Кто-то из белых деятелей сказал: «Большевики при неудачах только еще больше сплачиваются. У нас при неудачах сразу же начинается развал».

Так оно и получилось. ВСЮР были слеплены из очень разных составляющих, объединенных единственной идеей: «На Москву!» А когда оказалось, что до Москвы не дойти, каждый стал думать о своем…

 

Путь назад

Отступающие белые двигались следующим образом. Параллельно друг другу шли Добровольческая и Кубанская армии, а Конармия Буденного старалась максимально расширить «зазор» между ними, дабы лишить белых возможности взаимодействовать. От Царицына отступала Кавказская армия. Последняя дальше Камышина так и не продвинулась и там просидела всё самое интересное. Так что Врангелю очень легко было критиковать Деникина.

Существовали и более экзотические маршруты, вроде «бредовского марша» из Киева, но о нем будет рассказано отдельно — он напрочь выламывается из общей картины.

…Собственно говоря, обе армии именно отступали, а не бежали в панике. Иногда чувствительно огрызались. Другое дело, что когда ослепительные надежды сменяются таким жестоким разочарованием, то начинаются всякие веселые вещи.

«Солдаты группами переходили к красным с казенными лошадьми, седлами, вооружением, с обмундированием. В одном бою в наш полк прискакал корнет, офицер лет тридцати, и доложил мне, просясь в полк, жалобу — он выехал со своим взводом в разведку. И когда они вышли в нейтральную зону, то его унтер-офицер запросто сказал ему, что они против своих братьев воевать не будут, насилия над ним делать не хотят, так как он хороший человек, и отпускают его с миром назад, а они поедут дальше и передадутся в Красную Армию».

(Ф. Елисеев)

Еще больше народу просто уходило по домам. Причем чем ближе подходили к Дону — тем это чаще случалось. Что тоже понятно. В Гражданскую войну замечена закономерность: мобилизованный человек может неплохо воевать, если его дом у него за спиной. Но стоит только войскам оставить «его» территорию противнику — он тут же уходит домой. Это проходили и красные, и белые, и поделать с этим ничего было нельзя. Чем дальше мобилизованные солдаты воевали от родных мест — тем они лучше сражались. (Хотя, казалось бы, дело должно обстоять наоборот).

Еще одним симптомом всеобщего разложения был активный сбор «трофеев». Некоторые полки имели по двести (!) вагонов различного имущества. А если учесть, что белогвардейский полк на тот момент насчитывал 300–500 штыков — это сильно. А ведь все эти бесконечные эшелоны забивали железную дорогу. Плюс эшелоны с имуществом разнообразных тыловых начальников.

«Сгущалась с каждым днем военная атмосфера, разрасталась тыловая разруха, спекуляция принимала характер общественного бедствия, воровство и казнокрадство достигали грандиозных размахов. Ко всему этому присоединились эпидемические болезни, и в особенности эпидемия сыпного тифа, от которой Вооруженные Силы на Юге России таяли буквально не по дням, а по часам. Я помню, например, как на станцию Миллерово (Калединск), где я находился в октябре месяце 1919 года, привозили с предыдущей станции Чертково целые поезда с мертвыми телами сыпнотифозных, которые умирали от холода, от недостатка ухода, от голодовки, от отсутствия примитивных удобств».

(Г. Н. Раковский)

Разумеется, тиф не имеет политических пристрастий, он был и на красной стороне фронта. Но при отступлении, тем более при поспешном отступлении, смертность всегда выше. Наступающие могут оставить больных, отступающие вынуждены тащить их с собой в жутких условиях.

Тут надо пояснить еще одну тонкость. Белые упорно держались за свою структуру армии. Неважно, что полки на самом деле порой являлись усиленными ротами. А вот все равно! Что это значит? А то, что имелось множество штабов, набитых офицерами, которые непонятно что делали. В конце концов Врангель продавил идею переформирования Добровольческой армии в корпус. Но это не очень помогло. Для того чтобы всерьез разогнать зажравшихся тыловиков, требовались очень серьезные мероприятия. Проводить их у белых было просто некому.

Именно в это время разгорелся конфликт с Кубанской Радой. Точнее, разгорелся он немного раньше, самый пик пришелся на последний день решающего сражения. Но расхлебывать приходилось теперь.

А суть вот в чем. В этом парламенте казацкого розлива было две группировки: «черноморцы», стоявшие за автономию, и «линейцы», выступавшие против отделения Кубани от России. Деникин, понятное дело, ни о какой автономии и слышать не желал, однако довольно долго терпел. До тех пор, пока «черноморцы» не выдвинули идею создания союза Кубани, Украины, Дона, Терека, Грузии и прочих жителей Кавказа под главенством Кубани. При этом «черноморцы» явно тяготели к союзу с «незалежной» Украиной. Дело в том, что автономистами были в основном выходцы из причерноморских станиц, а там всегда влияние Украины и украинской культуры было особенно сильно.

Ладно бы просто выдвинули идею. Болтать никому не запрещено. Напомню, что у Деникина была демократия.

Но под влиянием автономистов Рада заключила союзный договор с горским меджлисом, который был откровенно враждебен Деникину. Вот тут главнокомандующий уже не выдержал. 6 ноября 1919 года деникинские войска окружили Кубанскую Раду и объяснили, что так делать не стоит. Лидер автономистов А. И. Калабухов был повешен, остальные, как написано в приговоре, «высланы за границу без права возвращения».

Теперь за это приходилось расплачиваться. Многие бойцы Кавказской армии, явно собирались до дому, до хаты. А ведь в планах Деникина было формирование новых частей. Формировать их можно было только из кубанцев, никого больше не оставалось.

И что самое грустное — ярким пламенем вспыхнул конфликт двух военачальников. Я уже упоминал о претензиях Врангеля к Деникину. Пока кампания шла удачно, все это вроде бы забылось — но после поражения вспомнилось с новой силой.

Деникин писал:

«Не проходило дня, чтобы от генерала Врангеля Ставка или я не получали телеграмм нервных, требовательных, резких, временами оскорбительных, имевших целью доказать превосходство его стратегических и тактических планов, намеренное невнимание к его армии и вину нашу в задержках и неудачах его операций… Эта систематическая внутренняя борьба создавала тягостную атмосферу и антагонизмы. Настроение передавалось штабам, через них в армию и общество… Эти взаимоотношения между начальником и подчиненным, невозможные, конечно, в армиях нормального происхождения и состава, находили благодарную почву вследствие утери преемственности верховной власти и военной традиции».

То есть это было нечто вроде военной публицистики.

Врангель практически открыто агитировал за то, что «Деникина надо смещать». И ведь многие соглашались… В итоге 20 декабря Врангель был отстранен от командования, уволен в отставку и убыл в Константинополь. Но это лишь уронило авторитет Деникина, который и так неудержимо падал. А согласитесь, в ситуации, в которой находились ВСЮР, это — последнее дело.

 

Винный укрепрайон

У военных есть термин: боеспособность подразделения. Смысл понятен. Небоеспособные рота, полк, дивизия — это те, что не в состоянии сражаться. Причины могут быть всякие: отсутствие боеприпасов, смертельная усталость бойцов, наличие большого количества раненых и больных… И так далее.

Но есть еще одна причина — моральное состояние. Или, если более литературно — «боевой дух». Дело-то в чем? Война — это необходимость постоянно рисковать жизнью. А вот иногда так складывается, что солдаты больше не хотят этого делать. Вот не хотят — и всё. В крайних формах это выражалось в 1917 году, не только у нас, но и во Франции. А после — в Красной Гвардии, когда бойцы просто отказывались подчиняться приказам. Начинали митинговать, качать права и так далее.

Но бывает и по-другому. Приказам подчиняются. Говорят: «Так точно!» и бегут исполнять. Но только исполняют их так, что глаза бы не глядели.

Ведь можно, к примеру, сражаться до последнего патрона, умереть, но не отойти. А можно начать отступать после первых выстрелов. Оправдания всегда найдутся: «А у них тяжелая артиллерия!», «А нас с тылу обошли!»

Во ВСЮР в конце 1919-го — начале 1920 года наблюдался именно второй вариант. Никто не бунтовал. Кто-то просто тихо дезертировал, но остальные подчинялись своим командирам. Да только вот сражаться всерьез не желали. Многие офицеры хватались за голову: в самом деле, те же самые солдаты, которые без труда разгоняли превосходящие силы красных, теперь отступали, лишь обозначая сопротивление. И поделать с этим ничего было невозможно. Применять жесткие меры опасались: а вдруг тогда разбегутся все? Так что особого сопротивления красным не наблюдалось. Тем не менее белые командиры надеялись переломить ситуацию. Главную надежду они возлагали на два главных донских города.

Один из основных тезисов тогдашней белогвардейской пропаганды — Новочеркасска и Ростова мы не сдадим! В армии было много донцов, а для них Новочеркасск — столица родного края, так сказать, «знаковый» город. Ростов же — «ворота Кавказа» и самый крупный город в регионе. Надеялись, что вот за них-то будут сражаться всерьез.

К тому же вокруг Ростова строили укрепления в духе Мировой войны. Уверяли: город так укреплен, что красные сломают об него зубы.

Но тут сразу начались неприятности. Как оказалось, никакого укрепрайона не было. Вообще. Возле Ростова местами среди чистого поля валялись бухты колючей проволоки и сваленные в кучу столбы. Кое-где были отрыты окопы… для стрельбы с колена. Инженеры, которым было поручено это дело, не сделали ничего.

Даже если считать со времени окончания Орловско-Кромской операции, то прошел целый месяц!

Для сравнения: через полгода на Каховском плацдарме красные, опасаясь наступления превосходящих сил белых, за несколько дней такого нагородили, что даже Великий и Ужасный генерал Слащев не смог ничего с этим поделать — потерпел неудачу при попытке атаковать укрепления, а после и вовсе отказался от этой затеи. А уж он-то был — без дураков — блестящий полководец. Но потерпел поражение, штурмуя скороспелые укрепления красных.

Ростовские инженеры за месяц ничего не сумели. А ведь вопрос шел если не об их жизни (хотя среди белых бытовало убеждение, что большевики расстреливают всех поголовно), то о том образе жизни, который они хотели вести.

Гады-большевики, конечно, выгнали бы все население города строить укрепления — и построили бы. Как это было в 1918 году в Царицыне. Сволочи такие, тоталитарные! А белые, по сути, даже не приступали к работам.

Но, в конце-то концов, сила не в укреплениях, сила в людях. А вот тут-то оказалось совсем плохо. Как уже было сказано, моральное состояние белых лежало ниже плинтуса.

И все это отлично знали. Поэтому при приближении Красной Армии к Ростову началась эвакуация — это мероприятие тогда уже метко назвали «саморазгромом».

«Вся дорога от Батайска [100] до Ростова была покрыта отходившими частями, одиночными конными и пешими людьми и потоком беженцев, состоявшим главным образом из представителей буржуазии. По дороге то и дело попадались завязшие в грязи и брошенные автомобили, поломанные телеги, экипажи. На возах — груды вещей: тюфяки, чемоданы, мопсы… Куда бегут — никто не знает. Все охвачены одним желанием: бежать и бежать подальше от фронта.

Бросали на произвол судьбы раненых и больных, в то время как спекулянты, представители крупной буржуазии, тысячи "работавших на оборону", примазавшихся к всевозможным учреждениям лиц, — все они имели в своем распоряжении великолепные вагоны, целые поезда "особого назначения", битком набитые чемоданами желтой кожи, всякой рухлядью, вплоть до роскошной мебели. Противнику оставлялись ценные военные грузы… разворовывались склады с обмундированием, гибли миллиарды… бросалось и расхищалось то, без чего нельзя было продолжать борьбу…

(Г. Н. Раковский)

Но сражение началось не в Ростове, а 8 января 1920 года под Новочеркасском. Бой, не отличавшийся особым напряжением, длился аж целый день — в итоге Донская армия стала отходить, бросив город на произвол судьбы. Конечно, потом белые генералы, а вслед за ними эмигрантские историки, рассказывали, что у красных было подавляющее численное превосходство. Но так всегда говорят. На самом-то деле численность бойцов с той и с другой стороны являлась примерно равной. Именно поэтому командование ВСЮР было уверено, что Новочеркасск не только удастся удержать, но и перейти в контрнаступление. Но… Как уже было сказано, белые сражаться не хотели — и отошли.

9 января дошла очередь до Ростова. Его взяли вообще без какого-либо боя. Хватило слухов, что в городе началось восстание большевиков — и все, кто не успел убежать раньше, поспешили на выход. Хотя никакого восстания, конечно, не было. То есть кое-кто постреливал из окон по отступающим частям — так это общее явление для Гражданской войны.

Буденный, правда, описывал взятие Ростова по-иному. Согласно командарму, его бойцы вошли в город, в котором их вообще не ждали и не подозревали об их приближении.

«Вечером 8 января 4-я кавалерийская дивизия заняла Нахичевань, а 6-я кавалерийская дивизия ворвалась в Ростов. Считая оборону на подступах к Ростову непробиваемым щитом, белогвардейское командование не подготовило оборонительных рубежей непосредственно на окраинах и в центре города. Поэтому 6-я кавалерийская дивизия ворвалась в Ростов совершенно беспрепятственно. Появление на улицах Ростова красной конницы было полной неожиданностью для белых, спокойно справлявших в эту ночь праздник рождества: ведь деникинское командование только что объявило, что красные отброшены от Ростова на сто километров.

Вот несколько картинок жизни в Ростове в ночь с 8 на 9 января. В трамвае едет группа белых офицеров. Они навеселе, рассказывают анекдоты. Вдруг на подножку вагонов вскакивают наши бойцы и выбрасывают офицеров из трамвая…

— В чем дело?! Какая наглость! — возмущаются офицеры. Один из них пытается ударить перчаткой по лицу нашего бойца, но другие уже догадываются, что они имеют дело с красными, и поднимают руки вверх…

В зале богатого особняка дамы и офицеры, чопорно раскланиваясь, танцуют мазурку, не подозревая, что рядом в столовой за накрытым столом уже располагаются конармейцы.

В другом особняке конармейцы застают офицеров за праздничной трапезой. Офицеры отбиваются кто чем может: кто оружием, кто бутылками и тарелками.

В гостинице «Палас-Отель» несколько генералов, пытаясь улизнуть от наших бойцов, забиваются в кабину лифта.

«Сюда нельзя, здесь господа офицеры живут», — так отвечали хозяева домов квартирьерам 6-й кавалерийской дивизии. В одном доме хозяйка не пускала командира 34-го полка этой дивизии, заявляя, что ее дом занят господином генералом. И действительно, командир 34-го полка застал в этом доме деникинского генерала, удобно расположившегося на диване в обществе своих молодых офицеров.

Командир 2-й бригады 6-й дивизии доносил, что захватил белогвардейский бронепоезд, находившийся в «совершенно мирном расположении духа». Командир 1-й бригады этой же дивизии Книга докладывал, что бойцы его бригады «тихо сняли охрану с железнодорожного моста».

В версию Семена Михайловича поверить сложно. Описанные им картины могли происходить, если конница совершала бы глубокий рейд по тылам противника. Но здесь был не тот вариант — красные попросту гнали белых впереди себя. В этом случае, чтобы не знать о приближении большевиков, надо было быть слепым и глухим.

Хотя… Кто его знает! В Гражданскую и не такое случалось. По крайней мере, «свободная пресса» за день до штурма сообщала о грандиозных победах белых к северу от Ростова. Да и не только газеты несли чушь. Мало кто представлял реальную обстановку. К примеру, скоропостижное падение Новочеркасска было для всех полной неожиданностью (для красных — в том числе). В Ростове многие не верили этому до тех пор, пока не увидели на улицах красных.

Так или иначе, буденновцы вошли в город фактически без боя. Путь на Кубань им был открыт. Осталось только перейти Дон и развивать успех. Но Конармию остановило совершенно неожиданное обстоятельство — в городе оказалось огромное количество спиртного.

Я уже упоминал о некоторых особенностях Первой Конной. Вот тут они проявились по полной программе. Бойцы начали гулять. Остановить их не мог никто, включая самого Буденного (впрочем, он зная своих ребят, и не пытался).

Командующий Юго-Восточным фронтом В. И. Шорин и член Реввоенсовета фронта В. А. Трифонов докладывали главкому С. С. Каменеву: «Пребывание частей войск в Ростове, Нахичевани и Новочеркасске и больших станциях с большими запасами вина сыграло большую роль в отношении боеспособности войск. В особенности это отразилось на Конной армии, где большинство предавалось пьянству, грабежу и насилиям в городах Ростове и Нахичевани. Наступившая в это время оттепель и появление на поверхности льда воды дало войскам как бы законную причину на обречение себя к бездействию и топтанию на месте».

Вот, кстати, еще одна причина, по которой вчера грозные войска могут стать совершенно небоеспособными. И ведь такое тоже бывало во все времена и у всех народов.

Гуляли буденновцы аж 12 дней (крепкие ребята, я б столько не смог). А когда наконец продрали глаза, то оказалось, что путь закрыт. Белые несколько пришли в себя — видимо, падение двух ключевых городов прочистило им мозги. Они подтянули силы и укрепились в Батайске.

Местность там и без того не очень удобная для действий кавалерии, а тут еще наступающая распутица… В общем, буденновцам пришлось расплачиваться за гулянку тем, что они штурмовали Батайск в пешем строю. Кавалеристы этого сильно не любили. Как писал, к примеру, ротмистр Хоперского казачьего полка Ф. И. Елисеев: «Мне всегда казалось, что сражаться пешим очень страшно». А он-то трусом точно не был.

И что самое главное — штурмовали они Батайск безрезультатно. Возникла так называемая «батайская пробка».

 

Отступление. Была бы водка, а к водке глотка

Не могу удержаться, чтобы не привести некоторые не слишком известные факты, касающиеся крепких напитков на Гражданской войне. Тем более что стоит передохнуть от всех этих боев, поговорить о чем-нибудь более веселом.

Как видим, иногда спиртное могло сделать то, чего не сумели солдаты — задержать противника. Так что об этом имеет смысл упомянуть. Потому что это тоже правда Гражданской войны. Какими эти люди были — такими они и были.

…На войне пьют всегда больше, чем в мирное время. Не будем упоминать о всем известных «фронтовых ста граммах», вспомним роман Эриха Мария Ремарка «Возвращение». Там есть такой эпизод: двое немецких парней, вернувшихся с войны, устраиваются работать сельскими учителями. А у местных мужиков в трактире была такая народная забава: «напоить учителя». Когда они столкнулись с фронтовиками, пусть и молодыми ребятами, вы, наверное, догадываетесь, кто кого напоил…

Но Гражданская война выделяется и на этом фоне. Оно и понятно. С одной стороны — совершенно жуткие условия этой войны. С другой — стреляли-то все-таки в своих… Пусть в «белогвардейскую сволочь» или в «краснопузых» — но ведь в русских! Так что пили не много, а очень много.

А что пили? В основном самогон и спирт. С самогоном все ясно: его в деревнях гнали, гонят и будут гнать при всех властях. Но откуда столько спирта, что хватило на всю Гражданскую войну?

Все просто. До революции многие помещики, да и «кулаки» держали у себя «винокурни». То есть, говоря современным языком, мини-спиртзаводы. Хозяева были обязаны продавать продукцию только государству, но речь не о том. В 1914 году был объявлен «сухой закон». Тогда помещики и все остальные производители «огненной воды» справедливо решили, что спирт не тухнет и не киснет, а война когда-нибудь закончится — и продолжали его производить. Так что и в поместьях, и на государственных складах спирта к 1918 году скопилось огромное количество. Кстати, до Гражданской войны русским людям просто не приходило в голову, что спирт можно пить. Он продавался в аптеках — для компрессов и для прочих лечебных надобностей.

Но в Гражданскую и не до гого додумались. В тех же аптеках продавался кокаин — тоже как лекарственное средство. И был изобретен, так называемый «балтийский чай» спирт с кокаином (судя по названию, изобрели это зелье балтийские моряки-анархисты). Он оказался очень хорошей штукой, когда требуется не заснуть, и его употребляли на всех сторонах многосторонней Гражданской войны — в том числе, по слухам, разные известные люди с разных сторон. Но это вопрос темный, а слухи я озвучивать не собираюсь. Вернемся к чистому алкоголю.

…Итак, все пили много. Но некоторые пили уж слишком много. Прежде всего — это командующий Добровольческой армией генерал В. 3. Май-Маевский. Он не просто пил, он впадал в запои — то есть в такое состояние, когда какой-либо осмысленной деятельностью заниматься невозможно по определению. В эмиграции среди офицеров ВСЮР была популярна версия: «Мы проиграли из-за этого алкоголика». Если вы вспомните приведенную мной в предыдущей главе цитату про обстановку в его штабе — в это можно поверить.

Кстати, адъютантом у него был некий штабс-капитан А. Макаров, который по своим взглядам являлся большевиком. Да и штабс-капитаном он был липовым — он был поручиком, который выдавал себя за штабс-капитана. Макаров не был засланным красным разведчиком, он попал на эту должность случайно — но раз на ней оказался, то стал, как мог, помогать красным.

А что он мог? Адъютант прилагал все усилия, чтобы генерал как можно реже протрезвлялся. Потом Макаров написал книгу «Адъютант генерала Май-Маевского», а по ней, уже в семидесятые годы, сняли фильм «Адъютант его превосходительства». Там герой Юрия Соломина, понятно, не поит генерала, а ворует какие-то там секретные планы — что в Гражданскую войну являлось полной бессмыслицей. Какие, спрашивается, секретные планы могли составляться в штабе Май-Маевского, если там не было даже карты?! Да и вообще фильм является полной фантастикой.

…Для равновесия приведу пример с другой стороны. Очень любил попить-погулять большевистский деятель Серго Орджоникидзе — и тоже впадал в загул. Да так, что у Ленина голова болела. Например, 5 января 1920 года председатель Совнаркома отправляет Орджоникидзе такую телеграмму:

«Секретно.

Реввоенсовет 14, члену РВС т. Орджоникидзе.

Т. Серго! Получил сообщение, что Вы + командарм 14 пьянствовали и гуляли с бабами неделю. Формальная бумага…

Скандал и позор! А я-то Вас направо-налево нахваливал!! И Троцкому доложено…

Ответьте тотчас:

1) Кто дал Вам вино?

2) Давно ли в РВС 14 у вас пьянство? С кем еще пили и гуляли?

3) То же — бабы?

4) Можете по совести обещать прекратить или (если не можете) куда Вас перевести? Ибо позволить Вам пить мы не можем.

5) Командарм 14 пьяница? Неисправим?

Ответьте тотчас. Лучше дадим Вам отдых. Но подтянуться надо. Нельзя. Пример подаете дурной.

Привет! Ваш Ленин».

Заметьте — Ленин только, так сказать, пальчиком качает. Дескать, опять, товарищ Серго, напился? Как нехорошо…

Но бывало ведь и по-иному. Генерал Слащев очень любил водку и кокаин. Но он-то всех побеждал! Трезвым или пьяным — а какая, собственно, разница?

 

Командарм Буденный против генерала Павлова

Вернемся, однако, к войне. «Батайская пробка» не давала покоя командующему Юго-Восточным фронтом Шорину. Он требовал от Буденного ее прорвать. И тут назрел большой конфликт: командир Первой Конной доказывал, что штурмовать Батайск — бессмысленная затея.

Тут есть некая тонкость. Шорин был полковником царской армии — то есть вроде бы грамотным офицером. Буденный был унтером. Но стоит взглянуть на карту, и становится ясно, что Буденный-то прав! Зачем долбиться головой о стенку, если можно ее обойти? Особенно если у тебя имеются мощные маневренные соединения?

Но, видимо, у Шорина осталось мышление Мировой войны — наступать по прямой и в лоб.

Все эти разборки, которые вышли на самый верх, нам не очень интересны. В конце концов Буденный получил разрешение действовать как хотел, но было уже поздно. Белые оправились от шока поражения и стали действовать четко и жестко.

При попытке пройти выше по течению Дона передовые буденновские части 27 января хорошо получили по зубам от 4-го казачьего корпуса генерала А. А. Павлова. Понеся большие потери, Буденный вынужден был уйти обратно за Дон. 3 февраля Павлов нанес поражение еще одной красной коннице — корпусу Думенко. То есть вроде все пошло по-старому — белые начали бить красных. Приободрились, они перешли в контрнаступление — и отбили Ростов. Но недолго музыка играла…

Удар для красных был болезненный, но не смертельный. Буденный быстро зализал раны, и 11 февраля его части двинулись на станицу Тихорецкую.

Эта станица (ныне город Тихорецк) имела очень большое стратегическое значение. Не зря ведь в 1918 году за нее яростно сражались. Тихорецкая — это железнодорожный узел, обладание которым позволяет зайти на Кубань с северо-востока (до сих пор, как пьяный в дверь, красные ломились только с севера). А в перспективе захват Тихорецкой ставил под удар станцию Кавказская (ныне город Кропоткин), что вообще давало возможность перейти реку Кубань и ударить по белым с тыла.

Это было очень серьезно. Так серьезно, что в Ростове белые пробыли три дня, а потом его оставили. Не до того было. Правда, они все равно спохватились слишком поздно, хотя сведения о передвижении Конармии имели с самого начала. Да и как могло быть иначе, когда большинство казаков не любили красных — так что с разведданными у деникинцев было все хорошо. Но… этому маневру не придали значения. Дело в том, что о существовании Конармии белым так и не было известно! То есть, конечно, они знали о буденовской коннице — но понятия не имели, что это за соединение и каковы его реальные возможности, и не понимали, что за страшный асфальтовый каток направился к ним в тыл.

Едва осознав складывающуюся ситуацию, генерал Павлов двинулся на Буденного. Тот находился в станице Торговой. Тоже важное место, за него в 1918 году море крови пролили.

Что там было дальше, есть много вариантов. По одному из них, Павлов зачем-то поперся (или выполнял приказ) по компасу через голую степь. По другим версиям, он атаковал станицу Шаблиевка, был отброшен — и потому оказался в степи. Но так или иначе Павлов очутился в чистом поле. Мороз был под тридцать, да с ветерком, укрыться от мороза и ветра негде. В итоге множество бойцов попросту замерзло. По строевому рапорту (то есть по наиболее точным данным) от 10–12 тысяч шашек после этого рейда в отборной конной группе осталось 5,5 тысячи.

Не все замерзли насмерть, многие просто сильно обморозились. Но в это время медицинская помощь у белых была такой, что бойцы боялись даже подходить к лазаретам. Считалось, что в своей части еще есть шанс отлежаться, а в лазарете помрешь точно. Еще бы: раненых клали на открытые платформы, а поезда могли стоять сутками.

О том, что произошло с кавалеристами Павлова, вспоминал Буденный:

«Жуткую картину представляла степь, усеянная сотнями убитых и замерзших белоказаков. Среди брошенной артиллерии и пулеметов, зарядных ящиков и разбитых повозок лежали замерзшие люди и лошади. Одни замерзли, свернувшись в клубок, другие на коленях, а иные стоя, по пояс в снегу, рядом со своими застывшими лошадьми… Белые потеряли убитыми и замерзшими до пяти тысяч человек и две тысячи триста лошадей».

Заметим, Буденный в пустую степь не лез. Он действовал очень осторожно, перемещаясь по станицам.

Но звезда белой конницы закатилась всерьез и навсегда не там. 25–26 февраля 1920 года произошло самое большое в Гражданской войне конное сражение.

В виде иллюстрации борьбы Буденного и Павлова приведу фрагмент воспоминаний генерала А. В. Голубинцева об одном из боев (25 февраля у станицы Плоской).

«Бригада, выдвигаясь вперед, успевает развернуть два правофланговых полка и переходит в атаку на красных, идущих в линии колонн; в интервалах у красных пулеметы на тачанках. Крики «ура!», и в одну минуту моя бригада от пулеметного огня теряет 150 всадников и лошадей; около меня падает мой вестовой, сраженный пулей. Бригада атаковала с фронта, а с левого фланга противник массою обрушился на мой левофланговый полк, шедший на уступе и еще не успевший развернуться, и смял его. Два других полка, получив удар во фланг и с фронта, после краткой рукопашной схватки отброшены вправо.

Стоявшие в резервных колоннах 9, 10 и 13-я конные бригады оставались зрителями и вместо того, чтобы ударить противника с обоих флангов, не получая никаких распоряжений, видя красных у себя непосредственно перед глазами, обрушившихся всей массой на 14-ю бригаду, оглушенные криками «ура!» и пулеметной трескотнею, толпою бросаются направо назад, оставив красным всю артиллерию, около 20 орудий, которая не только не сделала ни одного выстрела, но даже не заняла позиции. Стреляли только две батареи 14-й бригады, причем 10-я конная батарея доблестного войскового старшины Бочевского, открыв ураганный огонь по атакующим красным, внесла в ряды их большое замешательство, заставив их задержаться, и тем дала возможность частям 14-й бригады сейчас же за станицей Плоской оторваться от противника, прийти в порядок и прикрыть отход конной группы…»

Сражение вроде бы закончилось поражением белых, но не таким уж страшным. Ну, отступили, с кем не бывает… Да только кавалерия Павлова была снова вытеснена в голую степь — и тут их атаковали буденновцы… В итоге корпус был разгромлен полностью.

В результате трехдневных боев главная сила ВСЮР, казацкая кавалерия, была фактически уничтожена. Точнее, вооруженных всадников осталось множество. Любой казак — отличный конный воин. А вот кавалерии, то есть крупных кавалерийских соединений, уже не было.

И под занавес, 29 марта 1920 года, возле станицы Ольгинская конники Буденного полностью вырубили элитный полк знаменитой Марковской дивизии.

И, что еще хуже, моральное состояние белых снова упало до нуля.

На следующий день была сдана Тихорецкая, а вскоре — Кавказская. Теперь красные могли наступать на Кубань с двух сторон.

 

Новый персонаж: зеленые

Обычно, говоря о «зеленых», подразумевают, что это те, кто придерживался принципа: «бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют». Иногда в «зеленые» зачисляют даже батьку Махно, хотя в политической цветовой палитре он скорее «черно-красный».

В общем, так оно и было. Термин очень быстро восприняли те, кто придерживался подобных взглядов. Но первоначально это было политическое течение на Кубани, которое имело достаточно четкую программу, и по мере возможности его сторонники пытались эту программу реализовать.

…Я уже упоминал о конфликте Деникина с Кубанской Радой. Чем хуже шли дела у ВСЮР, тем более этот конфликт обострялся. Главная претензия к белым была: ребята, а нужны ли вы здесь? Люди обычно склонны в своих бедах винить кого-то другого, а тут как раз имелся этот «другой» — генерал Деникин. И Добровольческая армия, разумеется, тоже.

С точки зрения радикалов из Рады, Деникин вовлек наивных доверчивых кубанцев в свару ради своих личных амбиций. И, дескать, у кубанцев с Белым движением нет ничего общего. Вот вы идите в свою Россию и там разбирайтесь. А мы тут при чем?

Болтать, как известно, можно все, что угодно. Но не все просто болтали. Один очень активный и деловой член Рады, сотник Пилюк, перешел от слов к делу и начал организовывать боевые отряды. Основой их были те кубанские казаки, которые не желали идти в белую армию, потому что не видели смысла сражаться за безнадежно проигранное дело. А что это дело уже проиграно, понимали все.

Лозунги отрядов Пи люка были просты и понятны:

«Долой Гражданскую войну, долой большевиков справа и слева, долой коммунистов и монархистов!»

Разумеется, никаких монархистов, кроме отдельных экзотов, в белой армии не было. Но тут уже пошла типичная пропаганда, такая же, как и у большевиков. Это, кстати, говорит о любви казаков к батюшке-царю. Как видим, новая политическая сила тоже их царем пугает.

И ведь идея имела успех! Отряды начали успешно создаваться — как вокруг Пилюка, так и сами по себе, просто взяв на вооружение его лозунги.

Это было движение тех, кто не любил большевиков, но и не видел смысла воевать за белых. Они взяли себе название «зеленые» или зеленоармейцы, по ассоциации с лесами. На Кубани нет лесов? Не совсем. В предгорьях Кавказа и на западе, возле Новороссийска — очень даже есть. Именно туда и начали стекаться сторонники нового движения.

По большому счету, это были «левые сепаратисты». Они не любили большевиков за продразверстку и покровительство иногородним. Белых они не любили… Да за то, что те вообще существовали! По их мнению, с большевиками можно было договориться, по принципу: вы нас не трогаете — мы вас не трогаем. Как им казалось, большевикам от Кубани был нужен только хлеб и больше ничего. Вот зеленые и думали: хотите хлеб? Да пожалуйста, продадим сколько надо. Кушайте на здоровье, только к нам не лезьте.

Наивно, конечно. Но не более наивно, чем «идеология» белогвардейцев.

За пару месяцев численность отрядов Пилюка достигла 10 000 человек. Пилюковцы носили отличительные знаки — зеленую и малиновые ленты с нанесенным на них полумесяцем. Свою символику они объясняли так: зеленый — это леса, в которых казаки скрывались после набегов, малиновый — цвет черноморских казаков, а месяц — потому что в набеги они ходили ночью.

Кроме ребят Пилюка, имелись и другие. В Сочи еще одна группа зеленых попыталась создать свою столицу и объединить вокруг себя разные отряды. Им оказывала помощь Грузия.

С объединением, впрочем, получалось не очень. Так что были «пилюковцы», «сочинцы», «Отряд грома и молнии», «Группа мстителей». Ну и, разумеется, куча просто бандитов, которые прикрывались этой идеей.

Если люди идут в лес и им никто не подкидывает снаряжение и продовольствие — то они по определению должны кого-то грабить. И грабили.

Правда, у пилюковцев были свои принципы. Они не трогали многочисленных беженцев, а брали только «казенное имущество, потому что это народное достояние». По крайней мере, так они заявляли. И в самом деле, зачем кого-то грабить, если пути забиты эшелонами, полными всяческого добра? Охранять их у белых не имелось никакой возможности.

«Приближение надвигающейся катастрофы особенно бросалось в глаза тому, кто после тяжелых фронтовых впечатлений приезжал в Екатеринодар. Такого рода поездка была сопряжена теперь с целым рядом всевозможных приключений. Ввиду паралича железнодорожных сетей для передвижения от станции к станции в этот период даже лица, ехавшие по срочным делам, пользовались уже или лошадьми, или передвигались по образу пешего хождения. За исправными паровозами представители власти устраивали своеобразную охоту, можно сказать, отбивали их друг у друга и затем тщательно охраняли их специальными караулами. Даже поезда главнокомандующего и командующих армиями на каждой станции, на каждом разъезде могли очутиться в безвыходном положении благодаря порче паровоза. На некоторых станциях быстро вырастали целые кладбища из «издохших» паровозов. Железнодорожные пути были забиты поездными составами, свезенными сюда чуть ли не со всего юга России. Ремонтные мастерские ввиду общей разрухи на железных дорогах, ввиду отрицательного отношения к Гражданской войне со стороны рабочих, поставленных к тому же в весьма тяжелые материальные условия, работали только для соблюдения формы. В довершение всех бед неожиданный рейд Буденного на Тихорецкую спугнул железнодорожную администрацию. Бросив на произвол судьбы станции, железнодорожные служащие, в особенности занимавшие ответственные посты, ринулись в Екатеринодар и Новороссийск».

(Г. Раковский)

 

Новороссийский триллер

От Тихорецкой до Новороссийска примерно 150 километров. Красные прошли это расстояние за 20 дней — не слишком высокий темп наступления, но и не слишком низкий. По большому счету, шло медленное выдавливание белых с Кубани. Бои велись практически за каждую станицу — но бои весьма своеобразные. Проходили они примерно по одному сценарию. Красные наступали, не слишком геройствуя — не перли, как показывают в кино, грудью на пулеметы, а маневрировали, пытаясь найти слабые точки в обороне белых. Деникинцы отстреливались, иногда переходили в контратаки. Но происходило все это как-то вяло. Это были не отчаянные схватки под Орлом-Кромами, где обе стороны сражались насмерть. Красные тоже сильно устали. Да и зачем им было особо рисковать головами? Все знали, чем дело кончится — в конце концов белые отойдут. И отходили.

Кстати, главной и единственной надеждой Деникина было то, что большевики выдохнутся. Хотя с ним считались все меньше и меньше. Авторитет Антона Ивановича упал до нуля. Все решали командиры армий и Добровольческого корпуса.

«А между тем грандиозная картина великого отступления армии с каждой минутой принимала все более и более трагический характер. Там, верстах в двух впереди, арьергардные цепи сдерживали наседавшего врага. Здесь, позади, беспорядочной ордой торопливо отходили многотысячные конные массы. Уже смеркалось. Тарахтели телеги; ожесточенно ругались обозные; где-то отчаянно пиликала гармоника; быстро с грохотом промчалась какая-то батарея. Широким неудержимым потоком лилась конная масса на юг. Теперь уже в сравнительном порядке ехали строевые части: корпуса, дивизии, бригады и полки. Темная конная лавина катилась к югу. Куда идут — точно никто не знает».

(В. Раковский)

На подступах к Екатеринодару командующему Донской армий генерал-лейтенанту Сидорину приходилось лично на поле боя командовать войсками. Белогвардейским генералам такие приколы вообще-то были не свойственны — это вам не командарм Сорокин. Впрочем, красные командиры в это время тоже уже не развлекались подобным образом. Но иного выхода не было. Только так удавалось добиться того, чтобы бойцы не отступали.

Всем было понятно, что Екатеринодар не удержать. Но требовалось хотя бы дать время эвакуировать тылы и уйти беженцам, которых скопилось очень много. Ни для кого не было секретом, что среди буденновцев много иногородних — и встречаться с ними не хотелось никому.

Екатеринодар был взят 17 марта. Многие думали, что удастся закрепиться на левом берегу Кубани — но это было изначально безнадежной затеей. Дело в том, что левобережные земли были мало заселены, там и в мирное время жили за счет покупного хлеба — то есть с продовольствием было бы тяжко. К тому же местные жители враждебно относились к белым, они делили свое сочувствие между красными и зелеными. Так что оставалось — отступать дальше.

Надо сказать, что белогвардейское командование первоначально отнюдь не планировало отход всех частей к Новороссийску. Совсем наоборот. К примеру, Донская армия должна была следовать походным порядком на Таманский полуостров и эвакуироваться уже оттуда. Что, конечно, было бы проще.

Расстояние между Таманью и Керчью — 20 километров. И перебрасывать людей можно было бы на чем угодно, хоть на рыбачьих шаландах.

В том, что все двинулись в Новороссийск, «виноваты» большевики. Вместо того чтобы выдохнуться, как ожидал Деникин, они явно завелись от ощущения близкой победы. Так, уже 20 марта красные форсировали Кубань и захватили плацдарм возле Екатеринодара. Правда, удалось им это потому, что часовые белых откровенно плохо несли службу. Прошляпили. Но тем не менее такой резвости от красных никто не ожидал.

Днем позже большевики форсировали Кубань ниже по течению и стали отрезать пути отхода на Таманский полуостров. 23 марта красные заняли Анапу — то есть путь на север, к Тамани, был отрезан. Разведка белых доносила, что перерезан и путь на юг, на Геленджик и Сочи — хотя, как оказалось позже, разведчики, видимо, пользовались слухами, поскольку никаких большевиков там не было. Но армия имела те сведения, которые имела. В итоге иного пути к морю, кроме как прямо на запад, не оставалось. Пришлось всем уходить через горы в Новороссийск.

А в горах белых с нетерпением ждали зеленые… Горы в этих местах невысокие, но поросшие лесом и труднопроходимые. В 1942 году немцы так ничего и не смогли поделать с укрывавшимися там партизанами. Вот и зеленые чувствовали себя в горах как дома.

Пилюковцы и прочие ребята развлекались, как могли. Они грабили обозы, разоружали солдат — иной раз целыми подразделениями. По рассказам, иногда просто на дороге стояла группа зеленоармейцев и культурно предлагала отдать винтовки, предупреждая: «Не отдадите — так дальше вас все равно разоружат». Всем желающим зеленые предлагали уходить с ними. Случалось, они уводили в горы даже орудийные батареи в полном составе.

И начался дурдом. Некоторые солдаты уходили к зеленым, потом возвращались, потом снова уходили… Может, просто пообедать в горы бегали. У зеленых с продовольствием было куда лучше, чем у белых.

Стали появляться и красные разъезды. Иногда случались совершенно сюрреалистические истории.

«В станице Абинской, расположенной в нескольких стах саженях от станции, в это время происходила невероятная сумятица. Оказывается, что пришедшие туда ночью донские части расположились в станице, которая была уже занята зелеными и разъездами красных.

В трех соседних избах в некоторых местах ночевали и белые, и красные, и зеленые. Можно себе представить, какая суматоха началась в станице угром, когда все проснулись и увидели, с кем имеют дело. Одни разоружались, другие отстреливались и уходили, третьи метались из одной стороны в другую, попадая то к красным, то к зеленым, то к белым, и совершенно теряли всякое представление о действительной обстановке».

(В. Раковский)

С некоторыми зелеными отрядами стали происходить мутации. Они, словно созревающие яблоки, начинали стремительно краснеть. И поясняли всем: дескать, на самом-то деле мы всегда были красными, только это скрывали. А вот теперь демонстрируем свою подлинную сущность… Трудно сказать, так ли это было. Может, и так. Но скорее всего, ребята увидели Красную Армию и поняли, что против лома нет приема.

Впрочем, многие белые смотрели на этот процесс положительно. Они мыслили так: перекрасившиеся зеленые — «мина замедленного действия» в рядах большевиков, которая неизбежно рванет и погребет красных. Вон как с Махно-то вышло…

Рвануть-то эта мина и в самом деле рванула. Но белогвардейцам от этого не было ни жарко ни холодно — они к тому времени уже в эмиграции болтались.

Надо сказать, что в Новороссийск ушли не все, особенно из кубанцев. Не только и не столько — по идейным соображениям. Кубанская армия перешла реку выше всех по течению, и многие части просто не успели, их красные отрезали. Они начали партизанскую войну в предгорьях Кавказа, а через полгода их попробовал поднять Врангель… Но рассказ об этом будет дальше…

А впереди лежал Новороссийск. Эвакуация из него шла уже давно. Многие подсуетились и успели смыться раньше, причем эти господа убывали не в Крым, а сразу за границу.

«Гнусное зрелище представлял в это время из себя панический Новороссийск, где за спиной агонизировавшего фронта скопились десятки тысяч людей, из которых большая часть были вполне здоровы и способны с оружием в руках отстаивать право на свое существование. Тяжело было наблюдать этих безвольных, дряблых представителей нашей либеральной и консервативной, совершенно обанкротившейся интеллигенции. Неприятный осадок на душе оставляли все эти растерявшиеся перед крушением их чаяний и надежд помещики, представители потерпевшей полное поражение нежизнеспособной буржуазии, десятки и сотни генералов, тысячи стремившихся поскорее уехать здоровых офицеров, озлобленных, разочарованных, проклинавших всех и вся».

(В. Раковский)

Армия начала подходить к Новороссийску 25 марта. К этому времени красные заняли Абрау-Дюрсо, находящееся в 15 километров западнее города. Сдерживали их только части Донской армии. Там тоже было интересно. К примеру, одна часть донцов, высланная прикрывать Абрау-Дюрсо, внезапно натолкнулась на красный авангард. Началась перестрелка, но потом красные стали кричать:

— Зачем вы сражаетесь? Ваше дело проиграно! Сдавайтесь.

И примерно половина отряда бросила винтовки.

Тем не менее большевиков удавалось удерживать. Местность там очень подходит для обороны, а красные не собирались бессмысленно класть свои головы.

…Как вспоминают очевидцы, Новороссийск оказался под завязку набит войсками и беженцами. На рейде стояли как российские военные и гражданские суда, так и английские. Но российских было очень мало, а англичане никого не собирались брать на борт.

И началось то, что многие не могли простить Деникину до конца жизни.

Вопрос был в распределении по судам. О гражданских речь вообще не шла, их никто брать не собирался — разве что особо привилегированных. Но и с военными имелись проблемы. Было очевидно, что на всех судов не хватит.

Деникин так и сказал командующему Донской армией генералу Сидорину:

— Все суда, которые имеются в Новороссийске и которые прибывают, поступают в распоряжение Кутепова. Каждая дивизия Добровольческого корпуса имеет свои собственные пароходы, которые уже и заняты соответствующими караулами. Имеются еще и пароходы, находящиеся в распоряжении Кутепова, охраняемые караулами и не занятые частями. Для Донской армии не предоставлено ни одного судна. Правда, с часу на час ожидается прибытие новых пароходов.

У «добровольцев» было преимущество. Они пришли первыми — да и по первоначальному плану эвакуироваться морем из Новороссийска должны были только они. Но дело даже не в том. Офицеры Добровольческого корпуса были о себе очень высокого мнения, они только себя считали «настоящими белыми», а на остальных смотрели как на «попутчиков». (Это вообще-то коммунистический термин, но тут он очень подходит).

Так вот, они полагали, что самое главное — вытащить их.

Еще до начала эвакуации, по свидетельству Деникина:

«Генерал Достовалов во время одного из совещаний в поезде Ставки заявил:

— Единственные войска, желающие и способные продолжать борьбу, — это Добровольческий корпус. Поэтому ему необходимо предоставить все потребные транспортные средства, не считаясь ни с чьими претензиями и не останавливаясь в случае надобности перед применением оружия».

Хотя именно казаки сложили свои головы, пытаясь остановить Буденного. Все главные сражения после Ростова легли на плечи казаков. Но кому какое дело!

…А в Новороссийске на это наложилась обычная психология массовой паники: «умри ты сегодня, а я завтра».

Добровольцы охраняли подходы к судам. Охраняли они их серьезно: возвели баррикады, поставили пулеметы — и начали погрузку. Погрузились успешно. И ладно бы. Но когда на следующее утро начали подходить дополнительные корабли, предназначенные уже для Донской армии, «белые рыцари» стали их элементарно перехватывать! Деникин на все претензии генерала Сидорина реагировал вяло: то ли не хотел вмешиваться, то ли, как пишут многие очевидцы, утратил силу воли. Сам генерал в «Очерках русской смуты» говорит об этом эпизоде очень сбивчиво и невнятно. У него в книге много таких мест — и это хорошо заметно. Обычно Деникин все излагает очень четко, а когда сбивается на невнятицу — значит, речь идет об эпизодах, когда генерал совершал не слишком красивые поступки. (Другие мемуаристы в таких случаях, как правило, просто врут).

И даже когда все-таки стали грузиться донцы, добровольцы и тогда пытались перехватить суда всяческими способами. Вот выдержка из официального документа — рапорта командира Донской партизанской дивизии, полковника генерального штаба Ясевича.

«Потоки площадной брани, расправы плетьми, сбрасывание с борта всех, кто не корниловец, — вот атмосфера, в которой происходила погрузка Корниловской дивизии. Недопустимей всех вел себя командир 1-го полка полковник Гордеенко, сбросивший в море трех офицеров и одного лично ударивший прикладом по голове…»

Сразу видно благородных людей и истинных героев!

…Бойцам Донской армии приходилось грузиться буквально с пустыми руками. Мучительнее всего было бросать лошадей, ведь конь для казака — как друг. Но делать было нечего. По городу носились табуны, которые тут же расхватывали невесть откуда появившееся черкесы. Как, впрочем, и «свои» чеченцы.

Да что там лошади! Бросали даже седла и винтовки.

«В городе шел погром. Громили магазины, громили и расхищали громадные склады с продовольствием и английским обмундированием, которые за недостатком времени и пароходов нельзя было эвакуировать. По улицам валялись ящики с консервами, кожаные куртки, шинели… Всюду рыскала местная беднота, стараясь утащить домой все, что можно было».

(В. Раковский)

Кстати, англичане наблюдали за всем этим с полнейшим равнодушием. Разве что в помощь добровольцам выделили танк, который иногда постреливал поверх голов — когда толпа желающих погрузиться на суда слишком уж напирала. Англичане вообще не могли понять, что происходит. Британские офицеры недоуменно спрашивали:

— Почему вы не обороняете город? Это же созданная самой природой неприступная крепость!

Так оно и есть. Новороссийск окружен горами. Теоретически белые могли держать город довольно долго и, не дергаясь, вывезти в Крым не только все войска и беженцев, но и тяжелое вооружение. Но… Моральное состояние было уже на нуле. Сражаться в тот момент никто не хотел.

И ведь самое главное — нельзя сказать, что красные очень сильно жали. Они вообще не совались. Похоже, большевики полагали: на этом все основные дела закончатся. Кто ж знал, что война на Юге затянется еще на восемь месяцев?

Многие белые тоже думали, что Крым — это просто перевалочная база по дороге в эмиграцию. Деникинцев в Новороссийске подстегивал не реальный враг, а собственная паника.

В итоге на берегу осталось около 30 тысяч бойцов Донской армии. 20 тысяч из них, подобно шолоховскому Григорию Мелехову, махнули на все рукой и сдались подошедшим красным. Примерно 10 тысяч ушли на юг вместе с Кубанской армией. О ней при погрузке даже и речь не шла.

В Новороссийске была брошена вся артиллерия, пулеметы и огромные склады с боеприпасами и снаряжением.

И в заключение этой главы стоит рассказать о судьбе Донской Сводно-партизанской дивизии, которую с некоторыми частями Добровольческого корпуса отправили прикрывать отход. Корниловцы, правда, быстро слиняли. А донцам твердо обещали, что им оставят плавсредства, и в итоге кинули в буквальном смысле слова.

Взбесил офицеров дивизии даже не сам этот факт. Война — жестокая штука. Иногда кому-то приходится пожертвовать собой, чтобы прикрыть остальных. Но их взбесило то, что им постоянно врали.

Вот завершающая часть рапорта командира Донской Сводно-партизанской дивизии генерала Дьякова:

«Во имя долга перед погибшими, преданными офицерами и войсками, для удовлетворения возмущенных, случайно уцелевших чинов дивизии, считаю необходимым в заключение отметить, что спешная, постыдная погрузка 13 марта не вызывалась реальной обстановкой на фронте [106] , которая мне как отходившему последним была очевидна. Никаких значительных сил у Раевки не наступало, ибо в 14 часов (в 2 часа дня) 13 марта никого, кроме разъездов, у Владимировки не было. Что же касается деревни Борисовки, то она была весьма слабо занята двумя-тремя экскадронами и четырьмя ротами. Образ действий противника в этом районе делал основание предполагать, что там были всего лишь "зеленые". Таким образом, при наличии хотя бы слабой попытки к управлению со стороны генерала Кутепова или Барбовича ничего не стоило бы удержать Новороссийск еще два-три дня, указав только линию арьергардных боев и участки для тех частей, которые все равно не имели транспортных средств. К сожалению, ни генерал Кутепов, ни генерал Барбович не только не искали связи со своими частями, но даже увернулись от меня, так как ни тот, ни другой не ответили, кто у меня справа и слева и какой план действий ими намечен. В результате управление из рук генерала Кутепова было передано генералу Барбовичу, который передал его начальнику Корниловской дивизии, а последний — своему командиру полка, который не желал иметь ни с кем связи и, избрав себе благую часть — движение по полотну железной дороги вместе с бронепоездами, менее всего был занят прикрытием Новороссийска с северо-запада, как значилось в директиве.

Если по условиям обстановки вызывалась необходимость пожертвовать Сводно-партизанской дивизией как арьергардом, выиграть время и погрузить прочие части армии, то неужели допустимо не поставить об этом в известность начальника этого арьергарда? Неужели допустимо не дать ему ясной и определенной задачи? Насколько мне известно, ни военная история, ни тактика не рекомендуют применять обман начальника арьергарда. Между тем не будь этого обмана, то есть знай я, что судов для дивизии нет, я остался бы с дивизией в Кирилловке и, безусловно, продержался бы весь день 14 марта, если при мне остались бы бронепоезда. Наконец, самый факт обмана в бою, то есть заведомое сокрытие боевой обстановки со стороны старшего начальника, действует на обманутую часть настолько разлагающим образом, что вести ее еще раз в бой и ждать успеха едва ли будет разумно…»

 

И красный с белым говорит

Судьба Кубанской армии интересна не только тем, что впервые за время Гражданской войны большевики и белогвардейцы разговаривали друг с другом не через прицел, а в контексте позиции, которую при этом озвучили красные.

Как уже было сказано, Кубанская армия, точнее то, что от нее осталось, двинулась на юг, на Геленджик и Сочи. Вместе в ней шел и 4-й Донской конный корпус, который «забыли» на берегу. Тоже не весь корпус, а только те, кто сдаваться не хотел. Пока не хотел. С ними же шли и многочисленные беженцы.

Всего на юг отправилось около 40 тысяч человек. Вместе с кубанскими частями двигались Рада, правительство и войсковой атаман Н. А. Букретов.

Путь был очень трудным. В то время на Сочи с Кубани не было вообще никакой дороги (ее построили только в тридцатых). Так что идти пришлось через горы. Продовольствие имели лишь кубанцы, да и у тех оно быстро закончилось. Начался голод.

«Умирающие с голода люди отбирали последние, ничтожные запасы у населения. Питались кукурузой и мясом. Ели, пока было что есть, скот беженцев. Но скоро запасы мяса истощились. Кукурузы не хватало. Тогда стали собирать в лесу прошлогодние лесные груши, которые ели в вареном и сухом виде. Голод усиливался. Появились умершие голодной смертью. Офицеры и казаки исхудали к концу перехода так, что остались в буквальном смысле кожа да кости».

(В. Раковский)

Впрочем, возможно, Раковский тут слегка преувеличивает. Лошадей-то не ели. Как мы увидим дальше, у белых их осталось около 20 тысяч.

…В конце концов кубанцы и донцы вышли к Сочи и Адлеру. Дальше, за рекой Псоу, находилась Грузия. По реке заняли позиции грузинские войска, командование которых заявило, что не пропустит никого — ни солдат, ни беженцев.

Белые легко могли бы смести грузинское воинство. Как показали дальнейшие события, когда грузины разбирались уже с большевиками, боевая ценность их войск была близка к нулю.

Но тут на рейде появились английские корабли. Британцы заявили, что при попытке силового прорыва они прекратят всяческую помощь Кубанской армии. Прорваться через Псоу можно было и без английской помощи — а вот дойти до Турции…

А почему англичане так поступили?

Отнюдь не из трогательной любви к грузинам и их опереточному суверенитету. Просто как раз в этот момент английское правительство давило на белых, принуждая их вступить в переговоры с большевиками, а в перспективе — созвать общую мирную конференцию всех воюющих сторон.

В ноте лорда Керзона к Г. В. Чичерину от 1 апреля министр иностранных дел Великобритании заявил:

«Я употребил все свое влияние на генерала Деникина, чтобы уговорить его бросить борьбу, обещав ему, что, если он поступит так, я употреблю все усилия, чтобы заключить мир между его силами и вашими, обеспечив неприкосновенность всех его соратников, а также населения Крыма. Генерал Деникин в конце концов последовал этому совету и покинул Россию, передав командование генералу Врангелю».

Подробнее об этом — в следующей главе. Факт тот, что англичанам на данный момент был невыгоден лишний шум.

…Положение у Кубанской армии было безвыходным. С севера шли большевики, вперед не пройти, в горах еще лежал снег — так что через перевалы тоже не пробиться.

Кстати, не стоит думать, что Кубанская армия была оторванной от мира. Ее представители на английских судах плавали и в Крым, и в Грузию — уговаривать власти все-таки пропустить белых.

И тут еще один вопрос. А что, белые из Крыма не могли прислать суда, чтобы забрать кубанцев? Могли. Но не слали. Дело в том, что обстановка в Крыму была паршивой. Прибывшие туда солдаты и офицеры озверели от всего, что с ними произошло. На улицах Севастополя постоянно шли стычки между добровольцами и донцами. Донские казаки митинговали не хуже, чем петроградские солдаты в 1917 году. Так что тащить в Крым еще более озверелых кубанцев, которые еще хуже относились к добровольцам, никому не хотелось. Тем более что наступления большевиков в ближайшее время никто не ждал.

Нельзя сказать, что кто-то всерьез опасался выхода ситуации из-под контроля. В Крыму имелись еще и «местные» войска — те, что под командованием генерала Слащева защищали полуостров с декабря. Они были вполне боеспособны и абсолютно надежны, и в два счета навели бы порядок.

Но вот как раз этого многие и боялись. Дело в том, что в Крыму шла борьба за власть. Решался вопрос: кто будет новым главнокомандующим вместо Деникина, которого задвигали уже со стопроцентной гарантией. В числе имен называли и генерала Слащева. Сам он и тогда, и позже утверждал, что к власти не рвался: он, дескать, только военный. Но Яков Александрович был совершенно непредсказуемым человеком. И давать повод наводить порядок войскам, которые за своего командующего кого угодно порвали бы в клочья, никому не хотелось.

В конце концов все устаканилось, к власти пришел Врангель — и тогда стали готовить суда для вывоза Кубанской армии. Но было уже поздно…

29 апреля большевики атаковали кубанский арьергард. Они легко прорвали оборону белых и заняли селение, в котором находился штаб одной из кубанских бригад. И тут красные повели себя необычно. Дело в том, что отступавшие не успели уничтожить проложенную ими же телефонную связь.

Командир 34-й стрелковой красной дивизии В. П. Егоров позвонил в штаб белых. Трубку взял командующий Донской армией генерал Н. А. Морозов, заступивший на этот пост вместо Сидорина, убывшего из Новороссийска на пароходе.

Комдив сказал ему таковы слова:

— Я нарочно вызвал вас к телефону, чтобы указать на безнадежность вашего положения. Выхода вам нет. Во имя чего же и мы, и вы льем сейчас русскую кровь, когда вопрос о прекращении Гражданской войны — вопрос самого близкого будущего? Мне кажется, что нам пора войти в переговоры. Во всяком случае, я вам делаю это предложение.

Морозов передал предложение остальным генералам — и оно вызвало шок. Такого никогда не было. Точнее, в 1918 году между красными и белыми иногда возникали переговоры где-нибудь на уровне роты или отряда — но неофициально, да и обе армии тогда были еще «дикими». Но вот чтобы так…

Скорее всего, большевики пошли на эти переговоры прежде всего из политических целей. Но, с другой стороны, они уже взяли в плен в Новороссийске множество казаков — и убедились, что этих людей вполне можно использовать на польском фронте. Так почему бы не попытаться заполучить себе еще какое-то количество испытанных бойцов?

Предложение вызвало среди белых командиров большие споры. Одни даже слышать не хотели о переговорах с большевиками. Другие, в том числе генерал А. В. Голубинцев, полагали, что надо поговорить. С одной стороны, это помогало выиграть время. С другой — имелось опасение, что рядовые солдаты, узнав про это предложение (а скрыть такие вещи очень непросто) сразу перебегут к большевикам.

Как бы то ни было, Голубинцев с двумя офицерами отправился на переговоры. Со стороны красных присутствовал комдив Егоров и комиссар дивизии А. И. Судин.

Высокие договаривающиеся стороны вели себя исключительно предупредительно. Большевики называли Голубинцева «ваше превосходительство», белые к большевикам обращались «товарищи». (Это ж надо понимать! Вообще-то белогвардейцев от слова «товарищ» трясло.)

Но интереснее всего высказанная красными позиция. Они говорили:

— Теперь положение изменилось. Мы прежде всего ставим своей целью защиту русских интересов.

На ехидный вопрос: «А что же вы будете делать с Грузией?» — Егоров небрежно ответил:

— Грузия упадет нам в рот, как спелая груша. Мы уже заняли Баку.

В самом деле, Баку был занят красными 27 апреля.

А комиссар Сутин развил тему:

— Мы видим из предложенных нам письменных условий, что вы патриотически настроены. Выход вашему патриотическому чувству будет дан на польском фронте. В данный момент Советская Россия ставит своей задачей восстановление единой, великой России. В этой работе офицерство, понятно, сыграет огромную роль, и ему будет дана полная возможность послужить идее великой России, но, понятно, только в рядах советских войск.

Ничего формулировочки для большевика-интернационалиста? Я обращаю внимание: это говорил именно комиссар, а не комдив, который мог быть и «спецом». Но эти слова произнес коммунист. Услышь его товарищи такое в 1917 году — они бы просто обалдели. И в этой смене приоритетов нет никакой заслуги большевистских вождей. Точнее, есть — она в том, что, в отличие от белых, большевики поняли, что от них требуется. Они оказались на определенном месте — в Москве, в Кремле — и место диктовало им, что нужно делать. Украина — это хлеб. Баку — это нефть… Ну а дальше уж ребята разогнались…

Заметим, что белым не предлагали воевать против своих товарищей — например, в Крыму или на Дальнем Востоке. Вы за Россию? Так и сражайтесь за Россию против иноземных захватчиков! Какие вопросы?

Договор был заключен в ночь с 18 на 19 апреля.

Вот его текст:

«1) Все, совершавшие расстрелы без суда и следствий, грабежи, насилия, а также офицеры, бывшие в составе советской армии и добровольно перешедшие в войска командования Юга России, считаются "уголовными преступниками". 2) Всем, добровольно сложившим оружие, гарантируется жизнь и свобода. Разрешается разъехаться по домам всем казакам, гражданским лицам и беженцам. Генералам и офицерам предоставляется полная свобода, кроме привлеченных по пунктам 1 и 2 условий, продиктованных военно-революционным советом 1 мая (18 апреля старого стиля). 3) Инициаторам и руководителям восстаний свобода не гарантируется. Они подлежат или привлечению в трудовые батальоны, или заключению в концентрационные лагеря до конца Гражданской войны, и только в виде особой милости они могут быть допущены в ряды Красной Армии. 4) Кинжалы, серебряные шашки, дедовское оружие остаются на руках при условии круговой поруки в том, что это оружие не будет обращено против Советской России. 5) Содействие возвращению на родину будет оказано постольку, поскольку позволят разрушенные войною пути. 6) Все собственные вещи, деньги офицеров, казаков не подлежат отобранию, кроме приобретенных нелегальным путем».

…И надо ж так было случиться, что на следующий день из Крыма пришли суда! Кто хотел, начал грузиться. Но отправиться к белым захотели не все. По данным ВСЮР, из 27 тысяч имевшихся тогда в Сочи солдат было вывезено 12 тысяч.

А вот данные красных.

В ходе регистрации установлено, что в плен сдались 373 офицера в чине от капитана до генерала, 858 офицеров в чине до штабс-капитана, 9977 унтер-офицеров, 4779 пехотинцев, 16 353 кавалериста, 1745 артиллеристов; в числе пленных оказались и члены Краевой рады. Около 10 тысяч белых явились для сдачи в плен «одиночным порядком». Среди трофеев оказалось 19 176 лошадей, 630 подвод, 300 орудий, 218 пулеметов, 9828 винтовок, 591 снаряд, 274 310 патронов.

В этом случае красным веры больше, потому как уж больно все досконально учтено. Это был первый случай организованной сдачи крупных сил белых — вот и постарались. Вряд ли кто-то стряпал такую «липу».

 

И вот такие были у них «патриоты»?

Из генерала Н. Э. Бредова пытаются сделать героя Белого движения. Поглядим на него повнимательнее…

Итак, 24 декабря 1919 года белыми был оставлен Киев. Первоначально командующий Киевской группой генерал Бредов планировал двинуться на Крым. Однако по приказу Главнокомандующего Новороссией генерала Н. Н. Шиллинга он пошел на Одессу для защиты города. Переход проходил тяжело — сзади наступала на пятки 14-я армия красных.

«26 января штаб генерала Бредова прибыл в Одессу. Вокзал был пустынен. В городе то в одном, то в другом месте возникала стрельба. Кругом встречались растерянные лица и чувствовался жуткий ужас, предшествовавший всякой эвакуации.

По прибытии в Одессу генерал Бредов со своим начальником штаба отправился в штаб генерала Шиллинга.

В штабе генерала Шиллинга работа шла нормально. Не было заметно ни суеты, ни нервности. Только генерал Шиллинг имел сильно озабоченный вид.

Генералу Бредову объяснили обстановку. Она была немногословна: «Транспортных средств вывезти войска нет. Пройти в Крым сухим путем уже невозможно. В ближайшие дни Одесса будет оставлена. Единственная возможность спасти войска — это движение в Румынию. Представитель английских войск ведет переговоры с румынами о принятии ими группы генерала Бредова и гарантирует успех этого плана. У Тирасполя, где намечается переход румынской границы, имеются большие склады продовольствия и иных запасов, вполне достаточные для нужд войск».

(Б. Штейфон [110] )

Одесса была занята бригадой Григория Котовского 7 февраля 1920 года. Эвакуация белых получилась не менее скандальной, чем новороссийская. Недаром Шиллинг в Крыму не получил никакой должности — его ненавидели буквально все.

Что же касается Бредова, то вместе с присоединившимися к нему частями одесского гарнизона его соединение начитывало около 23 тысяч солдат, плюс обоз с семью тысячами беженцев и больных. В Тирасполе не обнаружилось никаких продовольственных складов. Но что еще хуже — румыны не желали пропускать белых на свою территорию.

«В течение двух дней велись томительные, бесплодные переговоры. Телеграммы, адресованные генералом Бредовым румынским властям, вплоть до короля, остаются без ответа.

Ответ, впрочем, был, но малоутешительный: ночью румыны прорубили вдоль берега лед и, таким образом, достаточно надежно отгородились от нас водой».

(Б. Штейфон)

В итоге генерал Бредов принимает решение идти вдоль Днестра в Польшу.

30 января его части четырьмя параллельными колоннами начали движение на север. Переход длился 14 дней. Всерьез красные их не преследовали. 12 февраля в местечке Новая Ушица отряд встретился с польскими разъездами.

Разговор получился душевным. Генерал Бредов заявил:

«Отряд готов, впредь до переезда в Россию, принимать участие в борьбе с большевиками на Польском фронте, сохраняя, однако, безусловно свою внутреннюю самостоятельность».

Сказано — сделано.

«Было решено, что русские войска теперь же займут участок на фронте, причем подробности должны быть установлены по соглашению с генералом Краевским.

…

Нам был дан вполне самостоятельный участок, а польское командование с большим тактом сносилось с генералом Бредовым. Фактически наши взаимоотношения сводились к тому, что мы получали от польского штаба ориентировку и в свою очередь ежедневно сообщали о положении у нас. В случае нужды штаб фронта просил генерала Бредова о содействии русских войск.

…

Затем штаб округа обещал в случае приближения большевиков выдать винтовки нашим эшелонам. Польских войск в этом районе было, по-видимому, недостаточно, и наша помощь явно прельщала польское командование».

(Б. Штейфон)

Дальнейшему пребыванию на фронте помешала только эпидемия тифа. В итоге войска генерала Бредова были интернированы в лагерях (Пикулице под Перемышлем, Дембия под Краковым и в Щалкуве). В конце концов Врангелю удалось договориться о возвращении бредовцев в Крым. Вернулось, правда, всего 7 тысяч человек. Одни умерли от тифа, другие просто-напросто разбежались по заграницам.

Такой вот генерал Бредов патриот. Который совершенно спокойно пошел сражаться на стороне поляков. Конечно, они отговаривались тем, что сражаются с большевиками.

Но! Вот что говорил о целях польско-советской войны маршал Ю. Пилсудский:

«Замкнутая в пределах границ времен шестнадцатого века, отрезанная от Чёрного и Балтийского морей, лишенная земельных и ископаемых богатств Юга и Юго-Востока, Россия могла бы легко перейти в состояние второсортной державы, неспособной серьезно угрожать новообретенной независимости Польши. Польша же, как самое большое и сильное из новых государств, могла бы легко обеспечить себе сферу влияния, которая простиралась бы от Финляндии до Кавказских гор».

Вот за что сражался генерал Бредов. Но какая разница! Зато против большевиков.

Недаром ведь генерал-лейтенант Штейфон, которого я здесь цитировал, во время Второй мировой войны пошел служить к нацистам и командовал так называемым Русским охранным корпусом. И ведь он даже не с РККА воевал, а с югославскими партизанами. Тоже патриот, блин. К сожалению, на виселицу он не попал, а умер в апреле 1945 года своей смертью.

 

Когда помогает катастрофа

Подробно писать о советско-польской войне нет смысла. Она не имеет прямого отношения к Гражданской. Это была агрессия иностранного государства, которое, воспользовавшись смутой, решило отхватить себе кусочек территории. Хотя связь поляков с Врангелем и Петлюрой — то есть с фигурантами Гражданской войны, очевидна.

С другой стороны, история ее достаточно известна — и переписывать другие книги у меня особого желания нет. Но напомнить основные события и дать кое-какие комментарии имеет смысл.

Вялотекущая война с Польшей началась сразу же после ухода немцев. Поляки Литвы и Белоруссии создали «Комитет защиты восточных окраин» (КЗВО), вокруг которого расплодилось множество военизированных подразделений, и обратились за помощью к польскому правительству. Однако Польше было тогда не до того — она могла выслать лишь незначительные части. Правда, у красных хватало проблем на других фронтах. Некоторое время война носила вялотекущий характер.

Всерьез все началось в феврале 1919 года. Поляки начали наступление в Белоруссии. Планы у них были наполеоновские — восстановление границ 1772 года, то есть захват Белоруссии и Правобережной Украины.

17-19 апреля поляки заняли Лиду, Новогрудок и Барановичи, а 19 апреля польская кавалерия вступила в Вильно (Вильнюс). 9 августа был взят Минск, 29-го — Бобруйск.

На этом наступила пауза — стороны заключили перемирие.

…Вторая серия началась в январе 1920 года, но главные события случились позже — на Украине. 25 апреля развернулось общее польское наступление, и 7 мая в Киеве в очередной раз поменялась власть. Вошли поляки.

Но тут на горизонте появился М. Н. Тухачевский плюс Первая Конная. Буденный действовал в свойственной ему манере. 26 мая он нашел слабое место у поляков и врезал…

Удар получился отменный. Польская армия покатилась назад. 26 июля РККА перешла на территорию Польши.

Историки спорили и спорят — оправданно ли было дальнейшее наступление? То, что оно являлось рискованным — в руководстве РККА вполне понимали. А поляки предложили начать переговоры о мире.

Обычно, говоря про принятое решение продолжать войну, прежде всего упоминают идеологические причины — намерение устроить революцию в Польше, чтобы потом перенести революционный пожар в Германию. Разумеется, это тоже имело место. Отмороженных революционеров в РСФСР хватало с избытком. Но не стоит преувеличивать идеологической составляющей — имелась и чисто военная причина. Польская армия находилась в очень тяжелом состоянии, и было большим искушением решить вопрос окончательно — чтобы потом голова не болела. Тем более что руководство РККА страдало некоторым головокружением от успехов. А как же! Вон Деникина-то раскатали! И Тухачевский попер вперед, как носорог…

Дальнейшее известно. Красная Армия дошла почти до Варшавы. А 16 августа началось «Чудо на Висле» — маршал Пилсудский нанес контрудар. Кстати, план операции разрабатывался совместно с французским генералом Максимом Вейганом. И разразилась катастрофа…

Причина ее понятна — товарищ Тухачевский откровенно зарвался. Так уже много раз случалось и на Гражданской войне, да и на Первой мировой тоже. Катастрофа армии Самсонова в 1914 году ничем принципиально не отличается от Варшавского сражения.

По сторонам Тухачевский не смотрел. Он вообще плохо представлял, где находится противник. Кстати, верить в «восстание польского пролетариата» комфронта не мог по определению. Он хоть и являлся членом партии большевиков, но вступил в нее исключительно из карьерных соображений и вряд ли всерьез воспринимал идею мировой революции.

Сегодня в Тухачевского кидают камни все. Однако, честно говоря, возникает вопрос: а чем думали те, кто его назначал на эту должность? Дело в том, что у будущего маршала был очень специфический военный опыт: он воевал против Колчака и против азербайджанской армии. В Сибири большинство населения на тот момент сочувствовало красным. Это значит, что у командования могла не болеть голова о разведке — все делалось как бы само собой. Данные о противнике поступали от партизан и местных жителей. Так что Тухачевский просто понятия не имел, что такое организация разведки — и, судя по всему, не придавал такой «мелочи» значения.

Тем более что Колчак во время его преследования по Сибири был уже не слишком серьезным противником. У него просто не имелось сил для организации контрнаступления. Напомню, что такая попытка адмирала, сперва удачная, захлебнулась именно потому, что не хватило сил развить успех.

Об Азербайджане речь еще пойдет — там вообще была не война, а прогулка по Закавказью.

Но в Польше-то дело обстояло совсем по-другому! Население настроено враждебно, да и польская армия потрепана, но отнюдь не разбита. Так что его действия были чистой воды авантюрой.

Правда, контрнаступление Пилсудского тоже было авантюрой. Но когда сталкиваются два авантюриста — тут уж побеждает кому повезет. Повезло полякам.

Разгром был страшный. Причем именно разгром. На 25 тысяч погибших красноармейцев пришлось 60 тысяч пленных, еще 45 тысяч человек ушли в Германию и были там интернированы.

В итоге декорации снова переменились. Назад покатились уже красные. 12 октября поляки вторично взяли Минск. Ситуация вернулась к той, что была в 1919 году.

Но на этом все и закончилось. Дело в том, что Польше всемерно помогали французы. Количество поставленного ей вооружения сравнимо с поставленным ВСЮР. Я уже упоминал о генерале Вейгане. Кроме него, в Польшу приехало множество французских инструкторов (интересно, что среди них был молодой Шарль де Голль, будущий знаменитый президент Франции). Но с середины лета во Франции поднимается волна забастовок, требовавших прекращения помощи Польше. Да и самому Пилсудскому стало ясно: все-таки на то, чтобы отвоевать границы 1772 года, сил не хватит.

12 октября 1920 года было заключено перемирие, и военные действия прекратились. Окончательный мирный договор подписан 18 марта 1921 года в Риге.

Итоги войны были печальные. Украинская и Белорусская социалистические республики потеряли обширные куски своих территорий. Именно поэтому столицей УССР до 1939 года был не Киев, расположенный слишком близко к границе, а Харьков. РСФСР понесла огромные потерли в людях и технике. Но…

Как иногда случается, имелись в этой катастрофе и положительные моменты. Самый главный из них — то, что она сильно повлияла на психологию многих офицеров — как тех, кто до этого стоял в стороне от Гражданской войны, так и воевавших за белых. И это понятно: поляки были откровенными агрессорами, которые претендовали на российские территории. Красные с поляками сражались. Белые — вели переговоры о взаимодействии.

Летом 1920 года в Севастополь из Варшавы прибыл князь В. С. Любомирский. Князь заявил севастопольским журналистам: «Руководящие польские круги чрезвычайно сочувственно относятся к заключению союза с генералом Врангелем. Я убежден, что этот союз будет заключен в самом ближайшем будущем».

Как должны были реагировать на такое русские патриоты, не испытывающие слепящей ненависти к большевикам? Вот именно.

Самым известным событием из этого ряда явился переход на сторону большевиков генерала А. А. Брусилова, пользовавшегося в офицерской среде огромным авторитетом (до этого он придерживался нейтралитета). Широко известно так называемое «письмо Брусилова». Оно написано весной 1920 года начальнику Всероглавштаба (одного из двух главных штабов Красной Армии) Н. И. Раттелю и является предложением услуг. Кстати, Раттель был гвардейским офицером, в 1917 году имел чин генерал-квартирмейстера. Тем не менее в РККА он пошел со дня ее основания.

Вот текст письма Брусилова:

«Милостивый государь Николай Иосифович! За последние дни мне пришлось читать ежедневно в газетах про быстрое и широкое наступление поляков, которые, по-видимому, желают захватить все земли, входившие в состав королевства польского до 1772 года, а может быть, и этим не ограничатся. Если эти предположения верны, то беспокойство правительства, сквозящее в газетах, понятно и естественно. Казалось бы, что при такой обстановке было бы желательно собрать совещание из людей боевого и жизненного опыта для подробного обсуждения настоящего положения России и наиболее целесообразных мер для избавления от иностранного нашествия. Мне казалось бы, что первой мерой должно быть возбуждение народного патриотизма, без которого крепкой, боеспособной армии не будет. Необходимо нашему народу понять, что старое павшее правительство было неправо, держа часть польского братского народа в течение более столетия насильственно под своим владычеством. Свободная Россия правильно сделала, немедленно сняв цепи со всех бывших подвластных народов, но освободив поляков и дав им возможность самоопределиться и устроиться по своему желанию, вправе требовать того же самого от них, и польское нашествие на земли, искони принадлежавшие русскому православному населению, необходимо отразить силой. Как мне кажется, это совещание должно состоять при главнокомандующем, чтобы обсуждать дело снабжения войск провиантом, огнестрельными припасами и обмундированием. Что же касается оперативных распоряжений и плана войны в особенности, то в эту область совещание ни в коем случае вмешиваться не может. Как личный мой опыт, так и военная история всех веков твердо указывают, что никакой план, составленный каким бы то ни было совещанием, не может выполняться посторонним лицом, да и вообще план войны и оперативные распоряжения должны быть единичной работой самого командующего и его начальника штаба, но ни в коем случае не работой каких-либо комиссий или совещаний. Такие действия какой бы то ни было коллегии были бы преступным посягательством на волю главнокомандующего и его основные права и обязанности. Обязательно выполнять план тому, кто его составил. Это азбучная истина, вам столь же хорошо известная, как и мне, и плох тот главнокомандующий, который согласился бы выполнять чужие планы. Знаменитый гофкригсрат недоброй памяти достаточно указывает, насколько преступно связывать волю полководца. Вот все, что имел вам сказать. Прошу верить моему уважению и преданности. А. Брусилов ».

Вскоре в РККА было создано Особое Совещание, в задачи которого входила работа по комплектованию армии, подготовке комсостава и по улучшению использования транспорта для военных надобностей. Его и возглавил Брусилов. Опыт генерала был, безусловно, очень ценен — но еще важнее то, что примеру Брусилова последовали многие.

А вот что в 1920 году заявлено на совещании так называемого «Национального центра» — существовавшей в Москве подпольной организации кадетской ориентации, всегда провозглашавшей непримиримую борьбу против большевиков:

«Наступление же поляков есть прежде всего наступление на Россию и должно быть всеми русскими гражданами встречено как таковое. Чувство долга перед Россией с ее тяжкими бедствиями должно превозмочь всякие антипатии к большевизму. Впрочем, большевизм сам эволюционирует в направлении государственности, и эта эволюция пойдет тем быстрее и прочнее, чем скорее кончится гражданская война, прекратятся разговоры, прекратятся всякие виды сознательного и бессознательного саботажа».

То есть ребята из «Национального центра» под влиянием польских событий сообразили: им незачем конфликтовать с большевиками.

У белых же остался принцип: «Хоть с чертом, но против большевиков». Такая позиция была понятна только им.

В завершение этой главки приведу одну цитату:

«Мне было ясно тогда, неспокойным летом двадцатого года, как ясно и сейчас, в спокойном тридцать третьем, что для достижения решающей победы над поляками Советское правительство сделало все, что обязано было бы сделать любое истинно народное правительство. Какой бы ни казалось иронией, что единство государства Российского приходится защищать участникам III Интернационала, фактом остается то, что с того самого дня Советы вынуждены проводить чисто национальную политику, которая есть не что иное, как многовековая политика, начатая Иваном Грозным, оформленная Петром Великим и достигшая вершины при Николае I: защищать рубежи государства любой ценой и шаг за шагом пробиваться к естественным границам на западе! Сейчас я уверен, что еще мои сыновья увидят тот день, когда придет конец не только нелепой независимости прибалтийских республик, но и Бессарабия с Польшей будут Россией отвоеваны, а картографам придется немало потрудиться над перечерчиванием границ на Дальнем Востоке».

Кто это сказал, какой-нибудь сторонник большевиков? А вот и нет. Это написал великий князь Александр Михайлович. Который не только потерял из-за большевиков всё — деньги и положение, но красные расстреляли двух его братьев. Но вот тем не менее…

 

Отступление. Мундир английский, погон российский

Внешний вид бойцов противостоящих армий большинство читателей представляет по бесчисленным фильмам о Гражданской войне. И если красные показаны в них более-менее адекватно, то вот с белыми не все так просто. Так что с них и начнем.

…Обычно белые показаны носящими старую русскую форму — разве что с нашитым на рукаве трехцветным шевроном Добровольческой армии. На деле все обстояло не совсем так.

В начале Добровольческая армия не имела никакой формы. Офицеры пробирались через всю Россию между красногвардейских и анархистских заслонов. Одно лишь предположение, что кто-то является офицером, обеспечивало тому короткую прогулку до ближайшей стенки. Обмундироваться на Дону успели далеко не все, да и казаки не горели желанием раскрывать свои закрома. Так что в «Ледяной поход» белые ушли кто в солдатской шинели, кто в студенческой, а некоторые и в гражданском пальто. Погон тоже не хватало.

Именно в те времена белогвардейцы рисовали себе чернильным карандашом погоны на плечах. Конечно, после разгрома Сорокина деникинцы прихватили себе кое-что из красных запасов — но у тех тоже было не слишком густо, на всех не хватило. Тем более что форма на такой войне быстро приходила в негодность, а еще более — разворовывалась. Хуже всего было с сапогами, которые буквально «горели» от бесчисленных переходов. Именно поэтому с убитых обе стороны в обязательном порядке снимали сапоги. А расстреливая — раздевали до белья.

В конце 1918 года времена изменились — пришли союзники и стали везти снаряжение. Но, понятное дело, своего образца. Так что и колчаковская, и деникинская армии были обмундированы в английскую и французскую форму. Была и экзотика — вроде голубых мундиров итальянских горных стрелков. Именно от союзников огромное распространение получил английский френч — вещь куда более удобная, чем мундир.

«Немало русских офицеров. Среди них попадаются часто — в генеральских погонах. Все в английских френчах».

(Б. Соколов)

Впоследствии френчи «по наследству» достались красным и стали чуть не униформой военных и партийных работников двадцатых-тридцатых годов.

Порой у белых не хватало и погон, так что офицеры нередко крепили русские звездочки к английским и французским погонам (они имели иную форму).

Встречалась и вовсе экзотика. Существуют фотографии солдат генерала Юденича, одетых в немецкое снаряжение — включая даже каски характерной «фрицевской» формы. Хотя каски на Гражданской войне не носили. Ни к чему это было.

Все это, разумеется, со свистом разворовывалось. Как пишет журналист Р. Г. Ракитский, «вся Кубань ходила в английской военной форме».

Впрочем, простой народ тоже не упускал случая сделать свой маленький бизнес. Генерал Шкуро писал, что многие мобилизовывались в ряды ВСЮР по три-четыре раза. Причина проста. Человек становился солдатом, получал обмундирование, дезертировал, прогуливал свою форму, потом приходил снова в другую часть… Благо никакого централизованного учета не было и быть не могло.

Но так случалось далеко не всегда. Дело в том, что интенданты очень любили «сундучить» снаряжение — даже не воровать, а просто хранить на складах. До армии оно не всегда доходило. Глядя на бытовые, а не парадные фотографии фронтовых поручиков и штабс-капитанов (а их сохранилось немало), мы нередко видим не блестящих офицеров из фильма «Адъютант его превосходительства», а ободранные фигуры бомжеватого вида.

Так что «блестящий офицер» — это был чаще всего «герой тыла». При виде такого франта у фронтовика рука непроизвольно тянулись к кобуре…

Перейдем к красным. Первоначально они оказались в лучшем положении. Большевики контролировали основные крупные города, так что большинство военных складов оказались на их территории. (Да и фабрики тоже. Они еще не успели встать.) Поэтому первоначально красные снабжались одеждой лучше. Кроме того, пока Красная Армия была добровольческой, вступившему в нее гарантировали «полное содержание и обеспечение». А ведь люди, не получив обещанного, могли бы и разбежаться…

«Надо сказать, что, несмотря на трудность со снабжением, нам выдали новое обмундирование: шинели, шапки, шаровары, гимнастерки и обувь. Все радовались новеньким, только что с завода, трехлинейным винтовкам и патронным подсумкам с ременными поясами. Некоторые дополнительно получили наганы. Пулеметов не было, зато более чем достаточно имелось ручных гранат. Патронов получили с таким расчетом, чтобы не ощущать нужды в них хотя бы в первое время (в дальнейшем рассчитывали на снабжение за счет врага)».

(С. И. Моисеев)

Впоследствии со снабжением стало гораздо хуже. Самая нижняя точка приходится на 1919 год. Тем не менее кавалерию красные старались обмундировывать. Тут тоже не обходилось без экзотики.

«Это был полк красных петроградских юнкеров-курсантов в составе около 1 000 шашек. Всадники сидели на отличных конях и были одеты в кожаные куртки, синие рейтузы с кантами и красные бескозырки с большевистской звездой».

(Генерал Шкуро)

В Российской империи было много разнообразной униформы, причем она часто менялась. А интендантства всех времен и народов, если не дадут иного приказа, имеют привычку хранить все. К примеру, в пятидесятых годах в СССР снимали фильм о русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Так вот, на армейских складах нашли подлинную форму тех времен! Которая спокойно пролежала на складах семьдесят лет при всех властях!

Кстати, знаменитые чекистские (командирские) кожанки — вкупе с такими же штанами — форма автоброневых войск. Белые тоже охотно носили кожанки — особенно те, кто служил на бронепоездах.

 

Миф о буденовке

Существует стойкое убеждение, что появившаяся в конце Гражданской войны новая советская форма была разработана еще при царе, для парада гвардии в Берлине. Дескать, она лежала на складах, а красные до нее добрались.

Это убеждение абсолютно ни на чем не основано. Как часто бывает, люди повторяют то, что «все знают». Единственным основанием служит увлечение Николая II допетровской Россией. А больше ничего нет…

Не так все было, совсем не так. Новая форма разработана в 1918 году. Другое дело, что в этом принимали участие известные художники Борис Кустодиев и Виктор Васнецов, которые тоже увлекались допетровской Россией.

ПРИКАЗ НАРОДНОГО КОМИССАРА ПО ВОЕННЫМ ДЕЛАМ № 326

Москва, 7 мая 1918 г.

При сем объявляется положение о конкурсе по установлению формы обмундирования Рабочее-Крестьянской Красной Армии.

Предметом конкурса является проектирование обмундирования Рабоче-Крестьянской Красной Армии, заключающего в себе: одеяние, обувь, снаряжение (для пехотинца и кавалериста) и головной убор.

ТРЕБОВАНИЯ, КОТОРЫЕ ДОЛЖНЫ УЧИТЫВАТЬСЯ ПРОЕКТАМИ

Формы обмундирования, вполне отличаясь от старых, должны быть спортивно-строгими, но изящными в своей демократической простоте и отвечающими по стилю духу народного творчества.

Возможная дешевизна обмундирования должна служить общим стремлением при выборе материала для проектируемых форм. Обмундирование должно быть приспособлено к временам года, доставлять носящему его наилучшие гигиенические условия, предохранять от простуды и не затруднять кровообращения и дыхания.

Формы обмундирования не должны заключать в себе каких-либо особо ярких по цвету и резких демаскирующих линий. Защитный цвет формы избирается путем отдельного, не входящего в конкурс, оптически-лабораторного исследования.

Форму создавали довольно долго. Причем «богатырка» появилась последней, когда все остальные элементы уже были приняты. Она была утверждена 13 декабря 1918 года.

Впервые новая форма появилась на бойцах отряда Михаила Фрунзе, созданного в конце 1918 года в Иваново-Вознесенске — городе ткачей и портных. Отправлен он был на Восточный фронт — кстати, в 25-ю дивизию, которой командовал В. И. Чапаев. Воевал отряд очень успешно, так что головной убор получил название «фрунзевка». «Буденовкой» он стал только в 1920 году. Новая форма появилась в Первой Конной только после польской кампании, в чем легко убедиться, посмотрев старые фотографии.

Причина — в тогдашних непростых условиях. При полном развале промышленности ни о каком массовом изготовлении формы речь не шла (то есть когда ее шьют на фабриках, а потом распределяют по воинским частям).

Но красные нашли выход. Вопрос решался просто: сумеет командир части самостоятельно обеспечить пошив новой формы — молодец. А на нет и суда нет. Имелись ведь полковые портные, имелись мастера и среди местного населения. А захваченного белого снаряжения, которое можно перешить, к этому моменту хватало.

Так вот, до осени 1920 годы конармейцам было не до заморочек с шитьем формы. Вот когда их отвели в тыл — тогда и начали шить…

…Интересна история и советских знаков различия. Первоначально, чтобы отличать своих от чужих, красноармейцы просто цепляли красные ленты. (Бойцы Народной армии Комуча носили георгиевские ленты, анархисты — понятно какие.)

Потом появились красноармейские звезды. Впервые о красной звезде как символе Красной Армии упоминается в газете «Известия Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов крестьянских, рабочих, солдатских и казачьих депутатов» 19 апреля 1918 года. Первоначально на звезде было изображение плуга и молота. Происхождение звезды часто связывают с масонством, однако впервые в России пятиконечные звездочки на эполеты ввел в 1827 году Николай I — который масонов терпеть ненавидел.

Первоначально красноармейцы вешали звезду на грудь, но быстро поняли, что в виде кокарды удобнее. Впрочем, носили и так, и этак.

Изготовление, опять же, было на совести командиров — а и порой самих бойцов. Благо для хорошего слесаря сделать такую штуку труда не составляет.

Знаков, определяющих звание, у красных первоначально не было. Но с ростом армии стало понятно, что это неудобно. Началась разная самодеятельность, вроде нарукавных повязок, всяких нашивок в виде цветных полосок. А 16 января 1919 года приказом РВСР № 116 были введены знаки различия родов войск — цветные петлицы на воротники, а также знаки различия командиров — нашивки на левый рукав выше обшлага или манжеты.

Интересно, что знаки различия в виде геометрических фигур отразили дух того времени. Тогда в советском искусстве лидировал авангард, кубизм и футуризм являлись чуть ли не официальным искусством. Это тот случай, когда можно сказать: «простенько, но со вкусом». Хотя и не слишком удобно…

Для полноты картины стоит упомянуть еще гайдамаков Скоропадского, которые носили стилизацию под казачий костюм XV–XVI веков. Правда, в таком виде хорошо лишь перед девицами на Крещатике форсить, а для войны XX века он мало подходил. Да и сколько их было, тех гайдамаков…

Больше ни у кого из фигурантов Гражданской войны формы не было.