1.

Прежде он никогда не падал с кровати. Оказалось, если шлепнуться на мягкий ковер, то ничего страшного. И даже смешно. Пошевелил ногами и руками – все цело. «Ни фига себе, ты представляешь…» – сказал, залезая на кровать, но рядом никого не было. Понятно, ушла в бар или в казино, вот и хорошо.

Закрыл глаза, но сон не возвращался. Вышел покурить на балкон. Море штормило, но неспокойным оно было только по ночам, утром наверняка будет штиль. Поднес огонек зажигалки к сигарете и вдруг осознал, что кругом полный мрак. Борт гигантского корабля, насколько он мог обозреть его с балкона, был погружен в темноту.

Вернулся в каюту, пощелкал выключателями, света не было. Ладно, сейчас починят, на таком навороченном лайнере все узлы и агрегаты застрахованы от любого форс-мажора. А все-таки почему он скатился с кровати? Кажется, во сне почудился сильный толчок снизу. Могло быть такое? И подтверждая, что могло, каюта вздрогнула, будто кто-то с нижнего этажа со всей дури двинул в потолок.

В этот момент он не мог знать, что могучий шестнадцатипалубный корабль Oasis of the Ocean в полутора километрах от берега встретил достойного противника – гранитный риф. Но именно тогда он впервые задал себе вопрос, который вскоре повторит множество раз: какого хрена я поперся в этот круиз?

Хотя причины для путешествия были, и они представлялись важными. При том, что его, жадного до впечатлений путешественника, привлекали живописные места остановок, сейчас он отправился, как ни странно, искать смысл жизни. Понимал, конечно, что в его положении смысл жизни состоит в том, чтобы он вообще был. А если ты его не видишь, то надо сконструировать, предварительно разобравшись в себе. На суше, в вечной московской суете, это как-то не получалось, вот и вообразил себя не то Чацким, не то Чайльд-Гарольдом.

Нужно было решить конкретные вопросы: жить в России или свалить, продолжать работать или бросить это дело и существовать на ренту, найти постоянную даму сердца или уже до конца оставаться одному… Через два месяца стукнет 55 лет, он станет круглым отличником, – самое время определиться, дальше будет поздно.

Обычно в любую поездку он брал с собой какую-то работу: бизнес-планы, концепции, отчеты, наброски публичных выступлений. А тут не взял абсолютно ничего. Дал себе установку сосредоточиться, как он выражался, на собственном пупке.

По характеру и привычкам он был системщиком, все важные вещи обязательно записывал на бумаге, и теперь, готовясь к принятию судьбоносных решений, составил собственную анкету Не дурацкое современное резюме, где каждый пишет о себе: энергичен, инициативен, оперативен, контактен… Его анкета была подробной, старого советского образца, и в общем и целом все в ней ему нравилось.

Фамилия, имя, отчество – нравится. Лев Сергеевич Дружинин. Хорошо звучит. Четырехстопный хорей. «Буря мглою небо кроет». Красиво, напевно. Правда, в обратном порядке – Дружинин Лев Сергеевич – напоминает «Трусишка зайка серенький». Отчасти подходит.

Год рождения – 1962-й – тоже нравится. Мировых войн не застал (необходимое уточнение: пока), зато присутствовал при изломе страны, повидал много чего интересного, кое в чем поучаствовал и, слава богу, остался цел и невредим.

Место рождения нравится – уж если где родиться и жить в этой стране, то в Москве.

Образование – нравится. Окончил Московский архитектурный институт. История знает случаи, когда из выпускников МАрхИ получались очень хорошие не-архитекторы: Данелия, Вознесенский, Макаревич. Без ложной скромности Л.С. присоединял себя к списку. И хоть по специальности отработал всего полтора года, занимаясь привязками типовых проектов промышленных зданий, в институте получил прививку хорошего вкуса, умение соединить искусство с точными науками.

Очень нравится семейное положение: разведен. Причем трижды. Двое детей, сын и дочь. Оба выросли, и ими не надо заниматься. Впрочем, он и раньше не очень-то ими занимался, просто присматривал. Отношения сложились доброжелательные, но не более того. Дети живут каждый своей жизнью, Л.С. им помогает, если просят, а если не просят – не помогает. Насчет зова крови у него затруднения – он его просто не чувствует.

Партийность. Был, состоял. Как большинство людей, которые в то время чего-то стоили.

Судимость. Несколько раз находился на грани, но обошлось свидетельскими показаниями.

Места работы. Их было много. Л.С. обладает разносторонними навыками, умеет открывать, закрывать и поглощать бизнесы, способен возглавить туристическую компанию и футбольный клуб, создать радиостанцию и экологическое движение, разработать политический имидж кандидата-во-что-хотите и дизайн-проект ночного бара для ЛГБТ-сообщества. Он называет себя синьором из общества, знает всех, и все знают его. Когда где-то требуется свой человек, Л.С. всегда под рукой.

Но при этом работником он был неважным. Отступал перед трудностями, быстро терял интерес к делу. Сам про себя это знал, и если чувствовал, что начинает заваливать проект, никогда не дожидался, пока выпрут, а действовал на опережение, уходил сам, облегчая таким образом задачу работодателю и сохраняя с ним добрые отношения.

В общем, если не считать мелочей, все его в себе устраивало.

Нравилось, что не молод и не стар. Многое успел, но многого еще не попробовал, так что занятие найдет. Дефицит рабочих мест не пугает. Нравилось, что состоятелен, но не богат, меньше проблем. Нравилось, что полно приятелей и нет друзей. Друга придется выручать, дружба обязывает, а он не хочет обязательств. Нравилось, как он выглядит, как одет, как общается с людьми. Со старшими, младшими и равными. Нравился свой характер – легкий и не злопамятный.

Нравилось, что судьба в общем сделана и сделана неплохо, все идет по плану.

Правда, в этот план не входила катастрофа.

2.

В каюте включилась громкая связь, и мужской голос сбивчиво произнес несколько фраз, из которых Лев Сергеевич понял следующее: капитан информирует пассажиров, что вышел из строя один из генераторов, но скоро электрики справятся с этой проблемой. Л.С. облегченно выдохнул и снова отправился покурить, причем ему показалось, что пол наклонился в сторону балкона.

Не психуй, одернул он себя, не будет никаких титаников. И сразу вспомнил, как вчера в ресторане, когда они с Ольгой любовались закатом, пианист заиграл знаменитую музыкальную тему из «Титаника» – Му heart will go on. «Еще накаркает, придурок», – изящно выразилась Ольга, улыбаясь таперу. И Льву Сергеевичу кошачий коготь царапнул по сердцу

Он не успел докурить сигарету, как дали свет. Л.С. открыл мини-бар, слил в один стакан три пузырька скотча и залпом выпил. А бутылочки в баре дрожат, подумал он, или это я дрожу. Нужно было срочно переключиться на что-нибудь приятное. Он лег в кровать, закрыл глаза, открутил календарь на несколько дней назад и увидел залитое солнцем Монте-Карло.

Л.С. ожидал, что к отелю подкатит какое-нибудь старое корыто, но Алексей Юрьевич прибыл на вполне пристойном «пежо» и воскликнул: «Наконец-то на родине Жана Габена появилось интеллигентное русское лицо!». Л.С. рассмеялся, впервые это приветствие он услышал почти тридцать лет назад, только тогда Леша ввинтил Робеспьера, а при их следующих встречах кого только не вставлял – Бомарше, Пиаф, де Голля, Миледи, Зидана, Людовика Четырнадцатого… Встреч было много, но он не повторился ни разу.

Отправляющемуся впервые во Францию Льву Сергеевичу парижский телефон Алексея Юрьевича дали друзья. Сказали, познакомься, веселый парень, по городу покатает. «Ну, так что, – сходу спросил тот, встретив москвича в аэропорту, – Джоконда в Лувре, цветы к могиле Бунина, женское белье в Тати?». – «Канкан в “Мулен Руж”, футбол на Стад де Франс, кабаки по вашему выбору за мой счет», – влет среагировал Лев. Уточнение «за мой счет» он произнес с усилием, – валюты было всего ничего, но требовалось держать фасон. «Споемся», – резюмировал Алексей, который все понял и оценил.

К тому времени он жил в Париже пятый год. Совмещал официальную работу собственного корреспондента советского информационного агентства с тайной разведывательной миссией. Такое свое положение ловкий Алексей Юрьевич использовал виртуозно: агентству объяснял, что все его время уходит на выполнение секретных заданий, а в «конторе» рассказывал, будто день и ночь вынужден строчить заметки о протестных митингах парижских говночистов и триумфальных гастролях Большого театра. На самом же деле они с женой вели праздную жизнь парижских буржуа, смакуя устриц, полотна импрессионистов и красоты Булонского леса.

Но прошли годы, сменилась масть, денег на содержание зарубежных корпунктов у агентства не стало, в «конторе» сделали грустное лицо, но в финансовой поддержке бесстрашному разведчику отказали. Возвращаться в Москву не имело смысла, поскольку приличной работы там не было, а из имущества они располагали только панельной двушкой в Коровино-Фуниково. Концепция вечного счастья накрылась. И тогда, поразмыслив, супруги отбыли на юг, в Ниццу. Сняли недорогое жилье, перезнакомились с соотечественниками и открыли газету под названием «Русская Ривьера». Дело со скрипом, но пошло.

И вот теперь, маскируя тяготы новой жизни вечной своей веселостью, Алексей Юрьевич развлекал гостя рассказами о Лазурном береге, который называл Лазуркой, а также о княжестве Монако, которое фамильярно именовал Монаковкой. Князя Альбера, правда, Аликом не величал, но периодически отмечал факт личного знакомства: я спросил князя, я сказал князю… Л.С. хмыкал про себя, но байки слушал с удовольствием, особенно во время наглядной демонстрации особняков российских трубачей – так гид-приятель называл ребят, припавших к углеводородной трубе, а также к иным плодородным нивам.

Для пущего эффекта бывший шпион возил с собой бинокль, который время от времени наводил на объекты недвижимости, провозглашая: перед вами палаццо Барамовича, слева от него через три дома – чертог Топтанина, а вон там, ближе к морю, – сераль Мусанова.

Они доехали до закрытых ворот виллы Леопольд – по слухам, самой дорогой в мире; Алексей Юрьевич поведал, что олигарх-тяжеловес Грохотов собирался ее купить и даже внес залог, пятьдесят миллионов евро, но что-то не срослось, и залог квакнулся. А затем показал Льву Сергеевичу старинную овчарню, которую трубач Бабаев купил всего за 20 миллионов и собирался вместо развалин поставить особняк. Но оказалось, что это место представляет историческую ценность и ничего нового строить нельзя, равно как и трогать старое. Владелец пытался коррумпировать муниципалитет, даже пожертвовал «лимон» на прокладку дороги, но разрешения ему все равно не дали. Теперь бродит вокруг овчарни, где давно никто не видел овец, зато наконец-то увидели козла.

Так, веселясь и сплетничая, вкатились в Монте-Карло. Вот это место стало легендарным, – Алексей Юрьевич показал на вывеску бара Твига. Тут оттягивались футболеры Папаев и Капорин после того, как вместе с родной сборной получили мордой об стол на чемпионате Европы. Ну, шампанское за 250 тысяч евро, ты должен помнить. Л.С. помнил, но еще лучше он помнил иной эпизод. В этот бар его вместе с двумя пиарщиками однажды зазвал московский банкир, который собирался штурмовать Госдуму. Под утро он посмотрел счет и сказал: «Мелочь. С каждого по семь штукарей, парни». Вот ведь скотина. Правда, позже они ему ответили, срубив денег по ходу избирательной кампании. Добавили к смете свои расходы в Монако и, подумав, подняли их вдвое.

В конце экскурсии приятели уселись в ресторане на берегу. После обеда нужно было встретить самолет с Ольгой, потом в порту Геркулес начнется посадка на корабль. А пока понеслась душа в рай: анчоусы, лангусты, креветки, мидии, устрицы, сардины, лобстер… После четвертой бутылки ледяного белого приятели пустились в рассуждения о том, о чем интереснее всего трепаться в Монте-Карло, а именно – о богатстве.

В крохотном княжестве отмечен наивысший в мире объем бабла на квадратный метр, и в этом смысле оно – мера всех вещей. Кого-то Монако подвигнет на подвиги, дабы любой ценой войти в клуб избранных, но как жить тем, кто не впишется в бархатную книгу жизни? Записаться в клуб обреченных?

А знаешь, сказал Алексей Юрьевич, на Лазурке совсем не обязательно быть богачом, чтобы чувствовать себя человеком. Тут все демократично, множество людей зарабатывают пару тысяч евро в месяц и не парятся. Это тебе не наша-ваша Раша, где сиди и гадай, чем тебя угостят то Горби, то Елкин, то ВВП.

Эко хватил, думал Л.С. Он знал, что ответить: кого лечишь, Леша, пока ты гулял с собачкой по набережной Сены и хавал круассаны с шоколадом, мы жилы рвали, чтобы не пропасть. Некоторые все равно пропали, но многие поднялись. Надо было вовремя ехать назад, но тебя же ломало, ты ведь у нас франкофон. Так что выпускай свой рекламный листок про новые сиськи жены банкира Сосискина, а я скажу спасибо и Горби, и Елкину, и ВВП. Потому что с каждым из них я чувствовал себя лучше, чем с предыдущим. И ни слова про народ; я – тот же народ, рожденный без золотой ложки во рту, поэтому имею право измерять перемены в стране линейкой своей собственной судьбы. Как выразился классик, без меня народ неполный.

Ничего этого Л.С., конечно же, не сказал, это навеки поссорило бы его со старым товарищем. Так что он слушал Алексея вполуха, кивал и думал о своем. Вот кругом яхты, яхты, яхты, – и все не твои, не твои, не твои… «Бентли», «бентли», «бентли», – и снова чужие, чужие, чужие. Скорее всего, Лев Сергеевич чувствовал бы себя посторонним на гламурном пляже, где можно встретить Дримати, автора бессмертного хита «Катись, до свиданья!», и Лекторию Соню, переехавшую из «Дома-то-ли-два-то-ли-три» в дом местного миллиардера, и конькобежку Мальвину Алискину, рассказавшую по телевизору о посещении опочивальни князя Альбера. Просто надо самому себе ответить на вопрос: а тебя это напрягает?

Меня – точно нет, констатировал Л.С. Легко проживу без гламурного пляжа, где точно такая же вода и такие же лежаки и зонтики, что тянутся вдоль всех мировых побережий. Даже удивительно, что изобретательное человечество не придумало ничего нового в сфере потребления морских ванн. И Лазурка по сути ничем не отличается от Анапы или Гурзуфа.

Обойдусь без яхт и «бентли», хотя тут есть раздражитель. Злит не то, что они принадлежат другим, а то, кому именно. Обладай ими Марк Цукерберг, Лионель Месси, Аль Пачино и иные чистопородные гении, – и отлично, все по заслугам. Но ведь среди собственников полно разных невыразительных особей, в том числе знакомые тебе Санек и Ванек, лишенные не то что признаков гениальности, но даже среднего ума. Вот что слегка портит настроение и побуждает задуматься: будь ты в свое время понахрапистее и пожаднее, мог бы владеть тут каким-нибудь пентхаусом, спеть дуэтом с Дримати и кое-что предложить Алискиной.

А, с другой стороны, мог бы сейчас лежать под курганом, заросшим бурьяном, с пулевой дыркой в черепушке. Так что не будем гневить создателя, примем кальвадоса на ход ноги и поехали. А когда простимся, дорогой друг Алексей Юрьевич, заедешь к хозяину этого ресторана и возьмешь с него комиссионные за привод гостя. Но это, конечно, не говорится вслух, – вслух другое: «Леша, убери свой бумажник, обед за счет отплывающей стороны».

3.

Отплывал Лев Сергеевич всего дважды в жизни. Первый раз – в конце восьмидесятых по маршруту Москва – Углич – Москва. Интересовало его не место убийства царевича Димитрия, а каюта с койкой сроком на три дня. Что вы хотите – времена были лютые, куда девушку пригласишь? В гостиницу дорого, да и не давали номера людям с московской пропиской. Приятели могли уступить квартиру на пару часов, но темперамент молодого Льва требовал более продолжительного свидания.

Все получилось не совсем так, как он планировал. В пути до Углича девушку беспрерывно тошнило, а всю обратную дорогу она оплакивала несчастного царевича.

Вторая попытка спуска на воду состоялась в середине девяностых. Приятель позвал сплавать на первом в России частном теплоходе в рекламный тур с заходом в Афины и Стамбул. Соблазн был велик: тогдашняя жена грезила о шубе из натурального меха (дешевле, чем в Греции, не купишь), а Лев Сергеевич мечтал увидеть себя в кожаной куртке от честного турецкого производителя.

Заплыв получился ярким. Приватизированную старую посудину трясло и качало так, что с надеждой вновь ступить на родную твердь пассажиры простились уже в начале пути. Преодолеть ужас можно было двумя способами, Л.С использовал оба и через неделю воротился домой с сильнейшей алкогольной интоксикацией и отчетливыми признаками венерического заболевания. В довершение триумфа на шубе обнаружились проплешины, а на куртке – жировые пятна, скорее всего, об нее вытирали руки после шаурмы.

Короче, бесплатное морское путешествие привело Льва Сергеевича к стойкому убеждению, что приватизаторов водного транспорта надо без колебаний сбрасывать в надлежащую волну, предварительно привязав к ногам бетонную плиту

Оба этих вояжа он вспомнил, начиная третью попытку Перед ним стоял круизный лайнер Oasis of the Ocean. Всем своим могучим и одновременно грациозным белым телом он подсказывал вопрос, который, согласно байке, Михаил Светлов задавал своей роскошной жене-грузинке: «Зачем бедному еврею такой дворец?».

Это и впрямь был дворец, вернее – плавучий пятизвездочный отель, флагман американской судоходной компании. Триста метров в длину, 1200 пассажиров, 800 человек команды, собранной со всего света. На груди у каждого члена экипажа бронзовая визитка с именем и страной; Л.С. зафиксировал индусов, филиппинцев, малазийцев, мексиканцев… Обнаружилось по одному русскому, украинцу, а также девушка-киргизка.

Командный состав, в основном американский, должен был провести корабль по западному Средиземноморью. Ночью плывем, днем заходим в порты Франции, Испании и Италии. В Риме Л.С. с подругой завершали свой недельный тур, Oasis же следовал дальше, выкачивая для своих хозяев жирные июльские деньги.

Лев Сергеевич с Ольгой за пару часов обошли лайнер. Фитнес-центр, спа, бассейны, сауны и турецкие бани обещали оздоровление. Пять ресторанов, бары, казино, кинотеатр, ночной клуб, караоке, аквапарк, библиотека и даже симулятор Формулы-1 гарантировали, что скучно не будет. Все было сделано с американским размахом, комфортом и безвкусицей. Повсюду, включая каюты, коридоры и лифты, висели немыслимые картины, которые навели Льва Сергеевича на подозрение, что все их скупили оптом за откат. Впечатлили и общественные уборные, половая принадлежность которых обозначалась игривым изображением на дверях соответствующих гениталий.

Их каюта на шестой палубе (в смысле, на шестом этаже) была расположена удобно – почти посредине борта, с хорошим обзором. Ольга осталась подремать, а Л.С. пошел к центральному бассейну и улегся на топчан, покрытый белым полотенцем. Корабль совсем не качало, солнце приятно грело, бэнд из семи музыкантов лабал американскую джазовую классику, все было приятно и буржуазно. Лев Сергеевич заказал стюарду выпивку и стал разглядывать попутчиков, время от времени делая зарисовки в блокнот, – эта давняя архитектурная привычка представлялась ему аристократичной. А всякие селфи он считал моветоном.

Он уже знал, что на корабле плывут пассажиры из трех десятков стран. Тут не было форбсов, те все больше на собственных яхтах. A Oasis of the Ocean – место для уважающих себя господ среднего класса, так что в общем и целом все тут ровня. А вот выражения лиц разные. Наших он вычислил сразу – это была типичная местечково-брайтонская компания. Л.С. мог изобразить их одним росчерком карандаша.

Собственно, иностранцы тоже были вполне знакомыми типажами. Вот, например, на соседнем лежаке устроилась старушенция. Не мадам, не фрау, не синьора, а точно миссис, типичная американка. Он вежливо приподнял бокал, приветствуя соседку, миссис высокомерно кивнула и отгородилась журналом. Ладно, мстительно подумал Л.С., сейчас запечатлею тебя во всей красе.

На разных курортах мира он много раз видел таких старух. У них скукоженная, обжаренная на солнце или в солярии кожа, сплошь покрытая конопушками, бородавками и пигментными пятнами. Они, никого не стесняясь, важно возлежат в шезлонгах, распустив дряблые животы и свесив бесформенные молочные железы. Нет, наши бурановские бабушки куда целомудреннее и симпатичнее, думал Л.С., дорисовывая соседку в образе Пиковой дамы и думая, какой эффект произведет появление Ольги.

Ее выход на пляж всегда вызывал энергетический прилив даже у мужчин с эректильной дисфункцией и ледяные флюиды, исходящие от окружающих дам. Так случилось и на сей раз. Ольга возникла у бассейна под вселенский хит Гершвина The man Ilove, причем музыканты тут же заиграли в ее сторону. Она улыбнулась всему круизному сообществу, чмокнула Льва Сергеевича и легла рядом, но он понимал, что эта ослепительная презентация предназначена уже не ему. Не важно, кому именно, но не ему. Впрочем, ему это уже и не нужно.

Пиковая дама злобно просканировала сладкую парочку и слезла в бассейн, к писающим там детям. Л.С. вырвал из блокнота ее портрет, оставил его на виду и удалился. Это, конечно, было хамством, но уж очень хотелось.

4.

Когда каюта снова завибрировала, Лев Сергеевич вспомнил сейсмический Узбекистан. Много лет назад он проснулся в гостиничном номере города Алмалык от того, что над ним качалась люстра. Вскоре заходил пол. Ему заранее объяснили, что в таких случаях делать: выбежать на улицу и прижаться к стволу толстого дерева, – корни удерживают почву от расползания. Именно так он и поступил. Трясло несильно и недолго, местные люди на такие толчки вообще не реагировали.

Но это было понятное природное явление, а что сейчас-то – товарищ Нептун забавляется? Л.С. постарался успокоиться. Он был уверен, что американский круизный корабль – идеально настроенный механизм, где каждый член экипажа знает свой маневр. Наверняка перед выходом в рейс с командой по многу раз отрабатывают нештатные ситуации.

В эту минуту Лев Сергеевич не мог знать, что в полночь капитан корабля пригласил к себе на мостик нескольких знатных пассажиров с их дамами, и началась гулянка. При этом он продолжал управлять движением судна, отдавая приказы, естественно, на английском языке, но рулевой-португалец не сразу их понимал, приходилось повторять. Задержка накладывалась на задержку, в результате Oasis of the Ocean опасно приблизился к скалистому берегу.

Носовую часть удалось отвернуть от рифа, но корму занесло, и гранит проделал в корпусе сорокаметровую рваную пробоину. В поврежденных отсеках находилась судовая энергетическая установка. Жизненно важные узлы и агрегаты были выведены из строя. С огромной скоростью вода устремилась внутрь корабля и за минуту наполовину затопила два отсека.

Электромеханики сумели запустить дизель-генераторы, размещенные в неповрежденном отсеке, однако они не справлялись с нагрузкой, перегревались и отключались. Отказала автоматика, отвечающая за откачку воды, возобновить работу насосов стало невозможно. Рули корабля заклинило, он лег в дрейф, и вскоре волны и ветер выбросили его на мель.

Всего этого, повторим, Л.С. не знал, как не догадывался и о таинственном свойстве совершенных, казалось бы, конструкций. Нет ничего надежнее отточенного до мельчайших деталей современного корабля, если он пребывает в управляемом режиме. И нет ничего страшнее, когда он выходит из подчинения. Плюсы меняются на минусы, продуманные функциональные связи начинают действовать вопреки технической логике, ополоумевший механизм устремляется к точке невозврата. И вышколенная команда перед лицом не тренировочного, а реального экстрима теряет самообладание, провоцируя паническое безумие и приближая катастрофу.

Лев Сергеевич услышал в коридоре нарастающий шум, крики и топот. Бросился к двери, дернул ручку, но замок заклинило. Матерясь, он тряс ручку изо всех сил, пинал дверь ногой, тем самым еще больше ее деформируя и лишая себя надежды выбраться из каюты.

Обессиленный и взмокший, он сел на пол. Хорошо еще, что не взял с собой отца. Но тут же вспомнил, что отца больше нет.

Еще год назад Л.С. всерьез подумывал, не повезти ли его с собой в круиз. С одной стороны, девяносто четыре года, болячек выше крыши; как они меж собой шутили, у Сергея Ильича остался только один исправно работающий орган – голова. Но, с другой стороны, сколько таких стариканов путешествуют по миру, – есть специальные сервисы, оборудование, обученные люди, которые хоть куда доставят человека в инвалидном кресле. А отец пусть даже на закате жизни получил бы удовольствие и впечатления, прежде ему незнакомые.

Пока сын раздумывал, отец умер. И собираясь – уже с Ольгой – в круиз спустя всего два месяца после похорон, Лев Сергеевич чувствовал если не стыд, то что-то очень похожее. Перед мертвыми тоже бывает совестно. Хотя Сергей Ильич со своего нового местожительства наверняка подавал знак: плыви и не сомневайся, я не в обиде.

Говорят, пока живы родители, мы остаемся детьми. Но Л.С. не чувствовал себя ни ребенком, ни сиротой, – какая еще сирота в пятьдесят четыре года. Он чувствовал иное – свою вину: не всегда был внимателен к старику, порой грубил, наверняка не сделал для него всего, что мог. И точно знал, что ощущение вины не отпустит его никогда, этот урок он уже прошел с матерью, ушедшей восемнадцать лет назад. Они с Сергеем Ильичом развелись, когда Лева был еще мальчиком, и мать, женщина жесткая и чересчур прямая, сделала все, чтобы сын не виделся с отцом. И отец уступил.

Они вновь встретились на похоронах матери и, сами того не ожидая, потянулись друг к другу. Отец с тех пор не женился, других детей у него не было, и принудительное расставание с сыном мучило его все эти годы. Лев Сергеевич сделал вид, что не держит обиды; Сергей Ильич сделал вид, что поверил.

В последние годы отец сильно болел, с трудом передвигался, все хуже видел, но немощь свою переносил стойко, в гордом одиночестве, разве что нанятые сыном медсестра и домработница приходили по мере надобности. Он оказался не нытиком, не старым эгоистом, требующим к себе сочувствия и жалости. Сергей Ильич во всех проявлениях оставался интеллигентным человеком. Иногда даже слишком, из разряда «извините, что я еще жив». И ему на самом деле было совестно, что он пережил многих людей значительно моложе себя, в том числе нескольких своих учеников.

Л.С. гордился отцом и внушал ему, что его болезни – это не что иное, как компенсация за привилегию очень долгой, наполненной, интересной жизни. На отцовских днях рождения он всегда произносил один и тот же тост. Папа, говорил он, ты родился при Владимире Ильиче, жил при Иосифе Виссарионовиче, при Никите Сергеевиче, при Леониде Ильиче, при Юрии Владимировиче, при Константине Устиновиче, при Михаиле Сергеевиче, при Борисе Николаевиче, при Владимире Владимировиче, при Дмитрии Анатольевиче, снова живешь при Владимире Владимировиче. И не просто живешь, а с каждым годом прожитой жизни укрепляешь генофонд нашего рода, вселяя надежду в сына и внуков. Твоя очередная задача – проводить меня на пенсию. Гости хохотали и аплодировали.

Однажды Лев Сергеевич спросил отца, что он делает целыми днями, и получил вполне философский ответ: каждый должен найти себе занятие в ожидании смерти. Сергей Ильич такое занятие нашел: читал хорошие книги и смотрел хорошие фильмы. Уверял, что этого достаточно, чтобы заполнить дни, которые в его возрасте стали совсем короткими. Что значит короткими, не понял Л.С., в каждом дне 24 часа, или 1440 минут, при чем тут возраст? И тогда отец объяснил ему теорию времени, которую, будучи ученым-биологом, вполне вероятно, сам же и придумал.

За основу исчисления берется один календарный год. Когда тебе десять лет, этот год составляет десять процентов твоей жизни. Значительная часть того времени, что ты существуешь на свете. Вспомни, ведь тогда, в детстве, казалось, что год длится бесконечно, и каждый день этого года был долгим-предолгим. Когда человеку двадцать лет, то для него один год – это уже пять процентов прожитой им жизни. В сорок – всего два с половиной процента. И мы физически чувствуем, что все кругом ускоряется. Той единицы времени, которой раньше вполне хватало, чтобы разгрести ворох дел, уже недостаточно.

А теперь, сказал отец, давай возьмем меня. Мне, считай, девяносто лет, и один год – чуть больше одного процента. Поэтому не успеваю встать, как пора

ложиться. Так что мне скоротать денек – пустяковое дело. Жаль только, что эта система дошла до меня так поздно, – иначе я успел бы в жизни гораздо больше.

Лев Сергеевич долго потом обдумывал отцовскую гипотезу. Было бы справедливо устроить все иначе: чтобы юность, когда не дорожишь временем, быстро пролетала, а поздний период, наполненный опытом и пониманием, как надо эту жизнь проживать, – наоборот, взять и растянуть. Но против природы с ее биоритмами не попрешь; как ни молодись, как ни укрепляй здоровье, все равно каждый следующий твой день будет короче предыдущего. Время убежит от тебя, и ты не схватишь его за фалды.

Вот и время отца убегало со свистом, доставляя ему физические страдания. Они были настолько сильными, что Л.С. иногда ловил себя на мысли: не знаю, папа, что лучше – чтобы ты жил или чтобы умер. Этой мысли он пугался, ненавидел себя за нее, но она не отступала. А иногда Лев Сергеевич, видя, как мучает отца болезнь, думал: что, если я унаследовал его генетику и доживу до такого же телесного бессилия?

Л.С. где-то вычитал, что существует пять стадий отношения к смерти: отрицание, возмущение, уступки, отчаяние, принятие. У отца он не заметил ни возмущения, ни отчаяния; если они и пробивались наружу, Сергей Ильич переживал их в одиночку. Сын не раз хотел напрямую спросить его, хочет ли он жить, но так и не решился. А отец, скорее всего, хотел. Если что ему и надоело, то боль и ожидание конца, а не сама жизнь, которой никогда не бывает достаточно.

Смерть Сергея Ильича была легкой, одноминутной, именно такой, которая, согласно поверью, предназначена хорошим людям. Тут она угадала и все сделала правильно. Добавив при этом еще один бонус. Считается, что смерть уродует человека. Но Л.С. убедился, что все как раз наоборот. Лет до семидесяти пяти папа был красавцем, женщины в его присутствии млели, сын считал, что ему не досталось и половины отцовской породистости. Но потом болезни съели благородство лица и осанки, Сергей Ильич сделался похожим на Бабу Ягу. А в гробу к нему все вернулось, и пришедшие проститься вздыхали: ах, какой был мужчина! Смерть возвратила сыну именно того человека, которого он любил.

И тогда Лев Сергеевич вспомнил, как много лет назад, во время командировки в Тбилиси, оказался на грузинских поминках. Там много и красиво говорили, но запомнились слова одного старца. Считается так: ушел человек – и нас стало меньше, сказал он. Но когда уходит достойный человек – каждый чувствует, что духовно нас становится больше.

Теперь Л.С. понимал, насколько это точно. Уход Сергея Ильича будто влил в него новые силы. Но одновременно пришло понимание того, что отец был стеной, которая отделяла сына от его собственного финиша. Стена упала, и стало ясно, кто следующий.

5.

На прикроватной тумбочке пискнул айфон, и на освещенном экране возникла фотография Ольги. Странно, подумал Л.С., обычно в открытом море мобильная связь не работала; видимо, мы недалеко от берега.

Ольга затрещала с места в карьер: произошла авария, тут жуткая паника, давка, лифты стоят, до каюты не добраться, говорят, будет эвакуация, захвати из сейфа мои украшения, документы тоже, а еще в шкафу лежат туфли, которые мы купили в Барселоне, и плащ из Пальма-де-Майорки, и еще не забудь… Тут связь оборвалась.

Л.С. в эту минуту, разумеется, не мог знать, что во время встречи лайнера с рифом его подруга находилась в ночном баре и с удовольствием принимала ухаживания импозантного германского туриста. Он давно положил на нее глаз, еще у бассейна, пару раз они обменялись шутками на прогулках в Каннах и на Сардинии, Л.С. не мешал контакту, и немец вскользь намекнул ей, что в баре весело и хорошая музыка. Там они и увиделись. И ровно в тот момент, как Ольга, предвидя приглашение к нему в номер, обдумывала, стоит ли его принять, лихой Oasis of the Ocean врубился в подводную скалу.

Свет мгновенно погас, на пол полетели барные стулья, бутылки, стаканы и люди. Поднялся разноязыкий крик, международный средний класс бросился вон из ночных заведений – казино, караоке, баров, кинотеатра. Приступ панической атаки погнал народ в темные коридоры, на лестницы. Ольгин немец оказался парнем хладнокровным и, спрятав ее себе за спину, начал прокладывать дорогу.

Лев Сергеевич вздрогнул от донесшегося из туалета звона разбитого стекла, – это от нового толчка полетели на пол Ольгины флакончики и баночки.

В каюте приятно запахло, но насладиться этим амбре не получилось, потому что препротивным звуком завыла сирена. Семь коротких гудков, один длинный. Сигнал тревоги, догадался Л.С. Следом включилась громкая связь, и человек, представившийся капитаном, сообщил, что все пассажиры должны надеть спасательные жилеты и явиться на четвертую палубу, откуда начнется эвакуация.

Л.С. достал жилет из шкафа, повертел его и понял: не то что в темноте, но даже и при ярком свете он не сможет его правильно надеть и застегнуть. А ведь сразу после отплытия всю публику созвали в кинозал и устроили подробнейший инструктаж, из которого он запомнил лишь то, что красные жилеты предназначены пассажирам и в экстренных ситуациях они дают преимущество, а желтые – для экипажа. Все остальное он, как обычно, прохлопал. А ведь там объясняли именно то, что сейчас требовалось для спасения своей жизни.

Вот ведь урод, костерил он себя, вертя в руках жилет и в темноте ломая ногти о металлические застежки. Всю жизнь летаешь на самолетах, каждый раз стюардессы объясняют и показывают, как пользоваться спасательным жилетом, а ты, придурок, помнишь одно: сперва обеспечьте кислородной маской себя, потом – ребенка. Вникнуть тебе лень, думаешь, авось не понадобится. А вот взяло и понадобилось!

И тут же Л.С. дал себе клятву, что, если уцелеет, подвергнет себя строжайшему наказанию. А уж это он умел делать, как мало кто.

Лишних подтверждений того, что у него две руки и обе левые, Льву Сергеевичу не требовалось. Память хранила вместительный архив его корявостей и неуклюжестей. Первый в жизни приличный костюм, сшитый к школьному выпускному балу и порванный об гвоздь в нарядном актовом зале. Первую ночь любви, завершившуюся конфузом и породившую уйму комплексов. Первую зарплату, украденную в метро после ее обмывания с коллегами. Первый выезд на первой своей машине, которая через десять минут в результате тактильного контакта с хлебовозкой и троллейбусом была сплющена спереди и сзади.

Есть люди, которые все, к чему прикасаются, обращают в золото. Лев Сергеевич первым же прикосновением к предмету превращал его в хлам. Он знал за собой эту особенность, она была предначертана самой природой, спорить с которой бесполезно, и противопоставить злому року можно было только повторные усилия. Изначальные провалы не ослабляли волю нескладного человека, за первой попыткой всегда следовала вторая, третья, десятая, – и он не просто исправлял положение, но и перекрывал ранее намеченный результат. Он был живым воплощением постулата Дэйла Карнеги: «Если вам достался лимон, сделайте из него лимонад».

Лимонад он изготавливал продуманной системой муштры самого себя. Система включала теоретическую часть (пока не нахлебался дерьма, не получишь конфетку; каждый фарт надо отработать; неприятности всегда летают стаями; чем красивее паркет, тем больше на нем арбузных корок, – и прочие доморощенные мудрости) и практическую – разнообразные формы самоистязания под общим девизом: «Накажи меня, мой господин!». В искуплении через страдание Лев Сергеевич видел главный ресурс совершенствования личности.

Идея самосуда пришла к Льву Сергеевичу, когда он собрался исполнить заветную мечту – купить иномарку. А именно – пригнанную из Германии пятилетнюю «авоську», как называли «ауди А8». В автомагазине обещали продержать машину до вечера, и Л.С. рванул за деньгами. Будучи человеком опытным, он хранил их в долларах, для конспирации завернутых в грязный полиэтиленовый пакет. В магазине, однако, сказали, что оплата производится в рублях, пришлось бежать в обменник. Время шло к закату, пересчитывать полученные отечественные денежные знаки было некогда.

Когда в магазине кассир сунул пачку в счетную машинку, высветилась цифра значительно ниже требуемой. В обменном пункте Льва Сергеевича обсчитали на сумму, эквивалентную двум тысячам долларов, – по тем временам сумасшедшие деньги. «Авоська» ушла к другому покупателю. Скандал с менялами при отсутствии доказательств подлого обмана завершился дракой с охранником и позорным отступлением. И тогда Л.С. понял: пришло время сурового и заслуженного наказания. Он должен быть лишен того, что ему всего дороже.

В ту пору самым любимым его занятием было распитие спиртных напитков, которые появились на прилавках в богатом ассортименте и пристойного качества.

И Лев Сергеевич постановил ввести в отношении себя сухой закон. Решение было без преувеличения жестоким, он даже усомнился, не слишком ли к себе беспощаден, но, поразмыслив, решил, что сомнение тоже входит в программу экзекуции, усиливая ее очищающее действие.

Под самосуд был подведен внятный расчет: если не можешь отобрать бездарно профуканные деньги, придется вернуть их посредством личной экономии. Другими словами, недотратить на алкоголь. Далее требовалось определить длительность карательной меры (мысль о том, чтобы завязать навсегда, Л.С. тогда даже не рассматривал). Оперируя той же валютой, в которой понес потери, он подсчитал, что ежедневно тратит на бухло не менее 20 долларов США. Соответственно в неделю – 140, а в месяц – 560 баксов. Таким образом, прекратив выпивать на три с половиной месяца, можно будет считать, что деньги вернулись в мошну.

Решив, что в назидательных целях тяжесть расплаты должна превышать тяжесть проступка, наш герой округлил срок воздержания до четырех месяцев, причем последние две недели приходились на Новый год. После прощального трехдневного запоя наказание вступило в силу.

А когда четыре месяца истекли, педантичный Лев Сергеевич подвел итоги. Две тысячи долларов, пусть и опосредованно, возвратились. И привели с собой (далее по порядку): отличное самочувствие, ясный ум, высокую работоспособность, упорядоченные интимные отношения и связанную с ними минимизацию финансовых расходов, рациональный режим питания, сокращение потребления никотина. Дополнительно возникла такая эфемерная материя, как позитивный взгляд на мир и на себя в нем.

Что там говорить, это далось нелегко. Л.С. не хотел терять круг общения, пришлось врать сотрапезникам, что лечится от нехорошей болезни, поэтому и не пьет; приятели отнеслись уважительно. Он, напрягая до предела волю, продолжал тусить с ними и даже вместе встретил Новый год, принеся с собой и под общий хохот выпив бутылку детского безалкогольного шампанского. И когда под утро они рухнули мордой в торт, а он сел за руль, перед сном принял ванну и январским утром проснулся свежим, как майская роза, постиг глубочайший смысл наложенного на себя наказания.

6.

Корабль все сильнее заваливался на тот бок, где размещалась каюта Льва Сергеевича, и шлюпочная палуба двумя этажами ниже была ему хорошо видна, – там работало аварийное освещение. Команда уже сняла брезент с оранжевых шлюпок и подтягивала их к месту эвакуации. К первой шлюпке подали трап, матросы и стюарды образовали живой коридор, в который еще до объявления посадки повалил народ. Впереди, как водится, перли крупные самцы.

Тут ко Льву Сергеевичу явилась простая мысль; он даже удивился, что она не приходила раньше. Надо по балкону перебраться в соседнюю каюту, а уже оттуда выйти через дверь, – не везде же ее заблокировало, как у него. Крепко держась за перила, он выполнил этот несложный номер, но оказалось, что балконная дверь соседей заперта изнутри. В каюте было темно и, судя по всему, пусто. Л.С. чертыхнулся, двинул в стекло кулаком, но только отшиб руку. Решил двигаться дальше, уже занес ногу, но тут корабль в который раз тряхнуло, и он чуть не свалился вниз. Перевел дух и вернулся к себе.

Еще минут десять Лев Сергеевич орал со своего балкона людям на шлюпочной палубе, но там шел штурм очередной лодки, и никто его призывов не услышал. Устав, он достал из мини-бара оставшиеся бутылочки, по сливал в стакан без разбору водку, пиво и кам-пари, отправил коктейль по назначению и плюхнулся на покосившуюся кровать.

Вскоре отпустило. И тогда он подумал, что самое время помолиться.

Л.С. крестился в тридцать пять лет. Однажды утром уложил в сумку белую рубашку с полотенцем, еще кое-какие атрибуты и явился в маленькую церквушку неподалеку от дома. Купил простой крестик на цепочке и попросил позвать батюшку для совершения обряда крещения. Отец Агафон, не спросив паспорта, изъяснился то ли по-церковному, то ли по-мирскому: «Отчего же нет».

Спустя полчаса Л.С. был помазан елеем, на голову ему вылили три ковша святой воды, после чего он троекратно обошел купель против движения солнца. Вытерся, отблагодарил батюшку, внес пожертвование на ремонт храма и в заключение церемонии вынул из сумки бутылку коньяка. «Его же и монаси приемлют», – молвил новоявленный христианин и глупо хихикнул.

Шел 1997-й год. В тренде было верить в бога. Но Лев Сергеевич, человек вообще-то конъюнктурный, в данном случае действовал, что называется, от противного. Меньше всего ему хотелось походить на вчерашних богоборцев-аппаратчиков, ныне крестящих пузо, лобзающих руку батюшке и с духоподъемным видом совершающих крестные ходы. Или на разбогатевших пупсов, построивших рядом со своими усадьбами личные молельные теремки, – зашел в тапках, облегчил душу покаянием, очень удобно. Или на разночинную интеллигенцию, до такой степени преисполнившуюся духа святаго, что написание слова «бог» не с заглавной, а со строчной буквы приравнивает к ереси, за которую самое место на костре. Или на кресте.

Л.С. решил креститься по-честному, так он хотел выразить протест против опошления веры, о чем и поведал отцу Агафону во время скоромной трапезы под коньячок. При этом не утаил, что в богословской сфере он полный неуч, священного писания не читал, знает содержание нового завета по евангелию для детей и по рок-опере Jesus Christ Superstar, а из молитвенных текстов помнит только «иже еси на небеси». Что не станет ходить в церковь по воскресеньям, да и вообще не готов воспринимать ее как учреждение для организации контактов с создателем, дело это интимное и, по его разумению, не требующее посредников.

Также вряд ли он будет держать великий пост, который экстренно обретшие веру персонажи меж собой именуют диетой. Точно не прекратит сквернословить, ибо считает к месту употребленный мат украшением изустной речи. Скорее всего, продолжит желать жены ближнего своего, а также и бюджетных средств, если всевышний будет милостив, прости меня, господи.

Вот вы, батюшка, наверное, уже жалеете, что крестили меня, недостойного, с чувством изрек Лев Сергеевич. Вообще-то я человек циничный, но в данном случае не лицемерю, пришел сюда не за выгодой, не подстраховаться на всякий случай – вдруг зачтется на том или этом свете. Даже не за тем, чтобы понравиться создателю, а просто назло всей этой вашей мусорной пастве, которая грешит и кается, кается и грешит. Наблевал, умылся, и снова все хорошо. По моему разумению, они порочат христианство. А вы им офисы освящаете и «мерседесы», правда же? Освящаю, легко согласился отец Агафон, а на что церковь чинить, не на выручку же от продажи свечек. А вас я ни за что не осуждаю. Веруйте, как сумеете. Разговор наш можете считать первой своей исповедью. Она же и последняя, подумал Л.С.

Они простились и больше никогда не виделись.

О том, что он крестился, Л.С. сообщил всего одному человеку, старинному товарищу. Это большая ошибка, сказал тот, подумав. Ты подписал контракт, в него входят конкретные условия в виде исполнения божьих заповедей. Выполнить эти условия ты не сможешь, да и не захочешь, я тебя сто лет знаю. Но вот в положенное время ты прибудешь туда (он ткнул пальцем в небо), и напомнят тебе: каждому будет по вере его. Если ты нехристь или даже атеист, какой с тебя спрос? Ну, наваляют по почкам для порядка. А вот если ты крестился, да еще сознательно, в зрелые годы, а условия контракта нарушил, – тогда совсем другое дело. Ты отступник, предатель, и получишь по полной программе.

Хотел того товарищ или нет, но Льва Сергеевича напугал. Дело-то оказалось серьезным. И Л.С. решил хотя бы приблизительно разобраться в своих отношениях с создателем.

Бог – он кто вообще такой? Ну, понятно, что не сидящий на облаке дедушка с белой бородой. Хотя такого вседержителя еще можно как-то себе вообразить. В отличие от вселенского разума, высшего духа, мировой воли, абсолюта или некоего числа, которое Пифагор считал богом.

Для него, Льва Сергеевича, бог – некто или нечто, существующее в его сознании, в голове. Бог создал мир и человека. Допустим. Но кто создал бога – уж не человек ли? Что первично – яйцо или курица? Стоп, так и до крамолы недалеко.

Хотя в вопросах теории у Льва Сергеевича ясности не было, сам ритуал, который раньше называли отправлением культа, постепенно сложился. Каждый раз, проезжая церковь, он крестился. Напоминал не богу о себе, а себе о боге. Как бы уберегая себя от тех грешных поступков, которые можно было бы и не совершать. Иногда посещал церковь, но только не по праздникам. Приходил, когда никого не было, ставил свечку и, поскольку так и не выучил ни одной молитвы, троекратно повторял: спасибо тебе, господи. Очень редко о чем-то просил, – считал, что досаждать богу просьбами некорректно. Всему этому он присвоил красивое название: светское вероисповедание.

Он не мог определенно сказать, что не верит в бога. Он просто не был уверен, что бог есть. Оказалось, подобные воззрения называются агностицизмом, но наличие термина не привнесло спокойствия в душу Льва Сергеевича. Он понимал, что верующий человек – это тот, кто просто верит, слепо верит, не принимая и отгоняя прочь любые сомнения. Сомнение – грех.

Но как раз от этого греха Л.С. не мог, да, честно говоря, и не желал освободиться. Потому что любое сомнение считал продуктивным. Для него всю жизнь главными вопросами были не «кто?» и «что?», а «почему?». Он всегда искал доказательств. А существование бога в доказательствах не нуждается.

Как-то Лев Сергеевич зашел в книжный магазин. Дело было перед Пасхой, и вся приоритетная выкладка, как ее называют товароведы, предназначалась Ветхому и Новому Заветам. Из любопытства Л.С. полистал роскошные подарочные фолианты, и вдруг на мониторе памяти возникла иная книга – формат карманный, бумага папиросная, переплет черный из кожзаменителя.

Много лет назад он был впервые командирован в капиталистическую страну – в Финляндию. Четыре дня пролетели со свистом, и вот уже Лев Сергеевич в сопровождении переводчицы бредет на вокзал, в руке дешевый кассетный магнитофон, на большее командировочных не хватило. От них осталась сущая мелочь, надо потратить, как-никак валюта, не везти же назад в Москву.

Заходят в привокзальный магазин, и Л.С. видит детскую джинсовую курточку, точно на сына. В Союзе такую не достать. Стоит недорого, но нескольких марок все равно не хватает. Просительно смотрит на переводчицу, но та внимательно изучает потолок. Экая непруха. Ладно, придется взять блок жвачки.

Тут его окликает продавщица. И спрашивает через переводчицу, как он относится к богу. Глупая финская тетя, думает Л.С., в стране, куда я возвращаюсь, бога нет. Но ответ дает обтекаемый: а вам какое дело?

Продавщица, не обидевшись, задает новый вопрос: читает ли он на ночь библию? В ту пору священного писания на просторах родины днем с огнем не найдешь, вместо него любознательная публика читает книжки французского богохульника Лео Таксиля «Забавная библия» и «Забавное евангелие». Там хоть и высмеиваются канонические тексты, зато можно примерно понять, что случилось с Иисусом Христом.

Отвечу-ка ей так, решает Лев Сергеевич: моя библия – «Капитал» Маркса, под подушкой лежит. Правда, у финнов с юмором неважно, еще примет за идиота. Тем временем продавщица что-то объясняет переводчице, и у той глаза лезут на лоб. Русскому гостю предлагается выбор: если согласится принять в подарок библию на русском языке, получит скидку на детскую куртку. Смысл доходит не сразу, поскольку Л.С. понятия не имеет, что такое скидка; есть ценник – по нему и платишь.

Наконец, идея ухвачена в полном объеме, и Льву Сергеевичу стоит усилий не заорать: «Давайте скорей, а если есть в придачу коран с талмудом, я их тоже возьму!». Продавщица радостно выносит из подсобки скромную черную книжицу и упаковывает вместе с курткой. Такое впечатление, что она счастлива даже больше, чем Л.С.

И он понимает, почему. Потому что она точно верит в бога.

Сам же он не верил ни во что и никому. Его сильным качеством, которое всегда помогало в жизни, было умение поставить себя на место других людей и таким образом распознать их истинные интересы. И когда чиновник объяснял ему эффективность новой модели управления, опытный Л.С. чертил в уме схему, по которой собеседнику будет сподручнее увеличить личное состояние. Когда банкир предлагал ему преумножить капитал, передав деньги в доверительное управление, Л.С. готов был биться об заклад, что сидящий перед ним человек владеет искусством внезапного и бесследного растворения в воздухе. Когда женщина уверяла, что ради их любви готова немедленно покинуть мужа, Л.С. тут же выстраивал гипотезу, что этот поступок будет встречен мужем с одобрением.

Что поделать, он был таким же, как все эти персонажи, – плоть от плоти своей страны, ее морали и ее ценностей. И мотивации других людей были ему ясны, потому что он и сам искал того же, что они: благополучия, безопасности, свободы от обязательств. И всегда повторял: мысль изреченная есть ложь. Вот это и была его вера.

Л.С. верил в то, что не надо верить. И, кстати, подаренную впридачу к куртке библию он так и не прочитал, полистал только.

И тогда какой смысл ему, сидящему в закупоренной корабельной келье, молиться о спасении, кто его услышит? Как говорил в «Гамлете» король Клавдий, желая очиститься от скверны: «Слова парят, а чувства книзу гнут. А слов без чувств вверху не признают».

7.

С балкона Лев Сергеевич разглядывал четвертую палубу. Там творилось форменное столпотворение, но натренированный глаз рисовальщика выхватывал из орущей на всех языках толпы выразительные фрагменты. Вот молодой стюард несет на себе пассажира-инвалида. Четверо музыкантов-филиппинцев (Л.С. запомнил их компанию), одетые не в положенные им желтые, а в красные пассажирские жилеты, залезают в лодку и отпихивают ногами конкурентов. Толстая тетка лупит сумкой девушку, держащую за руку ребенка…

И тут он увидел Ольгу. Она двигалась, прижавшись к спине высокого блондина, который распихивал всех, кто стоял на пути. Подойдя к трапу, он галантно, насколько позволяли обстоятельства, пропустил даму вперед, оба засмеялись и скрылись под крышей спасательной шлюпки.

Хотел бы ты еще хоть раз в жизни встретить эту женщину, спросил себя Л.С. И как на духу ответил: нет.

Они были представлены друг другу на выставке. Светская дама Авдотья, старинная его приятельница, сменившая несколько увлекательных занятий (диджей на радио «Пурга», дизайнер дамских ногтей и татушек, инструктор по гаданию на картах Таро, постановщик заказных видеоклипов о домашних животных), увлеклась фотографией, и несколько ее снимков попали на вернисаж под названием «Я оглянулся посмотреть». Выставленные работы изображали людей со спины. Лев Сергеевич не хотел идти, опасаясь быть причисленным к приверженцам именно этого ракурса. Но уклониться от приглашения значило нанести обиду той, чья злопамятная натура была известна всей тусовке.

Вкусив триумфа, Авдотья переместила нескольких своих ценителей за накрытую поляну. Мужскую часть представляли Лев Сергеевич и юный Авдотьин натурщик, женщин было трое, и они тут же затрещали меж собой о сокровенном. Л.С. решил по-быстрому поддать и откланяться, но, прислушавшись к трепу кумушек, неожиданно увлекся.

Дамы были одного поля ягодками. Лев Сергеевич знал этот типаж, но впервые видел вместе сразу нескольких его представительниц. Прожив кто дольше, кто короче с завидными московскими мужичками и произведя от них потомство, они были оставлены законными либо гражданскими мужьями. Но всем трем подфартило: их бывшие оказались чадолюбивыми парнями и исправно перечисляли средства, которых хватало на содержание и детей, и мамаш.

Беседа дам протекала по извилистому руслу. А твой все еще с этой из «Сатирикона»? – Вспомнила вчерашний день, у него целый год тренерша по пилатесу, уже залетела, зараза. – Так меняй скорее хату, пока он не зажал. А то сгинешь в своей трешке в «Алых парусах». – Да нет, он дочку любит. Обещал, что скоро на Остоженку переедем, там все-таки почти триста метров, хоть что-то. – А я в центр не хочу, прошу своего, чтобы взял для нас дом на Новой Риге. Цены упали, а нам больше пятисот метров не надо, я бы тогда маму из Пензы выписала, все лучше, чем прислугу нанимать.

Лев Сергеевич внимал им с восторгом: повезло чувихам! А те, краем глаза уловив его интерес, поддали жару. «Лексусу» уже три года, пора менять. По Европе надо сына прокатить, он давно в Амстердам просится. Да и самой пора переодеться, а то меня на виа Монтенаполеоне и авеню Монтень уже в лицо не вспомнят.

Ансамбль звучал несколько пошло, но забавно. Л.С. сосредоточился на одной из дам – той, что собралась из «Алых парусов» на Остоженку, что-то в ней было. И веселая идея пришла в голову. Он достал из кармана конверт, который собирался завезти сыну, заказавшему тур в Мексику. Когда Остоженка пошла попудрить носик, незаметно для остальных передал ей конверт. Она открыла его в туалетной кабинке. Пять тысяч евро новыми пятисотками. Вернувшись, шепнула: «Мило. Кстати, меня Ольга зовут, если вы забыли».

Эту ночь они провели вместе. Следующую тоже. И следующую. Так и стали встречаться.

Ночевали они только у него, и рано утром Ольга уезжала. Хотя водить дочь в школу ей не было необходимости, – бывший муж, которого она называла спонсором, причем с почтительной интонацией, обеспечивал их и няней-домработницей, и шофером. Знакомить Льва Сергеевича с дочерью Ольга не спешила, в гости не звала. Л.С., который сам привык держать дам на дистанции и пресекать попытки совместного ведения хозяйства, слегка недоумевал.

Всезнающая Авдотья разъяснила ситуацию. Ольгин бывший хоть и не был жмотом, но денежки считал. При разъезде он подтвердил готовность оказывать финансовую поддержку, однако, при условии, что здесь, в оставленной им квартире, ноги мужской не будет. Иначе перекроет кислород. То же самое в случае сожительства или замужества. А спать и гулять можешь где и с кем угодно, сказал он на дорожку, не парит.

Лев Сергеевич задумался. В другой ситуации он бы порадовался: классная барышня – и никаких обязательств. Но Ольга сумела вызвать в нем забытые чувства. Не то чтобы потерял голову – этого с ним уже давно не случалось; он даже имел обыкновение к месту цитировать классика: влюбился бы – да что ж в истопленной печи дров искать.

За свою жизнь Л.С. дров сжег немало. Три брака на разный вкус: один по залету, один по любви, один по расчету. Окончание последнего супружества счастливо совпало с началом хороших заработков, так что сфера платных услуг была освоена им во всей полноте, начиная с банальных саун и бюро знакомств и заканчивая высокотехнологичными вызовами через компьютерную сеть гражданок из иных городов и даже стран. Разумеется, должное внимание было уделено заграничным борделям, спектр которых оказался весьма широк – от многозальных пространств с традиционным названием «Вавилон», где прогуливается в поисках счастья обнаженная публика, до камерных японских обителей, куда без большого блата не попасть человеку европейской наружности и где гости выбирают объект страсти по фото в альбоме, а потом скромно сидят в очереди, причем каждому присваивают автомобильный пароль: Тойота-сан, Сузуки-сан.

Когда Льва Сергеевича, которого нарекли Хонда-сан (как знали: его первой иномаркой была как раз «хонда»), пригласили в номер, клиента встретило существо, чья фотография в бордельном меню была сделана лет за двадцать до их свидания. Скандалить и требовать замены не имело смысла, и он отдался на волю волн. Тетка уложила его на надувной матрас, долго терла мылом и поливала из ковшика, затем переместила на ложе любви, где даже ему одному было мало места, и исполнила ритуальный танец. Умеющий оценить идиотизм ситуации Л.С. дохохотался до того, что на собственно цель визита не осталось ни времени, ни вожделения. Но зато она подарила ему свою визитку с изображением розы, которую он хранил и по пьянке показывал знакомым.

Одно время Лев Сергеевич считал, что светлая и темная стороны его личной жизни существуют автономно. Иными словами, узаконенные либо гражданские отношения никак не пересекаются с кобелированием – и наоборот. Однако со временем стал замечать, что платные одалиски как будто высасывают из него вещество любви, которое он берег для других, еще не встреченных им женщин, с кем захотел бы построить отношения или даже союз. В последние годы он редко и трудно загорался, слишком быстро остывал, а поддерживать романы в охлажденном виде не считал нужным.

Встреча с Ольгой поселила в нем надежду, что не все потеряно. Жизнь обрела вкус и запах.

Прошло полгода, и вдруг ситуация поменялась. Ольга пригласила его домой и познакомила с дочерью. Предложила остаться ночевать. Он подумал и отказался. Как скажешь, спокойно среагировала она, может быть, в другой раз. Знак был подан, Льву Сергеевичу было приятно, но опыт подсказывал: торопиться не следует.

Змея-подружка, лицемерно стыдясь, что выдает чужую тайну, внесла ясность. Ольгин экс-муж, сказала Авдотья, осенью отправляет дочь в Англию и полностью оплачивает ее учебу и проживание. На вопрос, что он планирует насчет обещанной квартиры на Остоженке, а также содержания бывшей супруги, сделал большие глаза: у тебя же есть постоянный кавалер, человек не бедный, вот пусть и берет на себя расходы. Ты ведь знаешь, у меня сын родился, да и в бизнесе дела идут плохо. Но дочь будет в полном порядке, не волнуйся.

Л.С. задумался. Будучи человеком расчетливым и даже, что уж лукавить, корыстным, он вполне понимал свою подругу. Если бы наблюдал такую дамскую игру на чужой территории, посчитал бы ее разумной и целесообразной. Но сейчас играли с ним. Или, точнее, против него, и это в корне меняло оценку.

Послать ее подальше и начать поиск очередной пассии? Знакомиться, ухаживать, расспрашивать ее о ней, через силу изображая глубокий интерес к внутреннему миру кандидатки, плести всякую муть о себе, строить отношения, подчинять ее своим порядкам, учитывать ее привычки… Скучно, муторно, да и попросту лень.

Тогда стоит ли расставаться с той, у кого уже выявлено немало достоинств? Хороша визуально и тактильно. Умна, образованна, прозорлива. Может дать дельный совет, но только если спросят. Знает, когда сменить пластинку. Умеет тонко подыграть ему – и наедине, и в обществе. Нравится всем его приятелям и даже некоторым их женам. Словом, женщина, которую приятно осязать рядом с собой.

Л.С. любил найти точное обозначение предметам и явлениям, и в случае с Ольгой он его тоже нашел: она ему подходит. Именно подходит, очень правильное слово. И, в конце концов, ничего плохого она пока еще не совершила, просто человек ищет для себя выгоду. Но, быть может, в итоге выгода будет обоюдной? Во всяком случае, ничего менять не надо, решил Л.С., просто буду начеку.

Было нетрудно заметить, что поведение Ольги изменилось. Она по-прежнему была тактична, но при этом стоило ей появиться, как Лев Сергеевич кожей чувствовал, что он попадает в ее мягкие цепкие лапки. Когда ему звонили, она тут же начинала заниматься своими делами, – дескать, не думай, что я контролирую. То же самое было с эсэмэсками и электронными письмами. Она демонстрировала ему, что не посягает на его личное пространство, но тем самым только усиливала подозрения. Выходя, Л.С. оставлял на столе телефон и включенный компьютер, показывая ей, что ему скрывать нечего, но при этом запоминал, как лежат гаджеты. Возвращаясь, видел их ровно на том же месте, но это почему-то укрепляло догадку, что она все проверяет, только очень аккуратно.

Когда вдвоем куда-то выезжали, Лев Сергеевич стал замечать, что они беспрерывно вместе. Эдакие попугайчики-неразлучники. Стоило ему сказать: я пойду на завтрак, спускайся, как слышал в ответ: а я уже готова. Расставались только в туалете, но в отеле на Родосе, где провели несколько дней, дизайнерский санузел был прозрачным и звукопроницаемым.

И отправление нужды приходилось из деликатности маскировать шумом воды из крана или напеванием приятных мелодий. Если же человек шел в клозет ночью, свет сразу бил по лицу спящего. В ту курортную неделю они словно слиплись.

Ольга ничего не говорила насчет планов бывшего мужа, а если и упоминала его в разговоре, то с каким-то новым, брезгливым окрасом. Л.С. это зафиксировал. Ему казалось, что он прекрасно понимает и может предугадывать ее ходы. Это относилось, например, к деньгам.

В начале их отношений она вела себя подчеркнуто самостоятельно, ничего не просила, ни на что не намекала, и даже когда на шопинге он собирался что-нибудь ей купить, предварительно спрашивала стоимость и, случалось, говорила: да они с ума сошли, пойдем отсюда. Лев Сергеевич это ценил. Теперь же недреманным оком он заметил перемену. Она, конечно, не вела себя, как телка из Сохорум: кончились деньги на мобильном, и бензина на донышке, и маме нужно вставить зубы… До такого, разумеется, не доходило, но Л.С. уловил тенденцию: она постепенно приучала его платить за все.

Раньше всякие дамские штучки Ольга покупала сама, теперь же если он забегал в универмаг за гелем для бритья, она непременно отправлялась следом («мне тоже нужно посмотреть пару мелочей»), и через час выносила пакеты, полные совсем не дешевых товаров совсем не первой необходимости. Расплачивался, естественно, он – заодно с гелем для бритья.

Лев Сергеевич не был жмотом и с его запасом прочности мог себе позволить не такие расходы. Но тут он, что называется, сделал стойку. В конце концов, в любом деле должен быть порядок, и отношения с каждой конкретной женщиной имеют свою цену. Ради тех, кого Л.С. действительно любил, он готов был на крупные расходы. Таких женщин в его жизни было три, меньше всего досталось первой, из далекой юности, – тогда у него ничего не было, хотя он отдал бы за нее жизнь. Двум другим повезло больше: он с радостью наряжал их, кормил в хороших ресторанах, возил в красивые места, одной купил машину, другой – квартиру. Сейчас об этом немного жалел.

У прочих его шашней были четкие градации: дама для души, дама для тела, дама для дружбы, дама для связей, дама для представительства, была даже дама для жалоб на жизнь и вымещения плохого настроения. У каждой категории имелся ориентировочный бюджет, планируемый в зависимости от текущих возможностей Льва Сергеевича и необходимости той или иной партнерши на данный момент. Иногда он объединял функции подруг; к примеру, «тело» могло использоваться как «представительство», а «дружба» как «связи». Но двойной оплаты им за совмещение не полагалось, максимальный коэффициент был 1,5.

Л.С. понимал природную склонность женщины к распоряжению средствами мужчины, он легко с этим мирился, но при одном условии: дама не должна борзеть. Если сам захочу, куплю тебе шубу, но ты не должна просить ничего дороже халата. Только так.

Умные женщины с этим молчаливо соглашались, и в итоге им досталось больше. Особы с загребущими ручонками были без промедления отправлены на поиск счастья в другие Палестины. Лев Сергеевич отказывался понимать, почему он против своей воли должен отдавать другому человеку принадлежащие ему деньги. Он часто вспоминал историю с приятелем, весьма состоятельным человеком, который несколько лет встречался с некрасивой и неумной женщиной. На вопрос, что он в ней нашел, ответил: «Единственно то, что она не берет у меня денег». Это немало, согласился Л.С.

Нынешняя проблема состояла в том, что он не знал, по какому ведомству провести Ольгу. До любимой она все же не дотягивала, но и в локальной категории не умещалась. В его штатном расписании требовалось ввести новую должность и определить оклад. Лев Сергеевич решил обдумать эту проблему, а тем временем протестировать подругу с помощью проверенной методики.

Он каждый день стал рассказывать Ольге, что с деньгами все хуже, инвесторы стали жадными, банки вороватыми, как бы не пришлось проедать гробовые. Она сочувственно кивала: действительно, сейчас всем нелегко, вот и спонсор говорит, что на грани банкротства. Ну, ничего, ты же умница, что-нибудь для нас придумаешь. Это «для нас» ему сильно не понравилось. А когда он спросил, не хочет ли она подыскать себе работу, в ответном взгляде прочел: «У тебя что, вообще башню снесло?!».

Правда, иногда Ольга делала тонкий ход: преподносила ему без повода недорогой подарок вроде галстука или парфюма и предлагала, к примеру, самой профинансировать их запланированный вояж. Делалось это одновременно, и наблюдательный Л.С. сразу просекал замысел: подарок он, естественно, примет, а вот принять ее великодушный жест насчет оплаты совместного отдыха – это уже не по-мужски. Просекать-то просекал, но выходило все по ее сценарию.

В конце концов Лев Сергеевич по своему обыкновению начал подбирать слово, которым определялось ее поведение. И подобрал: разводка. Мягкая, внешне деликатная, с поцелуйчиками, но от этого даже более противная. Л.С. органически не выносил, когда его используют, и в нем начала подниматься темная вода. Раздражение нарастало, он стал придираться по мелочам, грубить; понимал, что перебирает, перебарщивает, но ничего не мог поделать – его несло. Последним редутом оставался альков, но и он пал.

Полгода назад они на неделю улетели в Таиланд погреть косточки. Мужское население пляжа облизывало Ольгу глазами, но Лев Сергеевич не испытывал горделивого превосходства, напротив – он вдруг поймал себя на том, что совершенно не хочет эту роскошную женщину. А в номер напротив заселилась семейная пара из Ростовской области – вечно поддатый шахтер и мясистая тетка со стервозным кошачьим взглядом. И всякий раз, когда Л.С. встречал ее – на завтраке ли, на море, в магазине, – он готов был сгрести ее в охапку, утащить в ближайшую туалетную кабинку и сделать с ней все то, что нам не раз демонстрировали в кино как проявление то ли сумасшедшей страсти, то ли грязной похоти.

Ольга, конечно, уловила перемену, перестала заговаривать с ним о совместном будущем и, когда они вернулись в Москву, все чаще уходила ночевать к себе домой, ссылаясь на его храп, который раньше легко переносила. Оба понимали, что дело идет к финалу, но Ольга, как и положено девушке, знающей себе цену, предпочла бы сыграть на опережение. А он, собственно, и не возражал.

На этом фоне совместный круиз был совершенно не нужен, возврата романтических отношений никто не ожидал, но тур был оплачен, а потерпеть друг друга всего-то неделю не составляло большого труда.

В придачу к полному бедламу, царящему в каюте Льва Сергеевича, из коридора начала затекать вода. Надо было определиться с дальнейшими действиями. Оставалось два варианта. Первый – ждать помощи извне. Которая может и не прийти. Тогда корабль рано или поздно ляжет на бок и Л.С. просто захлебнется. Вариант второй – прыгнуть в море и грести, пока хватит сил или пока кто-нибудь не подберет. Июльское море теплое, плавает он неплохо, почему не попытаться? Но нырять с большой высоты в черную бездну было слишком опасно, – есть шанс напороться на камни.

Два варианта, оба хуже. Похоже, кирдык.

По своей психологии Л.С. был советским человеком, который всегда готов к любой подлянке. Подойдите в Европе или в Штатах к прохожему и врежьте ему по зубам, – что он сделает? Правильный ответ: изумится. Возможно, спросит: за что? А как поступит советский человек? Верно, тут же даст сдачи. Школа!

Лев Сергеевич прошел все классы этой школы, его невозможно было застать врасплох, он считал, что всегда готов к чему угодно, хоть к смерти. Он не собирался жить вечно, но умереть вот прямо сейчас – это было все же чересчур. Слишком рано.

По логике, если умереть можно рано, значит, можно и вовремя, и поздно. Сказать «умер поздно» не значит обидеть покойного, – дескать, зажился на белом свете, мог бы и пораньше окочуриться. Тут иное: если бы скончался раньше, не застал бы того, чего лучше не видеть, а так – пришлось терпеть. Вот «умер вовремя» – значит, повезло человеку; все, что ему полагалось, успел, при этом избежал необязательных огорчений.

А умереть рано – значит, недобрать. Хотя в данном случае есть более точный оборот: не ты недобрал, поскольку от тебя это не зависит, – тебе недодали. Кто-то где-то посчитал, что с тебя хватит.

Может, и в самом деле хватит, думал Лев Сергеевич, стараясь лежа удержать равновесие, для чего ногами упирался в балконную дверь, а плечами и затылком – в каркас кровати. Он любил время от времени порыться в биографиях великих людей и оценить себя на их фоне.

Не в смысле достижений (тут состязаться глупо, и он это отлично понимал), а с точки зрения качества жизни, куда входила и ее продолжительность. И получалось, что все у него складывается очень даже неплохо.

Он давно пережил Моцарта и Пушкина, Рафаэля и Байрона, Шопена и Ван Гога. Позади остались Маяковский, Джек Лондон, Чайковский, братья Кеннеди, Мопассан, Тарковский, Чехов. Превзойдя их возрастной предел, Лев Сергеевич не то чтобы радовался, но все же это поднимало его дух. А прилив гордости вызвали у него лишь недавние победы над Наполеоном Бонапартом и В.И. Ульяновым-Лениным. Через год можно было бы сразиться с отравившимся в 56 лет Гитлером, но, видимо, уже не получится.

Л.С. где-то вычитал, что каждое следующее столетие добавляет к молодости по десять лет. Так ли, нет ли, но в свои без малого пятьдесят пять он казался себе молодым. Ни о каких возрастных кризисах, а тем более о приближающейся старости не могло быть и речи. Лев Сергеевич вообще считал, что с каждым прожитым годом его жизнь становится все лучше.

Еще с молодых лет в памяти застряла смешная фраза: лучше быть щенком, чем старой райской птицей. Теперь, спустя много лет, он точно знал: птицей – лучше. Он вообще без умиления вспоминал свою юность. А чего умиляться, – ни девушек, ни денег, ни внешности, ни талантов. То ли дело теперь: прелестницы на выбор, платиновые карточки, в меру подкачанное тело в брендовой упаковке, приглашения на разные должности и проекты. В молодые годы был середнячком, вполне средним человечком, сейчас он – самодостаточный средний класс. И уверен, что вступает в свою лучшую пору, когда уже многое можешь и еще многое хочешь.

Можешь то, что хочешь. Но и хочешь то, что можешь. Гармония.

А если в голове начинало наигрывать: «Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли» – такое редко, но все же случалось, – Л.С. лечил себя радикальным способом: покупал портвейн с плавленым сырком, а также, не поверите, еще сохранившиеся на потребительском рынке зубной порошок и одеколон «Шипр». Пары дней пользования этими товарами, которые органы осязания и обоняния истерично отторгали, хватало, чтобы восстановить психическое равновесие.

Лев Сергеевич не любил свою молодость, но и стареть не хотел. Панически боялся услышать о себе: старик. Внимательно следил, не завелись ли у него признаки дряхлости, всякие там пигментные пятна и красные прожилки на щеках. Тщательно выстригал волосы в носу и в ушах. Через зеркало изучал свой затылок, и даже не сам затылок, а часть шеи, примыкающую к нему. Когда-то знакомая дама объяснила ему, что именно по этому фрагменту, а вовсе не по седине или лысине, наиболее точно определяется срок годности мужчины. Вроде как возраст дерева узнают по кольцам пенька.

На примере других Л.С. видел, насколько тонка грань, отделяющая мужчину от старика. Вот ты крепкий, привлекательный самец, а через пару месяцев смотришь – уже дедушка. И ни разу не было случая, чтобы дедок вернулся в обличье мужчины. Если перешел черту – все, кранты, спускайся в метро, тебе уступят место.

Недавно Лев Сергеевич обнаружил странную напасть: он стал плакать. Происходило это непредсказуемо; увидит, к примеру, какую-нибудь душевную сцену из старого кино или услышит музыку, под которую миллион лет назад танцевал с одноклассницей, и слезы вытекают из уголков глаз. Ужас какой-то, не дай бог кто увидит.

Один знакомый, старше его лет на десять, сказал: ничего не бойся, богатый мужчина старым не бывает. Мысль Льва Сергеевича воодушевила, хотя он не считал себя богатым. Обеспеченным – это да. Или, как сейчас выражаются скромники, не бедным.

Конечно, бедность калечит, нищая старость ужасна. Л.С. не опасался голодной смерти под забором, но он не желал видеть себя плешивым дятлом за рулем раздолбанной «Лады», едущим со скоростью 20 км в час в супермаркет «Копейка» за пельменями.

Иногда он подумывал, не купить ли заранее место в хорошем хосписе, где-нибудь на теплом побережье, а то пойдут финансовые кризисы, инфляции, рухнут банки, обесценится недвижимость, а то еще, не приведи господь, начнется национализация, война, марсиане прилетят. Или инсульт шарахнет, будешь лежать с сумкой бабла под больничной койкой и пускать слюни на бороду.

Но, похоже, сейчас все эти рассуждения теряли смысл. Потому что еще до наступления мировых катаклизмов предстоит эффектный конец солидного мужчины в расцвете лет. Так что радуйтесь, семидесятники Пифагор, Сенека, Пастер, Дарвин. Ликуйте, восьмидесятники Толстой, Кант, Гете, Ньютон, Платон, Сен-Симон, Эдисон. Вы победили.

А вот отец огорчится, когда узнает, что сын пережил его всего на два месяца.

9.

Лев Сергеевич по-прежнему лежал на полу, упираясь ногами в балконную дверь. Когда угол наклона корабля увеличится, дверь станет полом, пол – стеной, а стена – потолком. До этого времени надо было что-то предпринять, но что? В критических ситуациях Л.С. всегда метался, дергался, суетился, словом, действовал. Был активен и нетерпелив, терпеть не мог долгой опасности, она не выходила из его головы, и он старался как можно скорее от нее освободиться. Теперь же приходилось бездарно ожидать неизвестности, это выводило из терпения, необходимо было на что-то отвлечься, чтобы не спятить.

Жизнь всегда напоминала ему бусы, которые он видел в детстве, их продавали на пляже в Гурзуфе. Они ничем не походили на мамино жемчужное ожерелье с его одинаковыми серебристыми шариками. Пляжные украшения, которые стоили копейки, собирались из нанизанных на толстую нитку ракушек, камешков, стеклышек. Они были совершенно разными, и маленький Лева, в котором уже просыпались архитектурные наклонности, разглядывал их, пытаясь понять систему, по которой чередовались элементы.

И хотя никакой системы обнаружить не мог, все же продолжал думать, что существует некий порядок, надо только его распознать.

Точно так же в его понимании была устроена жизнь: цепь неслучайных эпизодов, нанизанных на непрерывную до поры до времени нить судьбы. Лев Сергеевич любил обдумывать тайный ход событий, это занятие придавало обыденности интригу. И даже теперь, если бы ни нарастающая нервная дрожь, он с интересом поразмышлял бы о том, какая цепочка случайностей привела его именно к такому финалу.

Что там говорить, будет жалко прощаться с собой любимым. А с близкими? Что касается родителей, то с ними как раз не исключена скорая встреча. Оставлять детей горестно, но лучше уж так, в отдалении, чем в каком-нибудь онко-кардиолазарете, где они должны будут по очереди тебя навещать. Что насчет дорогих тебе женщин? А их нет, как нет и друзей. Л.С. сознательно приучал себя не прикипать ни к кому, чтобы при расставании сильно не переживать. Ну, вот и добился своего.

Интересно, а как другие воспримут его уход? У Льва Сергеевича был тест: хочешь узнать, как относишься к человеку, – представь его в гробу. Иногда действовало. Что ж, попробуем вообразить собственные похороны, – кто там пришел со мной проститься? Черны ли ваши одежды, скорбны ли ваши лица, искренни ли ваши траурные речи? А, впрочем, не будет же никой панихиды, просто на дне Средиземного моря останется обглоданный рыбами скелет.

Какая все же противная вещь – ожидание конца. Может, набраться духа и кончить с собой? М-да, звучит несколько онанистически. Но если серьезно, Лев Сергеевич понимал самоубийц. Ему нравилась вычитанная где-то фраза: не позволю никому, даже богу, назначать дату моей смерти, я назначу ее сам. В его роду были люди, поступившие таким образом.

Мамина сестра, тихая одинокая женщина, выйдя на пенсию, устроилась подрабатывать в аптеку. Там собралась компания интеллигентных пожилых кумушек, которые с помощью медицинских справочников нашли в самих себе ворох болезней. Тетя пошла дальше других и обнаружила рак. Однажды зимней ночью она навела в квартире порядок, застелила кровать, каллиграфическим почерком написала две записки, одну положила на стол, а вторую, с указанием своего имени и телефона сестры, прикрепила к пальто. В котором и ушла через балкон шестого этажа.

Оставленная дома записка начиналась словами: «Я всегда боялась естественной смерти». Вскрытие показало, что никакого рака у нее и близко не было.

Спустя два года отличился дядя, брат отца. Боевой офицер, закончивший войну в Будапеште, в мирные восьмидесятые пошел в спецраспределитель за причитающимся ему продуктовым пайком. Какая-то девка на раздаче ему нахамила – дескать, ходят тут разные. Она, конечно, не думала, что этим добивает орденоносного полковника в отставке, не разделяющего идеи перестройки, гласности и ускорения, но факт остается фактом. Вернувшись домой, дядюшка пристроился на балконе с верным охотничьим карабином и, пока жена с заглянувшим в гости сыном пили на кухне чай, снес себе полчерепа. Сыну пришлось отскребать от стены отцовские мозги.

Льву Сергеевичу было жаль родственников, он не осуждал их. Правда, уход слабой и, как считалось, бесхарактерной тетушки Л.С. расценивал как проявление силы, а самострел волевого и организованного дяди, напротив, как слабость. И только сейчас он вдруг впервые осознал, что две эти смерти объединяет общее место действия – балкон. Какая это, оказывается, суицидальная конструкция. Вот и сам он сейчас сидит перед балконом тонущего корабля. Неужели подсказка?

Тут абсолютно не к месту Лев Сергеевич ощутил острейший приступ голода. Как все-таки мудро устроен человеческий организм: в роковую минуту требует жрачки, отвлекая от опасных мыслей. Чем же помочь тебе, пустой желудок? Каждый круизный день в качестве главного блюда Л.С. заказывал лобстера. В итальянском ресторане его подавали с тончайшими спагетти, которые назывались «волосы ангела», во французском – в нежном соусе бешамель, в азиатском – с диким рисом, васаби и имбирем, которые пикантностью вкуса никак не напоминали аналоги из отечественных суши-баров. Все это было так нежно, диетично, изысканно! Вернувшись в Москву, можно было бы сказать: как же осточертели эти омары! Эх, выбраться бы сейчас на корабельную кухню да пошукать по кастрюлям ракообразных…

Так, о чем бы еще помечтать, что тут поблизости вкусненького? Можно вернуться в Барселону, там неподалеку от знаменитого собора Саграда Фамилия он знает место, где готовят умопомрачительную паэлью с кальмарами, осьминогами, мидиями, креветками, гребешками и прочими морскими гадами. Или бросить якорь в итальянской провинции Тоскана, арендовать автомобиль, доехать до Флоренции и набить пузо смачным флорентийским стейком. Есть еще один вариант, туда плыть подольше, но, право же, оно того стоит. И Лев Сергеевич мысленно прочертил маршрут в сторону Канарского архипелага и высадился на острове Тенерифе.

Лет десять назад приятель уговорил его слетать на Канары – сумасшедшая природа, лето круглый год, и надо обязательно побывать в Адехе, покушать курочку. А как называется ресторан? Не знаю, ответил приятель, ты главное доберись до места, а там все поймешь.

Адехе оказался небольшим городком с улицей-променадом, по сторонам которого располагались ресторанчики и кафе. Л.С. приехал в обеденное время, солнце пекло от души, точки общепита пустовали, но в конце улицы стояла длинная очередь, и чутье подсказало Льву Сергеевичу, что ему как раз туда. Местом действия оказалась харчевня с облезлыми стенами, хромоногими металлическими столами-стульями и прилавком, из-за которого усатый мужик в несвежем фартуке раздавал посетителям угощения.

Л.С., настроившийся на гастрономический изыск, брезгливо поморщился, но голод все же отправил его в хвост очереди. Взмокнув на солнцепеке, он в конце концов достиг прилавка, и усатый выдал ему бокал красного вина и алюминиевую миску, в которой лежали две картофелины, один помидор и куриная ножка. Еще десять минут пришлось с посудой в руках ждать, когда освободится стол. Наконец, место нашлось, и Лев Сергеевич осторожно откусил кусок курицы.

И тут начались чудеса. Огрубели нежные куриные шашлыки, усохла сочная котлета по-киевски, скукожился цыпленок табака. Все куриное, что так любил Лев Сергеевич, – Кордон Блю и шаурма, курник и люля-кебаб, сердечки и крылышки, желудочки и печенка – все стало пресным и безвкусным. Чикен из Адехе на первой же минуте одержал победу нокаутом. Поняв, что под простецкой внешностью скрыт кулинарный шедевр, Л.С. медленно разжевывал ножку, лаская свои вкусовые рецепторы и попутно размышляя, как можно из обычного бройлера создать такое лакомство. То ли курочка особого откорма, то ли уникальный маринад, придающий мясу манящие ароматические ноты, то ли, черт их знает, добавили какой-нибудь наркоты. Но, как бы то ни было, ничего подобного московский гурман прежде не пробовал. Будь его воля, немедля присудил бы харчевне пять мишленовских звезд. И даже шесть.

Лев Сергеевич просидел в заведении до вечера, смолотив в общей сложности несколько кило курятины. Подружился с усатым хозяином, тот гордо рассказал, что богатые испанцы с материка прилетают на своих джетах, чтобы пообедать в Адехе. Навернул три порции – и назад, в Мадрид или Барселону. Но раз вы так популярны, спросил Л.С., почему не сделать ремонт, не поменять мебель? Усатый удивленно посмотрел на гостя и дал безупречно логичный ответ: а зачем?

Умять бы сейчас Канарскую курочку, сглотнул слюну Лев Сергеевич. Однако, вот что странно, подумал он: считается, что за мгновение до смерти перед человеком пролетает вся жизнь. А тут ожидание конца долгое, и жизнь проходит не спеша, смакуется в подробностях. Включая памятные деликатесы.

Печально, конечно, что уже не увидишь много чего интересного, придуманного неугомонным человечеством. Но ничего, на твой век и так хватило, и сам ты всегда был охоч до новых впечатлений. Что бы еще хотел попробовать? Прыгнуть с парашютом? Риск закончить жизнь в инвалидном кресле не привлекает. Вступить в связь с мужчиной? От одной мысли жуть пробирает. Для остроты ощущений грабануть банк? Но, как наставлял его в детстве премудрый сосед-уголовник, учиться воровать надо с младших классов, чтобы к окончанию средней школы уже было две-три ходки в колонию для несовершеннолетних, вот тогда и вступай во взрослую жизнь.

Впрочем, можно было бы и дальше без всяких экстримов ехать по накатанной колее, зря что ли же он ее обихаживал. Не исключено, что есть свой кайф в том, чтобы жить скучно. Рано или поздно желания угасают, не зовут на подвиги дамы, не вставляет алкоголь, не тянет ни в какие дальние края. Последний этап – когда перестаешь думать, на что бы потратить деньги. И этой новой, доселе неведомой, растительной жизни не надо противиться. Есть книги, спектакли и концерты, есть грибы и рыбалка, есть внуки, наконец, а вдруг тебе будет с ними интересно. М-да. А потом начнешь просыпаться с мыслью: хорошо бы сегодня сходить на горшок. Вот только будет ли позыв?

Какое же ты дерьмо, вдруг выругал себя Лев Сергеевич, и крепкая мужская злость ударила в мозг. Что, закончил дела на этом свете и собрался валить? Погоди, отдать концы всегда успеем.

Он выбрался из своего окопа, надел кроссовки, спортивный костюм и ветровку. Осветил экраном айфона дверцу сейфа, набрал код, замок по счастью сработал. Л.С. замотал в полиэтиленовые пакеты и рассовал по карманам куртки бумажник, документы и, подумав, наиболее дорогие Ольгины цацки, – если встретит, так и быть, отдаст. Застегнул молнии. Повесил на шею спасательный жилет и присел на край кровати. Уходим налегке. Осталось понять, куда и как.

Вода наполняла каюту, по ней, как по озеру, плавали сумки-яхты и тапки-катера. Они двигались вокруг кровати, будто обходили остров. Крен корабля усилился, и тапки с сумками поплыли к балкону.

Л.С. тоже вышел на балкон, крепко взялся за перила. Чем больше заваливался на бок Oasis, тем виднее была шлюпочная палуба. Там шло шумное сражение, – заканчивалась посадка в очередную лодку. Внутри она была под завязку заполнена людьми, но несколько пассажиров все же влезли на борт и зацепились за металлические поручни и веревки. Их пытались стащить обратно, но было поздно – шлюпка отвалила от корабля. В этот миг, оттолкнув стоящих у трапа матросов, на край лодки вскочил еще один человек в красном жилете.

Шлюпка двинулась вдоль корабельного борта и скоро оказалась прямо под каютой Льва Сергеевича. Прыгнуть туда, что ли, подумал он, но тут же представил свое приземление на металлический корпус с высоты не меньше пятнадцати метров. Костей не соберешь.

В этот момент волна ударила в шлюпку, и пассажир, последним вскочивший на борт, свалился в воду. Помочь ему люди с лодки не могли, да особо и не пытались, только бросили спасательный круг, до которого еще нужно доплыть. Шлюпка ушла своим путем, на корабельной палубе было не до выпавшего бедолаги, там шла злая возня за право занять место на надувном плоту.

Край аварийного луча освещал человека в воде. Он отчаянно барахтался, взбивая пену и брызги, – похоже, не умел плавать. Жилет съехал набок, еще больше затруднив движения. Волны относили спасательный круг все дальше. Плохи дела, сказал вслух Л.С.

И, будто услышав его, человек поднял лицо наверх и пронзительно завизжал.

Лев Сергеевич ахнул. Он узнал старуху у бассейна. Миссис Пиковую даму.

Решение пришло быстрее, чем сомнение. Л.С. сорвал жилет, швырнул его вниз и, перевалив тело через перила, полетел следом. Постарался прийти в воду ногами, не получилось, шлепнулся боком, но не больно. Первое, что услышал, как только вынырнул, был гул и скрежет судна. До каюты этот стон умирающего корабля не доходил.

Подхватил жилет и поплыл к Пиковой даме. Она замахала руками и испуганно завопила, приняв его за чудище морское. «Спокойно, бабка, спокойно, – восстанавливая дыхание, бормотал Л.С. – Не гони волну. Don't worry, be happy». Американка узнала его и выдавила противную улыбку, которая должна была выразить благодарность.

Лев Сергеевич сплавал за спасательным кругом, они ухватились за него и стали отгребать в сторону от нависающего над ними корабля.

В эту минуту Л.С. не мог знать, что к терпящему бедствие судну на полном ходу несутся катера спасательных служб, береговой охраны и полиции, что первая моторка не заметит их и пролетит в двух метрах, напугав до полусмерти, но уже второй катер вовремя затормозит, и через четверть часа они будут сидеть, закутанные в пледы и плотную парусину, и усмирять нервную дрожь, по очереди прихлебывая вискарь из фляжки.

«А что, бабуля, – по-русски спросил он Пиковую даму, – есть ли жизнь после жизни?». «Jenn, – ответила она. – Му name is Jenn. Jennifer». «Дженнифер Лопес?» – сказал он, и катер задрожал от хохота спасенной парочки.

Лев Сергеевич Дружинин смотрел на Oasis of the Ocean, освещенный световым пучком с подлетевшего вертолета. Вокруг судна сновали лодки, на носу и корме сбрасывали веревочные лестницы, по которым на борт поднимались спасатели. Л.С. не испытывал зла к кораблю, едва не лишившему его жизни. И даже был ему благодарен, хотя еще не вполне понимал, за что.