестное создание — любила меня до безумия — ревнивый отец — великодушная дочь — красивый англичанин..." и т. д. [Пиквикский клуб, гл. 2]. Как и Джингль, Остап переменил много занятий; пытается устроить свои материальные дела с помощью немолодой состоятельной женщины; ссылается на Дорожные обстоятельства, объясняющие безденежье: "Дорожная неприятность. Остался без копейки" [ЗТ 1]. — Ср.: "Со мною вот пакет в оберточной бумаге, и только — остальной багаж идет водой..." и т. п. [Пиквикский клуб, там же]. Подобно Джинглю, Бендер носит сомнительного вида зеленый костюм, "зеленые доспехи" [ДС 11] — ср. зеленый фрак Джингля [Пиквикский клуб, там же].

Среди ближайших к Бендеру персонажей плутовского плана должен быть назван Александр Тарасович Аметистов, герой пьесы М. Булгакова "Зойкина квартира" (поставлена 3-ей студией МХАТ в 1926). Как и герой ДС/ЗТ, он говорит о дорожных неприятностях: "...обокрали в дороге... свистнули в Таганроге второй чемодан" [акт 1]; меняет профессии, пристраивается к нэпманше, мечтает уехать на Запад (в Пиццу) и ходить там в белых брюках [акт 2] — ср. мечты Бендера о Рио-де-Жанейро, где все ходят в белых штанах [ЗТ 2]; возит с собой чемодан с шестью колодами карт и брошюркой "Существуют ли чудеса?", которой он торговал в поезде [акт 1] — ср. чемодан Бендера [ЗТ 6], показ антирелигиозных фокусов и др.; дерзко использует в профанном контексте современную политическую и марксистскую терминологию: "А мне нечего терять, кроме цепей", "Фракционные трения. Не согласен со многим" [акт 1] — ср. "...в Арбатове вам терять нечего, кроме запасных цепей" [ЗТ 3], "серьезные разногласия" Бендера с Советской властью [ЗТ 2]; говорит о "тайнах своего рождения", о матери-помещице и о якобы принадлежавших ему заводах [акты 1,2] — ср. упоминания Бендера о "собственной мясохладобойне", об отце-янычаре и о матери-графине [ДС 5, 11, 35; ЗТ 2]. Любопытна также перекличка пар персонажей: Бендер — Воробьянинов в ДС и Аметистов — дворянин Обольянинов в "Зойкиной квартире" — и ряд сходств во взаимоотношениях этих двух героев. Несмотря на все эти параллели, герой Ильфа и Петрова — фигура гораздо более многомерная, чем булгаковский персонаж, нигде не выходящий за пределы амплуа "симпатичного жулика" (a likeable rogue), разновидности которого встречаются и в других произведениях Булгакова (например, в "Иване Васильевиче").

Одновременно Бендер наделен некоторыми чертами Сэма Уэллера, остроумного и находчивого слуги м-ра Пиквика; в частности, рассказы Остапа о невероятных происшествиях — о крашеном орловском рысаке или о собственном приключении в Миргороде — в жанровом плане напоминают истории Сэма, например, о женитьбе его отца или об участии последнего в выборах [ДС 7; ДС 25; Пиквикский клуб, гл. 10 и 13]. Вариации в духе Джингля и Сэма Уэллера в поведении Бендера слишком многочисленны, чтобы пытаться их все перечислить.

Параллелизм "Бендер-Аметистов" был указан К. Рудницким; подробное сравнение Джингля, Аметистова и Бендера делает Д. С. Лихачев, справедливо отмечая, что связь между ними не является чисто генетической (т. е. признавая типологическую, а не интертекстуальную природу подобных сходств) и что каждый из этих героев следует собственной логике [Рудницкий, М. Булгаков, 127; Лихачев, Литературный "дед" О. Бендера].

Некоторые из плутовских приключений Бендера предвосхищены в цикле юмористических рассказов В. Катаева "Мой друг Ниагаров" (печатались в 1923-1927; сходство отмечено в комментариях к ДС Одесского и Фельдмана). Особенно близкая параллель — в рассказе "Лекция Ниагарова" [см. ДС 34//16]. Кстати, этот катаевский герой является предшественником сразу нескольких, весьма различных персонажей Ильфа и Петрова. Как Никифор Ляпис в ДС 29, он разносит халтурные стихи по редакциям журналов [Птичка божия]; как Принц Датский в ДС 13, печатает безграмотные очерки на технические темы [Ниагаров-журналист]; как инженер Треухов в ДС 13, произнося речь, пускается в не относящиеся к делу отступления [Ниагаров-производственник].

С другой стороны, литературные прототипы Бендера обнаруживаются в сфере демонических героев романтического происхождения, которые интеллектуально возвышаются над средой, тяготятся посредственностью и мизерностью интересов "толпы", занимают по отношению к ней позицию отрешенно-насмешливых наблюдателей, комментаторов, экспериментаторов и "провокаторов". Близким предшественником "великого комбинатора" Бендера (сам этот термин см. в ЙЗК, 208, осень и весна 1928-1929) является "великий провокатор" Хулио Хуренито из романа И. Эренбурга [см. Введение, раздел 3]. Отдельные точки соприкосновения имеются у Бендера с Драгомановым, героем романа В. Каверина "Скандалист, или Вечера на Васильевском острове" (1929); этот провокатор и циник футуристического толка издевается над незадачливыми старорежимными интеллигентами вроде профессора Ложкина, рассказывая им, как Бендер Воробьянино-ву в ДС 5 и 7 или Хворобьеву в ЗТ 8, истории об "одном моем приятеле" [Скандалист]. Некоторые критики находят в Бендере также черты "инквизитора" — типового персонажа антиутопий [см. ЗТ 8//23]. О связи героя ДС/ЗТ с традицией романтических героев, а также "лишних людей" русской литературы см. раздел "К литературной генеалогии" в монографии У .-М. Церер [Zehrer], книгу Я. С. Лурье [Курдюмов, В краю...] и вступительную статью настоящей книги.

5//16

Из своей биографии он обычно сообщал только одну подробность. "Мой папа, — говорил он, — был турецко-подданный". — Ср. сходные формулы для введения личных данных о герое у других авторов: "В интимных беседах, когда его спрашивали, какой он национальности, [Енс Boot] отвечал без всякой иронии: „европеец"" [Эренбург, Трест Д. Е., гл. VI]. Сдержанность при сообщении биографических данных — черта также Павла Ивановича Чичикова: "О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты..." [гл. 1].

"Турецкое подданство" отца Бендера М. Каганская и 3. Бар-Селла интерпретируют как указание на будто бы сирийское происхождение Остапа, что, в первую очередь, позволяет им провести параллели между героем Ильфа и Петрова и Иешуа Га-Ноцри из романа М. Булгакова, который говорит о себе: "Мне говорили, что мой отец был сириец" . "Сирия, заметим, была к моменту рождения Остапа частью Оттоманской империи, а жители ее — сирийцы — соответственно турецкими подданными (заметим еще, что Остап называет своего отца не турком, но именно "турецко-подданным")" [Мастер Гамбс и Маргарита, 14]. Авторы этой книги сближают Бендера одновременно с Христом ("Остап и Иешуа неразличимы до тождества" [там же]) и с нечистой силой: "Сын турецко-подданного есть никто иной, как Демон, дьявол, Люцифер, короче Воланд" [там же, 24].

Параллели Бендера с Христом в обоих романах возникают неоднократно [см. их сводку в ЗТ 10//7]. Нет сомнения и в том, что Бендеру присущ демонизм, хотя и не столько в буквальном, сколько в облагороженном, "печоринском" смысле. Правы отмечающие его параллелизм с булгаковским Воландом [см. Введение, раздел 3]. Нет ничего необычного в том, чтобы Бендер более или менее метафорически приравнивался к дьяволу и наделялся отдельными ассоциациями с ним. Это более естественным образом, нежели "сирийская связь", объясняет мотив турецкого происхождения Бендера. Ведь дьяволу в литературе часто придаются экзотические, иностранные и особенно восточные черты. Ср. Варфоломея в повести В. П. Титова "Уединенный домик на Васильевском", который "говаривал, что принадлежит не к нашему исповеданию" [Титов, 353], колдуна в "Страшной мести", который именуется "турецкий игумен" и носит турецкие шаровары [гл. 4], и страшного ростовщика Петромихали в "Портрете": "Был ли он грек, или армянин, или молдаван, — этого никто не знал, но по крайней мере черты лица его были совершенно южные" [Гоголь, Поли. собр. соч., т. 3:431]. Демонический персонаж Мурин в "Хозяйке" Достоевского говорит по-татарски [П.2]. Эпитет "турецко-подданный" напоминает также о "персидском подданном", как именуется черт Шишнарфнэ в "Петербурге" А. Белого [гл. 6: Мертвый луч падал в окошко; Почему это было, и др.].

Наряду с персонажами собственно демонской природы, восточные черты иногда приписываются фигурам романтических разбойников; их связь с "туретчиной" прослеживается, например, в народной рыночной литературе, два известнейших героя которой, разбойники Чуркин и Антон Кречет, выдают себя за турецких подданных. Кстати, в народном сознании они нередко связываются и с инфернальными силами [Brooks, When Russia Learned to Read, 183, 188-189]. Разбойник начала XX века Сашка Жегулев, герой одноименной повести Л. Андреева, наделен восточной смуглотой, выдающей его греческое по матери происхождение. В более общем плане стоит отметить, что не только персонажи двух вышеупомянутых категорий, но и вообще герои особенного типа и романтической судьбы — одинокие, независимые, стоящие отдельно от толпы — часто наделяются иностранными именами и чертами, как, например, пушкинские Сильвио и Германн, серб Вулич в "Фаталисте" Лермонтова и т. д. К этому классу героев, видимо, можно отнести и Григория Мелехова, происходящего от пленной турчанки (о других типологических параллелях между ним и Бендером см. раздел 3 и примечание 32 во Введении).

Понятие "турецко-подданный" могло вызывать и уголовные ассоциации, т. е. работать на плутовской аспект Бендера. В конце XIX — начале XX в. пресса много писала об аферистах и самозванцах из "персидских подданных", подвизавшихся в Азербайджане и Малороссии [см. Короленко, Современная самозванщина]; не отсюда ли взята А. Белым характеристика Шишнарфнэ? Были и авантюристы, выдававшие себя за турок [Короленко, там же, 324]3 .

Глумливые упоминания героя о собственных родителях (ср. далее: "Мать... была графиней и жила нетрудовыми доходами", ДС 35; "...папа... давно скончался в страшных судорогах", ЗТ 2) типичны для западного, а за ним и русского плутовского романа [ср. хотя бы: Жизнь Ласарильо с Тормеса, рассказ 1; М. Алеман, Гусман де Альфараче, гл. 1; Кеведо, История жизни пройдохи по имени Дон Паблос, гл. 1; М. Д. Чулков, Пересмешник, гл. 1].

Таким образом, в комментируемой фразе сходятся две главные составляющие фигуры Бендера — плутовская и демоническая. Подобная концентрация тематических мотивов при первом появлении их носителя типична для эмблематической поэтики ДС/ЗТ (ср. ЗТ 1//32 — об аналогичном появлении Паниковского).

5//17

Картина "Большевики пишут письмо Чемберлену", по популярной картине художника Репина: "Запорожцы пишут письмо султану". — Полотно И. Б. Репина "Запорожцы пишут письмо турецкому султану" (1891; С.-Петербург, Русский музей) — одна из картин, чьи репродукции в 20-е годы и позже можно было видеть повсюду. "Ты повесишь эту карточку на стенке рядом с картиной „Запорожцы пишут письмо..."",— говорит студент приятелю в 1927 [Копелев, На крутых поворотах]. Кабинет директора дворца культуры в 1934 украшают "искусственная пальма и большая копия „Запорожцев" Репина на стене" [Никулин, Московские зори, II. 1.6]. Эта вездесущность делала репинскую картину чем-то вроде советского "Острова мертвых" [см. ДС 10//3].

"Запорожцы" были частым объектом пародийного осовременивания в массовой культуре 20-х годов — ср., например, карикатуры "Автор сценария и его соавторы — по картине И. Репина", "Нэпманы, пишущие декларацию фининспектору", "Рабочие пишут письмо Чемберлену (почти по Репину)", фельетон М. Булгакова о собрании железнодорожников "Запорожцы пишут письмо турецкому султану", и др. Была и карикатура "Большевики, пишущие ответ аглицкому керзону", изображающая Троцкого, Сталина, Калинина, Чичерина и др. [Парад бессмертных; К. Елисеев, Кр 44.1927; А. Глаголев, Кр 29.1927, указ, в кн.: Старков, 66; Булгаков, Ранняя неизвестная проза; Ог 01.01.91]. Подобному переиначиванию подвергались и другие известные картины, как "Богатыри" Васнецова [см. 3T25//3], "Княжна Тараканова" Флавицкого и др.

5//18

Вариант № 2 родился в голове Бендера, когда он по контрамарке обозревал выставку АХРР. — АХРР (Ассоциация художников революционной России; с 1928 — АХР, Ассоциация художников революции) — массовая организация деятелей изобразительных искусств, существовавшая в 1922-1933. Эстетическим кредо АХРР был реализм передвижников, чьи жанры, формы и приемы она пыталась соединить с революционным и советским содержанием. По определению симпатизирующего АХРР рецензента, ее типичной продукцией является "сюжетная реалистическая картина, крепко спаянная с современностью и понятная широкому кругу зрителей". В целом АХРР тяготела к эклектике, принимая в свое лоно различные художественные направления приблизительно реалистического толка, вплоть до бывших "Мира искусства" и "Бубнового валета". К Репину АХРР относилась с почтением, выставляла его картины и поддерживала личный контакт с жившим в Финляндии художником.

Реализм АХРР, вызывая симпатии консервативных кругов (см., например, горячие похвалы ему в стихотворении Демьяна Бедного "Ахраровцы", 1928), едко критиковался более передовыми критиками, в частности, связанными с "левым фронтом". Как писал "Новый Леф":

"...[советский] материал, висящий на стенах выставки АХРР станковыми картинами, которые... неизвестно куда деть и приспособить, материал этот, фиксируемый допотопными, с точки зрения нашего времени, средствами живописного передвижничества, есть материал порченый. Для порчи материала годны приемы красной иконописи (гордые вожди с огненными взглядами, беззаветно марширующие пионеры, Микулы Селяниновичи с гербовыми серпами)..."

Критика отмечает, что АХРР не одинок в своем стремлении воспеть новую жизнь в старых формах: это общее знамение эпохи, тесно связанное с политической мимикрией:

"В одной из своих статей Чужак блестяще обозвал ахрровцев и все их течение „героический сервилизм". Это название должно стать классическим для целого ряда явлений, подобных АХХРу. Этот „сервилизм" — это так называемое „приспособился, усвоил нашу идеологию" — приходится слышать очень часто..." "Тематическая подстановка — общее явление сегодняшнего эстетического дня. АХРР под оберегаемые... приемы подсовывает новую тематику. Вересаевщина требует у композиторов красных требников и литургий. Первая строка песни „Привет тебе, Октябрь великий“ неотразимо влечет за собой ассоциацию: „Привет тебе, приют невинный" из „Фауста". В литературе считают революционным писателем... того, кто обрабатывает эпизоды революции приемами Илиады или тургеневских романов. Налепив себе на лоб спасительную кокарду темы, ходит на свободе реакционная форма, растлевая вкусы нового октябрьского человека".

В 1927, когда происходит действие романа, художники АХРР еще позволяли себе относительную свободу в разработке советской и рабочей тематики, решая ее в бытовом, психологическом, портретном и т. п. ключе. В1929-1930, в соответствии с социальным заказом новой эпохи, произойдет весьма решительный "поворот художников в сторону чисто производственной тематики" (А. Малышкин), а вместе с тем и в сторону политической, антирелигиозной и оборонной пропаганды. Если в 1927 на IX выставке АХРР демонстрировались во множестве такие, хотя и скучные, но все же имеющие "человеческое лицо" картины, как "Поденщица", "Прачка", "Один из смены" и т. п., то в 1929-1930 в каталогах выставок преобладают темы типа "Силосная башня", "Запашка", "Ротационные машины в типографии „Известий"", "Подписка на заем в деревне", "Тревога на маневрах" и проч. Эстетике АХРР/АХР была суждена долгая жизнь в советском искусстве; ее продолжение — социалистический реализм, многие деятели которого — Е. Кацман, Б. Иогансон, А. Герасимов, М. Греков и др. — играли видную роль в АХРР/АХР.

[КН 30.1929; Д. Аранович, Современные художественные группировки, КНО 10.1926; АХРР у Репина — КН 31.1926; О. Брик, За политику, НЛ 01.1927; С. Третьяков, Бьем тревогу, НЛ 02.1927; его же, Записная книжка, НЛ 10.1927; Малышкин, Люди из захолустья: В Москве; тематика выставок — КН 21.1927, КН 25, 33 и 45.1929; Пр 02.06.29.]

5//19

С картиной... могли встретиться... технические затруднения. Удобно ли будет рисовать т. Калинина в папахе и белой бурке, а т. Чичерина — голым по пояс? — Чичерин Георгий Васильевич (1872-1936) — нарком иностранных дел СССР, музыкант и музыковед, интеллигент старой формации, чей "имидж" — профессорский, деликатный, несколько интровертированный — менее всего вязался бы с таким мачо-изображением. Сходное фантазирование по поводу вождей встречаем в очерке Н. И. Подвойского "Смычка с солнцем". Один из говорящих ратует за то, чтобы все граждане без исключения — ради солнца и здоровья — ходили в трусиках, а другой в ответ хохочет: "Ха-ха-ха! Цо ты вообрази только: Михаил Иванович Калинин, председатель ЦИК СССР, или Алексей Иванович Рыков, председатель Совнаркома СССР, принимают иностранных послов в трусиках! Ха-ха-ха!" [Ог 03.05.25]. Шутки, отражающие "демократический" стиль эпохи. С тем поколением руководителей, которое застают у кормила власти наши романы, вполне еще допускался дружеский юмор и оттенок фамильярности (ср. частое обыгрывание в прессе, стихах, карикатуре таких популярных фигур, как Семашко, Луначарский, Калинин и др.)

5//20

Мне без медали нельзя. — Медаль, первоначально знак отличия отставного солдата (ср. "длинный зеленый сертук с тремя медалями на полинялых лентах" на пушкинском станционном смотрителе), постепенно превратилась среди людей простого звания в символ статуса, которого искали и домогались любыми средствами. Мода на медали, погоня за ними в купеческой среде засвидетельствована в рассказах И. Ф. Горбунова и Н. А. Лейкина (1870-1880-е гг.). К концу века медали стали почти обязательным атрибутом городовых, стражников, кучеров, швейцаров и других лиц, которым по роду службы полагалось иметь внушительный вид. Это особенно касалось служителей правительственных учреждений и богатых, сановных домов: выставляя напоказ медали, слуга афишировал ранг места и хозяина. "[Придворный] кучер, одетый по-русскому, всегда был украшен медалью" [Добужинский, Воспоминания, 32]. Дачу премьер-министра П. А. Столыпина охранял "увешанный медалями старик-швейцар" [М. Бок, Воспоминания о моем отце, 173]. "Мои камердинер и шофер получили от бухарского эмира медали и были этим очень довольны" [В. К. Гавриил Константинович, В Мраморном дворце, 144]. Дворник с медалью величиной с тарелку изображен на рисунке Ре-Ми, украшающем обложку "Сатирикона" [Ст 05.1913]. Он был характерной фигурой ancien regime: "Мы видели и запомнили до конца наших дней студентов-академистов в мундирах на белой подкладке, лабазников со значками Союза русского народа, усатых дворников с медалями и шпиков в ватных пальто, узких брюках навыпуск и новых сверкающих калошах" [Никулин, Время, пространство, движение, т. 2: 65].

5//21

Белой акации, цветы эмиграции... — Переиначенная первая строка известнейшего романса начала XX в.: Белой акации гроздья душистые / Вновь аромата полны. / Вновь разливается песнь соловьиная / В тихом сиянии чудной луны... Автором слов (впрочем, имеющих ряд вариантов) в одних публикациях называется Волин-Вольский (Тэдди), в других забытый поэт А. Пугачев. Мелодия романса (автор музыки А. Зорин; называются и другие имена) использована в популярной в белых армиях песне "Мы смело в бой пойдем":

Припев:

"„Белой акации“ была почти гимном у войск Юга" [Шверубович, 207]. Эта песня, в свою очередь, была позаимствована красными войсками, с соответственным изменением слов:

[См. Мантулин, Песенник российского воина, т. 2: 9, 76; В. Билль-Белоцерковский, Луна слева. Тексты романса "Белой акации гроздья душистые" — в кн.: Песни и романсы русских поэтов; Русский романс на рубеже веков, и др.]

В романах Ильфа и Петрова во множестве рассеяны обрывки песен и романсов, популярных в эпохи поздней империи, революции и нэпа. Иногда это очень известные вещи, вроде "Белой акации", иногда совершенно забытые. Эти элементы шансонного фольклора вносят заметный вклад в полифоническую ткань романов, играя роль своего рода исторических виньеток и примет времени. Соавторы ДС/ЗТ высоко ценили сохраняющийся в них аромат эпохи, и Е. Петров даже создал из этих музыкальных реминисценций своеобразный мемориал XX в. в камерном масштабе, как о том рассказывает В. Ардов:

"Был у Петрова один свой исполнительский музыкальный номер, который мы все очень любили. Дело в том, что Евгений Петрович, обладая отличным слухом, легко подбирал на фортепиано любую мелодию. И музыкальная память была у него прекрасная, он знал наизусть множество мелодий. Номер заключался в том, что Е. П. играл один за другим до сорока мотивов наиболее популярных песенок и танцев за последние пол столетия. Начиналось это попурри полькой „Китаянка", возникшей, если не ошибаюсь, в 1900 г., во время боксерского восстания в Китае; затем шел вальс „На сопках Маньчжурии" — сверстник русско-японской войны, потом были исполняемы различные танцы и куплеты девятисотых и десятых годов, песенки эпохи Первой мировой войны, мелодии революции, Гражданской войны и нэпа и т. д. до самых последних новинок. Впечатление получалось потрясающее. Расположенные в хронологическом порядке и собранные в таком количестве, эти мелодии обращались в какое-то подобие истории. Известно ведь, что музыка, как и запахи, ярче всего напоминает вам ваши ощущения, которые сопутствовали когда-то данному аромату или данной мелодии. И вот, отраженный в неприхотливой бытовой музыке, вставал перед слушателем наш век — наше детство и юность, быт страны и даже события исторического характера" [Ардов, Ильф и Петров].

"Цветы эмиграции" — выражение неясного происхождения. Могло означать, среди прочего, "дети эмигрантов, выросшие за границей". В пьесе-шутке А. В. Луначарского "Голубой экспресс" (1928) русская дама в поезде Берлин — Париж рассказывает спутнику: "Мы с maman бежали. Ведь это было десять лет тому назад. Я была девчонкой 13-ти лет. Я — цветок эмиграции..." [Современная драматургия 2]. Этим словоупотреблением фраза включалась в популярное в 20-е гг. гнездо метафор "дети = цветы" (например, беспризорники как "цветы улицы", "цветы на асфальте"). Ниточка преемственности тянется от нее к выражениям начала XIX в., а то и более ранней эпохи: в "Дворянском гнезде" Тургенева бежавшего от революции француза-гувернера его нанимательница характеризует как "fine fleur эмиграции" [гл. 8].

5//22

[Дворник] ...мог сообразить лишь то, что из Парижа приехал барин... — Нелегальное прибытие эмигранта было в 1926-1927 одной из наиболее животрепещущих тем советской литературы и средств информации. Разговоры о засылаемых с Запада с разведывательной целью эмигрантах подогревались чуть не ежедневными сообщениями газет о поимке шпионов, террористов и диверсантов. Так, в мае 1927 сообщалось о суде над Голубевым-Северским, присланным в Киев из Парижа "для создания монархической шпионской организации", связанной с польской контрразведкой. В том же году газеты пишут о разгроме группы кутеповцев, переброшенных через финскую границу. Видимо, об этой же полосе событий идет речь в мемуарах В. А. Ларионова, возглавлявшего вылазку против ленинградского Агитпропа на Мойке в июне 1927 (этой группе удалось вернуться в Финляндию; другая, готовившая нападение на общежитие чекистов в Москве осенью 1927, была схвачена). Цели проникновения на советскую территорию могли быть и личными, не связанными с разведкой и саботажем, как, например, тайные визиты В. В. Шульгина в 1925-1926 или приезд кн. П. Д. Долгорукова, окончившийся для него трагическим образом; ср. также роман В. Набокова "Подвиг". Советская контрразведка на засылку диверсантов отвечала не менее дерзкими акциями против их центров в Европе (наиболее известный случай — похищение в Париже генерала А. П. Кутепова в 1930). [Из 31.05.27; Гладков и Смирнов, Менжинский; В. Ульрих, Белобандиты и их зарубежные хозяева, КН 50.1927; Ларионов, Последние юнкера; см. также Ог 19.06.27; и мн. др.].

Население призывалось сотрудничать с властями в их розыске, что разжигало охотничьи инстинкты, заставляя подозревать белого шпиона едва ли не во всяком необычном, странно себя ведущем человеке. М. Кольцов придает антишпионской кампании героико-авантюрный ореол:

"Представьте себе белогвардейца, приехавшего осуществить заговор в Советской стране. Пусть даже он прибыл со всякими предосторожностями и поселился у своего друга, белогвардейца же; пусть ГПУ о нем не подозревает... Но ГПУ теперь опирается на самые широкие круги населения... Если белый гость покажется подозрительным, им тревожно заинтересуется фракция жилтоварищества. На него обратит внимание комсомолец-слесарь, починяющий водопровод. Прислуга, вернувшись с собрания домашних работниц, где стоял доклад о внутренних и внешних врагах диктатуры пролетариата, начнет пристальнее всматриваться в показавшегося ей странным жильца. Наконец, дочка соседа, пионерка, услышав случайно разговор в коридоре, вечером долго не будет спать, что-то, лежа в кровати, взволновано соображать. И все они, заподозрив контрреволюционера, шпиона, белого террориста, — все они вместе и каждый в одиночку не будут даже ждать, пока придут их спросить, а сами пойдут в ГПУ и сами расскажут оживленно, подробно и уверенно о том, что видели и слышали. Они приведут чекистов к белогвардейцу, они будут помогать его ловить, они будут участвовать в драке, если белогвардеец будет сопротивляться... Во время последней полосы белых террористических покушений целые группы ходоков из деревень приходили за двести верст пешком в город, в ГПУ, сообщить, что в деревне, мол, появилась политически подозрительная личность" [М. Кольцов, Ненаписанная книга // М. Кольцов, Сотворение мира].

Сюжет о бывшем помещике, эсере или диверсанте, тайно переходящем границу, был распространен в советской литературе задолго до кульминационного в этом смысле 1927 года и продержался в ней до предвоенного времени. Наряду с этим сюжетом и часто переплетаясь с ним, существовал другой — о ностальгическом возвращении (не обязательно из-за рубежа или с подрывными целями) бывшего хозяина этих мест, ныне превращенных советской властью во что-то другое, например, совхоз или музей [см. ДС 18//8]. В обоих вариантах пришелец является в новом обличии и качестве и не узнается никем, кроме "старого слуги" (см. ниже) или кого-то из близких. Из многочисленных примеров назовем лишь некоторые. В рассказах М. Булгакова "Ханский огонь" (1924) и Л. Никулина "Листопад" [КП 49.1926] бывший владелец наведывается в свой дом, ныне усадьбу-музей, соответственно как экскурсант и как нищий бродяга. В повести А. Гайдара "На графских развалинах" (1929) бывший помещик в сопровождении уголовника является на старое место тайно, чтобы искать спрятанный от революции клад. В повести В. Катаева "Я, сын трудового народа" (1937) помещик тайно возвращается в бывшую усадьбу, ныне совхоз, и живет в качестве работника у своего бывшего батрака. В повести Н. Чуковского "Княжий угол" (1935) крупный эсер, приехавший из-за границы, пытается организовать антисоветский мятеж. В фильме "В город входить нельзя" (1928) белоэмигрант, перейдя границу, является в Москву к отцу-профессору (которого играет народный артист Л. М. Леонидов); отец, узнав о шпионской деятельности сына, сообщает о нем в ГПУ. В пьесе Б. Ромашова "Конец Криворыльска" (1926) бывший врангелевский офицер в сопровождении профессионального шпиона является к отцу — ресторатору в провинциальном городке — с вредительским заданием; вариацией на ту же тему является и его пьеса "Огненный мост" (1929). В повести А. Н. Толстого "Василий Сучков" (1927) описываются похождения шпиона, по совместительству совершающего и бытовое преступление. В повести Ю. Слезкина "Козел в огороде" (1927) таинственного приезжего принимают в провинциальном городе за иностранца. В "Мастере и Маргарите" Воланда и его свиту принимают за шпионов, и т. д.

Появление Воробьянинова в дворницкой его бывшего особняка, встреча его с Тихоном — пример мотива "старый дом и верный слуга", одного из распространеннейших сюжетных архетипов. Он выражает тему преемственности, неизменности связи человека со своим прошлым, верности его своим корням вопреки всем переменам и потрясениям.

Что прошлое оказывается воплощено в доме — естественно, так как дом символизирует жизнь и традиционный жизненный уклад (ср. пожар дома как один из типичных моментов личного перерождения). Когда надо продемонстрировать тождество героя самому себе, непрерываемость его связи с родовой традицией, вводится образ старого родового дома. Понятно, что нужда в подобном подчеркивании тождества, в напоминании об истоках, возникает тогда, когда имеется тенденция к уничтожению и забвению связей с прошлым, к дискредитации прошлого. Связь утверждается наперекор переменам в судьбе героя и в окружающем мире.

Эти изменения могут быть мирными и естественными или носить конфликтный, драматический характер. В первом случае может идти речь о таких процессах, как повзросление, выход из дома в люди, психологическая эволюция (например, утрата былой наивности и простоты, разочарование в идеалах и проч.), старение, перемены в имущественном положении, смена эпохи и обстановки, смена поколений (старшее поколение умирает или покидает дом) и т. п. Связь с прошлым, тождество героя самому себе манифестируются в каких-то напоминаниях о былом, в нотах и мелодиях прошлого, вплетаемых в изменившуюся действительность. Попытки героя вернуться к истокам могут протекать более в мечтах, в психологическом плане, нежели в реальности.

Во втором случае воссоединению с прошлым могут препятствовать насильственные и внешние помехи: герой физически и юридически отлучен от дома, изгнан, объявлен умершим, утратил жену, титул, имя, права и состояние, скрывается от закона и проч. Сюжет может состоять в борьбе героя за восстановление своих прав и статуса, за признание его живым, за возврат прежнего имёни и за буквальное вселение в родовой дом.

В обоих вариантах, конфликтном и мирном, фигура старого слуги и сторожа дома воплощает "истоки" героя в их исконном виде. Он не подвержен переменам и веяниям времени (ср. заботу Тихона о том, чтобы получить обещанную еще до революции медаль), лишен собственных интересов, претензий и страстей, внеположных службе и дому, остается нейтральным в семейных и политических раздорах, разрушающих целостность старого мира, остается верен целому, а не какому-либо из его осколков, хотя бы это целое давно превратилось в бесплотную идею. Беспартийный, немудрствующий, порой убогий и скудоумный, являющийся как бы безликой принадлежностью дома, он слишком малозаметен, чтобы возбудить чье-то недовольство. В результате он ухитряется выжить и остаться при доме, в то время как другие его обитатели подвергаются преследованиям, ссорятся, терпят невзгоды и разбредаются по свету. Его дело — надзирать за фамильным гнездом, хранить идею былого единства и процветания, блюсти верность всем без исключения старым господам, не восставая, насколько возможно, и против новой власти. Он персонифицирует дом как таковой, и если герой в конечном счете воссоединяется со своими владениями, то обычно при том или ином посредничестве этого скромного персонажа. В той мере, в которой слуга является одушевленным "продолжением" дома, он служит промежуточным звеном между героем и домом; признание героя слугой — первый шаг к интеграции с домом и прежними ценностями.

(А.) Мирный вариант. Образы честных слуг, с малолетства привязанных к хозяину дома, известны. Слуга сопровождает хозяина в странствиях; в его лице традиционный домашний порядок стремится окружить героя защитной оболочкой против натиска новой жизни (пушкинский Савельич и т. п.). Преданность дому и хозяину может выражаться в том, что, получив свободу, слуга отказывается оставить дом (например, старые слуги в чеховских пьесах), терпеливо ждет хозяина, скитающегося по свету ("подруга дней моих суровых" — няня в лирике Пушкина), после смерти барина проводит дни на его могиле (Захар в "Обломове"). Тождественность этого персонажа фамильному прошлому символически выявлена в финале "Вишневого сада", где старика Фирса забывают в оставляемой усадьбе.

(Б.) Конфликтный вариант. Будучи против воли отлучен от дома, герой может находиться от последнего на большем или меньшем удалении, определяющем формы его контактов с домом и его хранителем. В основном наблюдаются три степени удаления:

(1) герой пребывает вдали от дома — на чужбине, в изгнании; (2) он находится вблизи дома, но лишен доступа в него; (3) он оказывается в состоянии проникнуть в дом и либо (а) заходит туда время от времени, либо (б) поселяется в доме. В обоих последних случаях герой пребывает в доме тайно, инкогнито, в пониженном ранге, в измененном облике, на периферии (в каморке прислуги, на кухне и т. п.). Во всех этих случаях он может вступать в контакт со старым слугой и хранителем фамильного гнезда. Наиболее частая форма общения героя со слугой — проживание под кровом последнего, например, под видом раба, слуги, секретаря, работника, бродяги и т. п. Момент узнания слугой господина, будучи сюжетно и тематически важным (как символ признания героя старым миром и как первый, скрытый от окружающих шаг, к воссоединению с ним), обычно получает заметное выразительное оформление.

В советской литературе и кино архетип "старого дома и верного слуги" часто совмещается с мотивом нелегально возвращающегося белоэмигранта (см. выше в данном примечании).

Несколько примеров:

(1) Герой вблизи дома. Бальзак, "Полковник Шабер": ветеран войны, офицер, потеряв дом и жену, пытаясь восстановить свои права, живет у старого солдата. Марк Твен, "Принц и нищий": Майлс Хендон возвращается в родовое поместье, но младший брат, присвоивший наследство и титул, не хочет его узнавать. Майлс брошен в тюрьму, где слуга тайком посещает его и сообщает новости. М. Булгаков, "№ 13. — Дом Эльпит-Рабкоммуна": многоквартирный дом поддерживается в жилом состоянии усилиями бывшего управляющего Христи, оставленного новой властью в должности смотрителя. Бывший домовладелец ютится "в двух комнатушках на другом конце Москвы", Христи ездит к нему с докладами; хозяин умоляет управляющего сберечь дом до падения большевиков.

(2) Герой в доме, (а) Кратковременное пребывание героя в старом доме иллюстрируется эпизодом из "Разбойников" Шиллера, где Карл Моор является в родовой замок и беседует со стариком Даниэлем, узнающим его по детскому шраму на лице. Сюда же относится сцена свидания Анны Карениной с сыном, где героиню узнает швейцар Капитоныч и впускает ее вопреки запрету.

(3) Наиболее известным примером остается "Одиссея", где вернувшийся герой живет в хижине свинопаса Эвмея. Аналогичная ситуация в тюркском эпосе "Алпамыш", где роль Эвмея играет свинопас Култай. Гомеровский мотив повторен у Вальтера Скотта: опальный герой, вернувшись в родовой замок, ночует в каморке свинопаса и узнан им [Айвенго]. У Диккенса молодой Роксмит считается погибшим, но под чужим именем возвращается из-за морей в Лондой и нанимается секретарем к разбогатевшему слуге, который узнает героя и способствует его реабилитации [Наш общий друг]. В "Хромом барине" А. Толстого центральный персонаж возвращается в свое имение после долгого бродяжничества и, прежде чем открыться жене, некоторое время проводит под опекой старого слуги.

Характерны мотивы вони, гниения, навоза и мусора в подобных временных прибежищах господина (свиньи, "золотой мусорщик" Боффин в "Нашем общем друге", связь самой профессии дворника с мусором, вонючие валенки Тихона и т. п.). Видимо, их повторение не случайно и связано с униженностью, "гноищем" (а в более архаическом плане, возможно, и с идеей временной смерти, могилы; ср. связь мотивов свиней и смерти-воскресения в притче о блудном сыне), которые приходятся на долю героя в виде контраста к его предстоящей реабилитации и победе 4 .

В советское время архетип "старый дом — верный слуга" претерпевает характерные изменения: дом национализирован, а его хранитель, став членом класса-гегемона, относится к хозяину критически и покровительственно. В романе Горького "Дело Артамоновых" бывший владелец дела, экспроприированного революцией, доживает свои дни в беседке у дворника Тихона [sic!], молчаливого обвинителя и судьи своих прежних господ. Мотив инвертирован, среди прочего, в том отношении, что пребывание у слуги оказывается звеном в движении господина от центра к периферии, а не наоборот, как в классическом варианте. Инверсия роли дворника легко согласуется с известным фактом службы его в качестве агента полиции, а позже милиции или ГПУ [см. ДС 10//17]. В "Докторе Живаго" заглавный герой после долгих скитаний возвращается в дом, до революции принадлежавший его семье. Дворник Маркел, покровительствуя бывшему барину, в то же время издевается над ним. Если слуга остается верен хозяину, деформация архетипа может выражаться в том, что сохранить дом не удается (он сгорает в рассказах М. Булгакова "Ханский огонь" и "№ 13. — Дом Эльпит-Рабкоммуна"). В романе М. Осоргина "Сивцев Вражек" (1928) играет заметную символическую роль дворник Николай, в чьи уста влагаются извечные истины ("Кто взял меч, от меча и погибнет", "Растащить нетрудно, а вот поди-ка собери" и т. п.). В революционной Москве он пытается стеречь старый дом, но в конце концов вынужден уйти в деревню, однако рассчитывает вернуться, когда все утрясется.

5//23

У нас хотя и не Париж, но милости просим к нашему шалашу. — Поговорка, известная издавна: "Прошу до нашего шалашу" [Андреев, Дни нашей жизни, д. 4]. "Милости прошу к нашему шалашу!" [Катаев, Хуторок в степи, Собр. соч., т. 5; место — Одесса, 1912].

5//24

Тепло теперь в Париже?.. У меня там двоюродная сестра замужем. Недавно прислала мне шелковый платок в заказном письме... — Услуги и вещи, получаемые от родных и знакомых из-за границы, — предмет гордости в те годы. В. Тарсис упоминает о нэповской даме, которая "как бы невзначай показывала подарки, полученные от дочери из Лондона". М. Кольцов говорит о человеке, которому знакомый профессор прописал из Лондона роговые очки. У В. Ардова дама хвастает: "Мой муж получил [подразумевается — "оттуда"] вот такие носки и вязаный жилет". В рассказе Е. Петрова "День мадам Белополякиной" молодой человек хлестаковского типа врет, что ему "прислали из-за границы посылку: два английских костюма шевиотовых, пуловер, дюжину дамских шелковых чулок и патефон „Электрола“ с шестьюдесятью самыми модными пластинками" [Тарсис, Седая юность, 44; Кольцов, Невский проспект (1928), Избр. произведения, т. 1; Ардов, Сейчас за границей..., Ог 07.1929; Е. Петров в Чу 49.1929].

Получение загранпосылок обставлялось бюрократическими формальностями, иногда непосильными и вынуждавшими отказаться от желанного подарка [см. А. Зорич, Стекла в оправе, Чу 12.1929]; невыкупленные предметы распродавались, наряду с конфискованной контрабандой, на таможенных аукционах.

5//25

Вам некуда торопиться. ГПУ к вам само придет. — ГПУ — Главное политическое управление при Народном комиссариате внутренних дел РСФСР, "новое воплощение Чека" (И. Эренбург), заменившее последнюю в 1922 в качестве основного органа государственной безопасности. Задачей ГПУ номинально была борьба с контрреволюцией, шпионажем и бандитизмом. Фактически деятельность ГПУ была в 20-е годы весьма разнообразной: сюда входила и слежка за инакомыслящими и классово-чуждыми элементами, и преследование партийных оппозиций, и неусыпный контроль над нэпманами, в которых государство старалось поддерживать страх и неуверенность в завтрашнем дне, и репрессии против церкви, и ликвидация беспризорничества, и — в конце десятилетия — насильственная коллективизация деревни. В 1927 на первый план среди функций ГПУ выдвинулась ловля лиц, тайно проникающих в СССР из-за границы и, в отдельных случаях, циничная игра в кошки-мышки с ними (случай В. В. Шульгина, чьи нелегальные визиты в страну были инспирированы ГПУ и проходили под его надзором). Чертой эпохи следует считать то, что органы госбезопасности еще не окружены таким облаком страха, как десятилетием позже; на ГПУ смотрят как на необходимый и здоровый фактор в жизни страны, оно "близко к народу", о нем запросто говорят и пишут, его воспевают в стихах, к его помощи взывают в трудные минуты жизни. В литературе упоминания об органах допускаются как в серьезном, так и в шутливом ключе: крупный хозяйственник звонит в ГПУ, чтобы обезвредить классового врага, проститутка грозится пойти туда же, чтобы удержать богатого клиента [Д. Щеглов, Счастье, цит. по кн.: Белинков, Сдача и гибель..., 358; Катаев, Растратчики, гл. 6]. ГПУ, как оно рисуется в полуофициальной мифологии 20-х годов — это отнюдь не страшный, всевидящий источник власти над жизнью и смертью людей, а любимое детище советского народа, питающееся его помощью и поддержкой, окруженное ореолом героики.

"ГПУ теперь опирается на самые широкие круги населения, какие можно себе только представить, — захлебывается М. Кольцов в 1927. — Не сорок, не шестьдесят, не сто тысяч человек работают для ГПУ. Какие пустяки! Миллион двести тысяч членов партии, два миллиона комсомольцев, десять миллионов членов профсоюза, итого — свыше тридцати миллионов по самой-самой меньшей мере (жены рабочих, вся Красная армия, кустари, бедное крестьянство, середняки...) составляют реальный актив ГПУ. Если взяться этот актив уточнить, несомненно, цифра вырастет вдвое" [Ненаписанная книга, в кн.: Кольцов, Сотворение мира].

Примечания к комментариям

1 [к 5//15]. ",,Нева“, 1961, номер 8" [Сахарова]. К сожалению, ни в этом, ни в каком-либо другом близком по времени номере журнала "Нева" воспоминания Карташева нами не обнаружены. В книге С. Бондарина фамилия поэта, убитого бандитами, фигурирует (в дательном падеже) как "Фиолетову-Шоу" —очевидно, опечатка вместо "Шору" или "Шор" [Воспоминания не безмолвны, 126].

2 [к 5//15]. Насчет фамилии Мити нет полной ясности. По всей вероятности, его фамилия была Бендер — так говорят Бондарин ["Харчевня"] и Галанов. Однако в более поздних мемуарах Бондарина [Воспоминания не безмолвны] явно то же лицо почему-то названо "Митя Махер" (в другом источнике — "Ширмахер" ). Об имени героя ДС/ЗТ напоминает "Остап Бандура" — фильм, выпущенный ВУФКУ (Одесса и Ялта) в 1924 [Советские художественные фильмы, т. 1]. Псевдоним "О. Бандура" находим также под фельетонами в журналах "Смехач" и "Чудак" (1926-1929). Имя это, таким образом, постепенно соткалось из плававших в воздухе эпохи разрозненных реминисценций.

3 [к 5//16]. Не исключены и другие ассоциации турецкого подданства отца Бендера. Как указали автору Г. А. Левинтон (со слов своего отца, филолога А. Г. Левинтона) и К. В. Душенко, за подданных Турции иногда выдавали себя одесские евреи, чтобы избежать службы в царской армии. См. также упоминание о реальном турецко-подданном в воспоминаниях Т. Г. Лишиной [см. выше, примечание 14].

4 [к 5//22]. Заметим, что со смертью и потусторонним миром ассоциируется и заграница, откуда якобы прибыл Воробьянинов [см. ЗТ 32//9]; таким образом, намек на процесс смерти-возрождения может быть прослежен в этой главе дважды (на двух этапах).

 

6. Брильянтовый дым

6//1

Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Лед тронулся. — Многократно повторяемые фразы Остапа Бендера, по частоте могущие поспорить разве только с "Заседание продолжается" [см. ДС 8//28]. "Господа присяжные заседатели" — из судебного лексикона, как и "Больше вопросов не имею" в ДС 5//8.

Ср.: "Лед тронулся. Советы победили во всем мире" [Ленин, Завоеванное и записанное, статья в "Правде" от 6 марта 1919, см. Поли. собр. соч., т. 37: 513]. В списке употребительных выражений Ленина фигурирует также: "Лед сломан". В языке Бендера, как и самих соавторов, встречается и ряд других фраз, общих с Лениным: "блюдечко с голубой каемкой", "сидеть между двух стульев", "промедление смерти подобно" [ЗТ2// 24; ДС 15//3; ДС 34//21].

Считать подобные места (за исключением однозначно ленинского "Учитесь торговать!", ДС 34//12) аллюзиями на Ленина было бы преждевременным. Вождь большевиков был не единственным, кто прибегал к стертым метафорам и клише старого журналистско-ораторско-адвокатского жаргона. Они часто употребляются и самими соавторами в рамках стилизации и пародирования разных слоев современной речи.

В прессе утверждалось, что "лед тронулся" в борьбе с пьянством [КП 11.1929]. Фраза "Лед тронулся" употреблялась в школьных упражнениях: Ты с трудом рисуешь каракули / И выводишь: "Тронулся лед..." [из стихов о ликбезе; Огнев, Дневник Кости Рябцева]. "Лед тронулся. Колчак отступает на всех фронтах", — говорит красный командир Ливерий, чья речь изобилует именно такими затертыми словечками [Пастернак, Доктор Живаго, XII.9]; как мы помним, герой романа выражает горькое презрение к подобной взятой напрокат газетной риторике [XI.5].

6//2

...Фермуар, на который ушел урожай с пятисот десятин... — Древняя фигура риторики, типичная для сатир на аристократов, снобов, щеголей: единичный предмет роскоши или комфорта сопоставляется с человеческими и материальными жертвами, ценой которых он достается. Богачу Квинту золотой экипаж обходится в цену поместья, а мул — дороже городского дома [Марциал, II.62]. "Нужно... трижды объехать весь земной шар прежде, чем удастся достать провизию для завтрака какой-нибудь знатной самки наших йэху или чашку, в которой он должен быть подан" [Свифт, Путешествие Гулливера IV.6]. Деревню взденешь потом на себя ты целу [Кантемир, сатира 2.156].

6//3

Только вы, дорогой товарищ из Парижа, плюньте на все это. — Неологизм "дорогой товарищ" [см. ДС 2//9] контаминирован с сочетаниями типа "господин из Сан-Франциско" [Бунин]; ср. далее: "Слушайте, господин из Парижа...".

6//4

Давно, наверно, сгорел ваш гостиный гарнитур в печках. — В голодные и холодные зимы военного коммунизма топливом служило все, что могло гореть: мебель, книги, паркеты, целые дома. "На Петербургской стороне снялись с якоря и ушли в печи деревянные дома, оставив на месте причалы — кирпичные трубы",— вспоминает В. Шкловский [По поводу картины Э. Шуб, НЛ 08/09.1927]. Железная печка-буржуйка, пожирающая гарнитуры, библиотеки, личные архивы, — одно йз общих мест советской мемуаристики и литературы о том времени. Со злорадством описывается гибель громоздких и безвкусных предметов старорежимной роскоши: "Профессор Персиков [в 1920] лежал у себя на Пречистенке на диване, в комнате, до потолка набитой книгами, под пледом, кашлял и смотрел в пасть огненной печурки, которую золочеными стульями топила Марья Степановна" [Булгаков, Роковые яйца, гл. 1]. "В 18-м и 19-м и даже в 20-м году внук обогревался бабушкиной мебелью. С наслаждением отрубал он от стола его львиные лапы и беспечно кидал в „буржуйку". Он особенно хвалил соборный буфет, которого хватило на целую зиму. Все пригодилось: и башенки, и шпили, и разные бекасы, а в особенности многопудовый цоколь. Горели в печке бамбуковые столики, этажерки для семи слонов, дурацкие лаковые полочки, украшенные металлопластикой, и прочая дребедень..." [Ильф, Петров, Горю — и не сгораю, Собр. соч., т. 3]. Наряду с мебелью шли на растопку архивы и библиотеки: "Нашу „буржуйку" мы питали прекрасно: преимущественно классиками и дубовым буфетом. Мы начали с Шекспира в издании Брокгауза и Ефрона. Издание это... роскошно и чрезвычайно продуктивно в смысле топлива... Лир плакал в трубе. Горящий кусок буфета бушевал, как мавр в огненном плаще, покуда над ним жарилась постная лепешка" [Инбер, Место под солнцем, гл. 1].

Старорежимная мебель, питающая "печи патриотов", упоминается в "Боги жаждут" А. Франса [гл. 3] — романе, где изображение революционного быта имеет и ряд других параллелей с ДС/ЗТ.

6/75

...У меня есть не меньше основания, как говорил Энди Таккер, предполагать, что и я один могу справиться с вашим делом. — Энди Таккер — персонаж новелл О’Генри о "благородных жуликах". Сходный аргумент есть в "Хижине дяди Тома" Г. Бичер-Стоу, где два мошенника предлагают работорговцу помощь в поимке бежавших рабов. Когда хозяин находит слишком высокой требуемую ими долю в доходах, они отвечают, что справятся с делом и одни: "Разве вы не рассказали нам все, что нужно? Теперь добыча достанется нам или вам — кто первым найдет" [гл. 8].

6//6

— Ну, по рукам, уездный предводитель команчей! — Команчи — индейцы юго-западных районов Северной Америки (Аризона, Техас, Мексика). Фигурируют в романах Г. Эмара ("Пираты прерий", "Бандиты Аризоны" и др.), Майн Рида ("Всадник без головы", "Тропа войны", "Белый вождь" и др.) и Л. Буссенара, любимых детьми и подростками в дореволюционной России. "Тогда, в книжках Девриена и Битепажа — медно-красные индейцы... были огромной правдой нашей жизни. Мы этому верили, мы этим жили..." [Горный, Ранней весной, 202]. "Предводитель команчей" было шутливым стереотипом, например: "Я выдержал мучительную операцию стоически, как подобает предводителю команчей" [Галич, Императорские фазаны, 40]. Гимназисту Иванову Павлу в одноименном рассказе В. Дорошевича снится, будто он "предводитель команчей и наголову разбивает всех белых". "Вождь команчей" Перо Дьявола фигурирует в рассказе А. Бухова "Сказка в цепях" [НС 18.1916].

Игра слов "предводитель дворянства — предводитель команчей", видимо, была в ходу уже в гимназические годы Бендера. Вспоминая мир подростка 10-х гг., В. Каверин пишет: "...дом предводителя дворянства на Кохановском бульваре. У дворянства был свой предводитель, как у дикарей в романах Густава Эмара" [Освещенные окна, 81]. "Уездный П. К." — как "Гамлет Щигровского уезда", "Леди Макбет Мценского уезда" и т. п.

6//7

— А! Пролетарий умственного труда! Работник метлы! — Употребительное на всем протяжении 20-х годов, выражение "пролетарий умственного труда" стоит в ряду острот и словечек на темы чисток, анкет и мимикрии "бывших" людей, пытающихся выдумать для себя политически благонадежный ярлык. В рассказе М. Булгакова "Чаша жизни" (1922) мимикрирующий нэпман хватает в руки дворницкую метлу и кричит: "Я — интеллигентный пролетарий! Не гнушаюсь работой!". В рассказе В. Катаева "Сорвалось!" (1924) бывший помощник присяжного поверенного отвечает на вопрос председателя жил-товарищества, рабочего, о том, рабочий ли он: "Почти... Стопроцентный пролетарий умственного труда" [Булгаков, Ранняя неизданная проза; Катаев, Собр. соч.,т. 2]. "[Вместо того, чтобы быть раввином], он мог бы сделаться пролетарием умственного труда, бухгалтером", в отчаянии думает о своем отце герой рассказа И. Ильфа, посвященного проблеме детей лишенцев [Блудный сын возвращается домой, Ог 15.01.30].

Возрожденный в новом применении советскими юмористами, термин "пролетарий умственного труда" восходит к социологическим спорам 1860-х гг. В сочинении одного из тогдашних "властителей дум" Вильгельма Риля (Riehl), многократно переводившегося в России, "есть целая глава о „пролетариях умственной работы", к которым он относит, между прочим, литераторов, журналистов и художников всякого рода — „от странствующих виртуозов и трупп комедиантов до органистов и уличных певцов"" [Б. Эйхенбаум, Лев Толстой. Книга 2: 60-е гг. ГИХЛ, 1931, 85-87].

Перифразы типа "работник метлы" также имели хождение с давних времен. У Г. Гейне портной назван "рыцарем иглы" [Путевые картины, 97]. "Тружениками прилавка" назывались работники торговли [Ни 24.1912: 482]. Выражение "работник прилавка" употребляется В. Кавериным [Художник неизвестен, VI.8]. Писатели еще до революции именовались "работниками пера" [см. Тэффи, Воспоминания, гл. 8]. Один из советских журналистов в литерном поезде охарактеризует Бендера как "профессионала пера" [ЗТ 27]. См. также ДС 3//4; ДС 11//5; ДС 13//17.

6//8

Но из дворницкого рта, в котором зубы росли не подряд, а через один, вырвался оглушительный крик: — Бывывывали дни весссе-лые... Из песни (музыка М. Ф. Штольца) на стихотворение "Изменница" П. Г. Горохова (1869-1925): Бывали дни веселые, /Гулял я, молодец... Содержание: красавица любит, затем бросает героя (Тогда она, красавица, / Забыла про меня, / Оставила, покинула, / В хоромы жить пошла). Он убивает ее и соперника топором и идет на каторгу. Популярная в городском и солдатском фольклоре, песня включалась в песенники с 10-х гг. [Текст стихов Горохова — в кн.: Песни и романсы русских поэтов; песенная версия в кн.: Чернов, Народные русские песни и романсы, т. 2]. Зубы, растущие "не подряд", напоминают о рассказе М. Зощенко "Зубное дело".

6//9

Дворницкая наполнилась громом и звоном. — Образы дворников у соавторов (Тихон и дворник жилтоварищества в ДС, Пряхин в ЗТ) во многом стилизованы, собраны из имевшихся в литературе образцов. Скрываясь в своих подземных помещениях, дворники иногда напоминают сказочных великанов и диких обитателей пещер, вроде гомеровских циклопов. Чудовищный рот, оглушительный рев дворника [см. также предыдущее примечание] фигурируют в рассказе М. Слонимского "Черныш" (1925): "И снова пошел по двору громовой грохот, отдаваясь в стенах домов и прогоняя все остальные шумы. Черныш поглядел туда, откуда шел смех, — в открытый настежь рот дворника, — и тоже загоготал" [гл. 14]. О пении в дворницкой см. также ДС 11//1.

6//10

...Ипполит Матвеевич... оставшись в заштопанном егерском белье... полез под одеяло. — Егерское (егеровское) белье ведет свое наименование не от "егеря", а от немецкого естествоиспытателя и гигиениста Густава Йегера (Jaeger). Последний приобрел известность в 70-80-е гг. XIX в. своей проповедью "нормальной одежды", единственным правильным материалом для которой он считал шерстяные ткани, применяемые как для платья, так и для белья [Энциклопедический словарь, т. XIII, 620]. Особенно часто упоминаются нательные "егеровские" фуфайки и кальсоны: "Чемпионы [борьбы], в егеровских фуфайках с короткими рукавами или в ситцевых рубахах, в спущенных подтяжках, играли за непокрытым столом в домино" [Катаев, Разбитая жизнь]; "Открылись летние театры. На открытой сцене вы можете полюбоваться „Прекрасной Еленой", у которой через классический разрез туники проглядывает стеганая на вате юбка, а хор вместо соблазнительных декольте представляет живую рекламу егеровским фуфайкам из сосновой шерсти" [Тэффи, Погода]. В рассказе И. Бабеля "Эскадронный Трунов" на польском пленном надеты "егеревские кальсоны"; они же в "Свидетеле истории" М. Осоргина [глава "Мишень"]. В катаевских "Растратчиках" (1926) сосед героев по купе "сидел на лавочке в егерском белье" [гл. 11].

Отметим традиционность деепричастия: "Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике... [Баздеев] сел на диван" [Войнаимир, II.2.1]. "Скидывал пиджачок и свои миньятюрные брючки, оставаясь в вязаных, плотно обтянутых панталонах... Оставшись в нижнем белье, перед отходом ко сну Аполлон Аполлонович укреплял свое тело гимнастикой" [Белый, Петербург, гл. 3: Второе пространство сенатора].

 

7. Следы "Титаника"

7//1

В зеркальце отразились большой нос и зеленый, как молодая травка, левый ус... Правый ус был того же омерзительного цвета. — Неудачное перекрашивание, обычно в рамках попыток сексуального омоложения и разного рода эротических или матримониальных проектов, — древний мотив. В новелле Сервантеса "Лиценциат Видриера" описаны разные случаи перекраски: у одного "борода от плохой краски стала словно из яшмы: вся разноцветная"; другой, ухаживая за молоденькой девушкой, перекрасил свои седины в черный цвет, но разоблачен. В повести Некрасова "Краска братьев Дирлинг" (1850) щеголь, сватаясь к богатой невесте, красит усы в черный цвет, усы линяют. Одновременно он приволакивается за немочкой, женой красильщика; раздраженный муж с подмастерьем выкрашивают ему лицо несмываемой зеленой краской; женитьба расстраивается. Полиняние крашеных усов и позеленение героя здесь взаимонезависимы. Но часто эти два момента совмещались: крашеные волосы, усы, борода, линяя, зеленеют. В "Истории лейтенанта Ергунова" Тургенева стареющий дамский угодник красит усы персидской фаброй, "которая, впрочем, отливала больше багрянцем и даже зеленью, чем чернотой".

Проблема омолаживания была в 20-е годы весьма животрепещущей — не в последнюю очередь благодаря сенсационным опытам профессора С. А. Воронова по пересадке человеку половых желез обезьяны. В советских иллюстрированных журналах часто можно было видеть фотографии Воронова, его европейских клиник, вилл и питомников обезьян, читать интервью с самим доктором и с омоложенными им пациентами.

Близкая параллель к ДС — в "Собачьем сердце" М. Булгакова (1925), где перекрашивается омолаживаемый пациент профессора Ф. Ф. Преображенского: "На голове у фрукта росли совершенно зеленые волосы... — А почему вы позеленели? — [спросил Преображенский]. Лицо пришельца затуманилось. — Проклятая Жиркость! [она же ТЭЖЭ — трест, выпускавший мыло и парфюмерные изделия]. Вы не можете себе представить, профессор, что эти бездельники подсунули мне вместо краски... Что же мне теперь делать, профессор?... — Хм, обрейтесь наголо" [гл. 2; именно это случается в ДС]. Напомним, что в линии Ипполита Матвеевича будет попытка сексуального обновления — эпизод с Лизой [ДС 18-20]. Перекраску волос и усов, связанную с попыткой возрождения чувств, мы встречаем в "Смерти в Венеции" Т. Манна и в "Возвращенной молодости" М. Зощенко [гл. 29]. Ср. ниже, примечания 8-9.

В своих записках о нелегальном приезде в Россию бывший депутат Государственной Думы В. В. Шульгин рассказывает о собственном неудачном перекрашивании, близком к тому, что приключилось с Воробьяниновым, но без сексуального подтекста. Шульгин попросил киевского парикмахера покрасить ему бороду и усы хной. Тот взялся за работу с готовностью, но, недовольный результатом, предложил клиенту смыть краску. Это удалось лишь наполовину, пишет Шульгин, и в итоге "в маленьком зеркальце я увидел ярко освещенную красно-зеленую бородку". В конечном счете пришлось сбрить и усы, и бороду. "Через несколько мгновений я почувствовал, что моя наружность еще более выиграла в смысле мимикричности. В витринах магазинов я видел явственного партийца. Бритого, в модной фуражке, в высоких сапогах" [Три столицы]. Об этом пассаже из Шульгина напоминает реакция обритого Воробьянинова: "То, что он увидел, ему неожиданно понравилось. На него смотрело искаженное страданиями, но довольно юное лицо актера без ангажемента" [см. ниже, примечание 11].

Книга Шульгина не могла не быть известна соавторам. К ней не раз привлекалось внимание советского читателя [см. фельетон М. Кольцова "Дворянин на родине", Избр. произведения, т. 1; заметку в ТД 03.1927 и др. ].

7//2

Нагнув голову, словно желая забодать зеркальце, несчастный увидел, что радикальный черный цвет... по краям был обсажен тою же травянистой каймой. — Реминисценция из Пушкина? Ср.:

 [Евгений Онегин, 6.XXXIII].

7//3

...Бендер... сейчас же сомкнул сонные вежды. — Архаизм, употреблявшийся иронически; ср.: Разомкнулись тяжелые вежды [Саша Черный, Интеллигент]; Да ну же. Вы спите? Откройте вежды [Сельвинский, Пушторг, V.30].

7//4

Всю контрабанду делают в Одессе, на Малой Арнаутской улице. — Ср. у М. Слонимского: "[Следователь] Максим нагрянул в номер с агентами... Девять сундуков с чулками стояли тут... А у окна сидел тихий, унылый еврейчик и штемпелевал чулки, ставил фальшивые французские штемпеля на чулках самого настоящего одесского производства" [Средний проспект].

Малая Арнаутская улица — район еврейских ремесленников; до революции один из самых грязных, бедных и в то же время самых оживленных и колоритных районов в Одессе. В. Катаев вспоминает:

"Попадая на эту улицу, мы сразу погружались в мир еврейской нищеты со всеми ее сумбурными красками и приторными запахами... В галерею выходило множество окон и дверей, большей частью распахнутых, и там во тьме гнездились целые семейства евреев — ремесленников, портных, сапожников, модисток, жестянщиков, лудильщиков, — так что из каждой двери неслись звуки молотков, лязганье громадных портновских ножниц, треск раздираемого коленкора, визг немазаных ножных швейных машин и резкие кухонные запахи, смешанные с чадом множества керосинок „Грец“ с их слюдяными окошечками... Все это внушало мне в одно и то же время и отвращение и мучительную жалость к бедным людям, принужденным жить так скученно и некрасиво среди биндюгов, двухколесных тачек с задранными ручками, лавочек, где продавался вонючий керосин — петроль, — сливовое повидло в бочках, древесный уголь... и ржавые селедки в кадочках, и маслины, и брынза в стеклянных банках с мутно-молочной водой и желтыми соцветиями укропа, и халва, похожая на глыбы оконной замазки... [Я ждал, когда] мы с мамой, наконец, пойдем домой, подальше от этого грустного, несправедливого, ужасного мира Малой Арнаутской улицы" [Разбитая жизнь; описание улицы см. также в: Катаев, Зимний ветер, Собр. соч., т. 6: 113].

7//5

Куда вы теперь пойдете с этой зеленой "липой"? — Тройной каламбур: "липа" — зелень (дерево), "липа" — фальшь, фальшивый документ, слово из блатного жаргона [см. ЗТ 29//13], и "Липа" — прозвище провизора, продавшего Ипполиту Матвеевичу красильное средство [см. ДС 4//7]. "Сейчас в моде наценка, липовый" [Смирнов-Кутаческий, Язык и стиль современной газеты, 15]. Ср. каламбур "липовый мед" [Настоящий или липовый? ТД10.1927, 96] или ильфовский комментарий к домику Лермонтова в Пятигорске: "Домик липовый, но чудесный" [ИЗК,57; запись за июнь 1927].

7//6

— Выдайте рубль герою труда, — предложил Остап... — Звание "героя труда" было установлено ЦИКом и Совнаркомом СССР 27 июля 1927 [БСЭ, 3-е изд., т. 6], т. е. несколько позже, чем происходит данный разговор в ДС (весна 1927). Но выражение "герой труда" употреблялось и до официального введения звания. См., например, рассказ М. Булгакова "День нашей жизни", фельетон М. Зощенко "Герой труда" или фельетон соавторов "Неуловимый герой труда". [Накануне 02.09.23 и Ранняя неизданная проза; Бу 22.1925; См 20.1927 и Ильф, Петров, Необыкновенные истории..., 98].

7//7

Подожди, отец, не уходи, дельце есть. — Стилизация старой речи, ср.: "Спешное дельце есть, ваше степенство" [Мельников-Печерский, В лесах, II.3.7]. "Есть маленькое дельце" [Л. Толстой, Хаджи-Мурат, гл. 24]. "В Покровское заехать нужно. Дельце есть" [Маркелов, На берегу Москва-реки, 53]. "Мне, извиняюсь, на рандеву нужно. Дельце маленькое" [Эренбург, В Проточном переулке, гл. 2].

7//8

Таких усов, должно быть, нет даже у Аристида Бриана... — А. Бриан (1862-1932) — видная фигура европейской политики в 10-е и 20-е гг., министр иностранных дел Франции. "Старый, обрюзглый и не очень серьезный на вид, с густой шевелюрой длинных, актерски уложенных волос. Весь вид благодушный, потертый, слегка лоснящийся, как у старых биллиардистов, вечных карточных игроков" [М. Кольцов, 18 городов, 89].

7//9

...Технический директор достал из кармана пожелтевшуо бритву "Жиллет"... — Бритвы "Жиллет" появились в России около 1906 [см. В. Набоков, Другие берега, VIII.2]. Ср. у О. Мандельштама: "Пластиночка бритвы жиллет с чуть зазубренным косеньким краем всегда казалась мне одним из благороднейших изделий стальной промышленности. Хорошая бритва жиллет режет как трава-осока, гнется, а не ломается в руке — не то визитная карточка марсианина, не то записка от корректного черта с просверленной дырочкой в середине" [Четвертая проза, гл. 6].

Бритье усов и бороды — знак разрыва с прежним статусом и образом жизни (см. параллель в линии о. Федора, ДС 3//6). Оно может — подобно перекраске волос [см. выше, примечание 1] — знаменовать также биологическое перерождение, омолаживание, сексуальное обновление. Так, сбривает бороду восьмидесятилетний профессор Фауст, которому договор с дьяволом возвращает молодость, в повести П. Мак-Орлана "Ночная Маргарита" (русский перевод 1927)1. В советской литературе этот символический акт отмечается неоднократно. Немолодой бухгалтер жертвует своей прекрасной бородой, намереваясь сменить жену [Л. Лесная, Борода главбуха, КП 01.1928]. В "Возвращенной молодости" М. Зощенко (1933) профессор Волосатое, пускаясь в амурные приключения, подстригает свои длинные усы, а оставшиеся "маленькие полоски" красит в коричневый цвет. В линии Воробьянинова перекрашивание и бритье также соединяются, но иным путем — второе следует за неудачей первого [см. выше, примечание 1]. При этом в его случае налицо оба плана перерождения, социальный и эротический (хотя до романа с Лизой еще далеко).

"Не забудьте записать на мой дебет два рубля за бритье и стрижку", — говорит Остап Ипполиту Матвеевичу, и тот платит ему "долг" в последней главе романа, также с помощью бритвы: один из примеров перекличек, рифм, симметрий и композиционных колец в ДС/ЗТ [см. ЗТ 1//32, сноска 2].

7//10

Теперь вы похожи на Боборыкина, известного автора-куплетиста. — Петр Дмитриевич Боборыкин (1836-1921) — плодовитый писатель, автор романов, повестей, пьес, мемуаров. Неясно, почему он назван "автором-куплетистом" (т. е. эстрадным сатириком, исполняющим номера собственного сочинения); деятельность Боборыкина не дает для этого оснований. Возможно, это лишь форма насмешки над маститым беллетристом, чьи вещи в 1927 еще читались2 (ср. подшучивание над другими безнадежно устаревшими, но читаемыми обывателем авторами, как Салиас в ДС 4 или Шпильгаген в ДС 34). Причудливые именования — специальность Бендера [см. об этом ДС 34//5].

Сравнение обритого Ипполита Матвеевича с Боборыкиным имеет в виду характерную примету внешности писателя — голый череп. Он был знаком читателям ДС — и по памяти, и по фотографии в собрании сочинений, продававшемся в 20-е гг. среди других уцененных книг, — и служил своего рода эталоном, как это видно, например, из режиссерских указаний В. Э. Мейерхольда актерам в "Ревизоре": "Лысый, как биллиардный шар... Лысый, но лысина comme il faut. Таким был Боборыкин. Красивая, хорошо полированная поверхность — люстры отражаются" [Мейерхольд, Статьи..., т. 2:121]. Та же черта Боборыкина отмечена в стихотворении Вл. Соловьева "Поправка" и в "Крещеном китайце" А. Белого ("и нальется, и бьется багровыми жилами череп" [90]). Воробьянинов имеет и другие черты сходства с Боборыкиным: усы и пенсне. Вероятно, респектабельный старорежимный облик писателя послужил одной из моделей для героя ДС. Другим "великим лысым" предреволюционной эпохи был В. М. Пуришкевич.

7//11

То, что он увидел, ему неожиданно понравилось. На него смотрело искаженное страданием, но довольно юное лицо актера без ангажемента. — Соавторы выбирают обкатанные обороты, ср.: " То, что он увидел в зеркале, еще более озадачило его: вместо рябой, румяной рожи... на него глядело перепачканное мукой и явно чужое лицо" [Эренбург, Трест Д. Б., гл. 19: Вот так пудра!]. "Из зеркала на него глядело сорокалетнее помятое лицо, мутные пустые глаза..." [В. Андреев, Гармонист Суворов (1928), гл. 8]. "Василий Иванович подошел к зеркалу. Он или не он? Перед ним был чрезвычайно представительный дядя— ни дать ни взять довоенный директор банка" [И. Свэн, Маникюр, См 04.1928]. См. выше, примечание 1.

Мотив зеркала не обязательно связан с бритьем, как в данном месте романа, но может выражать такие темы, как бег времени, ностальгическое возвращение в страну прошлого ит. п., что, конечно, тоже является частью линии Воробьянинова. Рассказчик "Зигфрида и Лимузэна" Ж. Жироду, подобно Ипполиту Матвеевичу, возвращается после многолетнего отсутствия в город своей юности [см. ДС 11//2]. Как и Воробьянинов, он наблюдает себя в зеркалах: "Там и сям на углах улиц те же зеркала, что и пятнадцать лет назад, преподносили мне, как подарок, мое отражение — почти то же отражение... Зеркальный бар „Тип-топ“ — хранилище стольких воспоминаний — показал мне восемнадцать моих отражений..." [гл. 2].

При повальной моде anciet regime на бороды, бакенбарды и усы бритое лицо выглядело "остраненно" и вызывало на сравнения. В частности, оно ассоциировалось с актерской профессией. Ср., например, у Мопассана: "Парижский доктор Латонн, без бороды и усов, напоминал актера на отдыхе" [un acteur en villegiature; Mont-Oriol, 1.1]. И у

А. Чехова: "бритая актерская физиономия" [Лишние люди]; "Сценическое искусство он так любил, что даже брил себе усы и бороду" [Учитель словесности]. А. Аверченко насчитывает "три симптома „заболевания сценой": 1) исчезновение растительности на лице, 2) маниакальное стремление к сманиванию чужих жен, и 3) бредовая склонность к взятию у окружающих денег без отдачи" [Аверченко, Мой первый дебют; указал A. Д. Вентцель, см. его Комм, к Комм., 34]. В рассказе И. Эренбурга "Розовый домик" (действие в 1919) актеры революционной труппы характеризуются рассказчицей, озлобленной монархисткой, как "бритые прохвосты". У А. Ф. Керенского на портрете Репина "бритое, неврастеническое актерское лицо" [Л. Сосновский, Ог 06.02.27]. "Бритый, как актер" было ходячим сравнением [например, Никитин, С карандашом в руке, 46, и др.].

Выбритость лица могла также ассоциироваться со служителем протестантского религиозного культа. Ср. несколькими главами ниже "пасторское бритое лицо" того же Ипполита Матвеевича [ДС 12]. Оба сравнения соседствуют в другом месте вышеупомянутого романа Мопассана: "Добродушное, выбритое лицо [профессора], в отличие от лица доктора Латонна, не напоминало ни о священнике (pretre), ни об актере" [ч. 2, гл. 1].

7//12

Ну, марш вперед, труба зовет! — закричал Остап. — Рефрен, существующий в различных вариантах: первая строка — Марш вперед, труба зовет, или Звук лихой зовет нас в бой, вторая строка — Черные гусары, третья— Марш вперед! Смерть нас ждет или Звук лихой зовет нас в бой, четвертая—Наливайте чары.

Известны две армейско-юнкерские песни с таким припевом: одна, в ритме мазурки, — героико-романтического содержания:

другая, в ритме марша, — игривого:

B. Н. Мантулин в письме к комментатору считал первую песню более старой, хотя вторая, видимо, получила большую популярность в белых армиях. Переработанное "Оружьем на солнце..." было ударным номером А. Вертинского в константинопольской эмиграции. [Текст и ноты обеих песен — у Чернова, а также в кн.: Мантулин, Песенник российского воина, т. 2: 46 и т. 1: 84; Вертинский, Дорогой длинною..., 133].

Припев Марш вперед... и т. п. был в годы Гражданской войны своего рода боевым кличем белой армии, причем текст менялся в зависимости от рода войск или части, например:

или

[В. Ларионов, Последние юнкера]. Были также переделки песни на антибольшевистский и антисемитский лад. К. Паустовский вспоминает, как деникинские юнкера в Киеве с "накокаиненными" глазами, гарцуя на конях, пели свою любимую песенку:

[Начало неведомого века, 669]. Реминисценция из "Марш вперед" — в стихах М. Цветаевой "Посмертный марш", посвященных Добровольческой армии:

[в ее кн.: Ремесло]. Номер по мотивам песни "Черные гусары" имелся в эмигрантском репертуаре театра Н. Валиева "Летучая мышь".

Примечания к комментариям

1 [к 7//9]. Романы Мак-Орлана имелись в библиотеке Ильфа [см. ЗТ 2//13].

2 [к 7//10]. П. Боборыкин входит, например, в круг чтения скучающей героини романа М. Чуманд-рина "Бывший герой" (1929) — наряду с "Анной Карениной", Зощенко и "переводной халтурой".

 

8. Голубой воришка

8//1

Старгородский дом собеса. — О реальном прототипе дома собеса имеется свидетельство современника:

"Мы с Ильфом возвращались из редакции домой и... шли по Армянскому переулку. Миновали дом, где помещался военкомат, поравнялись с чугунно-каменной оградой, за которой стоял старый двухэтажный особняк довольно невзрачного вида... Я сказал, что несколько лет назад здесь была богадельня... Я в то время был еще учеником Московской консерватории... и меня уговорили принять участие в небольшом концерте для старух... Ильф очень заинтересовался этой явно никчемной историей. Он хотел ее вытянуть из меня во всех подробностях. А подробностей-то было — раз, два и обчелся. Я только очень бегло и приблизительно смог описать обстановку дома. Вспомнил, как в комнату, где стояло потрепанное пианино, бесшумно сползались старушки в серых, мышиного цвета платьях и как одна из них после каждого исполненного номера громче всех хлопала и кричала „Биц!“ Ну, и еще последняя, совсем уж пустяковая деталь: парадная дверь была чертовски тугая и с гирей-противовесом на блоке. Я заприметил ее потому, что проклятая гиря — когда я уже уходил — чуть не разбила мне футляр со скрипкой. Вот и все... Прошло некоторое время, и, читая впервые "Двенадцать стульев", я с веселым изумлением нашел в романе страницы, посвященные "2-му Дому Старсобеса". Узнавал знакомые приметы: и старушечью униформу, и стреляющие двери со страшными механизмами; не остался за бортом и „музыкальный момент“, зазвучавший совсем по-иному в хоре старух под управлением Альхена" [М. Штих (М. Львов), В старом "Гудке" // Воспоминания об Ильфе и Петрове].

Порядки в доме призрения заставляют вспомнить о пансионах и интернатах в литературе XIX в., хозяева которых чинят насилие над питомцами и живут за их счет. В частности, у Диккенса в "Николасе Никльби" описана школа мистера Сквирса, с которой данная глава ДС имеет много общих моментов — начиная с того, что в обоих случаях ситуация в доме дается глазами свежего человека, аутсайдера (Николас, Бендер).

Параллели между "Никльби" [гл. 7-8] и ДС многочисленны. Убогой обстановке школы Сквирса соответствует "чрезмерная скромность" обстановки в доме собеса; неполадкам с насосом вторит неисправный огнетушитель. Как семья Сквирса процветает за счет питомцев, юный Сквирс присваивает их обувь и т. п., так и родственники Альхена пользуются привилегиями, объедают старух, крадут вещи. Дети в "Никльби" едят гнилое мясо, в то время как хозяевам подают бифштексы, пирог, вино — в ДС старухи едят подгоревшую кашу, тогда как Альхену "Бог послал" борщ и курицу. Нищенское одеяние школьников Сквирса — аналог старушечьих платьев из "наидешевейшего туальденора мышиного цвета". Как детей под видом обучения посылают на различные работы, так и "старух послали мыть пол". При этом дает себя знать и неоднократно отмечаемая нами густота совмещения в ДС/ЗТ разнокультурных элементов. В данном случае она проявляется в том, что порядки в доме собеса, с одной стороны, изоморфны мотивам мировой литературы (Диккенс), а с другой — склеены с не менее "фирменными" явлениями советской действительности. Так, проживание в доме собеса "сирот" Яковлевичей и Паши Эмильевича пародийно отражает злободневный, повсеместно обсуждаемый феномен кумовства и засилья родни в тогдашних советских учреждениях [см. ЗТ 11//5 со сноской 1, где цитируется блестящее эссе М. Кольцова].

Дом Альхена имеет точки сходства также с приютом для старух в рассказе Чехова "Княгиня". Отметим совпадение в детали: по случаю визита княгини-благотворительницы старух заставляют петь хором, как поют они в ДС. При этом исполняется тот самый гимн "Коль славен наш Господь в Сионе", который в романе высвистывает неисправный огнетушитель.

Описания голодных пансионов имеются в европейском плутовском романе. У Ф. де Кеведо ("История жизни пройдохи по имени Дон Паблос", гл. 3) подобный пансион, где юный герой проходит своего рода инициацию, имеет явные архетипические черты царства мертвых. Пансион с аллюзиями смерти и возрождения представлен в "Джейн Эйр" Ш. Бронте [гл. 9-10]. В пронизанных интернациональными архетипами "Двух капитанах" В. Каверина юный герой попадает в интернат для беспризорных, где за периодом голода и болезней следует выздоровление и подъем к новой жизни. Если допустить такую генеалогию данного мотива, то окажется, что Бендер в ДС, прежде чем отправиться на поиски стульев, дважды посещает представителей "того света". Второй — архивариус Коробейников [см. ДС 11//6 и 8]. Мифологическим фоном этих путешествий являются, очевидно, визиты культурных героев в потустороннее царство с целью добыть объект, жену, знание и т. п. (ср., например, такую роль суровой северной страны Похьелы в финском эпосе).

О связи дома призрения с топосом потустороннего напоминают и дверные приборы, неумолимо преследующие старух, и "толчок в полторы тонны весом", наносимый Бендеру выходной дверью. Как известно, посетители иного мира на каждом шагу подвергаются опасностям и подвохам, терпят издевки, получают тычки и увечья от оживающих предметов и растений (ср. хотя бы злоключения деда в гоголевской "Пропавшей грамоте", прыгающие вареники в "Ночи перед Рождеством", ломающийся табурет под буфетчиком Соковым в гостях у Воланда, движущийся лабиринт из кустов, подстриженных в форме различных зверей, и угрожающий сомкнуться вокруг человека, в "Сиянии"

С. Кинга и др.). Похоже, что в этот ряд предметов с инфернальной и глумливой подоплекой входят и другие знаменитые приборы дома собеса — неконтролируемый радиорепродуктор и взбунтовавшийся огнетушитель. Аллюзивны в адском смысле, конечно, и пожарный камуфляж визита Бендера, и подгоревшая каша. Все это примыкает к общей тенденции тогдашней сатиры прибегать к метафорике преисподней при изображении советских учреждений (ср. "контору по заготовке Когтей и Хвостов" в соавторской "Новой Шахерезаде", "Геркулес" и кинофабрику в ЗТ, и многое в этом роде).

8//2

Здесь пахло подгоревшей кашей. — Фраза литературного происхождения. В прозе XIX в. при вводе читателя в новое место — комнату, сад и проч. — вполне обычно выражение "(здесь) пахло тем-то": "Пахло табаком и солдатами" [Толстой, Война и мир, II. 1.1]. "[В комнатке] пахло недавно выкрашенным полом, ромашкой и мелиссой" [Тургенев, Отцы и дети, гл. 8]. "В саду... пахло резедой, табаком и гелиотропом" [Чехов, Верочка]. "Передняя... Пахнет светильным газом и солдатами" [Анна на шее]. "Здесь уже не пахло акацией и сиренью... но зато пахло полем" [Учитель словесности].

8//3

Слышен звон бубенцов издалека... — Романс (музыка А. Бакалейникова) на слова Александра Кусикова (1896-1977) — поэта, близкого к С. Есенину и имажинистам: Сердце будто забилось пугливо, / Пережитого стало мне жаль. / Пусть же кони с распущенной гривой / С бубенцами умчат меня вдаль, и т. д., с припевом: Слышен звон бубенцов издалека... и т. д. [текст в кн.: В Политехническом, и в кн.: Русский романс на рубеже веков].

Подобно "Кирпичикам" и другим шлягерам, этот популярнейший в 20-е гг. романс породил множество пародий и применений к актуальным темам:

или:

и т. п. [Шефнер, Имя для птицы, 481].

[С. Карташов, У пролетарского камина, Бу 12.1927].

 [К. Мазовский, Эстрада, Бе 02.1928], и многое другое.

8//4

— Песни народностей? — Репертуарный термин 20-х гг. Ср.: "Ирма Яунзем (песни народностей)" [ИЗ 48.1928]. "Культурная база для народностей Севера" [Пр 30.07.27]. "Танцы меньшинств", "танцы народностей" [Эренбург, Бурная жизнь Лазика Ройтшва-неца (1927), гл. 16 и 30]; "карнавал народностей" [Ог 1928] и т. д. Из юмористического журнала: "За последнее время внимание широких танцующих масс привлекает так называемый „характерный танец народностей”" [Ив. Прутков, Бе 04.1928].

8//5

Альхен мановением руки распустил хор... — Данное место может быть отголоском пушкинской "Полтавы": Вдруг слабым манием руки / На русских двинул он полки. Общее место романтических поэм XIX в. — знак рукой, распускающий подданных. Ср. пушкинское же: Но повелитель горделивый / Махнул рукой нетерпеливой: / И все, склонившись, идут вон [Бахчисарайский фонтан]. То же у эпигонов: Подает Хан знак уйти / Всем без исключенья; Дал знак рукою горделиво... / Все удалились торопливо [Жирмунский, Из истории русской романтической поэмы, 262-263].

8//6

Он давно уже продал все инструменты духовой капеллы. — Ср. корреспонденцию о заведующем клубом, проигравшем в казино 16 инструментов духового оркестра, в фельетоне М. Булгакова "Самоцветный быт" [1923, Ранняя неизданная проза].

8//7

Здесь стояли койки, устланные... одеялами, с одной стороны которых фабричным способом было выткано слово "Ноги". — "Об одеяле со словом „Ноги”... Ильф весело писал жене из Нижнего Новгорода еще в 1924 г.", — сообщает Яновская [27]См. об этом в статье: О горячих точках литературного сюжета [в кн.: Жолковский, Щеглов, Мир автора и структура текста, 127—128].
.

8//8

Дверные приборы были страстью Александра Яковлевича. — Увлечение дверными пружинами и противовесами — по-видимому, довольно распространенная черта в учреждениях тех лет, если судить по воспоминаниям [см. выше, примечание 1] или по заметке из журнала "Крокодил": "Техника в Перми свирепствует. В каждом учреждении, например, двери механизированы. Для того, чтобы посетителям труднее было войти, к дверям на веревке через блок привешивают разный груз. На почте — гиря в 10 килограммов, в редакции газеты „Звезда” — пивная бутылка с песком, а в других местах — просто куски железа" [В. Малюта, Город чудный, город древний, Кр 11.1930]. Примитивные дверные приборы широко применялись и до революции, например, в петербургских харчевнях: "Блоком служил или привязанный кирпич, или подхваченная за горлышко бутылка, или кусок железа" [Горный, Санкт-Петербург (Видения), 2000, 37].

8//9

Но вместо ожидаемой пенной струи конус выбросил из себя тонкое шипение, напоминавшее старинную мелодию "Коль славен наш господь в Сионе". — "Коль славен..." — гимн (слова М. М. Хераскова по мотивам 47-го псалма, музыка Д. С. Бортнянского), исполнявшийся при торжественных церемониях, преимущественно таких, в которых участвовали войска: на погребениях высокопоставленных особ и военных, на парадах, во время актов в кадетских корпусах и т. п. В белой армии, а позже в эмиграции "Коль славен..." заменял царский гимн "Боже, Царя храни".

Исполнение обоих гимнов было типично для часов с боем — как публичных, так и принадлежавших частным лицам (см. юмореску П. Смурова "Часы" [КП 01. 1928]). После революции мелодии эти заменялись другими, более созвучными эпохе. Куранты Спасской башни в Кремле, игравшие "Коль славен...", были повреждены во время революционных боев в Москве и бездействовали до 1919, когда В. И. Ленин распорядился восстановить их с переменой музыки на "Интернационал" и "Вы жертвою пали" (см. об этом известную пьесу Н. Погодина "Кремлевские куранты"). Сходное изменение претерпели куранты Петропавловской крепости в Петербурге. Нет сомнения, что именно часовая, механическая версия "Коль славен..." имеется в виду при сравнении с гимном шипения выдохшегося огнетушителя.

"Коль славен..." в исполнении бытовой утвари, как бы передразнивающей царские куранты, — юмористический мотив, встречаемый также в киносценарии М. Булгакова "Ревизор" (по Гоголю, 1935): там упоминаются "замки неестественной величины" на купеческих лабазах, которые, "когда их отпирали... издавали давно утерянную мелодию "Коль славен наш господь..." на все лады..." [НЖ 127.1977]. Сходную шутку по поводу этого гимна мы находим у И. Эренбурга: "Пение шпор, нежнейшее — не то „коль славен", не то „я славен"..." [Жизнь и гибель Николая Курбова (1923), гл. 21].

8//10

Старухи... садились обедать за общий стол, стараясь не глядеть на развешанные в столовой лозунги... — Жизнь советских людей в 20-е гг. обильно уснащена лозунгами, плакатами, транспарантами, диаграммами; их можно видеть в цехах, учреждениях, конференц-залах, служебных кабинетах, клубах, яслях, загсах, поликлиниках, магазинах, столовых. Лозунгами украшаются стены домов, трамвайные вагоны, аэропланы, новостройки. Редкая фотография тех лет обходится без трех-четырех транспарантов, виднеющихся где-то на ближнем или дальнем плане. Изобилие плакатов, диаграмм, инструкций, их по видимости безграничное разнообразие поражало иностранных посетителей СССР:

"Улица — одна сплошная речь, обращаемая к вам с вывесок, фасадов и витрин. Подняв голову в поисках названия улицы, вы читаете: „Все за непрерывную рабочую неделю! Упраздним воскресенье — день попов, пьяниц и лентяев! Социализм спас миллионы крестьян от нищеты и бесправия" и т. п. Улица говорит с вами, она думает и решает за вас, она относится к прохожему как к школьнику, уча его истинам о новой России" [G. Le Fevre, Un bourgeois au pays des Soviets, 21-22]. "Картины и инструкции, висящие повсюду, касаются всех мыслимых тем, как-то: приготовление еды, стирка, физические упражнения, уборка дома, борьба с грязью и блохами, упаковка фруктов и овощей для перевозки и хранения, смешивание различных видов зерна для потребления скотом или человеком, вождение автомобиля, уход за лошадью, подготовка крыш к зиме, устройство правильной вентиляции летом, выбор подходящей одежды для младенца или школьника, разумная планировка нового города, устройство погреба или силосной ямы — словом, 1001 поучение, затрагивающее все стороны жизни народа" [Dreiser, Dreiser Looks at Russia, 91-92].

"[В фойе Московского Художественного театра, в 1929]... плакаты и лозунги агитируют за выполнение пятилетки в 4 года, за покупку облигаций госзаймов; изображают капиталистов, гибнущих множеством устрашающих смертей от руки пролетариата; там же со всех сторон смотрят на вас аллегорические картины всевозможного рода и содержания, от призывов к трудящимся всех стран объединяться до обличения пьянства, от ужасов сифилиса до ухода за младенцами. Отдельная хорошо ухоженная и очень интересная фотовыставка посвящена истории Художественного театра" [Rukeyser, Working for the Soviets, 73. Она была "постоянной экспозицией" театра и существует до сих пор под названием "Музей МХАТ". Комментатор в юности не раз посещал Художественный театр и его Музей, но, конечно, уже не видел там агитплакатов и лозунгов 20-х гг. А жаль: следовало бы сохранить и их].

Сатирики иронизируют над неуместностью многих лозунгов и инструкций, над "наляпанными на стену плакатами, разъясняющими рабочему, как ему унаваживать землю и как разводить племенных быков" [Кольцов, Невский проспект, Избр. произведения, т. 1]. Ильф и Петров в фельетоне пишут об "отечески увещевающем плакате" в московском трамвае:

 [Равнодушие, опубл. 1932]. Старухи в доме собеса — заведомо неблагодарный материал для обработки лозунгами, радиопередачами и т. п. Подобных персонажей, плохо поддающихся политической промывке мозгов, соавторы часто представляют как объект именно этой операции [см. ЗТ 9//8; ЗТ 28//9; ЗТ 33//2].

Как мы увидим вскоре, все эти свойства назойливых плакатов и лозунгов начинают в описываемые годы передаваться новому средству информации — радио [см. ниже, примечание 13].

Некоторые из художественно и документально засвидетельствованных лозунгов 20-х гг.:

1. Бытие определяет сознание

2. Рукопожатия отменяются

3. Будь в каждой мелочи подобен Ленину

4. Да здравствует смычка города и деревни

5. Воздушный Красный флот — наш незыблемый оплот

6. Автомобилей много — армии подмога

7. Сей махорку — это выгодно

8. Хочешь хорошо жить — разводи землянику

9. Сифилитик, не употребляй алкоголя

10. Вошь — носитель сыпного тифа

11. Свекла увеличивает кормовой фонд, сохраняет сено, дает возможность завести лишнюю корову

12. Курильщик — вор кислорода и друг туберкулеза

13. Наука и религия несовместимы

14. Пионеры, бейте тревогу — наши родители молятся богу

15. Долой бывших родителей

16. Сыпь хлеб в советские амбары, покупай нужные товары

17. Нам физкультура всегда и везде — лучший товарищ во всякой борьбе

18. Организуйте машинные товарищества

19. Долой капиталистическое рабство

20. Пионер, записывайся в друзья библиотеки и помогай библиотекарю

21. Старшие дошколята — все в октябрята

22. Все дети — на борьбу против пьянства, хулиганства, религиозного дурмана

23. Мы отпустим мать на грядку и пойдем на детплощадку

24. Книжный базар — боевой отряд, каждая книга — по врагу снаряд

25. Смерть куличу и пасхе

26. Все излишки — в сберкассу

27. Против церковников — агентов мировой буржуазии

28. От поповской рясы отвлечем детские массы

29. Не давай на чай! Давать на чай — значит давать взятку

30. Граждане, уничтожим чаевые — наследие буржуазного варварства

31. Советскому Союзу нужен меткий стрелок

32. Ликвидируйте военную безграмотность

33. Ешь медленно, тщательно прожевывая

[1-2 КН 42.1927; 3 Форш, Московские рассказы, 323; 4-6 Катаев, Растратчики, гл. 2; 6 КН 13.1929; 7 Булгаков, Ранняя неизданная проза, 144; 8 Экран Рабочей газеты 30.1927 (на выставке ягод в Москве); 9-10 Зозуля, Мелочь (1922), в его кн.: Я дома; 11 КП 49.1928; 12 Ог 06.05.28; 13 Шишков, Свежий ветер (1924), в кн.: Антология русского советского рассказа, 424; 14 Ог 05.01.30; 16 Форш, Московские рассказы, 315; 16 Пр 12.01.28; 17 Семенов, Наталья Тарпова, кн. 2: 230; 18-22 Posner, U.R.S.S.; 23 Glaeser, Weiskopf, LaRussie au travail, 151,156; 24 Кольцов, Конец, конец..., 312; 26 Пр 06.05.29; 26 Кр 03.1930; 27 Ог 10.04.30; 28 Пж 04.1930; 29-30 Moch, La Russie des Soviets, 145; 31 Фибих, Дикое мясо, 35; 32 КП 21.1925; 33 Кр 21.1930.]

Язык стенных лозунгов 20-х гг., их содержание, разновидности, их соотношения с языком прессы и публицистики — никем еще не разработанная область. В приведенных примерах представлены в первую очередь сентенции и призывы "побудительного" назначения. Другим большим видом лозунгов были приветствия и здравицы; см. примеры в ЗТ1//10 или такой перл, как: "Да здравствует тов. Делла-Маджоре, первая жертва фашистской смертной казни" [фото в КП 49.1928].

В первом издании романа, помимо прочих плакатов и надписей, описывался висевший на стене столовой "хорошо иллюминованный чертеж коровы", вызывавший у старух "слюнотечение и перебои сердца" [Ильф, Петров, Необыкновенные истории..., 394].

Перечислить все произведения 20-х гг., откликающиеся на засилье лозунгов и плакатов, было бы громоздкой задачей. Остроумную сатиру на них мы находим в фельетоне В. Ардова "Лозунгофикация" [см. ЗТ 13//31]. С обычной летучей едкостью отзывается на них И. Эренбург: "Заборы покрылись всевозможными лозунгами. Каких только назиданий здесь не было: и „убей муху", и „береги золотое детство", и „покупай все в кооперации", и „не бросай газету", даже „уважай в женщине работницу"" [В Проточном переулке, гл. 19]. Среди цитируемых в беллетристике лозунгов иногда нелегко бывает отличить подлинные от пародийных; ср., например, плакат в столовой: "Ешь суп с томатом, а не ругайся матом" [Б. Прозоров, Кушайте на здоровье, См 48.1928] или номера 3 и 15 в списке выше [из рассказов О. Форш]. У соавторов лозунги и агитплакаты высмеиваются в ЗТ 6 (автопробег), ЗТ 35 (столовая), в фельетонах "Халатное отношение к желудку", "Веселящаяся единица", "Равнодушие" и др.

8//11

ТЩАТЕЛЬНО ПЕРЕЖЕВЫВАЯ ПИЩУ, ТЫ ПОМОГАЕШЬ ОБЩЕСТВУ... МЯСО - ВРЕДНО — Критика неумеренной жадности к мясу занимает видное место в пропаганде тех лет. В одновременной с ДС статье "Питание — государственная проблема" читаем, что "[мы] слишком много едим мяса" и что "недостаточно прожеванная пища теряет свою питательность на 30 процентов" [Комсомольская правда 25.04.28, цит. по: Брикер, Пародия и речь повествователя.,.]. "Основным недостатком в питании отдыхающих [в домах отдыха] является изобилие мяса... Рабочий никак не может примириться с мыслью, что употребление большого количества мяса бесполезно и не безвредно... Надо изжить вкоренившийся ложный взгляд на значение и роль мясных продуктов" [На что жалуются отдыхающие, Московский пролетарий 30.07.28].

Совет "тщательно пережевывать пищу" имеет прецеденты в юморе и сатире. В 4-й сатире Эдуарда Янга (XVIII в.) некий гурман "пьет свой кофе ради общественного блага" (he drinks his coffee for the public good). В романе Диккенса "Мартин Чеззлвит" лицемер Пексниф самодовольно заявляет: "[Когда я ем], у меня бывает такое чувство, будто я оказываю услугу всему обществу" [гл. 8; пер. Н. Дарузес]; в оригинале "as if I was doing a public service".

8//12

Кроме старух, за столом сидели Исидор Яковлевич, Афанасий Яковлевич, Кирилл Яковлевич, Олег Яковлевич и Паша Эмильевич. — Имена и личности нахлебников дома собеса, в особенности последнего из них, интересны своими историко-литературным связями. Паша и Эмилия — имена двух основных иждивенцев Ф. М. Достоевского, переклички с текстами и биографией которого у соавторов многочисленны, особенно в первом романе — см. хотя бы ДС 14//9-12; ДС 20//4; ДС 23//10; ДС 37//9; ДС40//3, 5 и 11 и множество менее заметных отзвуков в обоих романах.

Павел Александрович Исаев (Паша) был пасынком писателя (сыном его первой жены), Эмилия Федоровна Достоевская — его невесткой (вдовой брата). Их имена как двух ближайших к Достоевскому (и друг к другу: Паша долго находился на личном попечении Эмилии) материально зависимых лиц образуют тесную пару — как в письмах самого писателя, так и в дневниках и воспоминаниях его вдовы А. Г. Достоевской. Последние особенно важны как возможные источники Ильфа и Петрова, будучи опубликованы незадолго до ДС (дневники в 1923, мемуары в 1925). Как в жгучей злободневности дневника, так и в далекой ретроспективе мемуаров Анна Григорьевна горько жалуется на спесь и чрезмерные материальные требования обоих родственников, в то время когда и Паша, и дети Эмилии уже были вполне взрослыми людьми, способными содержать себя и других [см. Достоевская, Дневник, 151, 269, 302; Воспоминания, 86, 97, 102, 116-119,121,138-139 и др.].

Помимо сходства в именах и общей ситуации, интересны созвучия в отдельных деталях между поведением нахлебников в романе и в воспоминаниях. Так, жена писателя рассказывает, что Паша часто съедал домашние припасы, оставляя голодными членов семьи и гостей: "То выпьет сливки перед выходом Федора Михайловича в столовую, и приходится покупать их на скорую руку в лавочке, а Федор Михайлович — ждать своего кофе. То перед самым обедом съест рябчика, и вместо трех подается два, и их не хватает. То во всем доме исчезнут спички, хотя вчера еще было несколько коробок..." [Воспоминания, 119]. Ср. ниже в комментируемом абзаце ДС: "Паша Эмильевич мог слопать в один присест два килограмма тюльки, что он однажды и сделал, оставив весь дом без обеда". Ср. также съедение им собесовского сахарного песка по пути из магазина [ДС 27]. Паша Эмильевич крадет и продает имущество дома собеса, подобно тому, как Паша Исаев распродал по букинистам библиотеку Достоевского [Воспоминания, 207]. Пасынок писателя любил говорить о своем "тяжелом положении сироты" [Воспоминания, 120] — Альхен говорит Остапу о пяти нахлебниках: "Это сироты".

Примеры сходной по хитроумию зашифровки соавторами имен и мотивов своего источника см. в ЗТ 13//4 (Л. Андреев), ЗТ 29//9 (Чехов).

8//13

...Разговор воспитанниц был прерван... сморканьем... стоявший в углу на мытом паркете громкоговоритель... — ...товарищ Сокуцкий, — Самара, Орел, Клеопатра, Устинья, Царицын, Кле-ментий, Ифигения, Йорк, — Со-куц-кий... Труба с хрипом втянула в себя воздух и насморочным голосом возобновила передачу... — Как заметил комментатору Г. А. Левинтон, мытый паркет — черта советского быта (поскольку традиционно паркеты не моют, а натирают).

Радио в 20-е гг. становится одним из наиболее "горячих" средств массовой связи, энергично внедряемым в быт страны. Начиная примерно с 1925 громкоговорители устанавливаются во всех публичных местах: в столовых, в рабочих клубах, в парках и на пляжах, на перекрестках и трамвайных остановках. По содержанию радиопередачи во многом дублируют стихию настенных лозунгов и плакатов (см. выше), хотя, конечно, диапазон передаваемой информации у радио гораздо шире. Не считаясь ни с временем, ни с местом, ни с настроением аудитории, репродукторы изливают на головы граждан потоки пропаганды и агитации в типичных для этой эпохи начального радио жанрах перекличек, призывов, статистических сводок, "радиогазет", "радиомитингов"; передают выступления баянистов и балалаечников, "первые радиоконцерты с неизбежным гусляром Северским, почти каждый день певшим: „В лесу, говорят, в бору, говорят"" [Гладков, Поздние вечера, 24], инсценировки, трансляции опер, лекции... Кричащая взахлеб уличная труба, слушающая ее толпа — одна из заметнейших советских сценок 20-х гг., единодушно упоминаемая как отечественными, так и зарубежными наблюдателями [см. также ДС 30//9]. В столовых и кафе обедающие сидят с надетыми радионаушниками. Крестьянскую семью в наушниках за самоваром мы видим на картине ахрровского художника "Слушают радио" и на фотообложке иллюстрированного журнала [Ог 22.03.25]. В клубах трансляция оформляется как концерт или киносеанс: люди собираются, чтобы слушать радиоустановку, поставленную на эстраде, обсуждают заранее объявленную радиопрограмму [Слонимский, Средний проспект, гл. 4]. Словом, в 20-е гг. наблюдается повальное увлечение радиомедиумом как таковым, независимо от реальной потребности в нем. К радио прибегают кстати и некстати, выискивая для его прослушивания самые разные предлоги и контексты (как это происходило и в наши дни с техническими новинками вроде мобильного телефона).

Радиотема породила обширную литературу, журналистику, юмористику, обильно вторглась в повседневный дискурс. У некоторых писателей можно встретить мажорное отношение к победному шествию радио: Маяковский, например, приветствует его как средство донести и песню, и лозунг до ушей миллионов, а у Ю. Олеши в рассказе "Альде-баран" громкоговоритель в парке играет роль символа, замысловатым образом связывающего республику, космос и личную жизнь. Н. Асеев видит в радиорепродукторе неотъемлемую часть современной урбанистической картины, "голос города", "огромный рупор дружелюбных мелодий и человеческих, ясных, разумных слов, ложащихся, как теплая ладонь, на усталую голову". М. Исаковский поэтизирует "радиомост", несущий в далекие сельские углы скрипичную музыку и доклад из Совнаркома. Одним из полезных свойств радио Даниил Фибих считает ликвидацию домашних размолвок, когда поссорившиеся было супруги вновь сближаются, садясь вместе слушать приемник.

Многие, однако, говорят о вездесущем радио с досадой и скепсисом, критикуя его за неуместность, назойливую громкость, простуженный звук, устрашающие шумы, бессвязные перескоки с предмета на предмет, безразличие к реальным интересам людей. "Рычат и кашляют на площадях громкоговорители", — пишет очеркист Б. Губер (ср. в ДС: "сморканье", "насморочным голосом"). Из фельетона В. Ардова: "Из черной воронки, прибитой к кривому столбу, послышался громкий хрип", предвещающий начало радиопередачи (ср. в ДС: "с хрипом втянула воздух"). Б. Пильняк именует репродукторы "радиокричателями". В рассказе О. Форш волшебная труба разочаровывает собравшийся народ, принося вместо ожидаемого цыганского концерта беседу "Венерические заболевания". М. Кольцов, рассказывая про Воронеж и памятник поэту А. Кольцову, замечает: "Радиотруба орет ему в правое ухо простую скороговорку об апрельской калькуляции ремонта паровозов". В рассказе Н. Тихонова рабочие выезжают в загородную зону отдыха, где "громкоговоритель гремит из лесу, как заблудившийся леший". "Присядем на скамейку в парке, — пишет Антони Слонимски, — и мы вскоре услышим в летних сумерках слетающие с высоты слова какого-нибудь гигантского громкоговорителя: „Органическая химия включает изучение всех углеродных соединений"". Американский карикатурист в своих скетчах о Москве изображает парочку на скамейке городского сада, над которой надрываются сразу три рупора: "Повысим производительность труда", "Затянем потуже пояса" и т. п. По словам известного фельетониста И. Пруткова, "шум громкоговорителя похож на работу примуса, когда на нем шипит масло" . В рассказе Ив. Рахилло говорится, что от радио дохнут крысы и клопы: "чтобы уничтожить клопа, требуется не менее двух передач". "Крокодил" задает читателям загадку: Стоит стояка, / На стояке висяка, /А что он орет, / Никто не разберет (ответ: радио). И. Ильф в записной книжке замечает: "В фантастических романах главное это было радио. При нем ожидалось счастье человечества. Вот радио есть, а счастья нет" 1 .

Наряду с публичным радиоприемом расцветает домашнее радиолюбительство, означающее трату семейного бюджета на радиодетали и разного рода материалы. Развилась двойная мания лазанья: на крышу — для возведения антенн и в подвалы — для устройства заземления. Запойная ловля передач несется из домов в любое время суток. Жилье записного любителя завалено аппаратурой и проволокой, от него стонут соседи и уходит жена. В журнальных стихах любитель ночью ловит Америку, днем Австралию или Яву... В фельетоне М. Булгакова домашний радиоаппарат терроризирует своего владельца дикой смесью из оперы, уроков английского языка, рекламы и переклички радиолюбителей. "Не скажу, чтобы мне нравились визг, хрип и придавленные звуки, выползавшие из раструба [домашнего] громкоговорителя, — пишет тот же И. Прутков. — Но в этих приборах, в этих винтиках, рычажках — есть что-то такое засасывающее. Они впиваются в мозг — всерьез и надолго" (фраза Ленина). В журнальном сериале о многостороннем "Евлампии Надькине" [см. ДС 29//3] имеется, конечно, и эпизод о том, как "Евлампий Надькин увлекся радио". Приникая ночами к своим аппаратам, тысячи поклонников "Великого Невидимого" с трепетом внимают музыке сфер, "перебрасываются словами с океана на океан, с материка на материк", ловят сквозь треск и свистки концерты московского Персимфанса, "фокстротирующую Европу", оперы из Большого театра, полночные куранты часов Кремля, по которым житель заснеженной дальней деревни с торжеством проверяет свою старую медную луковку...

Раннее радио, как и настенные лозунги [см. выше, примечание 10], страдало неразборчивостью адресации. Так, массовому радиослушателю часто приходилось слушать диктовку статей и других специальных текстов для особых аудиторий или для перепечатки в газетах. Но и это в ту начальную пору принималось с энтузиазмом, ср у В. Катаева: "Из трубы слышался строгий голос, произносивший с расстановкой: „Запятая предлагает краевым запятая областным и губотделам труда выработать такие нормы запятая причем должны быть учтены местные условия работы точка абзац при составлении норм запятая...”" О диктовке слов по буквам, приводившей в восторг любителей радио, вспоминает Л. Кассиль: "Размеренный диктант ТАСС: „Точка... По буквам: Петр, Анна, Роман, Иван, Жанна... Па-риж!“" (действие примерно в 1925). Упоминает об этом поветрии и В. Маяковский в критикующем радио стихотворении "Без руля и без ветрил" (1928): на меня / посыпались имена: / Зины, /Егора, / Миши, / Лели, / Яши... — Отметим в ДС насмешливую "Ифигению" вместо обычного "Ивана".

В деревне — по крайней мере, в раннюю пору — радио получило недоверчивое прозвище "Чертофон". О возможных инфернальных коннотациях радиорепродуктора в доме собеса, чинящего насилие над призреваемыми и посетителями, см. выше, в конце примечания 1.

[Маяковский, Счастье искусств, Поли. собр. соч., т. 9; Асеев, Три страха, КН 25.1926; Исаковский, Радиомост (1925); Д. Фибих, Говорящий эфир, КН 41.1928; Б. Губер, Красноармейское лето, КН 30.1929; В. Ардов, Кормушка, Бу 29.1927; Пильняк, Телеграфный смотритель; Форш, Московские рассказы, 356; М. Кольцов, Черная земля // М. Кольцов, Действующие лица; Тихонов, День отдыха (1932); Slonimski, Misere et grandeur..., 70; Darling, Ding Goes to Russia, 83-85; И. Прутков, Радиогубительство, См 27.1926; Ив. Рахилло, Изобретатель, Эк 04.1930; Старые загадки с новыми отгадками, Кр 26.1927; ИЗК, 311; Н. Погодин, Великий невидимый, Ог 10.04.27; Булгаков, Радио-Петя (1926), Ранняя неизвестная проза; Кассиль, Попытка автобиографии, Собр. соч., т. 1; Катаев, Растратчики, гл. 12; Маяковский, Полн. собр. соч., т. 9; FabreLuce, Russie 1927, 43-44, 82; Le Fevre, Un bourgeois au pays des Soviets, 23, 30; Farson, Seeing Red, 321.]

8//14

Старухи... продолжали есть, надеясь, что их минет чаша сия. — Евангелие от Матфея: "Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия" [26.7].

8//15

Далеко-далеко, в самом центре земли, кто-то тронул балалаечные струны, и черноземный Баттистини запел... — Баттистини, Маттиа (1856-1928) — итальянский оперный певец, баритон. Не раз гастролировал в России, в том числе в Одессе; пел в русском репертуаре на русском языке. Л. Славин вспоминает: "В одесском оперном театре почти ежегодно играли итальянцы. О Баттистини! О Карузо!" Об ажиотаже десятых годов вокруг "короля баритонов" рассказывают А. Г. Коонен и Ю. Морфесси [Славин, Портреты и записки; Коонен, Страницы жизни; Морфесси, Жизнь, любовь, сцена].

"Кто-то тронул балалаечные струны" — реминисценция, в сниженном ключе отсылающая к поэтическим формулам начала XX века. Ср. Блока: Не верили. А голос юный / Нам пел и плакал о весне, /Как будто ветер тронул струны / Там, в незнакомой вышине [На смерть Комиссаржевской]; В затаенной затронет тиши/ Усыпленные жиз-нию струны [Есть минуты, когда не тревожит...] и др.

8//16

На стене клопы сидели / И на солнце щурились, / Фининспектора узрели — / Сразу окочурились... — Видимо, перед нами вариант популярной в те годы частушечной "колодки". Во всяком случае, нам встретилась еще одна частушка по тому же образцу, сочиненная самодеятельными поэтами для капустника в подмосковном доме отдыха:

[Дом отдыха "Новый быт", Московский пролетарий, 22.09.28]. Заимствование этой "колодки" журнальным очеркистом из романа (публикация ДС к сентябрю 1928 уже закончилась) — возможность интересная, но, на наш взгляд, отдаленная. (Отметим совпадение глагольных клаузул в двух частушках: во всех строках — прошедшее время множественного числа, в четных — возвратный глагол (на -сь); увидали — узрели в третьем стихе; наречие сразу в начале последних стихов.)

8//17

[Остап] ...увидел пятерых граждан, которые прямо руками выкапывали из бочки кислую капусту и обжирались ею. Ели они в молчании... Паша Эмильевич... снима[л] с усов капустные водоросли. — Ср. Маяковского: Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста / где-то недокушанных, недоеденных щей... [Нате!] — Одна из театральных сенсаций 1925-1926, ленинградская постановка пьесы А. Н. Толстого и П. Е. Щеголева "Заговор императрицы", имела сцену, сходную с той, которая предстала глазам Остапа. "Поднимается занавес... Распутин, один, растрепанный, со сна, босой, в русской рубахе. Перед ним посудина с кислой капустой, и он — с похмелья — жрет эту капусту руками. Ни одного слова. Только жрет. Казалось бы ничего особенного, а [П. Ф.] Монахов с похмелья, молча, так жрал эту капусту, что через две минуты зал разражался неистовыми аплодисментами" [К. Федин — Р. Гулю, разговор в 1928; в кн.: Гуль, Я унес Россию, 247].

8//18

— Дети Поволжья? — Дети, оставшиеся сиротами в результате катастрофического голода в Поволжье в начале 1920-х гг.

Характеристика взрослого, заведомо далекого от невинности, как наивного ребенка, — одна из "архиострот" Бендера. Ср. выдачу Воробьянинова за мальчика в ДС 31; намерение купить Балаганову матросский костюмчик в ЗТ 25; обращения к спутникам вроде "Ах, дети, милые дети лейтенанта Шмидта..." в ЗТ 6 или "...наш детский утренник посетит одна девушка..." в ЗТ 24 и др. [см. Щеглов, Семиотический анализ..., а также ЗТ 25//1 и др.].

8//19

— Тяжелое наследие царского режима? — "Тяжелое", "проклятое" наследие — клише послереволюционных лет. Ср. "Глухонемота — тяжелое наследие капиталистического строя" [КН 16.1930]. "Ибо в чем корень зла? В проклятом наследии прошлого — в нашей некультурности" [Селищев, Язык революционной эпохи]. "Граждане свободной России! Покупайте на счастье наследие проклятого режима в пользу геройских инвалидов" [Бабель, Беня Крик // Забытый Бабель — о продаже кандалов, Одесса, 1917]. "Антисемитизм — одно из позорных наследий, еще не изжитых в нашей стране" [рец. С. Борисова на книгу об антисемитизме, НМ 04.1930]. В пародийном отражении фельетониста: "Нам неизвестно, существует ли где-нибудь научный институт, который занимается изучением и регистрацией наследий проклятого прошлого, а также борьбой с таковыми" [В. Ардов, Восторг //В. Ардов, И смех и грех]. "Масло, сахар, яйца и прочее наследие старого режима", — шутили эстрадные конферансье в тощие годы первой пятилетки [Grady, Seeing Red, 306].

Этот штамп не являлся советским неологизмом; ср. у кн. А. В. Оболенского: "Император Николай II получил тяжелое наследие" [Мои воспоминания, 90].

8//20

Застенчивый Александр Яковлевич... пригласил пожарного инспектора отобедать чем бог послал. В этот день бог послал Александру Яковлевичу на обед бутылку зубровки, домашние грибки... — "Чем Бог послал" — фигура скромности при приглашении к обильной трапезе. Встречается у Пушкина: "Угощу чем Бог послал" [Гробовщик]. В пьесе В. Киршона "Хлеб" (1931) коммунист Раевский в голодный год коллективизации заходит в дом кулака Квасова, тот предлагает ему покушать "что Бог послал", прибедняясь: "пища у нас деревенская...". Дочь кулака ставит на стол сметану, хлеб, масло, творог, пышки; Раевский изумлен: "Роскошная пища" [картина 3]. Как многие речевые штампы, данная фраза была популярна и у сатириконовцев.

Ироническая буквализация "Бог послал то-то и то-то" не нова. Ср.: "После музыки хозяин позвал закусить, чем Бог послал. Бог послал немного: две селедки, блюдо жареной говядины, груду хлеба, две бутылки водки и батарею бутылок пива" [Н. Гарин-Михайловский, В сутолоке провинциальной жизни]. У А. И. Куприна в сходном с ДС контексте — подкуп ревизора — читаем: "Скромная трапеза состояла из жареных устриц, бульона с какими-то удивительными пирожками... холодной осетрины и... спаржи" [Негласная ревизия; курсив Куприна].

В учрежденческой культуре тех лет обед входил в протокол приема ревизоров и не обязательно означал подкуп. Ср. в романе О. Савича "Воображаемый собеседник" [1928, гл. 1] описание безупречного советского треста, где одной из служебных обязанностей курьера была "помощь кухарке при изготовлении обеда для ревизоров". Сатирические оттенки этого обычая, конечно, не могли укрыться от юмористов, например: "— Там ревизионная комиссия пришла. — Просите! У меня все готово" [на рисунке К. Елисеева обильно накрытый стол; КП 44.1926]. Сходный с данной главой ДС сюжет (посещение ревизорами семейной "коммуны им. Октябрьской революции", включая и трапезу "чем Бог послал") имеет рассказ В. Катаева "Товарищ Пробкин" [1924; Собр. соч., т. 2].

8//21

— Знаю, знаю, воке гуманум. — Vox humana — органный регистр.

8//22

— Смешно даже [— бормотал Паша Эмильевич]. — Грустно, девицы, — ледяным голосом сказал Остап. — Это просто смешно! — повторял Паша Эмильевич. — Замечание Остапа восходит к "Русской песне" А. А. Дельвига: Скучно, девушки, весною жить одной, / Не с кем сладко побеседовать младой.. (1824). Стихотворение входило в песенники в течение всего XIX в. [см. Песни и романсы русских поэтов, 1002]. Бендер процитирует его еще раз [см. ДС 34//4]. В сочетании с репликами Паши Эмильевича получается реминисценция из Лермонтова: Все это было бы смешно, / Когда бы не было так грустно (ассоциацию подсказал А. К. Жолковский).

8//23

...Пеногон-огнетушитель "Эклер" взял самое верхнее фа, на что способна одна лишь народная артистка республики Нежданова... После этого работа "Эклера" стала бесперебойной. — Нежданова, Антонина Васильевна (1873-1950) — певица, колоратурное сопрано. Звание народной артистки получила в 1925, когда его имели всего несколько деятелей искусства (Ф. Шаляпин, Л. Собинов, немного позже В. Качалов и К. Станиславский). "В расцвете моей артистической деятельности предельная высота моего голоса доходила до трех-чертного фа" [Нежданова, 158]. Имя певицы ассоциируется с темой радио, по которому часто передавалось ее пение.

"Бесперебойный" — один из "стертых пятаков" агитпропа: "Обеспечить бесперебойный ход экспортно-импортных операций" [Пр 18.05.27].

8//24

А Пашка-то Мелентьевич, этот стул он сегодня унес и продал. Сама видела. — В искажении старухой имени (Эмильевич — Мелентьевич) соблюдена просторечная тенденция, что видно, например, из старого фельетона, где девушку по имени Эмилия простолюдины именуют Маланьей [И. Архипов, Выигрыш // Н. Архипов, Юмористические рассказы].

8//25

В коридоре шла ожесточенная борьба с огнетушителем. Наконец, человеческий гений победил... — Юмор в сатириконовском стиле, ср.: "Так еще лишний раз восторжествовал гений человека над темными силами природы" [Тэффи, Погода]. Сатириконовское влияние в истории с огнетушителем "Эклер" довольно явственно. В известном рассказе А. Аверченко "Отец" сходным образом ведет себя колоссальный умывальник, то отказываясь работать, то вдруг со свистом устремляя на людей горизонтальную струю воды. "Человек, побежденный умывальником" с криком отскакивает в сторону и убегает. Вся семья, окружив умывальник, "делает форменную облаву" на увертливую струю — ср. коллективную борьбу с взбунтовавшимся "Эклером".

8//26

Теперь он пошел в монахи — сидит в допре. — Допр — дом предварительного заключения. (У некоторых комментаторов данное сокращение раскрывается иначе; ср., однако, именно такую его расшифровку в мемуарах С. Липкина [Квадрига, 236]; время — лето 1925). От данной фразы может идти ассоциативная нить к упоминаемому выше певцу М. Бат-тистини, о котором пресса сообщала, что он "потеряв голос, постригся в монахи" [см., например, См 26.1927; Пр 05.07.27]. Разговоры о принятии той или иной знаменитостью монашества вообще были в ходу: то же писали о Чан Кайши и о румынской королеве Марии [Окно в мир, Ог 02.10.27].

8//27

Ты кому продал стул? — Сцена Бендера с Пашей Эмильевичем, реакция последнего ("Мне ваши беспочвенные обвинения странны..." 2 , за чем следует угроза побоев и беспрекословное выполнение требований собеседника), напоминает объяснение Пьера с Анато-лем Курагиным после попытки похищения Наташи [Война и мир, II.5.20].

8//28

— Удар состоялся, — сказал Остап, потирая ушибленное место, — заседание продолжается! — "Заседание продолжается", одно из фирменных выражений Остапа [кроме данного места, в ДС 6; ДС 21; ЗТ 7; ЗТ10; ЗТ14; ЗТ 22], — "историческая" фраза, произнесенная председателем палаты депутатов Шарлем Дюпюи после взрыва бомбы, которую бросил в зале французского парламента анархист Огюст Вайян 9 декабря 1893: "Messieurs, la seance continue!" Убитых не было; несмотря на многочисленные призывы о снисхождении, Вайян был казнен по приговору суда в феврале 1894 [см. Maitron, Le mouvement anarchiste, 230; на эпизод Вайян-Дюпюи указал комментатору Д. Аране].

Слова "Заседание Государственной думы продолжается" пресса приписывала председателю первой Государственной Думы С. А. Муромцеву, когда депутаты распущенной Думы собрались в Выборге 10 июля 1906. "Левые эсеры ушли. Заседание съезда продолжается", — заявил председатель V съезда Советов Я. М. Свердлов во время попытки левоэсеровского переворота 6 июля 1918. Ранее в том же году эпизод с террористическим актом Вайяна был изложен в статье В. Степанова "Заседание продолжается". Фраза вошла в язык и употреблялась в политической жизни и журналистике в значении "business as usual, невзирая на нарушение нормального порядка вещей". Ею было озаглавлено письмо издателя "Сатирикона" М. Г. Корнфельда в редакцию отколовшегося "Нового Сатирикона" ; смысл письма был в том, что несмотря на раскол, традиции журнала должны продолжаться. Фраза получила хождение и за рубежом. [Муромцев, Свердлов, Степанов — см. Душенко, Заседание продолжается; В. Степанов — Пр 18.02.18; М. Корнфельд — НС 01.1913; зарубежье — мемуары А. Дикгофа-Деренталь в кн.: На чужой стороне, т. 2, Берлин-Прага, 1923, 69].

Независимо от французского эпизода, метафору продолжающегося заседания находим у Л. Н. Толстого: "Один вид [Шварца] говорил: инцидент панихиды Ивана Ильича никак не может служить достаточным поводом для признания порядка заседания нарушенным..." [Смерть Ивана Ильича, гл. 1].

Примечания к комментариям

1 [к 8//13]. Приведем примеры других юморесок на тему радиорепродуктора:

"Из зала суда. — Вы обвиняетесь в том, что на углу двух шумных улиц горланили разные песенки! Вы обвиняетесь в том, что, собирая вокруг себя народ, вы тем самым мешали движению! Вы обвиняетесь еще в том, что благодаря этим скопищам вы помогали карманникам орудовать вовсю! И, наконец, вы обвиняетесь в том, что имеете постоянные сношения с заграницей! Встаньте, обвиняемый!

Но обвиняемый не может стоять. Он может только висеть, да и то, если его привинтить. Он — громкоговоритель с угла бывш. Невского и бывш. Михайловской" [Пу 36.1926].

"Громкоговоритель: Стойло для коров должно быть сухое, просторное, светлое..." На рисунке — громкоговоритель, установленный на улице вблизи окон жилого дома; спасаясь от него, жильцы спешно закладывают окна подушками, прячутся под одеяла, затыкают уши и т. п. [Н. Радлов, Смертоносные звуки, См 37.1926].

ГОРЕ ОТ РАДИО

(монолог современного Чацкого)

[Чу 07.1929]

2 [к 8//27]. Ср. несколько похожий плеоназм: "Нелепые претензии, лишенные логики" — в фельетоне А. Зорича о реакции бюрократов на жалобы трудящихся [Чу 11.1929].

 

9. Где ваши локоны?

9//1

Золотые битюги... — Битюг — "сильная ломовая лошадь особо крупной породы; от названия реки Битюг в Воронежской обл., издавна известной коневодством" [ССРЛЯ, т. I]. "Ломовики с их громадными „качками", с колесами в рост невысокого мужчины, с дугами толщиной в мужскую Hofy, с конями-битюгами, важно шествовавшими на мохнатых, обросших по „щеткам" длинной шерстью ногах" [Успенский, Записки старого петербуржца, 102].

9//2

Приехав в родной город, он увидел, что ничего не понимает. — Растерянность Воробьянинова понятна — как и другие российские города, Старгород должен был стать иным за послереволюционные годы. Массовые перемены в названиях и функциях старых зданий воспринимались многими как удивительный маскарад. "Переменилась Пермь на советский трудовой лад ", — торжествующе пишет в очерках "По советской земле" В. Каменский. "Например: где жил и царствовал губернатор — там медико-санитарный отдел и на заборе написано „Береги здоровье!" Где была женская гимназия Барбатенко — там ГПУ. Где была Мариинская гимназия — там Дворец труда. Где была земская управа — там университет. Где было дворянское собрание — там клуб красноармейцев" и т. п. [НМ 04.1925]. В том же духе описывает М. Кольцов новую Эривань: "Раньше эта улица называлась Московской, теперь... Советской. Там, где жил губернатор, теперь партийный комитет; там, где мужская гимназия, — исполком; в особняке бывшей купчихи — Рабоче-крестьянская инспекция; там, где была почтовая контора, — теперь финотдел и суд" [18 городов].

9//3

В прежнее время, проезжая по городу в экипаже, он обязательно встречал знакомых или же известных ему с лица людей. Сейчас он прошел уже четыре квартала... но знакомые не встречались. — Ср. в записках В. В. Шульгина о его нелегальном приезде в Киев: "Я подумал о том, что за 10-дневное пребывание, из которого 6 дней я непрерывно шатался по улицам, я не встретил ни одного знакомого лица. В любом большом городе Европы это было бы невозможно: кого-нибудь я бы узнал или кто-нибудь меня бы узнал. А здесь... никто, можно сказать, даже не чихнул. Вот тебе и родной город" [Три столицы].

В "Путевых картинах" Г. Гейне описано сходное возвращение на родину: "Если и встречались мне на улице знакомые, то они не узнавали меня, и самый город глядел на меня чужими глазами. Многие дома были выкрашены заново (ср. далее в ДС: "Весь город был другого цвета. Синие дома стали зелеными, желтые — серыми..."), из окон выглядывали чужие лица" [Идеи. Книга Le Grand, гл. 10]. В романе Ж. Жироду [см. ДС 11//2] рассказчик, не раз бывавший в довоенной Германии, заходит в знакомое кафе в послевоенном Мюнхене, но не видит ни одного из завсегдатаев, которых встречал там 15 лет назад [гл. 2].

Параллели к ДС содержит также "Рип Ван Винкль" В. Ирвинга. Герой возвращается в родные места после 20-летнего сна, во время которого, как и у соавторов и Жироду, произошли война и революция. "Подойдя к деревне, он встретил многих людей, но среди них не было ни одного знакомого, что его несколько удивило, ибо он думал, что лично знает всех в округе". Как и Воробьянинова, его принимают за эмигранта и шпиона.

9//4

...С каланчи исчезли бомбы, по ней не ходил больше пожарный... — В дотелефонную эпоху сигнал о пожаре давался не с места бедствия, а с каланчи, на которой день и ночь дежурил часовой. Заметив где-либо признаки пожара, он дергал за веревку колокола, висевшего во дворе части. Когда пожарные по сигналу выбегали во двор, он сообщал им район пожара и его размеры по пятибалльной шкале. Ностальгически вспоминает мемуарист о фигуре часового:

" На самой вышке, обведенной незамысловатой решетчатой оградой, с утра до вечера и с вечера до утра, равномерно, как маятник, взад и вперед, во всем своем непревзойденном величии, шагал тот самый красавец-пожарный, без которого не было бы ни города, ни уезда, ни красоты, ни легенды" [Дон-Аминадо, Поезд на третьем пути, 8].

В его ведение входили бомбы (шары), число которых указывало, в каком из пожарных участков города замечен огонь.

"Москвичи оповещались о пожарах вывешиванием над каланчами на канатах рычага черных кожаных шаров размером с человеческую голову. У каждой части был особый знак: один шар — это означало центральную часть, так называемую „городскую", у других были два, и три, и четыре шара, некоторые части обозначались шарами с интервалами, некоторые с прибавлением крестов и т. д. А когда пожары становились угрожающими, то вывешивался еще и красный флаг. Это означало — „сбор всех частей"" [Телешов, Записки писателя, 243].

То же значение, что и флаг, имел черный куб. Шары оповещали также о сильном морозе — ниже 15° по Реомюру, — когда отменялись уроки в школах [Пастернак, Воспоминания, 66; Успенский, Записки старого петербуржца, 161, и др.].

Вся эта система сигнализации многократно упоминается в художественной литературе:

"На каланче Александровского участка висело два черных шарика, означавших, что во второй части — пожар" [Катаев, Белеет парус..., гл. 28-29]. "В январские морозы каланча выбрасывает виноградины сигнальных шаров — к сбору частей" [О. Мандельштам, Египетская марка, гл. 5]. Отметим у поэта ассоциативную цепочку между данным образом и строками Шевелящимися виноградинами / Угрожают нам эти миры (Стихи о неизвестном солдате): и там, и здесь метафоризированы взятые в двух разных смыслах "бомбы".

9//5

...Из-за угла показался стекольщик с ящиком бемского стекла... — Бемское (богемское, от Bohmen) стекло — сорт шлифованного оконного листового стекла. "Качества хорошего бемского стекла: бесцветность и отсутствие пузырей, волнистой поверхности и радужных полос" [БСЭ,1-е изд., т. 5].

9//6

За ним выбежали дети... с книжками в ремешках. — Принадлежность гимназиста — "клеенчатая книгоноска, за ремешки которой был заложен пенал с переводной картинкой на крышке" [Катаев, Сухой лиман, гл. 8]. Ср. у А. Ахматовой: В ремешках пенал и книги были... Будучи старым, еще общеевропейским элементом школьной культуры (мы видим ее, например, у детей на так называемых "викторианских scraps" — цветных рельефных литографиях 1880-90-х гг.), книгоноска дожила в СССР по крайней мере до 1930-х гг. [Гранин, Ленинградский каталог, 485].

9//7

Московская гайзета "Звестие", журнал "Смехач", "Красная нива"!.. — Ср. сходные выкрики газетчиков на крымском пляже: "„Правда"! „Звистия"! Московские, харьковские!" [А. Жаров, Под солнцем юга, ТД 06.1927]. Тот же набор в рассказе М. Слонимского "Машина Эмери" (1924): "Московские, харьковские газеты... Возьмите „Известия"! „Красную Ниву!"" Для выкриков мальчишек-газетчиков, как их передают писатели, характерны коверканье слов, диалектизмы, украинизмы: "„Вичерняя Москва!", „Вичирняя " Красная газита"!“... Умористическа газита „Пушка"!" ит. д. [В. Шибанов, Из-под власти улицы, Ог 25.08.29; Шефнер, Имя для птицы, 456; место — Ленинград, 1926].

Журнал "Смехач" выходил в 1924-1928. Соавторы опубликовали в нем ряд фельетонов (наиболее интенсивное сотрудничество — в 1927-1928). "Красная Нива" — московский еженедельник (изд. "Известий", 1923-1931). Наряду со своим ленинградским близнецом "Красной панорамой", был одним из самых пестрых, занимательных и высоких по художественно-литературному уровню тонких журналов. В них уделялось большое место науке, искусству, историческим материалам, мировым событиям, печатались рисунки лучших графиков; цветные литографированные обложки журнала с 1926 г. исполнялись известными художниками тех лет. Общий стиль "Красной Нивы" и "Красной панорамы" (за вычетом обязательного налога революционной тематике) был доброжелательным, недогматичным, направленным на всестороннее просвещение читателя. Очерки, фотографии, рисунки "Красной Нивы" — увлекательный источник для изучения жизни и культуры 1920-х гг.

9//8

Потрясая город, проехал грузовик Мельстроя. — Мельстрой — "трест, затем акционерное общество по строительству мельниц и зерновых агрегатов, по их оборудованию и торговле техническими принадлежностями... Мельстрой был привилегированной организацией и располагал редкими тогда в СССР тяжелыми грузовиками" [Одесский и Фельдман, ДС, 476].

9//9

— Я вам морду побью, отец Федор! — Руки коротки, — ответил батюшка. — Эта комичная перебранка — угроза и ответ на нее — восходит к Гоголю. Ср.: "Ступайте, Иван Иванович, ступайте! да глядите, не попадайтесь мне: а не то я вам, Иван Иванович, всю морду побью!" [Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем]. "Городничий: ...Я вас под арест... Почтмейстер: Коротки руки!" [Ревизор]. Оба выражения встречаются в классике и позже: "Если ты, мерзавец, будешь еще много разговаривать, то я тебе всю морду побью" [Чехов, Моя жизнь, гл. 7]. "Шалишь, князья Утятины / Останутся без вотчины ? / Нет, руки коротки" [Некрасов, Кому на Руси жить хорошо: Последыш, гл. 2]. "Руки коротки", — отвечает Счастливцев Несчастливцеву на угрозу "убить" его [Островский, Лес].

Ср. в современной ДС юмореске перебранку, возникающую между актерами во время спектакля вне связи с текстом пьесы:

"—Постой, постой, язва, — переждав аплодисменты, продолжал капиталист, — мы тебе хвост прижмем!

Революционерка, звеня кандалами, ссучила на обеих руках по кукишу: — Видел? Вот!

Руки коротки! Хам!" [В. Ардов, Сцена и жизнь, Ог 10.06.28; см. также ЗТ 1//13].

9//10

Раньше это делали верблюды, / Раньше так плясали ба-та-ку-ды, / А теперь уже танцует шимми це-лый мир... — Шимми — танец, повальное увлечение эпохи нэпа; подобно танго, породил свою собственную микрокультуру (моды на одежду и обувь, городской фольклор, нашел себе дорогу в городские дворы в исполнении бродячих шарманщиков... Напеваемая Остапом модная песенка о шимми из оперетты И. Кальмана "Баядерка" всплывает также в комедии А. Н. Толстого "Чудеса в решете" (1926), где ее поет аферист Рудик: Шимми, безусловно, / Гвоздь сезона, / Шимми — модный танец / Из Бостона, / Все танцуют шимми / На последний грош...

Ботокудами называлась группа племен южноамериканских индейцев; слово botocu-do — прилагательное причастной формы от португальского botoque — "затычка"; название дано индейцам, "носившим такое украшение вставленным в нижнюю губу" [Вент-цель, Комм, к Комм., 42].

Ср. то же выражение применительно к фокстроту: "Этот танец танцует сейчас весь мир" [Заяицкий, Баклажаны].

9//11

...Пещера Лейхтвейса. Таинственный соперник. — "Пещера Лейхтвейса, или 13 лет любви и верности под землею" — один из копеечных романов с продолжением, наводнявших книжный рынок в предреволюционное десятилетие. Наряду с такими не менее знаменитыми сериалами, как апокрифические Шерлок Холмс, похождения сыщиков Ника Картера и Ната Пинкертона "и тому подобным чтивом, засорявшим и отравлявшим мозги детей" [Ефимов, Мой век, 10; см. также ДС 34//17], "Лейхтвейс" был любимым чтением кухарок, горничных и гимназистов. Роман, автором которого значится В. А. Редер, печатался петербургским издательством "Развлечение" в 1909-1910. Действие происходит в XVHI в.; Лейхтвейс — немецкий аристократ, своего рода Дубровский, изгнанный из общества по обвинению в преступлении, но в действительности виновный лишь в спасении своей возлюбленной от нежеланного брака. Он становится разбойником, борется с несправедливостью, помогает бедным и угнетенным и становится на защиту женщин. Вместе с графиней Лорой фон Берген, которая становится его женой, он ведет борьбу со своими врагами из подземного убежища [Brooks, When Russia Learned to Read, 148-149,430].

Подросткам десятых годов на всю жизнь запомнился "разбойник Лейхтвейс, черногривый, с огненным взглядом, в распахнутой разбойничьей куртке, из-под которой был виден торчавший за поясом кинжал. Украденные Лейхтвейсом красавицы в изодранных платьях и с распущенными волосами были изображены на раскрашенных обложках" [Каверин, Освещенные окна, 102].

 

10. Слесарь, попугай и гадалка

10//1

Два... этажа, построенные в стиле Второй империи, были украшены побитыми львиными мордами, необыкновенно похожими на лицо известного в свое время писателя Арцыбашева. — Михаил Петрович Арцыбашев (1878-1927) — автор романа "Санин" (1907), считавшегося в 10-е годы последним словом порнографии. Эмигрировал. Дом с кронштейнами в виде львиных морд, похожих на бородатое лицо, есть в Одессе (известное административное здание на Приморском бульваре, архитектор Шейрембрандт). Ср. родственный юмор у Чехова — портрет писателя Лажечникова вместо иконы [Неудача].

10//2

...В трехкомнатной квартире жил непорочно белый попугай в красных подштанниках. — Образ дамы из "бывших", находящей утешение в обществе попугая, есть и у других советских авторов. Каждый такой попугай наделен собственным словом или выражением. В рассказе В. Лидина "Ковчег" генеральша с попугаем живет в коммунальной квартире и имеет неприятности с властями, так как птица кричит: "Боже, царя храни!" [в его кн.: Мышиные будни]. В рассказе Б. Лавренева "Погубитель" (1928) бывшая баронесса держит попугая, выкрикивающего: "Олухи, болваны, мерзавцы!"

Старая женщина (в особенности колдунья, гадалка) с попугаем (непременно кричащим) или иной птицей — фигура, распространенная и за пределами советской литературы. Мы находим ее, например, в "Балладе о седой госпоже" А. Вертинского ("седой попугай" старой одинокой владелицы замка); в фильме "Blithe Spirit" по пьесе Н. Кауарда (гадалка с попугаем); в новелле Л. Тика "Белокурый Экберт" (говорящая птица в клетке у старухи в лесу); в повести И. Бунина "Лика" (одинокая старуха-ростовщица "страшного восточного вида... в пустом доме которой, загроможденном разным музейным убранством, весь день диким и мертвым голосом кричал попугай" — очевидная ведьма); в "Огненном ангеле" В. Брюсова (ворожея с котом и белым дроздом в клетке в гл. 2); в выражении "Старухина птица" (название одной из главок "Феодосии" О. Мандельштама) и др.

По-видимому, мотив восходит к фольклорным представлениям о бабе-яге или ведьме, имеющей в своем распоряжении животных и птиц [см. Пропп, Исторические корни волшебной сказки, 62], о чем напоминает и выбор попугая как птицы вещей, мудрой (ср. попугая у шарманщиков и предсказателей, вытаскивающего билетики). Попугая может иметь и герой мужского пола с колдовскими и инфернальными атрибутами — ср. Джона Сильвера в "Острове сокровищ", попугай которого кричит "Пиастры!" (о демонических чертах Сильвера см. ДС 34//2).

В советской литературе, как легко видеть, эти древние ассоциации с "другим миром" работают на политическую мифологию, издевательски маркируя классово чуждых персонажей.

10//3

...Репродукция с картины Беклина "Остров мертвых" в раме фантази... — Речь идет о знаменитой в начале века картине швейцарского художника Арнольда Бёклина "Остров мертвых" (1880). На Картине — мрачная скала, одиноко возвышающаяся среди мертвого ночного моря, и приближающийся к ней челнок с душой умершего. Мистически-тоскливое настроение, навеваемое картиной, роднит ее с живописью символистов, одним из признанных предшественников которых был Бёклин.

В России это произведение и его создатель были в большой моде начиная с 1890-х гг.; данью его популярности является, среди прочего, симфоническая поэма С. В. Рахманинова "Остров мертвых" (1902). А. Н. Бенуа пишет о Бёклине: "Ныне никак нельзя себе представить, какое ошеломляющее действие производили в свое время его картины"

[Мои воспоминания, т. 1: 674]. Другой современник восклицает: "Кто не помнит засилья „Острова Мертвых" в гостиных каждого врача и присяжного поверенного и даже над кроватью каждой курсистки? " [Тугендхольд, Художественная культура Запада, 65]. Им вторит Тэффи в рассказе, специально посвященном бёклинистике: "Вчера мне повезло. Вчера я была счастлива. Я сидела в гостиной, в которой ни на одной стене не висела гравюра с картины Бёклина „Остров Мертвых"!.. В продолжение приблизительно десяти лет, куда бы я ни пошла, всюду встречал меня этот „Остров Мертвых". Я видела его в гостиных, в примерочной у портнихи, в деловых кабинетах, в номере гостиницы, в окнах табачных и эстампных магазинов, в приемной дантиста, в зале ресторана, в фойе театра..." ["Остров мертвых"]. В сатирах на обывательский быт эта картина упоминается как функциональная часть жилого помещения, вроде окна или двери: "Выходил в гостиную и неловко крестился на крошечную иконку, повешенную недалеко от „Острова Мертвых"" [Кузмин, Прощальная середа]. Свистал. Рассматривал тупо / Камин, "Остров мертвых", кровать... [Саша Черный, Культурная работа (1910)]. Лишь полвека спустя поэт А. Тарковский изымает картину из обязательного комплекта, упоминая ее в числе забытых аксессуаров belle epoque:

[Вещи (1962)].

К кануну Первой мировой войны магия "Острова" утратила прежнюю силу. "Кажется, что картина подурнела за эти годы. Кипарисы облезли, горы расселись, лодка скособочилась и у плывущих на ней покойников спины стали какие-то подозрительные" [Тэффи, "Остров мертвых"]. Бенуа констатирует, что "искусство Бёклина удивительно устарело, оно как-то выдохлось, испошлилось именно благодаря тому успеху, который оно имело во всех слоях общества" [Мои воспоминания, т. 1: 6].

Для авангардного поколения имя Бёклина звучит уже почти одиозно, символизируя устарелый буржуазный вкус. С. Эйзенштейн вскользь говорит о "столь мало почтенной фигуре как Бёклин" [Избр. произведения, т. 2: 211]. В "Хулио Хуренито" И. Эренбурга картина Бёклина в подчеркнутом контрасте с духом времени украшает комнату телеграфистки Маруси в революционной Москве [гл. 26]. У Маяковского "Остров" фигурирует среди примет презираемого обывательского быта [Про это, Поли. собр. соч., стихи 1060-91]. Упоминание о нем в ДС принадлежит к той же развенчивающей струе.

Под "рамой фантази" (fantaisie) здесь скорее всего подразумевается рамка art nouveau (или стиля модерн, как он назывался в России): "Водяные лилии, какие-то латании с утолщенными и загнутыми в петли стеблями. Тогда все делалось в этом стиле „модерн": пепельницы, рамки для Штука или Бёклина, спинки стульев, бордюр на обложке" [Горный, Только о вещах]. Художница В. Ходасевич вспоминает, среди прочих модных в десятые годы артефактов, репродукции Штука-Ленбаха и Бёклина в "деревянных [рамах] с металлическими золотыми или под старое серебро аппликациями в виде орхидей, водяных лилий, ирисов и даже девушек с распущенными волосами" [Портреты словами, 47]. Что именно такую "распущенную" девушку видела во сне теща Воробья-нинова мадам Петухова незадолго до своей кончины, показательно в свете art nouveau, приверженность которому соавторы приписывают этой даме.

В более широком смысле "фантази" могли называться самые разные бытовые предметы, чей фасон декоративно отступал от стандарта или минимума, например, "зеркальце не круглое и не четырехугольное, а фантези — в виде, скажем, цветка, бабочки, сердца" [Набоков, Хват]. Речь могла идти также о сорте конфет [Вагинов, Бамбочада], о сорте шампанского [П. Бенуа, Владетельница Ливанского замка (русский перевод 1924), гл. 7], или о предмете одежды и туалета. Ср. "приват-доцент с галстуком фантези" [Осоргин, Сивцев Вражек, гл. "Царапина"; действие в 1915]; "рубашка фантази" [Ильф, Пешеход]; "кепи fantaisie" [П. Бенуа, Дорога гигантов, действие в 1916 в Англии и Ирландии]. "Ваша блюзочка, как говорится, совсем фантази" [Тэффи, Городок, 59]; У М. Зощенко "фантази" — это "рубашка покрасивей", "небесного цвета с двумя пристежными воротничками" [Пу 29.1927].

10//4

...Обнаженная часть картины была так отделана мухами, что совершенно сливалась с рамой. Что творилось в этой части острова мертвых — узнать было уже невозможно. — Ср. сходный иронический "экфрасис" (описание произведения искусства) у Чехова: "[На стене висела] гравюра с надписью „Равнодушие человеков". К чему человеки были равнодушны — понять было невозможно, так как гравюра сильно потускнела от времени и была щедро засижена мухами" [Степь, гл. 3] и у Л. Леонова: "Портрет военного вождя на стене до такой степени засижен был мухами, что сразу и не догадаться было — который тут конь, а который полководец" [Скутаревский (1933), гл. 9], а ранний прототип — в гоголевской "Шинели": "...круглой табакеркой с портретом какого-то генерала, какого именно, неизвестно, потому что место, где находилось лицо, было проткнуто пальцем...".

Общий момент всех этих зарисовок — вмешательство реальности в искусство, столкновение эстетических достоинств произведения с его физическим состоянием ("Что творилось в этой части острова мертвых", нельзя было разобрать из-за мушиного помета). Подобный этому конфликт мы находим в остроте о картинах художника Мухина, ЗТ//8: птицы реагируют якобы на реализм картины, а на самом деле на зерна и злаки, из которых та сработана.

10//5

В спальне на кровати сидела сама хозяйка и... раскладывала карты. Перед нею сидела вдова Грицацуева в пушистой шали. — Дама из "бывших", вынужденная зарабатывать на жизнь гаданьем, и вдова-нэпманша, ищущая жениха при посредстве знахарей и гадалок, — фигуры, уже приобретавшие некоторую привычность в литературе 20-х гг. Мы встречаем их по отдельности: первую в романе Ю. Слезкина "Столовая гора" (1922; вдова театрального администратора и хозяйка артистического салона в старом Тифлисе) и в пьесе А. Афиногенова "Страх" (1930; адмиральская дочь Амалия Карловна); вторую — в рассказе А. Н. Толстого "Сожитель" (1926; вдова приглашает старуху с зельями и заговорами, сначала чтобы залучить жениха — молодого парня, а затем чтобы оторвать его от советского коллектива). Склейка ряда отстоявшихся фигур отвечает антологической поэтике соавторов, показывающих нам действительность эпохи нэпа путем отбора и сгущения тогдашних культурных стереотипов.

10//6

— Вас надо гадать на даму треф. Вдова возразила: — Я всегда была червонная дама. — Параллель, если не прямой источник, — в "Ревизоре": "Анна Андреевна: ...я и гадаю про себя всегда на трефовую даму. Марья Антоновна: Ах, маминька, вы больше червонная дама. Анна Андреевна: Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не была червонная дама... Эдакое вдруг вообразится! червонная дама! бог знает что такое!"

10//7

Вдову ждали большие и мелкие неприятности, а на сердце у нее лежал трефовый король, с которым дружила бубновая дама. — Общие места сцен гаданья. Ср.: "Агафья Тихоновна: Опять, тетушка, дорога! интересуется какой-то бубновый король, слезы, любовное письмо; с левой стороны трефовый изъявляет большое участие, но какая-то злодейка мешает" [Гоголь, Женитьба]. "Любит тебя, вишь, девонька, бубновый шатин, а ему винновая дама на пути досаду строит..." [Леонов, Бубновый валет (1923)].

10//8

— Вот спасибо вам, мадамочка, — сказала вдова, — уж я теперь знаю, кто трефовый король. — Ср.: "А кто этот преблагополучный трефовый король, который возмог пронзить сердце кёровой дамы?" [Фонвизин, Бригадир]. "Арина Пантелеймоновна: А кто бы, ты думала, был трефовый король? Агафья Тихоновна: Не знаю. Арина Пантелеймоновна: А я знаю, кто" [Гоголь, Женитьба].

Диалог подобного рода (споры двух дам над картами, с обязательным вопросом о трефовом короле) мгновенно опознавался в начале XX века как "гоголевский" штамп. Им начинается гоголевский эпизод театральной пародии сатириконовца Б. Гейера "Эволюция театра" [Русская театральная пародия].

10//9

Там она повозилась с обедом, гревшимся на керосинке "Грец"... — Керосинка "Грец" — неотъемлемый признак мещанского и пролетарского быта по крайней мере с начала XX столетия. По словам мемуариста, она "отличалась от других керосинок формой бака, а в ее колесики, которыми регулируются фитили, были вставлены фарфоровые кружочки с изображением трилистника; выделялась она... прозрачностью слюды в смотровом окошечке" [Шефнер, Имя для птицы, 440; действие в 1924]. В. Катаев, вспоминая Одессу напала XX века, описывает бедные еврейские кварталы, их "резкие кухонные запахи, смешанны^ с чадом множества керосинок „Грец“ с их слюдяными окошечками, светящимися во тьме квартир, как сцены маленьких театров, где разыгрывалась феерия волнистых язычков коптящего пламени — пожар какого-то города" [Разбитая жизнь, 447]. Из зарисовок жизни в рабочих кварталах в 1905 г.: "По утрам первой поднималась Ольга, зажигала „гретц“... Поднимались и другие квартиранты и тоже зажигали „гретцы“..." [С. Малашкин, Наследие, НМ 10.1925].

10//10

Она была старухой, была грязновата, смотрела на всех подозрительно и любила сладкое. — Фраза по известной модели (со следованием, через запятую, разнотипных однородных глаголов: "была тем-то", "делала то-то", "слыла тем-то"). Ср. у М. Кузмина: "Она не была незнакомкой, звалась Сесиль Гарнье, писалась актрисой, приехала из Рима и, очевидно, как и все... искала здоровья в этом маленьком чистом городке..." [Соперник]; у И. Бабеля: "Она была проституткой, жила в Тифлисе и слыла среди своих подруг деловой женщиной: брала в заклад вещи..." [Справка].

10//11

...Слушательница хореографических курсов имени Леонардо да Винчи... — Обилие курсов разного профиля — характерная картина эпохи ДС. "На этих курсах обучают всем мыслимым предметам, от пошива шляп до иностранных языков. Подозреваю, что многие из них довольно бесполезны", — замечает иностранный наблюдатель [Вся Москва 1928; Wicksteed, Life Under the Soviets, 175]; см. также ДС 16//5. По словам фельетониста, курсы бывают Балетные, газетные, / ГитарнъХе, кустарные, / Вокально-музыкальные, / Вязально-вышивальные, / По подготовке в вузы, / По перевозке грузов, / Врачебной профилактики, / Теории и практики, / Дошкольной педагогики, / Какой-то новой логики, / По подготовке в зодчие, / И прочие, и прочие, а результат один — шиш [Эф-Гро, Курсовая горячка, Пу 38.1927]. В новеллах Ильфа и Петрова о городе Колоколам-ске упоминаются "военизированные курсы декламации и пения" [Чу 02.1929]; о "военизированных объединениях писателей" говорится в рассказе В. Ардова, см. ЗТ 25//6.

10//12

У них четыре мотора "Всеобщей Электрической Компании" остались. — Так называли в России американскую фирму "Дженерал Электрик".

10//13

...Он вывел во двор... мотоцикл, составленный из кусочков автомобилей, огнетушителей, велосипедов и пишущих машинок. — О возможном источнике этого прообраза "Антилопы-Гну" сообщает А. Эрлих: "У Ильфа [в общежитии "Гудка"] была маленькая комнатка, в которой он жил не один. Некий энтузиаст механик жил по соседству и, скупая на Сухаревском рынке всевозможный металлический лом, с великим громом строил у себя в комнате мотоциклетку" [Начало пути // Воспоминания об Ильфе и Петрове]. Пестрота, взаимное несоответствие частей, разрушение всяческой комплектности — характерная черта послереволюционной культуры; среди бесчисленных ее отражений в литературе — и "Антилопа", и экипировка ее пассажиров в ЗТ 7, где Паниковскому покупают костюм пожарного; и достопамятный собранный с миру по нитке велосипед из рассказа М. Зощенко "Страдания молодого Вертера" (см.: Щеглов, Антиробинзонада Зощенко).

10//14

...Дворовые дети уже играли чугунными завитушками и копьями ворот дома N" 5. — Растаскивание, разрознивание предметов, особенно комплектных — обычная роль детей: ср. "Девяносто третий год" В. Гюго (дети разрывают на странички старинный фолиант); "Палату № 6" Чехова (мальчики разграбляют книги Ивана Дмитрича); "Елку и свадьбу" Достоевского; "Елку" Зощенко (дети расхищают и портят елочные игрушки); пушку, приводимую в негодность детьми в "Капитанской дочке".

10//15

...Однажды вечером унесли даже закипающий во дворе самовар. — Кража со двора самовара в горячем или кипящем виде — забытая ныне деталь старого быта. Была подмечена сатириконовской традицией: в рассказе А. Аверченко "Участок" старушка жалуется околоточному, что вор украл у нее самовар, "кипяток вылил, угли вытряс — только его и видели" [Ст 21.1912]. То же в его юмореске "Начальство" [Ст 29.1912]. Насколько мало война и революция изменили обычаи, показывают картинки дачной жизни у В. Маяковского: Уселся, / но слово / замерло в горле. // На кухне крик: / — Самовар сперли! [далее описывается погоня за вором, как в ДС; Весна (1927)].

10//16

— Ах, ничего я не знаю, — сказала гадалка, — ничего я не знаю. — "Дамское" клише, выражающее смятение чувств; в данном случае — волнение Елены Станиславовны, только что узнавшей о приезде ее прежнего возлюбленного Воробьянинова. Ср.: "Не спрашивайте меня ни о чем, — произнесла [Лиза]... — Я ничего не знаю; я сама себя не знаю" [Тургенев, Дворянское гнездо, гл. 32]. "— Не называйте его дурным, — сказала Наташа. — Но я ничего, ничего не знаю" [Война и мир, II.5.22]. "Ах, я ничего не знаю..." [Чехов, Попрыгунья]. "— Ах, я ничего не знаю" [А. Грин, Брак Августа Эсборна, КН 13.1926]. Клише состоит в попытке возразить или выразить нечто: "Не называйте его дурным..." — и (через "но") признании в неспособности сказать это; у Ильфа и Петрова в упрощенном виде — лишь второй элемент, дважды повторенный.

10//17

— Харю разворочу! — неистовствовал дворник. — Образованный! — Ненависть дворника к "образованному" имеет давние корни. Дворник — фигура, олицетворяющая консервативное и охранительное начало в народе, исконный враг и притеснитель интеллигента. До революции дворник был официальным агентом полиции, в чьи обязанности входило следить за подозрительными, инакомыслящими и иными нежелательными элементами среди жильцов. В советское время ни для кого не была секретом связь дворника с ГПУ и милицией. Недаром дворник дома № 5 плачет, припав к плечу милиционера. Французская журналистка рассказывает о своем визите к молодому московскому преподавателю, живущему в коммунальной квартире: "За стеной проживает товарищ дворник (un camarade balayeur), который любит водку и недолюбливает интеллигентов. — Когда он пьян, — говорит Борис, — он принимается барабанить в деревянную перегородку и при этом ревет, как осел. Прошлой ночью, например, он взъярился на мои книги: „Я их все сожгу, и тебя вместе с ними, писака ты проклятый, — орал он, — я тебя выкурю из твоей щели, как крысу“" [Marion, Deux Russies, 121; Viollis, Seule en Russie, 59].

В литературе дворник неоднократно предстает как преследователь человека с тонкой душой, "поэта": За деньгами дворник к поэту пришел... [А. Ф. Иванов-Классик, Бедный поэт // Поэты-демократы]. "Два разъяренных дворника волокут под руки пьяного Поэта" [Блок, Незнакомка, 2-е видение]. Отметим презрительное отношение дворника Маркела к Живаго [Пастернак, Доктор Живаго, XV.6] и ведущую роль дворника Пряхина в наказании Лоханкина.

Поведение дворника имеет параллель в "Дэвиде Копперфилде", где сходным образом буянит кредитор м-ра Микобера: "Некий чумазый мужчина, кажется, сапожник, появлялся в коридоре в семь часов утра и кричал с нижней ступеньки лестницы, взывая к м-ру Микоберу: „А ну-ка сходите вниз! Вы еще дома, я знаю! Вы когда-нибудь заплатите? Нечего прятаться! Что, струсили?" Не получая ответа на свой призыв, он распалялся все больше и, наконец, орал: „Мошенники! Грабители!"; когда и такие выражения оставались без отклика, он переходил улицу и орал оттуда, задрав голову и обращаясь к окнам третьего этажа" [гл. 11]. Подобная сцена есть и в "Приключениях Гекльберри Финна" [гл. 21], где пьяница и буян Боггс кричит под окнами полковника Шерберна: "Выходи, Шерберн! Выходи и встреться с человеком, которого ты надул! Я пришел по твою душу, и я до тебя доберусь!"

 

11. Алфавит "Зеркало жизни"

11//1

В дворницкой стоял запах гниющего навоза, распространяемый новыми валенками Тихона. Старые валенки стояли в углу и воздуха тоже не озонировали. — Об архетипических подтекстах гниения и вони в дворницкой, каморке свинопаса и т. д., где находит себе прибежище бывший хозяин, см. ДС Ъ//22. Быт типичной дворницкой, включая упоминаемые соавторами пахучие валенки и громовое пение [см. ДС 6//8], описывает С. Дурылин в своих мемуарах о старой Москве:

"В ней пахло не то деревенской избой, не то казармой... Деревянный некрашеный пол, широкая русская печь... постель-сенник на козлах, укрытая пестрым ситцевым одеялом из лоскутков; некрашеный деревянный стол — всегда с полуковригой черного хлеба, с деревянной солоницей; кисловатый запах овчинного тулупа и валенок, прогретых на шестке, — все это переносило в большую зажиточную тульскую или рязанскую избу... Дворницкая служила прибежищем для деревенских гостей, приезжавших к прислуге: деревенский дух в ней не переводился. Но не переводился в ней и дух казарменный. По стенам развешаны были лубочные картинки из русско-турецкой войны... Из дворницкой вынес я слова и напев [различных песен и романсов]... Песни пели в дворницкой под гармонику" [В своем углу, 101-102].

В романе М. Осоргина "Сивцев Вражек" (1928) в круг атрибутов во многом символической фигуры дворника также входит пахучая дворницкая: "В дворницкой дух от трубок был тяжел, густ, сытен и уютен", равно как и старые и новые сапоги и валенки [главы "Сапоги", "Разговоры"]. Коллективное пение в каморке дворника — тоже мотив известный: в романе А. Белого обитатели дворницкой распевают духовные стихи [Петербург, 300].

Замечанием "воздуха... не озонировали" соавторы, видимо, намекают на озонатор — прибор для очистки воздуха, который ставился в уборных и учреждениях [Вентцель, Комм, к Комм., 50].

11//2

— Конрад Карлович Михельсон... кажется, друг детей... — Друг детей — член общества помощи беспризорным [см. ДС 24//6]. Так же сокращенно называли членов других добровольных обществ содействия, например, "друг Воздушного флота" [Катаев, Собр. соч., т. 2:11] и т. д.

Смена имени как знак разрыва с прошлым и начала новой жизни имеет архетипический характер (моряк Эдмон Дантес, становящийся "графом Монте-Кристо" после прохождения испытаний каменной темницей и погружением в воду, и т. п.). В этом отношении "Михельсон" стоит в одном ряду с перекрашиванием и бритьем головы, которым подвергается Воробьянинов.

"Конрад Карлович Михельсон"— еще одно напоминание о В. В. Шульгине, нелегально путешествовавшем по России под именем Эдуарда Эмильевича Шмитта. Сцена, где Остап вручает Ипполиту Матвеевичу профсоюзную книжку на имя Михельсона, имеет близкое соответствие в "Трех столицах" Шульгина: "Разрешите вам вручить приготовленный для вас паспорт. Вы можете здесь прочесть, что вы занимаете довольно видное место в одном из госучреждений и что вам выдается командировочное свидетельство, коим вы командируетесь в разные города СССР... Итак, Эдуард Эмильевич, разрешите вас так и называть..." [гл. 4].

Другую, типологическую параллель к переименованию Ипполита Матвеевича находим в романе Ж. Жироду "Зигфрид и Лимузэн" (русский перевод 1927). Рассказчик, француз, в послевоенном 1922 году приезжает после 15-летнего отсутствия в Мюнхен в поисках своего старого друга, французского журналиста Форестье, который в результате контузии впал в беспамятство, а вылечившись, превратился в немецкого литератора Зигфрида Клейста (об этом архетипическом сюжете, представленном, между прочим, и у соавторов, см. ЗТ 17//1). Предвидя враждебность местного населения к французу, рассказчик раздобывает себе документ на чужое имя: "Мюллер передал мне поддельный паспорт на имя канадского гражданина Шапделена" [гл. 2]. О других моментах возвращения Ипполита Матвеевича в Старгород, напоминающих об этом эпизоде романа Жироду, см. ДС 7//11; ДС 9//3.

11//3

По сравнению с нашей концессией это деяние, хотя и предусмотренное Уголовным кодексом, все же имеет невинный вид детской игры в крысу. — Описание этой игры можно найти в современном "дамском детективе": "Играющие делятся на две команды. Одна из них должна выбрать крысу, но члены второй команды не знают, кто выбран. Дальше все, включая крысу, начинают бегать. Ее задача — поймать кого-нибудь. Усыпив бдительность игроков, крыса неожиданно хватает кого-нибудь за плечо со словами: — Я крыса, ты попался!" [Д. Донцова, Три мешка хитростей, М.: ЭКСМО, 2002, 336; сообщено А. И. Ильф в письме от 9 марта 2005].

11//4

— А доисторические животные в матрацах не водятся? — Смотря по сезону, — ответил лукавый коридорный... — Клопы — известный бич провинциальных гостиниц. Английский мемуарист, описывая пребывание во владимирском "Прогрессе" в 1929, пишет: "Мне дали место в номере с семью койками, которые я обследовал одну за другой и обнаружил, что все они густо населены клопами" [Farson, Seeing Red, 31]. О том же говорят и советские авторы: "Едва прикрыли [гостиничный диван] простыней, как тут же бойко пополз по простыне проголодавшийся клоп, за ним другой, третий..." [Сергеев-Ценский, Конец света].

Гостиница с клопами и блохами, о которых гости и прислуга говорят зоологическими, зооборческими и батальными иносказаниями, — общее место, восходящее к глубокой древности. У Аристофана Дионис расспрашивает у Геракла дорогу в подземный мир, в том числе просит указать те придорожные гостиницы, "где меньше всего клопов" [Лягушки, 115]. У него же сравнение клопов с коринфскими воинами [Облака, 710]. "Скверная комната, и клопы такие, каких я нигде не видывал: как собаки кусают" [Гоголь. Ревизор]. Непосредственную параллель к диалогу Бендера с коридорным находим в "Игроках": "Комната в городском трактире... Ихарев входит в сопровождении трактирного слуги Алексея... Алексей: Пожалуйте-с, пожалуйте! Вот-с покойник! уж самый покойный, и шуму нет вовсе. Ихарев: Шума нет, да чай конского войска вдоволь, скакунов? Алексей: То есть изволите говорить насчет блох? Уж будьте покойны. Если блоха или клоп укусит, уж это наша ответственность: уж с тем стоим". То же у Шолом-Алейхема: "Устроившись на ночлег в отеле „Туркалия", я всю ночь напролет сражался с дикими зверями" [Новая Касриловка].

В юмористическом словарике "Справочник для плавающих и путешествующих" [См 30.1928] читаем: "Гостиница. Место, которое кусается (из-за цен и из-за клопов)". Приведем заодно еще три словарные статьи, имеющие соответствие в романах. "Еда. Наиболее доступное культурное развлечение во время пути" [см. ДС 4//4]. "Железная дорога. Место, где бегают с чайником за кипятком" [см. ДС 20//2]. "Лимитрофы. Соседние с СССР государства, которые некоторыми путешественниками ошибочно принимаются за заграницу" [см. ЗТ 30//3].

"Лукавый коридорный" — просодический отголосок пушкинского Лукавый царедворец! [Борис Годунов; см. сходство гласных, согласных, схемы слогов во втором слове].

11//5

...Варфоломея Коробейникова, бывшего чиновника канцелярии градоначальства, ныне работника конторского труда. — Градоначальник — высокопоставленное должностное лицо в дореволюционной России, по рангу соответствующее губернатору. Ряд городов с прилегающей территорией (Санкт-Петербург, Одесса, Севастополь, Керчь, Николаев и др.) были выделены из губерний в особые административные единицы, управлявшиеся Градоначальниками. Юрисдикция градоначальника касалась лишь определенных сфер городской жизни; в других делах (например, судебных, земских) город мог входить в обычное административное деление и подчиняться губернским властям. Градоначальник назначался императором по представлению министра внутренних дел. При нем имелись чиновники для особых поручений и канцелярия — та, где служил Коробейников и куда вызывали в свое время журналиста Принца Датского (см. отброшенную главу ДС "Прошлое регистратора загса").

"Бывший X, ныне Y" — формула, перешедшая в советский обиход из дореволюционного и наполнившаяся в 20-е гг. новым смыслом. Примеры: "Бывший ключник майора, а ныне волостной писарь Иван Павлович" [Чехов, За двумя зайцами...]. "Осип, бывший швейцар, а ныне гражданин Малафеев" [Замятин, Мамай]. "Здесь упокоен бывший раб божий, а теперь свободный божий гражданин Никита Зощенков, 49 лет" [из надписей на кладбище: ТД 06.1927, раздел "Веселый архив"]. "Бывший тореадор, ныне советский служащий" [ИЗК, 146]. Всем памятен "бывший князь, а ныне трудящийся Востока, гражданин Гигиенишвили" [ЗТ 13]. О мимикрических оборотах типа "работник конторского труда" см. ДС 6//7.

11//6

Остапу пришлось пересечь весь город. Коробейников жил на Гусище — окраине Старгорода. — Окраина, видимо, является типичным местопребыванием городского архивариуса. Его профессия связана архетипическими нитями с царством мертвых и его стражами, каковые в сказочно-мифологическом мире часто занимают окраинное и пограничное положение. В повести Гофмана "Золотой горшок" архивариус Линдгорст, он же саламандр и оборотень, "живет уединенно в своем отдаленном старом доме" [вигилия 2]. В одном рассказе Бунина выведен старик-архивариус земской управы, в котором явственны черты хтоничности и связи с миром мертвых: он весь свой век провел в подземелье, "гробовыми печатями" припечатывая жизнь, спускающуюся к нему в "смертную архивную сень", отчужден от жителей города и враждебен им. Бунинский архивариус также живет "очень далеко, не в городе, а за городом, в голубой хатке среди оврагов предместья" [Архивное дело]. Сравним лексический параллелизм голубой хатки и розового домика, где поселяются Остап и его компаньон ниже, в ДС16//6: оба эти жилища, немного странные и "не от мира сего", явно отъединены от общей жизни. О могильных функциях архивариуса — ср. в повести А. Новикова "Причины происхождения туманностей": "Архив — бумажное кладбище, архивариус же... — вурдалак, питающийся мертвечиной" [Новиков, 45]. Бумажное царство может ассоциироваться с подземным: "флегето-новы волны: бумаги" [Белый, Петербург, 333]. Визит Бендера к Коробейникову и отъем ордеров соответствует тем эпизодам фольклора и эпоса, где герой отправляется в царство мертвых или нечистой силы и либо отнимает, либо обманом достает нужный ему объект (волшебный предмет, секрет, заповедное слово и т. п.). См. также ДС 8//1 (отзвуки иного мира в изображении дома собеса).

Наряду с адресами реквизированной мебели, Коробейников промышляет и иной информацией, напоминая этим профессионального торговца секретами китайца И Пуна в романе Джека Лондона "Сердца трех". Позже он сообщит Грицацуевой о местонахождении Остапа [ДС 27].

11//7

Он крутнул звонок с выпуклыми буквами "прошу крутить". —Металлический литой диск с ручкой посередине и словами ПРОШУ КРУТИТЬ по окружности — известная реалия старого быта. 3. Паперный вспоминает:

"Мое детство приходится на двадцатые годы, на время появления романа „Двенадцать стульев“. На двери нашей квартиры был прикреплен звонок. Когда я подрос, я разобрал слово над звонком: „крутить". Подрос еще больше — заметил, что над звонком еще одно слово: „прошу". Так по мере роста я осваивал надпись вокруг звонка. А потом я прочитал в романе: придя к архивариусу, Остап „крутнул звонок с выпуклыми буквами прошу крутить". Я узнал звонок своего детства" [Благородное лицо — смех, 8]. В одном современном ДС рассказе надпись на звонке гласит: "просьба повернуть". Комментатор помнит такой же, от старых времен оставшийся чугунный диск на двери "черного хода" своей коммунальной квартиры [см. ЗТ 13//19 со сноской 11].

Звонок — еще одна деталь, напоминающая архивариуса Линдгорста: у того на двери висит молоток, прикрепленный к бронзовой маске. Дверные звонки и молотки нередки в литературе, репрезентируя дом и его хозяина. Они часто имеют вид звериной морды (львиной, обезьяньей — Диккенс, Очерки Боза: Наш приход, гл. 7; Рассказы, гл. 1) и хранят в себе остатки прошлой жизни. В "Приключениях Пиноккио" К. Коллоди молоток на двери феи превращается в угря. Киноактриса Елена Кузьмина рассказывает о поистине адской "коммуналке" в Ленинграде, где ей в юности довелось жить. В дверь ее "была вделана морда медного льва; из ощеренной пасти торчал кусок обломанного языка", и в кризисные минуты автору казалось, что лев иронически смотрит на нее, как бы говоря: "Вот так-то!" [О том, что помню, 137,197]. Зооморфный характер дверных звонков напоминает об избушке бабы-яги, у которой "особенно часто имеют животный вид двери" [Пропп, Исторические корни волшебной сказки, 50].

Не реже встречаются дверные эмблемы антропоморфного вида. Дом неотделим от хозяина (см. ДС 5//22). В "Рождественской песни" Диккенса и у Гофмана колотушка буквально превращается в человеческое лицо. В других местах у Диккенса дверной молоток очеловечивается фигурально. Он, говорит автор, имеет свою физиономию, безошибочно отражающую характер владельца [Очерки Боза: Наш приход, гл. 7]. Ручка звонка — как бы "нос" дома: в "Нашем общем друге" один из персонажей "сердито дергал дом за нос, пока в дверном проеме не появился человеческий нос" [11.5].

Хотя звонок Коробейникова имеет вид простого диска, он обращается к посетителю с речью; вообще в его родстве с двусмысленными, издевающимися над "входящим" лиминальными символами сомневаться не приходится. Он стоит в ряду демонических и оживающих предметов наравне с агрессивными дверными приборами [см. ДС 8.//1].

11//8

Остап увидел перед собою маленького старичка — чистюлю с необыкновенно гибкой спиной... Спина старика долго извивалась... Старик задрожал и вытянул вперед хилую свою лапку... — Ср. сходный портрет архивариуса у Бунина: "Этот потешный старичок... был очень мал ростом, круто гнул свою сухую спинку..." И далее: "...в дугу согнув свою худую спину...", "...старался разогнуться и получше уставить свои качающиеся ножки... и т. п. [Архивное дело]. В "Лафертовской маковнице" А. Погорельского инфернальный кот-оборотень "с приятностью выгибает круглую свою спинку" (ср. в ДС "хилую свою лапку" , с тем же порядком слов и уменьшительным суффиксом). Гибкость спины, бесхребетность — один из признаков черта в фольклоре ("У нечистой силы спины нет"1 ). Григорий Распутин не зря характеризуется своими ненавистниками как "бесхребетная зеленоглазая гадина" [Дон-Аминадо, Поезд на третьем пути, 174]; зеленый — один из цветов дьявола [см. ДС 5//5].

11//9

Старик с сомнением посмотрел на зеленые доспехи молодого Воробьянинова... — Ироническое "доспехи" в смысле "неказистая, жалкая одежда" — метафора далеко не новая, ср. ужеуГоголя: "Фетинья... утащила эти мокрые доспехи" [Мертвые души]. Мы находим ее также у В. Набокова: "...то были крахмальные доспехи довольно низкого качества..." [Король, дама, валет (1928), гл. 1] и у В. Аксёнова: "Мои доспехи [от дождя] не поржавеют, только чище будут" [Пора, мой друг, пора; ч. 2, гл. 2; герой осматривает свою неважную одежду]. "Зеленые доспехи" Остапа, однако, следует считать остротой второго порядка, где к уже известной метафоре "одежда = доспехи" добавлена цитата и игра слов: "рыцарь в зеленых доспехах" (armure verte) фигурирует в "Задиге" Вольтера [гл. 19], а "рыцарь зеленых лат" — в весьма популярной в предреволюционные годы "Принцессе Грезе" Э. Ростана (перевод Т. Щепкиной-Куперник; сюжет драмы выложен мозаикой над фасадом московского "Метрополя").

11//10

Это почему ж так много? Овес нынче дорог? — Намек на жалобы извозчиков на дороговизну овса [см. ЗТ 8//46; ЗТ 13//23].

11//11

Вся мебель! У кого когда взято, кому когда выдано. — После революции реквизированная мебель распределялась по советским учреждениям, делая их обстановку довольно пестрой [см. ЗТ 1//19].

11//12

...Вам памятник нужно нерукотворный воздвигнуть. — Цитата из Пушкина. Что кому-то надо "памятник поставить" — ходячая похвала. Ср. у Чехова: "Это замечательный человек... Когда он умрет, ему непременно монумент поставят" [Осколки московской жизни, Поли, собр. соч. в 20 томах, т. 2: 357]. Комически переиначено у Эрдмана: "А если тебе, [Павел], за такое геройство каменный памятник высекут?" [Мандат, 48 (д. 2, явл. 13)]. Выражение "поставить кому-то памятник при жизни" дважды встречается в сочинениях В. И. Ленина [Поли. собр. соч., справочный т. 2].

11//13

Чучело медвежье с блюдом — во второй район милиции. — Чучело медведя с металлическим или деревянным блюдом — украшение 1890-х-1900-х гг., которое можно было встретить в богатом доме у входа на парадную лестницу [Бабель, Ги де Мопассан; Бунин, Антигона], в магазине: " Над колониальными товарами высилось чучело сибирского медведя с Ирбитской ярмарки" [Крымов, Сидорове ученье, 267] или в шикарном доме терпимости, как его описывает А. И. Куприн: " В передней — чучело медведя, держащее в протянутых лапах деревянное блюдо для визитных карточек" [Яма]. В советское время этот реликт старого быта вызывал насмешки: "[На кинофабрике] нас встречает нелепый медведь, чья вытянутая лапа служит пепельницей. И медведь, и неуклюжая мебель говорят о плохом вкусе бывшего владельца, о вкусе купца первой гильдии" [С. Гехт, Путь в Дамаск, Ог 08.07.28]. "Крокодил", критикуя частников, не желающих снижать цены [см. ДС 23//4], публикует карикатуру, где медведь выступает как заведомо неходовой товар: на блюде надпись: "Цена снижена", покупатели говорят: "Ну, нам медведя пока не надо" [Продукт первой необходимости, Кр 16.1927]. "В такой-то район" означало "в районное отделение милиции" (говорилось "[хулигана] повели в район").

11//14

...Согласно циркулярного письма Наркомпроса... — "Раньше „согласно" плюс форма родительного падежа характеризовала канцелярскую речь невысокого ранга канцелярских чинов (например, военных писарей)" [Селищев, Язык революционной эпохи]. Форма эта перешла в советский burocratese (бюрократический язык). Употребляется в ДС/ЗТ не раз: "Согласно кондиций" [ЗТ 15], "Согласно законов гостеприимства" [ЗТ28].

11//15

Помню, игрывал я в гостиной на ковре хоросан, глядя на гобелен "Пастушка"... Хорошее было время, золотое детство!.. — Перекличка (или случайное сходство?) с "Петербургом" А. Белого: "Да, вот тут он играл, тут подолгу он сиживал — на этом вот кресле... и все так же, как прежде, висела копия с картины Давида..."[гл. 5: У столика].

11//16

...Пишите, борец за идею. — Выражение встречается в "Братьях Карамазовых", причем тоже в ироническом смысле: "Я знал одного „борца за идею"..." [ч. 2, кн. 6, III д, из бесед Зосимы]; более ранний его след теряется. О его ироническом узусе в раннесоветскую эпоху говорит цитата из "Хулио Хуренито" И. Эренбурга, где в Москве 1920-х гг. большевистский функционер, "добродушный толстяк", заказывает художникам "портреты: свой — одинокий (борец за идею), с женой (тоже борец)... жены борца и себя в семейном кругу (отдых борца)" [гл. 30].

11//17

— Какие деньги? — сказал Остап... — Вы, кажется, спросили про какие-то деньги? — Характерный интонационный рисунок, возможно, из стилизованной речи одесской босяцкой аристократии. Ср. у С. Юшкевича: "— Какая пуговица? — удивился Леон Дрей. — Вы, кажется, сказали — пуговица? Или мне, может быть, послышалось? " [Леон Дрей, 531].

11//18

Своими руками отдал ореховый гостиный гарнитур!.. Одному гобелену "Пастушка" цены нет! Ручная работа!.. — Продавцы и покупатели забывают о призрачности торгуемой мебели, о том, что она, собственно говоря, существует только на бумаге, что речь идет о "тенях" гарнитуров и гобеленов. Соавторы, как обычно, находят способ спроецировать советский элемент — распределение мебели по ордерам — на мотивы классической литературы, в данном случае гоголевские. Для Коробейникова ордера эти имеют всю ценность и реальность подлинных предметов, и он говорит о них с тем же жаром, с каким Собакевич расхваливает умерших крестьян и мастеровых: "Другой мошенник продаст вам дрянь, а не души; а у меня что ядреный орех, все на отбор... Вот, например, каретник Михеев! ведь больше никаких экипажей не делал, как только рессорные... Милушкин, кирпичник! мог поставить печь в каком угодно доме" [Гоголь, Мертвые души] и т. д.

Впрочем, случай Коробейникова несколько особый; его отношение к ордерам, помимо психологической мотивировки, может иметь и архетипическую, издавна связываемую с его профессией. Если, как говорилось [см. выше, примечания 6-8], архивариус — персонаж загробного мира, то понятно, что "тени" мебели для него более непосредственная реальность, чем сама мебель. В этом смысле Коробейников стоит в том же ряду, что и гробовщик Безенчук с его иерархией смертей; гробовщик — персонаж, чей мир представляет собой как бы негатив по отношению к нормальному миру: мертвые для него "живут", на них переносится ряд атрибутов живых людей (ср. замечание пушкинского гробовщика о том, что "мертвый без гроба не живет" и т. п.).

11//19

...К живейшему удовольствию архивариуса, посетитель оказался родным братом бывшего предводителя... — Визит отца Федора вслед за посещением Бендера — вариация того же мотива, что и в ЗТ 1, где в кабинет председателя исполкома один вслед за другим являются три сына лейтенанта Шмидта. О литературных параллелях "встречи двух братьев" см. ЗТ 1//27. Сходство по другой линии обнаруживается с "Голубым карбункулом" Конан Дойла — рассказом одного с ДС сюжетного типа. Выясняя маршрут рождественского гуся, в зобу которого был найден драгоценный камень, Шерлок Холмс хитростью выведывает у торговца битой птицей в Ковент-Гардене адреса его поставщика и покупателя; как и в ДС, нужная информация отыскивается в товарных книгах. Когда сразу вслед за Холмсом к торговцу с такими же расспросами является другой искатель камня, тот его грубо гонит вон: "Надоели вы мне с вашими гусями!" (Коробейников, напротив, беззлобно удивляется: "И чего это их на воробьяниновскую мебель потянуло?").

11//20

Он разделся, невнимательно помолился Богу, лег в узенькую девичью постельку и озабоченно заснул. — Ср. сходные уменьшительные формы применительно к дельцу, чем-то сходному с Коробейниковым: " „Страховой старичок" Гешка Рабинович... жил на Невском в крошечной девической квартирке" [Мандельштам, Египетская марка, гл. 6]. — Очеркист упоминает о "девической кровати" в квартире литературоведа М. О. Гершензона [Вл. Лидин, Россия 05 (14).1925].

Примечание к комментариям

1 [к 11//8]. Из записей разговоров с художником В. А. Фаворским: "Очень сложные черти. Линии, головы, хвосты. Ведь и русская пословица говорит, что „у нечистой силы спины нет"" [В. А. Фаворский, Воспоминания современников. Письма художника. Стенограммы выступлений, М.: Книга, 1991, 95].

 

12. Знойная женщина — мечта поэта

12//1

Заглавие. — "Мечта поэта", по-видимому, восходит к романсу "Нищая (из Беранже)"1 , слова Д. Т. Ленского, музыка А. А. Алябьева. Романс входил в репертуар эстрадных певцов: Вари Паниной, Вадима Козина и др.: Сказать ли вам, старушка эта / Как двадцать лет тому жила?/ Она была мечтой поэта, / И слава ей венок плела... [Русский романс, 519, 606]. В 1916 вышел фильм "Нищая" ("Подайте, Христа ради, ей") со звездами И. Мозжухиным и Н. Лисенко в главных ролях. Слова романса о "мечте поэта" превратились здесь в сюжетную линию. Видимо, отсюда же ведет свое название и стихотворение В. Маяковского "Мечта поэта" [Поли. собр. соч., т. 7].

12//2

— Где там служить! Прихожане по городам разбежались, сокровища ищут. — Некоторый параллелизм — в реплике отца Варлаама у Пушкина: "Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут... Все пустилися в торги, в мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души" [Борис Годунов].

12//3

Розы на щеках отца Федора увяли и обратились в пепел. — Ср. "Розы погасли на щеке Танькина" [Ильф, Судьба Аполлончика (1924), в его кн.: Путешествие в Одессу, 137].

12//4

— Старые вещи покупаем, новые крадем! — крикнул Остап вслед. — Л. Утесов вспоминает "Старещипаем" ("Старые вещи покупаем") в ряду уличных выкриков старой Одессы [Одесса моего детства // Л. Утесов, Спасибо, сердце!, 23], "Старье берем!" — кричал в послевоенные годы по дворам московский старьевщик.

12//5

Мне угодно продать вам старые брюки... Есть еще от жилетки рукава, круг от бублика и от мертвого осла уши. — Старые брюки — традиционный предмет купли-продажи старьевщиков. Ср. стихи Дм. Цензора: И басит ему снизу татарин: / Барин, старые брюки продай [Весеннее утро в доме № 37 // Русская стихотворная сатира]; раскованные, но прелестные стихи П. Потемкина:

[Татарин, Ст 13.1912]; или, в советское время, — А. Флита:

[Бе 18.1928]. Ходящий подворам татарин, "шурум-бурум" — всем знакомая фигура в Москве тех лет и позже (вплоть до 1940-х гг.): "Его меланхолический зов раз-два в неделю раздается в каждом квартале" [из московского дневника В. Беньямина; цит. покн.: Туровская, Бабанова..., 115].

О значении брюк (штанов) в советской культуре описываемого времени см. ЗТ 7//14.

...От жилетки рукава, круг от бублика... — традиционные примеры несуществующих предметов. Первый из них был особенно популярен в Одессе. К. Паустовский пишет о "древнем законе барахолки" в Одессе, по которому "если хочешь что кушать, то сумей загнать на Толчке рукава от жилетки" [Время больших ожиданий, 8]. По словам очеркиста, в старой Одессе считалось коммерческим подвигом "перекинуть вагон рукавов от жилетки", "сделать кожу", "сделать вату" [Одессит умер, Ог 04.09.27]. Второй ср. у Маяковского: Одному — бублик, другому — дырка от бублика. / Это и есть демократическая республика [Мистерия-буфф, явл. 14].

Коллекции подобных фиктивных предметов типичны для фольклора, ср.: "Как в загадке — дыра от бублика" [Оренбург, В Проточном переулке, гл. 10]. По-видимому, они имеют давнюю связь с мифом и заговором. В "Младшей Эдде", например, упоминается заколдованная нерасторжимая цепь, в которой "соединены шесть сущностей: шум кошачьих шагов, женская борода, корни гор, медвежьи жилы, рыбье дыхание и птичья слюна... Верно, примечал ты, что у жен бороды не бывает, что неслышно бегают кошки и нету корней у гор" [Видение Гюльви, пер. О. Смирницкой]. Сюда следует добавить "птичье молоко" и другие подобные катахрезы.

Предложение купить или выиграть подобный набор ("еще есть то-то...") — популярный мотив ярмарочных и балаганных выкликаний: "А вот, господа, разыгрывается лотерея: воловий хвост [ср. от мертвого осла уши] и два филея!.. Еще разыгрывается чайник без крышки, без дна, только ручка одна!"; "Еще тулуп новый, крытый, только не шитый. Дубовый воротник, сосновая подкладка, а наверху девяносто одна заплатка" и т. п. [Алексеев-Яковлев, Русские народные гулянья, 63; Богатырев, Художественные средства в ярмарочном фольклоре, 457-464].

12//6

...отец Федор быстро высунул голову за дверь и с долго сдерживаемым негодованием пискнул: — Сам ты дурак! — Подобный ответ на замечание или вопрос, отнюдь не содержащие слов "ты дурак" в прямом виде, встречается в сатириконовском юморе. Ср.: "Спросил третьего [обывателя, в порядке "опроса общественного мнения"]: — Письмовником когда-нибудь пользовался? Этот вопрос парировался крайне едко: — Сам идиот" [Аверченко и др., Самоновейший письмовник, 131]. Такого же типа диалог: "— Твое вино, Глициний... нельзя принимать внутрь. — От собаки и слышу, — спокойно отвечал Глициний..." [Арк. Бухов, О древних остряках // Арк. Бухов, Рассказы, памфлеты, пародии].

12//7

Почем опиум для народа? — "Религия — опиум для народа" — афоризм Маркса [Критика гегелевской философии права], подхваченный Лениным [Социализм и религия], который в 20-е гг. можно было видеть везде, в том числе (в форме: "Религия — дурман для народа") у входа в одну из святынь русского православия — Иверскую часовню в Москве, вскоре снесенную [Beraud, Се que j’ai vu a Moscou, 25].

12//8

— И враг бежит, бежит, бежит! — пропел Остап. — Из военно-патриотической песни дней Первой мировой войны (мотив Д. Дольского):

Эти слова служили припевом, основной же текст песни состоял из строф пушкинского "Вещего Олега". Помимо рефрена, в пушкинский текст вставлялись шуточные реплики; например, на вопрос: "Что сбудется в жизни со мною?" — кудесник отвечал: "Не могу знать, ваше сиятельство" [см. Булгаков, Белая гвардия (пьеса), 42,111]. Песня была одним из номеров театра Никиты Балиева "Летучая мышь", о чем генерал В. Н. фон Дрейер рассказывает: "На занавесе изображалась группа солдат, а в вырезанные дыры просовывались головы певцов. И хор пел: „Как ныне сбирается вещий Олег...", и затем: „Из темного леса навстречу ему / Идет вдохновенный кудесник". — Здорово, кудесник, — раздавалось за кулисами. — Здравия желаем, Ваше Превосходительство, — отвечал хор и продолжал: „И громче, музыка, играй победу" и т. д." [На закате империи, 197]; описание номера см. также в воспоминаниях И. Ильинского [Сам о себе, 117]2. В1927 эту песню можно было слышать в исполнении русских певцов в парижском ресторане [см. Никулин, Годы нашей жизни, 207].

Третья строка припева часто менялась смотря по обстоятельствам, например: Так за Корнилова, за Родину, за веру... [Гуль, Конь рыжий, 113]. Были также советские и антицарские версии всей песни: Как ныне мы, властно рабочей рукой / Правим российской землею... с припевом, завершающимся словами: Так за Совет народных комиссаров... и т. д. [Комсомольский песенник, 28; Булгаков, Дни Турбиных, финал].

Рефрен Так громче музыка... иногда придавался другим песням патриотического содержания, например: "Было дело под Полтавой" [Горький, Жизнь Клима Самгина, ч. 4].

Это не первое в советской юмористике применение данной цитаты в тривиальном бытовом контексте. В фельетоне Б. Левина "Ужасно партийный" персонаж поет: "Ура! Мы победили, и враг бежал, бежал, бежал!" — когда ему, благодаря выезду одного из жильцов, достается комната в коммунальной квартире [Сатирический чтец-декламатор].

12//9

Батистовые портянки будем носить, крем Марго кушать. — Крем упоминается С. Герасимовым как элемент "сладкой жизни" в Одессе: "Спуститься в ресторан, где уже играли Саксонский и Митник, где подавали вкуснейшие киевские котлеты, отличнейший крем „Марго" и яблоки в тесте..." [в кн.: Воспоминания о Ю. Олеше]. По-видимому, навеяно Блоком: Гетры серые носила, / Шоколад Миньон жрала... [Двенадцать, гл. 5; отмечено U.-M. Zehrer, 209].

12//10

Будем работать по-марксистски. Предоставим небо птицам, а сами обратимся к стульям. — "Будем работать по-марксистски" — т. е. в соответствии с известным изречением А. Бебеля, которое тот, в свою очередь, перифразировал из первой главы "Германии" Г. Гейне: Den Himmel iiberlassen wir / Den Engeln und den Spatzen — "Предоставим небо ангелам и воробьям". Бебелевская фраза ввиду своей общеизвестности часто цитировалась без указания источника — например, у А. Белого в "Серебряном голубе" [гл. 1: В чайной] и "Петербурге" [гл. 3: На митинг]. Мы находим ее в ранней прозе И. Ильфа: "По-прежнему предоставляя небо птицам, я все еще обращен к земле" [С. Бондарин, Милые, давние годы // Воспоминания об Ильфе и Петрове]. Со ссылкой на Бебеля фраза о небе и птицах приводится на обложке советского юмористического журнала [См 19.1927].

12//11

Рассказ о гусаре-схимнике *****. — У графа Алексея Буланова было немало реальных прототипов — военных и светских львов, пошедших в монахи. Получил известность старец Оптиной пустыни иеромонах Варсонофий (ум. 1912) — бывший казачий полковник П. И. Плеханков; в Валаамском монастыре еще в 1920-е годы жили иеромонах о. Андрей, "красавец, бывший лейб-гвардии гусарского полка" и схиархимандрит Вячеслав, бывший кавалергард [Концевич, Оптина пустынь и ее время, 322; Оболенский, Мои воспоминания и размышления, 106]. Были и другие подобные случаи.

Непосредственным историческим образцом для Буланова послужил А. К. Булатович (1870-1919), путешественник, автор трудов об Абиссинии [см. БСЭ, 3-е изд., т. 4]. На эту зависимость впервые указал М. Гельцер:

"В 1903 г. русский журнал „Разведчик** опубликовал следующее: „Блестящий ротмистр Б., известный путешественник по Абиссинии, близкий к негусу Менелику, инструктор абиссинских войск, отважный охотник на львов и слонов, спортсмен, удалился от мира... Молодому человеку представлялась широкая арена деятельности, но он предпочел подать в отставку и удалился в Задне-Никифоровский монастырь, за Невской заставой... Теперь Б. можно видеть в грубой рясе послушника, исполняющего монастырские работы. Никто бы не узнал в скромном аскете-послушнике бывшего гусара и героя. Б. готовится к постригу в монашество**.

Кто же был ротмистр Б.? Среди русских путешественников и исследователей Абиссинии в конце прошлого века известен поручик Александр Ксаверьевич Булатович. Он состоял в русском санитарном отряде и совершал поездки по стране вместе с абиссинскими войсками. Булатович описал два своих путешествия по Абиссинии, которые служат до сих пор источниками по истории и этнографии Абиссинии конца XIX века. Во время одного из походов Булатович взял на воспитание осиротевшего мальчика и назвал его Васькой. В книге А. К. Булатовича „С войсками Менелика 11“ опубликована фотография этого ребенка.

...За свои географические труды А. К. Булатович был удостоен малой серебряной медали Русского географического общества. Ему не удалось закончить своих исследований. Последняя рукопись с отчетом путешествия осталась неопубликованной. Возвратившись из Абиссинии, он вскоре вынужден был отправиться в Китай. По возвращении же из Китая А. К. Булатович, как отмечено в протоколах заседания Русского географического общества за 1905 г., „ушел, как известно, в монахи**" [Гельцер, Гусар-монах, 31; курсивом выделены фразы-штампы] 3 .

Ближайшим литературным источником "Рассказа о гусаре-схимнике" следует, очевидно, считать толстовского "Отца Сергия". "Домыслы о том, что стало бы с отцом Сергием, если бы тот дожил в своих религиозно-аскетических самоистязаниях до наших дней" А. Эрлих слышал от соавторов незадолго до начала их работы над романом. "Некогда эту историю Петров импровизировал лишь в кругу нескольких своих товарищей по ,,Гудку“" [Нас учила жизнь]. Ряд текстуальных и мотивных параллелей между новеллой ДС и Толстым указывается ниже (многие из них впервые отмечены в кн.: Zehrer, 211).

Легко заметить, однако, что "Отец Сергий" использован в романе не как данное произведение Толстого, а лишь как разновидность сюжета о блестящих бонвиванах, о святых отшельниках и о превращении первых во вторых. Вся собственно толстовская тематика "Отца Сергия", как, например, проблема плотского греха, в истории гусара-схимника игнорируется. Нельзя, следовательно, сказать, что рассказ о графе Алексее Буланове специально нацелен на Толстого; Толстой здесь лишь повод, подобно тому как Н. Ф. Щербина послужил отправной точкой для "античных" пародий Козьмы Пруткова.

Рассказы о превращениях грешников (светских львов, блестящих офицеров и т. п.) в отшельников и святых имеют давнюю традицию; это один из известных агиографических сюжетов. Так, св. Мартин отвергает воинский долг ради служения Богу. В беллетристике нового времени можно указать на такие примеры, как история Горного Отшельника (Филдинг, "Том Джонс", VIII), рассказы о дон Хуане, ушедшем в монастырь (Мериме, "Души чистилища"), о разбойнике Кудеяре, удалившемся в пустыню замаливать грехи (Некрасов, "Кому на Руси жить хорошо"), о св. Антонии и Юлиане Странноприимце (Флобер), о старце Зосиме, который в юности был обер-офицером на Кавказе ("Братья Карамазовы") и др. После толстовского "Отца Сергия" весь этот комплекс мотивов уже осознается как приевшийся стереотип.

Ср., например, рассказ М. Кузмина "Секрет о. Гервасия": "Будь Успенский монастырь ближе к губернскому городу, ...дамы не замедлили бы создать вокруг сравнительно молодого игумена романтическую легенду... Конечно, сейчас же оказалось бы, что он был лихим гусаром, графом, имел массу связей, дуэль с сановным лицом, что ему грозила опасность ссылки и т. п. И, наверное, не одна из губернских львиц захотела бы повторить историю „Отца Сергия"". "Бывший кавалергард и князь, мохом поросший седенький попик в черной ряске, архиепископ Сильвестр" в романе Б. Пильняка "Голый год" [гл. 1] обнаруживает стилизаторскую зависимость от классических образцов, равно как и "генерал-майор Комаровский Эшаппар де Бионкур, командир лейб-гвардии уланского Его Величества полка" из "Театрального романа" М. Булгакова, чье послушничество в Независимом Театре перекликается с аскезой пустынников и монахов [см. В. Шверубович. О старом Художественном театре. М.: Искусство, 1990, 82]. Объектом комизма послужила здесь, с одной стороны, подвижническая атмосфера МХТа, его идеал почти что культового служения искусству, а с другой — личная история ярого поклонника МХТа А. А. Стаховича, блестящего конногвардейца, богача и светского льва, который в признательность за финансовую поддержку театра был принят в его труппу, хотя сценического таланта не имел и выполнял в основном технические функции (отметим, кстати, сугубый анахронизм в легенде об Эшаппаре, который у Булгакова служит при Александре III).

Обычная развязка подобного сюжета, представленная и в рассказе о гусаре-схимнике, — та или иная неудача отшельничества: святость в конце концов не выдерживает испытания, герой изменяет аскезе и иногда вынужден бывает вернуться к людям, причем часто уже не в прежней блестящей роли, а как рядовой, незаметный человек. В некоторых версиях он поддается провокации и совершает убийство (дон Хуан у Мериме, Кудеяр-разбойник), в других уступает плотскому соблазну (отец Сергий). У Достоевского неудача святости открывается после смерти старца, чье тело, вопреки ожиданиям, оказывается тленным; функция "возвращения в мир" передается здесь ученику Зосимы — Алеше. В рассказе Кузмина "Пример ближним" [кавычки Кузмина] отшельник Геннадий, совращенный дьяволом, гибнет оттого, что, подобно толстовскому герою, начинает думать больше о своем престиже и достоинстве, чем о душе и о ближних. В ДС как искушение, так и возврат к людям имеют сниженную форму (клопы, ассенизационный обоз). Подобно другой вставной новелле — о Вечном Жиде [ЗТ 27], карьера гусара-схимника демонстрирует крушение старых архетипов в условиях революционной эпохи, упразднившей все священное и вечное.

Такова общая схема, положенная в основу "Рассказа о гусаре-схимнике". Если же говорить о деталях, а также об использованных в новелле повествовательных и стилистических клише, то круг параллелей оказывается гораздо шире, выходя за пределы историй о военных-монахах, грешниках-святых и т. п. При этом полезны сопоставления не только с классикой (Пушкин, Тургенев, Достоевский), но и с эпигонской литературой конца XIX-начала XX в., "расподобление" с которой было особенно актуально для писателей нового поколения.

Не претендуя на полноту, укажем некоторые литературные параллели к мотивам и деталям "Гусара-схимника". Типологически рассказ распадается на две части, которым соответствуют два круга мотивов. В первой части идет речь о блестящем кавалерийском офицере, и в поисках сопоставлений естественно обращаться к таким жанрам, как великосветские и военные повести, мемуары, биографии и т. п. Вторая часть, посвященная отшельничеству Буланова, ориентирована на литературу житийного типа. Разумеется, мы вправе привлекать и такие произведения, где названные жанры представлены лишь в виде отдельных вкраплений.

Блестящий гусар, граф Алексей Буланов... был действительно героем аристократического Петербурга. Имя великолепного кавалериста и кутилы не сходило с уст чопорных обитателей дворцов по Английской набережной... — "Народ бегал за нею, чтобы увидеть la Venus moscovite" [Пушкин, Пиковая дама]. "Его носили на руках" [о П. П. Кирсанове: Тургенев, Отцы и дети]. "У всех на устах имя смелого партизана. Его лаконичные донесения, в стиле Суворова и Скобелева, производят сенсацию. Царь шлет ему благодарственные телеграммы. Чин генерала и два белых креста украшают шею и грудь" [о генерале П. Ренненкампфе; Галич, Легкая кавалерия, 100].

За графом Булановым катилась слава участника многих тайных дуэлей, имевших роковой исход, явных романов с наикрасивейшими, неприступнейшими дамами света... — "Рассказывали... о раздавленных рысаками людях, о зверском поступке с одною дамой хорошего общества, с которою он был в связи, а потом оскорбил ее публично. .. Прибавляли сверх того, что он какой-то бретер... Было получено роковое известие, что принц Гарри имел почти разом две дуэли... убил одного из своих противников наповал, а другого искалечил" [Достоевский, Бесы, 1.2.1]. "О великом князе в обществе петербургском ходили целые басни. Ходили рассказы и сплетни о миллионных долгах и казенных субсидиях... О парижских скандалах, об игре в Монте-Карло и в английском клубе. О бесчисленных увлечениях и похождениях веселого свойства..." [о великом князе Владимире Александровиче: Ю. Галич, Императорские фазаны, 84 сл]. Множество "великосветских дуэлей" описывается в одноименном очерке того же автора [Галич, Легкая кавалерия, 86 сл]. Всем памятен бретер, гроза мужей Долохов в "Войне и мире".

...Сумасшедших выходок против уважаемых в обществе особ и прочувствованных кутежей, неизбежно кончавшихся избиением штафирок. — В "Бесах" Ставрогин хватает и ведет за нос помещика Гаганова, "человека пожилого и даже заслуженного", нанося этим "оскорбление всему нашему обществу", а затем кусает за ухо губернатора. После этого он впадает в сильнейшую белую горячку; в обществе говорят, что он "точно как бы с ума сошел", "способен на всякий сумасшедший поступок" и т. п. [1.2.2-3]. Мотив оскорбления почтенных людей встречаем в "Смерти Вазир-Мухтара" Ю. Тынянова, когда Грибоедов (в то время "молодой и дерзкий") хлопает по лысине сановника в театре [11.4]. Параллели к избиениям штафирок — в "Мертвых душах", где Ноздрева привлекают к суду "по случаю нанесения помещику Максимову личной обиды розгами в пьяном виде", в "Братьях Карамазовых", где Митя таскает за бороду штабс-капитана Снегирева [II.4.6-7]; в "Двух гусарах" Л. Н. Толстого, где граф Турбин "Матнева из окошка за ноги спустил" и избивает шулера Лухнова. Нет сомнения, что уже Толстой в своей повести-шутке относится к этим "гусарским" мотивам как к давнишним штампам. Немало подобных эпизодов содержат биографические легенды о классическом бретере и авантюристе корнете Савине, согласно которым ему случалось бить хлыстом редакторов газет и выкрашивать в желтую краску евреев-кредиторов [Гиляровский, Корнет Савин, Соч., т. 2; Savine, Benson, Pull Devil — Pull Baker, 38-40]. В мемуарах генерала В. Н. фон Дрейера рассказывается о том, как гусарский поручик Старицкий в пьяном виде отрезал ножницами бороду подполковнику-интенданту, что вызвало скандал и дуэль; о том, как "отставной гусар Фронцкевич, пьяница с попорченным носом, бросился рубить шашкой непонравивщегося ему „штафирку"" и о других аналогичных эпизодах из военных легенд начала века [На закате империи, 64-65, 72].

Граф был красив, молод, богат, счастлив в любви, счастлив в картах и в наследовании имущества. — Ср. в "Анне Карениной": "Вронский... один из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской... Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе с тем — очень милый, добрый малый" [1.11]. "Он [П. П. Кирсанов] с детства отличался замечательною красотой... славился смелостию и ловкостию... Блестящая карьера ожидала его" [Тургенев, Отцы и дети].

Он помогал абиссинскому негусу Менелику в его войне с итальянцами. Ср. период романтических странствий в биографии Ставрогина: "Наш принц путешествовал три года с лишком... изъездил всю Европу, был даже в Египте и заезжал в Иерусалим; потом примазался где-то к какой-то ученой экспедиции в Исландию и действительно побывал в Исландии" [1.2.4]. Корнет Савин рассказывал офицеру и писателю Ю. Галичу "о жизни своей у абиссинского негуса Менелика, объявившего его владетельным князем своего царства и обручившего с полудюжиной чернокожих принцесс" [Галич, Императорские фазаны, 174]. Прототип графа Буланова поручик Булатович тоже путешествовал по Абиссинии и помогал Менелику (см. начало настоящего примечания). Н. С. Гумилев совершил три поездки в Африку, провел около двух лет в Абиссинии и был представлен ко двору; Менелик неоднократно упоминается в его стихах и прозе [Шатер; Мик; Умер ли Менелик?; Записка об Абиссинии и др.]. Отбытие на чужую, экзотическую войну — офицерская доблесть, модная на рубеже веков; мемуарист сообщает, например, о кавалерийском подполковнике Максимове, "блестящем стрелке, всаживавшем пулю в туз на расстоянии 25 шагов", который участвовал в англо-бурской войне на стороне буров [Ю. Галич, Великосветские дуэли // Ю. Галич, Легкая кавалерия, 90]. Ветераном англо-бурской войны, побывавшим в плену у англичан, был будущий лидер партии октябристов А. И. Гучков. Уже упоминавшийся Савин участвовал или приписывал себе участие в испано-американской войне [Savine, Benson, Pull Devil — Pull Baker, 8].

Разгромив войска итальянского короля, граф вернулся в Петербург... Петербург встретил героя цветами и шампанским. — Ср. Пушкина: "Между тем война со славою была окончена. Полки наши возвращались из-за границы. Парод бежал им навстречу" [Метель].

О нем продолжали говорить с удвоенным восхищением... — Ср. Пушкина: "Толки начались с новою силою" [Арап Петра Великого].

..Женщины травились из-за него, мужчины завидовали. — Различная реакция мужской и женской части общества на героя — общее место великосветского жанра, ср. Пушкина: "Мужчины встретили его с какой-то шутливой приветливостью, дамы с заметным недоброжелательством" [Гости съезжались на дачу...]. "Чувствительные дамы ахали от ужаса; мужчины бились об заклад, кого родит графиня: белого ли или черного ребенка" [Арап Петра Великого]. Зависть мужчин — общее место, ср. "Женщины от него с ума сходили, мужчины называли его фатом и втайне завидовали ему" [Тургенев, Отцы и дети]. "Наши франты смотрели на него с завистью и совершенно пред ним стушевывались" [Достоевский, Бесы, 1.2.1]. По поводу самоубийств: "Ришелье за нею волочился, и бабушка уверяет, что он чуть было не застрелился от ее жестокости" [Пиковая дама]; "...пошли толки... что в нее безумно влюблен гимназист Шеншин... что он покушался на самоубийство" [Бунин, Легкое дыхание].

И внезапно все кончилось. — Подобная формула резкого изменения или перехода характерна для повествования эпохи романтизма: "Но вдруг все изменилось" [Гейне, Идеи. Книга Le Grand, гл. 6]; она встречается у Пушкина: "Нечаянный случай все расстроил и переменил" [Дубровский]; "Нечаянный случай всех нас изумил" [Выстрел] и др. Близко к ДС место из "Отцов и детей": "На двадцать восьмом году жизни он уже был капитаном; блестящая карьера ожидала его. Вдруг все изменилось" [гл. 7] и из "Дворянского гнезда": "Неожиданный случай разрушил все его планы" [о Лаврецком, гл. 15].

Граф Алексей Буланов исчез... Исчезновение графа наделало много шуму. — Параллели: "Он получал повышение за повышением и уже занял важный пост в посольстве, и вдруг исчез из М... при необъяснимых обстоятельствах" [Гофман, Серапионовы братья, вступление]. Пишет брат, / Что всюду о моем побеге говорят, /...Что басней города я стал, к стыду друзей... [А. Апухтин, Год в монастыре]. "Отъезд Алексея Александровича наделал много шума" [Анна Каренина, IV.6]. "Событие казалось необыкновенным и необъяснимым..." [Отец Сергий]. "Много шума наделал поединок между конногвардейцем гр. Мантейфелем и князем Юсуповым" [Галич, Легкая кавалерия, 90].

Сыщики сбились с ног. Но все было тщетно. Следы графа не находились. — "Все поиски были тщетными" [Гофман, Серапионовы братья]. "Отыскался след Тарасов" [Гоголь, Тарас Бульба].

...Из Аверкиевой пустыни пришло письмо, все объяснившее. — "И наконец-то все объяснилось!.. Все разом объяснилось" [Бесы, 1.2.3].

Блестящий граф, герой аристократического Петербурга, Валтасар XIX века, принял схиму. — Такая же риторика в "Отце Сергии": "...красавец, князь, командир лейб-эскадрона кирасирского полка, которому все предсказывали и флигель-адъютантство и блестящую карьеру... уехал в монастырь, с намерением поступить в него монахом" [гл. 1]. Ср. аналогичную структуру фразы — риторический перечень светских доблестей героя, оттеняющий неожиданность его аскезы, — в цитированной выше статье из журнала "Разведчик": "Блестящий ротмистр Б., известный путешественник по Абиссинии, близкий к негусу Менелику, инструктор абиссинских войск, отважный охотник на львов и слонов, спортсмен, удалился от мира..."

Передавали ужасающие подробности... Поднялся вихрь предположений... Рождались новые слухи... Говорили, что... Передавали, что... — Подобная фразеология обильно представлена в "Бесах": "Доходили разные слухи" [1.1.5]; "Прибавляли сверх того... Узнали наконец, посторонними путями... Доискались, что..." [1.2.1]; "Так, по крайней мере, передавали... Размазывали с наслаждением..." [1.2.2]; "Передавали тоже..." [1.2.4]. Эти выражения вообще характерны для рассказов о загадочных героях и поразительных происшествиях: "С именем [генерала Ренненкампфа] связывалось множество невероятных слухов. Передавали про коллекцию золотых божков, вывезенных им из Китая... Про мильонные контрибуции, про крайнюю неразборчивость в средствах..." [Ю. Галич, Желтая опасность // Ю. Галич, Легкая кавалерия, 102]. "Слухи... поползли разом и вдруг... Передавалось на ухо и с оглядкою, что двое солдат угрожали жизни императора..." [Тынянов, Малолетный Витушищников].

Говорили, что графу было видение умершей матери. — Видение, или эпифания, дающая толчок к перемене жизни, — частый элемент рассказов данного типа. В легендах о святых герой слышит голоса: "Арсений был придворным... и однажды он услышал голос, говорящий ему: „Беги людей, и ты будешь спасен". Тогда он сделался монахом" [Saint Arsene, Abbe, в кн.: Voragine, La Legende dor ее, vol. II]. Видение собственных похорон является герою "Душ чистилища" П. Мериме, заставляя его уйти от мира. Призрак умершего компаньона приходит к Скруджу в диккенсовской "Рождественской песни". "...Это ему сон накануне приснился, чтоб он в монахи пошел, вот он отчего", — комментируют обращение Зосимы его товарищи по полку [Братья Карамазовы, ч. 2, кн. 6, II в].

У подъезда княгини Белорусско-Балтийской стояли вереницы карет. — Стечение клише и литературных реминисценций: (а) "кареты у подъезда": "Множество карет, дрожек и колясок стояло перед подъездом дома, в котором производилась аукционная продажа..." [Гоголь, Портрет]. "Кареты... влекомые четверками, неслись к рассвещенному подъезду..." [Бестужев-Марлинский, Испытание, гл. 3]. "С 11 часа вечера кареты одна за одной стали подъезжать к ярко освещенному подъезду" [Лермонтов, Княгиня Лиговская] и т. п.; (б) "вереницы карет": О балах, о пажах, вереницах карет... [А. Вертинский, Бал Господень (1917)]; (в) "визиты соболезнования": "Весь город посетил Варвару Петровну" по поводу болезни ее сына [Бесы, 1.2.3].

Ждали графа назад. — Ср. "Ждали графа" [Арап Петра Великого].

Говорили, что это временное помешательство... — Ср. слухи о сумасшествии Ставрогина [Бесы, 1.2.2].

Мало-помалу о нем забыли. — "Наш принц путешествовал три года с лишком, так что в городе почти о нем позабыли" [Бесы, 1.2.4].

Княгиня Балтийская познакомилась с итальянским певцом... — Ср. "Графиня? она, разумеется, сначала была очень огорчена твоим отъездом; потом, разумеется, мало-помалу утешилась и взяла себе нового любовника; знаешь кого? длинного маркиза К." [Арап Петра Великого]. "За это время он узнал... о выходе замуж Мэри" [Отец Сергий].

В обители граф Алексей Буланов, принявший имя Евпла, изнурял себя великими подвигами. Он действительно носил вериги, но ему показалось, что этого недостаточно для познания жизни. Тогда он изобрел для себя особую монашескую форму: клобук с отвесным козырьком, закрывающим лицо, и рясу, связывающую движения. — Изобретательность по части самоистязания типична для византийских житий, например: "Антоний... стал предаваться жизни аскета, оставаясь наедине с самим собою и изнуряя себя терпением... Работал не покладая рук..." "Носят они на себе вериги, ноша эта столь тяжела, что Кира, будучи телом послабее, сгибается до земли и не может выпрямиться. Верхнее платье их длинно, поэтому сзади оно волочится по земле... а спереди спускается до самого пояса, полностью покрывая лицо, шею, грудь и руки" [Афанасий Александрийский, Феодорит Киррский, в кн.: Памятники византийской литературы]. Параллели из новой литературы: "Он носил власяницу из конского волоса под своей грубой шерстяной одеждой... Не было такого послушания или эпитимьи, которых бы он не находил слишком легкими, и нередко настоятель монастыря бывал вынужден приказывать ему умерить умерщвление плоти" [Мериме, Души чистилища; курсив мой. — Ю. Щ.]; "Он сам увеличивал для себя, сколько было возможно, строгость монастырской жизни. Наконец уже и она становилась ему недостаточною и не довольно строгою... Таким образом долго, в продолжение нескольких лет, изнурял он свое тело..." [Гоголь, Портрет; курсив мой. — Ю. Щ.]; "Он сшил себе рубаху с железными колючками" [Флобер, Легенда о святом Юлиане Странноприимце].

С благословения игумена он стал носить эту форму. — Формула " с благословения..." типична для житий отшельников; ср. Гоголя: "Он удалился с благословения настоятеля в пустынь" [Портрет]. "Испросив благословения от своего старца, он стал удаляться в лес... Получив благословение у... иеромонаха Исайи, он окончательно удалился в „пу-стыньку“ и поселился в ней" [Ильин, Преподобный Серафим Саровский, 26, 31].

Но и этого показалось ему мало. Обуянный гордыней, он удалился в лесную землянку и стал жить в дубовом гробу. — "Он удалился.... в пустынь" [Портрет]. — Жизнь в гробу типична для ранних монахов и отшельников [см. Памятники византийской литературы]. В дубовом гробу-колоде, стоявшем в его келье, спал Серафим Саровский [В. Ильин, 57-58]. В гробу спит схимник у Гоголя [Страшная месть, гл. 15]. "Узкий ящик, короче его роста, служил ему постелью" [Души чистилища]. ...И показал мне гроб, в котором тридцать лет / Спит как мертвец он, саваном одет [А. Апухтин, Год в монастыре]. Впрочем, мотив гроба у Апухтина тут же снижается. Оказывается, что старец спит в нем только летом; / Теперь в гробу суровом этом / Хранятся овощи, картофель и грибы [ср. ЗТ 1//9]. Степан Касатский, оставив монастырь, уезжает в пустынь, поселяется в горной келье, где похоронен затворник Илларион. Религиозное чувство переплетается в нем с "чувством гордости и желанием первенства", и затворничество предпринято для того, "чтобы смирить гордыню" [Отец Сергий]. Герой цитированной поэмы Апухтина тоже одержим духом своеволья / И гордости, подобно сатане.

Подвиг схимника Евпла наполнил удивлением обитель. — Ср.: "Там строгостью жизни, неусыпным соблюдением всех монастырских правил он изумил всю братью" [Портрет]. "Добродетели отрока Смарагда наполняли благоуханием монастырь" [А. Франс, Святая Евфросиния, пер. Я. Лесюка, где замечателен точный синтаксический параллелизм с ДС].

Он ел только сухари, запас которых ему возобновляли раз в три месяца. — Пост, как и вериги, — непременный элемент житий: "Пропитание принимал он только от единственного друга: состояло оно из одного хлебца, коим он питался два дня...." [Памятники византийской литературы, 128]. У Гоголя: "Питался он одними кореньями" [Портрет].

Так прошло двадцать лет. Евпл считал свою жизнь мудрой, правильной и единственно верной. Жить ему стало необыкновенно легко, и мысли его были хрустальными... Однажды он с удивлением заметил... — Последовательность типа: (а) "Прошло столько-то лет"; (б) устойчивое, удовлетворенное состояние, в которое пришел герой в течение этих лет; (в) неожиданное событие, нарушающее ход жизни героя ("Однажды...") — иногда с пропуском какого-нибудь из трех звеньев — характерна для жизнеописаний, притом не обязательно монашеских. Ср.: "Так прошло много лет. Щетинин дожил до той неприятной эпохи, где человек замечает, что он начинает стареть... Однажды (это было летом) на маленькой даче... был шумный холостой обед" [гр. В. А. Соллогуб, Большой свет, гл. 3]. "Уже несколько лет прошло, как дон Хуан, иначе говоря, брат Амбросьо, обитал в монастыре, и жизнь его была непрерывным рядом подвигов благочестия и уничижения... муки его совести смягчились от чувства удовлетворения, которое давала ему совершившаяся в нем перемена... Однажды после полудня... брат Амбросьо работал в саду..." [Мериме, Души чистилища]. "Смарагд уже пять лет исполнял обязанности привратника, и вот однажды некий чужестранец постучался в ворота монастыря" [А. Франс, Святая Евфросиния]. "Так прожил Касатский в первом монастыре, куда поступил, семь лет... Все то, чему надо было учиться, все то, чего надо было достигнуть, — он достиг, и больше желать было нечего... Это было уже на второй год пребывания его в новом монастыре. И случилось это вот как..." [Отец Сергий]. "Так прошло девять лет в монастыре и тринадцать в уединении. Отец Сергий имел вид старца..." [там же].

На пятый день пришел неизвестный ему старик в лаптях и сказал, что монахов выселили большевики и устроили из обители совхоз... Схимник не понял старика. — Об отшельнике, не ведающем о событиях во внешнем мире, ср. у Филдинга [Том Джонс, VIII] и А. К. Толстого — сцена со схимником [Смерть Иоанна Грозного].

Старик крестьянин продолжал носить сухари. — Простолюдины, приносящие еду отшельнику, — нередкий мотив в житийной литературе. "Так долгое время жил Антоний отшельником, только два раза в год принимая хлебы через ограду" [Памятники византийской литературы, 42]. Провизия, приносимая крестьянами анахорету, оставляется у дверей или привязывается к длинной веревке [St. Benoit // Voragine, La Legende doree, vol. I; А. Франс, Тайс, кн. 3; Лесков, Скоморох Памфалон].

Так прошло еще несколько никем не потревоженных лет. Однажды только дверь землянки растворилась... — Ср. выше: "Так прошло двадцать лет".

Старец лежал в гробу, вытянув руки, и смотрел на пришельцев лучезарным взглядом. — Ср. в "Отце Сергии": "Он поднял на нее глаза, светившиеся тихим радостным светом". Какой-то радостью чудесной, неземною / Светился взор его [А. Апухтин, Год в монастыре].

...По углам его мрачной постели быстро перебегали вишневые клопы. — Борьба Евпла с клопами — пародия на рассказы об искушении святых отшельников полчищами бесов в форме отвратительных животных или насекомых, об их борьбе с наваждениями, феями и проч. "Однажды, когда он прятался в могиле, толпа демонов напала на него с такой силой, что приносивший ему пищу должен был вынести его полумертвого на своих плечах" [St. Antoine // Voragine, La Legende doree, vol. I]. "Пафнутий заметил в своей келье какое-то странное кишение... и понял, что это мириады крошечных шакалов" [А. Франс, Тайс, кн. 3]. Против надоедливых существ употребляется святая вода ("Святая вода и Евангелие от Иоанна обращают фей в бегство" [А. Франс, Амикус и Целестин]), которой в пародийной истории Евпла соответствуют керосин и "Клопин". В рассказе Н. С. Лескова новоначального монаха мучат и лишают сна клопы, что выясняется после долгих расследований и попыток лечения [Удивительный случай всеобщего недоумения, в сб.: Заметки неизвестного; за указание благодарим А. Жолковского]. К клопам как инструменту сокрушения старых архетипов соавторы вернулись в рассказе "Победитель", где клопы кусают и мучат фамильное привидение, вынуждая его к паническому бегству [Кр 23.1932 и Ильф, Петров, Необыкновенные истории...].

Схимник просил привезти ему из города порошок "Арагац" против клопов... продукты бр. Глик... под названием "Клопин". — О средствах против клопов см. ДС 4//8.

Клопы умирали, но не сдавались. — "La garde meurt mais ne se rend pas", знаменитая фраза, приписываемая наполеоновскому генералу Камбронну в связи с битвой при Ватерлоо [справку см. в: Ашукин, Ашукина, Крылатые слова, 138]. Цитируется Л. Толстым в рассказе "Набег".

Тогда он понял, что ошибся... Жить телом на земле, а душой на небесах оказалось невозможным. — Признание своей ошибки, извлечение из нее урока — типичный момент произведений о несостоявшихся подвижниках. Ср. в "Отце Сергии": "Так вот что значил мой сон... Я жил для людей под предлогом Бога... одно доброе дело, одна чашка воды, поданная без мысли о награде, дороже облагодетельствованных мною для людей" (т. е. напоказ), — и у А. Франса: "Я помышлял о Боге, о спасении души, о вечной жизни, словно все это имеет какую-то ценность для того, кто видел Тайс..." [Тайс, кн. 3].

Старец не оглядываясь пошел вперед. — "И он пошел... от деревни до деревни, сходясь и расходясь с странниками и странницами и прося Христа ради хлеба и ночлега" [Отец Сергий].

Сейчас он служит кучером конной базы Московского коммунального хозяйства. — Финал рассказа ДС о гусаре-схимнике — советская версия финала "Отца Сергия": "В Сибири он поселился на заимке у богатого мужика и теперь живет там. Он работает у хозяина в огороде, и учит детей, и ходит за больными". Как обычно, у соавторов совмещаются два разноплановых элемента, в данном случае мотив из повести Толстого и факт послереволюционной жизни — мимикрическое "опрощение" бывших аристократов и офицеров, меняющих личность и скрывающихся в "глубинке". Ср. сообщение Ю. Галича о полковнике Ильенко, который был заядлым дуэлянтом, "достойно участвовал в войне, в рядах своего полка заработал георгиевский крест, а в настоящее время, по слухам, проживает в советской России как обыкновенный крестьянин" [Ю. Галич, Великосветские дуэли // Ю. Галич, Легкая кавалерия, 90].

Этот финал судьбы гусара-схимника не идет только от Л. Н. Толстого, но отражает и мечты многих русских эмигрантов, которые иногда становились реальностью, но чаще оставались лишь фантазией, wishful thinking... Знаменитый князь Феликс Юсупов в разговоре с Александром Вертинским как-то сказал (около 1925 г.): "Я часто вижу во сне Россию. И вы знаете, милый, если бы можно было совсем тихо и незаметно пробраться туда и жить где-нибудь в деревне, никому неизвестным обыкновенным жителем. Какое это было бы счастье! Какая радость!" [Вертинский, Дорогой длинною..., 191].

Ср. тот же синтаксический оборот с "теперь" в заметке М. Гельцера выше. К этому типу относится и бывший камергер, ныне "простой мужик Митрич" в ЗТ 13.

12//12

Княгиня Белорусско-Балтийская. — Контаминация дворянской фамилии Белосельская-Белозерская с названием московского вокзала: нынешний Белорусский вокзал в эпоху ДС назывался Белорусско-Балтийским. Не исключена также ассоциация с известной до революции маркой автомобилей Русско-Балтийского завода — так называемой "Русско-Балтийской каретой". Ср.: "У подъезда княгини Белорусско-Балтийской стояли вереницы карет"; подобные соположения по смежности в скрытом источнике не чужды соавторам [ср. ДС25//Зо " набежавшем Персицком "; ЗТ 13//4о "фараонской бородке" Лоханкина].

По словам В. Катаева, шутка соавторов намекает на тогдашнюю жену М. Булгакова — Л. Е. Белозерскую [Алмазный мой венец].

12//13

Теперь я уже должен жениться, как честный человек. — Клише, нередкое в литературе в контексте, сходном с данным местом ДС. Ср. у Лермонтова: "Есть случаи, в которых благородный человек обязан жениться" [Княжна Мери, 15 июня]; у Толстого: "Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой" [Война и мир, II.5.15]; у Чехова: "Любовь налагает известные обязательства... и вы, как честный человек, должны понимать это"; "я, как честный человек, возьму на себя,.." и т. д. [От нечего делать].

12//14

В центре таких субтропиков давно уже нет, но на периферии, на местах — еще встречаются. — "На местах" — неологизм 20-х гг., находимый у Ленина: "Вся власть на местах должна перейти непосредственно к местным советам" [цит. по Селищеву, Язык революционной эпохи]. Новое словечко обыгрывалось в эстрадных шутках: "Ты, видать, не местный [т. е. не здешний], а с мест" [В. Типот, В столовой (1926), в кн.: Москва с точки зрения]. В журнале "Чудак" была рубрика с каламбурным названием "Крики с мест".

Примечания к комментариям

1 [к 12//1]. "Знойная женщина, мечта поэта", — отзывается Остап о вдове Грицацуевой в конце главы. К. В. Душенко (в личном письме) заметил, что здесь возможен отголосок еще одной песни Беранже в русском переводе, с припевом: Уж пожить умела я! / Где ты, юность знойная, / Ручка моя белая, / Ножка моя стройная? (пер. В. Курочкина).

2 [к 12//8]. Согласно И. Ильинскому, балиевский номер исполнялся "с просунутыми в декорации головами и руками, на которых были надеты сапоги и которые изображали ноги" (популярный в те годы прием "тантаморесок"). Аналогичный номер на слова "Так громче музыка..." был в репертуаре петербургского "Интимного театра", руководимого Б. Неволиным [Ардов, Разговорные жанры..., 99].

3 [к 12//11]. А. К. Булатович более всего известен своей деятельностью в Афонском монастыре, где он принял постриг и имя иеросхимонаха Антония. На Афоне он был связан с сектой "имя-божцев" (упоминаемой в стихах О. Мандельштама: И поныне на Афоне...).

 

13. Дышите глубже: вы взволнованы!

13//1

Грузовики Старкомхоза и Мельстроя развозили детей... Несовершеннолетнее воинство помахивало бумажными флажками и веселилось до упаду. — В начале главы описана первомайская демонстрация 20-х гг. в ее характерных моментах, включая и детей на грузовиках. М. Кольцов говорит о "среднестатистическом" советском ребенке, родившемся в год революции: "Он умело завязывает красный пионерский галстук, оглушает медной трубой, он катается Первого мая на грузовиках..." [Сановник с бородой, 1928]; окончание цитаты см. в ЗТ 6//1. Аналогичные детали дает Э. Э. Киш в своем репортаже о московском Первомае 1927 (тот самый день, что и в ДС13!): "Для них [детей] освобождаются все автомобили, грузовики, дрожки; эти средства транспортировки украшаются гирляндами и лентами; каждый из детей держит в руке флажок и может махать им и кричать вдоволь; этим машинам разрешено разъезжать везде, им дают дорогу даже колонны демонстрантов, не говоря уже о кордонах милиции" [Kisch, Zaren..., 151-152; совпадение с ДС выделено нами].

13//2

Чтобы скоротать время в заторе, качали старичков и активистов. — Обычай "качать", т. е. чествовать подбрасыванием в воздух, существовал в русском народе с давних времен. Он упоминается у Некрасова [Мороз, Красный нос, XIX] в связи с обрядом "отряхивания мака". Качание на качелях или на руках имеет архаичную магическую подоплеку [см. Фрезер, Золотая ветвь, вып. 2:131]; о другой магической церемонии в данной главе ДС см. ниже, в конце примечания 3. Качание встречается у Некрасова и в его более современной, уже внеобрядовой функции: крестьяне качают помещика [Кому на Руси жить хорошо: Последыш, гл. 3]. В. Набоков вспоминает, как "по старинному русскому обычаю, дюжие руки раскачивали и подкидывали [отца] несколько раз" [Другие берега, 1.5]. Из народа обычай перешел в "образованную" и чиновничью среду: у Гоголя игроки качают Глова; у Тэффи учителя провинциальной гимназии качают понравившегося оратора [Игроки, явл. 18; Тэффи, С незапамятных времен]1 . В советские годы качанье продолжало быть элементом массовой культуры: им чествуют партийных руководителей, перёдовиков производства, почетных гостей. "После пения „Интернационала".. . партийцы гурьбой двинулись к новому организатору с намерением качать его" [Семенов, Наталья Тарпова, кн. 1:197]. "Внезапно пионеры набрасываются на тов. Клемана, чья солидная комплекция их нимало не устрашает, несколько раз подкидывают его в воздух и ловят вытянутыми руками — видимо, это русский обычай чествовать народных героев" [Wullens, Paris, Moscou, Tiflis, 69]. Качанье — способ поздравлять с праздником, с успехом: "Рабочие фабрики Москвошвея, после митинга в честь занятия китайскими революционными войсками Шанхая, качают своего товарища по работе — китайца Сан-Чу-Фана" [обложка Ог 03.04.27].

Праздничная демонстрация 20-х гг. была во многом спонтанным действом, оставлявшим время для веселья и развлечений. Качанье во время заторов упоминается многими современниками: "Если случалась задержка, а случалась она часто, нынешнего жесткого порядка тогда еще не было, демонстранты танцевали на мостовой, пели „Кирпичики" или еще что-то про первого красного офицера" (т. е. "Мы красная кавалерия..."; о "Кирпичиках" см. ЗТ 9//2); "Когда движение останавливалось, в группах закипала чехарда, друг друга качали, боролись, хохотали..."; "Песни и подкидывание товарищей в воздух на вынужденных остановках шествия..."; "Вместе с другими студентами [Трубачевский, на демонстрации] качал военного инструктора" [Липкин, Квадрига, 89; Булгаков, Ноября 7-го дня (1923), в его кн.: Забытое; Герштейн, Новое о Мандельштаме, 16; Каверин, Исполнение желаний, 1.6.5]

13//3

Понесли чучело английского министра Чемберлена, которого рабочий с анатомической мускулатурой бил картонным молотом по цилиндру. Проехали на автомобиле три комсомольца во фраках и белых перчатках... — Васька! — кричали с тротуара. — Буржуй! Отдай подтяжки! — Пестрая площадная образность в виде масок, карикатур, гигантских буквализованных тропов и аллегорий была непременной частью манифестаций и праздничного убранства городов. 1-е мая и 7-е ноября были днями карнавальных действ, когда по городским улицам двигались конструктивистски оформленные конные повозки и грузовики с веселящимся народом, механизированные макеты и модели достижений (фабрика, изба-читальня, сберкасса), корабли ("большевистский" и "империалистический", ср. сон протопопа Аввакума), маяки (символ значения СССР для других народов), трехмерные диаграммы (например, успехов пробкового завода — из пробки), передвижные мастерские и выставки продукции (стенды с резиновыми изделиями фабрики "Треугольник" или с инструментами завода "Большевик"), увеличенные бытовые предметы (телефон, галоша, вилка, чайник), огромный золотой червонец, бутафорские паровозы (один из которых упомянут выше в настоящей главе) и настоящие танки. Такая же гиперболика пускалась в ход для пропаганды разнообразных "горячих" тем дня, для критики недостатков. Проезжали на высоких постаментах фигуры лодыря, "бюллетенщика", прогульщика; проезжал макет пивной, где два завсегдатая в кольце бутылок играли в карты. В Международный юношеский день (МЮД) 1928 г. комсомольцы провозили на грузовике через Красную площадь огромную водочную бутыль с надписью: "Ори во всю глотку — долой самогон и водку". Непременны были живые картины, обличающие жестокости империалистов в колониях (Англия — Китай, Индия, Египет); объемные карикатуры на недругов СССР (О. Чемберлен, Э. Примо де Ривера, Ю. Пилсудский, Цанков); большие весы, на которых социализм перевешивал капитализм; образы капстран, где Америка представлялась как большое судно, составленное из грузовиков, на коем ехали статуя Свободы и фигуры всевозможных "королей" (нефти, мяса и проч.), Италия — как свадебная процессия "короля фашистов" и папы, а Франция — как распутная девица с запавшим носом, заигрывающая с гигантским знаком доллара, и т. д.

С платформ и грузовиков разыгрывались — при активном участии зрителей — театрализованные сцены, в которых капиталистов и их приспешников можно было узнать по цилиндрам, перчаткам, фракам, белогвардейцев — по мундиру, эполетам, сабле, а попов — по рясам и кадилам, зачастую конфискованным у церкви. В заметках французской журналистки описываются ряженые в Москве в Международный юношеский день (МЮД) 1926:

"Грузовик полон молодежи. С одного борта — фигуры рабочих в кепках, крестьян в тулупах, солдаты, матрос. Но что это за маскарад напротив? Два-три „буржуя“ — вроде тех, которых мы только что видели дергающимися на нитках — в заломленных цилиндрах, расхристанных черных костюмах и затертых манишках. Какие страшные пьяные рожи, какие чудовищные отвислые губы! Один размахивает бутылкой шампанского, другой пошатывается, икает, третий совсем не держится на ногах. За ними — монах, царь в пурпуре и в картонной позолоченной короне, поп в коричневой рясе и в тиаре с черным крестом, генерал в треуголке с плюмажем, расфуфыренный, как попугай. Поп благословляет всех мановениями руки; генерал машет мамелюкской саблей; царь потрясает скипетром в одной руке, крестом и орденами — в другой. Резкий диалог, презрительные и угрожающие жесты рабочих и крестьян — и вот уже с попа сваливается тиара, с царя корона, генерал роняет саблю и все они валятся на мертвецки пьяных буржуев, под ноги торжествующему пролетариату. Мохнатый и рогатый дьявол простирает над их трупами свои нетопыриные крылья".

Из свидетельства Эгона Эрвина Киша видно, что плакаты и пантомимы тогдашних демонстраций в Москве не ограничивались лозунгами общедоступного характера, но отражали текущую международную хронику с газетной подробностью, с расчетом на политграмотность более высокого класса, кое-где даже с фразами на иностранных языках:

"Есть там и карикатуры против Фёлькербунда, фашизма и Второго Интернационала. На одном плакате представлен Муссолини в черной рубашке, он убивает Матеотти. Карикатура на Каутского, под которой написано: „Когда я умру, вся капиталистическая пресса скажет, что я был лучшим из социалистов". Толстая кукла с табличкой: „Когда меня рассердил римский папа, я на четверть часа стал революционером"; подпись — Фридрих Адлер. Чехословацкий министр иностранных дел Бенеш, недавно протестовавший против русско-германского соглашения, изображен как марионетка, нитки от которой держит Шнейдер-Крёзо. Макдональд с подвязкой, которую несут три человека; надпись: „Ноппу soit qui mal у pense"".

Еще один иностранный наблюдатель описывает живые картины в антирелигиозном шествии в Ростове: на грузовике восседает кардинал, который одной рукой благословляет распростертого у его ног рабочего, другой — передает капиталисту пару наручников, предназначенных для этого рабочего, принимая в награду мешок с золотом. На одной из праздничных октябрьских колесниц в Москве ехал земной шар, закованный в цепи, которые ребенок разбивал молотом.

Особенно популярным — по-видимому, не без магической подоплеки — было нанесение физического ущерба изображениям классовых и внешних врагов, например, избиение "буржуев" по голове молотом или гигантским кулаком (наиболее частая форма) или поджаривание "польского пана" на огромной сковороде, экспонируемой заводом кухонной утвари. В витринах московских магазинов в рождественские дни 1929 были установлены механизированные фигуры рабочих, спускающих с лестницы богов всех религий. В антипасхальных живых картинах 1930 римского папу ударом сапога прогоняли с престола. Обязательный момент всех празднеств — чудовищные фигуры противников Советской страны, "картонные Чан Кайши и Макдональды, вся сложная бутафория наших демонстраций". Одно из первых мест занимал здесь Остин Чемберлен с его характерным моноклем и ястребиным носом. На одной из фотографий мы видим над колоннами харьковских демонстрантов его объемно исполненную голову, пронзенную десятками стрел, на которых написано: "Коминтерн", "Пятилетка в четыре года", "Соцсоревнование", "Колхозы", "МТС", "Экономический кризис", " Капиталистическая безработица" и проч.

Имея возможность в ретроспективе сравнивать 20-е гг. со всеми последующими периодами "холодных войн", мы склонны не слишком верить в глубинный характер тогдашних антибуржуазных пантомим. Чисто карнавальный задор, стихия политического мифотворчества явно преобладали над сколько-нибудь реальной ксенофобией, грубостью и угрозой. Последние не вяжутся с тем духом веселой театральности, который царит в этих массовых политдействах. Резкость политических карикатур сдобрена артистизмом, циркачеством, в чем-то родственным эпатажным парадам футуристов и клоунаде немых комических фильмов. За балаганными шаржами политкарнавалов, за издевками речей и фельетонов угадывается нечто другое, а именно: ревнивый, но большой и здоровый интерес советских жителей к Западу, жадное любопытство к тамошним политическим лидерам, восхищение западным уровнем жизни и технологии, готовность учиться у Европы и Америки, взаимодействовать и двигаться с ними в единой культурной струе. Поколение тогдашних вождей было лично знакомо с Европой и исподволь внушало населению дух конструктивности и терпимости в отношениях с нею, резко отличный от параноидной ксенофобии позднейших поколений руководства. Думается, что Запад был тогда в целом гораздо более настороженно, отчужденно и враждебно настроен по отношению к СССР, чем наоборот; тайной тяги русских людей к капиталистической загранице не могли искоренить никакие догмы о мировой революции и классовой борьбе. Недаром каждый новый шаг по признанию Союза зарубежными государствами, по установлению отношений становился поводом для массовых демонстраций как еще один радостный триумф советской политики. Отсылая по долгу службы на свалку истории Гуверов, Сноуденов и других как рыцарей исторически обреченного дела, фельетонисты и обозреватели почти на том же дыхании не стесняются высказывать свое уважение к деловым и государственным качествам этих людей, к культуре, силе воли, личной колоритности многих из них. Начиная с середины 30-х гг. и до самого падения коммунизма публично высказывать такое "двоемыслие" стало уже невозможным.

Пантомима, близкая к изображенной в ДС, хотя и производимая над другим английским министром, засвидетельствована М. Булгаковым в 1923: "Медные трубы играли марши... Керзона несли на штыках, сзади бежал рабочий и бил его лопатой по голове. Голова в скомканном цилиндре металась беспомощно в разные стороны". (В "Повести временных лет" почти так же описывается расправа князя Владимира с языческими идолами: "Перуна... приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы... и приставил 12 мужей колотить его палками".)

Традиция живых картин и овеществленных аллегорий 20-х гг. сохраняет связь с дореволюционными народными празднествами и гуляньями, включавшими лубочный театр, "пословицы в лицах" и т. п. Преемственность была тем естественнее, что некоторым из профессиональных устроителей этих гуляний после Октября поручалась организация советских манифестаций и политпроцессий.

В разговорах комсомольцев — отзвуки "Двенадцати" Блока:

[Viollis, Seule en Russie, 34-35; Douillet, Moscou sans voile, 138; Istrati, Vers Г autre flamme, 100-102; Piccard, Lettres de Moscou, 82, 96; КП 20.1925; KH 34.1929; Glaeser, Weiskopf, La Russie au travail, 90; Tolstoy et al., Street art... Московский пролетарий, 22.09.28; Карнавал на снегу, КН 02.1928; С. Марголин, Карнавал в Москве 1 мая 1929; КН 27.1929; Булгаков, Бенефис лорда Керзона, Ранняя неизданная проза; Алексеев-Яковлев, Русские народные гулянья, 124,164, и др.]

13//4

Но от тайги до британских морей / Красная Армия всех сильней!.. — Широко популярная революционная песня (1920): Белая армия, черный барон / Снова готовят нам царский трон. /Но от тайги до британских морей / Красная Армия всех сильней. "Мальчишки высыпали на дорогу, маршировали: Красная Армия всех сильней!" [Добычин, Лидия, 1925]. Автор слов — Павел Григорьев (П. Горин), писавший впоследствии, среди прочего, конферансы для сатирического дуэта Ю. Тимошенко и Е. Березина. Композитор — Самуил Покрасс, брат советских Дм. и Дан. Покрасса, эмигрировавший в США и известный русской аудитории музыкой к фильму "Три мушкетера".

13//5

...Городская управа проект [трамвая] отвергла. — Городская управа — исполнительный орган городской думы; состояла из председателя — городского головы — и 2-6 членов.

Пуск трамвая на смену конке в крупных провинциальных городах носил в те ранние советские годы характер торжества, широко отражаемого печатью и кинофотохроникой. Всесоюзные железнодорожные магистрали, подобные Турксибу, открывались не каждый день, так что роль символа социалистической модернизации каждодневной жизни, наряду с фабрикой-кухней и другими новшествами [см., например, ЗТ 4//9], отводилась трамвайной линии. Движение по рельсам выступает на видном месте в обоих романах: старгородский трамвай в начале дилогии может рассматриваться как набросок и предвестие "литерного поезда" в ее конце. В ДС 13 это событие проходит в особенно мажорном и карнавализированном духе, так как совпадает с Первомаем (очередной пример того сгущения признаков эпохи, которое мы многократно отмечаем в ДС/ЗТ). Пуск трамвая в Старгороде — событие, которое для соавторов могло звучать ностальгически, вызывая воспоминания о ранних годах XX столетия (типичные, заметим, для всех без исключения советских писателей южной школы). В самом деле, набросок детских воспоминаний Е. Петрова в числе других знаменательных вех упоминает пуск первого трамвая в Одессе: "Детство. Цирк, чемпионаты борьбы. Мориц 2-й, циклодром, Уточкин, выставка с павильоном-самоваром фирмы Караван, Аида за кулисами, первый трамвай, первый аэроплан" [см.: Петров, Мой друг Ильф..., 2001: 236-237]. Эту коннотацию "начала новой эры" соавторы теперь переносят на романтизируемую ими начинающуюся советскую эпоху.

Вопрос огоньковской "Викторины": "5. В каком из городов СССР был раньше всех проложен трамвай?" Ответ: "В Киеве" [Ог 15.01.28].

13//6

...Известный всему городу фельетонист Принц Датский, писавший теперь под псевдонимом Маховик. — Оба псевдонима принадлежат к числу наиболее избитых штампов соответственно дореволюционной и советской журналистики. Фельетонисты и поэты-сатирики рубежа столетий любили выбирать в качестве noms de plume звучные иностранные и литературные имена: Дон-Аминадо, Калиостро, Роб Рой, Чайльд-Гарольд, Аббадона, Дон Валентинио, Дон-Лопец, Фарлаф, Ринальдо Ринальдини, Граф Бенгальский, Человек, который смеется, Атта Троль, Уэллер, Калиф на час и т. п. Был довольно обширен репертуар шекспировских псевдонимов, как Дух Банко, Иорик, Ариэль, Просперо, Жак-Меланхолик, Фальстаф, Ткач Основа, Мэтр Пук и т. п. Именами "Гамлет" и "Принц Гамлет" пользовались не менее пяти авторов [см. Масанов, Словарь псевдонимов]. Сотрудник газеты с псевдонимом "Принц Датский" упоминается в фельетоне Б. Левина "Пятна" [См 34.1928, сентябрь]

В советское время не меньшее распространение получили псевдонимы с производственной тематикой, среди них — названия машин, инструментов и их частей, например, Зубило (Ю. Олеша), Напильник (Л. Никулин), Товарищ Рашпиль (Б. Катаев) и др. Псевдонима "Маховик" нам найти не удалось, однако был киножурнал под таким названием, выпускавшийся Одесской студией в 1924-1926 [Советские художественные фильмы, т. 1]. В известном смысле Маховик — то же, что Принц Датский, и смена псевдонима означает, что люди мимикрируют, навешивая на себя новые ярлыки, но не меняясь по сути.

Ср. пародийные псевдонимы халтурных литераторов в других произведениях соавторов: Усышкин-Вагранка [Их бин с головы до ног], Форсунка, Винтик [Гибельное опровержение], Поршень [ЗТ 29].

13//7

Третья полоса газеты... стала дарить читателей солнечными и бодрыми заголовками очерков Маховика: "Как строим, как живем", "Гигант скоро заработает", "Скромный строитель" и далее, в том же духе. — Штампованный характер цитируемых заголовков был всем ясен: "Как любят писать в газетах, миллионы ржавеют" [Заколдованная дорога, Чу 04.1929] — ср. "15 000 рублей ржавеют" среди названий новой серии статей Маховика. По словам И. Кремлева, заголовки, приписанные Маховику, сочинялись в газете "Гудок" халтурными литераторами старшего поколения, теле называемыми спецами, "прикомандированными к наивным и честным профсоюзникам, выдвинутым на работу в газету". Среди этих лиц мемуарист называет одессита "М." и петербуржца "Д." Их деятельность отразилась и в образе Никифора Ляписа — автора стихов о Гавриле [Кремлев, В литературном строю, 197].

13//8

Треухов с дрожью разворачивал газету и, чувствуя отвращение к братьям-писателям, читал о своей особе бодрые строки... — Заезженная журналистами цитата из Некрасова: Братья-писатели! в нашей судьбе / Что-то лежит роковое... [В больнице].

13//9

"...Подымаюсь по стропилам. Ветер шумит в уши... / Вспоминаю: „На берегу пустыных волн стоял он, дум великих полн". / Подхожу. Ни единого ветерка. Стропила не шелохнутся... / Он пожимает мне руку... Позади меня гудят стропила..." — В статье Маховика в вульгаризованном виде отражены штампы "индустриально-космического" стиля начала 20-х гг., отклик на которые мы находим также в "Торжественном комплекте" Остапа Бендера [см. ЗТ 28//4]. Подъем к небу по строительным конструкциям воспевается в стихотворениях в прозе А. Гастева: "Я вырос еще... / Поднялся. / Выпираю плечами стропила, верхние балки, крышу... / Железное эхо покрыло мои слова, вся постройка дрожит нетерпением. / А я поднялся еще выше, я уже наравне с трубами..." [Мы растем из железа]. Упоминания о стропилах, равно как и о пении, гудении и гуле механических конструкций, постоянны у Гастева: "Мы — приверженцы стального гула... Наши волны дышат сожжением. / Но они же гудят и созданьем... / Загудим — и начнется" [Ноша]; "Железо — железо!.. Гудят лабиринты" [Ворота]; "Загудят, запоют заунывно по свету, тоскуют в ущельях холодные рельсы" [Рельсы]; "Стропила раздвинулись. / Железная арка поднялась еще выше и стала теснить небо" [Кран]; "Запели блоки... / — Стропила! / Колонны, рамы, трубы, эллинги" [Мост]; "На полюсе созданы стропила. Выше гор... / Сильнее... Сильней по стропилам... / Гудим враз на весь мир" [Чудеса работы. Цитаты из Гастева — по его кн.: Поэзия рабочего удара].

Треухов язвительно заметит Маховику, что "стропила гудят только тогда, когда постройка собирается развалиться". Халтурные произведения, в которых "гудят" самые неподходящие для этого предметы, неоднократно пародировались. В рассказе В. Катаева "Ниагаров-журналист" очерк на железнодорожную тему кончается словами: "Где-то далеко за водокачкой грустно гудел шлагбаум" [1924, Собр. соч., т. 2]. В романе И. Эренбурга "Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца" (1928) выведен квазипролетарский писатель Архип Стойкий, в чьем романе "Мыловаренный гуд" встречаются фразы вроде: "Мыло гудело, как железные пчелы... Гуди, мыло, гуди!" и т. п. [гл. 15]. Несообразные звуки, приписываемые промышленным объектам, высмеивались в обозрении "Рельсы свистят" (М. Левитин, театр "Кривое зеркало", 1927 [Уварова, 176]; название обозрения — аллюзия на известнейшую пьесу В. Киршона "Рельсы гудят", по которому был снят одноименный фильм в 1929).

На берегу пустынных волн... — из вступления к "Медному всаднику" Пушкина (слова относятся к Петру I).

13//10

"Наверху — он, этот невзрачный строитель нашей мощной трамвайной станции... Некрасивое лицо строителя, инженера Треухова оживляется... Кто может забыть этих кипений рабочей стройки, этой неказистой фигуры нашего строителя?" — Синтаксис в последней фразе отчетливо отдает одесской речью. Ср.: "Я прочел всего энциклопедического словаря" [Л. Славин, Интервенция]. "Устройте мне ремесленного экзамена, если не верите" [персонаж по фамилии Юдельсон; Н. Евреинов, Кухня смеха // Русский театр, пародия]. Мотькэ-Малхамовес считался за монарха / И любил родительного падежа [И. Сельвинский, Мотькэ-Малхамовес, 1923]. В сатириконовском "Почтовом ящике" цитируется полученный журналом рассказ: "Она смеялась только тогда, когда хотела показать своих, действительно чудных, зубов" — с редакторским замечанием: "Трудно писать рассказы русскому человеку" [НС 05.1915].

Что этим оборотом грешила и советская печать, особенно в "глубинке", подтверждает цитата из можайской газеты "Новый пахарь": "Селькоры стали забывать своего высокого назначения" [Смирнов-Кутачевский, Язык и стиль современной газеты]. У Ильфа и Петрова он встречается в пародиях на литераторов-приспособленцев, например: "Батрачка Ганна кует чего-то железного", "Пролетарии говорят чего-то идеологического" [Пташечка из Межрабпромфильма].

Бестактные замечания Маховика о невзрачной внешности его героя навеяны, по-видимому, Чеховым. В рассказе "Оратор" один из персонажей произносит надгробную речь, в которой, среди прочего, говорится: "Прокофий Осипыч!.. Твое лицо было некрасиво, даже безобразно, ты был угрюм и суров, но все мы знали, что под сею видимой оболочкой бьется честное, дружеское сердце!" Оратор ошибается: умершего звали по-другому, между тем как мнимо покойный стоит среди слушателей. После похорон он выговаривает оратору: "Нехорошо-с, молодой человек!.. И никто, вас, сударь, не просил распространяться про мое лицо. Некрасив, безобразен, так тому и быть, но зачем всенародно мою физиономию на вид выставлять? Обидно-с!" Заметим, что и Треухов делает выговор журналисту (см. следующее примечание).

13//11

Один раз Треухов не выдержал и написал тщательно продуманное язвительное опровержение. — Писатели и журналисты, осваивая в срочном порядке производственную тему, часто попадали впросак из-за отсутствия специальных знаний. Б. Пильняк, напрмер, опубликовал очерки о бумажном комбинате, вызвавшие критику инженера М. Воловика в популярной газете "Читатель и писатель", или "ЧИП" [14.1928]:

"Б. Пильняк, — пишет инженер, — зашел в „цех, где печи будут превращать медный колчедан в азотную кислоту и будут возникать иные кислоты". Но — в печах не медный, а серный колчедан, каковой не превращается ни в какие кислоты, а сжигается и превращается в огарки и сернистый газ. Далее, по Пильняку, „древесная масса, смешанная с азотной кислотой, придет в котлы, которые называются варочными". И не древесная масса, а дерево в виде щепы, и смешивается оно не раньше, а в самом котле, и не с азотной кислотой".

Критик П. Незнамов, сочувственно цитирующий письмо инженера, отмечает, что главная вина новоиспеченных производственных авторов — нежелание поступиться привычной литературной бутафорией, "стилизация живой действительности под роман" [НЛ 05.1928].

13//12

Новое здание депо обвивали хвойные дуги... — О хвойном оформлении въездов, арок и других сооружений см. ЗТ 1//10.

13//13

...Не сговариваясь, записали в свои записные книжки: "...Толпа обратилась в слух — ... "В день праздника улицы Старгорода стали как будто шире..." "Шумные аплодисменты, переходящие в овацию..." — Шутка по поводу синхронного писания штампами встречается у сатириконовцев: "И когда они [неоперившиеся провинциальные литераторы] придвигают к себе кусок белой, многострадальной бумаги, все вместе пишут тихо и примиренно: „Вечерело“" [С. Горный, Вечерело, Ст 15.1912].

К непременным репортажным штампам относится и фраза "...улицы стали как будто шире", и следующая за ней. Одинаковые записи, делаемые одновременно и независимо друг от друга многими корреспондентами, отражают засорение штампами журналистской и ораторской речи 20-х гг. Наиболее дальновидные современники видели в этом компрометацию революционных идеалов и опасность для всего дела строительства социализма. Как писал в 1929 г. известный лингвист Г. О. Винокур:

"Примеров таких истрепанных формул, выветрившаяся словесная оболочка которых лишает их всякой впечатляющей силы, можно привести сколько угодно... И правда ведь: мне по крайней мере достаточно увидеть статью, озаглавленную: „Больше внимания сельскому хозяйству" или „Больше внимания Красному флоту", чтоб ни за что не прочесть этой статьи. Мне достаточно увидеть напечатанное жирным шрифтом „Балканский костер грозит вспыхнуть", чтобы усомниться, в самом ли деле существует такой костер? Да, подлинно, существуют ли и Балканы?.. Невыносимы тысячекратно повторяемые „лицом к деревне", „даешь культкомиссию", „крепи красный флот", „режим экономии"... Все эти „да здравствует" и „долой", попеременно обращаемые к „передовому авангарду рабочего класса", „победе рабочих и крестьян", „международной солидарности" и, с другой стороны, к „взбесившимся империалистам", „акулам мирового капитала", „реформистским лакеям" и т. п., и т. п. стали в такой степени конвенциональными, что стилистически они звучат как печати и надписи секретаря, заверяющего копию с подлинником... Это своего рода обязательная формула вежливости, сходная с заключительным „Yours very truly" на английском деловом письме... Все почти материалы нашей фразеологии — это изношенные клише, стертые пятаки... За этим словесным обнищанием, за этим катастрофическим падением нашей лингвистической валюты кроется громадная социальная опасность. Нетрудно видеть, что [при инфляции языка] уродливым, ничего не значащим становится и наше мышление" [в его кн.: Культура языка, 152-158].

13//14

Гаврилин, сам не понимая почему, вдруг заговорил о международном положении. — Доклад о международном положении — обязательный зачин любых массовых мероприятий в 20-е гг.: вечеров, концертов, торжественных открытий чего-либо, киносеансов, автопробегов и т. п. Как правило, в докладе рассматривались последние мировые события под углом зрения классовых боев и подчеркивалась необходимость крепить экономическую и оборонную мощь СССР. Последняя тема с особой силой пропагандировалась в 1927, когда страна жила апокалиптическим ожиданием новой войны.

Интерес к международным делам в 20-е гг. был большим, и обсуждали их, хоть с неизбежной тенденциозностью, но и со знанием дела, без снижения до примитивных формул и грубой агитки. Достаточно полистать тогдашние популярные журналы — "Красную ниву", "Красную панораму", "Огонек", чтобы убедиться в профессионализме и информативности большинства политических обзоров, соперничающих по занимательности с отделами шахмат, театра или науки. В то же время участие в политпропаганде навязывалось и простым гражданам, порождая мощную стихию невежественного разглагольствования на политические темы. Именно это массовое измерение агитпропа (и в особенности пресловутые доклады о международном положении) навлекало на себя наибольшее число насмешек и пародий.

В прессе критиковалось засилье маловразумительных докладов. "Только и слышны выкрики докладчиков: либералы, консерваторы, соглашатели, Керзоны, Ллойд Джорджи. Ну что тут поймет беспартийный рабочий или крестьянин? Тут и партийные-то многие не понимают, в чем дело" [Пр 1924; цит. по кн.: Селищев, Язык революционной эпохи].

В литературе 20-х гг. ритуал доклада о "международном" становится частой мишенью сатиры. Подчеркиваются несоответствие доклада целям собрания, его непонятность, длиннота и усыпляющее действие, невежество и косноязычие докладчика. Типичный сюжет рассказов и фельетонов: простому человеку, пришедшему искать помощи по практическому вопросу, до умопомрачения толкуют о финансовом крахе Франции, Базельской резолюции, Макдональде и других малопонятных вещах. В фельетоне М. Булгакова фигурирует программа "музыкально-вокального общего собрания": "1. Доклад о международном положении. 2. Вальс из "Фауста". 3. Водевиль... 5. Отчет о деятельности бывшего месткома" и т. п. [Музыкально-вокальная катастрофа (1926), Ранняя несобранная проза]. Другой доклад приводится in extenso:

"...[Докладчик] подъезжал на курьерских к концу международного положения. — Итак, дорогие товарищи, я резюмирую! Интернациональный капитализм в конце концов и в общем и целом довел свои страны до полной прострации. У акул мирового капитализма одно соображение, как бы изолировать Советскую страну и обрушиться на нее с интервенцией! Они использовывают все возможности, вплоть до того, что прибегают к диффамации, то есть сочиняют письма, якобы написанные тов. Зиновьевым! Это, товарищи, с точки зрения пролетариата, — моральное разложение буржуазии и ее паразитов и камер-лакеев из Второго Интернационала. — Оратор выпил пол стакана воды и загремел, как труба: — Удастся ли это им, товарищи? Совершенно наоборот! Это им не удастся! Капиталистическая вандея, окруженная со всех сторон волнами пока еще аморфного пролетариата, задыхается в собственном соку, и перед капиталистами нет другого исхода, как признать Советский Союз, аккредитовав при нем своих полномочных послов!!" [Они хочуть свою образованность показать (1926), там же].

Ефим Зозуля с удовлетворением отмечает реализм иных докладчиков: "Сколько вечеринок бывает у нас в разных клубах, в учреждениях — по поводу разных праздников, годовщин, а то и просто так. Чем не интересно? На вечеринке всегда бывает доклад, очень короткий, — докладчики пошли умные, сами понимают, что долго размусоливать нечего. Потом идет концерт" [Интересная девушка, 1927, в его кн.: Я дома]. Напротив, соавторы в рассказе "Их бин с головы до ног" заостряют тему докладомании до карикатурности. Репертком, редактируя номер дрессированной собаки, навязывает ей доклад: "Шпрехшталмейстер объявляет выход говорящей собаки. Выносят маленький стол, покрытый сукном. Появляется Брунгильда... и читает небольшой, двенадцать страниц на машинке, творческий документ..." [Ильф, Петров, Необыкновенные истории..., 226].

Привычка ораторов к политическим зачинам изображается сатириками как непреодолимая сила. Комсомолец начинает речь о ремонте мостов с "кабинета Тардье"; его дергают за рукав: "С ума ты сошел! Почему про международное? Давай сразу про мост!"; он отбивается: "Я не могу без международного. Не выходит..."[Ильф, Петров, Однажды летом, в их кн.: Необыкновенные истории..., 363]. Как некий неконтролируемый глубинный позыв предстает "международное" и в ДС: "Гаврилин, сам не понимая почему, вдруг заговорил..." Так же трактуется оно в фельетоне А. Долева "Помешательство Сюськова":

".. .Выходит [председатель завкома] Сюськов и сразу начинает о текущем моменте запузыривать:

— Товарищи, теперь, когда международные хищники мирового капитализма берут за горло трудящихся Китая и других окрестностей, а также угрожают нам германским пактом, я должен...

— К делу!.. — закричали ребята. — Об этом в газете прочитаем. А ты о прозодежде доложи. Скоро ли выдадут?

— О прозодежде? — замялся Сюськов. — Что ж, можно и об этом, раз такая ваша рабочая воля. — И начал еще горячей: — Вопрос о прозодежде в наши дни, когда хищники мирового фашизма собираются затеять новую бойню и напасть на наши границы...

— Не уклоняйся! Скажи лучше, почему культработа хромает? — спросил громко Сенька Яровой.

— Культработа? — удивился Сюськов. — Хромает? Очень просто. В то время, когда проклятые хищники мирового фашизма строят в Германии пакты и прочие факты, когда среди арабского населения в Марокке нет ликбезов и...

Опять зашумело собрание:

— Довольно по текущему! Даешь о задержке зарплаты!

Откашлялся Сюськов для большей звучности и подхватил:

— Вы правы, товарищи! Вопрос о зарплате особенно важен теперь, когда мировые хищники хищно смотрят на международную ситуацию фашистского режима...

Разъярились тут наши парни. Ванька Шагалов даже матом пустил.

— Перейдешь ты, — говорит, — к заводским делам или нет, статуй испанский? Говори про наш конфликт с дирекцией!

— Хорошо, хорошо, товарищи! — заторопился Сюськов. — Этот мелкий конфликт будет скоро улажен, потому что ссориться нам теперь, когда мировые хищники готовы броситься с международным фашизмом во главе и готовят ситуацию, которая...

Долго говорил парень. До тех пор, пока из месткома не выперли. Теперь его хотят на зимний курорт отправить, чтобы вылечился от международного положения" [Сатирический чтец-декламатор].

У М. Зощенко заводской сторож, взявшись рассказать односельчанам об авиации, забирается в дебри политики:

"— Так вот, этого... сказал Косоносов, — авияция, товарищи крестьяне... Как вы есть народ, конечно, темный, то, этого, про политику скажу... Тут, скажем, Германия, а тут Керзон. Тут Россия, а тут... вообще... — Это ты про что, малый? — не поняли мужички. — Про что? — обиделся Косоносов. — Про авиацию я. Развивается этого, авияция. Тут Россия, а тут Китай. — Не задерживай! — крикнул кто-то сзади" [Агитатор].

В рассказе В. Федоровича ситуация напоминает о чеховском "Злоумышленнике". Мужика общественно судят за якобы дурное обращение с коровой, в связи с чем обвинитель пускается в непонятные речи "о заграничных правителях... Никак не мог Есин разобрать, заклепают ли его с этим самым Чемберленом, с разными французскими и „мериканскими“ господами или выйдет ему облегчение за Пеструху [т. е. за хорошее, вопреки обвинению, обращение с нею...]" [Ог 01.07.28]. Комичен фельетон, где на доклад о "международном" забредает мужик, пришедший в сельсовет искать "коровьего доктора" [Р. Волженин, Насущный доклад, См 01.1926].

В том же духе — как некий неконтролируемый, идущий из глубин позыв — представлена тема "международного" и в ДС ("Гаврилин, сам не понимая почему, вдруг заговорил...").

Подобно многим советским элементам в ДС/ЗТ, мотив неуместного доклада имеет дореволюционный субстрат, в частности, сатириконовский. У Тэффи председатель городской управы, открывая здание гимназии, ударяется в обзор истории России от языческих времен и не успевает сказать о гимназии [С незапамятных времен]. Вероятное подражание Тэффи — рассказ В. Катаева "История заела" (1926), где отчет председателя кассы сводится на нет экскурсом о страхкассах в Вавилоне, Греции, Риме и т. п.

Мотив речи с неоправданными отступлениями в мировую историю, с призыванием громких имен, представлен в классике. Ср. у Марциала: Все-то дело мое в трех козах... / Ты ж о битвах при Каннах, Митридате, / О жестоком пунийцев вероломстве /И о Муциях, Мариях и Суллах /Во весь голос кричишь,рукой махая [VIЛ 9, пер. Ф. Петровского].

13//15

После Чемберлена, которому Гаврилин уделил полчаса... — Остин Чемберлен (1863-1937) — британский министр иностранных дел в 1924-1929, разорвавший в мае 1927 отношения с СССР. Подобно Дж. Керзону, Чемберлен в советской мифологии превратился в демона, персонифицирующего враждебное окружение. "ЧЕМБЕРЛЕН — дежурное блюдо сатирической кухни. Стародавний кормилец карикатуристов. Легко изобразим, так как состоит всего-навсего из трех элементов: цилиндра, монокля и коварной интриги" [из словарика в См 37.1928]. Его злобная физиономия с непременным моноклем смотрит с тысяч карикатур, плакатов, агитационных кукол. Портрет Чёмберлена служит первым упражнением на курсах начинающих карикатуристов [очерк Б. Ефимова, Ог 21.08.27]. "Чучело Остина Чемберлена, — свидетельствует американский специалист, бывший в СССР летом 1927, — можно видеть везде, даже в тирах, где целятся в его монокль" [Noe, Golden Days..., 120]. Лицо его — по известному методу портретов художника Арчимбольдо, составленных из овощей, — изображают сложенным из пушек, крейсеров, самолетов, танков, колючей проволоки [Чемберлен как он есть, КН 25.1927]. Материалом для шуток и каламбуров, часто натянутых, служили его имя и атрибуты: "На монокле далеко не уедешь" [Г. Рыклин, КН 22.1927]. "Лучше Берлин, чем Чемберлен" [Советские лозунги; London, Elle a dix ans..., 216].

Был фонд "Наш ответ Чемберлену" для постройки самолетов [КП 13.1928]. "Товарищи! Голосуйте еще дружнее на зло Чемберлена" (sic) — призывали плакаты в дни выборов в Моссовет [КН 12.1927]. Обычай притягивать за уши Чемберлена к любой теме и трактовать любой успех СССР на домашней или мировой арене как "ответ Чемберлену" породил, в свою очередь, обильную индустрию шуточных и пародийных применений. "На зло Чемберленам мы будем разводить самые лучшие английские породы свиней". "Вы действуете на руку Чемберленам и Баранову" (фамилия местного кулака) [Б. Левин, Свинья, Ог 20.08.30; Б. Левин, Одна радость // Б. Левин, Голубые конверты]. Как непременная часть массовых действ и праздников, "античемберленство" имело веселый карнавальный характер; ср., например, транспарант на книжной ярмарке: "Трудовой народ, взявшись за книжицу, всем Чемберленам пропишет ижицу" [М. Кольцов, Листы и листья // М. Кольцов, Конец, конец скуке мира]. В стихотворении М. Исаковского "Ответ" (1927) отражена известность Чемберлена в деревне, где ..мужики спешат наперебой / Хоть чем-нибудь ответить Чемберлену... // Один везет до срока сдать налог, / "Чтоб Чемберлену не было обидно"... // И даже школьники, играя в городки, / Кричат: "А ну! Ответь-ка Чемберлену!"

Имя британского противника до предела затерто и заезжено сотнями ораторов и передовиков. "Вследствие многочисленных речей о международном положении популярным стало имя Чемберлена", — замечает А. М. Селищев, цитируя "Правду" за 1926: "В переносном смысле у нас Чемберленом стали крестить все, имеющее касательство к иностранной жизни. Иные докладчики о „международном положении" набили такую оскомину, от которой и лечиться-то неизвестно чем. Как неизбежная месть за это изобилие, звучит пренебрежительный окрик: — Ну, это Чемберлен. Это надоело!" Селищев отмечает новый глагол "чемберленить", цитируя "Правду": "Они уже нам головы прочемберленили, а о посевной кампании ни слова" [Язык революционной эпохи, 191]. "Каждый день Чемберлен в газете и каждый день битки на обед — от этого уже тошнит самого привыкшего рабочего" [М. Кольцов, Битки с макаронами // М. Кольцов, Конец, конец скуке мира]. Мать пугает младенца: "Усни, деточка, усни! Не то я Чемберлена позову!" [карикатура в См 32.1927].

Имя Чемберлена стало бранной кличкой, как, например, в словах железнодорожника, записанных В. Инбер в октябре 1930: "Я одному так и сказал: ты не заведующий, а Чемберлен", или в разговорах комсомольцев в 1925: " — Чего ты орешь, Ванька? — спрашиваю. — Дай вообще ты в последнее время держишь себя форменным Чемберленом" [Инбер, За много лет, 306; Огнев, Исход Никпетожа, 32]. Универсальность "Чемберлена" как средства поношения и уязвления отражена в фельетоне "Караул! Спасите!":

Помимо имени Чемберлена, употреблялись в бранном смысле и всякие другие негативно окрашенные термины из политики, порой вытесняя вековые русские ругательства (см. ЗТ 9//8, ЗТ12//8 с замечательной цитатой из В. Ардова).

Отметим, что мифический персонаж по имени "Чемберлен" был известен русской публике задолго до революции. Отец "антисоветского" министра Джозеф Чемберлен, один из строителей Британской империи, часто упоминался в русской печати (ср., например, моду на костюмы а lа "Джое Чемберлен" в Ст 46.1912). По ряду причин, в том числе в связи с англо-бурской войной, его образ был непопулярен уже тогда: "Кухарка Акулина читала в „Листке" про буров и ругательски ругала Чемберлена" [Дорошевич, История одного борова, Собр. соч., т. 2]. Имя отца, как впоследствии и сына, стало нарицательным — Чемберленом называли человека хитрого, склонного к интригам [см.: А. Толстой, Егор Абозов, 517].

Другие штрихи к "чемберленомахии" см. в примечании 3 выше и в ДС 5//17; ЗТ 8//36.

13//16

Стали искать Треухова, но не нашли. — Можно предположить отголосок знаменитой автобиографической заметки Пушкина об экзамене в Царскосельском лицее, где юный поэт в присутствии Г. Р. Державина читал свои "Воспоминания в Царском Селе". "Меня искали, но не нашли..." — так вспоминает Пушкин триумфальную реакцию публики на его чтение [Поли. собр. соч., т. 12:158]. Эти "крылатые слова" Пушкина часто цитировались ("Искали гейшу, но уже не нашли" [Сологуб, Мелкий бес, гл. 30], "Искали вас, но не нашли" [Кольцов, Пустите в чайную, Избр. произведения, т. 1] или данное место о Треухове).

Отмеченность данной фразы как некоёго стереотипа прослеживается и на более широком материале, с евангельскими, в конечном счете, коннотациями. Она часто встречается в древнерусской литературе: "...взыскан же бысть таковый — не обрЬтен", "Ис-каше же его и не обрЬтоша..."[Киево-Печерский патерик (О преподобном Моисее Угрине. Слово 30; Сказание об Евстафии Плакиде" (XII в.)].

13//17

[Треухову] вспомнилась речь французского коммуниста... [который]говорил о буржуазной прессе. "Эти акробаты пера, — восклицал он, — эти виртуозы фарса, эти шакалы ротационных машин....... [Ниже подвыпивший Треухов кричит]: — Эти акробаты фарса, эти гиены пера! Эти виртуозы ротационных машин! — "Ругательная" разновидность формул типа "работник иглы" (Гейне о портном), "работник метлы", "пролетарий умственного труда" (в ДС 6, Бендер о дворнике). В 70-80-е гг. XIX в. получила хождение фраза "разбойники пера, мошенники печати", введенная Б. М. Маркевичем по адресу леворадикальных журналистов; "бандитами пера" назвал их позже М. Н. Катков. Ругань Маркевича цитируется Чеховым в письме к брату: "Разбойник пера и мошенник печати!" (24 октября 1887). Левые журналисты, в свою очередь, переадресовали эти ярлыки своим критикам: "шпионы пера, доносчики печати" и т. п. В фельетонах В. В. Воровского [в газете "Одесское обозрение", 20.09.08] встречаются клички "бездарности пера", "проходимцы кисти". "Эти выражения перешли и в советскую печать" [Ашукин, Ашукина, Крылатые слова, 539-540]. "Куда идете, гангстеры пера?" — фраза, припомненная Л. Никулиным в воспоминаниях о гудковской среде [год примерно 1925; Воспоминания о Ю. Олеше, 66].

Подобного типа ругательства употреблялись и вне журналистской темы: "бандит зубного дела!" [о дантисте; Тэффи, Человекообразные], "бандиты двуспальной кровати" [клопы, Бе 1928] и т. д. См. ДС 6//7.

13//18

Спланировав в последний раз, Полесов заметил, что его держит за ногу и смеется гадким смехом не кто иной, как бывший предводитель Ипполит Матвеевич Воробьянинов. — Зачем было Воробьянинову ввязываться в советский ритуал качанья? Возможно, что для соавторов это способ объединить И. М. в одну сценку с Полесовым — проявление "сказочно-мифологической" тесноты, замкнутости мира, ради которой они кое-где жертвуют правдоподобием (см. Введение, раздел 5). Мало того, что Воробьянинов присутствует при пуске трамвая — он еще и участвует в качаньи, а в число качаемых им попадает Полесов! По тому же принципу в пятигорской главе концессионеры случайно встречаются с Альхеном, супругами Щукиными и Изнуренковым, причем последний даже дает своему бывшему мучителю Воробьянинову три рубля [см. ДС 23 и ДС 36].

13//19

...Подкатил фордовский полугрузовичок с кинохроникерами. Первым из машины ловко выпрыгнул мужчина в двенадцатиугольных роговых очках и элегантном кожаном армяке без рукавов... Второй мужчина тащил киноаппарат, путаясь в длинном шарфе того стиля, который Остап Бендер обычно называл "шик-модерн". — Соавторы следуют наметившемуся к этому времени шаржу-стереотипу кинематографиста — нагловатого молодого человека, одетого с ног до головы по западной моде (непременно в особых очках), охотящегося в автомобиле за объектами съемки и типажами для фильмов, выглядящего экстравагантно на фоне скромно одетой советской толпы, в которую он бесцеремонно врезается. Вот некоторые параллели (выделяем лишь черты, буквально совпадающие с ДС):

"Подкатил к ночлежному дому несколько расхлябанный автомобиль и выскочил из него бритый молодой человек с проворными глазами за круглыми очками и гладко, на пробор, причесанной головой, впрочем, прикрытой наимоднейшей кепкой. На плечах сего юноши, живописно задрапированных длинным шарфом, каким-то жидким колоколом болталось широченное пальто, из-под него торчали тоненькие ножки в коротеньких штанишках и в нелепых, вроде как бы плоскодонных, остроносых башмаках" [Антон Амнуэль, Киноудача, КП 06.1928]. — "Советские джентльмены в восьмиугольных и надменных роговых очках, в лиловых клетчатых пальто, джентльмены, похожие на иностранцев-туристов" [С. Гехт, Путь в Дамаск (очерк о кинофабрике), Ог 08.07.28].

Многоугольные или (под Гарольда Ллойда) круглые очки — в эти годы признак не только кинодеятеля, но и вообще мобильного, нацеленного на успех и шик молодого человека. В романе В. Каверина "Скандалист" (1928) начинающий карьерист от книгоиздательства Кекчеев имеет лицо "расплывчатое, но выразительное, затушеванное очками — тяжелыми, шестигранными, роговыми" [1.4].

13//20

Вы, Ипполит Матвеевич, не думайте ничего такого... Вы, Ипполит Матвеевич, ни о чем не волнуйтесь! Все будет совершенно тайно. — Поведение Полесова здесь и далее [ДС 19; ДС 27] в чем-то напоминает фанатическую преданность делу и манеру говорить конспиративными полунамеками, свойственные юному поручику Эркелю из "Бесов" Достоевского. Ср.: "Я пойму, Петр Степанович, я все пойму... Разве я не понимаю, что вы делаете только необходимое для общего дела..." [III.7.3]. Полесов ведет себя также отчасти в духе Чипулина из рассказа А. Аверченко "Дьявольские козни" — сверхуслужливого юноши, навязывающего знакомым щекотливые услуги вместе с заверениями в конфиденциальности ("Не беспокойтесь! Чипулины не говорят" и т. п.).

Примечания к комментариям

1 [к 13//2]. Неясно, почему Л. Успенский пишет: "„Качать" тогда [в 1910] не было принято, а то бы плохо ему [авиатору Латаму] пришлось; но вот „нести на руках" — это полагалось" [Записки старого петербуржца, 144].

2 [к 13//15]. Внедрение политических кличек и ярлыков в быт, клеймение ими по самым тривиальным поводам кажется специфически советским явлением. Однако сатирики отметили его уже в античности — например, в "Осах" Аристофана [488-502, пер. Н. Корнилова под ред. В. Ярхо]:

 

14. "Союз меча и орала"

14//1

Заглавие. — "Меч и орало" — из Библии [Исайя, 2.4]. Эпизод связан с "Бесами" Достоевского [см. ниже, примечания 9, 10, 12, 18].

14//2

Когда женщина стареет, с ней могут произойти многие неприятности... но голос у нее не изменится [весь абзац]. — Пассаж выдержан в духе отступлений классического романа; ср. хотя бы у Бальзака сравнение чар девушки и зрелой женщины или лица женщины в молодом и пожилом возрасте [Тридцатилетняя женщина, гл. 3 и 6].

14//3

Голос его любовницы был тот же, что и в девяносто девятом году, перед открытием парижской выставки. — Мотив сентиментальных воспоминаний "бывших" о поездках за границу встречается и у других советских авторов: в "Собачьем сердце" М. Булгакова, где пациент профессора Преображенского упоминает о своих амурных похождениях "в 1899-м году в Париже на рю де ла Пэ" (гл. 2; пациент имеет и другие сходства с Воробьяниновым, см. ДС 7//1); в рассказе Н. Москвина "Встреча желаний" [см. ДС 18//8] и др.

14//4

...Остап... стал развивать перед... [Полесовым] фантасмагорические идеи, клонящиеся к спасению родины. — Оборот официозного стиля, находимый уже в XVIII в., обычно в применении к деяниям с серьезными последствиями: "В С.-Петербурге многие молодые люди... затевают дела самые беззаконные, клонящиеся к потрясению благосостояния общества" [из официозного доноса; Винский, Мое время, 82]; "Ряд действий арестованного, клонящихся к подготовке злодейского покушения" [из полицейского рапорта; Л. Гроссман, Бархатный диктатор, гл. 8]. У Ильфа и Петрова в другом месте: "Посыпались проекты, клонящиеся к спасению города от потопа" [из рассказов о Колоколамске; Необыкновенные истории..., 49].

14//5

— Вы, надеюсь, кирилловец? — Кирилловцы — монархисты, признававшие "блюстителем российского престола" великого князя Кирилла Владимировича (1876-1938). Его планы возвращения в Россию сатирически освещались советской прессой; ср., например, фельетон М. Булгакова "Арифметика" (1923) или стихи Демьяна Бедного с рисунками Б. Ефимова "Три чучела" (1927), где он характеризуется как картежный плут и пьяница [Булгаков, Забытое; Д. Бедный, Собр. соч., т. VI; Из 12.03.27]. Вопрос Бендера объясняется тем, что часть эмиграции поддерживала другого кандидата на престол — великого князя Николая Николаевича (1856-1929) — "николаевцы"; между двумя лагерями шла ожесточенная борьба. Частой темой насмешек в советской прессе было формирование обоими претендентами правительств в изгнании, распределение министерских и губернаторских постов, словом, как раз то, чем займутся члены "Союза меча и орала" в ДС 19. [См. фельетоны: А. Аркадский, Вокруг "обожаемого", Ог 29.07.28; М. Людвигов, Рюсски мюжик, Бе 50.1925; Цари парижские, Бе 11.1926, и др.].

14//6

Великий комбинатор чувствовал вдохновение, упоительное состояние перед вышесредним шантажом. — "Но уже импровизатор чувствовал приближение Бога..." [Пушкин, Египетские ночи; параллель замечена А. Вентцелем, см. его Комм, к Комм., 64-65].

14//7 — Мадам... мы счастливы видеть в вашем лице... [и ниже: ] связаться с лучшими людьми города... — Эту риторику Остап черпает из монархических контекстов. Ср. тронную речь Николая II при открытии первой Государственной Думы: "Я приветствую в лице вашем тех лучших людей, которые..." [Ни 18.1906].

14//8

Изо всех пышных оборотов царского режима вертелось в голове только какое-то "милостиво повелеть соизволил". — Один из многих примеров распыления, разлетания по разным углам новой действительности различных частиц дореволюционных престижных комплексов. Формула, применявшаяся в царских указах и распоряжениях. Ср.: "Государь Император повелеть мне соизволил обратиться к правительствам государств..."[П. Барк, Глава из воспоминаний, 20]. "Государь Император высочайше повелеть соизволил перевести армию и флот на военное положение" [Солженицын, Август Четырнадцатого, гл. 7].

14//9

— Наших в городе много? — спросил Остап напрямик. — Перекличка с "Бесами" Достоевского [II.7: У наших]; "наши" часто поминаются и в "Нови" Тургенева.

14//10

Вам придется побыть часок гигантом мысли и особой, приближенной к императору... Вы должны молчать. Иногда, для важности, надувайте щеки. — Ср. наставления Верховенского Став-рогину: "Вы — член-учредитель из-за границы, которому известны важнейшие тайны, — вот ваша роль... Сочините-ка вашу физиономию, Ставрогин; я всегда сочиняю, когда к ним вхожу. Побольше мрачности, и только, больше ничего не надо; очень нехитрая вещь" [Бесы, II.6.7]. Некоторые инструкции, однако, противоположны: Верховенский просит Ставрогина говорить, тогда как Бендер предписывает Воробьянинову молчать.

Сходные наставления дает своему ученику Хулио Хуренито в одноименном романе И. Эренбурга перед аудиенцией у министра: "Видишь ли, я теперь полномочный представитель Лабарданской республики, а ты мой секретарь... Если ты не можешь вообще перестать переживать, то, во всяком случае, молчи. Говорить буду я, а если тебя просят — отвечай что-нибудь невинное, например, „мерси"" [гл. 14].

Эпизод, в чем-то подобный афере с "Союзом меча и орала", есть также в "Жизнеописании С. А. Лососинова" С. Заяицкого (1926): пройдоха Соврищев проводит своего приятеля Лососинова в Москве на конспиративное собрание противников октябрьского переворота, а чтобы тот не запомнил адреса, надевает ему темные очки: "Изображай слепого ". " Я действую по инструкции целой организации ", — заявляет Соврищев [ч. 3, гл. 2].

В приключенческом романе Джека Лондона "Сердца трех" (русский перевод 1924) герои, попав в плен к горному племени Центральной Америки, заставляют наименее симпатичного из своей группы (шпиона и интригана Торреса) выдавать себя за легендарного предка племени, якобы вернувшегося на землю с Солнца. Их подсказки нерасторопному самозванцу напоминают о натаскивании Воробьянинова Остапом: "Держитесь высокомерно, как настоящий испанец! Ведь вы же... сотни лет назад жили в этой самой долине, вместе с предками вот этих выродков..." и т. п. Когда Торресу неожиданно удается произнести эффектную фразу в нужном духе, спутники его хвалят: "— Браво! — одобрительно шепнула Леонсия". Сходную ситуацию и диалог мы находим в конце романа (ДС 39//10). Бендер в Тифлисе запугивает и морочит Кислярского, побуждая его раскошелиться ради спасения "гиганта мысли" (Воробьянинова). Кислярский упирается, но обычно туповатый Ипполит Матвеевич неожиданно находит нужные слова: "— Я думаю, — сказал Ипполит Матвеевич, — что торг здесь неуместен! Он сейчас же получил пинок в ляжку, что означало: „Браво, Киса, браво, что значит школа!""

14//11

— Вы в каком полку служили? — Традиционный вопрос военного к военному. Ср. уже в "Капитанской дочке": "Вы в каком полку изволили служить?" И в шутку у Толстого: "Ну а вы, господин гусар, в каком полку служите?" [к Наташе; Война и мир, II.4.11]. В очерке "В гостях у короля" (1927) М. Кольцов описывает встречу в Белграде с русским генералом; приняв советского журналиста за одного из "наших", тот спрашивает: "А вы в каком служили?" [18 городов].

14//12

Впрочем, вы можете уйти, но у нас, предупреждаю, длинные руки! — Ср. угрозы Верховенского членам кружка: "Не уйдете и от другого меча. А другой меч повострее правительственного" [Бесы, Ш.6.1]. Возможно, идея и образ восходят в конечном счете к Овидию: An nescis longas regibus esse manus? — "Разве ты не знаешь, что у царей длинные руки?" [Героиды XVII. 166].

14//13

Со всех концов нашей обширной страны взывают о помощи. — Монархическая формула, ср.: "Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи..." [рескрипт Александра I С. К. Вязмитинову, цит. в: Война и мир, 1.3.2]. "Со всех концов родной земли доходят до Меня обращения, свидетельствующие о горячем стремлении русских людей приложить свои силы..." [из высочайшего рескрипта Николая II И. Л. Горемыкину, Летопись войны 1914-1915: 27.06.15]. "Я получаю со всех концов многочисленные телеграммы с выражением восторга по поводу принятия Мною командования" [Николай II, цит. по: Шаховской, Sic transit..., 131]. "По всей земле Русской, от подножия Престола до хижины бедняка, не смолкает трепет тревоги народной"[из обращения новгородских дворян к царю в 1916, в кн.: Козаков, Крушение империи, т. 2: 258]. Подхвачено сатириконовцами: "Вы, съехавшиеся со всех концов необъятной моей родины" [обращение к студентам: Советы новичкам, Ст 37.1913 — "студенческий" номер].

14//14

Одни из вас служат и едят хлеб с маслом, другие занимаются отхожим промыслом и едят бутерброды с икрой. И те и другие спят в своих постелях и укрываются теплыми одеялами. Одни лишь маленькие дети, беспризорные дети, находятся без призора. — Отхожий промысел — отход "избыточного" сельского населения (бедноты) в поисках работы по найму в более капитализированные сельские районы или в город [БСЭ, 1-е изд.]. Эти элементы получили название "отхожников" [Смирнов-Кутачевский, Язык и стиль современной газеты].

Риторика Бендера напоминает красноречие одесских персонажей Бабеля: "Есть люди, умеющие пить водку, и есть люди, не умеющие пить водку, но все же пьющие ее. И вот первые получают удовольствие... а вторые страдают..." [Как это делалось в Одессе].

14//15

Эти цветы улицы, или, как выражаются пролетарии умственного труда, цветы на асфальте, заслуживают лучшей участи... Поможем детям. Будем помнить, что дети — цветы жизни. — О выражении "пролетарии умственного труда" (т. е. интеллектуалы, поэты и т. п.) см. ДС 6//7. Метафора "дети — цветы" и т. д. была штампом уже в XIX в. Претенциозный афоризм "Цветы — дети царства растений, дети — цветы царства людей" мы находим у М. Сафир [Избранные мысли, СПБ, 1893, 94; указал К. В. Душенко]. Далее мы находим эту фразу у М. Горького: "Дети — живые цветы земли" [Бывшие люди]; у Л. Андреева [Цветок под ногою]; у Тэффи: "—Дети — это цветы человечества! — восторженно воскликнул поэт" [Трагедия счастья]. Перейдя в советский обиход, выражение это появляется в заглавии культурфильма "Дети — цветы жизни" [1919, Советские художественные фильмы, т. 1]; цитатно у М. Кольцова: "Этот цветок жизни вырастет здоровым, чистым и умным" [Одесский гранит , в кн.: М. Кольцов, Крупная дичь] и т. д. Со своей стороны, пафос этой затертой метафоры снижают своими каламбурами юмористы: "С поправкой. — Дети, брат, цветы жизни. — Да. А алименты — ягодки"; "В детском саду. —А это вот дети — так сказать, цветы жизни. — А не находите ли вы, что эти цветы очень уж у вас распустились?" [См 09 и 11.1926].

В 20-е годы это сентиментальное клише применялось к беспризорникам. Ср.: "„Друг детей" есть добровольное общество, которое ставит своей задачей помощь беспризорным детям, которые есть цветы жизни" [из стенгазеты; И. Свэн, Друг детей, Бу 08.1927]. В Москве начала нэпа "на Театральной площади, темной, занесенной снегом, горели тусклые лампочки: „Дети — цветы жизни"" [Эренбург, Люди, годы, жизнь, II: 265; то же в его кн.: Жизнь и гибель Николая Курбова (1922), гл. 29]. Были в ходу также выражения "цветы улицы", "цветы на асфальте" (о связи беспризорничества с асфальтовыми чанами см. ДС 5//2).

В пьесе Б. Ромашова "Конец Криворыльска" (1926) прибывший из-за границы диверсант применяет сходные приемы конспирации: "Майор Маркус прибыл от благотворительной организации и с деньгами в иностранной валюте на церковные нужды". Далее между ним и "лучшими людьми города" происходят разговоры в духе ДС: "Маркус: Я предлагаю деньги на благотворительные цели. Мне нужны кое-какие сведения. Не позднее послезавтра. Вы давно служите? Ярыгин: Третий год. Я — бывший жандарм, майор. Маркус: Очень хорошо. Наша организация вполне легальна. Мы собираем информацию для научных трудов".

14//16

Браво, гусар!.. Для гусара-одиночки с мотором этого на первый раз достаточно. — "Кустарь-одиночка", "кустарь с мотором / без мотора" — из официальной номенклатуры кустарей в эпоху действия романа. Оба термина юмористически обыгрываются в литературе тех лет. Так, "кустарь-одиночка" настойчиво повторяется в "Бурной жизни Лазика Ройтшванеца" И. Эренбурга (1928). В повести А. Толстого "Василий Сучков" (19127) "за столиком. .. спал щекой в луже пива горько напившийся какой-то кустарь-одиночка" [гл. 8]. Б. Пильняк заявляет, что писатель со своей пишущей машинкой должен рассматриваться Наркомфином как "кустарь с мотором" [Орудия производства, 1927].

Облагая данью старгородских обывателей в зависимости от их положения и доходов, Бендер пародирует советскую классификацию налогоплательщиков (ср. сходную трактовку посетителей при продаже билетов в пятигорский "Провал", ДС 36). Одновременно, подставляя на место "кустаря" "гусара", Остап продолжает игру с гусарскими мотивами, начатую ранее заданным вопросом: "В каком полку служили?"

14//17

Дядьев и Кислярский долго торговались и жаловались на уравнительный. — "Уравнительный сбор входил в состав промыслового налога в 1921-1928. У. С. взимался в размере определенного процента с оборота... Общественные предприятия облагались более низким процентом У. С., чем частные" [БСЭ, 1-е изд. (1936); указал А. Вентцель, Комм, к Комм., 76].

14//18

Ну, тогда валяй на улицу Плеханова. Знаешь?.. — А раньше как эта улица называлась? — спросил извозчик. — Не знаю. — Куда же ехать? И я не знаю... — Тоже извозчик! Плеханова не знаешь! — В более ранних изданиях романа поиски улицы Плеханова кончались словами: "И вот всю ночь безумец бедный, куда б стопы ни обращал, не мог найти улицы имени Плеханова". Реминисценция из "Медного всадника" созвучна теме этого эпизода, где индивид терпит поражение при столкновении с государством.

Переименование улиц, промышленных предприятий, ресторанов, кинотеатров и целых городов в послереволюционные годы было для новой власти одним из способов символического преображения действительности и тотального овладения ею. Переработка старой культуры могла быть полной лишь при условии смены имен, поскольку имя, как известно, связано с самой личностью (identity) именуемого, воплощает его тождество самому себе.

Волна переименований достигла апогея в 20-е гг., коснувшись и таких центральных для отечественной истории и культуры топонимов, как Санкт-Петербург (Ленинград), Дворцовая площадь (пл. Урицкого), Невский проспект (проспект 25-го октября), киевский Крещатик (ул. Воровского). В менее крупных центрах переименование носило сплошной характер, лишая город историко-культурной индивидуальности и затрудняя поиск нужных мест. "Старинные многовековые названия новгородских улиц, знакомые мне с детства: Легощая, Разважская, Коржевская, Чудинская, Прусская и другие были упразднены, и вместо этих имен... звучали в Новгороде имена Лассаля, Либкнехта, Бебеля, Розы Люксембург и других врагов старого мира. Моя Прусская улица стала улицей Желябова" [Добужинский, Воспоминания, 61]. Множество мест было переименовано в честь вождей оппозиции, вскоре попавших в опалу, а потом и вовсе изглаженных из народной памяти. Так, всем известная Гатчина под Ленинградом превратилась в Троцк; в юмореске из жизни провинции упоминается "Кошачья улица — теперь проспект Иоффе" [А. Иоффе, соратник Л. Троцкого, покончивший с собой в 1927; См 25.1926].

Так как ориентироваться в сплошь переименованных улицах было практически невозможно, развилась своего рода двойная бухгалтерия: за немногими исключениями (касавшимися имен царя и членов царской фамилии), старые названия употреблялись параллельно с новыми. "Могу сказать, что Николаевская это, кажется, единственная улица [в Киеве], которую „неудобно” называть в трамвае. Все остальное можно говорить по-старому. Кондуктор по обязанности выкрикивает новые названия: Улица Воровского, Бульвар Тараса Шевченки, Красноармейская, а публика говорит Крещатик, Бибиковский бульвар, Большая Васильковская. Вот еще нельзя говорить Царская площадь. А надо говорить: Площадь Третьего Интернационала" [Шульгин, Три столицы, 189].

Позднее многие из прежних названий были восстановлены, но не из уважения к прошлому, а ввиду впадения в немилость многих из деятелей, чьи имена были присвоены улицам и городам. Наиболее массовый случай такого рода — "десталинизация" сотен топонимов после так называемого "разоблачения культа личности".

Блуждания Бендера по переименованным улицам могут рассматриваться в символическом плане — как выражение растерянности нормального человека (причем часто пришедшего из другого мира, "аутсайдера") перед путаницей и абсурдом советской действительности. В этом смысле одним из "прототипических" текстов, видимо, является рассказ П. Романова "Лабиринт" (1918), где та же ситуация дана в несколько ином варианте. Его герои тщетно пытаются освоить систему ориентации в городе, основанную на расположении "отделов": "Улицы у нас, батюшка, никак не называются, а вы идите по вывескам и по отделам разбирайтесь... Финотдел пройдете, медицинский отдел пройдете, охрану материнства с младенчеством пройдете и мимо санитарного с уголовной комиссией сверните к народному хозяйству..." и т. п.

Это стремление устроителей нового мира реорганизовать пространство, придавая ему при этом характер пространства конкретного, понимаемого не как континуум, измеряемый в однородных единицах, а как набор дискретных объектов ("отделы"), что типично для первобытно-мифологического мышления [см. об этом Введение, примечание 48], было позже распространено и на сферу времени, что нашло отражение в перекройке календаря и в попытках ликвидировать традиционные дни недели (так называемая "непрерывка"). Эта кампания, также приводившая к путанице, затронута во втором романе, в эпизоде Хворобьева [см. ЗТ 8//20]. Сложность правил ориентации и непроницаемость нового мира для непривычного к нему человека представлена в развернутом виде в конце второго романа — в истории злоключений Бендера-миллионера в социалистической России. Недоразумение с извозчиком в ДС14 может рассматриваться как уменьшенный прообраз этого окончательного краха Бендера в финале дилогии.

Аналогичный разговор между седоком и извозчиком находим в записках В. В. Шульгина (место действия — Киев):

"Я взял простого извозчика, бросив ему уверенно и небрежно:

— На улицу Коминтерна!

Но старичок обернул на меня свою седую бороду времен потопления Перуна:

— Коминтерна? А вот уж я не знаю... Это где же будет?

— Как где? Да Безаковская!..

— Ах, Безаковская, вы бы так и сказали.

И мы поехали тихо, мирно. Когда приехали, он открыл мне полость, как полагается, и сказал:

— Так это Коминтерна. Вот теперь буду знать!

Я был очень горд. Не даром меня большевики печатают. Я и извозчиков им обучаю. Подождите, скоро доберусь и до народных комиссаров" [Три столицы, 175] 1 .

Ср. ДС 7//1; ДС 9//3; ДС 11//2, где выявляются другие совпадения между ДС и книгами Шульгина. Заметим, на сколь широкий круг источников опирается сюжет о визите Воробьянинова в свой дом: среди них рассказы и слухи о возвращающихся белоэмигрантах, воспоминания самого Шульгина, архетипический сюжет о старом доме и преданном слуге, "Путевые картины" Г. Гейне [ДС 9//3], роман Ж. Жироду "Зигфрид и Лимузэн" и др.

В "Бесах" [III.5.14; указал А. Жолковский] Мария Шатова ругает извозчика, путающего улицы: "Вознесенская, Богоявленская — все эти глупые названия вам больше моего должны быть известны, так как вы здешний обыватель" (ср.: "Тоже извозчик! Плеханова не знаешь!"). Два ряда названий сходны по месту их в господствующей культуре (Плеханов, Маркс — как прежде Вознесение, Богоявление).

14//19

Чертог вдовы Грицацуевой сиял. — Из стихотворения Пушкина, включаемого в "Египетские ночи":

Хотя своей "крылатостью" эта фраза обязана Пушкину, авторство ее, видимо, принадлежит другому поэту. Словами За полночь пир, сиял чертог... начиналось стихотворение Федора Глинки "А ветер выл..." в "Невском альманахе за 1828 г.", где был напечатан и ряд произведений Пушкина (номер вышел 22 декабря 1827). Вторая редакция "Египетских ночей" Пушкина, начинающаяся словами Чертог сиял, писалась в октябре 1828, в первой же редакции (1824) этих слов нет. [См. Пушкин, Поли. собр. соч., т. 3, 685, 1170; Н. Синявский и М. Цявловский, Пушкин в печати, М.: Соцэкгиз, 1937, 47; Ф. Глинка, Избр. произведения, Л.: Сов. писатель (Большая серия БП), 1957, 469.]

Возникнув среди поэтов второй величины и эпигонов (Блестит чертог, горит елей [А. Майков, Эпикурейские песни]; Сияют пышные чертоги [Д. Ратгауз, Пир Петро-ния]), фраза эта постепенно стала популярной поэтической цитатой. Ср. описание гусарской вечеринки: "Чертог сияет, суетятся денщики" [В. Н. фон Дрейер, На закате империи, 143].

Ироническое словоупотребление "чертог" в смысле "жилище", видимо, было в ходу в 1920-е гг. Ср.: "Я-то возле своего чертога стою, а вам еще по такой погоде идти..." [разговор в: Заяицкий, Баклажаны]. В русском переводе (1927) романа Ж. Жироду квартира одного из персонажей именуется "чертог Вальдена" [Зигфрид и Лимузэн, гл. VI; в оригинале "lа demeure de Walden"].

См. другие эхо из того же пушкинского стихотворения в примечании 6 выше и в ДС 26//2.

14//20

Тут было все: арбузные груди... — Заведомый штамп, ср.: "Пришла Евфимия, груди у нее выдавались, как два арбуза" [М. Горький, Н. А. Бугров // М. Горький, Портреты]; "Подходит баба с арбузами вместо грудей" [И. Эренбург, Испорченный фильм // И. Эренбург, Шесть повестей о легких концах]; "Груди, напоминающие перезрелые тыквы" [Слезкин, Козел в огороде, 1927, гл. 6]; "Дама, пышная, словно держала две дыни за пазухой" [Леонов, Вор, 134].

14//21

Вдовица спит и видит сон. Жаль было будить... Пришлось оставить любимой записку... — Архетипическим фоном этого эпизода является мотив "женщины, покидаемой ради долга" , представленный, например, историей Энея и Дидоны. Странствующий герой готов связать свою судьбу со встреченной женщиной, но затем вспоминает о своей миссии и вновь пускается в путь. В романе мотив долга пародийно отражен в виде мнимых докладов Бендера в Новохоперске и Малом Совнаркоме. Дополнительная параллель в ДС с "Энеидой" в том, что в обоих случаях героиня — вдова и предается гаданию о своем любовном будущем [IV.63-64; ДС 10]. Другие античные сюжеты этого типа: Тезей и Ариадна, Одиссей и Калипсо, аргонавты и женщины Лемноса [Аполлоний, Аргонавти-ка, песнь 1]. Примеры из русской литературы: Пушкин, "Арап Петра Великого" (Ибрагим и графиня D.); А. Блок, "Соловьиный сад"; А. Платонов, "Глиняный дом в уездном саду", "Фро"; В. Каверин, "Скандалист" (профессор Ложкин и жена). В большинстве эпизодов данного типа герой покидает женщину ночью или на рассвете, когда она спит, что символизирует, с одной стороны, различие призваний женщины и мужчины (ей — постель, дом, любовь, ему — дорога, бой, труды), с другой — пробуждение героя от духовного сна и, поскольку дело происходит на рассвете, начало нового цикла его жизни. Другой эпизод в ДС/ЗТ, основанный на этом мотиве, — роман Бендера с Зосей Синицкой, прерываемый его отъездом на Турксиб [ЗТ 24].

"Вдовица спит и видит сон" — поэтизм, как по метрическому звучанию (ямб) так и благодаря ассоциациям с Блоком: Донна Анна спит, скрестив на сердце руки, / Донна Анна видит сны... [Шаги Командора]. Ср. также у Чехова: "Ваш муж сладко спит... видит сны..." [Аптекарша].

14//22

"На заре ты ее не буди". — Цитата из стихотворения А. А. Фета:

Стихи Фета уже с 1840-х гг. стали популярным романсом, включались в песенники, входили в репертуар цыганских хоров. Наиболее известен романс А. Б. Варламова.

14//23

Выезжаю с докладом в Новохоперск. — Уездный городок Воронежской губернии, Новохоперск упоминается в современной ДС юмористике как синоним провинциального захолустья. См., например, фельетоны: "ЛицомкНовохоперску" А. Зорича[Бу 12.1927] — о нелепой практике посылки предметов косметики и парфюмерии в села Новохоперского уезда — и "Таланты пропадают" М. Кольцова [в его кн.: Крупная дичь] — о "прозябании в тихом Новохоперске".

14//24

Остап вынул из бокового кармана золотую брошь со стекляшками, дутый золотой браслет, полдюжины золоченых ложечек и чайное ситечко. — В "Жизнеописании С. А. Лососинова" С. Заяицкого (1926) персонаж хлестаковского типа Соврищев "к негодованию [своего компаньона] Степана Александровича вынул из кармана футлярчик с брошкою Нины Петровны" — общей знакомой, с которой Соврищев только что имел кратковременный роман [ч. 3, гл. 3]. Как и в ДС, это следует вскоре после конспиративного собрания, в котором оба героя принимали участие [см. выше, примечание 10].

14//25

До отхода поезда сидели в уборной, опасаясь встречи с любимой женщиной. — Аналогичным образом герой покидает город и женщину в "Огнях " Чехова: "На вокзале я нарочно просидел в уборной до второго звонка".

14//26

...Концессионеры успели заметить, что дворник настиг Виктора Михайловича и принялся его дубасить. — Картинки городского утра, включающие ту же деталь, см. у Некрасова: Дворник вора колотит — попался [Утро].

Об этой сценке и следующей (Альхен, которого концессионеры видят из окна вагона) см. Введение, раздел 5. В "Докторе Живаго" Б. Пастернака, для которого типична та же поэтика случайных встреч и совпадений, что и для ДС/ЗТ, есть сходная сцена: заглавный герой, покидая в санях Юрятин, проезжает через весь город и видит и обгоняет на его улицах всех остальных персонажей юрятинских глав [XIV.5].

В конце первой части романа сходятся, как это часто бывает у Ильфа и Петрова, концы нескольких сюжетных линий: Бендер и Воробьянинов закончили свою миссию в Старгороде, дворник настиг, наконец, Полесова, и Альхен вывозит на толкучку последнее, что оставалось в доме собеса, — оконные рамы (о закрытии этого заведения см. ДС 36). Конец подготовительной части, начало странствий героев — удобная позиция для обозрения романного мира; другой такой позицией является ночная интерлюдия [см. ЗТ 14//9].

В первом издании романа здесь завершалась еще одна линия, позже опущенная, — о страховании Коробейниковым своей столетней бабушки [см. ДС 20//7]. За словами "Полесов кричал „караул!" и ,,хам!“" следовало: "Возле самого вокзала, на Гусище, пришлось переждать похоронную процессию. На грузовой платформе, содрогаясь, ехал гроб, за которым следовал совершенно обессиленный Варфоломеич. Каверзная бабушка умерла как раз в тот год, когда он перестал делать страховые взносы" [Ильф, Петров, Необыкновенные истории..., 396].

Примечание к комментариям

1 [к 14//18]. О том, что проблемы с наименованиями, возникнув еще в первые годы после революции, не спешили "изживать себя", есть и другие свидетельства, как, например, очерк К. Сергеева "Как пройти?":

"Часто и милиционер не в состоянии разобраться в путанице адресов, привезенных из провинции и относящихся к учреждениям до их переезда или к улицам после их переименования. Помнятся случаи в 1922 г., когда приезжий из провинции долго бился у Мясницких ворот, отыскивая Кооперативную улицу. Никто из спрошенных не знал такой. Подошел милиционер, вытащил справочник, перелистал, еще раз перелистал.

— Кооперативной? Гм... Нет такой.

— Что-то, помнится, не было, — поддержали голоса из собравшегося вокруг кружка.

— Нету. Кооперативной нету во всей Москве...

— Как же мне быть теперь? — совсем опечалился несчастный.

— Да вам что собственно нужно? — догадался спросить кто-то.

— Да главный телеграф.

— Тьфу, — спросивший даже сплюнул. — Да вот он перед вами. Вот телеграф, вот Мясниц-кие ворота, это Мясницкая...

— Первомайская,— поправил милиционер.

—Да у меня вот — от правления дали адрес: Кооперативная, напротив главного телеграфа...

И так бьется и путается на улицах Москвы не одна тысяча человек" [Ог 25.07.26].

Пример трактовки данной темы юмористами: "К переименованию улиц. Ввиду того, что миллионы в СССР давно вышли из обращения, Миллионную улицу [в Ленинграде] решено переименовать в Копеечную" [Пу 12.1926].

 

15. Среди океана стульев

15//1

Кто он, розовощекий индивид, сидящий с салфеткой на груди за столиком... Вокруг него лежат стада миниатюрных быков. Жирные свиньи сбились в угол таблицы. В специальном статистическом бассейне плещутся бесчисленные осетры... [весь абзац]. — Изображения среднестатистического едока встречаются еще в дореволюционных иллюстрированных журналах: ср., например, картинку "Сколько мы съедаем мяса" — человек за обеденным столом в окружении коров, свиней, овец и проч. [Мир приключений 04.1913].

15//2

Кто же этот розовощекий индивид — обжора, пьянчуга и сластун? Гаргантюа, король дипсодов? Силач Фосс? Легендарный солдат Яшка Красная Рубашка? Лукулл? — Гаргантюа — великан, герой романа Ф. Рабле. Королем дипсодов ("жаждущих") назывался не он, а его сын Пантагрюэль. Первый имел сверхъестественную способность к еде, второй — к выпивке, и, вероятно, соавторы намеренно слили их в образ "обжоры и пьянчуги".

Фосс (Эмиль) — легендарный обжора, о котором рассказывает В. Катаев:

"Знаменитости нашего города вроде сумасшедшего Мариашеса или бывшего борца Фосса, о котором с ужасом слушал я рассказы взрослых как о личности колоссальной толщины и огромного, сказочного аппетита.

Рассказывали, что Фосс приходил в ресторан, где его еще не знали, заказывал там сразу четыре порции борща, пять порций котлет, восемь порций пломбира, все это мгновенно пожирал с хлебом и горчицей и деловито, быстро исчезал из ресторана, не заплативши ни копейки.

Внезапное появление Фосса в какой-нибудь кондитерской или колбасной вызывало у владельцев ужас как стихийное бедствие, а все остальные съестные лавки в окружности на две версты срочно запирались, и хозяева их с трепетом ожидали, когда нашествие Фосса кончится.

Вскоре Фоссу пришлось перекочевать в провинцию, где его еще не знали, и там — говорит легенда — в одной тираспольской кондитерской он съел целый противень свежих, еще теплых пирожных эклер — штук пятьдесят, а затем как ни в чем не бывало, устрашающе громадный, слоноподобный, с одышкой, направился на железнодорожную станцию, где съел в буфете все пирожки с мясом, приготовленные к приходу пассажирского поезда.

Полиция ничего не могла поделать с Фоссом, так как денег у него все равно никогда не было, он был беден, как церковная крыса, а посадить его в кутузку не имело смысла в силу его гомерического, болезненного аппетита, который мог разорить любой полицейский участок.

Одним словом, это была эпоха, которую можно было охарактеризовать одной фразой:

„А потом пришел Фосс и все съел“..." [Разбитая жизнь, 413-414].

О бывшем борце Фоссе ("ручища невероятная, ноги, как столбы") упоминает также A. Аверченко в рассказе "Горе профессионала". Есть и другие рассказы современников, сходным образом рисующих его как чуму рынков и пищевых магазинов, своего рода футуриста и циркача от обжорства [см., например, примечание к этому месту в кн.: Одесский и Фельдман, ДС].

Солдат Яшка Красная Рубашка — персонаж копеечных книжек для народа. В тех из них, с которыми нам в свое время удалось ознакомиться в отделе редких книг бывшей Ленинской библиотеки [Солдат Яшка — красная рубашка, синие ластовицы, соч. B. А. Л., М.: тип. Сытина, 1914; то же название, но без имени автора, СПБ, 1871] об обжорстве героя ничего не говорится; возможно, эта черта фигурирует в других версиях. В библиографии лубочной литературы приводятся названия трех книжек, содержащие сходные имена или характеристики [Чурилко-объедало, каких не бывало. М.: Сазонов, 1908; Солдат Яшка. Русская народная сказка. М.: Преснов, 1868; Вор Яшка-Медная пряжка. Народный шуточный рассказ. Киев: Губанов, 1896; цит. по кн.: Brooks, When Russia Learned to Read, 423, 417, 434].

"Солдат Яшка" и "Солдат Яшка-Медная пряжка" фигурируют среди псевдонимов Демьяна Бедного [Масанов, Словарь псевдонимов, т. 3,125; указано Д. Арансом]. Демьян Бедный имел репутацию едока и гурмана. Остается, однако, открытым вопрос о том, могли ли эти псевдонимы, лишь по одному-два раза промелькнувшие в большевистской печати в 1917, а также принадлежность их Д. Бедному, быть известны соавторам и читателям ДС 1 .

Лукулл (117-56 г. до н. э.) — римский полководец и консул, известный пирами, богатством и роскошным образом жизни ("лукулловы пиры").

15//3

Если же принять во внимание... привычку некоторых граждан Союза сидеть между двух стульев... — "Сидеть между двух стульев" — клише из политического жаргона эпохи, часто (25 раз!) встречающееся в речах и статьях В. И. Ленина [см. Поли. собр. соч., справочный т. 2]. Оно применялось не только к советским гражданам: на картинке журнала "Красный перец" изображаются те самые два стула, / Между которыми эмиграция свой зад уткнула [25.1924; Маяковский, Dubia, Поли. собр. соч., т. 13].

Примечание к комментариям

1 [к 15//2]. Вероятность этого, пожалуй, невелика. Как явствует из "Красной летописи" [1930, вып. 2: 222], второй из этих двух псевдонимов был раскрыт лишь в 1929 при переиздании документов ранней большевистской печати. О том, был ли когда-либо (до И. Масанова) раскрыт первый псевдоним, у нас сведений нет.

 

16. Общежитие имени монаха Бертольда Шварца

16//1

Весь Ярославский вокзал, с его псевдорусскими гребешками и геральдическими курочками... — Имеется в виду чугунный гребень с двумя орнаментальными птичками, расположенный над главным входом Ярославского вокзала. Здание построено Ф. О. Шехтелем в 1902-1904 в русском варианте стиля модерн (art nouveau). "Вокзал Транссибирской железной дороги [с Ярославского вокзала шли поезда на Дальний Восток] — здание в восхитительно фантастическом стиле, напоминающее то ли амбары на гравюрах Дюрера, то ли иллюстрации к русским народным сказкам" [Wicksteed, Life Under the Soviets, 110].

16//2

Московские вокзалы — ворота города. Ежедневно они впускают и выпускают тридцать тысяч пассажиров. Через Александровский вокзал входит в Москву иностранец на каучуковых подошвах, в костюме для гольфа (шаровары и толстые шерстяные чулки наружу). С Курского — попадает в Москву кавказец в коричневой бараньей шапке с вентиляционными дырочками и рослый волгарь в пеньковой бороде. С Октябрьского — выскакивает полуответственный работник с портфелем из дикой свиной кожи. Он приехал из Ленинграда по делам увязки, согласования и конкретного охвата. Представители Киева и Одессы проникают в столицу через Брянский вокзал. Уже на станции Тихонова пустынь киевляне начинают презрительно улыбаться. Им великолепно известно, что Крещатик — наилучшая улица на земле. Одесситы тащат с собой корзины и плоские коробки с копченой скумбрией. Им тоже известна лучшая улица на земле. Но это, конечно, не Крещатик, это улица Лассаля, бывшая Дерибасовская. Из Саратова, Аткарска, Ртищева и Козлова в Москву приезжают с Павелецкого вокзала. Самое незначительное число людей прибывает в Москву через Савеловский. Это башмачники из Талдома, жители города Дмитрова, рабочие Яхромской мануфактуры или унылый дачник, живущий зимой и летом на станции Хлебникове. Ехать здесь в Москву недолго. Самое большее расстояние по этой линии — сто тридцать верст. С Ярославского вокзала попадают в столицу люди, приехавшие в Москву из Владивостока, Хабаровска, Читы, из городов дальних и больших.

Самые диковинные пассажиры, однако, на Рязанском вокзале. Это узбеки в белых кисейных чалмах и цветочных халатах, краснобородые таджики, туркмены, хивинцы и бухарцы, над республиками которых сияет вечное солнце. — Если наложить друг на друга ряд панорам Москвы 20-х гг., особенно летней, в очерках кейс советских журналистов, так и иностранных гостей, то получается пестрая, рельефная картина. Ср. несколько иное изображение московских вокзалов в очерке Л. Кириллова "Миллион приезжих" в "Огоньке" лета 1927, т. е. именно того времени, когда развертывается действие романа:

"В Москву приезжает ежедневно почти 1 миллион людей, считая всех оседающих в Москве на постоянное жительство, всех приезжающих в Москву на более или менее короткое время и всех транзитных...

Во всем Союзе трудно теперь отыскать самую глухую деревеньку, из которой хотя бы один человек не побывал в Москве, если не по хозяйственным вопросам, то на каком-нибудь съез-

де. Если не на съезде, то в качестве ходока к Калинину, пожаловаться на земельную комиссию, неправильно оттягавшую у общества кусок земли, или за какой-нибудь другой крестьянской нуждой.

Десять московских вокзалов раскинулись по всему городу. В буйном и быстром своем росте город давно уже захватил их в свою территорию и продвинул свои окраины далеко за вокзалы.

Поближе к вокзалам, в узких, кривых уличках и переулках, гнездятся подслеповатые гостиницы, номера и глухие, зловонные и зловещие норы. По Рязанке маленькими артель-ками приезжает много крестьян на работу. У многих припасены адреса от ранее побывавших в Москве земляков.

Таких никуда не заманишь. Они идут с чудовищной настойчивостью по указанному адресу к какой-нибудь затекшей бабе, и она после долгих охов и расспросов сгружает их, как мелкий скот, в сырой угол своей единственной комнаты, на почерневшие нары или прямо на пол, скупо прикрытый сгнившей соломой.

По Рязанке приезжают и коренастые, бородатые сибиряки, и уральцы в коровьих и кожаных куртках, и смолисто-смуглые узбеки, сарты и бухарцы из среднеазиатских республик. Узбеки сходят на перрон в своих грузных ватных халатах, с объемистыми узлами, и все покорно следуют за одним опытным вожаком. У них тоже есть свои излюбленные становища, и туда их ведут вожаки или юркие люди в тюбетейках, караулящие в огромных залах вокзала их приезд. Но бывают такие дни, когда и сибиряки, и уральцы, и среднеазиатцы не идут на грязную Доминиковку. Съездовцы идут на Садовую, в третий Дом Советов.

Ранние поезда выбрасывают большей частью пригородную публику. Поезда дальнего следования приходят позже, когда город уже гремит трамваями, автобусами и телегами. К их приходу начинается суета. Извозчики строятся длинной цепью, в стороне от них — автомобили. На перрон бегут носильщики. Поезд подходит. Первыми выскакивают поджарые, небритые люди с саквояжами и стремительно несутся к выходу. Это — коммивояжеры, скупщики мануфактуры и мелкие дельцы, периодически посещающие Москву. Больше всего их приезжает по Курской и Брянской дорогам. Носильщики на них и не смотрят, и они бегут в близлежащие гостиницы, чтобы, заняв дешевый номер, скорее пойти по делам.

Медленней движутся люди с нерешительными пытливыми глазами, плохо одетые, с жидким багажом. Одни долго рассматривают вокзал, не решаясь выйти на улицу, и в конце концов сдают вещи на хранение и уходят с безрадостным видом. Другие рассматривают адреса, записанные у них на запечатанных письмах. Это — чающие найти счастье в Москве. У них, в далеких, маленьких городах создается нередко восторженное понятие о Москве. Москва для них — центр необычной, блестящей жизни, и если там у них есть родственники или знакомые, они представляют себе их могущественными.

Среди них — люди свободных профессий, счетоводы, бывшие чиновники, зубные врачи, прогоревшие бакалейщики, девицы, мечтающие о киностудиях, и просто люди, ничего не умеющие делать. Ближайшие же дни приносят им много горьких разочарований. Столица безжалостно убивает их иллюзии и сурово показывает всем их места и возможности. Выдерживают немногие, самые энергичные, пронырливые или квалифицированные, остальные уезжают к себе домой, похудевшие и приниженные.

Из задних вагонов шумной толпой идет молодежь. Под мышкой — книги, где-то сзади небрежно болтаются рахитичные узелки. На ногах толстые яловые сапоги. Это студенты, рабфаковцы. Они ведут за собой товарищей, впервые приехавших в Москву, попавших в здешние учебные заведения по проф- или партразверстке. У новичков любопытные, но уверенные глаза. Ведь они приехали сюда завоевать мир. Изредка попадаются неприметные юноши, чаще всего без багажа, — одиночки. Даже опытный глаз не признает в них поэтов. Внешние поэтические признаки у них отсутствуют. Прямо с вокзала они пешком пойдут по редакциям, будут сидеть там часами, потом побредут в союз поэтов, крестьянских писателей, приглядываясь к известным поэтам, будут читать свои стихи, выслушивать мнения, обещания, ночевать будут где придется, раз-два получат даровые обеды и крошечные пособия, облиняют, повянут и поедут обратно.

Когда уже схлынет первая публика, из международных и мягких вагонов неторопливо выйдут пассажиры с маленькими кожаными чемоданчиками в руках, предшествуемые носильщиками. Тут иностранцы, нэпманы. Они садятся в такси. Выходят из международных и неказистые на вид люди с фанерными, матерчатыми чемоданчиками, быстро проходящие по перрону. Вокзалы пустеют, остаются немногие кучки людей, уезжающих вечером. Уборщицы тряпками вытирают измызганный пол. Железнодорожник снимает дощечку с надписью: „Поезд номер... приходит в ... час. ... мин.“" [Ог 31.07.27].

Обилие приезжих с Кавказа и из восточных республик не только на вокзалах (о чем упоминают соавторы и Л. Кириллов), но и среди уличной толпы отмечается в эти годы многими гостями Москвы. Наблюдатели охотно говорят о "евразийском" колорите советских 20-х гг., о стирании границы между Востоком и Западом:

"Десять часов утра. Площадь трех вокзалов: Николаевский, Ярославский, Казанский. Сюда стекаются люди из разных далеких концов России: с севера, с востока и значительной части юго-востока. Мелькают русские с разными говорками, кавказские татары, черемисы, вотяки, мордвины, иногда на серо-желтом фоне резко бросается в глаза цветной халат или нарядный головной убор узбеков и киргизов. Площадь — тоже рынок, грязный и по-своему интернациональный" [Громов, Перед рассветом, 34; действие в 1927].

"Не довольно ли бросить взгляд на улицы Москвы, где волна азиатского вторжения уже почти захлестнула собой славянский тип, чтобы понять, что эта столица, утверждая себя как метрополию перекрестков Азии, отказывается от своей былой роли как знамени панславизма? " [Despreaux, Trois ans chez les Tsars rouges, 209; то же: Noe, Golden Days..., 143-145].

Обзор вокзалов, связывающих столицу с различными регионами страны, и пассажиров прибывающих поездов — характерный мотив так называемого "унанимизма", литературного направления начала XX в., старающегося дать образ мира как единого тела, сводимого к массовым измерениям. Ср., например, в романе Ж. Романа "Шестое октября" (1932, первый том эпопеи "Люди доброй воли"):

"Одиннадцать экспрессов доставляли на шесть главных вокзалов пакет за пакетом богачей, бедняков, купцов, служащих, бездельников, отпускных солдат, разъездных приказчиков, иностранцев, пожелавших осенью посмотреть столицу; бельгийцев, итальянцев, надеявшихся устроиться здесь; женщин, съездивших в провинцию похоронить родственника; кокоток, побывавших на курортах и с опозданием, вследствие интрижки с каким-нибудь офицером, возвращавшихся под сень увеселительных заведений... Латинский квартал... зазывал студентов; восьмой округ — округ роскошных ресторанов и отелей — манил иностранных туристов; Сен-Сюльпис — деревенских священников... Так подвозили к Парижу одиннадцать скорых поездов, друг за другом, заранее распределенный народ" [гл. 18: Картина Парижа в 5 часов вечера. Пер. И. Б. Мандельштама]; о других элементах подобного видения мира у соавторов ДС/ЗТ см. ДС 4//3; ДС 37//10; ЗТ 4//1; ЗТ 14//9.

16//3

Он приехал из Ленинграда по делам увязки, согласования и конкретного охвата. — "Увязать", "согласовать", "охватить" — известные бюрократические словечки. Обычный прием их сатирического остранения — непереходное (без объекта) употребление, как в "Бане" Маяковского: "Проситель: Я вас прошу, товарищ секретарь, увяжите, пожалуйста, увяжите! Оптимистенко: Это можно. Увязать и согласовать — это можно. Каждый вопрос можно и увязать и согласовать... Вам чего, гражданочка? Просительница: Согласовать, батюшка, согласовать. О.: Это можно — и согласовать можно и увязать" [д. 2]. То же в рассказе В. Катаева "Смертельная борьба": "— Увязали? — Увязал-с. — Согласовали? — Согласовал-с. — Провентилировали? — Провентилировал-с. — Проработали? — Про-работал-с..." [в его кн.: Бородатый малютка]1 . "Увязать", "согласовать" и "проработать" входят в список наиболее избитых газетно-ораторских штампов эпохи [см.: Незнакомец, Стертые пятаки, КН 18.1929]. Не менее заезженным был и глагол "охватить" — писали даже о "рабочих, охваченных алкоголем" [Пр 21.09.29].

16//4 В Охотном ряду было смятение. Врассыпную, с лотками на головах, как гуси, бежали беспатентные лоточники. За ними лениво трусил милиционер. — В Охотном ряду располагался большой продовольственный рынок, о котором живописно свидетельствует Эгон Эрвин Киш:

"Сюда приезжают крестьяне с молочными поросятами, курами, гусями, маслом; крестьянки торгуют яйцами, маринованными грибами (15 коп.), сметаной в глиняных горшочках; рыбаки привозят воблу — соленую, сушеную рыбу, столь твердую, что надо постучать ею об стенку, прежде чем обдирать; неизвестная ихтиологам, она плавала на пайке и была извлечена из волн в постные времена гражданской войны. Торговцы красной и черной икрой, прессованной или на бутербродах, в многослойной упаковке..." [Kisch, Zaren..., 48].

Оживленная уличная торговля в нэповской Москве и охота милиции за беспатентными торговцами не раз отражены в прессе и в рассказах иностранных гостей. Вот, например, зарисовка, относящаяся к 1929:

"Мелкие уличные торговцы делятся на два типа: продавцы папирос и конфет, состоящие на службе у государственных трестов, и „незаконные" продавцы фруктов, ботиночных шнурков и всякой всячины. Первые — в большинстве женщины — подвергаются такой эксплуатации, какую редко встретишь в капиталистических странах. В любую погоду, иногда при сорокаградусном морозе, они вынуждены выстаивать 14 часов в день перед своими маленькими лотками за плату в 1-2 рубля, и получить такую работу еще считается большой удачей. Вторые вынуждены выдерживать ежеминутную борьбу с „пролетарским" государством в лице милиции. Сценка, которую можно наблюдать сотни раз: милиционеры гонятся по улице за торговками яблоками, чья лавка легко умещается в одной корзине. Беда их в том, что они не уплатили за патент, стоимость которого — 1 рубль — съела бы всю их дневную выручку. Привыкшие к подобным упражнениям, они быстро разбегаются во все стороны. Одна из них укрылась в маленьком переулке в двух шагах от меня. Подбирая с моей помощью рассыпавшиеся яблоки, она вздыхает: „Эх, свобода, свобода"" [Marion, Deux Russies, 115-116].

Такого рода городские сценки были типичны для всех периодов советской жизни: одно из ранних отражений в литературе — остроумный рассказ П. Романова "Тяжелые вещи" (1918). Е. Петров аналогичным образом описывает уличную торговлю в Москве в 1923: "Иногда раздавался милицейский свисток, и беспатентные торговцы, толкая пешеходов корзинками и лотками, медленно и нахально разбегались по переулочкам.

Москвичи смотрели на них с отвращением. Противно, когда по улице бежит взрослый бородатый человек с красным лицом и вытаращенными глазами" [Из воспоминаний об Ильфе]. В юмореске Б. Левина "Груши" перечисляются товары, выкликаемые беспатентщиками: липкая бумага для мух, французские сливы, иголки для прочистки примусов, пирожки, дыни [Ог 02.09.27; ср. ЗТ 35//3]. Тема уличных торговцев и милиции отражена в фельетонах М. Булгакова ("На Тверской меня чуть не сшибла с ног туча баб и мальчишек, с лотками летевших куда-то с воплями: — Дунька! Ходу! Он идет!!" [Столица в блокноте (1922), Ранняя неизданная проза]); в очерке К. Тренева "Пассажиры" [КН 16.1926]; в трогательном рассказе А. Кожевникова "Стрёмка" (1926), где она совмещена с темой беспризорничества; в журнальных карикатурах, например: "Московские зарисовки: Охотный ряд" [КН 16.1926] или "Весна в Москве. Первые весенние побеги" (бегство торговцев цветами от милиции) [КН 17.1927] и мн. др. Беспатентной торговлей в качестве побочного промысла нередко занимались мелкие совслужащие, причем опасней милиции была для них встреча с начальником; такие торговцы, чаще других впадавшие в панику, навлекали на себя неприязнь обычных лотошников [см. Левин, Груши; рисунок К. Готова иллюстрирует упоминаемое в ДС бегство "с лотками на голове"].

В мейерхольдовском спектакле "Клоп", для которого, как и для других постановок Мейерхольда, а также для романов Ильфа и Петрова, характерна повышенная антологичность, подобная сцена, конечно, присутствует тоже. Решена она в пестром балаганном стиле: "Кто с книгами, кто с воздушными шарами, кто с духами, торгаши эти появлялись то из-за кулис, то прямо из зрительного зала, то из-за витрин универмага, то в ложах бельэтажа, разбегались во все стороны, когда показывался милиционер, и снова отовсюду выползали" [Рудницкий, Режиссер Мейерхольд, 401].

16//5

Остап посмотрел на розовый домик с мезонином и ответил: — Общежитие студентов-химиков имени монаха Бертольда Шварца. — Неужели монаха? — Ну, пошутил, пошутил. Имени Семашко. — Мезонин, конечно, резонирует Чеховым. Выражение "розовый домик", "розовый особнячок" (кроме данного места — в ДС 23, 40), по-видимому, взято у И. Оренбурга (см. следующее примечание).

Семашко Николай Александрович (1874-1949) — нарком здравоохранения РСФСР, старый большевик, активный деятель партии и государства, главный редактор БМЭ, инициатор создания Дома ученых, основатель и глава множества общественных организаций, руководитель движений по борьбе с эпидемиями и беспризорностью, журналист. Наряду с Калининым и Луначарским, один из наиболее популярных, часто упоминаемых, изображаемых и цитируемых деятелей досталинского периода. Семашко был в особенности любимой и уважаемой фигурой как некий "бог здоровья", советский Ас-клепий, неусыпно занятый заботами о здравии и благополучии родного населения. Его имя часто поминалось в статьях, песнях и стихах: Будет, тело, в честь Семашки, / Смуглым, сочным и тугим [А. Флит, См 24.1926]2 .

Советским учреждениям в те годы часто присваивались громкие имена деятелей мировой культуры и героев революции. При этом выбор имен был заметно более интернациональным и менее политизированным, чем при (пере)именовании улиц. В Москве были, например, школы имени Томаса Эдисона, Песталоцци, машиниста Ухтомского, Дружинников 1905 года, Семашко, Короленко, Фритьофа Нансена и др. Многочисленные учебные заведения, курсы, общежития, интернаты носили имена крупных русских деятелей, в том числе и живущих за рубежом: Рахманинова, Стравинского, Ломоносова, Толстого, Кропоткина, Тимирязева, Лесгафта... [Вся Москва 1928, 328; А. Гладков, Поздние вечера, 267]. Писатели острят на эту тему, например: "школа 2-й ступени имени Тиберия Гракха" [В. Ардов, Семейная стенная газета, 1925]; "слушательница хореографических курсов имени Леонардо да Винчи" [ДС 10] и др.

Бертольд Шварц — одна из образцовых фигур первооткрывателей, монах XIV в., которому приписывают изобретение пороха. В культурной мифологии и в юморе обычно группируются вместе несколько "основных" первооткрытий и связанных с ними легенд: порох (Шварц), открытие Америки (Колумб), закон тяготения (Ньютон с его яблоком), книгопечатание (Гутенберг), закон Архимеда (ванна, "Эврика"), изобретение компаса... По крайней мере три из них вошли в пословицу: "Такой-то пороха не выдумает" (т. е. не обладает высоким интеллектом); антонимичное ему "открыть Америку" (т. е. произвести нечто совершенно новое; обычно в ироническом смысле: "Подумаешь, открыл Америку!") и, наконец "Эврика!" (по-гречески "нашел!" — восклицание о решении трудной, долго мучившей проблемы). Тенденция к объединению всех или некоторых из этих имен в одну обойму прослеживается издавна, ср. у Щедрина: "Изобретем сначала порох, потом компас, потом книгопечатание, а между прочим, пожалуй, откроем и Америку" [Письма к тетеньке]. Та же комбинация имен — в известной "Всеобщей истории, обработанной „Сатириконом"" (раздел "Эпоха изобретений, открытий и завоеваний"), где, наряду с буквальными, обыгрываются и фигуральные значения выражений "(не) выдумать порох(а)" и "открыть Америку".

Группировка этих имен показательна и для поэтики соавторов, в очень большой мере построенной, как мы знаем, на антологических представлениях и устоявшихся культурных связях [см. Введение, раздел 4]. Наряду со Шварцем, видное место в романе занимает Колумб, чей мотив налицо в названии авангардного театра 3 и в заглавии главы 4: "Муза дальних странствий" [см. ДС 4//1], и Ньютон, чей юбилей отмечался в 1927 [см. ДС 28//1]. Эта достаточно традиционная обойма имен имеет здесь — наряду с несомненным ироническим, сатириконовским оттенком — новое звучание в контексте романтической темы созидания нового мира, которая в первом романе лишь намечена и полного развития достигает во втором.

Логика названия общежития ясна: если тот, кому "не выдумать пороха" = тугодум, то, напротив, изобретатель пороха = гений. При этом имя Б. Шварца созвучно как мотиву Средневековья, "феодального поселка" (см. следующее примечание), так и предположенному Остапом химическому профилю студентов.

О бедности и неустроенности студенческого быта в 20-е гг. см. ДС 17//3 со сноской 2.

Вопросы огоньковской "Викторины": "49. Кто изобрел порох?" Ответ: "До монаха Бертоло [sic] Шварца порох изобрели китайцы" [Ог 22.01.28]. "24. На каком корабле Колумб отправился в свое путешествие, когда он открыл Америку?" Ответ: "Санта Мария" [Ог 22.04.28].

16//6

Тщетно пытались ряды новых студентов ворваться в общежитие. Экс-химики были необыкновенно изобретательны и отражали все атаки. На домик махнули рукой. Он стал считаться диким и исчез со всех планов МУНИ. Его как будто бы и не было. — МУНИ — Московское управление недвижимым имуществом, инстанция, занимавшаяся распределением жилплощади, учетом и использованием старых зданий.

"Дикий", выброшенный из планов города дом, превратившийся в "нечто среднее между жилтовариществом и феодальным поселком", населенный бывшими студентами, т. е. лицами маргинальными и в некотором смысле призрачными 4 , — полуутопический мотив, имеющий параллели в современной ДС литературе. Очевидное сходство с общежитием имени Бертольда Шварца имеет блатное царство в "Конце хазы" В. Каверина (1925): "Учет миновал пустыри и полуразрушенные здания. Таким образом, хазы [прибежища воров и налетчиков] выпали из учета, из нумерации, из города. Они превратились в самостоятельные государства, неподведомственные Откомхозу" [гл. 7]. Заметим в конце пассажа ту же риторику с советским сокращением — Откомхоз, как МУНИ, — что и у наших соавторов.

Само выражение "розовый домик" могло быть позаимствовано соавторами у И. Оренбурга, в чьей книге "Бубновый валет" (1924) имеется рассказ "В розовом домике". Речь здесь тоже идет о клочке московской земли, которому удается в советское время остаться "экстерриториальным", выключенным из административно освоенного пространства. Обитатели розового домика (тоже расположенного в одном из переулков Арбата) — бывший генерал и его старая дева-дочь, живущие в искусственном, оторванном от реальности мире прошлого. Феномен такого домика в советской Москве представлен у Эренбур-га и соавторов ДС как некое чудо:

"Возьмем к примеру Николо-Песковский переулок: с виду все в порядке — подотдел совнархоза, советская амбулатория, курсы хорового пения пролеткультовские, а в домике бывшем тайного советника Всегубова, в розовом домике, самом обыкновенном, — нелепица, чудеса, дебри непроходимые. Прислонился домик бывшего Всегубова к совнархозскому..." и т. д.

В типологическом плане очевидно, что существование внутри общеобязательной действительности того или иного "затерянного мира", слепого пятна, зачарованного анклава, который не затронут революцией и не поддается контролю, — идея заведомо популярная ввиду своих философских и сатирических возможностей. Близкой параллелью можно считать волшебную квартиру булгаковского профессора Преображенского в советской Москве ("калабуховский дом" — как "дом бывшего Всегубова"), равно как и помещения, используемые Воландом и его свитой, в "Мастере и Маргарите", а ранее — колонию мага Триродова в "Творимой легенде" Ф. Сологуба (а также закрытый для посторонних глаз мир Людмилы и Саши в "Мелком бесе") и другие утопии подобного рода. Во всех подобных сюжетах наступает момент, когда представители бюрократии или иные внешние силы пытаются проникнуть в волшебную зону и сравнять ее с остальным, конвенциональным миром, но либо наталкиваются на необъяснимые препятствия, либо, чаще, ничего особенного не находят и ничего не могут понять. Нередки и такие "зловещие места", где с героем что-то приключилось, где он едва избежал смерти. Вырвавшись на свободу, он приводит на место своего приключения полицию (вообще людей), но место изменилось, и никакого намека на случившееся там нет (фильм А. Хичкока "North by Northwest" — "К северу через северо-запад").

16//7

— Свет и воздух, — сказал Остап. — Клише гигиенической и спортивной пропаганды: "Чистота, праздничность, обилие света и воздуха, белоснежные кровати..." [описание яслей; Гладков, Энергия, III.7.3].

16//8

Крик, который... издал Воробьянинов, ударившись грудью об острый железный угол, показал, что шкаф действительно где-то тут. — Что, больно? — осведомился Остап. — Это еще ничего. Это физические мучения. Зато сколько здесь было моральных мучений — жутко вспомнить. — Болезненные столкновения с мебелью в лабиринте чужого коридора — общее место темы коммунальных квартир и общежитий (иногда с оттенком потустороннего; ср. ДС 8//1 — приключения Бендера в доме собеса). В катаевских "Растратчиках" Ванечка в темном коридоре "трахнулся глазом об угол чего-то шкафоподобного" и, в другой сцене, "натыкался в потемках на какие-то угловатые вещи" [гл. 3 и 10]. Ср. также очерк Н. Погодина "В московской квартире тесновато": "Пойдешь смело, и висок твой ударится об острый угол какой-то мебели" [Ог 27.02.27; другие красочные выдержки оттуда см. в ЗТ13//19]. Пассаж имеет чеховские созвучия: "Кроме нравственных мук, ему пришлось еще испытать и физические: он натер себе мозоль" [Сапоги].

16//9

Он купил его на Сухаревке... — Имеется в виду площадь около Сухаревой башни в Москве, наряду с упоминаемой ниже Смоленской площадью — место грандиозной торговли вещами, в том числе подержанными и крадеными. Заметный слой среди торговцев составляли лишенцы [см. ЗТ 12//8] и "люди с раньшего времени", кормившиеся продажей фамильных реликвий. В 1925 была ликвидирована "старая", существовавшая еще с дореволюционных времен, и учреждена "новая" Сухаревка — советская и организованная, но остатки старой барахолки продолжали существовать по соседству [Гиляровский, Сухаревка, Соч., т. 3]. Была обычным местом обзаведения мебелью и предметами хозяйства для молодоженов и новоселов [В. Катаев, Вещи (1929].

Документально точное описание Сухаревки зимой 1926 дает Эгон Эрвин Киш:

"На Сухаревском рынке — 2600 ларьков, где можно купить не только все то, что продается на аналогичных базарах в Европе, но и многое, многое другое. Русское, очень русское... Ручной работы толстовки, лампады, иконы, валенки разной высоты, верблюжья шерсть для набивки перин, черно-золотые лакированные коробочки для чая, детские коляски без колес, но на полозьях, кукольные санки, меха и меховые отходы, домотканые коврики, кожаные шапки с меховой оторочкой и меховые шапки с кожаным бордюром, ковры, рукавицы, коньки с двумя зазубренными лезвиями, ящики для игрушек, портреты Сталина, женские косы, светлые, круглые корзиночки из бересты (для завтраков и пикников), целые молочные телята, мясо (которое мясник режет дома, потому что на морозе оно превращается в камень), остатки товаров из деликатесных лавок (сыры, икра, колбаса, масло, мясо, рыба, фрукты), старые книги (вроде „Извозчика Гентшеля" Гергарта Гауптмана), вешалки из козьего рога, в наибольшем же количестве видов — эти извечные четыре стороны русского квадрата: самовары, галоши, семечки и арифмометры. Рев и визг царят на рынке, и громче всего — там, где силятся перекричать друг друга граммофоны, где гармоники, балалайки и духовые инструменты демонстрируют свои достоинства оглушающей какофонией мелодий... Смеясь, переходят на другую сторону улицы беспатентные торговки фруктами при приближении милиционера, которого они в общем не очень-то и боятся... Колбасы и паштеты булькают в масле. Необычно прохаживаться по снегу между двумя рядами диванов, как бы приглашающих отдохнуть. На „толкучке" многое продается и без патента; этот сектор, где во времена пайков и ордеров люди меняли фамильное имущество на продукты питания, до сих пор остается местом наиболее оживленной торговли и толчеи. Над всей этой суетой плывет из-под золоченых луковиц звон церковных колоколов, взывая к миру, у которого нет ни времени, ни охоты к ним прислушиваться. Часовщики сидят, склонившись над миниатюрными механизмами, — их пальцы не должны замерзать, клиент ждет; столяры возятся над ключами и шкатулками; а рядом в ящике выставлены на продажу рабочие инструменты — серпы и молоты, вид которых несколько изумляет, ибо оба эти предмета столь часто маячат перед глазами в символическом значении, что в их реальное существование уже как-то перестаешь верить" [Kisch, Zaren..., 46-48].

16//10

Большая комната мезонина была разрезана фанерными перегородками на длинные ломти, в два аршина ширины каждый. Комнаты были похожи на пеналы... — Аналогичную черту нового быта находим в "Боги жаждут" А. Франса: "С целью приспособить особняк какого-то старого члена парламента к укладу семей мещан и ремесленников, населявших этот дом, в нем, где только можно было, понастроили перегородок и антресолей" [гл. 1].

Прототипом пенала, где живут Коля и Лиза, послужило общежитие газеты "Гудок" в Чернышевском переулке в Москве, где получил комнату И. Ильф в начале своего журналистского пути.

"Нужно было иметь большое воображение и большой опыт по части ночевок в коридорах у знакомых, чтобы назвать комнатой это ничтожное количество квадратных сантиметров, ограниченное половинкой окна и тремя перегородками из чистейшей фанеры. Там помещался матрац на четырех кирпичиках и стул. Потом, когда Ильф женился, ко всему этому был добавлен еще и примус. Четырьмя годами позже мы описали это жилье в романе „Двенадцать стульев"" [Е. Петров, Из воспоминаний об Ильфе].

То же или сходное помещение описано другим гудковцем, М. Булгаковым, в 1924: "В верхнем этаже... я попал в тупое и темное пространство и в нем начал кричать. На крик ответила полоса света и, войдя куда-то, я нашел своего приятеля. Куда я вошел? Черт меня знает. Было что-то темное, как шахта, разделенное фанерными перегородками на пять отделений, представляющих собою большие продолговатые картонки для шляп. В средней картонке сидел приятель на кровати, рядом с приятелем его жена... Шепот, звук упавшей на пол спички был слышен через все картонки, а ихняя была средняя" [Москва 20-х гг., Ранняя неизданная проза].

16//11

— Они нарочно заводят примус, чтобы не было слышно, как они целуются. — Ср. другой вариант в рассказе из жизни студенческого общежития: "Они перед тем, как ругаться, всегда зажигают примус, чтобы соседи не слышали их ругань" [Б. Левин, Личная жизнь, См 15.1928].

16//12

— Зверевы дураки, болваны и психопаты. — Сатириконовские нотки? Ср.: "[Иван Иванович и его жена решают, что] Крыжиковы зазнались, Иванкины дураки, а Степан Иваныч со своей кривобокой женой полные ничтожества" [Б. Гейер, Иван Иванович дома, Ст 34.1913]. Тематический номер "Сатирикона", посвященный обывателю "Ивану Ивановичу Иванову", отразился и в других местах романа [см. ДС 37//2].

16//13

Окно выходило в переулок. Напротив... помещалось посольство крохотной державы. — По Староконюшенному переулку, 23, вблизи пересечения с Сивцевым Вражком, находилась в эти годы миссия Дании [см. Вся Москва в кармане; Вся Москва 1928].

16//14

Ипполит Матвеевич вынул подушку-думку, которую возил с собой. — Обычай возить с собой подушку отмечается как в начале века ("В одной руке тетка держала корзину с домашней снедью, в другой — дорожную подушку в полотняном чехле" [Кренкель, RAEM..., 9]), так и в советское время ("Пассажир... развязал ремни на аккуратной скатке, снял с нее чехольчик, вынул и расправил пеструю подушечку..." [М. Кольцов, Когда без путевки // М. Кольцов, Конец, конец скуке мира]). "Обшитую пестрым сатином надувную подушечку" возит с собой герой рассказа В. Набокова "Хват" (1932). В мемуарах В. Катаева "думка" определяется как "трогательно-крошечная кружевная подушечка" [Разбитая жизнь, 251]. На ней порой вышивались уютные надписи вроде: "Отдохни часок".

Примечания к комментариям

1 [к 16//3]. Вероятное влияние диалога между барином и слугой из комедии Н. А. Некрасова "Осенняя скука": "Ты сыт? - Сыт-с. - Одет? - Одет. - Обут? - Обут. - Пригрет? - Пригрет. - Жена твоя сыта? - Сыта. - Одета? - Одета. - Обута? - Обута. - Пригрета? - Пригрета. - Дети твои по миру

не ходят? - Не ходят..." и т. д. Это лишний пример того, как интимно знали классиков В. Катаев и другие писатели гудковской школы и как небанально умели они переносить структурные модели из классических в злободневные советские тексты. Пьеса Некрасова была поставлена в 1902 г. и вызвала значительный интерес; была переиздана театральным отделом Наркомпроса в 1919 г.

2 [к 16//5] Об особой знаковости фамилии "Семашко" свидетельствует способность ее служить своего рода паролем при общении разноязычных, но составляющих одну семью граждан СССР: "Я нагоняю двух казаков [казахов] — старого и молодого. Старик некоторое время смотрит на меня часто мигающими глазами, а затем членораздельно говорит: — Семашко Москва бар [есть, имеется]... Старик обращается ко мне вторично, тыча пальцем в мою сторону, причем из всех его слов я понимаю только два: Семашко и бар. Предполагая, что он принимает меня за Н. А. Семашко, я отрицательно покачиваю головой и на "русско-казакском" языке говорю: — Моя Семашко ёки [нет]" [В. Дробот, Паровоз через пустыню, Ог 11.11.28]. Напомним, что в этой роли общепонятного пароля выступала фамилия "Ленин" (см. эпизод с партизанами, допрашивающими американца, в "Бронепоезде" Вс. Иванова).

3 [к 16//5]. "Открытие Америки", Колумб в связи с именно театральным новаторством — метафора, видимо, уже бытовавшая в культурном дискурсе эпохи и взятая оттуда соавторами. Мемуарист передает, например, слова известного театрального критика старого закала А. Р. Кугеля, который в частном разговоре в 1927 говорил: "Мы не можем быть перманентными Колумбами", — и добавил, что "в других областях искусства тоже давно не видно никаких Колумбов" [Рафало-вич, Весна театральная, 38].

4 [к 16//6]. Как указал А. Д. Вентцель, "слово "студент" в 20-е годы употреблялось в смысле "человек, бывший студентом при старом режиме"... для нарождающегося советского студенчества использовалось слово „вузовцы**" [Комм, к Комм., 77]. Ср. гордые слова булгаковского профессора Ф. Ф. Преображенского: "Я московский студент". Ассоциация эта вполне могла работать на тот ореол забытых теней или "мертвых душ", который отмечен нами в отношении обитателей общежития. Но было вполне употребительно и слово "студент". Для 20-х гг. характерно сосуществование старых и новых терминов: почтальон — письмоносец, спорт — физкультура, коммунист — партиец и др. [см. ДС 29//6, ЗТ 7//3].

Приложение

Москва в эпоху "Двенадцати стульев" (из воспоминаний А. Гладкова)

Москва середины двадцатых годов. Нэп в разгаре. Витрины Петровки и Столешни-кова демонстрируют последние парижские моды. В традиционном послеобеденном променаде можно увидеть эти моды на живых образцах. Бесшумно летят извозчики-лихачи на дутых шинах. Вечерами они вереницами стоят у ресторанов. Вывески магазинов и кафе подчеркивают деловую и духовную преемственность с прошлым: молочные носят имена Чичкина и Бландова, сушеные фрукты — Прохорова, пивные — Корнеева и Горшанова, кафе — Филиппова и Сиу. Тощие клячи тащат по городу закрытые грузовые фургоны. На них имя: "Яков Рацер". Это продажа угля по телефонным заказам. Иногда частники прикрываются видимостью артели или кооператива, и, например, популярная аптека на Никольской называется "Аптека общества бывших сотрудников Феррейна". Потом исчезнет и этот фиговый листок, но еще долго москвичи будут называть аптеку именем Феррейна, от которого осталось только одно это имя, и привычка сохранит его почти до наших дней, как и легендарное имя купца Елисеева.

Но есть и другая Москва — Москва Госплана и наркоматов, Москва заводских окраин, рабкоров, комсомольских клубов, Москва Маяковского и Мейерхольда, Университета имени Сунь Ятсена и Сельскохозяйственной выставки. Эти две Москвы — нэповская, с ее обманчивым блеском, и советская, коммунистически-комсомольская — даже во внешнем облике города существуют рядом, почти несмешивающимися слоями, как жидкости с разным удельным весом. И, пожалуй, это самая яркая и бросающаяся в глаза особенность Москвы двадцатых годов. Торопливая, как бы сама не верящая в свою долговечность, показная роскошь нэпа и демократический аскетизм советской Москвы. Аскетизм этот несколько демонстративен: он связан уже не столько с материальным уровнем жизни, резко поднявшимся после укрепления советского рубля, сколько с желанием противопоставить что-то всему "буржуйскому"; он полемичен, вызывающ и доходит до крайностей. Меховщик Михайлов выставляет в своем магазине на углу Столешникова и Большой Дмитровки соболя и норки, а в комсомоле спорят о том, имеет ли право комсомолец носить галстук.

С одной стороны — фламандское изобилие прилавков в Охотном ряду; свистки "уйди-уйди" у еще не снесенной Иверской; беспризорники в асфальтовых котлах; куплетисты Громов и Милич, поющие на мотив " Ламца-дрица" об абортах, алиментах и Мейерхольде; казино с величественным крупье, похожим на члена палаты лордов; пивные с полами, посыпанными опилками, с моченым горохом и солеными сухарями на столиках; на территории бывшей Сельскохозяйственной выставки чемпионаты борцов с участием Поддубного, Башкирова, Шемякина; гулянье с самоварами напрокат на Воробьевых горах; цыгане в "Праге"; каламбуры митрополита Введенского [видимо, имеются в виду знаменитые публичные диспуты между этим блестящим первосвященником-обновленцем и А. В. Луначарским. — iO. Щ.]; американские кинобоевики в кинотеатре на Малой Дмитровке; бесконечные рекламы курсов "Полиглот" и врачей, принимающих на дому; церковный звон, еще легко пробивающийся сквозь уличный шум, состоящий из пронзительных трамвайных звонков, цокота лошадиных копыт, разнообразных голосов автомобильных сирен и диких воплей разносчиков...

С другой стороны— полные достоинства совслужащие; "моссельпромщицы" на углах с синими лотками и в кепи с длинными козырьками; первые радиоконцерты с неизбежным гусляром Северским, почти каждый день певшим "В лесу, говорят, в бору, говорят"; фотомонтажи Родченко и фильмы Льва Кулешова; пионеры с кружками, собирающие пятаки в пользу английских горняков; командиры в буденовках с огромными красными диагональными нашивками на шинелях; "Синяя блуза" в Доме союзов; стриженые рабфаковки в кепках; дискуссионные листки в "Правде"; кожаная тужурка [директора Госиздата] Артемия Халатова; Луначарский, с интеллигентным грассированием выступающий со вступительным словом к прыжкам чубатого клоуна Виталия Лазаренко (старшего); рифмованные рекламы папирос на крышах трамваев; обнесенный забором пустырь на Тверской, на углу Газетного, где строится будущий Центральный телеграф; китайские студенты, играющие в волейбол во дворе Университета имени Сунь Ятсена — на углу Волхонки и Большого Знаменского...

Газетная дискуссия о галстуке принимает вдруг широкий и весьма пылкий характер. Театр Пролеткульта ставит новую пьесу Анатолия Глебова, так и называющуюся — "Галстук". В кассах билетов на нее не достать; все спектакли заранее проданы для комсомольских культпоходов. Споры в антрактах в фойе и на плохо освещенных Чистых прудах, когда зрители расходятся по домам. Проблему галстука "заостряют", "углубляют", "ставят ребром", связывают с проблемами быта, семьи, любви. В своей стихотворной публицистике этой темы касается Маяковский, а на страницах "Комсомольской правды" сам редактор Тарас Костров посвящает ей значительную часть большой статьи "О культуре, мещанстве и воспитании молодежи". [Гладков, Поздние вечера, 23-24].

 

17. Уважайте матрацы, граждане!

17//1

...Первое — борщ монастырский... — В студенческой столовой это скорее всего означает "вегетарианский" и намекает на аскетизм меню, хотя исторически данный эпитет вызывает и более привлекательные ассоциации; были, например, стерлядь, карп и судак "по-монастырски" — блюда, подававшиеся в лучших нэповских ресторанах [см. Dillon, Russia Today and Yesterday, 39; Инбер, Место под солнцем, гл. 11; Бережков, Как я стал... 81, идр.].

17//2

...В вегетарианской столовой "Не укради"... — Библейская заповедь [Исход 20.15, Евангелие от Марка 10.19].

Названия пивных, ресторанов и столовых в нэповской Москве были броскими; некоторые имели форму шуток или поучительных обращений. В прессе упоминается трактир "Дай взойду" [Бе 12.1926]. Мемуаристы вспоминают столовую "Сыты" на Арбатской площади, а также пестрый веер названий вегетарианских заведений: "Убедись", "Примирись" 1 , "Гигиена", "Я никого не ем"; последнее, в Газетном переулке, существовало еще до революции [Либединский, Современники, 52; Ильф, Москва от зари до зари; Вагинов, Бамбочада (1931); КН 23.1926; И. Равич, в кн.: М. Кольцов, каким он был, 224]. Вегетарианская столовая "Не убий" — место действия романа И. Эренбурга "Жизнь и гибель Николая Курбова" (1922).

Не исключено и то, что "Не укради" — намек на те столовые, где "ножи и вилки прикованы цепями к ножке стола (чтоб не украли)" [Ильф, Петров, Халатное отношение к желудку, Собр. соч., т. 2].

17//3

Коля вдруг замолчал. Все больше и больше заслоняя фон из пресных и вялых лапшевников, каши и картофельной чепухи, перед Колиным внутренним оком предстала обширная свиная котлета. — Видение, встающее перед внутренним взором, — мотив, встречаемый и в высоком, и в пародийном ключе. Пример первого — сцена, где Макбету чудится парящий в воздухе кинжал. Комический вариант, перекликающийся с данным местом ДС, ср. у Чехова: "В закрытых глазах засыпавшего Перекладина... метеором пролетела огненная запятая. За ней другая, третья, и скоро весь безграничный, темный фон, расстилавшийся перед его воображением, покрылся густыми толпами летавших запятых... На темном фоне появились восклицательные знаки... На темном фоне все еще стоял большой знак" [Восклицательный знак].

В "Мистерии-буфф" В. Маяковского голодному Купцу все котлеты снятся [стих 562]. Видения еды встают перед голодным драматургом в рассказе В. Катаева "Красивые штаны" (1922), который "в полдень лег на полосатый тюфяк и представил себе большой кусок хлеба с маслом, кружку молока и яичницу" [Собр. соч., т. 2], и перед безработным художником Пинетой в повести В. Каверина "Конец хазы" (1925): "Пышная рисовая каша с маслом приснилась ему: каша пыхтела и лопалась, и каждая дырочка тотчас же наполнялась прозрачным маслом" [гл. 2].

У С. Заяицкого в "Жизнеописании С. А. Лососинова" (1926) гастрономическое видение является герою в сходном с ДС контексте. В изголодавшейся революционной Москве заглавный герой "вдруг ясно представил себе запотевшую от холодной водки рюмку" в то время, когда его сослуживцы хором осуждают алкоголь и пьянство, как Коля с жаром осуждает мясо [ч. 3, гл. 5].

Нищета студентов-вузовцев, их вынужденное вегетарианство, болезни от недоедания, проживание в заброшенных домах (откуда легко перекидывался мостик в потусторонние сферы), совместное владение предметами одежды и т. д. — известная социальная проблема 20-х гг., по освещенности средствами информации уступавшая лишь знаменитой теме беспризорных детей 2 . Но и этим мотивам, как мы видим, иногда возвращается их архетипическая поддержка.

17//4

Вчера, когда мы съели морковное жаркое, я почувствовала, что умираю... Я боялась заплакать. — Фраза, при всей кажущейся естественности, литературна и поэтична. Начиная примерно с Фета, в русской лирике и в том, что можно назвать лирической новеллой, применялся период с союзом "когда...", где в придаточном предложении дается (иногда с нагнетающим повторением "когда") то или иное обстоятельство, а в главном — интенсивный взлет эмоциональной реакции на него, часто со слезами. Эта фигура встречается в "Войне и мире": "Когда он увидел первого гусара... когда он узнал рыжего Дементьева... когда Лаврушка радостно закричал своему барину: „Граф приехал!"... — слезы радости, подступившие ему [Ростову] к горлу, помешали ему говорить" [11.2.15]. Пример из Апухтина: Когда ничтожными словами /Мы обменяемся, я чувствую с тоской, / Что тайна, как стена, стоит меж нами [О да, поверил я...]. Из переводной литературы: Когда у зеркала вуаль свою вы сняли, /Яснее стали вдруг загадочные дали... / Как вспыхнули дрова, когда ты подошла /К камину... [Э. Ростан, Комната, пер. Т. Щепкиной-Куперник]. "Когда ты спал... я плакала в темноте от счастья" [С. Цвейг, Письмо незнакомки]. Ср. фразы у Л. А. Авиловой, любопытные совпадением с ДС: "Пароход... пошел прямо на меня. И тогда я почувствовала, что умираю..." [Забытые письма] и лирические излияния героини И. Эренбурга: "Когда я в кино увидела Турксиб, как старый киргиз встречает паровоз, я чуть было не расплакалась: так это прекрасно!" [День второй, гл. 9].

Морковное жаркое, морковные сосиски и котлеты — типичные блюда голодного студенческого стола. Что вегетарианская кухня в эти годы была к услугам каждого, видно из рассказа В. Ардова и Д. Гутмана, где приводится следующее меню столовой: "Коклеты: картофельные, морковные, рисовые, капустные, фасолевые, луковые, овсовые, крапивные, ромашковые, конопляные, березовые, дубовые, фанерные" [Извиняюсь, я никого не ем, кроме Льва, См 39.1928]. Обоснования хозяином этой столовой вегетарианства ("Животное — тоже человек", "Свиных котлет не держим, потому что свинья страдает", "Говядине тоже больно, потому что она — корова" и т. д.) можно сравнить с аргументами Коли в споре с Лизой.

17//5

— Да-а, — ответила Лиза, икая от слез, — граф ел спаржу... он ел мясо! Ел, ел, ел! — Самооправдательные ссылки на неконвенциональное поведение, дурные привычки и человеческие слабости великих людей (особенно вождей марксизма), по-видимому, типичны для споров интересующих нас лет. Этот, так сказать, argumentum ad classicum часто выдвигался в спорах о новой и старой культурах. В "Бане" Маяковского идет спор о том, играл ли Карл Маркс в карты [1929; д. 2]. В фельетоне "Смокинг Маркса" советскую машинистку собираются вычистить за следование моде. В ответ она указывает на фотографию модно одетого молодого Маркса: "Сам Маркс, обратите внимание, в смокинге и с чемберленовским моноклем. А меня, скромную совслужащую, за фестончики чистят. Маркс-то каким франтом ходил. А я чем хуже его?" [Чу 36.1929]. В одном фельетоне вспоминаются чудачества Ф. Лассаля, ездившего на рабочие собрания в роскошной карете [в спорах о машине, С. Карташов, Последнее утешение, См 21.1928]. У И. Эренбурга героев интересует, пил ли Сократ водку [В Проточном переулке (1926), гл. 14].

Говорить о Льве Толстом уважительно "граф" — еще одна черточка тогдашнего иронического стиля: "Граф, конечно, хорошо писал. Но устарело это" [И. Эренбург, там же].

17//6

Был тот час воскресного дня, когда счастливцы везут по Арбату с рынка матрацы... Они везут их стоймя и обнимают обеими руками. — К числу таких счастливцев принадлежал и Ильф, купивший матрац в 1924 в связи со своим вселением в гудковское общежитие, как о том вспоминает С. Гехт: "Ильф купил за двадцатку на Сухаревке матрац. Вид у Ильфа, когда он вез этот матрац на извозчике и пристраивал потом на полу, был самодовольный, даже гордый" [в кн.: Воспоминания об Ильфе и Петрове]. Ю. Олеша характеризует чувства Ильфа несколько иначе: "[Мы] презрительно относились к пружинным, купленным на Сухаревке матрацам, именуемым тахтами" [там же]. Матрацы, кровати (вдова Прокопович в "Зависти"), диваны (Лоханкин), подушки (Иван Бабичев), одеяла и т. д. в спорах 20-х гг. часто знаменуют обывательщину и лень; из атрибутов спальни выступают с положительным знаком лишь будильники [см. ЗТ 4//4]. Матрац, приобретаемый на рынке, служит символом семейного очага и благоустраиваемого быта в юмористике писателей, близких к "Гудку"; ср., например, финал рассказа В. Катаева "Ребенок" (1928): "На высоком сиденье пролетки, как на троне, помещались Людвиг Яковлевич и Полечка, с двух сторон поддерживая полосатый матрац, поставленный стоймя". В комедии В. Катаева "Квадратура круга" (1928) комнату молодоженов украшает "продавленный полосатый пружинный матрац, установленный на четырех кирпичах, — из числа тех, что именуются злобно „прохвостово ложе“" [д. 1]. Такой же матрац на кирпичах служит мебелью Коле и Лизе в ДС 16-17. В рассказе Е. Петрова "Семейное счастье" он установлен на двух пустых ящиках.

Уделив столько внимания матрацу и способу его перевозки, юмористы "Гудка" уловили одну из характерных черт тогдашнего быта. Иностранцы, описывающие Москву в 1927, отмечают, что ввиду отсутствия грузовиков и фургонов любые грузы, вплоть до самой громоздкой мебели, перевозятся на извозчиках. "Пружинный матрац, размером превосходящий сами дрожки, — вполне обычное уличное зрелище; русский человек готов спать на сколь угодно жесткой постели, но когда он позволяет себе немножко роскоши, то первым покупаемым предметом почти неизменно бывает пружинный матрац... Он везет его домой на извозчике, и матрац — это еще далеко не предел того, что извозчик может уместить в свой экипаж..." [Wicksteed, Life Under the Soviets, 90-91; Benjamin, Moscow Diary, 19].

17//7

Финагент, собравши налог, как пчела собирает весеннюю взятку, с радостным гулом улетает в свой участковый улей. — Ср. Пушкина: Пчела за данью полевой / Летит из кельи восковой [Евгений Онегин 1 .VII]. Пчела — символ терпеливого сбора и накопления ценностей, часто применяемый для сравнений в средневековой литературе (например, у Кирилла Туровского с пчелой сравнивается монах, у Даниила Заточника — сам сочинитель).

17//8

Матрац ненасытен. Он требует жертвоприношений... Ему нужна этажерка... он требует занавесей, портьер и кухонной посуды... — Пойди! Купи рубель и скалку!.. Мне стыдно за тебя, человек, у тебя до сих пор нет ковра!.. Работай!.. Я сломлю твое упорство, поэт!.. — Вы пугаете меня, гражданин матрац! — Молчи, дурак!.. — Я убью тебя, матрац! — Щенок! Если ты осмелишься это сделать, соседи донесут на тебя в домоуправление. — Рубель — стиральная доска с волнистой поверхностью.

Этюд о требовательном матраце имеет давнюю традицию. Вещи, восстающие против человека, чинящие над ним насилие, — мотив известный: ср. хотя бы "Мойдодыра" К. Чуковского или "Историю с чемоданом" Бунина. Близкие параллели к данному месту ДС обнаруживаются в сатириконовском юморе. В стихотворении В. Князева "Власть вещей" книжный шкап тиранит своего владельца:

Затем шкап требует сменить обои, убрать чертежи, стол и диван. Наконец, наступает очередь хозяина: И вот кричит мне книжный шкап: / "Пошел из дома, жалкий раб!" [В. Князев, 1-я книга стихов, 399]. В рассказе Тэффи "Жизнь и воротник" героиня покупает крахмальный воротник с желтой ленточкой, который вскоре "потребовал новую кофточку", затем "круглую юбку с глубокими складками", затем "безобразный волосатый диван" и т. п. Воротник становится властелином человека, заставляет героиню закладывать вещи и толкает ее на безнравственные поступки. [Курсивы мои. — Ю. Щ.]

Тема власти вещей над человеком часто затрагивалась писателями в период нэпа в рамках антимещанской темы; ср., например, знаменитый рассказ В. Катаева "Вещи" или стихотворение В. Гусева "Поход вещей", где кухонная утварь наступает на человека, настаивает на своих правах, торжествует над "песнями" [НМ 07.1928], или стихи Т. Тэсс "Вещи и мы" — о том, как в день получки наступают на человека матрацы, шкафы и т. д., требуя купить их [Чу 12.1929], или фельетон А. Зорича "Башмаки", где обувь становится господином своего владельца [Чу 10.1929]. Когда в стихотворном фельетоне Ю. Олеши гражданин заводит отдельную квартиру, вещи начинают взывать к нему еще с магазинных полок: "Купи меня!" [Зубило, Быта копыто, См 39.1928].

Стилистически диалог человека и матраца содержит отголоски экспрессионистских драм Л. Андреева — "Анатэма", "Жизнь Человека", "Царь-Голод" (далее А, Ж, Г и номер картины), пестрящих восклицаниями, угрозами, приказаниями, интонационно близкими к тому, что мы имеем в ДС. Ср.: "Танцуй, Давид, танцуй!.. Раздай имение нищим, дай хлеб голодным..." [АЗ]; "В пустыню, Давид, в пустыню!", "Скажи им правду, и ты поднимешь землю!" [А5]; "Я буду молиться!.. Я изнурю тело постом!.. Я посыплю голову пеплом!"[А5]; "Ты опоздала, женщина!" [А4]; "Ты обманул нас, еврей!" [А6]; "Ты лжешь, Царь-Голод!" [Г, Пролог]; "Ты лжешь, старик!" [ГЗ]; "Старик, ты обираешь нас!" [Ж5, вариант]; "Что же ты молчишь, Давид? Ты пугаешь нас" [А4]; "Молчи, молчи!", "Молчи и слушай меня!" [АЗ]; "Молчите!" [И]; "Молчи! Я задушу тебя, если ты крикнешь хоть слово, собака!"[А5] и др. Ср. пародию Бвг. Венского на Л. Андреева: "Что это? Это ты, Серый? Я не боюсь тебя, Серый!" [Мое копыто, 9]. Сама ситуация в "Анатэме" несколько напоминает отношение между матрацем и поэтом в ДС: с одной стороны, персонаж волевой, твердый, диктующий, пророчествующий (Анатэма), с другой — слабый, неуверенный, инертный (Давид). Реминисценции из Л. Андреева есть и во втором романе [см. ЗТ 11//4; ЗТ 13//4; ЗТ 16//14].

Властные повеления человеку со стороны вещей или персонифицированных сил, толкающих его на сомнительный, авантюристский путь (стяжательство и т. д.), — мотив, представленный и в мировой классике, в том числе у римского сатирика Персия, где эту роль играет Алчность (Avaritia):

Утром храпишь ты, лентяй. "Вставай, — говорит тебе Алчность, —

Ну же, вставай". — "Нипочем". — "Вставай". — "Не могу". — "Да вставай же!"

— "Незачем". — "Вот тебе раз! За камсой отправляйся из Понта,

Паклей, бобровой струей, горным деревом, ладаном, шелком;

Первым с верблюда снимай утомленного перец ты свежий;

Меной займись ты, божись..."

[сатира 5.132-137, пер. Ф. Петровского; имитировано Буало, сатира 8.69-76].

Донос в домоуправление об убийстве матраца его владельцем напоминает мотивы заключительной части "Собачьего сердца" М. Булгакова (1924), а вместе с тем и всю серию мотивов, изображающих конфликт между творцом и его созданием.

17//9

Эти люди бродят по ослепительным залам... и беспрерывно бормочут: — Эх! Люди жили! [И далее, в ДС 18: Богато жили люди!] — Фраза "Живут люди!.. Хорошо живут!" и т. п., встречающаяся уже у Чехова [Татьяна Репина, финал], фигурирует в стилизованной речи обывателя у сатириконовцев [Ave., Хорошая жизнь, Ст 27.1908]. В советское время музеи и киноленты стали миражами "красивой жизни" для обывателя, жившего в тесноте и чаду коммунальных квартир. Из фельетона М. Кольцова: "В темных залах советских кинематошек, [глядя драмы из заграничной жизни] зрители, вспотев от тесноты и переживаний, азартно шепчут: — Ухты, ч-чорт! Живут же люди!.. Скромный одессит, неизвестными судьбами попав в Париж, побывал на кладбище. Он долго, в немом восхищении, ходил вокруг роскошной гробницы миллионера Ротшильда и, наконец, вздыхая, позавидовал вслух: — Н-да... Живут люди!.." [Красиво, как в кино // М. Кольцов, Конец, конец скуке мира].

В советские годы фразу эту часто можно услышать в музеях и бывших усадьбах — и, естественно, в прошедшем времени. Егорова теща потупила веки: / — Жили ж человеки в осьмнадцатом веке! [о посещении выставки купеческого быта; А. Д’Актиль, Скептики, Бу 21.1927]. "В Зимнем дворце побывал, царскими хоромами полюбопытствовал. Ничего люди жили. Дай бог всякому" [крестьянин о поездке в Ленинград; Д. Фибих, Земля советская, НМ 02.1926]. "Богато жили люди, что толковать!.. Чужими руками только жар гребли" [комментарии отдыхающих в Архангельском; Б. Анибал, На отдыхе, НМ 06.1929]. Л. Пантелеев записывает разговоры, подслушанные в петергофских музеях: "— Ой, как все-таки в мирное время хорошо цари жили!" [в его кн.: Приоткрытая дверь, 260]. Мы встречаем эти слова также в сценарии В. Маяковского "Любовь Шкафолюбова" [см. ДС 18//8].

17//10

— Хорошо же, хорошо. Я сама знаю, что мне делать. — В поведении Лизы, убегающей от Коли, пародируются моменты из "Анны Карениной", предшествующие самоубийству героини. Так, в ДС: "Ненависть к мужу разгорелась в ней [в Лизе] внезапно... Есть захотелось еще сильней. — Хорошо же, хорошо. Я сама знаю, что мне делать. И Лиза, краснея, купила у торговки бутерброд с вареной колбасой". У Толстого: "Надо делать что-нибудь, ехать, главное — уехать из этого дома..." [гл. 27]; "А если так, то я знаю, что мне делать... Никого никогда не ненавидела так..." [гл. 29]; наконец, "И вдруг... она поняла, что ей надо делать" [гл. 31]. "Анна Каренина" упоминается выше в этой же главе в эпизоде ссоры молодых супругов. Для Ильфа и Петрова характерно под тем или иным предлогом открыто именовать или цитировать писателя-классика в тех главах, где имеются скрытые аллюзии на его текст, как бы давая читателю намек на присутствие таковых. Кроме данной главы, см. ДС 36//13 (Лермонтов), ЗТ 29//9 (Чехов), ЗТ 35//4, 6,11,16 (Пушкин), ЗТ 11//4 (Л. Андреев).

Примечания к комментариям

1 [к 17//2]. Из стихотворения С. Кирсанова: И в кафе / "Примирись" / Ели овощи и рис / Под портретом Толстого в толстовке [Чу 01.1928]. Ср. мотив Толстого в этой же главе ДС.

2 [к 17//3]. Из многочисленных откликов на проблему вузовской бедности приведем отличное, на наш взгляд, стихотворение Дм. Цензора, со сквозной игрой на двух значениях слова "менять" [См 46.1926]:

СТУДЕНЧЕСКОЕ БЕЛЬЕ

Ср. другие юморески на эту тему: "Вузовцы в театре. — Что это вдруг раздались единодушные аплодисменты? - А это актер сказал: Кушать подано". "Вузовка: - Чего ты смотришь на нее так нежно? Что у вас общего? Вузовец: - Пальто!" [См 05 и 04.1928]. На рисунке Кукрыниксов изображены разные занятия вузовцев: один торгует с моссельпромовского лотка, другой натирает полы, третий таскает тяжести, четвертый готовится к экзаменам на улице под дождем. На другом их рисунке отражена бездомность студентов, вынужденных заниматься в ночлежках, причем настоящие босяки удивляются новой породе бездомных: "Эти зухеры на каком-то своем блатном языке говорят: икс, игрек, интеграл, дифференциал..." [Школа жизни, См 16.1928; См 22.1928].

 

18. Музей мебели

18//1

Музей мебельного мастерства. — В середине 1920-х гг. в бывших дворцах и усадьбах устраивались (под соответствующим идеологическим соусом) выставки и музеи дворянско-помещичьего быта. Первый в Москве и в СССР музей мебели был организован в начале 20-х гг. в бывшем Александрийском, или Нескучном, дворце (с 1935 в этом здании разместился Президиум Академии наук). Основой музея послужил ряд старых коллекций (Гиршмана, Гагарина, Олсуфьева, Щербатова, Харитоненко, Оружейной палаты и др.); содержал около 3 500 экспонатов.

"Из отдельных мастеров, — пишет автор современного ДС очерка о музее, — следует упомянуть Гамбса, работавшего в России с 1790 года. Его работы, отличавшиеся большим разнообразием и введением моды на ореховую мебель с упрощенной орнаментикой Рококо или Регентства, пользовались большой известностью и запечатлены в классической литературе. Тургенев говорит о Кирсанове: „он сидел на широком гамбсовом кресле, перед камином"; у Гончарова описывается: „подле тяжелого Буля стояла откидная кушетка от Гамбса". Гамб-сом начинается и заканчивается эпоха орехового дерева, просуществовавшая до начала нашего столетия. На смену Гамбсу пришел грубый немецкий декаданс и модерн — увлечение грушевым деревом и дубом, представлявшее собой упадок мебельного искусства" [М. Зингер, Музей мебели, КН 34.1926; ср. также: Эмигрантское наследие, КН 35.1926, и др.].

18//2

...Большой театр с колоннадой и четверкой бронзовых коняг, волокущих Аполлона на премьеру "Красного мака"... — Здание Большого театра с медной квадригой Аполлона работы скульптора П. К. Клодта над фронтоном было построено в 1824. В иконографии, литературе, кино 20-х гг. это отличительный знак и эмблема Москвы: "Я увидел зеленых лошадей. Я запомнил их на всю жизнь. Они сделались моей путеводной звездой, моим ориентировочным пунктом, самым любимым моим местом в Москве..."[В. Катаев, Фантомы (1924)]. В 1926-1927 в связи с реставрационными работами внимание публики особенно часто привлекалось к зданию театра и квадриге. Кони крупным планом, вид на город с площадки квадриги — популярный угол зрения в кино- и фотосъемке тех лет (фото "Кони Аполлона" в КН 35.1926; "В центре Советской столицы" — снимок с крыши ГАБТ с конями на первом плане, в Ог 29.08.26, и др.). Весь этот ансамбль занимает видное место в "Человеке с киноаппаратом" Дзиги Вертова, в нашумевшей картине "Третья Мещанская" ("Любовь втроем", 1927), где один из героев, участник работ на крыше театра, позирует на фоне мужественной анатомии клодтовского Аполлона, и в ряде других кинокартин с московским фоном.

"Красный мак"— балет Р. М. Глиэра, поставленный Большим театром в июне 1927 (подробнее см. в ЗТ 7//6).

Ср.: ...Квадрига Большого театра / Стремит Аполлона вихрем битв / На соты приземистого радиатора [Й. Сельвинский, Пушторг, 1.9]. Обратим внимание на текстовой параллелизм с ДС: "волокущих Аполлона на премьеру" / "стремит Аполлона на соты радиатора", т. е. в обоих случаях бог представлен как насильственно куда-то влекомый.

18//3

...Гул экскурсантов, невнимательно слушавших руководителя, обличавшего империалистические замыслы Екатерины II в связи с любовью покойной императрицы к мебели стиля Луи-Сез. — Подобного рода комментарии были неизбежной частью экскурсий по музеям и объектам старины. М. Талызин иронизирует по поводу "рабочей экскурсии, пришедшей в Эрмитаж взглянуть „на шедевры деспотических монархий, произведения барщинной эпохи и крепостной эксплуатации"" [По ту сторону, 204]. Ср. "Ханский огонь" М. Булгакова, где комментирует не гид, а политически грамотный экскурсант: "Сработано здорово, что и говорить. Видно, долго народ гнул спину, выпиливая эти штучки, чтоб потом тунеядцы на них плясали... Делать-то ведь больше было нечего" и т. п. В рассказе А. Н. Толстого "Гобелен Марии-Антуанетты" (1928) экскурсовод вдалбливает посетителям дворца-музея: "А это образец продукта крепостного производства, относящийся к самому началу борьбы между землевладельческим капиталом и капиталом торгово-промышленным". "Крокодил", отмечая, что "руководители экскурсий зачастую оказываются безграмотными людьми", помещает карикатуру:

"Руководитель [показывая картину „Иван Грозный и сын его Иван" — см. о ней ЗТ 7//8]: — Здесь, дорогие товарищи, вы видите хищника мирового империализма, перегрызшего глотку другой акуле. На мрачном фоне средневековья развертывается перед нами яркая картина бешеной борьбы за новые рынки, за новые колонии, из которых и были выкачаны жадным царизмом ценности в виде тех ковров, которые покрывают пол нарисованной комнаты" [Кр 19.1928].

Нередко переплетение вульгарно-социологического жаргона с информацией традиционного типа. Так, в рассказе Л. Славина "Женщина в голубом" гид в московском музее разъясняет комсомольцу Андрюше, заинтересовавшемуся портретом дамы:

"Галерея Александра III, серия придворных работ художника Соколова. Перед нами типичная представительница разлагающегося буржуазно-феодального общества. Обратите внимание на заднюю арку, типичное соединение древнерусского стиля с готическими формами. Портрет сделан накануне империалистической бойни. Манера — типичные передвижники, материал — масло, социальная среда — расцвет торгово-промышленного капитала... Художник Соколов, родившийся в 1857 и умерший в 1913, большая золотая медаль в Париже, малая — Мюнхен, 1907, был безнадежно влюблен в данную буржуазную самку, в его самоубийстве большую роль сыграла холодность этой женщины. По странному капризу она не захотела отдаться ему, хотя свободно сходилась с типичными представителями титулованной знати..." [КН 47.1927].

Посетители попроще понимали гида "как бог на душу положит". В юмореске В. Ле-бедева-Кумача крестьяне, осматривающие мебель "ампир" в усадьбе-музее, говорят: Знамо, были упыри: Даже стул у них вампирный [Кр 08.1928]. В другом рассказе на тему о посещении музея близорукий групповод перепутал свои давно заученные объяснения, поскольку экспонаты без его ведома поменяли местами. Группа из крестьян и красноармейцев осмысляет его нелепицы по-своему:

"Так обошли целый этаж, дивясь и любуясь. Видели, например, Христа Семирадского — то был свирепый всадник, закованный в латы и лихо топчущий каких-то эфиопов. Привлек внимание и венецианский дож, о котором даже поспорили, есть ли это дождь или морж: на картине был изображен зверь с обезьяньей мордой, бежавший в блеске молний на фоне разразившегося ливня. — Товарищ, а это что ж? — спросил [новичок] красноармеец, ткнув пальцем в „Похищение Европы". — Натюр-морт, — кинул групповод на ходу. — Фрукты и прочее. Неизвестного мастера. — И то фрукты, — буркнул красноармеец. — Девку к быку привязали, и хоть бы хны!.. Вот антанта-то". Разоблачение наступает, когда гид, указывая на бюст Ленина, говорит: "Иоанн Грозный" [Тих. Холодный, См 48.1928].

18//4

"Сказка любви дорогой", — подумал Ипполит Матвеевич, вглядываясь в простенькое лицо Лизы. — Воробьянинову вспоминаются слова романса "Тоска, печаль, надежды ушли...", из которых особенно известен рефрен: Молчи, грусть, молчи, / Не тронь старых ран. / Сказки любви дорогой / Не вернуть никогда, никогда [текст в кн.: Чернов, Народные русские песни и романсы, т. 1: 352-531]1 ; другая цитата оттуда же есть в ДС 33//1. Популярный до революции, романс через эмигрантов получил распространение и на Западе [см. Кольцов, Молчи, грусть, молчи! (1929)].

Фраза "сказка любви дорогой" скорей всего восходит к стихотворению Д. М. Ратгауза "Призраки счастья" (1906), неоднократно положенному на музыку, где повторяется рефрен: Сказки любви неземной.

В 1918 вышел фильм "Молчи, грусть... молчи... (Сказка любви дорогой)", в котором снимались все главные звезды русского немого кино [см. Советские художественные фильмы, т. 3; Луначарская-Розенель, Память сердца, 385].

Поэтические чувства Воробьянинова имеют прообраз у Ф. Сологуба: "[Глядя на Людмилу, директору гимназии] Хрипачу вдруг захотелось сказать, что она „прелестна, как ангел небесный", и что весь этот инцидент „не стоит одного мгновенья ее печали дорогой". Но он водержался" [Мелкий бес, гл. 31].

18//5

Ему хотелось... пить редереры с красоткой из дамского оркестра в отдельном кабинете. — Редерер — марка шампанского; имела распространение в России с середины XIX в. "Запотевшие серебряные ведра с битым льдом, откуда выглядывали золотые горлышки шампанского „редерер"", вспоминает В. Катаев. "Слово „редерер" удивительно складно соединялось со словом ,,скетинг-ринг“". Ассоциация редерера с отдельным кабинетом была обычной, ср. Аверченко: "Редерер, который она распивает по отдельным кабинетам с любовниками", — или песенку Н. Монахова на известный мотив "Я обожаю": Франт в кабинете ночь кутит, / Пьет редерер и ей твердит: / Я обожаю! (2 раза). [Катаев, Разбитая жизнь, 33; Аверченко, Четверг; Полный сборник либретто для граммофона, ч. 2:166.]

18//6

"Это май-баловник, это май-чародей веет свежим своим опахалом". — Из стихотворения К. М. Фофанова "Май": Что-то грустно душе, что-то сердцу больней, /Иль взгрустну лося мне о бывалом?/ Это май-баловник, это май-чародей / Веет свежим своим опахалом... (1885).

18//7

Это Жарова стихи? — В очерке Е. Петрова "Граждане туристы" во время автоэкскурсии по Кавказу один пассажир читает вслух из "Мцыри", другой спрашивает: "Это Жарова стихи?" [ТД 12.1928; Ильф, Петров, Необыкновенные истории..., 158].

Жаров Александр Алексеевич (1904-1984) — поэт, входивший, наряду с А. Безыменским, М. Светловым, И. Уткиным и др. в плеяду "комсомольских поэтов" 20-х гг. (наиболее известное его произведение тех лет — поэма "Гармонь", 1926), автор многих популярных советских песен: "Взвейтесь кострами, синие ночи", "Песня былых походов", "В предгорьях Алтая", "Ходили мы походами" и др. Стихи Жарова, проникнутые бодрой романтикой первых послереволюционных лет, воспевавшие комсомольскую юность и "поэзию российских деревень", пользовались громадным успехом у молодежи: "Очень мне нравится Жаров — как он пишет про наш нахальный комсомол" [говорит девушка на стройке; И. Эренбург, День второй, гл. 15]. Для верной ему молодежной аудитории Жаров был одной из главных фигур советского Парнаса. "Мои сотоварищи тогда Маяковского не-газетчика просто не знали. Прочтенная мною однажды „Флейта-позвоночник" вызвала общее удивление, зато Безыменского и Жарова знали назубок" [Гладков, Поздние вечера, 263]. О предпочтении молодыми Жарова Маяковскому свидетельствует также С. Липкин [Квадрига, 289]. Для простенькой советской девушки Лизы Жаров, по-видимому, является мифологизированной фигурой Поэта, которому приписываются любые чем-либо привлекшие стихотворные строки. Традиционно эту роль в культурном кругозоре обывателя играл Пушкин. Ср.: "...переписал очень хорошие стишки: „Душеньки часок не видя, Думал, год уж не видал; Жизнь мою возненавидя, Льзя ли жить мне, я сказал". Должно быть, Пушкина сочинение" 2 [Гоголь, Записки сумасшедшего; обратим внимание в последней фразе на тот же порядок слов, что и в "Жарова стихи"]. "Штабс-капитан Полянский стал уверять Варю, что Пушкин в самом деле психолог, и в доказательство привел два стиха из Лермонтова" [Чехов, Учитель словесности]. "Помню... одно мелкое, ерундовое стихотворение Пушкина: „...Скажи мне, ветка Палестины..." (Голос с места: Это из Лермонтова)" [Зощенко, Речь о Пушкине]. "Гусар беззаботно расхохотался: — Как там это у Пушкина говорится: Не стоит, право, Бокль хорошего бинокля! Купите-ка бинокль" 3 [Колесников, Святая Русь, 155] 4 .

Таким образом, смысл данного места ДС — замена Пушкина Жаровым в советском массовом сознании в качестве "основного поэта" 5 . О подобных заменах больших величин малыми Ильф и Петров писали не раз: ср., например, в ЗТ 9 экскурс о большом мире, где написаны "Мертвые души", и маленьком, где сочинена песенка "Кирпичики"; рассказ "Разговоры за чайным столом", где ведущей фигурой современной литературы оказывается пролетарский поэт Аркадий Паровой, и т. п.

18//8

Ухаживание Воробьянинова за Лизой. — Неудачное волокитство "человека с раньшего времени" за советской девушкой на фоне декораций дореволюционной культуры — в частности, популярных в те годы особняков и усадеб-музеев — весьма характерный мотив 20-х гг.

Близкую параллель к ДС находим в сценарии В. Маяковского "Любовь Шкафолюбова" (1926-1927), где роман также развертывается среди старинной мебели — в "музее-усадьбе XVIII в.". Легкомысленная машинистка Зина, поссорившись со своим другом-летчиком, заходит в музей и, подобно Лизе, восхищается антикварной мебелью: "Ведь жили же люди без этих проклятых машин" (ср. в ДС: "Эх! Люди жили!"). Ею пленяется хранитель музея, гротескный обломок старины Шкафолюбов; после комичного ухаживания, в котором нелепый поклонник терпит фиаско, девушка возвращается к летчику [Поли. собр. соч., т. 11]. Отрывки из сценария, дающие лишь общее представление о сюжете, были опубликованы в газете "Кино" в июне 1927.

Нечто похожее — в рассказе Даниила Фибиха "Девушка из толпы". Герой, музейный работник, "рассказывающий слесарям и красноармейцам о Тинторетто", ухаживает за встреченной в парке девушкой, говорит ей красивые слова, ведет в кафе, но все напрасно, т. к. она убегает от него к "комсомольцу в голубом, пропотелом под мышками тельнике", который с холодным презрением оглядывает "чопорные залы" музея [в кн.: Фибих, Дикое мясо].

В рассказе Л. Никулина "Листопад" в советский музей-усадьбу приходит ее совершенно опустившийся прежний владелец-князь; он открывается своему бывшему служащему, ныне смотрителю музея; тот его кормит и поит в своей комнатке — все это мотивы знакомые [см. ДС 5//22]. Подвыпив, бывший князь пытается грубо лезть к комсомолке Лизе [sic]: "Крошка, поди сюда..." У Лизы есть, однако, друг и защитник, вузовец Яшин [КП 49.1926].

В рассказе Н. Москвина "Встреча желаний" [в одноименной книге] старичок-интеллигент, ездивший в 1911 г. на выставку в Барселоне (ср. поездки в Европу Воробьянинова), ухаживает за деревенской девочкой-цветочницей, однако так и не решается приступить к более решительным действиям.

В этот круг сюжетов вписывается и треугольник Кавалеров — Валя — Володя в "Зависти" Олеши. Общая схема подобных историй — любовное унижение, наносимое утонченному человеку грубоватыми людьми нового поколения. Историческая или социальная обреченность, символизируемая через поражение в любви, часто на фоне реликвий старинной культуры, к которой принадлежит и которою стремится соблазнить советскую девушку неудачливый поклонник, — мотив, как видим, достаточно распространенный. У соавторов он в юмористическом преломлении представлен также семейной драмой Лоханкина, который со своими книгами и ямбами тоже причисляет себя к дореволюционной традиции (см. обсуждение этого вопроса в комментариях к ЗТ 13). К этому сюжету примыкает и неудача самого Бендера, у которого уводит Зоею "представитель коллектива" Фемиди [ЗТ 35].

18//9

Молитесь на меня, молитесь! — Выражение "молиться на кого-либо", возможно, имело в те годы стилистический оттенок еврейской речи. Мы встречаем его, например, в густо насыщенных таким стилем текстах С. Юшкевича: "Я прямо, мамаша, молюсь на него", — говорит героиня пьесы о своем муже [Зять Зильбермана].

18//10

— Завтра, — говорил он, — завтра, завтра, завтра. — Ср. у Пушкина: ...Да, завтра, завтра... / Я счастлив! Завтра — вечером позднее... / Мой Лепорелло, завтра — приготовь... [Каменный гость]. Обычно в контексте любовных ожиданий. Ср. у Л. А. Авиловой: "Завтра, завтра... Ты унесешь меня на руках, как ребенка... Завтра..."[Забытые письма]; у Ю. Слезкина: "—Завтра, — шепчет она, — завтра. Какая радость!" [Столовая гора (1922), гл. 16.4]; у Йозефа Рота: "Завтра я увижу ее. Завтра, завтра!" [Исповедь убийцы (1936)]. У Воробьянинова, как мы видим, эта фраза относится к аукциону, обещающему богатство. Но и любовные ожидания находятся тут же недалеко — ведь на вечер аукционного дня у него назначено свидание с Лизой — и придают его ликованию соответствующий оттенок.

Примечания к комментариям

1 [к 18//4]. Об авторстве романса имеются разноречивые указания: "Слова А. А. Френкеля, муз. А. Березовского" [Чернов]; "Слова неизвестного автора, музыка Б. В. Гродзкого" [Песни и романсы русских поэтов, 1078]. В одной из записей Ильфа воспроизводится утрированная манера исполнения этих до предела заезженных строк: Малачи, грусть, малачи, / Не теронь старых иран [ИЗК, 148].

2 [к 18//7]. На самом деле это стихи Н. П. Николева (1758-1815).

3 [к 18//7]. Стихи Некрасова [Балет].

4 [к 18//7]. Другим поэтом, которому в советское время могли приписываться чужие стихи, был Есенин, как это явствует из фельетона М. Зощенко: "Вспоминаются знаменитые стихи Сергея Есенина: Мертвый в гробе мирно спи, и т. д." — на самом деле это стихи Жуковского [Симпатичное начинание, Пу 15.1928; перепечатано в кн.: Зощенко, Уважаемые граждане].

5 [к 18//7]. Соположение Пушкина и Жарова как мифологизированных фигур "основных поэтов" двух эпох, по-видимому, уже наметилось в культурном обиходе 20-х гг. Ср. следующую характеристику Демьяна Бедного: "Демьян Бедный, он же Садко богатый гость. Предпочитает гусли гармонии и Александра Пушкина Александру Жарову" [Бу 04.1927]. Не станет килькою акула, / Не станет Пушкиным Демьян [Дон-Аминадо, То, чего не будет (1929), в его кн. Наша маленькая жизнь 275]; За ним Демьян повсюду Бедный / С тяжелым топотом скакал [из сатирического перифраза "Медного всадника"] и т. д. На роль эквивалентов классики прочили в те годы и других поэтов, сейчас почти никому, кроме историков литературы, не известных. Например: "Василий Казин — поэт первой величины... Его сравнивают с Тютчевым, Пушкиным. Ка-зин — поэт большого масштаба". [Ог 06.09.25].

 

19. Баллотировка по-европейски

19//1

Ушел из дому т. Бендер, лет 25—30... — Объявления о пропавших людях обычны в прессе эпохи ДС/ЗТ. Ср.: "Пропал без вести студент МВТУ Вл. Мих. Федоров, 19 лет, выехавший из Бугуруслана в Москву с Челябинским поездом 16 июля. Приметы: блондин, бритый, карие глаза, рост средний. Одет: темно-серые брюки, белая рубашка, черный френч (без фуражки). Просят сообщить: [адрес]" [Из 31.08.29].

Газетное объявление о пропавшем женихе, с описанием внешности и одежды, есть в рассказе Конан Дойла "Дело о тождестве". Сходные мотивы — в "Домби и сыне" Диккенса, где капитан Каттль, сбежав от деспотичной вдовы Мак-Стинджер, боится, что та объявит розыск в газете [гл. 32].

19//2

Троекратно прозвучал призыв со страниц "Старгородской правды". Но молчала великая страна. — Чей-то (часто троекратный) призыв к миру и стихиям, встречаемый молчанием, — литературно-поэтический мотив высокого (романтического) плана. У Г. Гейне человек тщетно вопрошает море о смысле жизни [Северное море: Вопросы]. Из русских параллелей: "Русь, куда ж несешься ты, дай ответ? Не дает ответа" [Гоголь];

"Обращает лицо свое к западу и востоку, северу и югу земли... Но... молчит север и восток, молчит юг и север земли..." [Л. Андреев, Анатэма, картина 1]. Пародийное использование мотива у Тэффи: "Тогда он перевел глаза на небо. — И я же еще и лодырь?! — тихо повторил он. Но небо молчало" [На подоконнике]. У нее же: "Я... спрашиваю у моря: „Море, где моя милая?" Но море молчит и глухо ревет" [Письма, там же]. И у Ю. Тынянова: "Но отечество молчало" [Подпоручик Киже (1928), гл.13]. См. также ДС 27//7 (о мотиве плача Ярославны).

Не исключено, что фраза "Но молчала великая страна" взята, с заменой подлежащего, из книги сына лейтенанта Шмидта, изданной в 1926 в Праге [см. ЗТ 1//17]. Описывая торжественное захоронение в Петрограде останков П. Шмидта в 1917, автор обращается к праху отца: "За что ты пошел на Голгофу?" — и отвечает: "Но молчала великая душа" [Шмидт-Очаковский, Лейтенант Шмидт, 298; курсив мой. — Ю. Щ.].

19//3

Не нашлось лиц, знающих местопребывание брюнета в желтых ботинках. Никто не являлся за приличным вознаграждением. — Юмор в диккенсовском стиле. Ср. речь юрисконсульта Базфаза на процессе Бардл против Пиквика: "Оно [„существо", т. е. м-р Пиквик] навело справки в доме, оно сняло помещение..." (оратор имеет в виду вывешенное вдовой Бардл объявление о сдаче комнат: "Меблированные комнаты для холостого джентльмена. Справки наводить в доме"). И далее, после мнимого нарушения Пиквиком брачного обещания: "Билетик снят, но жильца нет. Подходящие жильцы — холостые джентльмены — проходят мимо, но никто не приглашает их навести справки в доме или вне дома" [Пиквикский клуб, гл. 34]. Диккенсовская словесная игра слита с интонацией из Л. Андреева: "Сура: Никто не покупает. Никто не пьет содовой воды, никто не покупает семечек и прекрасных леденцов..." [Анатэма, картина 2].

19//4

Кто может понять сердце женщины, особенно вдовой? — Ср.: Вы знаете, я слаб / Пред волей женщины, тем более девицы [Козьма Прутков, В альбом].

19/75

"Виктор, ты будешь губернатором. Тебе будут подчинены все слесаря. А дворник дома № 5 так и останется дворником, возомнившим о себе хамом". — Своей эмфазой и структурой фраза напоминает о Достоевском: "Подошва вздор и всегда останется простой, подлой, грязной подошвой" [Бедные люди, письмо Девушкина от 19 августа].

19//6

Действовать надо, а вот кричать совершенно не надо... Как все это будет происходить, нам и знать не надо: на то военные люди есть. А мы часть гражданская... — Ср. сцену дворянского собрания у Толстого: " — Да и не время рассуждать... а нужно действовать: война в России... А бредни нужно оставить, ежели мы сыны отечества", — и выше: "Я полагаю... что мы призваны сюда не для того, чтоб обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту... Судить о том, что удобнее, набор или ополчение, мы предоставим высшей власти" [Война и мир, III. 1.22].

19//7

И, надо полагать, ждать нам осталось недолго... Нам что важно? Быть готовыми. Есть у нас что-нибудь? Центр у нас есть? Нету. Кто станет во главе города? Никого нет... Англичане, господа, с большевиками, кажется, больше церемониться не будут... Все переменится, господа, и очень быстро. — Надежда на скорое падение советской власти, на интервенцию Запада, создание "теневых администраций" — в 1927-1928 общее место сатиры на антисоветские элементы и белоэмигрантов. Ср. диалоги в тогдашних пьесах (совпадения с ДС выделены нами): "Карапетьянц: Дай бог... Но они хитрые, эти Цека и Гепеу. Коновалов: Начхать. Англия поможет. На нее, как на бога, уповаю. Раньше, при царе, за проститутку ее считал, а теперь как мать родную уважаю" [Билль-Белоцерковский, Штиль, 13]; "Лик Европы меняется. Да, господа, великие события надвигаются!.. Мы должны быть готовы к тому, чтобы взять власть в свои руки, а где у нас организация? Где наши Минины и Пожарские?" [Воинова, Совбарышня Нина]. Собрание "кирилловцев" в Берлине описано М. Кольцовым почти так же, как в ДС: "— Господа, — заявил председатель... — Ждать, господа, нам недолго. Я получил сведения из России, что нас там ждут. Час освобождения близок. Предлагаю членам монархического объединения ликвидировать дела на предмет предстоящего возвращения в лоно матушки-Руси" [У алтаря отечества // Сатирический чтец-декламатор]. "Ждать осталось недолго", — говорит монархистам тень Николая II на спиритическом сеансе [фельетон братьев Тур, Чу 17.1929].

19//8

Куда там! Он не меньше чем министром будет. А то и выше подымай — в диктаторы! — Ср. у Гоголя: "Бобчинский: ...Как вы думаете, Петр Иванович, кто он такой в рассуждении чина? Добчинский: Я думаю, чуть ли не генерал. Бобчинский: А я так думаю, что генерал-то ему и в подметки не станет! а когда генерал, то уж разве сам генералиссимус"; другие переклички с "Ревизором" есть в конце главы, см. ниже, примечание 24. Выражение "выше подымай" встречаем у Чехова: "— Нет, милый мой, поднимай повыше, — сказал толстый. — Я уже до тайного дослужился..." [Толстый и тонкий]; у Н. Эрдмана: "„Уж не Петр ли это Великий?" — „Нет, скажут, поднимай выше, это Павел Гуляч-кин“" [Мандат, д. 2, явл. 12].

19//9

А городским головой я предлагаю выбрать все-таки мосье Чарушникова. — Городской голова — председатель городской думы и ее исполнительного органа — городской управы.

19//10

Попечителем учебного округа наметили бывшего директора дворянской гимназии, ныне букиниста, Распопова. — Попечитель учебного округа — высокопоставленное должностное лицо в министерстве народного просвещения. В начале XX в. в России было 12 учебных округов, включавших от 2-х до 11-ти губерний. Попечитель учебного округа был главным начальником всех гражданских учебных заведений округа, выбирал директоров гимназий, утверждал инспекторов и учителей, назначал инспекторов университетов и служил главной передаточной инстанцией между округом и министром народного просвещения.

19//11

Кислярскому предложили пост председателя биржевого комитета. — Биржевой комитет — исполнительный орган местного биржевого общества, состоявшего из представителей высшего купечества и распоряжавшегося делами биржи.

19//12

Перебирая знакомых и родственников, выбрали: полицмейстера, заведующего пробирной палатой, акцизного, податного и фабричного инспектора; заполнили вакансии окружного прокурора, председателя, секретаря и членов суда; наметили председателей земской и купеческой управы, попечительства о детях и, наконец, мещанской управы. — Полицмейстер — начальник городского полицейского управления в губернских и крупных уездных городах дореволюционной России.

Пробирная палата — учреждение, ведающее пробирным надзором, т. е. определением проб золота и драгоценных металлов, находящихся в обращении.

Акцизный инспектор — не вполне точное обозначение чиновника, ведающего акцизными сборами, т. е. "взиманием в казну дохода с нитей, изделий из вина и спирта, дрожжей, табаку, сахара, осветительных нефтяных масл и зажигательных спичек".

Податной инспектор — чиновник для особых поручений казенной палаты (губернского органа министерства финансов, наблюдавшего за поступлением в казну доходов).

Фабричный инспектор — лицо, осуществлявшее фабричную инспекцию, т. е. систему мер по регулированию труда женщин и малолетних, посредничеству между рабочими и предпринимателями, санитарному благоустройству на заводах и фабриках, выдаче пособий рабочим, потерявшим трудоспособность, охране порядка на предприятиях и т. п.

Земская управа — орган местного самоуправления в пореформенной России (1864-1917). Распорядительным органом этого самоуправления было земское собрание (губернское и уездное), состоявшее из представителей всех сословий: дворянства, купечества, духовенства, мещанства, крестьянства. Дворянство обычно играло в земских учреждениях доминирующую роль; губернский / уездный предводитель дворянства был председателем соответствующего земского собрания. Земская управа была исполнительным органом земского собрания и избиралась последним на трехлетний срок.

Купеческая управа — исполнительный орган купеческого сословного самоуправления. Купеческие управы существовали только в Санкт-Петербурге, Москве и Одессе.

Мещанская управа — исполнительный орган мещанского сословного самоуправления в крупных городах России. "Мещанское управление состоит из: общества, старосты или (в столицах и Одессе) управы и двух членов сиротского суда, ведающих опеку" [информация из кн.: Большая Энциклопедия, тт. 1, 6, 8].

Перебор чинов города отмечен влиянием того места у Гоголя, где Чичиков и Манилов хвалят по очереди всех должностных лиц: губернатора, вице-губернатора, полицмейстера и т. п. О Гоголе напоминает не только номенклатура чиновников, но и композиция сцены. В ДС комментируемая фраза играет роль обобщающего заключения после серии индивидуальных номинаций. Аналогичным образом у Гоголя за похвалами отдельным чиновникам следует суммирующая фраза: "За сим не пропустили председателя палаты, почтмейстера и таким образом перебрали почти всех чиновников города, которые все оказались самыми достойными людьми". Обратим внимание на лексикограмматические сходства: "перебрали" — "перебирая", а также эллипсис подлежащего в 3-м лице множественного числа.

19//13

Елену Станиславовну выбрали попечительницей обществ "Капля молока" и "Белый цветок". — Названия благотворительных обществ и кампаний по сбору пожертвований, возникавших — по образцу сходных мероприятий на Западе — в предреволюционное десятилетие, в том числе и в Одессе, родном городе соавторов. Существовали, например, общество "Синий крест" и день "Синего цветка" (в пользу бедных и больных детей); проводился день "Колоса ржи" (в помощь пострадавшим от неурожая) и день "Белой ромашки" (в пользу туберкулезных); устраивались сборы "Белый цветок", "Солдату к Рождеству", "Георгиевскому кавалеру", "Цветок вереска", "Фургонный" (в пользу беженцев) и т. п. Каждый вид сборов выдавал жертвователям соответствующие эмблемы и значки. "Всевозможные „цветки" посыпались десятками, — вспоминает Л. Успенский, — редкая неделя проходила без щитов, значков и кружек. „Белый цветок" в 1912 году собрал много, что-то около 200 тысяч рублей"1. Было реальностью и общество "Капля молока" , существовавшее до революции (упоминается как всем известное в рассказе А. Аверченко "Удивительная газета") и возродившееся в 20-е гг. под знаком помощи детям [см. См 34.1926]2.

Множество добровольцев из интеллигенции были рады послужить народу, участвуя в сборах и распространении знаний. Как пишет другой мемуарист,

"день Белого цветка проводился 20 апреля. Целью был сбор средств для лечения заболевших и профилактики. Важное значение имела пропаганда медицинских и гигиенических сведений, устраивались лекции, бесплатно раздавались популярные брошюры. К продаже открыток, жетонов и цветов — белых ромашек фабричной и кустарной выделки — привлекались и дети. Помню, мы с сестрой и с мамой сначала ездили по улицам [Новочеркасска] в убранном лентами шарабане, а потом мы, дети, одни везли тележку-мальпост, украшенную цветами и наполненную белыми ромашками. Каждый цветок стоил 10 коп., но многие платили дороже..."

Несмотря на благородные намерения устроителей, кампании "Цветка" связались в радикальном сознании с "буржуйскими" затеями последних лет царского режима, что видно хотя бы из стихов В. Хлебникова (с мотивом из пугачевщины): Подымем ближе к небесам / Слуг белого цветка, — или из данного места у Ильфа и Петрова. [Ни 09 и 13.1912:182,263; Аверченко — в кн.: Опискин, Сорные травы; Катаев, Разбитая жизнь, 375; Каверин, Перед зеркалом, 88; Успенский, Записки старого петербуржца, 184; Новочеркасск — в кн.: Мануйлов, Записки счастливого человека, 59; Хлебников, Полу-железная изба... (1919)].

Кампании эти с соответствующим изменением колорита продолжались и в советское время. Например, во время Гражданской войны производились сборы "Раненому красноармейцу", а в 1927-1929 газеты сообщали о кружечных сборах и продаже значка "Красный цветок" в пользу беспризорных [Пр 13.05.27; КП 48.1929; Шефнер, Бархатный путь, 15-19]3.

19//14

— Нельзя ли мне, — сказала она, робея, — тут у меня есть один молодой человек, очень милый и воспитанный мальчик. Сын мадам Черкесовой... — Ср. рассказ Чехова "Дамы", где дама, протежируя молодому человеку, прибегает к той же "дореволюционной" фразеологии: "Вчера приезжала ко мне Нина Сергеевна и просила за одного молодого человека. Говорят, у вас в приюте вакансия открывается... Юноша очень симпатичный" и т. д.

19//15

Да, в самом деле, куда девать Распопова? В брандмейстеры, что ли? — Брандмейстер — полицейский чиновник, в ведении которого находились пожарная команда, лошади, инструменты и т. п. Имел широкие права вмешательства в городскую жизнь на предмет пожарных неполадок. М. Булгаков в одном из гудковских фельетонов рассказывает об авторитарном произволе брандмейстера станции Можайск [Геркулесовы подвиги брандмейстера Назарова, Гудок 19.02.24 и Ранняя несобранная проза]. У Ильфа и Петрова в брандмейстеры выбирают Полесова. Эта роль, безусловно, должна нравиться Виктору Михайловичу, любящему встревать во все дела, командовать и поучать. Между прочим, один из "подвигов" булгаковского Назарова напоминает историю с разобранными Полесовым воротами в ДС10 (а заодно и с мотоциклом): "К годовщине пожарную машину до последнего винта разобрал. И не собрал".

19//16

Перед ним мгновенно возникли пожарные колесницы, блеск огней, звуки труб и барабанная дробь. Засверкали топоры, закачались факелы, земля разверзлась, и вороные драконы понесли его на пожар городского театра. — Проезд по городским улицам пожарной команды был во второй половине XIX — начале XX в. эффектным зрелищем, привлекавшим толпы зевак. "Москва была разделена на пожарные части, и каждая часть отличалась по цвету лошадей. Выезд пожарных на великолепных лошадях, в блестящих касках развлекал москвичей, и сам генерал-губернатор выезжал на большие пожары" [А. Оболенский, Мои воспоминания, 80]. Картина, возникшая в воображении Полесова, многократно запечатлена в литературе: "Мимо генерал-губернаторского дома громыхает пожарный обоз: на четверках — багры, на тройке — пожарная машина, а на парах — вереница бочек с водой... Лошади — звери: воронежские битюги, белые с рыжим. Дрожат камни мостовой, звенят стекла и содрогаются стены зданий... А впереди, зверски дудя в медную трубу, мчится верховой с факелом, сеющим искры" [Гиляровский, Москва и москвичи: Под каланчой; почти то же у Бунина, Ворон; у Куприна, Киевские типы: Пожарный].

Тушение пожара было для многих желанным спектаклем, имевшим постоянных зрителей, знатоков и болельщиков. "Пожары были тогда [в 1850-е гг.] каким-то спортом. Па них съезжалась аристократия, бывали лица царской фамилии и сам государь. Большим любителем ездить на пожары был великий князь Михаил Павлович. Помню рассказы о нем как о воодушевлявшем пожарных молодецкими выкриками отборных ругательств. Уверяли, что пожарные очень ценили это из его уст и лезли прямо в огонь" [Лейкин, Мои воспоминания, 147]. По словам Куприна, для русских пожар — то же, что для испанцев бой быков [там же]. "Среди москвичей — любителей пожарных зрелищ — находились такие, которые, как только узнавали о большом пожаре, нанимали извозчиков и ехали туда или шли пешком в довольно отдаленный район от своего местожительства. Пожары были всегда окружены большой толпой народа" [Белоусов, Ушедшая Москва, 344]. В повести Чехова "Три года" скучающая жена главного героя Юлия Сергеевна "вошла в кабинет в шубке, с красными от мороза щеками. — На Пресне большой пожар, — проговорила она, запыхавшись. Громадное зарево. Я поеду туда с Константином Иванычем" [гл. 7].

Понятно, что бездельник и неутомимый бегун по городу Полесов также любил эти зрелища: "Проезжал пожарный обоз, и Полесов, взволнованный звуками трубы и испепеляемый огнем беспокойства, бежал за колесницами" [ДС 10]. В раннесоветские годы пожарный комплекс (каланча, шары, обоз, бочка, сверкающие каски, битюги...) сохранял для обывателя романтическую притягательность прежних лет. Отражения этого можно видеть в тогдашней литературе, например, в рассказе А. Ракитникова "Пожарница Зося", чья героиня, исполняя скучную должность курьера, мечтает о яркой карьере пожарного [КП 41.1926], или в известной детской книжке С. Маршака и В. Конашевича. Обратим внимание на полярность двух профессий: пожарный — романтический герой, курьер — "маленький человек" советских учреждений [ЗТ 15//8].

"Вороные драконы" — метафора едва ли уникальная. Ср. у Л. Успенского: "Жарко, как дракон, дыша густым паром... проносится храпящий вороной или буланый красавец" [о конях извозчиков-лихачей; Записки старого петербуржца, 106]. Истоки ее прослеживаются в античной поэзии и мифологии: колесницы, запряженные драконами, есть у Медеи и у Цереры [Овидий, Метаморфозы VII. 350 сл., VIII.795].

Об ассоциативных связях между драконами и пожаром см. ЗТ 7//15, где комментируется уместность пожарного костюма Паниковского в свете хтонических и огневых мотивов его образа. С чертом, в данном случае театральным, ассоциируется и фигура Полесова: вспомним, что у него "лицо оперного дьявола, которого тщательно мазали сажей, прежде чем выпустить на сцену" [ДС10]. Неслучайны поэтому как пришедшася ему по душе должность брандмейстера, так и возникающий в его воображении пожар театра.

19//17

На Кислярского набросились все:... — Левый, левый, не скрывайте! — Ночью спит и видит во сне Милюкова! — Кадет! Кадет! — Что Кислярского подозревают в сочувствии кадетам, понятно: партия "Народной свободы" у крайне правых ассоциировалась с еврейством, ее квалифицировали как "кадето-жидо-масонскую", а ее лидера П. Н. Милюкова клеймили в качестве ставленника евреев. Милюков, пишет А. В. Тыркова-Вильямс, "с самого начала стал любимцем евреев, был окружен кольцом темноглазых почитателей, в особенности почитательниц". Для этого имелись основания, т. к. "кадеты были убежденными заступниками евреев. Не говоря уже о том, что у кадет были лучшие ораторы. Евреи обожают все сценические эффекты, острые слова, представления, происшествия... „Речь" [орган кадетской партии] считалась еврейской газетой... Среди сотрудников действительно было немало евреев" [На путях к свободе, 302, 304, 405, 383]. "Помню одну карикатуру, на которой от [В. Д. Набокова] и от многозубого котоусого Милюкова благодарное Мировое Еврейство (нос и бриллианты) принимает блюдо с хлеб-солью — матушку Россию" [Набоков, Другие берега, IX.4].

19//18

— Кадеты Финляндию продали, — замычал вдруг Чарушников, — у японцев деньги брали! Армяшек разводили. — Под "продажей Финляндии", видимо, подразумевается восстановление Временным правительством (министр иностранных дел П.Н.Милюков) автономных прав Финляндии, позволившее социал-демократам получить перевес в сейме (март 1917).

Обвинения в пользовании "японскими деньгами" выдвигались против левых и либеральных деятелей в период русско-японской войны 1904-1905. Правая газета "Новое время" писала, например, что "японское правительство роздало 18 млн. рублей русским революционерам-социалистам, либералам, рабочим для организации беспорядков в России" [15.01.05]. Кадеты в то время еще не оформились как партия, но их будущие лидеры, как П. Б. Струве, получали от японцев предложения денег на революционную деятельность. Они делались через эсеров, которые сами такую помощь принимали [Тыркова-Вильямс, На путях к свободе, 194-195]. Разговоры на эту тему имели антисемитский уклон: "...Начинаю рассказывать про евреев, продавших Россию японцам" [Прегель, Мое детство, 1:86].

Под "разведением армяшек", видимо, подразумевается сочувственное отношение кадетов к идее независимой Армении; партия кадетов сотрудничала с Московским армянским комитетом в 1915-1916; ряд ее виднейших членов входил в редколлегию московского журнала "Армянский вестник". Лексикон и мысли Чарушникова, как и сама форма "заклинательного" перечисления разномастных врагов, — черта крайних правых и шовинистов в дореволюционной фельетонистике, ср.: "Я член союза русского народа. Студентов и жидов, и прочих кадюков, и армяшек надо вешать..."; "Все, все составили заговор против меня. Кадеты, немцы, мужики, кохинхинки, рабочие, поляки, сименталки, дипломаты, плимутроки, военные, армяне, индюки, финны, бульдоги, моряки"; характеристика читателя "в чинах": Читает он "Новое время", / Не любит армян и жидов... [Д’Ор, Депутат Иван Дырка // Д’Ор, О сереньких людях; В. Азов, В палате № 6-й //В. Азов, "Цветные стекла" (кавычки фельетониста); Пауки в банке, 33].

19//19

Я всегда был октябристом и останусь им. — Октябристы (Союз 17-го октября) — праволиберальная партия, игравшая значительную роль в 3-й и 4-й Государственных Думах. Ее известные деятели — А. И. Гучков, М. В. Родзянко, М. А. Стахович, С. И. Шидловский и др.

19//20

Но без кадетишек. Они нам довольно нагадили в семнадцатом году! — "Справа на кадет, в особенности на Милюкова, тучей вздымалась ненависть", — пишет А. В. Тыркова-Вильямс. "Слушая речи правых, он мог впасть в манию величия. Они его считали источником, творцом всех революционных потрясений и событий. На правом фланге в выражениях не стеснялись" [На путях к свободе, 367]. Ненависть крайне правых и монархистов к "приват-доцентам" кадетской партии усилилась в 1917 в связи с участием кадет в низложении царя, а затем во Временном правительстве.

19//21

Заговорили о войне. — Не сегодня-завтра, — сказал Дядьев. — Будет война, будет. — Ожиданием войны жили в 1927 отнюдь не одни противники советской власти. Полицейский налет на советское торгпредство в Лондоне, разрыв Англией дипломатических отношений с СССР, убийство в Варшаве советского полпреда П. Л. Войкова, сообщения о диверсиях и террористических актах порождали в широких кругах населения уверенность в неминуемом военном столкновении с Западом. В мае Исполком Коминтерна опубликовал тезисы "О войне и военной опасности", а 4 июня Н. И. Бухарин на пленуме МК ВКП(б) заявляет: " Все мы сейчас абсолютно единодушны в том, что... необходимо в упор поставить вопрос о возможном нападении на СССР" [Пр 01.06.27 и 18.06.27]. М. Кольцов в фельетоне "Какая погода? Какое число?" сообщает, что Москва охвачена толками о том, будет война или нет, и предостерегает граждан от паники [Пр 10.06.27]. "Говорят, война будет, чтоб им ни дна ни покрышки", — сетуют рядовые люди на улице [Ог 17.07.27]. Пресса лета и осени 1927 подогревает эти настроения, публикуя репортажи о маневрах и о военной подготовке среди населения, предупреждая о возможности уличных боев в городах и т. п. [Город — фронт будущей войны, Ог 04.09.27; Неделя обороны: новой интервенции не допустим! Ог 11.09.27; К бою готовьтесь! Ог 25.09.27 и др.].

Иностранцы, наблюдавшие Москву тем летом, единодушно констатируют слухи о войне, о вероятных провокациях со стороны Англии, отмечают повсеместное присутствие марширующих и тренирующихся красноармейцев, маневры, тревоги, учения по оказанию первой помощи и т. п. [Fabre Luce, Russie 1927, 55; Dreiser, Looks at Russia, 102].

Вместе с тем толки обывателей о близкой войне представляют собой известный сатирический мотив. Мы встречаем его, например, у А. Кантемира в монологах разносчика новостей Дамона: Войско в Италью идет; война будет, вижу [сатира 3-я, первая редакция]. И у Гоголя: "Это значит вот что: Россия... да... хочет вести войну" [Ревизор]; "Говорят, что три короля объявили войну царю нашему" [Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем]. У соавторов с их поэтикой сгущений актуальный житейский стереотип, как обычно, соединен с книжным, классическим.

19//22

...Почтовые марки, имеющие хождение наравне... — Ряд марок из серии "Трехсотлетие дома Романовых" (1913) был в 1915-1917 переиздан на толстой бумаге, без клея, с надписью на обороте: "Имеет хождение наравне с разменной серебряной монетой" или: "наравне с медной монетой". Марки такого рода имели также обычное почтовое употребление, они печатались на открытках и гасились почтовым штемпелем. Возможно, что формулировка "иметь хождение наравне" употреблялась в речи и вне связи с именно этой серией марок. Она цитируется в очерке об одесских финансовых аферах военного времени: "Братья финансисты обратили внимание на некоторые венгерские ценные, „имеющие хождение наравне" бумаги... Бумага котировалась на бирже и „имела хождение" [кавычки очеркиста; Л. Никулин, Дело синьоров Товбини, Ог 15.01.28]. О марках-деньгах и других субститутах пишет В. Катаев. Наряду со "странными бумажными желтыми полтинниками, выпущенными одесской городской управой с гербом города — в виде геральдического щита с черным якорем", они заменили царскую разменную монету, "так что в портмоне вместо мелочи носили все эти потертые бумажки" [Алмазный мой венец].

19//23

Полесов усмехнулся... — ...у Франции восемьдесят тысяч боевых самолетов. — Бросаться выдуманными тут же на месте цифрами с рядом нулей — особенность врунов и пустомель, превосходный этюд о которых соавторы дали позже в рассказе "Собачий холод" (1935). Но зерно правды в болтовне Полесова есть: Франция и в самом деле претендовала на крупнейший в послевоенной Европе военный авиафлот. Вопрос огоньковской "Викторины": "41. Какое государство в Европе имеет самый мощный воздушный флот?" Ответ: "Франция" [Ог 01.04.28; см. также: Воздушные маневры в Париже, Ог 07.10.28].

19//24

Разошлись за полночь. Губернатор пошел провожать городского голову... Сияла звезда. Ночь была волшебна. На Второй Советской продолжался спор губернатора с городским головой. — Спор Чарушникова с Дядьевым и особенно угроза мнимого губернатора посадить оппонента "в тюремный замок" напоминает об угрозах городничего почтмейстеру после отъезда Хлестакова ("Я вас под арест... я в самую Сибирь законопачу..."). Разговор на улице хорошо соответствует наблюдениям о "старом русском споре" в очерке М. Кольцова:

"Спор вспыхивал, катился густой лавой, потом растекался жиденькими ручейками, загибался узлами. Спорщики, по мере времени и выпитых рюмок, теряли нить, заговаривались, но все спорили, стуча вилками по столу, выхаркивая слова через кусок еды во рту. Спор долго догорал и тогда, когда уже все было истреблено на столе. Он тлел и тогда, когда гости уже одевались в сенях. Он вновь вспыхивал на улице среди уходящих, и они... долго провожая друг друга, все спорили и доспаривали на морозе в подворотнях, пока последний, оставшийся одиноким спорщик не смотрел очумело на белый рассвет и не кидался, подобрав полы, бежать домой" [Как мы веселимся // М. Кольцов, Конец, конец скуке мира].

Примечания к комментариям

1 [к 19//13]. В этом столь обильном "цветками" году "Сатирикон" дает обложку с карикатурой А. Юнгера "Русская Офелия (вольное подражание монологу Офелии)". На рисунке — Смерть, шагающая по городу с венком на черепе и охапкой цветов и колосьев в руках, увешанная ящиками для подаяний с надписями: "Колос ржи", "Белый цветок", "Белая ромашка", "Вереск" и др. Подпись: "Смерть-Офелия. Я люблю милую страну, где каждому позволено говорить что хочешь на языке цветов и Эзопа! Вот „Цветок ромашки", он вам напомнит о чахоточных, бедных чахоточных... вот „Колос ржи", он вам напомнит о голодающих; скромная „Фиалка", с вашего позволения, скажет вам о детской смертности, есть еще васильки, лиловый цветок, белый... ах, у нас так привольно им расти, такая оранжерейная, такая спертая атмосфера... (обращаясь к публике): Господа, нет ли у кого из вас самого полного ботанического атласа?" [Ст 43.1912].

2 [к 19//13] Имя этого общества проскальзывает в хорошем каламбуре по поводу шахматного турнира пионеров в 1928: "В недалеком будущем. Шахматмлад, или чемпионы „Капли Молока"" (на рисунке — два грудных младенца играют в шахматы; "Охматмлад" означало "охрана материнства и младенчества"; Бе 09.1928).

3 [к 19//13]. Значок "Красный цветок" петроградских сборов в пользу беспризорных в мае 1927 представлял собой "букетик бумажных розовых маков с проволочными, обмотанными зеленой бумагой, стебельками" [Шефнер, Бархатный путь, 16].

 

20. От Севильи до Гренады

20//1

Позвольте, а где же отец Федор? Где стриженый священник церкви Флора и Лавра? — Известная формула возвращения к оставленной теме; ср. Что ж мой Онегин? Полусонный... [Евгений Онегин, 1 .XXXV]. Двойные "где? ", когда одно лицо называется дважды, прямо и перифрастически, как в ДС, ср. в "Полтаве": Но где же первый, званый гость? Где первый, грозный наш учитель...? / И где ж Мазепа? где злодей?

20//2

Бежал он по перрону с чайником кипятку... — Пассажир, бегущий за кипятком, — давнишний персонаж "физиологического очерка" о поезде: "Набрав воды в медные чайники, в вагоне будут пить чай в прикуску и почему-то приговаривать: „Чай пить — не дрова рубить"" [Прегель, Мое детство, 1: 202]; "На станции все устремляются к будке с открытым окном. В будке помещается дымящийся котел с кипятком. Под кран котла подставляются всевозможные сосуды: бутылки, термосы, чайники, ведерки... Второй звонок. Все пассажиры несутся к своим вагонам. В вагоне кипяток тотчас же превращается в чай" [Эгон Эрвин Киш, Путешествие незнатного иностранца, ТД 06.1927; то же в: Wicksteed, Life Under the Soviets, 104-105]. "Не мне придется бегать на каждой станции за кипятком, не я буду распивать веселые вагонные чаи..." [Г. Гайдовский, К морю, очерк. КН 26.1926], и т. п.

20//3

Взалкал отец Федор. — " Взалкал " в Евангелиях значит " проголодался ": " Там сорок дней Он был искушаем от диавола и ничего не ел в эти дни; а по прошествии их, напоследок взалкал" [Лк. 4.2]. В переносном смысле: Добра чужого ты взалкал [Некрасов, Еще тройка]. Юмористически употреблялось гудковцами: "Я взалкал, Вера Трофимовна! Взалкал. Хорошо бы поесть чего-нибудь" [Катаев, Фантомы (1924)].

20//4

Письмо отца Федора... — Довольно близкую параллель, а возможно, и источник линии отца Федора находим в повести Шолом-Алейхема "Менахем-Мендл", герой которой также пускается в спекуляции в разных городах Российской империи и рассказывает о них в письмах к жене. Как и о. Федор, Мендл сулит жене близкий успех, подарки и хорошую жизнь: "Квартиру снимем на „Ришелье", купим хорошую мебель и заживем так, как живут у нас в Одессе". Ср. слова о. Федора: "...заживем в Самаре, возле своего заводика" [ДС 27]. "Только бы реализация прошла благополучно — тогда я, с божьей помощью, куплю тебе все что пожелаешь, и гораздо больше, чем ты можешь себе представить". "Я расспросил, где здесь покупают бриллианты, и присмотрел для тебя парочку вещиц". Ср. о.Федора: "...когда мы разбогатеем (а до этого днями нужно считать), тогда и мусульманское покрывало купить можно будет" [ДС 32]. Отзывы Мендла о городах напоминают путевые впечатления о. Федора: "Я просто не в состоянии описать тебе город Одессу, его величие и красоту, его жителей с их чудесным характером, а также блестящие дела, которые здесь можно делать". Ср. о. Федора: "Город Харьков шумный — центр Украинской республики. После провинции кажется, будто за границу попал" [ДС 20]. Почти каждое письмо Мендла кончается припиской: "Главное забыл!", и то же находим мы в письмах о. Федора: "Да! Совсем было позабыл рассказать тебе про страшный случай..." [ДС 27]. "Перечел письмо и увидел, что о деле ничего не успел тебе рассказать" [ДС 32]. Как и авантюра о. Федора, предприятия Мендла кончаются крахом [Шолом-Алейхем, Собр. соч., т. 1].

Несомненна также связь писем отца Федора с письмами Ф. М. Достоевского к жене, опубликованными Центрархивом в 1926. Б. Сарнов, указавший на это, отмечает текстуальные совпадения ("Твой вечный муж Достоевский" — ср. "Твой вечно муж Федя" в ДС 27) и сходства в ряде мотивов (просьбы прислать денег, перемежаемые с любовными излияниями; жалобы на бытовые неприятности вроде потери зонтика — ср. потерю пиджака и картуза о. Федором [ДС 27, 32; см. Сарнов, Тень, ставшая предметом].

Это насильственное сопряжение православного русского патриота Достоевского с таким специфически еврейским персонажем, как неудачливый коммерсант Мендл, вряд ли случайно. Можно видеть здесь насмешливый выпад соавторов против писателя "в наказание" за получившие скандальную известность антисемитские пассажи его писем к жене.

К заверениям о. Федора в близком успехе, к просьбам добыть деньги продажей вещей и держать все в секрете ("...продай мой диагоналевый студенческий мундир", "Ты брату ничего не говори ", "...продай что хочешь..." — ДС 27,32,37) имеются, конечно, и западноевропейские параллели. Санчо Панса в письме к жене Тересе: "Ты об этом никому ничего не говори... Пусть только стану я губернатором, мы с тобой полотна набелим..." [Сервантес, Дон Кихот, т. 2, гл. 36]. Эжен Растиньяк в письмах к матери: "...я могу быстро разбогатеть", "О моей просьбе не говори ничего папе", "Если ты сама не можешь собрать всей суммы и не остается ничего другого, как продать кружева тети..." и т. п. [Бальзак, Отец Горио: Собр. соч., т. 3: 78].

Наконец, еще один источник стиля писем о. Федора — древнерусские "Хождения" (см. ДС 32//9).

20//5

...И вдруг из-за угла с рыканьем человек на меня лезет, как лев... — Евангельская терминология: "...супостат ваш диавол, яко лев рыкая, ходит, некий кого поглотити" [1 Петр, 5.8]. "Сей же правитель напустился на меня с криком и рыканием" [из дневника протопопа Туберозова; Лесков, Соборяне, 1.5]. Речь отца Федора пронизана церковными и древнерусскими оборотами; об элементах средневековых "хождений" в его письмах к жене см. ДС 32//9.

20//6

Стыдно ему стало, и он ушел от меня прочь, в публичный дом, должно быть. — Ситуацией и интонацией напоминает следующее место из сатириконовской юморески: "Высунул свою мордочку какой-то зверек, должно быть репортер. Я погрозил ему клюкой, и он исчез... Должно быть, побежал к телефону" [Влад. Азов, Excelsior, Ст 07.1912].

20//7

Варфоломеич — очень порядочный старичок. Живет себе со старухой бабушкой, тяжелым трудом хлеб добывает. — Слова эти не всем понятны, т. к. бабушка Коробейникова, присутствовавшая в первом издании романа, исключена соавторами из канонического текста. В той же главе, где Бендер и отец Федор являются с визитами к архивариусу, рассказывалось о том, как Коробейников застраховал жизнь бабушки, но потерпел большие убытки, так как столетняя старуха не спешила умирать [Ильф, Петров, Необыкновенные истории..., 394-395]. Видимо, упоминание о бабушке в письме сохранено соавторами за его стилистическую окраску, хорошо отражающую характер пишущего.

20//8

...Брунса здесь уже нет... Брунс служит теперь в Ростове... — В дальнейшем окажется, что Брунс из Ростова переехал в Баку (см. письмо отца Федора в ДС 27); приехав в Баку, священник обнаружит, что инженер отбыл в Батум [ДС 32]. Поиск, при котором разыскиваемый движется, а ищущему всякий раз сообщают, что тот лишь недавно был здесь, — тип сюжета с поиском, представленный, среди прочего, в романе Ксенофонта Эфесского о Габрокоме и Антии; в "Лавке древностей" Диккенса ("одинокий джентльмен", разыскивающий Нелл и ее деда); в конце "Аси" Тургенева; в "Эванджелине" Г. У. Лонгфелло; в "Лолите" Набокова (герой гоняется за Лолитой и Квилти по записям, оставляемым ими в мотельных книгах); в "Почте" С. Маршака (письмо следует за адресатом по свету) и др.

В романе — два гарнитура стульев и, соответственно, две параллельных линии поиска: Бендера-Воробьянинова и отца Федора. Сюжетный профессионализм соавторов виден в том, как путешествия и передвижения героев мотивированы в этих двух линиях двумя четко различными, по отдельности известными факторами: в первой — расчлененностью объекта поисков (модель конандойловских " Шести Наполеонов "), во второй — его мобильностью (модель "Почты").

20//9

Любовь сушит человека. — Из частушки, известной еще до революции:

[см., например, Сборник великорусских частушек, 147]. В некоторых сборниках ограничена первыми двумя строками. В отдельных версиях строки 3-4 звучат: Повенчаться — да не венчаться, / Эх, да лишь в аптеку постучаться. Связь между любовью и аптекой (т. е. покупкой яда от несчастной любви) в фольклоре постоянна. Ср.: От любови нет излеки / Ни в больнице, ни в аптеке [Сборник..., 415] или памятную радиослушателям 40-х гг. песню серебряного фолк-сопрано Татьяны Благосклоновой " В моем садочке...":

В пародийной переделке:

[Дон-Аминадо, Эмигрантские частушки (1928)]. Частушка про аптеку цитируется в фельетонах и прозе [М. Булгаков, Аптека, Гудок 07.01.25, Ранняя неизвестная проза; Г. Венус, Зяблики в латах (1928), гл. III.1, идр.].

20//10

От Севильи до Гренады... — В заглавии и в тексте главы — цитаты из серенады Дон Жуана (сл. А. К. Толстого, муз. П. И.Чайковского). Звон мечей — неточность (в драматической поэме А. К. Толстого "Дон Жуан" — стук). Этот романс не раз упоминается в литературе, обычно выражая некий подъем, освобождение от запретов, прилив бодрости и сил, часто с вызывающим или пикантным оттенком. Так, в рассказе В. Л. Кигн-Дедло-ва "Лес" эти строфы исполняются в контексте мужских разговоров о женщинах и романах [Писатели чеховской поры, т. 2]. В фельетоне М. Булгакова "Как он сошел с ума" [в кн.: Забытое] пение их свидетельствует о буйном помешательстве. В его же "Собачьем сердце", как и в ДС, серенада связывается с омолаживанием — ее напевает профессор Преображенский и подхватывает пациент, впервые за много лет почувствовавший себя мужчиной [гл. 2]. В "Затоваренной бочкотаре" В. Аксёнова строки из этого романса всплывают в эротическом сне одного из героев, который наяву представляет из себя кабинетного ученого, далекого от донжуанских наклонностей [2-й сон Вадима]. Подобное же возрождение чувств испытывает Ипполит Матвеевич. Итак, реминисценция из серенады Дон Жуана вполне на своем месте.

20//11

От нее мог произойти только нежнейший запах рисовой кашицы или вкусно изготовленного сена, которым госпожа Нордман-Северова так долго кормила знаменитого художника Илью Репина. — Наталья Борисовна Нордман-Северова (1863-1914) — спутница жизни И. Е. Репина. Имея радикальные взгляды в ряде общественных и бытовых вопросов, смело проводила их в жизнь, снискав репутацию эксцентричной и властной особы. Порядки, заведенные ею на даче Репина в Пенатах (Куоккала), во многом предвосхищали austerity революционной эпохи (не случайно упоминается она в связи с вынужденным вегетарианством Коли и Лизы). Гости Пенат вспоминают, среди прочего, обилие плакатов и изречений на стенах: "Не оскорбляйте прислугу, давая ей на чай", "Не ждите прислуги, ее нет", "Все делайте сами", "Не беспокойте горничную докладом, а бодро и весело ударьте в там-там", "Не оставайтесь к обеду без приглашения" и т. п. [ср. ДС 8//10], обычай здороваться за руку с дворником и садовником [ср. ниже, примечание 19] и др.

Г-жа Нордман учредила в доме растительную диету, в которой главным блюдом было сено:

"Много посмеялись газеты над великим художником, который на старости лет начал „сено есть"... Действительно, суп из сена я у них ела, от вареного овса всячески увиливала, предпочитая утолять аппетит томатами, капустой и прочими привычными блюдами. Помню, подавалась „селедка" не то из рубленой моркови, не то из картофельной шелухи [ср. „фальшивого зайца", „морковное жаркое" и „картофельную чепуху" из меню Коли и Лизы в ДС 17]. Хозяйка дома считала, что отбросов быть не должно, что все они применимы для еды (увы! в годы военного коммунизма мы сами принуждены были этому поверить)... Карикатуристы „Петербургской газеты" усердно занимались ею" [Лидарцева, Воспоминания о Репине].

Сенная диета Репина, получившая громкую известность, была одним из курьезов щедрой на чудачества российской belle epoque. Ее не обошли вниманием и учителя Ильфа и Петрова — сатириконовцы: "Марья Николаевна... была склонна к „новому искусству", любила Сологуба, Блока, „Аполлон", сено и солому а 1а Репин..." [О. Л. Д’Ор, Стилизованная елка // О. Л. Д’Ор, Рыбьи пляски]. "Товарищи! Все на сенокос! В сене наша будущность..." [проповедует г-жа Нордман в фельетоне — О. Л. Д’Ор, Ст 29.1912]; "[Голодным французам в Москве 1812 г.] осталось одно сено, но не было госпожи Нордман-Северовой, чтобы сварить им из сена бульон, курицу и компот" [Всеобщая история, обработанная "Сатириконом", 235]. В сознании публики имя художника прочно связалось с сеном: "Я слышал своими ушами в Крыму, в санатории, как, получив известие, что Репин скончался, одна вдова профессора, старуха, сказала другой: „Тот самый, что сено ел". Услышав эту чудовищную характеристику Репина, я, конечно, не мог не подумать, что в подобной его репутации виновата, в сущности, Наталья Борисовна" [Чуковский, Современники].

20//12

Я здесь, Инезилья, стою под окном. — Цитата из романса Глинки на слова Пушкина. Текст романса: Я здесь, Инезилья, / Стою под окном, / Объята Севилья / И мраком и сном — слегка отличается от пушкинского (Я здесь под окном) [см.: Алексеев, Из истории..., 159].

20//13

Совершенно разошедшиеся демоны... повезли парочку в кино "Арс". — Старый кинотеатр на Тверской, 61, недалеко от Триумфальной площади. Позже в этом здании разместился драматический театр им. К. С. Станиславского.

20//14

...Ипполит Матвеевич повез Лизу в "Прагу", образцовую столовую МОСПО... — Ресторан в начале Арбата, существует до сих пор. До революции там "собиралась богемно-купеческая и артистическая Москва"; вдоль ресторана тянулся "хвост высокосаночных лихачей" [Степун, Бывшее и несбывшееся, т. 1: 316]. В 1927 слово "ресторан" в госсекторе не применялось: в справочнике "Вся Москва" даже самые большие рестораны — "Прага", "Гранд-Отель", "Европа", "Савой" — числятся как "столовые". Здоровье и радость — / высшие блага — // в столовой "Мосселъпрома" / (бывшая "Прага" ) [В. Маяковский]. В Одессе "прославленные „кафэ Робина и Фанкони“ стали "идальнями Укр-нархарча" [Д. Маллори, Из вагонного окна, Ог 12.08.28].

20//15

"Прага" поразила Лизу обилием зеркал, света и цветочных горшков. — Те же признаки арбатского ресторана находим в рассказе И. Бунина "Казимир Станиславович" (1916): "...горшки с тропическими растениями, из тех, что переезжают с похорон на свадьбы и обратно" и "...большой зеленоватый зал со множеством широких зеркал..." В последние годы ancien regime это уже не прежний, респектабельный, но "большой низкопробный ресторан". У Бунина заглавный герой, обнищавший, опустившийся дворянин, приезжает в "Прагу", чтобы вспомнить доброе старое время, и оставляет там (а затем в публичном доме) все свои деньги 1 . Сходство между романом и рассказом можно видеть также во времени действия (весна — апрель) и в поведении пожилого женолюба, например: "Казимир Станиславович несколько раз выходил из жаркого зала в прохладные коридоры, в холодную уборную, где странно пахло морем..." (ср.: "Ипполит Матвеевич часто вскакивал и, не извинившись, уходил в уборную" — отметим даже параллелизм синтаксиса в первой половине фраз).

20//16

Теперь ему было положительно стыдно за свои баронские сапоги с квадратными носами, штучные довоенные брюки и лунный жилет... — Тупоносые сапоги — признак старомодного вкуса. Ср. Бунина: "[Старый улан] ...в просторном чесучовом костюме и тупоносых башмаках..." [Натали, действие в 1880-е гг.] или воспоминания старого кадета: "...высокие, грубые юнкерские сапоги с широкими, как буква „п“, носами" [Вадимов, Люди и звери, 7].

Стыд Воробьянинова отдает классикой. У Бальзака Люсьен Шардон, попав в Париж, стыдится своего костюма и обуви. "Живое воображение... открыло ему безобразие его отрепий... старомодный покрой и неудачный оттенок этого нелепого синего фрака... Жилет был чересчур короток и в забавном провинциальном вкусе... Нанковые панталоны он встречал только на простолюдинах... Какая женщина могла подивиться красоте его ног в грубой обуви, привезенной из Ангулема?" [Утраченные иллюзии, ч. 2].

20//17

— Будьте добры! — взывал он к пролетавшим мимо работникам нарпита. — Сию минуточку-с! — кричали официанты на ходу. — Беготня половых (официантов) — общее место в ресторанно-трактирных сценах. Ср. у Гоголя: "Половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом" [Мертвые души, гл. 1]; у Чехова: "Половые, толкаясь и налетая друг на друга, носили целые горы блинов..." [Глупый француз]; у Бунина: "...белые половые бегали, танцуя, выгибая спины и откидывая назад затылки..." [Жизнь Арсеньева, кн. 5]; у Н. Москвина: "Быстрокрылая белая рать, как пречистые херувимы, летает от стола к столу" [Чай // Н. Москвин, Снова в пути]. Было выражение "бегать в половых" : "Все [наши] и дедья-то в половых бегали. Весь род бегал. Бегуны!" [Леонов, Вор, 22].

20//18

— Однако, — пробормотал он,— телячьи котлеты два двадцать пять... — Ср. в "Анне на шее" Чехова: "[Муж Анны] брал грушу, мял ее пальцами и спрашивал нерешительно: — Сколько стоит? — Двадцать пять копеек. — Однако! — говорил он и клал грушу на место".

20//19

Скажите, товарищ, нет ли у вас чего-нибудь вегетарианского? — Обращение "товарищ", пожимание руки работникам сервиса — черты демократизированного советского быта: "Товарищ, кофе!.. Заливного поросенка, товарищ!" [в ресторане; Н. Beraud, Се que j’ai vu a Moscou, 62-65]. "Подозвать ту вот симпатичную женщину в белом, да и заказать ей два стакана кофе... по-варшавски? — Слушайте, товарищ... нам бы... этого..." [Н. Погодин, Зайдемте в советскую чайную, Ог15.01.28]. "Да вы брейте, товарищ!" [клиент — разговорчивому парикмахеру; В. Андреев, Серый костюм, гл. 3 (1930, действие в 1925)]. В то же время, по словам Шульгина, к московским официанткам "обращаться официально надо „гражданка”, но лучше „барышня”" [Три столицы, гл. 17] 2 . — Забавно, что припертый к стене Ипполит Матвеевич предлагает Лизе студенческое овощное меню — объект еще недавнего презрения. Это напоминает такие лицемерные возгласы Ипполита Матвеевича, как "властью рабочих и крестьян" или "дерут с трудящихся втридорога".

20//20

В Ипполите Матвеевиче продолжал бушевать делопроизводитель загса. — Применяемую здесь фигуру см. у А. Аверченко: "Во мне заговорил игрок..."; "Игрок во мне уже не говорил, а вопил благим матом" [Настоящие парни].

20//21

На время выручила концертная программа. — Типичные элементы ресторанной эстрады, как они зарисованы советскими и иностранными гостями Москвы, — это частушки на темы дня, исполняемые певцом и певицей в деревенских костюмах, гармоника, балалайка (играют очень хорошо), русские и кавказские танцы (тоже в хорошем исполнении), сопрано (обычно неважное), цыганский хор, развязный конферансье с остротами и прибаутками на актуальные темы. В более "вестернизированных" ресторанах — номера в стиле американской эстрады (так себе), сопрано с итальянским оперным репертуаром, иногда неплохой бас и та же по-деревенски одетая парочка, но с менее злободневной тематикой. В "Праге" в январе 1927 для посетителей играет оркестр, поет украинский хор и читаются лекции [Wicksteed, Life Under the Soviets, 36; Benjamin, Moscow Diary, 108].

Очерк H. Равича "Мещанин веселится" дает несколько иную — и тенденциозную, как это видно уже из заглавия — зарисовку ресторанной или, как ее тогда называли, пивной эстрады лета 1927. В 8 часов вечер открывается "детскими песенками" двусмысленного содержания и сальным анекдотом. В 10 часов наступает очередь экзотического репертуара для нэпманов: "...негры, бананы, острова Таити, любовь к цветной девушке, фокстроты всех видов". В 11 часов появляются "девушки, продающие цветы, и немые, рассовывающие повсюду подозрительные запечатанные пакеты". В 12 часов "рыдает цыганский хор"; в час ночи другой хор поет о ямщиках, Стеньке Разине и проч. Бывают также сатирические номера (один исполнитель изображает реакционного обывателя, другой — благонамеренного советского гражданина) и политические (антитроцкистские) куплеты [ТД 08.1927]. Ресторанная эстрада в Ленинграде (рифмованный конферанс на темы нэпа, певица с романсом "Мы разошлись, как в море корабли", цыганы) изображена в "Растратчиках" В.Катаева [гл. 7].

В. В. Шульгин, описывая московский "кабак" примерно того же времени, упоминает рекламные номера: "В воздухе стоял сизый дым, сквозь который четыре девы, стоя на эстраде в фантастических костюмах, нечто вопили. Это нечто оказалось некое мистическое слово „Моссельпром”... О Моссельпром, о Моссельпром, / Перевернул ты все вверх дном! / Исчезли беды и напасть, / Жизнь наша стала просто сласть. / О Моссельпром, и т. п. При этом они дрыгали ножками и ручками... Потом появился хор, который очень недурно пел какие-то песни. Публика поддавала и вообще вела себя неприлично" [Три столицы]. О Моссельпроме см. ДС 25//1.

Ипполит Матвеевич ведет свою даму в ресторан высокого, по московским стандартам, класса. Места более низкого пошиба подавляют иностранных наблюдателей эпохи нэпа мрачностью своего веселья: полумрак, шныряющие в нем темные личности, отсутствие оживления и смеха, обилие халтуры и скабрезности в пивной эстраде, которой кормились в те годы преимущественно безработные актеры, производят угнетающее впечатление. [Шульгин, Три столицы; Савич, Воображаемый собеседник, гл. 6; Кольцов, Пустите в чайную (1928); Нежный, Былое перед глазами, 188-192; Beraud, Се que j’ai vu a Moscou, 85, и др.].

20//22

Воробьянинов — растратчик. — Растрата — одно из наиболее частых в 20-е гг. должностных прегрешений, тема бесчисленных статей, рассказов, пьес, кинофильмов и даже медицинских исследований. В мае 1927, т. е. именно во время действия ДС, "Известия" сообщают о серии судов над растратчиками: старший бухгалтер, присвоивший 43 тысячи рублей казенных денег, приговорен к расстрелу, заведующий магазином, растративший 17 тысяч, — к 8 годам со строгой изоляцией [Из 18.05.27 и 21.05.27]. "Минздравом организована клиника по изучению растратчиков при МУРе" [эпиграф над рисунком в См 30.1926].

"Судя по некоторым признакам, сейчас утверждается [в литературе] мода на растратчика", — отмечает пресса [См 28.1927]. Наиболее известное произведение на эту тему — "Растратчики" В. Катаева (1926); упомянем также фельетоны М. Булгакова: "День нашей жизни", "Угрызаемый хвост", "Бубновая история" — и М. Кольцова: "Путешествие в Дюшанбе", "Пустите в чайную"; повесть Вл. Лидина "Идут корабли"; сборник "Растраты и растратчики" (ред. Ф. Благов, 1926); фильмы "Круг" ("Долг и любовь"), "В трясине", "Свои и чужие", "Растрата" идр. [Советские художественные фильмы, т. 1]. Ср. мотивы растраты у соавторов в ЗТ 4 (работники арбатовского кооператива), 11 (т. Индокитайский), 17 (Паниковский-растратчик). В первой редакции ДС была сюжетная линия писателя Агафона Шахова, написавшего роман о растрате, прочтя который кассир издательства (выведенный в романе и получивший в подарок авторский экземпляр) совершал растрату [Одесский и Фельдман, ДС, 179-182, 260-263, 360-362].

Обычные услады растратчиков — женщины, рестораны, катанье на извозчике, такси или казенной машине. Из интервью с московскими лихачами: "С наших козырьков человек обязательно в Бутырки попадает. Сидит он себе в железном тресте, а потом в „Прагу" как зачнет ездить — значит, до казны добрался" [Г. Яффе, Руки и вожжи, КН 17.1929]. Зловеще-подозрительной казалась уже сама ассоциация казенных денег и городских средств транспорта: "Это зачем же, товарищи, на извозчика садиться с казенной наличностью?" [Катаев, Растратчики, гл. 2].

Очевидный для всех богатый драматический и философский потенциал растраты сделал ее "горячей" темой. Писатели реалистического направления склонны были облекать растрату в такие традиционные категории "большой" литературы, как трагическая ошибка, душевный кризис, очистительное испытание и проч. Более модернистское решение рассматривало растрату как безотчетную реакцию на экзистенциальную тоску, порожденную серостью советской жизни, как иррациональное соскальзывание с проторенного пути на "поиски чего-то иного", приводящее к распаду жизни и к гибели героя — примерно так можно резюмировать роман О. Савича "Воображаемый собеседник" (1928).

Решая тему эксцентрически и в духе черного юмора, юмористы изображают соблазн казнокрадства как неодолимую стихию, против которой начальники учреждений воздвигают всевозможные преграды — от слезных призывов к бухгалтерам и кассирам воздержаться от кражи и приказа гнать от учрежденческого подъезда "к чертовой матери всех извозчиков" до блестящей идеи хранить наличность в виде медных монет ("Десять больших мешков, пудов сорок, пусть-ка попробуют сопрут!"); от политики приема на должности кассиров только безруких инвалидов, ибо "руки — орудие растрат", до замены кассиров автоматами [Катаев, Мрачный случай (1925); Б. Перфилов, Яды и противоядия, См 11.1926; Д’Актиль, См 09.1926]. В ленинградском юмористическом листке "Пушка" существовал особый жанр — маленькая хроникальная заметка, чье заглавие было добротным газетным клише-метафорой, а в тексте заметки получало буквальный и неожиданно-озорной поворот. Заметки на тему растраты, например, звучали так:

Юдин спас троих. Неизвестный гражданин, отказавшийся назвать свою фамилию, уговорил трех кассиров не ходить в клуб и не проигрывать казенные деньги" [Пу 12.1926]. (Другой пример этого типа: "Начали жать хлеб. Сестрорецк. Получаемый из Ленинграда хлеб жители перед едой жмут пальцами, чтобы обнаружить гвозди, веревки и прочие посторонние предметы" [Пу 16]).

В более широком плане воробьяниновская растрата, как и ряд других моментов, связанных с компаньонами Бендера, отражает мотив "бестолковых спутников", нередкий в романах с приключениями и путешествиями. Как правило, спутники недальновидны, слабы, хитры, делают глупости и бунтуют против вождя. Классический пример — в "Одиссее" (съедение запретных быков и последовавшие бедствия); в новой литературе мотив представлен у Филдинга (Партридж в "Томе Джонсе", который то злоумышляет против хозяина, то злословит о нем, то уговаривает его прекратить путешествия, то подбивает на нечестные поступки, то сам проворовывается), у Диккенса (дед в "Лавке древностей", проигрывающий общие деньги) и др. Во втором романе соавторов подобный тип представлен в лице Паниковского.

20//23

Ночной зефир / Струит эфир... / Шумит, / Бежит / Гвадалквивир. — Из стихотворения Пушкина "Ночной зефир..." (1824). Стихи положены на музыку многими композиторами, включались в песенники и вошли в народный обиход (например, в рассказе Н. А. Лейкина "Именины старшего дворника" солдат поет его горничной).

20//24

Затем Ипполит Матвеевич подружился с лихачом, раскрыл ему всю душу и сбивчиво рассказал про брильянты. — Веселый барин! — воскликнул извозчик. — "Веселый барин" — из лексикона извозчиков, ср.: "— Гы-ы! —ухмыляется Иона. — Ве-еселые господа!" [Чехов, Тоска]. "Раскрытие души перед извозчиком" — мотив известный; ср. хотя бы Толстого [Юность, гл. 8] или уже упомянутого "Казимира Станиславовича" Бунина, где седок пытается делиться с извозчиком воспоминаниями. В обратном варианте (извозчик пытается рассказать о своем горе седокам) мотив можно встретить в чеховской "Тоске".

Примечания к комментариям

1 [к 20//15]. В случае Воробьянинова это сексуальное завершение вечера представлено в нереализованном виде — мы имеем в виду его безуспешный призыв к Лизе "поехать в номера". Другое косвенное напоминание в линии Воробьянинова о бунинском герое может быть усмотрено в письме отца Федора к жене: "Стыдно ему стало, и ушел он от меня прочь, в публичный дом, должно быть" [ДС 20].

2 [к 20//19]. Принципы взаимного именования граждан в культуре нэпа отличались пестротой и пока недостаточно изучены. Любопытный, хотя и очевидно не исчерпывающий комментарий к тогдашней номенклатуре обращений (и при этом только в служебной обстановке) дает юморист В. Ардов:

"Не мешает усвоить некоторые принципы именования сотрудников, к которым вы обращаетесь. А именно: служащие во френчах, кожаных куртках с обильными значками и секретарши с накрашенными губами обзываются „товарищ". Сотрудники в толстовках и пиджаках, украшенные редкими регалиями, охотнее отвечают на обращение „гражданин", а секретарши с декорированным ротовым отверстием намного веселее идут на кличку „барышня" или даже „мадмазель". Старые кассиры в оловянных, нитками скрепленных очках любят, чтобы их называли „папаша"; пожилые уборщицы и курьерши не возражают даже против эпитета „бабушка" или „тетка"" [В. Ардов, Самоучитель хорошего советского тона, Ог 13.02.27]. Некоторые образцы тогдашних обращений и фамильярных именований (главным образом из ДС/ЗТ):

ТОВАРИЩ: "Товарищ!.. Вы! Вы! Толстенький! Которому художник нужен!" (Бендер — завхозу, ДС 31); "Това-арищ Бендер..." (Ипполит Матвеевич, ДС 21); "Товарищ Бендер... куда же вы?" (Грицацуева — сбежавшему от нее "мужу", ДС 28); "Вам мат, товарищ гроссмейстер" (шахматист-любитель — Бендеру, ДС 34); "Правда, товарищ?" (турист — Бендеру у входа в пятигорский Провал, ДС 36); "Вамчего, товарищ?" (председательисполкома — Бендеру, ЗТ1); "Разве вы не видите, товарищ, что я закусываю?" (служащий — Балаганову в "Геркулесе", ЗТ 11); "Лучше б не спрашивали, товарищ Бомзе..." (служащий — Бомзе, ЗТ 11); "Вы ошиблись, товарищ... " (Корейко — Бендеру, когда тот, придя под видом милиционера, пытается вернуть Корей-ко 10 тысяч, ЗТ 14).

ДОРОГОЙ ТОВАРИЩ: "Нашему дорогому товарищу Насосову сла-ва!.." (пожарные, ДС 2); "Бонжур!.. Где это я вас видел, дорогой товарищ?" (Персицкий — Бендеру, ДС 39); "Привет... дорогому товарищу Керженцеву..." (на плакате в деревне, ЗТ 6). В любовном контексте: героиня повести А. Н. Толстого "Василий Сучков" с ностальгией вспоминает о поклоннике, который "любил меня, „дорогим товарищем" называл" [гл. 10].

ГРАЖДАНИН: "Слушайте, Персицкий... к вам вот гражданка по делу пришла" (Степа — Персицкому о Грицацуевой, ДС 28); "Утрите ваши глазки, гражданка" (Бендер — Грицацуевой, ДС 28); "Приобретайте билеты, граждане!" (Бендер — посетителям пятигорского Провала, ДС 36); "Мусик... поговори с этим гражданином" (инженер Брунс — жене об отце Федоре, ДС 37); "Уходите, гражданин!" (Корейко — Бендеру, когда тот приходит к нему с "делом Корейко", ЗТ 22). Скрещение этого и предыдущего обращений: "А вот извольте прокачу, нам по дороге, дорогой гражданин" (извозчик — седоку; Н. Никитин, Зимние дни, КН 04.1926).

ГОСПОДИН: "Господин Воробьянинов!.. Почет дорогому гостю!" (Безенчук — Ипполиту Матвеевичу, ДС 30).

ОТЕЦ, ПАПАША: "А что, отец... невесты у вас в городе есть?" (Бендер — дворнику, ДС 5); "Слушай, ты, папаша, это в Париже грипп свирепствует" (Бендер — гробовщику, ДС 30).

ДЕДУШКА: "Вот что, дедушка... неплохо бы вина выпить" (Бендер —дворнику, ДС 5).

МАДАМ, МАДАМОЧКА, ДАМОЧКА: "Вот спасибо вам, мадамочка..." (вдова Грицацуева — Елене Станиславовне, ДС 10); "Гоните тридцать рублей, дражайший... Не видите — дамочка ждет" (Бендер Воробьянинову об аукционной барышне, ДС 21); "Пардон, мадам, вы видите, что я занят!" (Персицкий — Грицацуевой, ДС 28); "Простите, мадам, это не вы потеряли на углу талон на повидло?" (Бендер — неизвестной, ЗТ 12).

ДЕВУШКА, ДЕВОЧКА: "Должна вас предупредить, девушка, что я за сеанс меньше пятидесяти копеек не беру..." (Елена Станиславовна — вдове Грицацуевой, ДС 10); "Милая девушка... продайте мне этот стул... Продайте, девочка, а я вам дам семь рублей" (Бендер — Эллочке, ДС 22); "Тише, девушка! Женщину украшает скромность" (Бендер — Грицацуевой, ДС 28).

ТЕТКА: "Вот что, тетка... так и быть, я вам скажу, где ваш О. Бендер" (Персицкий — Грицацуевой, ДС 28); "Как нужно работать, тетка?" (сотрудник — пожилой судомойке; Е. Зозуля, Маленькие рассказы, Чу 20.1929).

 

21. Экзекуция

21//1

Аукционный торг открывался в пять часов. — Аукционы на мебель и предметы старины часты в 20-е гг.; объявления о них печатаются в рекламных отделах прессы; крестьяне обзаводятся на аукционах мебелью; ведутся дискуссии об их целесообразности [например: Кому выгодны аукционные торги? Пр 15.03.27]. Аукцион, описываемый в романе, происходит в Петровском пассаже (указано в ДС 18).

21//2

Шесть с полтиной справа, в конце — семь. Восемь рублей в первом ряду, прямо. Второй раз, восемь рублей, прямо. Третий раз, в первом ряду, прямо. — Работа аукциониста описывается в тех же словах в одновременном с ДС "Среднем проспекте" М. Слонимского: "— Ткань шелковая три метра — девять рублей! — выкликал молодой человек. — Прямо — десять рублей. Слева — одиннадцать рублей. Еще прямо — двенадцать рублей. Ткань шелковая три метра — слева тринадцать, прямо четырнадцать рублей. Еще раз прямо — четырнадцать рублей".

21//3

Фигура, изображающая правосудие. Кажется, парная к только что купленной. — Мотив парных бронзовых фигур известен по рассказу А. Чехова "Произведение искусства".

21//4

— Десять стульев из дворца! — сказал вдруг аукционист. — В Зимнем дворце устраивались распродажи императорского белья, обуви, мебели и всяких бытовых предметов. На аукционах Главнауки и Госфонда граждане могли приобретать настоящие и мнимые вещи "из дворца", "царские" и т. п. Спрос на нужное и ненужное был велик (например, нарасхват шли лакейские ливреи). Часть вещей бронировалась для музеев; покупали и театры, но немного, за малостью средств. См. на эту тему очерк "Царская барахолка" [Ог 01.11.25], глумливый фельетон "Портки порфироносца" [Чу 28.1929], рассказы И. Тоболякова "Сапоги" [См 27.1926], М. Зощенко "Царские сапоги" [Бе 10.1927] и др.

21//5

Остап повернулся, выбросил вверх руку и негромко сказал: — Двести. Все головы повернулись в сторону концессионеров. — Ср. "Пиковую даму": "Сколько-с? — спросил, прищуриваясь, банкомет... — Сорок семь тысяч, — ответил Германн. При этих словах все головы обратились мгновенно, и все глаза устремились на Германна" [гл. 6]. "Все головы..." встречаются и с другими сказуемыми: "Ответом [на тост] было громовое ура. Все головы откинулись назад..." [Заяицкий, Жизнеописание С. А. Лососинова, П.9].

Несомненны и другие параллели между этим местом ДС и "Пиковой дамой". В частности, сходна техника, какой в ДС и у Пушкина оттеняется момент проигрыша и узнания о нем. Оба раза фатальный поворот происходит, когда победа уже кажется обеспеченной — туз лег налево, стулья куплены ("Утрата достигнутого" — см.: Shcheglov and Zholkovsky, Poetics of Expressiveness, 138-140). Оба раза игрок, уверенный в победе и погруженный в грезы о богатстве, возвращается к реальности чьими-то словами, т. к. зрительное слежение за игрой у него, по-видимому, отключено: "Дама ваша убита"; "— А почему же двести тридцать, а не двести? — услышал Ипполит Матвеевич".

21//6

Стал виден поезд, приближающийся к Сен-Готарду. — Ср.: "[Гражданину Мечтателеву] вдруг почудилось, что он сидит в экспрессе, медленно ползущем к сен-готардскому перевалу..." [С. Заяицкий, Женитьба Мечтателева (1927), гл. 1].

21//7

Дерут с трудящихся втридорога. — Та же жалоба в сходной ситуации, когда пускающий в ход идейную терминологию сам далеко не безупречен, — в рассказе М. Зощенко "Честный гражданин" (1923): "Сообщаю, что квартира номер 10 подозрительна в смысле самогона, который... варит гражданка Гусева и дерет окромя того с трудящихся три шкуры".

В "Ревизоре" Хлестаков жалуется: "Бездельники! дерут только с проезжающих". В рассказе А. Чехова "В аптеке" больной мысленно ругает медлительного провизора: "Дерут с ближнего втридорога". Интересно, что сюжет рассказа сходен с событиями этой главы ДС: у клиента нехватает шести копеек до полной стоимости лекарства, и он вынужден уйти ни с чем.

21//8

Вот тебе милиция! Вот тебе дороговизна стульев для трудящихся всех стран! Вот тебе ночные прогулки по девочкам! Вот тебе седина в бороду! Вот тебе бес в ребро! — Описание экзекуции отдает сатириконовским юмором: в рассказе А. Аверченко буфетчик дает пощечины провинившемуся половому, приговаривая: "Вот тебе разбитый бокал, вот соусник, вот провансаль..." [Волга].

В связи с этим местом ДС интересен вопрос об оттенках словесного сопровождения различных действий — в частности, физических наказаний и возмездий. Так, более "церебральный" и "педагогический" по своей природе акт сечения сопровождается повтором ("вдалбливанием") одних и тех же форм императива или запрета. Примеры: "...не летай, не летай! Человек ходить должен, а не летать" [ЗТ 13] — валенок для твердолобого дворника репрезентирует современного летчика; "Ходи в дверь, ходи в дверь" — наказание, также дворником, озорного щенка [Чехов, Белолобый], и др. Для побоев, как более импульсивной, эмоциональногой акции, типичнее рассерженный перебор, вспоминание различных провинностей или обид с рефреном: "Вот тебе (за то, другое, третье)". Примеры: сцена избиения Листницкого Мелеховым в "Тихом Доне" ("За Аксинью! За меня! Ишо тебе за Аксинью! За меня!" [1.3.24]) или Паниковского Балагано-вым ("Кто выдумал эти гири? Кто растратил казенные деньги? Кто Бендера ругал?.. Это за твой кефир, гадюка!" [ЗТ 20]). Как видим, здесь глаголы идут уже формах не императива / запрета, а субстантивов с предлогом "за (то-то)", часто с нарастаниением эмфазы. Этот второй случай, очевидно, представлен и в наказании Бендером Воробья-нинова.

21//9

— А скажите, — поспешно спросил он [незнакомец] Остапа, — здесь, в самом деле, аукцион?.. И здесь, в самом деле, продаются вещи? Замечательно!.. И, в самом деле, можно дешево купить? Высокий класс! — Манера речи Авессалома Изнуренкова, в частности, вопросы и переспрашивания: "действительно?", "в самом деле?" и т. п., — имеет аналогию в речи Розы Дартлиз "Дэвида Копперфилда" Диккенса. Ср.: "Достойный [джентльмен], значит, он в самом деле достойный?.. Ах, в самом деле? Объясните мне... Люди такой породы. Они в самом деле животные, чурбаны, существа совсем иного порядка? Мне так хотелось бы знать... Ах, это и в самом деле ваше прозвище, мистер Копперфилд?" и т. п. [гл. 20].

"Высокий класс" — ИЗК, 119. О других источниках образа Изнуренкова и его фамилии см. ДС 23//2.

21//10

Он... направился к ближайшему асфальтовому чану и вступил в деловой разговор с беспризорными. — Чаны с горячим асфальтом служили для беспризорных прибежищем от холода и ветра.

Мотив обращения к беспризорным взят из новелл Конан Дойла о Шерлоке Холмсе. Знаменитый сыщик нанимает уличных мальчишек ("Baker Street Irregulars") для сбора информации [Знак четырех; Этюд в багровых тонах и др.]. О другом случае подстановки советского факта — беспризорничества — в общелитературный мотив, касающийся детей, см. ДС 5//2.

21//11

— Так будет со всеми, — сказал Коля детским голосом, — кто покусится... — Сцена напоминает наказание поручика Пирогова немецким ремесленником Шиллером в "Невском проспекте" Гоголя [указал А. Д. Вентцель].

21//12

Если бы старгородские заговорщики видели гиганта мысли... в эту критическую для него минуту, то, надо думать, тайный союз "Меча и орала" прекратил бы свое существование. — Ощутимая литературная отмеченность фразы выявляется параллелями. См. хотя бы: "Ах! если бы тарасконцы увидели своего великого Тартарена [страдающим от морской болезни], они пожалели бы, что заставили его поехать в путешествие" [А. Доде, Тартарен из Тараскона, II. 1]. "О, если бы другие ученые увидели теперь своего почтенного собрата в таком виде, то, конечно, они отвернулись бы из уважения к его лысине и занятиям!" [Ю. Олеша, Три толстяка (опубл. 1928), гл. 11]. В свернутом виде: "Что сказали бы в редакции, если бы увидели меня спеленутого и с этакой мордой" [журналист Берлога, заключенный происками врагов в сумасшедший дом; Большие пожары, роман 25-ти писателей, Ог 30.01.27].

21//13

Он [сосед справа] — бывший почетный гражданин города Кологрива и до сих пор кичится этим титулом. — Кологрив — уездный город на р. Унже в Костромской губернии, синоним захолустья. Из кавказских путевых очерков Тэффи: "Где-нибудь в далеком Кологриве, распивая чаи с мармеладами, вспоминаешь о Военно-Грузинской дороге и пугаешь величием своего подвига какого-нибудь знакомого бакалейщика". В 20-е гг. в советской печати еще не считалось "политически некорректным" острить по адресу отсталости деревни и провинции. Именно в этом качестве, в одном ряду с такими городами как Сычев и Красно-Кокшайск, упоминается Кологрив в одном из журнальных очерков Н. Погодина. Любопытно, что в фельетоне М. Кольцова обыватель г. Кологрива так же гордится своим положением в этом городе, как и "сосед справа" в комментируемой фразе Остапа: "Я есмь член профсоюза, старший счетовод Кологривского устатбюро [уездного статистического бюро], Аркадий Плешаков, и не допущу безответственных выступлений против безопасности эс-эс-эс-эр". [Тэффи, Горы; Н. Погодин, Пойдемте в советскую чайную, Ог 15.01.28; М. Кольцов, Вокруг света за полтинник, Ог 26.12.26.] 1

21//14

А можно устроить дуэль на мясорубках... Пораженный противник механически превращается в котлету. — Битва с помощью кухонной утвари — мотив бурлескной и карнавальной литературы. У Ф. Рабле описывается война Пантагрюэля с Колбасами, где солдаты вооружены "вертелами, жаровнями, каминными решетками, сковородами, лопатками, противнями, рашперами, кочергами, щипцами, подвертельной посудой для стекания мясного сока, метлами, котлами, ступками, пестиками" и т. д. [Гаргантюа и Пантагрюэль, IV.41]; см. замечания М. М. Бахтина о сражении и убийстве как "телесной жатве" [в его кн.: Творчество Ф. Рабле, 225-227]. В "Королевской невесте" Гофмана оружием в борьбе со хтоническими демонами, принявшими вид овощей, служат кастрюли, сковороды, уполовники [гл. 5]. В его же "Крошке Цахесе" упоминается другая утварь в роли дуэльного оружия: "На чем же мне теперь, — шепнул Бальтазару Фабиан, — драться с этим уродцем, на паяльных ли трубках или на сапожных шилах? Не могу же я драться другим оружием, когда у меня такой ужасный противник" [гл. 3]. Мотив битвы с помощью принадлежностей кухни и пира встречается в "Метаморфозах" Овидия — в описании побоища лапифов с кентаврами [ХП.210-535].

Превращение Ипполита Матвеевича в котлету перекликается с мечтами Коли об "обширной свиной котлете", где тоже возникает мотив дуэли: "Кость из котлеты торчала, как дуэльный пистолет" [см. ДС 17//3].

Примечание к комментариям

1 [к 21//13]. Интересно, что как у Тэффи, так и в рекламном (пропагандирующем лотерею) фельетоне М. Кольцова автор отправляет жителя захолустного Кологрива в дорогостоящее турне (соответственно на Кавказ и вокруг света). Заметим, что у М. Кольцова и в ДС гражданин Кологрива, хотя и находится в куда более шикарном месте (соответственно в Европе и Москве), сохраняет верность своему маленькому городу.

 

22. Людоедка Эллочка

22//1

Эллочка Щукина. — Имя героини, мечтающей походить на дочь Вандербильда, могло быть навеяно авторам современной прессой, где упоминаются блестящие женщины: внучка миллионера Элита Струн [в романе 25-ти писателей "Большие пожары", Ог 1927] и дочь немецкого миллионера Элеонора Стиннес [Ог 25.09.27].

По поводу возможного прототипа Эллочки В. Ардов сообщает: "Людоедка Эллочка написана с младшей сестры первой жены В. П. Катаева... В действительности ее звали Тамара. Это была, как бы теперь сказали, особа „стиляжьго“ плана. Говорят, она жива, ей 50" [письмо к А. 3. Вулису, 1960, цит. в кн.: Вулис, Вакансии..., 213].

22//2

Вот слова, фразы и междометия, придирчиво выбранные ею из всего великого, многословного и могучего русского языка... — Неточная цитата из стихотворения в прозе И. Тургенева "Русский язык": "...о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!" Как штамп, она употребляется у А. Аверченко с почти тем же искажением, что и в ДС: "Ты, может быть, и знаешь арифметику, но русского языка — нашего великого, разнообразного и могучего русского языка — ты не знаешь" [Бельмесов]1 . Изречение это — в том же контексте критики портящих язык — напоминает Ленин в докладе на XI съезде партии большевиков [Поли. собр. соч., т. 45: 80].

22//3

Словарь Эллочки Щукиной. — По свидетельству Л. Славина, "зародыш словаря Эллочки-людоедки, впоследствии с таким блеском развитый Ильфом и Петровым", впервые возник в одном из "импровизированных застольных скетчей" Ю. Олеши [Воспоминания о Ю. Олеше]. Впрочем, по крайней мере некоторые из эллочкиных словечек достоверно восходят к другим лицам [см. ниже, примечание 4]. Словарь Эллочки — 17 слов и выражений — целиком приведен в записной книжке Ильфа наряду с другими заготовками: "Словарь Шекспира, негра и девицы", "Члек и Собак", "Хамите, медведюля" и др. [ИЗК 61,138-140]. Эскизом к образу Эллочки можно считать рассказ Е. Петрова "Даровитая девушка" [См 35.1927; Собр. соч., т. 5; см. Вулис, И. Ильф, Е. Петров, 108-109].

Употребление модных неологизмов молодыми (пользуясь позднейшим термином) "стилягами" 20-х гг. было замечено не одними Ильфом и Петровым. Ср., например, в современном ДС романе: "Ирма говорит „что надо", „классный актер", „отвратно" и все другие слова, какие полагается говорить кинодевушке... Рассказывает похабные анекдоты или, как она называет, „похабель"" [Д. Четвериков, Бунт инженера Каринского, 23]; ср. Эллочкино: "Вы — парниша что надо", — ниже в этой главе.

В знаменитом в свое время романе Аниты Лоос "Джентльмены предпочитают блондинок" (Gentlemen Prefer Blondes, 1927) героиня, ведущая рассказ-дневник, во многом напоминает Эллочку Щукину. Правда, она не домашняя хозяйка, а молодая авантюристка, промышляющая ловлей и обиранием богатых поклонников. Но невежество в речи и бытовом поведении, страсть к дорогим побрякушкам и в особенности то, что соавторы ДС называют "словарем племени мумбо-юмбо", делают параллель между нею и героиней ДС весьма близкой. Житейская мудрость Лорелей (так зовут эту особу) сводится к небольшому списку обкатанных банальностей, ловко применяемых ею по всем поводам, например: "Есть предел почти всему", "Все в конце концов оборачивается к луч-тему", "Все зависит от судьбы", "утонченный — неутонченный" (refined — unrefined), "исправившийся — неисправившийся" (reformed — unreformed), "чудесный" (devine: Paris is really devine), "полезный для образования" (educational), "быть заинтригованным" (intreeged), "знаменитый тем-то" (famous for), "рискованный" (risquay), "быть ничем — быть всем" (London is really nothing; Brains are really everything), "не иметь никакой почтительности" (to have no reverence), "иметь импульсы" (I am so full of impulses) и т. д. Как видим, язык "людоедки Эллочки" — феномен, спонтанно возникавший в 1920-е гг. в удаленных друг от друга точках культурной карты мира.

22//4

Мрак. — По мнению И. Кремлева, слово позаимствовано соавторами у А. А. Радакова — одного из главных сатириконовских художников. Радаков, сотрудничавший в советской прессе, в том числе в "Гудке", воплощавший живую связь и преемственность между традициями "Сатирикона" и кругом молодых сатириков, был колоритной личностью.

"Как сейчас слышу его любимое словцо, с помощью которого он любил выражать самые разные свои чувства. — Адово! — изрекал Радаков, увидев чей-нибудь отличный рисунок... — Адово! — ругался он, узнав от кассира, что очередной гонорар его пошел в погашение когда-то взятого аванса. Другим словцом, которым Радаков обозначал самые неожиданные свои эмоции, было слово "мрак". — Мрак! — неожиданно бросал он... только для того, чтобы выразить свое неудовольствие недостаточно холодным пивом или переваренными сосисками. В быту Алексей Александрович пользовался удивительно малым запасом слов, и в этом отношении у него было немало общего с Эллочкой из "Двенадцати стульев". Кстати, Ильф, Петров отлично знали Радакова, часто с ним встречались и, составляя несложный словарь этой своей героини, включили в него и излюбленное радаковское словцо "мрак" " [И. Крем-лев, В литературном строю, 171; о Радакове см. также Кузьмин, Штрих и слово, 118-124].

Словечко "мрак" неоднократно всплывает в "Растратчиках" В. Катаева (1926): "Обследовали... город Ленинград. Полнейший, можете себе представить, мрак. Провинция!.. В деревне же, скажу я вам, абсолютный мрак..."; "То все было не настоящее, чушь, абсурд, мрак" [гл. 11]. Источником для Катаева скорей всего послужил тот же Радаков. Вероятно, последний сам пользовался речением, уже бывшим в обиходе, поскольку оно встречается уже в ранних очерках М. Булгакова: "Получался, в общем, полнейший мрак" [Столица в блокноте; опубл. в декабре 1922; Ранняя неизданная проза, 49; курсивы мои. — Ю. Щ.\. Едва ли Булгаков позаимствовал это слово у Радакова, поскольку Булгаков начал сотрудничать в "Гудке" лишь в 1923 [Чудакова, Жизнеописание М. Булгакова, 197].

У В. Набокова это словечко употребляют русские в Берлине: "Был спрос на всяческие присловицы, прибаутки, подражания подражаниям: „Не котлеты, а мрак“..." [Красавица; написано в 1934, действие, согласно авторскому указанию, около 1926].

22//5

Толстый и красивый. — Источник раскрывает А. И. Ильф в комментариях к записным книжкам своего отца: "Неожиданно удалось выяснить происхождение выражения „толстый и красивый”. [Из неопубликованных мемуаров Е. Б. Окса] я узнала, что поэтесса Аделина Адалис, которую Оке называет „Музой Черного моря” и которая „считала Илю своим созданием”, говорила одному своему знакомому: „Вы красивый и толстый”. („Такое соединение эпитетов ей безумно нравилось”, — заключает Оке)" [ИЗКД19,132].

22//6

У вас вся спина белая. (Шутка.) — Эта фраза (употребляемая чаще всего с местоимением во втором лице) в "Растратчиках" В. Катаева адресуется пьяным: "Взгляни, на что похож твой пиджак — вся спина белая!"; "...И где это ты, старый свинья, вывалялся — вся спина белая" [гл. 4 и 8]. В более общем смысле — эпитет недотепы, ср. у современной писательницы: "У тебя шнурок развязался и спина белая" [Н. Толстая, Вид из окна]. Указание кому-то на его выпачканную спину (след падения и т. п.) встречается уже у Гоголя: "Эх, отец мой, да у тебя-то, как у борова, вся спина и бок в грязи! где так изволил засалиться?" [Коробочка — Чичикову].

22//7

Она принесла с собой морозное дыхание января и французский журнал мод. — Поэтический штамп, ср.: Принесла мне с собою ты свежесть полей / И цветов благовонных лобзанья [А. А. Голенищев-Кутузов, Не смолкай, говори...] и др. В какой-то мере здесь слышится и отголосок Блока (Она пришла с мороза... Она немедленно уронила на пол / Толстый том художественного журнала...).

22//8

Сверкающая фотография изображала дочь американского миллиардера Вандербильда в вечернем платье... Это решило все. — Соревнование жены совслужащего с дочерью миллиардера — сатирическое отображение некоторых актуальных явлений в нэпманском быту, но, возможно, даже смягченное в сравнении с реальностью. В очерке Н. Погодина "Я живу недалеко..." (по времени публикации совпадающем с данной главой ДС), можно встретить зарисовки советских дам, в общем однотипных с Эллочкой Щукиной и Фимой Собак (хотя из несколько более обеспеченного слоя: жены спецов и нэпманов), готовых пойти гораздо дальше их в своей погоне за мировой модой:

"Весь смысл жизни для них в дорогом наряде. Им нужно иметь всегда модные боты и модную шляпу, хорошие духи, настоящий заграничный кармин, заграничные чулки, модную шаль, модные туфли, красную сумку, складную серебряную пудреницу фирмы Коти, им нужно посещать институт красоты, блеклые ресницы превращать в жгуче-черные, массировать лицо, завиваться у парикмахера...

Они — матери, жены, сестры, и больше того: они — женщины, получившие права и обязанности в общественном строительстве, они — гражданки нашей страны...

Но муж получает „только" 300 рублей [муж Эллочки получает 200. — Ю. Щ.]... а она хочет котик, темный, как ночь тропиков, французский котик, зеленое шелковое платье...

В антракте концерта в Колонном зале я слышал разговор двух женщин. Они... грустили вслух о том, как невыносимо теперь жить, как все дорого.

Одна из них... после длинных жалоб совсем обычно сказала: — Поневоле пойдешь...

Другая расхохоталась.

Пойти продаваться на улицу, очевидно, для этой нарядной женщины не страшно, не низко.

И женщины типа „куколок", женщины, которые доводят до скамьи подсудимых своих близких... торгуют собой, выходят в пассаж, в кафе.

Они медленно бредут от витрины к витрине, они идут из пролета в пролет с лицами благопристойными, строгими, гордыми. И вдруг кто-то из них, проходя мимо вас, скажет: — Я живу недалеко...

Никто этого не заметит. Она будет вынимать зеркальце из светлой сумочки, она невзначай пройдет рядом с вами: — Тридцать рублей.

Тридцать рублей — это две коробки пудры Коти, тридцать рублей — это три пары настоящих заграничных чулок, модная шляпа... Сейчас же можно купить" [Ог 17.04.28].

22//9

Утро другого дня застало Эллочку в парикмахерской. — Клише из повествований о путешествиях. Ср.: "Утро застало Оленина на третьей станции" [Л. Н. Толстой, Казаки]; "Наступивший день застал их все еще в пути" [Диккенс, Лавка древностей, начало гл. 70];

"Рассвет застал нас в бездонном ущелье"; "Заря третьего дня захватила нас на голом склоне" [Р. Л. Стивенсон, Похищенный, гл. 20, 24] и т. п.

22//10

— Вот что, — сказал он [Эрнест Павлович] наконец, — так жить нельзя. — Как заметил К. В. Душенко (в письме к комментатору от 19.12.2003), "не исключено, что в конце 20-х гг. эта фраза все еще ассоциировалась с популярным в 1900-1910 гг. политическим лозунгом „Так жить нельзя" (или „Так дольше жить нельзя"). Обе формы восходят к статье А. А. Голенищева-Кутузова „Так жить нельзя" („СПБ ведомости", 9 дек. 1884). Статья заканчивалась стихотворением „Так жить нельзя! В разумности притворной...", со строкой „Нет, други, нет, — так дольше жить нельзя" 2 . Стихотворение стало романсом „Нас держит власть победного обмана" (муз. П. Н. Ренчинского)". Душенко приводит ряд примеров цитации фразы "Так жить нельзя" из публицистики 1904-1919 гг. [см. его Универсальный цитатник политика и журналиста, М.: Эксмо, 2003, 734].

22//11

Оживленная беседа затянулась далеко за полночь. — Клише литературного происхождения, ср.: "Однажды... мы засиделись у майора С. очень долго; разговор, против обыкновения, был занимателен" [Лермонтов, Фаталист]. Происхождение фразы "Дружеская беседа затянулась далеко за полночь" раскрывает Н. Д. Телешов, вспоминая о юбилее Н. Н. Златовратского в 1891 и о его отражении подцензурной прессой:

"Многочисленные ораторы, приветствуя юбиляра и характеризуя его эпоху, невольно взвинчивали и поджигали один другого, и речи все светлее и свободнее раздавались почти до утра, захватывая внимание и сердца слушателей. Но обо всем этом... в газетах было скромно сообщено на другой день только то, что „дружеская беседа собравшихся затянулась далеко за полночь". Фраза эта с той поры стала крылатой и вошла в обиход, когда по цензурным условиям нельзя было печатать о том, что действительно говорилось и что делалось в каком-либо общественном собрании" [Телешов, Записки писателя, 124-125, цит. в кн.: Н. Ашукин, М. Ашукина, Крылатые слова, 199].

По свидетельству Ашукиных, фраза употреблялась и без намека на запретные темы дня; Ильф и Петров могли встречать ее в "Сатириконе" [Волчьи ягоды, НС 39.1915: 10]. Ср. также: "Дружеская беседа русской эмиграции затянулась далеко за полночь" [Дон-Аминадо, Квартирология (1926), в его кн.: Наша маленькая жизнь, 437]. "Собрание затянулось далеко за полночь" [К. Вагинов, Труды и дни Свистонова (1929), гл. 4].

22//12

— Прибавить надо, — сказал мальчик по-извозчичьи. — От мертвого осла уши. Получишь у Пушкина — Ср. запись речи извозчиков у Б. П. Иванова: "Перевезли аккуратно, прибавить бы надо, господин!" [Е. Иванов, Меткое московское слово, 188]. "Извозчик... печально пробормотал: — Надбавить надобно двугривенный" [И. Эренбург, В Проточном переулке, гл. 8]. В эту эпоху заката извозчичьего дела популярным юмористическим приемом было применение извозчичьей терминологии и культуры к самым различным сферам жизни; см. сводку в ЗТ 13//23.

От мертвого осла уши— см. ДС 12//5.

Саркастическое упоминание Пушкина обычно служит упреком кому-то, кто пытается сложить со своих плеч, переадресовать другим ту или иную ответственность, задолженность и т. п. Согласно упреку, уклоняющийся рассчитывает-де, что за него эту обязанность исполнит "Пушкин". Ср. уМ. Булгакова: "Никанор Иванович... совершенно не знал произведений поэта Пушкина, но самого его знал прекрасно и ежедневно по несколько раз произносил фразы вроде: „А за квартиру Пушкин платить будет?" или: „Лампочку на лестнице, стало быть, Пушкин вывинтил?", „Нефть, стало быть, Пушкин покупать будет?“" [Мастер и Маргарита, гл. 15]. Отсылая беспризорника за добавочной платой к Пушкину, Бендер употребляет имя поэта в том же смысле "фигуры, заведомо непричастной к текущему делу и неспособной выполнить требуемое". Данный смысл мог выражаться и иначе; ср. пообедал "за счет доходов аглицкого короля" [Н. Гоголь, Ревизор].

Как полагает Е. Г. Рабинович, фразеологизмы с подобным употреблением имени великого человека часто возникают в городах, где есть памятник данному лицу [см. Е. Г. Рабинович, Риторика повседневности, СПб., 2000. С. 123-131].

22//13

...Остап обещал подарить очаровательной хозяйке несколько сот шелковых коконов, якобы привезенных ему председателем ЦИК Узбекистана. — Возможно, имеется в виду Файзулла Ходжаев [см. ЗТ 2//9, сноску 1]. Из фельетонов тех лет известно, между прочим, что его имя использовалось жуликами и самозванцами.

Выделка шелка из коконов — частая тема в массовой печати тех лет, популяризирующей успехи среднеазиатских республик. Очеркисты пишут о коконе с восхищением, как о чуде природы [см.: М. Шкапская, Полет моего шарфа, Ог 16.12.28; Татьяна Ре-заль, Шелк, КП 06.1928; М. Рославлев, Институт шелка, КП 47.1929, и мн. др.]. Шелковичные коконы привлекают красивой расцветкой — белой, кремовой, голубой, розовой. "Кокон — будущее великолепие тугих тканей, пестрых одеял, цветистых халатов и летающих ферганских шарфов" [М. Шкапская]. "Коконы. Груда маленьких, изящных мумий, так тщательно упакованных природой. Зеленые, белые и желтые... Неужели это то, что станет шелковым полотном, чесучей, крепдешином или бакинским урпеком? " [Т. Резаль]. Коконы подлежат машинной размотке и не могли бы помочь Эллочке Щукиной в ее соревновании с дочкой миллиардера.

Летом 1927 газеты сообщали об успехах коконозаготовительной кампании в Узбекской ССР [Богатый урожай коконов в Фергане, Пр 11.06.27].

22//14

...Сейчас в Европе и в лучших домах Филадельфии возобновили старинную моду... — Выражение "(как) в лучших домах", известное с довоенных времен (ср.: "В гостиной хозяйки висела васнецовская „Птица-Гамаюн“, превосходные вышивки Поленовой-Якунчиковой, и все было „как в лучших домах“" [Горький, Портреты, 281]), входило в юмористический лексикон гудковского круга. Оно не раз встречается у В. Катаева: "Как в лучших республиканских домах-с". "Помилуйте, все как в лучших домах!" [Тихая оппозиция; Берлин веселится (1925-1927)].

Остап данной фразой подлаживается под разговоры типа "Сейчас в Европе...", типичные для нэпманских и вообще гоняющихся за последним криком моды кругов. См. ранее в романе: "В Берлине есть очень странный обычай..." [Бендер, ДС 14]; "Кажется, будут носить длинное и широкое..." [Фима Собак, ДС 22] и т. д. В. Ардову принадлежит юмореска "Сейчас за границей...", где из таких фраз целиком состоит беседа в "приличном обществе, т. е. таком, где у дам чулки были такого цвета, будто их совсем не было, а у мужчин на ушах лежали, точно оглобли, концы роговых очков" (о модных очках в период действия романа см. ДС 13//19).

"За границей сейчас только такие [носки] носят. — Как раз сейчас, — сказала дама, — за границей носят не такие носки, а светло-темно-бежевые в никакую клетку... — Шляпы теперь не зеленые, а исключительно рыжие, и к ним носят фильдекосовые перчатки. — Положим, сейчас как раз перчатки не фильдекосовые, а фильдеперсовые с кокосовыми пуговицами. — Уже не с кокосовыми, а с перламутровыми. Теперь вообще перламутр... — За границей сейчас танцуют только чарльстон. Так... — За границей танцуют блюс-блек-ботом..." и т. д. [Ог 07.02.1929].

Примечания к комментариям

1 [к 22//2]. Популярному изречению И. Тургенева почему-то не везет с точной цитацией. В 1943 была издана юбилейная почтовая марка, на которой оно также приводилось с ошибкой ("справедливый" вместо "правдивый"; марка была изъята из советских каталогов и является редкостью).

2 [к 22//10]. Любопытно, что в другом месте этой главы есть созвучие с другим стихотворением того же сравнительно малоизвестного поэта [см. выше, примечание 7].

 

23. Авессалом Владимирович Изнуренков

23//1

Авессалом Изнуренков. — Фамилия, возможно, взята из рассказа В. Инбер "Текстиль-мечта", где фигурирует студент Дмитрий Изнуренков [в ее кн.: Соловей и роза]. У Чехова есть персонаж по фамилии Измученков [Сельские эскулапы]. Отдельные черты Из-нуренкова восходят, видимо, к Диккенсу; о диккенсовских чертах в его речи см. ДС 21//9. Часто постигающая его неприятность — опись имущества за долги — не раз случается с м-ром Скимполом в "Холодном доме". Она роднит его также с реальным лицом — Ю. Олешей, у которого, если верить полубеллетристическим мемуарам В. Катаева, не раз грозили увезти и наконец увезли, как и у Изнуренкова, прокатное пианино [Алмазный мой венец; параллель Изнуренкова с Олешей подсказана А. Тумаркиной].

Чаще других среди живых прототипов Изнуренкова упоминается гудковский сотрудник М. Глушков, о котором рассказывает С. Гехт:

"Прототипом одного из персонажей романов Ильфа и Петрова, остроумца Изнуренкова, был М. Глушков. Ильф и Петров назвали его... неизвестным гением, который „выпускал не меньше 60-ти первоклассных острот в месяц". Они с улыбкой повторялись всеми, но Глушков, неизвестный людям и тогда, едва ли вспомнится кому-нибудь теперь. Едва ли разыщет кто-нибудь тысячи его острот, делавших славу журналам и привлекавших читателей. Остроты ведь были не подписаны.

Ильф всегда был рад шумному, доброму Глушкову, который был очень доволен образом Изнуренкова и даже поцеловал за это Ильфа в плечо" [Семь ступеней // Воспоминания об Ильфе и Петрове].

Несколько деталей к портрету Глушкова, с непонятной неприязнью, добавляет И. Кремлев:

"В 20-х годах в редакциях московских сатирических журналов был хорошо известен „темист“ Глушков, изнуренный, болезненного вида человек лет 30-ти, ничем другим, кроме выдумывания тем и остроумных подписей под рисунками, не занимавшийся. Страсть к азартным карточным играм одолевала его и отпускала порой лишь для игры... на бегах. За карточным столом он оставлял все, что зарабатывал... Конечно, у него был совершенно особый склад ума и бесспорный талант, но совершенно пустой, такой, какими бывают великолепные с виду, но никуда не годные орехи..." [В литературном строю, 197].

Другая известная современница, к ее чести, отзывается о Глушкове более благожелательно:

"Знаменитый „темач" Глушков показывает соседям [в редакции „Чудака"] список последних сочиненных им тем для рисунков. (Это был великий выдумщик, его темы всегда принимались и безошибочно попадали на страницы журнала)" [Р. Зеленая, Разрозненные страницы, 50].

По словам еще одной мемуаристки [Н. Гордон, в кн.: М. Кольцов, каким он был], "основным занятием [Глушкова] кроме работы в „Чудаке" были бега и карты, кошечки, котики и женщины" — интересы, явно отразившиеся в ДС 23 и 26, где фигурируют и "котик", и несколько разных девушек. Изнуренков напоминает Глушкова и своей подвижностью — по словам Л. Никулина, знаменитый темист "возникал, как маленький чертик" [там же]. Глушкову, между прочим, принадлежит фраза "Ключ от квартиры, где деньги лежат", с которой началась литературная жизнь Остапа Бендера [см. ДС 5//3]. Остроумие этого прототипа Изнуренкова сослужило ему дурную службу: за одну из своих острот он был в 1936 арестован и провел в ссылке двадцать лет. Михаил Глушков умер в 1958 [сообщено в примечаниях А. И. Ильф к ИЗК, 63].

23//2

Не мучьте младенцев. — См. ДС 25//7.

23//3

Шаляпин пел. Горький писал большой роман. Капабланка готовился к матчу с Алехиным. Мельников рвал рекорды. Ассириец [на углу Тверской и Камергерского, т. е. нынешнего Проезда Художественного театра] доводил штиблеты граждан до солнечного блеска. Авессалом Изнуренков — острил. — Упоминаются некоторые из злободневных тем, имен и черт советского культурного пейзажа лета 1927.

По поводу Ф. И. Шаляпина стоит заметить, что соавторы отзываются о знаменитом певце в сочувственном духе в то самое время, когда в советской печати велась против него враждебная кампания, — см. хотя бы фельетон М. Кольцова "Широкая натура" или стихи В. Маяковского "Господин „народный артист“" [Пр 02.07.27 и Комсомольская правда 02.06.27]. Шаляпину вменялась в вину денежная помощь белоэмигрантам, слухи о которой (самим артистом опровергавшиеся) вызывали особое негодование в атмосфере разогревавшихся антиэмигрантских настроений [см. ДС 5//22]. Летом 1927, незадолго до начала соавторами работы над романом, Шаляпин был лишен звания народного артиста республики. В период написания ДС это событие было сенсацией советской прессы. См. саркастические отклики на эту акцию в эмигрантской печати, например, в фельетонах Дона-Аминадо "Без заглавия" и "Шаляпин".

Во многих упоминаниях Шаляпина советской литературой и журналистикой тех месяцев проявляется характерно советское двоемыслие и двухголосие, глухо отдающее должное шаляпинскому гению и престижу под завесой иронической, глумливой фразеологии. См. хотя бы воспоминания о последних концертах артиста в Москве в повести А. Аросева "Две республики" [НМ 10.1927] или заметку с цитатами из заграничного интервью с Шаляпиным о его планах — цитатами дословными, с верным тайным расчетом на интерес и симпатию читателя к любимому артисту, но не без перестраховочно-снижающих комментариев автора заметки [См 03.1928]. Как можно видеть, соавторы в своей ссылке на Шаляпина не считают нужным прибегать к подобного рода double-talk ("двоеречию").

Вопрос огоньковской "Викторины": "49. Какой народный артист лишен своего звания и за что?" Ответ: "Шаляпин, за содействие белогвардейским организациям" [Ог 26.02.28].

М. Горький печатал с июня 1927 в "Правде" и "Огоньке" отрывки из "Жизни Клима Самгина" ("Сорок лет"). Как и Шаляпин, он жил за границей, но, в отличие от артиста, пользовался симпатиями советских официальных кругов и средств информации. М. Горький и Шаляпин противопоставлялись друг другу в 20-е гг. как "два типа славы" [Л. Кассиль, Собр. соч., т. 1:544]; как мы видим, и это политически корректное сопоставление соавторами проигнорировано (обе знаменитости упоминаются в уравнивающем тоне).

Матч на первенство мира по шахматам между X. Р. Капабланкой и А А. Алехиным (еще одним гениальным русским на Западе) состоялся в Буэнос-Айресе в сентябре 1927 и принес победу Алехину; см. восторженный отклик Дона-Аминадо [Наша маленькая жизнь, 248]. Вопрос огоньковской "Викторины": "3. Сколько партий сыграл Алехин в матче с Капабланкой на мировое первенство?" Ответ: "34" [Ог 04. 03.28].

Еще одним часто поминаемым эмигрантом из той же "обоймы" политически двусмысленных знаменитостей был И. Е. Репин (здесь не названный).

Мельников Я. Ф. (1896-1960) — чемпион России, СССР и Европы по скоростному бегу на коньках.

Ассирийцы, точнее, айсоры — семитская этническая группа, представители которой в городах России промышляли чисткой сапог 1 .

Зачем понадобилось соавторам собирать в одном отступлении столь мощную батарею прославленных русско-европейских имен, и более того — в чем смысл сопоставления этих знаменитых соотечественников с маленьким безвестным "темистом" из советской газеты? Думается, что здесь затрагивается тема, близкая к дилемме Кавалерова в одновременной с ДС "Зависти" Юрия Олеши. Герой ее, как известно, с горечью отметал обезличенность труда в советской республике, предпочитая ей западный идеал индивидуальных достижений, "славы-для-себя". Авессалом Изнуренков справедливо сетует на анонимность своего виртуозного труда, на безвозмездное растворение своего таланта в продукции коллектива. Созвездие имен, с которым он сравнивается, напоминает о том, какого успеха могут достигать соотечественники творческого склада в иной социальной системе. Впрочем, преувеличенность шаржа (а также введение для отвода глаз советской знаменитости — конькобежца Мельникова — и московского чистилыцика-ассирийца) сглаживают остроту вопроса, переводя пронзительную кавалеровскую ситуацию в чисто юмористический ключ.

23//4

Он уязвлял своими остротами... граждан, не желавших снижать цены... — Кампания за снижение государственных и кооперативных цен была одной из злободневных тем весной 1927. На нее откликались Маяковский — в поэме "Хорошо!" (Лампы сияют, "Цены снижены"...) и в ряде стихотворений [Маленькая цена с пушистым хвостом, Негритоска Петрова, Поли. собр. соч., т. 8], Демьян Бедный и множество других. Юмористические страницы периодики захлестнула волна шуток, эссе, карикатур и каламбуров на эту горячую тему; ей посвящались специальные номера журналов [например, "ценный" номер Бе 19.1927]. Приведем несколько примеров из безбрежного моря острот о снижении цен, которые могли бы быть сочинены Изнуренковым:

"В снижении цен нет ничего унизительного" [Сверхштатные мысли, Бу 14.1927].

"Весна и кооператор. — Чорт возьми! Весна кругом — солнышко все выше, воды все прибывают, день — и тот прибавляется, а ты все снижай да снижай..." [рис. Ю. Ганфа; См 13.1927].

"Вокруг снижения. — Товарищ заведующий, у нас потолок в углу протекает. Сахар весь подмок. — Подмок? Ничего! Все равно на него завтра цены снижать" [КН 24.1927].

"— Так вы говорите — у нас ситцу больше нет? — Нет! — И маркизету нет? — Вчера последний продали. — Тогда так и пишите: „На ситец и маркизет цены значительно снижены“" [там же].

"Не в его стиле. [К 1 июня цены должны быть понижены на 10 процентов.] Госкоопторговец: — Не нравится мне этот новый стиль! То ли дело по старому: 1 июня было бы на две недели позже!" [рис. Д. М., Кр 18.1927].

"В ночь на 1 июня (драма кооператора). Он: — Ах! Если бы эта ночь никогда не кончалась! Она: — Неужели ты так меня любишь? Он: — Нет. Но я цены не люблю снижать. А завтра — срок" [рис. Ю. Ганфа, Кр 21.1927].

"Зима! Крестьянин, торжествуя, / На дровнях обновляет путь. /Лошадка, цен снижены чуя, / Плетется рысью как-нибудь" [Стихи Пушкина, идеологически выдержанные Савелием Октябревым, Кр 38.1927].

"Деревенский кооператив с принудительным ассортиментом: Янтарь на трубках Ца-реграда, / Фарфор и бронза на столе... [далее по Пушкину] — и на все цены снижены на 5 процентов!" [Савелий Октябрев в Кр 16.1927].

Мы все в кооп пойдем / На торгсраженье, / И как один умрем / За цен сниженье [Кампания, Пу 23.1927] — переиначенная песня, о которой см. ДС 5//20.

23//5

Из такой чахлой пустыни, как вздутые накидки на себестоимость, Изнуренков умудрялся выжать около сотни шедевров юмора. — Из пушкинского "Анчара": В пустыне чахлой и скупой... Источник по ассоциации сообщает ауру ядовитости изнуренковским остротам [Вентцель, Комм, к Комм., 103-104].

23//6

Ипполит Матвеевич покорно отпустил стул и пролепетал: — Простите, недоразумение, служба такая. — "Служба такая" — формула извинения должностного лица невысокого ранга (например, судебного исполнителя) в ответ на жалобы клиента; у Чехова в сходной ситуации оправдывается кондуктор перед пассажиром: "Сами знаете, служба моя этого требует..." [Ну, публика!].

23//7

"А поутру она вновь улыбалась перед окошком своим, как всегда..." — Популярная песенка 10-х гг. о девице, неизменно улыбавшейся, несмотря на ужасающие превратности судьбы, например: И с двадцать третьего этажа / Ее бросают под мотор... / Автомобиль того и ждал, / Бедняжку мигом распластал... Припевом после каждого приключения было: А поутру она вновь улыбалась / Перед окошком своим, как всегда, / Ее рука с цветком изгибалась, / И вновь лилась из лейки вода. Песенка исполнялась в кабаре, в том числе в театре "Летучая мышь" Никиты Валиева, который включал ее и в собственный конферанс [Пяст, Встречи, 199-200; А. Н. Толстой, Егор Абозов, 568; Краснянский, Встречи в пути, 84; Сахарова, Комм.-ДС, 445].

23//8

Дверь прищелкнула медным язычком американского замка и затворилась. — Приключение Щукина — пример известного положения, когда некто, вытолкнутый в неподобающем виде на открытое место, безуспешно пытается спрятаться. Встречается у Боккаччо ("Декамерон" VII.4) и у Мольера ("Жорж Данден"): оба раза речь идет о ревнивце, которого жена обманом выслала на улицу, не пускает обратно и публично стыдит. В "Пиквикском клубе" [гл. 36] м-р Уинкль выходит из гостиницы на улицу в дезабилье, чтобы отворить дверь, та захлопывается, бедняга мечется перед портшезом дамы на виду у ее свирепого мужа. В "Крошке Доррит" [1.29] служанка Эффери в грозу и дождь оказывается за дверью, не может войти, и оказавшаяся рядом темная личность Риго — подобно Бендеру в сцене с инженером! — применяет "профессиональные" приемы, чтобы впустить страдалицу в дом. На сходном приключении строится завязка романа Марка Твена "Принц и нищий": принца, вышедшего за ворота дворца, стража не пускает назад, так как на нем лохмотья нищего. В более широком плане сюда относятся мотив одежды, украденной у купающегося (ср. "Роман с контрабасом" Чехова), а также сказочное превращение героя в животное — уязвимое, беззащитное, лишенное прав: осла, птицу, мышь, насекомое и т. п.

23//9

Его фигура осветилась разноцветными ромбами и квадратами окна. Он стал похож на Арлекина, подслушивающего разговор Коломбины с Паяцем. — Девятиэтажный дом, где временно живет инженер Щукин, несомненно, принадлежит к числу солидных зданий "модерн" и "бель эпок", построенных в Москве в первые пятнадцать лет XX в., имевших просторные, хорошо освещенные лестничные клетки с лепными украшениями на стенах и витражами на площадках. Об этом говорит и упоминание о дворнике, живущем в "парадном, под лестницей" (обычное расположение квартиры дворника или швейцара в таких домах), и американские замки на дверях.

Соавторы, видимо, имеют в виду оперу Р. Леонкавалло "Паяцы", однако неточно передают ситуацию: в опере Паяц застигает Коломбину с соперником (Арлекином). То же — в "Балаганчике" Блока, где Пьеро подслушивает разговор Коломбины и Арлекина. Впрочем, в других спектаклях на эту тему роли могли меняться: ревнивым обманутым мужем был Арлекин, а его соперником — Пьеро, как, например, в сценке "Свидание" Бураковского и Голибкена, ставившейся до революции в некоторых эстрадных театрах [см.: Тихвинская, Кабаре и театры миниатюр, 309].

23//10

Он уже повернул в новый пролет лестницы, как вдруг дверной замок нижней квартиры выпалил и из квартиры вышла барышня с балетным чемоданчиком. Не успела барышня сделать шагу, как Эрнест Павлович очутился уже на своей площадке. Он почти оглох от страшных ударов сердца. — Реминисценции из "Преступления и наказания" (Раскольников после убийства старухи), а также из "Про это" Маяковского, где также описывается наводнение в квартире [подробнее см. в ДС 25//5] и где герой подбирается к квартире любимой, "снявши башмаки" и старается "в стенку вплесниться", слыша шаги поднимающихся гостей.

23//11

Кипящие слезы врезались в мыльную корку и прожгли в ней две волнистые борозды. — Комментарий А. Д. Вентцеля: "Явная параллель с лермонтовским „Демоном": Доныне возле кельи той / Насквозь прожженный виден камень / Слезою жаркою, как пламень, / Нечеловеческой слезой! Читатель может возразить: но ведь слезы Эрнеста Павловича Щукина... прожгли не камень! — Нет, камень, читатель, камень; см. предыдущую страницу: „[Мыльная] пена лопалась и жгла спину. На руках и лице она уже застыла... и стягивала кожу, как бритвенный камень"" [Вентцель, Комм, к Комм., 104].

В туалетный набор каждого мужчины тех лет входил бритвенный, или кровоостанавливающий, камень, — прозрачный кристалл, называвшийся "квасцы". Его прижимали к месту пореза для стягивания кожи. Сопоставление с лермонтовской цитатой, хотя и блестяще, не вполне точно. "Читатель" будет прав: слезы Эрнеста Павловича, конечно, прожгли не камень. Последний участвует здесь лишь в составе сложной метафоры, основанной на литературной гиперболе, на возвеличении обыденного. Слеза инженера прожгла не камень, а твердую мыльную корку, похожую на ту, что образуется применением бритвенного камня, — как слезы Демона прожгли настоящий камень у дверей Тамариной кельи.

Примечание к комментариям

1 [к 23//3]. Среди других примет времени, айсоры были темой журнальных острот, автором которых мог бы быть тот же Изнуренков. Ср. в юмористическом журнале: "Письмо в редакцию. Тов. редактор! Пишут тебе айсоры — чистильщики сапог. Какая это экономия, если немного на каблук гуталину меньше положишь, то граждане обижаются. Вот тут и проводи режим экономии. Рази это сознательность? Айсоры" [Пу 21.1926].

 

24. Клуб автомобилистов

24//1

В редакции большой ежедневной газеты "Станок", помещавшейся на втором этаже Дома народов, спешно пекли материал к сдаче в набор. — Редакция "Станка" воспроизводит многие черты редакции "Гудка" — ежедневной газеты профсоюза железнодорожников, в которой соавторы ДС работали до 1928 (Ильф с 1923, Петров с 1926). Одновременно с ними в "Гудке" сотрудничали М. Булгаков, Ю. Олеша ("Зубило"), В. Катаев, Л. Славин, А. Козачинский, С. Гехт и другие литераторы, происходившие в большинстве из южного ("одесско-киевского") региона, давшего советской литературе целую плеяду талантов.

Как и ряд других газет и журналов, "Гудок" помещался в колоссальном Дворце Труда ВЦСПС на набережной Москвы-реки, около Устьинского моста, самом большом из сохранившихся в Москве зданий XVIII века; позже в нем разместилась военная академия ракетных войск. В романе здание это называется Домом народов.

"До революции во Дворце Труда был Воспитательный дом — всероссийский приют для сирот и брошенных детей, основанный известным просветителем Бецким еще при Екатерине Второй... То был громадный, океанский дом 1 с сотнями комнат, бесчисленными переходами, поворотами и коридорами, чугунными лестницами, закоулками, подвалами, наводившими страх, парадными залами и даже с бывшей домовой церковью... Во Дворце Труда жили десятки всяких профессиональных газет и журналов, сейчас уже почти забытых..." "Бесконечные сводчатые коридоры Дворца Труда — точные прообразы тех, по которым будет метаться вдова Грицацуева в погоне за Остапом..." [К. Паустовский. Четвертая полоса // Воспоминания об Ильфе и Петрове; см. также М. Штих (М. Львов), В старом "Гудке", там же; Петров, Из воспоминаний об Ильфе.]

Прогуливаясь по одному из этих коридоров, Ильф и Петров согласились писать вместе свой первый роман. Работа над ДС происходила по вечерам, "в громадном пустом здании", в редакционной комнате так называемой "четвертой полосы", где сосредоточивались лучшие литературные силы "Гудка".

Здание это, включая и мимоходом упоминаемую редакцию "Гудка", служит местом действия рассказа О. Форш "Во Дворце Труда", где бывшая воспитанница, зайдя сюда по делу, вспоминает темную драму ученических лет [в кн.: Московские рассказы]. В отличие от придуманного соавторами "Дома народов", наименование "Дворец Труда" подлинно, более того, стандартно — здания под таким названием среди других советских культурных центров и очагов имелись во множестве городов Союза (например, см. очерк о Воронеже, Ог 08.01.25 и др.)

Название "Станок" носило литературное объединение при газете "Одесские известия" в середине 20-х гг. Среди других, заседания его посещали будущие поэт Арк. Штейнберг и конструктор баллистических ракет С. П. Королев [Липкин, Квадрига, 267, 429].

24//2

— Как? Сегодня не будет шахмат? — Не вмещаются, — ответил секретарь. — Подвал большой. Триста строк... — У нас секаровская жидкость! — кричал он грустным голосом... — Жидкость во вторник. Сегодня публикуем наши приложения!.. — Есть тема для карикатуры... и проч. — Вся эта глава, описывающая распределение мест на страницах газеты, точно схватывает характерную атмосферу редакции перед выпуском номера и передает насыщенные инсайдерским жаргоном споры сотрудников. Ср. совершенно то же в юмореске Л. Братского "Газетный язык" [См 18.1928]:

— Товарищи, у меня Бриан не влезает!

— Попробуйте между ним и Чемберленом Штреземана втиснуть, вот и все.

— У меня спекулянты под посевную кампанию попали.

— Дайте сверху наводнение — вот и уладится...

— А рабкоров куда?

— Рабкоров поставьте под Индию, чтобы опера сбоку пошла.

— Не выйдет так. У меня в прошлом номере в отдел "Куда пойти" попало извещение об открытии крематория.

— А где у вас отдел ",,Голос“ помог"?

— Да я в него заметку о раздавленной старухе вставил.

— А что же у вас в отделе "Хулиганство растет"?

— Да ничего особенного — заметка о новой повести Потлашкина.

— Нельзя так. Вы и третьего дня к постановке "Когда поют петухи" дали отчет об опере, а в отдел "Суд идет" всунули отчет о трестовском заседании... Что сейчас набирают?

— Взяточников.

— А что потом набирать будут?

— Головотяпов.

— А почему рационализацию еще в номер не вставили?

— Рассыпалась. Подбирают.

— А где у вас очерк из жизни африканских дикарей?

— Придется на последнюю страницу. У меня местной жизни нет.

— Нужно смочить губкой набор, а то у вас наводнение совершенно сухое — рассыпется...

— Ну ладно, готово. Номер сделан. Можно его спускать?

— Нет еще — редактора нет. Как только придет — так его и спускайте!

Секаровская жидкость — "вытяжка из половых желез, приготовленная по способу проф. д-ра Бюхнера", "extractum testiculorum" [из журнальных объявлений в 1927]. Рекламировалась как лечащее средство от широкого спектра слабостей и недомоганий. Распространялась кооперативом "Гален" на ул. Герцена в Москве. До революции аналогичный препарат был известен под названием "экстракт Броун-Секара" [Горький, Портреты, 285].

24//3

Художник... набросал карандашом худого пса. На псиную голову он надел германскую каску с пикой. А затем принялся делать надписи. На туловище животного он написал печатными буквами слово "Германия", на витом хвосте — "Данцигский коридор", на челюсти — "Мечты о реванше", на ошейнике — "План Дауэса" и на высунутом языке — "Штреземан". Перед собакой художник поставил Пуанкаре, державшего в руке кусок мяса... [до конца абзаца]. — Отношение советских средств массовой информации к Германии было в 1927 сочувственным — ее представляли как жертву империализма Англии, Франции и США, высасывающих соки из немецкой нации посредством всяческих ограничений ее послевоенного развития и, в частности, жесткого режима репараций.

Данцигский, или Польский коридор — "узкая полоса польской территории, отделяющая в нижнем течении р. Вислы Восточную Пруссию и вольный город Данциг от остальной Германии и дающая Польше доступ к морю" [БСЭ, 1-е изд., т. 20]; созданный Версальским договором, Данцигский коридор был источником напряженности между Германией и Польшей в период между войнами. Вопрос огоньковской "Викторины": "28. Что называется „польским коридором"?" Ответ: "Узкая полоска Польши к морю (проходит через Германию)" [Ог 11.03.28].

Надпись "Мечты о реванше" на челюсти собаки, изображающей Германию, относится, вероятно, к профашистским и шовинистическим организациям вроде влиятельного "Стального шлема" (Stahlhelm), упоминаемого чуть выше. На это указывает и каска с пикой на голове собаки.

План Дауэса, по имени госсекретаря США, в 1924-1929 регулировал развитие германской экономики и обеспечивал источники репарационных платежей; привел к заметному улучшению экономического положения Германии. В советской прессе был обличаем как орудие эксплуатации германских рабочих.

Штреземан, Густав — германский министр иностранных дел в 1923-1929, лауреат Нобелевской премии мира. Боролся за возрождение Германии, повышение ее роли в международных делах и освобождение от опеки Антанты. Советская пресса признавала, что Штреземан "не принадлежит к числу твердолобых буржуазных министров", что "это классовый враг, но всегда готовый пойти на компромисс, дележку..." Впрочем, о нем же писали, что он "дробит скулы и крушит ребра в темном польском коридоре"; другие обозреватели, имея в виду ущемленное положение Германии, характеризовали Штреземана как "вечного неудачника" [Н. Корнев, Д-р Штреземан, Ог 11.03.28; ТД 01.1927: 5; М. Девидов, Гаагское торжище, Ог 25.08.29].

Пуанкаре, Раймонд — бывший президент, премьер-министр Франции в 1926-1929. В советской прессе оценивался как трезвый, деловитый государственный деятель, проникнутый "протестантским, квакерским духом", "первый чиновник Франции... сухой, жесткий бюрократ с твердой административной рукой... французский Победоносцев ", как ярый враг социализма и коммунизма, сторонник антигерманской линии [А. Луначарский, Пуанкаре, Ог 22.01.28; Кольцов, Листок из календаря, Избр. произведения, т. 2].

24//4

...Иностранцы с любопытством смотрели на красную ручку с пером № 86, которая была прислонена к углу комнаты. — Перо № 86 было в ходу с дореволюционных времен: упоминается, среди прочего, в воспоминаниях С. Я. Маршака: "Перышки... крупные, желтые, с четко выдавленным номером „86“" [В начале жизни, 570] и в рассказе А. И. Куприна "Царский писарь". Употреблялось вплоть до 40-х гг., когда перьевую ручку вытеснила автоматическая (составитель комментариев писал 86-м в начальной школе). Последняя ассоциировалась с буржуазным Западом, как свидетельствует А. Гладков: "Предметом гордости была автоматическая ручка. В спектаклях из западного быта авторучка, как и сигара, была опознавательным знаком мультимиллионеров. Широкие зрительские массы были убеждены, что авторучки существуют только затем, чтобы подписывать чеки" [Поздние вечера, 31-32]. И в самом деле, в романе-сериале 25-ти писателей "Большие пожары" [Ог 1927] американская самопишущая ручка является предметом гордости репортера Берлоги, а ее кража — крупной неприятностью в жизни этого героя. Такое же отношение к ней лежит в основе "Летнего рассказа" Л. Никулина [Ог 02.08.30]. Авторучку привозили друзьям в подарок из-за границы [Н. Ашукин, Записная книжка, НЛО 05.1998: 244]. Как видим, для журналистов в ДС профессиональным орудием служит не новейшая ручка, а традиционная, обращенная "лицом к трудящимся". В ДС 30 Бендер каламбурно назовет упавшую на него гигантскую ручку "самопадающей".

Громадная красная ручка — избитая гипербола в духе массовой культуры 20-х гг. Увеличенные предметы (вилки, ложки, телефонные аппараты, галоши, гайки, ножницы, ручки и проч.) в качестве знаков профессии и отраслей производства, а также опредмеченные тропы и пословицы широко применялись в политизированном быте эпохи: в праздничных шествиях и карнавалах, в юбилейных подарках и т. п. [см. ДС 13//3; ЗТ 18//19]. Рабочими Сталинграда была преподнесена XV съезду РКП(б) железная метла, предназначенная для оппозиций [фото в КП 52.1927]. Традиция эта восходит к древней народной культуре — например, у Аристофана фигурируют громадная ступка, в которой демон раздора собирается растолочь греческие города [Мир, 230 сл.], и огромные весы, на которых взвешивают стихи соперничающих драматургов [Лягушки, 1370 сл.].

До сих пор в США гигантский чек выставляется как знак получения крупной суммы денег при церемониях вручения выигрыша, приза и т. п.

В романе О. Савича "Воображаемый собеседник" (1928) начальник учреждения преподносит своему заместителю в день рождения огромный красный карандаш — "обратите внимание, товарищи, отечественного производства" [гл. 3]. В ЗТ 28 соавторы высмеивают обычай дарить подобные овеществленные тропы к торжествам и годовщинам:

"Обычно дарили или очень маленькую, величиною с кошку, модель паровоза, или, напротив того, зубило, превосходящее размером телеграфный столб. Такое мучительное превращение маленьких предметов в большие и наоборот отнимало много времени и денег. Никчемные паровозики пылились на канцелярских шкафах, а титаническое зубило, перевезенное на двух фургонах, бессмысленно и дико ржавело во дворе юбилейного учреждения",

— что отражено и в рисунке на обложке юмористического журнала, где работники разных производств несут к столу президиума громадные перо и скрепку и маленькие автомобиль и трактор. Подпись под рисунком: "На конференции. — Все это прекрасно, друзья, но страна предпочла бы иметь все эти полезные вещи в натуральную величину" [Чу 05.1929].

Приметой времени является присутствие в редакции "Гудка" "товарища Арно" и других паломников с Запада: "Когда вспоминаешь конец 20-х и начало 30-х годов в Москве, всегда возникают фигуры дружественных иностранцев. Немцы — больше всего было немцев! — венгры, чехи, американские негры и другие..." [Гладков, Поздние вечера, 284-286].

24//5

— А когда вам поручили чубаровское дело, вы что писали? —Чубаровское дело — уголовное дело, слушалось в Ленинградском губсуде в декабре 1926. 22 человека в возрасте 17-25-ти лет — в их числе комсомольцы и кандидат в партию — обвинялись в изнасиловании осенью того же года девушки-рабфаковки. Местом преступления был сад завода "Кооператор" в Чубаровском, ныне Транспортном переулке (недалеко от Октябрьского, ныне Московского вокзала), куда негодяи затащили свою жертву силой. Отсюда и название дела, получившего широкую огласку в печати. Один из общественных обвинителей, журналист, говорил на суде: "Чубаровское дело затрагивает огромные социальные вопросы. Оно касается вопросов быта и жизни миллионов трудящихся нашего Союза, касается вопроса о нашей молодежи, о нашей трудовой смене... Величайшее значение настоящего процесса состоит в том, кто поведет за собой нашу молодежь — чубаровцы или советская общественность. Рабочий класс сейчас скажет словами Тараса Бульбы: „Я тебя породил, я тебя и убью" ". Суд приговорил семерых обвиняемых к расстрелу, остальных — к срокам заключения от 3 до 10 лет. [Ог 09.01.27; КН 05.1927; КП 02.1927 и др.]

Чубаровское дело получило всесоюзную и международную огласку, отразилось в городском фольклоре, вошло в пословицы: "Не успел отгреметь громкий судебный процесс, как уже повсюду зазвучала песня, в которой осуждались „чубаровцы". Словечко „чубаровец" на долгие годы стало синонимом понятий „грубый насильник", „отпетый хулиган"; некоторые пожилые ленинградцы и поныне при случае употребляют его" [Шефнер, Имя для птицы, 462]. Бороться с "чубаровской бациллой" хулиганства призывали пресса и литература.

Любопытный штрих к этой ныне полузабытой истории. Хотя чубаровское преступление произошло в начале сентября (по крайней мере см. эту датировку в Ог 17.10.26, где и фото сада "Кооператор"), переулок, по-видимому, и до этой даты славился как гнездо хулиганства и проституции. Это видно из сатирического стихотворения Дм. Цензора "Переулочек" в майском номере ленинградского еженедельника "Пушка" за 1926, где описывается злачная атмосфера этого и соседних переулков, но о совершившемся там преступлении не упоминается ни словом:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

24//6

А запишись ты лучше в друзья детей. — Общества "Друг детей" (ОДД) по борьбе с беспризорностью, существовавшие во всех крупных городах Союза, имели целью "помочь детям вырваться из цепких лап улицы" [КП 22.1927]; см. ДС 5//2. "Общество „Друг детей" издавало приключенческие романы; выручка шла на борьбу с детской беспризорностью" [В. Панова, Времена года // В. Панова, Собр. соч., т. 4]. В фельетоне М. Булгакова перечислен набор признаков лояльного совслужащего: "...в глазах сильное сочувствие компартии, на левой стороне груди два портрета [конечно, Ленин и Троцкий], на правой значки Доброхима и Добрфлота, а в кармане [членская] книжка „Друг детей"" [Кулак бухгалтера (1925), Ранняя неизвестная проза].

Примечание к комментариям

1 [к 24//1]. Называя Дом народов "океанским" зданием, мемуарист прибегает к достаточно ходячей метафоре "дом — корабль". Ср. у Е. Замятина: "...домов в Петербурге больше нет: есть шестиэтажные каменные корабли. Одиноким шестиэтажным миром несется корабль по каменным волнам..." и т. д. [Мамай]. И у Л. Леонова: "ковчег", "ковчежные жильцы" [Вор (1928)]. Естественно, чтобы по своим размерам Дом народов приравнивался к океанскому кораблю.

У Ильфа и Петрова прямых корабельных метафор применительно к домам как будто нет. Косвенный намек на этот троп — "Мы разошлись, как в море корабли" в ДС 28, когда именно в Доме народов Остап расходится с Грицацуевой и цитирует этот стих. В том же здании развертывается диалог с упоминанием загадочного "тихоокеанского петушка" [см. ДС 28//8]. Среди газет и журналов, разместившихся в "Доме народов", есть "Капитанский мостик", куда халтурщик-литератор продает свой опус ("Волны... падали стремительным домкратом..."). По-видимому, гигантский Дом народов исподволь притягивает к себе морские и корабельные ассоциации.

Своебразное слияние дома и корабля произойдет, когда театр Колумба переселится на пароход "Скрябин" [см. ДС 32//3].

 

25. Разговор с голым инженером

25//1

...Он [Бендер] переходил улицы, останавливался на площадях, делал глазки милиционеру, подсаживал дам в автобусы и вообще имел такой вид, будто бы вся Москва с ее памятниками, трамваями, моссельпромщицами, церковками, вокзалами и афишными тумбами собралась к нему на раут. Он ходил среди гостей, мило беседовал с ними и для каждого находил теплое словечко. — Литературность пассажа видна из его сходства с описанием губернаторского бала в "Отцах и детях" Тургенева: "[Губернатор] ...ласкал всех... рассыпался „еп vrai chevalier francais“ перед дамами и беспрестанно смеялся крупным, звучным и одиноким смехом, как оно и следует сановнику. Он потрепал по спине Аркадия... удостоил Базарова... рассеянного, но снисходительного взгляда вскользь... подал палец Ситникову и улыбнулся ему... даже Кукшиной он сказал: „Enchante"" [гл. 14].

У английского юмориста М. Бирбома в сходном стиле ведет себя явившийся в Париж дьявол: "Он размахивал своей тростью черного дерева и вообще вел себя так, будто вся улица принадлежала ему" [Max Beerbohm, Enoch Soames (1912); курсив мой. — Ю. Щ.]. Можно вспомнить в этой связи мину Воланда (который, как известно, родствен Бендеру) при виде советской Москвы: "Иностранец окинул взглядом высокие дома... причем заметно стало, что видит он это место впервые и что оно его заинтересовало", а также поведение Бендера, когда тот в начале второго романа входит в г. Арбатов.

Моссельпромщицы — продавщицы Московского Сельско-промышленного кооперативного товарищества (Моссельпрома), торговавшие папиросами, конфетами, шоколадом, бутербродами и другими мелкими изделиями. А. Гладков вспоминает их синие лотки и форменные кепи с длинными козырьками в Москве середины 20-х гг. [Поздние вечера, 24]. М. Булгаков в 1923 пишет: "...выросли грибы невиданные — с черными головами. Молодые люди мужского и женского пола в кепи точь-в-точь таких, в каких бывают мальчики-портье на заграничных кинематографических фильмах. Черноголов-цы имеют на руках повязки, а на животах лотки с папиросами. На кепи золотая надпись: „Моссельпром"" [Шансон д’эте, Ранняя неизданная проза]. Моссельпромщица — характерная фигура московской улицы, запечатленная на обложках журналов, в кинофильмах ("Папиросница от Моссельпрома", 1924, с Юлией Солнцевой в главной роли), в лирике: Ты вместо имени и отчества /Надела шапку "Мосселъпром"... //До ночи бродишь грязью липкою / С тяжелой кладью папирос... // О разреши от сердца жгучего / В тени бульваров прикурить... [Б. Ковынев, Розовый лоток, НМ 09.1925]. О моссель-промовской теме в эстрадном репертуаре см. ДС 20//21.

Очаг новой советской "романтики" — главный штаб Моссельпрома — располагался в многоэтажном новоотремонтированном доме, с неумолкающим шумом лифтов, пишмашинок и арифмометров, с вереницами автомобилей и грузовиков у подъездов. Работа в МСП становится желанной: "„— Скажите мне, товарищ, как мне сделать, чтобы тоже папиросами торговать", — подскакивает девица к немолодому гражданину со знаком МСП. Гордыми носителями синей шапки, желтого лотка, золоченых кокард становилась не одна молодежь, до и многие из горожан „пенсионного возраста". На молодых конкурентов иные из них ворчат за шумное, развязное поведение, а другие смотрят с симпатией и "хорошей завистью". „Вот видите, как это у них просто", — сокрушенно вздыхает пожилая дама. — „Я вот так-то все вспоминаю, — отвечает старик, — какие в наши времена-то были девицы. Скромность, послушание. И не то чтобы как, а даже до великовозрастия конфузились перед мужчинами". — „Одна погибель", — вздыхает дама", глядя на развязное, непринужденное общение молодежи. Моссельпромовская шапка легко знакомит, сближает людей, а порой и устраивает личные жизни; моссельпромовские пункты раздачи товаров становятся своего рода клубами, где ведутся оживленные операции по обмену товарами и городскими стоянками: "К покупателю приспособляются: кто стоит со своим лотком на Тверской или на Кузнецком мосту, ведь мимо него нэпман или иной курящий иностранец прогуливается, а стало быть подавай ему там „Золотые"; а на городской окраине рабочий человек и с „Шуткой", с „Червонцем" живет" (Ср. у Пушкина:"...мертвый без гроба не живет" [Гробовщик].) Группы МСП-овцев выезжают в подмосковные деревни — не только поторговать, но и "сено косить, мужикам, бабам помогать, книжки ребятам раздавать". "Весело, бодро, хорошо! Правильное учреждение: „Моссельпром", — так заканчивает свой пространный репортаж очеркист П. Сухотин [КН 09.1925].

Ленинградским соответствием Моссельпрому был Табачный трест, чьи уличные торговцы (в красных кепи) набирались в основном из инвалидов войны и безработных [Kisch, Zaren..., 49].

25//2

Он вразвалку подошел к смущенному старику-извозчику и треснул его кулаком по ватной спине. — Вата — непременный элемент зимней экипировки извозчика и кучера; их ватные спина и грудь — общее место извозчичьей топики. По словам мемуариста, московские кучера зимой носили "армяк с чудовищными, подбитыми ватой фалдами", летом — "безрукавку поверх голубой косоворотки и кучерскую шапку с павлиньими перышками". "У них [извозчиков] были невероятно большие ватные груди и бороды, белые от инея... Иногда кучера, чтобы согреться, начинали несгибающимися руками бить себя по ватной груди" [Никулин, Годы нашей жизни, 8; Эренбург, Люди, годы, жизнь, I: 62]. "Нас бросило... лицом в ватную спину [извозчика]" [Агеев, Роман с кокаином, гл. 2]. Ср. также стихи Н. Заболоцкого: Сидит извозчик, как на троне, / из ваты сделана броня... (декабрь 1927). Не вполне понятно, почему в ДС извозчик одет в ватник в разгар лета; возможно, эта неточность допущена соавторами в их стремлении придавать каждому бытовому явлению его наиболее известные, отстоявшиеся черты (если извозчик, то в вате).

Спина кучера, особенно защищенная ватой, — удобный объект для ударов, выражающих злобное возбуждение седока. Пассажир колотит извозчика по спине — чаще всего в нетерпении, желая ускорить езду. У Гоголя майор Ковалев "всю дорогу не переставал его [извозчика] тузить кулаком в спину, приговаривая: „Скорей, подлец! скорей, мошенник!" [Нос]. То же у советских авторов: "...бешено начал тузить его [извозчика] в спину с воплем: — Езжай!" [Булгаков, Дьяволиада] и др. Реже на кучерской спине вымещают досаду (чеховский герой "Ионыч" — Старцев, — потерпев любовную неудачу, "кажется, взял бы и зарыдал или изо всех сил хватил бы зонтиком по толстой спине Пантелеймона") или бьют по ней в виде наказания (как в данной сцене ДС) 1 .

25//3

И, стоя у стены Малого театра, на том самом месте, где впоследствии будет сооружен памятник великому русскому драматургу Островскому, Остап подписал протокол и дал небольшое интервью набежавшему Персицкому. — Возможная аллюзия на песню "Из-за острова на стрежень" , не раз упоминаемую в ДС/ЗТ [см. ЗТ 26//2]. В песне идет речь о Разине и персидской княжне и есть слова: И за борт ее бросает / В набежавшую волну [аллюзия указана мне Г. А. Левинтоном]. В метафорическом переносе с волны на человека глагол "набежать" встречается также в записной книжке Ильфа: "Гнетет предчувствие, что набежит знакомый" [ИЗК, 58].

Памятник А. Н. Островскому работы Н. А. Андреева был заложен у стены Малого театра в 1923, но открыт лишь 27 мая 1929. До открытия место будущего памятника указывала мемориальная доска. В стандартном тексте Собрания сочинений Ильфа и Петрова (в 5 тт., 1961) и позднейших изданиях стали печатать "был сооружен памятник"; ранее в этом месте читалось "будет сооружен".

25//4

— Так вы не можете войти в квартиру? Но это же так просто! — Распространенный мотив. Параллели к сцене, где Бендер спасает голого инженера, ногтем отпирая замок, есть у Диккенса ("Крошка Доррит", см. ДС 23//8) и у А. Аверченко: вор, пришедший обокрасть квартиру, с помощью отмычки впускает в дом хозяев, потерявших ключи [Без ключа // А. Аверченко, Восемь одноактных пьес...]. Киноактриса Б. Кузьмина вспоминает, как воры отмычкой открыли ей квартирную дверь, когда у нее сломался ключ [О том, что помню, 207].

25//5

Шумели краны. Вода в столовой образовала водоворот. В спальне... тихо, лебединым ходом, плыли ночные туфли. Сонной рыбьей стайкой сбились в угол окурки... Стул слегка подрагивал и, казалось, собирался немедленно уплыть от своего преследователя. — Продолжается поэтическая система параллелей со сценами домашнего потопа, начиная с "Про это" Маяковского [см. ДС 23//10]. По комнате Щукина плывут туфли и готов поплыть стул — в поэме С дивана... в окно проплыл чемодан [Поли. собр. соч., 402-404]. У Щукина "сонной рыбьей стайкой сбились в угол окурки" — в поэме Маяковского брошенный в камин окурок кажется костром на далеком берегу [405-13]; не навеяно ли это образом подземных озер и далеких огоньков в "Фантоме Оперы" Гастона Леру? Сходные образы в рассказе В. Инбер, чья героиня, забыв выключить кран в ванной, "проснулась от легкого постукивания: это стучали о кровать ее туфли, уносимые водой" [Вода и слезы, Ог 06.12.25]; у Э. Багрицкого в описании спальни сына:

Художник В. Курдов вспоминает ленинградское наводнение 1924 г.: "К моему окну, качаясь на волнах, приплыл маленький розовый гробик... Рядом с булочной находился магазин похоронного бюро, и теперь все его товары плывут по улицам... Вижу, что со стороны Невы плывут дрова. Это разбились баржи с дровами... Теперь дрова сами плывут к нам [студентам] в руки... Раздался клич: „Ребята, запасай дрова!"" [Курдов, Памятные дни и годы, 22].

Похоже, что в советской литературе наметилась тенденция решать тему "домашнего наводнения" в некотором смысле "по-овидиевски", как метаморфозу, но только заменяя античные реалии на современные. В знаменитом овидиевском эпизоде потопа плывет многое из того, что не призвано плавать (дома, животные), и люди пытаются использовать потоп для своих домашних целей (например, как ни в чем ни бывало ловя рыбу в кронах деревьев). Таковы в наших примерах плывущие чемоданы, туфли, мебель, гробы; у Курдова — вылавливание вузовцами проплывающих мимо дров. В этих примерах и в ДС можно заметить типологическую параллель со склонностью римского поэта к парадоксализму, к созданию многофигурных гибридных панорам ("квартира-река" , "квартира-озеро" и т. п., изоморфные монументальному гибридному образу "земли-моря" в тех же "Метаморфозах") 2 .

25//6

В четыре глаза, как говорят французы. А я к вам по делу, товарищ Щукин. — Интонации речи его сиятельства в чеховской "Анне на шее": "А я прикажу посадить вашего мужа на гауптвахту. ..Як вам с поручением от жены... Американцы..." С поручением от жены — правда, щукинской, а не своей — является и Бендер, ср. далее: "Ваша супруга просила меня к вам зайти..." Другие отголоски этого рассказа см. в ДС 20//18; ЗТ 14//15.

25//7

— Не мучьте дитю, — забасил он наконец, — где стул? — Выражение "не мучь(те) дитю" см. также в фельетоне Ильфа "Политграмота плюс корова" [опубликован в кн.: Ильф А., ПО (2004)]. Видимо, восходит к известному в те годы анекдоту из серии "рассказов о бандитах":

"Идет... ночью гражданин по улице. Темно и кругом ни души. На гражданине шуба медвежья, великолепная. Вдруг подбегает к нему мальчонка маленький и говорит: „Сымай шубу!"

Гражданин смотрит на мальчишку: вот так, мол, бандит, — и спокойно отвечает: пошел прочь, чертенок ты этакий. А мальчишка не унимается: "Сымай да сымай шубу". И даже в слезы, хнычет, а сам не отстает: "Сымай шубу!" Гражданин ему опять: "Пошел прочь, мразь ты этакая!" Но тут из ворот выходит личность, прямо к гражданину, и говорит уже серьезно: — Ну, сымай шубу, чего зря дите мучишь! Вот вам и мальчишка. Шубы своей великолепной господин, конечно, лишился". В другой версии беспризорники говорят ограбляемому прохожему: "Ты что же это, маленьких забижать?" [М. Серпуховской, Рассказы о бандитах: московские слухи, легенды и анекдоты, КН 15.1926; В. Холодковский, В подполье жизни, КН 27.1926; курсив мой. — Ю. Щ.].

О вымогательстве беспризорников под видом жалостных просьб и предостережений не обижать детей рассказывают мемуаристы:

"На базар за продуктами ходили самые маленькие. Их обидеть не посмеют. Подойдет такой малявка к ларьку и канючит: — Дяденька, дай колбаски... Тетенька, дай хлебца... Торговцы от злости скрипели зубами, но давали немытому покупателю, которого не видно из-за прилавка, круг колбасы, батон хлеба, арбузы и вообще всякую снедь... Если попадался какой-нибудь скряга или новичок и отказывал малышам, утром он не находил ни своего ларька, ни продуктов" [Кузьмина, О том, что помню, 261].

25//8

Что мне Гекуба? Вы мне, в конце концов, не мать, не сестра и не любовница. — Что мне Гекуба? — часто цитируемые слова из "Гамлета" В. Шекспира: Что он Гекубе? Что ему Гекуба? /А он рыдает... [д. 2, сц. 2, пер. Б. Пастернака]. Остальное — реминисценция из стихотворения "Узница" Я. П. Полонского:

По мнению комментаторов, стихотворение относится к Вере Засулич, ожидавшей суда за покушение на петербургского градоначальника Трепова. Отсюда, видимо, и острота Бендера, предупреждающего, что — в отличие от поэта — он не будет болеть душой за заключенного Воробьянинова. Положенная на музыку рядом композиторов (С. И. Танеевым и др.), входившая в песенники, "Узница" была популярна в левых кругах.

25//9

Воленс-неволенс, но я должен поставить новые условия. — Переиначенное лат. volens nolens. — "Воленс-неволенс, а я вас уволенс" [ИЗК, 163]. Использовано неоднократно в повести соавторов "Светлая личность" [Ог 10.07-16.09.28; Собр. соч., т. 1].

25//10

Лед, который тронулся еще в дворницкой, лед, гремевший, трескавшийся и ударявшийся о гранит набережной, давно уже измельчал и стаял. — Фраза "подчеркнуто толстовская" [Чуда-кова, Поэтика М. Зощенко, 99]; ср., например, финальную метафору: "И свеча, при которой..." [АннаКаренина, VII. 31]. Ср. ДС 26//1.

Примечания к комментариям

1 [к 25//2]. Части туловища извозчика в доавтомобильной культуре рассматривались функционально, играя роль своего рода пульта управления извозчиком. Спина, как мы видели, служила для сигнализации о желаемой скорости, остановках и т. п. (эмоции седока, которым при этом мог даваться выход, были уже фактором вторичным). Воротник мог использоваться как род ручки при посадке: "Ухватив его [старика-извозчика] за воротник изорванного армячишка, причем его сморщенная шея над сильно сгорбленной спиной как-то жалобно обнажалась, я влез верхом на... сиденье..." [Л. Н. Толстой, Юность, гл. 7]; отметим здесь и в ДС сходство образа извозчика. Торс и пояс могли выполнять роль поручня: "Губернатор ехал стоя, держа руку все время под козырек. Левой рукой он держался за кушак кучера, а лицо все время было обращено к царю" [Кренкель, RAEM..., 31]. Дергая извозчика за пояс, пассажир останавливал движение; трогая его за плечи — требовал поворота, и т. н. [Житков, Виктор Вавич, 239].

Эти черты извозчика чутко отмечает французский писатель Люк Дюртен, посвящая вымирающему институту извозчиков несколько страниц своей книги о Москве 1926-1927 г.: "Напомним, что слово „извозчик" обозначает одновременно и кучера, и его пролетку. В царское время человек на козлах представлялся лишь частью экипажа, элементом лошади: чувствительная зона, предназначенная Провидением для воздействий пассажира" [Durtain, L’autre Europe, 59].

2 [к 25//5]. Незадолго до действия романа (весной 1926) в некоторых районах Москвы произошло наводнение, по поводу которого возник свой фольклор и юмор, в том числе и шутки о плывущей по комнате мебели [см. Kisch, Zaren..., 76: Hochwasser als Spass].

 

26. Два визита

26//1

Подобно распеленатому малютке, который... — Период явно построен под Толстого, причем "особенно „толстовским" является само положение этого отрывка в начале главы" [Чудакова, Поэтика М. Зощенко, 99]. Подобные развернутые сравнения (восходящие в конечном счете к эпосу) встречаются у Толстого в "Войне и мире" (например, сравнение Москвы с "обезматочившим ульем" [III.3.20], французской армии с раненым животным [IV.2.10] и др.) и в "Анне Карениной" (сравнение любовников с убийцей и трупом [III.11]). Ср. ДС 25//10 (где также имитируется этот "толстовский" оборот).

26//2

"Царица голосом и взором свой пышный оживляет пир..." — Неточная цитата из "Египетских ночей" Пушкина [см. также ДС 14//19].

26//3

...Штраф ли это за разбитое при разговоре в трамвае стекло... — Ср. "Зубное дело" М. Зощенко: "Один-то зуб ему, это верно, выбили при разговоре" [Бе 39.1927].

26//4

ПОПАЛ ПОД ЛОШАДЬ... — Хроника мелких происшествий, несчастных случаев регулярно печаталась в газетах: "На углу Тверской-Ямской и Б. Грузинской улиц на постового милиционера Панкова наскочил автомобиль с коляской под управлением С. Соколова... Все отвезены в институт Склифосовского"; "В Яузскую больницу из д. № 8 по 3 Карабковскому переулку доставили отравившуюся бертолетовой солью А. А. Петрову" [Из 04.05.27] и т. п. Пострадавший отделался легким испугом — прочное клише газетных отделов происшествий 20-х гг. Несколько сообщений, кончающихся этими словами, цитирует в корреспонденции из Иваново-Вознесенска А. Гарри [Ситцевая столица, Чу 37.1929].

Ср рассказ Чехова "Радость", где речь идет о хроникальной заметке сходного содержания: "Коллежский регистратор Дмитрий Кулдаров... находясь в нетрезвом состоянии, поскользнулся и упал под лошадь стоявшего здесь извозчика... Испуганная лошадь [ср. „робкое животное белого цвета", ДС 25]... помчалась по улице... О случившемся составили протокол" (ср. "—Требую протокола!", ДС 25). Потерпевший Бендер в романе также преувеличивает значение газетной заметки, воспринимая ее как личную обиду (у Чехова — как славу).

Метод действия Бендера (находит фиктивный предлог для визита в редакцию, чтобы визуально обследовать помещение на предмет стула) напоминает о Шерлоке Холмсе (например, в "Союзе рыжих").

 

27. Замечательная допровская корзинка

27//1

— Дожили, — говорил брандмейстер, — скоро все на жмых перейдем. В девятнадцатом году и то лучше было. — "(До чего) дожили" — фраза эпохи военного коммунизма [см., например, Н. Огнев, Крушение антенны, 97]. Ниже ее повторяет попугай ("Дожились!"). К тому же периоду относится и жмых, ср.: "[В 1919-1920] паек выдавали не продуктами и даже не мукой, а зерном, а то и жмыхами" [Либединский, Современники, 137]. Жмых, или макуха, — отход производства подсолнечного масла (выжатые под прессом плитки из жареных и размолотых семечек), "столь знакомый горожанину по голодным годам" и в обычных условиях идущий на корм скоту [очерк Б. Кона в Ог 07.07.29].

27//2

Там Альхен застенчиво перепродавал в частные лавочки добытые сахар, муку, чай и маркизет. — Подобная спекуляция была обычным явлением при дефиците товаров в государственном и кооперативном секторах. "Нэпманы подстерегают товары, имеющиеся в недостаточном количестве", — передает иностранный журналист со слов советского знакомого. "Когда такой товар завозится в кооператив, они первыми узнают об этом от служащего, состоящего с ними в сговоре, и скупают всю партию по оптовой цене, чтобы затем перепродать ее с изрядным барышом". П. Истрати сообщает, что "безработные кооператоры", у которых есть время стоять в длинных очередях, скупают в кооперативе дефицитные ткани и массу других вещей и сбывают их частникам, которые и продают их втридорога потребителю [London, Elle a dix ans, la Russie rouge!, 35; Istrati, Vers l’autre flamme II, 73].

О скупке обывателями товаров, об очередях, вызываемых кривотолками о международном положении, см. также стихи Маяковского "Плюшкин, послеоктябрьский скопидом..." [Поли. собр. соч., т. 9].

27//3

У Кислярского была специальная допровская корзина. — Допр — дом предварительного заключения (ср. ДС 8//26). Корзинка Кислярского символизирует ежеминутную неуверенность нэпмана в будущем (во втором романе такую роль будет играть чемодан Александра Ивановича Корейко, хранимый на вокзалах, см. ЗТ 4//5). Ее устройство близко к известному в 20-е гг. юмористическому жанру "веселых проектов", основанных на дефиците вещей и жилой площади, вроде "универсального шкафа „Что хочешь"", превращаемого в кровать, умывальник, рояль, автомобиль, ларек и тюремную камеру [М. Зощенко, Н. Радлов, Веселые проекты (1928), Счастливые идеи (1931); см. об этом также Щеглов, Антиробинзонада Зощенко].

27//4

Судя по их жестам и плаксивым голосам, они сознавались во всем. — Ср. немедленное самораскрытие кружка после отъезда Верховенского в "Бесах" [Заключение], также начинающееся с признания одного из участников — Лямшина. Как и Лямшин, Кислярский является единственным евреем среди заговорщиков [указал Г. А. Левинтон]. Нэпман, частник в тогдашней сатире нередко был евреем.

27//5

— Ох! — запела вдова. — Истомилась душенька! — Ср. арию Лизы: Ах, истомилась, устала я... — из "Пиковой дамы" П. И. Чайковского. Остап-Грицацуева и Германн-Лиза пушкинской повести — в чем-то сходные ситуации: в обоих случаях женщину используют, чтобы получить доступ к желанному богатству. О других параллелях с "Пиковой дамой" см. ДС 21//5 (аукцион).

27//6

— Все берите! Ничего мне теперь не жалко! — причитала чувствительная вдова... — ...Какое вознаграждение будет? [спросил Коробейников]. — Все берите! — повторила вдова. — Двадцать рублей, — сухо сказал Варфоломеич... — Сколько? — переспросила она. — Пятнадцать рублей, — спустил цену Варфоломеич. Он чуял, что и три рубля вырвать у несчастной женщины будет трудно. Попирая ногами кули, вдова наступала на старичка, призывала в свидетели небесную силу и с ее помощью добилась твердой цены. — Риторика первой фразы видна из сопоставлений: "— Все берите! Берите, слышь, себе! — зашамкал старик" [Г. Мачтет, Мы победили // Русские повести XIX века, 70-90-х годов, т. 1]; "— Берите все!— крикнул он не своим голосом. — Грабьте! Берите все! Душите!" [А. Чехов, Тяжелые люди]; "Все берите!.. Отнимайте последнее" [Чехов, Жена] и др.

В устах Грицацуевой предложение "берите все" звучит по-торгашески. В силу "плутовского" сюжета ДС/ЗТ большое место занимают в них сцены купли-продажи, обменов, предложений, приценок и т. п. На разных этапах романа ведется торг между Бендером и другими лицами — монтером Мечниковым, Корейко, членами "Меча и орала", Коробейниковым, Эллочкой, аукционной барышней, журналистами "Гудка" и т. п. Часто вступают в торговые переговоры и другие персонажи. Перечислять все подобные сцены здесь излишне, но следует отметить неизменно точную и комически-выразитель-ную передачу фразеологии, связанной с торговлей и товарообменом.

См., например, ЗТ 22//12 или хотя бы данный разговор Варфоломеича с нэпманшей. Для персонажей торгашеского склада типично уверенно заявлять о своих неограниченных возможностях, о готовности предоставить клиенту "все", что потребуется. Это, однако, оказывается не более чем фигурой речи. Таков разговор проезжающего с гостиничным слугой в повести В. А. Соллогуба "Тарантас" (1840): "— Что есть у вас? — Все есть, — отвечал надменно половой. — Постели есть? — Никак нет-с..." [гл. 5].

27//7

Муж, ее милый муж в желтых ботинках лежал на далекой московской земле, и огнедышащая извозчичья лошадь била копытом по его голубой гарусной груди. — Литературным фоном служит вся линия причитаний об убитом или раненом муже / женихе, от плача Ярославны до Лермонтова, например:

Или в ироническом, близком к ДС тоне: "Она безутешно зарыдала. Ей так ясно представился мертвый Леон Дрей с раной в груди" [Юшкевич, Леон Дрей, 593], и др.

Созвучия с темой Ярославны возникают в линии Грицацуевой не раз. Вдова помещает в газете объявление "Умоляю" об исчезновении О. Бендера. "Троекратно прозвучал призыв со страниц „Старгородской правды". Но молчала великая страна" [см. ДС 19//2] — ср. троекратное обращение Ярославны со стен Путивля к ветру, Днепру и солнцу.

Как известно, жена князя Игоря готова полететь за мужем "зегзицею", чтобы омыть его раны живой водой из Дуная. Зегзица почти единодушно отождествляется комментаторами с кукушкой, в облике которой невеста, жена или мать в фольклоре оплакивают погибшего воина [см.: Словарь-справочник СПИ, вып. 2; Энциклопедия СПИ, т. 4: 110-113]. В "Задонщине" сказано: "Зогзици кокують" [Повесть о Куликовской битве, 13]. Своеобразной "зегзицею" (хотя эта птица и не упоминается прямо) прилетает за утраченным супругом Грицацуева. Не случайно именно в этой главе с ней связывается глагол "куковать": "— Унес, — куковала вдова" [ДС 28]. Здесь же: "Остап не слышал кукования вдовы".

 

28. Курочка и тихоокеанский петушок

28//1

Репортер Персицкий деятельно готовился к двухсотлетнему юбилею великого математика Исаака Ньютона. — 200-летие смерти Ньютона отмечалось весной 1927. В массовой прессе появлялись статьи и материалы о нем (например, "Ньютон — величайший гений человечества", статья академика П. П. Лазарева, Ог 27.03.27). Подобно Колумбу и Бертольду Шварцу, чьи достижения стали синонимом оригинальности и смекалки ("выдумать порох", "открыть Америку"; см. ДС16//5), Ньютон со своим легендарным яблоком принадлежит к классическим фигурам первооткрывателей. В этот ряд мотивов входит и заглавие ДС 4 "Муза дальних странствий", позаимствованное из поэмы Н. Гумилева о Колумбе. Очевидно, не случайна встречаемость в московских главах ДС имен, выражающих тему новизны, дерзания, открытия неизведанных миров. Для первого романа более, чем для второго, типичны мотивы открытости молодого социалистического мира, принадлежности его к мировому культурно-историческому пространству, с чем связан и интернациональный характер символов и параллелей.

28//2

Гражданин же, отмахавший восемь коридоров, легко мог соперничать в быстроте с птицей, беговой лошадью и чемпионом мира — бегуном Нурми. — О "лошадиных" сравнениях в ДС/ ЗТ см. ДС 34//4. Нурми, Пааво (1897-1973) — финский бегун, чемпион Олимпийских игр 1920, 1924 и 1928, обладатель 29-ти мировых рекордов, национальный герой (его портретом украшались денежные знаки Финляндии). "У нас в СССР мало кто слышал о Нурми [sic]. Но за границей, где спорт является средством затуманивания классового сознания рабочих, имя Нурми говорит о многом. Бывший рабочий-каменщик, теперь владелец имения, подаренного ему финским правительством, П. Нурми является самым непобедимым в течение последних лет бегуном мира" [Ог 31.10.26]. В повседневном юморе его имя упоминалось как синоним скорости и выносливости, например: "Рекорд скорохода Нурми на Мюнхенской картинной выставке. Ему удалось пробежать 17820 метров картин" [Иностранный юмор, из журнала Simplizissimus, КН 28.1926].

Сопоставление эмблем различных скоростей, от улитки и черепахи до лошади, орла и самолета — популярный в 20-е гг. прием массовой пропаганды: такими были, например, плакаты на производстве, сравнивавшие достижения различных цехов и коллективов.

28//3

В коридорах зажглись несветлые лампы... [и следующие два абзаца, до слов: ] Но дверь, через которую она только что прошла, была тоже закрыта чьей-то заботливой рукой. — К этому месту И. Кремлев дает примечание: "Описать Дворец труда точнее невозможно, и сколько бы лет ни прошло, мы неизменно узнаем в описанной в романе газете „Станок" родной нам „Гудок"" [В литературном строю, 198; о Дворце труда см. ДС 24//1].

28//4

В Москве любят запирать двери. Тысячи парадных подъездов заколочены изнутри досками, и сотни тысяч граждан пробираются в свои квартиры черным ходом. — Это явление отражено также в "Собачьем сердце" М. Булгакова: "Разве где-нибудь у Карла Маркса сказано, что 2-й подъезд Калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через черный двор?" [гл. 3].

Отступление в жанре бытописательного эссе — черта классического романа; ср. хотя бы историко-культурные экскурсы в "Отверженных" В. Гюго о парижских клоаках, гаменах и т. п. — Ср. заготовку И. Ильфа "Новелла о закрытых дверях" [ИЗК, 123].

28//5

Давно прошел восемнадцатый год, давно уже стало смутным понятие — "налет на квартиру", сгинула подомовая охрана, организованная жильцами в целях безопасности... — В 1917-1918 процветали различные формы городского разбоя: нападения на граждан так называемых "попрыгунчиков" — грабителей на ходулях и в белых балахонах, налеты на квартиры, ограбления под видом обысков и реквизиций и т. п. В связи с этим в больших городах устраивались домовые комитеты самообороны; жильцы, часто вооруженные, поочередно несли дежурство во дворе и у подъезда. [См.: Замятин, Мамай; На переломе, 279; Булгаков, Белая гвардия, гл. 15; Инбер, Место под солнцем, гл. 1; Файко, Записки старого театральщика, 128, и др.]

28//6

Лето проходит. Вянет лист. — Измененная цитата из стихов Козьмы Пруткова "Юнкер Шмидт":

28//7

И улица пустынна. — Реминисценция из Блока:

28//8

Твой тихоокеанский петушок так устал на заседании Малого Совнаркома. — Малый Совнарком РСФСР — "государственное установление, состоящее на правах комиссии при СНК РСФСР и имеющее своей задачей предварительное рассмотрение вопросов, подлежащих разрешению СНК РСФСР" [БСЭ, 1-е изд.]. Существовал в 1921-1930.

В повести В. Катаева "Растратчики" (1926) жулик Кашкадамов тоже уверяет, что делает доклады в Малом Совнаркоме [гл. 8]. Чтение докладов и лекций, публичные выступления вообще — одна из черт, в которых сближаются методы плутов и демонических провокаторов: ср. лекционные турне Хулио Хуренито ("доклад в гаагском Трибунале Мира"; Эренбург, Хулио Хуренито, гл. 5) или, на другом конце того же ряда, сеансы черной магии Воланда.

Деноминация "тихоокеанский" в годы написания романов была популярной, применялась к самым различым событиям и учреждениям международного плана. Пресса изобиловала, например, вестями о "тихоокеанских" конференциях и конгрессах профсоюзов, выдавать себя за участника которых было бы в духе Бендера [см. Пр 08.05.27, Пр 26.05.27, Ог 07.08.27, КП 38.1929 и др.].

Конкретную аллюзию предполагают М. Одесский и Д. Фельдман: "„Великий комбинатор", как обычно, намекает Грицацуевой на принадлежность к авторитетным, часто упоминаемым в периодике организациям: 4 мая 1927 года — в соответствии с решениями Всетихоокеанского научного конгресса — при АН СССР был учрежден постоянный Тихоокеанский комитет с Океанографической секцией, входившей в Международную Тихоокеанскую научную ассоциацию" [Одесский и Фельдман, ДС, 509].

Упоминаемый здесь конгресс — третий по счету — состоялся в Японии в конце 1926 [см. фотохронику в Ог 19.12.26]. "Тихоокеанские" мероприятия были широкомасштабными, включали все страны, от Америки и СССР до Чили и Австралии, имевшие соприкосновение с мировым океаном, а также ряд других стран, прямого контакта с ним не имевших, как Швеция. Широкие мировые странствия типичны для "демонических" героев (Хуренито, Воланд).

В предыдущей фразе Бендера: "Что же ты не идешь, моя курочка?" в рукописи был эпитет: "...моя гвинейская курочка?" [Одесский и Фельдман, там же] — возможный отголосок какого-то другого научно-популярного мотива в тогдашней печати.

28//9

Изменщик! — выговорила она, вздрогнув. — "Изменщик" (в отличие от литературного "изменник") — просторечная форма. Встречается в литературе о купцах и старообрядцах, чаще всего в форме обращения: "Изменщик ты, Сережа, — ревновала Катерина Львовна, — необстоятельный" [Лесков, Леди Макбет Мценского уезда]. "Изменщик ты мерзкий!" [Мельников-Печерский, В лесах, П.3.8].

28//10

Частица черта в нас / Заключена подчас! / И сила женских чар / Родит в груди пожар... — Вокально-танцевальный номер из оперетты И. Кальмана "Сильва" ("Королева чардаша"). Наряду с его же "Баядеркой", тоже не раз упоминаемой у Ильфа и Петрова, эта оперетта пользовалась громадным успехом в годы нэпа. Из тогдашнего юмора: "К возвращению „Сильвы" и прочей венщины. Когда подходят с кассовою меркой, / То ясно — обновлению капут... / Не унывайте, Сильва с Баядеркой, / В компанью вам и „Пупсика" дадут" [См 09.1928]1.

28//11

— Чтоб тебе лопнуть! — пожелала вдова по окончании танца. — Типично сатириконовская, частая у Аверченко и Тэффи стилизация книжно-просторечного ругательства. Ср.: "Да, судья у нас честный, — говорили местные купцы... И тут же почему-то добавляли: — Чтоб ему лопнуть!" или: "Когда она ушла, Коля сказал ей вслед тихо, но с большим чувством: — Чтоб ты лопнула!" [Тэффи, Взятка; Репетитор]; "У, дрянь такая! Чтоб ты лопнула!" [Аверченко, Визит] и мн. др.

28//12

Ах, ситечко! Из вашего неликвидного фонда? — Термин из практики магазинов. Неликвидными назывались товары, которые не было никакой надежды сбыть (ликвидировать). В неопубликованном фельетоне Ильфа "Неликвидная Венера" (1925; Собр. соч., т. 5) среди таких предметов назывались "кислый одеколон, зацветшие конфеты, остаток календарей за 1923 год и поломанные готовальни, калоши неходовых размеров и вонючие спички". Кооператоры имели обыкновение присоединять их в качестве "нагрузки" к товарам, пользующимся спросом.

28//13

Мы разошлись, как в море корабли. — Из популярного в годы нэпа романса (слова и музыка Б. Прозоровского):

[текст в кн.: А. Чернов, Народные русские песни и романсы, т. 1: 305, и в кн.: Русский романс на рубеже веков]. Цитата о кораблях нередка в юморе тех лет: "Мы [с бывшей любовницей] встречались чопорно и сухо, как в море корабли" [В. Шершеневич, Тысяча и одна серия, Бу 03.1927]. "Мы нет-нет, да и сходим куда-нибудь увеселиться, а потом аккуратно разойдемся, как в море известные корабли" [из письма дамы, заманивающей ухажера; В. Ардов, Драма в подъезде, Бу 21.1927].

28//14

Он [Остап] встал на подоконник, тяжело спрыгнул на влажную после ночного дождя землю и скрылся в блистающих физкультурных садах. — Эпитет "физкультурные" проясняется из ранней версии главы: "Окна редакции [,,Станка“] выходили на внутренний двор, где по кругу спортивной площадки носился стриженый физкультурник в голубых трусиках и мягких туфлях, тренируясь в беге" [Ильф, Петров, Необыкновенные истории..., 397].

Остап выпрыгивает из окна, как Подколесин в "Женитьбе" Гоголя; параллелизм усиливается благодаря сходству ситуации (бегство от матримониальных уз). У героя одного из рассказов В. Катаева с Подколесиным в силу детского воспоминания ассоциируется любой прыжок с высокого места [На полях романа (1930), Собр. соч., т. 1: 385].

Примечание к комментариям

1 [к 28//10]. "Пупсик" — дореволюционная бульварная оперетта и песенка:

 

29. Автор "Гаврилиады"

29//1

Заглавие. — "Гаврилиада" — каламбур, основанный на пушкинской "Гавриилиаде". Фривольная атеистическая поэма Пушкина (1821) печаталась в России — с цензурными пропусками — с 1908.

29//2

...Служащие самых скромных рангов: курьеры, входящие и исходящие барышни, сменные телефонистки, юные помощники счетоводов и бронеподростки. — О курьере — "маленьком человеке" советского учреждения — см. ЗТ 15//8.

Входящие и исходящие барышни ("совбарышни") — секретарши, ведающие входящими и исходящими бумагами (ср. популярную в годы нэпа песенку о "Клавочке":

Бронеподростки — подростки 15-17 лет, для которых трудовым законодательством предусматривался определенный минимум мест в учреждениях и на предприятиях. "Всего на 1 июля 1926 было 138632 бронеподростка по всей промышленности" [БСЭ, 1-е изд., т. 7].

29//3

Никифор Ляпис. — Халтурные литераторы, снискивающие хлеб насущный методами Никифора Ляписа, — нередкое явление в газетно-журнальных редакциях 20-х гг. Как вспоминает К. Паустовский,

"во Дворце Труда жили десятки всяких профессиональных газет и журналов, сейчас уже почти забытых. Некоторые проворные молодые поэты обегали за день все этажи и редакции. Не выходя из Дворца Труда, они торопливо писали стихи и поэмы, прославляющие людей разных профессий — работниц иглы, работников прилавка, пожарных, деревообделочников и служащих копиручета. Тут же, не выходя из стен Дворца Труда, они получали в редакциях гонорары за эти стихи и поэмы и пропивали их в столовой на первом этаже. Там даже подавали пиво" [Четвертая полоса // Воспоминания об Ильфе и Петрове].

Есть мнение, что имя Гаврилы и общий дух стихов о нем могли быть навеяны соавторам журналом "Бузотер", где из номера в номер печатались стихи под рубрикой "Крути, Гаврила!" 1 В них сообщалось, например, что В жизнь глядя светло и мило, / Весел, прыток, юн и горд, / С детства самого Гаврила / Страсть любил стрелковый спорт; или: Но, заехав нэпу в рыло, / Въедлив, шумен и остер, / Основал стрелок Гаврила / Скорострельный "Бузотер" [цит. по кн.: Вулис, И. Ильф, Е. Петров, 146-147]. Гаврила этого, выражаясь по-современному, "сериала" стал мифической фигурой, для которой характерна универсальность профессий и ролей. В одном из эпизодов он даже предлагает себя киносъемщикам в качестве исполнителя роли Пушкина [КН 17.1926, рис. В. Козлинского, перепечатано из Бу]. В ленинградских еженедельниках "Пушка" и "Смехач" печатался аналогичный иллюстрированный сериал о любознательном, жадном до жизни совслужащем, в чьих приключениях (как и в сюжете романов Ильфа и Петрова — см. Введение, раздел 4) отражались решительно все типичные, популярные темы тогдашней злободневности. Стихотворный текст сериала сочинялся по очереди разными поэтами, рисунки делал художник Б. Антоновский, а героем был легковес и недотепа Евлампий Надькин. Подобно Гавриле, Евлампий подвизался во всех актуальных для того времени ролях (изобретателя, рыболова, фокусника, радиолюбителя, гипнотизера, спортсмена, растратчика, алиментщика, борца с хулиганством, спасателя на водах, китолова, памятника и т. д.), отзывался на самые горячие темы и кампании (совершал арктический полет, прицепившись к амундсеновскому дирижаблю "Норге", боролся за снижение цен, ратовал за режим экономии, проводил лето на свежем воздухе, устраивал новогоднюю елку, получал бандероль с ценными вещами из-за границы и т. п.) и неизменно терпел эксцентрические фиаско. Мгновенно узнаваемая фигурка Надькина с его вздернутым иглообразным носом выступала как представитель "Смехача" в разного рода рекламных призывах и анонсах.

Очевидно, что Никифор представляет иной род сочинительства — не творческий сериал, со все новыми занимательными эпизодами из жизни героя (как в эпопеях Надькина или бузотеровского Гаврилы), а многократная перекраска одного и того же топорного изделия. Приключения Надькина или бузотеровского Гаврилы, при всей своей намеренной легковесности, были честной работой коллег соавторов по журнальной юмористике, с известной долей фантазии притягивавших образ маленького обывателя к разным советским положениям. Сделать мишенью популярную фигуру Надькина было бы нетактично, "не по-товарищески", что совсем непохоже на Ильфа и Петрова. Сомнительна и нацеленность соавторской пародии на бузотеровского Гаврилу: во-первых, ввиду слишком уж открытого тождества имени героя ДС и Бу, а главное, ввиду лихо-частушечной и обезоруживающе шуточной тональности самих этих куплетов (см. выдержки выше в настоящем примечании), столь явно отличающей их от единообразных поделок Никифора. Видеть в них отражение этих или каких-либо других конкретных образцов едва ли правильно. Как и другие пародии соавторов (ср. хотя бы театр Колумба, образ Лоханкина или пассаж о "старике Ромуальдыче"), их "Гаврилиада" имеет обобщенную и множественную направленность.

Выведя подобного литератора в ДС, соавторы "впервые освятили" им страницы романа, однако в фельетонистике данный тип мелькал уже давно. Как сообщает Б. Галанов, "в 1927 г. „Смехач" выводил на чистую воду довольно известного поэта, который умудрился сварганить стихи на одну и ту же тему для журналов „Печатник", „Медицинский работник", „Пролетарий связи" и „Голос кожевника", так что знаменитый автор „Гаврилиады" мог перекочевать в роман из ранее написанной юморески Е. Петрова „Всеобъемлющий зайчик" и одновременно из свежего номера сатирического журнала" [Галанов, 105]. В юмореске Петрова [См 32.1927] поэт продает одни и те же стихи — Ходит зайчик по лесу / К Северному полюсу — в журналы "Детские утехи", "Неудержимый охотник", "Лес, как он есть", "Красный любитель Севера" и "Вестник южной оконечности Северного полюса" [Собр. соч., т. 5]. В фельетоне В. Ардова "Кинематографичность" один и тот же сюжет решается в великосветском, эксцентрико-комическом и идеологически выдержанном ключах [См 27.1927]. В стихотворной пародии А. Архангельского "Халтурное" предлагаются трафаретные строфы для праздников 8 марта, МЮД, 1 мая, 7 ноября — все на одни и те же рифмы, с незначительными адаптациями к теме дня [См 42.1928]. Тремя годами ранее в рассказах В. Катаева "Птичка божия" и "Ниагаров-журналист" был выведен жулик, эксплуатирующий пушкинские стихи "Птичка Божия не знает...", вставляя в них то Маркса, то Колчака, то другие злободневные имена, а также продающий халтурные очерки в журналы разной специализации.

В юмореске "Разговор издателя с поэтом (по Пушкину)" издатель учит автора пристраивать свои произведения по профсоюзной принадлежности героев: Пастушку можете в "Батрак", / Авось дадут вам на галушки, / В "На вахту" кое-что с водой... [Мих. Андреев, См 31.1928]. Та же мысль в более отточенной форме развита в фельетоне В. Ардова "Потрафляющий", где некий литератор с опытом дает рассказчику ("я") такие советы:

"— А у вас — что? Тоже — рассказик? А кто действующие лица?

— Гмм... Их много — действующих лиц... Ну, партиец один, инженер, иностранец... пожарный есть...

— Если иностранец, несите в Общество Смычки с Западом. А если пожарный — в "Голос Коммунальника". Там с пожарным обязательно возьмут. А работница у вас в рассказе есть? Какая?

— Работница?.. Я, собственно, так не подгонял... Хотя есть там работница-кухарка...

— Кухарка — это Нарпит. Хуже. Надо бы ее одного союза с пожарным: кондукторша, например, или маникюрша. Если все герои одного союза — обязательно возьмут, а так — не наверняка" [Бу 18.1927].

Как многие мотивы советской юмористики, схемы эти восходят к сатириконовцам. Так, в "Истории одного рассказа" А. Аверченко сюжет о раскаявшемся преступнике предстает то в рождественском, то в пасхальном, то в революционном оформлении, а в "Неизлечимых" писатель-порнограф переделывает одну и ту же скабрезную ситуацию на множество ладов в угоду меняющимся вкусам времени.

Есть в ляписовском эпизоде и другой популярный момент, восходящий к "Сатирикону". Как известно, в этом журнале были специальные рубрики для издевательства над малограмотными авторами ("Почтовый ящик" и др.). В одном рассказе военного времени сотрудники редакции уличают автора в неправильном употреблении слов, в незнании смысла терминов. "— Какую вы написали странность: „Австрийцы беспрерывно стреляли в русских из блиндажей, направляя их в них“. Что значит „их в них“? — Что ж тут непонятного? „Направляя их в них“ значит направляя блиндажи в русских. — Вы, значит, думаете, что из блиндажа можно выстрельнуть?" Как вскоре выясняется, журналист воображает, будто блиндаж — "нечто вроде пушки" [Аверченко, Специалист по военному делу]. Сходный спор происходит у Ильфа и Петрова: "— Скажите, Ляпсус, — спросил Персицкий, — какие, по-вашему, шакалы?.. — Ну, такие... В форме змеи" (и далее столь же невежественное употребление Ляписом слов "седло дикой козы", "пеньюар", "домкрат" и т. п.). Неправильное обращение Никифора с терминами перекликается, конечно, и с ляпсусами порнографа-приспособленца в аверченковских же "Неизлечимых" (как, например, в "исторической" главе: "Сняв с высокой волнующейся груди кокошник, [боярышня Лидия] стала стягивать с красивой полной ноги сарафан..."). Этот мотив превратного словоупотребления перешел от сатириконовцев в советскую сатиру и пародию 2 .

В рассказе мемуариста [М. Штих (М. Львов), В старом "Гудке", см. Воспоминания об Ильфе и Петрове] подтверждается достоверность спора о "шакале в форме змеи" и рассказывается, как сотрудники "Гудка" по аналогичным признакам уличали автора стихов в незнании слов "шпалера", "дактиль", "ящур" и т. п. И в ДС, и в мемуарах, и у Аверченко халтурщик темнит и защищается, нагло настаивая на своей правоте. Похоже, что под сатириконовским влиянием в конечном счете сложился не только романный эпизод о Гавриле, но и гудковская культура в целом, стиль насмешек над приходившими в редакцию халтурными авторами. Нет нужды доказывать, что гудковцы были хорошо начитаны в сатириконовской литературе и вводили ее стилевые черты в собственную речевую практику.

Типологические черты Никифора Ляписа были, таким образом, достаточно распространены в юморе первой четверти XX века, так что говорить о реальных прообразах его фигуры следует с заведомою осторожностью. Тем не менее, попытки (притом взаимнопротивоположного толка) найти такие прототипы в газетно-литературной среде 20-х гг. делались не раз. Так, по словам И. Кремлева, "чаще всего эти Никифоры Ляписы рекрутировались из относительно известных во время оно дореволюционных журналистов, оказавшихся с революцией не у дел и с перепугу бросившихся в омут халтуры и легкого заработка". Как пример мемуарист называет популярного когда-то в Одессе журналиста М., а также Д., "дореволюционного журналиста, подвизавшегося в желтоватой „Петербургской газете" и в откровенно желтом „Петербургском листке"". Этот последний признавался коллегам, что снимает с каждого своего опуса по десятку копий — авось где-нибудь да возьмут [Кремлев, В литературном строю, 194-196]. Недругом конце спектра стоят критики, усматривающие в фигуре Ляписа черты В. Маяковского [например, Одесский и Фельдман, ДС]; см. ниже, примечание 10.

М. Штих [В старом "Гудке"] предлагает искать прообраз Ляписа в кругу молодых начинающих литераторов, обегавших редакции в поисках хлеба насущного. Мемуарист приводит анекдотические факты о невежестве некоего предприимчивого юнца и сообщает, что тот "прекратил свои посещения лишь после того, как узнал себя в авторе „Гаврилиады“. Не мог не узнать. Но это пошло ему на пользу; парень он был способный и в последующие годы, „поработав над собой“, стал писать очень неплохие стихи". В. Ардов и некоторые другие мемуаристы пытаются даже указать прототипа Ляписа по имени:

"В образе Ляписа-Трубецкого выведен был поэт Осип Колычев. Его подлинная фамилия — Сиркис, писал он под именем, принадлежавшим старинной боярской семье, истребленной Иваном Грозным... Даже внешность молодого Сиркиса-Колычева точно описана в „Двенадцати стульях". Бесцеремонные манеры этого стихотворца выведены в романе скупо, но точно" [Этюды к портретам, 83]. Аттрибуция эта повторена С. Липкиным, по чьим словам "Колычев ради заработка изготовлял стихи на случай, в большом количестве, плодовито и регулярно откликаясь на новые праздники и мероприятия правительства". Как и М. Штих, мемуарист признает за Колычевым литературные способности, но отмечает, что тот "непрочно владел русским языком" [Липкин, Квадрига, 311].

Осип Яковлевич Колычев (1904, Одесса — 1973) — поэт, автор поэм о Щорсе, Олеко Дундиче, художнике Левитане, а также пейзажной лирики. Широко известны некоторые его песни, например, "Эх ты, ласточка-касатка быстрокрылая" — о бравом советском солдате, который "шел в атаку — не робел", "горел, да не сгорел, тонул — не утонул" (музыка Б. Жаркове кого, исполнял Л. Утесов). В год событий ДС будущий автор "Ласточки" был еще юн и неизвестен — первая книга его стихов вышла только в 1930 [КЛЭ, т. 3]. Думается, однако, что в качестве прототипа Гаврилы он должен быть реабилитирован. Вопреки процитированным аттрибуциям, продукция молодого О. Колычева ни в коей мере не напоминает эпос о Гавриле. Те его стихи, которые нам встречались в прессе одних с ДС лет, хотя и достаточно поверхностны, но отнюдь не нагло-халтурны, как писания Ляписа. Они целят выше в поэтическом отношении, свидетельствуют о литературном профессионализме и общей культурности и не находятся ниже среднего уровня журнальной поэзии тех лет 3 . В качестве общего совета следует сказать, что утверждения старых мемуаристов часто нуждаются в проверке. Многие из них неточны, несправедливы и навеяны ходячими легендами, анекдотами, слухами и личными пристрастиями; нет нужды говорить, что вся эта мутная вода еще более замутнилась в глухие десятилетия, последовавшие за эпохой создания ДС/ЗТ .

У О. Мандельштама есть экспромт, весьма близкий к стихам Ляписа:

[Соч. в 2 томах, т. 1: 348]. "По некоторым, впрочем, малодостоверным, сведениям, идея ["Гаврилиады" в ДС] была подсказана Мандельштамом (см., например: А. Коваленков, Хорошие, разные... М., 1966, с. 10)" [из примечаний к указанному тому, 600]. Вопрос еще нуждается в уточнении, однако по целому ряду соображений маловероятно, чтобы экспромт поэта был известен соавторам ДС и послужил источником стихов Ляписа; скорее всего он сам является вариацией стихов из романа.

Прозвище "Ляпсус" есть в ИЗК, 120.

29//4

Потом Ляпис неторопливо стал обходить свои владения. — Из Некрасова:

[Мороз, Красный нос]. Соавторы пользуются цитатой, давно бывшей в употреблении; ср., напр.: "Директор... обозревает свои владения" [Боровский, Фельетоны (1908), 93]. "Обходил однажды Андрей Жбан свои владения..." [Г. Рыклин, В станицах Кубани (очерк), ТД 03.1927].

29//5

Что-нибудь из жизни потельработников... — Наркомпочтель, или Наркомпотель — народный комиссариат почт и телеграфа.

29//6

В конце стихотворения письмоносец Гаврила, сраженный пулей фашиста, все же доставляет письмо по адресу. — Фоном этой фразы является широкое освещение в литературе и в прессе гибели советского дипломатического курьера Теодора Нетте при защите диппочты в феврале 1926. Это событие отразилось, среди прочего, в стихах Маяковского и Демьяна Бедного; выражение "сумка дипкурьера" мелькало в поэзии (В. Луговской, Предательский удар) и в кино (фильм "Сумка дипкурьера", Одесская студия,1927).

Согласно словарной справке того времени, "письмоносец" в конце 20-х гг. ощущался как неологизм "вместо прежнего „почтальона"" [Словострой, ТД 04.1931; эта рубрика журнала "Тридцать дней" вообще дает ценный материал для истории советской лексики]. Агитационные штемпеля, ставившиеся на письмах летом и осенью 1927, призывали: "Покупайте марки у письмоносца", "Подписку на газеты и журналы принимают письмоносцы" и т. п. Впрочем, слово "письмоносец" было в ходу издавна. Так, в "Мелком бесе" Ф. Сологуба, гл. 21, оно чередуется с "почтальоном". При этом из контекста видно, что "почтальон" служит для автора "Беса" нейтральным словом, а "письмоносец" — поэтически окрашенным. Что в советском "письмоносце" налицо адаптация слова, уже имевшего хождение до революции, показывает приклеивание к нему кое-где эпитета "красный" ("красный письмоносец" в тексте мимикрирующего персонажа; Письмо [Пу 01.1927]), — подобное обычно делалось для перекраски традиционных понятий прошлого (как "красный купец", "красная харчевня" [на Кавказе], "красная профессура", "красная Бавария" [реклама пива], между прочим также и "красный почтарь" и т. п. В быту и в прозе 20-х гг. продолжает жить, наряду с "письмоносцем", и слово "почтальон": "Письмоносец стучится в дверь квартиры номер 63. — Ну кто там еще? — Почтальон!" [См 02.1928].

29//7

Дело происходит, конечно, у нас, а фашист переодетый. — Намек на шпиономанию, достигшую апогея в 1927 [см. ДС 5//22].

29//8

...Охотничьего журнала "Герасим и Муму"... Творение шло под названием "Молитва браконьера". — Название журнала — из "Муму" И. Тургенева. Название "творения" следует формуле "Молитватаких-то", употреблявшейся в русской поэзии как всерьез (А. Майков, "Молитва бедуина"; А. К. Толстой, "Молитва стрелков"; Н. Гумилев, "Молитва мастеров"), так и пародийно (М. Лермонтов, "Юнкерская молитва"; Н. Огарев, "Молитва русского чиновника Богородице"; Н. Щербина, "Молитва современных русских писателей"; А. Апухтин, "Молитвабольных").

29//9

Вы, Трубецкой, в этом стихотворении превзошли самого Энтиха. Только... выкиньте с корнем "молитву". — По некоторым предположениям, под "Энтихом" подразумевается Н. Тихонов, на которого будто бы указывают и слова Ляписа ниже в этой главе: "Мне про скачки все рассказал Энтих", — поскольку Тихонов имел репутацию знатока лошадей и конного дела [А. Вулис, Звезда Востока 06.1962; Сахарова, Комм.-ДС, 446; Одесский и Фельдман, ДС, 513]. Тематически, однако, с Тихоновым скорее могла бы соотноситься не "Молитва браконьера", в связи с которой упомянут Энтих, а предыдущий опус Никифора — о доставке раненым почтальоном письма (ср. "Балладу о синем пакете"). Тихонов вообще маловероятен — и как ленинградец, и как крупная литературная фигура, которой незачем было бы "все рассказывать" легковесу Ляпису. Возможные альтернативные имена, созвучные с " Энтихом ", — гудковский журналист А. Эрлих, а также журналист Энтин, чье имя встречается под статьями в "Огоньке". Требование выкинуть молитву — дань антирелигиозной установке советской печати. О клише "вырвать (вытравить, выкинуть) с корнем" см. ДС 4//5. "Выкинуть с корнем" — одна из нередких с этим штампом катахрез [см. там же и ЗТ 7//20].

29//10

Поэма носила длинное и грустное название: "О хлебе, качестве продукции и о любимой". Поэма посвящалась загадочной Хине Члек... — Строй заглавия, слово "любимая", а также имя Хина Члек (ср. Лиля Брик 4 ?) заставляют некоторых комментаторов подозревать намек на В. Маяковского — ср. его "О „фиасках“, „апогеях" и других неведомых вещах", "Стихотворение о Мясницкой, о бабе и о всероссийском масштабе", "Про Феклу, Акулину, корову и бога", "Про Леф, белый Париж, серый Берлин и красную Москву" (доклад), "Про Госторг и кошку, про всех понемножку" и т. п. Все же едва ли стоит видеть здесь камень в огород В. Маяковского, чья личность заведомо не имеет ничего общего с фигурой халтурного поэта, а "сборные" заглавия стихотворений (видимо, по образцу программ докладов и дискуссий) были в те годы общеупотребительны. Ср. "Повесть о рыжем Мотэле, господине инспекторе, раввине Исайе и комиссаре Блох" И. Уткина; статью Тараса Кострова "О культуре, мещанстве и воспитании молодежи" [Гладков, Поздние вечера, 24]; частушки И. Доронина "О нашем селе, о письме из Москвы и о тракторе" [Доронин, Хороводы] и др. См., однако, защиту Одесским и Фельдманом мнения об аллюзиях на Маяковского в их комментарии к данному месту романа.

29//11

Там на стене висела большая газетная вырезка, обведенная траурной каймой. — Траурной каймой, очевидно, обводятся всякого рода нелепости и ошибки, обнаруженные в текущей прессе. О широком сатирическом использовании похоронной символики в 20-е гг. см. ЗТ 18//19.

"Стенная выставка газетных ляпсусов" имелась в редакции "Гудка" под именем "Сопли и вопли" [К. Паустовский, Четвертая полоса; М. Штих (М. Львов), В старом "Гудке" // Воспоминания об Ильфе и Петрове].

29//12

Персицкий притащил... двадцать первый том Брокгауза, от Домиций до Евреинова. — О словаре Брокгауза-Ефрона и способе говорить о нем см. ЗТ 13//8. Называние тома по первому и последнему словам на корешке — обычная юмористическая манера в разговоре об энциклопедиях. Ср.: "Энциклопедия Брокгауза и Ефрона. „А до Азра". „Бордо до Буслаев"... Огромные черные переплеты Энциклопедии: „Барс до Бузуев", „Кааба до Клетки"". "Энциклопедический словарь, „Пруссия" до „Фома", и „Россия"" [Горный, Только о вещах, 17,116; Каверин, Исполнение желаний, II. 1.].

Этот шутливый обычай — изъясняться об энциклопедическом словаре с помощью несвязанных по смыслу, но "заковыристо" ассонирующих слов — применялся под разными предлогами и в разных формах. Простейшие случаи — считывание пары слов с корешка тома или поиски нужного слова среди других слов. Пример последнего см. у современного сатирика: в "мерцающем золотом тридцать восьмом томе Брокгауза и Эфрона", "между словами „Мишон Жак-Ипполит, французский богослов" и „Мишурин рог, торговое село Екатеринославской губернии" нашел определение слова „мишура"" [М. Анчаров, Золотой дождь, Москва 05.1965, 57].

В фельетоне М. Булгакова та же манера не без остроумия развернута в сюжет. Жаждущий знания рабочий решает прочесть всего Брокгауза: "Дошел до пятой книги (Банки — Бергер)... День болела голова. Не читал. Но через день двинулся дальше. И все-таки прошел через Банювангис, Бньюмас, Боньер-де-Бигир и через два Боньякавало, человека и город. Крах произошел на самом простом слове „Барановские" [sic: после слов на БО-]. Их было девять..." и т. д. [Самоцветный быт, Ранняя неизданная проза].

В рецензии М. Кольцова, сравнивающего тома на "А" у Брокгауза с только что вышедшим первым томом БСЭ, данная фигура реализуется риторически, с советским энтузиазмом в подтексте: "Вряд ли будет тосковать по [невключенном в БСЭ монахе] Аб-боне Флерийском наш рабфаковец... БСЭ не отстает от Брокгауза по части латинского поэта Авсония, Авраамия Палицына, Абеляра, Яна Августа и авгиевых конюшен. Но одновременно дает статьи об автогенной сварке, об Адыгейской области, об автоплуге, об Авиахиме и об абсолютной системе мер..." и т. п. [Важный кирпич, Избр. произведения, т.1].

29//13

Никифор Долгорукий!.. Никифор Сумароков-Эльстон... Один бред подписывается Сумароковым, другая макулатура — Эльстоном, а третья — Юсуповым... — "Никифор Долгорукий" напоминает об имени героя "Подростка" Достоевского — Аркадий Долгорукий.

Князь Феликс Феликсович Юсупов, граф Сумароков-Эльстон — блестящий молодой аристократ "периода упадка". Запомнился современникам как один из героев светской хроники: "Я видел в „Огоньке" фотографию: „Князь Юсупов, граф Сумароков-Эльстон" — в отглаженных белых брюках, с теннисной ракеткой в руке, смеющийся, красивый" [Каверин, Неизвестный друг, 302]. После 1917 эмигрировал, дожил до преклонного возраста. Вошел в учебники истории участием в убийстве Распутина в декабре 1916. Характерно для романов Ильфа и Петрова, что в них не раз упоминается и другой хрестоматийный участник этого события — В. М. Пуришкевич [см. ДС 36//14; ЗТ 8//29].

Примечания к комментариям

1 [к 29//3]. "Крути, Гаврила!" было ходячим выражением, связанным с управлением разного рода машинами. Мы встречаем его в песенке "Ах, шарабан мой, шарабан", переделанной в годы Гражданской войны в куплеты о сибирском атамане Г. Семенове: Шуми, пропеллер, крути, Гаврила, / Куда мне спрятать срамное рыло? [см. Русские народные песни, 564, 689], и в титрах фильма А. Довженко "Арсенал", когда поезд, захваченный бесшабашными солдатами, неуправляемо несется к гибели.

"Крути, Гаврила!" было также "ироническим обращением мешочников по адресу машинистов полуиспорченных поездов в дни Гражданской войны" [К. В. Душенко в письме к комментатору, со ссылкой на: Овсянников, Литературная речь, 128]. Сходные слова: "Мишка, верти!" — кричали киномеханикам [см. статью А. Соболя в Проектор 03.1915, цит. в кн.: Ю. Цивьян, Историческая рецепция кино. Рига, 1991, 280].

2 [к 29//3]. Мы встречаем его у другого сатириконовца — А. Бухова, пародирующего авторов халтурных газелл, сонетов и романсов: Нависала с неба баллюстрада / Над крылами нежных клавесин. / Выходила тихая мансарда / Доедать последний апельсин. То же — в пародиях В. Ардова "Конфет-минарет" ("Седлает своего верного минарета, заряжает ятаган разрывной пулей..." [см. ЗТ 28//5]) и "Очерк путевой экзотический" [см. ЗТ 29//12]; в рассказах В. Катаева о халтурщике Ниагарове: "Гудел шлагбаум" и др. [см ДС 13//9].

В уже названном фельетоне Бухова выведен предшественник Гаврилы по другой линии — стихотворный переводчик "со всех национальностей, населяющих Россию", изменяющий в своем тексте лишь название края: Под небом Башкирии (Армении, Молдавии и т. п.) / Цветут цветы. / Счастлив в этом мире я, / Счастлива и ты [Искусство портить бумагу (1917), в его кн.: Жуки на булавках].

3 [к 29//3]. Чтобы убедиться, что карикатуры вроде "Служил Гаврила хлебопеком, Гаврила булки выпекал..." не могли быть даже самым что ни на есть отдаленным откликом на Колычева, достаточно процитировать строфы из любого его стихотворения, например, "Московская осень" [Ог 07.10.28]:

4 [к 29//10]. Есть и другие кандидатуры на роль прототипа этого загадочного имени. Д. Аране сообщил комментатору: "И. 3. Серман однажды сказал мне, что имелась в виду Евгения Хин, жена М. М. Дьяконова, а до того Ореста Цехновицера" [письмо от 19.05.1998].

 

30. В театре Колумба

30//1

Когда он [Воробьянинов] смотрел на Остапа, глаза его приобретали голубой жандармский оттенок. — Имеется в виду голубой цвет жандармских униформ. Ассоциация небесно-голубого цвета с жандармами, символизирующая лицемерный, святошеский характер полицейского государства, постоянна начиная с Лермонтова: И вы, мундиры голубые... Ср. у А. К. Толстого: лазоревый полковник [ведающий сыском; Сон Попова, 26]; у Саши Черного: Твои глаза, / Как брюк жандармских бирюза, /Всегда чисты [Единственному в своем роде]; у Ю. Тынянова: жандармскими кантами северной небесной голубизны [Смерть Вазир-Мухтара, введение] — вплоть до А. Солженицына [Архипелаг Гулаг, 1.4: Голубые канты].

30//2

...он [граф Алексей Буланов] грустно размышлял о бюрократизме, разъедающем ассенизационный подотдел, из-за которого графу вот уже полгода не выдавали положенного по гендоговору спецфартука. — Окончательно ассимилировавшись, граф мыслит сложносокращенными канцелярскими и газетными речениями, затопившими язык в 20-е гг. "Сокращение слов носит исступленно-стихийный характер и угрожает в недалеком будущем сделать нашу речь нечленораздельной", — предостерегает А. М. Селищев [Язык революционной эпохи]. Сокращались имена как нарицательные (пролеткульт, пролетписатели, шир-массы, культуровень, пролетстуд, семъячейка, комчванство, совдурак, ответработник, селькор, камкор = камерный корреспондент [в тюремной стенгазете], дортоварищ = дорогой товарищ, оргнеувязка, колдоговор, учкпрофсож, жалобкнига, примкамера, дифпай, семфонд при крестпоме, ликбез, соцбезобразие, охматмлад = охрана материнства и младенчества), так и собственные (Гостим = Государственный театр имени Мейерхольда, Мастфор = мастерская Фореггера, Кандача = Канатчикова дача...). Сокращения пародировались юмористами, например: памскалкор = пишущий свое имя на памятниках и скалах [см. ЗТ 8//45]; карвор = карманный вор. Лишь немногие из сокращений удержались в языке; большинство не дожило и до середины 30-х гг.

"Бюрократизм, разъедающий..." — клише; ср.: "Уничтожим бюрократическую плесень, разъедающую наш профаппарат" [Пр 05.05.30].

Ассенизационные обозы входят в московские зарисовки 1927 г.: Навстречу просмердит обоз / Ассенизационных бочек... [И. Сельвинский, Пушторг, гл. 1]. Наряду с извозчиками, конными пожарными и мороженщиками, они представляют собой островки прошлого столетия, которых еще много оставалось в нэповской Москве. Эти старые службы, быт их исполнителей красочно описывает В. Гиляровский, напоминая и старое прозвище ассенизаторов — "ночные Брокары", "названные так в честь известной парфюмерной фирмы" [Прошлое Советской площади, Ог 27.10.29].

Спецодежда (прозодежда), ее невыдача вопреки договору, — острая проблема всех отраслей хозяйства. В рубрике "Под рабкоровским обстрелом" находим критику, по духу и букве близкую к размышлениям графа: "У таскальщиков и возилыциков товара нет спец-обуви. .. Рабочие неоднократно просили дать им чуни, сплетенные из тесьмы, которые очень удобны для их работы, но администрация, ссылаясь на то, что колдоговором это не предусмотрено, спецобуви не выдает" [Московский пролетарий 45.1928]. Ср. в фельетонах

А. Долева (цит. в ДС 13//14) или М. Кольцова: "Мы просили у пастуха спецодежду, она полагается нам по договору, но Мурыгин говорит: „38 лет я не имею спецодежды, она мне не нужна, а до вас мне дела нет"" [Те, что остались дома (1929), Избр. произведения, т. 1].

Слова "Он грустно размышлял о..." вызывают литературные ассоциации. Ср. у Гончарова: "„Где же тут роман?" — печально думал он" или: "Он с грустью видел, что сильно похудел, что прежних живых красок, подвижности в чертах не было" [Обрыв, 1.18 и V.23]; у А. И. Куприна: "И я грустно размышлял, как мне поступить..." [Черная молния].

30//3

...Довели до победного конца, да и то при помощи нашего священного врага — архиепископа. — Реминисценции из "Дон Кихота"? Герой романа Сервантеса называет сельского священника "архиепископ Турпин"; говорит, что Амадис Галльский очутился "во власти своего злейшего врага, волшебника Аркалая" [т. 1, гл. 7 и 15].

30//4

О, моя молодость! О, запах кулис!.. Сколько таланту я показал в свое время в роли Гамлета! — Хвастливо-слезливые воспоминания о театральной молодости, об успехе в роли Гамлета, декламация шекспировских монологов — общие места рассказов и пьес о старых актерах: ср. И. Ф. Горбунова ("Белая зала"), Островского ("Лес", д. 4, явл. VI), А. М. Федорова ("Гастролеры" // Писатели чеховской поры, т. 2), Чехова ("Лебединая песнь", "Первый любовник"), Куприна ("На покое") и мн. др. Запах кулис — другой штамп театральной тематики, ср.: "Запах театральных свечей для меня слаще амбры, запах кулис — приятней бальзама" [говорит актриса; Т. Готье, Капитан Фракасс, гл. 8]; "О моя юность! о моя свежесть!" — из Гоголя [Мертвые души, гл. 6].

30//5

Из экономии шли в театр пешком. — О дороговизне проезда на городском транспорте сообщает мемуарист-ленинградец, описывая в точности этот период (лето 1927): "[В наше время] по сравнению с ценами на продукты городской транспорт не так дорог, как в годы двадцатые. Тогда было иное соотношение цен. Даже некоторые взрослые отказывались от трамвая и ради экономии порой ходили на работу пешком" [В. Шефнер, Бархатный путь, 16]. М. И. Ромм, вспоминая те же годы, также свидетельствует, что по Москве, даже с тяжелым грузом, "надо было пешком идти" [Устные рассказы, 15]. С. Липкин о своих студенческих годах в Москве: "Трамваем не пользовался, так как тогда надо было брать до центра не один билет, а три, что стоило 15 копеек" [в 1929; Квадрига, 300]. Вспомним также, что на пути к архивариусу "Остапу пришлось пересечь весь город" [ДС 11]. Трамвайная езда считалась изысканным, шикарным времяпровождением; отсюда новеллы и городские фольклорные песенки о том, как кавалер пригласил барышню покататься на трамвае и что из этого вышло (например, "Часы" Зощенко).

30//6

На глазах у всех погибала весна... [три абзаца]. — Очерк Сергея Алымова "В кругу Москвы" дает колоритные зарисовки московской жизни в июле 1927. По словам автора,

"более театрально-декоративного города, чем Москва, трудно сыскать. У Китайгородской стены, у памятника Пушкину, у Иверской часовни, на площадях и [в] скверах кипит жизнь, раздаются „крики и голоса торгующей, лотошной московской улицы..." Среди предлагаемых товаров — „дрыгающие ногами деревянные Чемберлены, составы для склейки стекол, классики с „ятями", детские набрюшники, потерявшее позолоту „Золотое руно"... Китайцы торгуют кожаными поясами и портфелями... Зеленые с фиолетовым халаты узбеков, затканные серебром тюбетейки сартов плывут вверх по Кузнецкому ослепительным павлиньим хвостом. И тут же кокетливые парижские зонтики, рабочие блузы, фартуки каменщиков — невообразимая смесь одежд, мыслимая только в Москве...

Московские бульвары и скверы переполнены в полдень, как трамваи. На лавочках, на траве, у подножия памятников — всюду оживление, крики, шуршанье газет, мельканье перевертываемых книжных страниц. Кого только нет на бульваре! Тут и юные, гордые своей первой гимнастеркой красноармейцы, и забрызганный грязью проселочных дорог зипун крестьянского ходока, и клетчатая ковбойская сорочка экранного рядового, и черкеска кавказца, и даже потертая генеральская шинель смешного дооктябрьского покроя. Высохшие старушки в музейных кружевных наколках прогуливают страдающих одышкой, подслеповатых собачек. В плетеных колясках... улыбаются дети.

У густонаселенных скамеек под музыку собственных криков выбивают голыми пятками чечетку коричневые цыганочки в широчайших юбках, подметающих землю длинными подолами.

Изредка в кольце любопытствующей толпы покажется задержавшийся в городе медведь [с вожаком]...

Берега Москвы-реки усеяны купальщиками. Здесь все, кому нельзя в будничный день отлучиться за город, кто пользуется обеденным часом или случайным перерывом для бегства на прохладный речной песок.

От Каменного моста до пышно-зеленых Воробьевых гор, через изумрудное великолепие Нескучного сада растянулась по отмелям гирлянда обнаженных, блаженствующих тел.

В лодках та же бронзовая мускулатура, что и на берегу...

Экскурсанты бродят по Москве шумными, неугомонными табунами. Светлоглазые сибиряки, приземистые приморцы, желтые скуластые монголы с одинаковой жадностью пробираются через запруженные перекрестки, так что издали кажется, что толпа несет автобусы на плечах.

...У колонн Большого театра „бой цветов" и бой за цветы. Букеты пышной лиловой сирени и малиновых пионов взлетают в воздух пышным плащом торреадора. Цветы втискиваются вместе с толпой в трамваи, чтобы через десять минут очутиться где-нибудь на окраине.

Четким квадратом трудовой когорты идут каменщики. Они идут стройно, как солдаты, в своих рыжих от кирпичной пыли фартуках, похожих на прижатые к груди медные щиты древних героев.

Черные лилии громкоговорителей, поднятые высокими стеблями железных столбов, забрасывают площади дождем отчетливых звуков. Кто-то из толпы останавливается, чтобы послушать пение или речь. Многие слушают на ходу, не забывая вскочить в нужный автобус или трамвай.

Ближе к вечеру начинают оглушительно трезвонить бесчисленные церковные колокола, без исступленной переклички которых не проходит ни один вечер. Московские колокола одинаково благоденствуют осенью и зимой, весной и летом: для них круглый год стоит благоприятная погода..." [КН 33.1927].

Выражение "погибать на глазах..." встречается в очерке Ильфа "Катя-Китти-Кет" (1925): "— Погибаешь на моих глазах! — заметил я ему" [Ильф, Путешествие в Одессу, 124].

30//7

Мороженщик катил свой зеленый сундук, полный майского грома... — Метафора, связывающая майский гром и освежающие вкусовые ощущения, напоминает о "Весенней грозе" Тютчева (Люблю грозу в начале мая, / Когда весенний первый гром... // Ты скажешь: ветреная Геба, / Кормя Зевесова орла, / Громокипящий кубок с неба, /Смеясь, на землю пролила). Еще более определенное сходство имеется у этого места с сатириконовским стихотворением О. Мандельштама: Подруга шарманки, появится вдруг / Бродячего ледника пестрая крышка — / И с жадным вниманием смотрит мальчишка / В чудесного холода полный сундук... ["Мороженно!" Солнце...].

Мороженщик был популярной фигурой летнего городского пейзажа в поэзии, графике, литературе и мемуарах. Мороженое, мороженщик, его тележка ("сундук") окружаются поэтическими метафорами: ср. примеры выше, или такие выражения очеркиста, как: "Мороженщик великодушно отпускал минуты приторной прохлады". Сергей Горный прочувствованно вспоминает "того, кто носил овальный бочонок со льдом, в котором были закручены круглые мороженницы, на голове; и того, кто катил перед собою на двух колесах ящик, похожий на сундук... и того, кто проезжал, трясясь на неудобной двуколке, с запряженной в нее шустрой караковой шведкой и кричал прерывистым от тряски голосом: ,,ма-ро-ожин“". Для другого сатириконовца, В. Горянского, это тоже одна из дорогих фигур ушедшей России:

В годы нэпа среди других элементов прежнего быта возродился и мороженщик со своим двухколесным зеленым или голубым сундуком. Мы встречаемся с ним в журнальных иллюстрациях (Н. Купреянов, "Летние картины"), на картинках к детским книжкам, в мемуарах, в беллетристике.

По поводу метафоры "майского грома" заметим, что грохот колес по булыжным мостовым как знак приближения мороженщика отмечается литераторами почти единогласно. С. Я. Маршак среди прочих признаков 1890-х гг. упоминает о "мороженщиках с тарахтящими на ходу ящиками на колесах". Ср. его же стихи: По дороге стук да стук. / Едет крашеный сундук [Мороженое]. "Мороженщики, разъезжаясь, грохотали" [из рассказал. Добычина, 1930]. "Вдали грохочет тележка мороженщика" — черточка приволжского городка в современном ДС очерке (противопоставляемая грохоту трамваев и реву сирен в Москве). Нет сомнения, что именно сундук мороженщика имеется в виду в стихах О. Мандельштама о летней грозе в Москве: Катит гром свою тележку / По торговой мостовой [Стихи о русской поэзии, июль 1932]. Сходство метафор (ср.: "...катил... сундук, полный майского грома...") позволяет предполагать у Мандельштама реминисценцию из Ильфа и Петрова, чей роман поэт высоко ценил и любил цитировать.

[Л. Кассиль, Немножко отцовства, КН 13.1931; Горный, Ранней весной, 162-163; Горянский, Невская симфония, Возрождение, 54.1956; Маршак, В начале жизни, 508; С. Маршак, Мороженое. Рисунки В. Лебедева. Л.: Радуга, 1925; Добычин, Портрет; Ал. Колосов, В Поволжских ухабах, КН 38.1927; рис. Н. Купреянова в КН 26.1926; Поляков, Моя 190-я школа, 230, и др.]

30//8

Из... кино "Великий немой" неслась струнная музыка. — Кинотеатр "Великий немой" (впоследствии — "Новости дня") находился на Тверском бульваре, 33, вблизи дома Герцена и Камерного театра [Вся Москва 1928]. "Великий немой" означает "кино". В 10-е гг. для кинематографа пытались придумать новое, более короткое название; одним из временных вариантов был "кинемо", которому Л. Андреев в одной из своих статей иронически придал эпитет "Великий". Народная этимология превратила "Великий кинемо" в "Великий немой". [Андреев, Письмо о театре, Поли. собр. соч., т. 8; Цивьян, К генезису русского стиля].

30//9

У трамвайной остановки горячился громкоговоритель. — Трамвайные остановки в описываемом здесь районе Москвы в 1927 имели вид изящных застекленных павильонов с рекламными щитами на крыше [см. фото остановки на Страстном бульваре в кн.: W. Benjamin, Moscow Diary, 102]. "В середине 20-х годов... на площадях еще стояли павильоны трамвайных станций" [Гладков, Театр, 99].

О начальной поре советского радио см. ДС 8//13. Уличные громкоговорители в середине 20-х гг. были одним из чудесных новшеств большого города:

"Стоит [на Невском] этакая тумба, из которой начинает говорить не то актер, не то адвокат, вразумительно и ясно, голосом, который заглушает уличный шум: — Это радио поставлено такой-то компанией, находящейся там-то и т. д.... Затем дзинкает и бринкает, как в плохом граммофоне. Шансонетный оркестр, романс, комик-куплетист. Для ума замечательно, для слуха пренеприятно. Порядочная толпа слушает эту окрошку с ботвиньей" [Шульгин, Три столицы, гл. 24, действие в 1925].

"Установлено радио на перекрестках многих бульваров. Мешают трамваи и автомобили, но толпы людей все же стоят перед черной трубой. Одним интересны лекции, другим музыка... До 11 с лишним часов, до самого конца передачи, толпа не редеет" [А. Киров, Бульвары столицы; Ог 12.08.28].

"Я помню, как некогда бежал по площади, чтобы не пропустить какого-либо слова, раздававшегося из черной точки репродуктора... Это были первые встречи с этим чудом. Мокрый снег летел на Советской площади, репродуктор был похож на только что прилетевшую и севшую на столб ворону, и „вел передачу Про"" [Олеша, Ни дня без строчки, 294; Про — первый советский радиодиктор].

В первом варианте романа данная сцена была более развернутой. Громкоговоритель транслировал из Большого театра оперу "Евгений Онегин", и первая сцена оперы контрапунктировала с посадкой в подошедший переполненный трамвай: "Уже взвился занавес, и старуха Ларина... напевая „Привычка свыше нам дана", колдовала над вареньем, а трамвай еще никак не мог оторваться от штурмующей толпы. Ушел он с ревом и плачем только под звуки дуэта „Слыхали ль вы"" [Одесский и Фельдман, ДС, 324] 1 .

30//10

Человек восемь стояли с записками от Эспера Эклеровича. — "Записка от..." — специфический советский оборот, употребляемый в контексте протекции, "доставания по блату" тех или иных благ и т. п. Не исключено, что редкое имя автора записок взято от реального лица. Князь Эспер Эсперович Ухтомский (1861-1921) был известным поэтом, знатоком Востока, издателем, личным другом Николая II. В 1893 выпустил роскошный подарочный альбом "Путешествие на Восток Наследника Цесаревича"; с 1896 — редактор газеты "Санкт-Петербургские ведомости".

30//11

Спектакль "Женитьба". — Здесь пародируется ряд черт авангардистских спектаклей, как-то: изгнание бытовой обстановки и замена ее абстрактными конструкциями ("свисающие с потолка фанерные прямоугольники, выкрашенные в основные цвета солнечного спектра"); шумовое оформление вместо музыки ("музыкальное вступление, исполненное оркестрантами на бутылках, кружках Эсмарха, саксофонах и больших полковых барабанах"); насыщение театра приемами клоунады, акробатики, мюзик-холла ("танцевали дамочки"; Подколесин верхом на Степане, Агафья Тихоновна на канате); эксцентрические и модернизированные костюмы ("сваха в костюме вагоновожатого", Агафья Тихоновна в трико и мужском котелке); свободное обращение с классическим текстом, вплоть до его полного перекраивания, чаще всего в духе политической агитки ("Что же ты молчишь, как Лига Наций?" и проч.); переакцентировка персонажей по признаку классовой принадлежности ("Чувствовалось, что Степан оттеснит Подколесина и станет главным персонажем осовремененной пьесы"); использование на сцене масс стати-стов-непрофессионалов и крупных объектов реальной действительности ("отряд военных в форме гостиничных швейцаров", Кочкарев на верблюде); склонность к символам, эмблемам и буквализации (Яичница на сковородке, мачта с парусом на моряке).

Пародия в ДС не направлена по преимуществу ни на один конкретный театр или спектакль тогдашнего авангарда, хотя едва ли не каждый из них отразился в колумбов-ской "Женитьбе" хоть одной черточкой или деталью, соблазняя исследователей на поиски замаскированных камней в тот или иной известный огород.

Одним из первых ярких революционных экспериментов над классическим репертуаром были постановки молодого С. Эйзенштейна в московском театре Пролеткульта в 1922-1924. В колумбовском спектакле о них напоминают: политизация текста (в "Женитьбе" говорят о Чемберлене и о Лиге наций, в эйзенштейновском "На всякого мудреца довольно простоты" упоминались Керзон, мирная конференция и ГПУ); хождение по канату (в "Женитьбе" — Агафья Тихоновна, в "Мудреце" — Голутвин-Александ-ров); въезд на сцену на верблюде (у Колумба — Кочкарев, у Эйзенштейна — Ю. Глизер на верблюде, взятом из зоопарка) и т. д. [С. Эйзенштейн, Монтаж аттракционов, Избр. произведения, т. 2; Автобиографические записки, там же, т. 1: 270; А. Февральский. Театральная молодость // Эйзенштейн в воспоминаниях современников].

Неизменным объектом театрального экспериментаторства был Гоголь. В 1922 Г. Козинцев и Л. Трауберг поставили в Петрограде на сцене "Фабрики эксцентрического актера" (ФЭКС) "Женитьбу" в виде серии мюзикхолльных номеров; в том же году в Москве Гостекомдрамой был поставлен "Товарищ Хлестаков" по "Ревизору" с советским сюжетом и использованием стихов Маяковского (режиссер Д. Смолин, декорации А. Экстер).

Вскоре появились и первые сатиры на вольное обращение с классикой — в рамках известного пародийного жанра "как разные режиссеры (авторы) стали бы решать одну и ту же тему". В 1923-1924 московский эстрадный театр "Кривой Джимми" показал обозрение "Женитьба (почти по Гоголю)". О номерах этого представления рассказывает один из его постановщиков А. Г. Алексеев. "В течение всего вечера мы играли только один отрывок из „Женитьбы", первые два явления", т. е. то же, что обыгрывается и в ДС. В пародии на Художественный театр гоголевскую пьесу играли как "трагедию мя-

тущейся души мягкотелого российского интеллигента", причем вокруг выл ветер, квакали лягушки, трещала мебель и т. п. В мейерхольдовском эпизоде был взят за основу "Великодушный рогоносец": на авансцене стояли клетки с курами и петухами (намек на пряную эротику пьесы Ф. Кроммелинка), а женихи съезжали с колосников, как по катку. Ближе к спектаклю в ДС был, однако, не этот эпизод, а тот, где пародировались постановки Н. М. Фореггера, чьи актеры были профессиональными акробатами, танцорами, эксцентриками и физкультурниками.

"В его спектаклях, — пишет Алексеев, — гимнастика и танцы на весьма рискованные сюжеты были перемешаны с умными и часто остроумными памфлетами. Так что весь спектакль превращался в какой-то конгломерат цирка и варьете с привкусом эротики и политики... В „Женитьбе по Фореггеру“ на фоне яркого плакатного футуризма с шантанным бытовизмом Подколесин и Степан в клоунских костюмах вылетали навстречу друг другу, вися на трапециях вниз головами, и в таких позах, летая по сцене, читали свой диалог. Вот первые его строки:

Подколесин:

Висишь, висишь, вдруг станет скверно...

Манит к себе прекрасный пол...

Все в этом мире эфемерно...

Степан! Куда ты?

Степан:

В комсомол!

...Кончалось все это „производственными" танцами: ни с того, ни с сего выходили почти обнаженные парни и девушки и имитировали машины, что было у Фореггера непременным ингредиентом всех его спектаклей и что его артисты делали действительно виртуозно".

В номере, сделанном "по Таирову", "выходил Степан в костюме Пьеро и, подвывая, меняя одну позу, ничего общего не имеющую с текстом, на другую, столь же алогичную, они в превыспренних тонах говорили о фраке, о сукне, о петлях... как будто происходило какое-то таинственное жреческое действо". [Данилов, Гоголь и театр; Ripellino, Maiakovski et le theatre russe d’avantgarde, 168-171; Алексеев, Серьезное и смешное; Ардов, Этюды к портретам] 2 .

"Пластические" позы Камерного театра, отмеченные в этом описании, были типичны и для некоторых спектаклей Мейерхольда; в частности, ими известны "Учитель Бубус" и "Ревизор", поставленный в конце 1926. В "Ревизоре" данный прием особенно ярко проявился в первой сцене — "Я пригласил вас, господа...", а также в трактирной сцене, где Гарин-Хлестаков, спускаясь с лестницы, время от времени замирал в эффектных позах [Рудницкий, Режиссер Мейерхольд, 358, 360]. В колумбовском спектакле мы тоже находим это чередование лихорадочных движений с остановками в необычных позах, слабо связанных с текстом: "Подколесин прыгнул в сторону и замер в трудной позе... Степан с усилием сделал стойку на руках..."

В остальном, однако, мейерхольдовский "Ревизор" уже очень далеко ушел по своей поэтике от конструктивизма и агитационных ревю начала 20-х гг. и давал мало пищи для той пародии, которую создали соавторы. Гораздо ближе стоит эта пародия к более раннему, но в 1927 еще с большим успехом шедшему "Лесу" Мейерхольда (по А. Островскому), с его цветными париками (ср. "Парики — Фома Кочура" в афише колумбовцев), с галифе и хлыстом Гурмыжской, с теннисным костюмом Буланова, с клоунадой

Счастливцева — Несчастливцева, с любовным диалогом на гигантских шагах, с эротической игрой на качелях, с классовым конфликтом между нэпманшей Гурмыжской и домработницей Аксюшей и т. п. Можно полагать, что при описании колумбовской "Женитьбы" авторы вдохновлялись не в последнюю очередь именно "Лесом" и постановками его подражателей.

Можно заметить, что маршрут героев ДС, идущих в театр Колумба (по Тверской, мимо Елисеева и угла Тверского бульвара с кинотеатром "Великий немой"), направлен как будто в сторону театра Мейерхольда (Б. Садовая, 20, Триумфальная площадь). Запись "Один стул находится в театре Мейерхольда" [ИЗК, 128] — еще одно из указаний в пользу этой ассоциации. Против нее, однако, решительно говорит описание театра в журнальной версии как молодого и с трудом перебивающегося: "Театр Колумба помещался в особняке... Зрительный зал его был невелик, фойе непропорционально огромны, курительная ютилась под лестницей. На потолке была изображена мифологическая охота. Театр был молод и занимался дерзаниями в такой мере, что был лишен субсидии. Существовал он второй год и жил, главным образом, летними гастролями" [цит. по кн.: Ильф, Петров, Необыкновенные истории..., 416].

Не следует исключать другие возможные прототипы, например, "Ревизора", поставленного в Ленинградском доме печати в апреле 1927 (напомним, что работа над ДС началась осенью того же года). Создатель спектакля Игорь Терентьев, близкий к лефовским кругам, проявил немало изобретательности и остроумия, хотя его талантливая работа в целом представляется лишь облегченной вариацией на темы вчерашнего

В. Мейерхольда. Костюмы персонажей, яркие и пестрые, были украшены эмблемами, вроде конвертов и марок, из которых был склеен арлекинский наряд почтмейстера, или двух огромных земляничных ягод на спине у Земляники (ср. яичницу и мачту на моряке у Колумба). Действие перемежалось взрывами петард, крысиными бегами, дождями из искусственных цветов. Персонажи исполняли цыганские романсы и арии из опер (так, купец Абдулин пел песню индийского гостя из "Садко"). Роли Бобчинского и Добчинского играли женщины. Среди декораций видное место занимали нужники, куда герои бросались со всех ног, размахивая листами туалетной бумаги, или шагали торжественной поступью под звуки "Лунной сонаты", где они произносили монологи и совершали брачные обряды. [Ripellino, Maiakovski et le theatre russe d’avantgarde; Ходасевич, Портреты словами, 237.]

Само название театра, очевидно, связано с выражением "открыть Америку" (т. е. открыть что-то совершенно новое, невиданное). Таким образом, оно образует один ряд с "Музой Дальних Странствий" из поэмы Н. Гумилева "Открытие Америки", с "Общежитием имени монаха Бертольда Шварца", тоже основанным на пословице ("выдумать порох"), а также с темой Ньютона, чей юбилей отмечался в том же году [см. ДС 4//1; ДС 16//5; ДС 28//1].

30//12

...Вступление, исполненное оркестрантами на бутылках, кружках Эсмарха, саксофонах и больших полковых барабанах. — Кружка Эсмарха (по имени немецкого медика Ф. Эсмарха) — "стеклянная или металлическая цилиндрическая кружка вместимостью 1-1,5 литра, с отводной трубкой у дна; применяется для клизм и спринцеваний" [БСЭ, 1-е изд.]. Среди содержимого отцовского комода В. Катаев вспоминает "большую стеклянную кружку Эсмарха с гуттаперчевой потрескавшейся кишкой, имеющей странный изогнутый эбонитовый наконечник со множеством дырочек"; у Л. Кассиля упоминается "эсмархова кружка с клистиром, огромным, как брандспойт" [Катаев, Разбитая жизнь, 484; Кассиль, Вратарь республики, Собр. соч., т. 1: 391]. В речевой культуре 20-х гг. этот ныне забытый инструмент фигурировал нередко, и обычно в юмористическом тоне: например, врач предписывает пациенту кружку Эсмарха, тот спрашивает, чем ее закусывают [рис. Н. Радлова, Пу 24.1926].

В 1927 в прессе приводилась афиша одесского Дома врача: "Захватывающий ансамбль врачей-исполнителей. Джаз-банд на стетоскопах, уретроскопах, фонендоскопах, ректоскопах, кружках Эсмарха, жанетовских шприцах, ланцетах, пинцетах, скальпелях и т. п. экзотических инструментах. Исполнены будут любимые фокстроты составом 40 врачей и профессоров" [ТД 07.1927; неточно цитируется в кн.: Сахарова, Комм. ДС, 439]. Указанный концерт не состоялся, как это видно из примечания редакции в См 16.1927.

30//13

— Ах, ты заметил, несмотря на темноту?! А я хотел преподнести тебе сладкое вер-блюдо! — Ср.: Ага! увидел ты! а мне хотелось / Тебя нежданной шуткой угостить [Пушкин, Моцарт и Сальери]. О верблюде в пролеткультовской постановке Эйзенштейна см. выше, примечание 11.

30//14

Текст — Н. В. Гоголя. Стихи — М. Шершеляфамова. — Эта фамилия "для театрального халтурщика" была выдумана соавторами и их друзьями по "Гудку" "за кружкой пива, в веселую минуту" [Эрлих, Нас учила жизнь, 92]. Не исключено созвучие с В. Шершеневичем, чье имя в качестве сценариста и автора "теакинорецензий" часто появлялось в прессе и на афишах. В одной из юморесок тех лет он упоминается в той же роли, что и "театральный халтурщик" в ДС, — как перекройщик классики: "В Оперетте, в качестве вполне осовеченной оперетты, пойдет новинка сезона „Баядэркака“. Музыка хотя и Кальмана, но зато, как явствует из хитроумного названия, — новый текст Шершеневича" [Иван Дитя, Теакинопятилетка, Чу 15.1929. Баядэркака— смесь "Баядерки" с "РКК"].

30//15

Автор спектакля — Ник. Сестрин. Вещественное оформление — Симбиевич-Синдиевич. — "Автор спектакля" — мейерхольдовское понятие (на афише "Ревизора" стояло: "Автор спектакля Вс. Мейерхольд"). На Мейерхольда может указывать также расширенный инициал ("Ник.", как "Вс."). "Вещественное оформление" — также термин театра Мейерхольда, введенный взамен традиционных "декораций" как основанных на принципе иллюзии [см. Гарин, С Мейерхольдом, 125]. Симбиевич-Синдиевич — двойная, с начальной аллитерацией, фамилия распространенного в 20-30-е гг. типа, ср.: Бонч-Бруевич, Скворцов-Степанов, Горин-Горяинов и т. п. [см. ЗТ 8//40].

30//16

Свет — Платон Плащук. — Из комментариев к этому имени: "Платон Плащук заведовал светом, а свет тушили во время представления, и это намекает на знаменитую аллегорию Платона (темная пещера с тенями на стене от наружного света) в рассуждении о действительности и ее отображении" [Bolen, 156].

30//17

Парики — Фома Кочура. Мебель — древесных мастерских Фортинбраса при Умслопогасе им. Валтасара. — Спектакль "Лес" был знаменит, среди прочего, разноцветными париками и бородами. Имена имеют литературные источники: Фортинбрас — из "Гамлета", Валтасар — из Библии (Валтасаров пир с появляющейся надписью на стене, в Книге Даниила, гл. 5), Умслопогас — имя зулусского воина из романов Р. Хаггарда "Аллен Куотермейн" и "Нада-Лилия".

Согласно остроумной догадке М. Каганской и 3. Бар-Селла, "древесные мастерские Фортинбраса" могут означать просто-напросто производство гробов и других похоронных принадлежностей, поскольку в хрестоматийной фразе этого персонажа речь идет о катафалке: Пусть Гамлета на катафалк несут, /Как воина, четыре капитана [Мастер Гамбс и Маргарита, 54]. Не правомерно ли характеризовать весь спектакль театра Колумба как "гроб с музыкой"?

Имя Валтасара, вызывая представление о надписи на стене, могло быть намеком на экраны в спектаклях Мейерхольда ("Земля дыбом", "Д. Б.", "Лес"), где появлялись названия эпизодов, агитплакаты, фотографии и лозунги [Рудницкий, Режиссер Мейерхольд, 279, 284, 305]. Подобное осовременивание библейского мотива уже встречалось до ДС/ЗТ: "...световые рекламы на стенах вавилонского дворца"; "...у белых экранов редакций. Было ясно, что дело пахнет Навуходоносором, но вместо „такел“... появлялся бред: „Новый кабинет в Испании... Курите папиросы Кри-кри“" [Эренбург, Хулио Хуренито, гл. 4 и 24].

Имя "Умслопогас" как название советского учреждения напоминает неудобопроизносимые сокращения типа "Вхутемас" или "охматмлад ". Это не единственное у соавторов название учреждения, похожее одновременно на сокращение и на какое-нибудь известное слово, ср. "Геркулес" в ЗТ или "КЛООП" в одноименном фельетоне. Немало подобных сокращений было в мейерхольдовской системе театральных учреждений и мастерских: ГВЫРМ, ГВЫТМ, ГЭКТЕМАС и т. п.

30//18

Инструктор акробатики — Жоржетта Тираспольских. Гидравлический пресс — под управлением монтера Мечникова. — Имя Жоржетта (Бьенэме) носит героиня мейерхольдовского спектакля "Озеро Люль" по пьесе А. Файко (исполняла М. И. Бабанова).

Монтер Мечников, как мы узнаем из дальнейшего, — беспробудный пьяница, в связи с чем его фамилия и связь с гидропрессом оказываются не случайными. В ДС 36 и 38 выясняется, что вода — злейший враг монтера, что он измучен ею ("А одним нарзаном разве проживешь?").

Знаменитый ученый И. И. Мечников, о котором много и уважительно писала и дореволюционная, и советская печать [см., например, Ог 05.09.26], был известен пропагандой кисломолочных продуктов. В журналах рекламируется "болгарская простокваша по способу проф. Мечникова"; отдыхающие в Ялте в годы нэпа пьют "кефир по Мечникову" [Аргус 1914; Каверин, Перед зеркалом, 140; Вейдле, Зимнее солнце, 185]. Молоко, заквашенное по Мечникову ("лучшая гарантия долголетия"), было популярно в Одессе в годы детства писателей-одесситов [см. Бондарин, Лактобациллин], в том числе и в семье Катаевых: "Папа был сторонником Мечникова и велел нам есть на ночь простоквашу" [Катаев, Разбитая жизнь, 78]. Простокваша расхваливается и позже, в советские годы, как и другие кисломолочные продукты (мацони, лактобациллин и пр.), по популярности соревнующиеся с радио: Все домашнее радио слушал, / Простоквашею дух оглушал [Дон-Аминадо об обывателе, Биография; см. ДС 8//13, ДС 36//13].

30//19

— А мне не понравилось, — сказал Остап, — в особенности то, что мебель у них каких-то мастерских Вогопаса. Не приспособили ли они наши стулья на новый лад? — "Вогопас" восходит к рассказу А. Аверченко "Городовой Сапогов", заглавный персонаж которого инспектирует в большом южном городе деятельность еврейских предпринимателей — фотографа, печатника, владельца машины, продающей шоколад и т. п. Будучи ярым антисемитом, городовой везде подозревает обман. Фотографу он не велит уходить в темную комнату, желая лично видеть весь процесс проявления снимка, а от печатника требует изготовить при нем визитную карточку "Павел Максимович Сапогов". Увидев эти слова нанесенными на литографский камень в обратном порядке: "Вогопас Чивомискам Левап", он разъярен подобным издевательством и велит еврею покинуть город в 24 часа. "Когда он уходил, его добродушное лицо осунулось. Горечь незаслуженной обиды запечатлелась на нем. — Вогопас, — думал, тяжело вздыхая, городовой, — Чивомискам... " 3 . "Ялтинский городовой Сапогов" упоминается и в других рассказах Аверченко.

Приспособление стульев на новый лад могло означать как переделку стульев в мастерских, так и новое обращение с ними в мейерхольдовском "Лесе". По словам Б. Алперса,

"целый ряд любопытных трансформаций проделывают простые венские стулья в „Лесе". Они используются... то по прямому своему назначению... то как чисто игровые предметы, выражающие различный смысл... У Буланова, делающего утреннюю гимнастику на венских стульях, они превращаются в гимнастические приборы. У Несчастливцева в финале спектакля, когда он разбрасывает эти же стулья... и бомбардирует ими пошлых мещан, они приобретают значение кирпичей или бревен разрушаемого дома" [Алперс, Театр социальной маски, 57].

30//20

...Агафья Тихоновна, молоденькая девушка с ногами твердыми и блестящими, как кегли. — "Однажды, стоя у окна своей комнаты в Чернышевском переулке, Ильф долго провожал взглядом девушку в короткой, по тогдашней моде, юбке. — Смотри, у нее ноги в шелковых чулках, твердые и блестящие, как кегли, — сказал он" [А. Эрлих, Начало пути // Воспоминания об Ильфе и Петрове; о том же сообщает Ю. Олеша, Памяти Ильфа, там же].

30//21

— Что ж делать! Две кружки лопнули! — Разве теперь достанешь заграничную кружку Эсмарха?.. — Зайдите в Госмедторг. Не то что кружки Эсмарха, термометра купить нельзя! — На жалобы "Агафьи Тихоновны", что Галкин и Палкин, играя на кружках Эсмарха, "не в ногу подавали" во время ее акробатического номера, музыканты отвечают аргументом примерно того же типа, что и художник Феофан Мухин в ЗТ. Дороговизну своих картин, написанных овсом, он объясняет тем, что "А овес-то нынче... не укупишь. Он дорог, овес-то!" [см. ЗТ 8//46]. И в самом деле, игра на кружках Эсмарха, стетоскопах и скальпелях [см. выше, примечание 12] — примерно такое же новшество в музыке, как и произведения из овса, волос, гаек и т. п. в живописи и скульптуре.

30//22

— Растирался? — Нам растираться не к чему. — Стилизованный ответ простолюдина. Ср.: "— Не пой, горло простудишь. — Мы, ваше сиятельство, простуды не имеем... это у нас без сумления" [разговор седока с извозчиком; Горбунов, Поли. собр. соч., т. 1: 274]; "— С ума ты сошел? — Нам сходить с ума не из чего" [то же; А. Аверченко, Из-за двух копеек, НС 41.1915]; "— За это боа 300 рублей? Да вы перекреститесь. — Нам, сударыня, креститься нечего. Давно крещены" [там же]; "—Что ты, чисто тебя тоже омолодили? — Нам это ни к чему, — плохо владея собой и хрипло отвечал черноусый" [любовное ухаживание; М. Булгаков, Собачье сердце].

30//23

— Мне Прусис сказал, что в Москве гриб свирепствует, что хоронить людей не в чем. Весь материал перевели... — Слушай, ты, папаша, это в Париже гриб свирепствует. — Разговор Безенчука с Остапом — отражение слухов о бедственном положении в Париже, ходивших зимой 1926-1927, во время очередной европейской эпидемии гриппа. О существовании таких слухов мы узнаем из статьи наркома здравоохранения СССР Н. А. Семашко: "Сообщение о том, будто бы в Париже даже не хватает гробов, чтобы хоронить умерших от гриппа, явно преувеличено, уже по одному тому, что в Париже широко распространена кремация (сожжение трупов), а для пепла гробов не требуется" [В ожидании гриппа, Ог 20. 02.27].

30//24

Если Бриан тебя полюбит, ты заживешь недурно... — Юмор Остапа — в духе времени. Воздух 20-х гг. был так пропитан политикой, поездки редки, а представления о загранице столь ограниченны, что о выезде частного гражданина за рубеж в шутку говорили как о поездке "в гости" к главе государства, премьеру или иной известной из газет знаменитости. Ср. очерк М. Кольцова "В гостях у короля" о поездке в Югославию (лично с королем журналист не встречался); шутку из фельетона В. Катаева "Универмаг", что в таком отлично сшитом костюме "хоть к Макдональду в гости" [Чу 26.1929]; ходячее представление о том, что едущий в Италию должен повидать Муссолини или папу: "О Муссолини и о папе меня расспрашивали решительно все знакомые..." [Петров, Гослото (1930)].

Примечания к комментариям

1 [к 30//9]. Уличная радиотрансляция "Онегина" — общее место. Ср. рисунок в зимнем номере юмористического журнала, где извозчик с лошадью среди сугробов слушает трубу, из которой несется: "Что ты, Ленский, не танцуешь?" Подпись: Глушь и снег. Навстречу мне / Только громкоговорители / Попадаются одне [Пу 49.1927].

2 [к 30//11]. Постановка Гоголя в стиле различных школ не была изобретением "Кривого Джимми": это уже проделывали и с "Ревизором", и с "Женитьбой" дореволюционные эстрадные театры [см.: Н.Н. Евреинов. Ревизор // Русская театральная пародия; Тихвинская, Кабаре и театры миниатюр, 257-261, 315].

3 [к 30//19]. Автобиографическое примечание. Прочитав в детстве как рассказ Аверченко, так и роман Ильфа и Петрова, автор с давних времен знал "секрет" слова "Вогопас". Желание поделиться им с другими послужило, в конечном счете, той исходной точкой, из которой возникла и развилась настоящая книга.

 

31. Волшебная ночь на Волге

31//1

"Чаль за кольца, решетку береги, стены не касайся"... — Эта надпись "аршинными буквами" на нижегородской пристани своей экзотикой привлекала внимание очеркистов: отмечена А. Аверченко [Вниз по Волге (путевые заметки), НС 31.1916] и И. Ильфом [Ярмарка в Нижнем, Гудок, сент. 1924 — см. ИЗК, 141,153].

31//2

Грузчики вонзали железные когти в тюки хлопка... Нежные создания с чемоданчиками и портпледами сидели на бунтах проволоки, сторожа свои ундервуды, и с опасением поглядывали на крючников. — "Кто тебя выдумал, волжский грузчик?" — восклицает А. Аверченко в путевых очерках о Волге [НС 31.1916]. В 1927 грузчики с железными крючьями, эти легендарные герои волжских пристаней, уже представляли собой — подобно беспризорникам в городах [см. ДС 5//2] — элемент местного колорита, мимо которого Ильф и Петров с их антологическим уклоном, конечно, не могли пройти. Фраза "Железные когти крючников" есть в ИЗК, 141. Отечественные и иностранные путешественники по Волге единодушно отмечают их живописную внешность и буйные повадки. Их кряжистыми фигурами украшаются рисованные цветные обложки "Красной нивы" и "Красной панорамы". Опасения совбарышень вполне понятны. М. Кольцов говорит об "окаянной дикариной возне крючников" и о том, что "следовало бы работникам НОТ-а понаблюдать их единственный в мире метод работы, где главную долю энергии отнимают песни и матерная брань" [Волга вверх, Избр. произведения, т. 1]. Советские очеркисты охотно пишут о волжских грузчиках как особой породе людей, об их геркулесовских подвигах, профессиональном риске и быстром износе:

"Крючники сбились на мостиках в ожидании низового парохода — приземистые и долговязые, молодые и старые, дерзкие и хмурые, все в лаптях, в мешковинных штанищах, в ватниках и шапках, истертых ношами, — играют волосяными концами крючьев и зубоскалят над торговцами. Никого из них нельзя назвать богатырем, но по килограммов 160-200 унесет каждый из них. Эта грузоподъемность куплена крючником за цену многолетней тренировки... Среднее между пролетарием и люмпеном, он пьет, сквернословит, зовет товарища прозвищем или полуименем и кулаком разряжает накопившийся запас волжской своей анархии... [Это опасная работа:] малейшее уклонение позвоночника "от точки", малейшая неверность в тихой, щупающей походке, самое легкое столкновение со встречным ротозеем — и крючник пропал" [А. Алешин, Волжская пристань, КН 20. 1928; см. также Г. Шилин, Человек с грузом, КП 22.1928].

Популярны грузчики и у иностранных туристов. Известная французская журналистка Андре Виоллис пишет:

"Грузчики несут на плечах ящики величиной с собачью будку и золотистые ульи, откуда вырываются густые рои взбудораженных пчел...", — и далее описывает их песни, "начинающиеся вразнобой в минорном тоне, жалующиеся на непосильный труд и на печальную человеческую судьбу... Постепенно мелодия разрастается, в ней звучат борьба и яростный вызов, она становится все сильнее и наконец достигает апогея в скорбном и торжествующем крике" [A. Viollis, Seule en Russie, 114-115].

31//3

...Тюки хлопка... чугунные горшки... мокросоленые кожи, бунты проволоки, ящики с листовым стеклом, клубки сноповязального шпагата, жернова, двухцветные костистые сельскохозяйственные машины, деревянные вилы, обшитые дерюгой корзины с молодой черешней и сельдяные бочки. — Картины торгово-промышленного изобилия, перечни всяких товаров, видов сырья и сельскохозяйственных орудий, заполняющих водные пути, шумная суета портов и набережных — все это с большим энтузиазмом описывается в прессе 20-х гг. Грузы, перевозимые на волжских пароходах в 1926-1928, предстают перед нами и в других сценках и репортажах, сходных с данным местом романа. См. очерки Ильфа "Ярмарка в Нижнем" (выше, примечание 1), а также:

"Барки выгружают на берег тяжелые, точно еще сохранившие на себе пыль Туркестана тюки хлопка... Пристань грузит обратно на запыхавшийся пароход тюк за тюком свежую пряжу"; "Иду на пристань мимо штабелей муки под огромными брезентами, ящиков местной махорки, бочек, боченков, сельскохозяйственных машин и прочего добра, вынутого из пароходных утроб... В Кострому пришла мука, пшено, рыба, казанские колеса, партия молотилок и сеялок, пустые навои из-под пряжи, какое-то железо... Кострома расплатилась махоркой, обувью, толокном, пустыми пивными бочками..."; "Вокруг пристани ожидают погрузки местные изделия: бочки, корыта, обручи, кузова телег, сани, сотни хомутов... Грузчики поют, сгружая молотилку, которая прибыла после жатвы" [Гумилевский, Собачий переулок; А. Алешин, Волжская пристань, КН 20.1928; Viollis, Seule en Russie, 113-115].

Общее сходство, а также ряд конкретных параллелей (в частности, при описании товаров и грузчиков) роднит эту сцену с зарисовками марсельского порта в сцене отплытия Тартарена в Африку [А. Доде, Тартарен из Тараскона, гл. 14].

31//4

Пароход "Скрябин"... должен был совершать рейс от Нижнего до Царицына... До Сталинграда театр поступал на полное довольствие тиражной комиссии... — И. Ильф летом 1925 совершил поездку по Волге на тиражном пароходе "Герцен" и хорошо познакомился с речной навигацией и тиражным делом [ИЗК, 34-41].

Многие волжские пароходы в описываемое время носили имена композиторов. К. Н. Бугаева рассказывает о путешествии летом 1927 из Сталинграда в Нижний Новгород на пароходе "Чайковский" [Воспоминания о Белом]. Пароход "Антон Рубинштейн" упомянут выше в настоящей главе. Перечень названий судов Волжского пароходства есть в комментариях к кн.: Ильф, Петров, Необыкновенные истории..., 490.

Царицын был переименован в Сталинград в 1925.

31//5

Персицкий смотрел в цейсовский бинокль с восьмикратным увеличением на территорию ярмарки. — Шестая Нижегородская ярмарка, о которой здесь идет речь, была ярким общесоюзным и международным мероприятием лета 1927. Знаменитые Нижегородские (Макарьевские) ярмарки прекратились после революции, их помещения были заброшены и пришли в упадок. В 1922, знаменуя начало нэпа, этот всероссийский праздник торговли был возобновлен и широко освещался в печати [см., например, обширный репортаж в КН 34.1927, от 21 августа]. Заграничные приборы и приспособления (автомашины, бинокли, авторучки, очки, предметы моды) были приметой и знаком статуса у европеизированных советских журналистов [см. ДС 12//9, ДС 24//4 и др.].

31//6

Разворачиваясь против течения, подходил пароход "Скрябин". — Реминисценция из Маяковского? Ср.: Разворачивался / и входил / товарищ "Теодор // Нетте" [Товарищу Нетте (1926)]. См. возможное эхо этого стихотворения также в ДС 34//9; о событии, в нем увековеченном, см. ДС 29//6.

31//7

Симбиевич-Синдиевич, в заботах о вещественном оформлении, простирал руки то к кремлевским высотам, то к капитану... — Кремль, конечно, нижегородский; можно понимать так, что Симбиевич хлопочет в местных инстанциях об укреплении своего декорационного хозяйства. Ср. пушкинское: Напрасно я бегу к сионским высотам... [как проницательно указал А. Д. Вентцель].

31//8

В общей свалке Ипполит Матвеевич пробрался к стульям и, будучи вне себя, поволок было один стул в сторонку. — Реминисценция из "Мухи-Цокотухи" ("Мухина свадьба", 1924) К. Чуковского: Вдруг какой-то старичок / Паучок / Нашу муху в уголок / Поволок...

31//9

...На четырех стульях будет сидеть Николай Константинович со своей женой Густой, которая никакого отношения к нашему коллективу не имеет. — Отголосок ситуации в театре Мейерхольда? Как известно, последний бесцеремонно продвигал свою жену Зинаиду Райх на главные роли, часто в ущерб другим актерам. И. В. Ильинский выражал мнение многих, считая, что "Зинаида Николаевна не имела никакой школы и, на мой взгляд, была дилетанткой без каких-либо видимых данных и способностей не только занимать особое положение в театре, но и вообще быть актрисой". В1925-1927 из театра ушли И. Ильинский и М. И. Бабанова [Ильинский, Сам о себе, 270; Рудницкий, Режиссер Мейерхольд, 342; Туровская, Бабанова..., 94-109]. Возможность намека на эти факты исключать не следует, т. к. в описании театра Колумба и его режиссера есть явно мейер-хольдовские детали [см. ДС 30//11, 15 и 17]. Обратим внимание на немецкоязычные элементы в именах жен (Густа — Райх) 1 .

31//10

Рабис — профсоюз работников искусств.

31//11

Остап получил пропуск... и вышел на горячую палубу. — Проникновение Остапа на "Скрябин" под видом художника напоминает об "Острове сокровищ" Стивенсона (Джон Сильвер нанимается на корабль коком и проводит на него своих людей). То же у Ж. Верна в "Пятнадцатилетием капитане", где злоумышленника Негоро принимают на судно взамен сбежавшего кока. Как всегда, соавторы сопрягают традиционный приключенческий мотив с советским (герой устраивается художником-плакатистом на тиражное судно). Мотив "проникновения на корабль" включается в более широкий круг фабул типа "Домика в Коломне", где авантюрист занимает позицию вблизи предмета, на который имеет виды (примеров много у А. Конан Дойла: "Союз рыжих", "Клерк биржевого маклера" и др.).

31//12

— Что же вы стоите, как засватанный? — Выражение связано с тем, что в русских свадебных обрядах невеста подвергается некоторым ограничениям в своих передвижениях. Так, в день свадьбы ее ведут под руки [подсказано Г. А. Левинтоном].

31//13

— Мальчик... разве плох? Кто скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень! — В Евангелии собиравшимся побить камнями грешницу Иисус сказал: "кто из вас без греха, первый брось на нее камень" [Ин 8.7]. С библейской цитатой часто связывается риторический оборот "Кто скажет..." (ср. у Фета: Кто скажет нам, что жить мы не умели... [А. Л. Бржесской] и т. п.).

31//14

...Председатель месткома... неожиданно для всех и для самого себя запел: Пароход по Волге плавал, / Волга-матушка река... — А остальные суровые участники заседания пророкотали припев: Сире-энь цвяте-от... — Сирень цветет, / Не плачь, придет и Волга-матушка река / Заливает берега — популярные припевы к ряду волжских песен и частушек. Вставляются либо между стихами одной частушки, либо после всей частушечной строфы, текст которой, в свою очередь, широко варьируется: Ах ты, матушка Маланья, / Волга-матушка река! / Чем ты лечишь от страданья! / Заливает берега... / Сирень цветет, / Не плачь, придет. / Эх, Коля! Грудь больно! / Любила... / Эх, довольно [Н. Огнев, Дневник Кости Рябцева, Ог 43.1927] или: Весной Волга разольется, / Волга-матушка река, / А сердечушко забьется, / Заливает берега. / Сирень цветет, / Не плачь, придет... / С горя девка слезы ронит, / Волга-матушка-река, /А от песни Волга стонет, / Заливает берега. / Сирень цветет, /Не плачь, придет... и так далее. [Под гармошку, 140-141] 2 . В более позднее время пели: Сирень цветет, / Война пройдет, / Твой милый, подружка, вернется...

Склонность к прочувствованному (в размягченном состоянии души, под действием природы, в выходной день, во хмелю и т. п.) громогласному пению нескольких всенародно известных песен, — черта массовой культуры тех лет, не раз отраженная в тогдашней беллетристике, очерках и т. п. Поэтичный пример — в первой редакции волжских глав ДС, где матросы и пассажиры нескольких пароходов поют песню о Стеньке Разине: "Гремели песни, и казалось, что на реке дают бал..." [Одесский и Фельдман, ДС, 388-390]; см. ЗТ 26//2. Комичный пример — в "Мастере и Маргарите" [гл. 17], где под гипнозом воландовцев сотрудники советского учреждения хором затягивают "Славное море, священный Байкал...", с каковой песней на устах их и увозят на трех грузовиках в сумасшедший дом. У Ильфа и Петрова находим тот же момент полной спонтанности и неудержимости песенного порыва ("неожиданно для всех и для самого себя" — ср. у М. Булгакова: "...она [девица] пыталась стиснуть зубы, но рот ее раскрывался сам собою...").

Примечания к комментариям

1 [к 31//9]. Анатолий Мариенгоф еще резче Игоря Ильинского отзывается о сценических данных Зинаиды Райх: "Райх актрисой не была — ни плохой, ни хорошей. Ее прошлое — советские канцелярии". Среди прочего мемуарист отмечает: "Щедрая природа одарила ее задом величиной с громадный ресторанный поднос при подаче на компанию". По его словам, эта особенность фигуры Райх была одним из факторов, создавших ей славу [А. Мариенгоф, Мой век... // А. Мариенгоф, Роман без вранья..., 308-309]. Не получают ли в этом свете особый смысл слова Галкина, Палкина и компании, что режиссер и его жена будут сидеть на четырех стульях? Разумеется, подобная интерпретация не может быть иначе чем гадательной.

2 [к 31//14]. Вариации этой песни, с аналогичным расположением припевов (Волга-матушка река / Заливает берега, / Сирень цветет), встречаем у Л. Кассиля: Пароход идет, Анюта... / На нем белая каюта...; у Н. Огнева: Сошью платье из батиста... / Полюбила коммуниста... // Ах ты, тетушка Маланья... / Чем ты лечишь от страданья?.. [Кассиль, Вратарь республики; Н. Огнев, Костя Рябцев в вузе, Ог 23.10.27; многоточия обозначают места припева]. Тематически и ритмически песня связана с частушками о любовных страданиях — в частности, о любви и аптеке и т. д. [см. ДС 20//9].

 

32. Нечистая пара

32//1

Заглавие. — Из книги Бытия, гл. 7: пары чистых и нечистых животных были взяты Ноем в ковчег. Мотив чистых и нечистых использован В. Маяковским в "Мистерии-буфф" (1918). Уподобление тиражного корабля ковчегу проводится через эту и следующую главы: "Население тиражного ковчега...", "...все население парохода..." и т. п.

32//2

Шли плоты — огромные поля бревен с избами на них. Маленький злой буксир, на колесном кожухе которого... было выписано его имя — "Повелитель бурь", тащил за собой три нефтяных баржи, связанные в ряд. — Баржи, плоты, буксиры — чаще всего упоминаемые приметы волжского пейзажа в описываемые в романе годы. Гигантские плоты из бревен — их часто называют плавучими деревнями или городами — с изумлением наблюдают журналисты, обозревающие европейскую Россию с самолета [А. Яковлев, На неведомой дороге, НМ 02.1930], и вспоминают иностранные пассажиры волжских пароходов и посетители Нижегородской ярмарки. Изба на плоту, плывущая вниз по Волге, обживается как дом и служит местом действия в литературных произведениях [Л. Гумилевский, Батраки, Ог 01.01.25, действие в 1921]. Маленький пароход-тягач одушевляется, часто сравнивается с задорным животным или насекомым: он "пыхтит", "сердится", "суетится", "задыхается" и т. д.1

"Мы встречаем цепи барж, груженных резервуарами нефти, картофелем, овчинами; влекомые крохотными задыхающимися тягачами, навстречу нам движутся громадные плоты, составленные из связанных веревками бревен, на которых расположились женщины, дети, цветы в горшках, собаки, кошки, скамьи, шалаши, целые плавучие города. Плотовщики с длинными шестами бегают взад и вперед, наклоняются, напрягаются изо всех сил, стараясь удержать в равновесии это гигантское сооружение" [Viollis, Seule en Russie, 112].

"Вровень с водой по реке поднимаются баржи. Странные суда, до краев погруженные в воду, они скрывают в своих стальных недрах по 10, 20, 25 тысяч тонн нефти или мазута. С ними сталкиваются караваны бревен, похожие на плавучие деревни. В задней части такого плота — два одинаковых одноэтажных домика, связанные мостками, на которых возвышается сторожевая башенка. Эти похожие на Ноев ковчег устройства предназначены для присмотра за 10 миллионами кубометров строевого леса. Таких плотов здесь ежедневно проходит по нескольку десятков. Они направляются в Каспийское море. И скоро миллионы кубометров этой древесины поплывут в порты Европы и Америки" [Chadourne, L’URSS sans passion, 176].

Вспоминая туристическое путешествие по Волге в июле 1927, К. Н. Бугаева пишет:

"Плывучая жизнь на плотах. Целые деревни, с избами, огоньками, с развешанным для просушки бельем, с мирно жующей коровой, с толпой ребятишек. Или еще огромные, левиафаноподобные баржи, ленивые, сонные. А впереди их влекущий на длинном канате бойкий смешной пароходишка. Задрав нос, фыркая дымом и деловито крутя колесом, он задорно ершитсяь [Воспоминания о Белом, 111; курсив мой. — Ю. Щ.].

Сходные слова для тягача и баржи на Днепре находят советские писатели и очеркисты: "Крохотный, сердитый пароходишко, черный от дыма, отчаянно колотил по воде колесами и тянул за собой огромную, груженную лесом баржу" [А. Гайдар, Судьба барабанщика (1938)]; "Буксирный катер, похожий на черного жука, старательно тянет вереницу баржей, нагруженных дровами" [А. Новиков-Прибой в НМ 01.1927]. Сходные одушевляющие сравнения мы встречаем во множестве других речных зарисовок тех лет. О другой их ветви см. ЗТ 14//10.

Обратим внимание на имя пароходика — "Повелитель бурь". В одном из стихотворений Блока фигурирует судно под таинственным названием "Птица Пен". Как рассказывал Р. Д. Тименчик в устном докладе, он склонен был понимать слово Пен как некое поэтическое имя птицы, пока не пришел к правильному его прочтению — как генитива множественного числа от пена. Сочетание этого рода, где первое имя — одушевленное (чаще женского рода), а второе, в родительном падеже единственного или множественного числа, обозначает элемент водной стихии, — служит моделью для многих имен кораблей. Таковы известный всему миру экскурсионный пароход на Ниагарском водопаде "The Maid of Mist", трехмачтовик "Notre-Dame-des-Fienfs" в новелле Г. де Мопассана "Порт", а также уже названные блоковская "Птица Пен", буксир "Повелитель бурь" у Ильфа и Петрова, и т. п.

32//3

Уборщицы разносили чай, бегали... из регистратуры в личный стол, ничуть не удивляясь тому, что личный стол помещается на носу, а регистратура на корме. — Как и развешиванье на "Скрябине" таблиц "Приема нет", "Общая канцелярия" и т. п., это элементы игры, превращающей пароход в нечто иное, в данном случае — в плавучее советское учреждение. Подобно поезду и другим средствам передвижения по природной среде (например, всякого рода "Наутилусам", превосходные заметки о которых см. в "Мифологиях" Р. Барта), судно традиционно служит объектом метаморфозы в дом; движущаяся машина "почленно" сравнивается и совмещается с приспособлениями для жилья, отдыха и работы. У Ильфа и Петрова этому симбиозу парохода и учреждения придан оттенок сатиры на бюрократизм с его неудержимой склонностью перемалывать и ничтоже сумняшеся осваивать любой материал (ср. рассказ "Как создавался Робинзон" и проч. Сходное по характеру юмора место — о расклейке канцелярских плакатов во льдах острова Врангеля — см. в ДС1//14). Впрочем, в преображении "Скрябина" в советскую канцелярию чувствуется и игра в обычном, рекреативном смысле, что характерно для "молодежного", жизнерадостного и артистичного настроя первого романа соавторов. В этом плане деятельность на "Скрябине" можно уподобить той сцене из Жюля Верна, где предприимчивые путешественники по Австралии во время наводнения устраиваются на ночлег на огромном дереве омбу:

"Раз кухня и столовая у нас в нижнем этаже, то спать мы отправимся этажом повыше, — заявил Паганель. — Места в доме много, квартирная плата невысока, стесняться нечего. Вон там, наверху, я вижу люльки, будто уготованные нам самой природой; если мы основательно привяжем себя к ним, мы сможем спать, как на лучших кроватях в мире" [Дети капитана Гранта, гл. 23-25].

32//4

...Тихо ругая неповинного Воробьянинова, приступил к изображению слов. — Это место вызывает в памяти песенку А. Вертинского "За кулисами" (1916): Парикмахер, суфлер и актеры, с актрисами / Потихоньку ругали меня...

32//5

Ипполит Матвеевич... угодливо заглядывал в глаза взыскательного художника. — Из Пушкина: Всех строже оценить умеешь ты свой труд. / Ты им доволен ли, взыскательный художник ? [Поэту].

32//6

— Что же мне петь? — Уж во всяком случае не "Боже, царя храни!". Что-нибудь страстное: "Яблочко" или "Сердце красавицы". — "Боже, царя храни" — гимн Российской империи в 1833-1917 (слова В. А. Жуковского, музыка кн. А. Ф. Львова).

"Яблочко" — песня, возникшая около 1918 на Украине. Название происходит от выражения "пустить яблочко" (бросить гранату), напев — из молдавской песни "Калач". Пользовалась всенародной популярностью; ср.: И "Яблочко" песню I Держали в зубах [М. Светлов, Гренада]; Мы "Яблочко" таскали, / Как песенный паек [А. Прокофьев]. Как вспоминает В. Панова, в Ростове в 1918 "куда ни пойдешь, на улицу, в лавочку, в кинематограф — везде пели: Ой, яблочко, / Куда котишься, / В Ростов попадешь, / Не воротишься". В третьей строке могло стоять название любого места: "в Чека попадешь", "ко мне в рот попадешь" и т. п. Песня звучала в опере "За Красный Петроград" (1925) и в балете Глиэра "Красный мак" (1927), где на ее мотив положен танец матросов. [Лурье, Примечания, 525; Р. Блуменау, Советская песня, Цирк и эстрада 07.1928; Панова, О моей жизни, 51; Русская советская эстрада, 205-206].

"Сердце красавицы" (La donna ё mobile) — песенка герцога из оперы Верди "Риголетто" (по-русски: Сердце красавицы / Склонно к измене / И перемене, / Как ветер мая..). По словам мемуариста, La donna ё mobile была настолько популярна, что "в Одессе ее пели даже извозчики" [Старая Одесса..., 52].

32//7

"Барыня, барыня, — вырабатывал виртуоз, — сударыня-барыня... Если барин при цепочке, значит — барин без часов!" — Контаминация двух серий куплетов, часто переделывавшихся на актуальный лад: "Барыня" (о щеголихе) и "Барин" (о том, как барин "шиковал", "по садам, шантанам шлялся", остался без гроша и т. п., с припевом: Ах ты барин, барин мой, / Сударь-барин дорогой) [Полный сборник либретто для граммофона, т. 1-2:569-571].

32//8

Там на траве танцевали солдатскую польку. Парни топали босыми ногами с такой силой, будто хотели расколоть нашу планету. Девушки плыли. — Соавторы отражают здесь характерный момент деревенского быта в описываемые годы. Огромный интерес к танцам, их важность в жизни молодежи, тщательная тренировка в танцевальном искусстве, необходимом для мужественности и социального успеха — черта не только дворянской культуры первой половины XIX в., но и деревенской 1920-х гг. (до коллективизации). О том, Как гуляют девки на вечорках / И ребята топают в кадрили... [А. Прокофьев, Улица Красных зорь] пишут в те годы все, сколько-нибудь знающие село. Писатель Р. Акулынин отмечает, что

"с каждым годом количество плясунов и музыкантов в деревнях увеличивается. Учиться плясать ходят в бани, в сараи, за село — на выгон и луга, уходят поодиночке или вдвоем — проверять друг друга... Немаловажное значение имеет в настоящее время при женитьбе парня его уменье — плясать... Плясун, музыкант, певец, весельчак [ныне, в отличие от прошлого] всегда может рассчитывать на любую невесту... С Пасхи до Троицы, после страды и до осеннего заговенья на деревенской улице стон стоит. Поют, пляшут, играют парни, справляют праздник молодости... В праздники молодежь с утра уходит за село, и там на зеленой мураве лугов веселится..."

Наиболее популярным массовым танцем является кадриль, состоящая из ряда фигур— "Барыня", "Чижик", "Сени", "Во саду ли, в огороде", "Что шумит, что гремит", "Камаринская" и др.:

"Кадрилям научаются в деревне с 9-10 лет. Кадриль нравится молодежи за свою массовость, за то, что в кадрили возможна близость парня и девицы. Взрослым нравится смотреть на мелькание пар, замысловатые круженья, подныривания, притопывания, причудливые комбинации крестами, звездами, плетнями и т. д. ...Пляшут главным образом под балалайку, реже под гармонь и совсем редко под песню. В наших краях [Самарская губерния] засилие балалайки. Имеется по 30, по 50, по 100 балалаек на село... О гармошках мечтают, но гармошки не по карману..." [Р. Акулыпин, Деревенские пляски (очерк), КН 36.1926].

Как важный общественный ритуал танцы имеют первенство над другим любимым развлечением села, "киношкой":

"Билеты [в кино] почти все проданы, но еще не смолкла балалайка, дзинькает за горой треугольник — ровный топот стоит неподалеку. Десятки пар, выбиваясь из сил, отплясывают бесконечную кадрель [sic]. В кино не торопятся, раньше времени не начнут. Надо кончить вечернее игрище" [Р. Суслович, Черти на полотне (из заонежского блокнота), КП 37.1926].

Танцы были одной из структурирующих сил в жизни деревни: "Гармошка — сильный агитатор, и гармонист — организатор досуга молодежи" [Из газет, См 30.1926]. Кое-где предпринимаются попытки политизировать это массовое явление, поставить его на службу агитпропу:

"Окуров [провинциальный городок] любит плясать, и пляшет смачно. Танцульки цветут. Пляшут обычно с благотворительной целью: в пользу угнетенных международным империализмом китайцев или узников буржуазных застенков" [Д. Фибих, Земля советская, НМ 02.1926].

32//9

Город Баку очень большой. Здесь, говорят, добывается керосин... Живописный город омывается Каспийским морем. Оно действительно очень велико по размерам. Жара здесь страшная... По своему географическому положению и по количеству народонаселения город Баку значительно превышает город Ростов. Однако уступает городу Харькову по своему движению. Инородцев здесь множество. А особенно много здесь армяшек и персиян... Был я и на базаре, видел я много тюрецких вещей и шалей... — Письма отца Федора относятся к числу блестящих мест романа, отлично отражающих индивидуальность этого героя — глупость, пустословие, склонность к праздным мечтаниям и подробностям, курьезные промахи в русском языке. В то же время им свойствен определенный интертекстуальный фон. Отзывы о. Федора о виденных им городах, хотя и достаточно типичные для наивных путевых впечатлений вообще, отражают отдельные черты древнерусских "хождений" (насколько стиль о. Федора отмечен архаическими и библейскими чертами, мы знаем и по другим местам романа).

Характеристика городов, улиц, зданий и т. п. как "больших" относится в жанре "хождений" к числу наиболее употребительных: "...Кос остров, велик зело... Кипр есть остров велик зело, и множество в нем людий, и обилен есть всем добром" [Хождение игумена Даниила]; "Икона же та велика велми... врата... велика велми... Олтарь ту среди церкви велик" [Хождение Стефана Новгородца]; "Град Нурбех [Нюрнберг], велми велик и крепок... Той же славный город Флоренза велик зело" [Хождение на Флорентийский собор]; "А град есть велик, а людей много велми" [А. Никитин, Хождение за три моря] и мн. др.

Типично повторение о. Федором слова "город" при именах городов ("город Баку", "город Ростов", "город Харьков"). Ср.: "Аот Луньбрегадо Брунсвигаграда 16 миль... А от Брунсвига до Батмера града 11 миль... И от того града есть град именем Липес велми велик... И тьи Нурбех град стоит среди Аламанские земли..." и др. [Хождение на Флорентийский собор].

Характерно сравнение городов по величине — здесь и в ДС 27: "По количеству народонаселения и по своему географическому положению он [Ростов] значительно уступает Харькову". Ср.: "Той убо град [Люнебург] величеством подобен есть Любку... И той град [Брауншвейг] величеством вышьши тех градов прежних" [Хождение на Флорентийский собор].

Замечание о. Федора о добываемом "керосине" вторит таким указаниям "хождений", как: "И ту же [во Флоренции] сукна скорлатные дЬлают... ту [в Кьоджи] родится соль крупна... ту бо [в г. Пола] родится соль на морк [Хождение на Флорентийский собор]; "В Шаибате же родится шолк, да инчи, да жемчюг, да сандал... В Кулури же родится ахикь [сердолик], и ту его делают, на весь свет оттуду его розвозят" [А. Никитин, Хождение за три моря] и мн. др.

Слова "...город омывается Каспийским морем" ср.: "Камбаят же пристанище Индейскому морю всему... А Шабатское пристанище Индейскаго моря велми велико" и др. [А. Никитин, Хождение за три моря].

Частые жалобы о. Федора на жару (здесь и в ДС 27: "Погоды здесь жаркие") находят параллель у Афанасия Никитина: "Силен вар в Гурмызе, да в Кятобагряим [на Бахрейне], где ся жемчюг родит, да в Жиде [Джидде], да в Баке [NB: Баку!], да в Мисюре [Египте]... А в Хоросанской земле варно, да не таково" и т. д. [Хождение за три моря].

Упоминания о. Федора о базаре в Баку и "мусульманском покрывале" ср.: "В Беде-ре же торг на кони, на товар, да на камки, да на шолк, на всей иной товар... [В Аланде] на год един базар..." и др. [Хождение за три моря].

Слова об инородцах, "армяшках" и т. д. ср.: "И ту есть близ монастыря того живет жидов много при мори..." [Хождение Стефана Новгородца. Все цитаты — по кн.: Памятники литературы древней Руси, т. 2, 4, 5].

Такие элементы путевых впечатлений о. Федора, как наивное сравнение мест по величине и качеству, а также сетования на постигшие путешественника бытовые неудачи, можно сопоставить с "Отрывком из путевых заметок юноши Тяпушкина, веденных им во время разъездов его по России по делам отца" из "Современников" Н. А. Некрасова: На реке на Свири / Рыба, как в Сибири. /Окуни, лини / Средней долины. / На реке же Лене / Хуже, чем на Оби: / Ноги по колени / Отморозил обе, / А прибыв в Ирбит, / Дядей был прибит.

О других параллелях к письмам о. Федора (письма Достоевского) см. ДС 20//4.

32//10

Относя письмо в почтовый ящик, у меня украли в номерах "Стоимость" пальто брата твоего, булочника. — Ср. у Чехова: "Подъезжая к сией станцыи и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа" [Жалобная книга].

А. Д. Вентцель указал на невозможность постскриптума о том, что случилось после отправки письма. Сходного рода логический абсурд ("If you don’t receive it, write and let me know") есть в известной песенке "It’s a long way to Tipperary..." [Комм, к Комм., 133]. Несуразица эта, видимо, стоит в одном ряду с другими промахами и проговариваниями о. Федора в жизни и грамматике — ср. комментируемую фразу, а также: "Вы, говорю, низкий человек, мучитель Клавдии Ивановны и охотник за чужим добром, которое теперь государственное, а не его" [из письма о. Федора в ДС 20].

Примечание к комментариям

1 [к 32//2]. Как мы уже знаем, соавторы не только не чуждаются штампов, но и питают особую склонность к почтенным, освященным временем общим местам. Пароходик-тягач, одушевляемый сравнением с маленьким, неуемным злым существом — старый стереотип, мы встречаем его уже у Мопассана в описании утра на Сене: "Un long convoi de navires, trainee par un remorqueur gros comme une mouche, et qui ralait de peine en vomissant une fumee epaisse..." [Le Horla].

 

33. Изгнание из рая

33//1

— Молчи, грусть, молчи, Киса! — Отзвук романса "Молчи, грусть, молчи" ("Сказка любви дорогой", см. также ДС 18//4).

33//2

И начался третий день плаванья. — Контаминация ряда мотивов. "Плаванье"— из рассказа о Ноевом ковчеге [Бытие, 7], в то время как "третий день" напоминает о сотворении мира: "И был вечер, и было утро: день третий" [Бытие, 1.13]. Одновременно фраза в ДС сходна с зачинами глав в повести соавторов "1001 день, или Новая Шахерезада", построенной по образцу арабских сказок: "А когда наступил третий служебный день...".

Фельетонное употребление библейских слов "...и было утро: день второй", "...и было утро: день третий..." не ново — мы встречаем его, например, у М. Кольцова: "И было утро, и день второй. Работницы с лесопилки... И было утро, и день третий. В газете „Волна"..." и т. д. [Никто не смеялся // М. Кольцов, Крупная дичь]. Ср. аналогичное название романа И. Эренбурга: "День второй".

33//3

— Вы... — консерваторы от музыки! — Подобные сочетания с "от" были в 20-е гг. неологизмом, внедрявшимся в живую речь из газетно-идеологического языка. Ср.: "лиходеи от оппортунизма", "филистеры от социал-демократии", "слабонервные гувернантки от литературы" [Селищев, Язык революционной эпохи].

33//4

На торжество освещения транспаранта заведующий хозяйством созвал все население парохода. — Игра слов (освЯщение храма, гимназии и т. п.) "Население" — намек на ковчег, метафорика которого встречается и в других местах волжских глав.

33//5 И суровый голос снизу сказал: — Где завхоз? — Голос был настолько ответственный, что завхоз, не считая ступенек, кинулся вниз. — Посмотрите, — сказал голос, — полюбуйтесь на вашу работу!., [и далее:] — Гоните его! — донесся снизу ответственный голос. — "Голос, раздающийся из невидимого источника" (сверху = "с неба", снизу = "из преисподней", как в данном месте ДС, а также из темноты, из пространства и т. п.), архетипически связывается с высшими, сверхъестественными, всесильными существами. Голос обычно выражает повеление или вообще нечто авторитарное, руководящее. Этот мотив находим у Пушкина, ср. Тогда-то, свыше вдохновенный, / Раздался звучный глас Петра. Его любил М. Булгаков, у которого из темноты или из закрытой комнаты раздаются голоса невидимых Воланда, короля Людовика, демонического редактора Рудольфи, Сталина (в пьесе "Батум") и других типичных для этого штора суперавторитарных фигур. В пародийном виде — ср. финал "драмы" Козьмы Пруткова "Любовь и Силин": "Вдруг слышен звон колокола и Голос из оврага: „На колени!" Все падают на колени".

Звучащий голос как "предвестие" появления его обладателя, обычно некоего авторитарного, грозного персонажа, — мотив древний и чрезвычайно популярный во все времена, начиная с библейских (голос Бога, раздавшийся Адаму и Еве). В новейшее время литературоведы также вспоминали о нем не раз. Пушкинский текст о гласе Петра I некогда разбирался С. Эйзенштейном. Приведенные выше примеры с Петром I, К. Прутковым и др. цитируются в статье автора настоящей книги "Сталин в галерее персонажей М. Булгакова" [сб. "In Memoriam" (в память Я. С. Лурье), СПб., 1997]. Этот же набор, плюс эпизод об Адаме и Еве из книги Бытия, гл. 3, а также некоторые примеры из спортивной культуры приводятся А. Д. Вентцелем [Комм, к Комм., 149].

Соавторы стараются комико-драматически оттенить момент "освещения транспаранта" и последующего изгнания концессионеров с парохода. Отсюда и название главы ("Изгнание из рая"), и продолжающиеся библейские ассоциации ("третий день плаванья", см. выше, примечание 2; "скрижаль"), и, наконец, введение голоса невидимого повелителя, о чьем присутствии на "Скрябине" до сих пор не говорилось.

33//6

— Ну, как транспарантик? — нахально спросил Остап. — Доходит? — Глагол "доходить" (до чьего-либо сознания или разумения) типичен для языка эпохи: говорилось, что такие-то произведения "доходят" или "не доходят" до масс. Отсюда и прилагательное "доходчивый" — написанный доступным языком, общепонятный.

33//7

При свете дрянного керосинового фонаря Остап прочел из путеводителя: "На правом высоком берегу — город Васюки". — Название "Васюки" вымышлено. Описание городка взято из путеводителя по Волге, где оно относится к г. Ветлуге в верхнем течении одноименного притока Волги [Поволжье, 324]. Ветлуга, однако, располагается далеко в стороне от маршрута героев, плывущих, как известно, по Волге из Нижнего Новгорода в направлении Чебоксар.

Цитирование путеводителя, ссылка на него — элемент романтико-иронических путевых очерков и пародий на них. Ср. в "Путевых картинах" Г. Гейне: "В городе этом столько-то домов, столько-то жителей и в том числе столько-то душ, как подробно указывается в карманном „Путеводителе по Гарцу" Готшалька" [ч. 1, Путешествие по Гарцу]. То же у А. Доде: "В сказочный час заката в Альпах, столь восхваляемый Бедекером, туман... обволакивал вершину Риги... О Бедекер!" [Тартарен в Альпах, гл. 1]

 

34. Междупланетный шахматный конгресс

34//1

С утра по Васюкам ходил высокий, худой старик в золотом пенсне... Он налепливал на стены рукописные афиши. — Расклейкой афиш начинается серия мотивов, позаимствованных из "Приключений Гекльберри Финна" (гл. 21-23), где рассказывается о спектакле, устроенном двумя жуликами, "королем" и "герцогом", в маленьком городке на Миссисипи. У Марка Твена жулики, называющие себя Гарриком и Кином, дважды расклеивают по городу афиши: в первый раз — на шекспировский спектакль, во второй — на сенсационное представление "Королевский Камелеопард".

34//2

В шахсекции сидел одноглазый человек и читал роман Шпильгагена в пантелеевском издании. — Фридрих Шпильгаген (1829-1911) — немецкий писатель, автор романов на актуальные политические темы (наиболее известные: "Проблематические натуры", "Семья Гогенштейн", "Один в поле не воин", 1860-е гг.). Тематика романов Шпильгагена — борьба героических одиночек за идеалы демократии и прогресса — обеспечила им популярность в левых кругах России; по свидетельству В. Г. Короленко, Шпильгаген был властителем дум гимназистов и студенчества в конце 60-х-начале 70-х гг. XX века. [История моего современника, гл. 33]. Петербургский издатель Л. Ф. Пантелеев, известный просветительским и прогрессивным направлением, выпустил многотомное собрание сочинений Шпильгагена в 1896-1899.

Уже в начале века чтение Шпильгагена ощущалось читательской элитой как признак устарелого вкуса: как вспоминает Н. В. Крандиевская, "скучные и трезвые" герои Шпильгагена уже не привлекали молодежи, предпочитавшей гамсуновского Глана [Воспоминания, 62]. Наряду с другими собраниями классиков, пантелеевское издание Шпильгагена распродавалось, о чем свидетельствуют журнальные объявления [например, Ог 29.07.28]. Васюкинец, читающий Шпильгагена в 1927, — типичный "интеллигентный" обыватель из провинциального угла, живущий передовыми идеями полувековой давности.

Кривизна и хромота — формы "хтонической асимметрии", которой в мифе и фольклоре наделяются персонажи демонической природы, живущие в пограничной зоне между мирами живых и мертвых. Таковы циклопы, враждебные человеку существа с одним глазом, который, однако, обладает повышенной зрительной силой. Кривые и хромые фольклорного происхождения встречаются и в новой литературе, обычно во вредоносных ролях. "Стоит вспомнить трафаретный облик одноглазого пирата и стивенсоновских морских разбойников — от слепого Пью до одноногого Джона Сильвера — или притворную слепоту кота Базилио и хромоту лисы Алисы, днем нищих, а ночью грабителей, в сказке „Золотой ключик"" [С. Неклюдов, О кривом оборотне].

Помимо кривизны председателя шахсекции, гомеровская параллель подкрепляется рядом других деталей, начиная с того, что Бендер с Воробьяниновым прибывают в Басюки и покидают их по воде, подобно Одиссею и его спутникам в циклоповском эпизоде. О других сходствах см. в примечаниях к соответствующим местам.

34//3

— Вы знаете, Ласкер дошел до пошлых вещей, с ним стало невозможно играть. Он обкуривает своих противников сигарами. — Об этой привычке Э. Ласкера говорится в книге Р. Шпильмана "О шахматах и шахматистах", М., 1930, 25 [указал К. В. Душенко].

34//4

Например, вот ваша шахсекция. Так она и называется: шахсекция. Скучно, девушки!.. Назвали бы, например, вашу секцию "Шахматный клуб четырех коней"... — Из "Русской песни" А. А. Дельвига: Скучно, девушки, весною жить одной, / Не с кем сладко побеседовать младой... Стихотворение Дельвига, имеющее фольклорную основу (первый стих повторяет народную песню: Скучно, матушка, весною жить одной...), включалось в песенники на протяжении всего XIX в. Ср. ДС 8//22.

Значение "лошадиных" мотивов в этой главе ДС — вопрос, требующий особого рассмотрения. Пока ограничимся их перечислением: конь как шахматная фигура; расположение шахсекции в коридоре коннозаводства, фотографии беговых лошадей на стенах секции; предложенное Остапом название "Клуб четырех коней"; "Гнилые стены коннозаводского гнезда рухнули..."; и в особенности "...по улицам города провели белую лошадь" (в шахматных фантазиях васюкинцев). Образ лошади напряжен мифопоэтическими и символическими подтекстами, в важности которых для поэтики ДС/ЗТ мы не раз имели случай убедиться. Конь — декоративная и геральдическая фигура; кони часто объединяются в группы (пара, тройка, шестерка и т. п.). Придание оттенка "ло-шадиности" чему-либо человеческому или техническому — один из ходячих мотивов тогдашнего юмора: ср. "бега" по коридорам Дома народов и на кинофабрике [ДС 28//2, ЗТ 24//9], сопоставление "Антилопы" с Россинантом [ЗТ 3//22] и ряд метафорических использований лошади и фигуры извозчика [сводку их см. в ЗТ 13//23].

34//5

Гроссмейстер собственноручно, пользуясь уроками "Скрябина", художественно выполнил на листе картона вывеску с четырьмя конями... — Возможное эхо-анаграмма названия нашумевшей статьи Л. Д. Троцкого "Уроки Октября" (1924).

34//6

Приезд... доктора Григорьева обеспечен. — Н. Д. Григорьев (1895-?) — советский шахматный деятель, член Исполбюро Всесоюзной Шахсекции (председателем которой был нарком юстиции Н. В. Крыленко), редактор шахматного отдела "Известий". До января 1928 Григорьев вел шахматный отдел в журнале "Тридцать дней", где печатались ДС [ТД 01-07.1928].

34//7

Все учтено могучим ураганом... — Переиначенная, с заменой поэтизма на канцеляризм, первая строка романса "Там бубна звон" (слова Оскара Оленина, музыка Самуила Покрасса [так в московском нотном издании 1925; у некоторых публикаторов автором музыки назван А. Ленцев]):

[Чернов, Народные русские песни и романсы, т. 2: 223; Русский романс на рубеже веков, 344] 1 . О другой цитате из этого романса см. ЗТ 5//9. Слова "Все сметено могучим ураганом" употреблялись как поговорка [Паустовский, Время больших ожиданий, 10].

34//8

...Аэропорт "Большие Васюки" — регулярное отправление почтовых самолетов и дирижаблей во все концы света... Гнилые стены коннозаводского гнезда рухнули, и вместо них в голубое небо ушел стеклянный тридцатитрехэтажный дворец шахматной мысли... Мраморные лестницы ниспадали в синюю Волгу. На реке стояли океанские пароходы... Экспрессы подкатывали к двенадцати васюкинским вокзалам... — Проекты "превращения Васюков в центр мироздания" отражают широко распространенные в 20-е гг. футурологические фантазии, находившие себе выход в агитпропе и литературе. В Харькове в 1926 внимание журналиста привлекает "картина с планом, под которой надпись „Харьков через сто лет", на которой, помимо аэропланов в небе и всяких прочих воздушных сообщений, изображена эта самая речка [о речке ранее было сказано, что ее "свиньи вброд переходят". — Ю. Щ.\, а на ней пароходы океанского масштаба" [А. Гайдар, Пути-дороги, Звезда (Пермь) 09.07.26; цит. в: А. Гайдар, Собр. соч., т. 3; курсив мой. — Ю. Щ.].

В том же духе выдержаны поэмы и репортажи о будущем преображении Москвы, появлявшиеся в связи с десятилетием Октября:

Б. Зозуля: "В 2022 г. рухнет бывший дом Нирензее в Б. Гнездниковском переулке. Руины этого большого дома будут спрессованы, что образует площадку для спуска и подъема аэропланов. С этого момента начнется настоящее развитие туризма в Москве. Каждого туриста будет возить отдельно реющий аэропланчик... Вылетев с дома Нирензее в сторону бульвара, [туристы будущего] ...тотчас же наткнутся на 50-этажный дворец". Л. Никулин: "Пассажирский геликоптер... остановился и замер в воздухе над странным сооружением, занимавшим несколько десятин. Стены из прозрачного, радужного металла окружали гигантский бассейн, наполненный сапфирово-синей водой... Воды Черного моря передавались в бассейн по трубам в 2 тыс. верст длиной... — Как называлось это место раньше? — спросил пассажир у своего спутника. — Болото! — ответил спутник. — Болотная площадь. Мы над Москвой". В аналогичном духе выдержаны заметки П. Низового "Сон будет правдой!" Другие авторы, выступившие в той же футурологической подборке, как П. Романов и И. Касаткин, оценивают будущее более трезво и иронично [ТД 11.1927; сходства с ДС выделены мной. — Ю. Щ.].

Мечты о стеклянных городах будущего типичны для русского авангарда: мы встречаемся с ними в хлебниковской "Лебедии будущего" (опубликованной в 1928), в его же "Ладомире" и др. В "Мистерии-буфф" Маяковского Иваново-Вознесенск превращается в новый Марсель, Шуя — в Манчестер. В его сценарии "Позабудь про камин" (1927-1928) читаем: "В далекой панораме — покосившийся грязный городишко, вырастающий и превращающийся в многоэтажную, спланированную новую столицу" [Поли. собр. соч., т. 2: 232; т. 11: 202]. 20-е гг. — период интенсивного фантазирования в этом направлении [см.: Stites, Revolutionary Dreams, 197-200]. Бендеровский план преображения Васюков в "Нью-Москву" отражает все эти социальные и архитектурные утопии.

В васюкинских фантазиях Бендера слышатся также отголоски поэтической прозы А. Гастева, пародируемой в ДС/ЗТ неоднократно [см. ДС 13//9 и ЗТ 28//4]. Ср.: "А вот прямо перед экспрессом точно растет и летит прямо в небо блестящий белый шпиль. Это Дом международных научных конгрессов. Его фасад усеян флагами государств всего мира, теперь там заседает конгресс по улучшению человеческого типа путем демонстративного полового подбора. Если нужно выразить научно-смелую идею, то всегда и всюду — в Европе и Америке — говорят: „Это что-то... красноярское“"[Экспресс // А. Гастев, Поэзия рабочего удара; сходства с разными местами ДС 34, в том числе перевод в мировой план Красноярска, выделены мной. — Ю. Щ.].

В связи с мраморной лестницей ср. мечты Жены Человека о вилле в Италии: "И чтобы белые мраморные ступени спускались прямо в голубые волны" [Л. Андреев, Жизнь Человека, карт. 2]. Видимо, образ этот восходит к известной одесской лестнице, о которой тот же Л. Андреев писал: "Еще с детства, когда я изучал географию, я твердо выучил на память: ,,...г. Одесса замечателен своим портом и белой мраморной лестницей, спускающейся с высокого бульвара прямо к морю“. Эта белая мраморная лестница, купающая свои ступени в синих морских волнах, плотно засела в моей памяти..." [На юге, Поли. собр. соч., т. 6].

Васюкинская глава проецирует в глухую провинцию и другие столичные события, а именно — международные шахматные турниры и приезды в Москву Э. Ласкера и X. Р. Капабланки в 1925-1927, вызывавшие небывалый ажиотаж (турниру 1925 был посвящен фильм "Шахматная горячка" В. Пудовкина).

34//9

— Это он! — закричал одноглазый. — Ура! Ура! Ура! Я узнаю великого философа-шахматиста, доктора Ласкера. — Ср.: Это он. Я узнаю его... [Маяковский, Товарищу Нетте (1926)]. О возможных других перекличках с этим стихотворением см. ДС 29//6 и ДС 31//6.

34//10

Экспрессы подкатывали к двенадцати васюкинским вокзалам... — Любопытной параллелью к васюкинским фантазиям Остапа (а заодно и к спектаклю театра Колумба) может служить документ, опубликованный в "Крокодиле" [Кр 26.1927, раздел "Архив Крокодила"], — объявление, полученное, по словам редакции, из Свердловского округа:

"ВЕСЬ МИР ВСТРЕВОЖЕН! потому что:

22 мая с. г. в БОЛЬШОМ ТЕАТРЕ с. ПОКРОВСКОГО знаменитыми артистами ПОКРОВСКОГО МИРА поставлен будет спектакль "ЖЕНИДЬБА" (Гоголя).

Весь железнодорожный, воздушный и водный транспорты работают СВЕРХУРОЧНО по 32 часа в сутки, дабы иметь возможность отправить всех пассажиров в Покровское на спектакль.

Самый большой пароход "ТИТАНИК" (погибший несколько лет тому назад) выходит утром 22 мая с. г. с семействами МИЛЛИАРДЕРОВ и МИЛЛИОНЕРОВ, прямым сообщением в Покровские воды и прибудет в Бобровскую гавань к 5 часам вечера 22 мая с. г. Все меры к устранению несчастных случаев при посадке приняты.

ПРИМЕЧАНИЕ: Артисты все людской породы.

В виду ограничения мест в Большом театре и во избежание СИЛЬНЕЙШЕЙ ДАВКИ, заказы на билеты ПО РАДИО, как-то: из Большой и Малой Трифоновой, Егоршиной, Паршиной, Заболотье,

Суханово, Австралии и т. п. приниматься не будут.

34//11

Упрятав деньги в зеленый походный пиджак... — Из Лермонтова: На нем треугольная шляпа / И серый походный сюртук [Воздушный корабль]; ср. ту же цитату в ЗТ 29//5. Наполеоновский мотив — ив лермонтовской цитате, и в цвете пиджака [см. список всех "наполеоновских" мест обоих романов в ДС 5//5)]. Мотив еще раз появится в конце главы [см. ниже, примечание 26].

34//12

Учитесь торговать! — Лозунг начала нэпа, выдвинутый Лениным в 1921. Ср. такие его высказывания, как: "Государство должно научиться торговать так, чтобы промышленность удовлетворяла крестьянство, чтобы крестьянство торговлей удовлетворяло свои нужды" [доклад "Н. Э. П. и задачи политпросветов", окт. 1921]. "Овладеть торговлей" [О значении золота, ноябрь 1922]. "Соединить революционный энтузиазм... с уменьем быть толковым и грамотным торгашом" [О кооперации, 1923].

Общеизвестный в 20-е гг., часто цитируемый, лозунг этот непосредственно связывался с именем В. И. Ленина: "Великий Ленин „нэпнул“ гениальное слово: „Учитесь торговать!" Умри, Косьма, лучше не скажешь" [Шульгин, Три столицы, 178]. "Нечеловеческая воля прозвучала в этом приглашении „учитесь торговать", брошенном бескорыстнейшим борцом своим товарищам, принужденным менять теперь диаграммы главков и карты генштаба на стук костяшек или на книги двойной бухгалтерии" [Эренбург, Рвач: Глава о фраках].

Употребление ленинской фразы в ироническом смысле, для обозначения сомнительных спекуляций, не раз встречалось в советской прессе ранее — например, в фельетоне "Учатся торговать" [Пр 13.05.27, раздел "Каленым пером"], в заметке под таким же названием [Бе 02.1926], и др.

34//13

...Идите на пристань, наймите лодку часа на два и ждите меня на берегу, пониже амбара. — Перед своим последним представлением король и герцог готовят к отплытию свой плот и прячут его в двух милях ниже города. Как и Воробьянинов, король дожидается своего компаньона на плоту [М. Твен, Приключения Гекльберри Финна, гл. 23].

Учитывая демонические коннотации одноглазого шахматиста, можно соотнести весь эпизод шахматной игры Бендера с известным мотивом "игры в аду", когда герой проникает в обиталище смерти или нечистой силы и играет с нею в кости, карты или иную азартную игру, часто на неравных и тяжелых условиях. Как правило, ставкой в игре служит что-то жизненно нужное герою или сама его жизнь; в ходе игры он подвергается опасности и с трудом уносит ноги. Известный пример — "Пропавшая грамота" Н. Гоголя. В "сдвинутом" (displaced, по терминологии Н. Фрая) виде мотив этот присутствует в "Беге" Булгакова (игра Чарноты с Корзухиным в Париже), в фильме М. Чимино "Охотник на оленей" ("русская рулетка", в которую вьетконговцы заставляют играть пленных американцев), в советских рассказах о подневольных футболистах, принуждаемых играть матчи с оккупантами и т. п. Вероятно, к этому же кругу мотивов относится и шашечная партия Чичикова с Ноздревым. Конечно, в ДС мотив "игра в аду", если он вообще может быть усмотрен, звучит достаточно отдаленно: в частности, роль более ловкого и плутующего игрока отведена гостю, а не хозяину, как в большинстве упомянутых эпизодов. Наиболее близкое сходство с архетипом — в конце, где гроссмейстер бежит, "увозя из города пятьдесят кровных васюкинских рублей", и подвергается реальной опасности. Другие места с демоническими аллюзиями в ДС — это дом призрения для старух и жилище архивариуса Коробейникова (см. комментарии к главам 8 и 11).

34//14

Он чувствовал себя бодрым и твердо знал, что первый ход е2—е4 не грозит ему никакими осложнениями. — Шахматист, играющий е2-е4, упоминается в рассказе В. Катаева "Шахматная малярия" [См 35.1925].

34//15

ДЕЛО ПОМОЩИ УТОПАЮЩИМ - ДЕЛО РУК САМИХ УТОПАЮЩИХ. — Переиначенное изречение: "Освобождение рабочего класса должно быть завоевано самим рабочим классом" [К. Маркс, Общий устав Международного товарищества рабочих]. В форме, более близкой к тексту ДС, встречается у Ленина: "Мы всегда говорили, что освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих" [выступление на IV конференции профсоюзов и фабрично-заводских комитетов Москвы, 1918]; цитируется и в художественной литературе, например, у А. Платонова [Чевенгур, 171].

Этот марксистско-ленинский лозунг часто переиначивался применительно к разным сферам. Нарком здравоохранения Н. А. Семашко провозглашал в популярном журнале: "Желаю, чтобы в будущее десятилетие охрана здоровья трудящихся стала действительно кровным делом самих трудящихся" [КП 45.1927]. "Борьба с туберкулезом — дело самих трудящихся" — гласил значок противотуберкулезной борьбы в СССР в 20-е гг. [Грибанов, Медицина в символах и эмблемах, 192]. Дело / безопасности труда — // дело / самих рабочих [Маяковский, Лозунги по безопасности труда, Поли. собр. соч., т. 10]. Были уже и попытки юмористической переделки лозунга, хотя и менее остроумные, чем в ДС, например: "Купанье трудящихся есть дело самих трудящихся" [См 34.1927] или: "Изжитие халтуры — дело самих халтурщиков" [Суд над халтурой, Чу 11.1929].

Пресса эпохи ДС не раз указывала, что дело спасения утопающих поставлено из рук вон плохо. Острот на тему бюрократизма и волокиты в спасательном деле много в сатирических журналах лета 1927: прежде чем спасать утопающего, его спрашивают, член ли он профсоюза; чтобы спасти утопающего, надо сначала самому вступить в члены Моснава; инструктор на мосту читает группе лекцию о спасении утопающих, пользуясь, как наглядным примером, тонущим под мостом человеком, и т. п. [все примеры — из журнала "Смехач"].

Ирония плаката в том, что он служит "предвестием" последующего развития событий: спустя некоторое время васюкинцы окажутся в положении утопающих и должны будут спасаться собственными силами, а отнюдь не с помощью Бендера, столь великодушно им обещанной.

34//16

Остап поклонился, протянул вперед руки... и взошел на эстраду. — В рассказе В. Катаева "Лекция Ниагарова" (1926) заглавный герой, авантюрист и халтурщик, читает в Политехническом музее лекцию о межпланетных сообщениях, во многом похожую на шахматную лекцию Бендера. Так, Ниагаров тянет время и маскирует свое полное незнание предмета тем, что ставит вопросы и сам отвечает на них: "В сущности, господа, что такое междупланетное сообщение? Как показывает само название, междупланетное сообщение есть, я бы сказал, воздушное сообщение между различными планетами и звездами... " Ср. Бендера: "Что такое, товарищи, дебют, и что такое, товарищи, идея? Дебют, товарищи, — это „Quasi una fantasia". А что такое, товарищи, значит идея? Идея, товарищи, — это человеческая мысль, облеченная в логическую шахматную форму" и т. д. Как и герой ДС, Ниагаров, с помощью сообщника, присваивает кассу (50 червонцев) и обеспечивает себе путь к бегству (извозчик у подъезда).

Сходства между рассказом Катаева и данной главой ДС отмечены М. Одесским и Д. Фельдманом [ДС, 530-531]. Комментаторы, однако, не вполне удачно называют бендеровское выступление "аллюзией на рассказ Катаева". Неясно, для чего бы соавторам понадобилась интертекстуальная игра с прозой своего старшего друга и коллеги по "Гудку", намеки на нее (а именно в этом смысл слова "аллюзия"). Скорее следует видеть в данной перекличке довольно типичную для соавторов эксплуатацию общего для них с Катаевым юмористического фонда, или, на худой конец, просто "творческий плагиат", которого они тоже отнюдь не чуждались.

34//17

Остап рассказал аудитории несколько ветхозаветных анекдотов, почерпнутых еще в детстве из "Синего журнала"... — "Синий журнал" — развлекательное петербургское издание со склонностью к сенсации, эротике и невзыскательному пряному юмору. Имел разделы: "Кунсткамера", "Иностранный юмор", "Анекдоты". Относительный интерес этому, в современных терминах, "таблоиду" придавало участие сатириконовцев: А. Аверченко, В. Князева, Арк. Бухова и др.

Журнал входил в круг детских впечатлений братьев Катаевых:

"Петя любил рассматривать столичные новинки. Его волновали... разноцветные карикатуры „Сатирикона" и „Будильника"; развешанные на рогульках, как белье, целые гирлянды выпусков „Пещеры Лейхтвейса", „Ната Пинкертона", „Ника Картера", „Шерлока Холмса"... иллюстрированные еженедельные журналы „Огонек", „Солнце России", „Весь мир", „Вокруг света" и в особенности новый, недавно появившийся, странный „Синий журнал", действительно сплошь синий, пачкающий пальцы, сильно пахнущий керосином" [Катаев, Хуторок в степи, Собр. соч., т. 5: 471; действие в Одессе в мае 1912].

34//18

"С какой стати оставлять свою фотографию в этом жалком городишке..." — Поскольку уже прослежены некоторые связи этой главы ДС с мотивами "Одиссеи", можно соотнести отказ Бендера позировать для фотографии с отказом Одиссея назвать циклопам свое настоящее имя. С другой стороны, в мире магии как имя, так и изображение являются частями личности, которые нужно оберегать от посторонних. "Нежелание примитивных людей фотографироваться хорошо известно: они боятся оставить часть своей персоны в руках незнакомцев" [Seligman, The History of Magic..., 38-39].

34//19

Гул пробежал по рядам любителей. — Ср.: "Гром пошел по пеклу" [Гоголь, Пропавшая грамота]. О сеансе Бендера как "игре в аду" см. выше, примечание 13.

34//20

— Позвольте, товарищи, у меня все ходы записаны! — Контора пишет, — сказал Остап. — Из песенки 20-х гг.: Дела идут, контора пишет, / Кассирша деньги выдает... Цитата: "(Дела идут,) контора пишет", — была общеупотребительной. Мы встречаем ее у М. Кольцова (например: "И контора пишет. И дела возникают" [Светлая юность // М. Кольцов, Крупная дичь]), в ряде рассказов и фельетонов М. Зощенко, в тогдашних журналах (рисунок "Контора пишет..." на обложке См 04.1928) и др.

Ср. плутовство Ноздрева и протесты Чичикова: "Нет, брат, я все ходы считал и все помню". Еще один возможный отзвук Гоголя — в лекции Бендера: "...если каждый индивидуум в отдельности не будет постоянно тренироваться в шашк... то есть я хотел сказать — в шахматах..."

34//21

...Гроссмейстер, поняв, что промедление смерти подобно, зачерпнул в горсть несколько фигур и швырнул их в голову одноглазого противника. — "Промедление смерти подобно" — очередная ленинская цитата в этой главе [см. выше, примечания 12 и 15]. "Промедление в выступлении смерти подобно", — предостерегал В. И. Ленин членов ЦК РСДРП(б) накануне октябрьского восстания; всего в ленинских текстах это выражение встречается 7 раз [см. Поли. собр. соч., справочный т. 2]. Афоризм восходит к Петру I [см.: Ашукин, Ашукина, Крылатые слова] и далее к античности: ср. "periculum in тога" [Тит Ливий, многократно цитировано; см. Словарь латинских крылатых слов], "тога damnosa est" [Овидий, Метаморфозы XI.376].

Вопрос огоньковской "Викторины": "9. Кто и когда сказал „Промедление смерти подобно"?" Ответ: "Петр I перед Полтавской битвой" [Ог 16.12.28].

34//22

Остап бухнулся на скамейку и яростно стал выгребать от берега. — "Мы с герцогом одновременно добежали до плота, и меньше чем через две секунды уже плыли вниз по течению" [М. Твен, Приключения Гекльберри Финна, гл. 23]. Ночное бегство в лодке — мотив романтической литературы: ср. "Уллина и его дочь" Жуковского, "Хозяйку" Достоевского [II.2] и др.

34//23

Через минуту в лодку полетели камни. — У Гомера циклоп Полифем швыряет камни в удаляющиеся корабли Одиссея:

Тяжкий утес от вершины горы отломил и с размаха На голос кинул; утес, пролетевши над судном, в пучину Рухнул так близко к нему, что его черноострого носа Чуть не расшиб...

[Здесь и ниже — Одиссея в переводе Жуковского, кн. 9]. В "Аргонавтике" Аполлония Родосского хтонические существа ("земнорожденные") также мечут громадные камни в корабль героев [песнь 1: 994 сл.].

34//24

Экспедицией командовал одноглазый. Единственное его око сверкало в ночи, как маяк. — Ср. погоню одноглазого учителя Сквирса за сбежавшим учеником: "Стоило посмотреть, как [Сквирс]... орет как сумасшедший, своим единственным глазом высматривая мальчишку" [Диккенс, Николас Никльби, гл. 42].

34//25

...Барка... в полном соответствии с законами физики перевернулась. — Бегство героев от врагов или дикарей, преследующих их на лодках или пирогах, — мотив, нередкий в приключенческой литературе. У одного Майн Рида он встречается несколько раз. Ближайшая параллель к ДС — в романе "Огненная земля": "Сидевшие в пирогах дикари уже встали на ноги и приготовились к атаке, размахивая копьями и пращами... Вот с одной из пирог пустили сначала дротик, потом камень... В американцев полетела туча камней и дротиков. Ранило одного матроса на шлюпке и двух на вельботе". Далее часть туземцев падает в воду, остальные отстают [стр. 70-72]. В романе "Затерянные в океане" плот с тридцатью головорезами гонится за плотом, где находятся четверо героев; когда преследователи уже настигли плот и вот-вот набросятся на его пассажиров, их главарь сваливается в воду и сожран акулой [гл. 81-88]. В "Квартеронке" описана гонка пароходов на Миссисипи: судно, вырвавшееся было вперед, в момент торжества взрывается [гл. 10-12].

В "Пиквикском клубе" [гл.9] м-р Пиквик и его друзья мчатся за Джинглем в карете; в разгаре погони у преследователей отлетает колесо, пассажиры оказываются на земле, Джингль с безопасного расстояния потешается над незадачливыми противниками.

34//26

— Что же вы не бьете вашего гроссмейстера? — Реминисценция слов Наполеона: "Если среди вас есть солдат, который желает застрелить своего императора, он может это сделать. Я перед вами". С этими словами Наполеон обратился к высланным против него солдатам под Греноблем во время своего триумфального марша с острова Эльбы на Париж в 1815. Данный эпизод не раз описан в биографиях французского императора, отражен на картинах и гравюрах. Наполеоновские ассоциации не раз применяются к Бендеру, например: "зеленый походный пиджак" [см. выше, примечание 11], "Битва при пирамидах, или Бендер на охоте!" [ДС 38], цитата из романса "Шумел, горел пожар московский", татуировка на груди Остапа [ЗТ 18, 22, 23 и др.; полный перечень бендеровской наполеонианы см. в ДС 5//5].

34//27

— Вы же понимаете, васюкинские индивидуумы, что я мог бы вас поодиночке утопить... Живите, граждане! Только, ради создателя, не играйте в шахматы!.. Эх вы, пижоны, пижоны... — Обращение с насмешкой и предостережением к неудачливому преследователю есть в "Одиссее":

Слушай, циклоп беспощадный, вперед беззащитных гостей ты

В гроте глубоком своем не губи и не ешь; святотатным

Делом всегда на себя навлекаем мы верную гибель...

Я продолжал раздражать оскорбительной речью циклопа...

и т. д. Ср. также глумление Джингля над потерпевшими аварию пиквикистами.

Слово "пижон" на языке шахматистов имеет специфическое значение "плохой игрок в шахматы, обладающий, однако, глупой самоуверенностью и апломбом". "Пижонский ход" — это "ход плохого игрока и невежды" [Вентцель, Комм, к Комм., 155-157].

34//28

— Я не думаю, чтобы мастера шахмат приехали к таким дуракам, как вы, даже если бы я их об этом просил. — Ср. прощальные слова Одиссея циклопу:

Кто же вперед, беспощадный, тебя посетит из живущих

Многих людей, о твоих беззаконных поступках услышав?

Примечание к комментариям

1 [к 34//7]. Романс многократно переиначивался и пародировался. Ср., например: Все сметено могучим ураганом, / Перерывая тоненькую нить... / Махнем с тобой, мой друг, к крестьянам — / Там надо спешно смычку проводить. // Серпа там звон, / Там плуга стоны, /Порхает буйный трактор средь полей... / И будем хату / Учить истмату / В тени высоких тополей [Бич 47.1927], или: Там стопок звон /И. бой посуды, / Там платит нэпмана рука, / За переделку / И за побелку / Нетрудового потолка [М. Коварский, См 26.1928].

 

35. И др.

35//1

— Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, что оно горячим светом по чему-то там затрепетало... — Из стихотворения Фета:

В 1900-е гг. оно было дежурным номером на литературных чтениях, где применялось в духе времени — как "заря новой жизни" [см.: О. Мандельштам, Шум времени: Тенишевское училище]. Многократно положено на музыку.

В быту (обычно при утреннем приветствии) эти строки были заведомо ходячей цитатой. У Достоевского пьяный капитан Лебядкин декламирует и перевирает их, ломясь в комнату Шатова [Бесы, III.4.6]. Ср. у М. Кузмина: "Расположится ли... [Лаврик] у окна с книгами, как... низкий голос Полины Аркадьевны из сада декламирует: „Я пришла к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало" "[Плавающие-путешествующие, II. 11]; в воспоминаниях С. В. Гиацинтовой [С памятью наедине, 273] и др.

По чему-то там затрепетало... — ср. сходное обращение с цитатами (замену слов неопределенными местоимениями) у Стивы Облонского: "Узнаю коней ретивых по каким-то их таврам..." [Анна Каренина, 1.10], а также цитацию Бендером лермонтовских "Трех пальм" в ЗТ 31//2.

35//2

"Обращаем внимание на очень красиво расположенный г. Чебоксары..." — Описание Чебоксар взято из путеводителя "Поволжье" [325-326]; см. ДС 33//7. В печати тех лет город не пользовался репутацией культурного центра: "Гораздо ниже [Татарии] в культурном отношении — молодая Чувашская республика. Ее главный город Шупашкар (Чебоксары) не может равняться не только с Казанью, но и с любым губернским городом Поволжья, — хотя и здесь заметен определенный сдвиг: открыт педтехникум, развивается кооперативное дело..." [По Волге на пароходе, КП 39.1925].

35//3

Откроем "Пти-шво" и с этого "Пти-шво" будем иметь верный гран-кусок хлеба... — Пти-шво (фр. petits chevaux) — популярная в годы нэпа (в казино, на пароходах и т. п.) игра, в которой деревянные лошадки передвигались к финишу ручным манипулированием или в зависимости от выпавшего числа очков. Пти-шво имелись, конечно, и в Одессе (в романе К. Паустовского "Блистающие облака", глава "Берг", упоминается пти-шво на Гаванной улице).

35//4

...Их внимание было привлечено предметом, плывшим по течению впереди лодки... Это был стул, вскрытый на "Скрябине"... — Ср.: "Говоря так, он заметил нечто красное и блестящее, плавающее подле корабля... Оказалось, что это один из его баранов" [Вольтер, Кандид, гл. 20]. В этой главе романа есть и другие совпадения с "Кандидом" [см. ниже, примечание 9].

35//5

"Оба тела лежат ногами к юго-востоку, а головами к северо-западу..." (до конца абзаца). — Формулировки протоколов уголовного розыска о найденных мертвых телах. Е. Петров, в ранней молодости служивший инспектором угрозыска, был знатоком подобных форм.

Из повести А. Козачинского "Зеленый фургон", где действие происходит в Одессе в 1920 и где Петров послужил прототипом главного героя: "Новый начальник угрозыска прекрасно составлял эти акты. Вначале он указывал положение трупа относительно стран света. Затем следовало описание позы, в которой смерть застигла жертву, и ран, которые ей были нанесены. Наконец, перечислялись улики и вещественные доказательства, найденные на месте преступления... Обычно о трупе достоверно известно было только то, что он лежит головою к юго-востоку и ногами к северо-западу" [Козачинский, 235].

35//6

...Ноты романса "Прощай ты, Новая деревня". — Популярная песня: Прощай ты, Новая деревня, / Прощай ты, вся моя семья/ / Прощай, подруга дорогая, / Как знать, увижу ль я тебя?., [текст в кн.: Чернов, Народные русские песни и романсы, т. 2]. Новая Деревня — пригород Ленинграда, издавна известный культурой кабаков и увеселительных заведений, где раскидывали свои таборы цыгане [см., например: Шефнер, Имя для птицы, 494]. Слова Прощай... и т. д. были формулой, в которую подставлялись разные имена и названия. Отсюда различные варианты, бытовавшие в рабочем фольклоре: Прощай, Сысертъ моя родная... // Прощай ты, улица Шилова, / Прощай, зеленая трава! [Песни русских рабочих, 109], в цыганском репертуаре: Прощай, подруга дорогая, / Прощай, цыганская семья [Тэффи, Городок, 9], в сатире: "Прощай, активная работа, / Прощай, любимый комсомол! [Маяковский, Фабрика мертвых душ, Поли. собр. соч., т. 9], в песенной лирике: Прощайте, ласковые взоры, / Прощай, мой милый, навсегда [Песни и романсы русских поэтов, 922]. Как и другие популярные романсы, " Прощай..." подвергалось пародийному применению к актуальным темам, например: Прощай, прогульная неделя, / Прощайте, раки из пивной, / Прощай, страхкасса дорогая, / Та-ра-рим, mu-ра-ра,рим-рам [К. Мазовский, Эстрада, Бе 02.1928].

35//7

Покойный юноша занимался выжиганием по дереву... — Выжигание по дереву (пирография) — респектабельное хобби конца XIX — начала XX в.:

"Выжигание по дереву рисунков, один из видов прикладного искусства, известный уже древним германцам, производившим рисунки на дереве посредством раскаленного гвоздя; [в 1880-е гг.] возбудило к себе интерес в обществе и вошло во всеобщее употребление, заняв почетное место среди многочисленных занятий прикладного искусства... Г-жа Абель, графиня Левашова, Ее Императорское Высочество принцесса Евгения Максимилиановна Ольденбургская, г-жа Дурново первые с полным успехом стали в Санкт-Петербурге заниматься выжиганием... Рисунки, исполненные выжиганием по дереву, употребляются для украшения мебели, рам, панно на стенах и потолках; для бюваров, блокнотов и т. п." [Энциклопедический словарь Гранат, т. 12 (1912): 14; Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона в 41 томе, т. 7 (1892): 499-500].

В советское время на выжигание смотрели с иронией, видя в нем занятие пай-мальчиков и отставших от эпохи обывателей. Советским людям гораздо более пристало выпиливание по дереву — то, чем занимается инженер Птибурдуков, считая это лучшим отдыхом [см. ЗТ 21//1]. Ср. в рассказе А. Зорича "Был май": "„Я не понимаю. Другие мальчики интересуются кто историей, кто географией, кто рисованием. Наконец, они собирают марки, выжигают по дереву...“ Это была ее [матери] любимая назидательная фраза". В его же рассказе "Портрет писателя" выведен неудавшийся художник Дондеже, который, "разочаровавшись, поступил в акциз и, фрондируя, стал играть в преферанс с купцами и выжигать анютины глазки по дереву... Ольга Павловна разочаровалась в художнике, найдя, что выжигать анютины глазки на шкатулках может только мещанин" [Зорич, Рассказы]. В том же духе пишет фельетонист "Крокодила": "Аркадий Ефимович — обыватель до мозга костей. По собственному признанию, интересуется только преферансом и выжиганием по дереву" [Б. Самсонов, Прогресс обывателя, Кр 19.1927].

35//8

И меня похоронят, Киса, пышно, с оркестром, с речами, и на памятнике моем будет высечено... — Сходный иронический пассаж встречаем у В. Инбер: "Я проживу прекрасную жизнь, и после моей смерти комхоз похоронит меня, как достойного члена общества. И на моей могиле вырастут крокусы, цветы, ядовитые для коров, но приятные для глаз" [Лампочка припаяна // В. Инбер, Ловец комет].

35//9

Разговаривая подобным образом, концессионеры приткнулись к чебоксарскому берегу. — Повествовательная формула из классического романа с путешествиями. Ср., например: "Разговаривая о всяких таких пустяках, приблизились они к своим судам и, не мешкая далее, покинули остров Шели" [Рабле, Гаргантюа и Пантагрюэль, кн. 4, гл. 11, пер. Н. Любимова]; "Продолжая в таком роде беседовать, они прибыли под вечер в деревню" [Сервантес, Дон Кихот 1.5]; "Беседуя таким образом, мы увидели стены Сеговии" [Кеведо, История Дон Паблоса, гл. 10]; "Рассуждая так, они прибыли в Бордо", "Разговаривая так, они прибыли в Портсмут" [Вольтер, Кандид, гл. 21 и 23].

 

36. Вид на малахитовую лужу

36//1

Здесь ходили в сандалиях и рубашечках апаш. — Здесь начинаются кавказские и крымские главы романа — отражение популярных, овеянных уже новой, советской романтикой туристических маршрутов. Пресса, кино, эстрада полны упоминаний об этих райских местах, распахивающих свои двери широким массам летних отдыхающих. Апаш (apache [фр.] — "городской бандит", от названия племени техасских индейцев) — рубашка дешевого класса, "за четыре рубля", "из легкой рогожки, с широко открытым воротом, превратившаяся в своеобразную униформу" [см.: Кремлев, В литературном строю, 71; В. Лидин, Отступник, НМ 06.1927: 86, 89]. "Это время кепок и косовороток, рубашек-апашек" [А. Гладков, Поздние вечера, 31]. Мемуаристы и фотографы запечатлевали писателя А. Серафимовича как некий образец — "как всегда, с выпущенным поверх пиджака широким воротником рубашки „апаш"" [Э. Миндлин, в кн.: Воспоминания о М. Булгакове]. В советский обиход рубашка-апаш перешла из дореволюционных времен: мемуарист упоминает о типичной наружности "банального дачника-провинциала в соломенной шляпе, рубашке-апаш и парусиновых туфлях" [Катаев, Алмазный мой венец].

Одежда курортников в 1927 описывается как "одинаковые белые санаторные брюки и толстовки, белые колпаки, сандалии с одной подметкой, именуемые „христосиками"" [А. Жаров, Под солнцем юга (очерк), ТД 06.1927]. О формуле "Здесь [ходили]..." см. ДС 8//2.

36//2

Никому не было дела до двух грязных искателей брильянтов. — "Искатели жемчуга" — название оперы Ж. Бизе (1863).

36//3

— Эх, Киса, — сказал Остап, — мы чужие на этом празднике жизни. — "На празднике жизни в Пятигорске мы чувствовали себя совершенно чужими", — записывает Ильф в июне 1927 [ИЗК, 57].

Известная формула (пред)романтической поэзии, ср.: Аu banquet de la vie, infortune convive, / J’apparus un jour, et je meurs [N.-J.Gilbert, Ode imitee de plusieurs psaumes]; Без места на пиру земном, / Я был бы лишний гость на нем [В. Жуковский, Шильонский узник]; Ненужный член в пиру людском; И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели, / Как пир на празднике чужом; Они все чужды мне, и я им всем чужой [Лермонтов, Стансы 1831; Дума; Маскарад, д. 1]. и др. Эти реминисценции открывают серию лермонтовских мотивов данной главы и следующих кавказских глав [см. ниже, примечания 11 и 13, а также ДС 37//8, 38//5, 38//10, 38//17 ].

36//4

Я человек измученный. — "Я человек болезненный, ревматический", "я человек раненый", — говорит о себе настройщик Муркин в рассказе Чехова "Сапоги".

36//5

— Хорошо излагает, собака... — "Излагать" как непереходный глагол — признак не очень грамотной, но претендующей на важность речи. У Ф. Сологуба так говорит слесарь, социал-демократ: "Вы, Елисавета, хорошо излагаете... Вам не говорить на собраниях — грех" [Творимая легенда, гл. 5]. У Л. Кассиля: "Доктор, ребята, правильно излагает" [Кондуит]. У В. Катаева: "Ну-с, товарищ курьер, я вас слушаю. Изложите" [Растратчики, гл. 2].

Перекличка со стихами Некрасова. Ср. вопрос огоньковской "Викторины": "20. Откуда фраза „Хорошо поет собака, убедительно поет?" " Ответ: "Из „Песен о свободном слове" Некрасова („Осторожность")" [Ог 16.12.28].

36//6

— Время, — сказал он, — которое мы имеем, — это деньги, которых мы не имеем. — Фразу эту "Ильф со сконфуженной улыбкой произнес однажды, прося одолжить ему три рубля до новой получки" [Эрлих, Нас учила жизнь].

36//7

— Сможете ли вы сказать по-французски следующую фразу: "Господа, я не ел шесть дней"? — Мосье, — начал Ипполит Матвеевич, запинаясь, — мосье, гм, гм... же не, что ли, же не манж па... шесть, как оно: ен, де, труа, катр, сенк... сис... сис... жур. Значит, же не манж па сис жур. — ...Конечно, нищий в Европейской России говорит по-французски хуже, чем Мильеран. — Александр Мильеран (1859-1943) — в 1920-1924 президент Франции, с 1925 — сенатор. Почему именно он приводится как стандарт французского красноречия? Возможно, в связи с адвокатской практикой, к которой Мильеран вернулся по окончании президентского срока. Советским читателям сообщалось, что Мильеран "берется в качестве адвоката за грязные дела" [см. несколько слов о нем в очерке: А. В. Луначарский, Раймонд Пуанкаре, Ог 22.01.28].

Мучительные попытки советского обывателя из "бывших" припомнить иностранные (немецкие) слова и составить из них фразу — мотив, с которым мы встречаемся в "Мандате" Н. Эрдмана [д. 3, явл. 10].

36//8

Ипполит Матвеевич преобразился. Грудь его выгнулась... глаза метнули огонь, и из ноздрей, как показалось Остапу, повалил густой дым. — Ср.: " Сильвио был озабочен... Мрачная бледность, сверкающие глаза и густой дым, выходящий изо рта, придавали ему вид настоящего дьявола" [Пушкин, Выстрел; указано П. Кландерудом].

36//9

— Мосье, же не манж па сис жур. Гебен зи мир битте этвас копек ауф дем штюк брод. Подайте что-нибудь бывшему депутату Государственной думы. — Бывший член Государственной Думы, предводитель дворянства или губернатор, протягивающий руку за милостыней, — не столь уж редкая картина в советской России 20-х гг. Многие представители знати и чиновничества, попав в разряд официальных изгоев — лишенцев [см. ЗТ 12//8], теряли средства к существованию и переходили на положение нищих и бродяг. Кое-кто промышлял мелкой уличной торговлей (один очеркист упоминает о губернаторе, торгующем сливами), фотографией, продажей семейных безделушек и сувениров; другие прямо обращались к великодушию публики, как рассказывает французский журналист, посетивший Москву в 1929: "Многие нищие спекулируют на сострадании добрых душ к несчастью и на симпатиях к прошлому. Нередко видишь, как старик с хорошими манерами приближается к группе людей или входит в трамвай и громко заявляет: „Я бывший губернатор X... Я всегда был добрым и гуманным. Посочувствуйте, граждане. Я умираю от голода". Это действует безотказно". [Beraud, Се que j’ai vu a Moscou, 37, 149; Despreaux, Trois ans chez les Tsars rouges, 215-221; Д. Фибих, Земля советская, НМ 02.1926; Marion, Deux Russies, 122; см. также ДС 5//11].

Попрошайничество на иностранных языках принадлежит еще дореволюционной традиции. Как пишет А. И. Куприн в 1896, "если [босяк] бывший офицер, то он непременно прибегнет к французскому языку: „Доне келькшоз пур повр офисье"" [Киевские типы: Босяк].

Хотя нищенство бывших сановников является засвидетельствованным фактом советской жизни, соответствующий литературный мотив имел хождение и раньше. Ср. у сатириконовца Арк. Бухова: "Старый Акций не выдержал и спился... бегал по римским улицам... и выпрашивал у прохожих — бывшему патрицию..." [Из римской жизни (1916), в его кн.: Рассказы, памфлеты, пародии].

Звание "член Государственной думы" в 20-е гг. упоминалось в негативном и глумливом тоне; так у С. Семенова [Наталья Тарпова, кн. 1:12] и М. Слонимского [Лавровы, 35-39].

36//10

— Прежде всего система, — бормотал он [Остап], — каждая общественная копейка должна быть учтена. — Не исключено, что эта острота, на вид столь нехитрая, отражает какие-то ходячие лозунги, поучения тогдашнего администрирования. Ср. ленинскую фразу: "Социализм — это учет" [заголовок, Ог 01.01.27]. Учет ничтожных величин уже наклевывался как юмористический мотив. В рассказе П. Романова "Художники" продавец канцтоваров — карикатурный маленький бюрократ — заполняет чек на покупаемый старухой копеечный конверт. Возникает спор о том, стоит ли тратить бумагу и время. "Ты в государственный магазин пришла. Тут об каждой копейке должны отчет дать", — говорит продавец [Ог 26.12.26].

36//11

"...Я уничтожу это позорное пятно на репутации города, я исправлю досадное упущение". — Ср. слова Николая I по поводу поэмы А. Полежаева "Сашка": "Я положу предел этому разврату. Это все еще следы, последние остатки: я их искореню" [Герцен, Былое и думы, 1.7]. Эта характерная по синтаксису и тону угроза нередко вкладывается в уста Николая I в литературе: "Я выведу этот революционный дух, вырву с корнем" [Толстой, Хаджи-Мурат]; "Я прикажу быть инженерам честными" [Ю. Тынянов, Малолетный Витушишников]. Николаевские черты входят в набор иронических масок Бендера [ср., например, ЗТ 17//13]. Они на своем месте в "николаевско-лермонтовском" семантическом поле данной главы.

Комизм данной интонации в том, что в нее вложены советские штампы: "досадное упущение", "смыть позор". Ср.: "Чтоб позор с завода был смыт, поднимем производительность, перестроим быт" или: "Смыть с себя позорное пятно, догнать и перегнать выполнение плана" [лозунги на заводах, Ог 20.11.30; Эк 09.1930].

Провал "на отлогости Машука, в версте от Пятигорска" — место действия одного из эпизодов "Княжны Мери" (еще один лермонтовский отзвук в настоящей главе). Идеей Бендера взимать деньги за осмотр этой последней бесплатной достопримечательности соавторы откликаются на ту особенность пятигорских курортных мест, которая отмечена в кавказских записях Ильфа: "Попали в „Цветник". Взяли 32 копейки. Вообще берут... Местные жители красивы, статны, но жадны. Слова не скажут даром. Даже за справку (устную) взяли 10 коп... Галерея как галерея, берут... „Терек — краса СССР". За красу взяли по гривеннику. „Дробясь о мрачные... кипят и пенятся". Утесистых громад еще нет. Но деньги уже взяли". О знаменитом Провале Ильф записывает: "Видели Провал. Провал полный. Смотрели на лужицу. Воняла" [ИЗК, 57].

Чуть ниже румяный турист, завидя Остапа, скажет жене: "Видишь, Танюша, что я тебе вчера говорил? А ты говорила, что за вход в Провал платить не нужно. Не может быть. Правда, товарищ? — Совершеннейшая правда, — подтвердил Остап, — этого быть не может, чтобы не брать за вход".

36//12

...Так как представители милиции могут быть приравнены к студентам и детям, то с них по пять копеек. — Бендер воспроизводит характерную черту советской культуры иерархий и привилегий: "Для советского общества, и времен Ильфа и Петрова, и наших, характерен всепроникающий интерес к правам разных групп, постоянное приравнивание одних прав другим: „вузовский комитет ВЛКСМ на правах райкома", „лица, приравниваемые к участникам Великой Отечественной войны" и т. д." [Вентцель, Комм, к Комм., 80 — по поводу того места в ДС 17, где говорится о Лизиных "курсах кройки и шитья с правами строительного техникума"]. Еще одна иллюстрация у Ильфа и Петрова — в фельетоне "Мне хочется ехать" (1932): "Напевать тоже нельзя [говорит занудливый пассажир-"паникер" в поезде]. И вообще, если хотите знать, то к пению приравнивается даже громкий разговор".

36//13

Тень Лермонтова незримо витала над гражданами, вкушавшими мацони на веранде буфета. — Эпизоды жизни поэта, цитаты из него, история его дуэли — непременный элемент туристской романтики Пятигорска, Кисловодска и их окрестностей, равно как и Дарь-яльского ущелья (см. также ДС 38). Место дуэли М. Лермонтова близ Пятигорска было объектом автобусного и пешего туризма. Очеркист пишет: "Кавказ навевает на приезжих „литературные" настроения. Обязательно в каждом вагоне вспоминают Лермонтова, и на каждой остановке пассажиры ищут его могилу. До Кисловодска мы насчитали не меньше шести „могил" Лермонтова и четыре места его дуэли. Две дамы утверждали, что Лермонтов именно здесь, на станции Иноземцево, дрался с Печориным..." [Д. Маллори, Из вагонного окна, Ог 12.08.28].

Фельетонисты издеваются над падкостью отдыхающих на памятные места, реликвии и легенды: "В этом сезоне [говорит курортный администратор], по примеру прошлого лета, мы открываем шесть новых заново отремонтированных гротов Пушкина, строим еще три дачи Чехова, заново открываем не менее двадцати генуэзских крепостей и безжалостно сбрасываем в Черное море прекрасных, как гурии, татарских принцесс" [И. Свэн, Легкий хлеб, Бу 19.1927] 1 .

Популярность мацони в 1927 подтверждает В. Шульгин: "Здесь [в киевской молочной] давали какую-то простоквашу с мудреным именем, вроде Муссолини, нет, не Муссолини, а Мацони... Кто кушает Мацони, тот молодеет, уверяла хозяйка" [Три столицы, гл. 11]. См. также ДС 30//18.

36//14

— Скажите, вы в самом деле видели Родзянко? Пуришкевич в самом деле был лысый? — Михаил Владимирович Родзянко (1859-1924) — видная фигура в государственной жизни последних лет царизма, один из лидеров партии октябристов, председатель Государственной Думы в 1911-1917. Был в этой роли чрезвычайно импозантен, пользовался уважением не только в думских, но и в правительственных и придворных кругах. В. В. Шульгин пишет о нем: "...монументальный М. В. Родзянко, самой природой предназначенный для сокрушения министерских джунглей. Родзянко несет свой авторитет председателя Государственной Думы с неподражаемым весом" [Дни]. После победы большевиков жил в Югославии.

Владимир Митрофанович Пуришкевич (1870-1920) — крайне правый депутат Думы (см. ЗТ 8//29). Лысина была его пословичной приметой; "лысый Пуришкевич" — клише дореволюционных юмористов. В рассказе Вл. Азова Пуришкевича избирают председателем подкомиссии по учреждению в Думе парикмахерской, ибо "кто же может быть беспристрастнее в парикмахерском вопросе, нежели совершенно лысый?" [Парикмахерский вопрос // Вл. Азов, "Цветные стекла", кавычки Вл. Азова]. Кондуктор в поезде узнает Пуришкевича, взглянув на его голову [Фома Опискин, Ст 45.1912]. "Смотрим, земли много, а народу столько, сколько у Пуришкевича волос на голове" [из рассказа соратника Ермака о малолюдной Сибири; в кн.: Всеобщая история, обработанная "Сатириконом"].

О диккенсовском источнике любопытства Изнуренкова см. ДС 21//9.

36//15

"Не пой, красавица, при мне ты песни Грузии печальной!" — Неточная цитата из стихотворения Пушкина:. Не пой, красавица, при мне / Ты песен Грузии печальной... Романсы на эти слова написаны Глинкой и более чем двадцатью другими композиторами [см. Песни и романсы русских поэтов].

36//16

Поездка на Кислые воды была последним аккордом в тяжелой борьбе с дочкой Вандербильда. Гордая американка недавно с развлекательной целью выехала в собственной яхте на Сандвичевы острова. — Чтобы узнать о передвижениях соперницы, Эллочке не обязательны были иностранные журналы, доставляемые Фимой Собак [см. ДС 22]. Информацией этого рода были полны советские печатные органы. Отдых, развлечения, поездки богатых и известных людей — миллионеров, артистов, политических деятелей — занимали в них видное место (особенно в летний сезон), вызывая у советских читателей щекочущее чувство солидарности с героями современных сказок, подогревая приятные мечты о комфортабельных странствиях по свету. Это "политически некорректное" смакование роскошной жизни и каникул знаменитостей вполне уживалось с теми обязательными проработками, которым те же лица каждодневно подвергались на страницах тех же журналов. Под тусклыми, грубо отретушированными фотографиями отдела хроники тогдашних журналов мы непрерывно читаем подписи вроде:

"Чемберлен избрал местом отдыха Холливуд (город кино), где поправляется в обществе Мэри Пикфорд (стоит справа первая)"; "Английский наследный принц (принц Уэльский) продолжает свои бесконечные путешествия"; "Как „они“ отдыхают"; "Венизелос путешествует"; "Проф. Эйнштейн на отдыхе"; "Польский туз на отдыхе от своей фашистской работы"; "Польский министр Залесский катается по каналам Венеции"; "Папаша Макдональд вывозит трех своих дочерей на лето в Канаду" (ср.: "...ее, как видно, спас любвеобильный папа Вандербильд ", ДС 22); "Макдональд катается на лодке по живописному озеру Онтарио"; "Нефтяной король Америки Дж. Рокфеллер совсем недавно, почувствовав переутомление, отправился на отдых в один из своих [sic] роскошных курортов Флориды"; "Миллиардер Морган отправляется на один из европейских курортов"; "Г. В. Чичерин на отдыхе в одном из германских курортов"; "Кулидж на прогулке"; "Черчилль в Риме"; "Проездом в Китай и Японию на автомобилях прибыла в Эривань группа германских путешественников, среди них Элеонора Стиннес, дочь умершего немецкого миллионера"; и т. п. [Ог, КП, 1925-1928].

О том, чем могла быть поездка "к теплу" и "к солнцу" для рядового совслужащего вроде Эрнеста Павловича Щукина, дает представление современный очерк:

"В один прекрасный день... в семье скромного служащего решают: „Давайте поедем к морю“... Мысль о море заманчивая и сладкая. Так пионер мечтает о барабане, а девушка о женихе с окладом по 15-му разряду. Бегают по знакомым, подают заявления в кассу взаимопомощи. Дочь начинает регулярно посещать диспансер — у нее, конечно, оказывается туберкулез (у кого его нет?) и острая неврастения. Ведется длительная осада управдела и завотделом на предмет получения аванса и пишутся письма тете Кате, которая в 1908 году жила в Коктебеле, дяде Мише, который лечился в Евпатории, и доброму знакомому Ивану Ивановичу, который служит в Симферополе и должен все знать... Сколько хлопот! Потом беготня в Главкурупр, где милые служащие отвечают крайне неопределенно, но весьма многообещающе. Дескать, насчет комнат не знаем, но, вообще, обязательно поезжайте. Скатертью дорога! Потом к городской кассе..." и т. д. [Г. Гайдовский, К морю, КН 26.1926].

Отразились в современных очерках и вагонная давка, в которой приходилось жителям больших городов пробиваться на курорты в "высокий сезон", и типичная для такого путешествия экипировка. Согласно зарисовкам Д. Маллори:

"Вагоны завалены курортниками, как любая московская коммунальная квартира жильцами. Огромные узлы с подушками, бряцающие чайники, чемоданы, чуть ли не в сажень в квадрате сундуки — так и кажется, что не на месяц едут люди отдохнуть, а переселяются беженцы, меняя место жизни навсегда. Везут примусы и постели, ведра и какие-то кадушечки; едят бесконечно много, закупая на каждой станции продукты" [Из вагонного окна, Ог 12.08.28; ср. ДС 4//4].

См. также Приложение к настоящей главе, дающее представление об "отпускной страде" в жизни тогдашних служащих и обитателей коммунальных квартир.

Летом 1927 газеты сообщали о необычайном наплыве отдыхающих на Кавказские минеральные воды — в Кисловодск и Пятигорск [Пр 30.07.27], так что соавторы, посылая своих героев в эти места, дают, как это им свойственно, характерную примету не только периода в целом, но и конкретного года и месяца.

36//17

Сама судьба хранила этого сытого жулика. — Ср.: Судьба Евгения хранила... [Евгений Онегин, 1.Ш].

36//18

— Сколько насбирали? — "Насбирали" — поэтизм, отсылающий к таким известным цитатам, как Сбирали ягоды в кустах или Полноте, дети, его мы сберем... [Евгений Онегин, 3.XXXIX; А. Майков, Летний дождь].

36//19

Для большей безопасности друзья забрались почти на самую вершину Машука. — Это не гипербола: подъем на гору Машук (993 м), одиноко возвышающуюся над Пятигорском, доступен каждому. В одних воспоминаниях о детстве читаем: "Мы... от всех убежав, поднялись быстрым шагом на Машук, и с вершины его скатились по травянистому склону лежа..." [Вейдле, Зимнее солнце, 67].

Примечание к комментариям

1 [к 36//13]. Глумливая "сериализация" какого-то заведомо уникального памятника или лица — известный прием юмора. В византийской эпиграмме XI в. "На собирателя реликвий" читаем: Ты часто отрываешь (показать друзьям) / Прокопия святого руки (дюжину), / Феодора лодыжки (посчитать, так семь),/ И Несторовых челюстей десятка два, / И ровно восемь черепов Георгия! [пер. С. С. Аверинцева]. В "Дыме" Тургенева[гл. 1] упоминается "княгиня Babette, та самая, у которой на руках умер Шопен (в Европе считают около тысячи дам, на руках которых он испустил дух)". Ср. также пример с автоматом в ЗТ 14//23.

Приложение

Отпускная страда

Юмореска Исидора Гуревича (в сокращении)

Если вы в учреждении разговариваете с человеком, который глядит куда-то мимо вас и отвечает невпопад, — знайте, что это отпускник.

Бросьте беседу с ним и, отойдя в сторону, поглядите на него. На его столе лежит протокол. Он опускает глаза вправо, в "постановили", читает; "...оборудовать новейшей и самой усовершенствованной аппаратурой для исследования дна и для биологических и химических изысканий"... и ничего не понимает. Он далек от этих изысканий, он уже видит себя на пляже, в трусиках, а рядом с собой не свою благоверную Варвару Петровну, а какую-то блондиночку "загсового" типа, молоденькую, хорошенькую, ужасно похожую на ту, что сегодня повстречалась в трамвае.

— Иван Иваныч, у вас отношение наркомата?

Иван Иванович с трудом отрывает глаза от протокола, а мысль — от блондиночки, морщит лоб и говорит:

— А я сегодня еду в отпуск, спросите Михаила Петровича!

— В Сочи?

— В Сочи.

— Счастливый, а я только в сентябре. Вы — в Сочи, а у меня мочи нет сидеть тут... Жарища!

Когда Иван Иванович возвращается домой, в коммунальную квартиру, он сразу попадает в атмосферу, раскаленную отпускным вопросом добела. Ядро атмосферы — в кухне.

Товарищ Чугунов сидит на корточках подле опрокинутой набок корзины и заменяет порванные "природные" плетеные ушки самодельными проволочными.

— Инвалидную корзину в чувство приводите, товарищ? — спрашивает Иван Иванович.

— Именно, ее здесь, а себя — там, на курорте. Как начну в себя солнце вбирать, — кожа даже треснет на мне и сползать начнет...

В кухню вбегает еще одна обитательница квартиры, Ларионова, нагруженная пакетами. Она швыряет их на холодную плиту и говорит:

— Измучилась! Муж в Кисловодск, я — в дом отдыха под Москвой. Володя — в Ялту, Женя — в Гагры, Петя — на кумыс... Мужу — трусы, мне — сандалии, Володе — трусы и сандалии, Жене — туфли, Пете— купальный костюм... Ах, заболталась я с вами, товарищи, а мне опять бежать: мужу — зубную пасту, Володе — порошку для бритья, Жене — пудры, Пете — камень для белых ботинок, и всем — мыла!

— Хлопочешь, хлопочешь перед отпуском, — заметил Иван Иванович, — а только во вкус войдешь — поезжай обратно!..

...Если вы в учреждении разговариваете с человеком, который глядит куда-то мимо вас и отвечает невпопад — знайте, что это отпускник, только что вернувшийся из отпуска и еще находящийся во власти отпускных впечатлений и переживаний... [Or 11.08.29].

 

37. Зеленый Мыс

37//1

Инженер Брунс. — В. Катаев утверждает, что какие-то черты этого инженера списаны с него [Алмазный мой венец, 166]. Можно поверить, что буржуазный комфорт, бытовая благоустроенность их маститого собрата могли быть мишенью дружеского шаржа соавторов. Фамилия "Брунс" восходит к годам одесской юности писателей: до революции в Одессе была пивная Брунса, "считавшаяся первой на земном шаре: подавали там единственные в мире сосиски и настоящее мюнхенское пиво" [Дон-Аминадо, Поезд на третьем пути]. Об "амброзии в виде сосисок с картофельным салатом" в таверне Брунса вспоминает также В. Жаботинский [Пятеро, 96]. Заведение Брунса было одним из мест, где собиралась одесская литературная молодежь в предвоенные годы [Скорино, Писатель и его время, 38; со слов И. Бобовича].

37//2

— Мусик!!! Готов гусик?!... Мусик! Ты не жалеешь своего маленького мужика [с ударением на у]. — Ср. "Котик! Ну, поцелуй меня в носик!" [В. Катаев, Квадратура круга (1927-1928), д. 1, явл. 2]. Видимо, идет от Гоголя: "Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек" [Мертвые души]; "Вставай, пульпультик! слышишь ли? гости!.. Протяни, моньмуня, свою шейку! я тебя поцелую" [Коляска].

Встречаются подобные диалоги и в сатириконовской литературе: "Здравствуй, котеночек, — поцеловал Иван Иванович Иванов мадам Иванову в щеку и потрепал по плечу. — Здравствуй, цыпленочек, — отвечает она... — Готов обед у котеночка? — Готов, цыпочка" [Б. Гейер, Иван Иванович дома, Ст 34.1913 — из тематической подборки, посвященной обывателю "Ивану Ивановичу Иванову"]; о других возможных реминисценциях из этого номера "Сатирикона" см. ДС 16//12.

37//3

Человек молча повалился на колени. Это был отец Федор. — Отец Федор, на коленях умоляющий Брунса продать ему стулья ради больной жены, напоминает рассказ Тоцкого в "Идиоте" Достоевского: там речь идет о редких красных камелиях, которые Тоцкий достает у цветовода-купца, чтобы угодить даме. Он также валяется в ногах у владельца камелий: "Я бух ему в ноги! Так-таки и растянулся! „Что вы, батюшка, что вы, отец?“ — испугался даже. „Да ведь тут жизнь человеческая!" — кричу ему" [1.14].

37//4

— На вас, матушка, на вас, голубушка, на вас уповаю. — Формула молитв и псалмов, например: "Бог мой, на которого я уповаю", "Господь — упование мое" [псалом 90]; "Все упование мое на Тя возлагаю" [Кондак Богородице, Молитвослов, 53]; "Уповахом на Тя" [Славословие великое, Молитвослов, 74].

37//5

...Не осмеливаюсь сидеть в присутствии высокопоставленных особ. — Ср.: "Городничий: Чин такой, что еще можно и постоять" [Гоголь, Ревизор].

37//6

Весь день потом фигура отца Федора мелькала во всех концах дачи. То выбегала она из тени криптомерии, то возникала она в мандариновой роще, то перелетала через черный двор и, трепеща, уносилась к Ботаническому саду... В наступившей тьме время от времени раздавался голос отца Федора. — Сто тридцать восемь! — кричал он откуда-то с неба. — Один из прецедентов этого густо литературного пассажа находим в комедии Козьмы Пруткова "Любовь и Силин", где действие развертывается в усадьбе помещика Силина, а на дальнем фоне все время мелькает фигура "немой, но сладострастной" вдовы-генеральши Кислозвездовой. Делая персонажам на сцене различные знаки ("Она мне сейчас показала [избирательный] шар...") и явно чего-то добиваясь, она в конце концов похищает желаемое — дона Алонзо-Мерзавеца ("Кислозвездова показывается с ношею в горах" — гласит одна из последних ремарок). Другая, более отдаленная ассоциация тянется от о. Федора к пушкинскому утопленнику: И до утра все стучались / Под окном и у ворот...

37//7

Послышались шорох потревоженных бамбуков, тихий стон и удаляющиеся шаги. Потом все смолкло. — Мотивы из описаний природы в русской литературе. Ср., например: "Часа через два, когда все на пристани умолкло..." [Лермонтов, Тамань]; "...Прибрежный тростник слабо зашуршит, поколебленный набежавшей волной" и далее: "...все совершенно затихло кругом..." [Тургенев, Бежин луг]; ".. .все весело зашумит... но вот уж он [ветерок] опять замер, и все опять стихло" [Касьян с Красивой Мечи]; "Все замолкло кругом" [Затишье, гл. 2]; "Потом затихло..." [Чехов, Случай из практики].

37//8

— Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя супруги! — Перифразы из Нового Завета. Ср.: "Пасите Божие стадо... не для гнусной корысти, но из усердия" [I Петр. 5.2]; "Мы... ни от кого не искали корысти" [II Кор. 7.2]; "...фарисей ради...", "...скверного ради прибытка..." [Ин. 12.42; Тит. 1.11]; "Да сотворю волю пославшего Мя и совершу дело Его" [Ин. 4.34]; "Не ищу воли Моея, но воли пославшего Мя Отца" [Ин. 5.30] и мн. др. "Токмо" — архаичная форма, характерная для языка духовных лиц.

37//9

Под полою у него за витой шнурок был заткнут топорик. — Ср. топор в петле под пальто у Раскольникова. О других связях о. Федора с Достоевским см. ДС 20//4; о других отголосках данной сцены из Достоевского см. ДС 23//10.

37//10

От Батума до Синопа стоял великий шум... За тишиной Босфора и Дарданелл гремело Средиземное море. За Гибралтарским проливом бился о Европу Атлантический океан... [весь абзац]. — Панорама с "унанимистским" уклоном [другие подобные обозрения см. в ДС 4//3; ДС 16//2; ЗТ 4//1; ЗТ 14//9]. Пассажем аналогичного типа открывается роман Р. Музиля "Человек без свойств": "Над Атлантикой была область низкого атмосферного давления. .. Изотермы и изотеры делали свое дело... Автомобили вышмыгивали из узких, глубоких улиц на отмели светлых площадей. Пешеходы тянулись темными мглистыми потоками... Сотни звуков сливались в могучий гул..." и т. п. (перевод С. Апта).

37//11

Отец Федор миновал турецкий базар, на котором ему идеальным шепотом советовали купить пудру Коти, шелковые чулки и необандероленный сухумский табак... — Необандероленный — беспошлинный: "Бандероль — ярлычок, которым оклеивается каждая связка вещей, подлежащих платежу пошлины" [Словарь русского языка. Составлен 2-м отделением Академии наук. СПБ-Петроград-Ленинград, 1895-1930. Т. 1 (1895)].

Об уличной торговле настоящей или поддельной контрабандой сообщает П. Марион: "Довольно хорошо одетая женщина идет по улице. Смеркается. Ее нагоняет мужчина и говорит опасливым шопотом: „Гражданка, хотите шелковые чулки, только что из-за границы? Берите, я их приобрел у контрабандистов. Восемь рублей пара". Из-за границы — магическое слово! Шелковые чулки! — небывалое и желанное сокровище в СССР..." [Marion, Deux Russies, 123]. То же в очерке М. Кольцова: "Настоящие парижские, с парохода контрабанда" [Невский проспект, Избр. произведения, т. 1]. Само собой разумеется, что многие из "контрабандных товаров" были местного происхождения [см. ДС 7//4].

Шелковые чулки — едва ли не самый малодоступный и преступный объект потребительских желаний в 20-е гг. Страсти вокруг шелковых чулок, осуждаемых советскими ортодоксами как символ буржуазного разложения, многократно отражены в прозе, пьесах, очерках 1926-1930. Ср. хотя бы такие вещи, как "Средний проспект" М. Слонимского, "Товарищ Кисляков" П. Романова или, уже в послесталинскую эпоху, воспоминания двух стариков: "—Ты помнишь Таню?.. Доктор она потом была. В войну убило... Помнишь, я говорю, как ее судили за то, что на вечер „Памяти Девятого Января" в шелковых чулках пришла?" [В. Розов, Традиционный сбор (1966)].

О Батуме (место действия данной главы ДС) как центре провоза западных товаров пишут очеркисты: "Он ей в ноябре из Батума полдюжины шелковых чулок привез... телесного цвета, с двойной пяткой, настоящий заграничный фильдиперс..." [В. Катаев, Внутренняя секреция (1926); Дм. Стонов, Брага, КН 24.1926]. О незаконной торговле там же "прессованной пудрой Коти" упоминают В. Лидин [Отступник, НМ 08.1927: 130] и В. Луговской: Вот так проползают на козьем пути / Манчестерский джемпер и пудра Коти [Хуло (1927)]. Пудра и чулки, видимо, образовывали особо устойчивую, соблазнительную пару: те же два предмета сердито называет партиец, едущий в загранкомандировку, в ответ на просьбы знакомых привезти им различные вещи: "Я член партии, а не поставщик шелковых чулок и пудры Коти!" [А. Архангельский, Маленькое одолжение, Ог 21.08.27]. О хитростях контрабандистов и бдительности таможенников нередко рассказывала популярная пресса [например: Контрабанда, КП 50.1928].

Законно приобретать заграничную косметику, духи, мыло и другие предметы шика можно было на таможенных аукционах невыкупленных и конфискованных вещей. Об одном таком аукционе, в московской таможне на Каланчевской площади, свидетельствует современный очеркист: "О власть пудры, ты еще безбрежна, даже в советской стране. Но для кого? Присмотритесь к этим покупательницам заграничного счастья: актрисен-ки. Жены купцов, спекулянтов, женщин свободных, иной раз даже слишком свободных профессий, быть может, есть и жены советских служащих..." [Д. Маллори, Предметы роскоши и их любители, Ог 26.12.26; см. также очерк П. Погодина в ДС 22//8].

 

38. Под облаками

38//1

Что же касается Терека, то протекал он мимо "Трека", за вход в который деньги взимал город без помощи Остапа. — Трек — название городского парка во Владикавказе.

38//2

Опять идти! На этот раз в Тифлис, на этот раз по красивейшей в мире дороге. — Пешее путешествие двух люмпен-пролетариев в Тифлис по Военно-Грузинской дороге через Дарьяльское ущелье описано в рассказе молодого М. Горького "Мой спутник". Места и объекты, на фоне которых развертывается действие этой главы, — Терек, Дарьял, замок Тамары — в массовой культуре начала XX века и советских лет обязательные приметы кавказской экзотики, многократно воспроизводимые в очерках и стихах, в журналистике, фотографии и рекламе, в названиях пивных ("Замок Тамары"), в оформлении ресторанных залов ("Яр" в Москве) и т. д. [Гумилевский, Собачий переулок, 213; Маяковский, Тамара и Демон; Луговской, Дорога Дарьяла; Б. Тенин, Фургон комедианта, 30-31 и мн. др.].

В 20-е гг. вся эта обойма достопримечательностей усердно посещается отдыхающими. Почти все элементы и штампы кавказских глав ДС мы встречаем в сатирическом "Путеводителе по курортам" Э. Кроткого: "В Тифлисе обязательно взобраться с помощью фуникулера на гору Давида; Военно-Грузинская дорога знаменита расположенными на горных крутизнах развалинами старинной башни. Царица Тамара. „Кавказ подо мною" Пушкина. Сплошь исписанные стихами „утесистые громады"" и т. д. [Бу 21.1927]. См. ниже, примечания 5,11,15,17.

38//3

Пейзаж становился все мрачнее, а надписи на скалах многочисленнее... — ...Чуть повыше облака и несколько ниже орла! Надпись: "Коля и Мика, июль 1914"... Каждая буква величиною в метр... Где вы сейчас, Коля и Мика? — Надписи (граффити) на скалах Военно-Грузинской дороги и других туристических мест были богатой темой как дореволюционной, так и советской юмористики и неизменно цитируются в умиленном тоне. "За Крестовым перевалом.. . вся придорожная сторона горы испещрена увековеченными на ней фамилиями туристов... Вон над самой пропастью... мелькают разные „Манечки", „Шурочки"... и вдруг умиливший мою душу корявый, с лихими выкрутасами „Пыфнутьев с симейством". Милый, милый Пыфнутьев!.." [Тэффи, Горы]. В. Маяковский посвящает наскальным надписям стихи "Канцелярские привычки", с которыми пассаж в ДС имеет текстуальные параллели: Превыше орлиных зон // Просто и мило: / Исак // Лебензон (1926). Шутки юмористов: "Пособие для памскалкоров" [т. е. пишущих на памятниках и скалах, См 34.1927]; "Преступление по службе. — Боже мой, что я наделал. Расписался [на скале] выше самого заведующего" [карикатура в Кр 22.1928]. М. Каганская и 3. Бар-Селла видят в надписи на скале в ДС намек на императора Николая II [Мастер Гамбс и Маргарита, 55-56].

В 1927 соавторы совместно проводили отпуск на Кавказе и в Крыму и привезли оттуда дневник, где, среди прочего, упоминались: "заоблачная скала с надписью „Коля"" [Галанов, 35], "нелепые пароксизмы надписей на скалах, барьерах, табуретках и всех видах дикой и недикой природы" [ИЗК, 60] и т. п. Надпись "Коля и Мика" перекликается, кроме того, с блоковским: "Здесь были Коля с Катей" [В Северном море; указала 3. Панова].

"...Повыше облака и... ниже орла" — по расположению обоих объектов фраза созвучна со стихами Пушкина: Орел, с отдаленной поднявшись вершины, / Парит неподвижно со мной наравне... Здесь тучи смиренно идут подо мной [Кавказ].

38//4

Забьем Мике баки. — Бендер, очевидно, имеет в виду "перещеголять", "утереть нос". Но выражение "забить баки", восходящее к воровскому жаргону, означает "морочить голову, врать, отвлекать внимание от основного" [Куприн, Киевские типы: Вор, 37; Селищев, Язык революционной эпохи, 75; Скачинский, Словарь блатного жаргона, 10]. Ср.: "Ох, из Женьки выйдет толк! Здорово он девушке забил баки!" [говорит бандит; Л. Славин, Интервенция]. В смысле "морочить голову" данное выражение употребляется и в фельетонах соавторов [Душа вон, Чу 43.1929, то же в их кн.: Необыкновенные истории...]

38//5

Ипполит Матвеевич... принялся разглядывать фундамент замка Тамары... — Замок Тамары в Дарьяльском ущелье — развалины средневекового сооружения на скале над Тереком, связываемые легендой с именем грузинской царицы Тамары (XII в.). Замок этот служит местом действия баллады Лермонтова "Тамара". К Лермонтову восходит ремарка ниже в ДС 38 о том, что из замка "неслись страстные крики" (ср.: И странные, дикие звуки / Всю ночь раздавалися там ).

38//6

При переходе через Крестовый перевал... [отца Федора] укусил орел. Отец Федор замахнулся на дерзкую птицу клюкою и пошел дальше. — О соседстве с птицами и высокогорными стихиями: "Я напишу Терентьевым, ...что тебя на высоте большой орел клюнул... но я его убил зонтиком" [Лейкин, Наши за границей, 125]. "На Крестовском перевале мы зацепились за облако", — записывает Ильф в июне 1927 [ИЗК, 60].

У о. Федора нелады с животными: в городе N. его подводят кролики [ДС 3], в Баку в него плюнул верблюд [ДС 32], в Дарьяльском ущелье орел уносит его колбасу (ниже в настоящей главе). Как замечает один из критиков, странствия о. Федора строятся по архетипу "познания чужой страны", в ходе которого герой борется с враждебными силами природы и животными [Briker, The Notion of the Road..., со ссылкой на работу Л. Сазоновой о теме пути в древнерусской литературе].

Укус орла и похищение орлом колбасы М. Каганская и 3. Бар-Селла считают прометеевскими мотивами [Мастер Гамбс и Маргарита, 57]. Однако среди мифологических мотивов к уносу колбасы ближе образ гарпий, похищающих пищу у несчастного старца Финея. Мотив хищной птицы, уносящей еду, вообще известен с древности: см. у Светония — о ребенке Августе: "Когда он завтракал в роще... орел неожиданно выхватил у него из рук хлеб, взлетел в вышину и вдруг, плавно снизившись, снова отдал ему хлеб" [Божественный Август, 94.5]; у Тита Ливия — то же о Тарквинии [1.34]; у Плавта — о скупце, у которого коршун похитил кашу [Клад, 315-320].

38//7

— Куда девал сокровища убиенной тобою тещи? — Ипполит Матвеевич... молчал, выкатив глаза... — Говори!.. Покайся, грешник! — Нападение о. Федора на Воробьянинова типологически напоминает момент одного из рассказов о Шерлоке Холмсе, где его друг и нехитрый помощник Уотсон, которому поручена слежка, с такой же комичной прямолинейностью "берет за рога" заподозренного им человека: "Ситуация становилась неловкой, но в иных случаях лучше всего действовать напрямик. — Где леди Фрэнсис Карфэкс? — спросил я. — Он вытаращил на меня глаза. — Куда вы ее дели? Зачем вы ее преследовали? Отвечайте!" Как и в ДС, за этим следует потасовка [А. Конан Дойл, Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс]. Ситуация в новелле и в романе сходна в том, что Холмс с Уотсоном и подозреваемый этим последним человек (как потом оказывается, жених пропавшей) ищут одно и то же лицо ("Куда вы ее дели?"). В романе Бендер и Ипполит Матвеевич ищут один и тот же объект ("Куда девал сокровища убиенной тобою тещи?"). Ильф и Петров нередко заимствуют из шерлокхолмсовского цикла не только отдельные детали, но и целые сюжетные схемы и блоки.

38//8

Дробясь о мрачные скалы, / Кипят и пенятся валы... — Из стихотворения Пушкина "Обвал" : Дробясь о мрачные скалы, / Шумят и пенятся валы, / И надо мной кричат орлы, / И ропщет бор...

38//9

— Битва при пирамидах, или Бендер на охоте! — Имеется в виду египетский поход Наполеона. См. перечень наполеоновских реминисценций в образе Бендера в ДС 5//5. Ассоциацию скал Дарьяльского ущелья с пирамидами может оправдывать то, что пирамиды Египта, как и дарьяльские скалы, являются туристическим объектом, и в особенности вертикальное бегство о. Федора в следующем абзаце: "...полез на совершенно отвесную скалу". Взбег на пирамиду — известный трюк египетских детей для развлечения туристов. (Возможна дальнейшая латентная ассоциация с танцами мальчишек-горцев в начале следующей главы.)

38//10

— Отдай колбасу, дурак! Я все прощу! — "Я все прощу" — возможно, связано с романсом: "Вернись! Я все прощу: упреки, подозренья..." [слова В. Ленского, музыка Б. Прозоровского; текст в кн.: Русский романс]. Романс был в репертуаре с 10-х гг.; есть современное ДС издание [Ростов-на-Дону, 1927 — см. Русский романс на рубеже веков, комм., 335].

Ср. также: "Откажись от своей клеветы, и я тебе прощу все" [Княжна Мери, сцена дуэли] — еще одна кавказско-лермонтовская реминисценция в этой серии глав романа.

38//11

А следующей ночью он увидел царицу Тамару. Царица прилетела к нему из своего замка и кокетливо сказала: — Соседями будем. — В эпизоде с Тамарой развиваются примерно те же юмористические мотивы, что и в стихотворении Маяковского "Тамара и Демон" (1925), где поэт и любвеобильная царица флиртуют на фоне Дарьяльского ущелья. Параллелизм указан М. Одесским и Д. Фельдманом [ДС, 537], которые усматривают отзвуки этого стихотворения также в более ранней реплике Остапа по поводу гор в этой же главе: "Слишком много шику... Дикая красота. Воображение идиота. Никчемная вещь"; ср. у Маяковского: Чего ж хорошего? /Полный развал... и т. д.

38//12

На третий день отец Федор стал проповедовать птицам. — Проповедь птицам — агиографический мотив; фигурирует, в частности, в биографии св. Франциска Ассизского.

38//13

...Налево живой человек стоит, а чем живет и как туда попал, тоже неизвестно. — Фигура человека на высокой скале — романтическое клише. В "Манфреде" Байрона заглавный герой стоит один на утесах, и мимо него, как и мимо отца Федора, пролетает орел [акт 1, сц. 2]. То же у Пушкина:

[Кавказ]. Ср. также "Тень барда" Бетховена (слова Ф. Германа): Высоко на скале поет / Седого барда тень...’, картину романтика К.-Д. Фридриха "Путник над облаками" (1818); пушкинское Ты видел деву на скале [Буря] и др.

Текстуальные параллели к этому месту — в повести кн. В. Ф. Одоевского "Город без имени": "Мы заметили на вершине почти неприступного утеса нечто, имевшее вид человека... Мы удивились, каким образом это существо могло взобраться на вершину почти по голым отвесным стенам "[Русские ночи, ночь 5], а также в одноактной пьесе Л. Андреева: "Наскале, представляющей собой почти правильный отвес... стоит какой-то человек... Как он попал туда, объяснить трудно..." [Любовь к ближнему]. Сходство с ситуацией в ДС здесь и в том, что смотреть человека на скале стекаются толпы туристов.

Ту же интонацию, что в ДС, встречаем в чеховском рассказе о затмении: "Наступила ночь, а куда девался день, никому неизвестно" [Злоумышленники: рассказ очевидцев]. Ср. также: "Стрекозу на свадьбе у почтмейстера видели, а где она теперь, неизвестно" [Записка].

38//14

— И дикий же народ! — удивлялись экскурсанты. — Дети гор! — Ср. ту же фигуру речи в очерке И. Ф. Горбунова "Сара Бернар": "Экой дикий народ-то! Печенеги!" и в пьесе Н. Я. Соловьева "На пороге к делу": "— Дико, дико! — Черкес, черкес народ!" [И. Горбунов, Поли. собр. соч., т. 1; Русская драма эпохи Островского, 379]. Вариант: "Арап-народ!" [Чу 23.1929].

38//15

Шли облака. Над отцом Федором кружились орлы. — Дальнейшие пушкинские ассоциации [см. выше, примечания 8 и 13].

38//16

Птичка божия не знает / Ни заботы, ни труда, / Хлопотливо не свивает / Долговечного гнезда. — В описываемое время одна из самых заезженных поэтических цитат. Вопрос огоньковской " Викторины ": " 28. Какого автора и из какого произведения „Птичка божья не знает ни заботы, ни труда"?" Ответ: "„Цыгане" [sic] Пушкина" [Ог 18.03.28].

38//17

И будешь ты царицей ми-и-и-и-рра, / Подр-р-руга ве-е-чная моя! —Из оперы А. Г. Рубинштейна "Демон" по поэме Лермонтова. В поэме и в опере "дух изгнанья" Демон обращается к княжне Тамаре:

Действие "Демона" развертывается в долине Арагвы, на фоне Кавказского хребта и Казбека. Героиня поэмы ничего общего не имеет с царицей Тамарой, чей "замок" в Дарьяльском ущелье также воспет Лермонтовым [см. выше, примечание 5]. Строки о царице мира издавна были одной из самых ходячих оперных цитат ("„И бу-удешь ты царицей ми-ира...“, — запел он, становясь в позу" [Чехов, У знакомых, и др.]) и остались таковыми в советское время. Благодаря им в сознании обывателя две разные Тамары — невинная княжна и сладострастная царица (а заодно и Клеопатра из пушкинских "Египетских ночей") — часто сливались в одну личность, и виды Дарьяла вызывали представление одновременно о роковой женщине, умерщвляющей любовников, и о влюбленном Демоне: "Дарьяльское ущелье, Тамара и Демон!" [Успенский, Записки старого петербуржца, 201]. Эта банальная контаминация высмеивается в очерке Тэффи "Горы"; напротив, В. Маяковский в стихотворении "Тамара и Демон" (1924) связывает дарьяльскую царицу Тамару с Демоном не иронически, а "демократически" — отдавая дань массовому узусу, хотя бы и основанному на недоразумении.

38//18

Хохочущего священника на пожарной лестнице увезли в психиатрическую лечебницу. — Концовка устоявшегося типа. Ср. у Чехова: "Наутро его свезли в больницу" [Житейские невзгоды]. И после: "Под утро его свезли в сумасшедший дом" [Боровский, Фельетоны (1908), 161]; "На следующий день председателя месткома бережно везли в ближайший сумасшедший дом" [Катаев, Тяжелая цифромания (1925)].

Хохот увозимого сумасшедшего на фоне кавказского пейзажа находит прецедент в очерке Тэффи "Горы". Там упоминается проносящаяся по Военно-Грузинской (как и в ДС) дороге "карета скорби", из которой автору слышатся "сдавленные стоны, мольбы и насмешливый хохот". См. ЗТ 1//32, Коммент. к прим, о кольцевых перекличках с началом романа в этом финальном эпизоде карьеры о. Федора. Ср. также эпилог "Пиковой дамы" (Германн в сумасшедшем доме).

 

39. Землетрясение

39//1

...К каждому проходившему мимо селения автобусу или легковому автомобилю подбегали дети и исполняли перед движущейся аудиторией несколько па наурской лезгинки; после этого дети бежали за машиной, крича: — Давай денги! Денги давай! — Иностранный турист так описывает участок пути между Крестовым перевалом и Кайшаурской долиной:

"Мы миновали высшую точку пути и начали спускаться в долину, становившуюся все более плодородной. Пейзаж здесь не так суров. Крестьяне работают в полях. На шоссе мальчишки всех возрастов пляшут и поют, когда мы проезжаем, бросают нам цветы, просят копеек и сигарет..." [М. Wullens, Paris, Moscou, Tiflis, 139-140].

To же в советском очерке:

"У Крестовой горы начинается перевал на южный склон. Глубоко внизу виднеются Млеты. Дорога многочисленными петлями смягчает стремительность спуска, и то появление, то исчезновение селения на глаз путешественника создает впечатление кружения на одном месте. Этими петлями остроумно пользуются грузинские ребятишки для получения подачек от проезжающих за лихо протанцованную лезгинку или за брошенные в автомобиль маленькие букетики горных цветов" [М. Райхинштейн, С экскурсией по Кавказу, КН 35.1926].

То же, но скорее с неприятными впечатлениями от поездки по советскому Кавказу, мы читаем в дневнике К. Н. Бугаевой:

"У Гудаура на шоссе высыпала целая толпа осетинских мальчиков и девочек. Бросали нам пучочки цветов, просили назойливо денег. Но и от них тоже веяло странным. Словно они не живые. Без единой улыбки, с совершенно серьезными, ожесточенными грязными мордочками, в лохмотьях, со спутанными волосами — плясали они, дико ломаясь в прозрачной сумеречной тишине, напоминая маленьких демонов. "Давай дэньга! Давай дэньга!" — жадно протягивали они свои ручонки" [Бугаева, Дневники 1927-1928, 229].

Запись Ильфа "Военно-Грузинская дорога" по оценке зрелища ближе к бугаевской, чем к романной: "Мальчишки злобно бежали за машиной с криками: „Давай! Давай деньги!"" [ИЗК, 59].

39//2

Перед следующей машиной, которая оказалась автобусом, шедшим из Тифлиса во Владикавказ, плясал и скакал сам технический директор. — Реминисценция из Библии: царь Давид "плясал и скакал" перед ковчегом Завета [2-я кн. Царств, 6.14-16]. Эту цитату ("скакаше, плясаше") мы встречаем также в "Смерти Вазир-Мухтара" Ю. Тынянова (1927) — в сцене свадьбы [VIII.2; напомнил Г. А. Левинтон].

39//3

В Пассанауре... друзья выпросили чурек и залегли в кустах напротив гостиницы "Франция" с садом и двумя медвежатами на цепи. — "Остановка в Пассанауре, селении уже довольно значительных размеров. Нам предстоит здесь позавтракать. Во дворе гостиницы медведь на цепи выполняет обязанности сторожевой собаки, и притом весьма злой. Трапеза обильна..." [Wullens, Paris, Moscou, Tiflis, 140]. К. H. Бугаева рассказывает о посещении Пассанаура и о медведе, едва не отъевшем руку А. Белому, летом 1927, т. е. буквально в те дни, когда происходит действие романа: "Мы вышли из автомобилей... С переполняющим чувством любви и доверия подошел он [Белый] к двум небольшим горным медведям, привязанным тут же посредине двора к врытым в землю столбам. Медведи свободно маячили по двору на своих довольно крепких веревках..." [Воспоминания о Белом, 59-60].

39//4

...Персицкий уехал в прекрасном автомобиле к сияющим далям... а великий комбинатор остался на пыльной дороге с дураком-компаньоном. — Мотив "экипаж и пешеход", который в линии Бендера так же необходим и тематически органичен, как и любая из его героикодемонических масок [ср. ЗТ 7//23; ЗТ 30//9-11, а также Введение, раздел 3]. Наряду с тщетными поисками ресторана [см. ДС 14//18], это один из эпизодов, в эскизном виде предвосхищающих неудачи Бендера в конце второго романа.

Три рубля, которые Персицкий без возврата выдает Бендеру вместо того, чтобы купить его услуги, напоминают концовку рассказа А. Аверченко "Человек, у которого были идеи".

39//5

— Вы скоро совсем отупеете, мой бедный друг. — "Мой бедный друг", как и "мой старый друг" [ДС 25 и 30], — обращение во "французском" духе [см. также ЗТ 7//2]. Встречается у таких склонных к стилизации авторов, как А. Аверченко ("Будем надеяться, мой бедный друг" [Конец графа Звенигородцева]) и Л. Андреев ("Бедный друг, как жаль, что ты не с нами" [Красный смех, отрывок 18]).

Бендер проявляет необычайный артистизм в именовании своего компаньона: "фельдмаршал", "господин из Парижа", "предводитель команчей", "председатель", "либер фатер", "дражайший", "охотник за табуретками", "патрон", "душа общества", "дамский любимец", "гражданин Михельсон", "Киса", "шляпа", "старый дуралей", "старая калоша", "дорогой товарищ", "мой бедный друг" и т. п. Имя — субститут его носителя, и в таком фейерверке именований могут выражаться различные оттенки отношения к человеку, например: (а) непочтительное жонглирование персоной другого, (б) отключенность и невнимание, (в) артистическая импровизация и игра масками, и др. Примеры: (а) — "Самоновейшие воспоминания о Чехове" А. Аверченко, где нахал, навязывающийся в друзья к Чехову, именует его каждый раз по-иному (Антон Петрович, Антоша, Антонио, Антонеско и т. п.); (б) — сцена с перевираемым именем-отчеством драматурга в "Театральном романе" Булгакова [гл. 12]; (в) — не без оттенка (а) — бендеровские именования Воробьянинова.

39//6

— Знаете, кто это?.. Это "Одесская бубличная артель — Московские баранки", гражданин Кислярский. — Ср.: "Тут же рядом сидели на корточках три ,,нимфа“..."; "„Пьер и Константин”... заговорил..."; "...подошел „Суд и быт“, волосатый мужчина"; "„Суд и быт“ индифферентно сидел на подоконнике"; "...„Пьер и Константин” перекинулся" [ДС 2, 24, 30].

Эта своеобразная метонимическая фигура — название фирмы вместо имени владельца — есть уже у Диккенса: "Подозреваю, „Церковный налог” догадывается, кто я такой, и знаю, что „Водопроводу” это известно — я ему вырвал зуб, как только приехал сюда" [говорит медик Боб Сойер; Пиквикский клуб, гл. 38]. Соавторы могли встречать ее и в современной русской и переводной литературе: "„Сатурн” — очень милый человек. .. Вот „Гигант” — неприятный мужчина и притом еврей... „Солейль” — очень понимающий человек" [отзывы дамы-нэпманши о владельцах кинотеатров; М. Слонимский, Средний проспект (1927), 1.1]; "„Ларек галантереи Бубиной”— женщина сырая, дородная..." [Форш, Московские рассказы, 292]; "Всего полтора года назад Фредди женился на единственной дочери „Собачьего бисквита Дональдсона” из Лонг-Айленда" [П. Водхаус, Борода лорда Эмсворт, ТД 06.1927].

Фигура нередко встречается и в той форме, какую она имеет в ДС, т. е. как имя владельца плюс аппозитивно присоединяемое название фирмы: "В этот день Анабитарт побывал во всех гастрономических лавках города: его видели и у Сильвадина „foies gras и битая птица”, и у Либассе „вина и ликеры”, и у Суржана-старшего „кондитерские изделия и нуга”, и у Бюксюзона "фрукты и ранние овощи"..." [П. Бенуа, За Дона Карлоса (рус. пер. 1923), III.6]; "Поддакивал „чай-сахар-мыло-свечи-керосин” — бакалейщик Волков" [Москвин, Чай, 382].

39//7

...Кислярский в чесучовом костюме и канотье. — Чесуча — "плотная суровая (шелковая) ткань полотняного переплетения" [ССРЛЯ, т. 9]. Чесучовый костюм — знак барства, обеспеченности, досуга. В "Степи" Чехова описывается явно высокопоставленный господин "в свежевыглаженной чесучовой паре" [гл. 5]. У Бунина фигурируют дачники — "панамы, чесучовые костюмы, большие, полные тела, сытые лица" [Первый класс]. У советских писателей человек в чесуче — это сытый бездельник, эксплуататор, демагог. М. Кольцов характеризует меньшевиков и эсеров как "пенкоснимателей в чесучовых пиджаках" [Великое нетерпение, Избр. произведения,т. 1].

Канотье ("лодочник") — шляпа, модная в Европе, а затем и в России, начиная с 1880-х гг.; увековечена Гарольдом Ллойдом, Вестером Китоном, Морисом Шевалье. Мемуарист вспоминает тип "пузатеньких мужчин в круглых плоских шляпах из твердо сплетенной соломы, которые, когда их срывало ветром, катились по земле колесом и останавливались со стуком" [Олеша, Книга прощания, 260].

Сочетание чесучи и канотье — знак старорежимной респектабельности, буржуазности. В документальном романе В. Каверина "Перед зеркалом" описывается привилегированная публика в Ялте в 1913: "...на скамейках мужчины в чесучовых костюмах и канотье читают газеты, дамы под зонтиками смотрят вдаль, чистенькие дети в матросках играют в песочек" [гл. 44]. Носителями молодой советской культуры все это воспринимается как экзотическое старье: "соломенная шляпенка „канотье", каких теперь не носят" [Ив. Вершинин, Человек с достоевщинкой, ТД 05. 1927].

39//8

Тифлис в тысячах огней медленно уползал в преисподнюю... Глухо бубнил кавказский оркестр, и маленькая девочка... танцевала между столиками лезгинку. — Картина ресторанного Тифлиса содержит ряд деталей из летних записей Ильфа 1927 [ИЗК, 60]. Ср. современный очерк, описывающий то же место и времяпровождение, что и данный пассаж романа:

"Красив Тифлис ночью. Для этого нужно забраться на вершину Давидовой горы... Темная котловина города, освещенная россыпью огней, напоминает опрокинутое вниз южное ночное небо, усеянное звездами. На вершине горы духан, грузинская заунывная навевающая грусть музыка, сопровождаемая глухими ударами в бубен, и молодые и старые грузины, которые кажутся всегда способными плавно нестись в лезгинке" [Н. Реш, Тифлис: к пятилетию Советской Грузии, КН 11.1926].

39//9

За нами следят уже два месяца, и, вероятно, завтра на конспиративной квартире нас будет ждать засада. Придется отстреливаться... Я дам вам парабеллум. — Мотивы, злободневные для лета 1927, когда, среди прочего, ОГПУ сообщало, что белогвардейцы, организовавшие взрывы в Москве, попали в красноармейскую засаду в Белоруссии и были убиты в перестрелке. Эти события широко освещались [сообщение В. Менжинского, Пр 05.07.27; интервью с Г. Г. Ягодой, Пр 06.07.27 и др.]. Ср. фразеологию в прессе того времени: "Отстреливавшимся преступникам удалось скрыться" [о нападении на клуб Агитпропа в Ленинграде, Ог 19.06.27]; "Отстреливаясь из „парабеллюма", раненый в ногу, с сочащейся кровью, Фридман бросился бежать" [из очерка о преследовании коммунистов в цанковской Болгарии, Ог 27.05.28; печатание ДС закончилось в июле 1928].

Остап уверяет Кислярского, что членам "Союза меча и орала" грозит опасность, предупреждает о засаде, предлагает отстреливаться, берет деньги — подобного рода розыгрыш широко представлен в комедиях Ж.-Б. Мольера, в эпизодах так называемого "Мнимого Преследования" [Г-н де Пурсоньяк, Проделки Скапена и др.; см. Shcheglov, The Poetics of Moliere’s Comedies, 18-19]. Ср. также мнимую тревогу, устроенную слугами герцога для издевательства над незадачливым губернатором Санчо Пансой: "Вооружайтесь, ваша милость, мы вам принесли оружие..." [М. Сервантес, Дон Кихот, 11.53; сходство с ДС выделено мной. — Ю. Щ.\.

Парабеллум, наряду с наганом и браунингом, — одна из трех наиболее популярных, часто упоминаемых систем огнестельного оружия. Ср. у Маяковского: Слышна / у заводов / врага нога нам. // Умей, / товарищ, / владеть наганом [Лозунги-рифмы]; В гущу бегущим грянь, парабеллум [150 000 000]. Сравнение автомобиля с браунингом см. в ЗТ 3//5.

39//10

— Я думаю, — сказал Ипполит Матвеевич, — что торг здесь неуместен! — Он сейчас же получил пинок в ляжку, что означало: "Браво, Киса, браво, что значит школа!" — Слово "торг" нередко употреблялось в корреспонденциях о капиталистическом мире: "торг вокруг министерских портфелей в Польше", "торг в Женеве", "лихорадочный торг в Гааге", и т. п. [Пр 12.29; Пр 10.03.27; Из 24.08.29 и др.]

Параллель из романа Джека Лондона "Сердца трех" см. в ДС 14//10.

39//11

Вечерний звон, вечерний звон, / Как много дум наводит он. — Из стихотворения И. И. Козлова "Вечерний звон" (перевод "Those evening bells" Т. Мура), положенного на музыку рядом композиторов. Наиболее известен романс Алябьева (1830). Темп его не быстрый, как в бендеровской версии, а задумчиво-меланхолический, соответствующий словам.

39//12

Адмиральский костюм Воробьянинова покрылся разноцветными винными яблоками, а на костюме Остапа они расплылись в одно большое радужное яблоко. — Образ "винных яблок" идет от Гоголя: "Иван Яковлевич, как всякий порядочный русский мастеровой, был пьяница страшный... Фрак у Ивана Яковлевича... был пегий, то есть он был черный, но весь в коричнево-желтых и серых яблоках" [Нос].

39//13

...Ипполиту Матвеевичу приснился сон. — Сон Воробьянинова — многослойная и искусная "конденсация" (термин Фрейда)1 фигур и мотивов из его прошлого, настоящего и будущего.

Ему снилось, что он в адмиральском костюме стоял на балконе своего старгородского дома и знал, что стоящая внизу толпа ждет от него чего-то. — Здесь явны отголоски как предвоенного 1913 г., когда Воробьянинов "сидел на балконе своего особняка... глядя на полыхающий фейерверк с горящим в центре императорским гербом" [Прошлое регистратора загса, исключенная глава ДС], так и финальной сцены на " Скрябине ", где толпа на палубе ждала освещения транспаранта, в то время как его создатели Остап и Ипполит Матвеевич, стоя на капитанском мостике, "смотрели на собравшихся сверху" [ДС 33]. Эта мизансцена повторится несколькими абзацами ниже в настоящей главе: "Оправившийся от морской болезни предводитель красовался на носу, возле колокола...", глядя вниз на толпу встречающих. Поза Воробьянинова напоминает также тот момент в его мечтах, где он стоит на открытой задней площадке "поезда, приближающегося к Сен-Готарду" [ДС 21]. "Адмиральский костюм" (экипировка, купленная Остапом для Ипполита Матвеевича) перекликается с мотивом "Титаника", с которого начинались странствия Воробьянинова [см. ДС 4//9].

Большой подъемный кран опустил к его ногам свинью в черных яблочках. — Подъемный кран как таковой в романе не появляется, но в волжских главах фигурируют вещи одного с ним ряда: портовое оборудование, погрузка пароходов, "процедура опускания гидравлического пресса в трюм" [ДС 31], "землечерпательный караван" [ДС 32]. Свинья — одновременно копилка, т. е. метафора-метонимия сокровищ, и отражение "дивного серого в яблоках костюма" Бендера. Из ассоциаций второго порядка упомянем свинью как хрестоматийный атрибут "гоголевской" провинции, которой так много в ДС.

Пришел дворник Тихон в пиджачном костюме и, ухватив свинью за задние ноги, сказал: — Эх, туды его в качель! Разве "Нимфа" кисть дает! — Тихон контаминирован с Безенчуком, а также, возможно, и с Кислярским (" пиджачный костюм "). Поскольку Безенчук в свое время хоронил тещу Ипполита Матвеевича [ДС 2], то не исключено, что свинья в какой-то мере и субститут Клавдии Ивановны (в известном смысле "подложившей свинью" Ипполиту Матвеевичу). Кольцеобразное возвращение образа тещи было бы естественно в конце романа (ср. повтор образа графини в финале "Пиковой дамы", с которой у ДС есть сюжетное сходство. Отметим, что ведь и дворник Тихон, вновь здесь возникающий, возвращает нас к началу). С другой стороны, поскольку свинья "в яблочках" репрезентирует, среди прочего, Бендера, утаскивание ее гробовщиком может рассматриваться как предвестие смерти воробьяниновского компаньона. Не исключено, наконец, что свинья символизирует и обманный последний стул (ср. ниже ее вскрытие).

В руках Ипполита Матвеевича очутился кинжал. Им он ударил свинью в бок, и из большой широкой раны посыпались и заскакали по цементу брильянты. — Кинжал, конечно, отражает кавказскую атмосферу этой и предыдущей главы (хотя, как и подъемный кран, он "наяву" нигде не фигурирует); возможно также, что он напоминает об адмиральском кортике (ср. адмиральский мундир). Удар кинжалом в бок свиньи — это и убийство Бендера, и вскрытие стула. "Посыпались брильянты" — явное предвосхищение рассказа старика-сторожа о находке сокровища: "И смотрю — из-под обшивки стеклушки сыплются и бусы белые на ниточке" [ДС 40]. Цемент, по которому катятся брильянты, видимо, связан с темой строительства (ср. новый клуб), да и вообще символизирует новый мир (ср. одноименный роман Ф. Гладкова). Однако он может напоминать и о кладбищенском цементе склепов и надгробий (о сравнении стола Ипполита Матвеевича с надгробной плитой см. ДС 1//7).

39//14

При виде концессионеров из толпы встречающих и любопытствующих вынырнул гражданин в чесучовом костюме и быстро зашагал к выходу из территории порта. — Толпа на ялтинской набережной, встречающая пароход, напоминает мотивы чеховской "Дамы с собачкой": "Они пошли на мол, чтобы встречать пароход. На пристани было много гуляющих..." Попытка Кислярского бежать перекликается с гоголевским: "Тут, меж дивившимся со страхом народом, один вскочил на коня и, дико озираясь по сторонам, как будто ища очами, не гонится ли кто за ним, торопливо, во всю мочь, погнал коня своего" [Страшная месть, гл. 14].

39//15

Это был первый удар большого крымского землетрясения 1927 года. — Землетрясение 11 сентября, которое, однако, не было первым в этом году: ему предшествовали более слабые толчки в июне. Оба раза событие широко освещалось печатью: в фотохронике видим разрушенные здания, толпы на улицах, раскинутые палаточные лагеря в ялтинском городском саду и т. п. [см. КН, КП, Ог и др.].

Исторически достоверное землетрясение, вписанное как сюжетный механизм в рассказ с вымышленными героями, имеет прецеденты: ср. "Кандида" Вольтера (Лиссабон) и "Землетрясение в Чили" Г. фон Клейста (Сантьяго). Мотивы из "Кандида" встречаются в ДС не раз [см. ДС 35//4 и 9]. О Ялте см. "Землетрясение" М. Зощенко (1929).

39//16

Пропадайте здесь с вашим стулом! А мне моя жизнь дорога как память! — Ср. также: "— Что, усы дороги вам как память?" [Бендер — Воробьянинову, ДС 7]. — Выражение "дорого как память", видимо, было в описываемый период ходячей шуткой, с издевательским оттенком по адресу старомодной сентиментальности; часто о предметах, малоподходящих в качестве сувениров, например, о деньгах или, как здесь, о жизни; часто в устах "нехороших людей" — нэпманов, жуликов и т. п., пытающихся "облагородить" свои цели и мотивы. В фильме "Девушка с коробкой" (режиссер Б. Барнет, 1927) нэпман заявляет: "Мне эта облигация дорога как память". В поэме И. Сельвинского "Новелла о загадке..." приведено газетное объявление: "Вора, нашедшего (в трамвае) у меня в кармане бумажник, прошу вернуть сторублевку — дорога, как память домашних" [в его кн.: Рекорды]. В рассказе М. Зощенко "Расписка" (1929) судья говорит ответчику: "Ваша расписка не имеет никакой цены, и она только дорога, как память". В рассказе

В. Ардова "Кустарь-одиночка" герой жалуется: "У меня... похищено пресс-папье, дорого как память" [См 24.1927]. На карикатуре "Выселение нэпмана" владелец мебели просит выносящих ее грузчиков: "Осторожнее с этим шкафом, он мне дорог как память: я в нем прятался в октябрьские дни" [Чу 03.1930]. Заглавие "Дорога как память" носит также карикатура Ю. Ганфа [См 22.1927].

39//17

И Остап ударил Воробьянинова медной ладонью по шее. — Эпитет встречается в очерке И. Ильфа "Записки провинциала": "Она стучала по моей голове своими медными ладонями" [Заноза 12.1924; Ильф, Путешествие в Одессу, 121].

39//18

Ипполит Матвеевич, не выдержавший всех потрясений ночи и утра, засмеялся крысиным смешком. — Как сказано далее, после землетрясения Воробьянинов "несколько повредился" [ДС 40]. Крысиный смешок напоминает о хохоте Евгения в "Медном всаднике": И вдруг, у даря в лоб рукою, /Захохотал, а бунт Воробьянинова против Бендера в следующей главе может быть сопоставлен с бунтом пушкинского героя против Петра.

39//19

Непосредственно вслед за этим... земля разверзлась и поглотила... гамбсовский стул... — Пример подключения мировых сил к судьбе героев [см. Введение, раздел 5]. Мы встречаем это также в сатириконовском пародийном письмовнике — в образце любовного письма, причем в примечании указывается, что это цитата из реального письмовника издательства И. Д. Сытина: "Разверзись земля и поглоти меня несчастного" [Аверченко, Бухов и др., Самоновейший письмовник, 131].

Примечание к комментариям

1 [к 39//13]. Термин "конденсация" (взаимоналожение различных "глубинных" элементов сна, дающее причудливые гибриды в "явном сне") следует стандартному французскому тексту фрейдовского "Введения в психоанализ" (авторизованный перевод С. Янкелевича).

 

40. Сокровище

40//1

Скажите, вы в самом деле были предводителем дворянства? — Остап перенимает здесь оборот речи, характерный для Авессалома Изнуренкова, позаимствованный, в свою очередь, у одного из персонажей диккенсовского "Дэвида Копперфилда" [см. ДС 21//9; ДС 36//14].

40//2

Однако пойдем, старичок, у меня двадцать пять рублей подкожных. — "Подкожные деньги" можно понимать как скрытые, надежно припрятанные деньги: "Подкожный — любимый, сокровенный, интимный, известный только говорящему: „У меня есть одно подкожное кафе на Таганке"; „Друг ты мой подкожный!"" [Елистратов, Словарь московского арго, 341; то же, что слово закадычный, на которое оно похоже и по внутренней форме: ср. под кожей — за кадыком]. Эпитет мог обозначать, среди прочего, содержимое бумажника: "[Скрипач в ресторане] ...играл ему [гостю] прямо „под кожу", в карман, в бумажник, где лежали толстой маленькой пачкой банковские тысячи" [Вертинский, Дорогой длинною..., 156].

40//3

Ипполит Матвеевич вышел на улицу. Он был полон отчаяния и злобы. Луна прыгала по облачным кочкам. Мокрые решетки особняков жирно блестели. Газовые фонари, окруженные веночками водяной пыли, тревожно светились. Из пивной "Орел" вытолкнули пьяного. Пьяный заорал. Ипполит Матвеевич поморщился и твердо пошел назад. — В некоторых деталях этот абзац сходен со сценой, предшествующей самоубийству Свидригайлова: "Он злобно приподнялся... Очнулся, вздрогнул, встал и решительно пошел из комнаты. Через минуту он был на улице. Молочный густой туман лежал над городом... Холод и сырость прохватывали все его тело и его стало знобить... Какой-то мертво-пьяный в шинели, лицом вниз, лежал поперек тротуара. Он поглядел на него и пошел далее" [VI.6; указано в кн.: Каганская, Бар-Селла, Мастер Гамбс и Маргарита, 16; курсив мой. — Ю. Щ.]1 .

40//4

Он вспомнил вдруг, что в гимназии ученик Пыхтеев-Какуев умел шевелить ушами. — Из традиционных гимназических доблестей. Ср.: "[Гимназист] ...весело вбежал в комнату и с порога закричал: „Мамочка! А я умею зонами шевелить!"" [Страшное издание // Ф. Опискин, Сорные травы]; "Пришел Митин товарищ, Рубин, маленький, удивительно черный и умевший широко открывать один глаз, а другой в то же время закрывать без единой морщинки" [Каверин, Открытая книга: Юность, гл. 1]; "— А у нас, — сказала девочка, — одна ученица умеет ушами двигать. Ей завидуют все. — Это что! — сказал я. — А вот в нашем классе есть один — до потолка плюнет..." [Кассиль, Кондуит (1930)].

40//5

Ипполит Матвеевич... взял с подоконника бритву. На ее зазубринках видны были высохшие чешуйки масляной краски... [Он] неторопливо подтянул правый рукав выше локтя, обмотал обнажившуюся руку вафельным полотенцем... Свет погас, но комната оказалась слегка освещенной голубоватым аквариумным светом уличного фонаря. — Бритва, судя по зазубринкам, — видимо, "Жиллет" [см. ДС 7//9]. Бритва фигурирует также в пьесе Ю. Олеши "Заговор чувств" (1928-1929), где Кавалеров в воображении убивает ею Бабичева.

Сцена имеет общие черты с покушением Трусоцкого на жизнь Вельчанинова в "Вечном муже" Достоевского [гл. 15]. Трусоцкий ночью пытается зарезать спящего Вельчанинова бритвой; как и в ДС, в комнату просачивается слабый свет. Далее раненый Вельчанинов, обезоружив Трусоцкого, "достал чистое полотенце и туго-натуго обвил им свою левую руку, чтобы унять текущую из нее кровь" (в ДС аналогичный жест делает Воробьянинов).

В новелле Конан Дойла "Шесть Наполеонов" (о роли которой для выбора фабулы романа см. ДС 2//5) один из охотников за сокровищем перерезает другому горло складным ножом. А. Д. Вентцель напоминает о самоубийстве Пискарева в "Невском проспекте" Гоголя; общая деталь с ДС — что бритва валяется на полу [Комм, к Комм., 95].

40//6

Великий комбинатор издал звук, какой производит кухонная раковина, всасывающая остатки воды. — "...Сзади него раздался звук, который производят в отверстии ванны последние капли спускаемой воды" [Заяицкий, Жизнеописание С. А. Лососинова (1926), 1.3; звук издает один из персонажей под действием внезапного удара, как и в ДС].

40//7

Ипполиту Матвеевичу удалось не запачкаться в крови. — Очередное эхо Достоевского и одновременно определенный тип understatement в описании жестоких сцен. Раскольников "...полез ей [старухе] в карман, стараясь не замараться текущею кровию... Он вспомнил потом, что был даже очень внимателен, осторожен, старался все не запачкаться..."[Преступление и наказание, 1.7]. То же у Толстого: "Гаджи-Ага... с двух ударов отсек голову и осторожно, чтобы не запачкать в кровь чувяки, откатил ее ногою" [Хаджи-Мурат]. И у Бабеля: "Кудря... осторожно зарезал старика, не забрызгавшись" [Берестечко].

40//8

...Ипполит Матвеевич проник в шахматный кабинет и... подошел к стулу... [Он] с хладнокровием дантиста стал выдергивать из стула медные гвозди... "Сейчас же на автомобиль... на вокзал... За какой-нибудь камешек меня переправят на ту сторону, а там..." — Ср. планы Василия Андреича, предвкушающего близкую наживу, в "Хозяине и работнике" Л. Н. Толстого [гл. 6]: "Землемера помажу... Сейчас три тысячи в зубы. Небось, размякнет..." — О хирургических сравнениях см. ЗТ 2//27.

Как пример тяги соавторов к кольцеобразным построениям [см. Введение, раздел 5, и ЗТ 1//32, сноску 2] отметим, что последний стул, как и первый, Воробьянинов вскрывает без участия Бендера [ср. ДС 9]. Совпадение в этом, а также в том, что оба раза в стуле ничего не оказывается, оттенено контрастом в манере вскрытия стула — варварской и поспешной в первом случае (драка с о. Федором), методичной и неторопливой во втором.

40//9

— Этого не может быть! — повторил он... — Этого не может быть! — Фраза, особенно с повторением, характерна для экспрессионистской риторики Л. Андреева: "Бескрайний: .. .Как же это может быть, чтобы люди совсем перестали покупать? Этого не может быть! Сура: Этого не может быть". "Давид: Этого не может быть! Скажи, что ты ошибся, Нуллюс!" [Анатэма, картина 2 и 5]. Видимо, не без стилизации в духе Андреева — в повести В. Катаева "Остров Эрендорф" (1924): "[Профессор Грант] ...ужаснулся. Вспотел. Покрылся смертельной бледностью. — Подожди. Этого не может быть!.. Этого не может быть, — сказал он и бешено завертел ручку арифмометра".

40//10

— Ходют тут, ходют всякие, — услышал Воробьянинов над своим ухом. — Стилизованное литературное просторечие. Ср. "Шляются тут. Того гляди, стащут что" [служащий магазина — автору, ищущему работу; Гиляровский, Мои скитания]. Фраза отстоялась у сатириконовцев: "Ходят тут всякие" [буфетчик — человеку, ищущему слесаря; Аверченко, Случай с Пат ледовыми]. "Ходят, ходят тут всякие, а зачем — и сами не знают" [его же, Первый дебют].

40//11

Он увидел сторожа в брезентовой спецодежде и в холодных сапогах. — Продолжающиеся параллели с Достоевским: Свидригайлов перед самоубийством встречает ночного сторожа и разговаривает с ним [Преступление и наказание, VI.6; указано в кн.: М. Каганская, Бар-Селла, Мастер Гамбс и Маргарита, 16].

40//12

Ну, и вот, был здесь постоянно клуб... Негодящий был клуб... Только весною товарищ Красильников стул для сцены купил... — Стилизация народной повествовательной манеры; ср. у Бунина: "Ну, так вот я и докладываю вам: была эта Елена просто алчная блудница... Только всходит однажды в ее уборные комнаты главный ее камергер..." [Святые; курсив мой. — Ю. Щ.].

40//13

Клуб на них построили, солдатик!.. Паровое отопление... буфет, театр, в галошах не пускают!.. — П. И. Лавут предположил, что финал ДС навеян газетными сообщениями о железнодорожном клубе в Полтаве, построенном на сто тысяч, выигранных по облигации. Если такой факт имел место, то он отразился также в истории о клубе автомобилистов "Станка". Как замечает Я. С. Лурье, история клуба имеет в ДС ту неправдоподобную черту, что, в отличие от облигации, клад должен был стать собственностью государства, а не клуба. Неправдоподобна также скорость постройки клуба — от мебельного аукциона в ДС 21 до развязки романа в конце октября прошло не более полугода. [П. Лавут, цит. по кн.: Яновская, 135; Курдюмов, В краю непуганых идиотов, 83.]

...В галошах не пускают... — О подобного рода запретах в те годы упоминали с гордостью среди других показателей чистоты и порядка в общественных местах. Пресса 20-х гг. рисует угнетающие картины массового бескультурья в городской рабочей среде, на фоне которых видно, что рассказы М. Зощенко о маленьком "пролетарии", о его бытовых привычках являются вовсе не гротескным преувеличением (как думал раньше и автор этой книги), а точным фактическим воспроизведением действительности. Эта проблема, занимавшая едва ли не центральное место в современных дебатах, в ДС/ЗТ фактически не затрагивается. В первых рядах кампании за чистоту шли клубы и дома культуры, где расклеивались таблички "Спускайте за собой воду", "Не плевать на пол" и другие подобные директивы, за нарушение которых взимались строгие штрафы. (Известный фельетонист А. Зорич в КП 1928 негодует, что нужда в подобных напоминаниях сохраняется даже в этих очагах цивилизации.) И гигиенические привычки вообще, и сдача верхнего платья в гардероб прививались с трудом; многие рабочие принимали требование раздеться как личную обиду [Н. Погодин, Пойдемте в советскую чайную, Ог 15.01.28]. Запрет входить в общественное место в галошах и верхнем платье бурно дебатировался. В одновременном с ДС очерке о рабочем клубе говорится, что "большинство старается прошмыгнуть под разными предлогами в пальто и галошах", описываются препирательства посетителя с дежурными, обсуждается (как в известном зощенковском театральном рассказе), что у кого таится "под" верхней одеждой и галошами, и т. п. [Б. Яковлев, Клуб как он есть, КН 07.1928].

Формула "в-галошах-не-пускают" превратилась в элемент некой обоймы признаков нового быта, как бы в одно предложение-слово, гордо знаменующее новые стандарты общественного поведения. Мы видим это в данном месте ДС, а также у М. Булгакова: "Блестящие швейцары в государственных магазинах на Петровке и Кузнецком, „верхнее платье снимать обязательно" и т. п. — это ступени в рай" [Столица в блокноте, гл. 9, Ранняя неизданная проза]. "Советская чайная, где снимать верхнее платье обязательно" [КН 20.1930]. "Штраф три рубля за нарушение тишины" [В. Инбер о крестьянском санатории в Ливадии, Пж 19.1930].

40//14

Брильянты превратились в сплошные фасадные стекла... Алмазная диадема превратилась в театральный зал с вертящейся сценой, рубиновые подвески разрослись в целые люстры... [до конца абзаца]. — Риторическая фигура, с помощью которой описывается метаморфоза воробьяниновских сокровищ в здание клуба, намечена — в ином и инвертированном виде — в рассказе Г. Рыклина "Курица" (Ог 1924). Уездный предводитель дворянства наскоро распродал в 1917 свое имение (землю, лес, каменный дом), спрятал вырученные деньги, затем вернулся за ними, но обнаружил, что ассигнации (николаевки, керенки) за два года обесценились. Он продает их коллекционеру и на все полученные деньги покупает на птичьем базаре курицу. Обращаясь к курице, он говорит: "Ты важная птица... Хохлик? Это не хохлик. Это березовый лес с примесью ольхи и осины — триста двенадцать десятин. Хвост? Это не хвост, а заливной луг — сто восемьдесят пять десятин" [пересказ рассказа Рыклина в кн.: М. Кольцов, каким он был, 213-214; курсив мой. — Ю. Щ.]. См. также конец следующего примечания (о "Цветах" Катаева).

40//15

Сокровище... нельзя было унести. Оно перешло на службу другим людям. — "Потеря сокровища", добытого ценой долгих трудов и поисков, — распространенный мотив мировой литературы. В советском контексте сюжет о погоне за богатством, в сущности, не мог иметь иной концовки, и мы действительно встречаемся с ней в литературе, в том числе в обоих романах Ильфа и Петрова, а также в приключенческих фильмах — "Семья Грибушиных", "Пропавшие сокровища", "Куклас миллионами" [Советские художественные фильмы, т. 1].

Весьма древней разновидностью потери сокровищ является "воссоединение добытого героем объекта с природой". Он погружается в воду или в болото (легенда о Мидасе — золото уходит в ручей; Эдда, "Песнь об Атли" — клад остается на дне реки; Б. Деперье, "Новые забавы", новелла 19 — нашедший клад бросает его в реку; Дж. Стейнбек, "Жемчужина" — драгоценность брошена в море и утащена крабом, и мн. др.); возвращается в родную стихию или на свое законное место в миропорядке (Коллинз, "Лунный камень" — камень возвращается на чело индийской статуи, откуда он был похищен; Л. Метерлинк — синяя птица улетает); пожирается хищниками (Хемингуэй, "Старик и море" — уникальная рыба съедена акулами). Сокровище, полученное от нечистой силы, обращается в прах (Гоголь, "Заколдованное место", "Вечер накануне Ивана Купала"). Добыча вора или налетчика развеивается по ветру, тонет в воде, вообще так или иначе уничтожается (в определенном типе современных фильмов, например: "Touchez pas au grisbi", "Melodie en sous-sol", "Who is Minding the Mint?", "Это безумный, безумный, безумный мир" и др.). Наследство, за которое шла многолетняя тяжба, поглощено судебными издержками (Диккенс, "Холодный дом").

Важная разновидность потери, обнимающая большое число вариантов, — "превращение богатства, добытого одним, в общее достояние". Ярким примером может служить "Золото" Блеза Сандpapa (и основанный на нем сценарий С. Эйзенштейна и его сотрудников "Золото Зутера"). На золотоносный участок, открытый капитаном Зутером, набрасываются тучи колонистов, оттесняют первооткрывателя и владельца земли и возводят на ней город Сан-Франциско. Другой сюжет этого типа дал бразильский писатель Олаву Билак в поэме "Охотник за изумрудами", где герою в предсмертном бреду видится нация, завладевающая открытыми им изумрудными приисками, строящая города... По идеологическим причинам ясно, что в советской литературе предпочтительной формой утраты сокровища должно быть обобществление. Любопытно, однако, что в чистом виде оно представлено лишь в первом романе. В ЗТ сокровище Бендера достается не Советскому государству, а румынским пограничникам-грабителям; тематическая интерпретация различия представила бы интересный вопрос.

Рассказ В. Катаева "Цветы" (1936) развивает ту же, что и оба романа, тему преимущества общего богатства над частным, и в его финале узнаются черты как концовки ДС (переход объекта вожделений индивида в собственность всех), так и последних глав ЗТ (невозможность пользоваться удобствами и ценностями иначе, нежели в коллективном порядке). Счастливый молодой отец хочет к возвращению жены из роддома уставить цветами квартиру. Но в магазинах цветов не оказывается — они распроданы в связи с завтрашним праздником 1-го мая. Проснувшись утром, молодые родители видят в окно, что вся Москва убрана цветами, так что мечта исполнилась — ребенка в первый день его жизни окружают цветы. Об Ильфе и Петрове напоминают даже метафоры: "Вся Москва была похожа на огромный праздничный букет" (ср. в ДС: "...диадема превратилась в театральный зал..." и проч.).

Примечание к комментариям

1 [к 40//3]. Данное место связано косвенными ассоциациями также с "Завистью" Ю. Олеши, где Кавалерова вышвыривают из пивной [гл. 4], вслед за чем на сцене появляется Бабичев; отношения между последним и Кавалеровым в ряде черт сходны с отношениями Бендера и Воробьянинова. В пьесе Ю. Олеши " Заговор чувств ", основанной на " Зависти ", есть и мотив убийства бритвой [см. выше, 40//5].

 

Исключенная глава:

Прошлое регистратора загса

(ПР)

ПР//1

...Гласн[ый] городской думы Чарушников с двоюродной сестрой, первогильдейн[ый] куп[ец] Ангелов, сидевш[ий] навеселе с двумя двоюродными сестрами... [и далее] ...с двоюродными сестрами и без них... с недорогой, очень зрелой двоюродной сестрой. — Фамилия купца, по-видимому, взята авторами у главаря одной из банд, орудовавших в Одессе и ее окрестностях вскоре после интервенции: "болгарин Ангелов, по прозвищу Безлапый" [Козачинский, Зеленый фургон, 261]. В Одессе до революции был банкир Мавро Ангелиди [Бондарин, Лактобациллин]. У Чехова в рассказе "Нарвался!" старичок-генерал развлекается в номере ресторана в обществе "племянницы". Подобными "именами родства" (причем не прямого, что было бы неудобно, а бокового) обозначались любовницы и девицы легкого поведения, сопровождавшие важных лиц в общественных местах.

ПР//2

...Молодого человека, в котором купец Ангелов громогласно опознал переодетого гимназиста, сына бакалейщика Дмитрия Маркеловича, выводил старый лакей Петр... — Гимназистам запрещалось посещение кафе, кондитерских, ресторанов; для посещения кинематографа, театра или иных увеселений требовалось специальное разрешение гимназического инспектора. Во многих случаях для гимназистов был в силе своего рода комендантский час: "С семи часов вечера выходить из квартир воспрещалось, и с закатом солнца маленький городишко с его улицами и переулками превращался для учеников в ряд засад, западней, внезапных нападений и более или менее искусных отступлений" [Короленко, История моего современника, 1.20; см. также Кассиль, Кондуит, Собр. соч., т. 1: 82; С. Горный, Ранней весной, 279, и др.].

ПР//3

Дива... сбивала носком божественной ножки проволочное пенсне с носа партнера... — Игривость шантанных певичек начала XX века, не раз описываемая в литературе. Пользовалась известностью песенка: ...Франтику с картинки / Любо будет мне / Кончиком ботинки / С носа сбить пенсне... [Горький, Жизнь Клима Самгина, ч. 4]. Тот же трюк, а также "па, где сшибался поднятою ногой цилиндр с головы визави", описан в "Студентах" Гарина [гл. 12]. Ср. также: "Шансонетка... постучала носком туфли по пюпитру дирижера" [Мстиславский, На крови, II. 1].

ПР//4

— Отдай все — и мало! — кричал Ангелов страшным голосом. — Из лексикона ценителей женской красоты. Ср. у Достоевского: "А уж по женскому отделению такие, брат, суфлеры, что отдай ты мне все, да и мало!" [Преступление и наказание, П.6]; у Чехова: "Отдай все — и мало, — думает математик, рассматривая ее [воспитанницу Пальцеву]. — Роскошь девочка..." [В пансионе]. У Ильфа в списке марок папирос значится "Эх, отдай все" [ИЗК, 165].

ПР//5

Гласный городской думы Чарушников... бросил на сцену кружок серпантина. Развившись только до половины, кружок попал в подбородок прелестной дивы. Неподдельное веселье охватило зал. Требовали шампанское. Городской архитектор плакал. Помещики усиленно приглашали городского врача к себе в деревню. Оркестр заиграл туш. — Примерный набор банальных деталей в сценах "великосветского" ажиотажа и веселья. Ср. сходное по тону описание вечеринки в "Воспитании чувств" Флобера: "Немецкие часы, прокуковав два раза, вызвали массу шуток по поводу кукушки. Последовали всевозможные разговоры: каламбуры, анекдоты, похвальбы, пари, вранье, выдаваемое за правду... Вина обходили стол, блюда следовали одно за другим, доктор разрезал. Кто-то бросал через стол апельсин ( или пробку, кто-то оставлял свое место, чтобы поговорить с кем-то..." [11.1].

ПР//6

В зал вошел известный мот и бонвиван, уездный предводитель дворянства Ипполит Матвеевич Воробьянинов, ведя под руки двух совершенно голых дам. — Сцена с Ипполитом Матвеевичем, голыми дамами и околоточным использует ряд мотивов рассказа Чехова "Маска". У Чехова миллионер Пятигоров в маске входит в читальню клуба в обществе двух дам и предлагает присутствующим покинуть помещение: "Мамзелям моим не ндравится, ежели здесь есть кто посторонний... Они стесняются, а я за свои деньги желаю, чтобы они были в натуральном виде". Является полиция, которую Пятигоров осыпает насмешками; составляется протокол, после чего миллионер снимает маску и открывает свое лицо, к немалому смущению собравшихся. Интеллигенты и передовые люди города, возмущавшиеся поведением нахала, теперь льстят и аплодируют ему, а власти спешат замять скандал.

Подобные эпизоды были известны и из придворной хроники, например, следующий, сходный с ДС: "Город до сих пор полон рассказами о похождениях великой княгини Марии Павловны... Про сынков ее и толковать нечего. Всем памятно, как они шествовали по общей зале ресторана с голой француженкой, что страшно возмутило публику..." [Минцлов, Петербург в 1903-1910 годах, 24; запись за август 1903].

ПР//7

Статейка была написана возвышенным слогом и начиналась так:

"В нашем богоспасаемом городе что ни событие, то — сенсация!

И, как нарочно, в каждой сенсации замешаны именно:

— Влиятельные лица!!!"

Стиль фельетона Принца Датского так же шаблонен, как его псевдоним. Известным штампом было, в частности, разделение фразы на две части посредством двоеточия и новой строки с тире. Ср. некоторые очерки В. М. Дорошевича, почти целиком составленные таким образом, например:

"Роли распределялись:

— По особенностям дарования...

Чулков Сергей мог продать билетов:

— На целых пятьдесят рублей!..

Здесь начинал свою артистическую деятельность мой:

— Учитель чистописания и рисования Артемьев...

К спектаклю имел какое-то отношение нотариус Н., известный тогдашней Москве как:

— Большой ходок по дамской части" и т. п. [Дорошевич, Уголок старой Москвы, Избранные рассказы и очерки, 6-19].

"Богоспасаемый" — заезженный журналистами лексический штамп, обычный при топонимах. Часто встречается в древнерусской литературе и у классиков: "В богоспасаемой крепости не было ни смотров, ни учений, ни караулов" [Пушкин, Капитанская дочка]. Примеры из А. Аверченко: "Мы счастливы приветствовать известного пианиста Зоофилова, посетившего наш богоспасаемый город..." [Волчья шуба]; "Что-то в нем есть такое, что действительно отличает его от других индивидов нашего богоспасаемого болота" [Скептик].

Глумливо-претенциозный, до отказа напичканный надоевшими цитатами "возвышенный слог" статейки Принца Датского типичен для дореволюционных газетчиков. Его пародирует, например, М. Алданов, у которого в сходном стиле работает журналист Дон-Педро: "Комментарии излишни. Вот уж действительно своя своих не познаша. До каких, однако, Геркулесовых столпов цинизма докатились наши рептилии!.. Что, однако, сей сон означает?! Уж не „эволюционирует” ли почтенная газета? А если эволюционирует, то куда и почему? Тайна сия велика есть" [Ключ, 23]. Этот пассаж иллюстрирует другую ветвь тогдашнего стиля: он основан не на синтаксических штампах (деление фраз двоеточиями и тире), но на заезженных цитатах, затертых цитат, тропах и афоризмах, обязательных в такого рода политических обзорах.

ПР//8

Статья... заканчивалась неизбежным: "Бывали хуже времена, но не было подлей"... — Цитата из "Современников" Некрасова: Я книгу взял, восстав от сна, / И прочитал я в ней: / "Бывали хуже времена, / Но не было подлей". Некрасовский афоризм, взятый из рассказа В. Крестовского (Н. Д. Хвощинской), был заезженной цитатой в левых и либеральных кругах. За гробом поэта Курочкина в 1875 шло мало провожающих, и некоторые объясняли это тем, что "бывали хуже времена, но не было подлей" [Н. К. Михайловский, Записки профана, цит. по кн.: Ашукин, Ашукина, Крылатые слова, 68]. В рассказе Бунина вспоминается реакция эпохи Александра III: "Время было трудное — недаром обжора и пьяница, но либеральнейший человек, старый врач губернской больницы, говорил: „Бывали хуже...”" ит. д. [Архивное дело]. Штамп перешел в советскую прессу. В статье о румынском писателе Панаите Истрати говорится, что "перефразируя известную поговорку, можно сказать: и бывали „разоблачители” похуже, да не было подлей" [Бор. Волин, Литературный гайдук, Пр 20.10.29].

ПР//9

...Принца Датского, который тщетно силился выговорить необыкновенно трудные для него слова: "Ваше высокопревосходительство"......вытряхнул из себя ответ: — Т-т-т-так я же в-в-в-ооб-ще з-аикаюсь! — Заиканье от страха перед высоким начальством, невозможность выговорить титул — общее место, идущее от Гоголя, ср. в "Ревизоре": "Ва-ва-ва... шество, превосходительство, не прикажете ли отдохнуть...". Встречается у сатириконовцев: "В-ва-ва...— сказал Иванов... — ввв... аше пр... пр... пр... пре-во... сходительство... я пппреподаю... чи... стописание, ваше превосходительство" [В. Азов, Табло // В. Азов, "Цветные стекла", кавычки Азова].

Заикание, афазия — частные случаи более широкого мотива "физиологической реакции " на начальственные возбудители. Данный мотив типичен, например, для юмористического периода Чехова, у которого через него выражается тема чиносознания, превратившегося во вторую натуру (ср. "Хамелеон", где от одного лишь упоминания о генерале полицейского кидает в жар и холод, "Смерть чиновника", "Толстый и тонкий" и т. п.).

ПР//10

...Матвей Александрович гонял длинным бамбуковым шестом голубей, а по вечерам, запахнувшись в халат, писал сочинение о разновидностях и привычках любимых птиц. — Характерное совмещение книжных мотивов:

(а) "Помещик, увлекающийся голубями (собаками, лошадьми и т. п.)" — представлен Троекуровым, Гриневым (который смолоду "лазит на голубятни" и "может очень здраво судить о свойствах борзого кобеля"), Ноздревым; И. Тургенев передает рассказы об увлечении графа А. Г. Орлова голубями-турманами [Однодворец Овсяников]. Обычно такой любитель животных применяет к ним человеческие мерки и способы обращения: например, в "исторической" повести Н. Брешко-Брешковского "АполлонБельведерский" помещик заказывает панихиду с попом по погибшим собакам [Ни 33.1912]. В этом же духе и отец Воробьянинова имеет для любимого голубя "Фредерика" с супругой "Манькой" отдельную благоустроенную голубятню. О турманах, живущих в комнатах помещичьего дома и унавозивших полы, пишет Бунин [Учитель, гл. 8].

(б) "Помещик, пишущий нескончаемое сочинение", — другое известное клише, представленное гоголевским Тентетниковым [Мертвые души, т. 2], который также неразлучен с халатом, или сенатором Тодрабе-Граабен [Белый, Серебряный голубь: Павел Павлович]. Мистер Дик в "Дэвиде Копперфилде" Ч. Диккенса увлекается воздушными змеями и пишет сочинение о Карле Первом.

Воробьянинов-старший сочетает оба признака, будучи страстным охотником до голубей и сочиняя о любимых птицах трактат, которого он так и не кончает.

ПР//11

...Он узнал, что кроме красивых и приятных вещей: пенала, скрипящего и пахнущего кожаного ранца, переводных картинок и упоительного катания на лаковых перилах... есть еще единицы, двойки, двойки с плюсом и тройки с двумя минусами. — Ср. у Чехова: "Ранее он не знал, что на этом свете, кроме сладких груш, пирожков и дорогих часов, существует еще и многое другое, чему нет названия на детском языке" [Житейская мелочь].

ПР//12

В Старгороде было две гимназии: дворянская и городская. — Эти учебные заведения в социальном плане представляют собой верх и низ: дворянские гимназии были наиболее привилегированными (выше даже классических), городские же гимназии и училища принимали "кухаркиных детей" [см.: Москвин, Гибель реального, и др.]

ПР//13

Воспитанники дворянской гимназии... получили обидное прозвище "баклажан". — Ученики каждого учебного заведения имели свое прозвище, например, "карандаши", "чижики", "паштеты"; обычны были взаимное дразнение и соперничество, часто с сословной подоплекой [см.: Блонский, Мои воспоминания, 45]. Мишенью прозвищ часто были серый, сизый и синий цвета различных частей школьной униформы: "Серые шинели с петлицами на воротнике, форменные синие мундиры с белыми пуговицами... — Синяя говядина!" [дразнили гимназистов воспитанники училищ; В. Беляев, Старая крепость, глава "Прощай, училище!"; Ефимов, Мой век, 7]. "Сизяками нас дразнили за сизые шинели, которые мы должны были носить" [Кассиль, Кондуит, Собр. соч., т. 1: 83; см. также Наумов, Из уцелевших воспоминаний, 59; Горный, Ранней весной, 279; Дон-Аминадо, Поезд на третьем пути, 24; Дейч, День нынешний..., 86 — о синих тужурках гимназистов, и др.]. Сюда, видимо, относятся и "баклажаны" (ср. народное название баклажан — "синенькие").

О вражде и побоищах между воспитанниками "барских" и "плебейских" учебных заведений рассказывают все [А. Наумов; С. Горный; Н. Москвин, Гибель реального; Ф. Степун, Бывшее и несбывшееся; Н. Заболоцкий, Ранние годы, и др.].

ПР//14

— Это не я разбил, — быстро ответил Ипполит. — В рассказе В. Инбер "Где ничего не случается" спор между шалившими гимназистами о том, кто разбил лампу ("не я") продолжается и в их взрослой жизни, когда они снова встречаются через много лет [Ог 30.06.29].

ПР//15

Савицкий... пытался водворить нос на прежнее место. Нос не приставал. Тогда Савицкий пошел в уборную и утопил нос в дыре. — Очевидные переклички с "Носом" Гоголя. Ср. действия майора Ковалева: "Осторожно и осмотрительно наложил он его на прежнее место. О ужас! Нос не приклеивался", — и цирюльника Ивана Яковлевича: "...швырнул потихоньку тряпку с носом [в реку]".

ПР//16

Во время "греческого" в третий класс вошел директор "Сизяк"... У директора не было зубов. — Гошпода, — заявил он, — кто ражбил бюшт гошударя в актовом жале? — Опять совмещение мотивов:

(а) Гимназический топос посвящает много места причудливым особенностям педагогов, автоматизму их поведения и возникающим на этой почве сложным системам взаимного мучительства учителей и учеников (один из ярких, сложных примеров — гимназические главы "Истории моего современника" В. Г. Короленко). Наиболее общие места, обязательные штампы любого рассказа о гимназии — прозвища наставников и странности в их манерах и речи. "Инспектор гимназии Соловский, по прозвищу „цуфрик“... Учитель истории Пустовойтов носил прозвище „грача“... Была у него привычка говорить очень медленно, нюхать при этом табак и кстати или некстати повторять присловье: „Так и знайте"" [Каменский, Век нынешний..., 15, 35]. "Вошел наш директор Бурмейстер (Шестиглазый, как мы звали его)... Надзиратель Галкин (он же — Барбос)" и т. п. [Чуковский, Серебряный герб, 387, 508]. Подобно схоластам фарсовых комедий, гимназические наставники говорят со смешным акцентом: "— Гуоворите! — объявил чех-латинист. — Уас уызвали зуатем, чтуоб вы гуоворили! Мы ждюем, чтуо скажет Иуанов Пуавол!" [Дорошевич, Иванов Павел]. В записках В. Зензинова дефекты речи сходны с упоминаемыми в романе: "Другой классный наставник, с бритыми усами, что тогда встречалось редко, назывался „Сифоном", потому что он как-то особенно шипел и свистел сквозь зубы (как вырвавшаяся из бутылки зельтерская вода!)... Инспектор Фишер... говорил на очень плохом русском языке с забавным пришепетыванием и сюсюканьем — мы его звали „Зюзя"" [Пережитое].

В детские годы братьев Катаевых в одесской гимназии был "классный наставник, латинист, поляк Сигизмунд Цесаревич, которому была дана странная, ни на что не похожая, глупейшая кличка Сизик... [Он говорил] с польским акцентом" [Катаев, Разбитая жизнь, 232].

(б) То или иное нарушение дисциплины и "требование начальства указать виновных" — другое общее место гимназических воспоминаний. Ср. у В. Зензинова: "Наш классный наставник... долго требовал сознания и выдачи преступников [стрелявших жеваной промокашкой], угрожая им и всем нам. Мы упорствовали, среди нас не оказалось ни малодушных, ни предателей" [Пережитое; аналогичные рассказы в кн.: Ишеев, Осколки прошлого, 13; Кассиль, Собр. соч., т. 1: 88-89; Гарин, Детство Темы, гимназические главы, и др.]

(в) "Урок, прерываемый входом в класс начальства", как знак чрезвычайного происшествия — еще один известный элемент гимназической топики. "Любил [директор] Рыбий Глаз неожиданно зайти в класс во время урока" [Кассиль, Собр. соч., 1,86]. "Сидим мы вчера... первый урок у нас французский... Только стал [Раевский] писать „рестэ, томбэ", как вдруг отворяется дверь и входят инспектор, директор и классный наставник. Когда мы сели, директор и говорит нам: „Господа, у нас случилось несчастье: ученик вашего класса Спагин убежал из дому... на германский фронт. Многие из вас знали, конечно, об этом побеге заранее..." — и начал, и начал, полчаса говорил" [Гайдар, Школа, гл. 2].

В антологическом мире ДС, как обычно, совмещены многие мотивы: и прозвище, и дефект речи, и бегство гимназистов на фронт, и вход начальства в класс во время урока, и требование выдать преступников.

Разбитый царский бюст — мотив не без символических обертонов, тоже восходящий к общему фонду воспоминаний писателей-одесситов. Ср. у В. Катаева: "В 1917г.,в день Февральской революции, в Одессе произошли сильные оползни... [В юнкерском училище] глубокая трещина прошла через капитальную стену фасада и расколола бюст

государя императора, что было воспринято как зловещее предзнаменование конца трехсотлетней династии Романовых. Я сам видел тогда этот треснувший бюст, еле державшийся на своей расколотой полочке" [Разбитая жизнь, 465].

ПР//17

Липки и резинки водились у него самые лучшие и дорогие. Играл он в перышки всегда счастливо, потому что перья покупали ему целыми коробками... — Ср. у В. Катаева: "Витя Ильин обещал научить меня надувать на липке пузырек воздуха, который с треском лопался, если его раздавить..." Как объяснила нам Александра Ильинична Ильф, липка — это резинка, прижимаемая к написанному, которое хотят удалить, в отличие от той резинки, которой стирают написанное (ластик). На резинках часто печаталось цветное или черное изображение слона.

Перышки — писчие перья разного калибра, предмет вожделений гимназистов. С. Я. Маршак, вспоминая писчебумажный магазин своего детства, называет среди его приманок "перышки — богатый набор перьев, от маленького, тоненького, почти лишенного веса до крупных, желтых, с четко выдавленным номером „86“". С. Горный упоминает "резинки „Слон“, перышки „блазинпур“, алюминиевые, „Наполеон" и 86-е"; В. Катаев — "синие с тремя дырочками, „коссодо", „рондо", „номер 86", „Пушкин" — с курчавой головой знаменитого писателя — и множество других".

В младших классах велась оживленная мена и купля-продажа перышек. Употреблялись они для игр, о которых рассказывает Э. Т. Кренкель: "Перышки выпускались десятками типов, с двухзначными и трехзначными номерами — от мягких или тоненьких до широких лопаточек рондо, позволявших писать с немыслимой сегодня витиеватостью. [В них] ...можно было играть не только на переменах, но и на уроках, замаскировавшись спиной впереди сидящего. Вооружившись перышком, надо было одним движением перевернуть перышко другого игрока на спину — и оно тотчас же переходило в твою собственность. Карманы были всегда полны перьями всех фасонов и видов". В рассказе Б. Зозули герой вспоминает, как в училище он "играл в перья — старательно так нажимал на кончик, и перышко взвивалось и переворачивалось" [Катаев, Разбитая жизнь, 337; Маршак, В начале жизни, 570; Горный, Ранней весной, 110; Катаев, Белеет парус одинокий, гл. 30; Дорошевич, Иванов Павел, 17; Кренкель, RAEM, 23; Зозуля, Маленькие рассказы, Чу 23.1929].

ПР//18

Благотворительные базары в Старгороде... устраивались то в виде московского трактира, то на манер кавказского аула... — Ср. благотворительный базар с "избушками и павильонами" в "Анне на шее" Чехова. Аналогичный вечер с киосками в виде избушек и с дамой в костюме боярыни, продающей шампанское, упомянут в рассказе И. Бунина "Ворон". В московском Дворянском собрании в 1911 базар был оформлен как цыганский табор: дамы из высшего общества в роскошных цыганских нарядах, в масках гадали гостям в шатрах [Кривошеина, Четыре трети нашей жизни, 35]. Театрализованные благотворительные базары устраивались и при дворе, с императрицей и великими княжнами за прилавком [см. The Romanov Family Album, 100-101].

ПР//19

Он вынул из жилетного кармана сотенный билет, положил его на край скалы из бурого папье-маше и, громко сопя, отошел. — Ср. начало ухаживания богача Артынова за героиней в "Анне на шее": "Не отрывая глаз с Ани, выпил бокал шампанского и заплатил сто рублей, потом выпил чело и дал еще сто — и все это молча, страдая астмой..." Сходные детали — благотворительный бал, буфет, сто рублей, отдаваемые влюбленным героем за бутылку шампанского — встречаем в рассказе Бунина "Натали" (1941, действие в 1890-е гг.).

ПР//20

...Следователь... с усмешкой ответил: "Це дило треба розжувати"... — Эта украинская поговорка входила в обиход начала XX века. Мы встречаем ее как заглавие и рефрен эстрадных куплетов [Н. Ленский, в кн.: Лира], а также в "Тихом Доне" М. Шолохова [1.3.23], где ее произносит Гаранжа, чья речь состоит из общих мест ("Гора с горой не сходится" и т. п.).

ПР//21

Когда приступили к разучиванию арии Риголетто... баритон с негодованием заметил, что Ипполит Матвеевич живет с его женою, колоратурным сопрано. — Адъюльтер под видом музицирования — тема "Крейцеровой сонаты" Л. Толстого; ср. также рассказ Чехова "Живая хронология".

ПР//22

Скабрезные похождения Ипполита Матвеевича, а в особенности избиение в клубе благородного собрания присяжного поверенного Мурузи, закрепили за ним репутацию демонического человека. — Поступок Воробьянинова принадлежит к почтенной традиции (см. подвиги графа Алексея Буланова, ДС 12//11).

ПР//23

В письме он написал латинскими буквами только два слова: "Накося выкуси". — Выражение "накося выкуси", обычно с показом кукиша, часто употребляют персонажи Чехова: "Живите, живите, а уж насчет корма — накося выкуси! Хоть околевайте" [Нахлебники]; "— Накося! — сказал генерал с презрением и поднес к лицу его два кукиша" [Лошадиная фамилия]; "...Поднес к лицу начальства кукиш и предложил: „Вот, накося выкуси!"" [Осколки московской жизни, 1885, № 8].

ПР//24

На Александровском вокзале в Москве толпа курсисток, носильщиков и членов общества "Свободной эстетики" встречала вернувшегося из Полинезии К. Д. Бальмонта... Поэта осыпали цветами весны — ландышами. Началась первая приветственная речь... торжество... было омрачено выступлением неофутуриста Маяковского... — К. Д. Бальмонт приехал в Москву после кругосветной поездки 5 мая 1913. Проведя 7 лет в изгнании, он воспользовался амнистией по случаю 300-летия дома Романовых. Согласно газетной хронике, речей на вокзале полиция не разрешила, и "К. Д. Бальмонт бросал в толпу ландыши". Выступление В. Маяковского "от имени врагов Бальмонта" в Обществе свободной эстетики 7 мая вызвало отклики в печати; соавторы достоверно передают иронический вопрос Маяковского Бальмонту. Поэтические вечера Бальмонта — наряду с праздновавшимся в те же дни юбилеем царской династии — были одной из больших сенсаций года. [Бальмонт, Стихотворения, 33-34; Катанян, Маяковский, 47-48; Успенский, Записки старого петербуржца, 186-199].

ПР//25

...Ликующий стишок, принадлежащий перу местного цензора Плаксина: Скажи, дорогая мамаша, / Какой нынче праздник у нас, — / В блестящем мундире папаша, / Не ходит брат Митенька в класс? — Цензор Плаксин — реальная личность, жил в Одессе. Приводимые стихи написаны по случаю проездов императорской семьи через Одессу, а не к 300-летию дома Романовых (отметим всегдашнее сгущение соавторами признаков эпохи). За цитируемыми стихами (4-я строка в оригинале читается: Не едет брат Митенька в класс) следовало: Взгляни ты: как много народа / Из церкви сегодня идет!.. / А солнышко с ясного свода / Златые лучи так и льет!.. / И солнышко, дитятко, знает, / Что праздник великий настал, /Что нынче к нам Тот прибывает, / Кого Сам Господь нам избрал! [В память Высочайших Его Императорского Величества Государя Императора Николая II проездов через Одессу. Изд. Одесской городской управы, б.г.; приведено Я. С. Лурье в кн.: Курдюмов, В краю непуганых идиотов, 39-40]. Эти стихи "для городовых" соавторы вспоминают в фельетоне "Детей надо любить".

ПР//26

...Не воображал себе Ипполит Матвеевич... масляного "каганца"... — Каганец — "светильник в виде черепка или плошки, в которую наливают сало или растительное масло и кладут фитиль" [Макаров, Матвеева, Словарь...], очень древнее осветительное устройство. Не раз упоминается у Н. Гоголя; получил распространение в годы Гражданской войны и военного коммунизма. Издалека темь ночная / Тлеет каганцами [Э. Багрицкий, Дума про Опанаса]. "К стене был прибит каганец — довольно конструктивный прибор из темного железа... В каганец вставляли лучину, а когда она догорала почти до конца, от нее зажигали другую, защемляя держалкой. Огарок предыдущей лучины падал в деревянное корытце с водой, стоявшее на маленькой скамеечке под каганцом. Теперь, в век атома и спутников, странно сознавать, что я это видел своими глазами, что это было именно в моей, а не в чьей-либо другой жизни" [Шефнер, Имя для птицы, 281; действие в деревне, во время Гражданской войны].