На третьем курсе Егор сказал Гране:

– Ты, конечно, красавица. Но почему у тебя столько троек в последнюю сессию?

– И что? – вспыхнула Граня. – Стипендия есть!

– Дело не в стипендии. Ты меня позоришь. Я секретарь комсомольской организации института. Успеваемость как надо. А его девушка почти двоечница. Это меня позорит…

– Да кто тебе сказал, что двоечница? Или я тебе обязана отработать картошку?

Граня с ним год не разговаривала. Сказать, что она где-то кого-то позорит – это был расстрел. Совесть ее тоже пострадала, ведь она понимала, что учиться хорошо – быть лучшей – ее привычка. Как вдруг какая-то деревня такое говорит. Тем более – какой нормальный студент пойдет пересдавать предмет, если получил хотя бы тройку? Только дурак какой-нибудь.

Нет, она вовсе не чувствовала, что позорит кого-то. Если у этого кого-то есть требования, пусть требует от себя, от других. Она считала – наоборот, нужно простить ей какие-то недочеты. Что она сама – выше этих мелочей. Пусть и другие…

У Грани была книжка, к которой она возвращалась не один раз, «Жизнь Клима Самгина». Не могла даже сказать, что любит, как, например, про «Овода», когда книгу любишь как человека. Тут другое. Она ощущала ее как тысячеголосый хор кричащих голосов в самое определяющее для нашей страны время. В таком же времени, на таком гребне событий привелось жить и Климу. Он метался как кораблик в этом разбушевавшемся океане. Его бросает из стороны в сторону, ветры гонят каждый в свою сторону, а он всё ищет своё, только его личное понимание и убеждение, свой голос и путь. В чем-то Граня тоже искала себя и свой путь. Не только в смысле работы. Везде и всегда полагалось жить и бороться бригадно.

А Граня чувствовала – не так все просто. Ее собственное убеждение, наверно, от отца, перекликалось с Горьким: «Большинство никогда не бывает право». Существование Клима – жизнь человека, постоянно находящегося в процессе напряженных, мучительных исканий, но не способного что-либо найти, до конца самоопределиться. Гране нравилась его способность все подвергать сомнению. Хотя и была в нем некая червоточина, хотя бы в отношении к женщинам, но все же обособленность его притягивала. Хотя неумение решать отталкивало. Потому что самый сильный человек на свете – это тот, кто наиболее одинок. А она чувствовала себя одинокой. Она Егору никто, а уже должна идти на жертвы. Пусть лучше он идет на жертвы…

Граня сидела на кровати, как в Бастилии. Девочки перед ее глазами мелькали туда-сюда, примеряли юбки, менялись кофточками, рисовали тушью стрелки на ногах, чтоб было похоже на тонкие чулки со швом.

«Период, в течение которого культуры и пар в установленной последовательности проходят через каждое поле, называется его ротацией; перечень культур и паров в порядке их чередования – схемой севооборота. Рациональное сочетание в хозяйстве нескольких видов севооборота составляет систему севооборота».

– Грань! Ну что ты сидишь? Очнись уже! Одевайся!

– Она еще не знает, что медиков на вечер пригласили! А там есть один… Интересуется.

– А духовой оркестр!

– А правда, что сама Мордасова приедет, а?

– Да нет, она не любит народные песни.

– Или ты будешь нам борщ варить, пока мы на танцульки ходим?

– Нет, девчата, она будет хранить верность Егорке с мехфака.

– Ха! Он давно ее бросил.

Граня тут подняла влажные страдальческие свои глаза и неожиданно жестко сказала:

– А ну, замолчи!

И продолжила совсем другим, мирным голосом:

– Развитию учения о севообороте способствовали исследования Тэера, Либиха, немецкого агрохимика Гельригеля, Докучаева, Костычева Тимирязева, Прянишникова, Вильямса и других ученых. Мировую известность получили работы старейших научно-исследовательских учреждений Западной Европы и США: Ротемстедской опытной станции (Великобритания), Института земледелия и растениеводства в Галльском университете (ГДР), опытных станций в Аскове (Дания), штатах Монтана, Миннесота, Иллинойс, Айова, Огайо (США) и научно-исследовательских учреждений СССР. Обобщение фактов, накопленных мировой наукой, позволило создать современную теорию чередования культур.

Девчата замерли, потом с топотом стали выбегать, шарахая тяжелой высокой дверью.

Севооборот зазвучал почти зло: «Химические основы севооборота связаны с особенностями питания растений: неодинаковая потребность в питательных веществах, различная способность корневых систем извлекать их из глубоких слоев почвы и труднодоступных соединений, способность бобовых культур фиксировать атмосферный азот и обогащать им почву. Внесением удобрений можно регулировать… Бобовые культуры резко снижают расход удобрений, поэтому…»

На летнюю практику четвертого курса Егор и Граня попали в разные колхозы. Ни один не унизился до того, чтобы пойти друг другу навстречу.

Однако уже в мае Граня получила от Егора письмо. Из него стало ясно, что он не на практике, а в городе.

«Здравствуй, Граня. Разреши передать тебе свой пламенный привет вместе с цветком черемухи. Обычно я не такой сентиментальный, но тут хотелось вложить в конверт не только слова. А также пожелать отличного здоровья и счастья. Ты ведь одна там, где тебе предстоит прожить длинное весенне-летнее время.

Граня, дорогая, пишу письмо сегодня, когда уже чуть-чуть отдохнул после праздника, после двух бессонных ночей, после великого шума, столов с вином, веселия, песен и плясовых. Знаю, тебе письмо покажется неожиданным, но это так и есть, оно отражает настоящее отношение. О происходящих событиях узнал только накануне, но это я пишу так длинно, а произошло все очень быстро. Как я помню, тебе было известно – один мой знакомый с мехфака Сашка встречался с одной из девушек земфака (землеустроительного факультета), она жила с тобой в общежитии. Маленькая ростом и очень шустрая. Вдруг Сашка решил жениться. Этому способствовало и то, что приехал ненадолго его отец из-за границы. Ну, они поговорили и назначили день свадьбы на 29 апреля. Теперь представь себе: его брат, который работает там же где и моя сестра, решил не отстать от своего младшего брата и говорит отцу: я тоже должен жениться, и невеста есть, и больше меня ничто удержать не может. И невеста оказалось моя сестра Аня! Разговор был очень короток, она согласилась и уехала домой за мамой. Я тоже решил Первого мая после демонстрации ехать домой. Захожу к своим узнать, как дела и там такая картина: младшая сестра Таня плачет, говорит, что Аня уехала домой, что завтра на шесть вечера свадьба. Можешь представить, какая неожиданность. Итак, пришлось побывать на этой необычной свадьбе, когда женится сразу два брата. Ну, а что было там на свадьбе, – описать затруднительно. Только скажу одно: назначили на первое, в шесть вечера, а окончили третьего мая в час ночи. Гостей было около шестидесяти человек. Конечно, больше всего студентов нашего СХИ.

Жаль, что не было тебя на этом празднике. Ну и невозможно ничего сделать было. Такая спешка наблюдалась впервые, да и подобные решения принимать за два дня – это уж не так просто. Особенно в свете последнего нашего разговора.

О чем мы говорили, когда ты уезжала? Разговор так и остался разговором. Верное дело провалилось, только не хочу, чтобы такое случилось еще раз. Не верю в то, что ты вычеркнула меня из своей жизни.

Дорогая Граня, как твое здоровье, как самочувствие, настроение? Я перед праздником тебя видел во сне, боюсь, что ты болеешь. Снам я не верю, но почему-то они сбывались несколько раз по отношению к тебе.

Какая причина – понять не могу, но мне кажется, это можно объяснить только недостатком душевной близости, честности, настоящей дружбы и всего, что было раньше.

Теперь уже будет здорово, когда будешь читать это письмо. Дорогая, пиши о себе больше и подробнее, как колхоз, как все, какая жизнь вообще? Я имею в виду и материальную, и духовную стороны, как устроилась, как с питанием? О себе: здоровье мое и самочувствие отличное, правда, еще болит голова после гулянки, но сейчас, после обеда, я иду спать, так что это – временное явление. Распределения точек еще не было, работа, в основном, написана, осталось несколько мелочей и чертежи.

Получила ли ты телеграмму? Послал телеграмму в Авдеевку твоим папе и маме, поздравил их с праздником.

Знаешь, СХИ стал неузнаваем после трех дней теплой погоды, кругом зелено, свежо прекрасно. Но, несмотря на такую погоду, я категорическим путем сижу и занимаюсь.

3 мая 13 час 25 мин, остаюсь твой, Егорка Перелыгин».

Граня сложила письмо. Лил дождь. Хозяйка Вера Иванна шла с работы, неся что-то в ведре.

– Граня, ты уже дома? Бросай мыть свои сапоги, гляди, чего у меня есть! Селедку бочковую в сельмаг привезли. Раз в десять лет. Скорее картошку надо варить. Жалко, девчонок-то нет!

– Да что вы потратились как! И у нас денег пшик.

– Не тушуйся, мне потом правление возместит на студентов. Вам же трудодни тоже пишут.

Граня выпрямилась посмотреть, не идут ли с огорода её девчонки.

Но когда увидела, как от околицы идет высокий человек в брезентовом плаще, ей стало не до селедки. Молча смотрела она, и подбородок ее дрожал, а по нему стекали дождевые капли. Кто это мог быть? Тот, кто мог быть, тот не мог тут оказаться. Но он зашел в чей-то двор, потом подошел ко двору Веры Ивановны. Посмотрел на стоявшую на крыльце Граню и скинул островерхий капюшон.

– Здравствуй, Граня, – сказал он, смахивая капли со лба. – Вот, цветы тебе принес.

И протянул цветы – огромные ромашки и глазастые васильки.

И так стоял с протянутой рукой, пока не подошла Граня и не взяла тяжелый цветочный сноп, промокший под дождем. И что-то такое мелькнуло в изменившемся лице ее, что, не спрашиваясь, вошел во двор, взял Граню за руку и встал с нею в дровяник под навес. Потом распахнул свою страшную военную плащ-палатку и укрыл одной стороною Граню. Упрямую, набычившуюся, не поднимающую головы. И тут, когда укрыли ее плащом, она несмело прижалась к его широкой груди. Все движения их были медленные, будто неуверенные, будто каждый ждал, что другой отшатнется.

– Вот, нашел, – сказал Егор, обнимая добычу.

– А как же ты меня нашел?

– Захотел и нашел.

– А плащ откуда?

– Бригадир дал.

– А мы тоже по дождю неполный день.

– Вижу, ты не рада.

– Да нет. Я думала, что всё кончилось. И… ничего не ждала.

– А теперь?

– А теперь снова боюсь.

– А знаешь, как можно сделать? Чтоб не бояться?

– Как?

– А просто поехать в одну МТС вместе. Ты агрономом, я инженером.

– А так можно?

– Конечно. Тогда мы что-то вместе сделаем для страны.

– Вместе? Как когда-то Иван и Маша Мичурины?

– Примерно. Но может, не так героически.

С крыльца выглянула Вера Ивановна.

– Ребята, ну-ка быстро в избу. Картошка горячая. Граня, чего под дождем ежитесь?

– Да неудобно.

– Чего неудобно-то? Вон парень издалека… С центральной усадьбы, небось?

– Не совсем. У вас-то село Терновое, а я с Репьевки.

– Да что ты, парень! В такую далищу. Видать, нужда! Ну давай, давай, обсыхай…

И они послушно пошли, будто ждали этого, отфыркиваясь и отряхиваясь от воды.

Вера Иванна выкатила в миску картошку из чугуна. Картошка паровала в руках. Печка была уже натоплена, и густо пошел жар по избе, хорошо так, прямо дом родной. Подтянулись и девчонки из группы. Они много не свиристели, а как-то робко сполоснули руки, примостились к столу, все трое. Так полегоньку они полведра сельди бочковой и прибрали. Но Егор и Граня сидели рядом, притиснутые в конец лавки, а как будто они были одни-единственные в доме. Граня всегда стеснялась есть при чужих, чавкать боялась. «Байрон не любил смотреть, как женщина ест», кто-то сказал ей эту фразу, как на гвоздь повесил. А тут она, будто в общежитии своем, при девчонках, даже думать забыла про того Байрона, хотя по пальцам тек рыбий жир. Егор тыльной стороной руки осторожно вытер ей подбородок, как маленькой. С нее спало напряжение, мыслей не было в голове. Соленая селедка, редкая еда, показалась под горячую картошку даже сладкою. Вот какое счастье после дня на холоде, с усталости, просто нагреться и поесть!

После еды стали чаевничать. Вера Иванна раздула большой самовар, достала закаменевшие сушки, постояльцы оставили, городские были, где-то достали целый мешок, вот все, что удалось подберечь. Постояльцы были из самого города, намучились под бомбежками, тут жили, когда у них несколько улиц на правом берегу раскрошило.

Мать их говорила, что бомбили авиазавод: «Днём было спокойно, поэтому-то первый дневной налёт застал детей на лугу, играли в футбол. Главной целью немцев был авиационный завод, но над ним мгновенно вырастала стена зенитного огня, к тому же завод поднимал со своего аэродрома истребители. Страшновато было, вот немец и бросил бомбы рядом на луг. Убить никого из ребят вроде не убило, но лично мой мальчик заикаться после этого начал».

Вообще, они бежали из Воронежа, когда немцы уже вошли в город. Они к Чернавскому мосту бежали, когда немцы топтали западные улицы, бежали, потеряв чемодан и кота, который где-то зацепился и орал, успели проскочить на левый берег, после чего мост взорвался. А взорвали его, когда на мост уже выскочили немецкие танки. И прямо по людям-то ехали, наматывали на гусеницы тела беженцев. Взрыв уничтожил мост и всё, что было на нём. А с левого берега, опустив длинные дула стволов параллельно земле, прямой наводкой, по танкам, бронетранспортёрам, по скоплениям немцев на правом берегу ударили зенитки, пулемёты, Катюши. Это уже последняя надежда была, потому что защитников Воронежа не осталось. Только поле и беженцы на нём. Вот мальчонка-то их, Алик, и стал заикаться, будешь тут заикаться.

И все так замолчали, на всех нахлынуло.

– Теть Вер, а почему вы так рассказываете, вроде сами там были?

– Да сроднилась я с ними, девочки. Я ж не по разу от каждого выслушала про их бегство. Их бабушка тут у нас и отошла, от сердца.

Граня взглянула на Егора, лицо у него было красное. И зашептала:

– Мы ведь тоже с тобой ходили на набережную, где Чернавский мост? Да, Егор? Наверно, не случайно.

– Там меня чуть не убили.

– Как значит – чуть не убили? Когда?

– Однажды председатель колхоза собрал всех наших. Я тогда был вместо бригадира, малой совсем. Мать на ферме, отца нету. Надо было помочь военным – это было в начале войны – перевезти на подводах секретный груз. Ящики замаскировали сеном, запрягли всех колхозных лошадей, и я поехал тоже, ведь присматривал за конским колхозным табуном. Обозом из двенадцати груженых подвод шли всю ночь до Воронежа, на подходе к городу на рассвете началась бомбежка. Что делать? Взрослых не было с нами, все пацанва. Мост горел, переправа горела. Куда деваться с подводами? От страха совсем голову потерял. Отрубил чем-то сбрую коня, на котором ехал, успел потянуть за руку дружка, и поскакали мы. Слезы прям катились, честно, жалко было всех, особо лошадей. Они так ржали, головы вскидывали, становились на дыбы. Порубал сбрую второпях, кому смог, они, может, чудом и ускакали от бомб. Только двое спаслись – я и дружок мой, Вася Гудков. Нас уже не ждали, когда самостоятельно добрались до дома, усталые, грязные. Так я спас две жизни благодаря реакции. Так я не спас остальных, никто же не вернулся. Бежали женщины к нашей избе: говори, где остальные? Почему других не привел? А я и сам не знал. И всегда думаю, мучаюсь – остались они живы или нет? Приду на этот мост и воровато смотрю – нет ли следов? Так что неизвестно, геройство это или преступление…

После этого рассказа Егора все долго молчали. Егор смотрел в стол, не подняв головы. Тогда Граня, желая как-то отвести от него внимание, положила руку ему на плечо, подбадривая, утешая.

– А я только одного немца в оккупации видела, – тихо сказала она, – и то итальянца. Он, думал мой батько, – беглый солдат, як що лысый. А я стала кричать, что он не солдат, а рабочий. «Арбайт» по-немецки… Его отпустили, не расстреляли.

И ее тоже гладили по плечу. А Егор тыльной стороной руки осторожно вытер с ее щеки приставшую картошку. И другие тоже вспоминали, у кого что было.

А потом Егор накинул свою плащ-палатку и сказал, что ему пора, завтра на работу, а до утра еще в Репьевку попадать надо. Где подвезут, где пешком.

Дождь кончился.