В больницу он пошел пешком — вот и все на сей день, что осталось от его аэробики. Бригаду с Витей-дворником не встретил, с Чинибековым пришлось поздороваться, однако настроение не омрачилось, явился он в отделение ровным, спокойным, в готовности номер один — сегодня операция Леве Киму. Все хорошо.

А что плохо?..

Посмотрел книги по хирургии легких, полистал атлас.

В предоперационной тишина и сосредоточенность. И строгость как перед наивысшим смотром. Сестра хирургическая уже вымыла руки и оделась в стерильное, теперь моются Юра Григоренко, хирург-ординатор Галиева и сам Малышев. Мытье рук по Спасокукоцкому, привычные запахи нашатырного спирта, мыла. Прибытие сил от возвращения на круги своя. Журчит вода, жестко шуршат щетки, ни анекдотов пока, ни шуток, собранность. Данилова доложила, какой будет наркоз, попутно спросила о его самочувствии, она очень внимательна, — все хорошо, одним словом. А что плохо?..

Легкая тошнота бывала у него и прежде в моменты волнения, это естественно, норма, а не патология, можно было бы обойтись и без больницы. Попусту провел там время, столько дней отделение оставалось без него. Имеет смысл, правда, появление Аллы Павловны, а остальное… Ну еще, может быть, Телятников ему не во вред, беседы с ним, а остальное… Ну еще и на больных посмотрел не сверху, а вровень… Нет, немало ему дала госпитализация, что говорить.

— Юра, напомни нам весь ход операции от кожного разреза до последнего шва.

— Пожалуйста, Сергей Иванович. — Юра четкой скороговоркой начал перечислять…

— Спасибо, Юра, все хорошо.

А что плохо? Плохо то, что поташнивает и не меньше, а больше. Ну так что, снова откладывать? А Лева Ким пусть загибается?

— Юра, скажи, пусть пригласят на операцию Сакена Муханова. Малышев просит лично.

Он не смотрел на Юру, но видел, как тот выпрямился над раковиной и глянул на Малышева сложно — недоуменно, несогласно, с обидой. Однако прошел к двери, держа обе руки кистями вверх, будто новые протезы, толкнул ногой дверь и сказал:

— Позвоните Сакену Мухановичу и попросите его приехать на операцию. По личной просьбе Сергея Ивановича. — И вернулся обратно к раковине.

Сам Малышев просить Сакена Муханова не может, Юра это знает, и вообще, если по уму, просить надо было не сейчас, а еще вчера. Но понял ли Юра, что шеф его боится рухнуть на стол во время операции? Лева Ким тогда останется вроде бы без хирурга, и потому на всякий аварийный — Сакен Муханович. Как будто ассистенты Малышева — беспомощные салаги. Однако Юра — ни слова.

— Чем больше будет специалистов, тем лучше, — пробурчал Малышев. — А вам я верю.

Сакен Муханов — главный хирург области, доцент кафедры мединститута. К помощи его Малышев старался не прибегать без крайней нужды, да и при нужде тоже. Он не игнорировал главного хирурга, но и не ставил особенно высоко. Они были соперниками не столько по своей воле, сколько по воле пациентов. Тот же Лева Ким по неизвестной причине отказался оперироваться у Муханова. А теперь вот Малышев сам его зовет в помощники. Хотя главный хирург неудачи его комментирует подробнее, чем удачи.

Не звал никогда, а теперь вот позвал. Данилова показала ему пример, как надо ломать гордыню, пресловутую принципиальность.

Со всеми готов помириться-перемириться. Кроме семьи.

Теряет себя, могут сказать, яркость свою утрачивает, а что взамен?

Широту. И не взамен, а как дополнение. Отдает часть своей личности, присовокупляет ее к общему делу всех. Примиряется, потому что противопоставление было ложным — маска, фикция непримиримости. Отбросил мелочи и стало легче, хотя и сдал как будто позиции. Криз как вспышка осветил дорогу, камни, ямы и колдобины, могущие помешать движению.

Позвал Сакена Муханова. А что делать? Врежет ему Чинибеков в затылок над операционным столом, как тогда ночью, — и все. Все не все, но Юре Григоренко с Галиевой придется попотеть, и что получится в итоге для Левы Кима, совсем неизвестно. Все мы знаем, чем операция начинается, но никто не знает, чем она может закончиться. Смерть на посту почетна, если только она не чревата гибелью других людей. Вспомнил, как давно уже был в Алма-Ате на специализации у Сызганова, и взорвалась возле парка машина с двумя солдатами. Ехали они с гор со стороны Медео, тяжелый военный грузовик, отказали тормоза, а дорога под уклон, вся Алма-Ата стоит на уклоне. Машина быстро набирала скорость, умерить ее бег было невозможно; один солдат оставался за рулем, тревожно сигналил, а второй вылез на подножку и кричал: «Дорогу! Авария! Дорогу!..» — кричал изо всех сил и размахивал широко фуражкой, а скорость все больше, ракетой уже летит машина по городской улице, и впереди тупик, парк, и по аллее там идет вереница детей, взявшись за руки, — на взгляд с небес они будто решили остановить машину. У входа в парк, чуть вправо — кряжистый столетний дуб, посаженный еще во времена генерал-губернатора Колпаковского. Солдат вывернул руль чуть вправо, и столетний дуб в три обхвата срезало, как лозу саблей, машина взорвалась и оба солдата погибли. Женщины потом приносили цветы к срезу со следами взрыва, в газету писали пожелания открыть здесь памятник, солдат вспоминали, как героев, ведь они могли бросить машину, выпрыгнуть и сохранить себе жизнь, но они остались в ней до конца. Памятник не открыли, пожелания постепенно заглохли. Возможно, потому не открыли, что будто бы, когда машина набирала разгон, на дорогу вывернул с проспекта Абая нерасторопный «Москвич» с пассажирами, его смяло и отбросило, как консервную банку…

Пусть все-таки придет Сакен Муханов, Малышев просит руку помощи. И сам протягивает руку доверия и взаимовыручки. Во всех отношениях хорошо. А в каком плохо?..

Ладно, к чертям сомнения, хирурги во время операции не умирают, природа тут позаботилась, мобилизует ресурсы и все-таки дает им возможность закончить дело спасения. Хирурги умирают после операции, или до, но не во время оной.

— Анекдот позволите, Сергей Иванович? — искусственным голосом спросил Юра Григоренко.

— Надеюсь, без матерков? — Знает же, что Малышев не любит анекдотов в такой момент, но предлагает. От обиды, видимо.

— Что вы, что вы! К молодому и энергичному хирургу обращается главный врач: доктор, вы уже испортили четыре операционных стола, пожалуйста, режьте не так глубоко!

Галиева рассмеялась, а Малышев нет, Малышев видит — сердится на него Юра, пригласил-де шеф палочку-выручалочку.

Ждать они Сакена не будут, естественно. Начали.

И закончили через три часа десять минут. И за все эти часы и минуты он ни разу не вспомнил ни о Сакене, ни о Чинибекове, ни о своей тошноте, и только когда уже накладывали кожный шов, вспомнил о своем милом докторе, представил, как скажет ей про операцию, несмотря на больничный лист.

— Спасибо, друзья! — сказал он звенящим голосом. Удивительно, что не устал даже. Даниловой особо: — Спасибо, Регина Петровна, все хорошо!

В предоперационной стянул перчатки, снял маску, черный халат, затем белый, взмокший на спине, сестра подала ему чистый и сухой, он влез в него и пружинистой легкой походкой бодрого и здорового человека направился в свой кабинет, к рыбкам и к «живому дереву». Едва он подошел к столу и еще не успел сесть, как зазвонил телефон.

— Малышев слушает.

— Да вы с ума сошли! — закричала на него Алла Павловна. — Кто вам разрешил оперировать?

— Милый доктор, вы так хорошо меня вылечили, что я сразу вошел в график. — Он вернулся с того света и уже сделал трудную операцию, ни о чем большем он и мечтать не мог. А тут еще и звонок ее.

— У вас такой голос, — сказала она спокойнее, — все передает на расстоянии.

— Вы чуткая, Алла Павловна. — Ему так легко сейчас, что можно и поиграть. — Вы подозрительно чуткая.

— Ох, Малышев-Малышев, никакой дисциплины, нуль благоразумия, и он еще подозревает! — Помолчала, спохватилась: — А в чем, кстати сказать, вы меня подозреваете? — Не дала ему ответить, вдруг он что-нибудь такое бухнет, спросила: — Когда придете? У вас еще не закрыт больничный.

— Да хоть сейчас!

— Вы что, серьезно? Может быть, потом, после работы?

— К семи часам буду у вас.

— Сегодня, надеюсь, вы не будете больше оперировать?

— Нет, Алла Павловна, обещаю.

— Ой, смотрите!..

Сакен Муханов так и не приехал на операцию, да и мудрено ему было приехать, если он еще не вернулся из круиза по Средиземному морю, в Италии где-нибудь сувениры собирает, на Везувий смотрит, — раньше надо звонить о помощи, Малышев, а то ведь анекдот получается. Нежданно-негаданно остался город без двух ведущих хирургов, один в кризе, другой в круизе, и не знали о том ни горожане, ни сами хирурги.

Алла Павловна как в воду глядела — привезли пенсионера с ущемленной грыжей, с дачи, боли начались вчера, он терпел, глотал анальгин, пенталгин, — какой пенсионер сейчас без своей аптечки? — ночь не спал, утром соседи пошли к дороге ловить машину, остановили парня на мотоцикле и уговорили его доставить больного в город. Почти сутки ущемления, начался некроз, и Малышеву, конечно же, снова пришлось встать за операционный стол. А потом его пригласила к себе главный врач Кереева, и тут выяснилось, что рано Малышев решил, будто у него нет врагов.

— Впрягаетесь, Сергей Иванович? — встретила его Кереева широкой улыбкой. — Выглядите вы замечательно. Как дома, как семья?

— Все нормально, спасибо, — ответил он вяло, уже порядком уставший.

— Теперь вам надо следить, чтобы поменьше конфликтов. — Она закурила.

— Хотелось бы, — согласился Малышев и тоже закурил.

— Давайте будем советоваться, прежде чем принимать какие-то ответственные решения.

— Давайте…

— Давайте уж меня не подводить.

— Что вы имеете в виду?

— Дело прошлое, но я вынуждена о нем сказать чисто для профилактики. Я в отношении вашей телефонограммы в обком. Это по поводу Даниловой.

Запоздалая профилактика.

— Я действительно поспешил, — сказал Малышев.

— А то мне звонят, знаете ли, говорят, так и так, а я не в курсе. Представьте мое положение руководителя, который не знает, что вытворяют его сотрудники.

«Вытворяют».

— Сейчас я думаю о ней иначе. Мы сегодня вместе оперировали.

Кереева будто не слышала, продолжала накачку:

— Если каждый будет действовать через голову, такой начнется шурум-бурум!

«Каждый»!

— Сейчас, я возражать не буду! — резко сказал Малышев. — Но против путевок буду возражать всегда. Вы обязаны ставить меня в известность, как коммуниста и заведующего отделением, а не химичить что-то там за моей спиной.

— Видите, как вы рассуждаете? А Регине Петровне пришлось забрать свое заявление, — неприязненно сказала Кереева, потом взяла с края стола бумагу с какой-то сопроводиловкой на скрепке: — Что там у вас за история с дворником? Будто вы избили его, справка от судмедэксперта есть, свидетели. Что мне с этим прикажете делать?

У него зашумело в ушах, сразу подступила тошнота, хотел что-то сказать и только махнул рукой.

— Я не верю, конечно, что наш лучший хирург мог себе такое позволить, я порвала бы эту бумагу, — она брезгливо поколыхала листок с сопроводиловкой. — Но ведь народ сейчас знаете какой? В обком написали, в милицию написали, а оттуда по месту работы требуют: разберитесь, дайте характеристику и все такое. Вы хотя бы меня ввели в курс.

Он встал и хотел было уйти, но сдержал себя, снова сел. Она слушала рассеянно, видимо, все уже знала, тем не менее, вставляла сочувственно: «Да они везде так метут», «Ну да, если справка есть, дело заводится…»

— Характеристику мы дадим, Сергей Иванович, кадры свои не позволим компрометировать. Если дело до суда дойдет, я сама пойду общественным защитником. Только прошу вас, ставить меня в известность, не подводите руководство.

Ушел от нее злой — зачем рассказывал, распинался?

Но как же иначе? Вместе работаем, она главный врач и за тебя отвечает.

Около семи часов он позвонил Алле Павловне, сказал, что выходит, она заметила:

— Голос у вас… вы устали, меня не слушаетесь. Жду вас.

Только положил трубку, позвали в приемное отделение срочно — доставили парня, машина сбила, возможно, внутреннее кровотечение (а значит, и операция). Могли обойтись и без Малышева, есть дежурный хирург, но поскольку он еще не ушел… Спустился в приемной покой, — парень лежал на кушетке, скорчившись, глухо стонал. Черноволосый, кудрявый крепыш, кожные покровы бледные. На вопросы не отвечал, мычал бессвязно, был в шоке. Привезла его девушка, худенькая, заплаканная, с раскосыми испуганными глазами.

— Вы видели, как это произошло? — спросил ее Малышев.

— Н-нет, он мне сам сказал.

— Где сказал, на месте происшествия?

— Н-нет, он домой пришел… Еле-еле, — голос ее дрожал. — Он дополз.

Подозрительный наезд, ни одной ссадины и крови не видно, — вряд ли тут «попал под машину». К тому же еще сам до дома добрался. Хотя иногда бывает, даже после смертельного ранения человек еще некоторое время очень активно действует.

— Доктор, а вы можете определить, случайно его машина сбила или он сам?

— Что значит сам?

Девушка всхлипнула, еле выговорила:

— Пытался п-покончить…

Два симметричных кровоподтека в области почек, гематома в области ребер справа и слева, два ребра сломаны, гематома от удара в пах. Не под машину он попал, а под чьи-то жестокие, нацеленные на увечье пинки.

— Успокойтесь, девушка, как вас зовут?

— Жанна.

— Он кем вам приходится, мужем, родственником? Или просто знакомый?

— Мы хотели пожениться, уже подали заявление в загс. — Она говорила с трудом, вся дрожала от пережитого. Сестра подала ей валерьянки и воды.

— Скажите, Жанна, а у него были враги? Может быть, кто-то не хотел, чтобы он на вас женился? Соперник какой-нибудь?

— Нет, что вы! А почему вы так спросили?

— Дело в том, Жанна, что его, по всей вероятности, избили.

Она так и рванулась к Малышеву, схватила его за халат.

— Я так и знала! Я говорила ему, они тебя убьют за эти сто тринадцать тысяч! Теперь я все знаю, это они, плодожорки. — У Жанны глаза высохли, она сжимала кулачки, теперь ей надо мстить за Алика.

— Расскажите подробнее, как он к вам пришел, что сказал?

— Пришел не он, пришла соседка…

Пришла соседка и говорит Жанне: «Выйди, там твой жених пьяный на ступеньках валяется». — «Он не пьет!» — сразу закричала Жанна сорванным голосом, не только голос, у нее сердце оборвалось — он не может быть пьяным, значит?.. Она сбежала по ступенькам, Алик лежал внизу, согнувшись, прижимая к животу сумку с продуктами, и стонал. Тогда он еще был в сознании, сказал ей, что попал под машину, он даже еще подняться смог на ноги, Жанна вместе с соседкой привели его в квартиру, здесь он уже свалился, вызвали «скорую», он начал бредить, все просил: «Дай мне, Жанна, ракету». — «Какую ракету, Алик?» — «Средней дальности», — зубами скрипел, несколько раз произнес слово «плодожорки». Приехала «скорая», первый вопрос — пьяный? Потому что крови не было и только когда рубашку задрали, увидели на спине следы тупого удара, так и подумали, что машина.

— Теперь мне все ясно, доктор! — Жанна не выпускала из рук халат Малышева. — Он отказался подписать большую растрату! Мой Алик честный и очень смелый, он их не боялся вот ни сколечки! Они ему отплатили, они требовали, чтобы он поджег магазин, но он отказался, вот они и решили его убить! — Жанна была в отчаянии. — Спасите его, доктор!

Убить не убили, но избили зверски и даже хуже, зверь кусает и рвет, как попало, а здесь калечили продуманно, по-человечески били, сволочи, чтобы инвалидом сделать, — по почкам, по печени и еще в пах, мошонка распухла и стала багрово-синей. Сестра сделала Алику укол, он перестал стонать, нянечка осторожно его переодела, положили Алика на каталку и повезли. Жанна хотела пойти за ним, но Малышев попросил ее остаться здесь и позвонил в милицию — так и так, большая растрата, магазин хотят сжечь, в больницу поступил избитый продавец, срочно примите меры. Дежурный заверил его, что немедленно выезжает наряд и в гастроном 7/13 и в горбольницу, пусть свидетельница дождется.

— Дайте мне халат, — требовала Жанна. — Я пойду его охранять. Очень вас прошу, дайте мне халат. — Как будто халатом она убережет Алика от этой нечисти.

Вскоре прибыла милиция, но прежде чем она прибыла, Малышеву пришлось крупно поговорить с Юрой Григоренко. Он попросил Юру поскорее, до приезда милиции, заполнить историю болезни, на что Юра ответил:

— Есть дежурный врач, Сергей Иванович.

— Ну и что? — машинально возмутился Малышев.

— Мой рабочий день давно кончился. — Юра показал на часы, те самые, феноменальные.

— Ну и что? — повторил Малышев, закипая. — Не видите этого скотского избиения?! — Жанны рядом не было, ей разрешили пойти узнать, в какую палату положили Алика.

— Вижу и сочувствую, — непреклонно отвечал Юра. — Но здесь, повторяю, дежурный врач, а мое время давно вышло. У нас с супругой сегодня бассейн.

Бассейн решительно вышиб из Малышева остатки выдержки.

— Снимайте халат и отправляйтесь домой! — отчеканил он. — А завтра извольте дать оценку себе — вслух! От нее будет зависеть, сможем ли мы с вами работать дальше.

Юра Григоренко устал, понятно, с восьми тридцати в больнице, две операции, тяжелый день, и Малышев тоже устал, просто дьявольски, не меньше Юры, оба были несдержанны, но, наверное, в усталости как раз и проявляется то, что удается скрывать в состоянии бодрости.

…Не надо изменять жизнь — она сама собой меняется день от дня, час от часу. Начал он с врагами мириться, а с друзьями ссориться.

Поднялся в отделение, зашел к Леве Киму — пока ничего тревожного, — затем сестра сказала ему, что дважды звонили из поликлиники, спрашивали, когда Малышев освободится. Было уже начало девятого, и он позвонил ей домой.

— Вы просто умышленно заставляете меня волноваться, — сказала она отчужденно. — В конце концов, элементарный такт должен быть. Обещали звонить и ни слуху ни духу.

— Извините, не смог…

— У вас плохой голос, — сказала она тоже плохим, тусклым голосом.

— Работа, Алла, дорогая — моя работа.

— Сейчас получше, — заметила она чуть бодрее.

— У вас тоже.

— Завтра придете?

— В любом случае, Алла.

— Мне уже и не верится. Позвоните, хотя бы…

Она положила трубку, и он положил. День окончен. Он выдержал его неплохо. Все было хорошо.

А что не совсем? Разговор с Юрой, например, и еще кое-что.

Он поехал на дежурной машине в микрорайон, к Юре Григоренко. Без труда нашли новую девятиэтажку, Малышев сам добивался квартиры для своего сотрудника. Лифт не работал, как водится в новом доме, на четвертый этаж Малышев поднимался расчетливо, с паузами. «Нуль благоразумия» — это не про него. Звонил-звонил — ни звука в ответ. Вспомнил про бассейн, спустился вниз… Как ни суров был Малышев с подчиненными, Юра все-таки держался своей системы. Два раза в неделю у них с женой по распорядку бассейн, и хоть перемрите вы там все в горбольнице, графика Юра ломать не будет.

В машине попросил шофера найти клочок бумаги и написал: «Юра, прошу меня извинить. Малышев». Почтовых ящиков еще не повесили, надо приклеить записку прямо к двери, чем? Шофер предложил солидолом. Малышев попросил его подняться на четвертый этаж и приклеить записку к двери четырнадцатой квартиры. Шофер что-то буркнул, отрывать ему себя от сиденья все равно, что пень корчевать, но пошел, минуты через три вернулся, сердито влез и завел двигатель. Молодой, а тоже запыхался.

— Еще извиняться! — проворчал он, с хрустом, через кучи щебня выруливая на дорогу.

— Надо, — умиротворенно сказал Малышев.

— Он вообще с приветом, аля-улю, — поделился своими наблюдениями шофер. — В шортах пришел в больницу, как американец в Африке. Гигиенично, говорит.

— Его дело. Для этого надо не только шорты иметь, но и характер.

— Правда, жара была градусов тридцать, — чуть осадил шофер.

— Он хороший хирург.

— Мо-ожет быть, вам виднее. Теперь куда, домой?

Малышев кивнул. День он хорошо закончил. Просто замечательно, что приехал к Юре и оставил записку.