Нас, будущих капитанов, учили и этому, и многому другому. Мы занимались сначала на тренажерах, а потом нам стали доверять настоящие военные корабли: мы должны были научиться вести бой, и нас учили этому на реальной технике.

Вся планетарная система, куда нас, курсантов, перевели, и где я теперь жил, представляла собой одну гигантскую военную базу — все в ней было подчинено войне, и поэтому учиться в таких условиях было достаточно комфортно.

Мы начали учиться на тренажерах, и только потом нам стали доверять настоящие военные корабли с полными экипажами. Сначала нас учили самому легкому — нас учили взлетать и садиться: раз за разом мы поднимали наши тысячетонные звездолеты, и инструкторы придирчиво следили за нашими успехами. И я тоже поднимал в космос свой крейсер, и снова и снова антигравитационные батареи медленно и тяжело выводили его за пределы атмосферы, чтобы затем также медленно и неторопливо посадить его.

А пока, параллельно со взлетами на настоящих кораблях, мы отрабатывали на тренажерах всевозможные ситуации, которые могли бы возникнуть на звездолете в пределах планеты и в открытом космосе, в мирном полете и в бою, — короче говоря, во всех случаях жизни на крейсере; кроме того, у нас проходила и теоретическая подготовка — нас готовили на совесть и хорошие результаты, показываемые нами, были следствием этого. Также значительное внимание уделялось физическому развитию курсантов — акцент делался не столько на физическую силу, сколько на общую устойчивость тела к перегрузкам, на привычку терпеть тяжесть и на способность максимально долго не терять сознание при этом.

Во время войны может возникнуть ситуация, когда нужно будет совершить экстренный взлет с поверхности планеты — в таком случае придется стартовать без использования антигравитационных батарей, а исключительно на основном двигателе. Этот момент достаточно неприятный, но нас учили, как следует аккуратно поднимать в космос огромный корабль, чтобы не сжечь ему корпус, — и это было нашим первым заданием, в котором мы начали использовать маршевый двигатель.

Затем, освоив данный аспект полета, мы перешли к прыжкам: мы покидали теплые и зеленые планеты, и наши корабли скользили между звезд то набирая скорость, то гася ее, время от времени прыгая сквозь пространство и время навстречу неизвестности. В первых полетах с нами летали опытные инструкторы и штурманы — они следили за нашими действиями и корректировали их по мере надобностями. Надо отметить, что нам не позволяли переходить к отработке реальных ситуаций на настоящих звездолетах до тех пор, пока мы успешно не сдавали экзамены на аналогичных тренажерах.

Мы отрабатывали разные виды прыжков: и простой, и дальний, и сверхдальний; мы прыгали и в открытом космосе, и вблизи планет, и неподалеку от звезд, и в непосредственной близости от сложных звездных образований вроде одиночных черных дыр, нейтронных звезд, белых карликов и прочих видов старых звезд, а также, что было еще сложнее, в тесных двойных звездных системах.

Я все более и более привыкал к бездонной пустоте черной ночи, привыкал к своему существованию вдали от тепла жилых планет, привыкал к управлению столь быстрым средством передвижения как современный звездолет. Страх первых полетов постепенно растворился в тренировках на живучесть корабля, когда мы все боролись с заданными нам условными повреждениями, привыкая к их возможному возникновению в боевой ситуации, и со временем переставая бояться их, а только лишь опасаться. Животный ужас от осознания колоссальности расстояний в космосе постепенно уступил место привычке к ним и трезвому расчету: что бы ни случилось между звезд, в худшем случае, лет через десять можно будет достигнуть обитаемой планетарной системы и спастись — главное — не погибнуть сразу; но все же бесконечные километры безвоздушных трасс начинали давить на психику всегда, когда бы я ни подумал о них.

Звездные просторы Галактики постепенно становились все более освоенными и уже не таили в себе неизвестности, становясь привычными и нестрашными; после долгих месячных полетов замкнутое пространство корабля уже не столь сильно давило на голову, как в самые первые вылеты, — постепенно ко всему привыкаешь…

И я еще хочу сказать о том чувстве, которое дарил мне космос — после путешествий в нем я стал спокойнее, немного грустнее и сентиментальнее, чем был раньше, — оторванность от настоящей жизни людей делала ее гораздо более желанной и привлекательной — после возвращений оттуда, от звезд, я стал получать истинное наслаждение от самых простых вещей: от неба, от солнца и от облаков, от свежего воздуха, от живых людей, от простых слов, от обыденных действий, а главное — от твердости незыблемой земли под ногами.

Я стал чувствительнее — и кто меня может упрекнуть за это? — я помню, как мне на глаза наворачивались слезы, когда после двухмесячной разлуки я увидел землю — я почти плакал тогда, как и многие из нас… Что-то щемило в душе, такое родное и непередаваемое, немного горькое и сладкое, как мед, — это моя родина, моя земля, моя…

После того, как мы освоили прыжки, нас стали учить уже главному — ведению боя в космосе: для начала мы сдали зачеты по физической подготовке и только потом нас допустили на тренажеры. Первые бои, пусть виртуальные, пусть кажущиеся, но все же похожие на реальные, прошли успешно — мы освоились со своими кораблями, привыкли к возрастанию тяжести после близких разрывов псевдозвезд, освоились с многодневным сидением на тренажерах и, наконец, постепенно, лучшим из нас, после успешной сдачи всех необходимых экзаменов стали доверять настоящие космолеты с полными экипажами и настоящим оружием — и мы уходили в звездную ночь, чтобы там, под присмотром инструкторов, находящихся на соседних кораблях, осваивать основное оружие — и раз за разом смертельные лучи его протягивались сквозь бесчисленные километры пространства, чтобы снова и снова вспыхнуть псевдозвездой! А тем времени наши учителя корректировали стрельбу наших крейсеров, и уже потом, по результатам учебных стрельб, ставили нам оценки.

При стрельбе по мишеням мы по—настоящему использовали и основное оружие, и антиматерию, однако в учебных сражениях ни мы, ни наш условный противник никогда не применяли друг против друга боевое оружие, а только лишь намечали несущим лучом направление удара или же передавали на корабли посредников данные о направлении и интенсивности «выстреливаемого» пучка антиматерии. В открытом космосе мы отрабатывали те же варианты ведения боя, которые проходили и на симуляторах: поединок, сражение одного против нескольких противников, схватка нескольких взводов, и, под конец, сражение целыми полками и дивизиями. Там, вдали от жилья и тепла, одинокие и почти затерянные в пустоте, мы вели разные типы боя: долгое сражение с использованием исключительно главного оружия, затем скоротечные схватки с использованием антиматерии и, наконец, тренировочные бои с использованием всего арсенала доступных средств поражения. Атакующий вид боя, глухая оборона, агрессивная оборона; затем — бой в планетарной системе, бой вблизи сложных объектов типа нейтронных звезд и черных дыр, бой в облаках пыли и газа, бой вблизи источников периодического излучения типа барстеров и пульсаров и многое другое… — нас учили тому, что будет на войне, и учили тому, как следует действовать на войне.

Опыт работы с пространственно-временным преобразователем, который я приобрел в строительной организации, мне очень пригодился и при работе с основным оружием, и при прыжках, а опыт бесчисленных схваток в мире Халы приучил меня к правильному ведению боя: я старался всегда сохранять ясность мыслей и способность здраво рассуждать, старался всегда контролировать ярость и страх, не допуская безудержной паники, злости и ненависти; я вел бой спокойно, заботясь о собственной защите, в меру агрессивно, плотно, разнообразно и безжалостно сначала к противнику, а уже потом к себе. У меня довольно удачно получалось ведение боя на разных дистанциях основным оружием, а также хорошо выходили точные кинжальные удары антиматерией.

А потом пришло время выпускного экзамена — он представлял собой недельное сражение с инструкторским кораблем, во время которого обе стороны должны по полной программе использовать главное оружие, то есть не намечать точку своего удара несущим лучом, а стрелять основным лучом. Таким образом, во время этого испытания обе стороны имеют реальный шанс погибнуть, и эта возможность делает экзамен исключительно серьезным. Ограничений никаких — тестирующий корабль атакует испытуемого агрессивно и безжалостно, как в настоящем сражении, и тот отвечает ему тем же! Экипаж крейсера-экзаменатора состоит из опытный бойцов, испытанных во многих поединках, — экипаж же курсантского корабля также опытен и стоек, но им руководит не настоящий командир, а будущий, и это является единственным их отличием друг от друга, а в целом, в техническом плане, оба звездолета абсолютно однотипны.

Сражение начинается на расстоянии порядка 14-16 световых часов, и, по условиям экзамена, крейсера начинают постепенно сближаться до тех пор, пока примерно через неделю (сроки задаются приближенно — все происходит как в настоящем бою — они могут быть от трех суток до десяти) корабли не сблизятся вплотную и не начнут поражать друг друга антиматерией. Поединок антиматерией уже не столь рискован, как битва основным оружием: дело в том, что обоим звездолетам запрещено использовать всю мощность излучателя, — ведь это не настоящий бой, а всего лишь очень ответственный экзамен, поэтому условные противники стреляют минимально возможным потоком антиматерии, который при попадании будет полностью поглощен броней «вражеского» звездолета и не вызовет никаких повреждений, — но это в теории, а на практике некоторое количество антинейтронов всегда попадает внутрь, поэтому никто не хочет попасть под удар. И хотя говорят, что внутрь корабля проникает настолько малое их количество, что они не причинят никакого вреда здоровью космонавтов, но все же лучше обойтись без излишнего риска, не правда ли?

Поединок можно прекратить в любой момент по желанию одной из сторон или же по приказанию с кораблей слежения: если бой складывается явно не в пользу курсанта, то его прекращают, не доводя дело до трагедии, которая никому не нужна; также, если экзаменуемый устал и не чувствует в себе сил для дальнейшего продолжения сражения, то он сообщает свое желание на наблюдательные корабли, и битва досрочно заканчивается. Кроме того, если одному из кораблей удалось произвести попадание близкое к накрытию, то есть такое попадание, после которого экипаж пораженного корабля лежит без сознания, оглушенный тяжелым ударом гравитации, так вот второго, добивающего, выстрела быть не должно: в противном случае это называется убийством, и виновные отдаются под трибунал. Редко, очень редко, но бывает и так, что курсант пропускает удар, и псевдозвезда формируется на его корабле, впоследствии взрываясь и размалывая его в излучение и пыль, — это очень неприятный случай, после которого многие идут под трибунал, а затем некоторых из них сажают в тюрьму, ну а кого просто лишают погон: почему вы допустили неподготовленного бойца к такому серьезному экзамену и почему вы не прекратили его досрочно — вот главные вопросы, которые военные следователи задают всем причастным к этой трагедии. Выпускной экзамен очень тяжел и рискован, но это экзамен, а не война!

Во время самого сражения выпускная комиссия, для лучшего обзора и контроля находящаяся на нескольких расположенных по всему полю боя звездолетах, постоянно отслеживает ход поединка и после его окончания выставляет курсанту оценки. Я и еще несколько выпускников стали одними из лучших по результатам экзамена, поэтому мы сразу же получили должности командиров кораблей и соответствующие этому звания, а те из нас, кто немногим хуже справился с заданием, стали первыми и вторыми пилотами.

…Итак, мне присвоили воинское звание — я стал офицером, — и отныне я стал настоящим воином, защитником Отечества. Мне дали корабль, на котором было установлено большое количество новейшей аппаратуры, и обычный, то есть средний по качеству экипаж (а по-настоящему классный я еще не заслужил, тем более, что время еще было, и путем последующих настойчивых тренировок я надеялся повысить профессионализм своих подчиненных, улучшив уровень нашего взаимопонимания и, как следствие, взаимодействия в бою). В целом, это был отличный современный крейсер, многие из солдат его экипажа были людьми опытными, настоящими профессионалами своего дела. Я оказался одним из самых младших по возрасту на корабле, но, тем не менее, именно я, как командир, со временем должен буду стать настоящим космическим волком и как первое лицо на вверенном мне звездном крейсере, получил право использовать парализатор.

Парализатор — это ручное оружие нервно-паралитического действия, находящееся на корабле в специальном сейфе в двух экземплярах. Назначение парализатора — поддерживать воинскую дисциплину — убить парализатором невозможно — им можно только временно обездвижить и оглушить человека. Применять это оружие имеет право лицо, имеющее самое высокое звание на космолете, то есть в обычных случаях — командир.

Солдат, не выполнивший приказ вышестоящего командования или же совершивший иной, запрещенный уставом проступок, по возвращении на базу попадает под трибунал, поэтому для возможного «успокоения» нарушителя в условиях открытого космоса и используется парализатор. Во время боя бывает всякое — вполне возможно, что боец, который вел себя неподобающим образом и против которого был применен парализатор, отдохнув некоторое время под присмотром доктора, снова вернется в строй и своим доблестным поведением искупит свою вину; таких случаев в звездном флоте было предостаточно, и поэтому вполне вероятно, что этому воину трибунал вынесет не карательный приговор, а оправдательный, или же направит его на принудительное обследование с последующим лечением. Правда, трибунал может вынести любой, вплоть до смертного, приговор, но эта возможность существует только для военного времени. Когда-то давным-давно вместо парализаторов на кораблях было настоящее огнестрельное, а потом и пневматическое оружие, но в современной космической войне убивать одного из членов экипажа только из-за того, что он не выдержал нечеловеческих нагрузок и сходит (а, возможно, и уже сошел) с ума — глупо: с сумасшедшими и с лицами, которые нуждаются в лечении, не воюют — их просто изолируют до конца полета, а на земле их судьбу решит медкомиссия и, возможно, трибунал.

Мой корабль базировался на военном космодроме, находящимся на одной из планет обычной населенной системы. Теперь, мы, военные, перестали жить столь оторванно от гражданских людей, как те долгие месяцы обучения на военной планетарной системе, однако несмотря на это, мы все также продолжали оттачивать свое воинское мастерство, в то время как напряжение в мире не спадало.

Однажды, когда я шел по улице, ко мне обратился один человек — я сразу узнал его сердцем еще до того как он заговорил — это был мой «отец». Он сказал:

— Завтра у тебя будет не учебный вылет — завтра ты отправишься на войну.

От этих слов у меня в душе что-то перевернулось. Страх, боль и неизвестность — все смешалось в единое целое — война пришла…

Я задумался — людей поблизости не было, поэтому мы могли разговаривать совершенно спокойно, но о чем было говорить? Все и так ясно — война начинается. «Отец» ушел, а у меня осталось меньше суток до вылета, чтобы побыть в мире, чтобы спокойно поразмыслить, чтобы понять себя, чтобы сделать еще что-то важное, на что всегда не хватало времени…

Война, война… — война — это война.

Мир кончился — пришло время убивать и умирать.

Сказать слово «война» легко — а понять всю ее глубину сложно.

Война, война… — все что было раньше — это прошлое, война — это страшное настоящее, которое угрожающей неизвестностью стоит на пути к будущему.

Готов ли я к сражениям? Ответ на этот вопрос я тогда еще не знал, хотя, впрочем, какая разница? Готов или же не готов… — это результат моих тренировок в прошлом, а его не изменишь, поэтому оно не должно мучить меня! Готов или же не готов… — это важный вопрос, но еще важнее, чтобы мне повезло, ибо я не хочу умирать!

Я не хочу умирать — а кто хочет? Никто; никто не хочет, но кому-нибудь в любом случае придется.

Настоящий бой — это не то, что показывает камера в фильме и совсем не то, о чем ты читаешь в книге, сидя дома в кресле: можно найти массу великолепно точных слов для описания сражения, можно без прикрас воссоздать бой и заснять его, но это все равно будет не то, ибо произведения искусства, во-первых, не создают полного эффекта присутствия, и во-вторых, «сжимают» собственное время войны для достижения приемлемого уровня восприятия зрителем, читателем или же слушателем, а время — это такая категория, которая может совершенно по-другому изменить восприятие: одно дело прочитать слова «обстрел длился целый день» или же увидеть как на экране взорвутся два-три снаряда, — и совсем другое — самому просидеть немытым весь этот день в блиндаже с тяжелой каской на голове под грохот разрывающихся снарядов, бомб и мин на вздрагивающих ящиках, в пыли и грязи, с полупустой флягой воды и почерствевшей буханкой хлеба в вещмешке; просидеть в спертом воздухе, в постоянной готовности схватить оружие и выскочить наружу навстречу наступающему противнику, в то время как в глубине сознания постоянно крутится мысль «а спасет ли меня укрытие, когда в него попадет вражеский снаряд»; и этот длинный день не один — перед ним была череда таких же дней и ночей, наполненных страхом и смертью, грохотом и огнем, гарью, вонью и грязью… — и именно этим отличается изображение реальности от настоящей реальности, когда в дело вступает всемогущее время!

…Вечерело. Я шел по улице, как вдруг увидел, что в одном доме происходит какое-то радостное событие — множество по-праздничному одетых людей находилось перед ним, играла музыка; лица гостей были веселы и оживлены — им было хорошо.

У ворот стояла охрана, не пропуская за забор никого из посторонних, но, воспользовавшись своей властью над душами людей, я туда вошел. Меня никто не приглашал сюда, но охранники сами впустили меня, после чего я перезнакомился со множеством гостей, и каждый из них нашел во мне своего лучшего друга — вот что значит власть над душами людей — никакого насилия — все происходит просто идеально!

Вышел я оттуда не один, а с девушкой, с которой познакомился в доме. Сначала мы пошли в казино, где игральные кости и карты беспрекословно повиновались моим мысленным приказам; потом мы отправились в ювелирный магазин и там, посреди ночи, я накупил для нее драгоценностей на весь свой выигрыш (а выиграл я немало!), после чего мы направились в ресторан, где и закончили эту последнюю мирную ночь.

Мирный вечер, мирная ночь — последний мирный закат перед войной…

Она была в восторге и изумлении, когда мы под утро вернулись обратно. Гости восхищенно толпились вокруг нас, рассматривая и оценивая колье, браслеты и сережки девушки; они негромко обменивались замечаниями по поводу моего столь неожиданно дорогого подарка и строили далеко идущие планы относительно нас, но все они ошибались — и гости, и моя подруга — это не было что-то значительное, а так… — легкий штрих в жизни художника. Присутствующие стали вежливо навязывать мне обмен номерами видеофонов, чтобы потом можно было бы звонить друг другу, и я, чтобы не омрачать этот вечер отказами, шел навстречу их желаниям, однако свой номер я давал неправильный — к чему мне все эти знакомства, все эти мелочи! — а тем временем тоска все сильнее и сильнее сжимала мое сердце, и я понял, что пора заканчивать эту комедию.

— Прощайте навсегда, — сказал я им всем и ушел. А сам подумал: — Ветер не удержишь в клетке!

Я вышел на улицу и стер все записанные ранее номера видеофонов этих по-своему хороших, обычных людей; надо мной раскинулось звездное небо, полное ярких планет и астероидов, а где-то там, далеко-далеко, как мне казалось, в другом тысячелетии, в совершенно другом и чуждом мне мире, веселые люди в ярко освещенном доме оживленно обсуждали мой внезапный резкий уход и не понимали меня. Они не понимали мой поступок… — а меня назавтра ждал холодный бесконечный космос, и мне предстояло там сражаться, умирать и убивать…

Ночь проходила, вся светло-желтая от отраженного света небесных тел, накладывающих на все вокруг печать волшебства; уже занялся серый рассвет, а я все гулял и гулял по улицам. Беззвучный утренний мир наполнял душу ощущением какого-то смутного ожидания, которое разрешится вместе с солнцем; я был почти спокоен и только лишь периодически попадая под черные тени деревьев, начинал ощущать неясное беспокойство от их мрачного величия.

Что ждет меня дальше? Что делать мне и как мне жить дальше?

Я не хочу войны, не хочу смерти, не хочу всего этого ужаса, но так надо… Так должно быть — и так будет…

Ночь прошла, и настал день. Золотое солнце согрело землю своими лучами, и перед моим внутренним взором стали появляться видения…

Я увидел группу мужчин, одетых в грязные рваные шкуры и держащих в руках копья, луки и каменные топоры. Они стояли тесной группой и чего-то ждали.

Чуть поодаль от них шли римские легионеры; они шли спокойным, вольным шагом, и солнце блестело у них на доспехах и остриях копий.

А еще я видел закованных в броню рыцарей средневековья, сидящих на конях, накрытых попонами. Яркие геральдические символы и гербы рыцарских родов делали эту группу похожей на грозный маскарад. Знамена, вымпелы и плащи слегка колыхались при езде. Забрала у рыцарей были открыты, они неторопливо ехали, изредка переговариваясь друг с другом, а рядом шли их слуги.

А потом я увидел степь, всю пыльную от колонны танков. С лязгом и грохотом, поднимая за собой клубы пыли, эти стальные чудовища двигались вперед, куда-то к неведомой мне цели, а пехотинцы в касках и с автоматами в руках сидели, вернее, пытались усидеть на их жесткой подпрыгивающей броне.

…Перед боем, я смотрел на последние минуты, долгие последние минуты и часы перед боем, в который шли люди разных эпох…

Я видел, как механики суетились возле остроносых реактивных самолетов, кабины которых их были пусты — пилотам еще не пришло время садиться; а вот здесь, неподалеку, и они сами — в комбинезонах, в шлемах, о чем-то обмениваются мнениями.

А вот и безжизненная поверхность Луны, и пусковые шахты боевых кораблей, безмолвные и безразличные. В подземельях шахт кипит работа — корабли готовятся к старту, — но на поверхности все спокойно, пока что еще все спокойно…

А затем, над своей головой, я увидел, как в свете солнца, бросая на землю черную тень, медленно-медленно, очень медленно, начал появляться современный космический крейсер. Он появлялся постепенно, метр за метром, и, казалось, что ему никогда не будет конца. Звездолет был слишком огромен для этого утра, слишком чужд этому светлому радостному миру — он был совершенно ни к месту — эта машина разрушения, это исполинское порождение тяжелой индустрии, это овеществленное воплощение человеческой мысли, направленной на разрушение, — этот неуязвимый, быстрый и могучий одинокий космический монстр.

Корабль появлялся медленно, подавляя своими размерами и неторопливостью появления; он появлялся бесшумно и оттого еще более жутко, ибо такой гигант, по идее, должен был издавать хоть бы какие-нибудь звуки, но он не издавал их. Я видел только однородный монолитный и округлый корпус, скрывающий в себе что-то непонятное и поэтому страшное, а звездолет все появлялся и появлялся; он появлялся настолько долго, что у меня успело сложиться впечатление, будто бы он выходит из пространственного туннеля, только почему-то очень медленно — слишком медленно, поэтому когда, наконец, корабль появился весь, полностью, блистая в лучах утреннего солнца, то он казался просто невероятным — но он был!

Я смотрел на крейсер эпохи звездных войн и понимал, что время войны пришло: ее еще нет, но она неизбежна и уже начинает подчинять себе людей, их мысли и поступки.

Видения еще стояли перед моими глазами, но они все как-то перемешались между собой: среди остроносых самолетов бродили люди в шкурах, римские легионеры сидели на броне танков, над конными степняками в овчинах пролетали современные корабли, а в глубоких коридорах вокруг пусковых шахт на Луне бродили солдаты в касках и с автоматами — и, что примечательно, все эти люди совершенно не обращали внимания на то, что творилось вокруг них: они были замкнуты в мире своего времени, а на другие объекты чужих эпох смотрели, как сквозь стекло.

Я смотрел на все это и одновременно смотрел внутрь своей души — в самую ее мрачную глубину, туда, где, живущий под моим неустанным вниманием, находится мой демон… — и сейчас он смотрит вместе со мной на людей войны, и мы понимаем, что его время приходит…

Мой демон — это часть меня, как и я в целом, в какой-то мере часть его. Он тоже спокойный и уравновешенный, как и я, рациональный и достаточно умный — но он все-таки демон, сильный, уверенный в своей жестокости и решимости идти до конца, волевой, агрессивный, кровожадный и радующийся чужой смерти. Его ярость холодная и обжигающая, как лед, разумная и оттого целенаправленная и очень разрушительная. Он безжалостен и быстр, когда реализует свою безжалостность. Делать смерть и сохранять свою жизнь — вот его стихия. Его сила исходит из глубин веков, из далекого дикого животного прошлого человечества, когда первые люди еще мало чем отличались от зверей. Война — его время; агрессия, трусость и злоба — это его чувства, тупое бессмысленное времяпрепровождение и неистребимая тяга к наслаждению — вот его цели, но я — человек в целом — главнее, и могу не только отслеживать его поведение, но и управлять им! В каждом человеке живет свой демон, и как люди бывают разные, так и их демоны тоже разные. Человек — это жизнь, это цивилизация и культура, а его демон — это смерть, разрушение и дикость — так и идут они по времени бок о бок, всегда и везде: и в зной, и в холод; и на Земле, и между звезд.

Но во время войны все же следует давать больше воли своему демону, ибо только таким способом можно будет продлить свое существование, однако много свободы давать ему все равно нельзя: война между народами и государствами значительно отличается от сражения двух людоедских племен на заре времен — современность одновременно более добра и человечна, а также гораздо более безжалостна, нежели прошлое! В моих словах нет противоречия — некоторые современные конфликты разрешаются довольно «мягкими» методами, в других же — противоборствующие стороны звереют и теряют человеческое лицо. А демоны людских душ присутствуют везде — только в одних случаях они находятся в подавленном, подконтрольном состоянии, и дела их почти не заметны, однако в других — они практически на свободе, и поступки их режут глаз и совесть не только современников, но и их далеких потомков.

Я смотрел на своего демона и думал про себя: «Нет, ты всегда будешь под моей пятой; я буду использовать тебя чуть-чуть, самую малость, и только в случае крайней необходимости, а потом обратно втаптывать в грязь — там твое место!»

…Видения оставили меня, я пришел в себя от них, сориентировался в городе и пошел на базу. В скором времени я добрался туда и, пройдя медицинскую комиссию, появился на своем корабле. Там уже находилось несколько человек, а еще через полчаса ожидания весь экипаж был в сборе. Мы провели все необходимые предполетные действия и сообщили о своей готовности. Все, кроме меня, думали, что мы отправляемся в обычный учебный полет, поэтому настроение у большинства из нас было довольно приподнятое, а я мучился раздумьями, почти неосознанно выполняя свою работу.

После обеда — последнего предвоенного обеда на этом корабле! — нам разрешили старт, и звездолет медленно оторвался от земли космодрома. Рядом с нами, впереди и позади нас, поднимались ввысь все новые и новые крейсера. Вести корабль было очень легко — антигравитационные батареи работали четко и без сбоев; нам никто не мешал, и мы не мешали никому.

Звездолет покидал атмосферу планеты… Что ждет меня дальше? — кто знает…

Корабли разлетались по разным направлениям — у каждого из них было свое полетное задание — мы должны будем сгруппироваться в дивизии и флоты позже, когда наберем необходимую скорость. Мы вышли за пределы атмосферы, я включил главный двигатель, и корабль заскользил все быстрее и быстрее, как резвый жеребенок, который радуется свежему умытому дождем утру и получает наслаждение от самого процесса бега. Звездолет разгонялся и разгонялся, стремясь к недостижимому пределу, — к скорости света в вакууме, — совершенно не меняя своего положения относительно окружавших нас далеких неподвижных светил, но ощутимо удаляясь от плоскости планет.

Потом мы первый раз прыгнули — и звездные дали раскрыли нам свои объятия. Неизмеримая бесконечность мира вступила в свои права — теперь мы будем измерять ее в световых величинах: в секундах, часах и годах; а наши земные представления о расстояниях остались там же, где остались метры и километры, где остались минуты ходьбы и часы полета на автомобиле, — остались на планетах… Корабль стал песчинкой в невообразимо огромном мире, и несмотря на свою великолепную скорость, мне казалось, что он стоит на месте. Только оторвавшись от родной земли, начинаешь понимать, но понимать не разумом, а самим сердцем, что мир велик, и велик настолько, что у человечества еще нет слов чтобы описать его размеры, ибо «пробежать километр» для любого человека гораздо тяжелее, нежели «преодолеть тысячу световых лет». «Пробежать километр» — это перемещение шаг за шагом, это напряжение мышц, это пот, это прерывистое дыхание, это долгое время; а «преодолеть тысячу световых лет» — это неподвижность в противоперегрузочном кресле, это показания приборов, это цифры и графики на экранах, это отсутствие долгого физического напряжения, это всего лишь минута-другая прыжка, — и больше ничего. Человек может сердцем понять космос только в одном случае: когда его корабль или будет поражен противником, или же просто сломается, и тогда людям придется лететь к ближайшему обитаемому миру в течение долгих десятков лет — только так и никак иначе! — и для этих несчастных световые годы расстояний станут годами их собственной жизни в замкнутом пространстве железной тюрьмы, и безумие покажется им наградой, и расстояние вновь неразрывно сплетется со временем, восстанавливая свой первоначальный планетарный смысл; и разум вместе с духом и телом должны будут противостоять тому, чему можно противостоять лишь недолго — самому бесконечному и безразличному времени, текущему из ниоткуда в никуда, которое не отвечает ни на вопрос, ни на крик души, которое бесстрастно и равнодушно смотрит на радость и на горе, на везение и на неудачу, на жизнь и на смерть, и на прочее — на все, подвластное ему, ибо время — это подлинный господин мира.

…А наш корабль все также медленно скользил между звезд. Прошлое стало воспоминанием, будущее существовало только лишь в виде надежд, и только одна реальность — настоящее, осталась с нами; и этот корабль, скользящий в пустоте, и мы в нем, и оружие наше, и вечность впереди и позади нас…

В течение последующих двух дней мы совершили несколько прыжков и вышли в предписанный нам район. Здесь собирался наш флот; корабли маневрировали, стараясь занять каждый свое место, а неподалеку от нас темное пылевое облако блестело бледно-желтым отраженным светом ближайшей яркой голубовато-белой звезды, до которой было шесть световых лет пути.

Флот выстроился, корабли упорядочили свои скорости и положения относительно друг друга, поэтому, отключив двигатели, двигались теперь без ускорения, по инерции. Структура дивизий была в полном порядке, и мы стали ждать. В таком состоянии мы могли находиться довольно долго; а бездонная звездная ночь окружала нас, обволакивая и укрывая, но мы не видели ее, скрытые от ее бесконечности надежной броней наших кораблей.

Делать было совершенно нечего — лишь одна десятая часть экипажа была непосредственно занята, а остальные были свободны. Антигравитационная батарея была выключена еще перед первым прыжком, главный двигатель был выключен недавно, оружие мы и не включали… — проще перечислить те системы крейсера, которые работали. У астронавтов была масса свободного времени, и каждый тратил его на то, на что хотел: карты, шашки, кино, музыка и прочие развлечения почти полностью завладели командами звездолетов. Так продолжалось почти две недели…

Идиллия кончилась внезапно — по флоту передали сигнал тревоги, и все заняли свои места согласно боевому расписанию. Люди ждали, что сейчас им объявят задачу на предстоящие маневры, которых они все уже устали ждать, однако неожиданно мы услышали голос главы нашего государства.

Он появился на корабельных экранах перед каждым из космонавтов и заговорил о Родине, о патриотизме, о долге… и невысказанное слово «война» прозрачным туманом повисло среди нас. Мы ждали это слово и боялись его, и с жадным вниманием слушали, стараясь вникнуть в суть выступления. Речь главы нашего государства передавалась на все вооруженные силы, на весь звездный флот, на все корабли, находящиеся и на базах, и между звезд, — и она доходила до каждого солдата, до каждого из нас.

Мы смотрели на это лицо, такое серьезное и постаревшее, говорившее нам важные слова, — он волновался, и это было заметно; мы смотрели на него и слушали, а он все говорил о чести, о долге, об истории нашего народа и о его перспективах на будущее. Мы уже примерно догадывались, кто будет объявлен нашим врагом, но все же волновались и ждали от него, от первого должностного лица нашего государства, этих слов; мы замерли и ждали и когда, наконец, он назвал то государство, которое мы отныне должны считать враждебным, нам стало как-то легче — это государство не являлось сильным противником, и оттого надежда на скорую победу согревала наши сердца. Мои соратники — теперь их можно называть этим словом — надеялись на скоротечную победоносную войну, на выгоды, которые она принесет лично им: на награды, на следующие более высокие звания, на повышенную пенсию, на доплаты, на дотации и на разного рода льготы, но это все будет в будущем, а пока, сейчас, надо одолеть врага — и все будет хорошо! Но мои соратники еще не знали, а я знал, что это только начало, и что война будет объявляться еще многим государствам, и что победа будет тяжела, и что многие из сегодняшних слушателей до нее не доживут… — сейчас окончательная победа еще слишком далека, и радоваться слабости противника еще совершенно нет никаких оснований, кроме общественного мнения, которое вполне может ошибаться (а может и не ошибаться), но война — это война: какая тебе разница, что неприятель слаб, если сам ты погибнешь; и, наоборот, пусть противник силен и грозен, но если ты останешься в живых и вернешься домой не инвалидом, то для тебя это будет самым главным!

Чем дольше общество живет без войны, тем люди, его составляющие, становятся более беспощадными друг к другу сначала в психологическом, а потом и в физическом плане, поэтому я отнюдь не удивился, когда после речи главы нашего государства радостное возбуждение охватило войска. Боялись все, но все же хотело также воевать великое множество людей — они устали от мира и они хотели не войны, а драки и победы, забывая о том, что без войны, а соответственно, без крови и смерти, победы не бывает…

Я не хотел войны, я не хотел убивать людей, но я был лишь винтиком в этой военной машине — адмирал нашего флота отдал приказ — его необходимо было выполнить — и корабли двинулись на врага. Война объявлена, противник известен, оружие в полной боеготовности, продовольствия достаточно, патриотизм в нас еще силен и не подвергался безжалостным испытанием — систематическими поражениями — войска послушны воле командования — что еще надо для успешного начала войны?

Дивизии расходились в разные стороны, чтобы затем, след в след, корабль за кораблем, несколькими колоннами прибыть на место. Нас вели опытные штурманы — они хорошо знали свое дело — и мы успешно прибыли в расчетную точку — прямо перед нами несколькими облаками находились звездолеты противника, а неподалеку, возле солнца, раскинулась вражеская планетарная система.

У меня от ужаса стыло сердце: вот оно — непоправимое и чудовищное, прямо передо мной!

Вечная черная ночь вокруг, а в душе… А в душе у меня что-то защемило, переворачиваясь, причем щемило как-то тоскливо и с отчаянной болью, — мне было плохо. Страх перед неизвестностью будущего подавлял мою волю, заставляя забыть о долге, а холодный мир Земли навязывал мне путь, которым я идти не желал, подталкивая меня в спину приказом адмирала и маячившим позади него трибуналом в случае невыполнения приказа, — и я не мог его ослушаться — война уже вступила в свои права.

Смерти я не боялся — я примерно понял, что это такое после своей гибели в мире Халы — меня страшила собственно война, ее внутренняя логика, жестокость и непредсказуемость.

Умереть — легко, а правильно жить и во время войны, и в мирное время — трудно.

Умереть легко — достойно прожить жизнь с пользой — трудно.

Скоро, очень скоро все мы, солдаты, придем к такому состоянию, в котором ни личная смерть, ни гибель своего товарища или же противника не будут иметь решающего значения — грань между жизнью и смертью сотрется, и будет трудно понять — кто жив, а кто — уже нет; в такое время легко пожертвовать собой ради своего соратника — так было всегда, во всех войнах людей друг с другом, — и так будет всегда!

Война приходила в мир людей, и ужас был не от того, какая она, война, ибо она еще по-настоящему не началась, а от самого факта того, что она пришла.

Я понял и осознал свое место и свой вес в мире людей в тот страшный момент перед боевым столкновением огромных масс кораблей, когда сердце мое цепенело от ужаса, а разум лихорадочно метался в клетке безысходности — и именно в этот момент я понял, кто я есть, постигнув свой прошлый путь, и будущее подтвердило мою правоту. А современники меня так никогда и не поняли, и лишь по истечении нескольких веков после моей смерти в обществе установилось мнение, что когда я жил, то был одним из составляющих лица всего человечества (а нас — людей, которые были бы лицом, разумом и совестью нашей цивилизации, во все времена было очень мало: гении — это всегда дефицит). Да, именно так и будут характеризовать меня через тысячелетия после моей безвременной смерти: «гений», «выдающийся ученый», «выдающийся мыслитель» и прочими подобными эпитетами.

Большое видится на расстоянии — так было до меня, и так будет после меня — так устроен мир, но я уже тогда, перед боем, осознал себя как выдающуюся личность, и потому с этой позиции мои дальнейшие рассуждения о том, что обычные люди — это «мясо войны» или, как пренебрежительно говорили раньше о малоценных содатах, «пушечное мясо», несмотря на весь свой кажущийся цинизм, все же чрезвычайно близки к истине.

Я почти не мог работать в эти страшные мгновения — мои нервы были как тоненькие струны, и я чувствовал ими те незримые колебания, которые носились в обществе. Более примитивные людские душонки не чувствовали этого, и поэтому не переживали так, как переживал я; они не видели тех далеких горизонтов, которые чувствовал я, они не понимали и не могли понять меня в принципе (хотя я мог бы, если бы захотел, понять их), — и мне не было жалко их: они — это «мясо войны»; но это отнюдь не означает того, что я не мог бы пожертвовать собой в бою ради кого-нибудь из них, совсем не означает: ведь бой — это одно, это — война, а рассуждения перед боем или же после него — это совсем другое, это — мир.

Люди — они и жертвы, и орудия войны — и их жизнь и их смерть — это их боль и их проблемы — а не человечества в целом; но моя жизнь и моя смерть, а также жизнь и смерть других, таких же, как я, — это уже проблемы всего человечества.

Тогда, перед самым сражением, неприятель не дал мне возможности додумать эту мысль до конца: мне пришлось, во-первых, уцелеть в мясорубке звездной войны, а во-вторых, найти время и настроение, и додумать ее до конца уже после войны, так что вышеизложенные рассуждения были положены мной на бумагу лишь через полтора года после победы, а в тот момент, перед боем, они возникли у меня в душе в виде ощущений, а не ясных мыслей, и я постарался запомнить их, запечатлев в своей душе в виде чувств… так… на будущее… если останусь жив…

А тем временем, когда мы спешно строились, устраняя возникшие во время прыжка нарушения строя, противник приблизился на расстояние удара и открыл огонь.

Первые мгновения войны, первые страшные мгновения! Знать, что он, враг, хочет твоей смерти, — и именно твоей — это очень тяжело, и только обладание таким же, как и у противника, оружием, помогает более или менее сносно переносить эту ситуацию.

Первые выстрелы, первые потери — для них все уже кончилось…

Первые минуты, первые часы первого боя. Уже легче, уже как-то привычнее и проще — человек ко всему привыкает.

То, что есть в действительности, и то, что мы думаем о ней, — похожие, но все же разные вещи.

Война вступила в свои права — настоящая, реальная; не такая, как представление о ней, сформировавшееся после прочитанных книг, просмотренных фильмов и разговоров о ней.

Страх у меня прошел после первых же выстрелов — я занялся своим непосредственным делом, и оно поглотило меня, вытеснив ужас из моего сердца и охладив горячий разум. Лично мне было проще, чем многим: опыт бесчисленных схваток в мире Халы плюс пережитая собственная смерть давали мне неоспоримое преимущество в психологическом плане перед остальными бойцами; к тому же, я четко понимал причины, цели и следствия этой войны, о чем, конечно же, глава нашего государства ничего не сообщил в своей речи: он лишь сказал, что ситуация требует, что враг перед нами и что он верит в нас, — и все — ничего из того, что он говорил мне, сказано не было. Я думаю, что о минимальной границе уничтожения народов наверняка объявят позже — уже после окончания войны, когда исправить уже ничего будет нельзя.

…А тем временем битва разрасталась. Подкрепления прибывали с обеих сторон, и уже через неделю сражалось около 35 миллионов кораблей — миллионов 17-18 с нашей стороны и примерно столько же со стороны противника. Бой происходил на участке космоса похожем на неправильный, немного изогнутый цилиндр с диаметром порядка двух-трех и длиной до восьми-десяти световых суток — немногим меньше полутора миллиардов человек сгрудились на столь небольшом участке пространства, объединенные приказом свыше, желанием выполнить свой долг перед Родиной и с одной поставленной им целью — победить.

Звездолеты бились очень долго и практически безуспешно. Свежие, еще не уставшие, а потому почти не совершающие ошибок войска были практически неуязвимы для основного оружия. Капитаны с обеих сторон осторожничали, не рискуя понапрасну, поэтому сражение происходило преимущественно на средних и дальних дистанциях, а на таких расстояниях излучатель антиматерии использовать было невозможно — корабли редко сближались: защита — прежде всего.

День шел за днем, время текло, как вода сквозь пальцы, и не было конца этой битве.

Долгая битва, тяжелая битва, почти бесконечная битва.

За два месяца непрерывных боев общие потери сторон составили меньше пяти процентов всей численности, но экипажи уставали и, как следствие, ошибались все больше и больше, отчего потери обеих сторон постепенно стали расти.

Я старался держаться на протяжении всех этих долгих месяцев, старался выдержать ту колоссальную нагрузку, которая опустошала мою душу. Далекие гравитационные удары гасились нашими креслами, а близких я старался не допускать, и у меня это почти всегда получалось. Наш взвод не поразил ни одного корабля противника, но и сам тоже не потерял ни одного. Раз за разом вытягивались смертельные лучи основного оружия, и раз за разом они не достигали цели — казалось, что в пространстве борются спруты; бьются своими гибкими щупальцами, стараясь захватить друг друга.

Тяжелая усталость накапливалась, чтобы потом частично исчезнуть во время непродолжительного отдыха; мы уставали больше психически, чем физически, и от этого становились все злее и злее — воины по ту сторону фронта тоже уставали и тоже злились, становясь все более агрессивными и сильными.

Наша разведка сработала плохо, а их службы дезинформации — превосходно, поэтому внезапно, под самый конец двухмесячной битвы, мы были поставлены на грань поражения: настали 63, 64 и 65 дни битвы — противник ввел в бой еще 11 миллионов свежих кораблей и перешел в наступление. Эти три черно-красных дня были днями антиматерии, днями резни в космосе — пользуясь превосходством в численности, враг перешел к тесному бою и стал побеждать.

Неприятель действовал вполне логично и предсказуемо: он сконцентрировал всю мощь своих свежих кораблей на одном участке фронта, тем самым добившись там громадного численного превосходства, а затем перешел к плотному ближнему бою, в котором на пять его выстрелов антиматерией мы смогли отвечать всего лишь двумя. Шесть миллионов наших кораблей — одна треть всего соединения (кстати говоря, вместе с моим флотом тоже) — попали в эту мясорубку: 25 наших флотов оказались под огнем 64 флотов противника.

Попавшим в «котел» кораблям следовало как можно быстрее уходить в более спокойные участки сражения, но неприятель не дал нам этого сделать: первый день мы еще кое-как держались, а за последующие два дня потеряли 5 миллионов звездолетов. Враг тоже понес ощутимые потери — у них погибло полтора миллиона кораблей, — но мы-то потеряли целых 5! В целом за эти трое суток жаркого боя мы потеряли 6 миллионов крейсеров — а это более четверти миллиарда человек! — из более чем 18, а наш противник — примерно 2 миллиона из 29. Эти цифры я узнал гораздо позже, после войны, а в то время, во время боя, мне было не до статистики — я сражался.

Нашему соединению были срочно необходимы подкрепления еще в 63-й день, но их не было ни на первые, ни на вторые, ни на третьи сутки. Нужно было как-то держаться, поэтому наше командование решило уплотнить ряды своих флотов перед лицом наступающего противника и, тем самым, нивелировать его количественное превосходство, в результате чего, вытянутая наступающая армада столкнулась бы с плотным бронированным кулаком наших крейсеров и была бы остановлена ими. Так мы и сделали. Этим маневром был спасен оставшийся миллион кораблей, но спасение это было временным.

В дальнейшей битве я не участвовал, а почему — это станет понятным из последующих строк, поэтому именно сейчас я хочу закончить описание того сражения. В итоге, к 66 дню соотношение сил стало совершенно не в нашу пользу — 12 миллионов против 27; при этом, учитывая отсутствие подкреплений из метрополии и явное превосходство наступающей стороны, наше командование приняло решение перейти к глухой обороне и сформировать из оставшихся крейсеров гигантский шар, в котором две трети звездолетов составляли бы наружный слой с очень плотным и тесным построением, а во внутренней полости шара находились бы оставшиеся корабли, которые почти не имели бы контакта с противником, в результате чего наружные корабли успешно отбивались бы антиматерией, а внутренние — основным оружием. Такое шарообразное построение оформилось к 68 дню, и оно смогло продержаться еще 11 дней, потеряв всего лишь 2 миллиона кораблей против 2,5 миллионов крейсеров противника. С 79 по 86 день сражение практически прекратилось — обе стороны обменивались в основном только лишь выстрелами из основного оружия, отдыхая после предыдущего ада, а на 87 сутки наши войска наконец-таки получили долгожданные подкрепления в размере сначала 13 миллионов, на следующий день — 16, а через день — еще 14 миллионов звездолетов. Получившееся соединение из 53 миллионов кораблей достаточно быстро расправилось с 25 миллионами кораблей противника, сначала нанеся ему поражение антиматерией, а затем окружив оставшиеся полмиллиона крейсеров, которые и сдались. Правда, из-за того, что подкрепления прибывали неодновременно, 8 миллионов вражеских кораблей все-таки смогли успешно покинуть поле боя. В итоге получилось, что из всех 95 суток сражения в той звездной системе собственно битва, сопровождавшаяся массовой гибелью звездолетов, продолжалась совсем недолго: с 63 по 79 и с 86 по 95 сутки, то есть всего 25 дней — меньше месяца.

В целом в войне против нас противник сработал очень грамотно — неподалеку от меня в нескольких крупномасштабных сражения они разбили наши соединения, перейдя с первых же дней сражения к использованию антиматерии, и наши войска, не ожидавшие столь бешеной агрессии, были приведены в расстройство, попутно понеся тяжелые потери; после чего неприятель перебросил часть своих войск к планетарным системам вроде этой, где бой специально проводился ими достаточно вяло, и тоже перешел в наступление антиматерией, уничтожив громадное количество наших кораблей. Но наше государство было все же гораздо мощнее своего врага, и наши космические силы многократно превосходили силы неприятеля по численности, поэтому несмотря на то, что противник добился временного успеха, будто ледяным душем остудив весь боевой пыл наших группировок, исход всей войны был уже предрешен заранее — мы ввели в бой колоссальное количество свежих войск, укрепили соединения и перешли в наступление по всему фронту, нанеся врагу окончательное поражение.

Наш противник оказался достаточно силен (и это большой плюс ему и минус нам!), чтобы мощными ударами своих кулаков расшатать нам клыки, но они оставались все еще достаточно крепкими и их силы вполне хватило на всю победоносную для нас Первую Галактическую войну, однако первые поражения оказались очень полезными как для нас, так и для наших союзников, сбросив маску романтизма и некоторой несерьезности в нашем отношении к войне.

Начать войну легко — успешно закончить — трудно.

…Но вернемся к 65 дню сражения — космос был насыщен антиматерией, редкие разрывы псевдозвезд вспыхивали яркими искорками — корабли гибли один за другим, взывая о помощи, а ее очень трудно было оказать. Грань между жизнью и смертью перестала быть столь явной, как в мирное время, — ты жив сейчас, но жив лишь потому, что погиб твой товарищ, а когда ты погибнешь, то своей смертью отсрочишь гибель другого своего товарищу.

Люди бились с яростью диких зверей; я тоже ожесточился, я хотел убивать, хотел ломать чужую жизнь, хотел творить смерть и жалости не было во мне — и я нравился сам себе такой!

Кто относится к врагу по-доброму, тот недостаточно ценит свою жизнь.

Мы проигрывали битву. Наш взвод потерял 5 кораблей — но мой корабль и еще один — мы остались живы только потому, что нас прикрыл другой взвод. Мне еще ни разу не удалось поразить противника, хотя я и жаждал этого.

Я чувствовал себя песчинкой во время бури, обломком кораблекрушения, которым играют гигантские волны, и не мог смириться с этим. Я знал, я чувствовал, я был уверен в том, что я сильнее всего этого, и эта уверенность придавала мне силу.

65 день битвы… — он заканчивался, и если не придет помощь, то через пару дней мы окончательно проиграем, а значит большинство из нас погибнет. Сражение разворачивалось, словно гигантская эпопея, стремясь к своему максимуму, — жизнь и смерть слились в единое неразрывное целое, когда я, наконец, понял, что же мне надо делать. У меня еще был совершенно неповрежденный корабль, была моя воля, мой ум, моя решимость и мой колоссальный психологический опыт побед и поражений на Хале; было также и спокойствие, которое в горячке битвы дорогого стоило, — и все это вместе давало мне надежду на успех.

Надо уметь жить и уметь умирать: уметь жить ты учишься всю жизнь — уметь умирать не учатся, но ты умрешь так, как и жил всю свою жизнь!

Оба корабля, что остались от нашего взвода, были переведены на другой участок, там, где было немногим поспокойнее. Психологически противник был еще полон сил, да и мы не уступали ему в этом — до психического надлома и паники он нас пока еще не довел, хотя и был близок к этому. Мы влились во вновь сформированный взвод и были направлены, вместе с нашей новой дивизией, собранной из остатков разбитых соединений, на помощь соседнему флоту.

Сражение не прекращалась ни на минуту. Враг был везде, со всех сторон, он окружал нас, как и мы окружали его. У нас не было никаких передышек — просто продолжение боя в другом месте — только и всего.

Так мой корабль оказался вблизи планетарной системы противника, и тогда я решил привести в исполнение задуманный план — случай был удобный.

…Когда акула кружит возле пловца, то совсем не обязательно, что она нападет на него. Пусть рыбина и относится к виду хоть трижды опасному для человека, но в данном конкретном случае хищница может быть просто сытой, а потому безопасной. Человек не понимает акул потому, что не может по ее поведению предсказать последующие действия рыбы — в то же время известно, что когда кошка нервно бьет кончиком хвоста по земле — это означает, что она нервничает и может напасть. Лев ревет и скалит зубы, пытаясь испугать противника; бык мычит и фыркает, роет копытами землю и выставляет вперед свои рога; змея шипит и принимает угрожающую позу — действия животных понятные и их поведение предсказуемо; однако у рыб все не так — акула плывет себе и плывет, кружит и кружит, и понять по этим движениям, что у нее на уме, практически невозможно, и лишь когда она бросается, раскрыв свою ужасную пасть, становится все ясно, но становится ясно уже слишком поздно, — именно поэтому человек и боится хищных рыб.

Военный корабль тоже в какой-то мере похож на акулу — он перемещается, как и она, в трех измерениях: вперед-назад, вправо-влево и вверх-вниз, и также, как она, он непредсказуем в направлении своей атаки.

Внезапность — великая вещь, если суметь правильно ею воспользоваться.

Я увидел относительно свободную зону космоса и направил туда свой корабль.

— Спасайся, кто может! — крикнул я открытым текстом в эфир, а затем продолжил, но уже только по внутрикорабельной связи. — Слушать меня всем! Я принял решение — мы атакуем планеты!

Кто-то из экипажа понял мой замысел, а кто-то — нет — и это не было важным для меня — все равно они будут выполнять мои приказания — страх перед собственной гибелью в бою и страх перед трибуналом плюс остатки патриотизма удержат их в повиновении — а больше мне ничего и не надо!

Итак, я покинул боевой порядок, во всеуслышание объявив себя трусом, а значит, противник перестал меня опасаться — это первое; и второе — у меня появилась свобода маневра — а вот это очень даже хорошо. Все, кто находился вне моего корабля — и свои, и чужие — думали, что поняли меня следующим образом: я выйду в свободную зону, образовавшуюся между несколькими враждебными группировками, и попытаюсь, совершив прыжок, сбежать из области боя и, тем самым, спасти свою жизнь. Противник, однако, может решить, что мой маневр — это хитрый способ донести информацию о ходе сражения и о вероятной численности неприятеля своему командованию, которое находится на базе, причем донести непосредственно из самой гущи сражения, чего, естественно, допускать не следует; таким образом, для врага главное — чтобы я не совершил прыжок, а там… рано или поздно он разделается со мной.

Мои рассуждения оказались верны — я с удовлетворением отметил, что два вражеских взвода, покинули своих и двинулись с обеих сторон мне наперерез. Свои стрелять не будут — я был уверен в этом — у них и так слишком много забот о своих жизнях, и кроме того, для нашего командования прекрасным примером для своих была бы гибель труса-дезертира от рук врага прямо на глазах у борющихся солдат, поэтому, как я подумал тогда, командование тоже с удовлетворением отметило два вражеских взвода, берущих меня в капкан.

Как я и рассчитывал, свои пропустили меня навстречу гибели. Они убеждали нас вернуться, но мы были глухи к их словам — я выводил свой корабль на простор, решив получить хотя бы тактический успех или, в худшем случае, погибнуть в атаке.

Заканчивались 65 сутки битвы. Неподалеку от меня стали взрываться псевдозвезды: стрельбой основным оружием те два вражеских взвода стали брать под контроль пока еще свободную область космоса — характеристики пространства-времени принялись хаотически изменяться — теперь мне уже нельзя прыгать (правда, когда сильно захочется рискнуть или же не будет другого выбора, то можно) — итак, я попался прямо в капкан; но пусть окружающие думают, что это — капкан, я же буду думать совершенно по-другому: я думаю, что события развиваются по задуманному мною сценарию.

Я увидел, как один из вражеских звездолетов покинул боевое построение своего взвода и двинулся на пересечение с моим курсом — видимо, его командир решил покончить со мной пучком антиматерии.

Мы сблизились на достаточное расстояние и обменялись выстрелами, и оба не попали. Вскоре два несущих луча противника «приклеились» ко мне, но я сбросил их с себя. Пространство продолжало взрываться снова и снова, но мы умело отбивались, и поэтому псевдозвезды взрывались достаточно далеко от нас.

Я вел свой корабль таким курсом, чтобы он прошел достаточно далеко от группы планет — незачем заранее привлекать внимание и демонстрировать истинное направление грядущей атаки — так и аквалангист, видя проплывающую мимо акулу, предполагает, что она проплывет и дальше, мимо него.

Я чуть-чуть изменил курс — так, чтобы мой корабль прошел возле солнца. Противник запаниковал — я понял это по его неточным выстрелам — они испугались, что я могу прыгнуть, пользуясь звездой, как прикрытием, и уйти — эта задача была, конечно же, сложная, но вполне выполнимая. Один из преследующих меня взводов стал резко менять направление своего движения, пытаясь преградить мне путь к светилу, но они явно не успевали, поэтому стали еще более интенсивно обстреливать меня основным оружием; а тот корабль, который атаковал меня антиматерией, еще трижды выстрелил по нам, но мы ускользнули от его лучей и дважды ответили ему тем же, но как и он, промахнулись.

Я приближался к солнцу под острым углом, разогнавшись к тому времени до 70% скорости света — на такой скорости корабль является еще достаточно быстрым и, одновременно, хорошо управляемым. Вскоре противник приостановил стрельбу — они боялись попасть в светило. Я увидел, что с приближением к столь большой массе, характеристики и несущего, и главного луча основного оружия изменились — они стали лучше, а сами лучи — гораздо жестче. У меня мелькнула мысль, а не выстрелить ли мне прямо сейчас, но я опасался попасть в планету, поэтому решил продолжать действовать так, как и задумал.

С ускорением порядка 7500g я круто изменил траекторию полета, развернув корабль над самым солнцем, — звездолет «напрягся» и «потяжелел»; мгновения времени приобрели почти что вес вечности, а мы все, стиснув зубы, терпели в своих антигравитационных креслах пятикратную перегрузку — но после этого маневра корабль стал нацелен прямо на группу планет. Расстояние между ними и звездой было немногим больше 8 световых минут, а между мной и планетами — около 12, следовательно, чтобы долететь к планетам с той же скоростью, что и раньше, нам понадобится минут 20. Если меня не остановят, то минут через 15-25 я выстрелю — у людей на планетах еще есть минимум четверть часа жизни до моего выстрела, если, повторюсь, меня не убьют; также у жителей планет, в лучшем случае, будет еще четверть часа существования даже после моего удачного выстрела, но это все — предел: больше времени у них не будет совсем, если, конечно же, мой корабль не поразят или же если я сам не выстрелю мимо (и то, что я сейчас пишу эти строки, отнюдь не означает, что меня не убили тогда, ведь уже перед войной я был бессмертным!), но, чтобы излишне не интриговать тебя, мой читатель, я скажу заранее, что тогда я не погиб.

Теперь мой замысел поняли все. Стрелять по моему кораблю основным оружием было небезопасно, потому что был высок риск попадания или в солнце, или же в какую-нибудь планету — остается антиматерия, но для этого нужно успеть приблизиться на достаточное расстояние, а время идет и идет, а я все ближе и ближе к «косяку планет».

…Акула не проплывет мимо — теперь ее мускулистое тело скользит прямо на пловца, и человек со страхом в сердце надеется на свой нож. Закрыта пасть, не двигается верхний плавник, неподвижны боковые плавники, и только хвост, изгибаясь, приближает хищницу к своей цели.

…Я только что развернул корабль над солнцем, и через четверть часа мы вот-вот пролетим под планетами (хотя в космосе понятия «над чем-то» и «под чем-то» теряют тот смысл, который был у них на планетах: я с такой же уверенностью могу сказать, что развернул свой корабль под звездой и вот-вот окажусь над планетами, и это тоже будет верно)… так вот, гигантское светило осталось позади моего звездолета, посылая ему во след пламя своих лучей, а планеты набегали на нас, увеличиваясь на экранах все больше и больше… — пришло время — цель определена, приказ ясен, секундомер пущен и монотонно отсчитывает отрезки времени — прошлое отодвинулось куда-то очень далеко, будущее еще больше покрылось мраком неизвестности, отчего настоящее, избавившись от груза минувших эпох и грядущих тысячелетий, приобрело свою истинную реалистичность. Продолжающееся сейчас — это один из пиковых моментов моей жизни, который навсегда будет одним из моих ярчайших воспоминаний! Что бы ни случилось в будущем, но первая атака на планеты навсегда останется первой, и ее величие будет еще долго затмевать всевозможные мелочи моей жизни!

Об этом ли мечтали люди, глядя вверх на вечное голубое небо и на бездонные звездные дали? Об этом ли мечтали они еще с древнейших времен, когда голодные, томимые холодом и зноем, искали себе пропитание, используя только лишь примитивные каменные орудия? Об этом ли?! Об этом ли мечтали они, поселяя богов в недоступной вышине и поклоняясь им; об этом ли мечтали люди, сверяя по звездам свою жизнь и свой путь в поднебесном мире? Нет, нет не об этом мечтали люди: ни когда они еще просто смотрели на небо, ни когда они оторвались от земли и устремились ввысь в заоблачные дали, ни когда они покинули свою теплую голубоватую Родину и твердой ногой встали на почву другого мира — нет, не об этом мечтали они, не об этом! Люди надеялись на новые встречи, быть может, даже с братским разумом, надеялись найти что-нибудь интересное и полезное на открытых ими звездных системах; они надеялись… — и что же? В какой-то мере их надежды оправдались, но в своих высоких мечтаниях они и не думали, что звезды изменят их самих, что они будут безо всякого принуждения роком уничтожать друг друга целыми планетарными системами и что цифры убитых в звездных войнах будут исчисляться числами с невероятным количеством нулей!

Время течет, изменяя все вокруг, изменяя и людей во время их звездного пути: романтические грезы о звездных далях тают как дым, в то время как боевой корабль расстреливает планеты… — Галактика становится исхоженной и изъезженной вдоль и поперек — мечтать не о чем, но люди, как и их далекие предки, все равно мечтают о звездах, о неизведанных мирах, которые находятся где-то там, вдалеке, и тем самым, как века и тысячелетия назад, в прошлом, умаляют значение разрушительных войн на своем долгом пути к лучшему — люди рождены не для разрушения, а для созидания!

Война — жуткое временное явление, которое периодически происходит для того, чтобы мы, люди, еще больше ценили мир и с еще большей пользой использовали спокойное мирное время; при этом война уменьшает моральную стоимость денег, тем самым, взывает к лучшим человеческим чувствам: к патриотизму, к верности, к состраданию и к любви, принижая гордыню и чванство, уменьшая агрессивность общества в целом и возвращая понятию «человечность» его истинный, незатасканный смысл.

…А тем временем планеты стремительно приближались к звездолету, и я чувствовал взгляды миллиардов людей, направленные на меня — они смотрели на меня и ждали, чем все это для них кончится…

А я вспоминал Халу, вспоминал, как я охотился, когда нападал на стадо и сильным жестоким ударом своего бронированного кулака валил ближайшее животное — тогда все стадо смотрело на меня, и каждый зверь думал про себя: «Только не я, только не я — пусть это будет кто-нибудь другой», — но кто-то из них все равно падал под ударом моего кулака — повезло другим, а не ему!

О, да, меня еще можно было остановить, и противник предпринял несколько попыток сделать это, но пучки антиматерии проходили мимо меня раз за разом — слегка меняя скорость и направление движения, мне удавалось, пока еще удавалось, избегать гибельного ожога антиматерией. Примерно раз двадцать где-то вдалеке от моего корабля взрывались псевдозвезды — неприятель стрелял довольно точно, но мы пока еще удачно контролировали все его попытки поразить нас, раз за разом сбрасывая с себя несущие лучи, а потом смотрели, как на их концах через некоторое время вспыхивали далекие и безопасные для нас псевдозвезды.

Короткие минуты полета казались мне долгими, как сама жизнь. Основной луч был уже давно готов, но я ждал, я ждал, не применяя его, когда же, наконец, можно будет нанести верный неотразимый удар.

…И вот оно — пора, пришло время! Я чуть-чуть промедлил, пытаясь еще глубже постичь этот миг, важнейший миг в моей жизни и почти самый важный миг для людей на этих планетах.

Власть над миром! Власть над жизнями людей, власть над их душами и их временем! — хотя вернее было бы сказать: «Власть над их смертями!» — это мой миг, мое время — и власть над жизнями триллионов у меня в руках!

Красная кровь и черная вечность!!!

Я могу пролететь мимо и не стрелять, и тогда все эти люди будут жить, быть может, еще долго, а быть может, кто-нибудь другой придет сразу же после меня и сделает свое страшное дело.

Если бы у меня была бы эта возможность, это право на чужую смерть, в самом начале войны, то я, без сомнения, предоставил бы другим право решать жить или не жить этим триллионам людей, а так…

Человек в мирное время не похож на самого себя во время сражения — они разные, хоть и носят одно и то же имя, и выглядят одинаково!

А я не пылинка, гонимая бурей, бросаемая из стороны в сторону и не понимающая что идет, зачем, почему и когда все это кончится: сейчас я четко понимаю, зачем я здесь, почему я сейчас выстрелю и примерно знаю, когда кончится война. Я могу навязать свою волю этой буре, под названием «битва между звезд», я сильнее ее потому, что уверен в себе. Я не предполагаю, что знаю, — я точно знаю это!

Да, в этот прекрасный миг перед выстрелом, я хотел убивать, жаждал крови, власти над чужой жизнью и ощущения собственной силы — но если бы не предыдущие 60 дней битвы, наши огромные потери и наше близкое поражение, то я сам вряд ли дошел бы до такого кровожадного состояния!

И у меня было право на это: я реализовывал то моральное право, которое есть у каждого человека: право забрать жизнь у другого, — и сейчас, в сражении, это моральное право совпало с законом людей, который дал мне оружие и одобрил смерть неприятеля. В противовес войне, в мирное время моральное право на лишение жизни другого человека вступает в противоречие с законом общества, который запрещает убийство и которому каждый должен покориться. Корни этого права на отнятие жизни у любого другого человека уходят в самое допервобытное состояние человечества, и чем люди с течением времени становились все цивилизованнее, тем более четко они осознавали пагубность этого наследия древности и дикости и тем более непримиримо боролись с ним.

…Внезапно неподалеку от нас раздался взрыв — он сбил настройку моего основного луча: видимо, какой-то снайпер все-таки хорошо прицелился и довольно удачно выстрелил. На войне медлить нельзя: промедлил — упустил. Мне нужно было стрелять раньше: перед тем, как противник сбил настройку моего главного луча, а не пытаться что-либо прочувствовать: сражение — не театр: чувствовать надо в спокойной обстановке, а не в течение боя! Но это не так уж и страшно: во-первых, неприятель не поразил наш звездолет, а во-вторых, все равно я нахожусь в достаточной близости от цели, и время пока играет в одну игру со мной — пока я успеваю все! Мне следует лишь подождать еще немного, и я окажусь настолько близко к планетам, что помешать мне будет уже практически невозможно. Надо еще продержаться, надо еще чуточку продержаться и не погибнуть, а потом сделать свое ужасное черное дело.

Я увидел, как сбоку и сзади к нам довольно быстро начал приближаться вражеский корабль. Крейсер противника мчался почти на световой скорости, и скоро обязательно догонит нас, однако он не стал приближаться излишне близко, а сразу же, издалека, стараясь быть первым, выстрелил антиматерией. Поток античастиц едва не накрыл нас, но мы ускользнули.

Вражеский звездолет слегка изменил направление своего полета, и наши траектории пересеклись. Мы летели не по прямой линии, а специальным зигзагом, который с достаточной долей вероятности спасал нас от попадания антиматерии, — так должны летать все корабли — нас этому учили, и сейчас у меня были соответствующие компьютерные программы для этого, вот почему через несколько секунд полета наши курсы вновь разошлись, и я почти не обратил бы на это случайное пересечение внимания (такое бывает по сто раз за день в бою), если бы враг не «подправил» направление своего движения, отчего наши траектории снова пересеклись, и я понял — он шел на таран. Геройский экипаж корабля при этом, конечно же, погибнет, но и нас унесет с собой в могилу — и все это ради спасения людей на планетах! Но таран звездолетов — это очень сложное и маловероятное событие, ибо слишком велики скорости кораблей, и если одна из сторон желает избежать тарана, то она, скорее всего, избежит его; правда, по-моему мнению, вполне возможно, что их таран — это хитрый маневр, который даст возможность противнику напугать нас своей решимостью и подойти поближе, чтобы затем снова пустить в ход антиматерию и однозначно поразить наш корабль с той дистанции, стреляя с которой промахнуться уже невозможно и на которой противоизлучательный зигзаг совсем не спасет. Пока что мой оппонент уже использовал почти всю мощность своего излучателя на первый выстрел, и теперь он почти безоружен, но пройдет совсем немного времени, и его излучатель наберет полную мощность, которой при стрельбе в упор наверняка хватит.

Многие на моем корабле испугались возможного тарана, испугались решимости противника идти до конца — я же сохранил свой разум холодным и не запаниковал, и именно поэтому, всесторонне обдумав ситуацию, решил использовать маневр врага в свою пользу: пока его курс известен, его можно довольно легко «достать» антиматерией. Они, видимо, тоже поняли свою уязвимость в этом плане, но поняли слишком поздно — уже после того, как античастицы с нашего крейсера пронзили их звездолет.

Большая братская могила из железа — вот чем теперь стал их корабль. Неуправляемый, с разрушенными функциональными системами, весь пронизанный жестким излучением, в пламени пожаров, он мчался вперед, обгоняя нас, и смерть была внутри него. Странно, но почему люди не покидают его? — ведь полученные крейсером повреждения были не такой силы, чтобы убить экипаж, — люди наверняка живы, да и разрушений в корабле должно быть не так уж и много…

Противник обогнал нас и устремился к планетам. Космонавты все никак не покидали звездолет, хотя был явно неуправляемым. И тут я понял, понял все — их корабль мчался прямо в жилую планету, а его команда пыталась предотвратить это столкновение. Настоящие герои!

Больше минуты экипаж гибнущего крейсера старался изменить его трагический курс, но все их попытки были безуспешными: я видел, что звездолет ни на йоту не отклонился от первоначального направления, — и это видели все экипажи вражеских кораблей, находившиеся в том районе, это видели все наблюдатели на астероидах, это видели все на наших кораблях — это видели все, но сделать ничего уже было нельзя: их корабль все-таки врезался в планету! Высоко-высоко, выше облаков, до самого края атмосферы поднялись гигантские клубы пламени и пыли; планета вздрогнула от удара столь невиданной силы — энергия взрыва была порядка одного миллиона единовременно взорвавшихся мегатонных термоядерных зарядов, а мощность вспышки была примерно в сто тысяч раз меньше полной светимости целого Солнца! Литосферная плита, в которую врезался звездолет, растрескалась, расколовшись на несколько частей; поверхность планеты покрылась исполинскими трещинами, но мы их не видели — все, что творилось там, было скрыто от наших любопытных взоров атмосферой, а перенастраивать приборы, приспособленные для открытого космоса, не было ни времени, ни необходимости. Мы не видели, да и никто из астронавтов нашего противника, находящихся поблизости, не видел, как землетрясения невиданной силы сотрясали кору планеты, как с треском падали дома, как с грохотом рушились горы, и деревья качались, будто бы в бурю, и как быстро начал разрушатся озоновый экран этой планеты. Мы не видели ничего этого, но все равно прекрасно знали, что должно произойти с крупным искусственным небесным телом вроде жилой планеты, если в нее на околосветовой скорости врежется звездолет — не знаю, как другим, а мне стало очень горько видеть все это — боль и крики погибающих людей — кто услышит их?..

А тем временем там, на раненой планете, природа ясно давала понять людям, что если вы ко мне относитесь по-людски, то я вам — мать, а если же по-свински, то я вам — мачеха: в несчастном поднебесном мире, задули свирепые горячие ураганы — они дули от места падения корабля, вырывая деревья и вздымая многометровые волны на морях, обжигая листья и сжигая легкие; потом эти листья, обожженные раскаленными ветрами, пожелтеют и опадут, цветы завянут, легкие захлебнутся жаром, и горячая пыль будет еще больше усугублять страдания пока еще живых существ. Планета окутывалась плотными клубами пыли, ясно видимыми из космоса, — она блестела нам не своим истинным зеленовато-голубым, а чужим — отраженным желтым светом — на планету надвигалась долгая и жестокая многолетняя зима. В скором времени мороз двинется в свое путешествие от полюсов к экватору, и сладостное предсмертное оцепенение разольется под облаками пыли обреченной планеты, и его почувствуют все невольные свидетели катастрофы: люди, животные и растения, а потом, через несколько месяцев, вечная мерзлота твердым серо-голубым одеялом покроет всю планету, кроме некоторых морей. Те живые существа, которые выживут после столь продолжительных холодов, окажутся среди развалин городов в опустошенном мире, оставшемся без животных и растений — они будут скитаться по пепелищам лесов и полей, будучи совершенно «раздетыми» перед губительным ультрафиолетовым излучением звезды этой планетарной системы.

Основная жизнь сохранится только в воде: в морях, океанах и в больших озерах, ибо все небольшие водоемы и речки уйдут в почву через трещины, образовавшиеся из-за землетрясений, после чего остатки воды промерзнут до самого дна. Водные организмы, нуждающиеся в свете и живущие в прогреваемых солнцем слоях, погибнут, а вот глубоководные рыбы и прочие сумрачные создания останутся и переживут катастрофу, хотя и им достанется тоже — гибель массы приповерхностных рыб и китообразных вместе с их последующим опусканием вниз в определенной мере нарушит устоявшиеся процессы в глубине, но не радикально. Сохранятся также мелкие наземные организмы, которые могут впадать в длительный анабиоз, и уж конечно же, сохранятся всевозможные бактерии и вирусы!

Когда облака рассеются, суша оттает, а следом за ней разморозится огромное количество людей и погибших вместе с ними животных, вследствие чего «разыграются» гнилостные процессы и планету захлестнут эпидемии. Разрушенная планеты будет представлять собой неприглядное зрелище — везде хаос, запустение и болезни, но это дело будущего, причем, я думаю, что к тому времени война уже закончится, и люди всерьез займутся разрушенными мирами; правда, им не хватит средств на восстановление всех уничтоженных ими же планетарных систем, но в свое время руки дойдут и этой планеты.

…Но у меня уже не было времени раздумывать о грядущих последствиях своего удачного выстрела антиматерией — вражеский звездолет погиб — тем хуже для него! — но мы-то еще живы, и у нас совершенно нет времени наблюдать дальнейшее распространение пыли и пожаров по планете — наш корабль уже проходил мимо «косяка планет»… — пора, пора — пришло время… — и в этот момент, то есть практически в упор, с дистанции около двухсот тысяч километров, я нанес удар основным оружием.

На таком расстоянии промахнуться было практически невозможно — главный луч попал в астероид — туда, куда я и целился. Мы стали резко набирать ход — пора было спасаться бегством от нарождающейся псевдозвезды. Вражеские корабли, находящиеся вокруг нас, сначала, в первые двадцать секунд, ничего не предпринимали, выжидая, начнет ли образовываться псевдозвезда, а когда убедились, что она явно стала формироваться, тогда и они тоже принялись в спешке разгоняться и менять курсы, бросаясь прочь от этого места.

…Еще живы люди, еще целы здания, еще не разрушены судьбы — но неизбежность уже вступила в свои права, и только судьба может противостоять ей…

Время — важнее всего, ибо все остальное — ничто, если нет времени! А у жителей планет его уже нет…

Первая фаза — это образование самой псевдозвезды — ее длительность невелика — обычно от пары секунд в открытом космосе до половины минуты на массивном небесном теле вроде астероида. Этот период носит название «образование псевдозвезды», и его суть полностью исчерпывается этим определением: псевдозвезда только формируется из энергии основного луча, ничего не излучая и ничем себя не проявляя. Только по истечении первой фазы можно будет с полной уверенностью сказать, получился ли выстрел, или же он был сделан зря.

Я был не первым и не последним и в этой войне, и в истории человечества в целом, кто использовал мощь основного оружия против планетарной системы — и раньше уже было нечто подобное, поэтому и я, и мои враги — все мы знали, чем это может кончиться, ибо прекрасно понимали, что там сейчас будет происходить; поэтому мы все вместе уносились прочь от смерти, что ждала нас здесь, и не стреляли мы друг в друга, ибо шансы на то, что и я, и они скоро погибнем вместе, были очень высоки: никто не знает сейчас, какой именно силы будет гравитационный удар, — вполне возможно, что он будет губителен для всех нас, а возможно, мы его совсем не почувствуем.

Итак, первая фаза прошла — псевдозвезда сформировалась, и наступила вторая фаза — фаза «жесткого сгустка». К этому времени энергия выстрела основного оружия уже исчерпана, и псевдозвезда начинает использовать энергию, заключенную в массе, на которой она образовалась. Вплоть до шестой фазы псевдозвезда будет выглядеть как кляксообразное образование с шевелящейся поверхностью и с четко разделенной на зоны внутренней структурой. В области электромагнитных излучений псевдозвезда излучает неравномерно: спектр ее излучений изменяется от фазы к фазе, но на протяжении одной фазы он достаточно стабилен. В целом во второй фазе в видимом свете этот будущий космический монстр выглядит очень привлекательно: его волнующаяся поверхность переливается всеми цветами радуги, разноцветные молнии постоянно вспыхивают то там, то здесь, а небольшие разноцветные звездочки хаотически вспыхивают и гаснут, чтобы затем вспыхнуть снова — и так будет продолжаться долго, вплоть до самой четвертой фазы. Игра света композиции из разноцветных драгоценных камней довольно грубо передает игру света истинного короля в этой области — псевдозвезды во второй фазе эволюции.

«Переливающаяся малышка» пока еще почти ничего не выделяет в окружающее пространство, однако астероид имеет значительную массу, поэтому в данном случае даже этого «почти ничего» хватает для незначительного повышения силы гравитации по сравнению с силой гравитации близлежащих планет, что многие люди на них уже почувствовали, как изменение веса своего тела.

Я внимательно смотрел на экран, на котором рисовался график изменения уровня гравитации на самой далекой от того астероида, в который я попал, планете этой системы — в самой безопасной точке планетарной системы. Многократные перегрузки от ускорения налили свинцом мое тело, а я все смотрел и смотрел на черную линию на белом фоне, которая отныне показывала судьбу триллионов людей.

Гравитационная сила, создаваемая псевдозвездой, направлена к центру самой звезды, и ее действие на жителей планеты зависит от их взаимного расположения. Если представить, что на месте астероида с эволюционирующей псевдозвездой находится шаровой источник света с диаметром равным диаметру астероида, то любая планета относительно этого источника света будет иметь две половины: освещенную светом и теневую, а также линию, проходящую между светом и тенью по планете. В целом, результирующая сила от суммы сил тяготения планеты и псевдозвезды создает два ускорения: касательное и вертикальное, и только из-за небольшого значения касательного ускорения по отношению к вертикальному усилию его значением можно пренебречь и в дальнейшем рассматривать исключительно вертикальное ускорение; правда, принять касательное ускорение равным нулю можно почти на всей поверхности планеты, за исключением полосы, проходящей между «освещенной» и «теневой» сторонами — там касательное ускорение значительно превышает вертикальное, которое, в свою очередь, тоже условно нельзя приравнять к нулю.

Все предметы, а также люди, находящиеся на «освещенной» стороне планеты или любого другого небесного тела, будут испытывать силу тяготения псевдозвезды, которая будет направлена вверх и которая будет уменьшать вес тела. До тех пор, пока сила тяготения псевдозвезды в данной точке не достигнет значения силы тяжести планеты в той же самой точке, до этих пор вес тела будет уменьшаться, а когда обе силы уравняются, тогда наступит состояние невесомости. Если же сила тяготения псевдозвезды превзойдет значение силы тяжести планеты в данной точке, то тогда на все находящиеся в состоянии невесомости объекты начнет действовать одинаковое по значению ускорение, и все незакрепленные в грунте тела будут подниматься в воздух со всевозрастающей скоростью. Если на планете нет атмосферы, то все предметы будут подниматься с одинаковой скоростью, а если она есть, то из-за различного сопротивления воздуха для разных тел, скорости их будут отличаться одна от другой. Люди, домашние животные, разные предметы, всякий мусор, камни и пыль начнут подниматься вверх, и в этом движении их может остановить только какое-нибудь препятствие, например, ветви деревьев или же потолок помещения. Реки, озера и прочие водоемы начнут выливаться вверх, струя фонтана и не «подумает» возвращаться вниз — планета не сможет удержать принадлежащее ей, и все оно начнет покидать ее.

Если же сила гравитации псевдозвезды за вычетом силы тяжести планеты — результирующая сила — превышает предел прочности потолка, стен и же веток деревьев, то тогда им наносятся повреждения, и с дальнейшим возрастанием усилия они разрушаются: потолок проламывается вверх, стена разрывается по длине и ширине, а ветки выламываются кверху, — и все эти обломки: — части стен, куски потолка, ветки деревьев — устремляются вверх. Если же результирующая сила будет достаточно велика, то она вырвет из земли камни, столбы, опоры и прочие предметы и тоже понесет их вверх; скорее всего, это может произойти в третьей фазе, потому что во время второй фазы сила гравитации псевдозвезды еще недостаточно велика, поэтому здания, сооружения, деревья, люди, животные и прочие физические тела не получают сколько-нибудь значительных повреждений; правда, нужно не забывать, что силы гравитации зависят от квадрата расстояний между телами, поэтому, чем тело находится дальше от псевдозвезды, тем ее сила тяготения меньше — вот почему, когда в выбранной точке на «освещенной» стороне планеты вес тела становится равным нулю, то на противоположной ей точке, на «теневой» стороне, вес тела всегда меньше двукратного.

Вторая фаза может продолжаться несколько минут, поэтому люди поднимаются на высоту в двадцать и более километров, имея скорость свыше пятидесяти метров в секунду, — и там, на этих высотах, несчастные задыхаются от недостатка кислорода, а затем и погибают от леденящего холода.

На «теневой» стороне небесного тела происходят другие явления: там сила гравитации псевдозвезды увеличивает вес тела, складываясь с силой тяжести планеты, и когда сила гравитации псевдозвезды станет равной силе тяжести планеты в данной точке, тогда вес любого тела увеличится в 2 раза по сравнению с обычным. От изменений силы тяжести начинают провисать висячие конструкции, ветки и листья деревьев изгибаются вниз, цветы никнут, а фонтан с трудом поднимается над зеркалом пруда. На «теневой» стороне, кажется, что тела наливаются свинцом, двигаться становится все труднее, предметами пользоваться все тяжелее; живые существа начинают задыхаться. Здесь нет такого чувства легкости и облегчения, чувства полета, чувства освобождения, которое присутствует на «освещенной» стороне — здесь присутствует только лишь ощущение гнетущей тяжести и недостатка воздуха.

На линии, проходящей между «освещенной» и «теневой» стороной, сила гравитации псевдозвезды перпендикулярна силе тяжести. Все тела, находящиеся в районе этой линии, весят столько же, сколько и раньше, но зато там возникает тянущее усилие, которое тянет все в одну сторону — в сторону псевдозвезды. Это похоже на равномерный сильный ветер, который не давит на кожу и не мешает дышать: все деревья и травы изгибаются в одну сторону, фонтан образует дугу, люди ходят наклонившись, а незакрепленные предметы, сначала мелкие, а потом и покрупнее, движутся, приостанавливаются, потом снова движутся, будто гонимые ветром. С течением времени слабозакрепленные и относительно легкие тела покидают полосу раздела «освещенной» и «теневой» сторон и оказываются в пределах «освещенной» части планеты, где они и отрываются от поверхности и начинают подниматься вверх, постепенно сгорая в атмосфере; в то же время прочно закрепленные в грунте объекты вместе с достаточно массивными телами так и остаются на своих местах.

Все это — вторая фаза, во время которой любая псевдозвезда представляет собой «жесткий сгусток» — очень устойчивое, почти ничего не излучающее, космическое образование. С третьей фазы начинается расход энергии, продолжающийся до самого конца существования псевдозвезды: в третьей фазе ее энерговыделение увеличивается в 2-3 и более раз — это самая долгая фаза, обычно продолжающаяся до десяти минут. В это время излучается в основном гравитационная энергия и немного тепловой, поэтому этот период и называют фазой гравитационного излучения. Псевдозвезда уже не столь красива — она становится почти равномерно яркой: на ней уже не видны ни звездочки, ни переливы, и только разноцветные молнии время от времени разрезают ее светло-белую колеблющуюся поверхность.

Во время третьей стадии на ближайших планетах от тяжести уже начинают гибнуть люди — это, в основном, больные, старики и люди с ослабленным здоровьем, — но это еще не самое страшное. Здания получают серьезные повреждения, валятся старые и трухлявой сердцевиной деревья, в массовом количестве начинают рушиться висячие и большепролетные конструкции. Вообще говоря, где тонко — там и рвется, но в целом, третья фаза еще вполне терпимая.

Затем идет четвертая стадия — фаза паузы, когда на несколько секунд псевдозвезда почти перестает выделять энергию. Красочная игра света осталась в прошлом: в четвертой фазе пропали все блестки и переливы, исчезли молнии — в сером сумраке окончательно растворилось все, даже тяжесть предыдущих стадий, отчего тем, кто еще остался жив, становится легче, но это затишье перед бурей… За это время можно успеть последний раз окинуть взглядом мир, что-то вспомнить и попытаться приготовиться к шестой, к последней фазе. Четвертая фаза как бы дается судьбой, чтобы человек приготовился к смерти, чтобы он очистил свою душу от грязи, накопившейся в ней за время земного существования, и приготовился к вечности. Нет смысла что-либо делать во время этого краткого затишья: не нужно ни помогать кому-нибудь, ни стремиться куда-то, ни желать чего-либо — смерть приходит, и нужно достойно встретить ее в своей душе.

В пятой фазе энерговыделение псевдозвезды вновь начинает нарастать. В это время идет большой выброс антиматерии, элементарных частиц и жесткого излучения, чего не наблюдалось в предыдущие этапы, отчего весь этот период называют фазой излучения частиц. Сила гравитации начинает увеличиваться от почти нулевого значения до примерно среднего между значениями силы тяготения во втором и третьем периоде; пятая фаза продолжается несколько десятков секунд. Если на этапе паузы псевдозвезда выглядела как мрачный темно-серый шар с ясно очерченной неподвижной поверхностью, то в фазе излучения псевдозвезда становится ослепительно белой с широкой интенсивной короной.

К шестой фазе псевдозвезда успевает израсходовать менее одной десятой доли всей энергии, которую она выделит за время своей эволюции — остальные девять десятых энергии высвобождаются в последней, шестой фазе, высвобождаются мгновенно, менее чем за секунду, — и страшный гравитационный удар входит в мир, как жестокий господин! Именно по шестой фазе это сложное нестабильное образование, преобразующее материю, пространство и время, называют не только по-научному — псевдозвездой, но и по-простому — звездой смерти. Шестая фаза — это фаза вспышки, во время которой излучается все: гравитация, всевозможные волны, антиматерия и элементарные частицы. В целом, последний взрыв и является сутью псевдозвезды, ее прямым назначением, а все предыдущие этапы — лишь красочной прелюдией к нему.

Так эволюционирует любая псевдозвезда. Псевдозвезда, сформировавшаяся на астероиде, живет дольше псевдозвезды, сформировавшейся в открытом космосе: чем выше плотность и общая масса пространства, в котором образуется псевдозвезда, тем дольше она будет эволюционировать, и тем более чудовищным будет энерговыделение во время шестой фазы — к примеру, обычная псевдозвезда, сформировавшаяся в открытом космосе, проходит все стадии своей эволюции за ничтожную долю секунды.

Если псевдозвезда эволюционировала на астероиде обычных размеров, то в шестой фазе светимость ее вспышки будет сравнима со светимостью звезды типа Солнца, а ее гравитационный удар может вызвать такие приливные силы, которые вполне могут разорвать ближайшие планеты, — но это может произойти только в самом худшем случае.

А суть дела заключается вот в чем: задавая определенные энергетические и временные параметры основного луча, можно влиять на эволюцию самой псевдозвезды, а значит, и на ее шестую фазу в частности — можно, к примеру, задать такие характеристики основного луча, при которых большая часть энергии, высвобождающейся в фазе вспышки, будет или гравитационной, или электромагнитной, или же в виде определенного вида элементарных частиц; таким образом, если почти вся энергия псевдозвезды высвободится в виде нейтрино и антинейтрино, то катастрофических последствий для населения планет не будет — на них вообще никто не погибнет! Обычно в момент выстрела оператором задаются стандартные характеристики основного луча, то есть обычные усредненные характеристики; таким образом, звездой смерти будет выделяться весь положенный ей спектр частиц и излучения в среднестатистической пропорции, однако во время боя изменяющееся пространство-время тоже влияет на направление эволюции псевдозвезды, в результате чего может быть усилен или же ослаблен любой из компонентов ее спектра, причем независимо от желания самих стрелков, — именно поэтому сила взрыва псевдозвезды носит в определенной мере вероятностный характер, и поэтому во время боя всегда можно вполне надеяться на то, что противнику не повезет, а тебе повезет; вот почему, при задании результатов эволюции псевдозвезды, обычно не делается акцент ни на один из компонентов спектра ее взрыва, ибо можно прогадать и, поставив все на гравитационный удар, получить в результате поток антинейтрино. В псевдозвезде все процессы взаимосвязаны, и если делать согласно среднестатистической пропорции, то и результат, скорее всего, тоже будет находиться где-то в этих пределах.

…Итак, я уводил свой корабль подальше от опасности, гнал его, но, тем не менее, напряженно смотрел на график гравитационного излучения псевдозвезды и напряженно отслеживал фазы ее эволюции.

Вторая фаза прошла и наступила третья: теперь сила тяготения псевдозвезды на самой удаленной планете в самой удаленной ее точке превосходила земную силу тяжести в полтора раза. Вся планетарная система была полна стонами придавленных перегрузками еще живых людей, она трещала разрушающимися домами и грохотала обвалами горных лавин — планеты протестовали против всего этого ужаса, но ничего не могли поделать… а тем временем в их недрах заволновалась магма, предвещая землетрясения и ярость вулканов.

В тот момент я не думал о смерти людей на планетах — я беспокоился о своей жизни, и хотя любой из мчащихся рядом со мной кораблей мог попытаться покончить с нами одним ударом, никто из них не попытался сделать это: все спешили уйти подальше от псевдозвезды и пока не нападали на меня, однако я все равно старался идти хаотическим курсом, опасаясь внезапного кинжального выстрела антиматерией. Основное оружие никто против нас не применял — это было бесполезно вблизи столь мощной эволюционирующей псевдозвезды, но я все равно отслеживал пространство, опасаясь внезапной атаки, но ее не было, пока еще не было…

Четвертая фаза — энерговыделения почти нет. Теперь в этой планетарной системе на «освещенных» сторонах планет в живых остались только люди, которые провели всю вторую и всю третью фазу припечатанными к потолку, а остальные уже давно сгорели в атмосферах своих планет. На ближайших к псевдозвезде планетах, на их «теневых» сторонах, сейчас уже огромные кладбища — люди погибли от перегрузок, их дома разрушены, деревья повалены, а те, что еще стоят, лишились веток; придонные рыбы раздавлены о грунт, а остальные свободноплавающие обитатели водоемов почти все живы.

Я выключил двигатель; то же самое сделали и на остальных кораблях: мы двигались по инерции, без ускорения, мы ждали гравитационный удар и не хотели перегружать свои корабли и кресла дополнительной нагрузкой от работающего двигателя.

…Все, час пробил — неизбежность вступила в свои права. Пятая фаза, казалось, пролетела в одно мгновение — сила тяжести псевдозвезды стала возрастать, а затем — взрыв, и она ярче солнца вспыхнула в свой последний раз!

Гравитационный удар оказался на удивление слабым — аппаратура корабля легко погасила его. В самой худшей точке — в самом удаленном месте самой удаленной от псевдозвезды планеты сила тяжести возросла всего в несколько десятков раз, в то время как на ближайших к месту взрыва планетах возросла в десятки тысяч раз. Видимо, я выстрелил неудачно — только этим можно объяснить столь малые значения силы тяготения псевдозвезды.

Но живым существам и этого было достаточно. «Теневые» стороны всех небесных тел представляли собой гигантские кладбища с разрушенными домами и погибшими лесами. Люди, домашние животные, птицы и дикие звери лежат теперь на земле раздавленные, как тесто. Скоро в реках и морях всплывет погибшая рыба, хотя ее большая часть и утонет. Рыба сломана в точке своего центра тяжести, примерно посередине, чуть ближе к голове — на «теневой» стороне рыбы выгнуты и сломаны вниз, а на «освещенной» — вогнуты и сломаны вверх.

На «освещенных» сторонах планет кладбища имеют не такой страшный вид, как на «теневых», — большая часть живых существ уже давно сгорела в атмосферах, а те, кто все это время провел, распластавшись на потолке, теперь неприметно лежат под руинами. На этих сторонах планет здания тоже разрушены, но разрушались они от усилия направленного вверх, а не вниз, хотя теперь-то какая разница? Там лежат поваленные деревья с разорванными стволами и с полувырванными корнями, а на другой, на «теневой» стороне у деревьев просто сломаны стволы, а корни все так же, как и раньше, находятся в земле.

На линии, проходящей между «освещенными» и «теневыми» сторонами планет, лежат вперемежку поваленные дома и деревья, а на них и среди них наколотые и раздавленные о них люди и другие, еще недавно живые существа.

Скоро начнут извергаться вулканы; скоро многочисленные землетрясения начнут сотрясать кору небесных тел, восстанавливая разрывы их внутренней структуры, образовавшиеся из-за взрыва моей псевдозвезды и, как следствие этого, колоссального (хотя и временного) повышения силы гравитации в планетарной системе, — но все эти грозные явления будут хоть и многочисленными, однако не очень разрушительными, ибо крупные землетрясения подготавливаются природой в течение долгих столетий, когда небольшие напряжения в глубине планеты не могут разрядиться в виде слабого землетрясения, и тогда они постепенно накапливаются, чтобы затем разрядиться в виде серии могучих толчков (именно поэтому маломощные нерегулярные колебания лучше, чем полная неподвижность земной тверди); и это притом, что в данном конкретном случае имеет место всего лишь не очень сильное кратковременное воздействие на планеты, которым все равно, что они будут существовать и дальше, неся на себе разрушения, — этим громадным кускам камня все равно, что будет с ними дальше, ибо они безразличны ко всему, в отличии от людей, которые живут и надеются, что будут и дальше жить и трудиться, но…

Смерть пришла на эту землю, и я принес ее сюда.

Так было раньше, и так будет после меня — настоящая война страшна, и только во время нее понимаешь, насколько она чудовищна.

Триллионы людей ушли в ночь, топ-топ, один за другим; ушли туда, откуда нет возврата, — и так было надо.

Центральное светило этой несчастной планетарной системы заволновалось, чтобы потом, постепенно, через месяцы прийти в норму: яркость его «освещенной» стороны начала понемногу увеличиваться — в целом, она возрастет незначительно; пятна на звезде уменьшатся, протуберанцы станут больше и мощнее, корона станет ярче, а солнечный ветер усилится… — но все это произойдет позже, ибо инертность процессов в светиле очень велика, так как сама звезда имеет значительные размеры и, плюс к тому же, находится слишком далеко от моей взорвавшейся псевдозвезды… — да, все это произойдет гораздо позже, а пока пространство успокаивалось после гибели астероида, и противник получил возможность отплатить нам — он пустил в ход основное оружие, и рядом с нашим кораблем начало взрываться пространство — мы уже не могли прыгать, но и оставаться здесь нам тоже было нельзя — убьют; и хотя я еще раньше предвидел такое развитие ситуации, но у меня не было выбора: я должен был напасть на планеты, ибо в противном случае меня все равно везде ждала гибель как результат нашего общего поражения, а после успешной или же неудачной атаки я должен был прыгать куда-нибудь в надежде на то, что нам повезет, — так сложилась ситуация, и поменять в ней что-либо я был тогда не в силах.

Трудно остаться в живых после атаки на планеты, тем более, если ты атаковал один, — именно поэтому мало кто решается на такое; я — решился, но решился не потому, что я — герой, а потому, что еще на Хале у меня пропал страх перед собственной смертью плюс к тому же, не напади я на планеты, то все равно погиб бы, но чуть позже, ибо мы проигрывали битву.

Уж лучше погибнуть так — после успеха, чем быть одним из многих просто погибших.

А самое главное — теперь у нас есть шанс: мы увидели, что можем побеждать, а это ощущение дорогого стоит! Ради себя, ради своей славы, я никогда не сделал бы такое — я не достоин этого, но ради других людей, ради нас всех, ради нашей общей победы — конечно же!

Я должен был прыгать, но прыгать нам было нельзя потому, что, скорее всего, мы погибнем после прыжка (хотя есть шанс и на то, что нам повезет), однако сейчас у меня нет времени рассчитывать шансы: антиматерией или же основным оружием, но нас скоро прикончат — противник не простит нам гибели триллионов людей, а свои нам помочь не успеют. Да будет так — лучше погибнуть, имея шанс на спасение, чем умереть, как под топором палача!

Я не рассчитывал прыжок, а просто прыгнул куда-нибудь, надеясь исключительно на свою удачу. Чтобы не видеть предпрыжковых данных о состоянии пространства-времени вокруг нас и чтобы не волноваться о них зря, я закрыл глаза, и экраны напрасно старались, отображая столь быстроменяющуюся информацию, что она буквально рябила перед глазами почти бессмысленным калейдоскопом картинок — а я не видел ее! — и только после того, как мы прыгнули, я открыл глаза и напряженно ждал, куда же нас вынесет река судьбы. Мысленно я уже приготовился к худшему — к худшему нужно готовить себя всегда, потому что оно более вероятно, чем лучшее; но если, все же, худшее не произойдет, то тогда можно будет порадоваться лучшему, — однако, если готовить себя к лучшему, то, скорее всего, проиграешь, ибо оно может не наступить, а если и наступит, то не принесет радости, потому что будет выглядеть в твоих глазах не как случайное везение, а как запланированный результат.

На наше счастье и на мое удивление, корабль оказался в довольно—таки хорошем районе: впереди нас по курсу находился белый карлик, но он был слишком далеко, чтобы представлять для нас какую-то угрозу.

Пространство вокруг нас стало «вспухать» множеством точек, из которых стали появляться корабли противника — у нас еще было немного времени, чтобы прыгнуть и вновь ускользнуть от них, пока они еще не начали стрелять; но у меня были другие планы.

Пролетая возле солнца той, впоследствии уничтоженной мной, планетарной системы, мне в голову пришла мысль по-другому атаковать планеты. Суть моей идеи заключается вот в чем: вблизи звезды присутствует мощное гравитационное поле, а также довольно много массы, рассеянной в виде солнечного ветра. В таких условиях и несущий, и главный лучи основного оружия получаются очень жесткими, устойчивыми даже к сильным возмущениям внешней среды, то есть получается, что для успешной атаки вполне можно будет использовать сразу же основной луч, без вспомогательного. Планеты всех звездных систем сделаны так, чтобы расстояние от них до солнца не превышало 9-10 световых минут, — а это очень небольшая дистанция для основного оружия; получается, что на коротких расстояниях в условиях значительной плотности энергии и излучения надобность в несущем луче падает до минимума; правда, при этом сильно пострадает точность наведения на цель, но ведь дистанция-то маленькая, а цель — большая, вот почему попасть в нее вполне возможно. Нужно еще не забывать о том, что масса «притягивает» к себе луч основного оружия, а большая масса «притягивает» сильнее, что в целом также увеличивает вероятность попадания.

Когда мы будем находиться вблизи солнца, то оно будет прикрывать нас от основного оружия противника, но никак не от антиматерии; однако, для того, чтобы поразить нас антиматерией, вражеские корабли должны будут приблизиться к моему звездолету, а на это уйдет время, которое я могу использовать на стрельбу по планетам и последующий прыжок, то есть у меня появляется реальный шанс в одиночку напасть на планетарную систему, уничтожить население на ней и скрыться в глубинах космоса. Правда, возможен и гораздо более худший вариант для меня — это произойдет, если корабли противника уже изначально будут находиться вблизи светила, и им не нужно будет тратить время на то, чтобы приблизиться ко мне, они расстреляют мой корабль антинейтронами через мгновение после его выхода из туннеля.

Если попытаться немного спрогнозировать будущее, то именно сейчас этот вариант должен мне удастся, притом удастся всего один раз. Если до меня этого никто не делал в текущей войне и в прошлых конфликтах, то противник не будет готов к такому развитию событий, и я смогу полностью использовать эффект неожиданности; но с нами сражаются не полные идиоты, поэтому они сделают надлежащие выводы, и после моей (я надеюсь!) удачной атаки возле каждого солнца будут постоянно крейсировать их корабли, и тот, кто захочет сделать, как я, уже вряд ли сможет повторить это. Наше руководство тоже сделает аналогичные выводы, в результате чего и возле наших звезд в обитаемых системах тоже станут крейсировать наши охранные корабли.

Таким образом, единственная технология одиночной успешной, многократно повторяющейся атаки на планеты может быть следующая — корабль выходит из тоннеля достаточно далеко от солнца (но не слишком далеко! ), затем быстро, почти без прицеливания, наносит один-единственный удар основным лучом и сразу же прыгает. Даже на большом расстоянии от звезды все равно присутствует солнечный ветер, и ее гравитационное поле все еще достаточно велико, а значит, и жесткость главного луча будет выше, нежели при стрельбе в открытом космосе вдали от звезд, поэтому: во-первых, шансы на успешное попадание значительно повышаются, а во-вторых, столь крупный участок космоса неприятель не сможет полностью взять под свой контроль, и у атакующего звездолета появится определенное, весьма небольшое время. Это время будет очень спокойное, можно даже сказать почти мирное, — в непосредственной близости от выпрыгнувшего из тоннеля корабля вряд ли будет находиться вражеский крейсер и, следовательно, в первые секунды после прыжка можно будет надеяться на то, что увидишь бездонную черноту космоса, а не прожигающий броню поток антинейтронов! Но «безмятежное» время окончится очень быстро — охранная группировка кораблей откроет огонь, и тогда все — конец: в разрывах псевдозвезд прыгнуть не удастся, а дальше… — один в поле не воин. Итак, у нападающего звездолета есть меньше минуты времени на то, чтобы, выскользнув из туннеля, выстрелить основным лучом и, прыгнув снова, скрыться в новом тоннеле; получается, что у него не будет времени ни на прицеливание, ни на включение главного оружия: но включить его можно заранее, еще до прыжка, а вот прицелится, пусть даже кое-как, не получится никоим образом; однако самое худшее — это то, что рассчитать прыжок времени не будет тоже — прыгать придется наугад, надеясь исключительно на свою удачу. Только так и никак иначе — других вариантов нет; или, быть может, они есть, но я их не вижу!

Продолжим рассуждать дальше: скорость моего корабля может быть любой — ведь при прыжках ни ее числовая характеристика, ни направление не имеют решающего значения. Но иметь крайние параметры скорости невыгодно: слишком медленно летать глупо — в случае чего, противник сможет легко догнать нас, а слишком быстро — опасно: кораблем становится трудно управлять, и именно поэтому самый лучший интервал скорости для звездолета — от 40 до 80% скорости света.

Также необходимо, чтобы солнце ни в коем случае не находилось между мной и планетами — в противном случае вполне можно будет взорвать светило, а этого делать ни в коем случае нельзя; получается, что плоский угол с атакующим звездолетом в вершине, а также векторами, направленными от корабля на звезду и на группу планет, не может быть меньше 70°, — а еще лучше, чтобы он был больше 90°, то есть был тупым, желательно градусов от 110° до 180°. Если получится такое значение угла, то можно будет совершенно спокойно и безбоязненно стрелять по планетам, нисколько не опасаясь за судьбу центрального светила — оно останется в неприкосновенности при любых изгибах основного луча.

Но в целом вся технология такого рода атаки не дает уверенности в успехе — попасть в астероид будет очень и очень сложно, но можно; а чтобы все-таки попасть, мне нужно учиться, и учиться этому я буду сейчас, на планетарной системе противника — я попытаюсь одним главным лучом, без несущего и почти без подготовки, выстрелить и попасть; кстати говоря, возможно (а почему бы и нет?), что благодаря эффекту неожиданности у меня будет время на несколько попыток, — и я сделаю их!

Получается, что сейчас я меняю реально возможную победу ради призрачного будущего. Выпрыгнув возле солнца и быстро выстрелить — это первый вариант — надежный, но однократный; выпрыгнуть чуть дальше от светила и начать стрелять — это второй вариант — неясный, но перспективный. Что лучше? А не стоит ли одно другого? Я не знаю. Нас, когда мы были курсантами, не учили атаковать планеты — нам только лаконично прочитали лекцию об особенностях стрельбы по астероидам, и больше ничего (я думаю, что руководство правильно сделало, не акцентировав наше внимание на столь чудовищных вещах; если мы научимся по-настоящему сражаться в космосе, то мы сможем уничтожать и планеты, — хотя лучше было бы, чтобы делать этого нам никогда не пришлось)…

Я хочу увидеть, как ведет себя пространство-время в такого рода ситуациях для того, чтобы суметь воспользоваться этим знанием в будущем, а значит, я должен пойти по второму, многообещающему, варианту. Но синица в руках лучше журавля в небе — первый вариант надежнее, — а значит, возможно, я ошибаюсь…

А что если то же самое оформить по-другому: сейчас я меняю тактический успех ради стратегического — это уже лучше, но почему меняю и причем тут стратегия и тактика? Нет, все равно это не то — ведь я в любом случае буду учиться стрелять быстро и метко по планетам, хотя может быть, мне следует сначала поймать синицу, а уже потом заняться ловлей журавля? Может быть… но все же я думаю, что пока мы два месяца сражались между звезд, кто-то уже использовал первый вариант… — да, я чувствую, что, скорее всего, так оно и было, а значит, несмотря на всю его привлекательность, он для меня закрыт. Итак, решено — я буду учиться атаковать планеты по второму варианту!

Тем временем, пока я размышлял, наш крейсер успешно отбивался от выстрелов противника, и белый карлик приближался к нам все ближе и ближе. Корабль постепенно гасил свою субсветовую скорость — я замедлял его бег для того, чтобы он после прыжка не слишком быстро пролетел возле вражеского солнца и позволил нам хотя бы пару минуту побыть «прикрытыми» близлежащим светилом от разящих залпов основного оружия. Звезда типа Солнца имеет диаметр порядка четырех с половиной световых секунд, и если мы выйдем из туннеля той скоростью, с которой я запланировал, — около семидесяти тысяч километров в секунду, и в том месте, где я рассчитывал, то этого нам будет вполне достаточно для того, чтобы быть «прикрытыми» светилом от основного оружия минуты полторы, а их мне должно хватить на несколько быстрых выстрелов. Я уменьшил скорость до ста восьмидесяти тысяч километров в секунду и больше ее не снижал, ибо тогда неприятель мог в скором времени подойти к нам совсем близко и расстреливать главным оружием почти в упор — он и так подбирался к нам все ближе и ближе… — но спасительная гаснущая звезда приближалась еще быстрее.

Возле потухающего белого карлика вражеские корабли перестали стрелять по нам, опасаясь случайно попасть в светило. Пространство успокаивалось — из-за этого мне стало гораздо легче управлять кораблем, и я перестал волноваться относительно предстоящего прыжка — мы прыгнем в тихом космосе и выпрыгнем в расчетной точке с расчетной скоростью, направлением и без ускорения; а пока я не собирался изменять скорость корабля, и он неслышной черной тенью «шелестел» в пустоте.

Что меня всегда удивляло и поражало своей красотой, так это то, как звездолет легко и красиво, будто бы на чудесных роликах, скользит в космосе. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, после стольких лет, проведенных вдалеке от корабельной рубки, я не могу избавиться от ощущения изысканной прелести от мощи, быстроты, маневренности и тишины межзвездного крейсера.

…А белый карлик приближался к нам со все возрастающей быстротой — он уже занял собой все экраны, и когда он на мгновение оказался рядом с нами, чтобы затем остаться позади нас, — тогда мы прыгнули. Штурман заранее подготовил все данные для прыжка — ему даже не нужно было ничего нажимать: настроенная навигационная система сама выбрала момент времени и сделала все необходимое — наш звездолет нырнул в тоннель, оставив преследователей далеко позади.

Да, мне кажется, что на лезвии ножа очень много места — нужно только уметь правильно использовать его!

…А мое нервное напряжение постепенно достигло апогея. Судьбы триллионов людей сплелись с моей в единый клубок — я чувствовал себя всего полностью, вплоть до самых потаенных глубин своего тела; и сейчас я тратил огромные количества своей нервной энергии, совершенно не считая ее, не заботясь о будущем и не вспоминая о прошлом!

Все, абсолютно все теперь зависит исключительно от меня одного!

И я знал это, и остальные члены моего экипажа тоже знали это — и осознание столь огромной ответственности вкупе с колоссальным риском придавало мне еще больше сил.

Я хотел навязать свою волю этой кровавой буре — так вот и навязывай!

Это не чужой мне мир Халы — это родной мне мир Земли, и от этого все происходящее здесь воспринималось мной гораздо острее. Я стиснул зубы, собрав в кулак всю свою волю, — да будет так!!!

Мы вышли из туннеля — и перед нами возникло солнце. Наш крейсер двигался чуть в стороне от него, и я увидел как красный протуберанец, похожий на арку, блестевшую золотым отблеском, постепенно стал сдвигаться, пока мы медленно скользили вдоль звезды. Противника вблизи нас не было, но зато чуть дальше — на расстоянии десяти миллионов километров — весь космос со всех сторон был просто покрыт броней чужих кораблей, и не было видно нигде ни одного из наших. Видимо, неприятель не ожидал такого рода атаки, а значит, я все-таки был первым, кто придумал этот метод нападения! Приятно осознавать это, но, кстати говоря, сейчас я бы мог напасть и по первому варианту тоже, но… — решение принято, и другой возможности уже не будет, а второй вариант атаки перспективнее и безопаснее, так значит — вперед!

Я стал учиться стрелять: первый выстрел был неудачен — я попал в атмосферу планеты; и псевдозвезда не сформировалась, рассеявшись в воздухе. Энергия основного луча стала распространяться кольцевыми волнами — у меня сложилось такое ощущение, будто кто-то бросил в воду камень, — только вместо воды была поверхность атмосферы планеты, а вместо камня — энергия выстрела. Теперь жители половины этого небесного тела смогут в течение нескольких дней наблюдать полярное сияние, которое будет слабеть с каждым днем пока, наконец, не исчезнет совсем. Яркость сияния будет максимальной в точке прицеливания главного луча, то есть примерно на половине пути от экватора к северному полюсу, и будет уменьшаться к периферии зоны. По-моему, лучше уж полярное сияние там, где его никогда не было — в средней полосе и на экваторе, — нежели мощный, разрывающий тело, гравитационный удар!

Я выстрелил снова — во второй раз получилось более удачно — псевдозвезда сформировалась, но не на выбранном мной астероиде, а просто в открытом космосе. Она получилась довольно слабой и в целом безопасной для окружающих, вот почему, обнаружив это, я перестал наблюдать за ее поведением и принялся внимательно следить за показаниями приборов, обдумывая их, примечая особенности поведения пространства и пытаясь интерпретировать их. Я изменил определенные настройки, однако третий выстрел получился по результатам таким же, как и предыдущий, после чего я произвел некоторые поправки, которые, по моему предположению, должны были увеличить точность стрельбы, и снова выстрелил… — и наконец-таки, с четвертого раза, я попал в астероид!

У меня еще оставалось время для одного, максимум двух выстрелов, и я уже выбрал цель — почти на векторе моего последнего выстрела находился вражеский корабль, но я решил не спешить и не пытаться охватить все сразу — пусть штурман спокойно рассчитывает наш будущий прыжок, а я тем временем оценю перспективы нарождающейся псевдозвезды. На том корабле даже не поняли, как близки они были к смерти, ну да ладно…

Важнее, чем уничтожение крейсера противника, было то, что я не смог даже примерно предположить, какой силы будет гравитационный удар во время шестой фазы, а значит, я не был полностью уверен в качестве моих настроек, но тогда у меня было слишком мало времени: мы уже пролетали солнце, и «открывались» для удара основным оружием, отчего наше пребывание здесь подходило к концу.

Мы прыгнули. О дальнейшей эволюции псевдозвезды на астероиде и о ее воздействии на окружающие планеты мы узнаем гораздо позже (если будем живы), но только не сейчас.

Наш звездолет выскользнул из туннеля. Как мы и рассчитывали, он оказался довольно близко к соединению, охраняющему нашу планетарную систему. Я даже не успел порадоваться этому, как понял, что наши корабли находятся все же слишком далеко и что помощь нам они оказать не успеют — мы все-таки ошиблись! — вражеские крейсера едва не наступали нам на пятки, и поэтому, чтобы не погибнуть, нам опять следовало прыгать.

Космос «горел у нас под ногами» — я чувствовал, что преследователи отстают от нас всего лишь на полшага, спиной ощущая холодную тяжесть гравитационного удара и сердцем испепеляющий жар антиматерии.

Штурман успел лишь примерно оценить область пространства, куда мы попадем после нашего нового прыжка — ничего опасного там не было, и поэтому я решился прыгать: снова туннель и новое небо, снова бездонная пустота мира, а где-то сбоку, вдалеке, — черная дыра. Мы пролетали достаточно далеко от ее чудовищного гравитационного поля, такого сильного, что даже свет не в силах вырваться из него, но все же, даже на столь значительном расстоянии, оно все равно мешало нам рассчитывать следующий прыжок.

Мы выстрелили куда-то в сторону, пытаясь замести следы, затем прыгнули еще раз, потом снова выстрелили и прыгнули еще один раз, а космос все так же «горел у нас под ногами», и хотя своих преследователей мы еще ни разу не видели, — мы были живы именно потому, что их не видели. Я предполагал, что, скорее всего, за нами все еще мчатся несколько взводов, пылая жаждой мести, и это мое предположение базировалось на знаниях, полученных во время обучения, когда я был еще курсантом, поэтому я все также спешил побыстрее достичь своих, не надеясь на то, что мне удастся хорошо запутать следы и тем самым оторваться от погони.

Спешка до добра не доводит — мы снова неудачно прыгнули: после выхода из туннеля звездолет оказался в пылевом облаке, и его мелкие частички, состоящие из камня и льда, стали со скоростью сто семьдесят тысяч километров секунду вонзаться в нашу наружную броню, сдирая ее с корпуса корабля. Несмотря на то, что концентрация пыли в облаке была гораздо меньше обычной запыленности наших довольно-таки чистых городов, все же такую «игольчатую» бомбардировку наш корабль долго не выдержит: слишком велика наша скорость и, как следствие, скорости врезающихся в броню частиц, поэтому мы снова прыгнули — и опять в режиме острого недостатка времени, но все же прыгнули, — и космос раскрыл нам свои объятия, и новое звездное небо раскинулось перед нами… Мы еще два раза прыгали, и бесконечное пространство все также равнодушно светило нам бесчисленными звездами, пока, наконец, мы не выбрались из этого звездного океана и не прилетели к своим — и вот мы уже летим между двух наших дивизий, вокруг которых находится еще множество кораблей — это группировка крейсеров, охраняющих наши планеты. Свои! Наконец-то!

Они прикрыли нас от преследователей, и бой с ними остался позади нас. Вражеских кораблей было немного — их уничтожат довольно скоро, поэтому я с облегчением почувствовал себя в безопасности. Я попросил разрешение на посадку с целью доклада о своих достижениях, и мне разрешили ее. Я чувствовал, что мне надо ступить на землю хотя бы на минуту, для того, чтобы убедиться в реальности твердого населенного людьми мира, чтобы увидеть неразрушенную планету, чтобы вновь обрести что-то важное, потерянное во время нападения на планетарную систему, что-то сложное, смыкающееся с понятиями «Родина», «долг», «преступление» и «убийство», что-то первоосновное, связанное с собственным мироощущением, на которое тяжкой пятой наступили звезды — далекие, одинокие, вне времени и чужие… Несколько дней отдыха нам обеспечены, и притом неизвестно, когда еще мне выпадет счастье ступить на твердую землю обитаемого мира, и где будут лежать мои кости… Грустно и больно…

Мне нужна Хала, нужна как воздух, чтобы восстановить свои силы, обрести былую уверенность в себе и вновь обрести свое "я" — она мне просто необходима! Пока мы садимся, можно успеть все — я встал со своего кресла, вышел в коридор и там, в одиночестве, сказал:

— "Отец!" Где ты? Я хочу на Халу!

Плавно, не резко, исчезли стены и потолок — я стоял на разноцветном холме, а передо мной стоял мой «отец». Воздух Халы вливался в мою грудь, — дышалось легко и сладостно.

Все было, как и раньше, — и когти на пальцах ног, и шесть пальцев на руках, и ударные бугры на них… Я окинул взглядом местность: неподалеку, между холмами, находилась база людей; отсюда, с вершины холма, мне хорошо были видны несколько охранных вышек, сплошной забор, протянувшийся по всему периметру, и несколько строений внутри базы. В центре этого укрепленного поселения находился флагшток, на котором трепетало знамя враждебного мне тогда государства.

— Ты понял меня без слов, — увидев рисунок на полотнище, сказал я «отцу».

— Конечно, — ответил он. — Ты хочешь сделать то, что я предлагал тебе сделать раньше, а чтобы облегчить тебе этот процесс, я подобрал тебе научную станцию враждебного государства.

— Почти, — решил уточнить я и одновременно выговориться, чтобы привести в порядок свои мысли. — Сейчас я воюю, и мной были уничтожены триллионы людей; но то, как это произошло, напоминает мне компьютерную игру, а ведь это произошло по-настоящему. Я пришел сюда, чтобы понять реальность; чтобы понять, хотя бы частично, то, что я совершил в космосе, — я хочу понять смерть, сделанную своими собственными руками, — согласись, что у меня еще совершенно нет опыта в этом деле; кроме того, у меня есть право на все, данное тобой, и сейчас я хочу реализовать его.

— Ты можешь погибнуть там. Тебе помочь? — предложил свою поддержку «отец».

— Моя смерть сегодня — это твоя забота: если я умру, то ты оживишь меня, как в прошлый раз; но я прошу у тебя этого только на один сегодняшний день — пока я еще не научился восстанавливать себя сам, — ответил я и подытожил. — Теперь ты знаешь, какого рода помощь мне нужна.

— Я помогу тебе во всем, — ответил «отец». — Иди смело.

Я подобрался, собрав в кулак всю свою сущность, сконцентрировавшись полностью, чтобы быть готовым ко всякого рода неожиданностям, — я сосредоточился на нападении и вошел на базу к людям как враг. Защита станции была рассчитана на нападение халанских зверей и совсем не годилась для отражения агрессии разума — я легко проник внутрь и принялся за свое черное дело. Сначала я отбирал жизнь ударом кулака, а потом, когда ударные бугры сточились, разрывая горло. Я отбирал жизнь еще несколькими способами, разрывая тела людей на куски, но тогда меня интересовала отнюдь не технология этого процесса, поэтому я и не буду останавливаться на ней.

Я удивился, узнав на собственном опыте, какая колоссальная разница в силе и быстроте существует между человеком и халанином; я удивился тому, как легко мне было расправляться с людьми, а ведь большинство из них составляли крепкие спортивные мужчины — но я совершенно не чувствовал их сопротивления, расправляясь с ними как с куклами или же манекенами.

Я убивал, всегда глядя в глаза тому, у кого забирал жизнь — так я понял каково, быть лютым зверем!

Я все время задыхался в бедной атмосфере Земли, и когда вышел наружу, то должен был некоторое время просто стоять, чтобы отдышаться.

Я — халанин — не был жесток: я просто был вне людских понятий о добре и зле, ибо я не был человеком: там, на базе, тогда, в тот час, я не принадлежал миру Земли, я не принадлежал к виду человека разумного, а то, что еще несколько минут назад я был им, присутствовало во мне исключительно в форме воспоминаний и прошедших ощущений; однако сначала, перед самыми первыми ударами, я все же чувствовал свою вину перед этими несчастными, и это чувство вины только усилилось после того, как я сделал свое дело — убитые мной люди не были ни в чем не виноваты — им просто не повезло!

Но я почти не чувствую себя убийцей сейчас, вспоминая о том моем поступке, — и почти нет во мне чувства вины за ту мою бойню! Люди — средства для достижения определенных целей существом, которое не является человеком, то есть мной, а значит, какое тут может быть чувство вины и перед кем? Правда, все эти рассуждения призваны заглушить то чувство вины, которое, хоть и значительно приглушенное с течением времени, но все же присутствует во мне и ныне, когда я вспоминаю эту кровь, — все же, я изначально родился человеком, и поэтому переживания людей близки мне; даже сейчас, когда я пишу эти строки, вспоминая былое…

Я поднялся на холм к «отцу». Мои руки были в буквальном смысле по локоть в крови, и от пролитой крови я стал весь в пятнах и потеках темно-малинового цвета. Свою юбку я потерял, когда один из умирающих, падая, схватил меня за нее и сорвал, но сейчас мне были безразличны эти мелочи.

— Я видел смерть, я делал ее, — сказал я «отцу», — и я осознал то, что я сделал в космосе.

— Одиннадцать триллионов человек, — ответил он, — вот начало твоего боевого пути.

Я задумался, а затем, примерно подсчитав численности населенных планетарных систем, сказал:

— Так значит, я и во второй раз тоже попал удачно.

— Да, — подтвердил мой «отец».

— Что будет с этой базой? — поразмыслив, спросил я.

— Пора заметать следы, — ответил «отец», — ты же не хочешь, чтобы деяния твоих рук попали земным исследователям в лаборатории. Смотри, — продолжил он, показав рукой на небо, — бело-голубые птицы уже прилетели.

— Но там осталось много живых людей, — в раздумьи проговорил я.

— Микробы, принесенные тобой, сделают свое дело, поэтому для оставшихся там эти птицы будут наилучшим концом — люди умрут не так мучительно.

Стая бело-голубых птиц атаковала базу со всех сторон: строения, башни и даже забор — все было в огне разрывов. Мы слышали отдаленный грохот боя, и вскоре увидели, как заклубился черный дым. Люди в скафандрах вместе с роботами метались между домиков и взрывов, а затем падали, покалеченные и убитые. Нападающие птицы тоже падали, пронзенные и обезображенные белыми лучами плазмы, но лучи вскоре прекратились — вся защитная автоматика базы была поражена.

Поселение горело: ветер раскручивал зеленовато-желтые языки пламени, и черный дым клубами уносило в небо, однако до нас жаркое дыхание пожара не доносилось. Я подумал, что в атмосфере Халы хорошо горит то, что на Земле горит с трудом, — нагретый фтор и озон делали свое дело.

— Все кончено, — сказал «отец», глядя на пепелище.

Я очутился на корабле, вновь увидел знакомую роспись стен и потолка; на мне не было ни кровинки, не было ни ударных бугров, ни когтей — я снова стал человеком. Я вошел в рубку и сел в свое кресло. Корабль гасил свою околосветовую скорость, все ближе и ближе приближаясь к планете. Скоро мы прибудем на космодром и выйдем на землю. Скоро…