23 мая (за неделю до описываемых событий), участок железной дороги Мосты – Щучин

– Слышь, что там прется?

– Ого! Да это, кажись, бронепоезд! Вот уж повезло так повезло. Значит, опять они график сменили… Ну, так ему и надо, паразиту. Сейчас получит у нас по полной…

Засевший в зарослях подрывник Лозовский из отряда Аганбекова покрепче взялся за ручку машинки. Со стороны мостов слышалось тяжелое полязгивание – к мосту медленно подползал бронепоезд. Его ждала достойна встреча. Ночью партизаны незаметно подошли к мосту – точнее, мостику – через небольшую и, как водится в этих местах, заболоченную речушку. В последний момент проявили «неосторожность» и тем привлекли внимание охраны. Завязалась перестрелка. Пока охранники увлеченно палили в темноту, двое подрывников по болотине ухитрились проникнуть под мост. Благо лил дождь, темнота стояла – хоть глаз выколи. Да и дорожка была знакомая – этот мост уже два раза взрывали, и теперь он держался на честном слове. Всерьез ремонтировать его у немцев просто не было времени. Партизаны, пользуясь тем, что внимание охраны было отвлечено перестрелкой, быстро заложили взрывчатку и протянули провод, который заранее был обмотан травой. Тем временем бойцы на той стороне, постреляв вволю, отступили. Все было сделано быстро и чисто.

Но просто так взрывать в очередной раз мост показалось неинтересным. Партизаны решили, что обломки какого-нибудь поезда, который взлетит на воздух вместе с мостом, замечательным образом украсят пойму этой речушки. И вот теперь подрывники поджидали достойного кандидата. Пару поездов пропустили. Один был с дровами, другой и вовсе порожняк. А душа просила красивого зрелища – вроде летящего под откос состава с боеприпасами или с горючим. А если совсем повезет – то и с техникой. Но бронепоезд – это был вообще вариант класса «люкс». Его появление здесь в этот день не ожидалось. Но уж раз приперся – то сам виноват.

…Стальная черепаха медленно подползала к мосту. Часовые, как положено, давали отмашку, показывая, что путь свободен. И вдруг в самый последний момент «панцер-зуг» заскрежетал тормозами и замер, не дойдя до моста каких-то двадцати метров. Башня переднего броневагона повернулась в сторону противоположного берега – и зенитки выпустили по кустам порцию двадцатимиллиметровых снарядов. Одновременно по мосту побежало несколько фигур в черной танкистской форме. Саперы!

Делать было нечего. Как уже знали партизаны, саперы на бронепоезде являлись очень ушлыми ребятами. Они-то, раз уж вылезли из своего бронированного укрытия, гарантированно найдут взрывчатку. Поминая разные нехорошие слова, Астахов крутанул ручку машинки. Грохнуло – и мост взлетел на воздух в третий раз, забрав с собой всего лишь нескольких саперов. А подрывники уходили, проклиная все на свете, провожаемые залпами башенных орудий бронепоезда. На их счастье, те стреляли не в их сторону. А то, может, тут бы все и остались.

* * *

Год назад сам факт взрыва железнодорожного моста партизаны расценили бы как боевую удачу. Тогда всего было мало – и взрывчатки, и людей, грамотно умеющих с ней обращаться. В прошлом году партизаны больше занимались нападениями на автоколонны и планомерным уничтожением полицаев и мелких немецких гарнизонов. Мосты взрывали редко.

Но времена изменились – и подобные акции давно уже стали рутиной. Подрывники взрывают, немецкие ремонтники чинят. («Обнаглели вы, парни, подавай вам составы с танками», – иронизировал на этот счет Мельников, начинавший партизанить еще в те времена, когда удачей считалось подбить на шоссе одинокую машину.) А вот теперь подрывники уходили с таким чувством, будто провалили дело…

Надо сказать, что этот бронепоезд очень раздражал партизан. Им сильно действовала на нервы манера мерзкой стальной черепахи ездить по окрестным железным дорогам, поливая любой подозрительный куст огнем. Серьезной опасности бронепоезд не представлял. Он слишком медленно двигался, так что всегда имелась возможность удрать при его приближении. К тому же существовал график. Он неоднократно менялся, но все-таки помогал избежать неприятных встреч. Но планы подрывников бронепоезд все-таки путал.

Кроме того, партизан раздражала неуязвимость «броника». Два раза он подрывался на минах с «палочками». Но все эти действия подходили под категорию «мартышкин труд». Слетали под откос одни только груженные булыжником контрольные платформы. А толку-то с того! Во второй раз, правда, еще слегка зацепило пехоту и пулеметчиков, сидевших в переднем открытом вагоне. Один раз его рванули «удочкой», но для такого тяжеленного сооружения заряд был слабоват. Громыхнуло под броневагоном – и ничего не произошло. Поехал себе «броник» дальше. Заложить же более крупный заряд было непросто. Для этого требовалось выкопать на полотне солидную яму. Но по полотну ходят патрули, обходчики и прочая сволочь, у которых хватит ума обнаружить следы такой ямы.

Вот и на этот раз не удалось, хотя, казалось бы, случай выдался уникальный. Но, видимо, сработало у командира бронепоезда шестое чувство – почуял опасность. И снова «панцер зуг» остался цел и невредим. Обидно…

7 июня, окрестности партизанской базы

– Вроде, летит, – сказал, прислушавшись Макаров.

– Главное, чтобы это был не фриц, – усмехнулся Мельников. – А то случалось. Разожжем костры, а тут немец прилетает и начинает бомбы кидать…

Но как вскоре оказалось, это все-таки был «дуглас». Самолет, сделав большой круг, стал заходить на посадку.

Все вздохнули с облегчением. Дело в том, что аэродром находился несколько в стороне от расположения партизанских отрядов – на поле возле безлюдной разрушенной деревни. Поэтому прием самолета проходил как боевая операция. Сперва разведчики проверяли окрестности, потом партизаны занимали оборону… Подтягивались подводы, чтобы быстро вывезти весь груз. Довольно часто это было пустой тратой сил и времени. Борт не прибывал. То ли погода, то ли еще что… короче, партизаны напрасно жгли костры и сидели в засадах. Но на этот раз все вышло как надо.

…Пузатый транспортный самолет вынырнул из темноты и вскоре тяжело запрыгал по тому, что здесь называли летным полем.

Тут же к «дугласу» из-за деревьев ринулись многочисленные повозки – как пустые, так и груженные ранеными. Раненых после недавнего боя было очень много – так что отправляли только самых тяжелых. Остальным придется лечиться в условиях партизанской медицины. Конечно, теперь не то, что раньше, когда у партизанского доктора иногда не было даже йода и бинтов. Был случай, когда партизаны собирали мох, чтобы использовать его вместо ваты. Теперь в бригаде и операции делали. Но все-таки это был не тыловой госпиталь…

Разгрузочно-погрузочная работа была срочной: требовалось в темпе вальса разгрузить самолет и погрузить туда своих. Партизаны грузили ящики, коробки и мешки на подводы, которые тут же исчезали в темноте.

Самолету-то ведь требовалось затемно перелететь линию фронта в обратном направлении. На востоке, в партизанских краях, иногда не торопились, маскировали машину на летном поле, оставляя ее до следующей ночи. Но тут такой роскоши партизаны допустить не могли. Это можно было делать там, где имелась гарантия, что с утра на аэродром не начнут наступать немцы. Здесь же такой гарантии не имелось. Уж ради такого случая немцы не пожалеют солдат. Так что на поле царила напряженная деловая суета. Это было немного – перекинуться словом с человеком с Большой земли. Но ведь у многих отрядов и такого не было. Когда-то радовались и грузам, сброшенным с парашютами. А до этого восемь месяцев партизанам Асташкевича вообще пришлось жить в лесу без какой-либо связи с Большой землей. Кстати, и связались-то они случайно, наткнувшись в лесу на заплутавшую разведгруппу, у которой имелась рация.

Из начальства на месте приземления находились Асташкевич и Сухих. Присутствие первого было необходимо, потому что при разгрузке борта у партизан, как говорил комиссар Кочетков, просыпались кулацкие инстинкты. Можно было издавать сколько угодно строгих приказов – но командир любого отряда, которого поставили на прием грузов, всегда стремился утащить побольше в свое хозяйство. Особенно это касалось газет и боеприпасов. Патроны для наших винтовок и автоматов добыть в тылу не так-то просто. А уж если что в отряд попало – оттуда груз не выцарапаешь никакими способами. Патроны и газеты тут же расходились по рукам – ищи потом, сколько хочешь.

Особист присутствовал потому, что иногда ему доставляли почту, которую следовало передать «лично в руки». Да и он такую почту отправлял. Его бойцы пользовались этим случаем, чтобы лишний раз поприсутствовать при приземлении самолета. Ведь хоть и короткая – а все-таки связь с Большой землей.

Но на этот раз ничего особенного не происходило. Быстро растащили разнообразный партизанский припас, начали грузить раненых.

– Эй, Семеныч! – окликнул вдруг особиста командир. – Давай-ка сюда со своими ребятами.

Сухих и его команда подошли к командиру, стоявшему возле одной из подвод, груженной ящиками небольшого размера.

– Вот, лично тебе на сохранение. Пусть твои ребята прямо в баню к тебе конвоируют. Эти штуки ведь как пить дать растащат по дороге… А к твоим не сунутся.

– А это что такое ценное?

– Это? Магнитные мины. Помощь английских союзников. Сподобились-таки прислать. Но немного их прибыло. Так что вот пусть к тебе и обращаются, и подробно излагают причины, по которым им надо использовать именно «магнитки», а не тол. А то знаю я наших подрывников. Прямо как дети малые. Лепят их куда не попадя…

Это оружие партизаны знали, можно сказать, теоретически. В соединении их имелось небольшое количество, которое использовали только в учебных целях. Что, в общем, понятно. Магнитные мины – это оружие скорее не партизан, а подпольщиков. Потому-то их и доставляли так мало в периферийную партизанскую бригаду. «Магнитки» были нужнее тем, кто базировался возле Минска, Барановичей и других крупных городов, в которых было налажено мощное подполье. Подпольщики лепили мины к вагонам, заводили часовой механизм – и они взрывались потом за десятки, а то и сотни километров. И попробуй найди, где именно их заложили после того, как поезд пройдет несколько крупных станций. Что же касается бригады имени Котовского, то связи с окрестными городами стали налаживаться только в последнее время. При этом, как это всегда бывает, именно теперь такие мины очень понадобились. Центр приказал усилить деятельность на ветке Мосты – Волковыск. Между тем ветка была очень неприятной для подрывников. На ней буквально деревня сидела на деревне. В деревнях сидели гарнизоны. А там, где не было населенки, вокруг железнодорожной ветки тянулись голые поля. Да еще бронепоезд теперь чуть ли не поселился в Мостах, мотаясь то в одну, то в другую сторону от этого города. Каждый день он ползал по перегону и, не жалея боеприпасов, поливал огнем все удобные для засады места. А в Мостах еще и бронедрезина имелась… Обидно. Тем более что по этому участку движение явно усилилось. Немцы гнали эшелон за эшелоном из Восточной Пруссии. Не зря ведь гнали. У них на фронте явно что-то намечалось. Так что магнитные мины были как нельзя к месту.

Контакты с железнодорожниками из Мостов давным-давно имелись. Кое-кого из них даже обучили пользоваться «магнитками». И вот впервые прислали большую партию. Теперь появились шансы устроить что-нибудь повеселее. Правда, оставалась еще задача – доставить эти мины в Мосты… Что тоже было непросто. После боя с партизанами в городе резко ужесточили пропускной режим. Всех входящих в город тщательно обыскивали. Причем не полицаи, от которых можно было откупиться, а немцы. Так что местным протащить мины будет очень сложно.

– Доставите эту хренацию к нам в баню. А по пути подумаете, каким образом доставить пару десятков таких штук в Мосты…

* * *

– Что делать-то будем? – спросил Мельников, когда подвода двинулась.

– А что еще делать? К тете Наде надо все это хозяйство тащить, может, она что-нибудь придумает, – отозвался Макаров.

– Другого выхода нет. Вот жизнь партизанская! Опять ночью плюхать по этим болотам.

Но тут внес предложение Голованов:

– Мужики, а что мы все пешедралом, да пешедралом? Мы ж все равно переплываем Неман на лодке. Так почему бы нам на ней и не доплыть? Оно ж куда комфортнее, чем вязнуть в этой грязи. К тому же со стороны берега проще пробраться в деревню. Фрицы вряд ли ждут от нас такой наглости.

– Чтобы нас на реке перестреляли? – усомнился Макаров.

– Не дрейфь, салага! Я моряк или кто? Да мы на бронекатере ходили так, что фрицы замечали только, когда уже было поздно. А ты о какой-то лодочке… Пройдем так, что никто и не заметит…

8 июня, Неман

Лодка скользила по ночной реке вдоль правого берега. Голованов, дорвавшись до родной стихии, демонстрировал класс: двигал посудину мощными гребками, при этом весла погружались в воду без единого всплеска. В самом деле, моряк – он и есть моряк. Хотя вообще-то Семен служил на речных боевых судах. Но эти матросы все равно и считали себя – да и официально числились – моряками.

Макаров, сидевший дозорным на носу, честно говоря, не очень понимал, зачем они не просто переплыли Неман, а двинулись по воде. Особой выгоды во времени не было. Лодка, конечно, двигается быстрее человека. Но Неман в этих местах сильно петлял – и путь по реке был как минимум раза в полтора длиннее. А груз, который требовалось доставить, был не такой уж тяжелый, чтобы для этого использовать речной транспорт. В отличие от Голованова старшина, привыкший к лесам, чувствовал себя на реке не слишком уютно. Хорошо хоть, что ночь была безлунной… Но в конце концов Голованову и Мельникову виднее – партизанского опыта у них было побольше. Поэтому старшина, не задавая лишних вопросов, всматривался в берег, дабы не прозевать возможную засаду.

* * *

Голованов причалил лодку к заболоченной низине. Впереди, за поросшим лесом мыском, находилась небольшая деревня. Или, если точнее, пригород Мостов. Там и жила партизанская связная.

– Ты стой на шухере, а мы отправимся в деревню, поглядим, что там творится, – шепнул Голованов Макарову.

Партизаны двинулись через болото. Дорога была знакомая, но разведчики соблюдали повышенную осторожность. Все-таки всего несколько дней назад на другом берегу Немана кипел нешуточный бой. Так что можно было ожидать чего угодно.

Переправившись через топкую старицу, партизаны залегли возле околицы и стали наблюдать. На первый взгляд немцы не стали тратить силы на укрепление этой деревни. В стороне, где посуше, смутно виднелось пулеметное гнездо. Да еще по деревенской улице протопало три человека патруля – один фриц и два полицая. Мельников и Голованов двинулись огородами к одному из домов, расположенному недалеко от края деревни, – ветхой покосившейся избушке. На одном из кольев забора было надето ведро. Так, значит, немцев в доме нет.

Тем не менее моряк оставил Сергея во дворе, а сам, подкравшись к окну, тихонько постучал условным стуком. Вскоре дверь приоткрылась, и разведчики проникли внутрь. В полутьме они увидели массивный женский силуэт. Это была тетка Надя – женщина, обладавшая очень внушительной комплекцией и громким голосом. Типичная рыночная торговка. Впрочем, она и была торговкой – продавала что-то в Мостах. Немцы к ней привыкли и пропускали ее в город без особых препятствий. Рядом виднелся парень лет десяти – какой-то ее родственник.

– Здорово, тетя Надя, – заговорил Голованов.

– Здорово, сынки.

– Что у вас слышно?

– Да пока ничего. Немцы вроде уходить от нас собрались. Боюсь, сожгут село… Тогда придется к вам в отряд подаваться.

– Тетя Надя, надо бы гостинец передать в Мосты.

– Большой?

– Изрядный. И очень опасный. Если найдут – то сразу петля.

– Да у немцев за все петля; нашли, чем пугать! Да только вот – как же его передашь? После того как немцы пошли с вами воевать и битые вернулись, они с горя строгости навели. Всех на входе в город обыскивают. Вот разве, если б лодка была… Есть одно место, возле бывшей лодочной станции. Там у немцев нет охраны. Потому что по суше с нашей стороны не пройти. Но где же ее возьмешь, лодку? У нас немцы их все в решето превратили.

– У нас есть лодка. Мы на ней приплыли.

– Тогда там можно спрятать. Мишка проберется в город, скажет кому надо. Ему не впервой.

– А в деревне есть часовые возле реки?

Ответил Мишка:

– Нет, дяденьки, там нету. Но патрули выходят к разрушенному мосту. Тому, который еще наши взорвали, когда отступали. Выходят, посмотрят и опять уйдут.

– Не было печали, – покачал головой Голованов. – С воды-то патруль можно и проглядеть. А там место узкое… Мы у них будем как на ладони. Что делать-то, а?

Мельников думал недолго.

– Берем пацана, возвращаемся к лодке. Мы с Григорием на той стороне деревни шум подымем, а ты двигай, как услышишь стрельбу. Обратно нам придется все-таки пешком топать. Встретимся там, где обычно переправляемся…

* * *

… Двое разведчиков аккуратно обошли деревню и заняли позицию на краю луга неподалеку от выходящей из деревни проселочной дороги. Немцы ей не пользовались, но тем не менее возле первого дома маячили двое часовых и пулемет. Мельников пополз в заставе, а Макаров взял часовых на прицел.

Продвинувшсь поближе, Сергей достал гранату, вскочил, кинул ее в сторону пулемета и тут же упал на землю и откатился в сторону. Макаров дал короткую очередь, переменил позицию и вдарил еще. Подал голос и автомат Мельникова. Теперь Сергей отходил зигзагами по лугу, время от времени постреливая. Макаров тоже не жалел патронов.

Немцы отреагировали довольно быстро. Вскоре со стороны деревни послышалась винтовочная стрельба, потом добавил свое соло пулемет. Однако немцы лишь палили в темноту, не пытаясь высунуться из деревни.

Сергей плюхнулся на землю рядом с Макаровым.

– Пошли отсюда! Им теперь хватит надолго. Будут палить до утра.

Разведчики двинулись вдоль старицы, уверенные, что гнаться за ними никто не станет. Не в немецких это правилах.

* * *

На рассвете партизаны сидели в зарослях на берегу, напротив своего леса. Из тумана показалась лодка, направляемая Головановым. Услышав свист, он приблизил посудину к берегу. Партизаны погрузились в лодку и направились к своему берегу.

– Как прогулка?

– Прошли нормально. Я так понимаю, когда вы начали концерт, все фрицы ринулись туда. А место интересное. Там лодочная станция была на окраине города. Даже мостки для лодок сохранились. Самих лодок правда, нет. Со стороны деревни не подойти – там старица. Широкая и топкая. И говорят, фрицы по краю шляются. А эта лодочная станция дальше. К ней из боковых улиц можно пробраться. Стоит на этой станции нечто вроде сарая. Вот мы туда груз и заложили, а пацан отправился в город предупредить кого надо. Я ему велел передать, чтобы попробовали разобраться с бронепоездом. Будем надеяться, что хлопец доберется благополучно…

Мельников и Макаров внимательно слушали. Моряк излагал все так подробно отнюдь не из-за любви поболтать. Так было принято у этой троицы. Ведь кто знает – может, завтра кому-то из них придется пробираться по тому же маршруту.

9 июня, Мосты

Сергей Томашевич, бригадир железнодорожников со станции Мосты, был знаком с бронепоездами не понаслышке. В Гражданскую он в качестве путевого рабочего много мотался по стране на разных бронированных чудовищах. Сперва с матросами-анархистами, потом с другими матросами – уже украшенными красноармейскими звездами. Приходилось ему и белогвардейские бронепоезда пускать под откос. Но, конечно, немецкий «панцер зуг» был посерьезнее, чем бронепоезда времен Гражданской, большинство из которых являлись сооружениями, собранными из всего, что попалось под руку.

Да и об этом немецком бронепоезде Томашевич знал если не все, то очень многое. Немцы отнюдь не делали тайны из боевых качеств своей бронированной гусеницы. Да и какая может быть тайна? Такую махину не спрячешь. Служившие на нем солдаты, очень гордившиеся своим бронепоездом, хвастались его мощью направо и налево. Штука, конечно, впечатляющая, но ничего особо нового в ней не было. Так что Томашевич знал, как действовать, когда пацан добрался до его дома и провел к бывшей лодочной станции, где в тайнике лежали десять магнитных мин.

С этими штуками железнодорожник тоже был знаком не с чужих слов. Еще до боя с немцами ему довелось встретиться с Мельниковым и Головановым, которые обучили его нехитрому искусству завода часового механизма и установки мины на объект. Одну даже дали. Томашевич ее проверил – прикрепил к грузовику одного типа из хиви. Противный был тип, видно, умевший подлизаться к начальству. Ходил в новеньком немецком обмундировании, всегда имел сигареты и шнапс – и вечно рассказывал всем и каждому, как он хорошо устроился. Дескать, тепло и мухи не кусают. Крути себе баранку, с партизанами воевать не погонят. Так вот, этот хиви отправился на своем груженном солдатами «опеле» куда-то в сторону Гродно. Перед выходом Томашевич приладил «магнитку» ему под кузов… Двое солдат потом приковыляли в Мосты. Говорили – подорвались на мине, заложенной партизанами на дороге. Хотя в той стороне никаких партизан не имелось.

* * *

Только вот с бронепоездом все было, понятное дело, куда сложнее. Просто так прилепить мину к борту – толку особого не будет. Ну, вырвет броневой лист или даже несколько; так залатать такое повреждение – раз плюнуть. Надо было действовать умнее.

«Панцер зуг» стоял неподалеку от товарной станции, на железнодорожной ветке, ведущей к не работающему ныне заводу. Все подходы к станции, разумеется, были оцеплены, посторонних в запретную зону не пропускали, а железнодорожных рабочих обыскивали. Но Томашевич протащил мины, прикрепив их под подножкой грузовика, который водил еще один хиви, с которым Томашевич приятельствовал именно в расчете на то, что подвернется подобный случай. Немцы ему доверяли – да и не пришло в голову полицаям, стоявшим на КПП, глядеть под подножку. А изъять «магнитки» после того, как грузовик вкатился на охраняемую территорию, было уже плевым делом. Дальше начиналось самое главное.

Бронепоезд даже внутри охраняемой товарной станции и сам по себе был под надзором солдат из его экипажа. Но охранять его их заставляли скорее для проформы, – чтобы не расслаблялись и службу помнили. Ведь и город был сильно укреплен: еще один кордон присутствовал. К тому же не случалось в Мостах пока что ничего такого, что могло бы насторожить немцев. Поэтому фрицы чувствовали себя здесь в безопасности. Так что двое часовых шлялись вдоль железной гусеницы с совершенно отсутствующим видом и выражением невыразимой скуки на лицах.

И то сказать. Служба на бронепоезде – это совсем не катание в мягком вагоне. Уж Томашевич-то это знал. Бронированный гроб вагона болтает, выстрелы бьют по ушам, внутри не продохнуть от порохового дыма… Так что, оказавшись на отдыхе, солдаты несколько расслаблялись, несмотря на все усилия командиров по поддержанию дисциплины. Вдобавок возле вокзала в этот вечер творилось черт знает что. Скопилось аж четыре эшелона. То ли опять партизаны что-то взорвали на железке, то ли еще какая неприятность вышла у фрицев, – но на станции и вокруг нее было суетливо и людно. Немецкие солдаты из эшелонов двинулись в самоход и теперь шакалили вокруг вокзального здания. Благо тут имелись люди, торговавшие самогонкой, и даже какие-то девки шлендрали.

Томашевич с деловитым видом прохаживался вдоль одного из поездов, с серьезным видом постукивая по буксам. Таким образом он достиг конца состава. Впереди виднелась стрелка, ведущая на запасной путь, на котором стоял «броник». Совсем недалеко высились контрольные и пулеметные платформы, а за ними – крутой камуфляжный лоб броневагона.

Томашевич задержался возле стрелки, подождав, пока часовой потопает в хвост бронепоезда. Выбрав момент, железнодорожник проскочил отделяющее его от поезда пространство и нырнул под контрольную платформу. Дальше пришлось ползти на карачках. Опыт старого путейщика помог проползти под платформами и протиснуться под щит броневагона, прежде чем послышались шаги часового, идущего с противоположной стороны. Тут было спокойнее. С боков броневые плиты наполовину закрывали колеса, так что разглядеть в темноте распластавшегося на шпалах человека было непросто.

Фриц протопал – Томашевич прикрепил две мины на ходовую тележку и двинулся дальше. Это был самый верный способ вывести бронепоезд из строя. Ходовая часть-то была не бронированная!

Железнодорожник пополз дальше. Еще две мины он прикрепил под задней тележкой вагона. «Магниток» оставалось мало, поэтому под второй вагон он прикрепил всего пару. Затем протиснулся под паровоз, где установил все остальные. Теперь надо было выбираться тем же путем.

Он начал движение, но тут от головы бронепоезда раздались какие-то пьяные голоса. Говорили по-немецки. Томашевич знал язык с пятого на десятое, но понял, что какие-то нетрезвые люди высказываются не слишком уважительно по отношению к экипажу бронепоезда. А, ну все ясно. Один из поездов, стоявших на станции, вез с фронта то ли отпускников, то ли еще кого-то. Таких немцев путеец насмотрелся. Все они, одетые в обтрепанную форму, были наглыми и какими-то одичавшими. Вестимо, не слишком сладкой была их фронтовая жизнь. Фронтовики испытывали вполне понятную неприязнь к тыловым крысам. И, выпив, не упускали случая высказать, что думают о тех, кто отсиживается в тылу. Вот и эти, видать, выпив бутылку самогонки, в нее же и полезли. Судя по интонациям и пьяному хохоту, они изощрялись в остроумии, обкладывая бронепоезд и его команду.

Часовые, конечно, не реагировали. Но над головой Томашевича загрохотала броневая дверца – и он увидел несколько пар ног, двигавшихся в сторону фронтовиков. Черт! Только драки между фрицами ему не хватало. Солдатская драка – она ведь как пожар. В любой армии. На выручку своим бросятся все, кто рядом. Потом подоспеет охрана и фельджандармы… Каша может завариться до неба – и черт поймет, как теперь смываться.

Со стороны вокзала ругань шла уже с двух сторон. Послышалось слово «партизанен». Это небось бойцы панцера отвечают, что они тут тоже не прохлаждаются. Томашевич и в Первую мировую, и в Гражданскую видал всякое. Да и немецкие солдаты в этом смысле ничем не отличались от русских. Какая пару месяцев назад была знатная драка между какими-то армейскими гренадерами и эсэсами!.. Томашевич понимал, что сейчас пойдут в ход кулаки и солдатские ремни.

Но тут откуда-то сбоку донесся властный басовитый крик:

– Хальт!

Дальше последовала громовая брань. Это понимал даже Томашевич. Какой-то тип – судя по интонациям, начальник – называл солдат разными домашними животными и девицами легкого поведения, а также обещал произвести с ними половое сношение в разных извращенных формах.

Речь имела эффект. Свара затихла, солдаты бронепоезда протопали обратно и заползли в вагон. Хлопнула броневая дверь. Томашевич, не теряя времени, прополз под платформами и выскочил на волю. Осталось благополучно укрыться в окрестностях станции и заняться своими непосредственными делами. Во дела-то на белом свете случаются, усмехнулся он. Немецкий командир помог выполнить задание… Часовой механизм на минах был установлен на десять часов. Теперь оставалось только надеяться, что бронепоезд утром выйдет на линию, и жалеть, что не доведется увидеть дальнейшее представление.

10 июня, перегон Мосты – Волковыск

Бронепоезд двинулся на рассвете. Свистнул паровоз, тяжелая махина медленно выползла на главный путь и неспешно двинулась в сторону Волковыска.

Командир бронепоезда, гауптман Курт Шуле – тот самый, который вчера вечером пресек назревающую драку, – находился не в командирской рубке, а на открытой площадке возле зенитного орудия первого вагона. Отсюда открывался лучший обзор, да и тошно было сидеть в железной коробке. Утром еще ничего, а вот когда она накалится под солнцем… Впрочем, зимой куда хуже – все это сооружение промерзает. Можно подумать, конструкторы не знали, что в России зимы очень холодные. Гауптман осматривал русские бронепоезда, захваченные в сорок первом – и отметил, что они были куда лучше приспособлены для этой местности. Немецкие спецы явно многого не продумали.

Гауптман, здоровенный мужчина с мясистым грубым лицом, со скукой озирал до чертиков знакомый путь, на котором он изучил буквально каждый куст. Вот показался мост через Неман, с обеих сторон которого были оборудованы дзоты и пулеметные гнезда. Часовые приветливо махали руками. Это ясно – подчиненная Шуле боевая единица производила впечатление и внушала уверенность в завтрашнем дне. Что с такой громадиной могут поделать партизаны? Но в глубине души гауптман был недоволен своей службой. Он понимал, что играет всего лишь роль бесполезного громоздкого пугала. Эти русские, что сидят в лесу – которых называют то бандитами, то парашютистами, – совсем не дураки и не самоубийцы, чтобы соваться под огонь многочисленных пушек и пулеметов бронепоезда. Почти всегда они успевали отойти до того, как вверенная ему техника подходила на расстояние выстрела. Раньше, еще в другом районе, Шуле пытался высаживать с бронепоезда десанты в лес, в погоню за партизанами. Но всего лишь напрасно терял людей. Да вон хоть взять последний бой с партизанами, который шел неподалеку. Газета говорила о множестве уничтоженных большевиков, о том, что теперь они долго не посмеют высунуться из своего леса. Но у солдат свои источники информации. Все отзывались об операции не слишком лестно. Партизан не выкурили, положили множество людей… А бронепоезд? Он ничем не мог помочь. Его пушки просто-напросто не доставали до места боя. Тут нужно другое – легкие бронедрезины. Много бронедрезин. Но где ж их взять? Болтается в Мостах какая-то самоделка, переделанная из русского броневика, которая вечно ломается…

Вот то ли дело было у русских, когда они воевали друг с другом. Шуле интересовался историей своего вида оружия. А русская Гражданская война была золотым временем железнодорожной брони. Он знал про то, как бронепоезда большевиков и их противников гонялись друг за другом, захватывали города и разгоняли целые полки. Теперь уже не то. Остается болтаться по этим железнодорожным веткам…

Бронепоезд въехал в лесную зону. Зенитное орудие развернулось и выпустило несколько снарядов по зарослям. Через некоторое время пальнули из пулеметов… Но вот стрельба усилилась. Солдаты сделали это чисто механически. Они проходили место, где под насыпью лежали обломки, бывшие когда-то вагонами. Таких мест им предстоит проехать много. Чуть ли не вдоль всего пути лежат под откосом вагоны, платформы, цистерны… Взрывают и взрывают. И ничего этих бандитов не берет…

Время от времени вдоль колеи виднелись патрули, отмахивающие, что путь чист. Мимо тянулся то лес, по которому лупили пулеметы и зенитки, то деревни, набитые солдатами. Сколько людей, как и его «парнцер-зуг», торчат тут в тылу вместо того, чтобы бить иванов на фронте! Шуле за два года так и не видел фронта. Все болтался по разным железнодорожным веткам, пугая партизан.

…Бронепоезд вылез в чистое поле. Тут хоть можно слегка передохнуть от пулеметного грохота. Стрелять стали реже, хотя, как говорят, партизаны умеют прятаться где угодно. Но лес солдат пугал, поэтому они и давили на гашетки. В поле было спокойнее.

– Ускорить ход! – скомандовал Шуле в телефонную трубку. В самом деле, надоело тащиться, как похоронные дроги…

Бронепоезд пошел быстрее. И тут под вагоном раздался грохот, от чего все тяжеловесное сооружение аж подпрыгнуло. Тут же грохнуло снова – и над передней платформой с пехотой взметнулось пламя. Это сдетонировали боеприпасы от находившегося на ней батальонного миномета. Сзади тоже раздался взрыв, потом еще один. Бронированный вагон начал валиться набок…

Шуле очнулся и трудом приподнял голову. Воздух содрогался от стрельбы. Оглядевшись, он увидел, что лежит неподалеку от завалившегося первого вагона. Рядом валялся труп зенитчика, придавленного броней. Второй броневагон сошел с рельсов передней тележкой. Его дверь была открыта, оттуда вытаскивали нескольких раненых, побившихся о разные металлические части, когда вагон тряхнуло. Паровоз стоял наискосок, колесами на земле. Беспорядочную стрельбу вели из заднего, уцелевшего броневагона и задней платформы. В ответ не раздавалось ни выстрела.

Пошатываясь, гауптман двинулся к своей боевой единице. От командирского вагона к нему бежал лейтенант, чье лицо выражало смесь испуга и недоумения. Впрочем, второе чувство сейчас испытывал и Шуле.

– Господин гауптман, вы целы?

– Я-то цел, а вот поезд наш, похоже, влип крепко…

– Что это могло быть, господин гауптман?

– Да, что угодно! Радиоуправляемый фугас, к примеру!

– У… партизан есть радиоуправляемые мины?

– Да черт их поймет, что у них есть там в лесу! На кой черт все эти патрули и прочая сволочь, если партизаны тут делают, что хотят?!

И Шуле вновь разразился оглушительной бранью.

* * *

Командир соединения Асташеквич мог радоваться. Мало того, что они надолго избавились от надоевшей стальной черепахи, – немцы пять суток провозились, вытаскивая бронепоезд в Мосты. Центр мог быть доволен. Пока шли работы, никакие поезда по этой ветке не шли. А ведь именно это больше всего и волновало командование.