Строго говоря, столыпинская экономическая политика уже выходит за рамки первой русской революции — однако она непосредственно из нее вытекает. Успокоение в первом приближении навели, пора было делать реформы. О них, об этих реформах, очень любят стенать национал — патриоты: дескать, а вот если бы… А что «если бы»? Дело даже не в том, что «история не терпит сослагательного наклонения». Очень даже терпит. В истории имеется множество «развилок», от которых она могла пойти совсем не так, как пошла. К примеру, Наполеон мог множество раз погибнуть до того, как стал императором. Он был боевым офицером и вполне мог словить пулю в каком-нибудь из сражений. От диктатуры это бы Францию не спасло, но не факт, что кто- нибудь другой, например генерал Моро, сумел бы так развернуться, как Наполеон, и дойти аж до Москвы. А вот Столыпин в том времени и при тех людях, стоявших у власти, был обречен на поражение…

Итак Столыпин Петр Алексеевич. Родился 2 апреля 1862 года. Происходил из старинного дворянского рода, помещик. Занимал различные государственные посты, в том числе был губернатором в Ковно (Каунас) и в Саратове. 26 апреля 1906 года император предложил Столыпину пост министра внутренних дел.

8 июля 1906 года, после роспуска Первой Государственной думы, Столыпин заменил И. Л. Горемыкина на посту председателя Совета министров с сохранением должности министра внутренних дел. Замена была явно удачной — Горемыкин, по отзывам современников, представлял из себя пустое место.

«Молниеносное восхождение вчера еще рядового губернатора на вершину политического Олимпа в возрасте 44 лет было загадкой для современников, остается загадкой и поныне, потому что никаких мощных связей и протекций у Столыпина при дворе не было. Кто подсказал его кандидатуру царю, неизвестно».

А. Аврех, историк

В самом деле, в государстве со сложившейся бюрократической структурой 44 года — это «молодой». Но вот так вышло.

«Сама фигура Столыпина казалась идеально подходящей на роль реформатора. Во — первых, он появился как бы "ниоткуда", из российской глубинки, а не из привычной дворцовой камарильи и дискредитировавших себя прежних политических деятелей. Во — вторых, он был молод — 44 года. Как писал Крыжановский: "Он первый внес молодость в верхи управления, которые до сих пор были, казалось, уделом отживших свой век стариков". Он производил впечатление человека жесткого и решительного, "сильной личности", способной навести "порядок". И его поведение на посту саратовского губернатора, казалось, подтверждало это. Он умел четко и лапидарно излагать свои мысли, что в эпоху нарождавшейся "публичной политики" имело особую цену. Его изречения и теперь с восторгом повторяют наши государственные деятели».

В. Логинов

 

Отруба, хутора и все такое прочее

Главным, что сделал на посту премьера Столыпин, стала аграрная реформа.

«Просто сказать, что указ 9 ноября 1906 г. был главным делом жизни Столыпина, будет явно мало. Это был символ веры, великая и последняя надежда, одержимость, его настоящее и будущее — великое, если реформа удастся; катастрофическое, если ее ждет провал. Столыпин прекрасно это сознавал».

А. Аврех

Но начнем с предыстории. В 1905 году всем стало окончательно ясно, что одними усмирениями уже не отделаешься — в деревне надо что-то менять. Первое, с чего начали, — отменили выкупные платежи. Но этого было явно недостаточно, требовалась еще и аграрная реформа. Причем ее необходимость осознавали не только левые.

Будущий лидер умеренно — правых Балашов в записке царю писал:

«Дайте, государь, крестьянам их земли в полную собственность, наделите их новой землей из государственных имуществ и из частных владений на основании полюбовной частной сделки. Усильте переселение, удешевите кредит, а главное — повелите приступить немедленно к разверстанию земли между новыми полными ее собственниками, и тогда дело настолько займет крестьян и удовлетворит главную их потребность и желание, что они сами откажутся от общения с революционной партией».

Первый проект был во многом позаимствован… у кадетов. Он был разработан в 1906 году по прямому заданию Витте главноуправляющим землеустройством и земледелием Н. Н. Кутлером и получил названием «Проект закона о мерах к расширению и улучшению крестьянского землевладения». В объяснительной записке к нему говорилось:

«Самый принцип принудительного отчуждения частновладельческих земель за справедливое вознаграждение неизбежно должен быть введен в проектируемый закон. Это необходимо в интересах самого владельческого класса, так как лишь таким образом возможно при современных обстоятельствах сохранить неприкосновенною значительную часть владений этого класса и дать возможность собственникам тех земель, которые будут отчуждены, получать за них справедливую цену; слишком упорное отстаивание принципа неприкосновенности частной собственности и свободы распоряжения ею может привести при современных условиях к тому, что владельцы лишатся всего, и притом на самых разорительных для себя и для всей страны условиях».

Причем многие правые вполне разделяли идеи Витте. Вот что в беседе с ним сказал дворцовый комендант Д. Ф. Трепов, который уж точно не был ни либералом, ни социалистом:

«Я сам помещик, и буду весьма рад отдать даром половину моей земли, будучи убежден, что только при этом условии я сохраню за собою вторую половину».

Напомню, это тот самый человек, который в 1905 году отдал приказ: «Холостых залпов не давать, патронов не жалеть». Но и он понимал, что только силовыми методами проблему не решить.

Однако ничего из этого не вышло. Кутлер вылетел в отставку и с горя подался в кадеты. На докладе Витте Николай II написал резолюцию: «Частная собственность должна оставаться неприкосновенной».

Причина в том, что на императора давили помещики с другой стороны — консерваторы. Первый съезд уполномоченных дворянских обществ в мае 1906 года принял «Основные положения по аграрному вопросу»:

«Принудительное отчуждение частновладельческих земель не успокоит населения, а лишь разожжет страсти…

…Ясно, что если и возможно ожидать прекращения аграрных беспорядков в сельских местностях от дополнительного наделения крестьян, то лишь после раздела всех частновладельческих земель между крестьянством, т. е. после исчезновения самого объекта, на который направлены эти беспорядки».

В этом есть доля истины — но имеется и еще один мотив. Дело в том, что значительное количество помещичьих земель были заложены — помещики при этом продолжали ими пользоваться и получать кое — какой доход. А при платном отчуждении все вырученные за землю средства ушли бы к банкам — заимодавцам. Так что номер не прошел.

В том же 1906 году появляется указ Столыпина, который через три года станет законом. Однако работать он начал сразу после опубликования.

Сам Столыпин, выражая позицию правительства, в своем выступлении в Думе в ноябре 1907 года, отстаивая реформу, говорил:

«Не беспорядочная раздача земель, не успокоение бунта подачками — бунт погашается силой, а признание неприкосновенности частной собственности и, как последствие, отсюда вытекающее, создание мелкой личной собственности, реальное право выхода из общины и разрешение вопросов улучшенного землепользования — вот задачи, осуществление которых правительство считало и считает вопросами бытия русской державы».

«Суть закона раскрывалась в его 1 статье, устанавливавшей, что каждый домохозяин, владевший надельной землей на общинном праве, мог потребовать "укрепления" причитавшейся ему земли в личную собственность. Более того, закон разрешал ему оставить за собой и излишки, превышавшие норму, если он за них заплатит общине, но не по существовавшим на данный день ценам, а по выкупной цене 1861 г., когда эти цены были значительно ниже. В общинах, где не было переделов земли более 24 лет, за излишки платить не надо было вообще. На выход из общины требовалось согласие сельского схода, но, если оно не давалось в течение 30 дней, выдел осуществлялся распоряжением земского начальника. По требованию выделявшихся община была обязана выделить им взамен чересполосных земель отдельный компактный участок — отруб. Предусматривалось также отселение на хутора. Общины, где не было переделов с момента наделения землей, объявлялись перешедшими к подворному владению».

А. Аврех

Выделим главное:

— Крестьянин выходил из общины, то есть получал землю в частную собственность — больше его землю уже не делили.

— В результате многочисленных общинных переделов возникла такая чересполосица, что ум за разум заходил. Разумеется, в этом случае об использовании каких-то технических средств и речи быть не могло, даже если кто-то и имел деньги их приобрести. Реформа эту проблему снимала.

Правда, частная собственность на землю ограничивалась.

Нельзя было передать лицу иного сословия, заложить в любом банке, кроме Крестьянского, продать за личные долги. Завещана она могла быть только по обычаю, то есть близким родственникам. Кроме того, по настоянию правительства в разгар прений по указу была внесена и принята 56–я статья, ограничивавшая покупку земли шестью наделами в одни руки.

Столыпину были нужны «крепкие крестьянские хозяйства», а не скупка земли спекулянтами.

«Важными инструментами разрушения общины и насаждения мелкой личной собственности были Крестьянский банк и переселение. Еще в августе 1906 г. банку для продажи крестьянам были переданы удельные земли и часть казенных земель. Но свой главный земельный фонд банк создавал за счет скупки помещичьих земель, которые он потом дробил и пускал в продажу как отдельным крестьянам, так и разным земельным объединениям. В короткое время Крестьянский банк стал крупнейшим земельным собственником. Помещики охотно продавали ему свои имения, поскольку в задачу банка входило также поддержание высоких цен на дворянские земли. Условия продажи были достаточно жесткими — за просрочку платежей земля у покупщика отбиралась и возвращалась банку для новой продажи».

А. Аврех

С переселением тоже всё понятно. Кто-то из крестьян землю купит, кто-то ее продаст — а куда ему после этого деваться? Тогдашние города столько людей поглотить не могли, до «строек коммунизма» было далеко. Ну, так в Сибирь можно переселиться.

Смысл реформы очевиден. Создать в деревне слой «крепких хозяев», которым бунтовать просто незачем. В особом секретном журнале Совета министров от 13 июня 1907 года говорилось:

«Крепкое, проникнутое идеей собственности, богатое крестьянство служит везде лучшим оплотом порядка и спокойствия; и если бы правительству удалось проведением в жизнь своих землеустроительных мероприятий достигнуть этой цели, то мечтам о государственном и социалистическом перевороте в России раз навсегда был положен конец… Но столь же неисчислимы были бы по огромной важности своей последствия неудачи этой попытки правительства осуществить на сотнях тысяч десятин принятые им начала землеустройства. Такая неудача на многие годы дискредитировала бы, а может быть, и окончательно похоронила бы все землеустроительные начинания правительства, являющиеся ныне, можно сказать, центром и как бы осью всей нашей внутренней политики. Неуспех вызвал бы всеобщее ликование в лагере социалистов и революционеров и страшно поднял бы престиж их в глазах крестьян».

 

Дебаты и результаты

Обсуждение указа началось в Думе 23 октября 1908 года — спустя два года после того, как он вошел в жизнь и уже при III Думе. В ней дворяне, составлявшие менее 1 % населения, получили 178 депутатских мест, или 43 % их общего числа.

Столыпинская аграрная реформа вызвала большой шум по всему политическому спектру. Левые, разумеется, злились — у них в очередной раз пытались увести социальную базу. Ленин назвал свою работу на эту тему «Последний клапан». Имеется в виду предохранительный клапан в паровой машине, который может «выпустить пар» и предотвратить взрыв при избыточном давлении. По мнению Ленина, других шансов, кроме столыпинской реформы, у правительства уже не имелось. Он писал:

«В истории бывали примеры успеха подобной политики. Было бы пустой и глупой демократической фразеологией, если бы мы сказали, что в России успех такой политики "невозможен". Возможен!».

Впрочем, тут всё понятно. Радикальная оппозиция есть радикальная оппозиция.

Позиция либералов была интереснее. Трудно сказать, насколько они недовольны указом, насколько просто привыкли критиковать власть.

Кадет А. Е. Березовский:

«Указ приведет к образованию сельского пролетариата, который волей — неволей нами этой свободой толкается на грабежи и присвоение чужой собственности, которая нас всех так измучила и предел которой мы желали бы положить… В будущем нашем постановлении этот обезземеленный народ, в сущности, наталкивается на то, чтобы броситься на те же землевладельческие земли и осуществлять свое право на них явочным порядком».

И ведь, как стало ясно из дальнейшей русской истории, Березовский оказался прав.

Зато Столыпина поддержали правые, которые вообще-то его не одобряли, считая слишком либеральным, и даже некоторая часть ультраправых, которых сам премьер откровенно не любил. Так, знаменитый черносотенный депутат Н. Е. Марков 2–й высказался в присущем ему откровенно — циничном стиле о малоимущих крестьянах, которые в результате реформы оказались бы в проигрыше:

«И скатертью им дорога, пусть уходят, а те, кто из них сильнее, те пусть остаются. Говорят о кулаках. Что такое — кулак? Это хороший деревенский хозяин, который действительно каждую копейку бережет и умеет извлекать из своего состояния больше, чем это делают растопыри, люди, которые растопыривают руки и землю теряют».

Против были, так сказать, «ультраправые из ультраправых» — вроде основателя «Союза русского народа» доктора Дубровина (которого впоследствии выжили из созданной им организации). Такие господа вообще ни о каких реформах слышать не желали. И ведь по — своему они были правы. Удайся реформы Столыпина — и получилась бы совершенно иная страна. Причем куда более иная, чем это сложилось после прихода к власти большевиков.

Но интереснее всего мнение тех, кого реформы задевали непосредственно — крестьянских депутатов. ВIII Думе их было две группы. Одни входили в группу трудовиков, то есть умеренно левых, большинство же являлись так называемыми «правыми крестьянами» — то есть теми, кого продвинули в Государственную думу правые. Эти были даже не консерваторами, а конформистами — то есть стояли за начальство, придерживаясь принципа: начальству виднее. Интереснее высказывания как раз вторых.

Вот что заявил крестьянин Сидоренко (Киевская губерния):

«Закон 9 ноября хорош, потому что як будет право собственности, так можно и одобрение получить, но что касается малоземелья и безземелья, то пока не будут удовлетворены безземельные, до тех пор не будет у нас по России спокойствия».

То есть это означает: вы нам сперва дайте землю, а потом мы уж поглядим.

Что вообще полностью противоречит духу реформы.

Что же касается итогов… Те, кто представляет реформу Столыпина как возможную альтернативу революции 1917 года, обычно сетуют: а вот если бы его не убили…

Но давайте поглядим.

Как видим, никакой тенденции к росту нет — совсем наоборот. Процесс не пошел. Мало того: из выделившихся хозяйств реально единоличных было 1265 тысяч — 10,3 % всех хозяйств, остальные как-то балансировали. Многие хитрили: получали отруб, то есть приобретали лучшие условия внутри общины — но из нее не выходили! Так, на всякий случай…

Причины выхода были разные.

«Так, в ответах корреспондентов Вольного экономического общества выделяются три причины выхода из общины: 1) боязнь потерять при переделе имевшиеся излишки земель: 2) стремление продать землю; 3) желание вести самостоятельное хозяйство. По сведениям, собранным Московским обществом сельского хозяйства, в 1909 г. укрепили землю в собственность для ее продажи 52,5 % опрошенных, из опасения потерять излишки земли при переделе — 27,3 % и для улучшения хозяйства лишь 18,7 %».

И. Ковалъченко, историк

«Сильных хозяев» оказалось еще меньше — 4–5 %. Для создания нового социального слоя среди крестьян этого маловато…

Конечно, можно говорить — это только начало, а вот потом бы раскачались… Но сие уже из области веры. Так же, к примеру, можно верить, что нэп был прекрасным проектом, и если бы злодей Сталин его не свернул… (Подобных публикаций в конце восьмидесятых была бездна.)

Зато реформы снова породили в деревне напряжение, которое вроде бы сбили карательными отрядами. Во — первых, земля тех, кто выделялся, насовсем уходила из общины. А по какому праву? Потому что начальство так захотело! К тому же напомню, что по закону, если мирской сход не хотел выделять отруб, то прибывал земский начальник и продавливал раздел своей волей. Но земля-то разная — получше и похуже, «удобья» и «неудобья», и делить ее можно по — всякому. Как вы думаете, земский начальник действовал по справедливости? Как-то не верится. Скорее всего, он проводил в жизнь «генеральную линию», которая была за то, чтобы поддерживать желающих выделиться. Можно догадаться, кому отходила лучшая земля. А ведь большинство земских начальников были дворянами. То есть — «снова баре нас обманывают». И получили…

Член Государственного совета М. В. Красовский, выступая на Госсовете с докладом, посвященным Указу 9 ноября, отмечал: «Оказалось, что вместо степенных мужиков, которых думали получить в Думу в качестве представителей крестьянства, явилась буйная толпа, слепо идущая за любым руководителем, который разжигает ее аппетиты».

Князь М. М. Андроников, которого уж никак нельзя назвать левым, докладывал великому князю Николаю Николаевичу:

«Конечно, путем репрессий и всякого рода экзекуционных и административных мер удалось загнать в подполье на время глубокое народное недовольство, озлобление, повальную ненависть к правящим, — но разве этим изменяется или улучшается существующее положение вещей? …В деревне наступает период "самосуда", когда люди, окончательно изверившись в авторитете власти, в защите закона, сами приступают к "самозащите"… А убийства не перечесть! Они стали у нас обыденным явлением при длящемся "успокоительном" режиме, только усилившем и закрепившем произвол и безнаказанность административных и судебных властей».

Сейчас является общим местом говорить, что большевики, придя к власти, начали проводить всякие социальные эксперименты. А чем занимался Столыпин? Именно социальными экспериментами, которые не находили в народе никакой поддержки — в отличие от большевиков.

Недаром в 1917 году столыпинских хуторян начали громить раньше, чем помещиков.

С переселением вышло еще хуже.

«Переселенческая политика особенно наглядно продемонстрировала методы и итоги столыпинской аграрной политики. В 1908–1909 гг. за Урал двинулась огромная масса крестьян — 1,3 млн. Большинство их там ожидали, начиная с переезда в знаменитых "столыпинских" [95] вагонах и кончая прибытием на место, полное разорение, смерти, болезни, неслыханные мучения и издевательства чиновников. Главным итогом стало массовое возвращение на родину, но уже без денег и надежд, ибо прежнее хозяйство было продано. За 1906–1916 г. из-за Урала возвратилось более 0,5 млн человек, или 17,5 %; в 1910–1916 гг. доля возвратившихся составила 30,9 %, а в 1911 г. — 61,3 %».

А. Аврех

Обычно провал переселенческой политики объясняют отвратительной организацией этого процесса, воровством и равнодушием чиновников. Это всё было. Глава МВД мог бы организовать процесс и получше. Но ведь в XVII веке люди вообще шли за Урал на свой страх и риск! Да только в те времена никто не считал ушедших, и шли они, по сути, «в один конец». Сколько сгинуло в пути, умерло от болезней и голода — никто не знает. А в XX веке было полегче, и те, кому не повезло устроиться, сумели вернуться. С другой стороны, на такие рискованные дела, как переселение в незнакомые края, идут люди с особым складом характера. При Столыпине такие, скорее всего, предпочли попробовать себя на тех же хуторах, в бизнесе и так далее.

Но в любом случае — можно представить, с каким настроением люди возвращались. Успокоению страны это отнюдь не способствовало.

«При всех трудностях, с которыми сталкивались переселенцы, они несомненно внесли, как показано в обширной литературе, существенный вклад в хозяйственное освоение новых регионов. Однако переселения не ослабили ни земельной нужды крестьянства, ни социальной напряженности в деревне. Не привели они и к заметному росту могущества состоятельных слоев деревни, хотя прежде всего им достались земли переселенцев».

И. Ковальченко

Но что самое главное — как уже отмечалось, так и не было создано нового социального слоя, который противостоял бы любым потрясениям.

Итак, реформа провалилась. Могло ли быть иначе? Нет, не могло.

Любая реформа провалится, если люди ее в большинстве не примут. А столыпинскую реформу не приняли. И можно сколько угодно сетовать на «темный народ», который, дескать, не понимал своего счастья. Но факт есть факт. Большевистские колхозы впоследствии люди приняли, а столыпинские реформы — нет.

«Оказавшись недостаточной для решения аграрного вопроса, реформа стала вполне достаточной для того, чтобы разрушить привычные устои деревенской жизни, т. е. большинства населения в России. Миллионы вышедших из общины, покинувших отчие дома и переселявшихся за Урал, массовая продажа полосок, постоянные переделы и новое землеустройство — все это создавало атмосферу неустойчивости и всеобщей истерии. А невозможность противостоять издевательствам и насилию, ощущение бессилия против несправедливости — по всем законам социальной психологии — рождало лишь злобу и ненависть. Столыпин хотел принести успокоение, но принес лишь новое всеобщее озлобление. Это и стало одной из главных причин того глубокого нравственного кризиса, в который была ввергнута Россия.

Столыпин после подавления первой русской революции мечтал об умиротворении и двадцати годах покоя. Не вышло. Не о "благостности" шла речь, а о том, что в стране вновь назревал кризис общенационального масштаба».

 

И снова о рабочих

«Рабочий вопрос» был непосредственно связан с аграрной реформой. В самом деле: куда девались бы «слабые хозяева», не пожелавшие переселяться в Сибирь? Правильно — двинулись бы в города и пополнили рабочий класс, где их с нетерпением ждали революционеры. Тем более, пойди дело так, как хотел Столыпин, никаких «полурабочих — полукрестьян», столь милых государственным мужам, существовать не могло бы по определению. Либо ты фермер, либо ты рабочий.

1905 год, в особенности всеобщая забастовка, окончательно развеяли иллюзию, что рабочие бастовали лишь под влиянием агитации революционеров. Всем, кроме самых тупых, стало понятно: рабочие идут за теми, кто готов им помогать, защищать их интересы. И если подвертываются социал-демократы… Так ведь выбора нет!

Кстати, после спада революции социал-демократы никуда не делись — как большевики, так и меньшевики. Речь идет не о тех, кто сидел в эмиграции, а о тех, кто работал в России. Они продолжали активно внедряться в рабочее движение, прежде всего в профсоюзы, участвовали в организации забастовок и так далее…

До представителей власти стали, наконец, доходить очевидные вещи. Министр финансов С. Г. Коковцев отмечал:

«В сущности, всякая забастовка есть явление чисто экономическое и при известных условиях отнюдь не угрожающее общественному порядку и спокойствию. Конечно, преступные учения находят дорогу в рабочую среду, но вместе с тем также верно и то обстоятельство, что подавляющее большинство забастовок про — истекает из-за чисто экономических причин… и, если можно так выразиться, кровных причин, ничего общего с преступной пропагандой не имеющих».

В итоге встал давно уже назревший вопрос о рабочем законодательстве.

Началось дело еще в 1905 году, когда была создана так называемая «Комиссия Коковцева». В программе ее работы стояли четыре основных вопроса:

1) обязательная организация больничных касс на базе совместных взносов и хозяев, и рабочих;

2) создание на фабриках и заводах смешанных органов из представителей администрации и рабочих «для обсуждения и разрешения возникающих на почве договора найма вопросов, а также для улучшения быта рабочих»;

3) сокращение рабочего дня с 11,5 часа до 10, ограничение законом количества сверхурочных работ;

4) пересмотр статей закона, карающих забастовки и досрочные расторжения договора о найме.

Однако дело шло ни шатко ни валко и закончилась ничем.

Вторая серия началась в конце 1906 года, когда этот вопрос поднял со всей присущей ему энергией Столыпин. Затем еще раз, в 1907 году. Подробно рассказывать обо всех перипетиях дискуссий нет смысла. Они были долгими, нудными и касались весьма специальных вопросов. Стоит отметить лишь некоторые моменты. Снова повторилась история с Зубатовым — как и тогда, интересы рабочих отстаивали правительственные чиновники.

Примечательно, что и на этот раз Столыпин привлек Льва Тихомирова. Тот составил проект «Положения о рабочих обществах». Пока что ситуация с профсоюзами была двусмысленной: они существовали по факту, как общественные организации, разрешенные после Манифеста 17 октября, но специального закона о них не было, что затрудняло их работу. Тихомиров, как и раньше, хотел, с одной стороны, дать возможность рабочим бороться за свои интересы мирными способами, с другой — перекрыть дорогу революционерам.

Главным в «Положении» было следующее:

«а) чтобы среди рабочей массы преобладающее влияние получили постоянные рабочие, как наиболее заинтересованные в процветании кормящей их промышленности; б) чтобы рабочие имели достаточные права для повышения уровня своей жизни; в) чтобы власть сохранила достаточно надзора и возможности своевременной репрессии; г) чтобы рабочие не приходили к вражде с другими классами, но по возможности направлялись на путь обоюдовыгодного мирного сожительства».

Кроме того, как сказано в проекте: «воспрещаются рабочие общества, управляемые политическими партиями».

То есть всё то же, что хотел Зубатов, — умеренный аполитичный тред — юнион. Правда, на этот раз уже в нормальном варианте, а не в виде «полицейского социализма». Конечно, большой вопрос, сумело бы это отвадить революционеров от рабочего движения? Потому что предприниматели так ничего и не поняли и ничему не научились. Они стояли на прежних позициях и ни в какую не желали делиться.

Так, они жаловались на жизнь, на то, что доходность предприятий ниже, чем у их коллег на Западе. На что представитель правительства И. X. Озеров ехидно заявил:

«Господа представители промышленности могли бы рассказать в этом отношении много пикантных вещей. Я делаю свой вывод, именно: что доходность у нас достаточно велика, больше, чем в Западной Европе». Осознав, что соврать не удастся, предприниматели переменили пластинку. В одном документе высказаны их возражения против проекта о сокращении рабочего дня до 10 часов:

— сам факт государственного вмешательства в нормировку рабочего времени неприемлем;

— сокращение приведет к тому, что русская промышленность «будет устранена навсегда от какой-либо роли в международном соревновании».

По первому тезису всё понятно — не хотели господа промышленники контроля. Куца интереснее второй. Предприниматели пугают власть, что продукция русских предприятий станет неконкурентоспособна, потому как повысится ее себестоимость. Хотя на самом-то деле из-за низких зарплат рабочих у российских «капитанов индустрии» могла не болеть голова о модернизации производства и прочем снижении расходов. В самом деле — а на фига?

Но откровеннее всего заявил один наш старый знакомый, Гужон:

«Мы все восстаем против того, что вы по каким-то политическим соображениям… хотите уменьшать время работы. Нельзя поддаваться всяким требованиям рабочих; нужно, чтобы рабочие знали: раз они работают на данной фабрике, им платят, если не желают работать — пусть уходят».

Понятно, что говорит французский предприниматель? Пусть это русское быдло вкалывает и не вякает. Именно с возможностями получения сверхприбылей за счет крайне низких цен на труд в России и был связан приток западных инвестиций в российскую экономику.

Кстати, об иностранных инвестициях. Телевизор приучил людей полагать, что инвестиции — это просто замечательно, и чем больше, тем лучше. Но на самом-то деле это палка о двух концах. Оно конечно — рабочие места и всё такое прочее, но с другой стороны — прибыль-то из страны вывозится.

Кстати, вся либеральная пресса горячо поддерживала русских предпринимателей, которых преследует кровавая гэбня, простите, МВД. Защищали рабочих левые, понятно, им по жизни было так положено. Но к ним присоединились, вы будете смеяться — ультраправые.

Видные черносотенные думские ораторы, Марков 2–й, Г. Замысловский и другие не пожалели сильных эпитетов в адрес предпринимателей, обвиняя их в ненасытности. Типичные заголовки черносотенных газет: «Зарвавшиеся монополисты», «Круговая кабала». А вот характерный пассаж из одной статьи: «Господство монополистов, потерявших меру в своих притязаниях и не боящихся для защиты своих привилегий проливать кровь рабочих, создающих им их колоссальное богатство». Сгодилось бы и в большевистской или в анархистской газете, не правда ли?

…Длинный спор правительства и предпринимателей закончился полной победой последних. Рабочее законодательство так и не было принято. Казалось бы, а что мешало Столыпину его принять? Однако он не мог действовать, просто наплевав на интересы промышленников (кстати, Наполеон тоже не мог). Объявлять войну акулам промышленности — чревато очень серьезными неприятностями. На это решились только большевики'. А доблестные российские предприниматели из-за своего эгоизма не желали ничего видеть и понимать.

В итоге уже в 1912 году снова поднялась грандиозная волна забастовок. социал-демократы, в том числе и большевики, прекрасно себя на этих забастовках чувствовали. С 1912 года стала выходить газета «Правда». Борьба продолжалась.

Кстати, революция, итогом которой стало то, что предпринимателей вышибли из России пинком под зад, началась в феврале 1917 года именно с забастовки…

В марте 1911 года разразился большой скандал. И начался он, в общем-то, с мелочи. Столыпин продвигал законопроект о земстве в западных губерниях (территории нынешних Правобережной Украины и Белоруссии). Суть его в том, что он уменьшал влияние в этих губерниях крупных землевладельцев, которые там были представлены, в основном, поляками, и повышал влияние мелких собственников — большей частью русских, украинцев и белорусов. Столыпин по взглядам был умеренным националистом, а уж потом помещиком. Но среди правых имелись иные господа, которые являлись прежде всего помещиками, и такие инициативы Столыпина им очень не понравились. Один из лидеров правых в Государственном совете П. Н. Дурново писал по поводу этого закона Николаю II:

«Проект нарушает имперский принцип равенства, ограничивает в правах польское консервативное дворянство в пользу русской "полуинтеллигенции", создает понижением имущественного ценза прецедент для других губерний».

Такого же мнения придерживался и другой лидер правых — В. Ф. Трепов.

Это было то самое, что марксисты называют «классовой солидарностью». То, что в многонациональном крае в местных властях заправляли поляки, которые там составляли подавляющее меньшинство (от 1 до 3,4 %), их не волновало. Действуя интригами, Дурново и Трепов в Государственном совете законопроект провалили.

Тут уже дело было не в законе, а в принципе. Премьер воспринял это как «наезд». 5 марта Столыпин подал императору прошение об отставке. Тот ее не принял. Однако премьер выставил условия: Дурново и Трепова отправляют в отпуск, а Думу и Государственный совет император распускает на три дня, дабы за это время премьер пропихнул бы свой законопроект.

Многие думали тогда, что карьера Столыпина закончилась. Так, кадетская пресса писала:

«По полученным 7 марта ночью сведениям, отставка Столыпина принята. Его преемником на посту председателя Совета министров считают В. Н. Коковцова, а на посту министра внутренних дел — государственного секретаря А. А. Макарова».

Однако Николай II согласился. По некоторым сведениям, в дело вмешалась императрица Мария Федоровна (вдова Александра III), которая Столыпина очень уважала, справедливо видя в нем последнюю опору трона.

Так или иначе, Николай требования премьера удовлетворил. Дума и Совет были распущены, Дурново и Трепову император приказал сказаться больными и уволил их в отпуск до 1 января 1912 года.

Вроде бы Столыпин победил. Однако большинство представителей политической и околополитической среды полагали, что это пиррова победа. Утвердилось мнение, что Столыпина вскоре уберут. Правда то, что «все считают» далеко не всегда является истиной — в октябре 1917 года, например, никто из «серьезных людей» не сомневался: большевики более двух недель не продержатся. Но на сей раз предсказатели оказались правы, хотя и не так, как думали. Все закончилось не отставкой, а двумя выстрелами в Киеве…

 

Зеленый свет террористу

Убийство Столыпина выделяется даже на фоне других странных убийств высших российских политических деятелей. Потому что в тех имелись некоторые странности — а здесь этих странностей столько, что хоть промышленным способом добывай…

Для начала изложим факты.

Столыпин был убит 5 сентября 1911 года в Киеве неким Дмитрием Богровым. Этот человек — сын крупного еврейского предпринимателя, в юности учился в Мюнхене, где познакомился с анархистскими идеями, в частности — с учением Макса Штирнера. На это стоит обратить внимание. Дело в том, что Штирнера, в отличие от большинства других анархистских идеологов, совершенно не волновало светлое будущее человечества. Его интересовала только идея абсолютной свободы личности. И если этой свободе мешают закон и мораль — то к черту их. Кстати, именно идеями Штирнера вдохновлялся герой романа Достоевского «Преступление и наказание» Раскольников.

Доучиваться Богров вернулся в родной Киев, где поступил на юридический факультет университета и одновременно вступил в местную группу анархистов. Однако он довольно быстро предложил свои услуги и местному охранному отделению. Причины называют разные, однако наиболее простая — деньги. Папа Бог- рова, хоть и являлся богатым предпринимателем, сына не слишком баловал, выделяя ему содержание 50 рублей в месяц. Оно, конечно, не так уж и плохо, если учесть, что Богров жил в отцовском доме и, следовательно, не должен был платить за крышу и питание. Но ему было маловато. Дело в том, что Богров имел весьма широкие привычки — любил посещать бега и играть в карты, а на это не то что содержания, но и всего папашиного состояния не хватило бы.

Как бы то ни было, Богров поступил в охранку с жалованьем 150 рублей в месяц. В феврале 1910 года он окончил университет и в качестве помощника присяжного поверенного «приписался» к известному адвокату С. Г. Крупнову.

В июне 1910 года Богров перебрался в Санкт — Петербург. Причины были опять же простые и житейские — желание сделать карьеру. Дело в том, что Киев в те времена являлся всего лишь губернским городом — то есть захолустьем, так что неудивительно, что честолюбивый юноша отправился в Петербург. Знакомый отца устроил его на службу в «Общество для борьбы с фальсификацией пищевых продуктов». Одновременно Богров явился к начальнику местного охранного отделения барону фон Коттену и сговорился с ним — за те же 150 рублей.

Но с карьерой по обоим направлениям не сложилось. Юридическая деятельность как-то не задалась, что же касается службы в охранке, то Богров «работал по анархистам» — а анархистов в тот период в Санкт — Петербурге просто не имелось. По крайней мере, тех, кем имело смысл заниматься охранке. Он обещал переключиться на эсеров, но и тех не нашел.

Тогда Богров отправился за границу, во Францию (причем охранка на всякий случай сохранила ему жалованье), где отличился тем, что проиграл в карты четыре тысячи франков.

Он писал одному из друзей:

«Я стал отчаянным неврастеником… В общем же все мне порядочно надоело и хочется выкинуть что-нибудь экстравагантное, хотя и не цыганское это дело».

Не преуспев и за границей, Богров вернулся в родной Киев. И вот тут-то началось самое интересное.

Дело в том, что в конце августа в Киеве должны были состояться торжества в честь открытия памятника Александру II. По этому поводу в город должны были приехать император, двор и министры. Для начала изложу факты.

26 января Богров явился к начальнику киевского охранного отделения Н. Н. Кулябко и сообщил ему следующую информацию. С ним, мол, списался некий революционер «Николай Яковлевич», которые предложил поучаствовать в убийстве одного из высших чиновников. В числе прочих имен был назван и Столыпин. Причем этот самый «Николай Яковлевич» затребовал приметы Столыпина.

По согласию с Кулябко, Богров должен был встретиться с революционером и сдать его охранке. Но тут началось что-то непонятное.

Для начала стоит сказать о положении Столыпина. Он на этом празднике жизни оказался, так сказать, вне игры — настолько, что ему даже не предоставили коляску в императорском кортеже. Не нашлось ему и места на пароходе, на котором Николай II отправился в Чернигов.

Казалось бы — это типичный признак монаршей немилости. О грядущей отставке Столыпина говорили все. Но такое поведение совершенно не характерно для Николая II — наоборот, император был известен тем, что перед отставкой какого-либо чиновника говорил ему разные хорошие слова и вообще обращался исключительно приветливо. А вот так откровенно демонстрировать свою немилость было совсем не в его стиле. Может, шла какая- то политическая игра, смысла которой мы уже не узнаем?

Но вернемся к Богрову. Он сообщил «куда надо», что террорист прибыл. Причем не один, а в компании с дамой, «Ниной Александровной».

«Решающие события 1 сентября развернулись следующим образом. В 6 часов утра Кулябко впервые доложил о готовящемся покушении киевскому генерал — губернатору Ф. Ф. Трепову. В 7 часов утра он сообщил об этом Столыпину с просьбой не ходить по городу. В середине дня Богров сказал Кулябко, что свидание "Николая Яковлевича" и "Нины Александровны" перенесено на 8 часов вечера. Когда Богров явился в театр, Кулябко предложил ему вернуться на квартиру, чтобы убедиться, что "Николай Яковлевич" все еще там. Богров ушел и вернулся через несколько минут, сказав, что "Николай Яковлевич" ужинает, после чего занял свое место в 18–м ряду партера. Во время антракта Кулябко повторил приказание, и Богров снова повторил свой нехитрый маневр. Однако дежуривший у входа офицер отказался впустить его обратно в театр, поскольку билет уже был надорван. Только вмешательство Кулябко, проходившего в это время мимо, позволило Богрову снова оказаться в театре».

А. Аврех

В итоге после второго акта Богров приблизился к Столыпину и всадил в него две пули. Одна попала в руку, другая в живот. Последнее ранение оказалось смертельным. Через три дня Столыпин скончался.

Таковы факты. Которые выглядят так, будто написаны детек- тивщиком — графоманом в состоянии жестокого похмелья.

Начнем с начала. Некий революционер, знакомый Богрову только по переписке, предлагает осуществить теракт. Конечно, анархисты были отмороженными ребятами, но тех, кто пренебрегал конспирацией, к тому времени уже повесили. Представьте ситуацию в переводе на сегодняшние реалии. Некий человек, связавшись со своими знакомым по анархистскому интернет- форуму, предлагает ему убить Путина. Вы можете поверить в серьезность таких намерений?

Далее. Богров убеждал сотрудников охранки, что «Николай Яковлевич» требовал от него приметы Столыпина. Это вообще полный бред. Фотографии премьера печатались в газетах и журналах, никакой тайны они не составляли. Чтобы добыть его фотографию, достаточно было пойти в библиотеку. Для тех, кто не знает, как это делается: берем нож и вырезаем.

А с последующими событиями и вовсе начинается полный цирк. Почему за Богровым не установили наблюдение? Напомним, дело-то шло очень серьезное, террористы могли передумать и стрелять, например, в императора.

Мало того: почему-то сотрудники охранки не проверили дом Богрова, где, по его словам, остановился «Николай Александрович». Там имелись швейцар и горничная, которых можно было расспросить — но почему-то не расспросили. Вообще убийство Столыпина являет какую-то совершенную детскую беспомощность охранки. Учитывая то, что раньше местное охранное отделение неплохо гоняло революционеров, в такое поверить трудно. А уж в то, что оно допустило множество подобных промахов — невозможно.

Но и это не всё. Агентов охранки строжайше запрещалось допускать туда, где находились высокопоставленные персоны — поскольку особого доверия к ним всё-таки не было, особенно после истории с Азефом. А если уж допустили — то за Богровым должна была топать пара филеров и дышать ему в затылок. Почему так не произошло?

И, завершая тему: следствие по делу террориста прошло как- то очень быстро. Его казнили через две недели. Серьезных попыток обнаружить подельников Богрова не предпринималось. Возникает вопрос: а не заметали ли наверху следы?

Сенатор М. И. Трусевич, производивший расследование обстоятельств убийства Столыпина, на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии докладывал:

«Он, Курлов, в нарушение возложенных на него служебных обязанностей не только не воспретил выдачи Богрову билетов для пропуска на торжества, но и не распорядился об учреждении за Богровым в случае выдачи ему означенных билетов бдительного надзора и принятии необходимых мер».

Возникает вопрос: а кому, кроме террористов, было выгодно убийство Столыпина? И ответ тут же находится. Прежде всего — одному из его заместителей, П. В. Курлову. Он был единственным, кого Столыпину навязали.

«Большому кругу людей было известно, что Курлов ненавидел Столыпина, а последний считал его одним из своих самых опасных врагов. Курлов являлся весьма низкопробной личностью: кутил в ресторане на казенные деньги, был весь в долгах, имел самую скверную репутацию. Столыпин только ждал повода, чтобы убрать его, и Курлов об этом хорошо знал. К тому же Курлов был креатурой дворцового коменданта В. А. Дедюлина, одного из ярых врагов Столыпина».

А. Аврех

То есть за Курловым стояли правые, которые премьера очень не любили. Косвенно то, что в их взаимоотношениях дело было нечисто, подтверждается тем, что впоследствии Курлов в своих мемуарах пишет о своей исключительно теплой дружбе со Столыпиным, хотя об их реальных взаимоотношениях знало множество людей. Вопрос: а зачем было так нагло врать?

Опять же, это не значит, что Курлов дал приказ убить Столыпина. Богров хотел эффектно умереть и для начала собирался застрелить Кулябко — что, заметим, не составило бы ему никакого труда. Убийства агентами охранки своих кураторов были не такой уж и редкостью. По — видимому, ему просто подсказали, в кого надо стрелять…

Эта история имеет и свое продолжение. В Киеве Столыпину поставили памятник. В двадцатых годах его снесли и собрались на том же месте установить памятник Богрову. Инициаторами этой светлой идеи стали бывшие анархисты. Но тут как раз начались публикации, что Богров-то стукачок… Поднялась мощнейшая полемика. Ее накала мы и представить не можем. Ведь для нас все эти люди — исторические персонажи, а для тех ребят — друзья и знакомые. В общем, дискуссия вышла интересной. Против документов Департамента полиции, которые были тогда доступны, возразить оказалось нечего, поэтому в ход пошли разные психологические изыски. К примеру, говорилось: Богров, конечно, был агентом охранки — но раскаялся и решил загладить свою вину убийством премьера. Получалось, что ничем до того не выдающийся человек оказался кем-то вроде экстрасенса Вольфа Мессинга и умудрился обмануть всех профессионалов… В такое не поверили. Памятник поставлен не был.

Кстати, в уголовном деле Богрова имеются вырванные страницы. Кто это сделал — то ли жандармы, которые хотели прикрыть упомянутые странности, то ли сторонники террориста — теперь уже не установишь…

Первая русская революция закончилась, казалось бы, в пользу власти. Революционеров перевешали и разогнали. Но это только так казалось…

После убийства Столыпина в России не нашлось ни одного государственного деятеля, который вызывает хоть что-то, кроме матерных эмоций. Плеве, Витте, Столыпин — к ним можно относиться как угодно, но это были личности. Они делали то, что считали нужным для России — как могли. Беда в том, что после гибели Столыпина власть заняла позицию: «сколько продержимся, столько и хорошо». Никаких реальных идей, как жить дальше, она не имела. После Столыпина государственная верхушка представляет совершенно отвратительную картину: меняются министры один другого бездарнее, а толку никакого… И вообще власть в Российской империи после 1912 года вызывает только брезгливую жалость.

А вот у революционеров идеи были. Товарищи Ленин, Троцкий и Сталин гнули свою линию. Они очень даже неплохо разобрались в ошибках первой революции. Например, поняли, что главное — это пропаганда в армии.

А еще имелись крестьяне — которые еще не забыли, как с ними поступали столыпинские усмирители. И когда пришло время, большевики взяли их под себя. А кого не получилось, тех взял не менее веселый персонаж — анархист Нестор Иванович Махно, который тоже начинал в 1906 году.

Эсеры пришли к власти в 1917 году и благополучно провалили всё. Кое-кто, вроде Савинкова, упорно боролся с большевиками — в их числе знакомые нам Чернов и Бурцев. Другие, если и не приняли коммунистическую идеологию, то стали по крайней мере лояльны новой власти. А в двадцатых годах все, кто хоть как-то боролся с «проклятым царизмом», считались героями — разумеется, кроме тех, кого понесло воевать с Советской властью. Впрочем, даже к Савинкову относились с большим уважением.

Причем героями-то они были серьезными. Большевики при царе шли по суду как политические — и отделывались, чаще всего, несколькими годами ссылки. А эсеры и анархисты шли по уголовным статьям и получали в полной мере — если не петлю, то много лет каторги.

Так вот, к этой публике большевики относились неплохо. К примеру, до середины двадцатых на Малой Никитской существовал Дом анархии, над которым гордо развевался черный флаг. Эсеры и анархисты создали так называемое «Общество политкаторжан». Это была серьезная организация. Любой житель Санкт- Петербурга может прийти на Троицкую площадь и поглядеть на дом, построенный для членов этого общества (заметим, в те времена был жуткий жилищный кризис и новых домов строили очень мало). Они имели даже свои собственные дома отдыха и санатории. Издавали они и собственный журнал «Каторга и ссылка», в которых историк может отыскать много интересных материалов про зону в Российской империи.

Позднее отношение к ним стало меняться, но это уже выходит за рамки данной книги…