Гвозди бы делать из этих людей.Н. Тихонов.
Крепче бы не было в мире гвоздей.
Ну вот мы и подошли к организации, которая стала «фирменным знаком» революции 1905–1907 годов. Речь идет о партии социалистов — революционеров. Эти люди у автора вызывают смешанные чувства. Да, это были отмороженные убийцы. Но себя- то они тоже не жалели. Они умирали за то, во что верили. Вы так сможете?
«Художник террора».
Социалисты — революционеры гордились тем, что являлись прямыми продолжателями дела народовольцев. Но на самом- то деле это не совсем так. Считается, что эсеры были за крестьян, однако первые эсеровские программные документы обращены ко всем — к рабочим, крестьянам, интеллигентам. Дескать, давайте сносить эту власть — а потом поглядим. Никакой крестьянской идеи в ранних эсеровских документах нет — да и вообще никакой идеи там нет. «Мочи козлов!» — вот, собственно, и вся идеология. Другое дело, что рабочих взяли в оборот социал — демократы и зубатовцы, и эсерам просто иного выхода не было, кроме как говорить о крестьянах.
Но давайте начнем с начала. Итак, в середине 90–х стало снова подниматься народническое движение. Это было множество кружков, где, понятное дело, каждый знал, как обустроить Россию. Долго и нудно эти кружки пытались объединиться, и в конце концов это более — менее удалось. Образовалось две организации: «Южная партия социалистов — революционеров» и «Северная группа» таких же товарищей. Впрочем, думается, эти названия были выдуманы по ассоциации с декабристскими организациями, потому что «южане» охватывали и запад России, а «северяне» центр имели в Москве и связаны были аж с Сибирью. «Северяне» издавали журнал «Революционная Россия». Кстати, с этим названием вышла забавная история. Первоначально журнал должен был называться «Свободная Россия», но когда набирали первый номер, для заголовка не нашлось нужных литер. В итоге набрали то, на что хватило. А как вы судно назовете, так оно и поплывет.
Как положено в партийной среде, у двух групп имелись противоречия. «Южане» были, в общем‑то, против террора. Точнее, они допускали такой метод, но больше склонялись к агитации и пропаганде. «Северяне» же оказались ребятами отмороженными и выступали за террор. Неизвестно, чем бы кончился их спор, но тут вмешалась жизнь. Начало второй волне российского терроризма положил не член революционной организации, а одиночка.
14 февраля 1901 года П. В. Карпович выстрелом из револьвера убил министра просвещения Н. П. Боголепова. Свои действия он объяснил желанием отомстить за то, что Боголепов отправил бунтовавших студентов в армию.
Об этой истории тоже стоит рассказать. 4 марта 1900 г. студенты в очередной раз собрались на демонстрацию. Полиция принялась их разгонять. Демонстранты оказались совсем не мирными овечками, они были вооружены металлической арматурой, а кое у кого имелись и револьверы. Правда, стрелять они, видимо, не умели, поскольку ни в кого не попали. В полицейских документах сказано, что представители власти «вынуждены были применить оружие», но данных о жертвах нет. Видимо, казаки лупили студентов шашками плашмя или не вынимая их из ножен — был у станичников такой метод вразумления. После драки особо «засветившихся» бунтарей отправили в армию. Такой ход многие считали неправильным.
«Это было одно из самых ошибочных мероприятий царского правительства. В армию вливали самых недисциплинированных, распропагандированных молодых людей. Там они в большинстве случаев сразу же попадали в привилегированное положение, что меньше всего походило на отбывание наказания, которое выдумало для них правительство. Между тем, все оппозиционные и революционные круги приняли новое мероприятие, как отправку молодежи на исправление как бы в дисциплинарные батальоны. Поднялась агитация против правительства. В результате — вред для армии, вред для правительства и никакой пользы и толку для молодежи».
(А. Спиридович).
Тут, конечно, надо понимать, что для офицера Спиридовича служба в армии не представлялась каким‑то очень уж страшным наказанием — а пойди‑ка ты, парень, послужи. Он сам погоны носил с детства и просто не видел для себя иного жизненного пути.
Но у студентов было иное мнение. В революционных кругах такие действия властей расценили как дикий произвол. Вольнослушатель Берлинского университета Карпович решил отомстить — и отомстил. Совершив убийство, он мог бы скрыться — все растерялись, он успел бы уйти. Но Карпович предпочел сдаться. Он вспоминал:
«Как только я решил, сделалось так спокойно на душе, так тихо: временами было как‑то уютно, тепло. Вот уже больше недели, но ни одного сомнения, ни один нерв не дрогнет. Ясно, очень ясно».
Такое поведение станет фирменным знаком эсеровских террористов. Этим они отличались от предыдущего поколения — от народовольцев. Те всегда планировали пути отхода после «акции», эсеры же о такой мелочи просто — напросто не задумывались. В их планы входило либо погибнуть на месте преступления, либо задвинуть пламенную речь на суде. Тем более что, в отличие от народовольцев, их было много. Тут уже действовал принцип «всех не перевешаешь». И вот как можно было бороться с такими людьми?
Карпович не был связан с существовавшими революционными организациями. Он посещал за границей народнические кружки, но за ним никто не стоял. По крайней мере, охранка никаких связей Карповича не раскопала, хотя копали хорошо. В итоге судили террориста «за умышленное убийство частного лица». Уже смешно: министр — и вдруг «частное лицо». Но тут власти правы. Карпович на суде просто, извините, выпрыгивал из штанов, провозглашая политический характер своего убийства. Что, власти должны были ему в этом помогать?
Стоит рассказать и о его дальнейшей жизни. Террорист был осужден на 20 лет каторги.
«Я был уверен, что буду судим военным судом и приговорен к смертной казни. Так я думал, и это не особенно устрашило меня. Но меня судят, оказывается, общеуголовным судом, и смертной казни нет в его распоряжении. Готового к смерти, меня, естественно, каторга не устрашит и уж, конечно, не исправит».
После Февральского переворота 1917 года Карповича, как и всех революционеров, освободили. Он решил уехать за границу. Но судно, на котором он плыл из Архангельска, торпедировала немецкая подводная лодка.
Кроме Карповича, нашлись и другие любители пострелять. 9 марта статистик Самарской земской управы Логовский пытался убить Победоносцева. Стрелял через окно и не попал. Это был тоже одиночка, хотя на допросе он заявил, что разделяет программу социалистов — революционеров.
Эти выстрелы и определили дальнейший ход событий. В конце 1901 года была создана партия социалистов — революционеров. Ее основали четыре человека: В. Чернов, М. Гоц, Г. Гершуни и Е. Азеф, который уже тогда являлся платным сотрудником охранного отделения. О нем рассказ будет дальше, но и остальные тоже весьма интересные люди.
Гоц являлся, так сказать, патриархом. В 1889 году он участвовал в знаменитом «якутском бунте» — группа политических ссыльных в Якутске попыталась возмутиться, и их выступление было подавлено весьма жестко. Гоцу во время подавления «бунта» повредили позвоночник, так что он был прикован к инвалидной коляске и, соответственно, ни к какой практической работе физически не способен.
Чернов тоже был теоретиком. Здоровенный мужик с рыжей бородой, он очень гордился, что является сыном крестьянина и в детстве даже пахал землю — редкий случай для революционеров той поры. Свое происхождение Чернов подтверждал тем, что уснащал свою речь бесчисленными народными поговорками и вообще очень любил говорить речи по любому поводу и без него. Он являлся главным теоретиком терроризма, обосновывая необходимость убивать наукобезобразными терминами. Эти двое могли бы болтать сколь угодно долго.
Однако провозгласить создание партии — не значит ее создать. Но тут выдвинулся человек совсем иного склада — Григорий Андреевич Гершуни. Это был выдающийся человек, что признавали и его противники. Л. А. Ратаев, начальник особого отдела департамента полиции, писал о Гершуни так:
«Этот человек производил сильное впечатление на всех, с кем сходился. Был ли то известный гипноз, или результат необыкновенно развитой силы воли, или же воздействие глубокого искреннего убеждения — не знаю, но обаяние личности Гершуни факт несомненный».
Что верно, то верно. В 1900 году Гершуни попался в зубы самому Зубатову, но сумел провести даже такого матерого «волкодава». Революционер долго каялся — дескать, его обманули и запутали, а он вообще‑то белый и пушистый. При этом, что интересно, никого не сдал. Зубатов ему поверил и отпустил на волю.
«Одним из таких сбитых временно с его революционного пути оказался и знаменитый по последующей работе Гершуни. По заарестовании в Минске Гершуни содержался под стражей в Москве. У Зубатова были, конечно, сведения о том, что делал Гершуни в Минске, как формировал он там летучие библиотечки, фабриковал небольшие типографии и рассылал их с Брешко — Брешковской по разным городам. Знал он и о взглядах Гершуни на террор, как на необходимый способ борьбы с правительством. Данных, хотя и агентурных, было достаточно, чтобы послать Гершуни административным порядком в далекую Сибирь, но Зубатов этого не сделал. Он хотел переломить Гершуни идейно. Он не раз вызывал Гершуни на допросы. Долгие беседы вели два противника, и в результате Гершуни дал подробное показание и тем купил себе свободу, избавив себя от ссылки. Он был освобожден и вернулся в Минск. Моральная победа Зубатова была велика, но не надолго».
(А. Спиридович).
Вот такой это был человек, и при этом убежденный сторонник террора. После провозглашения создания партии он ринулся по России, прихватив для поднятия авторитета Е. К. Брешко- Брешковскую, которую звали «бабушкой русской революции». Эта дама начинала еще с народовольцами. На смертную казнь она не нагуляла, получила пожизненную ссылку, но по амнистии в честь коронации Николая II была освобождена — и вернулась к любимому делу.
Почему «брендом» этой партии стал терроризм? Так всё просто. Социалисты — революционеры были средой очень рыхлой, в ней каждый имел свое мнение, как обустроить Россию, что для создания партии не есть хорошо, ибо дискутировать можно было бы до посинения. А Гершуни говорил просто: кончай болтать, пора дело делать. Все идеологические разногласия выносились за скобки. Пункт первый: надо стрелять. Пункт второй: если что- то не понимаете, смотрите пункт первый.
Одновременно с созданием партии была образована Боевая организация (БО), от партии абсолютно независимая.
В № 7 «Революционной России» приводится положение о БО.
«Она связана с партией только через посредство центра и совершенно отделена от местных комитетов. Она имеет вполне обособленную организацию, особый личный состав (по условиям самой работы, конечно, крайне немногочисленный) отдельную кассу, отдельные источники средств. Эта боевая организация берет всецело на себя роль охранительного отряда»
Но на самом‑то деле никакой организации при Гершуни не существовало. Он находил исполнителей терактов прямо на месте.
И тут мы подходим к самому тяжелому вопросу: а кто были эти люди, которые пошли в террор? Заметим, они шли гарантированно на смерть, и прекрасно это понимали. Уже знакомый нам Карпович мог скрыться — но предпочел сдаться властям. И ведь такие, как он, не были какими‑то редкостными экзотическими персонажами. От желающих вступить в БО отбоя не было! Они убивали и умирали, успев на судебном процессе задвинуть революционную речь. И ведь это были не какие‑то патологические маньяки или отмороженные уголовники. С фотографий в полицейских делах на нас смотрят вполне симпатичные парни и девушки.
Так почему они шли на смерть? Повторюсь — у эсеров не имелось идеологии, которая бы «смогла увлечь, смогла зажечь, поднять и повести1». Но ребята шли…
Одна из причин — начавшееся в России увлечение ницшеанством. Причем знакомились‑то с этими идеями, в основном, в пересказе. «Ох уж этот Ницше, переложенный для восьмиклассников!» — заметил Куприн. Но такое ницшеанство нравилось многим. Есть «толпа», а я вот типа круче! Я делаю, что хочу, и плюю на вас!
Имелась и совершенно противоположная идея. В то время российскую молодежь охватила эпидемия самоубийств. Стрелялись не из‑за какой‑то причины, а просто так. Вы поняли? Некоторым товарищам показалось лучше не просто умереть, а умереть красиво. И вот такие, в общем, неплохие ребята, шли на смерть и на убийство. Что происходило с обществом, раз такое случалось?
Смелые парни. Но убийцы.
Не печалься, что обречены,(А. Бредихин).
Ведь мы солдаты великой войны.
Деятельность товарища Гершуни имела успех. В России начались террористические акты.27 марта эсер Балмашов в форме царского адъютанта пришел к министру МВД Д. С. Сипягину, сказав, что ему надо передать пакет от московского губернатора, великого князя Сергея Александровича. Он вручил министру эсеровский приговор, после чего тяжело ранил его. Впоследствии Сипягин скончался.
И это бы ладно — но в ту же ночь в Саратове филеры попытались задержать некоего товарища Мельникова. Он оказался ловким парнем — ранил сыщика ножом и скрылся, но в схватке обронил гранки листовки. Из нее следовало, что про покушение уже известно в Саратове. Для охранного отделения стало очевидным — действует серьезная организация.
Балмашова приговорили к смертной казни. Николай II был готов его помиловать, если тот напишет соответствующее прошение. Но боевик отказался. «Я вижу, что вам труднее меня повесить, чем мне умереть. Мне никакой милости от вас не надо». И пошел на эшафот.
Вот такие люди шли против царя. И что могли им противопоставить?
А Гершуни продолжал свою революционную деятельность. В 1902 году был ранен харьковский губернатор князь И. Оболенский, в начале 1903 года убит уфимский губернатор Н. Богданович. Террористы выполнили «акцию» красиво. К губернатору подошли убийцы, вручили ему приговор, после чего расстреляли. Это был редкий случай, когда террористы скрылись.
Лидер террористов использовал приемы, которые на тот момент (да и на нынешний) считались подлыми. Он снабжал своих боевиков патронами с отравленными пулями.
Вот данные экспертизы: «О пулях, которыми был заряжен револьвер Качуры. При химическом исследовании вещества в нарезных пулях патрона, вещество это оказалось стрихнином, покрытым тонким слоем белого воска».
Между тем Гершуни приобрел репутацию неуловимого. Министр МВД Плеве поставил его фотографию на свой стол. Но сколь веревочка ни вейся… Всё в конце концов заканчивается — погорел и Гершуни. Дело было так. Мелкий жандармский агент в Киеве наведался к одной из революционных девиц и увидел, что при его появлении девушка спрятала какую‑то телеграмму. Он доложил куда надо, жандармы поехали на телеграф. В общем, выяснилось, что в Дарницу (поселок на левом берегу Днепра, в настоящее время — район Киева) прибывает Гершуни. Там- то его и повязали. Это случилось 13 мая 1903 года.
Плеве считал Гершуни просто какой‑то мистической фигурой. После его ареста министр пришел к нему в камеру.
— Что вы хотите мне сказать? — спросил Плеве.
— Вам? — откровенно изумился Гершуни. В самом деле, о чем можно было говорить?
Что интересно, его не казнили. Военно — окружной суд в Петербурге в феврале 1904 года приговорил Гершуни к смертной казни. Однако в те времена еще не было чрезвычайных трибуналов, они появились годом позже. Учитывая, что Гершуни лично никого не убивал, смертную казнь заменили пожизненной каторгой, а поначалу он сидел в знаменитой Шлиссельбургской тюрьме для «ссыльно — каторжных политических преступников». Гершуни ещё появится на страницах этой книги.
Но давайте вернемся в 1903 год. Как там обстояли дела? Плохо. Зубатова вышибли в отставку, а кроме него, как оказалось, никого и не было. Более того, после него, разумеется, стали всё менять. У нас при всех властях очень любят постоянно что‑то реформировать.
«Плеве не понимал того объекта, против которого он стал перестраивать розыскной аппарат.
На происходящее в России революционное движение того времени Плеве продолжал смотреть глазами 80–х годов. Он не понимал его широкого общественного характера и видел в нем, как некогда, в эпоху «Народной воли», лишь проявление злой воли кучки энергичных революционеров. Он думал, что достаточно только изъять их из обращения — и революция будет побеждена».
(А. Спиридович).
Отступление. А чего они хотели?
Странный вопрос, казалось бы. Эсеры, всем известно, хотели «земли и воли». Но если присмотреться, дело обстоит совсем не так. Многие из них, придерживаясь экстремальных методов, преследовали совсем не радикальные цели. Впрочем, даже их программа далеко не так радикальна, как считается. Можете сами убедиться, заглянув в Приложение.
Но некоторые пошли и еще дальше. Например В. Л. Бурцев, прославившийся впоследствии тем, что разоблачил Азефа, не верил ни в какое народное восстание, да и в социализм тоже не особо верил. Примерно таких же взглядов придерживался и знаменитый террорист Борис Савинков. Да и руководителя БО, Евно Азефа, называли «Кадетом с бомбой» (разумеется, речь идет о либеральной политической партии, а не об учениках военных учебных заведений). Он был сторонником конституционной монархии.
Конечно, Азеф являлся агентом охранки. Но именно это подтверждает, что подобные взгляды среди социалистов — революционеров были обыденными. Секретный сотрудник просто из чувства самосохранения не стал бы говорить то, что не принято в данной среде. Для сравнения — представьте, что агент охранки, внедрившийся к большевикам, кричал бы направо и налево: никакой революции в России быть не может и вообще учение Карла Маркса — бред собачий. Сумел бы он выполнять свою работу? А вот Азеф выполнял. Значит, его взгляды воспринимались спокойно.
161 Так почему люди достаточно умеренных взглядов шли в террористы? А у них другого выхода не было. Не имелось тогда легальной возможности как‑то повлиять на власть. Вот они и полагали: мы власть запугаем, и она пойдет на уступки. До 1906 года БО не предпринимала попыток убийства императора. Почему? Из почтения к монархии? Так у эсеров не было почтения ни к чему. А всё потому, что Николая II считали слабым царем — то есть его надеялись «дожать». А кто там будет новый — поди пойми.
И ведь заметим: когда в июле 1917 года эсеры фактически пришли к власти, они совсем не торопились реализовать свою аграрную программу.
Разумеется, были среди них и иные ребята — те, которые позже откололись в партию максималистов. Но и в БО получилось нехорошо. Там образовалось чудовищное явление под именем Евно Азеф.
«Черные, как Азеф [41] ».
И ты можешь лгать, и можешь блудить И друзей предавать гуртом.(Александр Галич)
А то, что придется потом платить,
Так ведь это, пойми, — потом.
Итак, Азеф Евно Фишевич. 1869 года рождения — то есть на год старше Ленина. Родом из еврейского местечка, сын бедного портного. В юности связался с какими‑то народниками и одновременно, как это принято в той среде, занимался мелкими гешефтами. В конце концов запутался в делах. В 1893 году выехал за границу, по некоторым сведениям, присвоив чужих 800 рублей — взял у купца на реализацию товар, а деньги не вернул. За границей Азеф стал учиться на инженера — электрика и одновременно обратился с письмом в Департамент полиции.
«Сим имею честь объяснить Вашему Высокопревосходительству, что здесь месяца два назад образовался кружок лиц — революционеров, задающихся целью объединить в одно целое всех лиц, учащихся за границей».
Надо сказать, что в те времена среди учившихся за границей студентов было достаточно много ребят, желающих подмолотить немножко денег, работая на охранку. Так что к предложению Азефа отнеслись без особого восторга. Ему назначили жалование 50 рублей в месяц и предупредили, что писать надо серьезно — то есть не представлять свои измышления (что, видимо, такие ребята зачастую делали), а излагать факты. Но Азеф произвел впечатление. Он писал именно то, что требовалось. Ему повысили жалованье — он стал получать 100 рублей в месяц плюс наградные к Пасхе (интересно, какой именно — христианской или еврейской?)
В 1899 году Евно Фишевич получил диплом инженера — электрика. Это была очень хорошо оплачиваемая профессия, как в России, так и в Европе. Так что при желании он мог бы послать охранку куда подальше и заниматься профессиональной деятельностью. В те времена секретных агентов, которые не хотели больше работать, отпускали с Богом.
Но Азефу, видимо, понравилась эта игра. Он возвращается в Москву, где попадает под начало Зубатова.
Сотрудничество было плодотворным. По заданию Зубатова Азеф стал внедряться в среду эсеров. Причем действовал он умно: не лез вперед, провозглашая революционные лозунги, а говорил — я, дескать, сочувствующий, буду помогать, чем могу. Но организатором Азеф оказался блестящим, так что издание журнала «Революционная Россия» довольно быстро перешло под его ведение. Каковой журнал (типография находилась в Томске) он и сдал соответствующим органам. Причем, сделал это очень хитро — на него никто и не подумал, все списали на разгильдяйство рабо- чих — печатников. Азеф же выбился на самый верх, став одним из четырех учредителей партии социалистов — революционеров, а после ареста Гершуни и главой Боевой организации. То есть он стал провокатором.
Тут стоит отвлечься и разобраться с терминологией. В революционной и либеральной среде «провокатором» называли любого сотрудника охранки. Но на самом‑то деле это неверно. Допустим, к примеру, что какие‑то люди решили кинуть бомбу. Если внедрившийся к ним агент спецслужб сообщает об этом факте «куда следует» — он просто информатор. А вот если он достает этим ребятам взрывчатку — провокатор. Потому что без него они, возможно, разговорами бы и обошлись.
Так вот, Азеф был самым настоящим провокатором. Он, собственно, и создал Боевую организацию. Напомню, что при Гершуни дело основывалось на импровизации и на обаянии данного товарища, а Азеф сделал систему, которая успешно работала и без него.
Зубатову игрища Азефа не понравились. Он полагал, что так действовать не стоит, да и по правилам секретным агентам запрещалось участвовать в делах, связанных с терроризмом. Но вот наследники Зубатова на этот принцип наплевали. И тут очень непонятно — то ли заигрались, то ли.
Но давайте посмотрим, кто такой Азеф. Это был своеобразный человек. Он не обладал красноречием Гершуни, да и внешне был очень непривлекательным. Многие, общавшиеся с ним, говорили: «урод». В теоретических вопросах Азеф совершенно не разбирался и вообще читать не любил. Но из своих «минусов» он сумел сделать большой «плюс». По воспоминаниям людей, кому доводилось с ним общаться, Азеф был всегда спокоен, говорил ровным и слегка насмешливым тоном — то есть «работал на контрасте» с пламенными революционерами, которые любили поспорить и покричать. А тут был такой холодный молчаливый человек, который говорил только о деле. Это производило впечатление.
Азеф великолепно разбирался в людях. За всё время своей террористической деятельности он не допустил в организацию не только ни одного агента охранки (а про перекрестное наблюдение тогда уже прекрасно знали), но и людей, которые ломались бы на допросах. Кстати, отсекал он и особо экзальтированных товарищей, на которых делал ставку Гершуни. По сути, при Азефе БО превратилась в хорошо налаженное дело.
У читателя может возникнуть вопрос: а что это вообще был за человек? Что им двигало? Так вот, ответа на этот вопрос нет. Азеф по своей, так сказать, работе общался со множеством людей. Он написал огромное количество писем. Но ни перед кем, даже перед женой (кстати, законченной революционеркой, которая даже обычный домашний уют считала «мещанством»), он не раскрывался. Мы гораздо больше знаем о Ленине, о Сталине, о Троцком — а вот об Азефе неизвестно ничего. Точнее, кое‑что известно — лидер террористов очень любил деньги, а также общество «дам полусвета», то есть дорогих проституток. Но это ведь ничего не объясняет. Лезть из‑за денег в подобные дела, когда смерть с двух сторон… Так что Азеф — отличный герой для психологических романов. Факты его жизни известны неплохо, и можно придумывать что угодно для объяснения его действий — исторической правде это не будет противоречить.
Кстати, попытки писать о нем были, но как‑то выходило не очень. Алексей Толстой написал пьесу «Азеф» — мягко говоря, не самое лучшее произведение мастера. Русскому эмигрантскому писателю Роману Гулю принадлежит отличная повесть «Азеф», но там основной герой… помощник Азефа Борис Савинков. Этот террорист писал прозу и стихи, и про его внутренний мир хоть что‑то можно понять. А об Азефе можно только фантазировать.
Но вернемся к фактам. А они таковы: унаследовав от Гершуни Боевую организацию, Азеф подошел к делу с основательностью инженера. Один из лидеров эсеровской партии, В. М. Чернов, впоследствии писал:
«Евно Азеф одно время представлялся одной из самых крупных практических сил ЦК. Как таковым им всегда очень дорожили, и неудивительно: среди русских революционеров встречалось немало самоотверженных натур, талантливых пропагандистов и агитаторов, но крайне редки были практические организационные таланты.
Поставьте вести крупное техническое предприятие со всей необходимой конспиративной выдержкой и финансовой осмотрительностью — вот что всего труднее дается русской широкой натуре. Со своим ясным четким математическим умом Азеф казался незаменимым. Брался ли он организовать транспорт или склад литературы с планомерной развозкой на места, изучить динамитное дело, поставить лабораторию, произвести ряд сложных опытов, везде дело у него кипело. Золотые руки — говорили про него. Он, несомненно, обладал крупными практическими способностями».
Кроме того, от Зубатова Азеф знал систему работы охранки — и стал использовать ее слабые места.
Одной из таких слабостей жандармов являлось неравномерное распределение сил. В Петербурге и Москве всё было, как говорится, схвачено и задушено. К примеру, в столице любой дворник (а они имелись в каждом доме) обязан был сообщать в ближайший околоток (нечто вроде современного отделения милиции) о подозрительных жильцах. Кстати, существовала и регистрация. Так что революционеры нередко попадались, даже не приступив к каким‑то активным действиям. А вот в провинции жизнь была проще и патриархальнее. Азеф всю подготовительную работу осуществлял в провинции.
Еще одно нововведение Азефа — он снова, как и народовольцы, стал использовать бомбы (при Гершуни обходились браунингами). Что это было такое, демонстрирует цитата из генерала Спи- ридовича, из нее же видны и методы работы охранки. Дело было в Киеве.
«Вызвал меня раз на свидание некий интеллигентный господин. Приняв меры предосторожности, я пошел повидаться с ним. Господин тот, довольно пожилой, предложил мне вопрос: желаю ли я арестовать лабораторию социалистов — революционеров, где готовятся бомбы для срочного покушения, и если да, то на какое вознаграждение он может рассчитывать за указание некоторых данных, по которым можно раскрыть лабораторию. Я, конечно, сказал, что желаю, но относительно вознаграждения просил высказаться его самого. Подумав, господин сказал:
"Вы мне дадите пятьсот рублей, но только немедленно. Покушение предполагается на Клейгельса и на охранное отделение".Я ответил собеседнику, что охотно уплачу пятьсот рублей, но только после ареста лаборатории, что раньше я не имею права дать деньги, и стал доказывать бессмысленность террора, но чувствовал, что говорю неубедительно и что сам себе не верю. Интеллигентный господин принял условие и дал мне некоторые данные, после чего мы расстались, условившись повидаться через несколько дней еще раз.
Поставленное наблюдение скоро взяло в проследку студента- политехника. Была установлена его квартира, за которой тоже учредили наблюдение. По данным уже другой агентуры, выходило, что в одной из лабораторий политехнического института потихоньку приготовляется для чего‑то гремучая ртуть. Невольно приходила мысль о связи этих двух обстоятельств. Доклады наблюдения по этому делу я принимал лично, сейчас же обсуждал их с заведующим наблюдения и вместе решали, что делать. Дело было серьезное и щекотливое. Рано пойдешь с обыском — ничего не достигнешь и только провалишься, прозеваешь момент — выйдет, как в Москве, катастрофа. Поставили в курс дела филеров, чтобы работали осмысленней. Те насторожились.
Однажды вечером пришедшие с наблюдения филеры доложили, что в квартиру наблюдаемого политехника проведен был с каким‑то свертком, по — видимому, студент, которого затем потеряли, что сам политехник много ходил по городу и, зайдя под вечер в один из аптекарских магазинов, вынес оттуда довольно большой пакет чего‑то. С ним он отправился домой, прокрутив предварительно по улицам, где ему совершенно не надо было идти. Пакет он нес свободно, точно сахар. В ворота к себе он зашел не оглядываясь, но минут через пять вышел без шапки и долго стоял куря, видимо проверяя. Уйдя затем к себе, политехник снова вышел и снова проверил, нет ли чего подозрительного. Но кроме дремавшего извозчика да лотошника со спичками и папиросами, никого видно не было. Их‑то он и не узнал. Эти данные были очень серьезны, политехник конспирировал больше, чем когда‑либо.
Он очень нервничал. Его покупка в аптеке и усиленное заметание затем следа наводили на размышление. Затем он два раза выходил проверять. Значит, он боится чего‑то, значит, у него происходит что‑то особенно важное, не как всегда. Переспросили филеров и они признали, что есть что‑то особенно "деловое" в поведении политехника. Извозчик, который водил его целый день, особенно настаивал на этом.
Стали думать, не обыскать ли. Как бы не пропустить момента, как бы не вышло Москвы. Какой‑то внутренний голос подсказывал, что пора. Мы решили произвести обыск немедленно.
Наскоро наметили для замаскировки еще несколько обысков у известных эсеров. Я съездил к прокурору, к губернатору, взял ордера. Приготовили наряды, приготовлен и слесарь, может пригодиться.
Часа через два наряд полиции с нашим офицером бесшумно проник во двор, где жил политехник. Офицер запутался несколько во входах, так что пришлось обратиться к дворнику. Заняли выходы.
Офицер стучится в дверь политехника — молчание. Стук повторяется — опять молчание. Отдается приказ работать слесарю. Раз, два, здоровый напор — и дверь вскрыта мгновенно. Наряд быстро проникает в комнату.
Кинувшийся навстречу с парабеллумом в руке белокурый студент без пиджака сбит с ног бросившимся ему в ноги филером. Он обезоружен, его держат. Два заряженных парабеллума переданы офицеру. Начался обыск.
В комнате настоящая лаборатория. На столе горит спиртовка, на ней разогревается парафин. Лежат стеклянные трубочки, пробирки, склянки с какими‑то жидкостями, пузырек из‑под духов и в нем залитая водой гремучая ртуть, аптечные весы. Тут же железные, правильной формы коробки двух величин и деревянные болванки для штамповки их. Чертежи снарядов. Офицер осторожно потушил спиртовку. Рядом на кровати аккуратно разложены тремя кучками: желтый порошок пикриновой кислоты, железные стружки, гвозди и еще какое‑то сыпучее вещество.
При тщательном осмотре, подтвержденном затем вызванным из Петербурга экспертом военно — артиллерийской академии, оказалось, что у политехника было обнаружено все необходимое для сборки трех разрывных снарядов очень большой мощности. Каждый снаряд состоял из двух жестяных, вкладывавшихся одна в другую коробок, между которыми оставался зазор в полдюйма.
Коробки закрывались задвижными крышечками. Внутренняя коробка наполнялась порошком пикриновой кислоты с прибавкой еще чего‑то. В нее вставляли детонатор в виде стеклянной трубочки, наполненной кислотой. На трубочку надевался грузик — железная гайка. Свободное место между стенками коробок заполнялось железными стружками и гвоздями. Снаружи снаряд представляет плоскую коробку, объемом в фунта полтора — два чаю.
При ударе снаряда обо что‑либо, грузик ломал трубочку, и находившаяся в ней кислота, действуя на гремучую ртуть и начинку малой коробки, давала взрыв. Железные стружки и гвозди действовали как картечь. Политехник был застигнут за сборкой снаряда; он уже успел залить парафином два детонатора и работал над третьим. Пикриновая кислота оказалась тем препаратом, который он купил вечером в аптечном складе.
Не явись мы на обыск той ночью, снаряды были бы заряжены и вынесены из лаборатории. Судьба!
Хозяином лаборатории оказался студент Киевского политехнического института, член местной организации партии социалистов- революционеров Скляренко.
Система снарядов, их состав, все содержимое лаборатории указывало на серьезную постановку предприятия. Ясно было, что это не является делом местного комитета. И как только департамент полиции получил нашу телеграмму об аресте лаборатории, он немедленно прислал к нам Медникова.
Зная хорошо последнего, я был удивлен той тревоге, с которой он рассматривал все найденное по обыску. Он был какой‑то странный, очень сдержанно относился к нашему успеху и как будто чего‑то боялся и чего‑то недоговаривал.
Та лаборатория была поставлена в Киеве не без участия Азефа. Дело это было вынесено на суд, и Скляренко был присужден к нескольким годам каторжных работ».
Снаряжение этих взрывных устройств являлось чрезвычайно опасным делом. Одно неверное движение рук — и всё взлетало на воздух. Транспортировать такую штуку тоже было занятием непростым. Так что бомбы снаряжались в последний момент, непосредственно перед «акцией».
Еще одним нововведением Азефа стало то, что он перенял от полиции методы наружного наблюдения. Самым эффективным было использовать в качестве наблюдателей извозчиков. Но это жандармам просто — у них в кармане лежал служебный жетон, который снимал все вопросы у какого‑нибудь особо бдительного городового. Революционерам было сложнее.
Дело в том, что извозчики являлись особым, замкнутым мирком. Обитали они в особых «извозчичьих дворах» — нечто вроде общежитий плюс конюшня. И иначе никак, хотя никаких законных ограничений не было — лошадь ведь не автомобиль, ее во дворе на ночь не оставишь. А в каждом таком извозчичьем дворе имелся дворник… То есть мало прикинуться извозчиком, необходимо им стать. Жандармы полагали, что интеллигенты — революционеры на это не способны — и, как оказалось, напрасно. Среди террористов уже имелись и рабочие. Например, бывший рабочий Иван Каляев устроился «водителем кобылы» и отлично вписался в образ. Его на извозчичьем дворе никто не заподозрил.
Первой жертвой был намечен министр внутренних дел Плеве. Нет смысла подробно описывать охоту террористов на министра. Это сделали участники событий — а уж Борис Савинков писал всяко не хуже меня. После ряда неудачных попыток 15 июля 1904 года Плеве был убит возле Варшавского вокзала.
«Резво несли в то утро кони карету с министром по Измайловскому проспекту по направлению к вокзалу. Он ехал в Петергоф с всеподданнейшим докладом государю. Сзади насилу поспевала одиночка с чинами охраны. Сбоку катили велосипедисты охранки. Вытягивалась полиция, шарахались извозчики, оглядывалась публика.
А навстречу министру, один за другим, с интервалами спокойно шли с бомбами направленные Савинковым трое боевиков. Недалеко от моста через Обводный канал наперерез карете свернул с тротуара некто в железнодорожной форме со свертком под мышкой. Он у кареты. Он видит пристальный угадывающий судьбу взгляд министра. Взмах руки — сверток летит в карету, раздается взрыв.
Министр убит. Убит и кучер, и лошади. Блиндированная карета разнесена в щепы.
Бросивший бомбу Егор Сазонов сбит с ног охранником — вело- сипедистом и ранен взрывом».
(А. Спиридович).
Заговор чиновников.
И тут имеет смысл обратить внимание на странности этого дела. Ведь что получилось? Во главе Боевой организации стоял агент охранки, который, кстати, к моменту теракта получал 500 рублей в месяц — между прочим, зарплата министра. И этот агент не смог предотвратить убийство одного из первых лиц в государстве? Пост министра МВД к этому времени был ключевым в правительстве, все российские губернаторы подчинялись МВД. Так что административный ресурс у Плеве был побольше, чем у Путина. И вот такого большого человека внаглую убивают террористы, которыми руководит агент полиции. Жандармские офицеры впоследствии списывали всё на то, что Зубатова на посту уже не было, а также на эдакую запредельную хитрость Азефа, который, дескать, всех обманул. Верится в это с трудом, особенно если учесть некоторые факты. Я уже упоминал о чиновничьем заговоре, который существовал против Плеве.
Один из его сотрудников, в будущем товарищ (помощник) министра внутренних дел С. Крыжановский писал: «Вообще же Плеве за два года, проведенные в должности министра внутренних дел, сумел, сам того не замечая, восстановить против себя всех и вся, буквально всю Россию: и дворянство, и земство, и даже чиновничество, начиная с самых ближайших сотрудников, и объединить все оппозиционные элементы в борьбе против государственности, не приобретая в то же время ни одного союзника и не укрепив ни государственного строя, ни правительственной власти даже в организационном отношении. Самая даже весть о трагической кончине Плеве была воспринята в министерстве со вздохом облегчения. 15 июля мне позвонил по телефону секретарь главного управления местным хозяйством Щелкунов и радостным голосом сообщил это известие. Казалось, рассеялся ка- кой‑то нависший над всеми кошмар».
Итак, против Плеве в чиновничьих кругах возник заговор, в котором, кроме Зубатова, участвовали не менее интересные люди. Например, начальник Департамента полиции А. А. Лопухин — который после краха Зубатова лично курировал Азефа. Уже интересно, да? Мало того: что случилось после убийства? Казалось бы, Департаменту полиции стоило присмотреться — что там делает их высокооплачиваемый агент? А ничего не случилось. Азеф остался на прежней работе и продолжал получать от Департамента полиции деньги за то, что руководил террористами. Его помощник, Борис Савинков, в процессе подготовки покушения жил в Питере, выдавая себя за английского подданного, хотя не знал ни слова по — английски. Обычно это списывают на конспиративный талант Савинкова. Но, может, всё проще?
Савинков свободно владел французским и польским языками.
Я далек от мысли утверждать, что Лопухин отдал Азефу приказ убить Плеве. Это из серии конспирологических теорий, к которым, как уже, наверное, понял читатель, автор относится плохо. Но вот то, что Азефу дали понять, что можно совершить убийство министра и за это ничего не будет (кроме премиальных). Такое вполне вероятно. И все остались довольны. Чиновные заговорщики устранили мешавшего им министра, революционеры в очередной раз осуществили успешную акцию «пропаганды действием» (так эсеры называли террор).
После этого убийства Азеф стал среди эсеров культовой фигурой. Один из революционеров впоследствии вспоминал:
«В глазах правящих сфер партии Азеф вырос в человека незаменимого, провиденциального, который один только и может осуществить террор… отношение руководящих сфер к Азефу носило характер своего рода коллективного гипноза, выросшего на почве той идеи, что террористическая борьба должна быть не только неотъемлемой, но и господствующей отраслью в партийной деятельности».
И Азеф продолжал укреплять свои позиции. БО фактически полностью вышла из‑под контроля партии.
«Среди товарищей господствовало убеждение, что для успеха террора необходима полная самостоятельность Боевой организации в вопросах как технических, так и внутреннего ее устройства.
Такой взгляд, естественно, вытекал, во — первых, из сознания ненормальности положения партии, признающей террор и имеющей во главе своей ЦК, состоящий в большинстве своем из людей, не знакомых с техникой боевого дела, и, во — вторых, из сознания необходимости для успеха террора строгой конспиративной замкнутой организации».
(Б. Савинков).
А вот выдержки из устава БО:
«2. БО пользуется полной технической и организационной самостоятельностью. Имеет свою отдельную кассу и связана с партией через посредство ЦК.
3. БО имеет обязанностью сообразовываться с общими указаниями ЦК, касающимися
1 — круга лиц, против которых должна направляться деятельность БО.
— момента полного или временного по политическим соображениям прекращения террористической борьбы.
Примечание: В случае объявления ЦК полного или временного по политическим соображениям прекращения террористической борьбы БО оставляет за собой право довести до конца свои предприятия, если таковые были начаты до назначенного объявления ЦК, какого права БО может быть лишена лишь специальным постановлением общего съезда партии».
На самом‑то деле на эти ограничения террористы откровенно плевали. Фактически боевики были никому не подконтрольны. А тех из социалистов — революционеров, которым такое положение дел не нравилось, Азеф просто сдавал полиции.
Еще более интересным было другое громкое убийство, организованное Азефом, — великого князя Сергея Александровича.
Этого человека трудно назвать выдающимся государственным деятелем. Тем более, он изрядно подпортил свою репутацию, допустив знаменитую давку на Ходынском поле, за что и получил прозвище «князь Ходынский». О его нетрадиционной сексуальной ориентации тоже было всем известно. Хотя на самом‑то деле точных данных нет — может, это и клевета. Но «все знали». К Сергею Александровичу прислушивался Николай И. А по взглядам великий князь был «правым» — то есть не одобрял либеральную политику Витте.
Сейчас при слове «либерал» возникает ассоциация с эдаким персонажем вроде кота Леопольда, который за всеобщие мир и дружбу. Однако это далеко не всегда так. Витте был точно не из гуманистов. Если нужно вводить демократию и свободный рынок железной рукой — почему бы и нет?
В обществе прямо говорили, что за убийством Сергея Александровича стоял Витте. Конечно, прямых доказательств нет — но странностей много. Террористы долго отслеживали маршруты передвижения великого князя — и никто их не побеспокоил. Причем отслеживали иногда очень забавно. К примеру, Савинков полез на колокольню собора в Кремле и околичностями пытался выведать у сторожа, который его сопровождал: а где дом великого князя? Хотя этот дом на Тверской знал каждый москвич…
Но это бы еще ладно. Непосредственно перед покушением от Лопухина потребовали усилить охрану губернаторов и прочих высоких чиновников — и начальник Департамента полиции отказал!
4 февраля 1905 года Сергей Алексендрович был убит в Кремле Иваном Каляевым.
И ведь так пойдет и дальше — Боевая организация будет убивать «правых»! Даже когда Витте удалили в отставку и поднялся Столыпин, который проводил, в общем, ту же самую политику, — террористы увлеченно отстреливали его противников.