— Честь имею! Рад видеть вас, молодой человек. Проходите.
Маленький сухонький сосед-генерал был чисто выбрит и благоухал крепким мужским одеколоном. Голубая тенниска с короткими рукавами и черные тренировочные трикотажные брюки с красными лампасами составляли его домашний наряд.
Генеральская квартира обратила внимание Андрея своей просторностью и чистотой. Пол сиял светлым лаком, и, едва переступив порог, Андрей подумал, что именно так, должно быть, выглядели стены знаменитой Янтарной комнаты — окаменевший слой липового меда. В гостиной вдоль стен — от пола до потолка — все место занимали книжные шкафы, а книги поражали глаз не красочной пестротой современного переплетного материала, а почтенной старостью корешков. Подобное богатство обычно свидетельствует о древности рода книголюба, поскольку в таком количестве старинные фолианты редко попадают в руки собирателей через книжные магазины и чаще достаются по наследству.
— Проходите смелей. — Хозяин сделал приглашающее движение рукой. — Садитесь сюда, Андрей. — Он повелительно указал на диван, покрытый сине-красным потертым пледом. — Простите, поручик, но называть вас по званию не стану. Это внесет в разговор ненужную официальность. И вы зовите меня по имени.
Андрей кивнул.
Генерал взял со стола чайник и стал наполнять большую кружку, расписанную золотом и розовыми цветами. Запахло душистой заваркой.
— Отец ваш был хорошим офицером, Андрей. Чтобы вы поняли все правильно, поясню, что имею в виду. Полковник имел убеждения и не собирался им изменять. Все эти горбачевы, яковлевы, ельцины — шелупа на фоне людей чести. В память народа они, конечно, войдут, но под этикеткой «ренегаты». Пока было выгодно, они считали себя коммунистами. Стало невыгодно, оказалось, что они борцы с коммунизмом со стажем. Таким история не прощает ни клятвопреступничества, ни отречений. Ваш отец в убеждениях и чести оставался человеком незапятнанным.
— Вы говорите об этом, Степан Дмитриевич, так, будто честь отца подвергалась каким-то особым испытаниям.
Генерал подвинул к Андрею цветастую чашку:
— Выпейте это и оцените.
Андрей сделал вежливый глоток, посмаковал и сказал:
— Чудесный чай.
Лицо генерала довольно засветилось.
— Чай обыкновенный, молодой человек. Наш, российский. Из Краснодара. А вот заварка — фирменная...
Генерал помолчал, забрал подбородок в кулак и задумчиво погладил его, словно расправлял бороду.
— Испытания были и не простые. Вашего отца испытывали великим соблазном. Перед огромным соблазном. При желании он в один день мог стать обладателем миллиона или даже двух. Не рублей, долларов. Но он не продал чести даже за такие деньги, хотя мне теперь ясно, что именно отказ и стоил ему жизни...
— Что вы имеете в виду, Степан Дмитриевич?
— Это я и собирался вам рассказать, Андрюша. Примерно месяц назад, в одну из пятниц, Константин Макарович пришел ко мне перекинуться в нарды. Так вот, кинули мы кости, и выпало Константину Макаровичу шаши-шаши. Две шестерки, если по-русски. Полковник тогда усмехнулся и говорит: «Как ты думаешь, Степан Дмитриевич, могу я стать в нынешних условиях миллионером?» Я, конечно, рассмеялся. «Что, — говорю, — честь продать решил?» — «Почему так думаешь?» — удивился он. «А потому, — отвечаю, — что, кроме чести, у офицера ничего ему принадлежащего для продажи нет». Тут твой отец расхохотался. Говорит: «А ты угадал, Степан Дмитриевич. В десятку попал. Именно мою честь и хотят купить». И рассказал такую историю...
Андрей отставил кружки и застыл, словно боялся неосторожным движением или словом помешать генералу.
— Где-то за неделю до нашего разговора, — продолжал генерал, — к полковнику зашли двое. «Вы Бураков?» — «Я». —«У нас деловой разговор». — «А кто вы?» — «Мы офицеры армии освобождения Армении». — «Что, разве есть такая?» — «Как видите, мы перед вами. И нам нужно оружие. Для начала назовем автоматы, гранаты, гранатометы. За услугу миллион наличными». — «Давайте этот разговор прекратим», — сказал твой отец. «Два миллиона, — тут же повысили ставку армяне. — Один прямо сейчас». «Прошу вас уйти, — предложил им полковник. — Вы пришли не по адресу. Я не владелец оружейного магазина». — «Нам это известно, — сказал один из армян. — Зато все это имеется на складах, которые вам подчинены. В пятом и третьем хранилищах». — «Вы даже это знаете?» — удивился твой отец. «И не только это. Потому и решили иметь дело лично с вами...» Короче, Андрюша, весь их разговор пересказывать нет смысла. Главное — полковник выставил гостей и счел, что на этом дело закончено.
— Отец никому не докладывал об этом случае?
— Мне он о таком не говорил. Да и что даст доклад? Сейчас всех покупают. Во всяком случае, пытаются купить. Никого подобным сообщением не удивишь.
Генерал взял чашку и сделал большой глоток. Взглянув в его скорбные глаза, вдруг наполнившиеся слезами, Андрей деликатно отвел взор. Дрогнувшим голосом спросил:
— Так вы думаете, что смерть отца как-то связана с этим случаем?
— Уверен, — произнес генерал. Он достал из кармана платок и стал шумно сморкаться, чтобы, как понял Андрей, скрыть внезапную слабость.
— Мама часто говорила, что вы видели, как произошло покушение...
— Видел. — Голос генерала вновь обрел твердость. — По утрам, пока не жарко, я сижу на балконе и читаю свежую газету. Конечно, вполглаза смотрю и на то, что происходит вокруг.
— Вполглаза деталей не засечешь, — усомнился Андрей. — А в таком деле детали —главное. Генерал усмехнулся:
— Я, молодой человек, деталей не упускаю. Глаз разведчика — это, сами понимаете, что-то значит... Такова привычка — первым делом охватить всю обстановку общим планом. Увидел многое. И стрелявшего и других. Стрелявший сразу побежал к «Москвичу». Видел, как он сел, как машина отъехала...
— Номер не заметили?
— Я не подсматривал за ними, Андрюша. Я наблюдал. Для того, чтобы разглядеть номер, нужен бинокль.
— Значит, вы могли заметить и то, что происходило чуть раньше, до выстрелов?
— Конечно. Я видел, как «Москвич» подъехал. Потом из него вышел человек и вошел в киоск «Союзпечать». В тот, что на углу. Пробыл минут пять внутри. Вернулся к машине. После этого из нее вышел стрелок в темном плаще...
— Чем он привлек ваше внимание?
— Скорее всего своим плащом. Было достаточно тепло. Но мало ли кто и почему может утеплиться? Я просто заметил его и отложил в памяти. То, что он стрелок, понял, когда прогремела очередь...
— С какого расстояния велся огонь?
— Почти в упор, — сказал генерал и вздохнул.
— Мне говорят, что могла иметь место ошибка. — В голосе Андрея звучало нескрываемое сомнение. — Как вы сами думаете, Степан Дмитриевич?
— Когда днем с пяти метров стреляют в человека, вероятность ошибки чрезвычайно мала. Убивали, Андрюша, ты меня извини, они убивали, зная кого...
В обед Андрею позвонил Катрич.
— Нам необходимо встретиться, старлей.
— Я готов.
— Подъезжай на «восьмерке» к Речному вокзалу. Только надень гражданское. Отсвечивать в форме тебе не след.
Приехав в назначенное место, Андрей искренне удивился, увидев, что, несмотря на жару, Катрич был в брюках и куртке-ветровке.
— Мерзнешь? — спросил Андрей с долей подначки.
— Ага, — ответил Катрич спокойно и слегка отвернул полу ветровки. Во внутренних узких карманчиках ее Андрей увидел милицейскую рацию, магазин, снаряженный патронами. Из-за пояса брюк торчала пистолетная рукоятка.
— Вот так у нас, старлей, — заключил Катрич, одергивая полу. — Без хомута и шлеи даже при коне огорода не вспашешь.
— Что будем делать? — признавая промах, поинтересовался Андрей.
— Начнем мотать с нитки, — улыбнулся Катрич. — Их в нашем деле напутан во какой моток. — Он показал руками размер футбольного мяча. — Синие, зеленые, желтые. А следует вытянуть до конца свою — черную.
— Кончик есть?
— Как будто. В протоколах я нашел показания бабки, которая видела во время стрельбы на углу парня с зелеными волосами. Вроде пустяк, а мне кажется — можно потянуть.
— Как это — зеленые волосы? — поинтересовался Андрей удивленно. — Не бред?
— Думаю — нет, — заверил Катрич. — Это панки. Или пеньки, как у нас их зовут. К одному — к Сопле мы сейчас и двинем. Он где-то здесь на пляже кантуется. С утра до вечера. Вот так, старлей.
— Слушай, капитан, — сказал Андрей раздраженно, — кончай ты с этим «старлеем». У меня есть имя. Или я тебя начну называть «кэпом».
Катрич засмеялся:
— Кэп — слово морское. А я — казак. Так что зови есаулом...
Он повернулся и двинулся по широкой аллее, обсаженной кустами, к городской лодочной станции.
Солнце высоко поднялось над рекой и зверски палило землю. По прибитому вчерашним ливнем песку они прошли к пристани. На ветхом, давно не знавшем ремонта помосте — у города на пустяки нет денег, — свесив ноги, обутые в старые валенки, сидел усатый сторож.
— Салют, Васильич! — поприветствовал его Катрич и вскинул вверх сжатую в кулак руку.
— Наше вам! — Сторож приподнял морскую фуражку с золотым «крабом», и его лысина тускло блеснула. — Швартуйтесь, мужики. Посидим.
— Некогда, Васильич. Ты тут, случаем, пеньков не заметил?
— Вроде чалились где-то. — Старик махнул рукой вдаль. — Утром туда Сопля на буксире поволок Жабу харить...
— Мне Сопля и нужен, — сообщил Катрич.
— Тады там они, — махнул рукой лодочник в сторону ивняка, росшего вдалеке.
Они пошли по пустому пляжу, неухоженному и заплеванному. Обрывки газет, окурки сигарет, полиэтиленовые пакеты — все это валялось вокруг так густо, что местность походила на площадку, отведенную для вывоза городского мусора. Андрей пнул несколько пустых пивных банок, брошенных какими-то хануриками прямо там, где их распили. Банки, гремя, отскакивали и тут же застревали в песке.
За кустами тальника на старенькой дерюжке, брошенной на песок, распластались два тела. Тощий парень с ребрами, выпиравшими как прутья из плохо сплетенной корзины, лежал на животе, подставив солнцу голые половинки задницы, сплошь покрытые красными прыщами. Его подруга — рыхлая, белотелая, словно обсыпанная мукой, лежала на спине, закрыв глаза и бесстыдно разведя в стороны ноги. Ее объемистое обнаженное вымя жидко расползлось в стороны, напоминая медуз, выброшенных волной на берег.
Андрей остановился, не зная, как себя вести, потом смущенно отступил за куст. Катрич спокойно нагнулся, поднял нечто напоминавшее с виду рубаху.
— Прикройся, — сказал он и бросил тряпку на живот женщине. Та даже не шевельнулась. Больше не обращая на нее внимания, Катрич носком ботинка ткнул голого парня в пятку. Тот лениво повернулся на спину и глянул на подошедших из-под ладони, козырьком приставленной к глазам. Уныло протянул:
— А-а, родная милиция...
Тем не менее он даже не встал и остался лежать на спине, заложив руки за голову и выложив на обозрение тощие мужские принадлежности. Теперь Андрей увидел, что волосы у парня и в самом деле зеленые, словно подсохшие водоросли. Что пошло на их покраску — чернила или тушь, понять было трудно.
— Встань и оденься, — предложил Катрич строго и угрожающе приподнял ногу. — А то я тебе ненароком бампер сомну.
Сопля сел и примирительно прогнусавил:
— А я че? Я только констатировал: родная милиция...
— Не унижайся перед ним, — вдруг среагировала на его реплику девица и демонстративно перевернулась на живот. Андрей смущенно поднял глаза к небу, где невидимый самолет пенистой линией перечеркнул голубизну от горизонта до горизонта.
— Заткнись, Жаба, — лениво протянул Сопля, — пока я тебе не врезал.
— Ладно, кончайте свариться, — сказал Катрич. — Ты мне лучше расскажи, что знаешь об убийстве полковника?
— О том, что в газетах писали? — спросил Сопля. Он прыгал по песку на одной ноге, натягивая на другую брючину. — Только это и знаю.
— Значит, случай прошел мимо вашей кодлы? Вы о нем ничего не слыхали, разговоров никаких не вели?
— Почему? — не согласился Сопля. — И слыхали, и разговоры были...
— Какие?
— Так, общий треп.
— Что именно?
— Говорили, что полкан кому-то крепко насолил. Его и убрали.
— Кому именно он насолил?
— Откуда я знаю?
— Видишь, старлей, — вдруг меняя тон, сказал Катрич, — как мы бортанулись. Тащились сюда, парились, а он ничего не знает... — И вдруг резко, повелительно приказал: — Собирайся! Поедем в управление. Там я сниму допрос под протокол.
— А что я, начальник? — заканючил Сопля.
— А то, гражданин Андреев, что вас в тот день видели рядом с местом преступления. Факт зафиксирован в протоколе. Поскольку дружеского расположения вы не понимаете, в управлении мы проведем опознание, и все пойдет по законному пути...
— Начальник, — взмолился Сопля, — на понт берешь?!
— Ты меня знаешь? — спросил Катрич. — Я когда-нибудь против твоих зеленых волос что-то имел?
— Не-а...
— Тогда подумай, поперся бы я сюда по жаре на понт брать?
— Не-а, — согласился Сопля.
— Вот и делись тем, что знаешь, пока разговор между нами. Кого видел в тот день?
— Никого...
— Все, собирайтесь, Андреев.
— Капитан, — загундосил Сопля. — Клянусь, я не замазан. Они меня мигом пришьют, когда дознаются...
— Ты себя не чувствуй пуговицей, — успокоил его Катрич. — Твоя, — он кивнул на девицу, — не трепанет?
— Жаба? — спросил Сопля. — Не-а, она в порядке.
— Тогда ты чист.
— Всегда так говорят.
— Я слова когда-то бросал на ветер? — спросил Катрич сурово.
— Не-а, — согласился Сопля.
— Выкладывай. И не потей.
— Акула там был, — вздохнул Сопля, и глаза его испуганно расширились.
— Где именно?
— Он сидел за рулем. В той самой машине... Только вы меня...
— Слушай, Андреев, — сказал Катрич сурово. — Когда человек думает только о себе, он возвращается в состояние скота. Запомни это. Вот ты сейчас сделал доброе для общества дело и сразу назад. А ты думай о будущем. Оно рядом с тобой. У тебя такая прелестная подруга. А у вас, как я вижу, любовь...
— Подумаешь! — презрительно проговорила девица. — Тоже мне, ценитель!
Они возвращались к остановке по пляжу, который уже наполнялся людьми. Песок подсох, солнце пригревало сильней и сильней, и народ быстро осваивал заплеванное пространство, спеша внести свой вклад в засорение окружающей среды.
— Кончик ниточки мы зацепили, — сказал Катрич удовлетворенно. — Теперь важно не оборвать.
— Давить таких надо, — невпопад ответил ему Андрей. — Дерьмо собачье, а не люди... Катрич не понял.
— Кого? — Кого же еще? Зеленоволосых!
— Тю-тю! — присвистнул Катрич. — Во как тебя, либерального демократа, пробрало!
— Почему «демократа»? — удивился Андрей. — Да еще «либерального»?
— А как же тебя еще называть? Прижать к ногтю преступников ты не считаешь возможным, поскольку прижимать должен закон и суд. И вдруг людей, которые перед законом чисты, ты считаешь возможным давить без всяких на то оснований...
— Считаю. Они тебе что, нравятся?
— Милый мой, — сказал Катрич и лихо, по-футбольному, пнул пустую пивную банку, попавшуюся под ногу, — может, и мне они не по нраву, но это не значит, будто стоит давить все подряд, что нам не нравится. Ведь признайся, тебе не понравилось, что они голые, и что баба не прикрылась, увидев нас?
— Хотя бы.
— Ты ушел от ответа.
— Да, не понравилось.
— А ты можешь признать их право находиться в таком виде дома?
— Дома? Да. За закрытой дверью.
— Здесь они тоже как дома. Пляж пустой. Они ушли подальше, куда никто не забредает. Это мы заявились к ним, а не они решили заставить тебя смущаться.
— Но...
— Появись они в таком виде на улице — дело другое...
— Но как она вела себя...
— Назови мне закон, который запрещает ей вести себя именно так.
— Есть приличия...
— Дорогой мой старлей! Ревнители приличий у нас долго преследовали тех, кто носил брюки с узкими штанинами, кто отращивал длинные волосы, кто танцевал танцы, не похожие на вальс. Неужели это никого ничему не научило?
— Научило, — зло бросил Андрей. — Вот теперь и купаемся в крови и не знаем, как справиться с преступностью... Стоим будто перед каменной стеной. —Что с ней проще всего сделать? Взорвать, верно? Типично военная логика.
— А что предложишь иное?
Они вышли к остановке и остановились в ожидании трамвая. После нескольких минут ожидания Андрей вышел на проезжую часть, чтобы разглядеть, не приближается ли трамвай. Мимо, обдав его жарким ветерком, пронеслись синие «Жигули». Андрей инстинктивно отпрянул и тут же услыхал возмущенный окрик:
— Куда выперся?! Жить надоело?
— Ты что?! — Неожиданная вспышка Катрича неприятно задела Андрея.
— А то, — уже спокойно ответил напарник, — что мы с тобой в деле. И ты теперь, прежде чем высунуть голову из кустов, каждый раз обязан поднимать вверх фуражку на палке...
— Цирк! — засмеялся Андрей. — Думаешь, «жигуль» целил в меня?
— Сегодня еще нет, а завтра все может быть.
— Слушай, ты так и живешь каждый день с опаской? — В голосе Андрея звучала нескрываемая насмешка.
Катрич посмотрел ему прямо в глаза:
— Не с опаской, а благодаря ей. Прежде чем ступить, смотрю под ноги...
— Я так не приучен, — сказал Андрей и скептически улыбнулся. — Это не жизнь, если дрожать на каждом шагу.
— Валяй-валяй, — устало бросил Катрич и отвернулся. — Вот клюнет жареный петух в задницу — вспомнишь мои слова.
К остановке, болтаясь на разбитых рельсах из стороны в сторону, приближался красный трамвай...
Придонский военный госпиталь — красное кирпичное здание дореволюционной постройки — размещался в глубине большого двора, затененного кронами платанов. Всюду под деревьями на скамеечках сидели ходячие больные, выползавшие сюда, чтобы не балдеть в душных палатах. Андрей невольно обратил внимание на множество раненых — с костылями, с повязками на головах, лицах, руках. Взаимные претензии и взаиморасчеты южных соседей России обильно окроплялись русской кровью, которую политики ценили куда ниже бензина.
Проходя по чистой асфальтированной дорожке, тянувшейся от ворот к главному входу, Андрей вдруг вспомнил слова Петра Первого, сказанные при открытии военного госпиталя в Лефортово. «Зело отменная гошпиталь построена, — сказал тогда император, — хотя попадать в нее господам офицерам не пожелаю». Нынешние правители такой заботы о военных, судя по многим признакам, давно уже не проявляли.
Накинув на плечи халат, полученный в гардеробной, Андрей шел по узкому длинному коридору неуверенный и тихий. Здесь всюду жил запах человеческих страданий: густо пахло эфиром, просохшей мочой, ихтиоловой мазью. «Посторонитесь!» — предупредила Андрея немолодая сестра и провезла мимо него операционную каталку, на которой лежал бледный худолицый человек. Каталка подпрыгивала на щербатом цементном полу, и голова человека безвольно болталась из стороны в сторону.
Поднявшись по узкой лестнице на второй этаж, Андрей отыскал палату номер двадцать. В ней, как ему сообщили, лежал дядя Ваня — Иван Васильевич Костров, шофер отца, которого задела одна из пуль, выпущенных террористом в момент покушения. Свинец только распорол плечо, и дядю Ваню можно было выписать сразу же после перевязки, но нервное потрясение оказалось слишком сильным, и оправиться от него он сразу не мог. Потому его оставили в отделении огнестрельной травмы до улучшения самочувствия.
Кострова Андрей знал давно и очень удивился, увидев его совсем не таким, каким привык видеть, — веселым и подвижным. На койке, натянув простыню до подбородка, лежал человек с потухшими, ввалившимися глазами.
— Спасибо, Андрюша, — сказал Костров унылым голосом. — Вот уж не думал, что ты зайдешь. — Он шмыгнул носом.
— Дядя Ваня, вы не волнуйтесь. У вас уже все в порядке. Врачи...
Костров подтянул простыню до самого рта.
— Прости, Андрюша. Я мало в такое верю...
— Во что? — не сразу понял Андрей.
— В то, что теперь все в порядке. Наоборот. Тогда мне повезло, а теперь добьют в любой момент. Я ведь свидетель. Поверь, принимаю лекарство, а сам боюсь — вдруг что подсыпали?
— Вы уж совсем, дядя Ваня... Все-таки мы еще не в Италии...
Костров тяжко вздохнул:
— Зато мафия у нас покруче ихней...
Костров вдруг встрепенулся, глаза его блеснули.
— Постой, тебе, наверное, наговорили, что я тронулся, а ты поверил? Так?
— Что вы, дядя Ваня, — смутился Андрей.
— Они всем это говорят, — утвердил Костров, не обращая внимания на оправдание. — И правда, если хочешь знать: я трухнул. Да еще как! И что с того? Чтобы в меня стреляли — я не приучен. Это дело малоприятное, Андрюша. И вот теперь боюсь, чтобы такое не повторилось.
— Больше вас никто не тронет.
— Не надо, Андрюша. Я видел его глаза. На морде черный чулок, в прорези зрачки блестят. Как у зверя. Клянусь, такой вернется...
— Это у вас нервное. — Андрей положил ладонь на костлявое плечо Кострова.
Тот посмотрел пристально и спросил:
—Ты все еще мне не веришь? Считаешь, что я со страху?
— Ну, не совсем...
— Значит, считаешь, — подвел итог Костров. — И зря. Им твой отец мешал. Вот они его и выбили...
— Кто — они?
Костров нервно шевельнулся под простыней и замолчал, прикрыв глаза. Тогда Андрей повторил вопрос, изменив его форму.
— Почему вы думаете, что охотились именно за отцом? В милиции считают, что произошла ошибка.
— А ты больше верь, что скажут в милиции, — проговорил Костров из-под простыни. И замолчал испуганно.
— Ну? — подтолкнул его Андрей.
— Вот те и ну. Они говорят не то, что случается, а как им самим удобно.
— Почему вы так думаете, дядя Ваня?
— Причины имеются. Был ведь у меня следователь. Протокол составил. Ушей он, конечно, не затыкал, но смотрел через меня на стену, как сквозь стекло.
— И все же это не доказывает, что охота шла именно за отцом.
— Не веришь, — обиженно утвердил Костров. Он взял с тумбочки стакан с компотом и стал пить. Острый кадык на худой шее судорожно дергался: вверх-вниз, вверх-вниз. Напившись, поставил стакан, рукой отер губы.
— Верю, что вы так чувствуете, — примирительно успокоил его Андрей. — Но нужны факты. А у нас их нет. — Он специально сказал «у нас», чтобы еще больше не обижать собеседника.
— Есть, — вдруг сказал Костров и, словно обессилев, откинулся на подушку, закрыл глаза.
— Вы об этом рассказали следователю?
— Нет.
— Почему?
— Потому как сам узнал об этом позже.
— От кого, дядя Ваня?
— Лучше не спрашивай, Андрюша. — Минутное оживление Кострова вновь погасло, он помрачнел, глаза посуровели, губы поджались. — Не скажу. Ты вот уедешь, тебе-то что...
— Я не из простого любопытства, — сказал Андрей. — Хотел бы сам разобраться с этой сволочью. Чтобы не ползала по земле.
Костров поглядел в глаза Андрею, выпростал руку из-под простыни и положил ее ему на колено:
— Не горячись, не стоит. Что можешь сделать ты этой погани? С ней даже милиция сладить не в состоянии.
— Милиция не может, а я найду, как это сделать. Важно знать — кому врезать...
— Нет, Андрюша, в этом я тебе не помощник.
Андрей встал. Расправил плечи, поддернул брюки.
— Как говорят, дядя Ваня, пора и честь знать. Выздоравливайте, я пойду.
— Ты чего сразу так? — В голосе Кострова слышалось беспокойство. — Обиделся, что ли?
— Нет, дядя Ваня, я не обиделся. Мне просто вас жаль. Продолжайте бояться. Это нетрудно. Натянуть простынку до глаз и выжидать — не случится ли чего. А если в самом деле случится? Вы сказали, что вас могут убрать как свидетеля. Но это имеет смысл, когда хотят заткнуть рот. Выходит, вам нет резона таить в себе то, что кому-то выгодно скрыть. А, да ладно, вроде я вас опять уговариваю. Пойду...
Костров нервно дернулся под простыней.
— Присядь.
Андрей неохотно опустился на стул. Костров поерзал под простыней и вдруг, впервые за все это время, присел на кровати. Подтянул подушку вверх к спинке и привалился к ней.
— Наверное, ты прав. — Голос его нервно срывался. Он опять облизал губы. — Сказать тебе я обязан...
Андрей молчал, сосредоточенно разглядывая ногти левой руки.
— Только не думай, что за себя боялся. Все куда сложнее. Да, я видел, как стреляли в твоего отца. Видел глаза того... убийцы... Но, клянусь, сам узнал о сути дела только вчера...
— Как так? — удивился Андрей.
— Брат у меня, Михаил. — Признание давалось Кострову непросто. — Брат у меня. Он рассказал.
— Что именно, дядя Ваня?
— Все, до подробностей.
Костров сполз на кровать, улегся, поправил подушку и натянул до подбородка простыню.
— Все, Андрюша, не могу. Не имею права. Я тебе дам адрес Миши. Съездишь к нему. Он все сам расскажет...