Из всей честной компании на другой день после сауны, пожалуй, Вася Махнарылов чувствовал себя лучше всех. Как-никак он был удостоен обмывания шампанским — во-вторых, он взял приз, превзошел Лупатина по жаргону. На работе он был как огурчик, веселый, требовательный, живой. И вот его позвали к телефону, звонил Мельник и спрашивал, как у Васи идут дела, чем он занят, и не мог бы он на полчасика отлучиться?
— Производство, Михаил Ефимович, производство, — бодро пояснил Вася.
— Прошу тебя после работы.
— Вы там забыли в Москве во сколько кончается работа у начальника цеха. Без выходных пашем. А что вы хотели?
— По личному делу.
Идти по личному делу, в такой мороз, Вася даже машину не стал разогревать с утра, оказался без персонального транспорта, а телепать на автобусе ему и лень, и уже не солидно.
— Не могу оставить производство, Михаил Ефимович.
— Сядешь на семерку, приедешь ко мне, — тверже заговорил Мельник. — За час обернешься, а то и раньше. Я тебе вызову такси.
Кочевряжиться не было смысла, видно, что не отстанет, Вася согласился. До отбытия в Москву Мельник жил в квартале кооперативных домов, где селился сплошь богатый народ — начальники шахт, снабженцы и торгаши, геологи и гинекологи, а также официанты, протезисты, таксисты — ни одного абы кого. Жена Мельника погибла в той авиакатастрофе, за которую он теперь получал не то триста семь рублей, не то аж семьсот пять. Обычно он летал в Алма-Ату с любовницей, а тут на международную ярмарку жена решила полететь с мужем, ей было любопытно. И вот чем ее любопытство закончилось. Теперь в Каратасе жила замужняя дочь Мельника, в том же самом доме, Вася знал адрес, это сразу за театром Станиславского, седьмой автобус останавливается поблизости.
В четыре тридцать Вася вышел из проходной, прошел квартал до остановки, еле влез в автобус, потискался среди рабочего класса, но когда выехали на проспект 40-летия Казахстана, многие сошли пересесть в микрорайон. Народу стало заметно меньше, и Вася повеселел, вспоминая вчерашнее свое состязание с Лупатиным, как они на спор по фене ботали, кто больше знает слов. Вася спрашивает его, как «лошадь», Лупатин говорит — скамейка, Вася спрашивает, как «базар», он говорит — туча. В свою очередь Лупатин задал ему, что такое «валторна»? — Задняя часть человека. А «кобра»? — Женщина. — А «промокашка»? — Безотказная женщина, всем дает. Вася на все вопросы ответил, и на чем он поймал майора милиции? Как будет по-блатному «памятник»? Лупатин круть-верть, не знает. Вася привлек как можно больший круг свидетелей своего торжества и сказал, что памятник по фене — чучело. Лупатин распустил жабры — за такие слова можно схлопотать срок! Но Вася не лыком шитый, памятники могут быть разные, сказал он, например, статуя Свободы в Америке — чем не чучело? Да еще с рогами. Так вышел он победителем, и все дружным ором его поддержали. Вспоминал Вася вчерашние подробности, сам себе любился и вдруг почувствовал — кто-то на него смотрит, и не просто так, как в окно допустим, на дома и пивнушки, а со значением, вроде хочет что-то сказать И не женщина, между прочим, не кобра, а мужик, лох. Вася холодно, вприщурку глянул на него — стоит, смотрит. Вася с вызовом подставил спину, а взгляд у
23
того, надо сказать, колючий, кошачий взгляд, желтый. Рожа три дня не брита, губы запеченные, сугубо бандитская физиономия. Васе давно так не портили настроения, угораздило его лезть в общественный транспорт. Отвернуться-то он отвернулся, но зачем пасовать перед каждым встречным. Он снова повернулся, скользнул взглядом, как по пустому месту, и все внимание за окно — скоро ли покажется театр имени Станиславского. А тот нахалюга, бандюга шагнул к Васе боком, стал рядом и, тоже глядя на городской пейзаж, спросил:
— Ты Махнарылов?
Шестьдесят лет советской власти, а люди как были дикие, так и остались — с любым на ты. Видит человека первый раз, пусть не знает, что Вася не Вася, а Василий Иванович — начальник цеха, у него сын в институте стали и сплавов в Москве учится, теоретически Вася уже дед. Пусть это хамло ничего не знает, но разве по роже Васиной, по голове его пегой не видно, что ему за сорок? До революции он бы уже помер, тогда продолжительность жизни была тридцать лет.
— Нечего мне тыкать, я с вами свиней не пас, — отрезал Вася.
— Не гони порожняк, — посоветовал желтоглазый отличным зековским тембром, который Васе хорошо знаком — говорят зычно и вместе с тем негромко, низко, будто прямой кишкой помогают. — Отвечай, когда тебя спрашивают. — Валторна, пля, ни дать, ни взять.
— Я не желаю с вами разговаривать, — сказал Вася вполне по-дамски и, если бы добавил еще слово «фулиган», то весь автобус наверняка бы разоржался. Желтоглазый на его культурную речь не то фыркнул, не то гмыкнул, короче, проявил издевательство без слов, бывает же песня без слов, после чего стал совсем рядом с Васей, даже плечом коснулся и задал вопрос:
— Колесо где сейчас, знаешь?
— Какое еще колесо? — брезгливым басом сказал Вася, зачем ему знать про какое-то колесо? Не обязан.
А может, с его машины колесо увели, пока он вкалывал на производстве. Вряд ли, машина-то в гараже, он ее не выводил сегодня. Байку сразу вспомнил: стучат в хату — вам нужны дрова? Не нужны. Утром проснулись, а дров нету.
— Директор мебельной фабрики, — продолжал желтоглазый голосом с переливами, никакой театр Станиславского так не выговорит. — Фамилия Колесо.
— Не знаю никакого директора! — отмежевался Вася, и тут же в один миг вспомнил — а ведь был Колесо. И кто только его не знал в Каратасе, все к нему обращались и за мебелью, и вообще за помощью, он еще был заядлым болельщиком «Металлурга», и когда появлялся на стадионе, все вставали — вон Колесо прикатил. А он не только на матчи ходил, он, бывало, выезжал с командой, и в таких случаях «Металлург» всегда выигрывал. Правда ли, нет ли, но он будто бы находил общий язык и с судьями, и с футбольной федерацией. Был сезон, когда Колесо раза четыре выезжал с командой, и «Металлург» поднялся на небывалую высоту, единственный раз за двадцать лет попал в первую лигу. Колесо даже за границей бывал, в Африке, не то в Камеруне, не то в Занзибаре, и там «Метталург» выигрывал тоже.
Был Колесо, был, а как же, Вася помнит. В Каратасе у него «Жигули» появились у первого. Был и пропал, ни слуху, ни духу, выветрился из головы, и болельщики его забыли, может, потому, что в Каратас мебель стала поступать импортная.
Да что болельщики, футболисты пропадают, будто уплывают журавли без возврата. Был такой нападающий — Степа Гольц, таксисты бесплатно возили его, куда хочешь, парикмахеры его узнавали, в винно-водочном любую бутылку через голову передадут, весь Каратас знал Степу Гольца, гремел Степа Гольц. Ну гремел, гремел… Потом как-то Вася зашел в «Голубой Дунай» выпить кружку пива. За столиком разговорился с двумя алкашами, оба в спортивных костюмах. И вот один толсторожий, язык еле ворочается, Васе говорит: «Я Степан Гольц, вы про меня слышали?» На «вы» с Васей, вежливый. Вася всмотрелся, думал-думал, кто такой, потом сразу вдруг выехало — так это же тот самый мастер спорта, слава наша и гордость. А прошло ведь… Сколько прошло?.. Может быть, год, ну от силы два, а фамилия начисто выветрилась, как будто не было его, и в «Металлурге» он никогда не играл. То же самое случилось и с Колесом. Представительный был, пробивной, брал все препятствия, и вокруг него всякая плотва мелкая буруны делала, только пальцем он шевельнет, они бегут шустрить. Когда Колесу исполнилось сорок лет, он закупил ресторан «Сары-Арка», три дня гудели, отмечали юбилей ответственные должностные, а также гости из Алма-Аты, попасть туда на часок было трудней, чем получить квартиру на всю жизнь, — и вот пропал и никто не вспомнит, бывает же судьба у людей.
Вася искоса посмотрел на желтоглазого, подумал, может, лучше поддержать разговор, спросить, в самом деле где? А тот стоит и на Васю нуль внимания, вопрос поставил — и все, в ответе не нуждается. Он как будто убедился, что клюнуло, Вася наживку схавал и теперь на крючке. Но что еще интересно? Вася пошел к выходу возле театра Станиславского, и тот пошел. Вася вышел, и тот вышел. Вася хотел вильнуть, чтобы запутать след, но тот, не обращая на Васю внимания, пошел вперед, держа курс на кооперативный квартал, как бы указывая Васе правильную дорогу. Но дальше — больше. Желтоглазый направился как раз к тому дому, где жил Мельник, Вася бывал у него сто один раз, третий подъезд со стороны театра. Возле этого подъезда желтоглазый остановился, и Вася не успел глазом моргнуть, как появился второй — такой же роста, в таком же полушубке, в шапке и тоже небритый, заросший, будто их держали где-то вместе и подгоняли одного под другого. Стояли эти точно возле подъезда Мельника и прицельно, четко на Васю смотрели. Вася, конечно, с похмелья, но не настолько, чтобы у него двоилось. Надо поскорее пройти, пока их не стало четверо, и он деловито пошел к подъезду, услышав, как желтоглазый сказал второму: «Вот этот». Вася на миг задумался, требовалось принять решение, у него есть бритва опасная «золинген», лезвие в два пальца. Но не с собой, а дома. Жаль. Есть удобное место — нагрудный карман, он сегодня воткнет туда бритву, чтобы всегда под рукой. Бежать незачем, не в наших привычках, решил Вася. У дверей сидел старик, лет под девяносто девять, одетый, как Шевчик, во все фирменное. Перед ним стояла коляска, а в ней горой розовое одеяло, будто надутое. В сторонке играли дети, таскали санки со скрежетом по асфальту. Вася знал, если сейчас крикнуть, хай поднять, весь квартал шишкарей вскинется и через пять минут тут будет вся милиция от сержанта до генерала. Но не будем спешить, осмотримся. Вася поднялся на второй этаж и услышал шаги по ступенькам — они шли следом. Вася нетерпеливо нажал на кнопку звонка и стал затылком к двери, для понта сунув руку в карман. Открыл сам Михаил Ефимович — проходи, и, что важно, — подождал, когда те двое подойдут, и тоже им — проходите, не менее любезно, а может, и более. Вася переступил порог, разулся, пошел в гостиную, куда ему указал Мельник, и увидел там Калоева и Магомедова. Они глянули на Васю с севера, студеными взглядами. Вася, недолго думая, оскалил зубы в улыбке очень широкой и щедрой, подмигнул и спросил, как они себя чувствуют после вчерашнего? Те молча переглянулись, затем оба посмотрели в дальний угол, возможно, по их древнему обычаю так полагалось, ритуал перед жертвоприношением. Васю это не обескуражило, он решил быть веселым на страх врагу. Следом в комнату вошел Мельник и те двое в полушубках, в шапках и в белых шерстяных носках. Вася после зоны тоже полгода предпочитал не снимать шапку без надобности. Разуться они разулись, а раздеваться не стали, тогда как Вася свою дубленку повесил в прихожей, шикарный мохеровый шарф тоже, таким мохером можно мягко и без звука задушить человека.
— Знакомьтесь, товарищи, это Махнарылов, виновник нашего торжеству— прокурорским тоном сказал Михаил Ефимович. Вася обтер ладошку об полу своего пиджака, готовясь поручкаться, но все четыре мафиози, два за столом и два у двери, без слов дали понять, что они его знают.
— Наше общее дело, а также элементарная порядочность требуют, чтобы вы этого человека запомнили, — сказал Мельник, указывая на Васю довольно-таки некультурно, пальцем. Двое у двери молча кивнули — запомнили. На Мельника они смотрели почтительно, как на старейшину их рода, или как на муллу, или, еще вернее, как на вора в законе, тем более с высшим юридическим образованием. Наступила минута молчания, как будто они уже почтили память. У Васи по спине дружно поползли мурашки сверху вниз и снизу вверх. Никто не проронил ни звука.
— Вы можете пока идти, благодарю за помощь, — сказал Мельник.
— Ты мне почему не сказал, где Колесо? — спросил желтоглазый таким тоном, будто в исчезновении директора мебельной фабрики виноват Вася, и никто другой: — Закон зоны знаешь?
— Знаю-знаю, — небрежно отмахнулся от него Вася, как от комара. — Пугай свою бабушку.
— Чем длиннее язык, тем короче жизнь, — ровным голосом проговорил желтоглазый.
В чем их сила? Не суетятся, не горячатся, лишних слов не говорят. Двое у двери молча поклонились Мельнику, Калоеву и Магомедову и вышли. Вася глянул им вслед, засечь очертания спрятанного топора, кинжала или какого-нибудь колющего, режущего оружия, но ничего не
131 заметил… Понял, что у них скрыто под полушубками и поэтому они не разделись в прихожей.
Хлопнула дверь едва слышно, и Мельник сказал:
— У нас есть данные, Махнарылов, — Мельник не называл его теперь по имени-отчеству, прокурор, он и есть прокурор, — что ты написал анонимку против нас и отправил.
— Что за ди-и-кость! — возмутился Вася. — Там же на меня клепают, зачем я сам себя буду хоронить?
— Для отвода глаз, — заметил Калоев. Магомедов легким кивком его поддержал.
— Ни хрена себе, что-то новое — получить срок для отвода глаз! — сказал Вася, и Мельник с ним согласился: имеется в виду совсем не та анонимка, которую разбирала прокуратура только что. Речь идет о другой, посерьезнее.
— Она направлена прямо против меня и моих друзей, — Мельник кивнул на Калоева и Магомедова. — Нам стало известно, что анонимка послана тобой, Махнарылов, в редакцию газеты «Правда» и Брежневу. По одному адресу мы обеспечили перехват, вот она, твоя кляуза. — И Мельник прочитал известную Васе бодягу, которую ему поручил спроворить Шибаев еще той зимой, из газетных вырезок. Вася уже про нее забыл. — Чья работа, твоя?
— Нет, — сказал Вася. — Я не писал.
— Нами доказано твое участие в этом деле, здесь имеется информация, которой располагал только один человек — это ты. Теперь ответь на вопрос, что за это полагается?
Вася понял, пора защищаться, а то чем черт не шутит.
— Я предупредил на комбинате, что меня можно найти у Михаила Ефимовича, он меня пригласил на чашку чая.
— Кому ты сказал?
— Всем объявил, на весь цех.
От Васи все можно ожидать, любой глупости.
— Я сказал так: «Товарищи, в наш город приехал из Совета Министров наш бывший директор, уважаемый Михаил Ефимович Мельник. В настоящий момент он передает всем пламенный привет, поздравляет с переходящим знаменем и приглашает меня на чашку чая. Позвольте от вашего имени к нему поехать».
Мельник переглянулся с Калоевым и Магомедовым, те шевельнули бровями, причем Калоев пальцем показал себе на висок и крутанул им на полоборота.
— «В цеху я объявил», — передразнил его Мельник издевательски. — Отвечай мне, как следователю по особо важным делам, когда я возил овчину и кому?
— Никогда и никому! — ответил Вася без промедления. Мельник вздохнул — бесполезно выпытывать.
— Защем сыпектакыл? — усомнился Калоев. — Сишас он герой, а там будет мокрый, как курица, даю голову на атрез. — Он провел большим пальцем по своей шее. — Он должен уходить.
— С лица земли, — добавил Магомедов.
Нет, они не шутили, Вася знал, чем пахнет разоблачение с этими овчинами. Мельник им все расписал, как юрист, и сейчас они не просто Васю воспитывали на тему чести, долга, они свою судьбу решали и не на день-другой, а на три пятилетки вперед, как минимум, тут, брат, не до шуток.
Васе ясно, что раскололась Соня, они ее всю ночь жарили и все выпытали. А может, и перехватили, у них везде свои. И словно угадав его мысль, Мельник сказал:
— К сожалению, нам не удалось обеспечить перехват второй анонимки, последствия могут быть самые нежелательные. Пятнадцать лет, а кое-кому и вышка. Что прикажешь делать? — Губы Мельника побелели. — Не исключено, что проверка начнется со дня на день, мы потеряли контроль над ситуацией. Ты должен исчезнуть.
— Не понял? — сказал Вася с вызовом.
— Смотри сюда, — Калоев провел большим пальцем по шее слева направо, а челюстью повел справа налево, и картина получилась, как в мультфильме про пиратов. Ну как не совестно человеку? А сын у него на офицера милиции учится под руководством Григория Карловича. Могут, конечно, снять Васе голову и доказать, что ее не было. Как быть, что делать? Можно с разбегу прыгнуть в окно и с рамой на плечах совершить полет. Второй этаж, метра три-четыре, рискованно, тем более Вася давно не прыгал. Можно схватить со стола вон тот чугунок в виде Дон-Кихота, Вася держал его в руках года два назад, позволили посмотреть — килограмм восемь шутильник. От этих двоих он может отмахнуться запросто, а у Мельника ни духу, ни пуху, под стол его загонит. Но зачем скандал в благородной компании?
— Не понял, как это так исчезнуть? — повторил Вася.
— Обыкновенно. Завтра ты подаешь заявление и уезжаешь в Сочи, в Крым-Рым, куда угодно, до тех пор, пока здесь не закончат проверку анонимки, о чем тебе сообщат. Надзор за тобой будет неусыпный и найдут тебя где угодно. Ты знаешь больше других, мы заставим тебя молчать.
— Я и так не скажу, — пообещал Вася. — Зачем мне увольняться? — Дела у него наладились, в деловары его посвятили, что за глупости, не будет он исчезать.
Мельник, Калоев и Магомедов переглянулись и, кажется, все трое побледнели, будто приморозили друг друга взглядами.
— Он нас за дурачков считает, — сказал Мельник и опустил голову. — Мы можем прозевать начало проверки, некоторые сигналы проверяются с помощью оперативных мероприятий. Никто из нас не будет знать, что мы уже под колпаком. — Он с досадой хлопнул себя по карману, будто предвидя грядущее его опустошение. — Ты думаешь, тебя помилуют, думешь, в стороне останешься? Ты сам, мерзавец, укладывал мне канары с овчинами! — закричал Мельник.
— Но, но! Я попрошу!
— Все подтвердят, и он, и он, — тыча пальцем в Калоева и Магомедова, продолжал ярится Мельник. — И его жены, и его дети подтвердят, что ты привозил овчины, являясь сообщником. Речь идет не только о свободе — о нашей жизни. Ты думаешь, будем чикаться? Видел этих людей? — Мельник кивнул на дверь. — Или ты исчезаешь, или мы объявляем тебя вне закона.
— Когда? — спросил Вася. Он человек сговорчивый.
— Хватит тебе на сборы два дня, — сказал молчаливый Магомедов, у которого две жены и шестнадцать детей. — Послезавтра я приеду к тебе домой, а Калоев к тебе на работу, будем проверять. Чтобы нигде тебя не было. Если найдем, пиши завещание.
— Самый надежный хранитель тайны — это смерть, — меланхолично сказал Мельник. Ясно, что дружба кончилась, подлизываться Вася не намерен.
— Я могу идти?
— Сколько на твоих швейцарских? — поинтересовался Мельник. Вася сказал. — Так вот слушай. Через сорок восемь часов ты объявляешься вне закона. Милиция тебя охранять не будет, а вот эти ребята уберут ненужного свидетеля. Пойми, голова садовая, ты сам гибнешь и тащишь за собой неповинных людей.
— Вас понял, — сказал Вася довольно ровным голосом, не дрожащим. — Я могу идти? — И пошел. Оделся. Вышел, огляделся. Эх, жизнь бекова!.. Хотел сразу домой, собирать чемодан, дошел до остановки, — нет, надо предупредить Романа Захаровича. Он виноват, конечно, но шефа не выдал, зачем? Просто легкая невезуха. Вот так вот, славный город Каратас, должен я. тебя покинуть по решению особой тройки.
А может, не надо спешить, Мельник химичит, хочет на его место Калоева или Магомедова? Может, они ему на лапу сунули? Вполне вероятно. Тем более надо поговорить с Шибером. Вася поехал на комбинат. Приехал, Сони не было. Хотел на нее посмотреть, — знает ли кошка, чьё мясо съела? Исчезла. А впрочем, что ей, девчонке, может быть известно о наших великих, государственных, мужских делах?
Роман Захарович был не один, у него сидел Голубь, и они с увлечением прикидывали, какую прибыль может им дать новый цех ковров и паласов, чертили схему, какие-то там квадратики, кубики-нолики, стратегический план, как у командующего фронтами. Настроение у них было вполне приличное, не то, что у Васи.
— Ты чего, Василий Иванович? Чем недоволен? — приветливо спросил его Голубь.
— У сына дела неважные, у Эдика, — нашелся Вася. — Срочно надо лететь в Москву. Зашел посоветоваться с тобой, Роман Захарович.
Тот метнул быстрый взгляд на Васю, прицельный, попросил подождать — сейчас мы тут еще немножко разберемся. Вася сел, чувствуя, как устал, ноги еле держат. Хорошо, что он сказал при Григории Карловиче, тот сейчас же Мельнику передаст, они своего добились — Вася уезжает. Он еще хотел спросить, куда девался Колесо, но подумал, такой вопрос будет лишним. Тем не менее, у кого-то надо срочно узнать.
Голубь закончил деловой разговор и стал прощаться, подал руку Шиберу, подал Махнарылову и ушел. Шеф ничего не знал о Васиных передрягах и отнес его вид на счет вчерашнего, перебрал человек — бывает.
— Стопаря не хочешь? — спросил директор.
— Нет, — мрачно ответил Вася. — Сын звонил. Неприятности. Можно мне улететь сегодня?
— Сегодня поздно, завтра. Но выполни мою просьбу. Тем лучше, шеф командировку сварганит.
— Давай, какую?
— Отвезешь сумму, дам адрес. В интересах дела. Немалую сумму — сто кусков.
Вася дернулся приемник включить, перекрыть информацию, но махнул рукой и начал прикидывать, как он рассует сто тысяч, чтобы при досмотре не погореть.
— Попрошу в крупной купюре.
— Какая есть. Вызубри и запомни номер телефона.
Вася позвонит, его встретят, может у них там остановиться, в Измайлове, только никому ни слова.
— Ты ей лично из рук в руки передашь эту сумму. Половину пусть отдаст, знает, кому, половину оставит у себя.
Вася даже не стал задумываться, откуда у шефа такой крупный одномоментный куш — в сберкассе накопил.
— Сумма не для каждого, ты понимаешь. Я тебе доверяю.
— Доверяй, но проверяй, — отозвался Вася. — Я тебя уже сколько прошу, чтобы ты списал тот каракуль из Чимкента сухосоленый. Двадцать пять тысяч рублей на мне висит. Держишь меня на крючке, в любой момент можешь назначить ревизию, вскрыть недостачу и дать мне срок, не вижу, что ли! — с обидой проговорил Вася.
— Приедешь — спишу.
До этого каракуля Вася говорил всем подряд — какой хороший человек Роман Захарович! После этого каракуля, когда заходил разговор о шефе, Вася стал говорить иначе: сло-ожный человек Роман Захарович.