Элегия о привилегиях

Этот дом, недавно стертый с лица столичной земли, не занесут в реестр невосполнимых архитектурных утрат. Он не был причислен к памятникам истории и культуры, по нему не заплачет общественность и не устроит поминки Архнадзор.

Пятиэтажное квадратное здание светлого кирпича, выполненное в сундучном стиле, стояло вплотную к Кутузовскому проспекту – там, где его пересекает Третье транспортное кольцо. Сейчас здесь раскинулся здоровенный бизнес-центр, и уже нет места дому, в котором четверть века назад размещалось прелюбопытное заведение – Предприятие бытового обслуживания Управления делами ЦК КПСС.

Привольно раскинувшиеся на пяти этажах салоны бытово обслуживали номенклатуру – ответственных работников аппарата ЦК и иных презентабельных учреждений. Вполне типовые сервисы: ателье, продажа готовой одежды и трикотажа, пошив и починка обуви, ремонт разных бытовых мелочей, химчистка, прачечная. Вообще-то все эти услуги можно было получить и за стенами заведения, в городе. Но!

Представьте, насколько легче и приятнее живется человеку, избавленному от необходимости отстаивать очереди в прачечную и к башмачнику, в химчистке самому пришивать бирки на вещи (кто помнит, был такой церемониал, приемщиц не хватало), заискивающе улыбаться тем, кто тебе хамит, – и тратить на этот идиотизм единожды данную тебе жизнь.

А тут – коммунизм в отдельно взятом заведении. Выбор тканей для платьев, костюмов и пальто – прекрасен. Кожи всех цветов для обуви разных моделей. Меха на отделку, на шапку и на шубку. Набойки на ботинках безупречны, вещи вычищены до первозданной чистоты. Не бесплатно, но цены щадящие.

Так уж вышло, что автор в бытность свою членом редколлегии газеты, выходящей под эгидой ЦК, имел допуск к этому, да и к некоторым другим номенклатурным предприятиям. Грешен, пользовался. И даже храню памятные вещицы той поры.

Вот, например, пожелтевшее от времени меню из столовой ЦК КПСС от 3 июня 1991 года. До путча – два с половиной месяца, уже обвалился рубль, столицу наводнили талоны на продукты, очереди стали звереть. А на Старой площади бог послал к обеду (цитирую) салат мясной, салат из ранней капусты с морковью, салат зеленый со сметаной, салат из помидоров с майонезом, салат из огурцов с маслом, салат из перца с сыром, сельдь с луком, свинину отварную с хреном, щи суточные со свининой, суп овощной с курицей, суп русский с шампиньонами, суп молочный пшенный, ставриду жареную, котлету по-домашнему, баранину тушеную с овощами, ромштекс, плов из свинины, печень жареную со сметанным соусом, капусту раннюю жареную, котлеты свекольные с изюмом, кашу рисовую молочную, булочку венскую. Самое дорогое блюдо – баранина тушеная с овощами – 1 рубль 57 копеек. Сколько это по нынешним меркам? Может, рублей тридцать…

Сегодня молодому человеку трудно понять, что все эти штучки – от тушеной баранины до ондатровой шапки, которую разрешалось раз в два года по специальной цене приобрести в воспетом нами заведении, – все это было не просто милым сердцу бонусом, но знаком избранности, атрибутом власти. И сколько же людей представительского класса пережили эсхилову трагедию, когда захлопнулись перед ними врата Предприятия бытового обслуживания. А для кого-то, быть может, кончилась жизнь.

Последний свой визит в этот дом я хорошо запомнил. Уже прошел август 1991-го, еще не наступил октябрь 1993-го. Компартия была запрещена, почила в бозе наша газета. По старой квитанции охрана впустила меня забрать кроссовки, сданные в ремонт еще до путча.

В салонах было пусто. Висели ткани. Стояли в витрине ботинки. За столами сидели те же женщины в темно-синих платьях. Вымерший город привилегий. Старые обитатели отставлены, новые еще не пришли. Но сомнений не было: они придут, обязательно придут, они уже у дверей…

 

Соло для часов с боем

Для начала поясню, откуда название главы. Возможно, кто-то помнит знаменитый спектакль «Соло для часов с боем», сыгранный в 70-х великими мхатовскими стариками. Там в центре сцены стояли напольные часы, и их грустный бой напоминал героям об уходящей жизни. У нас тоже речь о часах. Правда, не о напольных, а о наручных, но все равно с боем, – с той, однако, разницей, что бьют не они, а за них. И не гопстопники, а, напротив, широкая демократическая общественность.

Давно ли часы государственных мужей стали поводом для подозрения в служебной нечистоплотности? Из глубин памяти всплывает байка, как вновь назначенный первый секретарь ЦК Компартии Грузии Э.А.Шеварднадзе сгонял с должностей руководителей, чьи запястья украшали крутейшие по тем временам «сейки». Такие занимательные формы принимала борьба с коррупцией в 70-х годах ушедшего века.

А спустя четыре десятилетия первый заместитель прежнего московского мэра засветился в наручных «ходиках» за миллион евро. Скандал был велик, а СМИ для полного удовольствия отсканировали часы первых лиц государства. И только эта история начала забываться, как подоспел сюжет с часами Патриарха, завершившийся богопротивным резонансом.

Но я, признаться, пытаюсь понять другое: зачем вообще чиновник высокого ранга носит дорогие часы. Вот он склоняется над ларцом черного дерева, где вращается, подзаводясь, красавец в титановом или золотом корпусе, с турбийоном, украшенным гравировкой и драгоценными камнями, вот застегивает на руке ремешок крокодиловой кожи, – и мы прекрасно понимаем, что часы показывают не столько время, сколько хозяина.

Попробуем проникнуть в ход его мыслей. Они примерно таковы: успешный государственный руководитель с высокой зарплатой не просто имеет полное право, но и обязан носить дорогие часы, которые, как звезды на погонах, обозначают твой уровень, твой статус. К тому же они хорошо дополняют уверенный взгляд и властные манеры.

Конечно, еще остались чиновники, предпочитающие часы «Полет», подаренные отцом к получению аттестата зрелости. Такие люди уверены, что внушают мысль о своей честности и неподкупности, но этот номер давно не проходит. Грамотный современный служащий исповедует другой стиль, где дорогие часы говорят, что перед вами человек самодостаточный, а потому не смейте соваться к нему с вашими тремя рублями. Либо не соваться, либо не с тремя.

И не надо оглядываться на Европу, где этическое кредо «выглядеть не богаче других» довело до того, что даже парижане ходят черт знает в чем. В нашем королевстве скромность не в чести, если вы еще не заметили. А надлежащий хронометр на руке – это ваше послание тем, кто понимает суть. Кто видит под стеклом циферблата не время, а значок избранного клуба победителей.

Ну, а если ты принят в этот клуб, риски не особо страшны. От того, что противные папарацци покажут миру твои часы, отпущенное тебе время во власти не сократится. Всегда ведь можно сказать: это подарок. Тем более что так оно и есть, – ну кто, скажите, будет тратиться на дорогую вещь, которую и так подарят?

Все логично, но я почему-то вспоминаю, как два десятилетия назад стоял в протокольной шеренге коллег-журналистов, которым поочередно пожимал руку высокий приветливый мужчина. Когда дошло дело до меня, я увидел на его запястье черные пластиковые часы, смотревшиеся от силы долларов на сто. Мои часы были немного дороже, и это было приятно. За такого человека я бы проголосовал.

Но за него уже проголосовали другие. Это был Билл Клинтон. Он мог позволить себе недорогие часы.

 

…И служащих наших ведут в кабинет

«Я мысленно вхожу в ваш кабинет». Пусть поэтическая строка Максимилиана Волошина станет эпиграфом к этому рассказу, главным героем которой назначается Господин Кабинет. Поэту в этом священном месте являлись «Бодлера лик, нормандский ус Флобера, скептичный Франс, святой сатир Верлен», мы же вообразим здесь иных персонажей – более прозаических, что ли. Хотя как посмотреть.

Расскажу историю слегка мистическую – об отношениях человека и кабинета. Старинный товарищ получил достойное назначение и переехал на новое место. Человек он во всех отношениях современный (гаджеты последних моделей, три языка, брендовая одежда неформального кроя), с красивыми, подчас парадоксальными идеями и очевидной перспективой карьерного роста.

Спустя полгода я зашел на него поглядеть и обомлел. Он сидел в казенном помещении, дизайн которого создавался в эпоху раскулачивания и массовой коллективизации. Стены обшиты деревянными панелями, пол покрыт истертым дубовым паркетом, вдавленное сиденье массивного хозяйского стула демонстрирует знакомство со многими задами предшественников.

– Поздравляю, – сказал я, придя в себя. – Ну ладно, ты не хочешь развешивать свои фотографии в обнимку с министрами, депутатами и церковными иерархами, хотя они могли бы подчеркнуть масштаб твоих связей. Не украшаешь стену, как делают многие, собственным живописным портретом, который сообщал бы о твоих амбициях и эгоцентризме. Тебе противны элегантный письменный стол и катающееся кресло с регулировкой сиденья и спинки. Признайся, ты закосил под пещерного бюрократа?

Он засмеялся и произнес монолог, который я перескажу по памяти, но близко к оригиналу.

– Когда я впервые сюда вошел, – начал мой товарищ, – почувствовал рвотный позыв. Захотелось вышвырнуть это старье и устроить все под себя. Но было не до того, пришлось с ходу впрягаться. А когда спустя пару недель начальник финхозуправления спросил, каким сделаем интерьер, я поймал себя на том, что кабинет меня совсем не раздражает. Более того: он заставил себя уважать.

Кондовость стала казаться владельцу кабинета спартанской аскетичностью, присущей недюжинным натурам. Отсутствие застекленных этажерок, куда сваливают бестолковые подарки, и растений в кадках выражало деловую целесообразность и сосредоточенность на главном направлении. Портрет вождя над головой столоначальника подтверждал его государственные полномочия и намекал на причастность к тайному ордену.

Многоуважаемый Кабинет Кабинетыч почти физически внушал хозяину ощущение власти, доставшейся от пращуров, однако в минуты бронзовения давал понять, что все начальники сменяемы, и зачастую помимо собственной воли. Скольких шустрых ребят повидали эти стены, и где они теперь?

Не счесть случаев, когда кабинет становился бастионом, дающим отпор тем, кто явился требовать или качать права. А когда измотанный интригами противников хозяин приходил сюда зализывать раны, кабинет возвращал ему философское спокойствие: дескать, и это пройдет.

– Не поверишь, иногда ловлю себя на том, что у нас завязался какой-то кабинетный роман, – закончил рассказ мой товарищ. – Я просто чувствую, что нравлюсь ему – в смысле, кабинету. Как будем расставаться, не представляю.

Но расставаться пришлось – подоспело крупное повышение. На «отвальном» фуршете, устроенном в том же намоленном кабинете, мой товарищ был молчалив и печален. Все решили, что ему тяжело прощаться с коллективом.

Но мы-то знаем правду.

 

Учитесь властвовать собою

Этот новый памятник я заметил еще издалека. Он возвышался над окрестными надгробьями, как Гулливер над лилипутами. Раньше такие монументы ставили на могилах почивших братков; неужели, думал я, не забыт погребальный стиль лихих девяностых? Но, взглянув сначала в каменный лик, а затем для верности – на плиту с указанием имени, сам буквально окаменел. Это был памятник чиновнику, которого я знал. Весть о том, что он умер, почему-то прошла мимо, хотя персоной он был заметной, государственным служащим весьма высокого ранга, занимался вопросами социального обеспечения населения.

Позднее я попытался узнать, по чьему замыслу «вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа». Сказали, что жена так пожелала. Ну, не мне спорить, хотя нетрудно было предположить, что скажут посетители смиренного кладбища о прототипе дорогущего великана, при жизни отвечавшего за пенсии и пособия. А они, кстати, именно это и говорят.

Помнится, он был малозаметен, суховат, неулыбчив – классический тип чиновника. Не знаю, был ли он скромен, но манией величия точно не страдал. Сомневаюсь, что он одобрил бы идею возвыситься над последними приютами именитых соседей – выдающихся военачальников, артистов, ученых, спортсменов. Короче, создали человеку ложный образ.

Посещение кладбища нередко рождает неожиданные мысли. Причем не столько о вечном, сколько о сущем, суетном, бренном, преходящем. О занятных свойствах власти, например. Чем она хороша, помимо возможности устроить свое настоящее и будущее? А тем еще, что перемещает вас в иной круг общения. Вчера вы были заурядным чиновником и водили компанию с равными себе. Хотя всегда мечтали порассуждать о театре с Кириллом Серебренниковым, расспросить о Кубке Стэнли Павла Буре, предложить сюжет для книги Борису Акунину, постоять рядом с роялем, когда на нем играет Денис Мацуев, и для полного счастья испить коньячка с мудрецом Арменом Джигарханяном. Почему нет, мечтать не вредно.

Но вот по прошествии времени вы достигаете разряда уважаемых руководителей, и тут выясняется, что объекты ваших «мечт» сами желают с вами познакомиться, есть у каждого к вам какое-то дело. Предложение или просьба, последнее чаще. Таким образом, вы получаете возможность сблизиться, представить этим людям себя, о котором они еще вчера понятия не имели, в качестве не только полезного, но еще и приятного эсквайра. И вот уже Серебренников просит вас посидеть на репетиции, Буре зовет помахать клюшкой в компании с Фетисовым и Ларионовым, Акунин благодарит за подаренный сюжет, Мацуев предлагает сыграть в четыре руки, а Армен Борисович уже откупоривает заветный сосуд, который, оказывается, только вас и дожидался.

А дальше вы начнете шить костюмы у Юдашкина, обедать в ресторанах Новикова, позировать для Никаса, а если очень повезет, сниметесь в эпизоде у самого Никиты Сергеевича.

Представляете, какие открываются возможности для роста самооценки! Да и кто на вашем месте не уверовал бы в то, что служебный скачок всего лишь подтверждает ваше суверенное право сидеть за одним столом с грандами. Но вы пойдете еще дальше и всерьез уверуете, что, если завтра вас уволят с должности, эти люди будут по-прежнему звать вас на блины. Ну, может, кто-то и позовет, но это будет, как выразился академик Ландау, случай скорее единственный, нежели редкий.

Власть людьми дается, людьми и отбирается. В этом, если угодно, ее ироничность и лукавство. Так что подержались за власть – и отпустите без сожаления. Учитесь властвовать собою, как рекомендовал Евгений Онегин. Хотя он, кажется, не был чиновником.

 

Рыцарь местной подвязки

Сейчас уже и не вспомнить, когда у Ивана Леонтьевича проснулась страсть к перевоплощению и романтическим аксессуарам, вроде бы далеким и от предметного мира заместителя мэра по вопросам жилищно-коммунального хозяйства, и от потрепанной внешности города, где развивался наш сюжет. Видимо, началось с того, что на день рождения местный художник подарил ему портрет, выполненный в венецианской манере. На картине Иван Леонтьевич был изображен натуральным дожем, в камзоле и шляпе с пером, простецкий его нос был слегка вытянут и заужен, а длинные тонкие пальцы имели мало общего с бурлацкой пятерней оригинала. Сходство, тем не менее, угадывалось, и наш герой, опознав себя иного, загрустил о том, что родился не там и не тогда.

Надо заметить, что в городе своевременно подхватили столичную идею – в целях сближения с начальниками награждать последних всякими изысканными премиями. Иван Леонтьевич сначала от скуки, а потом вполне осознанно посещал мероприятия различных обществ, ассоциаций и фондов, где при зрителях и телекамерах чествовали «людей года», «лидеров города», «защитников идеалов», «радетелей прогресса», «поборников единства», – словом, персон, достойных во всех отношениях.

Постепенно Иван Леонтьевич собрал объемную коллекцию наградного имущества, куда входили расшитая золотыми звездами лиловая мантия (за вклад в науку и образование), бурка с папахой, халат с тюбетейкой и безумно дорогая шуба из голубых горностаев (за поддержку кавказской, среднеазиатской и северной диаспор), фрак с маской мистера Икс (за содействие в развитии театрального искусства), полная экипировка рыбака и охотника (за сохранение окружающей среды) и многое иное. Все это не помещалось в городской квартире и было перевезено в загородный дом, где для коллекции соорудили специальный флигель. В нем, помимо живописных нарядов, размещались разные виды оружия, таинственные ордена, медали и монеты, шкуры и чучела животных, спортивные кубки, музыкальные инструменты. Стену гостиной украшал огромный шелковый ковер, на котором Иван Леонтьевич был выткан в образе Зевса-громовержца.

Время от времени хозяин закрывался во флигеле и расхаживал перед зеркалом в том или ином облачении, размахивал казачьей шашкой, бренчал на дутаре «Светит месяц» и тыкал рогатиной чучело медведя. Он проживал другие жизни, которые были интереснее, ярче, острее. И ремонт аварийного жилья томил его душу.

А однажды Иван Леонтьевич получил письмо от фонда поддержки выдающихся сынов отечества. В изысканных выражениях заместителя мэра просили принять доселе невиданную награду – региональный орден Подвязки. Сердце нашего героя застучало сильнее, – благородным рыцарем он еще не был.

В назначенный час Иван Леонтьевич подъехал к оперному театру, где и происходило торжество. Первым выдающимся сыном, приглашенным московскими телеведущими на сцену, оказался директор городского оптового рынка. Заместитель мэра натужно поаплодировал вместе со зрителями, но холодок пробежал по его спине. Далее, вперемежку с концертными номерами и шуточками ведущих, награды получили владелица косметического салона, где хорошели жены и подруги городских бонз, тренер футбольного клуба, торчащего в зоне вылета в третьем дивизионе, и директор строительного треста, номинант сразу семи уголовных дел.

А под конец ведущие представили генерального спонсора мероприятия. Им оказался помощник депутата городской думы, он же знатный криминальный авторитет. Зазвучали фанфары, и на сцену пригласили самого дорогого гостя – заместителя мэра. Награждение, к ужасу доблестного Ивана Леонтьевича, лично осуществил генеральный спонсор, завершив церемонию истинно рыцарским напутствием: «Респект, братан!»

С тех пор в узком кругу наш герой именует орден Подвязки орденом удавки.

 

Люди в сером черном

Премудрый Талейран учил, как делать карьеру чиновника: держаться в тени, не проявлять инициативы и одеваться во все серое. Вполне вероятно, что это наставление со временем несколько одряхлело; во всяком случае, тезис о сером одеянии точно увял.

Понятно, что не благородный серый цвет вызвал иронию Талейрана, но безликость, стертость обладателя костюма. Серость может быть любого цвета, скажет читатель, и я немедленно соглашусь, но с одной оговоркой: порой с виду ординарные люди во власти кажутся более убедительными, более уместными.

Мысль эта пришла несколько лет назад в Китае, где российскую делегацию, в которой состоял и автор этих строк, принимали высокого ранга руководители Пекина. Они были поголовно в черных костюмах, черных туфлях и черных галстуках. Когда присели, один из китайцев снял пиджак и приоткрыл белые носки, – потом нам объяснили, что это олигарх, и ему позволительна легкая вольность.

Казалось бы, вот она, формула Талейрана, в действии. Но с виду скучные китайские чиновники демонстрировали смелые, воодушевляющие инициативы, выводили на яркий свет свою страну. Расцвеченный всеми мыслимыми красками современный Китай представляли люди в сером черном.

И, знаете, это неожиданно впечатлило. При том что автора всегда раздражал официозно-мундирный стиль, равно как и показная скромность на грани бедности, будто кричащая: «Я не беру!» Хотелось видеть в чиновниках людей со вкусом, следующих моде. Естественно, с хорошими манерами и грамотной речью. И обязательно не одинаковыми.

Ну, вот и наступило это время, скажет читатель. Спору нет, люди, представленные во власти, в большинстве своем подтянулись до означенных стандартов, но опять что-то не то. Хочется придраться, но вот к чему?

А, понял: не нравится то, что они нравятся себе. И поэтому не нравятся тебе. Или, выразимся мягче, не нравятся тебе настолько, насколько могли бы нравиться, если бы меньше нравились себе.

Кажется, автор окончательно запутался. Попробую быть понятнее.

Вы можете гордиться тем, что своим трудом добились положения во власти. Можете даже восхищаться собой. Но вы же не наивный человек и понимаете, что для окружающих ваши дорогие наряды, часы, автомобили и прочее вовсе не служат подтверждением ваших доблестей, заслуженной платой за усердный труд и талант. Вы сами прекрасно знаете, как люди все это воспринимают.

Хотя, возможно, вас это совершенно не тревожит, вы свой среди своих и чужой среди чужих. Вам за это ничего не будет. Просто вы не нравитесь, не более того. Но и не менее.

Нет, что ни говори, в черной китайской униформе есть мудрость: внешность власти ничего не говорит, говорят действия.

Впрочем, как мы знаем, внешность бывает обманчива. Однажды я оказался на Днях Москвы в Вене. На церемонии открытия в почетном президиуме сидел любопытного вида пожилой господин. При строгом официальном костюме на шее у него был повязан ярко-зеленый галстук, в нагрудном кармане пышно цвел зеленый платок, а кисть руки была обмотана такого же цвета шарфом.

Вечером на приеме он красовался с тем же набором аксессуаров, в том числе на руке, только уже лилового цвета. Какой-то суперфрант, подумал я и решил разузнать, кто этот господин.

Оказалось удивительное дело. Звали его Хельмут Циль, это был очень уважаемый в Австрии человек, в недавнем прошлом – обербургомистр Вены (по-нашему, мэр и губернатор в одном лице). Как-то во время ежедневного просмотра почты он вскрыл конверт, начиненный пластиковой взрывчаткой. Уцелел чудом, но кисть руки ампутировали. И искалеченный, но сохраняющий достоинство чиновник выбрал для себя такой вот костюм.

Не знаю, нравился ли он себе. Но всем, кто знал его историю, он очень нравился.

 

Небесная жизнь

Никак не мог я постичь смысл литературного сюжета, многократно описанного в американской прозе начала прошлого века. Живет себе миллионер (ну, это как сейчас форбсовский миллиардер), кует злато, и вдруг незадача: то ли в аферу влип, то ли кризис подкосил, бац – и нет половины состояния.

Зато другая-то половина цела, семья обута, одета и накормлена, денег еще и правнукам перепадет. Ну, чуток сократишь автопарк, жена сменит ювелира, а ты – клуб магнатов, велика беда! Так нет же, он хвать пистолет и пулю в висок. Что за малодушие, право!

Эту тему как-то на досуге неспешно обсуждали мы с давним знакомым, аппаратчиком не первого ряда, но и не из последних. Оказалось, он и сам данный феномен давно обдумывал, но, в отличие от меня, объяснение-таки нашел.

Всему причиной аэробус А380. Самый большой в мире двухпалубный пассажирский лайнер, если кто не в курсе. Собеседник летел с группой коллег в Австралию, и сильно заинтересованная в них тамошняя компания оплатила перелет из Москвы до Дубая (Аэрофлотом), а оттуда до Сиднея эмиратским бортом. Причем расщедрились даже не на бизнес-класс, а на персональные люксы, о которых российские чиновники прежде и не слышали.

А теперь, сказал мне знакомый, замри и внемли. Ты входишь в салон и понимаешь, что хотел бы остаться здесь навсегда.

Каждое посадочное место – персональная кабинка. С отделанными позолотой дверными створками со стороны прохода и тонкой стеклянной перегородкой возле соседа. Ее можно опустить, если придет охота поболтать или чокнуться за «сколько взлетов, столько посадок». А надоело – нажал на кнопку, и сосед уже за стеклом.

Внутри кабинки – большое кресло, которое принимает любые формы, угодные правому колену и левой ягодице. В твои приватные владения входят плазма последней модели, выдвижной видеоплеер, изобильный бар и зеркальный шкафчик, куда вешаешь свою одежду после того, как стюардесса вручит тебе мягкий дорожный костюм цвета слоновой кости.

Сходив в роскошный душ и вкусив деликатесов, выбранных в восьмистраничном меню, неплохо вздремнуть. Ты превращаешь кресло в просторную кровать и приспускаешь на лицо подобие шлема, а там приятный поддув и – только вообрази! – свечение звезд. Будто млеешь в эдемском саду. Можно добавить тихую музыку, чтобы окончательно усвоить: добрые эмиры уготовили себе райские кущи еще на земле. Вернее, в небесах.

Кто тут, тот крут. Или наоборот.

Посадку делегация пережила как личную трагедию. Хотелось рыдать. Сдерживало лишь ожидание обратного пути.

Перед вылетом принимающая сторона с извинениями сообщила, что в персональные люксы билетов не осталось, взяли бизнес-класс. В нем были те же удобнейшие кресла, новейшая видеотехника, вкуснейшая кормежка и стюардессы с шахерезадным шиком. Не было всего трех мелочей: дорожного костюма, душа и усыпительного шлема.

Наши чиновники были раздавлены. Их швырнули в грязь. Обдали помоями. Как заснуть, если над тобой не сияют звезды?!

Уже позднее, в Москве, рассказчик размышлял о подлой природе человеческой. Мозг питали

мудрые мысли – от народного сказания: «Не жили хорошо – и начинать не надо» до приписываемого Роману Абрамовичу афоризма: «Много – это когда хватает». Он уговаривал себя: не комплексуй, есть места, где ты только гость, и возблагодари судьбу, что тебя вообще туда сводили. Но все это было потом. А тогда…

Когда он с отвращением плюхнулся в кресло бизнес-класса, из глубин памяти выплыл американский магнат – тот самый, потерявший половину состояния. Бедняга глотнул бурбона, выдохнул сигарный дым и поднес револьвер «Смит-Вессон» 38-го калибра к вспотевшему виску.

– И, знаешь, я его понял, – сказал мой знакомый. – Более того: он стал мне другом и братом.