АРМЕЙСКИЕ АНТИКИ

В военно-политической академии имени В. И. Ленина многие годы подготовкой к парадам руководил генерал-майор Архангельский. Был он человеком добрым, хитроватым и весьма остроумным.

Однажды в начале лагерного сбора, который приходил в подмосковной Кубинке, построив слушателей академии, Архангельский сказал:

— Трудно понять, товарищи офицеры, как вы сдали конкурсные экзамены и попали в высшее учебное заведение. Соображения у многих из вас — во! — он показал мизинец. — Утрами я прихожу в лагерный сортир и знаю, сколько вами выпито бутылок. По закону Архимеда они плавают. Неужто ума недостает отбить донышко? Эх, грамотеи!

* * *

Прапорщик командует:

— Рота! Спиной друг к другу в шахматном порядке по диагонали, становись!

* * *

— Товарищ генерал, — пожаловались однажды слушатели Архангельскому, — четыре года учебы, восемь парадов на Красной площади. И к каждому — два месяца тренировок. Зачем? Любой из нас с закрытыми глазами пройдет, как надо.

— Эх, молодежь! Неужто не ясно, что ровно два месяца идут на то, чтобы хоть немного приглушить на ваших умных лицах печать интеллекта. На параде она ни к чему.

Санинструктор объясняет солдатам:

— Тот, кто бросают курить, оттягивают свой конец. А кто продолжает курить, кончает раком.

* * *

В кругах армейских политработников военного времени генерал Аношин был фигурой известной. До войны он работал секретарем башкирского обкома ВКП (б) и, едва заняв высокое руководящее кресло, постарался сразу подчеркнуть свое особое положение в иерархии местных властей.

По традициям сталинских времен каждое служебное помещение в учреждениях властных структур обязательно должен был украшать портрет великого вождя — Сталина. В кабинете Аношина все выглядело иначе. На стене над столом, за которым сидел секретарь обкома, висел его собственный портрет, писанный маслом.

Портрет Сталина располагался в неположенном ему месте — на стене над дверью кабинета и его можно было увидеть, только оставляя помещение.

Нетрудно представить, в какой форме и с какой оперативностью с каким злорадством и ехидством товарищу Сталину доложили о чудачествах башкирского секретаря.

Под благовидным предлогом в Уфу выехал один из сотрудников центральной контрольной комиссии, чтобы лично разобраться в деле и в случае чего принять меры прямо на месте.

На вопрос почему кабинет секретаря украшен его собственным изображением, Аношин ответил с высоким достоинством и глубоким пониманием своего положения в структуре власти.

— Сюда, в Башкирию, я направлен товарищем Сталиным и облечен его высоким доверием. Я здесь представитель ЦК и значит его личный представитель. Входя в мой кабинет, люди должны видеть меня, даже если я здесь отсутствую. Зато я сам должен видеть перед собой товарища Сталина, смотреть ему прямо в глаза со всей большевистской честностью…

О разговоре было доложено Сталину. Тот выслушал, понял, с кем имеет дело, хотя и раньше представлял, что собой являет его посланец в Башкирии и сказал:

— В действиях товарища Аношина просматривается определенная логика и принципиальность. Больше к этому вопросу возвращаться не будем.

В годы войны Аношину присвоили воинское звание и назначили членом военного совета армии. По фронтам он прошел до победы, представляя в войсках партийное влияние.

В середине шестидесятых годов мне потребовалось встретиться с Аношиным, чтобы уточнить кое-какие детали в готовившейся публикации. Спросил генерала Лисицина, старого армейского политработника, не знает ли он, где живет Аношин.

— Рядом со мной, — сказал Лисицин. — На Кутузовском проспекте. Мы вечерами гуляем и встречаемся. Но он старается держаться от нас в стороне. Наши часто его спрашивают: «А портрет сохранился? Покажи». Это его всегда злит…

Генералы тоже шутят…

На учениях генерал выговаривает командиру полка:

— Бардак! К штабу может проехать каждый, кому ни лень. Немедленно поставьте на дороге шлагбаум или толкового офицера.

Начальником кафедры физической подготовки в мое время в академии был полковник Баранов. Слушателям доставляло немало удовольствия набирать номер его служебного телефона и в ответ слышать:

— Кафедра баранов. Слушаю.

* * *

Полковник Дмитриев преподавал топографию. Это был въедливый мужичок, считавший свой предмет одним из главных столпов военного искусства. Он безжалостно «резал» слушателей за малейшую оговорку, любил вляпывать в зачетные книжки посредственные и плохие оценки.

Перед государственными выпускными экзаменами Дмитриев получил анонимное письмо:

«Будешь ставить тройки, спалим дачу».

С этим письмом Дмитриев пришел на прием к начальнику академии генералу Козлову.

— Безобразие товарищ генерал.

Козлов прочитал письмо, кивнул, соглашаясь:

— Безобразие, согласен.

— Что же теперь делать?

— Наверное не надо ставить троек. Что еще?

* * *

Прапорщик предупреждает солдат:

— Учтите, до сих пор я спускал вам мелкие грехи сквозь пальцы, но теперь, если кого-то за что-то поймаю, то это будет его конец!

* * *

Командир 13-го артиллерийского дивизиона, в котором мне довелось служить, подполковник Владимир Васильевич Лютов был человеком чести. Однажды еще в крутые бериевские времена он не побоялся публично с необычной крутостью осадить уполномоченного контрразведки капитана Набатчикова, который в силу своего особого положения держал себя в кругу офицеров развязно и хамовато. В момент, когда Лютов проводил совещание командиров, Набачиков без стука вошел его в кабинет, оглядел собравшихся и сказал:

— Все совещаетесь?

Наглость для капитана в присутствии старшего по званию офицера была проявлена невероятная, но по тем временам от представителя государственной безопасности ее бы стерпели многие. А вот Лютов вспыхнул.

— Если вы, товарищ капитан, не уважаете мое звание, то отнеслись бы с уважением к возрасту. На вас еще только дрочили, а на меня уже мундир строчили…

И произошло невероятное.

— Виноват, товарищ подполковник, — сказал Набатчиков. — Разрешите присутствовать?

Капитан отечески выговаривает солдатам:

— Вот сейчас вы ругаетесь матом, а пойдем в столовую и тем же ртом вы будете хлеб есть!

Дежурные по отделам «Красной Звезды» сопровождали материалы до выхода их в свет и должны были давать объяснения, если у главного редактора возникали вопросы и вносить правку, коли в таковой возникала необходимость. И вот однажды, когда я дежурил, меня вызвал главный — генерал-майор Макеев.

— Что это? — спросил он и показал на подпись под небольшой заметкой с Балтийского флота, которую к публикации готовил я. — Капитан-лейтенант Евг. Балюк. Почему «Евг»? Он что, великий писатель?

— Нет.

— Почему тогда «Евг»? Рядом статья и подпись «Полковник А. Иванов». Есть ли необходимость оставлять это «Евг», когда у нас даже полковник просто «А»?

Главный мог и сам переправить «Евг» на Е, но решил выяснить — нет ли за этим какого-то хитрого подвоха. Вдруг «Евг» зять или сын какого-нибудь крупного чина.

— Необходимость есть. Прочитайте подпись с одной буквой «Е».

— Капитан-лейтенант Ебалюк, — прочитал Макеев и тяжело вздохнул. — Да, звучит порнографически…

Однажды в редакцию газеты Приволжского военного округа позвонил член Военного совета округа генерал-лейтенант Н.В. Егоров. Трубку взял ответственный редактор газеты полковник Садоф Яковлевич Данилов.

— Слушаю, товарищ генерал.

— Ты что, полковник, решил военную газету превратить в ассенизационный листок?

Такой заход ничего хорошего не предвещал, и чтобы обороняться, надо было выяснить что вызвало гнев начальства.

— Я не понял, товарищ генерал, в чем моя вина.

— Ты свою газету до выхода в свет читаешь?

Данилов чувствовал, что генералу игра с ним в кошки-мышки доставляла удовольствие.

— Так точно, читаю. От первой до последней строчки.

— Тогда раскрой газету. И прочитай фамилии авторов на второй странице.

Данилов раскрыл и прочитал. Три самые крупные статьи номера были подписаны их авторами. А фамилии у авторов были одна другой лучше: Говендяяев, Попа и Пердунов.

Данилов умылся холодным потом. Все три автора и раньше выступали в газете, но стоило их статьям оказаться рядом на одной странице, дело принимало крутой оборот.

Однако Егоров был человеком умным. Он заранее затребовал от кадровиков справку и выяснил, что фамилии не надуманные и, значит, злого умысла в их появлении в газете нет. Однако выговор Данилову объявили. Для лучшего понимания им собственной ответственности.

Капитан Чигирик, командир батареи Тбилисского горно-артиллерийского училища, требовал от курсантов однообразных действий. Иногда порядок их совершения прописан в уставах. Например, движение по команде «Шагом марш!» военные начинают с левой ноги. Но устав расписывает не все, а разных движений военнослужащим приходится делать много. Поэтому многие кадровые офицеры, в том числе и капитан Чигирик, старался, чтобы его подчиненные в любых обстоятельствах работали синхронно, как парные гимнасты на батутах.

На занятии по конному делу Чигирик учил определять пол строевого коня так:

— Подходите к коню со стороны крупа, берете левой рукой хвост поближе к репице и приподнимаете. Смотрите под хвост. Если промежность по форме напоминает подметку сапога, обращенного каблуком вверх, перед вами кобыла. Если промежность выглядит горлышком бутылки — это конь.

— Товарищ капитан, — а по другому, не поднимая хвоста, можно узнать пол коня?

— Лично я могу, но для этого нужен определенный опыт.

Чигирик подошел к очередному коню, ощупал морду и изрек:

— Кобыла, можете проверить.

Кто— то из курсантов подошел к крупу, левой рукой поднял хвост и громко доложил:

— С казенной части тут кобылы не сапог, а бутылка.

— Не может быть! — Чигирик обошел коня, бросил взгляд на первичный половой признак и признал ошибку, тут же объяснив причину ее возникновения. — Вот видите, отсутствие постоянной тренировки ведет нас к ошибкам и промахам. Так что приступим к практическому определению пола. Подойти к коням. Взять за репицу хвоста рукой, раз! Поднять хвост — два!

Капитан 2 ранга Бандура, старший помощник командира крейсера Балтийского флота, пугал подчиненных внезапными набегами на их заведования. Появлялся он неожиданно, налетал коршуном и когтил, считая главной своей задачей держать подчиненных в постоянном состоянии перепуга.

Чтобы предупреждать сослуживцев о том, что старпом вышел «на охоту», радист запускал по трансляции знаменитую украинскую песню: «Взял бы я бандуру, взял бы, да взыграл». Сигнал понимали все и внезапный налет срывался.

По чьей-то наводке или по собственному озарению Бандура разобрался в тонкостях сигнализации. Он явился в рубку радиста, взял злополучную пластинку и, хрястнув ее о колено, переломил пополам. Потом сказал радисту:

— Сообщи по трансляции, что старпом твою бандуру сломал.

Капитан 1 ранга Бандура, командуя крейсером, привел корабль с дружеским визитом в Хельсинки. В честь прибытия на борт почетного гостя — президента Финляндии на палубе был выстроен почетный караул. Каперанг Бандура — мужик видный, впечатляющий, подкатил к гостю с рапортом и начал его словами:

— Товарищ президент Финляндской республики…

«Товарища президента» бравому каперангу не простили и от командирской должности по тихому освободили…

* * *

Заместитель начальника политотдела дивизии полковник Кудинов курировал работу редакции дивизионной газеты. По утрам, приходя на службу, он первым делом заходил в типографию. Выслушав стандартный доклад: «Товарищ полковник, за время вашего отсутствия никаких происшествий не случилось…» Показывая глубокое знание типографских дел, он задавал стандартные вопросы:

— Печка топится? Машина крутится?

Спустя какое-то время дежурные изменили форму доклада:

— Товарищ полковник, за время вашего отсутствия никаких происшествий не случилось. Печка топится, машина крутится…

— Молодцы, — говорил Кудинов и с чувством исполненного долга уходил к себе.

Лицо у начальника политотдела полковника Олейника было круглое, словно вычерченное циркулем. И всегда он улыбался. Позже я стал думать, что эта улыбчивость была природной, поскольку выражение радости с лица Олейника не сходило даже в минуты скорби.

Еще у полковника была любимая фраза-паразит. К месту и не к месту он добавлял вопрос: «Понял?» Выглядело это так. «Сегодня у нас четырнадцатое июня, Понял? Ты по графику представил в политотдел справку о состоянии политучебы в дивизионе. Я прочитал и ничего из нее не понял. Понял?»

Запомнилось выступление полковника на похоронах внезапно умершего офицера. Олейник, стоя на гробом, светился неистребимой улыбкой и произносил прощальную речь:

— Ты безвременно ушел от нас, боевой товарищ, понял? Но мы продолжим твое дело и заменим тебя на боевом посту. Понял?

Несмотря на то, что церемония для многих была печальной, офицеры стали отворачиваться, скрывая улыбки. А Олейник продолжал:

— Спи спокойно, боевой друг! Понял? Мы тебя будем помнить всегда. Понял?