1. «БРОНЕНОСЕЦ» ВЫХОДИТ В МОРЕ

— Все, Ковчег на борту «Броненосца». Если точнее, в твиндеке второго трюма, — торжественно подытожил Салех, стоя на причале возле ржавого и обшарпанного, но довольно крупнотоннажного судна со столь странным именем. — Загружайся и ты, Инди. Надеюсь, от тебя что-то осталось после сухопутной части путешествия.

— Все будет исполнено в точности, мистер Джонс, — торжественно поклялся верный Клопик, который тоже оставался на причале.

— Ты стоишь десяти кадровых разведчиков, малыш. — Археолог потрепал мистера Лопсанга по жестким вихрам. — Только тебе я могу доверить препровождение моего дурноватого папаши из Искендерона в Чикаго. Ведь сержант Питерс — это много мышц и куча эрудиции. Больше ничего за душой у него нет.

— Понял, доктор Джонс, сержанту Питерсу я ничего сложного поручать не буду.

— Мистер Катанга, это мистер Джонс и мисс Кэмден, — остановил Салех торопившегося куда-то человека в свитере и фуражке, по виду явно капитана. — Мои лучшие друзья. Надеюсь, их не обидят на вашем судне?

Сам вопрос был проигнорирован, однако моряк пробубнил мясистыми губами:

— Наслышан, наслышан, мистер Джонс. Вы вполне соответствуете тем анекдотам, которые мне рассказали о вас.

Капитан больше не удосужил вниманием пассажиров и направился к судовому трапу. Судя по ллойдовской фуражке с большим козырьком, был он подданным Его Величества, а внешность моряка выдавала помесь цейлонского сингала с негритянками, малайцами, португалками и, возможно, голландцами.

— Мы разве похожи на людей, которых можно так просто обидеть? — мисс Кэмден несколько возмутилась.

— Дело вот в чем, — Салех прокашлялся. — Солидные компании не возьмут какой-то ящик от людей с улицы или уж столько заломят… В общем, судно я нашел из дешевых, с несколько подмоченной репутацией. Сам Катанга его владелец.

— Понятно, контрабандист, — Индиана был как всегда догадлив.

Мужчины на прощание весомо пожали друг другу руки, Лилиан и Салех обменялись крепкими поцелуями.

— Именно так целуют гурии в мусульманском раю, — авторитетно оценил египтянин и добавил: — Будем считать, что я получил страховку за свой грузовичок.

Салех с Клопиком, весело посвистывая дуэтом, отправились в ближайшую кофейню, а Индиана с Лилиан в отведенные им каюты на корме. Впрочем, сперва доктор Джонс навестил штурманскую рубку.

— Мастер, сколько времени займет у нас переход до Лондона? — обратился он к капитану.

— Неделю, мистер Джонс. Будем там шестого сентября.

— Так долго? Почему не торопимся?

— Мы торопимся. У нас не только грузы на Лондон вроде вашего драгоценного ящика, но и кое-что для одного испанского порта. Кстати, мы выгрузимся в Ла-Корунье довольно резво. Чем резвее, тем целее, — скаламбурил Катанга.

— Ла-Корунья… — Необходимый участок крупномасштабной карты мгновенно появился перед мысленным взором доктора Джонса. — Значит, вы работаете на франкистов-фалангистов?

— Что, не нравится? Я и на Гитлера потружусь, и на любого другого черта, если он прилично заплатит… Вы против?

— Не спорю, бизнес тем и хорош, что стоит вне политики и идеологии, — легко согласился Джонс и попробовал выведать. — Но все-таки, что вы везете в Ла-Корунью?

— Я же не спрашиваю, что лежит в вашем ящике, — отразил капитан, меланхолично покусывая резинку.

На том разговор и закончился.

Индиана спустился в свою каюту и улегся на койку. Рука наткнулась на номер «Таймс» недельной свежести. Газетные заголовки клеймили сговор Гитлера и Сталина, оформленный двадцать третьего августа в виде пакта о ненападении. Если бы с такой же прытью газеты клеймили сговор англичан и французов с Гитлером в прошлом году, вяло усмехнулся Джонс. Сталин сейчас воюет со вторгнувшимися в Монголию японцами и таскать каштаны из огня для англичан и французов, конечно, не хочет. Это вам не Николай II. Тем более что все переговоры между Лондоном, Парижем и Москвой о «коллективной безопасности» закончились ничем. Поляки сказали, что не пропустят русские войска через свою территорию даже в случае большой войны с Гитлером, а прибалты поспешили заключить свои пакты с немцами. Гальдер и Канарис недавно съездили к ним и вели переговоры…

Надежно урчал четырехцилиндровый двигатель «Бурмайстер ог Вайн», проходящий неподалеку от переборки гребной вал усыплял крупной вибрацией, легкая бортовая качка тоже развивала сонливость. Дремота затягивала умаявшееся тело, приглушала повсеместную боль, и оставалась только огромной величины усталость. Все силы были отданы на какое-то не слишком понятное дело и, казалось, уже никогда не восстановятся даже на треть.

Веки Джонса тяжело смежались, когда в каюте возникла мисс Кэмден.

— Я сейчас поставлю тебе примочки, — бодро объявила она.

— Какие-такие примочки? — страдающим голосом спросил Индиана.

— Катанга велел. Он еще посоветовал мне, когда я лягу спать, запереть дверь и задраить иллюминатор. Это чтобы его мохнорылые пираты не влезли. Но сначала я буду тебя спасать.

Тут крутая волна ударила в борт. Лилиан, утратив равновесие, села прямо на разбитое тело Индианы. И тут же вскочила, испугавшись страшного воя пациента.

— Да ладно, Инди, не придавай такого значения. Это же я, хрупкая женщина, а не бегемот какой-нибудь.

— Из-за бегемота меньше бы мучиться пришлось.

Лилиан стащила куртку с профессора, рубаха же на нем отсутствовала со времен экскурсии в подземный храм. Затем, несмотря на стенания Индианы, стала тыкать своей примочкой в его сизо-багровое тело.

— Сдал ты, профессор, — уязвила женщина, никогда не забывающая обид. — Мало чем напоминаешь того «качка», которого я, разумеется случайно, однажды видела в голом виде.

— Правильно, эти десять лет я не лежал как рыбка в маринаде… Лили, здесь ты не найдешь спасенья от людей в тельняшках. По известным тебе причинам я сегодня тих и слаб. Иди лучше и запрись в своей каюте. Или наоборот, отопрись, и тогда секс-пираты Катанги покажут тебе все свои способности.

— Я — твое спасение от страданий, — пропела Лилиан, не обращая внимания на грубости.

— Но мне не нужна «скорая помощь»… Ай, больно. Не трогай там.

— А тут, Инди?

— Очень больно, отвяжись!

— Ну, не вертись… А здесь, зайчик?

— Вроде не так мучительно. Знаешь, не очень больно еще вот тут, — профессор, кряхтя, показал на губы.

Женщина присосалась к этой совершенно беззащитной части мужского лица.

— Ну что, гордишься своей победой? Снова окрутил меня, да? Я даже не спрашиваю, что у тебя было с той немкой, у которой нос длиннее корабельного бушприта! Вот дура.

Джонс нашел в себе силы качественно удивиться.

— О чем ты? Немки какие-то мерещатся…

Лицо его разгладились, под закрывшимися веками заструились приятные картины из былой жизни.

— Она, видите ли, многое умеет, более темпераментная, — мстительно припомнила гостья. — Она, конечно, профессионалка в этом деле. Ну, и меня ты еще не знаешь! Тебе еще предстоит меня узнать… — Она хихикнула. — Не бойся, я буду осторожной, ласковой.

Индиана с трудом приподнял одно веко и даже успел заметить, как слетает сброшенная женщиной рубаха, после чего сон окончательно победил его.

Это получилось нечаянно, естественным образом. Лилиан, еще не веря дурным предчувствиям, позвала:

— Джонс, кончай придуриваться… Эй, бери меня.

Она осторожно пощипала мужчину, потом довольно крепко встряхнула. Ничего кроме жалобных стонов из него выжать не удалось.

Лилиан бессильно уронила себя на койку…

А во сне Индиана был вместе с ней. Только не нынешней, а десятилетней давности, еще студенткой. Да и сам он в сновидении оказался куда более юным — свежеиспеченным профессором Чикагского университета.

Она отвечает ему на вопрос по древнегреческой мифологии и рассказывает ерунду, мол, Зевс, вступил в интимную связь с Ледой в виде воробья, а с девушкой по имени Европа — в виде быка. Профессор слушает и благосклонно кивает: бык так бык, потому что девичья коленка в фельдиперсовом чулке касается его ноги. Неуместный сладкий озноб пробирается снизу вверх. Левая рука, прямо на экзамене, спускается на гладкую коленку и (фу, срам!) принимается ползти туда, где чулок кончается и начинается нечто, похожее на теплый шелк. Какой приятный сон…

В тот момент, когда правая рука ставит высший бал в зачетку, левая немедленно отбрасывается в сторону. «Все, профессор, вы мне больше неинтересны», — чарующий и воркующий голос становится резким и каркающим. Сон превращается в гулкий кошмар, наполненный хохотом, воем, искривленными рожами…

Когда Индиана открыл глаза и пошевелился, то понял, что ему много легче, чем вчера. А во-вторых, что рядом с ним Лилиан — настоящая. Она источала самое обычное тепло, которое, однако, все более щекотало нервные окончания поздоровевшего мужского тела.

В то время как женщина притворялась спящей, а рука мужчины уже занималась ее бюстом… двигатель вдруг замер. Судно, утратив устойчивость поступательного движения, закачалось на волнах.

Доктор Джонс сразу переключился на серьезный лад. Взгляд, брошенный в иллюминатор, ничего не прояснил — поблизости не обнаружилось ни порта, ни даже берега.

Когда мужчина стал спешно надевать шляпу, бдительная женщина распахнула глаза.

— Куда ты, бестолковый?

— Двигатель заткнулся.

— Ну, а тебе какое дело? Двигатель помолчит, наши уши отдохнут…

Но Индиана не слушал женские глупости. Он бежал, застегивая ширинку, по трапу на капитанский мостик.

— Что нас затормозило, мастер? — кинулся пассажир к капитану, так и не заметив ничего особенного в море.

Катанга не спеша стянул наушники.

— Немецкая подводная лодка в трех кабельтовых по левому борту. Угрожает торпедировать, если мы не предъявим себя к осмотру.

— Что за чертовщина, мистер Катанга? Эти заразы ведут себя, как будто началась война!

— Так война и началась, — буднично и даже блекло известил капитан. — Сегодня, первого сентября, в четыре сорок пять утра. Поляки якобы разорили какую-то немецкую радиостанцию, нацисты за это вторглись в Польшу, англичане с французами вот-вот кинутся защищать поляков, но пока ничего не делают… Давайте-ка прячьтесь, мистер Джонс, немцы пристроятся к нашему борту в течение нескольких минут.

Индиана скатился по трапу обратно в каюту. Лилиан там отсутствовала — так же, как и в своей собственной. А когда он вспорхнул на главную палубу, то выяснил, что немцы уже лезут на абордаж. Оставалась последняя возможность сыграть в прятки, и он юркнул в вентиляционную трубу трюма. «Вождь страны гуннов… — бормотал Индиана, пытаясь закрепиться башмаками на грубых сварных швах. — Двинулся-таки в поход, паскуда… И что же, остается всего три дня, чтоб освободить Силу Заповедей?..»

Наконец удалось угнездиться и, слегка высунувшись из трубы, организовать наблюдение за событиями. Немецкий десант состоял из нескольких моряков и команды черномундирных эсэсовцев, в которых можно было признать людей Мюллера. Эсэсовцы рассыпались по всему судну для проведения большого шмона, моряки принялись открывать люк трюма, оперативно шуруя лебедкой. Того самого трюма, в верхней твиндечной части которого находился Ковчег Завета!

Сразу была осознана ошибка огромной величины. Нацистские ищейки смогли взять след Ковчега лишь по одной-единственной причине! В порту Александрия работают или деятели национально-освободительного движения, или просто продажные людишки, — в общем, предатели.

Двое немецких моряков скользнули по трапу в люк, сверху упали стропы, опять зажужжала лебедка, и через полминуты Ковчег навсегда покинул трюм «Броненосца». Грузовая стрела развернулась, драгоценный ящик проследовал над коммингсом, над фальшбортом и плавно опустился на палубу подлодки.

Все пропало…

Дело, которому Джонс-отец отдал полжизни, завершилось полным провалом. Хищники закогтили и потащили в свое логовище величайшую реликвию. А если прав отец и Ковчег настолько непрост, что играет особую роль в мировой истории? Особенно сейчас, когда «шарнир времени», о котором вещал Хорхер, повернулся и в бурлящий котел мировой битвы должны ухнуть многие страны и народы?

Тут к вентиляционной трубе стали подбираться немцы. Индиана вынужден был съехать вниз, удерживаясь от падения упором спины и башмаков. Лишь когда прекратился топот и гомон в непосредственной близи, он высунулся снова.

Лилиан. Ее тащили двое кряжистых эсэсовцев, она упиралась, поджимала ноги и пихалась бедрами. Конечно же, тщетно, вызывая оглушительное ржанье немецких жеребцов. Через борт очень кстати перебрались и Урбах с Мюллером.

— Здравствуйте, милочка. — Нацистский археолог победно сиял. — Ничто нас, оказывается, разлучить не может. Отныне вы — мой талисман, договорились?.. Однако где же эта глиста Джонс! В какую щель он заполз на сей раз?

Райнгольд фон Урбах напряженно огляделся.

— Индиана Джонс на дне морском, — выступил вперед невозмутимый Катанга. — Я его туда отправил, чтобы он не мешал мне отдыхать с девчонкой. Она представляет определенную ценность, особенно после длительного воздержания в рейсе.

Моряк подошел вплотную к Лилиан и понюхал ее волосы.

— Джентльмены из Германии, оставьте ее мне — в качестве компенсации за тот ящик, который вы уволокли.

— Ну-ка прекратить эти негритянские штучки! — гаркнул Мюллер в ухо Катанги. — Раскомандовался, хитрая морда! Мы заберем все, что нам нужно. А тебя, губошлеп, чтоб я больше не слышал, не то прогуляешься за борт.

— Девчонка — это компенсация мне за расстроенную нервную систему, — объяснил ласковым голосом археолог Урбах. — Я думаю, фюрер не будет против. А жив доктор Джонс или сдох, сейчас действительно не имеет никакого значения. Силы, хранящие Германию, вернули Ковчег.

И мисс Кэмден была затащена на подводную лодку вслед за скрижалями Завета.

Вторая страшная потеря за одно утро.

Тут уж завозмущалось в Индиане не общественное начало, а самое что ни на есть личное. Но выпрыгнуть сейчас из трубы — значит заработать автоматную очередь в живот или попасть на операционный стул к Хорхеру. Значит показать, что доктор Джонс устал от борьбы…

Он распрощался с убежищем, когда был уверен, что с субмарины его не заметят. Подводный корабль вскоре покинул морскую поверхность, оставив лишь пенистый след нырка.

 

2. АКУСТИКА РЕШАЕТ ВСЁ

— Куда немцы могли направиться? Куда, Катанга, куда? — профессор упорно долбил капитана «Броненосца». — Не прямо же в Берлин!

— Вероятно, на какую-нибудь итальянскую военно-морскую базу. Немцы ведь в союзниках с макаронниками, у них даже пакт заключен. — Катанга с прежней ленцой жевал резинку.

— Послушайте, мастер, а нельзя ли эту подлодку выследить? — ляпнул доктор Джонс, наверное, потому, что страшно было прекращать бесполезное толковище и идти мучиться в каюту.

Капитан прекратил жевать и показался задумчивым, даже отрешенным.

— Вблизи нет ни одного военного корабля Его Величества…

— Вы же морской волк, морскую собаку съели! Ну же, раскиньте мозгами. — Впервые в жизни Индиана взывал о помощи, причем к совершенно непонятному человеку. — Осталось два дня, всего два!

Капитан сделался чуть менее вялым.

— Не убивайтесь так, док. На свете много хороших девушек, да и вряд ли немцы серьезно навредят мисс Кэмден. Так, какие-нибудь половые забавы, не более.

Доктор Джонс стал мерить палубу тоскливыми шагами, голова поникла, и сзади казалось — шляпа лежит прямо на плечах.

— На свете скоро останется мало чего хорошего, мистер Катанга. Владыка гуннов двинулся в поход, и я не представляю, что может застопорить его, кроме… меня.

— Если гунны — это немцы, то в прошлую войну с ними разобрались и без вас, док, — терпеливым, даже ласковым голосом внушал моряк.

Наступило тягостное молчание, обрамленное плеском бьющей в борт воды. Судно с пока что отключенным двигателем тяжело приминало волну. Не раз Индиане приходилось плясать в скользких тапочках на краю могилы, но сейчас хотелось выть от полного отсутствия идей.

— Предположим, не довезем мы его, — неожиданно проговорил Катанга. Он помедлил, а потом обратился к невидимым грузополучателям: — Весьма сожалею, господа, но произошла потеря груза по независящим от судовладельца и капитана причинам. Действие непреодолимой силы, форс-мажор… — Несколько изменив тон, капитан переключился на судью: — Зона боевых действий, ваша честь. Немцы изъяли и затопили катер, не стали даже разбираться в том, что он предназначен их испанским друзьям.

— ? — Помутневшие глаза доктора Джонса быстро прояснялись, наливались надеждой, электрические искры воли вырывали тело из состояния разжиженности, а руки уже трясли моряка за плечи. — Эй, что вы имеете в виду?

— Из суда я выйду победителем. Грузовладельцы ничего не добьются. Военные риски, ничего не попишешь. А какими угрозами нацисты заполнили эфир — их слышали на многих торговых судах, греческом «Мемноне», аргентинском «Сан-Епифанио», норвежском «Тронхейме», в общем, на здоровенном куске Средиземного моря.

— Да не темните вы! — с нетерпеливостью согнутой пружины проорал археолог. — Какой такой груз вы не довезете?

— Особый. Абсолютно секретный. Сумма фрахта получена вперед, еще и премия по прибытии. Выгодный контракт… грязный, конечно, некрасивый… На борту, мистер Джонс, имеется боевой патрульный катер, оснащенный гидроакустикой. Это то, что мы везем франкистам в Ла-Корунью.

— Катер с гидроакустикой? — засуетился Индиана. — Что ж вы раньше-то молчали? Срочно спускайте его на воду!

— Не торопитесь, сэр, — внушительно произнес капитан. — Меня вот что интересует — та штука, которую уволокли немцы, действительно ценная?

Индиана придвинул свои глаза к недоверчивому моряку. Их взгляд был тяжел и убедителен, некоторые бы назвали этот взгляд гипнотическим.

— Слушайте очень внимательно, мастер. Украденный у меня груз НЕ ИМЕЕТ ЦЕНЫ.

Заметно было, как в голове Катанги что-то включилось, некая волна прокатилась по губастой физиономии. И язык его заработал куда оперативнее:

— Без настоящего специалиста оборудование катера будет простым металлом, док. А я некогда служил акустиком на линкоре Его Величества. Чувствуете, куда вас кривая выводит? Но надо еще меня уговорить, чтобы я бросил ненадолго собственное судно и передал командование алкашу-старпому.

* * *

Подводная лодка «U-46» серии YII-B шла на погружение. Она крупно завибрировала, когда в цистерны главного балласта ворвалось море, заставляя ее проваливаться вниз. Одновременно горизонтальные рули помогали выйти на нужную глубину в шестьдесят футов. В следующие пять часов ей предстояло двигаться в погруженном режиме со скоростью порядка двенадцати узлов. О том, что происходит наверху, можно будет догадываться лишь с помощью гидрофонов и шумопеленгаторов, самописец эхолота станет показывать, что происходит внизу. И следовала лодка отнюдь не в итальянский порт. Штурман уже проложил сложный курс на восток, который включал отвороты от районов патрулирования британских военных кораблей, базирующихся на Крите.

Тем временем моряки «Броненосца» выудили из главного трюма пятидесятитонный катер, задействовав сразу две лебедки. После заправки и проверки двигателя суденышко отправилось, выписывая зигзаги, на запад со скоростью тридцать узлов. На катере были установлены примерно такого же сорта гидроакустические приборы, что и на немецкой субмарине, хотя, конечно, гидрофонных мембран имелось поменьше.

Катанга поставил Индиану к штурвалу, показав, как выдерживать курсовые показатели, сам же надел наушники гидрофонов.

— Эй, мастер, кто там побулькивает внизу? — минут двадцать спустя прокричал профессор. — Немец не пускает пузыри?

— Нет, доктор Джонс, только одна большая зубастая рыба передает вам привет и надеется на скорую встречу. Если серьезно, никаких намеков на подводную лодку. Выруливайте на курс десять.

И вместе с поворотом штурвала катер двинулся уже не на запад, а на север.

Спустя полчаса Катанга обреченно скинул наушники:

— Такое впечатление, что немецкая лодка растворилась, как сахарная голова.

— А что если они отправились не в сторону Италии, а, например, Греции или Турции, то есть на северо-восток.

— Ну, и что им может понадобиться на северо-востоке? — несколько заносчиво высказался Катанга.

— Вы не слишком похожи на командира немецкой лодки, чтобы знать, какие у него надобности, — осадил компаньона доктор Джонс.

— Ладно, будем делать то, что заказывает клиент, — капитан ограничился красноречивым взглядом и улыбкой, скользнувшей по щеке. Впрочем, бывший акустик Его Величества остался на боевом посту.

Наверное, поэтому настал момент — минут через сорок, — когда он подкинул наушники в воздух.

— Есть, Джонс! Я ухватил ее за хвостик!

Индиана не отказал себе в удовольствии приложить наушник к своей голове. Действительно, из резинового кругляша с дырочками доносились слабые звуки, смахивающие на частое поплевывание. Но они говорили о близости Ковчега и Лилиан.

— Это точно лодка, а не какая-нибудь рыба-кит, прочищающий глотку? Да и откуда вообще эти звуки приплывают?

— Мистер Джонс, так шумит «рыба-кит» с работающим винтом и подрагивающим стальным корпусом, — терпеливо разъяснил Катанга. — А приплывают звуки со стороны правого борта. Пеленг пятнадцать. Так что ложитесь на курс сто.

Теперь можно было прикинуть, куда направляется немецкая субмарина. Примерно, конечно. Похоже, она собиралась пройти южнее Крита к Спорадским островам или к западному побережью Турции.

— Эх, было бы у нас десятка два глубинных бомб, — помечтал Катанга.

* * *

Небосвод крутился к ночи, и, как предполагал капитан, субмарина вскоре должна была всплыть. Так оно и случилось, однако поглазеть на нее из-за темноты не пришлось.

На рассвете, а это было второе сентября, лодка снова нырнула, с катера же можно было увидеть британский крейсер, который, впрочем, не обратил на крохотного собрата никакого внимания.

«U-46» в это время подвсплыла на перископную глубину и тоже разглядела крейсер.

— Какая прекрасная мишень, — заметил командир лодки, пребывающий на центральном посту. — Пора уже отрывать Британии ласты.

Он решил запросить Берлин о возможности атаки. На перископной глубине коротковолновая радиостанция могла принести пользу, связист срочно взялся за свою работу и передал шифровку. Но Берлин велел не отвлекаться. По личному указанию фюрера «U-46» надлежало следовать в порт Измир дружественной Турции, откуда знатная добыча должна была отправиться в Германию воздухом. Впрочем, имелся и запасной вариант: если англичане начнут перехват, то ценный груз надлежало переправить на судно под нейтральным флагом — за эту часть операции отвечали друзья великой Германии.

Лишь два человека всеми фибрами хотели, чтобы Ковчег не попал так просто в Германию — Индиана Джонс и Райнгольд фон Урбах.

Хотения доктора Джонса, конечно, понятны, а вот Урбах мечтал запустить свои руки в объект, прежде чем тот будет ликвидирован. Немецкий археолог доподлинно знал, что Ковчегу предстоит торжественное уничтожение в замке Вевельсбург в присутствии самого Адольфа Гитлера, рейхсфюрера СС Гиммлера, других высших чинов из партии, СС и института Аненэрбе. Поэтому Урбах не возражал против неприятностей со стороны англичан. Прежде чем интересный предмет будет переправлен на судно друзей, он успел бы покопаться в его начинке…

Ближе к полудню следующего дня акустик Катанга, оценив курс немцев, склонился к кандидатуре Измира как порта их назначения:

— Там у турков крупная военно-морская база и аэродром, которые могут пригодиться команде соперника.

Спустя полчаса катер-следопыт был замечен турецким патрульным кораблем и получил приказ остановиться. Этот момент капитан Катанга выбрал для окончательного выяснения отношений:

— Доктор Джонс, что все-таки таилось в трюме «Броненосца» и затем перекочевало на немецкую подводную лодку? За какой-такой драгоценностью мы тянемся со столь завидным упорством?

— Вы очень своевременно задали этот вопрос, мистер Катанга, учитывая, что нас вот-вот посадят голым задом на сковородку.

— От вашего ответа зависит то, насколько я буду склонен к рискованным поступкам, — объяснил капитан. — Если ящик нашпигован какими-нибудь блестящими штучками-дрючками, я соглашусь поставить на кон свою жизнь — при условии, что и мне отломится. Половина, док. Я честный человек и требую всего лишь половину.

— То есть делим поровну? Да вы, я смотрю, любитель социальной справедливости… — американец хмыкнул. — Когда вы пустились в эту морскую прогулку, то уже проявили недюжинный нюх. Примите мои аплодисменты. Кто-то конечно, заявит, что ваши мотивы были корыстны. Тут я намерен твердо возразить — корыстны все мотивы без исключения, особенно подозрительна любовь ко всему человечеству и так далее. Но вернемся к ящику. Хотя присутствует в нем и золото, интересен он отнюдь не этим. Капитан, немцы унесли с вашего судна Ковчег Завета.

— Я совсем «того» или не совсем врубаюсь? — Катанга даже потер лоб, будто пытаясь что-то вспомнить. — Как прикажете вас понимать? Может, это приборчик физический так кличется?

— Может, и прибор, только очень древний. Но он работает не на физической, а на Божественной энергии. Понимайте меня буквально, Катанга, это те самые скрижали Завета, которые Моисей высек со слов Господа Бога, это тот самый Ковчег, что находился в Святая Святых Иерусалимского Храма. Надеюсь, произнесенные мною звуки имеют для вас какой-то смысл, то есть помимо ложки с вилкой вам в руки уже попадало Святое Писание.

— Невероятно. Я поражен, — дотоле вялый и циничный голос Катанги задрожал из-за внутреннего кипения. — Мои предки были людоедами, но я — католик.

— Так каков ваш положительный ответ? — настаивал Индиана.

— Значит, вы нашли Ковчег, мистер Джонс? Или как?

— Да, земляные работы — моя профессия. Я откопал, а нацистские воришки забрали. Догадываетесь, зачем фюреру понадобились Божьи Заповеди?

— Чтобы уничтожить их, — шоколадное щекастое лицо Катанги даже посерело.

— И я все больше склоняюсь к тому же мнению.

Тем временем турки оказались на расстоянии слышимости. Было у них не какое-нибудь корыто, а патрульный корабль явно немецкого происхождения. И сейчас два многоствольных пулемета смотрели, внушая минорное настроение, на жалкую команду катера.

Турецкий командир обратился с мостика через мегафон на еле доступном английском языке:

— Слюшай, кыто башкан этого судна, а?

— Гюн айдын, бай. Ну, я башка, а в чем дело? — откликнулся Катанга.

— Асмотр. Панятна, да?

— Но мы не находимся в пределах турецких территориальных вод.

— Какой грубый чэловэк. Нам извэстна лючшэ, в каких вы водах. Глуши матор. Панятна, да?

Вскоре несколько турецких гостей рылись там и сям, причем один из них быстренько уронил к себе в карман лежавшие на планшете часы. Другой поднял гидрофонные наушники и проорал что-то своему командиру. Тот недобро рявкнул в ответ, после чего турки немедленно окружили Джонса и Катангу, отняли у них револьверы и кнут да еще стали подталкивать и пихать, как бы приглашая на выход.

При личной встрече турецкий капитан, украшенный густой растительностью под носом, сказал задержанным:

— Ваш катэр шпионски. Паэтому вы арэстованы, ваш судно канфисковано и будэт атбуксировано в дураджак Анталья.

— Я — американский гражданин, а вот он британский. Понятно, да? — попробовал раздуться Индиана Джонс. — И никакого дураджака нам не надо.

— Вы нэ являться гражданин дружэствэнных Тюркии стран, — возразил офицер. — Абэщаю амырыкански гражданин сэмь лет тюрьмы, брытански — десять.

После такого щедрого обещания граждан недружественных стран засунули в тесненькую каюту, достаточно просторную лишь для болонки.

И опять вернулось ощущение давящей, распластывающей беспомощности. «Еще вчера были гражданами дружественных стран, а сегодня уже нет», — переживал Катанга, а доктор Джонс понимал, что турки чутко держат нос по ветру и хотят угодить новым «повелителям вселенной».

Второе сентября, второй день войны догорает, а завтра, если верить апокрифу, последний подходящий день для спасения мира. И провести столь знаменательные часы придется в этой консервной банке.

Или нет? Ровно над дверью тянулась проводка…

— Гляньте, мистер Катанга, как вам эти проявления немецкой электротехники?

Без особых рассуждений бывший акустик королевского флота крепкими пальцами сорвал зажимы, потянул проводку вниз, потом стал аккуратно обкусывать изоляцию. Капитану повезло, он не задел медную жилку проводника.

Ну, пора. Индиана забарабанил в дверь.

— Открывайте, я семь дней не ел! Кушать хочу, бастурму давай, бишбармак давай, люля-кебаб давай!

Битье в дверь продолжалось минут десять, наконец она отворилась и показались два турка. Передний с пистолетом, задний с ружьем.

— Устал от тэбэ, — произнес тот, кто с пистолетом, пропуская вперед того, кто с ружьем. Человек с ружьем ударил доктора Джонса два раза прикладом.

— Вот тэбэ бастурма, вот тэбэ бишбармак.

Удар прикладом страшен, это Индиана знал со времен мексиканской кампании. Однако и некоторая сноровка у него имелась с тех пор.

Первый удар был нацелен на грудную клетку, но археолог успел полуобернуться и толкнуть приклад плечом. Второй удар направлялся в эрудированную голову, но стоящий боком доктор Джонс заслонил ее, резко подняв руку. Мозговое вещество не пострадало, при этом сам Индиана улетел в стенку.

Решив, что еды на первое время достаточно, турки пошли прочь из каюты-темницы. Первым удалился человек с ружьем. Затем тот, что с пистолетом — он и начал закрывать дверь, держась за ручку с той стороны. На эту медную ручку быстро порезвевший Катанга надел петельку оголенного провода. Щелкнуло, полетели искры. Дверь снова отворилась, и поперек порога легло слегка подрагивающее тело. А над пострадавшим склонялся в некоторой растерянности человек с ружьем. Склонялся он недолго и тоже улегся. Археолог после всех обид врезал душевно, кулаком по затылку.

Оба бесчувственных тела были втащены в каюту, где лишились вдобавок униформы и оружия. И вот уже два новоявленных турка выскочили в коридор.

— Эта дверь ведет в машинное отделение, — показал Катанга на клинкетку. — Я думаю, есть смысл туда зайти.

Беглые пленники съехали вниз по поручням трапа. Индиана съезжал первым, поэтому спрыгнул как раз на колупавшегося внизу вахтенного моториста. Тот получил ногами по ушам и надолго прекратил работу.

— Ну, как у них машина, мастер? — поинтересовался Джонс.

— Болеет, вся раздолбанная. Вот, например, вместо того, чтоб на маслопровод уплотнитель надеть, просто баночку подставили под протечку.

Катанга несколько раз ударил молотком по маслопроводу, потом квалифицированно трахнул кувалдой по кривошипно-шатунному механизму.

— Через десять минут турки начнут терять обороты, — пообещал он. — Пойдемте, экскурсия в машинное отделение закончена, мистер Джонс.

Они вскарабкались по трапу и в дверях столкнулись с низеньким замызганным турком. Этот человек, не разглядев чужаков, что-то спросил про Ярдымджы, наверное, про того самого вахтенного моториста.

Но Катанга пухлым кулачком ткнул вопрошающего под дых. Тот согнулся и схлопотал удар по шее, дополненный пинком от Индианы, после чего скатился кубарем вниз и составил компанию Ярдымджы.

Теперь можно было закрыть машинное отделение на обед и двигаться к выходу на корму. А там помимо пулемета со спаренными стволами пребывало два матроса и офицер. Два матроса не успели среагировать должным образом. Одного из них подстрелил доктор Джонс, другого тюкнул прикладом трофейной винтовки Катанга. Офицер, правда, спрятался за пулеметный щит и принялся разворачивать оружие в сторону возмутителей корабельного спокойствия. Индиана принял меры — в кувырке закатился под стволы. Потом из пистолета шлепнул офицера через прицельное отверстие щита.

Тут уж тишина окончательно была растревожена, и на мостик высыпали турецкие офицеры. Их срезал пулеметный огонь. Как и тех моряков, что пытались выскочить через дверь, ведущую на корму из надстройки. Крупнокалиберные пули отбрасывали турков на несколько футов, вышибали кровавые фонтаны, кромсали мундиры, превращали древесину в стружку, металл — в крошку.

— Держите всех под обстрелом, Джонс, делайте дырки во всем, что пытается двигаться, ползать, дышать! — орал Катанга. — Я сейчас нырну к нашему катеру, заберусь на борт и подведу впритык к турку! Прихватим пяток глубинных бомб, которые отдыхают тут на корме… — После этих слов он действительно сиганул в воду.

Доплывет ли капитан куда надо — было непонятно. По нему вовсю стреляли турки, которые высовывались из бортовых иллюминаторов. И, к сожалению, головы моряков не попадали в сектор обстрела профессорского пулемета.

Капитан двигался быстро, как камушек-голыш, пущенный по воде. Уже через несколько минут противолодочный катер стал прижиматься к корме турецкого корабля. Турки что есть мочи лупили из открытых иллюминаторов, но и Катанга особо не высовывался.

Наконец нос катера пристроился к борту. Вовремя ожил оглушенный прикладом матрос: Индиана втолковал ему, куда надо таскать глубинные бомбы, используя вместо указки дуло пистолета. Увлажнивший штаны турок с большим рвением взялся за предложенное дело. Он перекинул на катер мостик и с жалобными стонами «вах-вах» покатил тяжеленные цилиндры. Когда переправка глубинных фугасов закончилась, Индиана последний раз прошелся из стволов по надстройке. В завершение сцены он выстрелом из пистолета раздолбал казенник пулемета и, прихватив винтовку, перемахнул на катер. Верткое суденышко резко отчалило от патрульного корабля.

И хотя турки принялись разворачиваться в сторону дерзких беглецов, дистанция между ними резво увеличивалась. Наверное, потому, что двигатель патрульного корабля кашлял и сдавал обороты.

Восточные люди слали мощные проклятья, плевали за борт и рвали пуговицы на мундирах. Индиана же старался держать на мушке подходы к носовому пулемету патрульного корабля и уложил несколько турецких моряков, которые хотели надавить на гашетку. Когда пулеметный расчет все же занял свое законное место, катер окончательно вышел из сектора обстрела, отгородившись надстройкой турецкого корабля от напрасно стрекочущих стволов.

— За что ребята боролись, на то и напоролись, — принес Катанга соболезнования турецкому флоту и приладил гидрофонные наушники к ушам.

 

3. УЛОВ КАПИТАНА КАТАНГИ

День второго сентября миновал. Наступила третья ночь сентября, за которой должен был последовать решающий день.

Где-то при первых рассветных лучах усталый Катанга произнес:

— Ну, кажется, я слышу нашу рыбку. Слегка побулькивает и попикивает слева по борту, глубина футов двадцать-тридцать. Сейчас попробую взять ее пеленг.

* * *

Тем временем на центральном посту немецкой подводной лодки гидроакустик обратился к командиру.

— Господин капитан, нас опять преследует маломерное надводное судно. Я могу ошибиться, но, скорее всего, то самое, вчерашнее.

Командир лодки оторвался от репитера гирокомпаса.

— Всплываем под перископ.

И трюмный старшина, торчавший неподалеку у распределительной колонки сжатого воздуха, получил команду на частичный продув цистерн.

— Не ваши ли друзья увязались за нами? — поинтересовался командир лодки «U-46» у Райнгольда фон Урбаха.

Лучший археолог фюрера заглянул в окуляр перископа и отшатнулся, заметно изменив цвет лица.

— Джонс! Не может быть.

Он вновь приник глазом к оптике, а голос его стал густым, театральным:

— Этот большевистско-масонский демон просто неистребим!

Капитан лодки за время перехода уже достаточно насладился чудачествами личного археолога фюрера.

— Вы что, действительно узнаете парня, который стоит на палубе, различаете черты его нахальной физиономии?

— Нет, не различаю, — вынужден был признаться Урбах. — Но я требую, чтобы вы немедленно уничтожили это суденышко. Торпедами или из пушки.

— Сейчас мы плещемся в греческих территориальных водах, господин Урбах, а с Грецией у рейха пока мир-дружба, поэтому такие резкие движения нам противопоказаны. Мы следуем прежним курсом на Измир, а отловом этого катера пускай занимаются греки или турки.

И перископ спрятался снова. Исчез и небольшой бурунчик, торопившийся по поверхности моря. Доктор Джонс оторвался от бинокля.

— Кажется, мы не заинтересовали рыбку.

…Солнце давно преодолело верхушку неба, однако не убавило палящей силы. Стояла самая жаркая пора в этих краях, и практически все острова с островочками архипелага Южные Спорады превратились в кучи выжженного камня. Катанга, не снимающий наушников гидрофона, находился в мире подводных бесед, монологов, криков и прочих глубинных звуков. Индиана, желая быть немного полезным, крутил ручки радиостанции и вдруг наткнулся на какую-то итальянскую передачу…

— Мистер Катанга, в одиннадцать по Гринвичу Британия объявила войну Германии, то же самое проделала Индия, Австралия и Новая Зеландия.

Даже из-за такой сногсшибательной новости моряк не стал отрываться от наушников.

— Удивительно лишь то, что папуасы еще ничего не объявили.

— На носу мировая война, Катанга!

— Это уж точно. И мы с вами, док, растолкав локтями всех англичан, первыми ринулись в бой. В вашу честь на родине будет обязательно посажен дуб, а в мою — пальма. А англичане еще полгодика подождут, не повоюют ли за них еще какие-нибудь дураки.

Не обращая внимания на подкол, профессор прокричал:

— Мой папаша был прав! Все сходится! Надо открыть Ковчег не позднее трех дней от начала боевых действий!

Капитан поморщился, он не любил, когда ему что-то объясняли на повышенных тонах. Особенно на борту судна.

— Я понимаю, док, у вас перенапряжение всех сил, возможно, нервный срыв, но зачем меня-то пугать? Давайте сейчас хлебнем из фляжки, посмотрим на облака и угомонимся.

Капитан достал откуда-то сосуд с утешительностью жидкостью, вытащил пробку большими зубами, доставшимися от деда-людоеда, и припал к горлышку. Стало ясно, что Катанга — чувствительный парень.

Джонс действительно попытался зарядиться от небесного спокойствия, чтобы избавиться от болезненной крикливости.

— Я понимаю, — сказал он, — что если меня слушает человек со здоровым мозгом, то вряд ли уловит какую-либо связь между Ковчегом и боевыми действиями. Отдаю себе отчет в том, что буду сейчас говорить бездоказательные вещи, но… Эта каша заварилась первого сентября. Сейчас пять пополудни третьего сентября, значит, в запасе у нас всего семь часов.

Было заметно, что Индиана все-таки попал в цель честным предупреждением о «бездоказательности слов». Поерзав, моряк не выдержал:

— Мистер Джонс, вы разбираетесь куда лучше меня во всех этих страшных пророчествах и прочих фокусах. Однако единственное, что нам по силам в пять вечера третьего сентября — это попить чайку с кексами, которые еще не засохли. Еще мы можем проводить субмарину до какого-нибудь порта, а это, скорее всего, будет Измир. Там уж и попробуем перехватить реликвию.

Катанга сунул в рот сигару, пытаясь сосредоточиться. Затем хотел вернуться к спокойной работе акустика. Но Индиана не дал ему трудиться. Потому что суп из слов кипел в нем и требовал выхода наружу.

Апокриф — правдив!

Владыка страны гуннов, посланец Антихриста, готов проехаться по всему миру на своем бледном коне. И вот уже увеселительная прогулка началась в Польше. Отец поверил апокрифу не потому, что был параноиком или юродивым. Он просто работал с фактами, которые не лезли в общепринятые схемы и другими учеными отшвыривались как мусор. Чаша Грааля чуть было не насытила жизненной силой коричневую нелюдь. А сила эта, между прочим, поразительна — вылечила старика от смерти, когда тот лежал с пробоиной в груди. Хватило одного соприкосновения со Святой Кровью, чтобы рана, через которую со свистом выходил воздух, превратилась в несерьезную болячку. Так вот, гунн-Антихрист остался без Чаши и, соответственно, бессмертия лишь благодаря прозорливости Джонса-старшего. Папаша Генри, точно следуя апокрифу, искал камень, отмеченный Божьим Светом. И действительно, без камня Шанкары сынку его, Индиане, вовек бы не попасть в Камеру Карты. Именно энергия этого камня сжала координату времени и позволила проникнуть в тайны давно минувшего. А теперь сила скрижалей Завета, которую давно уже почувствовал старший Джонс, должна вырваться и сжечь плотное облако зла, окутавшее Землю…

— …но если мой отец и есть воин-монах Х. Иоанос из страны у пяти озер, тогда кто такой я? — искренне возмущался Индиана. — Почему меня авторы апокрифа не предусмотрели, зато написали о какой-то женщине-птице?

Катанга пялился на вдохновенно разглагольствующего археолога, как на некоего диковинного зверя. Постепенно в глазах слушателя-зрителя стали распаляться огоньки религиозного возбуждения, которые отличают настоящих католиков. Красивые малопонятные слова и образы, льющиеся из чудака-археолога, успешно размачивали суровую морскую душу, отчего мгновенно прорастали зернышки, зароненные еще в невинном детстве.

Тяжелый воздух джунглей, копья, стрелы, дубины, клыки, колючки, крючки, хоботки, челюсти, яйцеклады, — все норовит ударить, оглушить, впиться, ужалить, отравить, отложить яички. Малыш Катанга бежит от этого безобразия под сень храма, туда, где легко дышится прохладой и не замечаешь своего болящего живота, расчесанной кожи, саднящих пяток. Где неземные лики уносят в мир золотистых грез, к небесному граду, который весь до последнего кирпичика создан силой Его заповедей.

Капитан, правда, еще пытался переключить мозг в нормальный логический режим работы.

— Может, и беспокоиться нечего? Наверное, Божественным промыслом изначально предопределено, что посланцу Антихриста ничего не светит и он получит по заднице. Насколько до меня дошло, в вашем священном апокрифе уже записано, как там все случится в далеком будущем.

— Вряд ли, мистер Катанга! Люди, составившие апокриф, были уверены, что война неба и преисподней, сил «этой» и «другой» стороны идет в мире без паузы и антракта. Что не будет ни мира, ни дружбы между теми, в кого вложены души ангелов, и теми, в ком сидят бесы. Короче, ни одной команде не гарантирована победа.

Наконец капитан Катанга взорвался, застучал кулаком по борту:

— Не знаю, псих вы или нет, но я за вас! Раз в Измире будет поздно, мы уничтожим лодку сейчас! Затопим ее, и Ковчег не достанется берлинскому Антихристу!

Индиана тоже застучал кулаком, только не от радости, а от душевных содроганий. Лилиан! Она обречена утонуть вместе с субмариной!

Убить свою женщину фактически ради идеи — вместо того, чтоб при любой войне жить счастливо, спрятавшись где-нибудь на Лимпопо или в Гренландии?

Но, скорее всего, счастливо бы не получилось. Ведь в то же самое время бесы кромсали бы и раздирали мир, как стая гиен. И в какую щель не заползи, мысль о том, что это происходит по ТВОЕЙ ВИНЕ, жгла бы мозг.

— Приступим немедленно, — надтреснуто произнес Индиана Джонс. — После наступления темноты, когда немец всплывет, с ним уже не управиться.

По правилам охоты на подводного зверя бомбы должны лечь так, чтобы ему некуда было деваться. Пяти фугасов для этого совершенно недостаточно. Но расчет делался на эффект неожиданности. И вот, когда солнце стало прощаться с небосводом, изливая розово-изумрудные реки, черные цилиндры принялись довольно кротко плюхаться в воду.

Спустя пятнадцать-двадцать секунд снизу поднимались не слишком большие буруны, а Катанга болезненно морщился в своих наушниках.

— Все, я не слышу винта! — заорал вдруг он. — Накрыли, накрыли лодку!

— Лилиан… — только и выдохнул Индиана.

Чайки роняли сверху не то крики, не то всхлипы, уходящее солнце расстелило кровавую дорожку, катер совершал круг почета вокруг морской могилы. И тут оказалось, что торжественное мероприятие было слишком поспешным. Жутковатой глыбой навстречу смутному сумеречному воздуху всплыла подводная лодка «U-46».

* * *

Немецкий капитан никак не ожидал, что с невзрачной посудинки вдруг начнут сыпаться глубинные бомбы, но он был опытный подводник, ходивший в торпедные атаки еще в Первую мировую. Были отданы единственно верные маневровые команды старшинам, которые управляли горизонтальными и вертикальными рулями. Четыре раза лодку всего лишь тряхнуло, однако на пятый раз этим не обошлось.

Дурные известия проскочили по линиям внутренней связи:

— Поврежден носовой горизонтальный руль… Пробоина в носовой уравнительной цистерне… Поступление воды в первый отсек… Лодка клюет носом…

Ложиться на дно было нельзя, такая лежанка могла оказаться последней. А раз так:

— Продуть цистерны главного балласта! — скомандовал капитан.

Лодка всплыла на расстоянии полкабельтова от катера, и ее пушка сразу же стала разворачиваться.

— Прыгайте, Джонс, — напористо скомандовал Катанга. — Хватайте спасательный круг и за борт. Мы в трех милях к западу от островка Устика.

— А вы, капитан?

— Повожу немца за нос. Если меня не накроют, я вас подберу.

Когда первый снаряд вонзился в воду неподалеку и лица обдала плотная водяная пыль, Катанга просто швырнул Индиану за борт, следом отправил спасательный круг и тут же пошел на маневр. Но катер не муха. Джонс видел, как следующий снаряд плюхнулся перед носом суденышка. Вот Катанга выполнил поворот…

И превратился в огненный столб.

Индиана плыл и плакал. Что-то надорвалось внутри. Он плакал впервые за последние тридцать лет, по Катанге и сотням других отличных парней, которых тьма забирает каждую минуту…

* * *

Урбах, чьи щеки украсились красными истерическими пятнами, почти что набросился на командира лодки:

— Ну, и какие у вас теперь планы?

— А у вас? У меня, например, самые разумные. Поскольку ваш большевистско-масонский друг Джонс превратился, так сказать, в брызги шампанского, я собираюсь подвести лодку поближе к острову Устика. После чего мы переберемся на берег и будем ждать помощи от наших друзей, а доблестную «U-46» затопим. Сейчас я свяжусь с Измиром…

И Райнгольд фон Урбах не проронил больше ни слова, так как понял — все сложилось донельзя удачно. Сегодня ночью ему представится возможность пообщаться с Богом.

* * *

Индиана Джонс тем временем плыл в сторону заката…

 

4. НОЧЬ ГНЕВА

Вечернее купание в сентябрьских водах Эгейского моря.

Есть мало вещей на свете, которые превосходят по приятности эту процедуру. Слегка колышется поверхность воды, разделяя неясной границей ласковый воздух и нежную воду, пробуждая смутные воспоминания о морской прародине всего живого, о богине любовных дел, поднимающейся из волн…

Он плыл легким брассом. Его жизни не угрожали медузы, как в Индийском океане, скаты-хвостоколы, как в Атлантическом, акулы, как в Тихом. До берега оставалось меньше трех миль. В такую благожелательную погоду — смехотворное расстояние для человека, послужившего в морской пехоте и занимавшегося подводной археологией.

Еще год назад, в безмятежном сентябре 1938 года, он был вольным игроком, у которого на доске вместо пешек, ладей и королев находились джунгли, клады, царские могилы, нецивилизованные дикари и весьма цивилизованные охотники за сокровищами.

Теперь он стал солдатом, хоть и получал приказы вовсе не из уст свирепого сержанта или капитана, а из глубин собственной совести.

Потому что сегодня, третьего сентября 1939 года, германо-польская война превратилась в мировую. Земля стала пить кровь и есть плоть. Тени простреленных, разорванных, сожженных людей уже носились над полями брани, как потревоженные чайки. Красивые слова о национальном величии, воинской доблести и реванше за проигранные битвы, очаровав горячие сердца и невежественные умы, обернулись демонами уничтожения…

Когда до острова оставалось еще с милю, пловец различил вблизи ощерившегося скалами берега… нет, не немецкую подводную лодку. Сухогруз типа «Либерти» под удобным греческим флагом. И, хотя сухогруз выглядел мирно, придется сделать крюк на полмили в сторону. Легкий поначалу заплыв превращался в изматывающий. К ночи морская поверхность потеряла покой, и вода куда настойчивее и напряженнее шумела среди скал впереди. Все перегрузки и побои, последнюю порцию которых воин получил совсем недавно, сейчас заявляли о себе.

Вот и скалы. Обрамленные пеной и оттого еще более смахивающие на зубы огромной акулы, они предлагают побороться с собой. Причем, на своих условиях, заведомо неравных. Пловец углядел было подходящую расселину, но за секунду до того, как ухнуть в нее вместе с водяным потоком, заметил, насколько далеко и извилисто тянется она меж сужающихся отвесных скал. Нет, попадать туда не стоило.

Поэтому он, яростно толкнувшись босыми ногами, изменил курс и отправился вдоль большой скальной глыбы, гладкой и скользкой. Волны колотили в нее, отскакивали в разные стороны, буруны и водовороты сбивали правильный ритм плавания. Пена так и норовила попасть в носоглотку, отчего случался кашель, тоже забирающий силы. Пловца приняла бы скверная водяная могила, если бы скрюченные пальцы не наткнулись на достаточно глубокую выемку в камне. Босая нога нашла щербину в скале, потом за выступ ухватилась и другая рука. Вскоре воин полностью выбрался из воды и достиг впадины, в которую уместилась задняя часть его тела.

Несколько минут он расслаблял изнемогшие от бесконечного напряжения мускулы и пытался дышать по китайской системе цигун, которая позволяет брать энергию из ничего.

Когда ему показалось, что тело накопило достаточно сил, он отправился вверх, к краю обрыва. Неожиданный порыв ветра загнал несколько слов ему в уши. Слова были на плохом английском, который принят на судах под удобными флагами. Воин замер, напрягая слуховые органы. Ему было далеко до летучей мыши, но все же он догадался, что владелец одного голоса удаляется от него. А вот вторая глотка, изрекшая несколько слов на ломаном английском, движется как раз в его сторону.

Он продолжал подъем, пока его глаза не стали различать помимо скальной стены еще и небо, то есть оказались на уровне тропы. По ней уверенно топал немец. Этот человек мог говорить на каком угодно языке, мог носить потрепанную робу морячка с задрипанного «Либерти», но его выправка выдавала в нем представителя вооруженных сил великой Германии. Наверное, это был матрос с немецкой подводной лодки, Ах ты, притворщик!

В тот момент, когда башмак проносился мимо высунувшегося лица, воин рванулся вверх — словно дельфин на представлении. Немец только и успел заметить, как мокрая тень выскочила откуда-то снизу, из шумной тьмы, и ухватила его за ноги. Упитанный мужчина грузно повалился, заодно вытащив диверсанта на тропу.

Дальнейшее происходило крайне быстро. А вернее, очень медленно. Так, по крайней мере, казалось воину, чей мозг переключился в другой скоростной режим.

Немец вставал, одновременно наводя пистолет-пулемет на пришельца из тьмы. Тот успевал лишь приподняться на локте, опереться левым коленом о камень и выбросить правую ногу в нужную сторону, — и босая пятка выбила оружие из вражеской руки.

Затем удача повернулась к герою задом: разозлившийся немец влепил носок ботинка ему в ребра. Матросу бы сейчас поднять свое оружие, но он решил вторым ударом ноги доконать закашлявшего противника. Однако этот второй пинок удалось блокировать предплечьем, а следом перехватить кованый ботинок и дернуть на себя. Шнуровка была крепкой, нога осталась в обуви, поэтому бьющий не удержался на влажной тропе и неуклюже сел — как на горшок.

Вот тогда воин поступил совершенно правильно. Он обеими руками накинул кнут на беззащитную шею. Матрос, почувствовав мокрую веревку на загривке, рванулся к сопернику, который, в свою очередь, ускользнул от тяжелого неуклюжего удара и оказался сзади.

— Ферфлюхтер… — выдавил немец, хватаясь за горло (сейчас ему было уже не до испорченного английского). Впрочем, долго мучиться человеку не пришлось — веревочная петля надежно перекрыла кровоток. Тягучая тьма почти мгновенно поглотила разум проигравшего.

Тело моряка без возражений поделилось с более удачливым противником моряцкой робой и оружием, а потом отправилось в море. На корм рыбам и ракообразным. (Тут, очень некстати, желудок воина запел голодную песню. Отчего родилась шальная мысль, что неплохо хоть иногда становиться немножко людоедом. В самом деле, ближайшая еда находилась лишь в немецком лагере, который, наверное, уже раскинулся на берегу.)

Уже в моряцкой робе, с громоздким пистолетом-пулеметом за плечами, он продолжил путь вверх. Минут через пятнадцать обнаружилось местечко, откуда можно было обозреть прибрежную полосу. С вершины скалы, помимо мирного «Либерти», виднелся черный корпус подлодки, обозначенный лунным светом. Подраненная хищница качалась на волнах, сильно задрав корму — как поплавок великанской удочки. Плоты шли от нее к кромке воды, где суетились мелкие фигурки врагов. Человек тридцать окружали невзрачный ящик не слишком внушительных размеров.

Реликвия!

А еще воину-одиночке показалось, что он различает светлое платье Лилиан…

Лодка все больше кренилась на нос, но вода вдруг хлынула в центральные отсеки, поэтому последней канула в мокрую могилу все-таки рубка. «U-46» навсегда покинула списки Райхсмарине. Далее немецкие моряки продолжат свой путь на судне под очень удобным греческим флагом.

«Вперед», — скомандовал воин сам себе. И даже не шелохнулся. Он почувствовал, как тяжелы его веки, как ему хочется смежить их и хоть на миг уйти из этой холодной напряженной тьмы в уютное и спокойное прошлое годичной давности. Вернуться в мир лекций, восхищенных студенческих глаз и безопасных ристалищ с начальством. Отпрыгнуть всего лишь на год — больше ему не нужно, — в скучные будни, в ясный чикагский сентябрь…

…Воин открыл глаза, сбросив пелену воспоминаний. Исчез Чикаго, заодно пропали Непал со Стамбулом, и даже Венеция. Год пролетел, как страницы бульварного романа. От сентября до сентября. От мира к войне.

* * *

Отряд во главе со штандартенфюрером Мюллером направился вглубь острова. В единой колонне оказались матросы с затопленной «U-46», взвод эсэсовцев, пленница Лилиан, немецкий археолог Урбах-Ренар и вечно бдительный Хорхер. Все матросы были уже в простых робах гражданских моряков, среди них даже отыскалось несколько лиц африканской и азиатской наружности, обеспечивающих маскировку. Эсэсовцы также переоделись — курортниками (белые шорты, тенниски, соломенные шляпы); однако эти выдавали себя чеканным шагом. А также в голове колонны шагал, выделяясь ростом…

Не может быть.

Быковатый интеллектуал Чак Питерс!

Доктор Джонс застонал от обиды. Мозг отказывался верить в ТАКОЕ предательство… однако глаза не лгали. Да, бывший сержант бывшей службы «Сигма» нашел себе новое место службы, где он мог реализоваться, как профессионал. Похоже, именно его усилиями было обеспечено гражданское прикрытие этой разведывательно-диверсионной операции. Чьими же ещё? Именно он привел сухогруз под греческим флагом и обеспечил присутствие лиц неарийской наружности…

…Солдаты, конвоирующие Ковчег, не знали, что из темноты, слегка разреженной лунным светом, чужие глаза наблюдают за ними, посверкивая злыми огоньками. Не знали, что налившиеся ненавистью руки сжимают трофейный пистолет-пулемет. Даже Урбах в предвкушении археологического чуда отрешился от страха перед неуничтожимым большевистско-масонским демоном.

— Ну, сколько нам еще переться? — капризно выпытывал у Мюллера личный археолог фюрера.

— Если разведданные не врут, до пещеры Врата Аида осталось где-то с полкилометра, — отозвался штандартенфюрер. — Меня другое беспокоит. Вот этот намечающийся еврейский или там древнееврейский ритуал. Неужели нельзя без него обойтись?

— Неужели обязательно соваться в чужие дела? — противным скрипучим голосом спросил Урбах. — Наукой здесь занимаюсь я и только я! У вас другая работа. Меня, например, очень интересует, почему мы так плетемся? Из солдат будто выпустили воздух.

— Ну, успокойтесь, старина… — несмотря на мирные слова, Мюллер выглядел довольно недружелюбным, и Урбах почел нужным объясниться перед товарищем по партии:

— Мне всякие еврейские процедуры нравятся не больше, чем вам. Но, в отличие от вас, я — ученый. Поэтому мой долг перед Германией — изучить явление со всех сторон. Хотя бы для того, чтобы знать, как его полностью и окончательно уничтожить. Скрижали Завета — это еврейская дверь, ведущая к Богу, нам предстоит или заколотить ее или воспользоваться ею. Ковчег столь же опасная вещь для нас, какой она была для арийцев-филистимлян.

В беседу вступил как всегда строгий штурмбанфюрер Хорхер:

— Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что вся ответственность в случае неуспеха ложится на вас?

Высокие чувства переполняли Урбаха, принуждали задирать подбородок и порывисто дышать.

— В любом случае — мне отвечать перед фюрером. Пусть неуспех случится здесь, на островке Устика, а не в Берлине или Вевельсбурге. Вы, кажется, запамятовали, чем кончилось для археологов вскрытие единственного уцелевшего погребения фараона, весьма слабого владыки Тутанхамона, — двадцать четыре трупа в течение нескольких лет. Вот поэтому я готов пожертвовать собой. А вы?

— Боюсь, археологам подпортили жизнь радиоактивные материалы, — предположил трезвомыслящий Мюллер. — Мы не забыли проверить Ковчег счетчиком Гейгера, полный порядок.

— Тем не менее, — Урбах достал из кармана Библию, — когда воины с Ковчегом несколько раз обогнули стены города Иерихон, те с треском рухнули. Более того, когда Ковчега касался кто-либо помимо левитов, то был немедленно поражаем огненной смертью. А если израильтяне отправлялись в бой без скрижалей Завета — продували битву вчистую… Вынужден сейчас признать, что у нас в подземном храме могли возникнуть крупные неприятности с изъятием реликвии, если бы не содействие покойного Джонса.

— По-вашему получается, фон Урбах, что израильтяне использовали Ковчег Господа, как мы используем артиллерию, — опять подал голос штурмбанфюрер Хорхер. — Неувязочку не замечаете?

Выходец из народа с неприязнью поглядывал рыбьими глазками на ученого аристократа. Археолог утомленно вздохнул:

— Отто, мы не на партийном собрании. Мы, между прочим, занимаемся тонкой исследовательской работой.

— Вы допустили две ошибки, Райнгольд. Во-первых, на партийных собраниях куется воля нации, во-вторых, мои воззрения куда больше соответствуют германскому духу, чем ваши. Поэтому мне близки взгляды древнегреческих гностиков, Маркиона и прочих, которые верно считали, что еврейский бог под стать самим евреям. Разве не Иегова порушил все великие империи, которые якобы обидели израильтян: Ассирию, Вавилонию и Рим?

— Ну, а что Господь сделал с самим Израилем? А что, в Ассирии и Вавилонии разве не семиты жили? — сопротивлялся Урбах.

«Надеюсь, Господь также разотрет в порошок и Третий рейх», — поддержал мнение штурмбанфюрера Индиана Джонс. Мысленно, конечно.

Он находился чуть сбоку и выше от беседующих на философские темы нацистов. До него долетали обрывки нацистских речей, весьма неприятные для его просвещенного уха. Смехотворно выглядели разглагольствования о том, что Иегова и его подручные вытеснили древних богов и духов, которые раньше жили во всем, и в камне, и в дереве, смирение любили и доблесть, героям помогали и земледельцам. Вот отчего, оказывается, весь мир опоганился, покрылся шахтами, нефтяными скважинами и лесопилками. Именно благодаря Иегове евреи расползлись повсюду, опутали планету торговлей, банками, кредитами, процентами, разрушили патриархальное хозяйство. Раньше крестьянин кормил только себя и своего защитника-господина, теперь еще с десяток тунеядцев и умников в городах…

Похоже, и Чаку Питерсу, то бишь Чарльзу (которого теперь следовало звать не иначе как Карлом Петерсом), нацистские разговоры были мало интересны. С высоты своего роста он бросал на новых товарищей полные пренебрежения взгляды. Сын, осквернивший память об отце, солдат, забывший присягу… Небось, с нетерпением ждет не дождется — в унисон со всеми этими властолюбцами, — когда можно будет ухватиться волосатыми руками за Божественные рычаги…

Жди, жди!

Доктор Джонс мог прямо сейчас открыть пальбу по процессии. И начал бы, честно говоря, с того, что влепил бы пулю в голову рыжего ублюдка. Однако эсэсовская команда была опытной и, даже немного поредев, все равно бы прикончила его в качестве ответной меры. Поэтому ставка делалась на хитрость. Индиана улучил момент и пристроился в хвост колонны. Ведь был он в самой что ни на есть моряцкой парусиновой робе. А чтобы моряки не смогли его узнать, профессор сместился в сторону эсэсовцев, четверо из которых, изображая левитов, несли Ковчег на шестах.

Процессия приблизилась к тому месту, которое с замшелых времен прозывалось Врата Аида. В самом деле, вслед за отверстием, смахивающим на арку, имелся тоннель с уступами, а может и ступенями, которые сделали трудолюбивые древнегреческие циклопы. Ступени полого вели вниз, сам тоннель постепенно расширялся. В итоге получилось что-то вроде зала, с внушительным плоским камнем в дальнем углу, напоминающим жертвенник. Вероятно, некогда он и выполнял соответствующие функции. За этой глыбой пещера не кончалась, напротив, там начинался жутковатый разлом, уходящий невесть куда.

Ковчег Завета был как раз водружен на удобный камень, после чего с него сдернули покрывало. Ярко светили фальшфайеры, и Индиана не отказался от того, чтобы еще раз полюбоваться своей находкой. Особенно херувимскими крыльями. Ангелы подчеркнуто не хотели глядеть на творящиеся мерзости и направляли свои лица вниз, к крышке.

Солдаты и матросы довольно бесцельно бродили по подземелью, некоторые столпились вокруг Ковчега, и, вероятно, их обуревали разные чувства. Эсэсовцы Мюллера, окончившие военные училища системы НАПОЛА, были в курсе, что перед ними еврейский магический предмет, враждебный германскому духу и истинно тевтонским богам, Водану и Тору. Матросы считали, что в ящике вылеживаются драгоценности, стратегические материалы или секретное оборудование. Некоторые из них слышали, что раскопаны какие-то еврейские скрижали, но даже будучи христианами, не очень-то понимали, что в позолоченном ящике с крылышками находится величайшая их святыня. Лица африканской и азиатской наружности просто зарабатывали деньги на тарелку риса и бутылку пальмовой водки, им было глубоко плевать на странные забавы белых людей.

Индиана аккуратно подобрался к Мюллеру, притиснул к его спине вороненый ствол и проговорил без особых интонаций:

— Никаких резких движений, иначе выстрелю. Как вы понимаете, без промаха. Я — Индиана Джонс.

— Что же вам угодно, герр Джонс? — осведомился штандартенфюрер, тоже весьма тихо и ровно.

— Чтобы все солдаты с матросами убрались из пещеры, и мне был доставлен работающий радиопередатчик. Здесь мне нужны только вы, недоносок-Хорхер, балбес Урбах и мисс Кэмден. Трех заложников, надеюсь, хватит.

— А если этого не произойдет? — решил прощупать Мюллер.

— Тогда и вам, и тем, кто гуляет поблизости, придется немедленно отправиться за пределы нашего мира, туда, где вы за все ответите. Не спорю, при таком раскладе у меня тоже возникнут трудности со спасением души.

— Понял, — отозвался эсэсовский офицер и немедленно распорядился. — Зебург, уведите свой взвод из пещеры. И матросов захватите, шарфюрер.

— Слушаюсь!

Эсэсовский фельдфебель рявкнул на лжекуротников и лжегражданских моряков. Личный состав резво, без толчеи, направился к выходу, демонстрируя отличную выучку. Почуяв, куда дует ветер, вымелись и азиаты с неграми.

Когда в пещере стало куда безлюднее, Хорхер отметил:

— Рядом с этим ящиком я бы спокойнее чувствовал себя в присутствии германских солдат и матросов. В чем причина такого неожиданного решения, господин штандартенфюрер?

— Вот она, в нашей робе и при оружии, — Мюллер показал большим пальцем на стоящего за его спиной человека.

— Джонс! — вскрик Урбаха был похож на всхлип.

— Да, мои хорошие, это я. — Индиана Джонс отошел в сторонку. — Нам пришлось повстречаться снова, потому что я еще не сделал последнего хода. Мюллер, уроните-ка свой пистолет.

Едва штандартенфюрер опорожнил кобуру, как в руках Райнгольда фон Урбаха появилась граната. Причем, палец его был пропущен через чеку. Личный археолог фюрера, после стольких воскрешений своего врага, пришел явно в параноидальное состояние.

— Джонс, тебе не достанется Ковчег! Он будет уничтожен, если ты не бросишь «фольмер»!

Индиана оттолкнул Мюллера, мешающего прицеливанию, и развернул ствол. Но поздно, Урбах успел скользнуть к камню и выдернуть чеку, теперь лишь его палец придерживал рычажок.

— Спокойно, коллега, дышите глубже, — янки примирительно улыбнулся и даже опустил дуло. — Какая бешеная муха вас укусила?

— Ну что, Джонс, раскусил я тебя? Боишься, демон? Без скрижалей Завета ты лишишься колдовской силы, а заодно вся твоя большевистско-масонская братия!

Взгляд немецкого археолога был очумелым, неразумным, в краях рта скопилась слюна. Даже присутствовавшие в пещере немцы взирали на него с удивлением и опаской, как на диковинного зверя.

— Ну, полноте, — Индиана попробовал угомонить осатаневшего коллегу. — Все убедительно, вы произвели сейчас на меня сильное впечатление и достигли своей цели. Нам, конечно же, есть о чем потолковать. Ценность нашего, подчеркиваю, НАШЕГО открытия такова, что ее вполне хватит на двоих. Я даже предлагаю подружиться и написать совместную статью по этому поводу…

Однако воспаленный взгляд и багровые пятна, расползшиеся по физиономии Урбаха, выдавали одержимость, которая наконец прорвалась сквозь тонкий налет лоска и цивилизованности.

— Заткнись, демон! — Нетвердая рука фанатика с бьющейся в пальцах гранатой стала подыматься. — Сейчас, сейчас я превращу в пыль весь ваш мир…

Вселенная содрогнулась, и Индиана Джонс это почувствовал.

— Стоп, Урбах! Вы меня переиграли… Тьфу, еще ученого из себя корчил!

Он отшвырнул оружие, а штандартенфюрер Мюллер тут же схватил свой пистолет и направил на профессора.

— Сейчас вы тоже станете бывшим ученым, герр Джонс. Я вас разжалую в простые трупы.

Мюллер зычно гаркнул, и пещера мгновенно заполнилась его подчиненными. Урбах, шумно сопя, опустил руку и вернул чеку на место. Затем неожиданно вступился за гостя.

— Сделать труп мы всегда успеем. Я думаю, доктору Джонсу небезынтересно будет понаблюдать, как я общаюсь с Богом.

— В самом деле, мы его расстреляем чуть погодя, — решил дать отсрочку озабоченный Хорхер. — За компанию с фройляйн Лилиан. Пожалуй, при докторе Джонсе будет безопаснее вскрывать ковчег его демона, иудейского бога.

— На полчаса раньше, на полчаса позже, какая разница, — согласился Мюллер и скомандовал своим солдатам. — Свяжите этих американских обезьян и бросьте их в угол, чтоб не портили вид!

— Мюллер, как вы можете, — поморщился Урбах. — Белые американцы, такие, как наш коллега герр Петерс, вовсе не обезьяны.

Чарльз, вернее Карл, довольно гоготнул.

— Что ты здесь делаешь, Чак? — выкрикнул Джонс, которого в этот момент опутывали веревками. — Ты что, той же породы, что и Бьюкенен?

— У меня нет никаких симпатий к нынешней немецкой идеологии, если вы это имеете ввиду, — отозвался свежеиспеченный Петерс. — Ничего личного, как говорится. Бизнес есть бизнес, прибыль превыше всего. «Форд», «ИБМ» и многие другие наши фирмы ведут дела с немцами. А это, Инди, то высшее начальство, которое никто никогда не выбирает.

Мюллер бросился было вперёд, желая прервать столь внезапный обмен любезностями, однако Хорхер придержал его за рукав.

— Тихо, пусть пощебечут, — сказал очкарик, сладко щурясь. — Любопытно же.

— Гниль ты продажная! — продолжал кричать Индиана. — Когда только успели сговориться с этими тварями? Неужели ты причастен к налету на ваш штаб в Стамбуле и к гибели собственного папаши?

— При чем тут Стамбул и мой папа?

— При том. Билл Питерс сомневался, его ли ты сын. Теперь ясно, что не зря сомневался.

— Слушайте, дела моей семьи никого не касаются, даже вас.

— Кто такой Даллес? Предатель, как и ты?

— Это посредник между корпорациями и спецслужбами. Очень могущественный человек. Бьюкенен совершенно зря вам проговорился, и, если б он вернулся из Храма Чаши, вероятно, пришлось бы его… хотя, что теперь кулаками махать. Кстати, убрав Бьюкенена, вы обеспечили бесславный конец группы «Сигма».

— Я — обеспечил? Что за чушь ты несешь, Чак!

— Стал бы я нести чушь человеку, минуты которого сочтены… Когда Бьюкенен не смог выполнить условия сделки с немцами, Даллес взял под контроль группу «Сигма». Для исполнения новых функций она была преобразована в группу «Омега». Это произошло уже после смерти моего отца. После, Инди, так что засуньте свою мораль обратно. Да и вряд ли бы мой отец стал исполнять поручения Даллеса. В отличие от меня.

— Значит, ты и вправду той же породы, что Бьюкенен. И какую сделку хотят провернуть твои хозяева? А-а, догадываюсь. Они помогают немцам вывезти реликвию из контролируемого англичанами Средиземноморья, а немцы, наверное, пообещали Уолл-стритовским тузам доступ на рынки захваченных ими стран.

— По Ковчегу было достигнуто соглашение о разделе, так сказать, продукции, — ответил Чак Питерс, позевывая. — Нам принадлежит ровно половина того, что будет найдено внутри. Иначе говоря, одна из двух скрижалей Завета.

— Бездари. Ничего вами «внутри» не будет найдено, — сказал Джонс, прежде чем его швырнули в скрученном виде на холодный каменный пол. — Вот идиоты, двоечники… — он засмеялся.

Впрочем, никто его уже не слушал. Развлечение закончилось.

…Рядом была теплая, хотя и связанная Лилиан. Опять бывшим влюблённым представилась возможность (может быть, последняя) объясниться в своих чувствах.

* * *

— Ты действительно обезьяна, Инди. Ухитрился потопить эту дерьмовую лодку, и не заметил, как превратил Урбаха в натурального психа. С гранатой в кармане.

— Давай о чем-нибудь другом, Лили… Я все-таки рад, что мы с тобой еще раз встретились.

— Чудак ты, доктор Джонс. Да нас же кокнут вместе. Одной пулей.

— Когда я приставил «фольмер» к спине Мюллера, было двадцать минут двенадцатого, значит, не все потеряно. Лишь бы они не медлили со вскрытием Ковчега.

— Чудак в квадрате. Отключись ты от этого сокровища, доигрался уже.

— Я не могу отключиться, потому что именно сейчас, когда мне вынесли смертный приговор, все утряслось в голове и прояснилось… Извини меня, крошка.

— Сам ты «крошка». Горбушка. Он еще имеет наглость извиняться.

— Помнишь, я тебе рассказывал и показывал апокриф? На данный момент почти каждая буква в нем обрела смысл. Мой отец давным-давно все понял. За исключением одного слова, которое он не учел из-за двух лакун в тексте, ну и своей гордыни. Эта лакуна соседствовала с именем Х. Иоанос и с упоминанием женщины-птицы. Так вот, выпало из документа слово «fili», то есть, сын. Выходит, сынок вышеупомянутых персонажей — и есть главный герой. Мой папаша Генри Джонс согласно лингвистике — не кто иной, как Х. Иоанос. А женщина-птица из стеклянной страны — это моя мать, ведь ее девичья фамилия Орлофф. «Орел» означает на русском языке всем известное пернатое. Да и стеклянная страна — это северо-восточная Россия, край льда, который кажется южанам похожим на стекло. Именно там, в казачьем поселении Походск, и родилась мама. Улавливаешь мысль?

— Надо понимать, главный герой — ты, Инди. Герой, на попе с дырой… Еще скажи, что являешься на самом деле не парнем из Иллинойса, а древним греком… Вообще-то с твоей трепотней легче помирать, поэтому говори, я тебя не ограничиваю.

— Я не древний грек, а тот самый воин-монах из апокрифа. В полном соответствии с пророчеством проживаю, то есть имею квартиру, в стране у пяти великих озер.

— Это кто монах? Ну, ты себе льстишь!

— Десять лет тому назад ты отбила у меня охоту к законному браку. В итоге ни с одной дамой я больше одного раза в одной кровати не лежал. А вот мой отец был официально женат, чему я свидетель и одновременно вещественное доказательство.

— Очень интересно, монах и прелюбодей одновременно… Да не прижимайся ко мне так, не щекочи своей дурацкой бескозыркой… От папаши ты во всем ума-разума набрался, кроме одного — не научил он тебя детишек делать.

— Папаша только подготавливал поиски, и, можно сказать, руководил процессом. Но отмечу без ложной скромности: кто, как не я, пер на рожон, когда надо было что-нибудь отнять у немцев — Камень, Чашу или Ковчег?

— А пока ты пер — с упорством, достойным лучшего применения, — то окончательно сбрендил, Инди. Почему глупость заразна? Вначале твой одаренный папаша и Урбах, потом ты…

К лежащим подошел личный археолог фюрера, уже облаченный в одеяние иудейского священника.

— О чем вы столь увлеченно шушукаетесь?

— О своем, личном, мы же собираемся пожениться, — отозвался Индиана. — А костюм вам, как ни странно, по фигуре.

— Спасибо за комплимент, доктор Джонс. Пожалуй, ваша кончина меня растрогает. Вы изрядно потерзали мои нервы, но в конце концов все, что вы натворили, пошло нам на пользу. Вот почему я сохранил вам жизнь на ближайшие двадцать минут, и вы сможете поприсутствовать при том, что называется историческим событием.

— Спасибо за отсрочку, Райнгольд. Тем более, у вас в СС не любят тянуть время.

Урбах благодушно поморщился. К этому моменту он полностью обрел экспортный цивилизованный вид.

— Я не эсэсовец, хотя член партии. Если честно, мне не слишком по душе то, что втолковывается рядовым партийцам, простым эсэсовцам, да и массам. Мы, ядро партии, вовсе не считаем, что своя порция величия причитается любому толстяку, который имеет немецкую фамилию, пьет пиво и жрет сосиски с капустой. Мы жаждем поворота к чистым истокам нашей расы, мы возвращаем эру богов и героев.

— Ага, возжаждали после того, как прочитали папин апокриф, — подколол Индиана.

— Куда раньше, доктор Джонс. С начала этого века германский дух стал ощущать приближающийся излом времени, — немецкий археолог явно вошел в роль Вершителя, голос его был величав. — Апокриф обрисовал лишь конкретику. Излом уже начался, недаром наши заклятые враги делают все необходимое для нашей победы. Мы напортачили лишь в том, что слишком много времени потратили на старого Джонса. Ведь его отпрыск носит то же имя, однако отличается куда большей пронырливостью и везением. А теперь, с вашего позволения, я приступлю.

И под сводами древнегреческой пещеры из уст нациста зазвучала иудейская молитва. Древние слова, объемно отразившись от каменных сводов, поступали в уши эсэсовцев.

— Шма Исроэйл, Адэйной Элэйхэйну, Адэйной Эход. Борух Шейм Квэйд Малхусэй Лээйлом Воэд…

Никто из немцев, кроме личного археолога фюрера, не понимал сказанного, да и сам он не вникал сейчас в смысл молитвы, хотя означали гулкие звуки следующее: «Слушай, Израиль, Господь Бог Наш, Господь Един. Благословенно Имя Твое, Владыка Вселенной…»

Двое кряжистых эсэсовцев, играя желваками на волевых физиономиях, сняли крышку Ковчега.

— Давайте, герр Петерс, — распорядился Урбах.

«А он не утратил осторожности, — подумал Джонс. — Вот для какого сомнительного дела им понадобился начинающий бизнесмен Питерс».

Чак заглянул внутрь, затем запустил туда руку, пошарил. На лице его отразилось тягостное недоумение, а небольшой лоб как будто съежился из-за поднятых бровей. Обернувшись к нацистам, он отрицательно покачал головой. Те восприняли его мимику, как свидетельство безопасности.

Урбах тоже запустил руку в Ковчег. Мгновение спустя его ладонь поднялась, однако в ней не оказалось ничего, кроме горстки песка.

— А где скрижали? — глупо спросил он.

— И все? — Хорхер хихикнул, тоже ухватил песок в горсть и сыпанул им. — Столько усилий потрачено на эту пыль. Мне теперь даже совестно расстреливать герра Джонса и фройляйн Лилиан.

— По крайней мере, хорошо, что нам не придется тащить эту пыль дальше, — заметил расслабившийся Мюллер.

— Эту пыль при хорошей рекламе можно распродать по сто долларов коробочка, — возразил Чак Питерс. — Я обеспечу реализацию.

— У нас не универсальный магазин, и вы с нами больше не работаете, — гадливо сказал Хорхер.

Нацист выстрелил в Питерса, почти не глядя, — но попал.

Удачно попал — в горло.

Учёный сержант упал на колени, потом на спину. Он жил ещё с полминуты, прежде чем захлебнулся кровью. Успел даже сказать, точнее, пробулькать:

— Я, кажется, не давал повода…

И всё. Для него — всё.

Индиана Джонс захохотал. Лилиан Кэмден отвернулась…

Несмотря на появившийся труп, по толпе солдат и матросов прокатилось расслабление: они ничего не понимали, но чутко реагировали на флюиды, испускаемые начальством.

— Я, кажется, что-то вижу, — вдруг произнес по-прежнему напряженный Урбах. — Словно искорки мелькают.

— Вам явно пора отдохнуть. Мой совет, обратитесь к врачу, чтобы он погасил все ваши искорки, — господин штандартенфюрер устало зевнул, показывая, как намучился с капризным археологом.

— В самом деле — какое-то световое излучение, — объявил Хорхер, присмотревшийся своим проницательным глазом.

— Шайссе! И у меня в глазах какие-то просверки, — вынужден был признать Мюллер. — Не хватало нам вернуться в Берлин с диагнозом «коллективный психоз».

Потом и связанные пленники, и военнослужащие увидели переливчатое облако, поднявшееся из Ковчега и быстро распространившееся по пещере.

— Я чувствую опасность, — насторожился штурмбанфюрер Хорхер. — Наверное, нам лучше сделать отсюда ноги.

— Счетчик Гейгера скромно помалкивает, — откликнулся Мюллер. — Немецкий офицер не должен бояться оптического обмана, миража, игры света и тени.

— Это не опасно, это — прекрасно, — Урбах просто звенел от восхищения. — Получилось! Мы будем общаться с Богом, мы уже общаемся с Ним! Еврейское колдовское орудие служит и нам!

* * *

Как бы в подтверждение радостных слов каждый из присутствующих в пещере почувствовал себя на вершине блаженства или, по крайней мере, весьма недурственно. Сладостное ощущение распространялось из позвоночника на все тело. Потом наступил черед привлекательных видений. Кое-кто узрел распрекрасные девичьи лики и более волнующие детали женской фигуры, кто-то разглядел ажурные зА мки, окруженные висячими садами, кому-то привиделось, что он принимает парад бесконечных солдатских шеренг, отлично чеканящих шаг, кому-то показалось, что он на горной вершине и все вокруг залито золотом восхода. Один Джонс скромно нашел себя во главе каравана, уныло бредущего через пустыню. А Лилиан увидела себя на берегу тихой речушки где-то в Иллинойсе во время вечернего клева.

— Какое великолепие… поразительно… ради этого я бы бросил пить… — звучало то тут, то здесь.

Индиана первый услышал рокот, далекий, но мощный, быстро заполняющий пещеру.

И в одно неприятное мгновение все перевернулось. Женские лики обернулись оскаленными черепами, замки и сады превратились в дым и смрад пожарищ, марширующие войска стали грудами гнилых облезлых трупов, горы обрушились в бездонные трещины…

Вопль прокатился по пещере. А следом струи огня вылетели из залившегося ослепительным светом Ковчега.

— Не смотри, Лилиан, закрой глаза! — только и успел выкрикнуть Индиана.

И они не видели, как Огонь пожирает немцев, находящихся в пещере. Матросов Он умертвил почти мгновенно, продырявив их пламенными стрелами. Урбаха, Мюллера и его эсэсовцев Он рассек на половинки. Хорхера Он вскипятил, отчего полопались глаза, вылезли кишки и вытекли мозги… Насыщенные Огнем трупы светились и потрескивали, превращаясь в пепел.

Глыба вместе с Ковчегом какое-то время постояла спокойно, потом пространство вокруг нее сделалось неустойчивым. Массивный камень и золоченый ящик, словно потеряв плотность, покрылись рябью, стали зыбкими, колеблющимися. Пылевой вихрь очертил границу, за которой исчезала сила гравитации. И вот, обратившись в пучок оранжевых лучей, Ковчег и глыба на световой скорости исчезли в разломе.

Когда все стихло, Индиана минутку полежал спокойно, потом спросил:

— Лилиан?

— Да, Инди. Что это было?

Доктор Джонс поднялся, и веревки, прогоревшие в нескольких местах, свалились сами собой. Вокруг — пещера как пещера. Никаких намеков на скрижали Завета. Можно подумать, что ничего особенного не случилось, если бы не тридцать четыре трупа, вернее, то, что от них осталось. Угольки остались, да и только.

— Что это было? — переспросил Индиана. — Это был Гнев Божий. Сила Заповедей вырвалась в наш мир. Такое происходит не чаще, чем раз в три тысячи лет.

— Давай, мы тоже выскочим отсюда, — предложила Лилиан. — Переночуем где-нибудь на травке…

— В самом деле, ночи тут теплые, дождик не капает. Хотя, травка выгорела от солнца пару месяцев назад.

Они выбрались из пещеры Гнева Господнего и уж затем обнялись.

Ничего не понимающие азиаты и негры с недоумением смотрели на них, а один даже спросил, будет ли выплачена премия в размере пяти долларов.

Небо было огромное, звездное и ясное. Все свидетельствовало о Его величии. Все говорило о той свободе и том просторе, которые Он давал Индиане, Лилиан и другим людям с Его искрой в душе.