Мы очутились в лесу. Нас стало трое. Мы стояли лицом друг к другу. Каждый из нас был одет в юбку из шкуры какого-то животного серо — коричневого цвета, и кроме нее у нас не было ничего: ни одежды, ни оружия.

— Итак, мы на Хале, — сказал один из них. — Со мной ты уже знаком: я — твой «отец», а вот он… — тут он показал рукой на соседа — это один мой приятель — воплощение такого же существа, как и я. Он мой гость в этом мире, также как и ты.

— Посмотри на себя внимательно, — продолжил говорить мой «отец», — ты выглядишь почти как человек каменного века, но теперь ты не человек, а халанин: у тебя на ногах растут когти, твоя рука шестипалая, а на ней находятся ударные бугры, и, к тому же, ты можешь легко существовать на Хале без скафандра.

Я посмотрел на себя с интересом: у меня, да и у них всех тоже, пальцы ног заканчивались мощными тупыми когтями — «это наверняка приспособление для более быстрого бега, — понял я, — как у гепарда и у собак».

А вот рука моя стала совсем другой: теперь у меня было два больших пальца, расположенных по обе стороны от центральных четырех пальцев — рука стала более симметричной, чем у человека. Центральные пальцы были примерно одинаковы и по длине, и по развитию и практически не отличались размерами друг от друга — не то, что у людей.

— Сожми свою руку в кулак, — сказал мне «отец», — и ты увидишь на центральных пальцах четыре нароста или бугра — это ударные бугры — отныне у тебя в руке всегда есть кастет с шипами.

Я сжал свою руку в кулак — он получился очень плотный и жесткий: у человека большой палец в кулаке хорошо придерживает только два-три пальца, давая им дополнительную жесткость, а мизинец всегда остается сам по себе; у меня же, у халанина, каждый большой палец прижимает по два центральных, образуя в целом кулак очень большой плотности и жесткости.

Осмотрев кулак, я внимательно проанализировал ударные бугры. Это были образования темно-коричневого цвета, каждое из которых занимало одну фалангу пальца — ту самую, которая при сжатии пальцев в кулак остается свободной и смотрит вперед, — ту самую, которая при ударе и приходит в непосредственное соприкосновение с противником. Бугор, располагаясь в основном на кости, частично прикрывает собой и суставы фаланги. Поперечное сечение ударного бугра представляет собой почти треугольник с заостренной вершиной, а верхний край продольного сечения выглядит в виде части дуги окружности; таким образом, в своей середине бугор выдается вперед, в результате чего вся сокрушительная сила удара наносится не всей поверхностью четырех ударных бугров, а лишь их выступающими кромками. Я потрогал верх одного из бугров, осторожно проведя по нему пальцем, — он был острый, как хорошо отточенное лезвие ножа.

— Это и есть твое основное оружие здесь, в мире Халы, — увидев мое движение, продолжал рассказывать «отец», — пользоваться холодным оружием для борьбы на Хале тебе нет необходимости, ведь у тебя есть наилучшее оружие из всех возможных вариантов — ударные бугры!

Они предназначены для того, чтобы наносить противнику тяжелые повреждения — ими можно и нужно ломать врагу кости скелета, также ими можно пробить и череп: или же переднюю его часть, или же весь череп насквозь — в зависимости от крепости и толщины кости головы противника. Прочность ударных бугров очень велика — она сравнима с прочностью стали, поэтому и позволяет им выдерживать столь колоссальные нагрузки. Сила твоего удара, распределяясь на очень маленькой площади четырех заостренных выступах кромок, развивает колоссальное давление, которое и позволяет тебе с легкостью наносить столь чудовищные раны, — таким образом, одним ударом в череп или же в позвоночник ты сможешь решить исход схватки в свою пользу. Ударом по мягким тканям вполне возможно разрезать их, нанеся за одно касание четыре раны, но раны получатся не рваные, а с аккуратно разрезанными краями. Помни, что ты можешь ударить с наибольшей силой исключительно прямым ударом — это следствие устройства и развития твоих мышц, заложенное генетически; боковые же удары у тебя получаются гораздо слабее прямого, но, тем не менее, их сила тоже достаточно велика, и пренебрегать ими не следует.

Мощь удара, который могут развить твои мышцы, колоссальна, и поэтому, ломая кости противника, ты одновременно повреждаешь и острый край своих ударных бугров. Сама острая кромка ударных бугров, и тем более ее выступающая вперед часть, очень быстро стачивается — два-три удара в полную силу — и все. Последующие же удары, штук восемь-десять, тоже достаточно разрушительны, но не очень, ибо наносятся уже растрескавшейся и затупившейся кромкой; а вот после пятнадцати ударов в кость считай, что ты бьешь молотком — острая режущая кромка уже полностью отсутствует, а сами удары наносятся исключительно уплощенной основой ударного бугра. Но бугры у тебя живые, и они растут: кромка очень быстро восстанавливается — она вырастает до исходного состояния самое большее, чем за сутки, а плотная основа бугра практически не повреждается от ударов; но, если все же она растрескается и вдавится, тогда для ее полного восстановления потребуются недели, однако ты не беспокойся — для того, чтобы это случилось, нужно ударить больше ста раз в кость за время одного боя, а этого для обычной жизни в мире Халы слишком много — для обычного поединка тебе хватит одного-двух попаданий в кость противника.

Огнестрельным оружием пользоваться глупо, и мы не будем его использовать, ведь, кроме тела халанского разумного существа, я даю тебе еще и все необходимые рефлексы для нормальной жизни на этой планете. Живи безбоязненно — ты получил от меня отточенные годами (ни одного из которых ты здесь не прожил!) великолепные боевые и жизненные рефлексы, а также верные поведенческие инстинкты, — кстати говоря, они останутся у тебя и по возвращении в мир Земли, хотя тогда твое тело станет опять человеческим!

Смело вступай в поединки, будь агрессивным и уверенным в себе, не переживай о силе своих возможных противников — иначе ты слишком быстро потеряешь свою жизнь; помни — Хала любит напор и волю! У тебя в руках — великолепное, можно даже сказать дивное (можно также сказать — прелестное, но это слово обычно употребляют для характеристики женщины, а не оружия)… — так вот, у тебя в руках наилучшее оружие для рукопашной схватки — трудно придумать что-либо более совершенное, нежели прямой таранный удар остро отточенными ударными буграми, которым можно пробивать тонкие каменные стены, — поэтому действуй ими спокойно, не нервничай, не обостряй ситуацию без меры и старайся все делать как можно быстрее — твои рефлексы идеальны для твоей новой биологической сущности; но живые создания мира Халы не уступают тебе ни в чем, поэтому выбирай себе жертву по силам: последний в стаде, вялый, какой-то неловкий — все это твои цели; но горе тебе попытаться завалить вожака — и пусть он будет слабее тебя физически, однако помни, что при всем притом он будет фантастически быстр и ловок… и он нанесет тебе серьезную рану, а сам останется невредимым — и хорошо еще, чтобы он вообще не убил тебя!

Теперь о тебе самом. Ты очень силен: из стойки на руках, оттолкнувшись ими от земли, ты можешь подпрыгнуть вверх метра на полтора-два; обычным прыжком с места ты можешь взлететь ввысь более чем на 5 метров ! Средняя скорость твоего бега составляет километров 70 в час, а максимальная достигает 140 или даже 160 км/ч ! Не удивляйся этому — здесь многие животные могут развивать скорость в 300— 400 км/ч , а скорость бега у некоторых доходит до 500 км/ч , поэтому твои результаты для этого мира — ниже среднего. По сравнению с человеком степень твоей выносливости велика: ты можешь нырять на вдохе на глубину порядка 100 метров или же работать в скафандре на глубинах около полукилометра; кроме того, ты можешь непрерывно бежать со своей средней скоростью на протяжении суток без воды, пищи и сна; также, с этой же самой скоростью, ты можешь бежать без пищи и сна, но постоянно и без ограничений потребляя воду, уже в течение трех суток; кстати говоря, примерно такими же возможностями обладают и все остальные животные на Хале.

Если ты не попьешь вволю воды хотя бы раз в 5 суток или не поешь раз в 8 суток — то ты умрешь, причем не забывай, что сутки здесь чуть длиннее, чем на Земле. Очень высокие энергетические затраты на существование позволяют местным животным и птицам, кроме всего прочего, с легкостью пить очень соленую воду океанов — моря Халы гораздо более солены, чем моря на Земле, но все равно эту воду можно пить в любом количестве не опасаясь за свое здоровье. Это Хала — организмы, живущие здесь, в среднем расходуют очень много энергии, почти на два порядка больше, чем земные, и столь исполинский расход энергии обеспечивает им выживание и в трескучий мороз, и в жаркое пекло, и в безводную сушь… — короче говоря, там, где нечего делать миру Земли, там легко может благоденствовать мир Халы!

Энергопотребление на два порядка выше, чем у живой материи Земли — это принципиальное отличие, которое обусловливает колоссальные отличия обоих миров друг от друга. Халанская живая материя должна постоянно что-либо потреблять для своего существования: в случае с тобой — это вода и пища: животная и растительная, — иначе ей грозит гибель. Халу можно сравнить с большой полноводной рекой, а Землю, в таком случае, с мелким ручейком — Хале надо много, но она при этом много сможет сделать, — Земле же надо гораздо меньше, поэтому она и сможет сделать гораздо меньше.

Из-за огромных потребностей в кислороде, живые существа Халы (и ты в том числе) используют технологию дыхания отличную от технологии дыхания земных организмов. На Земле дышат так: легкие расширяются — это вдох, легкие сжимаются — это выдох. В спокойном состоянии ты тоже будешь дышать также, однако во время ходьбы или бега цикл дыхания станет другим: легкие расширяются — это вдох, затем легкие сжимаются, после чего следует пауза, а потом они еще сильнее сжимаются — это выдох. Чем больше легкие сжимаются, тем выше в них давление; а чем дольше в них держится повышенное давление, тем больше кислорода растворится в крови; таким образом, пауза перед выдохом значительно улучшает снабжение организма кислородом, а значит, организм может выдержать еще большие нагрузки, чем без этой паузы. Во время быстрого бега явление дыхательной паузы проявит себя в наибольшей степени — легкие будут сжиматься до такой степени и, соответственно, все твое тело будет так переполняться избыточным давлением, что тебе покажется, будто оно вот-вот взорвется изнутри. При этом, даже во время очень быстрого бега темп дыхания хоть и учащается, но не намного.

Знай же, что время естественной смерти на Хале из-за огромных энергетических затрат на существование значительно короче, чем на Земле — только что ты был бодр и весел, и вот ты уже умер от истощения или болезни.

Хищники, так же как и травоядные животные на этой планете, являются творениями мира Халы, поэтому они совершенно не уступают тебе ни в скорости пространственного мышления, ни по качеству пространственного мышления, а следовательно, ни в продуманности своих действий, ни в быстроте движений, ни в силе, ни в ловкости, ни в скоординированности движений, а многие из здешних существ превосходят тебя по одному или по нескольким из этих параметров.

Ты должен знать еще вот что: хищники на этой планете обладают очень мощными челюстями, что в соединении с острой режущей кромкой у них на зубах, аналогичной твоей кромке на ударных буграх, позволяет им развивать колоссальное давление в момент укуса — ткани разрываются, кости ломаются — короче говоря, все, что попало им в пасть, — разгрызается. Плотоядные животные могут легко наносить удары в наиболее защищенные части тела — в конечности, позвоночник и голову. Да-да, не удивляйся, как в голову, так и в шею. Они раскусывают голову, как орех, главное, чтобы голова проходила им в пасть. На Земле — ты знаешь это сам — хищники стремятся перегрызть горло потому, что это наиболее незащищенная часть тела, повреждение которой сразу же дает максимальный результат — гибель жертвы; ситуация на Хале похожа на ситуацию на Земле: если подставишь свое горло — его перегрызут, а голову и не будут стараться раскусить; но если ты будешь успешно прикрывать шею конечностями (или же, как это делают травоядные, рогами), то атака агрессора будет направлена на эти конечности или же в сам череп! Поймать добычу на Хале трудно и опасно, так как многие травоядные, видя невозможность бегства, нападают сами. Если ты опрокинешь какое-либо животное, то знай, что оно первым делом будет стремиться не вскочить, а нанести тебе рану. Многие травоядные исповедуют исключительно агрессивные способы обороны: рога и копыта — страшное оружие в ближнем бою, поэтому стремись первым нанести тяжелую рану, желательно — сразу же смертельную. Я тебе говорю все это потому, что многие хищники на Хале гибнут от ударов травоядных животных во время охоты на них, а не от стычек друг с другом и от болезней.

Продолжу далее — ты, скорее всего, будешь получать раны. Помни, что раны, тяжелые для земных организмов, для тебя являются легкими, ибо твои восстановительные способности очень велики. Ты, как и остальные халане, можешь регенерировать как конечности, так и многие внутренние органы, не говоря уже про кожу — она восстанавливается прекрасно — быстро, без шрамов и рубцов, и на больших площадях.

Твои зубы на одном и том же месте могут вырастать многократно: два, три, десять раз и более — это их свойство обусловлено тем, что ты довольно часто (по сравнению с людьми) будешь терять их выбитыми в схватках и изредка сломанными обо что-то твердое. Но не думай о зубах — несколько дней или, в случае тяжелых повреждений челюсти, неделя — и у тебя вновь будет полный комплект здоровых зубов!

Наверняка ты когда-нибудь сломаешь кость. Не беспокойся понапрасну: перелом — это мелочь. У тебя, как и у большинства халанских животных, все кости пронизаны тонкими спиралевидными волокнами. Эти волокна называют переломными костевыми волокнами; они соединяют две точки кости, крепясь своими концами к двум, трем, а иногда и к большему числу крепежных точек. При переломе части кости смещаются относительно друг друга, и эти волокна раскручиваются, соответственно, растягиваясь. После перелома волокна, используя энергию организма, скручиваются, возвращаясь к первоначальному состоянию, при этом они естественно и просто восстанавливают исходное расстояние между точками прикрепления. Волокна очень тонкие — они обычно состоят из нескольких углеводородных цепей, поэтому в кости их помещается огромное количество; к тому же все они разной длины, а также имеют разные точки прикрепления, именно поэтому, когда все они примут первоначальную длину, кость будет выглядеть точно так же, как она выглядела до перелома. В дальнейшем кость срастается, причем волокна постоянно поддерживают свою нормальную длину, фиксируя кость до ее полного восстановления. В результате одна и та же кость может ломаться сотни раз, и никакого ущерба ей практически нанесено не будет. На Хале даже тяжелые переломы, когда кость дробится на множество осколков, заживают очень быстро (обычно за несколько дней) и правильно.

Наши глаза воспринимают не только видимый свет, но также и инфракрасные и ультрафиолетовые волны; наше обоняние просто великолепно, также как слух и осязание, — наши органы чувств развиты гораздо лучше, чем у человека. Кстати говоря, аналогичные возможности органов чувств есть и у большинства халанских высокоорганизованных существ. Хала исключительна разнообразна, поэтому организмам, населяющим ее, требуется получать как можно больше информации об окружающем их мире, с учетом всех тонких неуловимых оттенков — то, что для мира Земли является не столь уж и важным, для мира Халы — принципиально важно!

В целом, ты ощущаешь, воспринимаешь и обрабатываешь в реальном времени на порядок больше информации, нежели человек; однако громадное количество халанских организмов живет в мире с гораздо большими потоками информации — это в первую очередь касается высокоскоростных, мобильных и агрессивных созданий, в первую очередь, хищных, а во вторую — травоядных. В принципе, точно такая же логика построения живого присуща и миру Земли — чем более быстрое и верткое животное, тем больше информации оно успевает обработать по сравнению с менее подвижным существом сравнимой массы. Твоя (да и у других халанских животных тоже) способность к восприятию столь плотного потока информации обусловлена огромной скоростью прохождения нервного импульса по клеткам, колоссальным энергопотреблением (в частности, потреблением кислорода, фтора, воды и пищи) и в целом всей высокоскоростной организацией твоего организма — я говорю о фантастических, никогда не достижимых у земных существ, скоростях биохимических реакций. Эволюция на этой планете привела к быстроте, напору и к скорости у большинства свободноперемещающихся живых существ — таковы правила «игры», таковы правила жизни в этом мире, и это притом, что в мире Земли эволюция пришла к не столь впечатляющим результатам — но что поделаешь: разные планеты, разные начальные условия зарождения жизни, разные пути эволюции живой материии, в итоге — разные разумные цивилизации.

По сравнению с землянами, ты соображаешь мгновенно, а действуешь — молниеносно: если мир Земли — это ветер, то мир Халы — это ураган; однако, быстро размышлять и принимать обдуманные взвешенные решения — это два совершенно разных понятия, и во втором аспекте — в интеллектуальной области — ты мало чем отличаешься от людей!

Сейчас ты — халанин, а не человек; в чем-то вы похожи, а в чем-то значительно отличаетесь друг от друга, но не будем спешить — в свое время ты сам поймешь что к чему. Отныне в тебе два мира — мир Халы и мир Земли — ты сможешь легко сравнивать их, а следовательно, быстрее и глубже, чем остальные люди, понять оба этих мира и, я надеюсь, что ты самостоятельно сделаешь правильные выводы из всего увиденного и обдуманного.

Лекция моего «отца» закончилась, и мы вышли в мир. Он был прекрасен! Как мне нравилось просто смотреть, нюхать и дышать! Какие необыкновенные картины раскрывались передо мной!

Мир Халы — разноцветный мир. Растения сверкают всеми цветами радуги, животные не уступают им в красоте расцветки. Разнообразие фауны просто удивляет: кажется, что здесь собраны все существа, которые жили в далеком прошлом и живут сейчас на Земле. Похожие на динозавров зверюги — громадные и мелкие, с шипами, рогами, панцирями и хвостами; создания, похожие на оленей и антилоп, на кошек и собак, на орлов и соколов и вообще ни на кого не похожие, — они возникали то тут, то там, возвещая о себе следами, запахами и звуками. И все они были такие разные, что в это невозможно было поверить.

Пятидесяти — и стотонные исполины обгладывали деревья, доставая до двадцатиметровой высоты с помощью своих длинных шей; солнце блестело на их громадных тушах, а более короткие и массивные хвосты волочились за ними по земле. Я видел просеки в сплошных лесах, сделанные травоядными исполинами, по бокам которых валялись двадцати — и тридцатиметровые деревья, сваленные и объеденные прожорливыми чудовищами. Когда же гигантам угрожала опасность, тогда они резкими взмахами своих хвостов, как плетями, валили на землю любого, кто не успел увернуться от сокрушительного удара, — и тогда двуногие хищники высотой в три — пять, а то и десять и более метров, с головами до трех метров длиной и кинжалоподобными зубами длиной в десять-двадцать и даже тридцать сантиметров — основные охотники на травоядных гигантов, — тогда эти двуногие колоссы падали на разноцветный ковер из трав и цветов, оглашая окрестности жутким ревом.

Я видел леденящие душу схватки многотонных исполинов, одни из которых были хищниками, а другие — травоядными, вооруженные шипами, рогами и панцирями. Кто может устоять при нападении пары пятнадцатитонных монстров, которые в своих более чем трехметровых головах несут ужасные зубы длиной до сорока сантиметров, и голова которых является отнюдь не пустой — там находится ум, деятельный, трезвый и хитрый?! Кто может устоять против них? — разве только большая стая пяти — или десятитонных животных, помогающих друг другу в схватке рогами, шипами и хвостами, вроде рогатых ящеров, похожих на трицератопса; или же группа прекрасно приспособленных к таким битвам двадцати — или даже сорокатонных гигантов, вооруженных метровыми или двухметровыми бивнями или рогами; или это могут быть столь же тяжелые бронированные исполины, похожие на вымерших анкилозавров, сплошь покрытые панцирем толщиной до десяти сантиметров, состоящим из роговых пластинок и кожи, с выступающими на нем шипами и колючками, с толстыми плечевыми шипами, торчащими по краям панциря и готовыми в любой момент ударить агрессора в голень всей силой брошенного во внезапную атаку многотонного тела; или же это могут быть согнутые звери — животные, похожие на стегозавров, у которых маленькие передние ноги и массивные задние с тяжелым хвостом, в результате чего центр тяжести их тела располагается около задних ног, что позволяет им быстро крутиться вокруг него, пригибая к земле свою уязвимую шею и поджидая благоприятного момента для ответной атаки хвостовой булавой — эти миролюбивые, питающиеся одной лишь растительностью звери имеют и сверхоружие (у них на концах чрезвычайно гибких и подвижных хвостов имеется костное утяжеление, из которого в момент опасности поднимаются толстые метровые или же полутораметровые шипы; эти шипы фиксируются специальными мышцами так, чтобы в момент удара, когда острие шипа входит в тело хищника, пробивая массивные кости, шип не сложился обратно в свою ложбину на хвостовом утолщении, в которой он обычно находится все свое тихое мирное время, во время которого животное пасется и ни от кого не защищается.

Я видел полеты настоящих властелинов воздуха — это были создания с размахом крыльев более пятнадцати метров и массой до двухсот килограммов. Крылья некоторых из них состояли из перьев, а других — из кожистой перепонки; роговые клювы или же мощные, усаженные зубами пасти, делали этих гигантов исключительно опасными, в основном, для рыбы, плавающей у поверхности воды, хотя некоторые виды воздушных хищников специализировались и на наземной добыче. Большинство живых существ Халы ведут парный или же стайный образ жизни — так хищникам легче ловить добычу, а их потенциальным жертвам — спасаться и обороняться от агрессии, потому у меня не вызывали удивления группы таких летающих монстров, вместе загоняющих какое-нибудь похожее на антилопу или же быка животное.

А еще я видел такое явление, которое практически не встречается в мире Земли. Когда при изобилии добычи численность хищников начинает постепенно возрастать, тогда, соответственно, падает численность представителей их кормовой базы — травоядных, после чего, во-первых, агрессивность хищников по отношению друг к другу возрастает, и поэтому сами же хищники бьются друг с другом, уменьшая свою общую численность; а во-вторых, добычи становится все меньше и меньше, и поэтому самые слабые и неудачливые охотники сначала ослабевают от недостатка пищи, а затем и гибнут от голода и болезней; и, в-третьих, уже существующий избыток хищников для своего пропитания уничтожает практически всех старых и больных животных, а также почти весь молодняк, тем самым еще больше подрывая основу своего собственного существования. После того, как численность хищников уменьшится, их «пресс» на травоядных тоже уменьшится и, начиная с некоторого определенного значения численности, они начнут успешно размножаться, восстанавливая свою первоначальную численность до тех пор, пока их не станет столь великое множество, что хищники перестанут справляться со своей регулирующей ролью, и среди травоядных начнутся эпидемии и голод, после чего кольцо замкнется: хищники вновь начинают усиленно размножаться в столь благоприятных для себя условиях, и вскоре их станет больше, чем могут прокормить травоядные. Такое явление свойственно как миру Земли, так и миру Халы, но у Халы есть одно важное отличие: в степях, саваннах и лесостепях, но не в лесах, — то есть там, где возможно образование больших стад травоядных животных, — там, в период переизбытка хищников, наблюдается уничтожение избытка хищников самими травоядными животными. Хищник, по природе своей вооружен хорошо и в поединке с каком-либо животным, на которое он обычно охотится, скорее всего, одолеет его; к тому же из всех возможных вариантов атаки агрессор выберет наиболее безопасный для себя, то есть выберет наислабейшую жертву — раненое, больное, старое или же молодое животное, именно поэтому стадо позволяет охотнику делать это, ибо тем самым хищник исполняет роль санитара. В то же время стадо в целом сильнее одного отдельно взятого хищника, а большие табуны травоядных сильнее даже самых крупных стай плотоядных животных; но это верно только в случае обоюдного желания битвы или же, что вероятнее, в случае невозможности хищниками избежать столкновения. Животные мира Халы более агрессивны, и у них гораздо легче заживают раны, чем у животных мира Земли, поэтому, когда хищников становится больше, чем обычно, травоядные, объединенные в стада, пользуясь многократным превосходством в численности, сами нападают на стаи хищников и убивают их, при этом получая жестокие раны, которые проходят через одну-две недели. То же самое могли бы сделать и земные животные, но из-за того, что раны у них заживают относительно долго и болезненно, из-за этого они и не испытывают судьбу в битве, а плывут по воле волн туда, куда вынесет их прибой жизни.

Я сам видел, как тысячный табун небольших животных, похожих на земных коней, окрашенных во все оттенки черного и коричневого цвета, насмерть затоптал стаю из сотни серо-желтых, похожих на земных волков, зверей; причем ни одна из лошадок не погибла, а раны, которые они получили, были легкими. Несчастные хищники успешно поохотились, поймав трех коней, и принялись пировать, но в стаде уже оставалось, по-моему, всего несколько молодых животных — это на тысячу-то голов после периода размножения! — и поэтому неудивительно, что весь табун не отбежал подальше, а оставался поблизости, а затем вожак с призывным ржанием бросился в атаку, и за ним последовали все. Хищники пытались, кто убежать, кто спрятаться в кустах, кто с отчаяния бросился на коней, но разъяренная до кровавой пелены в глазах толпа животных смяла неорганизованное сопротивление, начав бешеный поиск с последующим уничтожением всех уцелевших и разбежавшихся в стороны после первого натиска. Роли поменялись — травоядные лошади втаптывали (и втоптали!) в землю хищников. Спаслись немногие — самые быстроногие — те, кто вовремя успел-таки добежать к ближайшему небольшому лесу и спрятаться в нем.

Я дважды видел как бело-голубые кони успешно атаковали хищников: первый раз два десятка лошадей, отстаивая жизнь последнего жеребенка в стаде, убили двух крупных, размером с быка и весом больше полутонны, зверей, похожих на земных медведей, но с длинным пушистым хвостом; второй раз в битве участвовало тысяч пять, наверное, коней и они одолели две пары колоссальных монстров, охотившихся в тот день вместе — хищники были весом тонн по четыре-пять каждый и всем своими видом напоминали двуногих земных динозавров, вроде аллозавра или тиранозавра. То была жуткая битва: снежно-белые, без единого пятнышка, животные набрасывались на исполинов, нанося удары копытами; прыгали прямо им на спины, на грудь, на голову; бесстрашно двигались прямо в пасть, усеянную пятнадцатисантиметровыми клыками и били копытами в зубы, выбивая их при удаче или же теряя свои ноги откусанными этими страшными головами! Рев гигантов, топот тысяч лошадей, и ржание, и хрип, и стон, и пыль в степи, и кровь, и боль, и злоба, и ненависть, и крики птиц над полем сражения, а потом — тишина, и затоптанные тела чудовищ с разбитыми раздробленными костями и головами, и бело-красные кони в степи, и неподвижные тела лошадей, павших уже навсегда, и жажда воды, и солнце Халы над всем этим миром!

Кроме того, несколько раз мне приходилось быть свидетелем того, как птицы, похожие на голубя, гоняли по небу хищную птицу… А еще я видел мертвую трехметровую рыбину, лежащую наполовину в воде у берега, всю искусанную и изодранную — это мелкие, речные, мирные рыбки, которые по размерам и сами-то не больше ладони, напали на крупного хищника, который внезапно приплыл в это озеро по протокам, как раз в период их нереста, и принялся за обед. Такое возможно на Хале, но не на Земле…

Хала исключительно разнообразна — мир Халы настолько богат разными формами и видами, что одно только их перечисление займет много страниц, а я пока описал всего лишь некоторые самые выдающиеся виды.

А растения Халы? Они тоже разнообразны и среди них есть такие, которые могут привлечь внимание любопытного взгляда: это цветы, поражающие свои жертвы электрическим током, это и сверхвысокие леса, о которых я расскажу в дальнейшем, и растения-паразиты, набрасывающиеся на своих невольных хозяев с помощью шипов, которые вонзаются в тело растения-жертвы (чаще всего это бывают деревья) и через которые агрессор впрыскивает внутрь добычи смертельный яд. А еще на Хале растут целые леса или степи, состоящие из сотен находящихся друг с другом в симбиозе видов, поддерживающие друг друга и вместе преодолевающие все невзгоды существования.

Прирост растительной биомассы в единицу времени с единицы площади на Хале в десятки раз выше, чем в самых продуктивных местах Земли — во влажных тропических лесах, — и эта огромная биомасса поглощается не меньшим числом растительноядных животных, птиц и прочих потребителей, в целом составляющих колоссальную массу, которая в свою очередь служит для удовлетворения аппетита хищников, как самых маленьких, так и крупнейших в Галактике наземных десятитонных монстров. Поток световой энергии, достигающей поверхности планеты Халы не намного превосходит значение потока световой энергии, достигающего поверхности Земли, однако эффективность фотосинтезирующих реакций растений Халы многократно превосходит аналогичный показатель для земных растений, поэтому-то и разница в приросте планетарной биомассы Земли и Халы столь значительна. Современные ученые считают, что большинство биохимических реакций, идущих в живой материи Халы (включая фотосинтез), похожи на земные аналоги, но отличаются от них другими, более действенными катализаторами, которые в свою очередь имеют в своем составе исключительно сложные, не имеющие ничего похожего в естественной живой земной материи, органические группы, присущие только одному месту в Галактике — Хале. В связи с этим в научных кругах существует мнение о том, что Хала — это далекое будущее Земли; Хала — это мир, в который мог бы превратиться мир Земли с течением еще многих миллионов (а может быть, и миллиардов) лет, если бы на Земле не появился человек и не стал вмешиваться в естественные процессы природы; так что, в какой-то мере, Хала — это возможное будущее Земли, и красота вместе с силой этого будущего мира наполняют мою душу надеждами и радостью!

А теперь я расскажу тебе о символе Халы. Когда говорят о космосе, тогда рисуют черное небо с блестками звезд; когда говорят о мире, тогда рисуют голубя, когда же говорят о войне, тогда рисуют меч; но когда говорят о Хале, тогда рисуют не огромных зверей, не цветы и не леса, а настоящего огненного феникса. Фениксы — это род летающих хищников, которые образуют многочисленную группу, включающую в себя как небольших по размеру — примерно с ворону, так и крупных — больше альбатроса — созданий. Все фениксы похожи формой тела на земных птиц — на соколов и орлов, но отличаются от них повадками и расцветкой. Горные, снежные и ледяные фениксы в основном серо-белого цвета, с различными оттенками; лесные фениксы — коричневые, зеленые, черные и серые; но все эти фениксы относятся к роду фениксов исключительно благодаря своему способу охоты, а не окраски. Настоящие же фениксы — это крупные птицы, с размахом крыльев до трех-четырех метров, обитающие в саваннах, лесостепи и разреженных предгорьях — эти великолепные порождения мира Халы окрашены во все цвета огня: красный, оранжевый, желтый и черный, причем с такой яркостью, что глазам больно на них смотреть! Блестящие на солнце полосы и пятна всех этих теплых цветов делают саму птицу похожей на костер, недаром о сидящем фениксе женщины говорят: «Прелестная огненная птичка!»

Но это еще не все — когда феникс поднимает свои крылья, тогда яркость этого птичьего огня увеличивается еще больше — грудь и внутренняя стороны крыльев у него окрашена еще ярче, хотя, казалось бы, куда же еще ярче?! Великолепие феникса вызывает из памяти огненного демона или же гордого дракона, хотя наиболее близкий к нему образ — это образ жар-птицы из детских сказок.

Но и это еще не все — на голове у феникса находится группа перьев, образующих плюмаж. Этот плюмаж тоже окрашен в цвета пожара; сами его перья большие и волнистые, как страусиные. Головной убор феникса достаточно тяжел — перья иногда достигают в длину до полуметра, поэтому птица держит его в сложенном состоянии. Обычно перья лежат на шее и спине птицы, но во время охоты, брачного танца или же просто при сильном возбуждении перья резко поднимаются вверх шикарным пламенем.

Согласно земной мифологии феникс сжигает себя в старости и возрождается живым и молодым из пепла вновь, и именно эта черта — эта связь феникса с пламенем — и дала название всей группе фениксов: все они огненные птицы не благодаря расцветке (окраска многих фениксов достаточно ординарная), а потому, что во время охоты все они используют огонь. Все виды фениксов имеют специальные железы, которые выделяют определенную, специфичную для данного вида, жидкость — огненную жидкость, которая накапливается в парных мешочках, находящихся в районе грудной клетки. В момент испускания огня, эта жидкость, определенной по размеру порцией (в зависимости от желания птицы) путем резкого сокращения мышц выбрасывается в горло через специально открытое для этого отверстие в огненном канале; выброс огненной жидкости происходит синхронно с выдохом воздуха, в результате чего она смешивается с ним и в виде мельчайших капелек вылетает наружу. Огненная жидкость представляет собой смесь определенных органических веществ, воспламеняющихся в момент соприкосновения с атмосферой Халы. Примечательно, что в атмосфере Земли эта жидкость не только не воспламеняется, но даже и не тлеет — опыты такого роды были поставлены учеными уже давно, поэтому сегодня не вызывает сомнений, что основой для воспламенения служит фтор и фторид кислорода, а также, в меньшей степени, — озон. В целом, у крупных экземпляров получается факел огня длиной до пяти и более метров, с температурой от пятисот до восьми — и даже девятисот градусов по абсолютной шкале.

С помощью такого факела огня фениксы охотятся на наземную добычу, стараясь во время охоты сначала поразить огнем глаза и легкие жертвы, а уже потом добить ее своими могучими когтями и клювом. Обычно птицы охотятся стаями, поэтому уйти от них очень трудно, но можно, несмотря на то, что запаса огненной жидкости у каждой птицы хватает на несколько десятков атак и что после каждой атаки железы начинают дополнительно вырабатывать огненную жидкость для того, чтобы оба мешочка были всегда полны ею. Великолепная окраска настоящего феникса вместе с колышущимся плюмажем позволяет птице маскировать тот момент, когда она раскроет свой красно-желтый клюв для того, чтобы атаковать огнем; эта же яркая окраска помогает им отпугивать потенциальных хищников, которые уже по виду могут легко определить, что перед ними не безобидная жертва, а огненная птица.

Как-то раз я подвергся нападению стаи настоящих фениксов и, не смотря на угрожающую мне опасность, не смог не восхититься ими. Дело было так: меня настигли на открытом месте, и первый факел огня ударил меня в затылок и спину, опалив кожу и спалив волосы. Я прекратил бежать к деревьям, под которыми надеялся спрятаться, и развернулся лицом к опасности, приготовившись к обороне. В тот день я оказался без юбки — она сильно порвалась, и я ее выбросил, а новую я еще себе не сделал, поэтому на мне не было ничего, что могло хоть немного ослабить силу пламени. Птиц налетело не больше десятка — среди них было несколько небольшого размера особей, наверное, молодых птиц, которые и начали на меня охоту. Они вырабатывали огненную жидкость еще не достаточно «огненную», поэтому температура пламени в ней была не больше пятисот градусов по абсолютной шкале. Все же, хотя температура пламени у фениксов впечатляющая, однако продолжительность действия его чрезвычайно мала — это связано с тем, что у самой птицы относительно мало огненной жидкости, поэтому для условий Халы факел огня вполне терпим, пусть даже при многократном попадании под него.

Главное, что нужно для того, чтобы уцелеть при атаке фениксов — это ни в коем случае не терять головы, не паниковать, быть спокойным, хладнокровным и разумным; не помешает также и большое количество терпения для того, чтобы на протяжении продолжительного времени выдерживать жгучую боль от ожогов. Я старался спокойно отслеживать тот момент, когда атакующий феникс решит обдать меня огнем, чтобы успеть вовремя закрыть глаза, а также на несколько секунд прекратить дыхание. Пока мне это удавалось делать, я был неуязвим — пламя не могло сжечь кожу, а с неповрежденными легкими и глазами я вполне мог убить не одного феникса, вздумай они приблизиться ко мне слишком близко. Обычно феникс атакует из горизонтального полета: птица летит параллельно земле, вытягивает вниз шею, поднимает плюмаж, отвлекая взгляд от клюва, а потом вертикальный или же направленный назад столб огня обрушивается на выбранную жертву. При такой технологии нападения сама птица не попадает в огонь собственного пламени при любом направлении ветра, а цель получает весь факел целиком.

Раз за разом молодые птицы обжигали меня, а потом в дело вступил взрослый феникс. Он прожарил меня очень сильно, но я уже привык к пламени, поэтому его факел тоже выдержал и не запаниковал — а запаникуй я, тогда все закончилось бы очень печально: хищники сожгли бы мне глаза и легкие, а потом взяли бы мою жизнь когтями и клювами без особых усилий. У меня мелькнула мысль подпрыгнуть и в момент атаки феникса самому попробовать ударить его кулаком — я бы мог вполне достать медленно летящую птицу на трех — или четырехметровой высоте, но я побоялся нападать вслепую — вдруг мне придется открыть глаза, и тогда я наверняка потеряю их. Нет, уж лучше все вытерпеть до конца — я им не по зубам, или точнее сказать, не по клювам, — птицы скоро поймут это и улетят, оставив меня залечивать ожоги. Так и произошло — они улетели, а я остался, опаленный фениксами, и кожа у меня стала ярко-красного цвета, а волос на мне не было даже на голове — я весь представлял собой один-единственный ожог на всем теле.

Трава вокруг меня дымилась, пахло паленым, поникшие цветы наглядно свидетельствовали о силе огня фениксов. На Хале основной причиной пожара является не молния или что-либо подобное из неживой материи, а охота фениксов и бело-голубых птиц. О фениксах я сейчас рассказываю, а о бело-голубых птицах разговор пойдет дальше.

Но феникс — тот, которого я описал, не является символом Халы в понимании людей, и для того, чтобы понять, каков он, этот символ, следует рассказать о брачных танцах огненных птиц. Я сам несколько раз становился свидетелем этого зрелища, поэтому могу с уверенностью сказать, что фильмы о фениксах не полностью передают всю блистательную палитру их окраски, которая во время брачного ухаживания освежается новыми тонами в ультрафиолетовой и инфракрасной области.

Самцы привлекают самок своими довольно-таки неприятными резкими криками, и когда хотя бы одна самочка придет к ним на лужайку, тогда и начинается самое интересное. Самцы ходят вокруг самки небольшими шажками, отгибают головы назад, раскачивая плюмажи, поднимают вверх крылья и хлопают ими; птицы стараются привлечь внимание не только своим внешним видом, но и поэтическими способностями — фениксы издают курлыкающие, щебечущие и свистящие звуки, которые исполнители стараются построить в виде мелодии. Но это прелюдия — постепенно самцы разгорячаются, их движения становятся все более резкими, хлопанье крыльев настолько сильным, что огромные птицы начинают подпрыгивать в воздух; звуки песни становится все более громкими и немелодичными; фениксы начинают так сильно откидывать назад головы, что кажется, они сейчас отвалятся; плюмажи раскачиваются, блистая ярчайшими красками, самцы забывают обо всем на свете и, подстегиваемые деланным равнодушием самочки, каждый завершают свое выступление заключительным аккордом: птица складывает крылья и плюмаж, сжимает хвост и пригибает голову к земле, а затем одновременно внезапно и резко вскидывает вверх свои крылья, раскрывает хвост, забрасывает назад голову, мгновенно раскрывая и плюмаж, и хвост, и факел пламени, вырвавшись вверх из раскрытого клюва феникса, придает еще больше блеска и огненной ярости этой картине, озаряя «горящую» птицу пламенем пожара! Каждый самец по несколько раз вскидывает вверх голову и испускает огонь, а потом вся группа птиц постепенно успокаивается, и самка удаляется с каким-либо избранным ею партнером.

Фениксы — парные птицы — большинство мелких видов образуют пары на сезон, а крупные — обычно на всю жизнь.

Стараясь произвести впечатление на самку, во время брачных игр фениксы демонстрируют всю свою силу, великолепие и здоровье, поэтому именно в это время их факелы огня и достигают наибольшей величины.

Феникс во время брачного танца — это и есть символ Халы — прекрасный, могучий и яркий; когда говорят о Хале, первым делом вспоминают самца настоящего феникса, поднявшего вверх свои горячие крылья, запрокинувшего назад голову с шикарным плюмажем и красным клювом, смотрящим в небо и распустившим веером хвост, — и фонтан огня, как глас дракона из чужого мира, вонзающийся в небесную твердь! Вспоминая эту картину, мне всегда слышится сильный хлопок крыльев, потом глубокий выдох, а затем — или потрескивающий шелест, или мягкое шипение пламени…

Халанский феникс — это живое воплощение силы огня, ярости неземного мира и блеска далеких звездных миров!

Халанский феникс — это жизнь и смерть, лед и пламя, ночь и день, враждебная пустота космоса и родная планета!

Халанский феникс — это сын Халы, который никогда не будет жить в мире Земли и который никогда не будет приручен, и перьев с его плюмажа никогда не коснется открытая, без скафандра, ладонь человека!

Халанский феникс — это свобода мира Халы от мира Земли, свобода жить и умирать, не зная над собой тяжести и давления разума!!!

Халанский феникс — это халанский феникс, и этим все сказано…

Хала входила в мою душу быстро и радостно, вместе со светом солнца, запахом трав и поющими звуками. Мне нравилась Хала, потому что мне нравился я сам в ней, как халанин. Мне нравилась моя сила и быстрота, мне нравился мой могучий удар и хруст костей под ударными буграми, мне нравилась упругая плотность ветра, когда я настигал свою жертву, мне нравились брызги крови и мозгов под моим могучим кулаком, мне нравилось ощущение силы во мне, мне нравилась Хала и я на ней — разумный и добрый, уверенный в своей могучей силе, великий и непобедимый! А еще мне нравилось ощущение власти над чужими жизнями, пусть даже это жизнь каких-то животных — все равно приятно! Мне нравилась моя сила, моя свежесть ума и ясность мысли, моя ярость и моя жестокость в драке — и я сам себе нравился такой!

Мне нравился ветер и дождь, и жаркое послеполуденное время… Когда солнце переваливает через зенит, тогда становится жарко и душно, и если не пойдет дождь, то растения до вечерней прохлады будут активно выбрасывать в атмосферу фтор. Резкий запах фтора постепенно пропитывает все тело, и я чувствую, как энергия начинает фонтаном бить из меня. В это время кажется, что в моих жилах течет не кровь, а пламя и ярость, и силы увеличиваются прямо на глазах. Фтор и фторид кислорода — сильнейшие окислители, стимулирующие и ускоряющие обмен веществ халан, соответственно, увеличивающие энерговыделение у живых существ, от чего и кажется, что кровь кипит в жилах.

Самое охотничье время — это жаркие часы после полудня. Хала просто звереет тогда — если в другое время травоядные животные убегают от хищников, то в это время они наоборот, нападают на них и довольно часто одолевают их. Вся Хала приходит в неистовство, почуяв фтор: у растений появляются новые оттенки красок, все живое выходит из своих убежищ и двигается, ибо стоять или лежать просто невозможно. Есть такие растения, внешним видом похожие на лопухи, но с другой расцветкой — с плотными глянцевитыми листьями и желтыми точками на темно-красном фоне, — так вот, они выделяют фтора столько, что вблизи них можно отравиться, — будет жечь в легких и кружиться голова.

А потом приходит вечер и успокаивает кровь, розовато-серыми красками загорается и гаснет закат; за ним приходит прохладная ночь, полная таинственных шорохов и звуков, а затем наступает рассвет — встает солнце, разогревая подвластный ему мир; пружина жизни разжимается все быстрее и быстрее, и вновь, как и вчера, придет полдень — и жизнь аж задрожит от энергии, выделяемой ею — пришло время ярости и силы.

Раз в несколько дней (иногда чаще, а иногда — реже) приходит дождь. Он то льется потоками, то тихо мирно что-то шелестит себе по листьям. Вода омолаживает мир, он становится свежим и влажным, а также грязным и скользким, пока солнце не просушит его.

…Я смотрю на свои руки, и они удивляют меня своей силой и разрушительной способностью. Они помнят, как нужно ломать кость, и я знаю это через них: сначала кулак мчится с огромной скоростью, затем останавливается на мгновение, но скорость в нем еще есть, — хруст костей… — и кулак на остатках своей скорости движется дальше. Удар у меня сам по себе очень сильный и уж очень они острые, мои ударные бугры, очень острые, — ими так легко и привычно решать схватку в свою пользу!

Я помню как-то в дождь, на меня напал хищник, похожий на Чемпиона. Мне было грустно, какое-то серое настроение вместе с дождем лежало у меня на душе, но я увернулся от его броска, а он при приземлении поскользнулся. Тихо шел себе дождь, когда мой кулак проломил ему ребра и повредил легкое. Ошибаться нельзя, поскальзываться тоже нельзя — это Хала — иногда убить проще, чем убежать. Он упал на траву, а когда поднялся, на боку у него была грязь. Его пятнистая шерсть насквозь вымокла еще раньше, а теперь он рычал на меня, и из его глотки толчками шла кровь. Весь вид у него был какой-то мокрый и печальный. Если бы он не расцарапал мне плечо, то я бы оставил ему жизнь, а так… Мне было больно, моя кровь сейчас смешивалась с дождем и стекала по руке, и эта боль подвигла меня на совсем не нужный мне удар. Мне все также было грустно и печально в то серое время дождя, когда я бросил вперед свое тело и нанес удар кулаком прямо ему в нос. Удар был страшен — я почувствовал его рукой, спиной и даже ногами. Мой кулак ударился ему в позвоночник, превратив голову просто-напросто в месиво мозгов, костей и крови. Да, шел дождь, когда я печальными глазами смотрел на лежащего зверя в сером свете дождя, зверя, которого я совсем не хотел убивать.

Я пишу эти строки и вспоминаю, что как-то раз, вечером, я чуть было не погиб — меня спасло лишь то, что я хорошо вижу в темноте и слух у меня тоже отменный — гораздо лучше, чем у человека. Так вот, тогда я лег спать на краю леса, и это было неправильно. Вечер был уже глубокий — какой вечер! — то уже была почти ночь, когда я услышал свист, открыл глаза и среди блеска догоравшего заката увидел ее — это была бело-голубая птица — одно из удивительнейших созданий мира Халы!

Обычно они парят высоко в небе, и такая бело-голубая окраска делает их почти невидимыми с земли — а окрашены они в синие, голубые и белые неравномерные полосы и пятна, разбросанные по всему телу, крыльям и хвосту. Эти птицы — хищники размером с ястреба или сокола, охотящиеся исключительно на наземную добычу, как и фениксы. Узор из снега и неба охватывает всю птицу, давая ей возможность поворачиваться любой своей стороной к земле и, тем не менее, все равно оставаться невидимой снизу, — именно поэтому хищница может нападать и вертикально, как земные орлы, — в этом случае наземные обитатели видят грудь и внутреннюю сторону хвоста и крыльев, — а может атаковать и по пологой траектории — таким образом птицы обычно охотятся на добычу, находящуюся на открытых склонах холмов и гор, — в этом случае они падают с высоты вертикально вниз — головой вперед и спиной к намеченной цели, затем, разогнавшись, выравнивают траекторию полета и мчатся параллельно склону прямо на жертву, атакуя внезапно и точно.

У бело-голубых птиц вырабатывается специальная жидкость: у одних видов — это горящая жидкость, которая горит с высокой температурой, а у других — это взрывающаяся жидкость. Если брызнуть горящую жидкость на панцирь черепахи, то жидкость самовозгорается и горит, давая высокую температуру, в результате чего через некоторое время верх панциря черепахи сгорит, а сама черепаха зажарится. Если попасть взрывающейся жидкостью на панцирь черепахи, то жидкость взорвется в момент удара и разорвет панцирь, в результате чего панциря на спине черепахи не будет, а сама черепаха погибнет от взрыва. У разных видов бело-голубых птиц вырабатывается разный тип жидкости: у той птицы, что приближалась ко мне, жидкость взрывалась, а не горела, — я определил это по скорости, с которой она налетала на меня. Жидкость может взрываться при ударе о сравнительно неподвижный предмет, только если скорость птицы перед выбрызгиванием составит 800 — 1000 км/ч ; если же птица летит с меньшей скоростью, то значит, или ее атака будет безуспешной — взрывающаяся жидкость не взорвется, а будет долго тлеть, или же она использует горящий тип жидкости. Хищницы всегда стараются атаковать со стороны солнца, чтобы его блеск слепил глаза и сбивал с толку жертву, поэтому не удивительно, что я заметил столь грозную опасность только по звуку.

Бело-голубые птицы и фениксы — родственники, имеющие одного общего предка, но развившиеся в две самостоятельные группы. Так же, как и у фениксов, горящая и взрывающаяся жидкости в полной мере проявляет свои свойства исключительно в атмосфере Халы — в атмосфере, насыщенной горячим озоном и фтором. Фениксы гораздо крупнее своих белых собратьев, поэтому они не такие быстрые, как бело-голубые птицы, которые, поднявшись на многокилометровую высоту, падают оттуда вниз по пологой траектории, развивая огромную скорость, к тому же резкими взмахами крыльев, помогая себе достичь еще большей скорости.

Эти птицы — самые опасные для людей существа Халы — они являются одной из основных причин гибели научных сотрудников, туристов и охотников на Хале — их взрывающаяся жидкость легко прорывает, а горящая — прожигает скафандры, поражая людей. Часто, по ошибке нападая на роботов и здания, хищники повреждают их или выводят из строя. Металл плавится и течет, стальные поверхности разрываются, как при попадании снаряда, пластик сгорает большими площадями — спасения нет — только толстый слой брони может выдержать попадание хотя бы горящей, а усиленный каркасом — взрывающейся жидкости.

Такие птицы часто охотятся стаями, штук по 20 —50, и это очень опасно для всего живого. Птица может произвести два-три выброса в сутки, поэтому жидкость они сильно не экономят. Если люди напугают стаю птиц своей деятельностью, или же они почувствуют угрозу своим гнездам, то стая атакует людей и их ближайшую базу с завидной регулярностью, делая налет за налетом, как бомбардировщики во время войны, — день за днем; и днем, и вечером — до тех пор, пока не достигнут своей цели: или люди уйдут, или же их всех перебьют, или же люди уничтожат всю колонию птиц целиком.

Обычно в случае одной-единственной атаки птиц на базу (чаще всего это пробная или же ошибочная атака) гибнет множество роботов и приборов, гибнут люди, повреждается защитный слой зданий, и коррозия вступает в свое дело, довершая разрушения и впуская внутрь помещений воздух Халы, а это означает смерть от заражения микробами — смерть не очень быструю и к тому же неприятную, а возможно, и мучительную — кому как не повезет! Большой ремонт и похороны — вот что такое атака стаи бело-голубых птиц. Нужно спешно ремонтировать здания базы; нужно спешить, ибо процесс коррозии в мире Халы протекает гораздо быстрее, чем на Земле — оно и понятно: горячий озон плюс горячий фтор — это не подарок! От агрессии птиц можно защититься оружием, но оно малоэффективно в связи с тем, что скорости птиц велики, и поэтому очень трудно попасть в какую-либо одну быстро несущуюся хищницу из целой большой стаи. Конечно, можно уничтожить всех бело-голубых птиц на планете, но это будет варварство, которое недопустимо в заповеднике, которым является планета Хала.

…Так вот, эта птица приближалась ко мне и уже примеривалась выбросить жидкость, но я в нужный момент откатился в сторону — ни мгновением раньше, и ни секундой позже, а именно тогда, когда это и было необходимо, поэтому птица не успела перенацелить струю, и она взорвала землю рядом со мной. Видимо, хищница провела весь день без пищи и поэтому поспешила — она могла и не выбрызгивать взрывающуюся жидкость, а просто пролететь мимо, но она уж очень хотела есть. От взорванной земли шел пар и какой-то специфический запах. Я положил ладонь в канавку и почувствовал тепло — земля слегка нагрелась от взрыва. Птица улетела, унося с собой свой голод, а я пошел искать себе место позащищеннее. Волосок, на котором висит моя жизнь, не оборвался, — он оказался достаточно крепок.

Однажды мы втроем охотились на животных, похожих на газелей или антилоп, и в тот день я впервые прочувствовал на себе мощь ударов Халы. Те двое, что были со мной — «отец» и его знакомый — положили на землю лиану; я погнал на них стадо, они резко подняли лиану и этим сбили с ног нескольких животных. Я подбежал к ближайшему из них — мне нужно было сразу же пускать в ход ударные бугры, но я промедлил — упавшее животное действовало с изумительной быстротой. Зверь извернулся — я не успевал. Он успел вскочить, лягнул меня копытами в пах, а затем, крутанувшись головой, пробил мне насквозь живот своими полуметровыми, красиво изогнутыми рогами. Я упал, у меня была только одна мысль: «Вот она, смерть». Но страх мой оказался напрасным — я выздоровел, причем уже через два дня у меня на животе не было никаких следов, даже шрамов в последствии не осталось. Это Хала, а не Земля!

Вскоре Хала вновь показала свой неукротимый нрав: как-то раз меня хотели съесть два хищника. Они были похожи на хищных динозавров, ходили на задних лапах и хвосте, а ростом животные были немного выше меня. В тот момент я был один, вот почему звери и решились атаковать меня.

Итак, была схватка, и в ней я отстоял свою жизнь. Я старался действовать спокойно и продуманно, держа агрессоров на расстоянии, не давая им возможности окружить меня и выискивая возможность для решительного удара в голову ударными буграми. Раз за разом мои кулаки вылетали навстречу оскаленным пастям, и раз за разом, не достигнув цели, возвращались обратно. Я очень напряженно думал на протяжении всей этой схватки — хищники хитрили, делая обманные движения и маскируя направление истинной атаки; они вертелись вокруг меня, стараясь прыгнуть на меня сзади, поэтому мне приходилось постоянно обдумывать свои действия хотя бы на несколько шагов вперед — это напоминало мне шахматы, только гораздо более рискованные, напряженные и в режиме острого недостатка времени. Бой был затяжным и упорным — они нанесли мне несколько глубоких, до кости, ран на руках, а одному из них я разорвал щеку своим кулаком, но самое интересное заключалось не в этом: уже на следующий день на мне нигде не было даже следа от вчерашнего; раны, даже глубокие и рваные, зажили без шрамов. Те двое моих спутников шутили надо мной, говоря, что голова за ночь не отрастет и нужно быть осторожнее.

Береги себя сам — твоя жизнь находится именно в твоих руках; и даже если в жизни это не совсем так (в мире есть место случайности), то, все равно, следует надеяться только на себя самого — и так будет правильно!

Несмотря на то, что я ни разу за все время схватки не нанес удара в кость — это не моя вина, а результат ловкости моих противников, которые, уходя от моих кулаков, сами стремились поймать мои руки на отходе и откусить их, — и вот тут-то я, в свою очередь, спасал их и, как следствие, себя самого. В целом после боя у меня остался очень неприятный осадок: только после того, как хищники оставили меня в покое, пришел страх и полное понимание того, чего я смог избежать.

В тот день я впервые прочувствовал, каково это быть объектом нападения, каково быть не разумным существом, а всего лишь желанным обедом для пары каких-то не особо привлекательных зверюг. В дальнейшем я многократно участвовал в такого рода схватках и как хищник, и как жертва, но первая, такая по-настоящему серьезная, типично халанская схватка, запомнилась мне надолго. Хала требует не только силы и быстроты, но и умения правильно применять их: умения думать, умения постоянно менять свой стиль ведения боя, приспосабливаясь к непрерывно подстраивающемуся под твои приемы противнику, умения разнообразно защищаться и не менее разнообразно нападать, никогда не терять головы, быть всегда спокойным и собранным — это Хала, и цена всему этому умению — жизнь как продолжение существования в бесконечно прекрасном мире этой планеты. В последующем, уже в мире Земли, мне очень пригодился этот опыт бесчисленных поединков и схваток под пока еще чужим для меня солнцем Халы: я успешно применял его и во время войны, и во время своей спортивной карьеры, но об этом чуть позже, а пока…

А пока мы все гуляли по планете, гуляли по лесам, степям, пустыням и горам. В горах, куда мы забрались, был снег, но мне, к моему удивлению, было совсем не холодно. «Отец» объяснил мне, что теплокровные халанские организмы, такие как мы, могут жить при температуре градусов в 150, а выдержать на короткое время температуру внешней среды градусов до 100 по абсолютной шкале. Это было поразительно, но, тем не менее, так оно и было, а ведь на Земле обычные температуры в естественной природе находятся в районе 300 градусов, а минимально возможные температуры в естественной природе находятся где-то на уровне 200 градусов, и там мало кто живет в такой мороз! Все дело в очень быстром обмене веществ на Хале по сравнению с Землей, который позволяет выдерживать как жуткий холод, так и испепеляющий зной в 400 и даже 500 градусов по абсолютной шкале (но на короткое время!).

Мы спустились с заоблачных высот и пошли дымящейся горе. Это был действующий вулкан — он был расположен гораздо ниже своих давно потухших собратьев — меньше, чем в километре над уровнем моря. Кратер вулкана представлял собой километровую воронку, залитую озером кипящей лавы; в центре этого огненного озера непрерывно плескался фонтан расплавленной магмы — он непрерывно выбрасывал наружу многие тонны жидкости, клубы газов и пепла. Мы стояли на вершине кругового гребня, а под ногами у нас плескалось море огня. Воздух был насыщен пылью, едкими газами, свистом, шипеньем и бульканьем; воздух был очень горяч — его температура была порядка 600-700 градусов по абсолютной шкале — мы обливались потом и старались не разговаривать, дыша исключительно носом, а не ртом.

Вулкан жил, он постоянно пополнял озеро остывающей лавы новыми, свежими и горячими порциями подземных масс; они расходились широкими кругами от центра озера, сначала огненно-желто-красного цвета вблизи центра извержения, а уже потом, остывая, покрывались черным панцирем застывающего камня, плавающего на еще горячей магме. Это было исключительно красивое зрелище: круговые волны лавы одна за другой зарождались у фонтана извергающегося вулкана, неторопливо проходили по озеру, волнуя его поверхность, и накатывались на наш гребень, — и самое красивое в этой картине было то, как волновались уже остывшие и почерневшие плиты камня и как неугасимым огнем светились из-под них прожилки огненно-красной магмы.

Тот горячий гребень, на котором мы стояли, был образован именно этой застывшей магмой во время прошлого извержения. Он постоянно утолщался от прилипающей к нему и застывающей на нем лавы, но приток глубинных масс был примерно постоянен, поэтому объем всего озера также был стабилен, а значит его площадь неуклонно уменьшалась, а его уровень — столь же неуклонно повышался. Так будет до тех пор, пока подземный огонь не достигнет края гребня и не перельется вниз, сжигая все на своем пути, нагромождая валы горячего камня, и опустошение придет на эту землю. А может быть, что вулкан истощит свою силу раньше, и то озеро лавы, которое сейчас колышется и дышит у наших ног постепенно застынет и затвердеет.

Мои спутники обещали показать мне кое-что интересное, поэтому мы попрощались с вулканом, спустились с гор, пересекли полосу лесостепи и вышли к морю. Берег был обрывистый и скалистый, волны накатывались одна за другой и разбивались о камни. Мы устроились на высоком утесе, нависающем над морем. Запах моря — запах выброшенных на берег и гниющих водорослей — пропитывал всю округу. Небо в тот день было мрачное, затянутое низкими тучами; солнца не было видно совсем. Серое море плескалось и шумело у наших ног, а чайки кричали жалобно и тоскливо. Надвигался шторм — ветер крепчал, сбивая с верхушек волн белые барашки, а невдалеке в море, то появляясь, то исчезая, двигались два плавника.

Это была пара огромных рыб: самец ухаживал за самкой: у них была пора размножения. Эти гигантские хищные рыбы принадлежали к виду самых крупных хищников в Галактике. Самих рыб глазами я видеть не мог, но с помощью своих нечеловеческих способностей я видел все. Она была огромна — 42 метра в длину и больше 250 тонн весом; самец был поменьше, но 200 тонн в теле — это тоже не мало. Самочка — монстр, способный без остатка сожрать двадцатиметрового кита массой тонн в 50, и тем не менее, сейчас о ней не хотелось говорить как о кровожадном хищнике — пришла пора любви. У этих рыб пары образуются на всю жизнь, и так, вместе, бок о бок, они и бороздят бескрайний океан долгие годы своей жизни; также вместе они заходят в устья рек и ищут какое-нибудь крупное животное, которое зашло бы в воду покупаться, и если найдут, то горе ему! Эти и им подобные рыбы единственные из хищников Халы, которые способны успешно охотиться на любых взрослых травоядных гигантов, даже на исполинов в 100 тонн весом. Но сейчас им ничего не надо — рыбы кружат, всплывают, и снова ныряют, касаясь друг друга, а мы сидим наверху скалы и смотрим на эти гигантов. Серое небо, темное море, бледные чайки да два стального цвета плавника над водой — от всего этого становится как-то грустно, но все-таки светло на душе.

Ветер усиливался, волны зашумели сильнее, рыбы ушли на глубину и отправились в открытое море, а мы все сидели. Волны успокаивали душу, казалось само сердце билось в их ритме, в ритме волн. Печали ушли, а надежда осталась. Уходить не хотелось, но когда начался шторм, и свирепый ветер стал бросать нам в лица соленые брызги, мы ушли.

А через несколько дней меня укусила ядовитая змея, и я умер. Я наступил на нее, спрятавшуюся среди листьев, наступил по глупости и неосторожности, причем наступил ей на хвост. Змея не собиралась нападать на такую крупную добычу вроде меня, ведь она сама была длиной меньше, чем я; но в ее понимании я напал на нее, и боль у нее в хвосте наглядно свидетельствовала об этом, поэтому нет ничего удивительного в том, что, «спасая свою жизнь», она укусила меня. Мои товарищи пытались спасти меня, сначала сделав прижигание, а потом попытавшись высосать отравленную кровь из ранки, но яд был силен, и оцепенение уже начало растекаться по телу приятной истомой. Я не боялся этой смерти, ведь я знал, что я человек, а здесь у меня просто прогулка в другом биологическом воплощении. Я не отождествлял себя с тем халанином, который сейчас умирал, лежа возле сине-белого куста под деревом с гладкой глянцевитой корой и мутнеющим взором смотрел на зеленый шатер из листьев с редкими огоньками белых и красных цветов. Это он умирал — не я.

Мысли у меня в голове ворочались с трудом, тяжелые и обрывочные. Я умирал постепенно и незаметно для себя, дрожа от озноба; зрение мое помутилось. Смерть не несла с собой ни боли, ни страданий, ни окончательности жизни — я был уверен, что буду существовать и дальше, поэтому смерть свою принял очень спокойно.

Так оно и оказалось. Мы сидели втроем вокруг тела, которое раньше было мной, и для которого все уже закончилось. Я смотрел на его бледные заострившиеся черты лица и думал о том, что он умер. Он умер, а я остался жив! И, тем не менее, в его смерти была какая-то завершенность, которая касалась всех нас. Я смотрел на свою смерть и думал, что теперь по-другому буду смотреть на свою жизнь. Мне нужно жить дальше со своей смертью бок о бок; жизнь и смерть сплелись во мне в единое целое, и с этим я отныне навек.

Не поняв смерть — не поймешь и жизнь.

Отныне у меня есть это бесценное знание, и я должен с успехом использовать его, а иначе все в моей смерти теряет свой смысл.

Живи в мире со своей смертью, человек!

Мы ушли. Мы покинули это печальное место, а я все думал и думал о своей смерти; я думал о ней всю свою жизнь, но по-настоящему серьезно стал обдумывать ее после того, как увидел свое мертвое тело.

Каждый умирает в одиночку.

Да, именно так: ты приходишь в этот мир один и уходишь из него тоже один; и глубокое понимание того, что начало и конец твоей жизни в основном касаются именно тебя одного, должно научить тебя правильно ощущать жизнь, правильно оценивать чувства, поступки и вещи, а также правильно расходовать свое время.

…Мы ушли. Мой "отец " сказал нам, что хоронить меня не надо, он потом просто уберет тело: переведет массу мертвого тела в энергию, которую возьмет себе, — вот и все. На планете не должны оставаться следы нашего пребывания — вдруг люди наткнутся здесь на человекоподобные кости, которым тут не место, что тогда? Для людей нас здесь не было и нет, а когда мы уйдем отсюда, то уйдем без следов своего пребывания на этой планете. Разума на Хале не было и нет, а мы трое — лишь временное порождение воли Хозяев Вселенных.

Люди спорят насчет наличия разума на Хале: почему его нет и будет ли он; а если он будет, то когда он будет и будет ли он вообще? — это вопросы без ответа для мира людей. А я знаю точно: Хала слишком молода, чтобы вырастить разум — он появится, но позже, спустя многие миллионы лет, если человечество допустит его возникновение.

Будущий разум Халы уже в момент своего рождения будет находиться под пятой человека, и развиваться он будет (если будет?!) тоже под контролем человека, и поэтому он никогда не достигнет тех высот, на которых находятся люди, — он будет всегда догонять, причем догонять очень медленно и до тех пор, пока не достигнет предела, установленного для него людьми. Земляне легко могут достигнуть своего, периодически уничтожая племена халан или же отдельных их представителей; у землян остается еще целый арсенал средств воздействия, который они будут применять по мере надобности. Но не надо думать, что земляне такие уж жестокие и негуманные, — если поменять халан и землян местами, то результат будет тем же самым: развитие землян будет происходить под пятой халан. Виноватых нет — таковы правила «игры», которая зовется «отношениями между разумными цивилизациями», — мой читатель, ты поймешь это позже, когда я расскажу тебе об органической ненависти миров друг к другу.

…А тем временем, прошло еще несколько дней нашего путешествия, и вот пришла эта ночь. Она была теплая и бархатная. Я сидел без сна под чужими звездами и думал.

Где ты, любовь, где ты?! Ты ушла от меня навсегда, ибо, наконец, я осознал, что я — нечеловек. Любовь может быть между человеком и человеком, а я кто?! Человек не может дышать воздухом Халы и вспоминать свою смерть, не может!!! Любовь ушла от меня, но я, надеюсь, осталась в том человеке в другой Вселенной, которым раньше был я.

И зачем я только согласился на это?! Власть над миром, власть над временем, — к чему она?! Слезы были у меня в душе — не в глазах. Бархатная ночь смотрела на меня своими звездами, а я смотрел внутрь себя. Теперь я понял, что значит «никогда» и «навсегда»: я никогда не буду человеком, никогда не буду одним из них. Я был человеком раньше, и я навсегда потерял это. Я потерял любовь, и потерял ее навсегда… Потеря жгла меня изнутри, но я понимал, что так и должно быть. Жизнь состоит из потерь и приобретений — я потерял людей, но приобрел право на власть над миром.

Но зачем я согласился?! Удивление и любопытство — да, наверное, так оно и было. А может быть, суть заключается в чем-то другом? Может дело заключается в том, что уже тогда я чувствовал свое великое предначертание? Власть над миром — к чему она? Вот вернусь я с Халы назад, к жене, вернусь другим — более сильным и уверенным в себе, чем был раньше, и совсем-совсем, абсолютно чужим. Воздух Халы и моя смерть встали между мной и людьми. Что мне делать? Что у меня остается? Надеяться? На кого? На «отца»? — но это моя боль и моя утрата — так должно было быть и так есть. Молиться? Кому? — себе или кому-либо другому? Но не может быть, чтобы совсем не было никаких надежд.

Ночь, моя дорогая ночь, помоги мне!!! Войди мне в душу и успокой!

Ночь была велика и необъятна, черный бархат неба расстилался до самой бесконечности. Бесконечное пространство и бесконечное время… Он обещал мне власть над временем, но это снаружи меня, а мое время, время, которое течет у меня в сердце, поможет мне.

Где, ты любовь, где ты, счастье? — время, помоги! Я надеюсь на тебя, мое время, на мгновения, которые уходят одно за другим, над которыми не властна даже смерть. Вечность, да, похоже — это мое время. Время приведет все в порядок, расставит все по местам своим и тогда, я надеюсь, ясность будет мне наградой, и я пойму самого себя, наконец.

Время уходило, и ночь вместе с ним. Отчаяние и надежды на лучшее оставили неизгладимый след в моей душе. Скоро появится солнце, мое солнце, и я встречу его восход в моем мире, мире Халы, как встречал его в мире Земли. У меня теперь два мира — я стал другим, но я думаю, что это к лучшему. Ночь уходит, и неистовое солнце расстилает свое пламя над горизонтом. Я вспоминаю прошлое, живу в настоящем и надеюсь на будущее. Здравствуй, мир! А любовь, вернешься ли ты ко мне и в каком виде?! Я ничего не знаю, но будущее ждет меня, и я иду к нему!

Переломная ночь кончилась. Светлый мир сгладил последствия ее, но результат все равно остался: я — нечеловек, а между мной и людьми — пропасть. Внутренняя логика моих поступков исходит из симбиоза моей нечеловеческой сущности и человеческого начала, поэтому она в принципе не управляется ни моралью, ни законом людей — я сам по себе — сам себе и поступок, и судья. Я один такой в мире людей — перелом в моей душе совершился — у меня свой путь, а у людей — свой. Прошедшая ночь расставила все на свои места, и как ни больно осознавать это, но отныне выбора у меня уже нет: пока я — раб своей сущности, но я надеюсь, что в свое время она будет рабом меня!

Переломная ночь кончилась, и потекли дни и недели жизни в мире Халы. Однажды ко мне обратился один из моих спутников. Кстати говоря, я уже давно с трудом отличал, кто из них мой «родственник» — они оба были очень похожи и внешне, и в психологическом плане, и при внечувственном нечеловеческом восприятии. Он сказал мне: «Пойдем, посмотрим на людей», и я согласился.

За людьми мы наблюдали с вершины холма. Открытая степная равнина, на которой мы находились, давала прекрасный обзор — люди были как на ладони. Птицы пели у нас над головами, они свистели и щебетали на все окрестности. Пахло жаркой степью, немного влажной и пряной. Четыре различных типа машин, десятка два людей, да снующие туда-сюда роботы, по-видимому, выполняли какие-то исследования. Мы расположились гораздо дальше охранных роботов, поэтому могли свободно рассматривать пришельцев. Меня сразу же поразил один факт: люди двигались очень медленно, а их движения были неуклюжими, плохо скоординированными и неточными — фигуры в скафандрах казались больными.

— Ну и как тебе люди? — спросили у меня.

— Они производят впечатление тяжело больных, — ответил я.

— Вот именно, больных, а ведь все они здоровы. Теперь ты понимаешь, почему даже самые мелкие халанские хищники осмеливаются нападать на людей.

— Да, теперь эта маленькая тайна Халы для меня раскрыта, — сказал я, — люди двигаются, как больные халанские животные, и поэтому нападение на них имеет все шансы на успех. Посмотри, как они медлительны и неточны — если бы я был каким-нибудь мелким халанским хищником размером с собаку, то я бы не сомневался в том, что смогу одолеть одного из них за несколько мгновений, причем остальные за это время на помощь моей жертве прийти не успеют.

— У нас к тебе есть серьезный разговор, — сказал мой «отец».

Я сначала удивился, а потом испугался, а тем временем мы спустились с холма на противоположную от людей сторону.

— Ты готов? — спросили у меня.

— Да, я готов, — ответил я.

Мы стояли втроем друг перед другом, над нами было небо Халы, шелестела трава, и нам никто не мешал. Я внутренне напрягся, приготовившись к чему-то большому и неожиданному, и я не ошибся.

— Выслушай меня внимательно, — начал «отец». — Как ты думаешь, может ли Повелитель Миров распоряжаться чужими жизнями по своему усмотрению?

— Конечно же, — ответил я.

— Рассуждаем дальше: ты сам когда-нибудь распоряжался, владел ли ты сам когда-нибудь чужой жизнью?

— В полном смысле этого слова — нет, — ответил я. — Да, я убивал на охоте, но это — несущественно потому, что, как мне кажется, лишение жизни бессловесной твари ради еды не стоит столь сложных рассуждений о Хозяине Миров. Я чувствую, куда вы клоните, но помолчу и подожду, когда вы сами не скажете мне о том, чего же вы от меня хотите.

— Итак, ты должен научиться распоряжаться чужими жизнями, — продолжил второй, не «отец», — а главное — жизнями разумных существ.

Мои опасения подтверждались, но я хотел все выяснить до конца:

— Ты прав, я признаю это, и что дальше? — ответил я.

— Мы предлагаем тебе тренировку твоей психики и воли, — заговорил второй. — Для этого тебе даются люди — ты можешь входить на их базы и забирать жизни у тех людей, у которых захочешь. Это необходимая тренировка — вдруг тебе слишком сильно понравятся убийства — в таком случае на этом ты и закончишь свой путь к Властелину Вселенных.

— Знай же, — продолжил он, — что совесть твоя останется чистой, несмотря на то, что ты будешь делать с людьми, ибо ты не человек, а халанин. Человек может быть убийцей человека, и он попадает под действие моральных и правовых норм человечества. Но ни зверь, ни змея, ни ты, халанин, не принадлежите человечеству, поэтому и не попадаете под действие общечеловеческих правил, — даже если ты и заберешь жизнь у человека, то убийцей не будешь ни в глаза людей, ни, что еще более важно, в своих собственных глазах.

Это было первое, что я хотел сказать, а теперь я скажу второе: ты уже знаешь, что такое собственная смерть, и это поможет тебе во время тренировки. Мы надеемся, что бесценное знание своей смерти не позволит тебе свалиться в пучину дикости и бесчеловечной жестокости. Помни, что самое главное, ради чего все это делается, — это то, что ты должен научиться спокойно и ответственно распоряжаться чужими жизнями.

— Я согласен с такой логикой, — подумав, ответил я.

— Система безопасности на халанских базах рассчитана на зверей, а не на разумных существ, вроде нас. Ты сможешь легко преодолеть ее — я покажу тебе как. Ты будешь там все время задыхаться от недостатка кислорода, ибо земные 21% холодного кислорода и наши родные 87% горячего озона — это две совершенно разные вещи. Ни я, ни твой «отец» не пойдем с тобой — приучайся делать все сам — по-нашему общему мнению, ты уже готов к этому.

Не бойся ни оружия землян, ни их самих — ты слишком быстр и силен для них: противника, стоящего перед тобой в боксерской стойке, ты сможешь одолеть одним ударом, пробив ему насквозь и руки, и голову.

На базах ты встретишь множество различных людей: крепких мужчин, женщин, а также, возможно, пожилых людей и детей. У кого хочешь, у того и забирай жизнь — это твое право, но помни, что когда ты войдешь внутрь базы, то все ее обитатели будут уже обречены — халанские микроорганизмы, которые ты принесешь с собой, сделают свое черное дело: те, кого ты пощадишь, умрут в мучениях позже тех, кого ты убил.

Старайся отбирать жизнь, глядя прямо в глаза жертве: если ты уверен в необходимости лишения жизни, то ее глаза не будут для тебя помехой; если же ты не уверен в этом, то ее глаза остановят тебя.

Прочувствуй упоительный миг власти над чужой жизнью!

Тебе будет трудно первые несколько раз, но потом будет легче — и так ты привыкнешь. Не считай свои жертвы: сколько их будет — столько и будет. Ну, каково твое мнение?

— Логика ясная и четкая. Но хоть я внешне и халанин, в душе я все же считаю себя человеком и, отбирая жизнь у других людей, я буду чувствовать себя убийцей. Мне не подходит такая тренировка, — подытожил я.

Перед их ответом на эти мои слова, мне для ясности нужно сделать небольшое отступление. С момента первой встречи с Властелином Вселенных я чувствовал себя слабее и менее уверенно, чем он, — и это было естественно. По умолчанию, я ставил себя ниже его и вел себя соответственно; он же, по умолчанию, ставил себя выше меня, и поэтому обращался со мной хоть и дружелюбно, но все же сверху вниз. Так вот, «отец» ответил мне, подчеркнув интонацией слово «должен»:

— Ты должен потренироваться.

Все это было очень серьезно. Они давили на меня сверху вниз, ибо убедить меня логикой у них не получилось.

— Я ничего никому не должен! — воскликнул я.

Мое восклицание было абсолютно несерьезным в данном разговоре, имеющее только одну цель, — выигрыш времени и первую робкую попытку перехватить инициативу. Я отбросил все приличия и всю логику, поставив на первое место свое "я" и свои чувства. Дальше я продолжал уже более спокойным, но все же напряженным тоном:

— Когда я решу, что кого-нибудь мне надо убить… Именно «я решу», и именно «надо»… Так вот, когда я решу, что мне кого-нибудь надо убить, тогда я и убью того, кого решил — человека ли или же тебя!

Моим взглядом можно было резать сталь. Я стал равным им по силе воли и своему месту в мире. Мы стали равны друг другу в психологическом плане. Теперь я стал давить на них:

— Моя смерть всегда при мне, и пока она со мной я никому не подвластен! То, что вы мне предлагаете, мне не подходит. Я слишком уверен в самом себе — мне не нужна такая тренировка, и я этого не хочу.

— Хочешь ты или нет, но ты должен.

После таких слов я не спешил с ответом, обдумывая ситуацию, и, наконец, взвесив все, решился:

— Если таков мой путь к власти над мирами, то я не желаю такого пути! Средства в данном случае портят саму цель. Кончайте со мной — я не стану одним из вас!

— Станешь, ибо твой путь не закончен, — был ответ. — Сейчас ты борешься с нами на равных, и это означает, что твое становление происходит успешно. Если ты, с таким характером, утверждаешь, что тебе не нужна такая тренировка нервов, значит, она тебе действительно не нужна, и сила твоего духа подтверждает это. Повелитель Вселенных должен уметь принимать самостоятельные решения и нести ответственность за них, что ты нам сейчас и продемонстрировал. Мы согласны с тобой: с таким характером подобная тренировка сейчас не нужна.

Но это только сегодня, сейчас, — потом все может поменяться, и ты сам потребуешь от нас чего-либо подобного. Ты не первый и не последний, кто идет этим путем; и что должно случиться, то и случится: ты будешь брать жизни людей!

Когда он говорил мне все это, он постоянно подчеркивал интонацией слово «таким» и «сегодня». Я понял его, и он понял меня. Напряжение спало. Я вырос как в своих глазах, так и в его, и это было хорошо. Мы ушли от людей через степь к лесам, и в душе моей был мир.

Мы направились к озерам; мы не спеша путешествовали к базе, на которой люди занимались съемками фильмов. Приблизиться непосредственно к людям незаметно не было никакой возможности, так как несколько защитных линий ограждали слишком большую площадь, с края которой совсем не было видно самой базы, поэтому мы наблюдали за людьми не глазами, а иными, уникальными нечеловеческими чувствами, с помощью которых и видели человеческие души, со всеми их мыслями и чувствами; видели, как они живут, и что они делают.

Мое внимание привлекла девочка-подросток. Оба моих спутника, обнаружив мой интерес, также обратили внимание на нее. Я объяснил им:

— Она напоминает мне мою первую любовь. От нее веет добрым детством, когда мир был лучше; однако, непонятно, что делает она здесь, в столь опасном месте?

Мне было приятно встретить здесь воспоминания детства, мне было грустно, и я был счастлив.

— Дети не похожи на нас, взрослых, — продолжил я. — Однажды, помню, я куда-то шел по своим делам, и меня обогнали два мальчика. Один из них сказал другому: «Давай побежим», тот ответил: «Зачем?», и тогда я услышал: «Так ведь просто идти скучно», и они побежали. Энергия била в них ключом, и я по-хорошему завидовал им.

Милое, доброе детство, когда ты уверен в том, что будешь жить вечно, и что ты всегда будешь здоров и весел! Там, в далеком детстве, когда ты растешь, ты с каждым годом становишься все сильнее, все умнее, и мир постепенно раскрывается перед тобой во все своей красе, и кажется, что так будет всегда, но потом ты вырастаешь… Ты вырастаешь, становишься взрослым, и оказывается, что ты уже узнал настолько много об этом мире, что, зная начало ситуации, ты можешь очень уверенно предсказывать ее развитие и конец, и тебе становится неинтересно жить; ты пытаешься, ты что-то пытаешься, но от твоих попыток мало что меняется. Заря жизни (в широком значении этого слова — от детства с отрочеством и юностью с началом семейной жизни) — прошла, и ты знаешь, что когда-нибудь умрешь, и ты будешь болеть, а самое главное — такого как в юности роста уже не будет ни в силах, ни в разуме, ни в интересе — не будет никогда. И где бы ты ни был, и чем бы ты ни занимался, ты все равно знаешь в своей душе, что лучшее твое время — юность, и она прошла безвозвратно. Ты видишь гадости, подлости и несправедливости этого мира, и сам время от времени делаешь что-либо подобное, и с ностальгией вспоминаешь о детстве, когда ты был лучше, и мир вокруг тебя был лучше тоже. Ты был мал, и тебя все любили и все прощали, а потом ты вырос… Ты живешь во взрослом мире, который казался тебе большим и необъятным, а он оказался достаточно простым и, в основном, состоящими из денег.

Если не знаешь в чем причина чего-либо, то скажи, что в деньгах, и, скорее всего, ты не ошибешься!

Деньги, деньги, всегда только деньги, и разговоры о них: «купил», «продал», «дешевле», «дороже», «сколько получаешь?», «а другой зарабатывает больше!», и кажется, что, кроме денег вообще нет ничего на свете, но приходит любовь, приходит смерть, приходит война, приходит старость, и ты понимаешь, что, кроме денег, есть еще кое-что, но, как это всегда бывает, понимаешь слишком поздно, уже после утраты, и тогда на душе становится больно от собственной глупости, и ты отыгрываешься на тех, кто рядом — на близких. Но все равно на протяжении всей жизни золотое детство, в котором почти не было денег, светит тебе маяком, и то, как воспитывали тебя тогда, накладывает отпечаток на всю твою, по-большому счету, обычную человеческую жизнь. Таких как ты очень много, триллионы триллионов людей куда-то спешат, что-то делают, боясь не успеть, но они уже опоздали, потратив всю свою жизнь на мелочи, и только в старости поймут, что самое ценное в жизни — это время, а один из самых лучших периодов — это детство; и время уходит безвозвратно с каждым вздохом, с каждой прочитанной строчкой, и поделать с этим ничего нельзя…

— Хочешь сделать ей подарок? — выдержав паузу после моего монолога, внезапно спросил меня «отец».

— При чем тут подарок? — изумился я, уже забыв, о ком идет речь и кому нужно дарить подарок, но потом вспомнил, что мы говорили о девушке, только не мог понять, какой подарок и как мы подарим его ей. Но все оказалось гораздо проще: дело заключалось не в девушке и не в подарке, а во мне и для меня, а девушка была лишь поводом из разговора.

— Девушки любят все яркое и блестящее, — сказал «отец», улыбнулся и подал мне камень.

Это был обычный камень, гранит или базальт, наверное, величиной в полкулака. «Что же в нем такого яркого и блестящего?» — подумал я, а сам сказал:

— Камень как камень.

— Присмотрись к нему повнимательнее — учись постигать суть вещей.

Я присмотрелся к нему внимательнее, но ничего особенного не увидел. Тогда я попытался проникнуть в его внутреннюю структуру, и мне это удалось. Он что-то хранил в себе, этот камень, но что именно, мне было непонятно. Я нашел в нем одно интересное место, похожее на «замок». Если его «открыть», то внутренняя структура камня потеряет, а может быть и не потеряет, свою устойчивость. Что-то там есть внутри, что-то есть — то, что держит «замок». Я открыл «замок» — я и не думал, что произойдет ТАКОЕ.

Камень засверкал, яркость его света нарастала с каждым мгновением, а затем он вспыхнул. На какую-то долю секунды я успел увидеть горящие деревья и траву, горящие горы вдалеке и свою горящую руку. Я успел увидеть все это, но не глазами, а своей нечеловеческой частью, ибо глаза мои сгорели мгновением раньше. Я почувствовал крепкую дружескую руку «отца», рванувшегося со мной прочь с этой планеты, а тем временем тело мое уже догорало на Хале, хотя сам я был еще жив.

«Отец» уносил меня все дальше и дальше. Фронт расширяющегося огня был воистину великолепен и чудовищно страшен. Он потрясал своим великолепием и дикой, ничем не ограниченной, первозданной мощью: плотность излучения в нем была такова, что оно разрывало вещество. Первой погибла Хала, разорванная этим фантастическим потоком, за ней в пыль были размолоты остальные планеты, а потом уже и сама звезда. Теперь я перестал воспринимать происходящее, ибо оно не укладывалось в рамки моего восприятия, но мой «отец» показывал мне все, что там происходило.

Огонь был не просто пламенем — это был поток электромагнитных и гравитационных волн вместе с элементарными частицами, электронами и ядрами атомов. За фронтом огня струились и изгибались тонкие струи переуплотненного пространства-времени, между которыми было пространство нашей Галактики — и эти струи врезались в нормальное пространство, как нож в воду, распарывая его.

Мы с «отцом» убегали все дальше и дальше от этого огненного безумия. Постепенно фронт излучения стал не такой плотный и уже только обжигал, а не разрывал. Струи сжатого пространства тоже замедляли свой бег — они все больше расширялись, стремясь прийти в свое обычное состояние, и вскоре уже можно было различить, что внутри этих струй расположены звезды, планеты и межзвездное вещество, а также свободное излучение.

С течением времени процесс становился все более спокойным и безопасным, и разорванное в клочья, покалеченное пространство нашей Галактики начало постепенно приходить в норму. Я видел куски звезд и планет и видел небесные тела, раздробленные в щебень, — это сделали струи уплотненного пространства-времени, когда при своем движении они все разрывали на части. Многие звезды оказались не на своих местах — они были смещены со своих мест этими самыми жуткими струями.

Половина Галактики значительно изменилась, четверть ее была разрушена, но это не главное — дело в том, что наша Галактика стала частью гигантской галактики, на порядок большей массы и значительно большего размера, чем наша; невдалеке появилась галактика-спутник, а в центре нового образования, — там, где раньше была Хала, там полыхал сын юной Вселенной — квазар. Его светимость была в тысячу раз больше светимости всей нашей Галактики, всего Млечного Пути в прошлом, хотя сам он был мал — всего несколько световых часов в поперечнике. Да, квазар действительно очень ярок, исключительно ярок, может быть, он является ярчайшим объектом Вселенной, но какая женщина сможет носить кольцо с квазаром?!

Я понял этот камень. В нем содержалась огромная галактика с небольшой галактикой-спутником, а в качестве активного ядра там был квазар. Теперь я частично понимаю размер могущества Владыки Вселенных — уплотнить Галактику до размеров кулака, причем, не нарушая ни ее структуры, ни ее свойств, ни ее сущности — это ли не истинная власть над природой!

Если бы ТАКОЕ доказательство своего могущества нам, людям, продемонстрировал бог, то я бы поверил в его существование, а так… Доказательство наличия всемогущей силы должно быть ясно каждому человеку, однозначно и бесспорно — тогда это действительно доказательство, а не легенда. Люди, которые живут сейчас, получили такое доказательство — у Вселенной есть свой Властелин, реальный и естественный, а потому — не бог; а место бога там, где есть вероятность, и его нет там, где есть закономерность!

Мы с «отцом» двинулись обратно, и я, уже не веря сам себе, увидел, как весь процесс пошел в обратную сторону. Вот, что значит власть над временем! Струи пространства начали уплотняться, устремляясь назад, забирая с собой звезды и планеты. Передо мной вновь засверкал фронт излучения, устремляясь к своему источнику, к квазару. Наша Галактика пришла в движение. Я утратил восприятие происходящего, я только понял, что все возвращается на свои места. А потом была Хала, и я стоял на ней, и в руке у меня был тот самый камень. Рядом стояли оба моих спутника — все было как прежде, и я видел тот «замок» в камне, и мог его опять "открыть ", но у меня не было сил ни на что — я ужасно устал и был психически полностью опустошенным, поэтому я вернул камень и лег в траву, надеясь только на спасительное время.

Прошло несколько дней, прежде чем я осмелился попросить у «отца» этот камень, и он дал его мне. Я повзрослел и уже более серьезным и вдумчивым взглядом (нечеловеческим, естественно!) вновь попытался проникнуть в тайны этого творения. Но камень не поддавался и не спешил раскрывать передо мной свои глубины, однако я старался и постепенно секрет «замка» и его внутренняя логика стали мне частично понятны. Теперь у меня получилось чуть приоткрыть его и увидеть, как камень засиял в моей руке, и свет его высветил сложный узор из разноцветных прожилок внутри него. От камня исходило тепло, он был неровный и тяжелый, но не тяжелее обычного булыжника таких же размеров.

Я попытался, чуть приоткрыв его, бросить тонкий, управляемый по силе, луч света в пространство (а не безумный поток огня, как в прошлый раз!), и мне это удалось: бледный луч вышел из мрачного камня и, пройдя между моих пальцев, ушел за горизонт. Я повернул кисть руки, и этот луч упал на стоящие поодаль деревья. Луч был очень слаб, поэтому с ними не произошло ничего — они не загорелись, как я втайне ожидал от них, а продолжали стоять, несокрушимые и величественные. Я вытянул левую руку, прикрыв ладонью луч, и от белого кружочка у меня на коже по всей кисти побежало тепло. Я засмеялся — у меня получилось, у меня получилось регулировать силу луча!

«Отец» вместе со своим приятелем были рядом и с интересом смотрели на мои опыты. Я окинул широким взглядом горизонт и нашел то, что искал: там, за лесами, там, за степями, подняв к солнцу свои покрытые льдом вершины, стояли горы. Горная цепь голубела в тумане сотен километров пути; она была очень далеко от меня, вот почему я решился сделать это.

— Мне всегда нравился ядерный гриб, — сказал я своим спутникам. — Он такой красивый, большой, клубящийся черно-красно-желтого цвета. Если вы не против, то сейчас я создам его в тех горах, что туманятся там, у горизонта.

— Делай, что хочешь, — ответили мне.

И я сделал это! Тонкий, все сжигающий свет, ушел к горам, но он был уже не лучом, а конусом, полным энергии и силы, и там, куда упал он, там, где соприкоснулся его поток с плотным веществом, там начались неуправляемые ядерные реакции, и шар огня заполыхал среди таинственных гор, разбрызгивая вокруг себя огонь и блеск. Я выключил луч, и с восхищением смотрел, как созданный мой шар начинает подниматься вверх, как клубится в нем пыль, как начинается образовываться сама клубящаяся ножка гриба, и как блистают вырванные из тумана горы, и как блеск ядерного огня золотит облака. Было очень красиво, а тем временем, гриб сформировался и уже возвышался над Халой; а потом постепенно шляпка гриба поднялась столь высоко, что ножка уже не успевала расти за ней и разорвалась. Клубящаяся шляпка поднялась к облакам и раздвинула их, а ножка, не поддерживаемая ничем, опускалась на землю, расползаясь по ней, как вода. Грохот взрыва до нас не дошел, лишь слабый ветер дул нам в лицо: гриб посылал нам свой прощальный привет — он умирал, он уже почти умер: ножки уже не было, а от шляпки осталось лишь только кроваво-черное облако, нависающее над миром Халы. Первый раз за всю свою историю Хала познала мощь ядерного взрыва — первый, но отнюдь не последний раз.

Я еще несколько раз делал ядерные взрывы, причем делал их исключительно из эстетических соображений. Один раз у меня особенно хорошо получилось: небо в тот день было закрыто облаками до самого горизонта и атомный гриб, поднимаясь вверх, освещал их снизу — картина вышла очень красивой и величественной! Мне нравилось играть с камнем — луч, вылетающий из него и сносящий горы, казался мне мечом богов! А однажды я сумел сделать вытянутый атомный взрыв: стоя на вершине невысокой горы, я направил конус вниз так, чтобы он чиркнул по расстилающейся передо мной равнине — и там, где основание конуса прошлось по земле, там и было многокилометровое вытянутое овальное основание ядерного гриба.

Необходимо добавить еще вот что: всякий раз, когда атомное облако рассеивалось в атмосфере (а это происходило через несколько часов после взрыва), мой «отец», а может быть, и его спутник тоже, очищали мир Халы от всех возможных последствий — и в процессе очистки, как мне кажется, они использовали время, заставляя его течь вспять. Они замещали зараженный район — всю обожженную радиацией и продуктами ядерных реакций область пространства — на исходную, чистую, тем самым полностью ликвидируя последствия моих игр; вот почему сейчас, по прошествии многих лет после атомных взрывов на Хале можно с уверенностью говорить о том, что Хала все-таки никогда не знала разрушительной силы ядерного взрыва!

Когда же я, «наигравшись» с камнем, решил отдать его, «отец» спросил меня:

— Все ли знание ты взял из этого вместилища энергии и массы? — и я ответил ему:

— Да, — все, что смог.

— Знай же, сын, — продолжил «отец», — что по сути своей — это не камень и не сжатая галактика, а сосредоточение колоссальной энергии, массы и времени, причем упорядоченное сосредоточение, которое допускает возможность целенаправленного использования. Его можно использовать, в частности, как оружие, но основное его предназначение — созидание. Огромная власть Повелителя Вселенных, к которой ты стремишься, нуждается в соответствующих знаниях и средствах. Этот якобы камень — средство, и не расстраивайся оттого, что ты пока еще лишь слегка заглянул внутрь свойств и возможностей этого камня — в свое время ты познаешь все, что нужно.

А потом «отец» помолчал, подумал и закончил:

"Но познавая мир — не торопись.

Не торопись, иначе не почувствуешь глубины.

Помни, что, затрачивая время на изучение объекта, ты получаешь глубину его понимания ".

Я понимал его — он был прав; а когда с тех пор прошло много-много дней, я все же с сожалением вспоминал о том, какая фантастическая мощь была у меня в руках…

Наше путешествие продолжалось. Мы не спеша продвигались по планете, и нашим глазам открывались все новые и новые чудеса. И об одном из них — л сверхвысоком лесе — я расскажу сейчас.

В условиях жаркого климата с обязательным наличием частых дождей и большого количества воды в реках нам встречались удивительные леса. Если обычные халанские деревья имеют наибольшую высоту до двухсот метров с диаметром ствола у основания около десяти метров, то в этих лесах все было по-другому. У всех деревьев на Хале точно такие же, как и на Земле, крона, ствол да корни, но у тех чудесных деревьев, что растут во влажных лесах, имеются две существенные особенности.

Во-первых, все деревья, независимо от вида, к которому они принадлежат, могут вырасти до 800— 900 метров в высоту, причем диаметр ствола у основания составляет метров 20-25. Если бы такое дерево росло отдельно от других, то оно переломилось бы от ветра, именно поэтому такие деревья всегда растут большими лесами, поддерживая друг друга.

Лесные великаны поддерживают друг друга следующим образом. В местах, где ветви разных растений трутся от ветра, соприкасаясь друг с другом, в безветренную погоду образуется мощная соединительная мозоль. Она одновременно принадлежит им обоим, сращивая деревья одно с другим. Клетки мозоли подпитываются обоими исполинами, разделяют внутреннюю среду одного растения от другого, благодаря чему болезнетворным микробам очень трудно проникать с зараженного дерева на здоровое.

Ветви, соединенные мозолью, со временем утолщаются, также укрепляется и сама мозоль — и в скором времени эта связь уже может выдерживать огромные нагрузки. Воспринимая усилия от ветра, одно дерево передает его на соседние, а они, в свою очередь, — еще дальше; таким образом, весь лес этих сверхвысоких деревьев представляет собой мощную пространственную конструкцию, которая гораздо прочнее, нежели группа отдельно стоящих деревьев. Каждое дерево имеет сотни мозолей, связывающих его с соседями; получается, что поддерживая друг друга, деревья живут в своеобразном симбиозе: у родственных видов деревьев мозоль является проницаемой для определенных веществ, поэтому отдельные экземпляры как бы срастаются в одно сверхдерево. В некоторых особо благоприятных условиях оно может возноситься вершинами почти всех своих колоссов на высоту до 1200 метров , и это является пределом высоты дерева в Галактике. Такие невероятно высокие леса обычно встречаются в защищенных от ветра межгорных долинах, полностью заполняя их.

В недостаточно прочных местах — в мозолях, в ветвях или же в самом стволе — древесина трескается или ломается, но со временем это место зарастет и будет усилено дополнительными слоями древесных волокон. Точно также зарастают трещины и у земных деревьев; тот же принцип залечивания ран действует и во всех живых существах, отличаясь только способом осуществления.

Вторая особенность таких лесов связана с расположением листьев на исполинских растениях. Только листья нижнего яруса, расположенные на высоте 10— 20 метров образуют сплошной разноцветный ковер — листья расположены плоскостью к падающим лучам солнца (как на Земле). Часть света они улавливают и преобразуют, но большая часть отражается ими обратно. Эти листья имеют слабые черенки, поэтому постоянно дрожат даже на самом слабом ветерке, поэтому свет отражается ими по разным направлениям.

Все же остальные листья дерева расположены ребром к падающим лучам солнца. Листья крепятся к веткам довольно-таки жесткими черенками и на обычном по силе ветру не дрожат, поэтому они хорошо пропускают свет до самого нижнего яруса, а дальше лучи света отражаются от горизонтальных «дрожащих» листьев и по разным направлениям устремляются вверх. Лучи солнца не уходят обратно в космос, а многократно отражаются от вышележащих листьев и также многократно используются. Практически весь световой поток улавливается этим лесом и потребляется на нужды самих растений, поэтому сверху деревья кажутся темными на фоне ярких окружающих лесов и степей. Земные, как и остальные халанские растения, используют очень незначительную часть попадающего на них света, поэтому никогда не достигают таких исключительных размеров.

Гигантские халанские леса живут за счет того, что для синтеза органического вещества используют гораздо больший процент падающей на планету электромагнитной энергии солнца, чем все остальные растения, поэтому с той же самой площади поверхности земли они получают в десятки раз больше энергии, которая и позволяет им расти ввысь, удаляя из своего сообщества обычные низкорослые деревья, — сверхвысокие леса на Хале являются самым продуктивным районом во всей Галактике по приросту биомассы в единицу времени на единицу площади.

Подлесок в таких лесах темный и сумрачный; там пахнет влагой и чем-то гниющим, но если подняться выше нижнего яруса листьев, то окружающее пространство кажется наполненным рассеянным светом, идущим из ниоткуда в никуда. Вообще-то растительность Халы разноцветна; зеленый цвет не является в ней преобладающим цветом листьев, как на Земле, и поэтому среди деревьев-великанов царит просто потрясающее буйство красок. Цвета листьев соответствуют тем преимущественным длинам волн света, при которых в листьях данной расцветки процессы фотосинтеза идут наиболее успешно. Листья могут поглощать инфракрасные, видимые и ультрафиолетовые волны, в то время как земные растения с зелеными листьями поглощают в основном излучение красного и фиолетового цвета, вот почему, окраска листьев у этих халанских деревьев просто фантастическая, особенно, для меня, ведь я могу видеть весь этот спектр!

Лиан, всяких разных наростов и растений-паразитов в таких лесах очень мало — исполинские деревья имеют свои, биологические средства борьбы с нежелательными конкурентами, а огромные ресурсы, имеющиеся в распоряжении каждого растения, позволяют им довольно успешно сдерживать пришельцев; к тому же, гиганты не могут позволить себе такую роскошь, как дополнительное утяжеление от нахлебников, увеличивающее их и так почти предельную для таких размеров массу, вот почему в «игру» вступают ядовитые выросты и специальные насекомые, всячески поддерживаемые и стимулируемые деревом. Симбиотические связи в таком лесу очень разнообразны: колоссальное количество органического вещества и энергии, имеющееся у каждого дерева в отдельности и, тем более, у всех них вместе, позволяет превосходно чувствовать тем насекомым и прочим мелким жителям такого леса вроде грибов, земноводных и растений, которые выполняют полезные для дерева функции, например, борьба с паразитами или участие в размножении; а, учитывая то, что в лесу растут деревья разных видов, то за счет этого разнообразия к каждому новому паразиту легко находится нужная «отмычка», и деревья тех видов, которые ее имеют, получают от всего леса дополнительное питание в виде древесного сока, которое позволяет им настолько увеличить производство необходимого «средства» (будь то яд для наростов, подкорковый яд, ядовитые газы, а также питание для «своих» защитных насекомых или же для паразитов древесных паразитов), что в скором времени весь лес очищается от нежелательного гостя. Сверхвысокие леса на Хале очень чистые и здоровые места — они редко поражаются каким-нибудь заболеванием или паразитами.

Несколько раз мы видели такой лес, раскинувшийся от горизонта до горизонта — разноцветное море, бескрайнее, как жизнь. Гора под нами казалась невысоким холмом; бесчисленные реки и громадное количество живых существ были невидимы нам — лишь только птицы парили над этим живым океаном, и я вспомнил слова, которые давным-давно на Земле говорили местные жители о бассейне реки Амазонки: «Бог велик, а лес еще больше».

А потом со мной произошел один достаточно неприятный, но, тем не менее, очень любопытный и поучительный случай, после которого я еще лучше стал понимать Халу. Как-то раз мы охотились в горах и поймали одно животное. Солнце припекало. Все было, как обычно: и лес, и погода, и все вокруг. Поев, мы легли спать, но вскоре я проснулся от того, что мне вдруг очень сильно захотелось пить, и я пошел на поиски ручья. Местность была мне незнакома, рек в ней было мало, поэтому я шел час за часом, а вода все не попадалась мне. Я решил спуститься ниже, надеясь найти хоть какой-нибудь ручей у подножия горы и предполагая еще засветло вернуться к своим. Мне повезло довольно скоро, и я нашел воду. То был не ручей, а целая река — я услышал ее плеск еще задолго до того, как вышел к ней. Речные берега густо заросли растительностью, поэтому я решил воспользоваться звериной тропой к водопою. Воду я нашел довольно далеко от моих «родственников», но по моим расчетам, я вернусь к ним еще до того, как начнет смеркаться.

Подойдя к водопою, я насторожился: мало ли что может случиться — а вдруг какой-нибудь хищник, как раз здесь и подкарауливает свою добычу? Но все было тихо и спокойно. Звериная тропа у воды расширялась в небольшой пляжик, вытоптанный бесчисленными копытами и лапами. Он был весь влажный и скользкий; ни травы, ни камней на нем не было. Я встал на колени и принялся пить воду, зачерпывая ее ладонями. Вода была очень грязная и такая мутная, что в глубину почти не просматривалась. Вскоре во рту у меня появился привкус ила, и какие-то твердые частички уже захрустели у меня на зубах. В целом вода была, конечно, плохая, но напиться можно. Я уже заканчивал пить и думал возвращаться, как вдруг на меня кто-то напал.

Прямо перед моим лицом вода с шумом и брызгами расступилась, и на меня что-то бросилось. Я успел разглядеть только зубы да очертания морды, ибо на дальнейшее разглядывание времени уже не было — я резко откинулся назад, спасая свою голову. Тварь толкнула меня в грудь, повалив на бок. Я видел, как приплюснутая квадратная голова упала на берег рядом со мной и быстро соскользнула в воду.

Я упал очень неудачно, придавив собой правую ногу; левая же нога моя оказалась в воде. Как только серо-зеленая голова скрылась в воде, я сразу же попытался встать со своей ноги, но не успел, так как хищник, схватив меня за свободную ногу, резко дернул ее в воду. Я почувствовал, как зубы вонзаются в мою плоть, почувствовал боль и понял, что зверь хочет утопить меня на глубине.

Кстати говоря, я совершенно не испугался — на это просто не было времени — все произошло слишком быстро — мне нужно было спасать свою жизнь, а не бояться. Когда он рванул меня в воду, я как-то наискось заскользил в реку, высвободив свою правую ногу. Я вцепился обеими руками в землю, но ни травы, ни камней поблизости не было, поэтому следующим же его рывком я был по пояс втянут в реку. Мои руки были полны бесполезной грязи. Я попытался встать на свободную ногу, как вдруг почувствовал, что хищник перехватил мою ногу повыше — теперь он держался за мое бедро.

Я вновь почувствовал рывок, утаскивающий меня вглубь, но уже уперся правой ногой в грунт. Я расставил пальцы как можно шире, чувствуя, как мои тупые загнутые когти входят в вязкий грунт. Хищник рванул меня еще раз, но теперь смог лишь только чуть дальше пояса затащить меня в воду, ибо теперь я уже мог сопротивляться, надежно упершись свободной ногой.

Дальнейшее было ужасно. Я решил вытащить зверюгу на берег, чтобы там можно было использовать свои кулаки. Я был уверен, что убить нападавшего мне не удастся, а вот отогнать — вполне по силам. Агрессор тоже понимал это, и поэтому, когда я мощно распрямил ногу, потянув его на берег, он откусил мне другую: я почувствовал одновременно и усилие в правой ноге, и полыхающую боль в левой. Хруст был ужасен — ведь это хрустели мои кости! Внезапно тяжесть на левой ноге спала, и я выпрыгнул на берег.

Решение животного было мне понятно — лучше без проблем получить небольшой завтрак, чем рисковать получением травмы из-за большого обеда; время идет — кто-нибудь да попадется — не сейчас, так позже!

А тем временем, цепляясь руками и единственной уцелевшей ногой, я откатился к зарослям, и только потом посмел обернуться назад. На предательски грязной воде растекалось большое пятно крови; и широкая красная полоса тянулась от воды к тому месту, где раньше у меня была нога. Кровь выходила широкой струей — это был конец. Боль терзала меня — самочувствие было отвратительным. Агрессор ушел воду, унося с собой мою ногу, а я до сих пор не знаю, кто это был: рыба, крокодил или же еще какое-нибудь другое животное, хотя, впрочем, какая мне теперь разница?! Я был уверен, что умру от потери крови, а может быть, и от заражения крови. Второй вариант дольше и мучительнее — лучше первый.

Оторванная нога болела — я чувствовал ее боль даже в тех местах, у щиколотки, которые уже не принадлежали мне. Какая разница, теперь мне уже все равно! Я потерял очень много крови — больше трети; красная лужа, на которой я лежал, уже почти не пополнялась. Те два метра от меня до воды, казалось, отделяли меня от самого большого страха в жизни. Вот теперь-то, наконец, я стал бояться, хотя и было уже поздно. Я ожидал, что сознание у меня сначала затуманится, а потом и вовсе пропадет, но этого не происходило — я по-прежнему мыслил четко и ясно. Странно. Кровь уже не шла, наверное, вся уже вытекла. Дышать мне стало совсем тяжело — я задыхался.

Кровь, которую я уже потерял, стала темнеть. Я старался не смотреть на ужасную рваную рану, которая теперь была у меня вместо ноги. Тяжелый запах крови был уже повсюду, привлекая тучи насекомых. Удивительно, но по моим расчетам, я уже должен был давно умереть, однако я был все еще жив. Интересно, а куда подевалась моя юбка? Ее нигде не было, наверное, ее утащило в пучину это страшное существо. Странно, почему на пороге смерти меня интересуют такие мелочи? А может быть, они меня интересуют потому, что я не на пороге смерти; может быть, я буду жить? Но жить без ноги в мире Халы нельзя — уж лучше сразу умереть!

Так я лежал и, задыхаясь, думал. А смерти все нет и нет. Наверное, нужно убираться отсюда куда-нибудь подальше, в безопасное место, а то сюда, на водопой, наверняка придут какие-нибудь сухопутные хищники. Я попытался встать и, к своему удивлению, сделал это достаточно легко. Чтобы не упасть, я ухватился за ближайшую толстую ветку.

Общее свое состояние я оценил как очень расслабленное — но могло быть и хуже! Все-таки меня тянуло к воде, несмотря на то, что в ней я оставил частицу самого себя. Я подпрыгнул к воде и, балансируя руками, глянул вниз. Там, в грязном зеркале реки, на меня глядел некто, похожий на меня самого. Он был бледен, как полотно, с какими-то нездоровыми серыми и зеленоватыми пятнами на лице. Черты его лица были заостренными и угловатыми. «Я выгляжу сейчас, как мертвец», — подумал я.

Каково бы ни было мое будущее, но здесь мне больше делать нечего. Я стал прыгать обратно по тропе; а чтобы не упасть, я отдыхал, держась за ветки деревьев. Теперь я почувствовал удары своего сердца — оно билось глухо и тяжело, я сильно задыхался, и пульс тяжелыми ударами бился у меня в висках. Мне необходимо было где-нибудь отлежаться, для чего я нуждался в укрытии с одним входом, в котором я смогу защититься от посягательств на свою жизнь пока не умру: пещера ли, дупло в дереве или какой-нибудь колючий кустарник. «Пещеры все остались в горах, подходящее дупло можно будет найти только случайно, а вот колючий кустарник найти гораздо проще, тем более, что его можно найти по запаху», — решил я.

Тем временем, я перемещался все дальше и дальше по тропе, все время принюхиваясь, и вскоре почувствовал запах плодов, которые растут на довольно колючих кустах. Я свернул в чащу леса, ориентируясь на этот запах. В густом лесу передвигаться на одной ноге стало гораздо легче — ведь я постоянно хватался, опирался и подтягивался на руках по ветвям деревьев и кустов. В лесу я шел уже гораздо медленнее, чем по тропе, но зато не так сильно уставал от прыжков.

Как говорится, «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается», но все же, наконец-таки, после тяжелых трудов, я достиг колючих кустов. На них росли длинные, величиной в палец, желтые плоды, запах которых и привлек меня. Они еще не созрели — плоды были бледно-желтого цвета, а когда созреют, должны стать оранжево-коричневыми, но я пришел сюда не ради плодов, а ради шипов — а колючки на тех кустах были хорошие: обычного размера, длиной в полпальца, их было много, но были еще и длинные — в палец и даже в два пальца длиной — все они были острые, как иглы, — и это обстоятельство вселило в мою душу надежду.

Я обошел, вернее, обпрыгал вокруг кустов. В одном месте был проход, который вел к основанию куста. Вечерело. Этим ходом, видимо, пользовался небольшой зверь, вроде зайца, — скорее всего, он сам себе и сделал его, отгрызая мешающие ему ветки. Мой предшественник наверняка использовал это место как убежище, поэтому и я сделаю то же самое. Это место мне подойдет, тем более, что выбора у меня нет — я слишком устал и измучился. Я попытался сесть и неловко упал, как мешок, а потом принялся руками расширять проход.

Хорошо, что мои ударные бугры были бритвенной остроты, — ими можно было довольно быстро разрезать ветки, но раз за разом колючки все равно впивались мне в руки. Это была утомительная, аккуратная и очень болезненная работа, похожая на медленную пытку. К тому времени, как я полностью залез в проход, мои руки до локтя были исколоты и исполосованы шипами, сам я также не избежал глубоких царапин ни на голове, ни на теле, ни, тем более, на уцелевшей ноге. Колючки были везде: сверху, справа и слева — одно неосторожное движение или же дуновение ветра, и они десятками втыкались в кожу.

Я нашел подстилку из мягких листьев, которую использовал предыдущий владелец убежища. Рядом с ней валялись остатки плодов и какие-то семена. Подстилку я приспособил под голову, а руками постарался прикрыть глаза, чтобы колючки случайно не поранили их. Был уже глубокий вечер, когда я, наконец, смог почувствовать себя в относительной безопасности. Я зацепил когтями оставшейся ноги как можно больше веток и пригнул их к земле. Ветви спружинили, но не сильно, так как на них лежала тяжесть моей ноги, — поэтому проход, по которому я сюда проник, закрылся. Шипы вонзались в мою загрубевшую подошву, но пробить ее не могли. Я попытался расслабиться и только теперь понял, как мне плохо. Раньше, за работой, я не чувствовал слабости — опасность вытеснила ее, но теперь на меня навалилось тяжелое оцепенение.

Я так устал и измучился, что сразу же забылся тяжелым сном, полным видений и кошмаров. Я смутно помню, как рядом со мной кто-то ворчал и ходил; он пытался проникнуть внутрь, но безуспешно.

Пришел день, а вместе с ним и жажда. Я уже настолько привык к случайным уколам колючек, что перестал обращать на них внимание. Мимо меня проходила жизнь — пролетали птицы, иногда садясь на мой куст, они чирикали или распевали простенькие мелодии; проходили травоядные животные, с интересом и удивлением смотревшие на меня; были и хищники с их мощными клыками и яростными глазами, — звери приходили по моему кровавому следу и недовольно рычали, пытаясь проникнуть в мое колючее укрытие.

Но где же мои товарищи, и почему они не приходят? Хотя с другой стороны, чем они могут мне помочь? Как я был одноногим до их прихода, так и останусь им, когда они придут, разве что только они могли бы принести воды и еды да отгонять от меня хищников до тех пор, пока я не умру. Но сейчас мне нужна вода и еда, однако лучше сначала вода, ибо я погибаю от жажды.

А вечером пошел дождь. Я ловил капли пересохшими губами, и сама жизнь возвращалась ко мне. Кулаком я вырыл ямку возле головы, чтобы туда набиралась вода, затем вытянув губы трубочкой, я вбирал в себя эту грязную воду, и мне становилось все лучше. Ночью я ел листья и незрелые плоды, которые росли на кустах поблизости от меня. Утром, при свете дня, я осмотрел свою рану. Она уже почти вся была затянута новой розовой кожей и не болела, хотя я и чувствовал свою оторванную ногу всю целиком, до самых несуществующих пальцев, но уже перестал чувствовать боль от укусов: первого — в голень и второго — разгрызающего — в бедро.

Я попытался расширить свое убежище, чтобы шипы находились не так близко от меня, и мне в какой-то мере удалось сделать это. Я снова исцарапался, снова текла кровь, но я к этому уже привык.

Так прошло еще два дня. Я уже объел все листья и плоды в пределах вытянутой руки. Мне повезло: хорошо, что за это время еще один раз шел дождь — я смог кое-как напиться и к тому же наелся грязи. Страшная рана на ноге уже зажила и не была столь ужасной. Что делать дальше, я не знал. Чувство голода и жажда слились в одно тупое ноющее ощущение. К своему удивлению, я практически не похудел за это время.

То, что происходило в дальнейшем — с пятого по одиннадцатый день — было просто невероятно — я даже не надеялся на такое, но оно произошло — у меня выросла нога! Я вспомнил, как в самом начале нашей «прогулки» по Хале, мои «родственники» говорил мне о том, что регенеративные способности халанских организмов очень велики и позволяют им восстанавливать как отдельные ткани, так и целые конечности, но тогда я не обратил на это должного внимания, не то, что сейчас! Я страшно похудел за все это время, стал похож на скелет, обтянутый кожей, но нога, моя левая нога, вновь была со мною! Я мог двигать ею, мог шевелить пальцами, сгибать, короче говоря, делать то же самое, что и правой. Мои ноги перестали отличаться одна от другой на одиннадцатый день — они стали одинаково истощенные, но главное — одинаково целые! Для роста новой ноги мой организм использовал сам себя, свои внутренние ресурсы: свои ткани и накопленную внутри себя энергию, поэтому-то я так сильно исхудал за это время.

Не могу словами описать ту радость, когда я увидел, что культя на левой ноге начинает увеличиваться в размерах. Мало того, что я не умер от потери крови, я еще не умер и от заражения крови; нагноения тоже не было, меня не растерзал другой хищник — ничего ужасного не было! Я был жив, и плюс к этому у меня стала восстанавливаться нога. Теперь я осознал, что буду жить полноценной жизнью, и от этого моя любовь к Хале стала еще сильнее. В мире Земли я бы погиб, а если бы меня лечили современные врачи, то за несколько месяцев они бы мне тоже нарастили ногу, но та нога была бы частично искусственной, а не родной. А так я, голодный, всеми покинутый, с постоянной жаждой и голодом, весь исцарапанный и грязный, все же возвращался к жизни!

Какой прекрасный организм дала мне Хала! Как я люблю ее за это! И как мне нравится мое дивное халанское тело с такой невероятной внутренней силой!

Я ясно понимал, что мне жизненно необходима еда и вода, больше, чем когда-либо раньше. Я настолько хотел жить и настолько освободился от родства с людьми, что тогда (тогда, но не сейчас!), увидев человека, я бы смог, наверное, убить и съесть его. Но люди в этот лес на свое счастье (да и на мое, наверное, тоже!) не ходили, вот почему каждый день по несколько раз, если я думал, что опасных хищников поблизости нет, я выбирался из своего укрытия. Я ел листья, плоды и коренья у близлежащих растений; пил воду из луж, остававшихся после дождей, а потом всегда возвращался обратно в убежище. Это было неполноценное питание, но все же это была хоть какая-то еда.

Моя нога росла постепенно, но непрерывно, и, когда я смотрел на нее, мне казалось, что я наблюдаю за чудом. Я покинул гостеприимные кусты на одиннадцатый день после ранения, как только понял, что нога уже выросла. Все вокруг я истоптал, объел и повсюду оставил свои запахи — запах грязи и запах раненого животного. Я переселился на деревья. На них росло множество плодов, которые раньше были недоступны для меня, одноногого, однако теперь, с двумя ногами, я легко взбирался на деревья и насыщался их плодами.

Сочные вкусные плоды лучше, чем жесткая трава и корни, но все же хуже обычного мяса. Через три дня такой диеты я почувствовал, что силы возвращаются ко мне, и уже на следующий день поймал небольшого зверька. Он был размером с антилопу, я напал на него, прыгнув с дерева, на котором искал плоды. Теперь у меня была настоящая еда — это было мясо. Мне хватило его на два дня, и после такого сытного и полезного пиршества я стал почти похож на сам себя. На мне наросли мышцы, почти до той самой степени, которая была раньше, до ранения. Я вновь почувствовал себя сильным и уверенным в себе, а не слабым и больным. Итак, почти через двадцать дней после тяжелейшей раны я вновь стал почти самим собой: на мне не было ни царапины, ни шрама, ни даже самого маленького шрамика. Я пошел в горы и там встретил своих спутников.

— Мы ждали тебя, — сказали они.

— Я был ранен, — ответил я.

— Мы знаем все — мы следили за тобой и не помогали специально. Хорошо, что ты выкарабкался сам. Это испытание, надеюсь, было полезным для тебя.

— О, да, но я предпочел бы обойтись без него.

— Что случилось — то случилось. Ты выглядел молодцом.

Мы пошли путешествовать дальше. Еще примерно дней через десять-пятнадцать я полностью вошел в свою прежнюю силу, став точно таким же, каким и был до ранения, но воспоминания об этом речном ужасе и о последующем выздоровлении остались со мной и здорово помогли мне в будущем для окончательного формирования моего характера и моего мировоззрения.

Мы путешествовали дальше — так продолжалось еще несколько месяцев, но все, что имеет начало, имеет и конец, — пора, время пришло, — пора, пора прощаться с миром Халы. То, что я испытал здесь, не испытал никто из ныне живущих людей. Я вырос в психическом плане в своих глазах, и процесс становления меня как личности, по-моему мнению, пока продолжается успешно. «Отец» отправил меня назад в тот самый миг, откуда я отправился в путешествие, — и я очутился дома.