— Хелло, Йерг!

Степан оглянулся.

Мэри осталась стоять на дорожке, а Кузнечик-Билли шел к нему прямо по мокрому газону.

— Здоров, старик! Что тебя не видно?

— Здоров. Мэри, привет! Это кому как.

— Вкалываешь?

— Бывает.

— Ну, ты гигант! Потрясу ха! Мэми, слышь, помяни мое слово, Ержик в люди захотел! Ты еще в полезнички не записался?

— Курить есть?

— В элементе. Держи. С тебя молекула.

— Извольте, сэр. А как у вас?

— Во! Мэми, глянь! Ержик держит в кармане банк! А у нас не того. У Мэми батя свернул в гербарий. Весь Багдад пошел налево, металлы иссякли. Мэми высвечивало завязать со своей чихологией, да пофартило. Слезные девы выхлопотали ей стипуху на три года. Зато теперь во все суют нос и квохчут над каждой парой. Так что Мэми вкалывает, как богиня. А я скучаю. Слышь, Мэми! Махни меня на Ержика. Выйдет мрачная антанта — чемпионы по зубрежке. Не, я серьезно!

Мэри стояла, подняв лицо к солнцу. Глаза ее были закрыты огромными старомодными темными очками. На тоненьких бессильно натянутых ручонках, как на веревочках, висела тяжеленная сумка. Из сумки торчали головки двух молочных патронов и развеселый зеленый чуб сельдерея. Длинные распущенные волосы Мэри откинуты назад, носик востренький, свитерочек обвисший, об отсутствии грудей буквально орет огромный железный ключ на цепочке из канцелярских скрепок — тоже мне ожерелье! Шейка бледная, тоненькая.

Хорошая девочка. Только не везет ей.

Два года назад, когда Йерг только приехал сюда и всего боялся, именно Мэри на первой вечеринке повела его танцевать, потом потянула за собой, посадила на диванчик, пригнулась и как-то снизу спросила теплым хрипловатым голосом:

— Датчанин?

— Швед.

— Говори, что датчанин — я выиграю. Не ежься, как котенок, ты девочкам нравишься.

И чмокнула его в щеку.

И тут же перед ними закачался на длинных тонких ножках Кузнечик-Билли, которого Йерг тогда еще не знал. И, гнусавя, заявил:

— Ты, парень! Много о себе не думай. Мэми целует кого хочет, но из этого ничего не следует. Понял?

— Понял, — сказал Йерг, протянул Билли руку и назвал себя. Так учила его бабушка: «Прежде всего будь вежлив. Швед всегда вежлив. Если с тобой заговаривают, надо подать руку и назвать себя. А потом уже отвечать».

— Ну и дурак, — сказала Мэри, встала и ушла.

Потом полгода на Йерга показывали пальцами, а он сгорал со стыда. Надо было, не сходя с места, пригласить Билли в туалет и там поговорить. Ну, вышла бы драка, так Кузнечику в ней явно не светило. Надо было, надо было… С тех пор, встречая Мэри с Кузнечиком, Йерг угрюмо терзался угрызениями совести, Мэри всегда отворачивалась, смотрела на солнце, на лампу — на самый яркий свет, только не на Йерга. А Билли болтал с ним, как с лучшим другом. Бестолковый он какой-то, Кузнечик.

— Ну, бывай. Мы с Мэми к доктору.

— Бывайте, ребята.

Билли прошествовал обратно по газону. Мокрые, серые от грязи клеша его деревянно стучали друг о друга. Он обхватил Мэри за плечи, воткнул себе под мышку. Вся ее фигурка перекосилась. Она молча освободила одну руку, обняла Билли чуть выше пояса под курткой и, волоча сумку у самой земли, широко зашагала рядом с ним. Они шли, не оглядываясь, словно его, Йерга, и не было на свете, словно они с ним и не разговаривали. И не стрельнул у него Билли монету без отдачи по всем правилам университетского джентльменства.

Сирота, значит, теперь Мэри. На попечении у Женского фонда. Жалко девочку. Эх, кто бы сыскался, дал бы Кузнечику от нее отлуп. Ведь допилит он ее, паразит. А он, Йерг, тоже хорош. У него, может, помощи просили, а он… Да и она сама тоже мямля! Послала бы его ко всем чертям!..

Йерг отвернулся и заспешил к кафетерию. Стеклянная коробка скучно обламывала о себя солнечные лучи, размалеванная изнутри пестрыми картинками — украшениями карнавала в честь конца учебного года. Месячной давности.

Грубая механика дверей — Степан очень хорошо ее видел, она работала, что твой паровой молот — распахнула перед ним створки, и на него дохнуло прохладным воздухом, пахнущим кофе и поджаренным хлебом. Внутри царил пустой полумрак, только в одном углу сбилась компания, человек десять. Тускло отблескивал желтым металлический пластинчатый пояс на одной из девиц.

Было уже двадцать минут третьего.

Пройдя между низкими темными блестящими столиками, Степан подошел к стойке, взял бумажный стаканчик, подставил его под кран и сунул жетончик в щель. Громоздкий автомат захрипел и выплюнул порцию темно-коричневой жижицы. Степан набрал в пакет хрустящих теплых гренков — взять с собой на всякий случай — и окинул глазами кафетерий, как бы выбирая место. Девица в металлическом пластинчатом поясе неспешно оглянулась и посмотрела на него долгим отсутствующим взглядом.

И внезапно взгляд ее вспыхнул никому не видимым опаловым плазменным облаком. Облако завилось на одном конце, выпустило длинный тонкий щупалец. Щупалец упал на пол и заскользил по нему, вытягиваясь в никому кроме Степана не ощутимую тонкую змеящуюся ниточку. Выскользнул в проход между столиками и завибрировал кончиком посреди ковровой дорожки.

Степан сел за столик и, деланно рассматривая огромную карту страны, изображенную на стеклянном листе, отделил встречный взгляд. Взгляд легко скатился на пол и — завяз в линолеуме. Сосредоточенно похрустывая гренками, Степан осторожно подталкивал его туда, в проход. Взгляд слушался плохо. Он то стремительно прыгал вперед, то застревал, как приклеенный. Правей, прямо, левей. Взгляд полез было вперед по ножке столика. Степан сдернул его обратно и, напрягшись, выкатил в проход. Теперь змейка за взглядом командира казалась ему изящной плавной линией. Не то что его, перепутанная, какая-то уродливая. Н-да, не очень здорово.

Еще одним усилием Степан ткнул взгляд в командирский. Явно переборщил! Взгляды стукнулись друг о друга, он даже ощутил это упругое соударение. И вдруг сопротивление пропало, взгляды соединились, заколебались на полу, как бледный солнечный зайчик от воды в дрожащем стакане. Успокоились, замерли.

Компания за столом внезапно захохотала. Девица так же нехотя отвернулась и потянулась за чем-то в середину стола.

— Г-о-т-о-в п-р-и-с-т-у-п-и-т-ь р-а-б-о-т-е, — торопливо затолкал Степан в ниточку.

— В-о-п-р-о-с п-е-р-е-х-о-д п-р-о-ш-е-л н-о-р-м-а-л-ь-н-о, — отозвалась та.

— Н-о-р-м-а-л-ь-н-о, — ответил Степан.

— О-б-с-т-а-н-о-в-к-а с-п-о-к-о-й-н-а-я, — понял он ответ. С-л-е-д-у-й-т-е «Р-у-з-в-е-л-ь-т с-е-н-т-е-р» к-в-а-р-т-и-р-а 2-7-5-2 с-м-е-н-у с-и-н-е-м-у «п-е-ж-о» в-а-р-4-3-2-2-9 л-е-в-о-й с-т-о-я-н-к-е д-е-р-ж-и-т-е с-в-я-з-ь с-м-е-н-а 2-3-0-0.

Теперь Йерг разобрался. Шестеро из компании резались в «кинга», остальные болели. Очередной кон завершился. Под общий хохот смуглая пышная девица подставила нос, а щуплый бритоголовый юнец в куртке коробом из потертого ковра стал звучно шлепать ее колодой по правой ноздре.

— Восемь! Девять! Десять! Одиннадцать! — хором считала компания.

Степан методично спрямлял ниточку связи.

— Эй, ты! — крикнул ему торжествующий победитель в ковровой куртке. Иди на кон! Хочешь?

Йерг отрицательно помотал головой.

— Ну так катись отсюда, чтоб я тебя не видал!

Парень схватил со стола стакан с кофе и длинно выплеснул его содержимое через весь кафетерий по направлению к Йергу. Йерг сидел далеко, до него не долетели даже брызги. Расплеснувшаяся жидкость попала на плазменную ниточку, и Степан ощутил теплую сырость. Вся компания, кроме девицы в металлическом поясе, обернулась и уставилась на Йерга девятью парами враждебных глаз.

— У-х-о-д-и-т-е, — понял Степан.

Взгляды буравили Йерга. Оскорбление было нанесено. Ему предлагалось либо принять неравный бой, либо ретироваться. Он молча встал, взял пакет с гренками и пошел к выходу. Мимо него пролетел кусок кремового пирожного и ляпнулся о стеклянную стенку.

— Утрись мамочкиной юбкой! — крикнул ему вслед бритоголовый победитель, наслаждаясь своим безраздельным господством. — Кощей!

«Дал бы я тебе „кощея“!» — угрюмо пообещал про себя Йерг. Вообще-то не рекомендовалось посещать такие заведения в одиночку об эту пору дня. И недаром.

Степан торопливо шел к автостоянке. Ниточка связи — он это физически ощущал — тянулась и тянулась за ним под дверьми, по ступенькам, по дорожке. Невидимая, напряженная и звучная, как струна. И в то же время мягко послушная.

Без двадцати пяти три.

До конца рабочего дня еще полтора часа, и движение на улицах не густое. Так что можно без натуги поспеть вовремя.

К ветровому стеклу «фиатика» был прикреплен жевательной резинкой кусок газеты с надписью: «Йерг, нынче к полуночи мы у Дэди. Заваливайся». Вместо подписи красовалась круглая рожица с трубкой в зубах. Это Пепе по прозвищу Бог-внук. Он все носится с идеей основать «религию просвещенных» и уже придумал для нее три постулата: «Дьявол торгует анализом — бог синтезом», «Из бесконечного числа прямых, проходящих через точку, только одна ведет к Богу» и еще какую-то мальчишески выспреннюю чушь в том же роде. Нынче стараниями Бога-внука снова будут устроены словопрения по этому поводу. Но Дэди, Дэди матерински опекает Бога-внука. И когда она ласково говорит: «Пепе, заткнись-ка» — и ерошит ему волосы, у Йерга сладостно и смятенно обрывается сердце. Вот бы погладила она по голове его, Йерга. Он схватил бы эту руку и не отпустил бы. И повел Дэди к фиатику и увез бы ее далеко-далеко. А она смеялась бы, и грудь у нее подрагивала бы от этого смеха… Не повидать Дэди — это была бы наглость по отношению к гостеприимному хозяину Степана Левочкина. Ну что ж, в половине, а может, даже в двадцать минут двенадцатого они будут там. Раньше прочих.

Ближе всего до «Рузвельт-сентер», конечно, по Грант-авеню. Но оттуда мигом попадаешь на правую стоянку. И нелепо будет выглядеть, если он начнет крутить, стараясь попасть на левую. Кому какое дело, это само собой, но все-таки. Лучше, когда почище.

Значит, придется проскочить задами на Риверсайд-драйв, оттуда прямо по сорок шестой дороге до первой бабочки, там дать вправо и подъехать к «Рузвельт-сентер» со стороны реки, и естественным образом въехать на левую стоянку.

Фиатик выбрался на Риверсайд-драйв благополучно, но без приключений не обошлось. На перекрестке за бойнями Йерг пропустил по поперечной огромный размалеванный автофургон с надписью «БУХАРА» во весь борт и собрался было дать газ, как вдруг вслед за фургоном через перекресток рыженькой молнией пронеслась «тойота».

— Псих ненормальный! — прошипел Йерг. И простоял на перекрестке еще полминуты, прежде чем пришел в себя настолько, что смог нажать на педаль. Благо, что за ним никого не было.

Машина шла ровно, и невидимая нить связи безостановочно ложилась вслед за ней на пышущие июльским жаром бетонные плиты дороги.