Теперь перейдем еще к одному фактору Гражданской войны. Тому, на который очень рассчитывали белые, и который во многом их погубил. Речь идет об интервентах, которых считали союзниками. О японцах было сказано. Теперь речь об остальных.
Что надо, поделим, что не надо — утопим
В огромной эмигрантской литературе тема обиды на «союзников» звучит очень сильно. Дескать, не помогли, гады, большевиков передавить. А то нам самим оказалось слабовато…
Хотя, если разобраться, обижаться тут совершенно не на что. Дело-то в чем? Россия являлась союзником Англии и Франции по Антанте во время Первой мировой войны. Когда к власти пришли большевики, то белые провозгласили, что они продолжают войну с Германией — то есть вроде бы остальные страны являлись их союзниками. Но в ноябре 1918 года война закончилась. Возник совершенно иной расклад: одна из сторон Гражданской войны позвала на помощь иностранные государства. Дело обычное, в мировой истории такое случалось множество раз. Но! Эти самые государства, собственно говоря, никаких обязательств перед белыми не имели! Помогали как хотели и в том виде, в котором хотели. Какие претензии? Ну а разговоры про «неблагодарность» — это, извините, несерьезно. В политике такого понятия, как благодарность, просто не существует.
Между тем иностранные друзья отнюдь не горели желанием спасать Россию от большевиков. Они преследовали исключительно собственные интересы. И это было ясно с самого начала. Но белые понимать очевидных вещей решительно не хотели. Так чего тогда обижаться, что тебя «кинули»?
Появление союзников было встречено общественностью Юга России с ликованием, переходящим в экстаз. Первые корабли в Новороссийске приветствовала на причалах огромная ликующая толпа.
«Новороссийск, а затем Екатеринодар встречали союзников необыкновенно радушно, со всем пылом открытой русской души, со всей страстностью истомленного ожиданием, сомнениями и надеждами сердца. Толпы народа запрудили улицы Екатеринодара, и их шумное ликование не могло не увлечь своей непосредственностью и искренностью западных гостей».
(А. И. Деникин)
Все были уверены: вот сейчас сойдут по трапам союзные солдаты — и от большевиков только перья полетят. Тем более что англичане и французы обещали прислать войска…
Но, как известно, обещать не значит жениться. Войск на Юг прибыло ровно столько, сколько требуется, чтобы контролировать порты. К примеру, в Севастополе высадилось 600 британских морских пехотинцев и 1600 сенегальцев из 75-го французского полка.
То есть ни о каких серьезных боевых действиях союзники и не помышляли. У них были совсем иные заботы. Особенно это было заметно в Крыму, куда прибыли одновременно англичане, французы, итальянцы и греки. Гораздо больше, нежели борьба с большевизмом, их интересовал российский флот.
Обычно считается, что Черноморский флот утопили большевики в Новороссийске. Эта версия красочно описана Алексеем Толстым во второй части романа «Хождение по мукам».
Но автор был, мягко говоря, неточен. Флот утопили, да не весь. Значительная часть кораблей топиться не пожелала и ушла к Крым. Да и не все корабли успели уйти из Севастополя.
Все это морское хозяйство досталось немцам. Но, как известно, в конце 1918 года немцы сбежали, бросив не только трофеи, но и множество своего имущества. На кораблях были снова подняты андреевские флаги.
И тут пришли союзнички. Первое, что они потребовали, — спустить русские флаги. А потом флот начали элементарно делить.
«Англичане споров не заводили, и когда французы пожелали поднять свои флаги на боевых германских подводных лодках, коих было четыре "UB-14", "UB-42", "UB-37", "UB-23", то англичане спустили на двух из них свои флаги, а французы подняли свои. На "Воле" и миноносцах были подняты английские флаги и посажена английская команда (было оставлено всего три русских офицера), и суда эти отправились в Измид (залив и порт в Мраморном море). Германские подводные лодки англичане быстро снабдили командой, и через три дня суда стали опять действующими боевыми судами, но уже английского флота. Французы лодки только перекрасили, ими не воспользовались, и их две лодки пришли вскоре в полный беспорядок. Про весь происшедший разбор флота напрашивается такая заметка, если судить по имеемым письменным документам. Англичане желали все годное в боевом отношении забрать себе или сделать так, чтобы этих судов не было, т. к. всякий военный флот, кроме своего, им органически противен [150] ; французы желали взять флот для того, чтобы как трофеи привести его в свои порта; итальянцы были скромны и вели себя вежливо, греки зарились на коммерческие суда. Для русского офицерства приход союзников вместо ожидаемой радости принес много огорчений. Они не учли того, что Россия была дорога Антанте, как сильный союзник, с потерей же силы — Россия потеряла для них всякое значение. В политическом положении союзники не могли разобраться (и сами русские офицеры в этом путались). Становятся понятными все огорчения офицеров группы "Андреевского флага", когда, например, французы потребовали разоружения русских подводных лодок. Союзники желали обеспечить себя, и только, и поэтому оставить лодки боеспособными было для них рискованно. Англичане так и сделали — они сразу увели суда в Измид — "подальше от греха", как говорится. Им в местной политике белогвардейской России, конечно, было разбираться трудно: так, например, когда командующим русскими морскими силами на Черном море был назначен адмирал Канин (назначение это было не то "Крымского", не то "Уфимского" правительства), добровольческая армия выдвинула своего адмирала Герасимова. К 27 ноября оказалось, что Канин — Коморси всего моря, а в портах, занятых добрармией — Герасимов; затем — Герасимов является морским советчиком при начальнике армии в Екатеринодаре, а позднее — идет целый ряд новых комбинаций».
(В. Лукин)
А все, чем союзники воспользоваться не могли, — они просто-напросто уничтожали. Поводом для этого стало приближение к Севастополю красных. Но ведь никто и не попытался вывести суда в Новороссийск.
«У линейных кораблей дредноутного типа "Иоанн Златоуст", "Евстафий", "Борец за свободу" (бывший "Пантелеймон"), "Три Святителя", "Ростислав", "Синоп", а также крейсера "Память Меркурия" англичане взорвали машины и тем самым сделали невозможным их использование в течение всей Гражданской войны.
26 апреля англичане вывели в открытое море на буксире одиннадцать русских подводных лодок и затопили их, двенадцать подводных лодок типа "Карп" были затоплены в Северной бухте. Французы тем временем взорвали ряд фортов Севастопольской крепости, а также разгромили базу гидроавиации, уничтожив все самолеты. Лишь два гидросамолета французы погрузили на русский транспорт "Почин", который был уведен интервентами в Пирей».
(А. Широкорад)
Правда, белым все-таки удалось увести в Новороссийск ряд судов. Но это было сделано скорее вопреки союзникам.
Многих белых это возмущало. Но что делать-то было?! Ведь, с другой стороны, союзники стали подгонять им оружие и снаряжение.
В «Очерках русской смуты» Деникин писал о начале 1919 г.:
«С февраля начался подвоз английского снабжения. Недостаток в боевом снабжении с тех пор мы испытывали редко». И в другом месте: «Пароходы с вооружением, снаряжением, одеждой и другим имуществом, по расчету на 250 тысяч человек».
В мае 1919 года А. И. Гучков писал из Лондона генералу Деникину:
«По счастливой случайности во главе военного министерства в качестве военного министра стоит Уинстон Черчилль, вполне отдающий себе отчет в мировой опасности большевиков, понимающий ту роль, которую будет играть Англия в качестве единственной спасительницы России».
Я уже приводил цифры поставок, но можно и еще раз.
Деникину:
Из Великобритании — 350 тыс. винтовок, 2 тыс. пулеметов, 515 орудий, 200 самолетов, 42 танка.
Из США — около 100 тысяч винтовок, свыше 140 тысяч пар обуви.
Обе стороны поставили Деникину огромное количество боеприпасов.
Колчаку:
Великобритания — 2 тысячи пулеметов.
США — в конце 1918 года свыше 200 тысяч винтовок, пулеметы, орудия и боеприпасы; в первой половине 1919 года — 250 тысяч винтовок, несколько тысяч пулеметов и несколько сотен орудий; в августе 1919 года — свыше 1800 пулеметов, более 92 млн. патронов к ним, 665 автоматических ружей, 15 тыс. револьверов и 2 млн. патронов к ним.
А были еще генерал Юденич, генерал Миллер…
Противоречие? Нисколько. Что это вообще за оружие и снаряжение? А все просто: союзники спихивали белым свою заваль. Мало кто ожидал, что Первая мировая война закончится в 1918 году. Предполагали, что она продлится до 1920 года, а некоторые пессимисты называли и 1922 год… Военная промышленность в странах Антанты работала на полную катушку, и всякого военного имущества наготовили пропасть. Американцы в 1917 году натащили еще больше.
И куда все это было девать? Большие войны случаются не так уж часто. А между тем оружие устаревает, боеприпасы от долгого хранения приходят в негодность.
К тому же эти склады надо было охранять — и охранять серьезно. Это в романтические довоенные времена во Франции склад, на котором хранилось несколько десятков тысяч устаревших, но вполне действенных винтовок Бердана, сторожил один отставной солдат. После 1918 года во всех странах имелось достаточно людей, которые тоже были не против устроить революцию…
Самое простое — куда-нибудь все это продать. И тут подвернулась Россия, в которой шла Гражданская война. Ведь все это добро поставляли не бесплатно. Колчак платил сразу, Деникину давали в кредит — кстати, по очень завышенным ценам. Но на войне, как известно, за ценой не стоят. Расчет был простой. Победят — расплатятся. Не победят — так и черт с ним, с этим хламом, дерьма не жалко.
Не хотим мы воевать, не пойдем мы воевать
В России привычно говорят: «Запад» — так же, как раньше говорили: «мировой империализм». Между тем во время Гражданской войны у стран Антанты были весьма разные намерения. Например, по вопросу, что делать с поверженной Германией, союзники стали цапаться сразу же после заключенного 11 ноября 1918 года Компьенского перемирия. Вот и в отношении России согласие было не во всем.
Проще всего с англичанами. Премьер-министр Д. Ллойд Джордж высказался в узком кругу совершенно конкретно: «Мы не против образования в России красного севера и белого юга». Яснее не скажешь.
Хотя при этом «на публику» заявлялось о поддержке белых. Правда, иногда выходило это весьма коряво.
16 апреля 1919 года в парламентской речи Ллойд Джордж заявил:
«Мы не можем сказать русским, борющимся против большевиков: "Спасибо, вы нам больше не нужны. Пускай большевики режут вам горло". Мы были бы недостойной страной!.. А поэтому мы должны оказать всемерную помощь адмиралу Колчаку, генералу Деникину и генералу Харькову».
Если же брать не слова, а дела, то именно англичане в 1919 году пробивали идею мирной конференции на Принцевых островах, в которой должны были принять участие все фигуранты Гражданской войны. То есть не только красные и белые, но и национал-сепарататисты. Кстати, Кубанская Рада планировала послать туда собственную делегацию.
Казалось бы, мирная конференция — дело хорошее. Но реально в обстановке 1919 года ни о каком примирении в рамках одной страны, между, допустим, Деникиным и Советами, и речи быть не могло. Речь могла идти только о разделе сфер влияния — то есть о расчленении России. Как мы увидим дальше, вся деятельность англичан, в том числе и боевые действия, сводились именно к этому.
А вот с французами дело обстояло сложнее. После краха Германии Франции тоже была ни к чему сильная Россия. Однако им желательно было бы иметь какое-либо центральное правительство, провозгласившее себя наследником старой власти.
Дело в том, что именно Франция, готовясь к мировой войне, накачивала Россию деньгами — и теперь эти денежки кто-то должен возвращать.
Вопрос был не только чисто финансовый, но и социальный. Дело в том, что в значительной степени Российскую империю финансировало не французское государство, а французские граждане. Перед войной в стране активно распространялись облигации русского военного займа. Мощная PR-кампания убедила французов, что это самые надежные ценные бумаги — и множество рантье перевели в них свои сбережения. Как известно, РСФСР отказалась платить царские долги, так что все эти облигации превратились в макулатуру. Для рантье это было крушением всего их образа жизни — а нет более лютого революционера, чем разорившийся мелкий собственник…
Но это в теории. Все планы рухнули, столкнувшись с суровой реальностью.
Начали французы с Одессы. 17 декабря в одесском порту высадился первый эшелон французских войск под командованием генерала Бориуса.
Стоит рассказать, что здесь творилось во время Гражданской войны. Власть в городе менялась семь раз! Причем одесситы оказались исключительно индифферентны к этому мельтешению — они занимались собственными делами. Крутились чудовищные аферы с различным имуществом, натащенным как прибывшими интервентами, так и многочисленными беженцами. Даже по сравнению с другими городами белого Юга, в которых много чего творилось, Одесса напоминала помойку, где правили бал разнообразные темные личности, как местные, так и приезжие. Плюс к этому в городе еще с царских времен существовала организованная преступность в современном понимании этого термина — во главе со знаменитым Мишкой Япончиком.
К моменту высадки французов власти в городе не было вообще. По Одессе бегали отряды (а точнее — банды) различных расцветок — красные, черные, жовто-блакитные. Плюс задержавшиеся тут германские и австрийские солдаты, плюс уже упомянутая братва Мишки Япончика. Причем имелись не только сухопутные бандиты, но и… пираты, которые грабили торговые корабли. Примерно так же, как мы это видим сейчас в Сомали.
Короче, было весело.
И вот в эту кашу высадились французы. Точнее, не только они — вместе с ними приплыли греки, албанцы и англичане. Но французы рулили. Кстати, значительную часть французских сил составляли колониальные войска — в том числе чернокожие сенегальцы и знаменитые зуавы.
Как писал генерал А. С. Лукомский:
«Французы предполагали вступить в город с музыкой, но вследствие выяснившегося враждебного настроения петлюровцев, уже оккупировавших Одессу, было решено первоначально очистить его от них».
Как уже упоминалось в главе о Деникине, губернатором был назначен генерал Гришин-Алмазов. Вот как описывает это назначение его сподвижник В. Шульгин:
«В Одессе среди русских командных лиц была не то что паника, но полная нерешительность. Выделился среди адмиралов и генералов недавно прибывший сибиряк Гришин-Алмазов.
И вот, по приглашению консула Энно, у него в номере состоялось совещание. Были приглашены все эти растерявшиеся русские генералы и адмиралы. В соседней комнате, моей, сидел Гришин-Алмазов, ожидая приглашения.
Энно в нескольких словах изложил присутствующим положение, т. е. анархию, безначалие:
— Единственный человек, который производит на меня впечатление волевого характера, это генерал Гришин-Алмазов.
И это выслушали растерявшиеся. Тогда пригласили генерала (он, собственно говоря, был полковником). Фамилия его была Гришин, Алмазов был псевдоним.
Вошел человек, явственно молодой для генерала. Одет он был в грубую солдатскую шинель, но с генеральскими погонами, широкую ему в плечах. Шашка, не сабля, была на нем, пропущенная, как полагается, под погон. Он сделал общий поклон присутствующим. Энно предложил ему сесть. И снова повторил в его присутствии то, что говорил раньше. Сущность слов Энно состояла в том, что при безвластии в Одессе надо сконцентрировать власть в одних руках, а именно в руках генерала Гришина-Алмазова.
Генерал Гришин-Алмазов, держа шашку между колен, обвел твердыми глазами «растерявшихся» и спросил:
— А все ли будут мне повиноваться?
«Растерявшиеся» ничего не сказали, но сделали вид, что будут повиноваться.
На этом собрание закончилось. Гришин-Алмазов стал диктатором в Одессе. Я увел его в свой номер. Там он сказал:
— Ну, теперь мы посмотрим! — И, схватив кресло, сломал его об стену.
Как я ни был печален, я улыбнулся:
— Александр Македонский был герой, но зачем же стулья ломать?..»
Надо сказать, что внутри города Гришин-Алмазов действовал весьма энергично. Он повел борьбу с бандитскими группировками вполне в духе Гражданской войны. Губернатор привлек французских и греческих солдат и начал планомерную зачистку всех подозрительных кварталов. При этом не особенно разбирались, кто прав, кто виноват. Подозрительные дома попросту окружали и жгли вместе со всеми жильцами, включая женщин и детей.
В интервью газете «Одесские новости» в январе 1919 года Гришин-Алмазов заявил: «То, что происходит сейчас в Одессе, внушает более чем серьезные опасения… В наше безумное, полное горя и страданий великоросского народа время Одессе выпала исключительно печальная, жалкая и позорная доля — стать убежищем всех бандитских знамен и главарей преступного мира, бежавших из Тифлиса, Екатеринослава, Киева, Харькова, Москвы и Петербурга, словно несчастному городу мало собственных бандитов. Но их счастливая звезда закатилась, я положу им конец, и если мне понадобится для этого сжечь половину Одессы, собственноручно вешать беременных баб и расстреливать в упор грудных младенцев — будьте уверены, я не остановлюсь и перед этим!»
Кстати, французы эти мероприятия полностью поддержали.
… Бандиты не оставались в долгу. Они устроили на Гришина-Алмазова настоящую охоту. Вот как Шульгин описывает один из трудовых дней губернатора:
«Гришин-Алмазов приказал подать машину. Машина подкатила к дверям Лондонской гостиницы. В это время раздалась пулеметная очередь. Несколько пуль засела в притолоку. Гришин-Алмазов загремел:
— Машина, потушить фары!
Фары потухли. Мы сели и помчались. Благополучно доехали до моего дома. Генерал поехал к себе. Через несколько минут я услышал выстрелы невдалеке. Я сбежал вниз и скомандовал своему караулу:
— В ружье! Его превосходительство Гриши на-Алмазова обстреляли.
Мы побежали все вместе искать диктатора. Вскоре мои солдаты пришли обратно, в руках у них была шина от машины, пробитая пулями.
— Мы нашли это недалеко.
Я приказал всем вернуться домой и ждать распоряжений. Еще через некоторое время позвонил телефон.
— Да, это я, Гришин-Алмазов. Меня обстреляли недалеко от вас, но, в общем, благополучно. У Лондонской нашли за деревом пулемет.
На следующий день я узнал, что генерал попал в засаду, устроенную уголовными. После первого залпа шофер круто свернул в проулок, так круто, что Гришин-Алмазов вылетел из машины. Но успел догнать, вскочить обратно и доехал домой благополучно».
Примерно такими же методами, что и с бандитами, губернатор разбирался и с большевистским подпольем. Тут опять же в духе Гражданской войны — сперва расстреливали, потом разбирались.
Что же касается борьбы с внешним врагом — то есть с григорьевцами и большевиками, тут дело обстояло куда хуже. Генерала Бориуса сменил генерал д'Ансельм.
Как отмечает К. Г. Паустовский, впоследствии известный советский писатель:
«Даже его союзники — деникинцы — считали, что д'Ансельм глуп, как пробка, и скуп, как Плюшкин».
Французское правительство запретило Гришину-Алмазову предпринимать какие-то активные действия. Дело в том, что генерал д'Ансельм был намечен на должность главнокомандующего объединенными армиями Южной России. В планы союзников входило объединение действий добровольцев и петлюровцев. Гришину-Алмазову это не слишком нравилось.
Но главными были все-таки французы, от которых губернатор полностью зависел. Кроме немногочисленных добровольцев-офицеров, формирования Гришина-Алмазова были очень ненадежны. Тем более что союзники всячески ставили палки в колеса губернатору. Они предпочитали формировать смешанные русско-французские отряды, которые подчинялись уже непосредственно им. Деникин протестовал, да только что он мог? Другое дело, что ничего толкового из этих отрядов не вышло. Не было никакой гарантии, что при активных действиях они не перебегут к противнику.
В конце концов д'Ансельм и примкнувшие к нему местные политиканы (куда ж без них!) под благовидным предлогом выпихнули Гришина-Алмазова на Кубань к Деникину.
Стоит упомянуть о его дальнейшей судьбе. Прожил генерал недолго. В начале мая 1919 года он был направлен Деникиным во главе делегации к Колчаку (Гришин-Алмазов был сибиряком). Погрузившись на пароход «Лейла», они отправились через Каспийское море. Но — не повезло. 5 мая 1919 года близ Форта-Александровского (на северо-восточном побережье Каспия) пароход был настигнут красным эсминцем «Карл Либкнехт». Гришин-Алмазов прекрасно понимал, что его ждет — и предпочел застрелиться.
Но вернемся в Одессу. Как быстро выяснилось, планы французов не могли быть реализованы. Главная причина заключалась в настроениях французских солдат.
«Французская оккупация Одессы оставила глубокое разочарование сторонников интервенции, так как Одесса под властью этой оккупации представляла зрелище полной анархии; самый же французский гарнизон всецело оказался под влиянием большевистской пропаганды, что отчасти объясняло и внезапный уход французов».
(С. Котляревский)
Разумеется, большевики для разложения французской армии сделали все, что могли, и даже немного больше. Но нормальную армию никакой пропагандой разложить невозможно! А вот французская таковой уже не являлась. Ну не хотели солдаты воевать неизвестно за что!
Что же касается офицеров, да и командования, тут было еще хуже. Они тоже явно не очень понимали, зачем их сюда прислали, и как себя вести.
«Так или иначе, всякая активная помощь Франции живой силой разбивалась о то состояние французских войск, которое есть или кажется большевизмом и которое, во всяком случае, есть разложение и деморализация.
Во-вторых, настроение представителей французского командования и французских властей вообще. Вот тут что-то совершенно непонятное и необъяснимое. С одной стороны, какая-то удивительная смесь наглости, самомнения и поразительного невежества, а с другой — определенно недоброжелательное, даже враждебное отношение к России, ко всему русскому. Вот вам факты.
Перед отъездом из Крыма В. Д. Набоков имел разговор с французским адмиралом Аметом. Амет держал себя с В. Д. так вызывающе грубо, так третировал и В. Д. и Россию, так нагло издевался надо всем, что для нас дорого и свято, что В. Д., передавая друзьям свою беседу с этим животным, сказал, что он близок был к тому, чтобы выйдя из каюты адмирала, броситься в воду. Когда В. Д-чу в разгар адмиральских рацей о русском предательстве удалось вставить и замечание о том, что жертвами в Восточной Пруссии Россия помогла Жоффру спасти Париж, Амет резко его перебил словами: "Вы принялись за сочинение легенд"».
(Письмо А. Степанова московским подпольщикам)
Французы некоторое время надеялись, что большевиков остановит сам факт их присутствия. Но, как оказалось, плевать красные на это хотели!
В итоге получился сплошной позор. Французские войска (даже без учета белых) численно превосходили наступавшие на Одессу формирования Григорьева. О вооружении и уровне подготовки и говорить нечего. К примеру, зуавы — элитные войска, имевшие фронтовой опыт. Что такое против них кое-как сляпанные красно-бандитские отряды Григорьева?
Но именно фронтовой опыт и сыграл отрицательную роль. Навоевались! Надоело.
В итоге французские войска, занимавшие оборону под Одессой, только изображали активные действия — а на самом-то деле тут же отступали, как только красные поднажмут.
Как уже упоминалось, последней точкой стали мятежи на кораблях. Французам стало понятно, что пора убираться.
2 апреля 1919 года генерал д'Ансельм получил секретное предписание: эвакуировать войска Антанты из Одессы. И, скорее всего, вздохнул с облегчением. Что касается белых, то было очевидно: в одиночку им Одессу не удержать. Началась эвакуация, прошедшая в лучших традициях — точнее, поскольку эта эвакуация была первой, она-то традиции и заложила.
«Учредив в Одессе новую власть, они (французы. — А. Щ.) внезапно объявили, что оставляют Одессу. На погрузку и т. наз. эвакуацию было дано два дня. Можете представить себе, что вышло из всей этой эвакуации. Команды пароходов забастовали и начали повреждать механизм судов. Беглецы сами становились кочегарами, сами выводили суда в море, и все эти массы двинулись на Новороссийск, а те, кто не смел показаться туда, бежали в Константинополь. В Одессе даром, без боя сданы большевикам громадные имущества и груз.
В Севастополе разыгралось тоже бесчинство, которое имело место в Одессе. Французские солдаты швыряли свои винтовки в море, братались с большевиками, французские офицеры налагали контрибуцию на бегущих буржуев и получили с одного корабля до полмиллиона рублей».
(Письмо Я. И. Астрова в Москву)
«На одном транспорте (русском, но захваченном французами, и с французской вооруженной командой), отправленном самими французами из Севастополя в Новороссийск с русскими беженцами, среди сотен пассажиров оказалось две или три французских семьи, которые желали ехать не в Новороссийск, а в Константинополь. Этого было достаточно, чтобы, не обращая внимания ни на какие протесты, транспорт повернул в Константинополь. Транспорты с русскими беженцами, направленные в Константинополь, в Константинополе задерживаются днями. Французы не разрешают русским сходить на берег и не дают на транспорты провианта. Голод на нескольких пароходах был устранен только благодаря вмешательству англичан. В Константинополь русских не пускают, а сняв с транспорта своих, французы направляют эти транспорты дальше — в Грецию и в Малую Азию».
(Письмо А. Степанова)
Разнообразное начальство грузило на корабли свое многочисленное имущество и драпало. Причем далеко невсегда к Деникину, иногда сразу в Болгарию и в Константинополь. А вот госпитали с ранеными бросили.
К примеру, бойцам Одесской стрелковой бригады генерала Тимановского было отказано в погрузке на французские суда, а вот штабисты удрали (правда, командир остался со своими бойцами). В конце концов остаткам бригады, бросив все тяжелое вооружение, удалось пробиться в Бессарабию и оттуда отплыть к Деникину.
…На том дело и закончилось. Больше французы никаких активных действий не вели. Они справедливо решили, что пусть уж лучше брюзжат разорившиеся рантье, чем солдаты будут разучивать в России «Интернационал».
А вот с англичанами вышло куда интереснее…
Оккупация Севера
События на Севере принято считать частью Белого движения. Что не совсем верно — это один из самых ярких эпизодов прямой интервенции. Да, в Мурманске и Архангельске формально была русская власть, на фронте действовали белогвардейские формирования. Но дело-то в соотношении сил! На юге России англичане, кроме вялых боевых действий на Каспийском море, помогали Деникину материально. На Дальнем Востоке японцы активно воевали всего-навсего один месяц. Все остальное время они выполняли полицейские функции, гоняясь за партизанами, и время от времени выступали в роли своеобразного щита, за которым укрывались разбитые белые части. А вот «Временное правительство Северной области» зависело от англичан полностью. Тот же Гришин-Алмазов имел куда больше «степеней свободы» — он мог себе позволить даже конфликтовать с союзниками. А на Севере русские власти и чихнуть не смели без согласия «союзников», потому как сами по себе представляли ноль без палочки. Кстати, поначалу антибольшевистская власть на Севере отнюдь не была белой — там нарисовались все те же эсеры + меньшевики…
Архангельск являлся старым северным «окном в Европу» через которое задолго до Петра Великого шла торговля с заграницей. В Первую мировую войну через него союзники гнали тогдашний «лендлиз». Вывозить его в глубь России не успевали ввиду отвратительной организации железнодорожного сообщения, так что в городе скопилось чудовищное количество оружия и снаряжения.
Что касается Мурманска, то этот единственный на русском Севере незамерзающий порт был основан в 1916 году именно как транзитная точка для приема военных грузов. Там тоже хватало залежавшегося добра. В обоих портах присутствовали военные миссии союзников.
Что касается иностранцев, прежде всего англичан, то у них в регионе имелись очень серьезные интересы. В первую очередь они были связаны с лесной промышленностью. Большая часть заготавливаемой здесь древесины вывозилась за границу, в основном в Великобританию. Накануне революции иностранцы владели 27 из 47 лесозаводов Архангельской губернии, им принадлежало 7 из 10 миллионов рублей основного капитала «Союза архангельских лесопромышленников».
Так что с началом революционного бардака англичане подумали прежде всего о своих экономических интересах. Один из исполнителей плана оккупации Севера генерал Пуль писал в январе 1918 года в Лондон о том, что, укрепившись в Архангельске, английское правительство могло бы получить большую прибыль, используя лес и обладая двумя северными портами. Да и иметь в Мурманске свою военную базу им казалось нелишним. К этому прибавлялись и текущие интересы. Получившая независимость Финляндия откровенно сотрудничала с немцами, и англичанам совершенно не улыбалось, что финны могут рвануть и прихватить скопившееся в портах военное снаряжение.
…Интервенция на Севере началась 6 марта 1918 года, когда с борта флагмана союзной эскадры линкора «Глори» в Мурманске высадился отряд британских морских пехотинцев. По различным данным, их численность составляла от 130 до 200 человек. На следующий день на Мурманском рейде появился английский крейсер «Кокрен», 18 марта — французский крейсер «Адмирал Об», а 27 мая — американский крейсер «Олимпия».
Все это происходило вполне мирно, по согласованию с местным Советом. Главная причина такого сотрудничества заключалась в том, что в Мурманске элементарно нечего было кушать. Продовольствие из Петрограда перестало поступать, а своего в Мурманске не имелось по определению. А союзники подбрасывали консервы из армейских запасов…
В апреле произошел эпизод, единственный в своем роде за всю Гражданскую войну. Одни интервенты сражались против других.
А дело было так. На Печенгу, селение на северо-западе нынешней Мурманской области, двинулись отряды финских лыжников с намерением прихватить данный населенный пункт. Но это не устраивало ни мурманский Совет, ни союзников. В итоге адмирал Кемп приказал посадить на пароход «Кохран» отряд красногвардейцев, большинство из которых составляли матросы находившегося в Мурманске крейсера «Аскольд». Пароход доставил бойцов в Печенгу, вместе с ними на берег сошел отряд английских морских пехотинцев под командованием капитана 2-го ранга Скотта. Совместными усилиями захватчиков не пропустили.
Одновременно финны попытались наступать и в северной Карелии. Но и тут им не повезло — с севера на них надвинулись англичане и американцы, с юга, из Петрозаводска, — красноармейцы. В данном случае никаких согласованных действий союзники и красные не вели, но финнам от этого было не легче. Пришлось отступить.
2 августа девятитысячный отряд интервентов высадился в Архангельске. Следом стали прибывать дополнительные силы — английские, французские и американские. Тон задавали англичане, остальные были на вторых ролях. В городе образовалось Верховное управление Северной области (впоследствии переименованное во Временное правительство Северной области), которое возглавил Н. В. Чайковский.
Это была очень колоритная личность. В молодости он являлся видным революционером-народником — один из самых знаменитых народнических кружков известен в истории как «чайковцы» (хотя Чайковский не был ни его основателем, ни руководителем). В этом кружке начинал анархист П. А. Кропоткин. В 1874 году Чайковский эмигрировал, за границей связался с сектантами — с неким А. К. Маликовым, проповедующим «богочеловечество» (и что бы это могло значить?). В 1907 году вернулся в Россию, где его арестовали, судили, но оправдали. После Февраля Чайковский примкнул к народным социалистам.
Только не стоит думать, что это был такой вот интеллигент-идеалист. После вступления в должность он получил от англичан для личных нужд 60 тысяч фунтов стерлингов (на сегодняшние деньги — примерно 600 тысяч).
В Архангельске Чайковский играл роль зиц-председателя Фунта — потому как все решали англичане. Но и в этой роли он многих не устраивал. Считается, что значительную часть офицеров раздражала его «левизна». Однако, скорее всего, речь шла о грызне разных группировок, каждой из которых хотелось поворовать. Так или иначе 15 января 1919 года Чайковского сменил генерал Е. К. Миллер, ставший генерал-губернатором Северной области и формально подчинявшийся Колчаку. Реальный расклад сил от этого не изменился. Интервенты рулили.
О самом Миллере мнения среди белых были разные. Б. Ф. Соколов, один из министров тамошнего правительства, в своей книге приводит одно из высказываний:
«Почему пала Северная область, причин много. Но одна из многих это то, что генерал Миллер вообразил себя Бонапартом. Если и не вообразил, то хотел им быть. Лавры Колчака, Деникина и других не давали ему спать. Штабной чиновник, не любящий и боящийся фронта, он решил, что может справиться и сам не хуже других с большими операциями».
Хотя, с другой стороны, желающих пнуть проигравшего генерала всегда находится с избытком…
Положение на Севере лучше всего характеризует ситуация с тамошними вооруженными силами. 14 июня 1918 года англичанами было принято решение о формировании «Славяно-британского легиона». Эта воинская часть была организована по английскому образцу, командовали там британские офицеры, и подчинялась она непосредственно английскому командованию. Первоначально всех боеспособных мужчин, прибывавших в Архангельск, автоматически пихали в этот легион.
Правда, впоследствии все-таки началось формирование собственно русских частей. 19 ноября в Архангельск добрался генерал-лейтенант В. В. Марушевский, последний начальник российского Генерального штаба. Он и начал формировать армию — разумеется, под опекой союзничков. Недаром сам Марушевский отозвался о ситуации в Северной области так:
«Чтобы охарактеризовать создавшееся положение, проще всего считать его оккупацией, исходя из этого термина, все отношения с иностранцами делаются понятными и объяснимыми».
В самые лучшие времена русские части составляли 20 тысяч человек, иностранцев же насчитывалось 50 тысяч.
Боеспособность русских формирований была та еще. Точнее, имелись и очень серьезные части — добровольческие отряды, которые называли себя «партизанами». Это были люди из восточных районов — в тех местах изрядно поразвлекались большевики, у которых в головах имелось столько же мозгов, сколько и у тех, кто рулил в Ижевске. (Кстати, «партизаны» в основном находились под влиянием эсеров.) Вот эти ребята сражались всерьез. А остальные, мобилизованные, не горели желанием воевать. Были и части, сформированные из пленных красноармейцев. Их почему-то считали надежными, хотя на самом-то деле все обстояло совсем наоборот.
В ночь с 6 на 7 июля 1919 года вспыхнул мятеж в районе Топса-Троица, в первом батальоне Дайеровского полка, сформированном из пленных красноармейцев. Бойцы перебили своих офицеров. Восстание было подавлено, зачинщики расстреляны, но многие ушли в леса и присоединились к красным.
Случай не единичный. Солдаты 5-го Северного стрелкового полка, разагитированные коммунистом Щетининым, арестовали своих офицеров и переметнулись на сторону большевиков. То же самое случилось в Пинеге в 8-м полку, затем на Двине в Славяно-британском легионе, в 6-м полку на железной дороге…
Иностранцы тоже не отставали. В ноябре 1918 года французский отряд, подняв красные флаги, ушел с фронта. В декабре на позициях у деревни Кадыш произошло братание солдат 339-го американского и 15-го советского полков. Один из американских офицеров заявил: «Американцы признают русское революционное правительство и никакой войны против большевиков вести не будут».
Большевистская агитация тут ни при чем. Архангельск — не Одесса, красное подполье тут было очень слабеньким. Но тем не менее…
Кстати, французы и американцы уже в начале 1919 года убрали свои войска. Остались лишь англичане.
Вообще-то, если говорить о целях оккупантов, то борьба с большевиками стояла у них на последнем месте.
Посол Франции Нуланс писал честно и откровенно: «Наша интервенция в Архангельск и в Мурманск, однако, оправдала себя результатами, которых мы добились с экономической точки зрения. Вскоре обнаружится, что наша промышленность в четвертый год войны нашла дополнительный ценный источник сырьевых материалов, столь необходимых демобилизованным рабочим и предпринимателям. Все это благоприятно отразилось на нашем торговом балансе».
Все понятно? Грабили-с. По данным таможни, с 2 августа по 31 декабря 1918 года из Архангельска вывезено 6 968 035 пудов различных грузов, в 1919 году — 4 281 015 пудов.
По отношению к местному населению интервенты вели себя со свойственной им непринужденностью.
«Белые заняли д. Пучугу. Ворвались англичане в один из домов к семидесятилетнему старику-крестьянину, который спал; его старуха сидела и пряла лен. Белые, угрожая оружием, стали выпытывать о положении советской власти, о количестве войск. Но старуха ничего не знала. Спросили, есть ли у них в доме большевик. Старуха, не задумываясь, указала на спящего старика-большака, как обычно называют хозяина в крестьянской семье. Этого для белых было достаточно. Старика стащили с постели, отвели на опушку и расстреляли».
(А. Потылицын)
Когда подобным образом поступали красные, белые или махновцы — это можно объяснить накалом борьбы и проистекавшим от этого общим озверением. Но англичане-то почему? А они вели себя как в колонии. Потому что таковой уже и видели Русский Север.
Собственно, это и определяло боевые действия. Осенью 1918 года союзники и белые двинулись в наступление вверх по Северной Двине, на Котлас. Интересно, что ключевую роль в боевых действиях как у красных, так и у белых играли речные суда — бездорожье, понимаете ли… Причем если у большевиков были самоделки — вооруженные гражданские пароходы, то англичане притащили серьезные канонерки и мониторы. Наступающие изрядно потрепали красных, но до Котласа так и не дошли.
В середине февраля 1919 года войска интервентов и белогвардейцев перешли в наступление вдоль линии Мурманской железной дороги. Тоже вроде бы успешно — сумели выйти к Онежскому озеру и сформировать там речную флотилию (разумеется, состоящую из самоделок). Но ключевой пункт — Петрозаводск — взять не сумели. Кстати, правительство Северной области вело переговоры с финнами, которые к этому времени переориентировались на Антанту. Правда, не договорились…
Второй всплеск активности приходится на июль, когда появилась перспектива соединиться с наступающими войсками Колчака. Но снова особых успехов достигнуто не было. Если учесть, что красные не располагали на Севере особыми силами, да и те, что есть, были не слишком боеспособны, то становится понятным: не очень-то и хотелось союзникам воевать. То есть они двигались вперед, пока это было легко. А наталкиваясь на серьезное сопротивление, тут же останавливались…
Красные это прекрасно понимали. С лета 1919 года на архангельском направлении против интервентов и белых стояли, прямо скажем, далеко не лучшие войска. Это были мобилизованные красноармейцы, которые тоже не испытывали ни малейшего желания воевать. Более того, в большинстве частей отсутствовала главная цементирующая сила — партийные ячейки. Да и снабжение их шло по остаточному принципу. Так что эти части очень легко начинали отступать, да и в плен красноармейцы сдавались часто. Многие белогвардейцы с горечью говорили, что, дескать, большевики нас всерьез не воспринимают.
Тем не менее фронт сумело удержать даже такое воинство…
«Фронт» на Севере был весьма своеобразный. Если мы поглядим на карту, то увидим, что Северная область занимает огромную территорию — от финской границы до Урала. Соответственно, и протяженность фронта на первый взгляд чудовищная. Но это лишь на первый взгляд. Потому как местность там — леса и болота, болота и леса. То есть для наступления крупных сил она не пригодна. Так что основные боевые действия разворачивались вдоль Северной Двины и вдоль двух железных дорог — Мурманской и Архангельской. В результате к середине лета, когда союзники перестали наступать, там нагородили укреплений в духе Второй мировой.
Весь этот цирк продолжался до осени. 18 сентября 1919 года союзники начали отводить свои отряды с передовых позиций, грузиться на суда и отбывать к британским берегам. На рассвете 27 сентября последние корабли с войсками союзников покинули Архангельск, а 12 октября — Мурманск. С собой они прихватили все боевые корабли.
После ухода интервентов Северная область была обречена. То, что белая власть продержалась там еще четыре месяца, объясняется тем, что красным было просто не до нее — хватало дел на других фронтах.
Но в конце концов 3 февраля 1920 года 6-я советская армия перешла в наступление. Наступала она очень неспешно, хотя белые сопротивления фактически не оказывали. Это и понятно — морозы стояли за 30 градусов, а с обмундированием у красных было не слишком хорошо.
«По-видимому, для большевиков была большой неожиданностью столь легкая ликвидация отступающих северных войск. Дело в том, что красные войска были далеко не в блестящем положении, второсортные, они были совершенно обессилены тяжелой зимой и были лишены в буквальном смысле этого слова боеспособности. Все эти дни, в которые происходил отход белых войск, красные войска не только на них не нападали, но и чрезвычайно медленно продвигались по очищенной неприятелем территории».
(Б. Соколов)
В середине февраля части Красной Армии подошли к Архангельску.
… История Гражданской войны знает множество эвакуаций. Были и хорошо организованные, вроде исхода Врангеля из Крыма. Были и не очень. Эвакуация Архангельска, прошедшая 19 февраля 1919 года, является просто образцом подлости.
«В это же время стали доходить слухи о том, что все штабные тянутся к ледоколу "Минину" и что под покровом ночи там идет энергичная посадка. Раненые и больные офицеры, которых было 127 назначено к эвакуации, ожидали распоряжения к погрузке. Этого распоряжения начальник штаба до сих пор еще не давал, и предполагалось, что если "Сусанин" не будет в состоянии отойти, то их придется везти вместе с отходящими войсками. Но слухи о таинственной погрузке на "Минина" и на "Ярославну" взволновали нашего уполномоченного И. Фидлера, который и начал сноситься с власть предержащими. Здесь-то и выяснилось, что фактически весь штаб, кроме полковника Костанди и дежурных писарей, уже сел на "Минина". Таким образом, некому было давать распоряжения об эвакуации раненых. Долго вел переговоры Фидлер и с капитаном Чаплиным, заведующим делом погрузки, и с адмиралом Ивановым. Получался неизменный ответ: "Нет места. Чего везти раненых? Все равно им здесь ничего плохого не сделают".
…
На пристани появились танки. Из них выскочила группа офицеров. Это забытые танкисты, узнавшие об "эвакуации" только сейчас.
На "Минине" начинается обсуждение, возвращаться ли к пристани, или уезжать:
— Надо спешить! Каждая минута дорога.
…
А к пристани все шли и шли одиночные офицеры и чиновники, позабытые штабом. Особенно много было среди этих позабытых офицеров фронтовиков, только что ночью прибывших с Двинского фронта. Они стоят на пристани, кричат, машут платками и папахами, но бесполезно. "Минин" уже на середине Двины. Более смелые и находчивые, бросив свои вещи и запасшись досками, бегут по льду к ледоколу. Вот бежит капитан У-х. Всюду прогалины, еще немного — и он добегает до ледокола, и его по трапу поднимают наверх.
…
На пристани и на набережной собирается огромная толпа. Среди них немало офицеров, солдат и просто обывателей. Они что-то кричат, машут фуражками, раздаются отдельные выстрелы.
"А ну-ка, разгоните эту толпу, чтобы помнили нас". Раздается приказ, и несколько снарядов, пущенных с "Ярославны", ложатся вокруг пристани, попав в смежные с нею дома.
Крики на пристани усиливаются. Появляются пулеметы, и видно, как какой-то прапорщик начинает наводить пулемет.
Прицел был взят метко. И пули ровной цепью начали падать на палубу ледокола. Были раненые, в том числе адмирал Иванов и полковник Короткевич.
…
Полным ходом идет "Минин". Позади него по свободной воде — "Ярославна". На обоих суднах полно. Набиты все каюты, проходы, палуба и трюмы. В большинстве среди пассажиров — штабные, сухопутные и морские офицеры. Фронтовиков почти нет. Если и есть, то как исключение. Кроме них сто датчан, 127 раненых и несколько богатых коммерсантов, известных своею спекуляцией.
Множество дам. Это все родственницы, близкие и дальние, а то и прямо знакомые белого генералитета. И здесь с самого начала досадное неравенство. Отдельные каюты заняты генералами и их женами, а раненые и все прочие лежат вповалку в коридорах, на полу.
Теснота и неудобство увеличились в сильнейшей степени, когда на другой день по условиям плавания по Белому морю пришлось бросить "Ярославну". Все пассажиры были с нее сняты и переведены на "Минин". На ледоколе, не приспособленном для пассажирского движения, в узких его каютах и коридорах собралось до тысячи человек, и все же "законы природы" были соблюдены и генералам были комендантом оставлены отдельные каюты».
(Б. Соколов)
Ушли не все корабли, имевшиеся в Архангельске. Ледоколы «Канада» и «Сусанин» остались, потому что их команды сочувствовали большевикам и отказались выходить в море. Впоследствии на «Канаде» спешно установили орудие, и ледокол бросился в погоню. Он догнал беглецов у горла Белого моря и даже сделал несколько выстрелов, но по техническим причинам повернул назад.
Что же касается фронтовых частей, то попросту оставили на берегу. То есть командующий подло сбежал, бросив своих солдат на произвол судьбы. Настоящий русский офицер, что и говорить. Так что генерал Миллер, которого в 1937 году похитили из Парижа чекисты, а потом расстреляли, не вызывает у меня никакого сочувствия. Поделом.
Судьба войсковых частей была незавидна.
«Как только "Минин" покинул Архангельск, известие о бегстве Миллера и его штаба очень быстро достигло до фронтов. Здесь оно вызвало чрезвычайное возбуждение и сумятицу.
"Снова, — говорили офицеры, — нас предали".
"Штаб предал фронт".
Некоторые офицеры не хотели отступать, говоря, что это совершенно бесполезно. Другие, более экспансивные, еще ближе принимали к сердцу бегство главнокомандующего.
Среди офицерства Двинского фронта было несколько самоубийств на этой почве. Так, застрелился ротмистр Сазонович, очень храбрый офицер, который заявил:
"После этого позора не стоит жить"».
(Б. Соколов)
Те, кто прикрывал Двину (так называемый Двинский фронт), оказались между молотом и наковальней — красными частями и Архангельском, в котором сразу же после бегства Миллера образовался ревком. Им ничего не оставалось, как сдаться.
Части, прикрывавшие железную дорогу Вологда-Архангельск (Железнодорожный фронт), двинулись пешком в сторону Мурманской «железки». Это примерно 350 километров по тайге — по полному бездорожью, в тридцатиградусный мороз, без продовольствия. Да и население в немногочисленных населенных пунктах было далеко не дружественным.
До Мурманской дороги белые так и не дошли. В селении Сороки они встретились с красными, где им и сдались.
Впрочем, даже если белые и дотянули бы до железной дороги — ничего бы это не изменило. Потому что дальше идти было уже некуда. Известие о том, что Миллер драпанул, достигло Мурманска на другой день и вызвало восстание, в результате которого власть в городе захватил Мурманский революционный комитет. Части генерала Скобельцына, оборонявшие Мурманскую дорогу, ушли в Финляндию — конечно, кроме тех, кто разбежался.
Первый лагерь уничтожения
С Северной областью связан и один из самых гнусных эпизодов в истории интервенции — концлагерь в Иоханге.
Тут необходимо небольшое отступление. Что такое по сути концентрационные лагеря? (Точнее, чем они являлись до нацистов?) Это места, куда во время войны власти помещают «неблагонадежных» с их точки зрения людей. Изобрели их на родине демократии, в Англии, во время второй англо-бурской войны (1899–1902). Туда загоняли бурское гражданское население, дабы оно не помогало бурам-партизанам. Существовали они и в Первую мировую войну — тут лидировала Австро-Венгрия, в которой славянское население подозревали в прорусских настроениях. В Гражданскую войну концлагеря были и у красных, и у белых. У большевиков туда отправляли с формулировкой «до окончательного завершения Гражданской войны», у белых — без всяких формулировок.
Разумеется, жизнь в этих «поселениях» нигде не была райской. Но Иоханга выделяется и на этом мрачном фоне. Этот лагерь опередил свое время, потому как являлся именно лагерем уничтожения.
Вот что пишет уже знакомый нам Б. Соколов, случайно оказавшийся в Иоханге уже после бегства Миллера. Замечу, что Соколова никак нельзя отнести к коммунистическим пропагандистам. Большевиков он сильно не любил.
«При самом выходе из горла Белого моря на мурманском берегу — бухта. Кругом голые скалы, ни одного деревца. Постоянные неистовые ветры. Все это заставляло издавна людей избегать этих, как они называли, проклятых Богом мест. Действительно, трудно представить себе картину более безотрадную, наводящую свинцовую тоску на душу, чем Иохангская бухта. Земля здесь особенная, скалистая, и даже в летние месяца только слегка отогревается солнцем. На сотни верст никакого селения. Единственное сообщение с наружным миром путем моря. Но в долгие зимние месяцы только изредка заглядывают ледоколы, застигнутые бурным восточным ветром.
…
Генерал Миллер в середине 19-го года решил обосновать здесь каторжную тюрьму для преимущественно политических преступников. В короткий срок было сюда прислано свыше 1200 человек. Частью это были осужденные военными судами за большевизм, но громадное большинство принадлежало к так называемой рубрике беспокойного элемента, то есть подозреваемого в большевистских симпатиях и в оппозиции правительству… Арестанты жили в наскоро сколоченных досчатых бараках, которых не было никакой возможности отопить. Температура в них стояла всегда значительно ниже нуля. Бараки были окружены несколькими рядами проволоки. Прогулки были исключены, да им и не благоприятствовала погода. Арестантов заставляли делать бесполезную, никому ненужную работу, например таскать камни. Начальником тюрьмы был некий Судаков, личность безусловно ненормальная. Бывший начальник Нерчинской каторги, он, очевидно, оттуда принес все свои привычки и навыки. Он находил какое-то особое удовольствие в собственноручных избиениях арестантов, для каковой цели всегда носил с собою толстую дубину. Помимо всего прочего, он был нечист на руку. Пользуясь отдаленностью Иоханг и от Архангельска и тем, что никакого контроля над ним не было, он самым беспощадным образом обкрадывал арестантов на и без того скудном пайке».
Самое-то интересное, что большевиков на Русском Севере почти и не было. И большинство попавших в Иоханскую бухту были просто те, кто слишком громко высказывал свое недовольство властью. Анкета, проведенная Иоканьговским Совдепом уже после падения Северной области, показывает, что из 1200 арестантов, лишь 20 человек принадлежали к коммунистической партии, остальные были беспартийные.
Один человек туда попал за то, что ввиду недостатка продовольствия попытался организовать в своей деревне общество взаимопомощи. Это сочли «большевизмом». Сажали и за то, что крестьяне предоставляли красноармейцам подводы. А попробуй не предоставь… И так далее.
«Если на Мудьюге был исключительно голодный паек, то на Иоканьге питание каторжан было поставлено так, чтобы заключенных уморить голодом. Заключенному давали на сутки 200 граммов непропеченного хлеба и по консервной банке тепловатой жижицы — подобия супа. Вместо чая ставился ушат кипятку.
На работы, дававшие возможность заключенным вздохнуть свежим воздухом, наряжались только дисциплинарники. Остальные находились взаперти, обреченные на томительное безделье в условиях полярной ночи.
Не иначе, как для ускорения заболевания заключенных цингой, им приказывалось лежать без движения по 18 часов в сутки. Никакие движения и разговоры за 18-часовую ночь не допускались. Малейший шорох или шепот, услышанные стражей, давали повод открывать по заключенным стрельбу из винтовок и пулеметов.
…
Наиболее кошмарным на Иоканьге было пребывание заключенных в карцере, под который был приспособлен заброшенный ледник. Посаженным в карцер не давали ни горячей пищи, ни одеял. Спать было можно только на голой земле. Неудивительно, что редкие из каторжан выдерживали отсидки в карцере, и часто по утрам надзиратели, вместо живых людей, обнаруживали там окоченевшие трупы. Да и в самой тюрьме просыпавшиеся по утрам заключенные находили рядом с собор умерших от цинги, дизентерии или истощения».
(А. Потылицын)
А. Воронцов, сидевший в Иоханте:
«Чтобы ускорить вымирание заключенных, администрация тюрьмы вводила всевозможные "новшества", в хлеб примешивалась карболка, которой дезинфицировали уборные, суп заправляли вместо соли морской водой».
«Из 1200 присланных арестантов 23 были расстреляны за предполагаемый побег и открытое непослушание, 310 умерли от цинги и тифа и только около 100 через восемь месяцев заключения остались более или менее здоровыми. Остальных, я их видел, Иохангская каторга превратила в полуживых людей. Все они были в сильнейшей степени больны цингой, с почерневшими раздутыми руками и ногами, множество туберкулезных и, как массовое явление, — потеря зубов. Это были не люди, а жалкое подобие их. Они не могли передвигаться без посторонней помощи, их с трудом довезли до мурманских лазаретов».
(Б. Соколов)
Стоит ли удивляться, что ВСЕ выжившие заключенные теперь считали себя большевиками? И ведь что интересно, гражданина начальника Судакова арестанты, когда власть переменилась, не прибили сразу, а сохранили живым для предания гласному суду. Не так все просто было в России, не правда ли? Понятное дело, в итоге Судакова расстреляли. По суду. Интересно, считать его жертвой зверей-большевиков или все же не стоит?