Собственно, ничего такого особо нового в марксизме и не было. Первым «Капитал» взялся переводить на русский язык ещё Бакунин. Правда, у него ничего толкового не вышло, не справился он с этой достаточно сложной книгой. Но уже в 1971 году в Санкт — Петербурге совершенно легально вышел первый том «Капитала», изданный респектабельным издательством Сытина. С тех пор марксизм комментировали и популяризировали — легальными способами. Впрочем, и нелегальными тоже.

До некоторого времени идеи Маркса были не особо популярны — хотя, с другой стороны, незнание Маркса в среде народников являлось свидетельством дремучего невежества. Но его не одобряли, полагая, что «это не наш путь». Однако чем дальше, тем чаще люди смотрели на марксизм со все более возрастающим интересом.

Почему? Всё просто. Маркс предлагал очень логичную картину развития истории. А иной системы тогда просто не было. Но что самое главное — из его теории следовала неизбежность победы социализма. Согласитесь — это серьезно: знать, что ваши идеи победят в любом случае.

Я не собираюсь обсуждать здесь учение Карла Маркса. «Все теории стоят одна другой», как сказал булгаковский Воланд. Но в ту эпоху идеи Маркса вдруг стали популярными.

 

Кружковщина

«Русский марксизм» имеет две стороны. Это усилия интеллектуалов приноровить теории Маркса к российской реальности и попытки нести данные светлые идеи в рабочие массы.

Начнем со второго пункта. Просвещать рабочих начали совсем не марксисты. Первые рабочие кружки стали создавать еще в семидесятых годах народники. Получалось у них не слишком здорово. Чаще всего дело портило нетерпение революционеров — они стремились прямо сходу продвигать идеи: «разрушить до основанья, а затем». Что вообще — то конкретным интересам рабочих не очень соответствовало. Тем более, популярность монархии тогда была еще очень высока, и призывы идти и свергать царя особого понимания не находили.

Кроме того, рабочие, обычно выходцы из деревни, прекрасно знали, что «священная корова» народников — деревенская община — на самом — то деле не слишком хорошее явление. Стоит особо пояснить, каковы были взаимоотношения рабочих с «миром». Я уже упоминал, что как народники, так и власти представляли общину эдакой пасторалью, из которой рабочий ушел чисто случайно и только и мечтает о том, как бы в нее вернуться. Так вот: не так это было. Совсем не так. Дело в том, что статус рабочих до столыпинских реформ вообще не был прописан. Формально рабочие являлись крестьянами и соответственно несли все положенные повинности. А в общине существовала круговая порука — то есть кому конкретно и сколько платить, решал мирской сход. Мужички, не будь дураки, и полагали: он там в городе большую деньгу заколачивает, вот пусть и платит. Я еще не встречал в жизни человека, которому бы нравилось платить больше, чем другим.

Так что к «деревенскому раю» пролетарии относились по всякому. И призывы прямо сейчас брать топоры и свергать царя тоже встречали без особого энтузиазма. Хотя, конечно, попадались горячие парни вроде Степана Халтурина — но они погоды не делали.

Была и другая проблема. К примеру, князь Кропоткин, будучи революционером — пропагандистом, сошелся с компанией рабочих-оружейников (то есть, заметим, неплохо зарабатывавших квалифицированных рабочих). Петр Алексеевич Кропоткин к тому моменту, когда он увлекся революционными идеями, являлся совсем не романтическим студентом. Он был офицером, географом — землепроходцем и отмотал не одну тысячу километров по неисследованной тайге. (В Восточной Сибири существует хребет Кропоткина, им открытый.) Такая работа, в числе прочего, предполагает и умение общаться с людьми. К тому же Кропоткин являлся по взглядам позитивистом — то есть полагал, что надо дать людям определенные знания, а до нужных идей они сами дойдут.

Так вот, князь Кропоткин стал просвещать рабочих. Дело пошло успешно. Ребята оказались умными, очень увлеклись политической экономией и вскоре неплохо в ней разбирались. Однако дальше пошли сложности. Кропоткин-то полагал, что эти рабочие понесут свет просвещения дальше — фабричным. Однако когда он завел об этом разговор, то нарвался на полное недоумение. Его ученики не понимали — о чем можно разговаривать с этой тупой деревенщиной?

Как оказалось, элитарная психология была развита в рабочей среде не меньше, чем в интеллигентской. Мало того: иной раз народников ждал и больший облом. Члены рабочих кружков, поднабравшись знаний, поступали в мастера, а иногда экстерном сдавали экзамены в технические вузы и становились инженерами. После чего утрачивали какой-либо интерес к революционным идеям.

Впоследствии среди преподавателей рабочих кружков появились и марксисты. Перечислять имена и названия кружков — дело достаточно нудное и не имеющее особого смысла. Ну, собирались люди, говорили о светлом социалистическом завтра. Иногда их отлавливали, сажали или высылали. Но в общем и целом, погоды они не делали. Занятия в кружках шли своим чередом, забастовки — своим. Тем более что «кружковцы» были людьми рассудительными и прежде, чем ввязываться в противостояние с властями, хорошо думали. Именно они выступали против экстремистских выходок — погромов, насилия над представителями администрации и всего такого прочего.

«Новый знакомый, назовем его Н, рабочий, поселившийся за Невскою заставой, связанный с интеллигенцией, которая имела, видимо, широкий круг своих работников и потому желала и за Невской вести кружковые систематические занятия, организовал кружок. Местом для занятий послужила моя комната, как наиболее удобная, где не было посторонних лиц. Кружок составился из 6 челов. и 7–го лектора, и начались занятия по политической экономии, по Марксу. Лектор излагал нам эту науку словесно, без всякой тетради, часто стараясь вызывать у нас или возражения, или желание завязать спор, и тогда подзадоривал, заставляя одного доказывать другому справедливость своей точки зрения на данный вопрос. Таким образом, наши лекции носили характер очень живой, интересный, с претензией к навыку стать ораторами; этот способ занятий служил лучшим средством уяснения данного вопроса слушателями.

Иван Бабушкин

Был составлен очень большой листок, который был потом оттиснут гектографическим способом, сшит в маленькие тетради и, таким образом, был готов для распространения. Но тут возник вопрос, как его распространить. Мне поручили руководить этим делом, между тем я даже не знал, как приступить. Рассовать брошюры по ящикам было неудобно, могут заметить. Притом для первого раза этих брошюрок было не особенно много. Не помню, в субботу или в понедельник вечером я разнес часть брошюрок по ретирадам [28] , остальные рассовал, как мог: где сунул в разбитое стекло в мастерскую, где в дверь, где в котел, где на паровозную раму. Словом, старался, чтобы они попали по всем мастерским. На другой стороне завода точно так же все было выполнено, местами клали в ящики с инструментами, за вальцы, где часто сидят рабочие и т. д.

В это же лето произошло опять общее собрание петербургских рабочих. Оно состоялось на правом берегу Невы, за Торнтонской фабрикой, несколько левее в лесу. Там говорилось о том, что движение идет тихо и нужно усилить его тем или иным способом. Жаловались на кружковую деятельность и вообще хотели чего-то нового, еще не испытанного, в более широких размерах. Много было споров и крику. Двое молодых рабочих особенно старались на все нападать, все осуждать, упрекать рабочих в халатности к новым веяниям вообще это собрание носило характер довольно бурный»

Стоит отметить, что в девяностые годы как власть, так и заводская администрация очень подозрительно относились к стремлению рабочих к просвещению. Он книжки читает? Значит, какой-то не такой тип. Если сидит в пивной — это как-то спокойнее. Власти и заводских начальников, конечно, можно понять, зная стремление революционеров проникнуть в рабочую среду. Но согласитесь, позиция — то тупиковая.

И это понимали наиболее умные предприниматели. Им были нужны грамотные рабочие — хотя бы чтоб чертеж умели читать. При заводах начали появляться аналоги вечерних школ советского времени. Но марксисты тоже были не дураки — они сразу увидели в этих школах отличное средство легально нести свои идеи.

Так, В. П. Варгунин, сын основателя Невской писчебумажной фабрики, впервые в России применивший в этом деле паровые машины, основал за Невской заставой школу для детей рабочих, технические классы и воскресную школу для взрослых. Там преподавала Надежда Константиновна Крупская. Тогда она еще не являлась супругой Ленина, зато была уже вполне убежденной революционеркой.

Между тем марксизм продолжал свое извилистое путешествие по России.

 

«Легальные марксисты»

Обратите внимание на последние слова. Конечно, Ленина можно упрекнуть в пристрастности. Но ведь и он в 1903 году за свою брошюру «Развитие капитализма в России», легально изданную, получил роялти (процент с продаж) более полутора тысяч рублей. Очень хороший гонорар по тем временам. Между тем марксистские книги — это совсем не детективы или женские романы. Читать их непросто. Но вот читали.

Одним из самых известных представителей «легального марксизма» был Петр Бернгардович Струве. Ровесник Ленина, кстати. Его совершенно не интересовал «марксизм как руководство к действию».

«Не столько искание правды и справедливости, привели к марксизму, сколько его увлекла теоретическая стройность и схематическая логичность этого учения. Человеческая толпа и ее поклонение никогда не увлекали Струве, что не мешало ему быть в известной мере честолюбивым человеком. Но честолюбие его было особенным. Оно влекло его к отталкиванию от трафаретно мыслящей толпы, к оригинальности и парадоксальности. Идя против господствующих течений с нарочитой резкостью, он возвышал себя над толпой, находя в этом удовлетворение своему честолюбию».

Князь В. А. Оболенский, друживший со Струве более сорока лет

Будущий лидер меньшевиков Ю. О. Мартов пишет резче: «Его кислая усмешка и брезгливый тон производили впечатление той "умудренности", которая обычно сопровождает отказ интеллигента от революционной активности вообще».

Как видим, Струве интересовала «интеллектуальная игра». Для любителей литературы могу привести пример. Главный герой романа Максима Горького «Жизнь Клима Самгина» — совсем не революционер. Но марксистом (хотя по книге он не слишком и читал Маркса) ему быть нравится. Потому как «сойдешь за умного».

Струве выпустил книгу «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России». Она вышла ничтожным даже для тех времен тиражом в 200 экземпляров — но автор мгновенно прославился. Он читал лекции (легально), на которые ломились восторженные поклонники.

В Санкт — Петербурге существовал «марксистский салон» Александры Михайловны Калмыковой, где, как и положено в салонах, благовоспитанные дамы и господа обменивались мнениями. Это были совсем не народнические кружки, где в пылу спора могли и между глаз врезать. И не рабочие сходки, где такое случалось еще чаще. Тут было все очень чинно и прилично, очень мирно и интеллигентно.

Что любопытно, народники марксистов терпеть не могли. Когда эти идеи стали популярны, в ход пошли аргументы, которые ничем не отличаются от сегодняшних журналистских приемов. Полемика шла на уровне: «а вот, вы, козлы» Марксистов обвиняли аж в стремлении уничтожить русский народ (привет господам национал — патриотам!). Но увлечение марксизмом ширилось. Почему?

«Интеллектуальная игра» — оно понятно. Но скажем честно — это удел немногих. Однако было и иное. Как уже упоминалось, народники относились к капитализму плохо. Речь не идет о революционерах, которых тогда было очень мало, а об идеях, которые распространялись гораздо шире. Для человека, вращающегося в интеллигентской среде, «работать на капиталиста» являлось позором. Тогда люди были менее циничные, чем сейчас. Это нынче можно сказать: «Я на него, козла, работаю, он мне платит, так и хрен с ним». А в то время людям хотелось выглядеть хорошими прежде всего перед собой, и марксизм очень этому способствовал. Дело в том, что в результате развития капитализма появилось множество рабочих мест для образованных людей — в руководстве акционерных компаний, в банках и так далее (сами знаете, в наше время то же самое). Так вот, в соответствии с новейшей теорией получалось: мы не просто деньги рубим, мы способствуем неизбежному развитию капитализма, который в свою очередь приведет к социализму. Всё хорошо и все довольны.

Популярности легального марксизма, хотя это и может показаться странным, способствовала явная русофобия Карла Маркса. При всей оригинальности своих идей Маркс следовал общей европейской традиции, полагавшей только Запад светочем цивилизации, а всех остальных — так, ошибкой истории. (Некоторые циники утверждают, что русофобии Маркса способствовала его многолетняя полемика с анархистом Бакуниным, которая, как это часто бывает, быстро превратилась из теоретической дискуссии в кухонную свару, где не брезговали никакими аргументами.) А преклонение нашей элиты и интеллигенции перед Западом имеет хроническую форму. Неудивительно, что впоследствии многие легальные марксисты, в том числе и Струве, плавно перешли на либеральные позиции — то есть стали западниками в химически чистом виде.

Однако имелась у марксизма и другая сторона. Карл Маркс отнюдь не являлся эдаким холодным ученым, отстраненно изучавшим течение жизни. Он был морализатором. К примеру, определение «католическая свинья», которой ученый характеризует испанскую королеву Изабеллу Кастильскую, является, скажем так, не совсем научным термином. И подобных перлов у Маркса множество. Капитализм был ему ненавистен не только потому, что этот строй, по его мнению, обречен, но и потому, что несправедлив! И вот этот пафос для многих и явился первоначальным толчком.

Будучи циником, автор вообще полагает, что человек берет те или иные идеи, а уж тем более пытается претворить их в жизнь, исходя из своего характера и темперамента. Поэтому с идеями и их носителями нередко случаются очень интересные метаморфозы. Тот же Александр Ульянов, отлично знавший марксизм, положил жизнь за то, чтобы совершить действие, совершенно бессмысленное с точки зрения этой теории. Да и большевики впоследствии, раскочегаривая революцию в аграрной стране, шли против основных положений учения, именем которого клялись. Но им не терпелось.

И вот на этом марксистском небосклоне появился некто Великий и Ужасный. Владимир Ильич Ульянов (Ленин).

 

Тот самый Володя Ульянов

О Ленине писать трудно. Про него столько написано глупостей — как апологетических, так и наоборот — что через них очень сложно продраться. Так что будем начинать с самого начала.

Борцы с масонами любят упоминать «еврейское происхождение» В. И. Ульянова. Да, он на четверть еврей. Но только вот в чем беда: его дедушка по матери, Н. К. Бланк, был крещеным с рождения. В христианскую веру перешел еще его отец, который, кстати, соплеменников жутко не любил. В Российской империи понятия «национальность» не существовало, имелась лишь графа о вероисповедании. Так что всерьез обсуждать происхождение Ленина могут лишь нацисты.

Еще один миф, выросший вообще-то из анекдота советского времени и развитый нашей, извиняюсь за выражение, интеллигенцией. Дескать, Ульянов стал революционером, обидевшись за казнь старшего брата. Безусловно, это оказало на него определенное действие, иначе и быть не могло. Но мстят, знаете ли, не так. Если б он хотел отомстить, то тоже пошел бы в террористы.

Во время учебы в гимназии не наблюдалось у Владимира Ульянова и особого интереса к революционным идеям, а уж тем более к марксизму. Так что фраза нашего присяжного гимнописца «он с детских лет мечтал о том» не имеет под собой ничего, кроме поэтической фантазии. Нет, Володя разделял господствовавшие в гимназиях неопределенно — оппозиционные настроения, но тогда их чуть ли не все в этой среде разделяли.

Повторюсь, казнь брата несомненно произвела на юного Ульянова определенное впечатление. Но знаменитая картина художника Белоусова «Мы пойдем другим путем» — это тоже творческая фантазия. «Руководством к действию» для него это печальное событие не стало.

Впервые он вляпался в неприятности в 1887 году, уже будучи студентом Казанского университета, когда там начались очередные студенческие беспорядки. К их организации Ульянов особо отношения не имел, да и не мог. Первокурсник — он и тогда был первокурсник. Салага.

 

Отступление. Студенты

«Студенческие истории» постоянно сопровождали историю России весь предреволюционный период. Так что об этой среде стоит рассказать поподробнее. Тем более, что тогдашние студенты сильно отличались как от современных, так и от студентов «периода застоя».

Начнем с того, что обучение повсеместно было платным. Зато выпускники гимназий в университеты могли поступать без экзаменов (а вот в Политехнический или в Институт путей сообщения — не могли. Кстати, в обоих вузах требовали очень серьезного знания физики и математики — гимназической программы не хватало. Реалистам там было проще). Девушек в вузы не принимали. Смольный институт, о котором так любят ностальгически упоминать, никакого отношения к профессиональному образованию не имеет — он готовил состоятельных домохозяек. Зато существовали женские курсы — их слушательницы составляли со студентами одну среду. А вот учащиеся военных училищ были отгороженной от всех кастой.

Прием без экзаменов определял некоторую беззаботность при выборе специальности. Те, кто учился в 70–80 годах XX века, это понимают — тогда во многих вузах приемные экзамены являлись, по сути, фикцией. Вот и в дореволюционное время нередко, проучившись пару семестров, ребята понимали, что попали куда-то не туда — что вообще-то весьма способствует развитию бунтарских настроений. Если нет интереса к учебе, значит, куда более привлекает разнообразная общественная жизнь. Опять же напомним — и в советские времена кто-то учился, кто-то днями напролет болтался в курилке.

Конечно, активную бунтарскую позицию занимали не все. Были прагматики — трудяги. Имелся и небольшой, но очень заметный слой «белоподкладочников», тогдашней «золотой молодежи», которые от вузовской общественной жизни дистанцировались. Причем далеко не всегда это были дети богатых родителей, но те, кто стремился принадлежать к этой группе (а сейчас — не так, что ли?) Но всё-таки их было мало.

Впрочем, сторонников активной жизненной позиции насчитывалось тоже не очень много, однако имевшихся «активистов» хватало, чтобы доставлять администрации и властям регулярную головную боль. Хотя каждый студент при поступлении давал подписку, что обязуется не участвовать в «предосудительных обществах» и прочих конфликтах — но на это все плевали.

Стоит сказать и о материальном положении студентов. Оно бывало разным, но как правило, особенно в столицах — не очень хорошим. Подработать было непросто. Студентов в Петербурге и Москве много, к тому же распространенную в наше время «работу по свободному графику» тогда не очень понимали.

Конечно, Родион Раскольников — это крайность. Но представьте приезжего молодого парня в «блестящем Петербурге» с его многочисленными соблазнами. У всех ли найдутся силы экономить? Вот именно. Гарин — Михайловский в повести «Студенты» описывает эпизод, когда трое разгильдяев элементарно не могут выйти на улицу, потому что продали старьевщику всё, включая штаны. Некоторые, впрочем, выкручивались. Профессор Н. А. Башилин писал, что в свою студенческую юность он и его приятели подхалтуривали, клепая книжки про «великого сыщика Ната Пинкертона», «похождения Рокамболя» (бесконечный цикл о приключениях великосветского мошенника) и тому подобное. В Петербурге и Москве существовало множество контор (издательствами эти заведения назвать трудно), которые тискали подобную продукцию.

Обычно студенты объединялись в землячества, которые часто являлись, так сказать, межвузовыми. Это были неофициальные структуры, но на них администрация закрывала глаза. (К примеру, в Петербурге в начале XX века большим влиянием пользовалось очень сплоченное украинское землячество.) Это способствовало общению студентов разных вузов и как следствие — распространению «самиздата». Кстати, ребята тогда были не ленивые. Один из тогдашних студентов вспоминал, что переписал от руки «Манифест коммунистической партии» Маркса и Энгельса — не такое уж маленькое произведение, заметим. Хотя никаким революционером он не был, а просто хотелось иметь собственный экземпляр, несмотря на то, что за хранение таких произведений можно было вылететь из вуза. Но вот хотелось.

Одной из форм студенческой деятельности были сходки — вузовские, факультетские, земляческие. Далеко не всегда они носили «крамольный» характер, но революционерам на таких собраниях выступать было очень удобно. Вузовское начальство и давившая на него охранка пытались эти сборища ограничивать, например, требовали присутствия представителей администрации — что давало новый повод к недовольству.

Еще одним популярным развлечением было устраивать обструкцию профессорам, вызвавшим по какой-то причине недовольство. Кто знает, как такие вещи делаются, тот понимает, что достаточно иметь в аудитории человек двадцать активистов, которые начнут свистеть — и занятия будут сорваны.

Вообще-то студенты были веселыми ребятами. Студенческий праздник, Татьянин день, являлся, конечно, не нынешним Днем ВДВ, но тоже шумным мероприятием со всеми последствиями, отсюда выходящими.

Стоит помянуть и об еще одной черте тогдашних студентов, которая сейчас уже полностью исчезла. Речь идет о так называемом товариществе. Конечно, нет ничего плохого в том, что ребята, к примеру, собирают деньги в помощь своему заболевшему товарищу — а ведь собирали, отдавая последнее! Но в случае «студенческих историй» действовали уже иные принципы: «Наших бьют!», «Все побежали — и я побежал». А кому хочется показаться «плохим товарищем», если тебя после этого будут «держать за чмо»? Особенно если курсистка, которая тебе нравится, рвется в бой? При создании массовых беспорядков такой средой манипулировать очень просто.

Так что понятия «студент» и «революционер» являлись чуть ли не синонимами. В романе Соболева «Капитальный ремонт» главный герой, гардемарин, совершенно верноподданный, спокойно относится к тому, что его знакомый — марскист — революционер. Дескать, это просто традиция такая, корпоративный стиль поведения.

«Пажи и правоведы должны быть фатоватыми, павлоны и николаевское кавалерийское — круглыми идиотами, гардемарины.

Морского корпуса — сдержанными и остроумными, а студенты — волосатыми и обязательно революционерами. Таков был стиль каждого учебного заведения, и студент, занимающийся революцией, казался Юрию гораздо естественнее, чем студент — белоподкладочник, раскатывающий на лихачах, как правовед, французя- щий, как лицеист, и называющий царя не царем, а его величеством, как пажи».

Так оно во многом и было, да не всегда. Чем дальше — тем большее количество ребят начинало слишком далеко заносить.

Но вернемся к Владимиру Ульянову. После студенческой истории он оказался высланным из Казани и засел без дела в поместье Кокушкино, где и начал перечитывать идола народников Чернышевского. Как впоследствии говорим сам Ленин, именно с этого-то всё и началось.

«Политический вождь должен быть решительным и, раз поставив себе определенную цель, идти беспощадно до конца». Это не Ленин, это Чернышевский. Сам Ленин в 1904 году на вопрос одного из молодых большевиков, когда он начал интересоваться марксизмом, ответил: «Могу вам точно ответить: в начале 1889 года, в январе». В 1891 году Владимир Ульянов добился разрешения на сдачу экстерном экзаменов за университетский курс.

«15 ноября 1891 года юридическая Испытательная комиссия С. — Петербургского университета присудила В. И. Ульянову диплом первой степени, соответствующий прежней степени кандидата прав».

В. Логинов, историк

Есть еще один миф — дескать, Ульянов никогда нигде не работал, а только занимался революцией. Но 4 января 1892 года присяжный поверенный Андрей Николаевич Хардин подал в Самарский окружной сущ рапорт о том, что «дворянин Владимир Ильич Ульянов заявил желание поступить ко мне в помощники присяжного поверенного». То есть по сегодняшнему — будущий вождь революции стал помощником адвоката. Конечно, это не вкалывать на заводе или в шахте — но нынешних адвокатов никто бездельниками не считает. Дел Ульянову хватало. Тем более, к этому времени наиболее ушлые крестьяне тоже пристрастились к сутяжничеству.

«Нынешние критики Ленина пишут о том, что за краткое время своей адвокатской практики он провел лишь считанное количество мелких уголовных дел, из которых ни одного так и не выиграл. Между тем анализ юристом Вениамином Шалагиновым сохранившихся в архиве судебных дел, по которым выступал В. Ульянов, говорит о ложности подобного вывода.

В. Логинов

Его первой защитой, 5 марта 1892 года, стало дело крестьянина Василия Муленкова, обвинявшегося по ст. 180 Уложения о наказаниях в "богохульстве". По этой статье любые "слова, имеющие вид богохуления или же поношения святых господних или же порицания веры и церкви православной", даже если они учинены были "без умысла оскорбить святыню, а единственно по неразумению, невежеству или пьянству", неизбежно и без всякого изъятия карались тюрьмой. И все — таки В. Ульянову удалось смягчить приговор, сократив срок наказания.

11 марта Ульянов выступил защитником по делу крестьян села Березовый Гай Михаила Опарина и Тимофея Сахарова, забравшихся в сундук к местному богатею Мурзину. Поймали их с поличным. Вина была несомненна. Но и в этом случае адвокату удалось смягчить приговор.

16 апреля слушалось дело крестьян Ильи Уждина, Кузьмы Зайцева и Игната Красильникова, батрачивших в сельце Томашева- колке. Они пытались украсть хлеб из амбара кулака Копьякова и были взяты на месте преступления.

5 июня — дело крестьянина М. С. Бамбурова. 9 июня — крестьян П. Г. Чинова, Ф. И. Куклева и С. Е. Лаврова.

И так дело за делом. Добился оправдания по трем мелким кражам совершенно обнищавшего крестьянина. Добился освобождения из тюрьмы и оправдания 13–летнего батрака Степана Репина. И, проанализировав все сохранившиеся восемнадцать дел, по которым выступал Ульянов, В. Шалагинов делает вывод: он выигрывал почти каждое дело — либо у обвинения против обвинительного акта, либо против требования обвинения о размере наказания.

Одно из дел, которое вел Ульянов, получило довольно широкий резонанс. В мае 1892 года Владимир с Марком Елизаровым поехал в Сызрань. Оттуда они собирались в деревню Бестужевку к брату Марка Тимофеевича. Для этого надо было перебраться на левый берег Волги. Они наняли лодку и поплыли.

Но в Сызрани пароходную переправу держал известный купец Арефьев, ревниво оберегавший свою "монополию". Завидев лодку, он приказал догнать ее, "взять в багры" и прилюдно, с позором вернуть обратно. Проделывал он такое уже десятки раз, все к этому привыкли, полагая, что найти управу на самодура невозможно. И Арефьев был крайне удивлен, когда узнал, что какой-то Ульянов, без всякой выгоды для себя, подал на него в Самаре в суд за самоуправство по статье, предусматривавшей тюремное заключение без замены штрафом. Впрочем, купец был уверен, что при его связях и деньгах все сойдет ему с рук, как и прежде.

И в самом деле, иск передали в камеру земского начальника за сотню верст от города, а когда в июне Владимир добрался туда — суд отложили. Отложили его и поздней осенью, так что и второй раз Ульянов вернулся ни с чем. Поэтому, когда дело назначили к слушанию в третий раз, даже мать стала уговаривать его не ехать: "Только мучить себя будешь. Кроме того, имей в виду, они там злы на тебя".

Но он поехал, ибо обещал лодочникам засадить самодура. Дело выиграл. И даже спустя два года Марку Елизарову приходилось слышать от сызранцев: "А ведь Арефьев-то просидел тогда месяц в арестном доме. Как ни крутился, а не ушел. Позор для него, весь город знал, а на пристани-то сколько разговору было"».

 

PR-кампания эсдеков

Существовало и существует бесчисленное количество попыток создать радикальные организации — ультралевые, анархистские, фашистские… 99,9 % их исчезают, не оставив никаких следов. А некоторые потрясают мир.

Итак, в 1893 году Владимир Ульянов появился в Петербурге, где начал работать по специальности — снова помощником присяжного поверенного. А помимо этого он встретился с местными марксистами, большинство из которых являлись студентами Технологического института. Это были не легальные марксисты, а революционеры, связанные с рабочими кружками. Ульянов активно включился в дело.

В 1895 году Ульянов смотался за границу, где встретился с мэтром социал — демократии Г. В. Плехановым. Мэтру молодой деятель понравился, что повысило «рейтинг» Ульянова. В общем, Владимир Ильич быстро выбился в лидеры. Заметим, тогда еще четкой организации среди марксистских кружков не существовало. Лидером становился тот, кто им становился.

Между тем ситуация с борьбой за рабочее дело сложилась в Петербурге своеобразная. Рабочие марксистские кружки уже сорганизовались (заметим, сами по себе), и горячая молодежь рвалась в бой. Отношения между рабочими и интеллигентами были сложными. Последние, как всегда, рвались руководить и направлять. Кстати, Ульянов на тот момент являл собой исключение — он предпочитал расспрашивать рабочих, потому как был реалистом и понимал: без знания конкретики ничего не добьешься. Ведь социалисты — демократы, как интеллигенты, так и распропагандированные рабочие, не собирались делать революцию прямо завтра. Они вербовали сторонников.

Между тем группировка переживала один из самых трудных моментов для любой создающейся радикальной организации — когда надоело болтать и людей надо занять конкретным делом. Иначе разбегутся. К тому же такая деятельность сплачивает.

Ульянов сумел более — менее договориться с рабочими о постоянном взаимодействии. По его же инициативе интеллигенты были распределены по районам, где должны были отслеживать ситуацию. Неизвестно, чем бы это все закончилось, но социал — демократам помогла сама жизнь. В городе назревала волна забастовок.

В начале ноября интеллигенты получили сведения, что на фабрике Торнтона вот — вот начнется забастовка. Была назначена встреча с рабочими активистами.

«Опросом ткачей Торнтона руководил Владимир Ильич, который скоро оказался в роли главного руководителя собрания. Опрос торнтоновских рабочих он действительно вел мастерски, ставя вопросы очень умело и получая необходимые ему сведения, которые он немедленно же записывал карандашом на лежавшем перед ним на столе листочке бумаги. Он, очевидно, собирал материал, который должен был послужить для соответствующего воззвания к рабочим фабрики Торнтона».

В. Тахтарев, социал — демократ, впоследствии — убежденный противник Ленина

Результат был следующим (каждый его может оценивать, как хочет).

«Листовка была готова, отпечатана на мимеографе [34] и разбросана по фабричным корпусам и жилым казармам. На рабочих листовка произвела огромное впечатление. И 5 ноября забастовали 500 ткачей. Прибывший фабричный инспектор начал переговоры и лишь ценой повышения заработка добился прекращения стачки 8 ноября».

В. Логинов

В этот же день появилась новая листовка. Ее написал Ульянов.

«Ткачи своим дружным отпором хозяйской прижимке доказали, что в нашей среде в трудную минуту еще находятся люди, умеющие постоять за наши общие рабочие интересы, что еще не удалось нашим добродетельным хозяевам превратить нас окончательно в жалких рабов… Мы вовсе не бунтуем, мы только требуем, чтобы нам дали то, чем пользуются уже все рабочие других фабрик по закону, что отняли у нас, надеясь лишь на наше неумение отстоять свои собственные права».

Листовка была подписана: «Союз борьбы»

И пошло — поехало. Забастовки начинались одна за другой, эсдеки их старательно отслеживали и выпускали свои листовки. Правда, жандармы не зевали и уже 9 декабря повязали руководящий состав — как интеллигентов, так и рабочих, и в том числе Ульянова и Крупскую. Так что на самом деле 15 декабря 1895 года знаменитый «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» был провозглашен без участия «вождя мирового пролетариата». Но механизм-то запустил Ульянов! И процесс пошел…

«В феврале — апреле, получив необходимую информацию у рабочих — кружковцев, «Союз» издал листки о порядках и требованиях рабочих завода "Феникс", мануфактуры Воронина, Чугунного завода, Калинкинской фабрики, Сестрорецкого завода.

В. Логинов

Листовка с требованиями судостроителей Нового порта вызвала немедленную реакцию со стороны товарища министра внутренних дел И. Л. Горемыкина, который во избежание стачки предложил не медля "войти в рассмотрение указываемых в воззвании обстоятельств". И морской министр Н. М. Чихачев тут же предписал командиру порта выполнить требования рабочих».

По сути дела, эсдеки проводили очень грамотную PR — кампанию своей организации. Вот стачка — а вот вам листовка, написанная со знанием материала.

Но самое веселье пошло с 27 мая 1896 года, когда началась «промышленная война» — так называлась забастовка питерских текстильщиков. К ее началу «Союз борьбы» никакого отношения не имеет. Толчком послужила, как обычно, жадность предпринимателей. Рабочие потребовали выплатить им деньги за так называемые «коронационные дни» — торжества в честь коронации Николая II, когда заводы стояли. Предприниматели отказались. И тут началось…

Вскоре бастовало около 30 тысяч человек. Рабочие очень быстро сорганизовались — опять же, сами! — выпустили совместные требования. Про «коронационные деньги» там говорилось в последнюю очередь, поскольку появились другие претензии. К примеру такие: «Мы хотим, чтобы рабочий день… продолжался 10 часов вместо 13 часов», «чтобы заработок… выдавали правильно и вовремя».

«Союз борьбы», не будь дураки, пропиарились здесь по полной программе. Требования рабочих размножили именно эсдеки. Не говоря уже о том, что они ежедневно (а иногда и 2–3 раза в день) выпускали листовки, отслеживающие ситуацию.

Власти отреагировали просто замечательно. Полиция и казаки стали ходить по квартирам рабочих и… тащить их на фабрики силком! Глупее этого ничего придумать нельзя. Даже если и загонишь людей на фабрику — что, за каждым рабочим поставишь казака с шашкой? Вышел, естественно, один смех…

Как свидетельствовал рабочий фабрики Кожевникова:

«Околоточные, в сопровождении городовых и дворников, стали ходить по квартирам и таскали с постели. Раздетых женщин брали с постели от мужей… Таким образом, полицейские разбудили и выгнали из дома большую половину его жильцов.

Впрочем, большая часть попряталась, кто на чердак, кто в ватерклозет. Несмотря на то что на фабрику под руку водили, всего уцалось загнать туда человек 20, и те с 8 часов утра ушли все до единого».

Понятно, конечно, что городское начальство слегка обалдело — такого в России не было никогда. Да еще в такой торжественный момент. Но хоть какие-то мозги иметь надо! И вот вопрос на засыпку: кто — власти или эсдеки — провоцировал рабочих на беспорядки?

Стачка имела некоторый успех. 2 июня 1897 года вышел первый в России закон, ограничивающий продолжительность рабочего дня до 11,5 часов, также были сильно ограничены сверхурочные работы. Пробил закон министр финансов С. Ю. Витте, который, как мы увидим дальше, был категорически против каких-либо уступок рабочим. Это называется — вырвали.

А «Союз борьбы» изрядно прославился. Стачка дала еще один, казалось бы, парадоксальный эффект. Во время событий арестованные эсдеки, в том числе и Ульянов, сидели в «предварилке». По тогдашним законам им грозили хорошие сроки — лет по 10–15 ссылки. Однако дали им по 2–3 года. Не из гуманизма — просто к этому времени снова активно зашевелились народники, которые опять заговорили о терроре. Так что решили — пусть уж лучше рабочие социал — демократией занимаются. В то, что данная программа может быть реализована, никто из представителей властной элиты тогда не верил. Кто ж знал, что из эсдеков вырастут большевики.

 

Приключения продолжаются

В других регионах тоже зашевелились. В Иваново — Вознесенске «Рабочий союз» в декабре 1897 года сумел пролезть в число руководителей 15–тысячной забастовки ткачей. Забавно, что местом явок и прочей конспиративной деятельности служила чайная «Общества трезвости» (напомним, что этим «Обществам» покровительствовал Победоносцев).

Возникли подобные организации в Москве, Киеве и Тифлисе (Тбилиси), где с 1898 года стал принимать участие в их работе еще один всем известный товарищ — Иосиф Виссарионович Джугашвили. А третий, Лев Давыдович Бронштейн (Троцкий) являлся одним из первых членов созданного в 1997–м в Николаеве «Союза николаевских рабочих» («Южнорусский рабочий союз»). Хотя честно признавался впоследствии: «Политическое невежество мое было глубокое. В сущности, я ни одной революционной книги тогда не читал, и даже с Коммунистическим манифестом познакомился, читая и разъясняя его в кружке».

Но в этих местах до поры до времени было, в общем, тихо.

В таком бурном росте революционного движения главная заслуга принадлежит властям. Знакомого нам Ивана Бабушкина выслали из Петербурга в Екатеринослав (Днепропетровск). И что получилось? Ясно что: там он стал заниматься тем же самым — то есть создавать марксистские рабочие кружки — и даже на голом месте устроил собственную подпольную типографию.

Нельзя не упомянуть и знаменитый Бунд, организацию, которая ставила своей целью борьбу за права еврейского рабочего класса. Это была местечковая партия в самом прямом смысле слова. На ее учредительном съезде в 1897 году присутствовали представители Вильно, Минска, Белостока, Варшавы и Витебска, да и впоследствии организация развивалась, в основном, в «черте оседлости». Правда, Бунд более известен по обличениям ультраправых. Как же — и революционеры, и евреи в одном флаконе! Но принцип у Бунда был такой. Мы боремся за счастье еврейских рабочих. А остальные — так пусть сами борются.

Интересной в Бундовских организациях была форма собраний — так называемые биржи. Люди собирались прямо на улице и разговаривали, благо в еврейских местечках это было обычным делом. При приближении кого-либо подозрительного замолкали или переводили разговор на иную тему.

В 1898 году в Минске была создана Российская социал-демократическая рабочая партия (РСДРП). Однако выстрел получился холостым.

На учредительном собрании присутствовало всего десять делегатов, но они умудрились привести «на хвосте» трех филеров из «летучего отряда» Московского охранного отделения (самое смешное, что агенты охранки прибыли в Минск совсем по другому поводу). Так что всех свежевыбранных членов ЦК вскоре арестовали. Интересно, что ни один из них не проявил себя впоследствии ни в большевиках, ни в меньшевиках.

А приключения марксизма между тем продолжались. Начался раскол.

 

Теория «синицы в руке»

Причиной раскола явились как успехи стачек в Петербурге, так и тактика социал — демократов, которые фактически не ставили никаких политических лозунгов. По этой причине у части как интеллигентов, так и марксистски настроенных рабочих, возник вопрос: а на фига нам вообще эта революция? Вон как все неплохо вышло. Сыграло свою роль и явное потепление власти по отношению к эсдекам. Казалось — можно жить без особых проблем. В питерском «Союзе борьбы» после того, как пересажали самых буйных, взяли верх именно такие настроения. Они выражены в первом номере газеты «Рабочая мысль» (первые два номера были выпущены рабочими).

«Борьба за экономическое положение, борьба с капиталом на почве ежедневных насущных интересов и стачки, как средство этой борьбы — вот девиз рабочего движения».

Вот что вспоминал один из учредителей газеты Я. А. Андреев: «Мы представляли вихрастую группу самородков. Такой был и первый номер "Рабочей мысли". В нем вместе с революционным пылом гнездилась и чисто обывательская оценка возможностей, которые, по нашему мнению, могли использовать рабочие в борьбе за свое существование. Мы вихрасто жили, вихрасто думали и вихрасто, конечно, писали».

Правда, потом газета переместилась за границу. А тем временем подоспела и теория — немецкого социалиста Э. Берншейна. Суть ее в том, что времена изменились, и теперь можно обойтись без революций. «Движение — всё, конечная цель — ничто». Потихонечку — полегонечку, выбивая из буржуев мелкие уступки… глядишь, что-нибудь и выйдет. Эти люди называли себя экономистами.

Кто-нибудь скажет: «Так всё правильно! Вот Швеция, вот» (вписать по желанию). Да только все рабочие законодательства в западных странах приняты после победы большевиков и подъема коммунистического движения! Тогда-то стало понятно, что надо делиться, иначе можно потерять всё.

А уж что касается тогдашних российских предпринимателей… Тут любые попытки чего-то добиться переходили в крайние формы. К тому же «экономистам» подгадила… экономика. Успехи стачек второй половины девяностых во многом определялись тем, что на дворе был промышленный подъем. В такой ситуации капиталисту проще договориться с рабочими, нежели нести убытки от нарушенных обязательств и прочих последствий простоя предприятия. Но с начала нового века разразился кризис. В этом случае тому же «буржую» проще сказать: «Не хотите работать? Так и не работайте. Кто не хочет — идите за ворота». Но волна забастовок все равно начала подниматься — господа предприниматели пытались переложить тяжесть кризиса на рабочих: путем снижения расценок, незаконного увеличения рабочего дня. А с результатами становилось все хуже. Зарплата падала. И рабочие начали звереть.

А из «экономистов» получились только болтуны. Они не смогли возглавить рабочее движение. Окончательно выбили из-под них стул игры полковника Зубатова, который попросту (хотя и с совершенно другой идеологической позиции) вырвал у «экономистов» главную идею. Так что мирной альтернативы революционному социализму не получилось.