Дама сердца по расчету

Едва войдя домой, Леонтий Янович, которого ближнее окружение элегантно называет Лео, врубает музыку на максимальную громкость. Психологи говорят, что так ведут себя глубоко одинокие люди, для которых домашняя тишина – сущая пытка. Лео и в самом деле одинок, хотя не сказать, чтобы его это мучило.

Ясно лишь то, что мужчине его возраста и положения пора завести даму сердца. Необязательные контакты последних лет надоели, он уже вволю позлил женатых приятелей чередой милашек. Пора строить серьезные, глубокие отношения. Правда, избранницы пока нет, и сегодня он займется ее поиском. Не через Интернет или оборотистых свах, – он ее вычислит.

Предстоит аналитическая работа, поэтому Лео включает диск Эрика Клэйтона, помогающего ему сосредоточиться. На письменном столе появляются коньяк с дольками лимона, стопка бумаги и дорогущая ручка «Монблан», подарок на сорокапятилетие. Три года лежит без дела, но сегодня случай особый: будем чертить судьбу золотым пером, отделанным платиной.

Первым делом надо сформулировать предпочтения. Будучи мужчиной опытным, Лео не берет в расчет цвет глаз и волос, объем губ, бюста и бедер, белизну зубов и тонкость запястья, он отлично знает, что шарм женщины и то, что принято называть химией, может победить любые модельные стандарты. Помнит, как сходил с ума от девицы с нулевым бюстом и короткими ногами.

Чувственная сторона дела для Лео чрезвычайно важна; он даже выучил наизусть назидание Чехова: «В семейной жизни самый важный винт – это любовь, половое влечение, едина плоть, все же остальное – не надежно и скучно, как бы умно мы ни рассчитывали». Но рассчитывать все же надо, и непременно умно, Антон Павлович, потому что цена ошибки стала слишком высокой.

Вот важная дилемма: москвичка или приезжая? Столичные штучки капризнее, спесивее, избалованнее, зато ярче. Если отношения не сложатся – уйдут, откуда пришли, или найдут замену. Иногородние с виду мягче, уступчивее, менее претенциозны, но вцепляются так, что только вместе с пуговицами оторвешь.

Далее: зажиточная – неимущая. Обеспеченная леди независима, это не всегда хорошо; зато не будет бесить мысль, что завел нахлебницу-содержанку. С женщиной бедной этого не избежать, к тому же у нее на хвосте, как правило, висит хворая и сирая родня, поэтому будет либо клянчить, либо тырить. Но может оказаться существом благодарным и заботливым, а это жирный плюс.

Исключительно актуальная тема – возраст. Особа моложе на четверть века может добавить мужчине энергии и новых стимулов. Но может и замучить своими амбициями, отжать, превратить в потешного папика. Близкая по возрасту дама более понятна, с ней гораздо вероятнее общность взглядов и интересов, но высок риск застоя в крови, охлаждения, рутины.

Чем дольше Лео анатомирует возможных кандидаток, тем многояруснее становится анкета. С детьми или без детей? Если «с» – приведет с собой? Если «без» – захочет общего потомства? А оно ему надо? Неясно. Далее: разведенная или не вступавшая в брак? Карьерно-пробивная или готовая посвятить себя своему мужчине? С ярким умом и острым язычком или умная настолько, что способна помалкивать, пока не спросят? Должна нравиться дружескому кругу и вызывать зависть врагов или достаточно, чтобы нравилась тебе?

Тяжелая работа, надо передохнуть. Лео меняет Клэйтона на оркестр Глена Миллера, отпивает коньяк, закусывает лимоном. А что, если зайти с другой стороны? Сам-то ты что за цаца такая? Ну, допустим, вычислил даму сердца и даже изыскал подходящий вариант, – а чем поманишь, что предложишь от себя, парень? Только честно, не бойся, дальше бумаги сведения не утекут. Лео кладет перед собой новый лист и снимает колпачок «Монблана».

В твоем архиве два законных брака, три гражданских, двузначное число тех, кого помнишь, и неопределимое количество вылетевших из памяти по причине однократности контакта. Опыт богатый, а результат? Нулевой. Или, скорее, средний.

Да и сам ты, по правде говоря, какой-то средний. Не молод и не стар. Не богат и не беден. Не гениален и не глуп. Не министр и не клерк. Не жаден и не щедр. Не смел и не труслив. Не здоров и не болен. Не толст и не худ. Спорный подарок. Хотя многим нравишься, это факт. Пока еще держишься на рынке, сохраняешь товарный вид в свои сорок восемь лет.

Очень давно, в студенчестве, они с корешем отправились на танцульки кадрить девушек. С ними увязался сосед, парень под тридцать. И Лео, помнится, шепнул приятелю: «А ему-то зачем телочка, что он с ней делать будет?». И оба заржали. Теперь ему самому почти вдвое больше, чем тому парню, и Лео сильно бы осерчал, услышь он о себе такое. Найдем, что делать, было бы с кем.

Ну, так с кем? Лео мысленно листает лица бывших, будто задним числом проводит кастинг. Вот эта – умница, редкой душевности человек, но – нездорова, и болезнь прогрессирует. Еще одна – пикантная, заводная, чувственная, но – скандалистка и ревнивица. «Монблан» по памяти рисует профили. Преданная до самопожертвования, но – в нагрузку невыносимый сын-тинейджер. Роскошная королева бала, но – невероятная транжира, никаких денег с ней не хватит. Стоп, пауза.

Глена Миллера сменяет Фредерик Шопен, Лео снова отпивает коньяку и, откинувшись на спинку кресла, закрывает глаза. Перед ним парк «Сокольники», летняя забегаловка и помятый мужчина за столиком с недоеденным шашлыком и бутылкой вина, уже третьей по счету. Этот мужчина – сам Лео, пытающийся оклематься после мучительного второго развода. За соседним столиком женщина недовольно отодвигает скудное меню, он видит ее мутным оком, и в мозгу зажигается сигнал: хватай, уйдет!

Неловко качнувшись, Лео разворачивается к даме и задает единственно верный вопрос: «У вас закурить не найдется?». Дама изумленно смотрит на него и начинает в голос смеяться. Без издевки и задней мысли, просто ей смешно. И вот уже он похрюкивает в ответ. Они дружно и долго хохочут, у нее начинает течь тушь, и в этот момент Лео еще не знает, что с этой женщиной проведет счастливейшую неделю и что она вернет ему, казалось бы, навсегда утраченную веселость, и нежность, и энергию, и желание удивляться и удивлять, – все то, что называется вкусом к жизни.

Но еще она вернет ему любовь к себе любимому. И когда закончится ее командировка в Москву и придет время возвращаться в далекий и загадочный город Череповец, он не остановит ее и, едва самолет поднимется в небо, сотрет ее телефон. Потому что иногородняя, потому что на два года старше него, потому что с прицепами в виде дочери-школьницы и отца-инвалида – слишком много отягчающих обстоятельств. Она исполнила свою роль в пьесе его жизни: пришла из ниоткуда, чтобы собрать его из руин, и ушла в никуда. А чувство – что ж, чувство можно и придушить. Хотя оно, надо признать, очень сильное. Но ведь и он не слабак.

Конечно, Лео сделал все по уму. А надо было – по сердцу. Так он думает сейчас, спустя семь лет. Он крепко стоял на ногах, ничего не стоило забрать ее к себе, устроить дочь, помочь отцу. Все бы у них получилось. Но – испугался, ошибся в расчетах. А вышло так, что без этой женщины жизнь превратилась в черно-белое кино. Откуда было знать, что, истребляя тягу к ней, он одновременно убивает свои чувства к тем, кто придет к нему после нее.

Подумав, он включает Хулио Иглесиаса, вертит в пальцах «Монблан». Напрягай извилины, парень, ты ведь выбираешь не дамочку для прогулки, ты планируешь отношения навсегда. Только что это такое – навсегда? На какой отрезок загадывать жизнь? Наследственность вроде бы неплохая, вдруг проживешь еще уйму лет, как змея гадюка, и осточертеешь сам себе. Вот, однако, и решение: избранница должна быть физически крепка, вынослива и безмерно терпелива. Вполне вероятно, ей придется ухаживать за дряхлым и беспомощным супругом. Не ему же, в самом деле, горшки за ней выносить!

 

Одержать победу по очкам

Иногда под настроение Алексей Антонович вынимает из книжного шкафа коробку, где лежат отслужившие свой век очки. Их много, десятка три, владелец хранит их и порой даже примеряет перед зеркалом. Вот и сейчас, вглядываясь в отражение, размышляет о том, что, если бы ни очки, его жизнь была бы совсем иной.

Близорукость пришла неведомо откуда, но точно не по наследству, – в роду все были зоркими соколами. Окулист выписал Леше очки еще в пятом классе, но мальчик упорно их не надевал, поскольку в те времена это было стыдно. Он пересел с предпоследней парты на первую, но и там постоянно щурился, пытаясь разглядеть, что написано на доске. Напрягая глаза, он ускорил и без того прогрессирующую их болезнь, родители силой потащили его к врачу, и на проверочной таблице он смог разглядеть одну только верхнюю строку с буквами «Ш» и «Б». Деваться было некуда, пришлось нацепить жуткие, страшные (а других для детей и не делали) окуляры с толстыми стеклами.

Он был единственным очкариком в классе, и его начали травить. Нужно было дать отпор. Драться Леша умел, после уроков усердно тренировался в секции бокса. Очки поставили крест на спортивной карьере, но этим не ограничились: репутация парня, с которым лучше не связываться, развалилась в считанные дни. Услышав: «Эй, очкастый!», он затевал драку, но предательские стекляшки слетали с носа, он сослепу колотил воздух, кругом смеялись, унижение было ужасным. Однажды сцепился с парнем, который вместе с ним занимался боксом и тоже метил в короли ринга, так тот залепил ему прямо по очкам, стекла разбились и едва не врезались в глаза. Леша понял, что попытки сохранить достоинство стали реально опасными.

И тогда в нем родился страх. Причем какой-то особенный, двойной: страх перед людьми и обстоятельствами и страх показать другим свой страх.

Комплексы породили неувязки с девочками. Те немногие, кому нравился Леша, совершенно не нравились ему, а к тем, кто нравился ему, он боялся подкатить.

Впервые поцеловался на выпускном вечере, измазав стекла очков о грим, маскирующий девичьи прыщики.

Он надеялся, что студенческая жизнь изменит его планиду, но и тут не сложилось. Правда, на третьем году учебы чуть не женился. Однокурсница была из себя никакая, но обладала двумя достоинствами: явно намекала Алексею, что готова, и к тому же – это было гораздо важнее – ее папа служил в правительстве на привлекательной должности. Целый год наш герой мучился сомнениями, пока перспективная пассия не была перехвачена бойким приятелем, резонно объяснившим: «Старик, пока ты дозреешь, мы этого ценного кадра вообще лишимся». Свадьбу сыграли с шиком, Алексей был зван, однако не пошел, напился в одиночку, чередуя тосты: «Чтоб вам пусто было!», «Ни дна ни покрышки!» и «Горите вы ясным пламенем!».

В день защиты диплома он, наконец, лишился невинности. Событие произошло в антисанитарных условиях общежития, и от последующего отвращения ко всем женщинам на свете Алексея уберегло лишь то, что искусительница, толстая и невкусно пахнущая сокурсница, накачала его присланным родителями самогоном. Так что жертва надругательства ни черта не помнила, кроме самого факта.

Диплом дипломом, однако полученная специальность не вселяла надежд. Дело в том, что к окончанию школы Алексей не проявил каких-либо способностей, технические и гуманитарные предметы были ему равно безразличны. Боясь провалиться в престижный вуз и загреметь во солдаты (тут и очки могли не спасти, послали бы куда-нибудь портянки гладить), он подал документы на исторический факультет пединститута. Отец сказал, что истфак сгодится для последующего внедрения в комсомольские и партийные органы. Но кто, кроме Нострадамуса и Ванги, знал, что к моменту поступления Алексея в вуз начнется перестройка, а ко времени его окончания партия вместе с ее научным коммунизмом прикажет долго жить. «Кому теперь мозги полоскать будешь?» – смеялся школьный товарищ, предусмотрительно окончивший «керосинку», то бишь институт нефти и газа, и всей душой стремящийся к трубе.

Вот таким Алексей Антонович вышел на старт взрослой жизни: трусоватым, слабохарактерным, лишенным амбиций, непривлекательным для женщин и работодателей. А все очки. Не будь этих линз с диоптриями минус шесть, он добился бы успеха в спорте, стал бы по всем статьям крутым парнем, натренировав не только мышцы, но и мозговые извилины. Он поступил бы в МГИМО, в МГУ, в «плешку», куда угодно. Лучшие девушки из-за него царапали бы друг другу глаза. Он мощно зашагал бы по жизни и сейчас был бы уже очень высоко. Может быть, даже ТАМ! Да, именно ТАМ, почему нет?

…Он примеряет, соблюдая хронологический порядок, очки, вместе с которыми проживал жизнь. Кособокие с треснувшей оправой – студенчество. Тонкая дужка с прикрученными к ней стеклами; очки назывались «на винтах» – аспирантура, еле поступил. Массивные окуляры на пол-лица ценой в ползарплаты – московское представительство фонда Сороса, аналитический отдел. Вытянутая узкая оправа, самый писк тех лет – первый выезд в капстрану Что там еще? Его первые очки с диоптрическими солнцезащитными стеклами. Крупные «авиаторы» в позолоченном (не желтом, а именно позолоченном!) обрамлении. Незаметные на лице легчайшие стеклышки с тонкими титановыми дужками, гнущимися во все стороны. Черепаховая оправа в ретростиле. Каких линз тут только нет – фотохромные, так называемые «хамелеоны», тонированные, с антибликовым покрытием… За всеми этими оптическими приборами – целая карьера: рекламный бизнес, избирательные технологии, управленческий аппарат, предвыборный штаб, фонд политических инициатив, созданный под себя любимого.

Так что лукавит Алексей Антонович насчет очков, не хулить их надо, а протирать бархатной салфеткой. Вместе с боязливостью они подарили ему осторожность, вместе с комплексами привили расчетливость и изобретательность. Скрывая амбиции, он всегда нравился ревнивому начальству, и его без опасений продвигали. По мере набора высоты появились подобающие дамы, и теперь уже он проводил кастинг. Гуманитарное образование тоже пошло в дело – его политические трели, украшенные историческими аллюзиями, высоко ценятся на конференциях, дебатах и телевизионных ток-шоу. Очки все расставили по местам, и получилось неплохо, грех жаловаться.

Он легко мог бы восстановить стопроцентное зрение, сделав операцию в лучших глазных клиниках. Но Алексей Антонович не желает снимать оправу с носа. Даже в гробу он намерен лежать в очках, как знаменитый телеведущий Влад.

Ну, а как поживают те, другие? Школьник, разбивший ему очки, стал мастером спорта по боксу, получил травму головы, сейчас страдает «Паркинсоном» и мыкается в нищете. Перехвативший невесту приятель через несколько лет загулял, тесть выгнал его прочь, снабдив волчьим билетом, сейчас в израильской глубинке развозит почту. Выпускник «керосинки» быстро поднялся на нефти, заработал кучу денег и контрольный выстрел в голову. Никто из них не носил очки.

У Алексея же Антоновича сейчас имеется несколько расхожих пар, он подбирает их к костюму, корпусу часов и нужному имиджу. Есть элитные, есть демократичные, все без исключения брендовые. Еще специальные очки для компьютера, вождения и плаванья, очень удобно. А когда едет в Куршевель, берет контактные линзы.

 

Тебе половина и мне половина

О том, кто пожимает ему руку, Антон догадался не сразу, хотя фамилию человека, которого представила ему хозяйка дома, прежде точно слышал. Да и человек этот по имени Валерий явно смотрел на него с вопросительным интересом, как смотрят на того, о ком что-то знают, но не помнят, что именно.

Так они всю вечеринку и сканировали друг друга, напрягая память. День рождения хозяйки гуляли с размахом, многочисленные гости бродили по просторному дому и по мягким подстриженным газонам, официанты обносили их напитками и закусками. Валерий и Антон, переходя от компании к компании, в конце концов оказались рядом у раздачи ягненка на ребрышках. Вот тогда-то Валерий спросил:

– Вы не знаете, где сейчас Вета?

– Вета? – не понял Антон.

– В смысле, Елизавета.

В тот же миг в чулане памяти вспыхнул свет, и Антон понял все. И даже улыбнулся про себя тому, как они распилили пополам имя некогда близкой женщины. Для него она была Лизой, а для Валерия, оказывается, Ветой. Легкая хронологическая ошибка: вторая половина имени досталась предшественнику – и наоборот.

Сам Антон никогда не расспрашивал Лизу о ее бывших, но и не обрывал, если ее вдруг тянуло помемуарить. Она умела, не принизив своих «экс» и даже отметив их достоинства, внятно намекнуть нынешнему герою на его превосходство. Хитрость простенькая, но приятная.

Так Антон узнал, что Валерий, с которым Лизу (в бытность Ветой) связывали два года вполне серьезных отношений, был человеком строгим, холодным, не поощрял ее стремления к самореализации. Он не то чтобы заставлял ее бросить работу и встать у плиты, но настойчиво давал понять, что если их отношения перейдут в семейные, то придется принять его модель: на муже заработок, на жене дом и дети.

Но это было не для нее. Она предпочитала законному браку так называемый гостевой, любила потусить по ночным клубам, пофлиртовать и в конце концов объявила Валерию, что их разделяют, по выражению разводящихся голливудских пар, непримиримые противоречия. С тем отбыла на свободу, где ее и ждала счастливая встреча с Антоном.

Такова была версия Лизы (уже не Веты). Антон, наслушавшись в жизни разных дамских фэнтези, не то чтобы в это верил или не верил, ему просто было без разницы. Воспоминания о ее бывшем его не раздражали, и он понимал, что если когда-то судьба и сведет их лицом к лицу, то почвы для конфликта нет никакой. Антон не отбивал у него Лизу, а Вета, судя по всему, не бегала по старой памяти к Валерию. Их разделяла буферная зона длиной в год, а как вела себя Елизавета в это время, известно только ей.

И вот теперь, когда прошло уже два года после расставания Антона с Лизой, они с Валерием пьют за знакомство риоху, закусывая вкуснейшим ягненком.

– Я ничего о ней не знаю, – говорит Антон. – Слышал, что удачно вышла замуж, родила и всем довольна.

– Странно, – отвечает Валерий. – А мне говорили, что она одинока, несчастлива и сильно пьет.

– Пьет? – удивляется Антон. – Трудно поверить. При мне она капли в рот не брала. При том, что я себе никогда не отказывал.

– А при мне очень даже любила поддать, во многом из-за этого я с ней и расстался.

– Чудеса. Она говорила, что пили как раз вы и даже рукам волю давали. Извините, за что купил…

– Бред полный. Я ее пальцем ни разу не тронул, хотя и следовало. Это она мне однажды в затылок блюдцем запустила, потом сама же бинтовала.

Беседа идет с нарастающим интересом, и мужчины начинают сомневаться, об одной ли женщине говорят. Они выкладывают пазл той, кого прежде любили и о расставании с которой, как уверяют оба, совершенно не жалеют. Но осколки воспоминаний не хотят сходиться в цельный портрет.

Валерий помнит невероятно шуструю Вету, озабоченную своей карьерой в туристической компании и чередующую странные, на его взгляд, увлечения: женский бокс, китайскую каллиграфию, белледанс, известный в народе как танец живота… Когда они расставались, она брала уроки игры на саксофоне. Может, потом что-нибудь сыграла преемнику.

Оказалось, не сыграла. О саксофоне Антон ничего не слышал и вообще удивлялся узости ее интересов. Сутки напролет Лиза читала глянец, трепалась с приятельницами, а энергию расходовала на домашние дела, в которых, надо признать, преуспела: дом сиял чистотой, холодильник был полон продуманной и искусно приготовленной еды, одежда развешана в шкафах по цветовой гамме. Антон считал, что лучше бы нанять домработницу, а самим вести активную жизнь, но она о постороннем человеке в доме и слышать не хотела.

Валерий не верит своим ушам, ибо Вета запомнилась ему образцовой неряхой, оставляющей на ночь немытую посуду в раковине и гору окурков в пепельнице. Будучи педантом, он зверел, когда обнаруживал на деловых бумагах, аккуратно разложенных на кабинетном столе, следы крема, помады и прочей косметики. На все претензии ответ был один: заморачиваться на мелочах не собираюсь, у меня каждая секунда на счету, можешь нанять тетку, пусть стирает, убирает и готовит. Если тебе денег не жалко.

При упоминании денег Антон напрягается. Еще когда они решили жить вместе, Лиза предъявила ему неслабую смету расходов на поддержание молодости и красоты, куда входили услуги парикмахера, маникюрши, косметолога, массажиста («Салон не самый дорогой, я ведь экономная»), а также шопинги в Милане и Берлине («Я ношу исключительно бренды, но делаю покупки только со скидками»). Презентация сметы завершалась старинной вымогательской уловкой: «Рядом с тобой должна быть женщина, достойная тебе».

Валерия миновала смета сия, при нем Вета гордилась тем, что благодаря изобретательности, вкусу и швейным навыкам может за сущие гроши одеться так, что мужики шею свернут. И это было правдой. Валерий из вежливости иногда предлагал ей затовариться в каком-нибудь бутике, но она, к его удовольствию, отказывала.

Чем дольше мужчины сопоставляют несхожие факты и штрихи, тем отчетливее чувствуют, что во всем этом содержится какая-то вывернутая наизнанку логика судьбы. Каждому из них прекрасно подошла бы женщина, доставшаяся другому. Жадный до новых знаний и впечатлений Антон был бы счастлив не с Лизой, а с неуемной, распыляющейся Ветой. А сосредоточенному, ценящему покой и порядок Валерию несказанно повезло бы не с Beтой, а с домашней чистюлей Лизой. Но каждый получил не свою половинку.

Почему же, спрашивают друг у друга разогретые вином и воспоминаниями мужчины, почему, если она может быть и такой, и эдакой, не стать тем, кем хочет видеть тебя твой избранник? Что за дух противоречия запрятан в Елизавете? При этом она ведь никогда не гнула мужчин под себя, ценила в них стойкость и крепкий характер, – значит, просто хотела, чтобы они принимали ее такой, какой в данный момент своей жизни она желает быть.

Возможно, ей нравилось проживать разные жизни, пробовать их на вкус, искать наилучшую. Заодно тренироваться на мужчинах, проверять разные приемчики. Или самоутверждаться. А может быть, без камуфляжа она была обычной дурой и просто не знала, чего хочет.

– Вы тяжело расходились? – спрашивает Антон.

– Я – с огромным облегчением. Она меня порядком измотала. Но понимаете, какое дело, – Валерий посмотрел на собеседника так, будто собирался доверить ему военную тайну, – после нее я не могу ни в кого влюбиться. А ведь много времени прошло. Прямо беда.

Антон понимающе кивнул. Хоть в чем-то они совпали.

 

Кто кому напишет эпитафию

Окно двухместной палаты, в которой мы лежали, выходило на церквушку. Она находилась на территории больницы, и здесь несколько раз в день отпевали тех, кто в этой же больнице скончался. Логистика отменная: морг в двух шагах, там же обряжают покойного, родным и близким добираться до места удобно, а для желающих проследовать на кладбище есть служебный транспорт. Поминки здесь, правда, не устраивали, – все же медицинское учреждение.

Мой сосед по палате, едва придя в себя после тяжелой операции, исправно ходил на отпевания. Увидит в окно, что у церквушки собираются люди с цветами, – и на выход. Странно это было, не мог же он лично знать всех покойных. И я аккуратно, выбирая слова, затеял с ним разговор. Григорий Глебович глянул на меня внимательно и сказал:

– Живым полезно смотреть на мертвых, – сказал он. – Сил прибавляет.

Мысль была нова, ведь большинство людей возвращаются с траурных церемоний удрученными, разбитыми. Есть и те, кто вообще никогда не ходят на похороны, объясняя это опасением, что вид покойника может вытолкнуть из памяти облик живого человека. Хотя я подозреваю, что боятся они совершенно другого, а именно – представить себя на месте усопшего.

Григорий Глебович покивал – дескать, и так бывает, а час спустя, сходив на очередную тризну, вернулся к разговору. Вероятно, увидел во мне случайного вагонного попутчика, которому можно открыться.

Он начал издалека, с самых первых своих похорон. Ему тогда было девятнадцать. Умер однокурсник Борис – пижонистый малый, имеющий обыкновение повторять подвиги литературных героев, что производило сильное впечатление на девиц. Прочитав «Войну и мир» (или, скорее, посмотрев одноименный фильм), он взялся исполнить номер Долохова, который хлопнул из горла бутылку рома, сидя на подоконнике ногами на улицу. Получилось не вполне по Толстому: во-первых, за отсутствием рома пришлось взять портвейн за 92 копейки, а, во-вторых, Борис свалился с четвертого этажа и убился насмерть.

На похороны Григорий шел со страхом, мертвых людей он прежде вблизи не видел. И был удивлен незнакомому выражению лица покойного. Может, Борис и сейчас играл какого-то романтического героя, сорвавшегося на взлете, – великого Гэтсби, например, или Мартина Идена. Словом, опечалиться у Гриши не получилось. А возвращаясь с кладбища, он вдруг ощутил прилив отличного настроения, которое еле успел спрятать от скорбящих попутчиков. Весь мозг занимала всего одна, но необыкновенно важная мысль: «Хорошо, что не я».

С того момента прошло очень много лет, Григорий Глебович побывал на десятках траурных церемоний, и всякий раз к нему приходили те же слова. Первое время он их стыдился, считал безнравственными, потом привык и даже признал это естественной реакцией живого и здорового существа на зрелище существа усопшего. А что естественно, то не стыдно.

Лишь трижды эта мысль пропустила свой выход: на похоронах сначала матери, потом отца, а позднее старшей дочери, погибшей в ДТП. В этих случаях рефлекс сбивался. А прощаясь с дочерью, он вдруг поймал себя на том, что думает ровно наоборот: «Жаль, что не я. Лучше бы я».

А потом все пошло, как прежде. Заклинание «хорошо, что не я» он произносил над мужчинами и женщинами, стариками и молодыми, близкими и едва знакомыми. И неизменно замечал, что после похорон чувствует прилив сил. Будто время, недожитое другим человеком, добавляется к его жизненному циклу и тем самым отдаляет собственную кончину.

Такую вот историю рассказал мне сосед по больничной палате. Отдаю ему должное: мало кто способен откровенничать на столь чувствительную тему. Хотелось поглубже вникнуть в его психику, но ночью Григорию Глебовичу стало хуже, его увезли в реанимационное отделение, потом врачи сказали, что полегчало, но в реанимации все же придется задержаться. А через день меня выписали, и больше мы никогда не встречались. Тема, однако, из головы не уходила, и я самовольно начал дорисовывать портрет этого человека.

Ему примерно семьдесят. Никто из близких или друзей не навещал его после сложной полостной операции, даже не звонил никто, – вероятно, он очень одинок. Обмолвился, что много лет в разводе, а с младшей дочерью не ладит. Возможно, он трудный человек, обиженный на весь белый свет. Похоже, когда-то занимал неплохой пост, заработал государственный пенсион, поэтому и лечится в солидной клинике. Но в целом жизнь не задалась.

И я представил, как он готовится к очередному трауру. Конечно же, у него есть спецодежда: черный костюм, черные туфли и, вероятно, даже черная рубашка. Он покупает десять гвоздик (не две, он не мелочен), кладет их в ноги усопшему, затем подходит к изголовью и тихо шепчет ритуальную мантру: «Хорошо, что не я». Не напускает на себя скорбь, держится естественно и спокойно. Он просто приходит на панихиду испить полезный организму кислородный коктейль.

Я воображал его в разных ситуациях: как он хоронит многолетнего товарища, давнюю возлюбленную… Почему-то ярче всего привиделись похороны врага – старинного, много лет гадившего Григорию Глебовичу, что называется, от всей души. Ударяясь друг о друга и царапаясь, они двигались к краю жизни, и мой герой уподобился китайскому мудрецу, сидящему у реки и ожидающему, когда мимо проплывет труп противника. Он умолял судьбу сделать этот подарок, и та удовлетворила просьбу. На панихиде, разумеется, его не ждали, почуяли недоброе, но все же не выставили. Он положил к ногам целых двадцать гвоздик (все же случай не рядовой) и шепнул смежившему очи визави: «Вот так». И, изумившись самому себе, загрустил.

Чем скорее тают жизненные силы, тем чаще требуется подзарядка аккумулятора. Поскольку прощания с уходящими ровесниками проходят все чаще, энергетический баланс выдерживается. Когда же случается задержка, Григорий Глебович просто отправляется на кладбище и бродит между могил (тоже помогает, хотя и меньше). Или посещает похороны известных персон, с которыми лично знаком никогда не был. Просто узнает, где, когда пройдет церемония, и устраивается в траурную процессию. Успешные, талантливые люди лежат среди цветов и венков, их окружает почетный караул, на подушечках блестят награды, – как ни крути, зрелище.

Вот такого человека я себе дорисовал. Кому-то он покажется монстром, но на самом деле Григорий Глебович психически здоров и, в сущности, безвреден. Он никому (за редким исключением) не желает зла, просто этот человек устроен именно так, а не иначе, и я совершенно уверен, что подобные ему среди нас не редкость. Просто на сей счет не принято высказываться вслух, и это абсолютно правильно.

У Иосифа Бродского есть выразительное двустишие, написанное на английском:

В переводе: «Сэр, вы крутой и я крутой, но кто кому напишет эпитафию?».

Лишь фортуна знает, кто кому, но подразумевается желательный ответ: «Я – вам». Чем-то сходно с формулой: «Хорошо, что не я», не так ли?

Мне кажется, Григорий Глебович старается не думать о собственных похоронах. Хотя догадывается, что прощанье не будет пышным и многолюдным. И вполне возможно, что какой-нибудь гадкий старикашка в черном пиджаке положит ему в ноги десять гвоздик и пробормочет… Вы ведь догадались, что именно.

 

Никаких обременений

Ему было 67 лет, выглядел он на 55. Ей было 37, выглядела она на 40. Таким образом, их разделяло не 30, а всего 15 лет. В паре смотрелись неплохо.

Он не молодился, просто визуальное старение у него сильно отставало от календарного. Хорошее здоровье плюс правильная организация жизни. В застойные семидесятые тесть от первой жены определил его на работу за границей. В лихие девяностые теща от второй жены приобщила к миру бизнеса. Он не то чтобы богат, ради богатства надо было бы впахивать, а он этого никогда не любил, да и не умел. Сейчас тем более незачем суетиться, жизнь отстроена. Взрослые дети, по одному от каждой из жен, мало его интересуют, так же, как он их. Здоровье пока не подводит. В общем, жизнь без обременений.

У нее все было по-другому. Выросла в Ташкенте, гражданка Узбекистана, рабочая виза в Германии. Наполовину узбечка, но ноги ровные и лицо без оспин. Пикантна, в хорошей форме, хотя азиатки старятся быстро. Жизнь была труднопроходимой, никто не помогал. В итоге, правда, сложилось даже лучше, чем надеялась: работа во Франкфурте, выплаченная квартира, BMW Х3, три языка, два любовника – мексиканец и поляк. Теперь вот еще один, русский.

После того как появился он, двух других отправила в отставку, хотя они были моложе него, к тому же мексиканец – богаче, а поляк – сексапильнее. Но она решила, что будет со своим, поскольку со своими ей всегда нравилось больше.

По делам бизнеса он каждый месяц прилетал во Франкфурт, и как-то зашел в ресторан возле ратуши, где на раскаленных камнях гости сами себе жарят мясо. Она с компанией сидела напротив, они выщипнули глазами друг друга и уже вскоре вместе лакомились свининкой. Считается, что совместное приготовление и поедание пищи создает эротическое притяжение, и пример наших героев полностью это подтвердил.

Сблизились они быстро и радостно. В другой его приезд на несколько дней рванули в Баден-Баден, что в трех часах езды от Франкфурта, и вкусили спа-блаженства. Спустя месяц отметили ее день рождения недельным альпийским туром. А в следующий раз она уже встречала его в аэропорту, была загадочна и очень нежна, зажгла в спальне свечи, а потом, когда они отдыхали на удобном ортопедическом матрасе, вынула откуда-то из-под подушки листок бумаги, и он сразу понял, что это заключение УЗИ.

Прежде она говорила, что предохраняться не нужно, за всю жизнь ни разу не забеременела, и врачи установили, что детей не будет. А вот теперь то ли с довольной, то ли с извинительной улыбкой показывала на бумаге затемнение, которое иллюстрировало наличие существа пока неясного пола семи недель от роду. В его глазах она прочла вопрос и сказала, что сама была изумлена, повторила обследование, и доктор снова подтвердил беременность. Значит, бог послал.

Он покривился, поняв, что за упоминанием всуе высшего небесного авторитета скрыто ее решение сохранить ребенка. И теперь она ожидает от него ответной радости. Только зря; ему не нравилось, когда его ставили перед фактом, если он обладал как минимум правом совещательного голоса.

Он хорошо помнил две свои истории. Одна подруга говорила, что православная вера не позволяет ей искусственно прерывать беременность. Спустя восемь лет другая подруга объясняла, почему врачи запрещают ей делать аборт. В итоге первая дама, для вида поплакав и помолясь, попрала христианские каноны, а вторая, вдоволь наоравшись, что ему не дорога ее жизнь, хлопнула дверью, после чего, как он узнал от знакомых, без ущерба для здоровья избавилась от плода.

Пересказывать ей эти сюжеты он, разумеется, не стал. Так же, как не стал спрашивать, точно ли это его ребенок. Она сама сказала, что, если у него есть сомнения, можно провести анализ ДНК, сейчас это делают даже на ранней стадии. Решив проявить благородство, он ответил, что не собирается обижать ее подобной процедурой. В глубине души он почему-то не сомневался в своей причастности к беременности, и этот факт был ему даже слегка приятен, поскольку он считал, что в 67 лет семя утратило убойную силу. Оказалось, пока нет.

Но ситуацию надо было как-то разруливать. И он сказал, что в их возрасте (он выделил это «их») рожать по залету как-то странно. Сказал, что не планировал заводить новое потомство, уже слишком поздно, высок риск оставить ребенка без отца, а он, будучи человеком ответственным, не может себе этого позволить.

Она молча слушала и мяла в ладони врачебную справку. Держалась хорошо, и ему было жаль ее. Он понимал, что, вполне вероятно, сейчас убивает ее мечту о материнстве. Вековечную, исконную женскую мечту, которой ее сначала лишили медики, а когда надежда неожиданно вернулась, на роль палача судьба определила его.

А, собственно говоря, в чем его грех? Он даже не произнес слово «аборт», он был деликатен, ни к чему ее не подводил. Просто обозначил свою позицию, честно дал понять, что становиться отцом не хочет. И не считает себя виновным в залете, – она ведь сама отказалась от контрацепции. Так чего ради посыпать голову пеплом? Он просто подвесил ситуацию, вот и все.

Она спросила, что он думает о дистанционном отцовстве. Пояснила: это когда дитя живет с мамой, а папа иногда их навещает и, если хочет, помогает материально. Он решительно замотал головой: дети должны расти в полной семье, а эта странная новая мода ему претит. Хмыкнув, он процитировал знаменитую строку: «Ты мне роди, а я перезвоню».

Они снова замолчали. А залет ли это, думал он, или умысел? Может быть, она последовательно выполняет свою программу: сперва ребенок, потом замуж, старо как мир. Но кто сказал, что он должен вступать с ней в заговор против самого себя? Их личные программы не совпадают, противостоят одна другой. А значит, сами они становятся противниками. Не исключено, даже врагами. Он начал перебирать в памяти, что она знает о нем и чем может навредить. На всякий случай надо обдумать ответные шаги. Господи, до чего же противно: всего полчаса назад целовались как ненормальные, а теперь сиди думай, как поскорей закончить эту историю.

Он еще долго увещевал ее, злясь на себя, что говорит пошлости. Пойми, это же глупо – в 75 лет вести своего ребенка за ручку в первый класс. И потом, мы ведь даже не жили вместе, а в быту я совсем не подарок, начнутся ссоры, неизвестно, чем все закончится. Да и стоит ли тебе рисковать здоровьем, поздновато ведь для первых родов, в наших роддомах есть даже слово такое противное: старородящая.

Она ничего не отвечала, и он кожей чувствовал, что с каждой минутой нравится ей все меньше и меньше. Поймал себя на мысли: вот и хорошо, так ей будет легче.

Холодно простились и уже не виделись до его отлета в Москву. Еще недавно они дня не могли прожить без перезвона и переписки. Теперь наступила тишина. Месяц, два, три месяца тишины. Ему казалось, что календарь отсчитывает срок беременности. А может, она все же избавилась от ребенка. Если этот ребенок вообще был. Кто ж знает.

Он все чаще ловил себя на том, что скучает по ней и все время ждет ее звонка. Первым звонить не хотел, это означало бы, что он согласен на ее негласные условия. Иногда думал: а что, черт побери, меня остановило? Ну, был бы ребенок; говорят, поздние дети продлевают жизнь. Денег, чтобы его поднять, хватило бы. И повел бы в первый класс не стыдливо, а с гордо поднятым носом – да, я отец, а не дед и не прадед, можете утереться. И с ней все могло бы сложиться, забрал бы ее в Москву или сам переехал бы в Германию.

Но во Франкфурте он бывал все реже, а когда прилетал, не ходил в те места, где мог встретить ее. Шансы пересечься были мизерны, их связывали всего двое общих знакомых. Но с одним из них он случайно столкнулся и все узнал.

Спустя четыре месяца после их расставания у нее был выкидыш. Выглядела ужасно, долго приходила в норму. Сейчас повеселела. Работает там же, живет там же.

Вот все и устроилось, неизвестность больше не тяготила. Он попробовал обрадоваться, но вышло иначе – толстой иглой вонзилась тоска. Он впервые понял, что в его жизни ее не будет никогда. Она не простит. Случается, что мужчина по-любому виноват, просто виноват и все, никакая логика не докажет обратное, и теперь с этим придется как-то жить.

 

Берешь себя и отсекаешь все лишнее

Редко кому удается до неузнаваемости, до полной противоположности изменить собственную натуру. Это вам не смена пола, тут приходится резать самого себя без наркоза, собрав в кулак силу духа и силу воли. Так вот, наш герой Тимур Тимофеевич поменял себя даже не единожды, а дважды. Сейчас узнаете, на что способен человек, стремящийся к совершенству.

Он был воспитан в добродетельной семье, и родители плотно уложили в его черепную коробку высокие нравственные идеалы. Те, что изложены в христианских заповедях (не кради, не лжесвидетельствуй, не пожелай дома ближнего своего, ни жены его, ни раба его, ни вола его) и в моральном кодексе строителя коммунизма (непримиримость к несправедливости, нечестности, карьеризму, стяжательству). И Тимур сызмальства верил, что всего добьется, если вырастет порядочным, приличным человеком. Ему очень нравились эти слова: приличный – значит, при лице; порядочный – соблюдающий порядок. А слитно – лицо в порядке.

С тем он и ступил на тропу жизни. Однако где-то в средних классах средней школы программа дала сбой. Девочки, которых должны были восхищать его надежность и душевность, отдавали предпочтение плохим мальчикам. Дружки, которые не могли не оценить его преданность и верность, возили на нем воду и разводили на деньги. Учителя, ставившие в пример его усидчивость и аккуратность, назначили новых фаворитов с крутыми папами. Тимур пожаловался родителям, но те объяснили, что сыну ниспослано испытание, которое нужно пройти, а потом явится высшая справедливость и воздаст каждому по заслугам.

Но справедливость, похоже, застряла в пробке. Во всяком случае, ни в строительном институте, где Тимур выучился на инженера-проектировщика, ни в Сельхозпроекте, где протирал штаны за кульманом, ничто не подтверждало превосходства порядочного молодого человека над морально нестойким окружением. Сослуживцы подсиживали, стучали, чморили и даже слепили из его имени-отчества – Тимур Тимофеевич – клоунскую кличку Тим-Тим, которая так и прилипла на всю последующую жизнь. Начальство, которому из нравственных соображений он не лизал зад и не бегал за водкой, держало его на младших должностях и унизительной зарплате.

Короче, тридцатилетие Тим-Тим встретил лузером. Лицо сохранил в порядке, зато в жизни его царил полный бедлам. Вот куда завели оторванные от действительности заповеди. Простая логика подвела к выводу: если достойного по всем статьям человека не оценили, оставаться таковым нет никакого смысла, а потому хочешь-не хочешь, а надо измениться. Скроить из себя существо низшего порядка, проще говоря – гада ползучего. А там поглядим.

Судьбоносное решение счастливо совпало с возникновением новой страны на месте развалившейся. Тим-Тим сменил место работы и примкнул к освященному новой властью фермерскому движению. С опытом и связями, наработанными на сельских стройках, пришелся ко двору и быстро сдружился с мутноватой публикой, варившей новую крестьянскую кашу. Возглавив вскоре одну из вновь созданных отраслевых контор, брал кредиты в ассоциации фермеров, строил производственные цеха и избы нового поколения, потом начал устраивать ярмарки сельхозпродукции и даже развернул сетевую продуктовую торговлю. Пошла игра по-крупному.

И выяснилось, что Тим-Тим вполне может обойтись без всех этих «не укради» и «не пожелай вола ближнего», а также не испытывает непримиримых чувств к несправедливости, нечестности и стяжательству. Поначалу было нелегко, приходилось каждый раз заставлять себя: ну же, сделай гадость, это так просто! Утром и вечером он твердил завет буддистов: притворись тем, кем хочешь стать, и ты им станешь. Духовные практики пошли впрок – он натренировался дурить жадных, но неопытных крестьян, шельмовать с распорядителями фермерской программы, предавать партнеров и брататься с врагами. В Тим-Тиме, как оказалось, скопилось очень много нерастраченного в прежней жизни дерьма, и теперь он щедро раздаривал его людям.

Принимая решения, он всякий раз спрашивал себя, как бы в данном случае поступил порядочный человек, и делал все с точностью до наоборот. Его деловая репутация сводилась к лаконичной формуле: способный, изобретательный, цепкий и невероятно везучий гондон. И говорили о Тим-Тиме знакомыми фразами: он сукин сын, но он наш сукин сын; с такими, как он, обедают, но не ужинают; после рукопожатия проверь, все ли пальцы на месте, – и далее в том же роде.

Все это его не трогало; единственным человеком, чье мнение для Тим-Тима имело значение, был сын, родившийся в одном из нескладных браков. Воспитать его отец не успел, не до того было, да и бывшая жена чинила препятствия. Мальчишка вырос, поступил в институт, и отношения постепенно наладились. Вот тогда-то отец к своему изумлению узнал в сыне себя юного. Похоже, порядочность передалась по наследству.

Почему-то Тим-Тиму было это приятно, хотя он мягко внушал сыну, с которым искал дружбы, что жизнь сложна, не всегда удается сохранить лицо, иногда приходится быть жестким, иначе не добиться цели… Сын слушал молча, бесстрастно, но когда однажды прозвучало: «Вот взять, к примеру, меня», – раскрыл рот: «Да ладно, папа, не гони. Все же знают, что ты подлец».

Сказано было буднично, спокойно, без всякого желания обидеть; с таким же успехом сын мог сообщить отцу, что у того 44-й размер ноги. И на последующий вопрос: «Ты тоже так считаешь?» – неконфликтно предложил пойти поесть суши.

Короткого разговора с сыном Тим-Тиму хватило, чтобы понять чрезвычайно важную вещь. Он уже давно к ней приблизился, но нужно было какое-то усилие, чтобы шпонка вошла в паз, патрон дослали в патронник, пуговица влезла в тугую петлю, – словом, что-то с чем-то должно было сомкнуться, чтобы наш герой осознал: ему очень хочется снова стать приличным человеком. В мыслях он все чаще улетал в нескладную, невезучую, но такую приятно-чистую и гордую юность. Должно быть, порядочность жила в его генах с рождения, а с генами, как известно, спорить бесполезно.

Тим-Тим считал, что выиграл армрестлинг с жизнью и всем все доказал, но теперь предстояло доказывать заново. И уже не убеждать, а переубеждать, что всегда труднее. Но ничего, он сумеет, и его сын осознает, что у отца можно не только брать деньги, но уважать его и даже, не исключено, любить. Он докажет партнерам и конкурентам, что порядочность в делах может быть прибыльной. Продемонстрирует городу и миру, что грязные мокрые деньги в состоянии накормить голодных и излечить страждущих. Самых первых американских олигархов, которые говорили, что могут отчитаться за любой свой миллион, кроме первого, общество возвысило как великих филантропов, – чем он хуже? Разве что бабла поменьше.

Жаль, что он уже ничего не докажет своим родителям, – они ушли в мир иной, сильно разочаровавшись в сыне и даже не пожелав принять его помощь, на которой он, впрочем, не особо настаивал. Быть может, теперь они одобрят его с небес.

Тут самое время сказать, что до поставленной цели Тим-Тиму еще далеко. Он двигается обдуманно, осторожно, просчитывая последствия каждого шага. Не то чтобы остыл или засомневался, просто избегает ненужного риска. А если совсем уж честно – боится потерять нажитое непосильным трудом. В конце концов, он не разбойник, раздавший награбленное бедному люду и удалившийся в скит замаливать грехи.

Вы должны понять, как трудно Тимуру Тимофеевичу: душу, как лицо на портрете Дориана Грея, разъела порча, да и возраст противится реформам и реконструкциям. Знакомые все чаще спрашивают, как у него со здоровьем, явно подразумевая голову. По правде говоря, у меня есть сомнения, что он доведет начатое до конца, но Тим-Тим упорен и уверяет, что уже прошел точку невозврата.

 

Подумай о красе ногтей

По известным лишь ему причинам из пушкинских афоризмов Максим превыше других ценил именно этот: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Но одно дело думать, а совсем другое – стричь себе эти самые ногти. Занятие это он сызмальства не любил; у старых ножниц вечно не сходились кончики, кусачки рвали заусенцы, пилка оставляла острые уголки, которые потом цепляли одежду. Противнее же всего было, распарив ноги в чугунной ванне, скоблить пятки безопасной бритвой. Как только тупое от рождения лезвие «Балтика» натыкалось на трещинку, вода окрашивалась кровью, будто римский патриций вскрыл себе вены. Пятку приходилось заклеивать пластырем, сквозь который все равно сочилась кровь, пачкая домашние тапки.

Так что еще в возрасте тинейджера Максим клятвенно пообещал себе, что рано или поздно прекратит эту самодеятельность. Выходцу из бедной семьи понадобились годы труда, чтобы сказать: теперь наконец-то могу себе позволить. Урегулирование ногтевого вопроса было перенесено в косметический салон и поручено молодой женщине по имени Лина. По первым же боязливым реакциям визитера – напряженному подрагиванию пальцев, неотрывному наблюдению за тем, что делают с его конечностями, – маникюрша безошибочно определила, что она у него первая. Таких клиентов приручить проще.

У Лины обычно была плотная запись на месяц вперед, но для Максима всегда находилось окошко. Он являлся в салон как на праздник, всегда с улыбкой и коробкой конфет, усаживался, опускал ноги в ванночку с горячей водой и морской солью, укладывал руки на длинную подушечку и закрывал глаза в предвкушении релакса.

Маникюр-педикюр, прошу заметить, при должном мастерстве исполнителя становится процессом вполне интимным. Нежная обработка кутикул, мягкое касание электродрели, снимающей с помощью разных насадок огрубевшую ткань, полировка, шлифовка, впридачу скраб для ног и эфирные масла для рук – все это так чувственно. А в разложенных на столе щипчиках, кусачках и пилочках, во всевозможных маникюрных лопаточках, копьях и скребках мерещится садо-мазо. Венец эротического сеанса – массаж кистей и стоп. Пятьдесят оттенков ногтей, по-другому не скажешь.

Часа через полтора магия заканчивалась, Максим возвращался из нирваны, платил Лине полуторную таксу, и они на пару недель забывали друг о друге. Так прошло, чтоб не соврать, с десяток лет.

Однажды Максим, как с каждым из нас бывало, почувствовал, что его бесит абсолютно все: работа, друзья, женщины, дети, квартира, еда. Сам себе противен, наконец. Нужно срочно сменить картинку. Недельный отпуск в Риме был в самый раз.

Через три дня хандра ушла, но взамен накатила апатия и желание тупо валяться в постели. Огромная двуспальная кровать, старинная, но с комфортным современным матрасом, намекала, что она рассчитана не на одного человека. Максим потер глаза и увидел свои отросшие ногти. Подумал, что пора к Лине, и застыл. Существует редкий вид внезапного притяжения, когда вдруг вспомнишь знакомого человека, с которым никогда ничего не связывало, и спросишь себя изумленно: где ж ты раньше был? Вот же тот, кто тебе нужен!

Максим набрал Лину. Привет, ногти отросли, требуется помощь. Нет, на сей раз не я к вам, а вы ко мне. Куда? В город Рим. Сегодня вечером. Нет, я трезвый, тут раннее утро. При чем тут ваши клиенты? Скажите, что заболели. Высылаю эсэмэской телефон своего турагента, продиктуете данные загранпаспорта, на шестичасовой рейс будет билет. Отбой.

Около часа он ждал, пока Лина перезвонит и скажет, что все это несерьезно, она не готова, придумает какую-нибудь отмазку. Телефон молчал. Максим набрал турагента, тот подтвердил, что Ангелине Васильевне зарезервировано место в экономе. Переоформите на бизнес-класс, сказал Максим. Сердце застучало.

Он завтракал, когда от Лины пришло сообщение: «Встречай». Максим усмехнулся: они всегда были на «вы». Он собирался обдумать линию поведения, но синьорина сама дала ему ключ. Встретив ее в аэропорту «Да Винчи», он немедленно полез целоваться. Она удивленно отстранилась и со значением произнесла: «Такого уговора не было». Попытка обнять ее в такси тоже встретила внятное противодействие. Концепция зависла.

Когда вошли в номер, Лина спросила: «А где я буду спать?» – «Ну, я думал… кровать большая, всем места хватит», – попробовала отшутиться принимающая сторона. «Я полагала, у меня будет собственный номер. Все же я не девочка по вызову». Прозвучало грубо, мастер по ногтям показала когти. «Хорошо, – сказал Максим, борясь с искушением выставить гостью вон, – завтра я сниму номер для тебя… для вас».

Вечером они никуда не ходили, молча поужинали в отеле, поднялись в номер и улеглись по краям кровати. Максим лежал неподвижно, как чурка, а внутри все ходило ходуном. Не девочка по вызову, говоришь? То, что уже не девочка, – это точно, но ведь приехала именно по вызову. Всех бы девочек в Рим вызывали!

Утро принесло новые неприятности. Свободных номеров в отеле не оказалось. И не пытайтесь искать, сейчас туристический пик, сказали на рецепции. Я готова улететь сегодня же, гордо заявила Лина. Максим позвонил агенту и выяснил, что на ближайшие три дня все места на рейсы до Москвы проданы.

Вот так на римских каникулах они оказались не вольными патрициями, а прикованными друг к другу галерными рабами. Бесцельно бродили по центру, на душе было муторно. Максим искоса поглядывал на Лину, – ухаживать за ней, добиваться ее не было ни малейшего желания. В кофейне граппа с капучино развязали язык. Раз уж так вышло, сказал Максим, давай не портить обедню. Может, и хорошо, что ничего не получилось, а вдруг бы мы друг другу не подошли, – как бы я потом к тебе на маникюр ходил? Общие неудачи сближают, и они легко съехали на «ты». Если хочешь, я могу гулять одна, предложила Лина. Да перестань, фыркнул Максим, все же не чужие.

Задышалось легче, и был объявлен праздник живота. В колбасной лавке им настругали копченостей, которые отлично пошли с несоленым тосканским хлебом и красным вином. Пустив хмельную слезу, Лина рассказала, что за последние полгода трижды обожглась, чересчур быстро согласившись на интим, и ни один мужчина после первой ночи даже не перезвонил. Максим понятливо кивал: вот же козлы.

Зашли в сыроварню и налегли на горгонзолу, вымоченную в вине и посыпанную сушеной клюквой. Максим внушал Лине, что не стоит думать, будто крепкие отношения возникают исключительно после продолжительных ухаживаний, с тем же успехом случайный секс может оказаться началом долгой и прочной связи. Такой уж век, – а, впрочем, было ли иначе?

Они бродили по Риму, складывая в себя всё подряд: пиццу с морскими гадами, коктейль сграппино из мороженого, лайма и водки, тонкие ломтики говядины Вителло Тоннато… Пропахшие чесноком, черным перцем, базиликом, мятой, всеми аппенинскими травами, они говорили о своих романах, успешных и провальных, они топили, растворяли в вине и кофе былые горести-печали.

Из последней траттории, где уже поздним вечером умяли ризотто с трюфелем, выходили с трудом, глядя друг на друга хоть и мутным, но вполне дружественным взором. Максим осторожно приобнял Лину за плечо, она икнула и положила свою руку ему на поясницу Дошли до отеля, не включая свет, стянули одежду, каждый плюхнулся на свой край кровати. Не беспокойся, я к тебе не притронусь, промычал Максим. А я и не боюсь, ответила Лина, и оба мигом уснули.

Наутро Максима разбудило какое-то неясное, но вроде бы знакомое ощущение. Он с трудом открыл левый глаз. Рядом сидела Лина, она держала его руку и знакомой пилочкой с алмазным покрытием осторожно, чтобы не разбудить, полировала ему ногти.