1. Крутой поворот

Вернемся к событиям конца 1825 года. Казалось, переворот шел как по маслу. Все присягнули Константину Павловичу. В витринах магазинов появились литографические портреты императора Константина I. Константин мог въезжать в Петербург на белом коне.

Кстати, после присяги новому императору Северное общество приняло решение на время приостановить свою деятельность, подождать, оглядеться – что будет при новом императоре. Причем инициатива «лечь на дно» шла именно от старших товарищей. Можно предположить, что они просто растерялись в стремительной веренице событий. А можно допустить и то, что выждать посоветовали их «друзья».

Но тут вступил в силу человеческий фактор. А именно – упорное нежелание Константина не только брать на свои плечи такую обузу, как императорская корона, но и вообще иметь к этой возне хоть какое-то отношение. В Варшаву был отправлен обер-прокурор Никитин, но Константин даже не захотел его видеть. Не пожелал он принять и официального донесения Сената о том, что все ему присягнули. По всему Петербургу передавалась фраза Константина:

– Что они, дурачье, вербовать, что ли, вздумали в цари?

Получалась парадоксальная ситуация. Николай присягнул Константину, а тот надевать на голову корону упорно не желает.

Заговорщики из круга Марии Федоровны прокололись на сущей мелочи. Видимо, учитывая своеобразный характер Константина и его невысокий умственный уровень, они его не посвящали в свои планы. И судили о нем по себе: кто же откажется от императорской короны, которую ему подносят на блюдечке? А Константин не хотел! Не хотел! В Варшаве ему было хорошо и спокойно. Там он «оттягивался в полный рост». Что мог получить человек, лишенный жажды власти, переехав в Зимний дворец? Только лишнюю головную боль. Пусть даже править за него стали бы другие, работа императора – нелегкий труд. Даже чисто протокольно-представительский. Поэтому Константин прислал в Петербург письмо, в котором подтверждал свое отречение; письмо пришло 11 декабря. На следующий день Николай составил манифест о том, что принимает власть. Но его пока что не публиковали.

Ситуация становилась совсем дурацкой. Люди из кружка Марии Федоровны на такой крутой поворот явно не рассчитывали. Повторяю, об их планах мы можем только догадываться. Но в любом случае Константин должен был хотя бы появиться в Петербурге. А там бы уж разобрались. Но все пошло вразнос. И вот тут-то и вспомнили про «секретное оружие» – тайную организацию.

Отречение Константина и слухи о «переприсяге» вызвали сильное волнение и брожение умов. Всякое случалось на Руси, но такого еще не бывало. Конечно же, поползли слухи, что все это не просто так, что Константина вынудили отречься. Особенно сильно было брожение среди гвардейского офицерства. Николая в этой среде не любили. Как в воспоминаниях пишут декабристы, причина была в том, что Николай Павлович был груб и высокомерен. Хотя по части хамства Николаю трудно было равняться с Константином, Константина гвардейцы почему-то любили.

На самом деле, думается, причина совсем в другом. Николай не был груб, он был строг. За время правления Александра I гвардия слегка разболталась. Напомним, что в свое время и Павел I пытался привести ее в норму, то есть сделать тем, чем она и должна быть, – элитными воинскими частями, а не сборищем веселых бездельников. Это, кстати, было одной из причин, по которой он преждевременно закончил жизнь. А после смерти Павла Петровича все вернулось на круги своя. Да, гвардейцы храбро воевали. Но даже если вспомнить легендарную атаку кавалергардов под Аустерлицем: где были мозги командиров, которые бездарно, за здорово живешь положили весь полк, послав его на пушки? А в мирное время гвардия представляла собой структуру бесполезную и опасную хотя бы потому, что именно из нее люди рекрутировались в декабристские организации. Так за что же прагматику Николаю любить гвардейцев?

Но гвардейцы, особенно декабристы, были уверены, что они являются интеллектуальной элитой России. А тут какой-то Николай нас не любит! Да зачем нам такой царь!

 

2. Теперь или никогда!

После присяги Константину, как мы помним, декабристы решили на некоторое время утихнуть. Но вскоре в их среде вновь началось шевеление. Федор Глинка был адъютантом Милорадовича, Батеньков был вхож во многие высокие кабинеты. Трубецкой тоже знал – или думал, что знал, – очень много. В общем, от заговорщиков не укрылась царящая «наверху» растерянность, которая становилась все сильнее. Среди высших чиновников никто толком не понимал, что происходит. В этой обстановке намерение затаиться постепенно стало меняться на полностью противоположное. Выступать! Особенно рвались «рылеевцы» во главе со своим вожаком.

– Теперь или никогда! – повторял он.

С точки зрения Рылеева, случай был и в самом деле уникальный. В головах людей, владеющих какими-то крохами информации, царил хаос. Спускаясь верху вниз, смятение в мозгах приобретало формы все более диких слухов.

Впрочем, хаос царил и в головах заговорщиков. Выступать? Но что делать, куда идти и какой выдвигать лозунг? Как это часто бывает, за долгие годы болтовни и споров о главном и не подумали: что конкретно делать, когда наступит «день икс»?

Декабристы метались по городу ошпаренными кошками. Было много бессмысленной суеты. Рылеева несло. Он и его подельщики готовы были начинать. Представители старшего поколения продолжали чесать в затылке.

С другой стороны, люди из окружения Марии Федоровны судорожно искали выход из сложившейся ситуации. И вот под их-то влиянием Трубецкой, Батеньков и остальные тоже начинают высказываться за восстание. И тут опять начинается область предположений. Чего хотели «кружковцы»?

Тут может быть два варианта. Первый: декабристы мешают Николаю взойти на трон, а потом под шумок императором провозглашается младший брат – Михаил Павлович. Или императрицей – сама Мария Федоровна.

Второй, более вероятный сценарий. Планировалась ИМИТАЦИЯ восстания. Чтобы продемонстрировать новому императору: никаких реформ проводить не стоит. Лучше все оставить, как есть, и завинтить гайки потуже.

Возможно, все это и не так. Но ведь достоверно известно: Милорадович ЗНАЛ о готовящемся выступлении. Ему об этом сообщали не раз и не два. А он высказывался в том смысле, что нечего, мол, обращать внимание на болтовню гвардейских офицеров. Обычно это объясняют бесшабашностью старого рубаки. Но, как видим, есть и другое объяснение.

Вообще-то о том, что нечто затевается, знали – или догадывались – очень многие. Конспираторы из декабристов, повторюсь, были никакие. Единственное исключение среди заговорщиков, живших на берегах Невы, – как это ни странно, поэт Кондратий Рылеев. Его людей мало кто знал. И, судя по всему, он верил в успех…

 

2. Горы вранья

О том, что Константин прислал подтверждение своего отречения, декабристам стало известно уже 11 декабря, лишь только оно было получено. Неплохо у них обстояло дело с информацией. О манифесте Николая тоже стало известно, как только он был написан. Как и о планах власти продержать решение в секрете до 14 декабря, до понедельника. В этот день гвардейские полки и Сенат должны были принять присягу новому императору. Одновременно власть должна была огласить манифест. Как видим, Николай Павлович подстраховывался.

В таких условиях и складывался план восстания. Город предполагалось взять под контроль вооруженными силами восставших. Что же касается объяснения эдаких веселых телодвижений, то, как принято у революционеров, оно заключалось в многоуровневом вранье.

«Официальная» легенда была такова: войска отказываются присягать второй раз, поскольку никому уже больше не верят. Сенат своим решением провозглашает временное правление, которое будет управлять страной, пока выборные всех сословий не разберутся – кому все-таки быть царем?

Заметим, что такой вариант устраивал ВСЕХ. В том числе и кружок Марии Федоровны. Как раз тут возможности для маневра было больше. Батеньков клятвенно обещал в этом помощь некоторых членов Государственного совета.

Но в то же время составляется Манифест, который в три руки катают Рылеев, Трубецкой и новый фигурант – барон Владимир Штейнгель.

Это был своеобразный человек. На военной и гражданской службе он находился до 1819 года; весь этот период в его пространных воспоминаниях выдержан в одном духе – в жалобах на то, как он, такой честный и хороший, постоянно страдает от происков корыстных и подлых чиновников. В общем, типичная «вечная жертва интриг». Интересно, что со службы его турнули по обвинению – говоря современным языком – в нецелевом расходовании средств, отпущенных на помощь погорельцам. Безвинно, понятное дело. После этого Штейнгель ушел в бизнес. И вот, встречаясь по делам с Рылеевым, он каким-то образом умудрился вступить в Северное общество, хотя сам жил в Москве и ни в какой деятельности участия не принимал. Но в конце 1825 года Штейнгель по личным делам приехал в Петербург – и оказался втянутым в самый водоворот событий. О причине столь бурного участия он проговаривается в своих воспоминаниях: «Ожидал почестей, а потерял все». Мы снова видим все то же – «ловлю счастья и чинов». Возможность выскочить наверх на гребне переворота. На цели восстания ему, судя по его же мемуарам, было глубоко наплевать. Но раз требовалась техническая работа – почему бы и нет? Во время заседаний вождей он заодно накатал и наброски к манифесту о провозглашении верховной правительницей жены Александра I Елизаветы Алексеевны. Мол, она женщина слабая, ею легко будет управлять… Кстати, события декабря 1825 года он описывает тоном человека, который поставил крупную сумму в казино – и проиграл. Не повезло…

У него хватило ума не влезать в восстание. Вернее, на площади он находился, но среди зрителей.

Но пора рассказать о содержании документа, который планировали заставить принять Сенат. Это была уже революция, потому что первым пунктом документа значится «отмена существующего правления». Ну, а дальше идет демократическая «маниловщина» вроде свободы печати и гласности судов (и, например, такой перл, как «уничтожение постоянной армии»). Все это вперемешку с освобождением крестьян и уравнением сословий. Как это будет происходить, не сказано. Тут явно чувствуется рука Рылеева, потому что два других соавтора всячески сопротивлялись рылеевскому радикализму. Но «Остапа несло».

Как этот Манифест сочетается с первой «легендой»? А никак! Но кого это волновало? Логика-то революционная: под дулами солдат Сенат принимает первое решение. А потом – куда он денется с подводной лодки?

Не надо быть мудрецом, чтобы понимать: такие радикальные перемены – да еще не от законной власти, а черт знает от кого, – можно внедрять только одним способом: опираясь на военную силу. И в любом случае императорскую семью придется тем или иным способом ликвидировать. На совещаниях, которые проходили непрерывно, перемещаясь с квартиры Рылеева в квартиру Бестужевых, об этом говорилось не раз и не два: Манифест предполагал «Учреждение порядка избрания выборных в Палату представителей народных, кои долженствуют утвердить на будущее время имеющий существовать порядок Правления и Государственное законоположение». А если эта палата снова захочет царя?

Но продолжим о вранье. Для солдат придумали версию, что требуется защитить законного государя Константина Павловича, которого обманом лишили власти. Декабристы понимали, что на разговоры о республике и демократии солдатики не поведутся.

Историк М. Цейтлин, который явно сочувствует декабристам, вынужден признать: «Отечественная война, несомненно, развила солдата, сделала его сознательнее и умнее. Но чем сознательнее он был, тем крепче он держался за свои убеждения, тем честнее служил Империи и Государю Императору. Поэтому заранее была обречена на неуспех революционная пропаганда и необходим был обман, чтобы повести его на мятеж. Если сказать солдату, что от него требуют второй, незаконной присяги, что истинный Государь томится где-то в цепях, а захватчик собирается отнять у него престол, и если скажут все это люди, которым он доверяет, добрые и любимые офицеры, то он поверит и будет сражаться за правое дело. И горький обман этот во имя и для блага народа придумал чистый душой поэт! Такова трагедия идеалистов: беспомощные в жизни, они хотят перехитрить ее, берут на себя во имя своих идей тягчайшие грехи, как взял Рылеев грех обмана почти что детей – солдат».

Кстати, для пущей убедительности для солдат была придумана еще одна «телега»: дескать, Константин сократил срок солдатской службы до 15 лет, а «незаконный» царь этому противится.

 

3. Сегодня мы будем творить беспредел

Обстановка в штабе декабристов напоминала дурдом. Руководители беспрерывно совещались. Менее знатные члены общества постоянно приходили и уходили, стремясь узнать, до чего же договорились вожди. Ситуация для принятия решений, прямо скажем, не лучшая. Куража добавляла неизбывная привычка декабристов запивать совещания различными напитками. На горизонте нарисовался уже знакомый нам «герой кавказских гор» Якубович. Он с ходу заявил: «надобно разбить кабаки, позволить солдатам и черни грабеж, потом вынести из какой-нибудь церкви хоругви и идти ко дворцу».

В воздухе запахло настоящей классовой борьбой со всеми ее атрибутами. Якубовича, правда, не послушали.

В этой горячке заговорщики все более теряли способность реально оценивать ситуацию. Когда все подогревают друг друга, всё кажется возможным. Так, декабристы значительно переоценивали нежелание офицеров присягать Николаю Павловичу. В горячке собравшиеся наперебой уверяли друг друга в том, что за свои полки они отвечают. Как потом оказалось, значительная часть этой уверенности была лишь плодом больного воображения.

Собственно, весь план восстания был задуман на бегу, исходя из непонятно откуда взявшихся сведений.

К 13 декабря все уже дошли до точки и до ручки. Апофеозом вакханалии стал театральный жест Рылеева. Он обнял Каховского и произнес:

– Любезный друг, ты сир на сей земле, я знаю твое самоотвержение, ты можешь быть полезнее, чем на площади: истреби царя!

И тут же деловым тоном объяснил план действий. Рано утром, до намеченного срока восстания, Каховский в офицерском мундире проникает во дворец, находит возможность подобраться к Николаю и разом решает проблему. Либо ждет, пока император появится на площади, – и упражняется в стрельбе из пистолета. Вслед за Рылеевым террориста обняли Пущин, Оболенский и Александр Бестужев.

Есть разные версии, почему Каховский даже не попытался осуществить это убийство. Сами декабристы на следствии настаивали на том, что они передумали, что на отказе от цареубийства настояли умеренные члены общества. Но, возможно, Каховский был из тех людей, которые «на миру» способны на многое, а в одиночку – другое дело. Другой «киллер», Якубович, отказался от предложенной ему роли, мотивировав это тем, что против Николая Павловича ничего не имеет.

В этом кошмаре хуже всего было Трубецкому и его единомышленникам. Они понимали, что все пошло вразнос и дело теперь катится в черный беспредел. Но сдать назад что-то не позволяло: то ли боязнь показаться перед сообщниками трусами, то ли какие-то иные соображения. Так или иначе, Трубецкой принял возложенное на него назначение диктатором (руководителем) восстания. Но еще 12 декабря члены ложи «Избранного Михаила» решили попытаться если не остановить, то как-то смягчить дело. Но как? Расстроить планы своих товарищей. То есть не совсем расстроить, но так, чтобы все прошло, так сказать, по минимуму.

В ночь с 12 на 13 декабря Яков Ростовцев, племянник директора Российско-Американской компании Н. Кусова, явился в Зимний дворец и передал Николаю письмо, в котором сообщил о готовящемся восстании. Правда, без имен и конкретики. Но в письме были очень интересные места. Он пугает Николая предстоящим «возмущением», гражданской войной, отпадением окраин, а потом заявляет: «…дерзаю умолять Вас именем спокойствия России, именем Вашей собственной славы, преклоните Константина Павловича принять корону!..Поезжайте сами в Варшаву или убедите Константина Павловича приехать в Петербург, излейте ему откровенно мысли и чувства Ваши! Если он согласится быть императором, слава Богу!».

Как видим, он бьет все туда же. Поступок Ростовцева становится известен Рылееву и Оболенскому. Рылеев предлагает убить Ростовцева, остальные его отговаривают. Ростовцев, кстати, в результате открутился. Впрочем, он-то как раз ничего особенного и не делал.

Итак, вожди знают, что их планы известны. Но назад оглобли не поворачивают. Рылеев идет ва-банк. А вдруг еще получится! И под такое уж и вовсе гиблое дело подставляет обманутых солдат.

Анализируя события 14 декабря, можно заметить любопытную вещь: из 30 офицеров, присутствовавших на Сенатской площади, больше половины никаким боком не принадлежали к Северному обществу! «Членом общества не был, о планах его не знал», – значится во многих следственных делах участников активных событий. Так за каким чертом их вообще туда понесло? По-разному было. Вот, к примеру, подпоручик Александр Шторх увидел куда-то идущих солдат и офицеров своего полка – и потащился вместе с ними. «На вопрос комиссии, зачем поступил он вопреки данной присяге, отвечал, что единственно по своей глупости». А подпоручик Демьян Искрицкий не дошел до площади трехсот метров. Передумал – и решил остаться в числе зрителей. Может быть, правы острословы, утверждающие, что просто эти офицеры ночью слишком много выпили? А уже на площади некоторые протрезвели…

Уже упоминавшийся Андрей Панов пошел «из чувства товарищества». И так далее. Все бы ничего, но, как мы увидим далее, во время восстания иные из этих случайных людей вели себя покруче, чем идейные декабристы. Почему? Да все потому же: лавры графа Орлова замаячили. В самом деле, ну чем можно за два-три дня убедить человека пойти на такой риск? Байкой про Константина? Не смешите. Гвардейские офицеры знали больше, чем солдаты. Как показывают материалы следствия, они принимали происходящее за обыкновенный дворцовый переворот. Тем более что им объяснили: «все схвачено, за все заплачено». Вот и отрабатывали ребята свои будущие чины и ордена.