Глава о том, что даже в спаянной команде каждый должен ощущать беспокойство

В одной книге вычитал: «Властью не награждают, властью наказывают». Кому, вы думаете, эта фраза принадлежит? Лужкову, вот кому.

Помилуйте, Юрий Михайлович, уж не вы ли так жестоко, так беспощадно наказаны властью? Не вам ли выпало сгибаться под тяжким крестом, который и нести все трудней, и сбросить все невозможней? А я, признаться, думал совсем наоборот. Думал, что вы и власть — плоть едина. Конечно, власть вы не наследовали, но стремились к ней и достигли.

Чтобы обрести власть над другими людьми и над обстоятельствами, вы научились «властвовать собою». Не знаю, легко или трудно вам это далось, но вполне допускаю, что жизненные обстоятельства не оставили вам другого способа обращения со своей персоной, кроме волевого управления ею. По принципу «через не могу».

…Весь рабочий день у Лужкова росла температура. Когда поздним зимним вечером мэр отправился домой, в подмосковное Молоденово, он полыхал так, что в машине можно было отключать печку. Приехали. Лужков открыл воспаленные глаза: «Пошли на корт». И два часа рубился в теннис с легким и выносливым водителем Костей.

А в полвосьмого утра в автомобиль садился бодрый, полный сил мужчина, вид которого чудесно подтверждал мнение о том, как сладка жизнь большого начальника: дай себе лишь труд проснуться, откушать икорки и донести зад до персонального авто.

Лужков уже давно и абсолютно преднамеренно следует правилу вышибать клин клином. Или, как учил Воланд непохмеленного Степу Лиходеева, лечить подобное подобным. Взаправду ли верит Ю. М., что только через преодоление, пусть и на грани риска, человек может подчинить себя собственной воле, или насилие над собой, любимым, на самом деле есть хорошо продуманная и экспериментально проработанная система «подзарядки батареек», неведомо. Однажды по мэрии пошли разговоры, что с Лужковым работает экстрасенс, который в середине дня энергетически подпитывает мэра. Окажись оно так, народ мигом бы успокоился — дескать, вот откуда все берется. Смущало лишь то, что никто, включая секретарей и охрану, никакого экстрасенса в глаза не видел.

…Отлично помню один день мэра. Прямо с утра чередой шли сначала переговоры с солидной иностранной делегацией, затем двухчасовое интервью главным редакторам французских средств массовой информации, два очень важных совещания — на строительстве храма Христа Спасителя и на ЗИЛе, потом следовало опять же двухчасовое, требующее особой собранности интервью нелояльной мэру газете, за ним политсовет движения «Отечество» и, наконец, ближе к полуночи было запланировано участие мэра в телемосте с Америкой, с Бостоном, где собрался международный инвестиционный форум и в зале сидели иностранные бизнесмены, решающие, вкладывать ли деньги в предлагаемые Москвой проекты.

Мэра ожидали в специально организованной студии, там был установлен монитор с изображением зала в Гарварде. Наблюдая почти полный день, с какой скоростью крутились мозги Ю. М., я полагал увидеть Лужкова по меньшей мере утомленным. Но в зал вошел, уселся перед монитором, выступил в прямом эфире безо всяких вспомогательных бумаг и удостоился дружных аплодисментов с другого континента человек, который, верьте на слово, был свежее, энергичнее, темпераментнее, чем в начале дня. Как, почему? Не знаю ответа.

Впрочем, мы ушли от темы и, кажется, сбились на комплиментарный тон. А градоначальник льстивые речи хоть и не обрывает, но и особого кайфа не ловит. Когда кинорежиссер Владимир Хотиненко снял документальный фильм о праздновании 850-летия Москвы, там не оказалось ни одного кадра с Лужковым. Мэру показали кино, рецензия оказалась нестандартной: «Рад, что ни разу не увидел себя. Хотя весь фильм думал: сейчас эти б… покажут эту рожу».

Поговорим о власти Юрия Лужкова над людьми.

Осенью 2000 года в одном интервью он сказал буквально следующее: «У меня нет друзей. У меня есть коллеги по работе». Многие обратили внимание на это заявление — для Лужкова абсолютно новое. Никогда прежде мэр так не высказывался. Напротив: за ним давно и прочно утвердилась репутация человека, который дорожит своей командой, с некоторыми ее «игроками» состоит в давней личной дружбе и вообще отличается от многих политиков, в первую очередь от Ельцина, тем, что своих не сдает.

Что же случилось? Может, раньше Лужков лукавил, демонстрировал контраст с тем же Б. Н., как бы подавая и своим и чужим ясный знак: «Со мной не пропадете»? А теперь, когда подошла необходимость избавиться от части своего окружения, публично освободил себя от роли покровителя?

Или дело все-таки в том, что, вкусив горечь многочисленных измен накануне парламентских выборов 99-го (в том числе и со стороны людей, которых, судя по всему, считал близкими товарищами), мэр решил морально обезопасить себя на будущее, отказав лицам из свиты в праве на личную дружбу? В январе 2000-го Лужков обронил фразу: «Нет ничего страшнее вора в собственном доме». Он не уточнил, о ком речь, хотя подходящих персонажей было несколько…

Короля играет свита — звучит не ново. В системе столичной власти, скорее, наоборот: свиту играет король.

Это при Лужкове, давайте вспомним и воздадим, служба в муниципальных структурах, и в первую очередь в мэрии, стала по-настоящему престижной. Прежде работа в федеральных организациях (еще ранее называвшихся союзными) ценилась несравнимо выше, чем в городских. В перестроечную пору муниципалы быстро набрали очки, и вскоре фраза: «Я работаю у Лужкова» стала аттестовать человека как фигуру значительную.

Как же относится Ю. М. к своему окружению? Тут многое познается через детали. Взять, к примеру, форму обращения. Мэра даже те, кто вплотную приближен к нему по должности и возрасту (не говоря уж обо всех прочих сослуживцах), величают исключительно на «вы» не только в официальной, но и в приватной обстановке. Лужков же ко всем без исключения сотрудникам, высоко-, средне- и низкопоставленным, давним и новым, молодым и старым, умным и иным, обращается на «ты».

«Тыкает», надо признать, необидно, по-домашнему, но вместе с тем лишний раз подчеркивает дистанцию и как бы напоминает: ты работаешь у меня, я тебя ценю, иначе бы выгнал, но правила общежития, уж извини, здесь устанавливаю я. И ругнуться за мной не заржавеет. Причем не всегда для разноса, чаще, как говорится, для связки слов.

Стиль руководства Лужкова таков, что никто никогда не чувствует себя абсолютно уверенно. И даже спокойно. Схлопотать можно в любой миг, и хорошо, если дело ограничится жестким тоном мэра. А то случаются и самые тривиальные разносы — по полной, отработанной в советские времена программе. Лужков за годы своей службы сам не раз такие нагоняи получал и технику их исполнения вполне освоил. Причем ничуть не сомневаюсь: в такие минуты мэр осознанно стремится к тому, чтобы распекаемому стало страшно. Начальника должны бояться.

Лужков запросто может пройти мимо сотрудника, которого хорошо знает, и в ответ на: «Здравствуйте, Юрий Михайлович» даже не повернуть головы. В мэрии это объясняют тем, что градоначальник имеет свойство задумываться и не реагировать на «внешние раздражители». Не верю. Это такая тактика руководителя. Пусть человек забеспокоится, пусть переберет в памяти, чем он мог вызвать недовольство мэра. Пусть почувствует под ногами зыбкий песок. Больше будет ценить свою работу.

При этом Лужков умеет не только походя шлепнуть по нервам, но и столь же легко привести человека в полный восторг. Вот вам один случай, с виду пустячный.

Субботний объезд города. Мэр в центре толпящейся свиты меряет шагами стройплощадку Гостиного двора. Смотрит в землю; о чем думает, непонятно. И вдруг, не поднимая головы: «Андрей, у тебя шнурок развязался». Идущий метрах в десяти от Лужкова сотрудник пресс-центра мэрии каменеет. На физиономии изумление пополам с восторгом. Шнурок ботинка и в самом деле развязан, но главное, мэр помнит имя Андрея. Мало того: Ю. М. идентифицирует его по ботинкам, а ведь на пустого, никчемного человека он бы вообще глядеть не стал, пусть у того хоть шнурок развяжется, хоть штаны свалятся. Наконец, Лужков не иначе как сознательно дает понять окружению, что уж кого-кого, а Андрея из пресс-центра он помнит, ценит и обидеть не разрешит.

Скорее всего, ничего этого мэр, говоря о шнурке, в виду не имел. Хотя не факт. Управленческие приемы заведены у него в рефлексы, и он не может не понимать: знак внимания и расположения ценится стократ дороже, если он послан начальником, умеющим держать подчиненных в постоянном напряжении.