Итак, время жестко диктовало необходимость перемен. Но для их осуществления требуются новые люди. И вот тут на властном Олимпе взошла звезда никому доселе неизвестного Петра Аркадьевича Столыпина.
Путь во власть
Карьера Столыпина даже при не слишком внимательном взгляде вызывает ряд вопросов. Уж больно она быстрая и гладкая.
Петр Аркадьевич Столыпин родился 2 апреля 1862 года в Дрездене, где в то время находилась его мать.
Происходил он из старой дворянской семьи.
«Генеалогия Столыпиных прослеживается с XVI века, с Григория Столыпина. Его сын Афанасий – муромский дворянин. Сильвестр Афанасьевич Столыпин участвует в войне с Польшей в 1654–1656 годах, заканчивает жизнь московским дворянином. Затем идут служилые дворяне Семен Сильвестрович, Емельян Семенович, Алексей Емельянович. Они ничем особым не выделяются из массы русских дворян, были воинами и земледельцами, представляя собой типичных патриархальных помещиков.
Впрочем, Алексей Емельянович, прадед премьер-министра, вышел в отставку поручиком (родился в 1744 году), был предводителем пензенского дворянства. То есть его выделили из общей массы. У него шестеро детей: Александр – адъютант Суворова, Аркадий – друг реформатора Сперанского, тайный советник, обер-прокурор и сенатор, Николай – генерал-лейтенант, разорванный толпой во время бунта в Севастополе. Дмитрий – дед Петра Аркадьевича – генерал-майор, Афанасий – штабс-капитан, саратовский предводитель дворянства, и Елизавета, бабушка М. Ю. Лермонтова, вышедшая замуж за М. В. Арсеньева».
(С. Рыбас)
Отец Столыпина, Аркадий Дмитриевич был военным, участвовал в русско-турецкой войне 1877–1878 годов, дослужился до чина генерала от артиллерии.
Это факты общеизвестные. Меньше сегодня любят говорить об имущественном положении семьи. Или говорят неправду. Так, Александр Солженицын, который и начал раскрутку «столыпинского мифа», откровенно слукавил, назвав Столыпина «мелкопоместным человеком». На самом-то деле его семья была очень даже не бедной – они владели восемью тысячами десятин земли, причем незаложенной. Ни о какой «мелкопоместности» речь не идет – это очень крупное землевладение. Причина нежелания обсуждать материальное положение реформатора понятна – факт наличия богатого поместья несколько портит образ рыцаря без страха и упрека. Сразу приходят на ум мысли о «классовых интересах». Ведь Столыпин был резко против отчуждения помещичьей собственности.
Хотя на самом-то деле это неважно. В конце концов, Ленин тоже происходил из помещиков.
С 7 и до 15 лет Столыпин жил в Западном крае, на территории современной Литвы. Учился он в гимназии в Вильно (Вильнюс), а лето проводил а имении Колноберже в Ковенской губернии. Это весьма существенно. Напомню, что В. И. Гурко тоже много времени провел за западе Российской империи. А тут положение с землей было несколько иным. Так уж исторически сложилось, что фермерские хозяйства были в этой местности весьма развиты. Так что подростковые впечатления могли в значительной степени определить будущие взгляды реформатора.
«В Ковенской губернии, неподалеку от Колноберже, было еще одно имение, принадлежавшее Столыпиным. Кратчайший путь к нему лежал по железной дороге через Пруссию. Петр Аркадьевич наблюдал ухоженные богатые хутора немцев и поляков, наблюдал и наверняка сравнивал.
Мария Петровна (дочь Столыпина. – А. Щ.) утверждает, что именно эти поездки породили у отца мысли о необходимости скорейшего разрушения общины и перехода к хуторской системе».
(С. Рыбас)
Правда, эти хутора были следствием очень длительного и весьма тяжелого процесса. В ходе которого, к примеру, тысячи немцев подались в XVIII веке в Россию. В том же XVIII веке по германским государствам асфальтовым катком прошлась Тридцатилетняя война, в результате которой погибла половина населения. Что, как это ни цинично звучит, в значительной степени решило земельный вопрос.
К тому же в Германии существовала мощная промышленность, выкачивавшая из деревни «лишних людей». А в Царстве Польском с землей было лучше, поскольку крестьянам передали земли бунтовавших в 1862 году польских дворян. К тому же в значительной степени и в Пруссии, и в Польше это были «ненастоящие» хутора. То есть фермеры не являлись собственниками. Помещики отдавали в аренду большие куски земли – а арендаторы раскручивали на них фермерское хозяйство с помощью батраков. Но когда видишь результат, об этом не задумываешься.
И ещё одна тонкость, которую стоит понимать. Русское слово «крестьянин» аналогов в европейских языках не имеет. Например, в немецком ему вроде бы соответствует «Bauer» – так значится в словарях. Но… На самом-то деле бауэр – это по русским меркам зажиточный крестьянин, который имеет крепкое хозяйство и использует труд батраков. А батрак – это не бауэр. Понятия «бедный крестьянин» в Пруссии не существовало. Либо ты бауэр, либо наемный работяга. Вот к этому и стремились идеологи аграрной реформы.
В 1879 году отца Столыпина перевели в Орел. Туда переехал и Петр, в этом городе он и закончил гимназию.
В 1881 году будущий премьер поступил на физико-математический факультет Санкт – Петербургского университета. Кроме физики и математики, здесь преподавались химия, геология, ботаника, зоология и агрономия. Последние три дисциплины очень интересовали Петра Аркадьевича.
«Столыпин не курил, почти не употреблял спиртного и редко играл в карты. Он рано женился, оказавшись чуть ли не единственным женатым студентом в университете. Ольга Борисовна, жена П. А. Столыпина, прежде была невестой его старшего брата, убитого на дуэли. С убийцей своего брата стрелялся и П. А. Столыпин, получив ранение в правую руку, которая с тех пор плохо действовала (видимо, это заявила о себе роковая решительность натуры П. А. Столыпина или его линейное восприятие действительности).
В литературе тех лет часто противопоставлялось мятежное поколение, сформировавшееся в 60–е годы, и законопослушное, практичное поколение 80–х годов. Столыпин был типичным «восьмидесятником». Он никогда не имел недоразумений с полицией, а по окончании университета избрал чиновничью карьеру, поступив на службу в Министерство государственных имуществ».
(П. Н. Зырянов)
На самом деле карьеру Столыпин начал в 1884 году, будучи ещё студентом. Он был принят на службу в Министерство внутренних дел. Где именно он служил – неизвестно. Впрочем, в те времена «зачислиться по министерству» не обязательно означало конкретную службу. Человек мог и не занимать никой должности и, соответственно, не получать зарплаты. Но выслуга и чины ему шли. Разумеется, так пристроиться удавалось не всем. Но об этом – чуть ниже.
В 1885 году Столыпин закончил университет. В том же году Столыпин, как сказано в служебных документах, «согласно прошению переведён на службу в число чиновников, причисленных к Департаменту земледелия и сельской промышленности».
Карьеру Столыпин делал как-то уж очень быстро. Уже в начале 1887 года, то есть через три года после начала службы он дослужился до чина надворного советника. Это чин VII класса, соответствующий армейскому подполковнику. Впрочем, тогда дворяне, да ещё закончившие университет, росли в чинах быстро. Напомню, что Александр III как раз делал ставку на дворян. А большинство «благородных» служить не слишком рвались…
А вот дальше начинается самое интересное. В 1888 году Столыпин получил чин камер-юнкера. Это уже V класс (равный полковнику). Но дело-то тут в другом. Чин-то – придворный! (В Российской империи чины были гражданские, военные, флотские, казачьи и придворные). Хотя вообще-то при дворе он не бывал. Тоже интересно.
Карьера Петра Аркадьевича продолжает стремительно идти вверх. В 1889 году Столыпин был назначен Ковенским уездным предводителем дворянства и председателем Ковенского суда мировых посредников. То есть заступил на должность, соответствовавшую той, которую занимал Киса Воробьянинов. С одной существенной разницей. В России предводители дворянства выбирались. А вот в Северо – Западном крае, где среди дворян преобладали поляки, – их назначали.
В Ковно Столыпин провел на этой должности 13 лет. Вообще-то – не самая пыльная работа. А чины росли. К 1901 году Столыпин стал статским советником (между полковником и генералом), зато в придворных чинах дорос до камергера (генерал-майор). Чем же он там таким выдающимся занимался? Никто членораздельно сказать не может. Да и чем на этой должности можно было заниматься? Это была откровенная, хотя и почетная, халява. И уж тем более не разбрасывались в Российской империи камергерскими званиями.
Тут, наверное, необходимо пояснить. Я столь подробно отслеживаю чины Столыпина не для того, «чтобы свою ученость показать». Дело в том, что Табель о рангах в Российской империи была сквозной. Для сравнения. В наше время много людей, учившихся в вузах, где была военная кафедра, имеют офицерские звания. Ни при СССР, ни теперь это никакого значения для карьеры не имеет. А вот в Российской империи – имело. Человек, имевший чин, мог претендовать на соответствующую должность в разных ведомствах. Это, конечно, не значит, что, допустим, отставного армейского капитана вот так просто взяли бы, допустим, на должность начальника дистанции на железной дороге. Но в принципе могли взять. Никаких формальных ограничений не было. Чин соответствовал, а значит – вопросов нет. Это я к тому, что быстрый рост в чинах – это очень серьезно.
А у Столыпина жизнь продолжалась.
30 мая 1902 года император Николай II в высочайшем указе повелел:
«Ковенскому Губернскому предводителю Дворянства, Двора нашего в звании Камергера, Статскому Советнику Столыпину Всемилостивейше повелеваем быть Исправляющим должность Гродненского Губернатора, с оставлением в придворном звании».
Но вот, наконец, мы подошли к вопросу: а в чем причина такого бурного роста? Выдающиеся способности? Ими Столыпин, безусловно, обладал, но пока что особо их не проявил.
«Историки единогласны в том, что “неизвестно, чем заслужил Петр Аркадьевич доверие царя”.
К этому мы можем добавить лишь одно: ситуация потребовала новых людей. Да, случай выдвинул Столыпина или, как говорили тогда, Провидение».
Так пишет Вячеслав Рыбас, который Столыпина очень любит.
Ему вторит Арон Аврех, относящийся к Петру Аркадьевичу не слишком хорошо.
«Молниеносное восхождение вчера еще рядового губернатора на вершину политического Олимпа в возрасте 44 лет было загадкой для современников, остается загадкой и поныне, потому что никаких мощных связей и протекций у Столыпина при дворе не было. Кто подсказал его кандидатуру царю, неизвестно».
(А. Аврех)
Между тем особой загадки нет. Имелись у семьи Столыпина связи. Да ещё какие!
«Отец Столыпина заведовал придворной частью в Москве, постоянно был рядом с любимым дядей Николая – Великим князем Сергеем Александровичем и его женой – родной сестрой Александры Федоровны. Его друзья юности – Н. Д. Оболенский, начальник кабинета его величества, А. Ф. Гейден – начальник канцелярии императорской главной квартиры. Брат матери П. А. Столыпина М. Б. Нейгарт – товарищ и собутыльник Николая в молодости».
(В. Снитковский)
Тогда всё становится на свои места. И стремительный карьерный рост, непонятно откуда взявшееся придворное звание…
Губернатор
Оказавшись на губернаторской должности, Столыпин не бездельничал.
Губернатор, пусть и отдаленной небольшой губернии, участвовал в решении общегосударственных задач. Вот тут ему сильно помогает опыт уездного предводителя дворянства и знание будничных проблем сельской жизни и сельской экономики.
«В. К. Плеве прислал ему на отзыв проект упрощенного земского самоуправления в западных губерниях, где доминировали польские помещики. Согласно проекту, земских гласных в таких губерниях должен назначать губернатор.
Столыпин подошел к проблеме очень рационально. Выборы в Западном крае, где богатый слой населения представляли в основном поляки, а крестьяне и мещане были литовцами, белорусами и евреями, ему виделись опасным делом, так как они обострили бы национальные противоречия.
Однако и прямое назначение гласных администрацией виделось губернатору малополезным. Назначенцы не могли бы стать связующим звеном между властью и народом, а только пережимали бы этот канал.
Столыпин предложил создать коллегии выборщиков, которые избирали бы гласных. Он считал важным, чтобы в числе гласных были бы крестьяне и даже евреи. Если учесть официальное отношение к евреям, то это казалось труднообъяснимым. Однако Столыпин смотрел на вещи без догматизма, считая, что нужны новые подходы.
При переработке проекта Плеве обратил внимание на замечания гродненского губернатора. Самый молодой губернатор оказался зрелым политиком.
Второй случай обратить внимание Петербурга на Столыпина представился, когда начало работу Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности под руководством министра финансов С. Ю. Витте. Столыпин возглавил губернский комитет Особого совещания. Благодаря этой деятельности он погрузился в самую трудную российскую проблему и задумался над ее решением.
…
Вот программа губернатора, объявленная им в июле 1902 года: расселение крестьян на хутора, ликвидация чересполосицы [34]Выделено мной. – А. Щ.
, выделение кредитов для мелиоративных работ, развитие кооперации, сельскохозяйственное образование крестьян, улучшение сельхозорудий, внедрение многопольных севооборотов».
(В. Рыбас)
Впоследствии В. И. Гурко утверждал, что Столыпин был просто «громкоговорителем», а реформу придумал он. Как видим, это не совсем так.
На заседании губернского комитета Столыпин изрек одну очень примечательную фразу. Впоследствии, став большим государственным человеком, он такие вещи предпочитал не озвучивать:
«Ставить в зависимость от доброй воли крестьян момент ожидаемой реформы, рассчитывать, что при подъеме умственного развития населения, которое настанет неизвестно когда, жгучие вопросы разрешатся сами собой – это значит отложить на неопределенное время проведение тех мероприятий, без которых немыслима ни культура, ни подъем доходности земли, ни спокойное владение земельной собственностью».
Итак, железной рукой загоним крестьян в светлое будущее. Чем это отличается от позиции большевиков?
Вскоре, в марте 1903 года, по инициативе Плеве Столыпин был назначен губернатором в Саратовскую губернию. Это было явное повышение, несмотря на, казалось бы, одинаковую должность. Но ведь и сегодня области в России очень разные. Назначение в Саратов было куда престижнее. Но и работа тут была куда сложнее.
«Это было, безусловно, актом высокого доверия со стороны всесильного министра внутренних дел – пост слыл трудным, ибо губерния считалась “красной”, и именно из Саратова Столыпин переехал в Петербург. Плеве его высоко ценил, считал настоящим хозяином, помещиком и дворянином. Губернатор был действительно образованным человеком, прекрасно владел тремя иностранными языками. Единственное, что ставил ему в вину министр, – это склонность “к фразе и позе”».
(А. Аврех)
Столыпин вроде бы стал отказываться от назначения. На что Плеве заявил:
«Меня ваши личные и семейные обстоятельства не интересуют, и они не могут быть приняты во внимание. Я считаю вас подходящим для такой трудной губернии и ожидаю от вас каких-либо деловых соображений, но не взвешивания семейных интересов».
Обычно это рассматривают как то, что Столыпин к карьере не стремился. Но есть и иная версия. Дело в том, что назначал губернаторов не Плеве, а Николай II – по рекомендации министра внутренних дел. Именно министру МВД губернаторы непосредственно подчинялись. Но Николай был непредсказуемым человеком. Иногда он проявлял упрямство на пустом месте. Зато имелась у него особенность – ему очень нравилось, когда люди отказывались от повышения. Он полагал – значит, не карьеристы. Разумеется, все, кому надо, об этом знали. Так что Столыпину могли подсказать нужную линию поведения.
Впрочем, легкой новую должность назвать было трудно. В Саратовской губернии крестьянские страсти бушевали по полной. Я уже упоминал о крестьянах, которые переняли у эсеров навыки печатания листовок. Имелись тут и многочисленные революционеры, в основном, те же эсеры, которые активно отстреливали царских чиновников. А вдобавок – ещё и «инородцы», кочевники-киргизы, с которыми тоже хватало проблем.
«Летом же 1905 года саратовская губерния стала одним из главных очагов крестьянского движения. В сопровождении казаков Столыпин разъезжал по мятежным деревням. Против крестьян он не стеснялся в использовании войск. Производились повальные обыски и аресты. Чтобы выявить излишки ржи, Столыпин составил таблицу, которая показывала соотношение между посевной площадью и величиной урожая. Так пригодились университетские познания в области математики (то есть Столыпин никак не вникал в суть крестьянского движения, заранее полагая его во всем виноватым)…
В докладных царю Столыпин утверждал, что главной причиной аграрных беспорядков является стремление крестьян получить землю в собственность. Если крестьяне станут мелкими собственниками, они перестанут бунтовать. Кроме того, ставился вопрос о передаче крестьянам части государственных земель».
(П. Н. Зырянов)
То есть Столыпин приписывал крестьянам собственные взгляды. Потому что никаких оснований так думать не имелось. Но вот хотелось человеку, чтобы дело обстояло именно так, – и всё тут.
В Саратовской губернии Столыпин непосредственно столкнулся с террористами. Хотя против него действовали одиночки. Летом 1905 года в Столыпина стреляли во время его посещения «умиротворенных» деревень. Не попали. Неудавшийся убийца скрылся. В другой раз в центре Саратова, на Театральной площади, ему кинули под ноги бомбу. Несколько человек было убито, но Столыпину повезло. Есть ещё несколько свидетельств о покушениях, но они носят явно легендарный характер. В двух же известных случаях, явно действовали дилетанты.
После манифеста 17 октября в деятельности террористов наступило некоторое затишье. Но не совсем.
«Центральный Комитет (Партии социалистов-революционеров. – А. Щ.) постановил прекратить временно центральный террор, но вместе с тем он решил продолжать боевые действия против непосредственных усмирителей разных восстаний и беспорядков. В силу последнего, в ноябре месяце от “Боевой Организации” был отправлен летучий отряд для совершения покушения на командированного по Высочайшему повелению в Саратов по делу аграрных беспорядков генерал-адъютанта Сахарова. В отряд входили Биценко и Борис Мищенко – Вноровский. В Саратове члены отряда вошли в соприкосновение с местным комитетом, устроили квартиры и добыли все нужные справки. 22 ноября Биценко, явившись на прием к генерал-адъютанту Сахарову, несколькими выстрелами убила его».
(А. Спиридович, жандармский генерал)
Генерал-адъютант В. В. Сахаров как раз и занимался подавлением крестьянских восстаний в Саратовской губернии. За что эсерка Анастасия Биценко его и застрелила. Интересна личность генерала. В 1904–1905 годах Сахаров трудился военным министром. В связи с «удачной» Русско-японской войной его вышибли с должности и бросили в глубинку работать карателем.
Между тем дела в Саратовской губернии шли интересно. Столыпин писал жене:
«Дни идут плохо. Сплошной мятеж: в пяти уездах. Почти ни одной уцелевшей усадьбы. Поезда переполнены бегущими… Войск мало и прибывают медленно. Пугачевщина! В городе все спокойно. Я теперь безопасен, чем когда-либо, т. к. чувствую, что на мне все держится, и что если меня тронут, возобновится удвоенный погром. В уезд выеду конечно только с войсками – теперь иначе нет смысла.
До чего мы дожили. Убытки – десятки миллионов. Сгорели Зубриловка… исторические усадьбы. Шайки вполне организованы». Телеграмма Николая II 4 января 1906 года:
«Саратов. Губернатору Столыпину. Осведомившись через Министра Вн. Дел о проявленной вами примерной распорядительности, выразившейся в посылке по личной инициативе отряда войск для подавления беспорядков в пределах Новоузенского уезда Самарской губернии и издавна ценя вашу верную службу, объявляю вам мою сердечную благодарность. Николай».
Итак, Столыпин честно выполнял свою работу в регионе, где была сложная ситуация. А вот его личные взгляды были интересными. С самого начала Русско-японской войны Столыпин относился к ней отрицательно. Старшая дочь Петра Аркадьевича спросила отца: «Почему в народе не наблюдается по поводу войны энтузиазма?». На что Столыпин ответил:
«Как может мужик идти радостно в бой, защищая какую-то арендованную землю в неведомых ему краях? Грустна и тяжела война, не скрашенная жертвенным порывом».
Как мы увидим дальше, Столыпин являлся принципиальным противником того, чтобы Россия лезла в военные заварухи. В этом смысле он вполне разделял позицию Александра III, который, как известно, получил прозвище «Миротворец». Причина такой политики предпоследнего императора заключалась отнюдь не в гуманизме, а в простом соображении – надо сначала навести порядок на собственной территории, а уж потом думать о чем-то ином. Столыпин до самой смерти придерживался точно таких же взглядов.
Впрочем, это мнение он высказывал только в узком кругу. На церемонии отправки из Саратова на театр боевых действий миссии Красного креста он высказался «как положено»:
«Каждый сын России обязан, по зову своего царя, встать на защиту Родины от всякого посягательства на величие и честь ее».
Это выступление сыграло очень важную роль. Оно имело большой успех. Ранее Столыпин речей на публике не произносил. И тут, на сорок втором году жизни, оказалось, что он обладает выдающимся ораторским талантом. Сам Петр Аркадьевич говорил:
«Мне самому кажется, что сказал я неплохо. Не понимаю, как это вышло: я ведь всегда считал себя косноязычным и не решался произносить больших речей».
А ведь оратором Столыпин и в самом деле оказался неплохим. Конечно, до «звезд» того времени, Троцкого или Талона, он не дотягивал, но с другими мастерами слова, вроде лидера партии кадетов Павла Петровича Милюкова, он вполне мог сравниться.
Должность высокая, но опасная
26 апреля 1906 года Столыпин был назначен на пост министра внутренних дел.
Вот что он писал жене. Документ очень интересный.
«Оля, бесценное мое сокровище. Вчера судьба моя решилась! Я Министр Внутренних Дел в стране окровавленной, потрепанной, представляющей из себя шестую часть мира, и это в одну из самых трудных исторических минут, повторяющихся раз в тысячу лет. Человеческих сил тут мало, нужна глубокая вера в Бога, крепкая надежда на то, что он поддержит, вразумит меня. Господи, помоги мне. Я чувствую, что Он не оставляет меня, чувствую по тому спокойствию, которое меня не покидает.
Поддержка, помощь моя будешь Ты, моя обожаемая, моя вечно дорогая. Все сокровище любви, которое Ты отдала мне, сохранило меня до 44 лет верующим в добро и людей. Ты чистая моя, дорогая. Ты мой ангел-хранитель.
Я рдеюсь одним – пробыть Министром 3–4 месяца, выдержать предстоящий шок, поставить в какую-нибудь взаимность работу совместную с народными представителями и этим оказать услугу родине. Вот как было: вчера получаю приказание прибыть, в 6 ч. вечера явиться в Царское. Поехал экстренным поездом с Горемыкиным. Государь принял сначала Горемыкина, потом позвали меня.
Я откровенно высказал Государю все мои опасения, сказал ему, что задача непосильна, что взять… губернатора из Саратова и противопоставить его сплоченной и организованной оппозиции в Думе – значит обречь Министерство на неуспех. Говорил ему о том, что нужен человек, имеющий на Думу влияние и в Думе авторитет и который сумел бы несокрушимым сохранить порядок. Государь возразил мне, что не хочет Министра из случайного думского большинства, что все сказанное мною обдумал уже со всех сторон. Я спросил его, думал ли он о том, что одно мое имя может вызвать бурю в Думе, он ответил, что и это приходило ему в голову. Я изложил тогда ему мою программу, сказал, что говорю в присутствии Горемыкина как премьера, и спросил, одобряется ли все мною предложенное, на что, после нескольких дополнительных вопросов, получил утвердительный ответ.
В конце беседы я сказал Государю, что умоляю избавить меня от ужаса нового положения, что я исповедовался и открыл всю мою душу, пойду, только если он как Государь прикажет мне, так как обязан и жизнь отдать ему, и жду его приговора. Он с секунду помолчал и сказал: “Приказываю Вам, делаю это вполне сознательно, знаю, что это самоотвержение, благословляю Вас – это на пользу России”.
Говоря это, он обеими руками взял мою (руку) и горячо пожал. Я сказал: “Повинуюсь Вам” и поцеловал руку Царя. У него, у Горемыкина, да вероятно и у меня, были слезы на глазах.
Жребий брошен, сумею ли я, помогут ли обстоятельства, покажет будущее. Но вся Дума страшно настроена, обозлена основными законами, изданными помимо Думы, до сформирования кабинета, и будут крупные скандалы.
Если ждет меня неуспех, если придется уйти через 2 месяца, то ведь надо быть и снисходительным – я ведь первый в России конституционный Министр Внутренних Дел…»
Тут положено умилиться. В самом деле – вон он какой рыцарь без страха и упрека! Но… Именно этим письмо и настораживает. Как-то это больно «литературно», вам не кажется? Особенно – заявление, что Петр Аркадьевич собирается пробыть на месте премьера два-три месяца. Уж губернатор-то должен знать – за такой срок решительно ничего сделать невозможно.
Так что создается впечатление, что либо Столыпин писал «для истории», либо, что скорее, он полагал: письмо прочет ещё кто-то, кроме жены. Кто прочтет? Охранка. Письма высших должностных в данном ведомстве читали. И об этом было неплохо известно. Так вот, охранка прочет и доложит куда надо.
8 июля Столыпин возглавил Совет министров, оставаясь руководителем МВД. Последнее очень важно. Потому что в упоминавшемся управленческом бардаке председатель Совета на самом-то деле ничего не контролировал. А вот Министерство внутренних дел… Эта структура совершенно не похожа на современное ведомство с таким же названием. Куда больше оно напоминает НКВД до выделения НКГБ. Точнее – наоборот. Большевики позаимствовали от Российской империи куда больше, чем принято считать.
В самом деле. Министерство контролировало все службы охраны правопорядка – Отдельный корпус жандармов и полицию, включая Охранные отделения. Причем полицией в Российской империи осуществлялись все распоряжения любого ведомства, в которых требовалось принуждение. Земский отдел МВД ведал надзором за крестьянами. Министерство контролировало почту и телеграф. Главное управление по делам печати ведало цензурой, типографиями и книжной торговлей. Также в его ведении находился надзор за сектами и раскольниками. Но самое главное я оставил под конец. Именно в подчинении министра внутренних дел находились губернаторы. Такого и в СССР не было. Точнее, об этом мечтал Ежов, но его именно за такие мечты, которые он начал осуществлять, поставили к стенке. А если главный «внутренний» ещё и председатель Совета министров… Это сила!
Фактически Столыпин стал вторым человеком в Империи. Власть Петра Аркадьевича превосходила власть канцлера – была такая высшая должность в Империи, которая пустовала с 1867 года.
Но снова вопрос: а почему его назначили на такую головокружительную должность? В Саратове он действовал неплохо, но громких успехов не имел. Правда, в июле 1904 года император, проезжая через Саратовскую губернию, встречался со Столыпиным и сказал ему такие слова:
«Вы помните, когда я вас отправил в Саратовскую губернию, то сказал вам, что даю вам эту губернию “поправить“, а теперь говорю – продолжайте действовать так же твердо, разумно и спокойно, как до сего времени».
Но Николай II был не Наполеоном и не Сталиным, чтобы всех и всё помнить. Есть версия, что его кандидатуру «пробила» Мария Федоровна. Она-то, в отличие от сына, в людях разбиралась неплохо. И ей вполне могли указать на перспективного кадра. По крайней мере, именно вдовствующая императрица впоследствии была главной опорой Столыпина в «верхах».
«Достигнув власти без труда и борьбы, силою одной удачи и родственных связей, Столыпин всю свою недолгую, но блестящую карьеру чувствовал над собой попечительную руку Провидения».
(С. Е. Крыжановский, товарищ министра внутренних дел)
Хотя… Не всё было так просто.
«Новый премьер не имел выбора при формировании кабинета. Из прежнего состава правительства он удалил лишь таких реакционеров, как А. С. Стишинский и князь А. А. Ширинский – Шихматов, в основном же правительство осталось горемыкинским. Не все его члены были единомышленниками Столыпина. Министр финансов В. Н. Коковцев, опытный государственный деятель и второе по значению лицо в кабинете, не скрывал скептического отношения к аграрным начинаниям Столыпина и жалел на них денег (а вот и еще одно роковое для Столыпина обстоятельство – нехватка средств)».
(П. Н. Зырянов)
И почти сразу же «премьеру», как часто называли Столыпина на западный манер, пришлось убедиться, что эта должность весьма опасна. На него совершили новое покушение.
«12 августа организацией Соколова был произведен взрыв дачи министра. Около 3–х часов дня, у подъезда дачи министра, на Аптекарском острове, остановилось ландо. В нем сидело три максималиста, из которых двое, по кличкам “Ваня маленький” и “Григорий”, были в форме жандармских офицеров. Один из мнимых офицеров, имея под рукой большой портфель, пошел к крыльцу, но бывший на дежурстве чин охраны не пропустил его в подъезд, а стал расспрашивать о причине приезда. Тогда офицер бросил в подъезд портфель. Раздался взрыв, разрушивший почти всю дачу. Из числа лиц, находившихся на даче, 32 человека были убиты, 22 ранены. Погибли также и приехавшие в ландо максималисты. Министр остался невредим.
Неслыханное еще по числу ни в чем неповинных жертв покушение на министра вызвало негодование в широких кругах общества».
(А. Спиридович)
«На даче застал я ужасную картину: у подъезда стояло наемное ландо, лошади которого лежали убитые. Сама дача представляла развалины. Вся ее передняя часть была разрушена. Передняя стена обвалилась, и видны были обширная передняя и соседняя с нею маленькая приемная с обрушившимися потолками, увлекшими за собою меблировку соответствующих комнат верхнего этажа, где жили дети Столыпиных. Тут же лежали, чем-то прикрытые, тела убитых: их было несколько, а именно все находившиеся в момент взрыва в передней. Изувеченная дочь Столыпина – у нее были перебиты ноги – была перенесена в другое здание. Малолетний сын Столыпина, тоже провалившийся вместе с потолком в нижний этаж, был найден среди всевозможных обломков совершенно невредимым.
Столыпин был, несомненно, смелый, мужественный человек: он сам извлек своего сына из обломков и, невзирая на испытанное им потрясение, сохранил полное спокойствие. Силой взрыва он сам, находившийся за две комнаты от его центра, равно как бывшие у него в это время в кабинете симбирский губернский предводитель дворянства Поливанов и председатель губернской управы Беляков были отброшены на пол, причем свалившаяся со стола чернильница своим содержанием облила затылок и шею Столыпина. Тотчас следом за мною приехал Коковцов. Как сейчас вижу следовавшую за этим небольшую сценку. В крошечной уборной, выходившей в сад, стоит Столыпин и, скинув верхнее платье, старается отмыть облившие его чернила. По одну его сторону стоит Коковцов, по другую – я. Мокрый, со струящейся с него водой, Столыпин, несколько возбужденный, с жаром говорит: “Это не должно изменить нашей политики; мы должны продолжать осуществлять реформы; в них спасение России”. И это не была поза. Столыпин в эту пору, в первом пылу государственного творчества, был действительно всецело предан мысли о реформах России и думал лишь о них».
(В. И. Гурко)
Эту акцию совершила «Организация эсеров-максималистов», которых чаще называют просто максималистами. Данные ребята в начале 1906 года откололись от эсеров, сочтя их недостаточно революционными. Максималисты были полными отморозками. Они вообще отрицали любую легальную борьбу, считая достоянным внимания только терроризм. Вот они и начали развлекаться с дачи Столыпина…
Предтеча чрезвычаек
Так уж случилось, что через неделю после взрыва дачи Столыпина, 19 августа 1906 года в качестве «меры исключительной охраны государственного порядка» был принят «Закон о военно-полевых судах». Именно от этого закона пошло выражение «столыпинский галстук».
…Об «усмирениях» и сегодня много спорят. И ведь дело тут не в уровне жестокости. В конце-то концов, порядок каким-то образом надо было наводить. Дело в методах, которыми они проводились. Потому что каратели действовали по принципу «разберись, кто виноват, и накажи, кого попало». Вели себя как оккупанты. Или колонизаторы. По сути – «давили взбунтовавшееся быдло». Эти методы с абсолютной точностью, только в куда больших масштабах впоследствии применяли белогвардейцы, особенно колчаковцы.
Да и большевики многое позаимствовали. Крестьяне и рабочие, воевавшие на стороне красных, в детстве или в юности были свидетелями действий карательных отрядов столыпинских военно-полевых судов во времена революции 1905–1907 годов. Жители деревень и рабочих предместий платили по старым счетам. С процентами.
Но самое-то главное – Столыпин в этом не слишком виноват…
Идут вперед каратели
Подавление крестьянских восстаний началось с лета 1905 года.
По всей Руси великой «на подавление» двинулись карательные отряды. Действовали они предельно жестко. Сегодня принято говорить, что боролись против террористов. Это не так. Карательные отряды против подполья бесполезны. Боролись с народом.
Вот что объявлял Ф. В. Дубасов:
«Если сельские общества или хотя немногие из их членов позволят себе произвести беспорядки, то все жилища такого общества и все его имущество будут по приказу моему уничтожены».
«Беспощадная расправа с крестьянским “самоуправством” стала первым и главным принципом государственной политики в революционной деревне. Вот типичный приказ министра внутренних дел П. Дурново киевскому генерал-губернатору, “…немедленно истреблять, силою оружия бунтовщиков, а в случае сопротивления – сжигать их жилища… Аресты теперь не достигают цели: судить сотни и тысячи людей невозможно”. Этим указаниям вполне соответствовало распоряжение тамбовского вице-губернатора полицейскому командованию: “меньше арестовывайте, больше стреляйте…” Генерал-губернаторы в Екатеринославской и Курской губерниях действовали еще решительнее, прибегая к артиллерийским обстрелам взбунтовавшегося населения. (Ну до этого пока новороссияне не дошли, хватает ОМОНа. Напомню – на дворе 1905 год, “русские и православные” министры и генералы истребляют собственный голодный народ с помощью артиллерийского огня и карательных экспедиций. Без помощи всяких китайцев и латышей… обходятся так сказать “православным воинством”.) Причём самое паскудное в этой ситуации – что народ голодал из-за жадности землевладельцев и имперского правительства».
(И. Поморцев)
«В деревню прибыл карательный отряд. Его командир, уланский ротмистр, приказал выдать зачинщиков. Когда его приказание не было выполнено, солдаты схватили нескольких крестьян и повесили. Хотя двоих из них, братьев Семеновых, вообще не было в деревне во время разгрома усадьбы. После всех мужчин подвергли порке».
(П. Колосов)
С рабочими разбирались так же.
Вот к примеру, как происходило «умиротворение» в окрестностях Москвы.
Командир Лейб-гвардии Семеновского полка полковник Мин выделил шесть рот под командой 18 офицеров и под начальством полковника Римана. Этот отряд был направлен в рабочие поселки, заводы и фабрики по линии Московско – Казанской железной дороги. Отправляя эту часть полка в кровавый поход, полковник Мин отдал приказ, в котором предписывалось буквально следующее: «…арестованных не иметь и действовать беспощадно. Каждый дом, из которого будет произведен выстрел, уничтожать огнем или артиллериею».
(Из протокола дополнительного допроса обвиняемого Шрамченко Владимира Владимировича, произведенного в ПП ОГПУ в ЛВО г. Ленинград, 27 ноября 1930 года)
Жесткость Мина понять можно. Дело происходило сразу после Ноябрьского вооруженного восстания. Другое дело, что офицеры карательных отрядов, мягко говоря, несколько увлекались карательными мерами, особо не разбираясь, кто прав, кто виноват. И так происходило по всей стране.
«По приезде на станцию Перово несколько солдат, под личной командой Римана, штыками закололи пом. нач. станции. Как фамилия жертвы – мне не известно…
Со слов офицеров полка слышал, что на ст. Голутвино был расстрелян машинист Ухтомский и еще 30 человек. В расстреле Ухтомского, если не ошибаюсь, участвовали солдаты и офицеры 9 роты, под командой капитана Швецова. Как зовут Швецова – не помню. Из разговоров офицеров мне было известно, что особыми зверствами отличался Аглаимов – адъютант одного из батальонов. Аглаимова зовут Сергей Петрович. Зверство его выражалось в том, что собственноручно из нагана расстреливал взятых в плен, за что получил высший орден Владимира 4–й степени. Наряду с Аглаимовым такими же зверствами отличались братья Тимроты. Из разговоров с Поливановым или Сиверсом в ДПЗ узнал, что они находятся за границей.
(Из протокола дополнительного допроса обвиняемого Шрамченко В. В.)
Поясню. «Взятие в штыки» означает, что солдаты ворвались на станцию и перекололи всех, кто не успел убежать.
Что-то знакомое, не правда ли? Именно так во время Гражданской войны действовали и красные, и белые. Опыт имелся.
В наказе в I Госдуму крестьян Никольско – Азясского общества Успенской волости Мокшанского уезда Пензенской губернии сказано:
«А когда народ, доведенный до крайности, поднялся на защиту своих прав и стал добиваться лучшей доли, в помощь полиции и жандармам дали отряды казаков и солдат и тут же началось такое, чего и в татарское владычество не было. Засекали на смерть и расстреливали без всякого суда людей и грабили при обысках мужицкое добро. Сотни и тысячи людей выхватывались из деревень и накрепко засаживались в тюрьме. Лучшие люди, стоящие за народ, целыми вагонами, как груз, отправлялись на многие годы в Сибирь».
Иногда против жестокости карателей протестовали… помещики! В 1906 году донские помещики обратились к министру внутренних дел с петицией. Там сказано про усмирителей: «Они разъярили всю Россию, заполнили тюрьмы невиновными, арестовали учителей, оставив детей без школьного обучения… Потерпев постыдное поражение в войне с Японией, они сейчас мучают беспомощных крестьян. Каждый полицейский сечет крестьян, и из-за этих ублюдков наша жизнь, жизнь мирных дворян, стала невыносимой».
Их можно понять. Солдаты уйдут, а с крестьянами им жить…
Одной из причин столь разухабистых методов было то, что на усмирение бросили гвардию. А это было своеобразное войско. Это были не элитные части в современном понимании – то есть обладающие самой лучшей боевой подготовкой. Как показали 1914–1915 годы, подготовлены гвардейцы были отвратительно. Это были привилегированные войска. Они не участвовали в войнах с 1815 года. Зато офицеры служили в Петербурге. Перед гвардейцем автоматически открывались двери высшего света – куда проникнуть было чрезвычайно непросто.
Попасть в гвардейские офицеры не дворянину было практически невозможно. Формальных ограничений не было. Но для вступления в полк необходимо было иметь рекомендацию служившего там офицера и единогласное решение офицерского собрания. Это была каста, куда «плебеев» не брали. К тому же гвардия открывала очень хорошие карьерные перспективы. По традиции бывший гвардеец, достигший больших чинов, тащил за собой однополчан. Так что у данных господ был развит «гвардейский дух» – сознание, что именно они являются солью земли, а остальные так… Это был социальный расизм в квадрате. Как вспоминают многочисленные очевидцы, большинство гвардейских офицеров воспринимали происходящее как «бунт черни».
Не стоит забывать: служба у гвардии была чрезвычайно дорогая, жалования хватало едва ли на четверть самых необходимых расходов. А с чего жили дворяне-гвардейцы? С поместий! Так что для них крестьянские бунты являлись покушением на их личные интересы.
Примечательно, что впоследствии гвардейцы хвастались своими подвигами против безоружного населения. Нет, иногда и в самом деле необходимо применять крутые меры. Но гордиться работой карателя… Впрочем, многие после «усмирений» ушли в отставку. И вряд ли это были самые плохие офицеры…
Кстати, разложение армии началось не в 1917 году, и даже не в 1914, а в 1906–м. Да, солдаты выполняли приказ. Но когда они возвращались после службы в родные деревни, то слышали вопросы: «Да что ж, вы, суки, творили?» Впоследствии это очень серьезно аукнулось.
Кроме гвардейцев, активное участие в усмирениях принимали казаки, что породило к ним стойкую ненависть. Так что указы о «расказачивании» красноармейцы проводили в жизнь с большим энтузиазмом…
Чрезвычайные меры
У чиновников МВД в 1905–1906 годах возникали в головах разные светлые идеи. Так, социал-дарвинист Гурко предложил ввести… институт заложников. Совсем знакомо? Большевики просто-напросто учились у предшественников.
Столыпин был резко против. Он вообще высказывался против крутых мер. Даже взрыв дачи, при которой пострадала его дочь, не изменил мнения «премьера». Насмотрелся, видимо, в Саратовской губернии. Потому что там, судя по письмам Столыпина, народ уже начал звереть. К тому же было понятно – успокоить деревню такими мерами можно. А что потом делать на руинах?
Но 15 августа в министерство пришла записка от Николая II, которая начиналась следующими словами: «Я желаю, чтобы немедленно были учреждены военно-полевые суды для суждения по законам военного времени».
«Впечатление, произведенное этой запиской, было огромное. Мера эта в ту минуту, очевидно, не совпадала с намерениями Столыпина, все еще мечтавшего справиться с революцией мерами конституционными. Насколько помнится, не сочувствовал этой мере и министр юстиции Щегловитов, столь решительно впоследствии вторгавшийся своим личным произволом в дела правосудия».
(В. И. Гурко)
Что оставалось делать Столыпину?
Вообще-то закон должна была утвердить Государственная Дума, но Первую Думу уже разогнали, ждать созыва второй было недосуг. Так что действовать он начал сразу же после подписания.
Власти всех уровней отнеслись к новому закону с большим одобрением.
Через шесть дней после издания закона, 26 августа, Николай II повелел военному министру объявить командующим войсками его требование о безусловном применении закона о военно-полевых судах. Вместе с этим командующие войсками и генерал-губернаторы предупреждались, что они будут лично ответственны перед «его величеством» за отступления от этого закона.
Региональные власти не отставали. Так, например, Прибалтийский генерал-губернатор писал 14 декабря 1906 года: «В настоящее трудное время от всех без исключения офицеров надлежит требовать проявления мужественного сознания необходимости действовать решительно в постановлении приговоров, суровость коих нужно признать необходимою для пресечения преступной деятельности отбросов населения, стремящихся поколебать основы государственного строя».
Что же представлял из себя военно-полевой суд? Эти суды были двух видов. Военно-окружные и собственно военно-полевые. В первом случае каждый из таких судов состоял из 5 строевых офицеров, назначаемых начальником гарнизона. Обвинительный акт заменялся приказом о предании суду. Заседания военно-полевого суда проходили при закрытых дверях, приговор выносился не позже чем через двое суток и в течение 24 часов приводился в исполнение по распоряжению начальника гарнизона. Во втором варианте все было точно так же, но судей назначал командир полка, осуществлявшего карательную операцию на данной территории. Разница происходила из-за того, что часто на «умиротворение» бросали части, прибывшие из других мест. Прежде всего – гвардейские, которые не желали подчиняться местному начальству.
Вот как оценивал деятельность этих структур один из современников:
«Военно-полевой суд не был стеснен в своей деятельности процессуальными формами. Он являлся прямым отрицанием всего того, что носило название “гарантии правосудия”. Вместо публичности заседания была введена исключительная замкнутость всего процесса разбирательства при недопущении на заседание даже и тех немногих лиц (например, родных подсудимых), с присутствием которых мирилось рассмотрение дела при закрытых дверях в обычном суде. Отменялось объявление приговора в присутствии публики. Вместо обвинительного акта представлялось краткое распоряжение генерал-губернатора о предании военно-полевому суду Не было судоговорения, так как исключалось присутствие на заседании как прокурора, так и защитника. О независимости судей из числа офицеров, назначенных по усмотрению начальства, не могло быть и речи. Они были связаны требованием политики царизма выносить приговоры к смертной казни. Известно, что попытки не подчиняться этим требованиям влекли за собой репрессии для некоторых членов военно-полевого суда».
Насчет «репрессий» несколько преувеличено – но вот случаи, когда офицеры, проявляющие «либерализм» (то есть пытавшиеся разобраться), с треском вылетали со службы или переводились в разные медвежьи углы, – известны.
Надо сказать, что Николай II впоследствии пытался смягчить применяемые методы. «Напоминаю Главному военно-судному управлению мое мнение относительно смертных приговоров. Я их признаю правильными, когда они приводятся в исполнение через 48 часов после совершения преступления – иначе они являются актами мести и холодной жестокости».
Однако мнение императора во внимание принято не было. Точнее, на него попросту наплевали. Казнили все равно в течение суток. Так бывает очень часто. Высшая власть может говорить, что хочет, – а на местах действуют так, как считают нужным. Тем более что, в отличие от товарища Сталина, Николай II не брал на себя труд проверять: выполняются его распоряжения или нет. Вот их и не выполняли.
Напрашивается сравнение со знаменитыми «особыми тройками» тридцатых годов. При ближайшем рассмотрении это сравнение оказывается отнюдь не в пользу столыпинских чрезвычайных судов. Не все знают, кто входил в особые тройки. Так вот, в них входили следующие товарищи: председатель НКВД данного района, первый секретарь партии и прокурор. То есть присутствовал юрист – человек, который знал законы и юридическую практику. Не стоит думать, что его присутствие было чисто формальным. Сегодня не любят вспоминать, что «особые тройки» нередко выносили и оправдательные приговоры. Другое дело, что беспредела в тридцатых было выше крыши. Но это совсем иная тема. Все-таки присутствие юриста демонстрирует желание властей хоть в какой-то мере соблюдать закон. Иначе – зачем было вообще огород городить? Можно было сажать по три чекиста – и спокойно шлепать приговоры конвейерным методом…
Но вернемся к столыпинским военно-полевым судам. Как уже было сказано, здесь действовала «особая пятерка», состоящая даже не из военных юристов, а из строевых офицеров. Военные – это люди совсем иной профессии, имеющие совершенно иную психологию. Они не только не знали законов, но и не имели и не могли иметь опыта ведения следствия. А вот решительности у военных всегда много. Что же касается царских офицеров, то там дело обстояло еще веселее. Ни в гимназиях, ни в военных училищах не преподавали обществоведения или чего-либо вроде «основ государства и права».
Более того. В офицерской среде культивировалось презрение к полиции и жандармам. Впрочем, как и к юристам. Так что сведения о следственных действиях и о судебной процедуре были минимальными. Да и психологию социального расизма не следует сбрасывать со счетов. На фига разбираться? Подумаешь – невиновного повесили! Главное-то – нагнать страху на мужичье.
К тому же – чем во все времена отличаются армейские начальники? Стремлением выполнить приказ и доложить об исполнении. Поэтому в военно-полевые суды назначали тех, кто работает максимально быстро и не задает лишних вопросов. Бунтует быдло? Вешать и пороть. Пороть и вешать. Это ничем не отличалось от того, как впоследствии уже совсем иные люди «давили контру». В обоих случаях сначала приводили приговор в исполнение, потом разбирались. Или не разбирались.
Итог был мрачным. Встречались села, где отсутствовало почти все взрослое мужское население, посаженное в тюрьмы или отправленное в ссылку.
Военно-полевые суды просуществовали восемь месяцев. Весной 1907 года Вторая Дума указ не утвердила, и они прекратили свое существование. Да и революция к тому времени уже явно шла на спад. Каков же итог? Только военно-окружными судами были приговорены к смертной казни 4797 человек (из них повешены 2353 человека). По другим данным – 6193 и 2694 соответственно. Военно-полевыми судами без суда и следствия, по распоряжениям генерал-губернаторов расстреляно 1172 человека.
По сравнению с последующими событиями свирепого XX века – не так уж и много. Но ведь главный вопрос – в реакции общества на происходившее. А она была довольно бурной. Особенно когда речь шла о мерах в отношении крестьян. Понятно, когда применяют крутые меры к террористам. Или к повстанцам, особенно если они захвачены с оружием в руках или с несомненными следами, доказывающими, что они это оружие держали. Но крестьяне-то насилия практически не применяли! А если и применяли – то проправительственная пресса не удосужилась донести эти факты до общественности.
Прежде всего был сильно подорван престиж армии, что аукнулось в 1917 году. Но хуже было иное. Когда перед участниками Гражданской войны вставала необходимость в жестких мерах, они знали, как действовать. Только вот масштабы были куда более серьезные…
Мнения очевидцев
«Не подлежит все же сомнению, что революцию 1905 г. предотвратил всецело Дурново. Именно он, и только он, проявил в то время правильное понимание положения вещей и с редкой планомерностью, хотя, право, и с беспощадностью, удержал от крушения разваливающийся государственный механизм. Но если Дурново укротил революционную вспышку 1905 г., то уничтожить ее последствий он, конечно, не мог».
(В. И. Гурко)
Как видим, о Столыпине речь вообще не идет. Впрочем, есть и полностью противоположные мнения.
«Никто столько не казнил, и самым безобразным образом, как он, Столыпин, никто так не произвольничал, как он… Столыпинский режим уничтожил смертную казнь и обратил этот вид наказания в простое убийство. Часто совсем бессмысленное, убийство по недоразумению… Начали казнить направо и налево, прямо по усмотрению администрации казнят через пять-шесть лет после совершения преступления, казнят и за политическое убийство, и за ограбление винной лавки на пять рублей, мужчин и женщин, взрослых и несовершеннолетних».
(С. Ю. Витте)
Витте понять можно. Ведь Столыпин занял его место. Точнее, Сергея Юльевича задвинули с поста председателя Совета министров раньше – и заменили на Горемыкина. Но он-то рассчитывал вернуться. И тут эта перспектива накрылась медным тазом. Обидно, да?
Ну, и, наконец, мнение Столыпина, которое он высказал 13 марта 1907 года в Государственной Думе:
«Мы слышали тут обвинения правительству, мы слышали о том, что у него руки в крови, мы слышали, что для России стыд и позор, что в нашем государстве были осуществлены такие меры, как военно-полевые суды. Я понимаю, что хотя эти прения не могут привести к реальному результату, но вся Дума ждет от правительства ответа прямого и ясного на вопрос: как правительство относится к продолжению действия в стране закона о военно-полевых судах?
Я, господа, от ответа не уклоняюсь. Я не буду отвечать только на нападки за превышение власти, за неправильности, допущенные при применении этого закона. Нарекания эти голословны, необоснованы, и на них отвечать преждевременно. Я буду говорить по другому, более важному вопросу. Я буду говорить о нападках на самую природу этого закона, на то, что это позор, злодеяние и преступление, вносящее разврат в основы самого государства.
Самое яркое отражение эти доводы получили в речи члена Государственной думы Маклакова. Если бы я начал ему возражать, то, несомненно, мне пришлось бы вступить с ним в юридический спор. Я должен был бы стать защитником военно-полевых судов, как судебного, как юридического института. Но в этой плоскости мышления, я думаю, что я ни с г. Маклаковым, ни с другими ораторами, отстаивающими тот же принцип, – я думаю, я с ними не разошелся бы. Трудно возражать тонкому юристу, талантливо отстаивающему доктрину. Но, господа, государство должно мыслить иначе, оно должно становиться на другую точку зрения, и в этом отношении мое убеждение неизменно. Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы, чтобы оградить себя от распада. Это было, это есть это будет всегда и неизменно. Этот принцип в природе человека, он в природе самого государства. Когда дом горит, господа, вы вламываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна. Когда человек болен, его организм лечат, отравляя его ядом. Когда на вас нападает убийца, вы его убиваете. Этот порядок признается всеми государствами. Нет законодательства, которое не давало бы права правительству приостанавливать течение закона, когда государственный организм потрясен до корней, которое не давало бы ему полномочия приостанавливать все нормы права. Это, господа, состояние необходимой обороны; оно доводило государство не только до усиленных репрессий, не только до применения различных репрессий к различным лицам и к различным категориям людей, – оно доводило государство до подчинения всех одной воле, произволу одного человека, оно доводило до диктатуры, которая иногда выводила государство из опасности и приводила до спасения.
Бывают, господа, роковые моменты в жизни государства, когда государственная необходимость стоит выше права и когда надлежит выбирать между целостью теорий и целостью отечества. Но с этой кафедры был сделан, господа, призыв к моей политической честности, к моей прямоте. Я должен открыто ответить, что такого рода временные меры не могут приобретать постоянного характера; когда они становятся длительными, то, во-первых, они теряют свою силу, а затем они могут отразиться на самом народе, нравы которого должны воспитываться законом. Временная мера – мера суровая, она должна сломить преступную волну, должна сломить уродливые явления и отойти в вечность. Поэтому правительство должно в настоящее время ясно дать себе отчет о положении страны, ясно дать ответ, что оно обязано делать».
На что «бросили» Столыпина
События первой революции привели к тому, что в России образовался совершенно иной политический расклад. И большинство представителей властной элиты не представляли, что делать в этой ситуации. Они оказались просто не готовы к крутым переменам. И Столыпина, образно говоря, кинули с гранатой под танки. При том что ему стреляли и в спину. Как бы к нему ни относиться, но в мужестве Петру Аркадьевичу отказать невозможно.
«Сама фигура Столыпина казалась идеально подходящей на роль реформатора. Во-первых, он появился как бы “ниоткуда”, из российской глубинки, а не из привычной дворцовой камарильи и дискредитировавших себя прежних политических деятелей. Во-вторых, он был молод – 44 года. Как писал Крыжановский: “Он первый внес молодость в верхи управления, которые до сих пор были, казалось, уделом отживших свой век стариков”. В – третьих, он производил впечатление человека жесткого и решительного, “сильной личности”, способной навести “порядок”. И его поведение на посту саратовского губернатора, казалось, подтверждало это. И четвертое: он умел четко и лапидарно излагать свои мысли, что в эпоху нарождавшейся “публичной политики” имело особую цену. Его изречения и теперь с восторгом повторяют наши государственные деятели.
Позднее выяснилось, что многие из этих характеристик оказались достаточно спорными. И вовсе не “ниоткуда” появился он, ибо связи Столыпина с “семьей” императора были достаточно прочны. И совсем не был он столь решительным и бескомпромиссным. Но наличие политической воли и сильной власти в его руках – несомненно. Точно так же, как несомненно и наличие обоснованной программы, независимо от того, кто первым ее сформулировал – Бунге, Гурко или Кривошеин».
(В. Логинов)
Оппозиция
«Идя справа, эти течения были: определенно самодержавное, неуклонно и упрямо отстаивающее то положение, что призыв населения к законодательству отнюдь не должен в чем-либо умалить историческую власть монарха; умеренно-либеральное – определенно высказывавшееся за конституционную монархию, но готовое поддержать в остальном как существующее правительство, так и общий государственный уклад; радикальное, желающее сохранить лишь вывеску монархии, но в сущности стремящееся к установлению народовластия и демократического строя, и, наконец, революционно-социалистическое, видящее в изменениях формы правления лишь орудие для изменения всего экономического и социального уклада страны.
Для власти, как всегда, были страшны не увеличение количества ее врагов и усиление их агрессивного наскока на правительственный аппарат, а все большее сокращение ее приверженцев и защитников, так как ни одна существующая власть, владеющая всем правительственным механизмом, не была свергнута, коль скоро сохраняла в населении страны сколько-нибудь значительное количество лиц, ей сочувствующих и готовых ее защищать».
(В. И. Гурко)
Бурные события начала XX века привели к тому, что так называемая «общественность» оформилась в достаточно серьезную политическую силу, с которой приходилось считаться.
Началось это всё ещё в реформы 1861 года. Кроме освобождения крестьян, Александр II провел ряд либеральных преобразований. Так, были введены единые суды (до этого они являлись сословными), а также суд присяжных. Появились земства и городские Думы – некие демократические образования на местах. Стало полегче с цензурой.
Однако образованной публике хотелось большего. Чего – они в самом-то деле толком не очень понимали. Точнее, символом веры стала конституция. Подчеркну – я не говорю о революционерах. Их было все-таки немного. Но вот стремление к демократии было очень даже распространено.
Консерваторы упрекали подобных господ в том, что они бездумно нахватали западных идей. И консерваторы в данном случае были полностью правы. В самом деле – либералы сделали символом веры демократию, не очень понимая, зачем она вообще нужна. Как это всегда бывает с нашей интеллигенцией – люди уверовали в палочку-выручалочку, которая способна решить все проблемы.
Тут я немного отвлекусь, коснусь одного из «символов веры» – введения конституции. Тут вышло очень забавно. Дело в том, что как сторонники этой меры, так и её противники видели в ней ограничение самодержавия. Одним данная светлая идея нравилась, другим не очень. Хотя на самом-то деле конституция и степень авторитарности власти вообще никак между собой не связаны. Снова вспомним Наполеона Бонапарта. В его империи конституция существовала! Мало того – император французов строго соблюдал её положения. Что не мешало ему являться самым полновластным из тогдашних европейских монархов. Парадокс? Ни в коей мере. Ведь дело-то в том, что и как в конституции написать. К примеру. Допустим, у монарха имеется право помилования. Казалось бы – а что тут такого? Никому не мешающее право проявить гуманизм. А вот представьте, что некие люди начинают отстреливать тех, кто монарху не нравится. И они не скрываются, они сдаются властям – и государь их освобождает…
Таких вот конституционных уловок можно привести десятки. Этого в России решительно никто не понимал.
Александр II, увидев, что система пошла вразнос, стал к концу своего царствования прижимать всякое стремление к демократическим свободам. Его сын продолжил деятельность в том же направлении. Однако при Николае II эта волна стала снова подниматься. И дело совсем не в слабоволии последнего императора. Хотя и в этом тоже. В шестидесятых-семидесятых годах XIX века мечты о демократии были всего лишь утопией прекраснодушных мечтателей. Она была никому из серьезных людей не нужна. А вот к концу века сложилась совершенно иная ситуация.
Развилась промышленность, а соответственно – возникли мощные финансово-промышленные группы. Как отечественные, так и иностранные. Таким господам требовалось продвигать свои интересы. Какое-то время договаривались с конкретными представителями власти – как с помощью прямых взяток и откатов, так и с помощью косвенных методов стимулирования нужных людей. К примеру, нужного чиновника вводили в состав совета директоров акционерного общества. Но ведь в условиях демократии действовать гораздо удобнее. Именно ради этого демократия и существует. К примеру, в США существуют лоббистские агентства. Суть их в том, что бизнесмен приходит туда и поясняет: ему необходимо принять такой-то законопроект. Лоббисты через свои связи в Конгрессе выполняют заказ. Это там настолько привычно, что никто и не задумывается, что данная система – по сути легальная коррупция.
Разумеется, всё это прикрывается красивыми словами о свободе и демократии. Но дело не в словах.
На этом фоне и начала подниматься российская «общественность», и этот подъем лучше всего проявился в создании Партии народной свободы, более известной как конституционные демократы (кадеты).
Хотя считать их, как это было принято у советских историков, «выразителями интересов крупной буржуазии» не совсем верно. Они хотели стать таковыми. Реально получалось не очень.
На самом же деле основу партии кадетов составляли адвокаты, профессура, журналисты – всех этих господ называли «людьми свободных профессий». Они провозглашали прежде всего общелиберальные заклинания. Во что писал Дмитрий Иванович Шаховской, стоявший у истоков кадетской партии:
«Мы демократы. Мы желаем полной равноправности. Мы стремимся к возможно полному и всестороннему развитию личности. Мы хотим свободы».
Данные господа глядели на Запад, они видели, что в демократических государствах именно адвокаты, профессура и журналисты чаще всего пробивались к власти. И хотели того же.
Большинство будущих лидеров вышло из земского движения. Земства ведали школами, больницами и кое-чем еще. Но что самое главное – там кипела столь милая сердцу либералов демократическая жизнь. Еще одной возможностью проиграть в демократию было городское самоуправление – городские Думы.
Через эти учреждения прошло большинство лидеров российского либерального движения. Так вот, такие люди как Шаховской начали пытаться устанавливать связи между земствами. Это было деятельностью на грани легальности. То есть за такое ещё не сажали, но некоторые неприятности на свою голову получить было можно. Именно так и родилось так называемое земское движение. Которое было либеральным и оппозиционным.
Психология земцев довольно быстро менялась. Если первоначально они шли «служить народу», то потом уже собирались «вести народ». Это свойственно и революционерам. Но данные господа пошли дальше. Они стали считать, что именно «либеральная интеллигенция» и есть «соль земли русской». То есть прежде всего эти господа боролись за свои права. О народе, конечно, тоже вспоминали. Иногда.
2–4 августа 1903 года в швейцарском городе Шаффхаузен был образован так называемый «Союз освобождения». Ядром новоиспеченной организации стала редакция журнала «Освобождение», выходившего за границей. Из известных людей в числе отцов-основателей имелись: уже знакомые нам Д. И. Шаховской, экс-марксисты П. Б. Струве и Е. Д. Кускова. Кроме того, присутствовали и известные в будущем философы Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, В. И. Вернадский, а также будущий председатель первого состава Временного правительства князь Н. Н. Львов.
Программа предусматривала:
• создание конституционной монархии;
• избирательные права;
• право народностей на самоопределение;
• принудительное отчуждение частновладельческих земель.
О последнем пункте стоит сказать особо. Земли предполагали отобрать у помещиков и раздать крестьянам отнюдь не за бесплатно – предполагалось, что крестьяне их должны выкупить. Однако в массовой пропаганде последнее весьма важное обстоятельство как-то замалчивалось. Уже упомянутая аграрная программа Кутлера была по сути позаимствована у кадетов.
Росту оппозиционности способствовала деятельность князя П. Д. Святополка – Мирского, занимавшего пост министра внутренних дел в 1904–1905 годах (его сменил П. Н. Дурново, а того – Столыпин). Из всех вариантов политической тактики князь выбрал самый худший. Он постоянно давал оппозиции разные туманные обещания, которые выполнить не мог, даже если бы очень хотел. Что с одной стороны порождало раздражение, с другой – уверенность, что власть слаба – и на нее надо только энергичнее поднажать.
Стоит упомянуть о весьма необычной акции «Союза освобождения», которая очень хорошо характеризует этих людей.
…В Российской империи на любое публичное собрание требовалось разрешение полиции. Давались эти разрешения не слишком охотно. К тому же на любом таком мероприятии мог присутствовать полицейский или жандармский офицер, который имел право закрыть собрание, едва только ему покажется, что ораторы говорят что-то не то…
Но русские люди умеют выкручиваться. Был найден обходной путь. Сообразили, что не существует никаких ограничений на проведение… банкетов.
Тут надо пояснить. Банкеты в те времена играли огромную роль в жизни «общества». Многолюдные застольные посиделки проводили все, кто мог и по любому поводу. На них не только выпивали и закусывали, но и произносили речи. Причем не как-нибудь, с бокалом в руке, а всерьез. В любом приличном ресторане имелся банкетный зал, в котором, кроме всего прочего, стояла… кафедра. Такая же, как в университетских аудиториях. И вот участники банкета по очереди вылезали на нее – и толкали заранее приготовленные речи по бумажке… Честно говоря, я не очень понимаю, когда участники банкетов успевали что-то съесть и выпить. Но успевали.
Вот такие мероприятия и стали проводить с 20 ноября. Повод нашелся – двадцатилетие введения судебных уставов. (Я не знаю, что это такое, но какая разница.)
Итак, в банкетных залах собирались за накрытыми столами солидные господа и толкали речи – о необходимости введения свобод и конституции. Принимали резолюции о необходимости проведения политических реформ… Всего прошло более 120 собраний в 34 городах.
Революционеры, да и крайне правые, изрядно поглумились над этой кампанией. Дескать, вот суть либералов – рассуждают о свободе под осетрину и заливного поросенка. Хотя меньшевики банкетную кампанию поддерживали. Крайне правых более всего возмущало, что эти банкетные речи были совершенно определенно ориентированы на западные газеты. Либералы ведь были искренне убеждены, что «Запад нам поможет».
К 1905 году отделения «Союза освобождения» имелись в 22 городах. Но самое главное – подавляющее большинство оппозиционной «общественности» придерживалось именно кадетских взглядов. То есть являлись сторонниками демократии и конституции. Формально кадеты выступали за конституционную монархию. Однако в реальности предполагалось, что император останется малозначащей фигурой. Точнее тем, на кого можно будет сваливать свои неудачи.
На пике революции забастовки организовывали самые разные силы. Но самой шумной структурой был так называемый «Союз союзов» – прокадетская структура. Кстати, что бы там не говорили революционеры, на тот момент им было с либералами по пути. Эсеры мечтали всё о том же парламенте – только без царя. Большевики также в виде программы-минимум выдвигали лозунг парламентской республики. Так что в данный момент вся эта разношерстная компания двигалась в одном направлении.
«Вся пресса обратилась в революционную в том или другом направлении, но с тождественным мотивом – “долой подлое и бездарное правительство, или бюрократию, или существующий режим, доведший Россию до такого позора“… В последний год образовался ряд союзов – союз инженеров, адвокатов, учителей, академии (профессоров), фармацевтов, крестьянский, железнодорожных служащих, техников, фабрикантов, рабочих и проч. и, наконец, союз союзов, объединивших многие из этих частных союзов… В этих союзах принимали живое участие Гучков, Львов, князь Голицын, Красовский, Шипов, Стаховичи, граф Гейден… К этому союзу присоединились и тайные республиканцы, люди большого таланта, пера и слова и наивные политики: Гессен, Милюков, Гредескул, Набоков, академик Шахматов… Все эти союзы различных оттенков, различных стремлений были единодушны в поставленной задаче – свалить существующий режим во что бы то ни стало, а для сего многие из этих союзов признали в своей тактике, что цель оправдывает средства, а потому для достижения поставленной цели не брезговали никакими приемами, в особенности же заведомой ложью, распускаемой в прессе. Пресса совсем изолгалась, и левая так же, как правая…
В балтийских губерниях революция выскочила несколько ранее.
На Кавказе целые уезды и города находились в полном восстании, происходили ежедневные убийства…
Царство Польское находилось почти в открытом восстании, но революция держалась внутри…
Вся Сибирь находилась в полной смуте…»
(С. Ю. Витте)
Я ещё раз подчеркиваю – во время революции 1905–1907 годов из всех многочисленных сил, в ней участвовавших, именно либералы имели реальный шанс взять власть. Крестьяне о таких материях просто не задумывались, а если задумывались – выдвигали те же демократические лозунги. Революционеры не имели достаточного влияния, время лозунга «Вся власть советам!» ещё не пришло.
Думский тупик
Такой расклад существовал на время принятия Манифеста 17 октября. Николай II подписывать его очень не хотел. Но иного выхода у него просто не было. Точнее, был – сбежать из страны. К этому он был готов, императорская яхта «Штандарт» круглые сутки находилась под парами возле Петергофа, где пребывал император. Но его убедили, что можно ещё побороться. Николая фактически заставили подписать Манифест, который открыл совершенно новую страницу в истории России.
Вот текст Манифеста.
«Высочайший Манифест
БОЖЬЕЙ МИЛОСТИЮ, МЫ, НИКОЛАЙ ВТОРЫЙ, ИМПЕРА – ТОРЪ и САМОДЕРЖЕЦЪ ВСЕРОСС1ЙСКИЙ, ЦАРЬ ПОЛБСК1Й, ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ФИНЛЯНДСКИЙ,
и прочая, и прочая, и прочая.
Смуты и волнения в столицах и во многих местностях Империи Нашей великою и тяжкою скорбью преисполняют сердце Наше. Благо Российского Государя неразрывно с благом народным и печаль народная Его печаль. От волнений ныне возникших может явиться глубокое нестроение народное и угроза целости и единству Державы Нашей.
Великий обет Царского служения повелевает Нам всеми силами разума и власти Нашей стремиться к скорейшему прекращению столь опасной для Государства смуты. Повелев подлежащим властям принять меры к устранению прямых проявлений беспорядка, бесчинств и насилий, в охрану людей мирных, стремящихся к спокойному выполнению лежащего на каждом долга. Мы, для успешнейшего выполнения общих преднамечаемых Нами к умиротворению государственной жизни мер, признали необходимым объединить деятельность высшего правительства.
На обязанность правительства возлагаем Мы выполнение непреклонной Нашей воли.
1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.
2. Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в Думе, в меру возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив засим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку.
3. Установить, как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной Думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от Нас властей.
Призываем всех верных сынов России вспомнить долг свой перед Родиною, помочь прекращению сей неслыханной смуты и вместе с Нами напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле.
Денъ в Петергофе в 17 день октября в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот пятое Царствования же Нашего одиннадцатое.
На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано:
“НИКОЛАЙ”».
Основные положения понятны: легализованы политические партии, обещана свобода прессы и объявлены выборы в Государственную Думу, что породило эйфорию среди либералов. Крестьянам и рабочим этот манифест не давал ровным счетом ничего, но про них тут же забыли.
Правда, вскоре выяснилось, что Дума являлась совсем не парламентом, то есть законодательным органом. Она могла выдвигать законопроекты и их обсуждать – но окончательное решение оставалось за императором. К тому же существовали варианты протолкнуть тот или иной закон в обход Думы.
Тем не менее, Дума имела весьма серьезное влияние. Они шумели. И думские речи во множестве перепечатывали газеты. А игнорировать общественное мнение после революции правительство уже не решалось. Так что с Думой приходилось считаться.
Отношение к Государственной Думе было разным. Так, большевики и эсеры выступили за её бойкот. Большинство же депутатов составили кадеты. И тут сразу же наметились противоречия между правительством и кадетами. Власть, затевая всю эту возню с представительным органом, преследовала цель – отделить умеренную оппозицию от радикалов. С умеренными предполагалось наладить конструктивный диалог. Причем один из главных вопросов был всё тот же – агарный. И это понятно. Усадьбы-то продолжали гореть.
«Перед русской государственностью в то время открывалось два пути. Один, имея в своей основе твердое охранение самодержавного строя, состоял в решительном и быстром проведении правительственною властью тех органических реформ, которых неотступно требовали развивавшаяся народная жизнь и расширявшаяся хозяйственная деятельность населения. Здесь в первую очередь необходимо было перестроить социальный организм страны. Наряду с самыми решительными мерами, направленными к сохранению остатков редеющего и тем самым утрачивающего свое политическое значение землевладельческого класса и к уравнению в общественном положении с дворянством представителей крупного промышленного класса посредством его постепенного слияния с ним – путь, по которому с давних пор следует Англия, – нужно было создать мощный слой зажиточного крестьянства, владеющего на праве личной собственности крупными, десятин в 30–50, участками земли – этого надежнейшего во все времена и во всех государствах устоя существующего порядка.
Путь этот требовал от правительства большой энергии, широкого реформаторского размаха и исключительного такта, и при всем том нельзя было быть уверенным, что социальное перестроение государства обгонит заливавшую страну революционную волну, но признать его безнадежным тоже нельзя было.
Если же государственная власть на такую широкую и быстро осуществляемую реформу не почитала себя способной либо вообще признавала ее недостаточно обеспечивающей спокойное развитие государства и желала немедленно привлечь на свою сторону либеральную общественность, то надо было осуществить ее основное желание и ввести конституционный образ правления при народном представительстве, опирающемся на ограниченный круг избирателей. Крупные реформы могли быть в таком случае осуществлены уже с участием этого представительства. Конечно, часть радикал-либералов этим бы не удовлетворилась и еще теснее связалась бы с революционными партиями. Однако оказавшиеся на стороне правительства интеллигентные силы были бы также весьма значительны, и бой, во всяком случае, перестал бы происходить между одним правительством и всей передовой общественностью. В нем со стороны власти неминуемо приняли бы деятельное участие и культурные общественные силы.
Это был тот естественный путь, идя по которому, государства Западной Европы постепенно эволюционировали от самодержавия к парламентаризму».
(В. И. Гурко)
Ага, разбежались. Ни о каком сотрудничестве оппозиция и не думала. Они смотрели на ситуацию по-иному. Манифест 17 октября рассматривался только как первый шаг к вожделенной парламентской монархии. В принципе, это была английская тактика – постепенное «откусывание» парламентом у монархии всё больших прав. Так что вторым шагом думцы выдвинули лозунг, который и повторяли до Февральской революции, – «назначение ответственного министерства». То есть проще говоря – назначение на руководящие посты лидеров оппозиционной общественности.
Власть относилась к таким инициативам без всякого восторга. Как оказалось впоследствии – не зря. После Февраля 1917 года к власти дорвалась именно подобная публика, большинство членов первого состава Временного правительства являлись кадетами. Они за считанные недели сумели развалить всё, что только можно было, продемонстрировав при этом полную беспомощность в делах, где нужно не болтать, а реально что-то делать.
Оказавшись в Думе, кадеты продолжали оставаться в жесткой оппозиции. Думцы, как оказалось позже, сильно преувеличивали своё влияние.
Тем более что председатель Совета министров И. Л. Горемыкин оказался просто не в состоянии работать с такой публикой. Он и не работал. Что, разумеется, прибавляло оппозиционности.
Стало понятно, что с такой Думой каши не сваришь. Так что Николай II эту Думу решил распустить. В манифесте император высказался так:
«Выборные от населения, вместо работы строительства законодательного, уклонились в не принадлежащую им область и обратились к расследованию действий поставленных от Нас местных властей, к указаниям Нам на несовершенства Законов Основных, изменения которых могут быть предприняты лишь Нашею Монаршею волею, и к действиям явно незаконным, как обращение от лица Думы к населению.
Смущенное же таковыми непорядками крестьянство, не ожидая законного улучшения своего положения, перешло в целом ряде губерний к открытому грабежу, хищению чужого имущества, неповиновение закону и законным властям.
Но пусть помнят Наши подданные, что только при полном порядке и спокойствии возможно прочное улучшение народного быта. Да будет же ведомо, что Мы не допустим никакого своеволия или беззакония и всею силою государственной мощи приведем ослушников закона к подчинению Нашей Царской воле. Призываем всех благомыслящих русских людей объединиться для поддержания законной власти и восстановления мира в Нашем дорогом Отечестве».
Это произошло через три дня после назначения Столыпина, 9 июля 1906 года. Связь между этими двумя событиями очевидна. Ведь предстояли выборы нового состава Думы. И Петр Аркадьевич был назначен именно под это.
* * *
Что же касается депутатов, то они, увидев запертые двери Таврического дворца, в котором происходили заседания, решили взбрыкнуть. Самые активные подались в Выборг. Выбор места был обусловлен тем, что город находился на территории княжества Финляндского, пользовавшегося определенной автономией. Русская полиция там действовать не могла, а местная сочувствовала оппозиции. Там был принят так называемый «Выборгский манифест»:
«Указом 8–го июля Государственная Дума распущена.
Когда вы избирали нас своими представителями, вы поручали нам добиваться земли и воли. Исполняя ваше поручение и наш долг, мы составляли законы для обеспечения народу свободы, мы требовали удаления безответственных министров, которые, безнаказанно нарушая законы, подавляли свободу; но прежде всего мы желали издать законы о наделении землею трудящегося крестьянства путем обращения на этот предмет земель казенных, удельных, кабинетских, монастырских, церковных и принудительного отчуждения земель частновладельческих. Правительство признало такой закон недопустимым, а когда Дума еще раз настойчиво подтвердила свое решение о принудительном отчуждении, был объявлен роспуск народных представителей.
Вместо нынешней Думы Правительство обещает созвать другую через семь месяцев. Целых семь месяцев Россия должна оставаться без народных представителей в такое время, когда народ находится на краю разорения, промышленность и торговля подорваны. Когда вся страна охвачена волнением и когда министерство окончательно доказало свою неспособность удовлетворить нужды народа. Целых семь месяцев Правительство будет действовать по своему произволу и будет бороться с народным движением, чтобы получить послушную, угодливую Думу, а если ему удастся совсем задавить народное движение, оно не соберет никакой Думы.
Граждане! Стойте крепко за попранные права народного представительства, стойте за Государственную Думу. Ни одного дня Россия не должна оставаться без народного представительства. У вас есть способ добиться этого: Правительство не имеет права без согласия народного представительства ни собирать налоги с народа, ни призывать народ на военную службу. А потому теперь, когда Правительство распустило Государственную Думу, вы вправе не давать ему ни солдат, ни денег. Если же правительство, чтобы добыть средства, станет делать займы, заключенные без согласия народного представительства, отныне они недействительны, и русский народ никогда их не признает и платить по ним не будет. Итак, до созыва народного представительства не давайте ни копейки в казну, ни одного солдата в армию.
Будьте тверды в своем отказе, стойте за свое право все, как один человек. Перед единой, непреклонной волей народа никакая сила устоять не может.
Граждане! В этой вынужденной, но неизбежной борьбе ваши выборные люди будут с вами.
9–го июля 1906 года».
Однако ничего из этого не вышло. Как оказалось, активно поддерживать либералов никто особо не стремился. Революция явно шла на спад. Это прекрасно поняли в «верхах». Сразу после роспуска Думы Столыпин вел переговоры с наиболее умеренными представителями оппозиции. Не исключалась возможность назначения нескольких её представителей на министерские посты. Однако когда увидели, что волнений после разгона Думы не последовало, махнули рукой на поиск компромисса.
Так что Столыпин мог начинать осуществлять вторую часть своего знаменитого лозунга: «Сперва успокоение, потом реформы».
Декларация о намерениях
Столыпин известен прежде всего своей агарной реформой. Но его деятельность далеко ею не ограничивается. Планы у него были обширные.
Сразу же после своего назначения Столыпин заявил своим сотрудникам:
«Перед нами до собрания следующей Государственной Думы 180 дней. Мы должны их использовать вовсю, дабы предстать перед этой Думой с рядом уже осуществленных преобразований, свидетельствующих об искреннем желании правительства сделать все от него зависящее для устранения из существующего порядка всего не соответствующего духу времени».
Свои реформаторские планы Столыпин озвучил в Думе 6 марта 1907 года. Вот наиболее важные фрагменты его речи:
«В основу всех тех правительственных законопроектов, которые министерство вносит ныне в Думу, положена поэтому одна общая руководящая мысль, которую правительство будет проводить и во всей своей последующей деятельности. Мысль эта – создать те материальные нормы, в которые должны воплотиться новые правоотношения, вытекающие из всех реформ последнего времени.
…
Не останавливаясь на законах, ведущих к равноправию отдельных слоев населения и свободе вероисповедания, срочность осуществления которых не нуждается в разъяснении, считаю долгом остановиться на проведенных, в порядке чрезвычайном, законах об устройстве быта крестьян.
Настоятельность принятия в этом направлении самых энергичных мер настолько очевидна, что не могла подвергаться сомнению. Невозможность отсрочки в выполнении неоднократно выраженной воли Царя и настойчиво повторявшихся просьб крестьян, изнемогающих от земельной неурядицы, ставили перед правительством обязательство не медлить с мерами, могущими предупредить совершенное расстройство самой многочисленной части населения России. К тому же на правительстве, решившем не допускать даже попыток крестьянских насилий и беспорядков, лежало нравственное обязательство указать крестьянам законный выход в их нужде.
…
Государство же и в пределах новых положений не может отойти от заветов истории, напоминающей нам, что во все времена и во всех делах своих русский народ одушевляется именем Православия, с которым неразрывно связаны слава и могущество родной земли. Вместе с тем права и преимущества Православной Церкви не могут и не должны нарушать прав других исповеданий и вероучений. Поэтому, с целью проведения в жизнь Высочайше дарованных узаконений об укреплении начал веротерпимости и свободы совести, министерство вносит в Государственную думу и Совет ряд законопроектов, определяющих переход из одного вероисповедания в другое; беспрепятственное богомоление, сооружение молитвенных зданий, образование религиозных общин, отмену связанных исключительно с исповеданием ограничений и т. п.
Переходя к неприкосновенности личности, Государственная дума найдет в проекте министерства обычное для всех правовых государств обеспечение ее, причем личное задержание, обыск, вскрытие корреспонденции обусловливаются постановлением соответственной инстанции, на которую возлагается и проверка в течение суток оснований законности ареста, последовавшего по распоряжению полиции.
…
Как в губернии, так и в уезде деятельность административная, полицейская и земская течет по трем параллельным руслам, но чем ближе к населению, тем жизнь упрощается и тем необходимее остановиться на ячейке, в которой население могло бы найти удовлетворение своих простейших нужд. Таким установлением по проекту министерства должна явиться бессословная, самоуправляющаяся волость в качестве мелкой земской единицы.
…
Земские начальники упраздняются.
…
С отменой учреждения земских начальников и волостных судов необходимо создать местный суд, доступный, дешевый, скорый и близкий к населению.
…
Среди мер первой категории главное управление придает особое значение обеспечению земельного быта тех обществ, которые, получив дарственные наделы, не имели возможности до настоящего времени обеспечить себя землею путем покупки. Соответственный законопроект будет внесен в Государственную думу.
Способ устранения острого малоземелия главное управление видит в льготной, соответствующей ценности покупаемого и платежным способностям приобретателя, продаже земель земледельцам. Для этой цели в распоряжении правительства имеется, согласно указам 12 и 27 августа 1906 г., 9 мил. десятин и купленные с 3 ноября 1905 г. Крестьянским банком свыше 2 мил. десятин. Но для успеха дела увеличение крестьянского землевладения надлежит связать с улучшением форм землепользования, для чего необходимы меры поощрения и главным образом кредит. Главное управление намерено идти в этом деле путем широкого развития и организации кредита земельного, мелиоративного и переселенческого.
Что касается землеустройства, то вносимое по этому предмету положение имеет целью устранение неудобств, сопряженных с внутринадельным расположением участков отдельных селений и домохозяев, облегчение разверстания чересполосицы, облегчение выделения домохозяевам отрубных участков, упрощение способов ограничительных межеваний и принудительное разверстание чересполосных владений, при условии признания этой чересполосности вредною.
…
Рассматривая рабочее движение как естественное стремление рабочих к улучшению своего положения, реформа должна предоставить этому движению естественный выход, с устранением всяких мер, направленных к искусственному его поощрению, а также к стеснению этого движения, поскольку оно не угрожает общественному порядку и общественной безопасности.
Поэтому реформа рабочего законодательства должна быть проведена в двоякого рода направлении: в сторону оказания рабочим положительной помощи и в направлении ограничения административного вмешательства в отношения промышленников и рабочих, при предоставлении как тем, так и другим необходимой свободы действий через посредство профессиональных организаций и путем ненаказуемости экономических стачек.
…
Школьная реформа на всех ступенях образования строится министерством народного просвещения на началах непрерывной связи низшей, средней и высшей школы, но с законченным кругом знаний на каждой из школьных ступеней. Особые заботы министерства народного просвещения будут направлены к подготовке преподавателей для всех ступеней школы и к улучшению их материального положения.
…
Наконец, неудачная для нас война вызывает необходимость крупных затрат на возрождение нашей армии и флота. Как бы ни было велико наше стремление к миру, как бы громадна ни была потребность страны в успокоении, но если мы хотим сохранить наше военное могущество, ограждая вместе с тем самое достоинство нашей родины, и не согласны на утрату принадлежащего нам по праву места среди великих держав, то нам не придется отступить перед необходимостью затрат, к которым нас обязывает все великое прошлое России. Конечно, чрезвычайному характеру этих потребностей может соответствовать только обращение к чрезвычайным ресурсам».
Некоторые положения начали осуществляться ещё до начала работы Второй Думы.
«27 августа 1906 года по 87–й статье был принят указ о передаче Крестьянскому банку для продажи крестьянам части казенных земель. 5 октября последовал указ об отмене некоторых ограничений в правах крестьян. Этим указом были окончательно отменены подушная подать и круговая порука, сняты некоторые ограничения свободы передвижения крестьян, избрания ими места жительства, отменен закон против семейных разделов, сделана попытка уменьшить произвол земских начальников и уездных властей, расширены права крестьян на земских выборах.
Указ 17 октября 1906 года конкретизировал принятый по инициативе Витте указ 17 апреля 1905 года о веротерпимости. В новом указе были определены права и обязанности старообрядческих и сектантских общин. Представители официальной церкви так и не простили Столыпину того, что старообрядцы получили определенный устав, а положение о православном приходе застряло в канцеляриях.
9 ноября 1906 года был издан указ, имевший скромное название “О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования”. В дальнейшем, дополненный и переработанный в III Думе, он стал действовать как закон 14 июня 1910 года. 29 мая 1911 года был принят закон “О землеустройстве”. Эти три акта составили юридическую основу серии мероприятий, известных под названием “столыпинская аграрная реформа”».
(П. Н. Зырянов)
«Всего труднее Столыпину было получить согласие царской семьи на отчуждение удельных земель. Государь, справедливо признавая, что удельные земли составляют собственность всего русского императорского дома, не хотел решить этого вопроса единолично. По этому поводу Столыпин мне рассказывал, что он ездил специально с этою целью к великому князю Владимиру Александровичу и его супруге Марии Павловне, и сколь неохотно они выразили свое согласие. Меня Столыпин почитал, не без основания, столь враждебно настроенным против этой меры, что даже скрыл предпринимаемые по этому поводу шаги, пока они не привели к благоприятному (по его мнению) результату».
(В. И. Гурко)
Разумеется, государственные и удельные земли передавались крестьянам отнюдь не бесплатно. И дело тут не в жадности государства и императорской семьи, а в принципе. Столыпин был убежден, что бесплатно землю раздавать нельзя ни при каких условиях. Позиция его имела как экономические, так и социально-психологические обоснования. Ведь при бесплатной раздаче земель на некоторое проблема гасилась, а, следовательно, тормозилась реформа. С другой стороны, по мнению Столыпина, бесплатная раздача земли порождала психологию «халявщиков».
Хотя такой радикальный «антиобщинник» как В. И. Гурко был резко против передачи этих земель. Он считал это «уступкой кадетам». Дело в том, что их могли приобретать и «товарищества». То есть – та же самая община. Разница была в том, что Столыпин был заинтересован всё – таки прежде всего в стабильности государства. Он-то поработал губернатором, причем в одной из самых «горячих точек». Гурко же был упертым до фанатизма. Он полагал, что «Карфаген должен быть разрушен». Любой ценой.
Подробно о сути и ходе реформы будет рассказано ниже. Потому что в 1907 году она была только провозглашена – и тут же забуксовала.
Первая неудача
Первую серьезную неудачу Столыпин протерпел в одном из самых шумных российский вопросов: еврейском.
При подготовке этой книги я изучил множество материалов о Столыпине, написанных авторами с разной политической ориентацией. Об отношении Петра Аркадьевича к евреям там говорится:
– Столыпин был ярым антисемитом. (Вариант – героически боролся с «еврейским засильем».)
– Столыпин являлся последовательным сторонником предоставления евреям равных прав.
– Столыпин был агентом жидомасонов.
Еврейский вопрос в начале века озвучивался постоянно и со всех сторон. Начали либералы, которые стали сильно возмущаться после произошедшего в 1903 году Кишиневского погрома. Его организацию приписали правительству и лично Витте. На Западе появилась фальшивка – письмо Витте кишиневскому губернатору фон Раабену с соответствующими распоряжениями. Впоследствии тему «погром организовало правительство» вторично запустил в 1906 году бывший начальник Департамента полиции Алексей Александрович Лопухин – известный тем, что подтвердил Бурцеву провокаторство Азефа. Лопухин, выйдя в отставку, хотел начать политическую карьеру и рвался в ЦК партии кадетов. А для этого требовалось круто «засветиться».
В 1905 году на Юге России прокатилась новая волна погромов. Они начинались под антисемитскими лозунгами, но вообще-то громили всех, кто попадался. Либеральная пресса всё это добросовестно освещала. Да так, что, в конце концов, погромом стали называть чуть ли не любую уличную драку, в которой начистили физиономию какому-нибудь Когану или Рабиновичу.
В конце 1905 года вышли на сцену крайне правые – «Союз русского народа» и иные, более мелкие структуры. (Заметим, что к погромам они не имели никакого отношения.) Эти господа стали излагать в своих многочисленных, но малотиражных газетах вариации на тему песни: «Если в кране нет воды, воду выпили жиды». Заодно записывали в евреи всех, кто им не нравился, – например, того же Витте.
Вообще-то, если черносотенцев не было бы – либералам стоило бы их создать самим. Потому что «союзники» и идейно близкие им ребята являлись замечательной страшилкой для интеллигентов – такой же, каким в годы перестройки было общество «Память». Тем более что за этим шумом глохли очень серьезные вопросы о засильи иностранного банковского капитала – благо среди банкиров евреев хватало. Скажи что-нибудь на тему иностранных банков – так сразу поднимется визг, что ты черносотенец… А вот то, что банки финансировали либеральные газеты, – непреложный факт.
Итак, вопрос был актуальным. И вот, при подготовке к созыву Второй Думы Столыпин стал продвигать законопроект на «еврейскую тему». Основные положения его были следующими:
– облегчение условий поступления евреев в гимназии и высшие учебные заведения (в Российской империи для них существовала процентная норма, превышать которую было запрещено);
– расширение круга евреев, имеющих право жительства вне черты еврейской оседлости.
Кстати, стоит упомянуть, что под словом «еврей» в законах Российской империи понималась не национальность, а вера. Если еврей крестился – все ограничения снимались автоматически.
«Для более полного понимания того, к чему стремился Столыпин, полезно иметь в виду и те законы, которые готовились, но не увидали света.
Был один закон, который мог бы своей цели достичь и стать предвозвестником новой эры; правительство его приняло и поднесло Государю на подпись: это “закон о еврейском равноправии”. При диких формах современного антисемитизма тогдашнее положение евреев в России может казаться терпимым. Но оно всех тяготило как несправедливость, потому такая реформа была бы полезна».
(В. А. Маклаков)
Зачем это было нужно Столыпину? Причины две. В 1906 году «премьер» рассчитывал «оторвать» часть либералов от оппозиции и склонить их к конструктивному сотрудничеству. Тем более что среди кадетов было немало евреев. С другой стороны, имелась надежда, что такие послабления отвлекут еврейскую молодежь от революционных партий, куда она шла рядами и колоннами. А ведь кроме интернационалистских социал-демократов, эсеров и анархистов существовал ещё и очень влиятельный в «черте оседлости» Бунд – чисто еврейская социалистическая партия, на тот момент занимавшая крайне левые позиции.
Законопроект вызвал большие дебаты, многие его поддержали.
«…Столыпин просил всех нас высказаться откровенно, не считаем ли мы своевременным поставить на очередь вопрос об отмене в законодательном порядке некоторых едва ли не излишних ограничений в отношении евреев, которые особенно раздражают еврейское население России и, не внося никакой реальной пользы для русского населения, потому что они постоянно обходятся со стороны евреев, – только питают революционное настроение еврейской массы и служат поводом к самой возмутительной противорусской пропаганде со стороны самого могущественного еврейского центра – в Америке».
(В. Н. Коковцов)
Сам Коковцов высказался в том смысле, что понимает вред, приносимый евреями. А потом продолжил:
«Но я убедился, что всякие меры относительно евреев совершенно бесполезны. Евреи настолько ловки, что никакими законами им путь не преградишь. Совершенно бесполезно запирать им куда-либо двери – они тотчас находят те отмычки, при помощи которых двери эти можно отворить. В результате получается бесполезное раздражение еврейства, с одной стороны, и создание, с другой, почвы для всевозможных злоупотреблений и вмешательства со стороны администрации и полиции. Законы, стесняющие евреев, дали не что иное, как доходные статьи для разнообразных агентов власти».
Еще интереснее высказался В. И. Гурко:
«Одно из двух: или присутствие евреев безвредно, и следует в таком случае упразднить все установленные по отношению к ним правоограничения, и в первую очередь упразднить черту еврейской оседлости, или, наоборот, они являются разлагающим элементом, и в таком случае, если навешенные против них замки недействительны, то нужно заменить их засовами или чем-либо иным, отвечающим цели.
Первое, быть может, самое лучшее. Население страны, в том числе и наша интеллигенция, лишенная механической защиты от засилья еврейства, поневоле выработает в себе самом силу сопротивления, как это уже произошло в значительной степени в пределах черты оседлости. Перестанет умиляться их участию и наша интеллигенция, испытав сама силу еврейского засилья, хотя бы, например, в школе. Принятие частных мер в смысле уравнения прав евреев с правами остальных граждан может иметь только отрицательные результаты. Оно не удовлетворит евреев, не ослабит их революционности, но зато придаст им лишнее орудие, даст большую возможность бороться с правительством. Всем известна та роль, которую играло еврейство в продолжение смуты. Что же, в награду за это им предоставляются льготы?!»
В конце концов, после долгих обсуждений, было решено голосовать, решение принималось простым большинством. (Хотя вообще-то Столыпин мог продавить законопроект и своей волей.)
Но только ничего из этого не вышло. Законопроекты утверждались Николаем II. А тот его завернул. В своей записке император пояснил:
«Петр Аркадьевич,
возвращаю вам журнал по еврейскому вопросу не утвержденным.
Задолго до представления его мне, могу сказать, и денно, и нощно, я мыслил и раздумывал о нем.
Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, – внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям…
Николай».
С политической точки зрения эта попытка Столыпина была большой ошибкой. Гурко-то был прав. Если бы закон приняли – он ни евреев, ни либералов не удовлетворил бы. Зато Столыпин получил стойкую ненависть не только черносотенцев, но и многих более умеренных монархистов. Именно тогда Столыпина объявили «агентом жидомасонов». Организации СРН разных городов стали бомбардировать Николая II письмами, резко осуждающими Столыпина. Крайне правая печать тоже не отставала.
В общем, Петр Аркадьевич заполучил себе многочисленных врагов. Причем среди них были те, кто мог постоянно «капать на мозги» императору и императрице. В 1906 году это не имело для него особых последствий. Но аукнулось позже…
Думские заморочки
Одну из причин реформаторы видели в Государственной Думе второго созыва, которая начала работу 20 февраля 1907 года. Если первая Дума была оппозиционной, то со второй вышло ещё хуже. Она стала куда более пестрой и еще более радикальной. На этот раз в неё двинулись и большевики с эсерами. Реальной силы они не представляли, поскольку находились в глухом меньшинстве. Но они (а особенно большевики) шли исключительно затем, чтобы «использовать думскую трибуну для критики правительства». Чем и занимались. Причем в отличие от кадетов, терять им было нечего.
Дума снова шумит
«Избирательная кампания проходила в обстановке грубого произвола и репрессий со стороны властей всех рангов. Сенатские “разъяснения” исключили из числа избирателей большие группы крестьян и рабочих. Преследовались левые выборщики, запрещались избирательные собрания, масса манипуляций была пущена в ход по части рассылки избирательных повесток, назначения дня и места выборов и т. д. Тем не менее итоги выборов, хотя они происходили уже в обстановке сильного спада революции, оказались для “верхов” еще более разочаровывающими».
(А. Аврех)
Состав Второй Думы получился такой:
Левые фракции получили 222 мандата (43 % общего числа избранных депутатов). Из них:
Народники разных направлений – 157 мест (трудовики – 104, эсеры – 37, народные социалисты – 16).
Социал-демократическая фракция – 65 депутатов.
Далее:
Кадеты – 98 депутатов.
Беспартийные – 50 депутатов.
Польское коло – 46.
Мусульманская фракция – 30.
Казачья группа – 17.
Зато выросло правое крыло – правые (монархисты – 10) и октябристы (44) заняли в Думе 54 места (10 %).
Цирк начался по новой. Речь Столыпина вызвала многочисленные нападки депутатов, и Петр Аркадьевич произнес одну из своих «хитовых» фраз:
«Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли и мысли, все они сводятся к двум словам: “руки вверх”. На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием и сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: “не запугаете”».
Левые отнеслись к проекту земельной реформы резко отрицательно. Так, фракция трудовиков, основу которой составляли крестьяне, полагала, что указ от 9 ноября 1906 года «преследует политическую цель расслоения деревни на зажиточное меньшинство, которое должно явиться прочной опорой правительства и земледельческого класса, и экономически-зависимую и политически-совершенно бесправную массу… Он выгоден главным образом помещикам и фабрикантам, так как значительно увеличивает предложение труда и понижает и без того крайне низкую заработную плату».
Сами же левые в аграрном вопросе предлагали «установить такие порядки, при которых вся земля с ее недрами и водами принадлежала бы всему народу, причем нужная земля для сельского хозяйства могла отдаваться в пользование только тем, кто будет ее обрабатывать своим трудом».
«С целью осуществления реформы в проекте предлагалось образовать общенародный земельный фонд, в который включались казенные, удельные, кабинетские, монастырские, церковные земли, а также принудительно отчуждаемые помещичьи и другие частновладельческие земли (при условии, если размеры отдельных владений превышали установленную для данной местности трудовую норму).
…
Из общенародного фонда выделялись земли для государственных и общественных нужд, которые поступали в распоряжение общественных и государственных учреждений. Остальная земля передавалась для ведения сельского хозяйства в пользование всем желающим обрабатывать ее своим трудом, в первую очередь местному земледельческому населению. Наделение землей предполагалось произвести в пределах трудовой нормы, избыток сверх трудовой нормы передавался в общественный фонд в качестве запаса для наделения переселенцев или в случае прироста местного населения. Трудовая норма могла быть пересмотрена, а излишки после ее пересмотра также могли подлежать отчуждению с дальнейшей передачей в общенародный фонд.
Крестьянские депутаты находились в оппозиции государственной власти, поскольку отвергали рыночные отношения в аграрной сфере, а предлагали полунатуральную форму сельскохозяйственного производства, что не соответствовало государственным интересам. За это П. А. Столыпин критиковал трудовиков, заявляя, что нельзя ленивого равнять к трудолюбивому».
(С. Н. Никольский)
Кстати, свою ещё более знаменитую фразу: «Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!» Столыпин также сказал перед Второй Думой (10 мая) – и также завершая речь по агарному вопросу. Столыпину вообще лучше всего удавались концовки речей. Но в этой речи гораздо интереснее то, что «премьер» доказывает свою точку зрения – что программа трудовиков никакой особой пользы крестьянам не принесет.
«На это ответ могут дать цифры, а цифры, господа, таковы: если бы не только частновладельческую, но даже всю землю без малейшего исключения, даже землю, находящуюся в настоящее время под городами, отдать в распоряжение крестьян, владеющих ныне надельною землею, то в то время, как в Вологодской губернии пришлось бы всего вместе с имеющимися ныне по 147 десятин на двор, в Олонецкой по 185 дес, в Архангельской даже по 1309 дес, в 14 губерниях недостало бы и по 15, а в Полтавской пришлось бы лишь по 9, в Подольской всего по 8 десятин. Это объясняется крайне неравномерным распределением по губерниям не только казенных и удельных земель, но и частновладельческих. Четвертая часть частновладельческих земель находится в тех 12 губерниях, которые имеют надел свыше 15 десятин на двор, и лишь одна седьмая часть частновладельческих земель расположена в 10 губерниях с наименьшим наделом, т. е. по 7 десятин на один двор. При этом принимается в расчет вся земля всех владельцев, то есть не только 107 000 дворян, но и 490 000 крестьян, купивших себе землю, и 85 ООО мещан, – а эти два последние разряда владеют до 17 000 000 десятин. Из этого следует, что поголовное разделение всех земель едва ли может удовлетворить земельную нужду на местах; придется прибегнуть к тому же средству, которое предлагает правительство, то есть к переселению; придется отказаться от мысли наделить землей весь трудовой народ и не выделять из него известной части населения в другие области труда».
Но… Крестьяне очень внимательно следили за ходом думских дебатов. Они слали свои наказы. И в них как-то не наблюдалось поддержки начинаний Столыпина.
Историк С. Дубровский их обобщил. И вот результат. Требование отмены частной собственности на землю содержались в 100 % документов, причем 78 % хотели, чтобы передача земли крестьянам была проведена Думой. 59 % требовали закона, запрещающего наемный труд в сельском хозяйстве, 84 %) требовали введения прогрессивного прямого подоходного налога. Среди неэкономических требований выделяются всеобщее бесплатное образование (100 %) документов), свободные и равные выборы (84 %).
И депутаты-крестьяне добросовестно озвучивали подобную точку зрения.
Потешная Дума
В общем, стало понятно, что со Второй Думой каши тоже не сваришь. Тем более что реформа буксовала. Как считали в правительственных кругах – причина как раз в думской оппозиции. Существовало мнение: крестьяне не хотят выходить из общины, потому что полагают – скоро станут раздавать помещичью землю, а тем, кто выйдет, – не дадут. На самом-то деле всё было куда сложнее… Но вот так считали. В том числе и Столыпин. И что делать? Снова Думу распускать? Некоторые особо горячие парни из числа правых призывали вообще перестать играть в эти демократические игры – а вернуть систему управления в состояние до 17 октября. Но на это не пошли. Реальной опасности, как мы уже видели, Дума для власти не представляла. Однако… Столыпин понимал, что какое-то количество политических деятелей не оставляли надежды прорваться в реальную власть. Так уж пусть будут в Думе, нежели они снова окажутся в подполье или полу подполье. В отличие от правых, Столыпин понимал: наступившее в стране «успокоение» крайне шатко. И порядок, действуя только кулаком, не наведешь. Но и игры по принятым после 17 октября демократическим правилам никого среди властной элиты не устраивали. Тогда решили действовать по принципу, опять же в духе «англо-саксонских идеалов»: «Если джентльмена не устраивают правила игры, он их меняет». Вот и Столыпин решил создать новую Думу «под себя».
Что и было сделано.
«Разгон Думы был делом нетрудным, но опыт показывал, что новая Дума будет повторением разогнанной. Отсюда вставал вопрос, править ли без Думы или же менять избирательный закон так, чтобы обеспечить благоприятный для правительства состав депутатов.
Во главе заговора стоял царь. Его мало интересовали хутора и отруба, но раздражала левая Дума. А. С. Изгоев считал, что Столыпин принял участие в этом деле едва ли не против своего желания. Однако никто из мемуаристов вроде бы не пишет, что Столыпин противился государственному перевороту. Тем более что речь шла о судьбе реформы, которую он считал своим кровным делом и которой очень гордился. Ради этой реформы он готов был пожертвовать какой угодно буквой закона. Замысел состоял в том, чтобы одновременно с роспуском Думы обнародовать новый избирательный закон…
Утром 1 июня 1907 года председатель Думы Ф. А. Головин получил от Столыпина записку с просьбой предоставить ему слово в начале заседания и удалить из зала публику. И вот, как вспоминал Головин, “на трибуне появилась высокая и мрачная фигура Столыпина с бледным лицом, темною бородою и кроваво-красными губами”.
Металлический голос премьера долетал до самых удаленных уголков притихшего зала. Премьер требовал от Думы устранения из ее состава 55 социал-демократических депутатов, обвиняемых в заговоре против государства. Дума ответила тем, что образовала специальную комиссию для разбора дела.
Простая логика требовала от правительства довести провокацию до конца, чтобы получить более весомый предлог для роспуска. Но царь совсем потерял терпение и в личной записке Столыпину напомнил, что “пора треснуть”. 3 июня 1907 был издан манифест о роспуске Думы и об изменении положения о выборах. Это событие вошло в историю под названием третьеиюньского государственного».
(П. Н. Зырянов)
Именно этот день считается окончанием первой русской революции. Его же называют третьеиюньским переворотом. Следующую Думу Столыпин стал создавать уже «под себя».
Избирательный закон был сильно подкорректирован, он теперь предоставлял гораздо более серьезные привилегии дворянам. А вот крестьянам – наоборот. Дело в том, что очень трудно было расстаться с иллюзией про патриархальную любовь мужичков к батюшке-царю. Но к 1907 году оказалось, что эта любовь, мягко говоря, не всеобъемлюща. Главной особенностью нового закона было то, что избирательные правила, все эти «курии» и «выборщики» были сознательно запутаны до невозможности. Что позволяло сторонникам правительства проталкивать своих кандидатов.
«По старому закону крестьянские выборщики в губернских избирательных собраниях Европейской России выбирали одного обязательного крестьянского депутата из своей среды сами, без участия других выборщиков. Теперь же обязательный депутат-крестьянин избирался всем составом губернских выборщиков. Ясно, что выборщики-помещики, получившие преобладание по новому закону в большинстве губернских избирательных собраний, выбирали не тех, кого хотело избрать большинство выборщиков-крестьян, а, наоборот, тех, которые были для последних неприемлемы».
(А. Аврех)
Думский справочник 1910 года отражает следующую картину. Дворяне, составлявшие по переписи 1897 года менее 1 % населения, получили в III Думе 178 депутатских мест, или 43 % их общего числа. Крестьян-землевладельцев было избрано 66 (15 %), лиц либеральных профессий – 84 (19,5 %), промышленников и торговцев – 36 (7,5 %), священников – 44 (10 %), рабочих и ремесленников – 11.
Политический расклад в момент открытия Думы 1 ноября 1907 года был таков. (Впоследствии он несколько менялся, так как депутаты могли бегать из фракции во фракцию или создавать новые.)
Правая фракция: 51.
Национальная группа: 26.
Фракция умеренно-правых: 70.
Фракция Союза 17 октября (октябристы): 154.
Польско-литовско-белорусская группа: 11.
Польское коло: 11.
Фракция прогрессистов: 28.
Мусульманская группа: 8.
Конституционно-демократическая фракция (кадеты): 54.
Трудовая фракция (трудовики): 14.
Социал-демократическая фракция: 19.
Беспартийные: 6.
Итак, большинство получили умеренно-правые.
Иногда систему, существовавшую по 1912 год, называют «третьеиюльской». Она связана прежде всего с именем П. А. Столыпина. Также этот период называют «бонапартизмом». В самом деле, похоже, хоть Столыпин, в отличие от Наполеона, и не был самым главным. Но в его руках сходились все нити власти и имелся ручной законосовещательный орган.
Лидер умеренно-правых в будущей III Думе П. Н. Балашов писал царю:
«Конечно, ни один благоразумный человек не посоветует Вашему величеству вернуться к традициям прежнего самодержавия и бюрократического строя; эта форма правления приговорена уже окончательно Вами самими 17 октября, и всякий истинный русский патриот и убежденный монархист может только этому порадоваться».
Новая Дума начала интересно. Депутаты откровенно маялись дурью, принимая микроскопические законы. Известный журналист М. О. Меньшиков веселился в прессе. В статье «Веселые законы» он спрашивал депутатов:
«Каково ваше мнение “о предоставлении пенсионных прав врачам больницы имени императора Николая II при Киевском Покровском женском общежительном монастыре”… Или, например, как вы отнесетесь к вопросу “о кредите на наем помещения для пермской дворянской опеки”? Или что вы думаете “об утверждении строительной стоимости сортировочной станции в Ховрине?”».
Имелись и такие законопроекты:
«Об освобождении от воинской повинности калевицкого духовенства бошинского хурула Донской области»; «О порядке исчисления 2 % пенсионных вычетов при зачете служащим в мужском и женском училищах при евангелическо-лютеранской церкви св. Петра и Павла в Москве в срок выслуги на пенсию прежней до издания закона 2 февраля 1904 г. службы их в упомянутых училищах в случае невозможности точного выяснения размера содержания, полученного за вычитаемое время»; «Об учреждении при Эриванской учительской семинарии 20 стипендий для воспитанников-татар, с отпуском из казны по 2600 р. в год, о дополнительном ассигновании по 140 р. в год на вознаграждение учителя пения при названной семинарии и преобразовании одноклассного начального училища при сей семинарии в двухклассный состав и дополнительном ассигновании на его содержание по 930 р. в год»; «О передаче благотворительных заведений в ведение Варшавского магистрата»; «О продлении срока действия закона о сборе с паровых котлов»; «О назначении пособия экспедиции эстляндскому морскому и севастопольскому яхтклубам».
В думских кругах и прессе такие законопроекты получили название «вермишель».
Зачем это делалось? А чтобы депутаты знали своё место и не вздумали играть в большую политику. В политику собирался играть только один человек. И мы знаем его фамилию.
И Столыпин начал. 16 ноября он произнес новую программную речь.
«Для всех теперь стало очевидным, что разрушительное движение, созданное крайними левыми партиями, превратилось в открытое разбойничество и выдвинуло вперед все противообщественные преступные элементы, разоряя честных тружеников и развращая молодое поколение. (Оглушительные рукоплескания центра и справа; возгласы “браво”.)
Противопоставить этому явлению можно только силу (возгласы “браво” и рукоплескания в центре и справа). Какие-либо послабления в этой области правительство сочло бы за преступление, так как дерзости врагов общества возможно положить конец лишь последовательным применением всех законных средств защиты.
По пути искоренения преступных выступлений шло правительство до настоящего времени – этим путем пойдет оно и впредь.
Для этого правительству необходимо иметь в своем распоряжении в качестве орудия власти должностных лиц, связанных чувством долга и государственной ответственности. (Возгласы “браво” и рукоплескания в центре и справа.) Поэтому проведение ими личных политических взглядов и впредь будет считаться несовместимым с государственной службой. (Голоса в центре и справа: “браво”.)
…
Поставив на ноги, дав возможность достигнуть хозяйственной самостоятельности многомиллионному сельскому населению, законодательное учреждение заложит то основание, на котором прочно будет воздвигнуто преобразованное русское государственное здание.
Поэтому коренною мыслью теперешнего правительства, руководящею его идеей был всегда вопрос землеустройства.
Не беспорядочная раздача земель, не успокоение бунта подачками – бунт погашается силою, а признание неприкосновенности частной собственности и, как последствие, отсюда вытекающее, создание мелкой личной земельной собственности (рукоплескания в центре и справа), реальное право выхода из общины и разрешение вопросов улучшенного землепользования – вот задачи, осуществление которых правительство считало и считает вопросами бытия русской державы. (Рукоплескания в центре и справа.)
Но задачи правительства осуществляются действием. Поэтому никакие политические события не могли остановить действия правительства в этом направлении, как не могли они остановить хода самой жизни.
…
Проявление Царской власти во все времена показывало также воочию народу, что историческая Самодержавная власть (бурные рукоплескания и возгласы справа “браво”)…историческая самодержавная власть и свободная воля Монарха являются драгоценнейшим достоянием русской государственности, так как единственно эта Власть и эта Воля, создав существующие установления и охраняя их, призвана, в минуты потрясений и опасности для государства, к спасению России и обращению ее на путь порядка и исторической правды. (Бурные рукоплескания и возгласы “браво” в центре и справа)».
Самое интересное в этой речи – Столыпин, по сути, признает, что реформа не работает.
Дума, впрочем, тоже не работала.
«Думский обозреватель “Речи” нарисовал следующую итоговую картину восьмимесячной работы Думы в первую сессию. Было образовано 27 постоянных комиссий, итоги работы которых оказались совершенно ничтожны. Так, комиссия по торговле и промышленности рассмотрела всего один законопроект – об устройстве свино-торгового двора в г. Сосновицах. Комиссия по борьбе с пьянством обсуждала вопросы об этикетках на водочных бутылках, о запрещении продажи водки вне городов, о вознаграждении частных лиц за разоблачение корчемства и т. п. Бюджетная комиссия, самая большая и авторитетная, успела рассмотреть только одну десятую часть всех титулов. Финансовая комиссия рассмотрела свыше 30 законопроектов – все мелкие. Никакого практического результата не дала работа комиссий законодательных предположений и по народному образованию. Таким образом, ни один сколько-нибудь крупный вопрос не был решен даже в комиссиях. В порядке думской инициативы было внесено 46 законопроектов. Ни один из них не стал законом».
(А. Аврех)
Новые ссоры
Тем временем октябристам стало надоедать их дурацкое положение. И они пошли на обострение.
Некоторое время думцы упражнялись в громких речах. Например, по поводу вопросов обороны – хотя по закону повлиять на военное и военно-морское министерства они никак не могли.
«Вожаки партии 17 октября ежегодно по поводу бюджета и других вопросов, касающихся обороны государства, говорили речи, в которых критиковали военные порядки, выражали различные общие пожелания и выказывали свой либеральный патриотизм, критикуя действия великих князей. Такие речи были новы для русской публики, хотя они ничего серьезного не содержали и не могли содержать, но, с одной стороны, выносили на свет божий некоторые разоблачения… а с другой стороны, касались царских родственников, которых государь постоянно в рескриптах восхвалял… Новизна этого явления давала обществу надежды, в обществе говорили: “Хотя партия 17–го октября до сих пор ничего не сделала, несмотря на то что от нее зависят весы думских решений, но мы на них надеемся, смотрите, какие смелые и решительные речи их вожаки говорят по поводу военных и морских вопросов. Ай да молодец Гучков; ай да ловко отделал морского министра Звегинцев; смело и со знанием дела говорит Саввич”».
(С. Ю. Витте)
Иногда для того, чтобы продемонстрировать, что они хоть что-то делают, думцы слали грозные депутатские запросы. Об одном стоит рассказать хотя бы потому, что ситуация хорошо иллюстрирует, как в Российской империи обстояло дело с сохранением секретов.
А дело было так. Английская фирма «Виккерс» строила по заказу военно-морского ведомства броненосный крейсер «Рюрик». По условиям англичане строили только судно, артиллерию русские должны были устанавливать своими силами. Дело в том, что в 10–миллиметровых судовых орудиях были применены разработки, которые иностранцам показывать не стоило. Но англичане каким-то образом добились, чтобы им были предоставлены чертежи. А потом, «до кучи» им передали и чертежи снарядов, тоже содержащих «ноу-хау». И уж заодно – секрет новейшей брони… Ну, просто Российская Федерация, девяностые годы. И уж чтобы совсем весело было – англичане провалили все сроки сдачи, а положенную неустойку «замылили». Последнего добились вульгарными взятками, а также обещаниями рассказать много интересного о высокопоставленных морских чиновниках.
Дума возмутилась. Господа моряки думцев попросту послали. Дескать, не лезьте, куда не положено. Знакомая ситуация?
Лидеру октябристов Александру Ивановичу Гучкову всё это надоело – и он решил уйти в оппозицию, сообразив, что со Столыпиным он карьеру не сделает. Гучков толкнул речь о старой проблеме Империи – что на высоких постах сидят люди, которые ни перед кем не обязаны отчитываться.
«Для того чтобы закончить перед вами картину той организации или, вернее, той дезорганизации, которая водворилась во главе управления Военного министерства, я должен еще сказать, что должность генерал-инспектора всей артиллерии занимает великий князь Сергей Михайлович, должность генерал-инспектора инженерной части – великий князь Петр Николаевич и что главным начальником военно-учебных заведений состоит великий князь Константин Константинович… Это является делом совершенно ненормальным. Назвать это своим именем – это наш долг. Прав был депутат Пуришкевич, который говорил, что мы больше не можем позволить себе поражений… Если мы считаем себя вправе и даже обязанными обратиться к народу, к стране и требовать от них тяжелых жертв на дело этой обороны, то мы вправе обратиться к тем немногим безответственным людям, от которых мы должны потребовать только всего – отказа от некоторых земных благ и некоторых радостей тщеславия, которые связаны с теми постами, которые они занимают».
Своего Гучков добился – завоевал репутацию «правдоруба». Николай был в бешенстве. С этого момента Гучков для царской четы стал ненавистной фигурой. Императрица вообще мечтала его повесить…
В итоге Столыпин поссорился с октябристами. Партийная газета «Голос Москвы» писала:
«До последних дней все как будто постепенно налаживалось. Ценой уступок и самоограничений была добыта возможность законодательной работы… рисовалась радостная возможность мирного прогресса обновления родины. Но под очевидным воздействием каких-то новых давлений г. Столыпин в своей последней речи резко повернул курс политики».
Некоторое время спустя на Столыпина «наехали» правые, окопавшиеся в Государственном совете. Мы помним, что это был за милый орган. Так вот, тамошним сидельцам очень не нравился взлет Столыпина. Еще бы! Петр Аркадьевич прочно устроился у руля государственной власти, оттерев всех. Его решили поставить на место.
«Одновременно крайние правые начали кампанию против Столыпина, развязав “министерский кризис” в его истинно русском варианте. Поводом к нему послужил мелкий законопроект о штатах морского генерального штаба, внесенный морским министром в первую сессию III Думы. 24 мая 1908 г. законопроект был принят. Однако Государственный совет, сославшись на то, что, утвердив штаты, Дума нарушила 96–ю статью Основных законов, согласно которой строевая часть (и, следовательно, штаты) является исключительно компетенцией царя, отклонил его. Дума, говорил лидер правых в Государственном совете П. Н. Дурново, имела право утвердить лишь испрашиваемую сумму, а не сами штаты. Утвердив их, она тем самым вторглась в прерогативы монарха. Впервые Государственный совет открыто выступил против III Думы и Столыпина. Все это сопровождалось большим шумом в правой печати с воплями об “узурпации”, покушениях на “прерогативы” и т. д. Всем было ясно, что острие интриги направлено против премьера. Последнему, однако, ничего не оставалось, как настаивать на своем: в абсолютно неизменном виде законопроект был снова внесен в Думу, и 19 декабря 1908 г. Дума, признав законопроект спешным, вновь приняла его в прежней редакции. При этом докладчик, известный нам Н. В. Саввич, специально проанализировав 96–ю статью, показал, что никакого ее нарушения со стороны Думы не было.
19 марта 1909 г. вновь принятый Думой законопроект был поставлен на повестку дня Государственного совета. Обсуждение было бурным, но на этот раз с помощью сильного нажима удалось провести законопроект 87 голосами против 75, и то только потому, что Столыпин признал факт нарушения 96–й статьи и обещал не допускать таких казусов в будущем.
Эта победа оказалась пирровой. Против премьера и Гучкова была развязана такая ожесточенная кампания, что Столыпин оказался на грани отставки, а лидер октябристов – перед перспективой бегства половины своей фракции в лагерь правых».
(А. Аврех)
Против «премьера» началась очень серьезная кампания в печати. Возглавлял её знакомый нам М. О. Меньшиков и… английская газета «Дейли телеграф». Последняя заявляла:
«Конституционное самодержавие дошло до поворотного пункта, и монарх, сознавая это, приостановился на момент, прежде чем повернуть направление политики».
Фактически Столыпину ставили в вину стремление захватить реальную власть в стране.
25 марта 1909 года Гучков писал своему стороннику Звегинцеву: «Общее положение неважно, отставка Ст-на и части кабинета возможна».
Праволиберальная газета «Слово» писала:
«То, что называют “министерским кризисом”, имеет важное и общественное значение… Одна за другой за эти годы с политической сцены сходили общественные группы, но перед исчезновением октябристов невольно охнешь и откроешь рот от изумления. Ведь если устанавливающейся системе управления Россией не нужны даже такие лица, как Гучков, оказавший громадную моральную поддержку правительству еще в кровавые дни московского восстания, то кто же нужен? У Гучкова был план, было ясно сказавшееся в его военно-морских речах национальное воодушевление – и он все-таки за бортом; он был ставленником тех, к которым должно перейти дворянское наследство, – оказывается, что от них только пузыри идут. Вот эта сторона переживаемого нами кризиса может быть действительно роковой, так как она образует пустоту вокруг власти, которой она должна бояться не меньше, чем природа».
Правых можно понять. Они опасались, что из Столыпина выйдет «русский Бисмарк». Как известно, прусский «железный канцлер» фактически руководил сперва Пруссией, а затем и Вторым рейхом – да так, что мало никому не показалось. Представители элиты, готовы были это терпеть, когда на пороге стояла революция. А вот когда обстановка более-менее устаканилась – начались претензии… Они в упор не понимали, что никакого «успокоения» на самом-то деле не произошло, что 1905–1907 годы – это только первая серия. Но… Ребята решили, что теперь можно снова жить расслабленно, как раньше.
Правда, отставка так и не состоялась.
27 апреля 1909 года Николай II вручил Столыпину рескрипт, в котором предлагалось выработать «в пределах, указанных государственными основными законами, правила, в которых было бы перечислено, какие дела в сфере военного управления принадлежат исключительно верховной власти, какие, помимо нее, также и законодательным учреждениям. Деятельность Совета министров одобряю». По некоторым сведениям тут снова приложила руку Мария Федоровна.
Как можно вляпаться в грязь
Между тем Столыпин оказался вовлечен в одну из самых грязных историй времени царствования Николая II, которая нанесла престижу власти – как в России, так и за рубежом – ущерб, сравнимый с поражением в Русско-японской войне и «кровавым воскресеньем». Речь идет о «деле Азефа».
Что у нас с провокаторами?
Подробный рассказ об этом персонаже выходит за рамки этой книги. Так что – только краткая информация.
Азеф Евно Фишевич. 1869 года рождения. Родом из еврейского местечка, сын бедного портного. Свою взрослую деятельность начал с вульгарного «кидалова». Он занимался в Ростове мелким бизнесом, взял на реализацию у партнера товар, а деньги не вернул. После чего отбыл в Германию – учиться на инженера-электрика. За границей Азеф обратился с письмом в Департамент полиции, предложив свои услуги по «освещению» деятельности русских студентов за границей. Причина проста и незамысловата – деньги.
В 1899 году Азеф получил диплом и прибыл в Москву. Работа иненера-электрика была чрезвычайно востребованной и высокооплачиваемой. Однако Азеф продолжал сотрудничать и со спецслужбами. По предложению Департамента полиции (приказывать агентам охранка не могла) внедрился в среду социалистов-революционеров. Там он быстро выдвинулся, проявив выдающийся аналитический ум и незаурядные организаторские способности.
Азеф был одним из четырех человек, провозгласивших в 1901 году создание Партии социалистов-революционеров (эсеров). И стал вторым по значимости в Боевой организации (БО) – то есть в структуре, непосредственно занимавшейся организацией террористических актов. А в 1903 году, после ареста руководителя БО Г. А. Гершуни, Евно Фишевич возглавил эту организацию.
Именно под чутким руководством Азефа БО провела свои самые громкие акции – в том числе убийство министра МВД В. К. Плеве и великого князя Сергея Александровича и многих других. А Азеф… продолжал получать деньги от Департамента полиции. Мало того, охранка не трогала резвящихся в России людей из его ближайшего окружения – например Бориса Савинкова. Кстати, именно поэтому Савинков приобрел славу «великого террориста». Без Азефа он не смог сделать ровным счетом ничего.
Это позволяет многим историкам утверждать: высшие чиновники использовали БО для собственных разборок. А иначе приходится считать, что Азеф являлся эдаким гением коварства Мефистофелем, а всё руководство спецслужб – полными лохами.
Интересно, что уже во времена Столыпина в беседах со своим тогдашним куратором, начальником Санкт – Петербургского Охранного отделения, Азеф высказывал восхищение политикой «премьера».
«По своим убеждениям Азеф был очень умеренным человеком – не левее умеренного либерала. Он всегда резко, иногда даже с нескрываемым раздражением, отзывался о насильственных, революционных методах действия. Вначале я его этим заявлениям не вполне доверял. Но затем убедился, что они отвечают его действительным взглядам. Он был решительным врагом революции и признавал только реформы, да и то проводимые с большой постепенностью. Почти с восхищением он относился к аграрному законодательству Столыпина и нередко говорил, что главное зло России в отсутствии крестьян-собственников».
(А. Герасимов)
Но сколь веревочка ни вейся… В 1908 году Азеф был разоблачен знаменитым «охотником за провокаторами» эсером Б. В. Бурцевым. Это вызвало дикий шум по всему политическому спектру. За границей – тоже. Эта история вбила последний гвоздь в гроб эсеровского терроризма (впрочем, к этому времени он и так уже почти выдохся). Но мой рассказ не о террористах.
Зашевелилась Дума. Они сделали правительству запрос по делу Азефа, подняв его на принципиальную высоту – о методах работы спецслужб. Эти методы и в самом деле были аховые. Кроме Азефа, имелось множество других агентов, которые выступали как провокаторы в прямом смысле слова. Поясню. В те времена в революционной и либеральной среде «провокатором» называли любого полицейского или охранного осведомителя. Но на самом-то деле провокатор – это тот, кто сам организует какие-либо противозаконные действия, а потом сдает своих поделыциков. Это было очень удобно для полицейских и жандармских чинов: сам устроил акцию, сам её и раскрыл. Понятно, что такие методы совсем не способствовали искоренению терроризма. Напомню, что в 1906 году террор вышел за все мыслимые рамки. Тогда стреляли и кидали бомбы эсеры, максималисты, анархисты, польские сепаратисты и вообще все кому не лень. И когда во главе тех или иных групп стояли провокаторы…
В общем, никто уже не понимал – где кончаются террористы и где начинается охранка. А ещё меньше понимали – в чьих интересах «охранники» действуют.
Так, на слушаниях по запросу, которые проходили в Думе 11 и 13 февраля 1909 года, были такие выступления:
«В Твери окружной суд судит за убийство агента губернского жандармского управления, и подсудимый оказывается агентом охранного отделения. В Екатеринославе обливают серной кислотой помощника полицейского надзирателя. Подсудимый заявляет, что служил в охранном отделении по специальности провокатора. В Гродно судебная палата разбирает дело об организации социалистов-революционеров, и главным организатором группы, создавшей целый план террористических действий, оказывается агент охранного отделения. В Киеве окружной суд рассматривает дело об экспроприации, и начальник сыскной полиции сообщает, что руководил экспроприацией отдел сыскного отделения…» (Выделено мной. – А. Щ.)
В данном случае депутаты ничего не выдумали. Все приведенные факты имели место.
И никого в белом фраке
А что Столыпин? Вообще-то он был не в теме. Хотя про существование Азефа он знал. Но вот подробности…
Дело в том, что Третий отдел Департамента полиции, руководивший Охранными отделениями, был «государством в государстве». Формально он подчинялся министру МВД, но на самом деле не подчинялся никому. Его положение можно сравнить разве что с ФБР при Джоне Эдгарде Гувере. Другие легендарные спецслужбы, такие как ГУГБ или СД, такой независимостью никогда не обладали. А вот «Охранники» делали всё что хотели.
К тому же Столыпин, хоть служил всю жизнь в МВД, к полицейской работе, а уж тем более – к политической полиции – никогда отношения не имел. Да и занимался Петр Аркадьевич в основном высокой политикой, а не делами родного министерства.
Тем не менее, Столыпин бросился выгораживать Азефа. Дело тут было не только в чести мундира. Понятно же, что данный запрос был «наездом» на власть. И «премьер» ринулся в бой, обладая лишь теми сведениями, которые ему предоставила охранка. Сами понимаете, что они предоставили…
В речи 13 февраля Столыпин сказал депутатам:
«Между тем, дело Азефа – дело весьма несложное, и для правительства и для Государственной Думы единственно достойный, единственно выгодный выход из него – это путь самого откровенного изложения и оценки фактов. Поэтому, господа, не ждите от меня горячей защитительной или обвинительной речи, это только затемнило бы дело, придало бы ему ведомственный характер; отвечая же лично на этот запрос, я хотел бы осветить все это дело не с ведомственной, не с правительственной даже, а с чисто государственной точки зрения. Но, прежде чем перейти к беспристрастному изложению фактов, я должен установить смысл и значение, которое правительство придает некоторым терминам.
Тут в предыдущих речах все время повторялись слова “провокатор”, “провокация”, и вот, чтобы в дальнейшем не было никаких недоразумений, я должен теперь же выяснить, насколько различное понимание может быть придано этим понятиям. По революционной терминологии, всякое лицо, доставляющее сведения правительству, есть провокатор; в революционной среде (возгласы слева) такое лицо не будет названо предателем или изменником, оно будет объявлено провокатором.
Это прием не бессознательный, это прием для революции весьма выгодный.
Во-первых, почти каждый революционер, который улавливается в преступных деяниях, обычно заявляет, что лицо, которое на него донесло, само провоцировало его на преступление, а во-вторых, провокация сама по себе есть акт настолько преступный, что для революции не безвыгодно, с точки зрения общественной оценки, подвести под это понятие действия каждого лица, соприкасающегося с полицией. А между тем, правительство должно совершенно открыто заявить, что оно считает провокатором только такое лицо, которое само принимает на себя инициативу преступления, вовлекая в это преступление третьих лиц, которые вступили на этот путь по побуждению агента-провокатора. (Возглас слева: верно!)
Таким образом, агент полиции, который проник в революционную организацию и дает сведения полиции, или революционер, осведомляющий правительство или полицию, eo ipso еще не может считаться провокатором. Но если первый из них, наряду с этим, не только для видимости, для сохранения своего положения в партии выказывает сочувствие видам и задачам революции, но вместе с тем одновременно побуждает кого-нибудь, подстрекает кого-нибудь совершить преступление, то, несомненно, он будет провокатором, а второй из них, если он будет уловлен в том, что он играет двойную роль, что он в части сообщал о преступлениях революционеров правительству, а в части сам участвовал в тех преступлениях, несомненно, уже станет тягчайшим уголовным преступником. Но тот сотрудник полиции, который не подстрекает никого на преступление, который и сам не принимает участия в преступлении, почитаться провокатором не может.
Точно так же трудно допустить провокацию в среде закоренелых революционеров, в среде террористов, которые принимали сами участие в кровавом терроре и вовлекали в эти преступления множество лиц. Не странно ли говорить то же о провоцировании кем-либо таких лиц, как Гершуни, Гоц, Савинков, Каляев, Швейцер, и др.? Но смысл и выражение запроса не оставляют никакого сомнения в том, что Азефу приписывается провокация в настоящем смысле этого слова, а также и активное, последовательное участие в целом ряде преступлений чисто государственных.
Кто же такой Азеф? Я ни защищать, ни обвинять его не буду. Такой же сотрудник полиции, как и многие другие, он наделен в настоящее время какими-то легендарными свойствами. Авторами запроса ему приписывается, с одной стороны, железная энергия и сила характера, причем сведения эти почерпнуты из заметки “Нового времени”, которой почему-то приписывается и придается чуть ли не официозный характер. С другой стороны, ему приписывается целый ряд преступлений, почерпнутых из источников чисто революционных. Правительство же, как я сказал, может опираться только на фактический материал, а считаться с разговорами, которые, несомненно, должны были создаться вокруг такого дела, с разговорами характера чисто романического, фельетонного на тему “Тайны департамента полиции”, оно, конечно, не может.
Поэтому, господа члены Государственной думы, перейдем к фактам, пересмотрим данные, внешние данные из жизни Азефа, проследим по совету члена Государственной думы Покровского революционную карьеру Азефа и, параллельно, его полицейскую карьеру и рассмотрим его отношения к главнейшим террористическим событиям последнего времени. По расследовании всего материала, имеющегося в Министерстве внутренних дел, оказывается, что Азеф в 1892 г. живет в Екатеринославе, затем он переезжает за границу, в Карлсруэ, кончает там курс наук со степенью инженера, в 1899 году переселяется в Москву и остается там до конца 1901 года. После этого он уезжает за границу, где и остается до последнего времени, временами только наезжая в Россию, о чем я буду говорить дальше.
…
Допустим, что Азеф, по наущению правительственных лиц, направлял удары революционеров на лиц, неугодных администрации. Но, господа, или правительство состоит сплошь из шайки убийц, или единственный возможный при этом выход – обнаружение преступления. И я вас уверяю, что если бы у меня были какие-либо данные, если были бы какие-либо к тому основания, то виновный был бы задержан, кто бы он ни был.
Наконец, если допустить, что Азеф сообщал департаменту полиции все то, что он знал, то окажется, что один из вожаков, один из главарей революции был, собственно, не революционером, не провокатором, а сотрудником департамента полиции, и это было бы, конечно, очень печально и тяжело, но никак не для правительства, а для революционной партии».
И закончил, как всегда, патетически.
«Мы, правительство, мы строим только леса, которые облегчают вам строительство. Противники наши указывают на эти леса как на возведенное нами безобразное здание, и яростно бросаются рубить их основание. И леса эти неминуемо рухнут и, может быть, задавят и нас под своими развалинами, но пусть, пусть это будет тогда, когда из-за их обломков будет уже видно, по крайней мере, в главных очертаниях здание обновленной, свободной, свободной в лучшем смысле этого слова, свободной от нищеты, от невежества, от бесправия, преданной, как один человек, своему Государю России. (Шумные рукоплескания справа и в центре.) И время это, господа, наступает, и оно наступит, несмотря ни на какие разоблачения, так как на нашей стороне не только сила, но на нашей стороне и правда. (Рукоплескания справа и в центре.)»
Многие современники говорили, что в речах Столыпину лучше всего удаются концовки. Хотя, четно говоря, это «пристегнутая» патриотическая риторика, не имеющая связи с темой, не самый лучший ораторский прием. Но именно своими концовками его речи и запомнились.
Зря это он так поспешил. Я уже упоминал, что интерес к делу Азефа был огромный, в том числе и у заграничной прессы, на которую Столыпин никак не мог повлиять. А эта пресса, в том числе и «желтая» (к примеру, Азефа называли «инфернальным героем Достоевского»), не стеснялась в выдвижении версий. Так, были озвучены слухи, глухо ходившие в российских «верхах» ещё с 1904 года, что «Плеве был устранен по приказу Витте». А уж кому мешал Сергей Александрович – тут уж изощрялись, как могли. Витте он, кстати, тоже мешал…
Но это было бы половиной беды. Хуже другое. Разоблачивший Азефа Бурцев на этом не успокоился. Заработав на разоблачении главного стукача охранки хорошие деньги, Бурцев решил вложить их в дальнейшее расследование этого дела. Впрочем, он также занимался и выявлением других агентов. Но более всего он хотел с помощью дела Азефа повалить Столыпина. Бурцев, вообще склонный находить именно персональных врагов во вражеском стане, «премьера» люто ненавидел. Так что «охотник за провокаторами» стал копать дальше, создав в Париже нечто вроде частного политического сыскного агентства. И работала эта структура неплохо. Стали всплывать всякие-разные ну очень некрасивые подробности.
Ладно бы, стало известно то, что было уже доказано: Азеф вел двойную игру, морочил голову как революционерам, так и Департаменту полиции. Самое гнусное было – зачем он это делал. Из собранных Бурцевым материалов получалось – Азеф просто-напросто занимался коммерцией. При помощи Департамента полиции провокатор пролез в руководство эсеров. В партии он сумел поставить БО и себя как её руководителя в исключительное положение. К примеру, он единолично распоряжался огромными средствами, выделяемыми на террор, – и никому не отчитывался. Потом же он поставил дело так, что начал тянуть немалые деньги и с другой стороны, уверяя, что только он и никто другой может остановить терроризм. На самом-то деле ничего он не остановил. Да, он парализовал действия БО – но зато подтолкнул иные эсеровские боевые структуры…
Доходило до абсурда. Так в 1908 году эсеры (не из БО) ограбили казначейство в Черджуе (ныне – Чарджоу) и взяли 300 тысяч рублей. Азеф в ультимативной форме потребовал у партии: или выделяем 100 тысяч в «боевой фонд», или завязываем с террором. Фактически Азеф эти деньги прикарманил. Но самое смешное другое. Столыпин, узнав об «эксе», пришел в бешенство и потребовал арестовать виновников и вернуть деньги. Герасимов не решился… попросить эти деньги у Азефа. Потому что знал: тот всё равно не вернет. Ничего себе отношения с секретным агентом!
То есть получалось – некий подонок под покровительством МВД (в том числе и Столыпина) занимается черт знает чем и получает от министерства за это деньги. Причем даже после разоблачения Азеф, скрываясь в Европе, получал от ДП зарплату в 1000 рублей в месяц. То есть ему платили больше, чем министру.
Но и на этом дело не закончилось.
Стали всплывать более интересные вещи, касавшиеся непосредственно Столыпина. Речь идет об убийстве петербургского градоначальника фон Лауница. Господин был тот ещё. Он являлся убежденным черносотенцем, членом «Союза русского народа». Настолько убежденным, что отказался от полицейской охраны, заменив её мордоворотами из СРН.
С мозгами у градоначальника было неважно.
«Помню, одно время Лауниц стал носиться с планом обезвредить революционеров, скупив все имеющееся у них оружие. Устроить это дело ему предлагал Красковский, лишь бы деньги… Тем не менее Лауниц откуда-то добыл денег и вскоре с большим апломбом заявил о своем огромном успехе: ему удалось купить у революционеров пулемет, заплатив за него 2 тысячи рублей. Столыпин просил меня расследовать этот случай. Удалось выяснить, что пулемет был выкраден из Ораниенбаумской стрелковой офицерской школы, очевидно теми самыми людьми, которые продали его Лауницу. Я доложил об этом Столыпину, который много смеялся».
(А. Герасимов)
Фон Лауниц относился к Столыпину резко отрицательно, считая его «агентом мирового сионизма». И мечтал «премьера» сместить. Казалось бы – совершенно разные «весовые категории»? Председатель Совета министров и градоначальник, пусть и столичный. А вот и нет. Фон Лауниц пользовался большим расположением и доверием Николая II. Как мы увидим дальше, император воспринимал чужие советы, руководствуясь очень прихотливой логикой… Так что фон Лауниц был для Столыпина весьма опасен.
21 декабря 1906 года должно было состояться торжественное открытие нового здания Института экспериментальной медицины, во главе которого стоял член императорского дома принц Петр Ольденбургский. На этом мероприятии должно было состояться покушение на фон Лауница и на Столыпина. Охранному отделению стало об этом известно. Согласно версии полковника Герасимова, он предупредил обоих, Столыпин не поехал, а градоначальник Герасимова послал… Правда, фон Лауниц хотел сместить и Герасимова и заменить его черносотенцем Юскевичем – Красковским…
Градоначальник в итоге был убит. Имеются в этом деле странности. Герасимов «не смог уговорить» Лауница. А может, и не очень уговаривал? К тому же, мало ли что Лауниц отказался от охраны! Ну, дурак. Но ведь, зная о возможности покушения, можно было бы послать на мероприятие нескольких агентов в штатском. Градоначальник бы их и не заметил. Но не послали. А значит…
Версия достаточно хлипкая. Но журналистам доказательства не особо требуются. К этому же подверстывалось уже упоминавшееся убийство графа А. П. Игнатьева, где тоже на горизонте маячила охранка… Граф-то ведь тоже был решительным противником столыпинских преобразований…
В общем, МВД и Столыпин в частности оказались с ног до головы понятно в чем.
Надо было выкручиваться. Заграничной агентуре отдали приказ разыскать Азефа. Правда, искали как-то вяло. И не нашли. Хотя на самом-то деле провокатор не особо и скрывался.
Нам трудно представить шок, который вызвало в России дело Азефа. Мы живем в иное время, когда грязные методы в политических играх стали общепринятыми. А тогда эти расклады выглядели диковато. Причем наибольшее впечатление роль МВД в этой грязной истории произвела на лояльных граждан. Оказалось, что террористы, наводившие страх на законопослушных обывателей, направлялись агентом Департамента полиции! И нечего удивляться, что после этому верили абсолютно всей «черной» информации о «верхах». И что министров назначает Распутин, что императрица – немецкая шпионка.
Но хуже всего последствия были для охранки. Собственно, вся её работа была построена на внедрении своих агентов в революционную среду. А вот оказалось – эти агенты черт знает что творят. Нет, агентов продолжали вербовать и дальше. Но вот веры им больше не было. Как не стало веры и охранным отделениям. Их стали ограничивать в правах, а после – сокращать их число. Спору нет – с зарвавшимися спецслужбистами надо было что-то делать. Но альтернативу до 1917 года так и не нашли.
И ведь что символично – Столыпина убил тоже агент охранки…
Борьба за «рабочие законы»
«…Видимой власти Столыпина приходилось вести тяжкую борьбу и сдавать одну позицию за другой».
(А. И. Гучков)
Кроме агарного вопроса, ещё одной «болевой точкой» Российской империи был так называемый рабочий вопрос. И если точнее – проблемы правового и социального положения рабочих. Революция 1905–1907 годов продемонстрировала – эти вопросы надо решать как можно быстрее. Столыпин за это взялся. Но уперся в непреодолимую стену…
Я неоднократно упоминал, что никаких рабочих с юридической точки зрения в Российской империи не существовало. Были крестьяне, которые непонятно почему околачиваются в городах и ходят работать не в поле, а на заводы и фабрики. Было их немного, меньше 10 % населения России. Однако число их стремительно росло. А что самое главное – эти люди были недовольны своим положением и представляли из себя реальную силу.
А чем они были недовольны? Начнем с заработков. По сведениям автора вышедшей в 1898 году книги Туган – Барановского «Русская фабрика в прошлом и настоящем», прожиточный минимум для холостого рабочего в Петербурге – 17 рублей. К 1912 году цены выросли примерно на 25 %. То есть он составлял более 21 рубля. (Я привожу именно 1912 год, потому что по нему более всего данных.)
В провинции цены были ниже. Но и заработки тоже.
Стоит ещё отметить. Тогдашний рабочий не имел отпусков, ему не оплачивали бюллетени и не платили пенсию.
Для начала поглядим на «флагманы индустрии», которые располагались в основном в больших городах. А главным промышленным центром являлся Санкт – Петербург.
Зарплата квалифицированных рабочих (в руб.). 1912 г.
Но кроме крупных предприятий существовала так называемая местная промышленность. Это были полукустарные предприятия с низким уровнем механизации.
Данные взяты из отчета одной из многих санитарных комиссий ведомства Ф. Ф. Эрисмана, основателя санитарии и гигиены в сегодняшнем понимании. Эти комиссии, в данном случае, обследовали уездные фабрики Московской губернии.
Местная промышленность. Заработная плата в месяц (в руб.)
(Московский уезд)
* На хозяйских харчах.
Существовал и ещё один, довольно многочисленный вид рабочих. Это те, кто выполняли разовые работы. Ну, вроде сегодняшних бригад квартирных ремонтников. В крупных городах существовали особые места, где такие артели (бригады) нанимали.
Доход работника в день в группах специальностей непостоянного труда и найма по надобности.
Санкт – Петербург, 1912 г.
Разумеется, существовали и рабочие очень высокой квалификации, они получали до 100 рублей, а иногда и больше. Но их было немного. Но самое главное – именно представители рабочей элиты стояли во главе большинства забастовок! А почему?
Да потому что рабочих тоже считали за быдло. Они были совершенно бесправны. Защитить свои права цивилизованным способом у них не имелось возможностей. Точнее, при Александре III были введены первые в истории России законы о труде.
1886 год – закон «о штрафах и расчётных книжках». (Закон был призван положить конец беспределу фабрикантов, штрафовавших рабочих за все на свете.)
1885 год – запрещение ночного труда женщин и детей.
1886 год – закон об определении условий найма и порядка расторжения договоров рабочих с предпринимателями.
Для контроля за соблюдением законов были введены фабричные инспекции при Министерстве финансов. Но только практически всегда эти конторы вставали на сторону предпринимателей. Причина – как банальные взятки, так и «социальный расизм». Впрочем, были и экономические причины. Но о них ниже.
Итак, выход был один – подниматься на забастовку. И поднимались – чем дольше, тем больше. До 1904 года требования рабочих были исключительно экономические. Байки о том, что забастовки организовывали революционеры, не соответствуют действительности. Разумеется, борцы за народное дело всячески стремились внедриться в эту среду. Но до поры до времени они только помогали рабочим. Так, во время грандиозной забастовки ткачей в 1896 году в Санкт – Петербурге, получившей называние «промышленной войны», социал-демократы из знаменитого «Союза борьбы за освобождения рабочего класса» печатали забастовщикам листовки. Делали они это очень грамотно и оперативно. Так, рабочие были готовы принимать помощь от всех, кто был готов им помочь.
Что же касается властей, то они рассматривали трудовые конфликты не как столкновение разных интересов, которое можно решить миром, а как «подрыв устоев». Такое уж было у господ начальников мышление. Быдло бунтует? Разогнать и пересажать!
К тому же представители властей пребывали в сладких иллюзиях. Они полагали: рабочего вопроса в России просто не существует. Потому что… нет рабочих.
Особый журнал Комитета министров от 28 и 31 января 1905 года отмечает, что главной причиной наплевательства к нуждам рабочих «служил существовавший тогда взгляд на существо рабочего вопроса в России, будто условия фабричной жизни у нас и на Западе совершенно между собой различны. Число рабочих, занятых на наших фабрично-заводских предприятиях, весьма незначительно; благодаря счастливым условиям землепользования большая часть русских рабочих тесно связана с землей и на фабричные работы идет, как на отхожие промыслы, ради подсобного заработка, сохраняя постоянную, живую связь с деревней; никакой систематической борьбы рабочих с предпринимателями в России нет; нет в ней и самого рабочего вопроса, а потому и не приходится создавать по западным образцам фабричного законодательства. Возражать против этого взгляда в настоящее время, после январских событий, нет более надобности».
Когда облеченные властью чиновники рассуждают «о счастливых условиях землепользования» в России, остается удивляться – как такая власть смогла столь долго протянуть…
Но дело не только в психологии начальства. К ней подверстывалась политика Витте. Напомню, что Сергей Юльевич выступал за максимально быстрое развитие промышленности, причем упор он делал именно на частую инициативу, то есть на предпринимателей. Разумеется, в этом случае он и стоял на стороне хозяев. Тем более что большие надежды были связаны с привлечением иностранных инвестиций. А иностранцев привлекал в Россию в том числе и низкий уровень заработной платы в стране. В Германии, к примеру, рабочие получали примерно в четыре раза больше.
А ведь фабричные инспекции были как раз в ведении Витте. Понятно, что тамошние чиновники знали, чью сторону принимать…
«То был момент, когда правительству надлежало овладеть рабочим движением и направить его по руслу мирного профессионального движения. Витте и его министерство этим вопросом от сердца не интересовались. Из двух сил, правильным взаимоотношением которых в значительной мере разрешается рабочий вопрос, – капиталист и рабочий – Витте смотрел только на первого.
Не связанный ни происхождением, ни духовно со старым дворянством и его родовитой аристократией, он, очень заискивая в них светски, сердцем тянулся к новой знати – финансовой. Ее он и защищал, и весьма часто в ущерб рабочему классу.
Между тем, властям на местах приходилось сталкиваться и считаться с проявлениями рабочего движения. Надо было так или иначе действовать. В таком положении была и Москва».
(А. И. Спиридович)
И куда было деваться рабочим? Революционеры ведь говорили: при этой власти вы ничего не добьетесь, её надо менять. Так ведь и получалось…
Самые умные из государственных мужей понимали, что добром это не кончится. К таким относился лучший сыскарь того времени, начальник Московского охранного отделения Сергей Васильевич Зубатов. Он-то по роду своей деятельности отлично знал, что главная причина возросшей активности рабочих – не в агитации революционеров, а в их недовольстве своим положением. И понимал, что голыми репрессиями ничего не исправишь. В 1901 году в Москве было создано «Общество взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве». Фактически это был первый в России легальный профсоюз. В том же году в «черте оседлости» он организовал первую легальную партию. Да ещё и еврейскую – Еврейскую независимую политическую партию (ЕНРП). Цель была – вывести еврейских рабочих из-под влияния Бунда.
Главной задачей Зубатова было – не допускать забастовок. Средств для этого у него имелось немного, так что полковник попросту давил полицейской властью на предпринимателей и фабричные инспекции. Кончилось это плохо. Предприниматели начали возмущаться. К тому же на Юге России в 1903 году разразилась грандиозная забастовка, видную роль в которой сыграли зубатовские структуры.
Георгий Гапон тоже начинал с Зубатовым. Собственно, его «Собрание фабрично-заводских рабочих» раскрутилось именно на стремлении пролетариев решить свои проблемы законными методами. После «кровавого воскресенья» о мире говорить уже смысла не было…
В 1905 году рабочее движение поднялось девятым валом. Забастовки шли одна за другой. Теперь появились и политические лозунги. Однако и в то время революционеры руководили рабочими далеко не всегда. Так случилось в Баку, где зажигал серьезный парень по имени Иосиф Джугашвили.
Кое-где ещё… Хотя «политика» была нагрузкой, которую подкидывали забастовщикам даже не столько революционеры, сколько кадеты. Но какая разница! Тем более, по стране стали создаваться уже реальные профсоюзы.
Что же делать с рабочими?
Власти стали дергаться уже после «кровавого воскресенья». Дело в том, что людей на улицу Гапон вывел не просто так. Это было финалом грандиозной забастовки в Санкт – Петербурге.
Стали предпринимать попытки решать вопрос.
«Так, 24 января (1905 г.) министр финансов собирает у себя представителей правлений и владельцев расположенных в Петербурге и его окрестностях фабрик и заводов и предлагает им тотчас ему сообщить, какие они могут и намерены сделать уступки рабочим. Промышленники, естественно, отвечают, что каких-либо общих для всех заводов и фабрик уступок они ни указать, ни сделать не в состоянии. Каждый завод имеет свои особенности, и расценка труда производится на них различными способами в зависимости от характера производимых на них работ. Степень прибыльности отдельных предприятий также весьма различна, и что одно предприятие может сделать, то другие не в состоянии осуществить без полного краха. Заявление это, однако, не удовлетворяет министра финансов, и он двусмысленно заявляет, что упорное нежелание предпринимателей пойти навстречу требованиям рабочих может иметь для них тяжелые последствия».
(В. И. Гурко)
То есть господа предприниматели начали вешать лапшу на уши. Дескать, ничего-то они сделать не могут и вообще – делиться своими прибылями упорно не желают.
Однако положение было очень серьезным. 29 января 1905 года была создана комиссия по рабочему вопросу. Её председателем стал член Государственного совета Н. В. Шидловский. В комиссию предполагалось ввести представителей от работодателей и рабочих.
В Указе по поводу её создания сказано, что эта структура создана «для безотлагательного выяснения причин рабочего недовольства в Петербурге и его пригородах и принятия мер для устранения их в будущем».
Комиссия весьма трезво смотрела на ситуацию. Министр финансов В. Н. Коковцов, возглавлявший эту структуру, в отличие от Витте, не являлся столь последовательным другом предпринимателей. Он полагал:
«В сущности, всякая забастовка… есть явление чисто экономическое и при известных условиях отнюдь не угрожающее общественному порядку и спокойствию… Подавляющее большинство забастовок проистекает из-за чисто экономических… и, если можно так выразиться, кровных причин, ничего общего с преступной пропагандой не имеющих».
Что называется – хоть до кого-то дошла такая очевидная истина. На самом-то деле рабочие ничего не имели против царя-батюшки. Дали бы возможность жить по-человечески – а там всё едино.
Комитет министров с такой постановкой вопроса согласился. В одном из документов сказано:
«Для правильного разрешения вопросов о забастовках, возникающих исключительно на экономической почве, необходимо, чтобы рабочие были надлежащим образом организованы и знали точно свои права и обязанности, и что посему поставленный Комитетом вопрос об изменении действующих о стачках постановлений должен быть разрешен, по существу, лишь по обсуждении и выяснении всех прочих мер, определяющих внутренний быт рабочих».
Если перевести это с канцелярита на нормальный русский язык, то это означает, что комиссия полагала:
что желательно создать профсоюзы, которые бы представляли интересы рабочих. Это давало возможность отсечь разнообразных революционеров, претендующих на то, что именно они борются за рабочее дело;
что нужно определить «правила игры». Дескать, хотите говорить об условиях работы – вот и говорите. А в политику не лезьте.
В более конкретном виде программа, выработанная комиссией, предлагала следующее:
1) обязательная организация больничных касс на базе совместных взносов и хозяев, и рабочих;
2) создание на фабриках и заводах смешанных органов из представителей администрации и рабочих «для обсуждения и разрешения возникающих на почве договора найма вопросов, а также для улучшения быта рабочих»;
3) сокращение рабочего дня с 11,5 часа до 10, ограничение законом количества сверхурочных работ;
4) пересмотр статей закона, карающих забастовки и досрочные расторжения договора о найме.
Вы будете смеяться, но именно эти требования в 1896 году пропагандировали ребята из «Союза освобождения рабочего класса», который создан при непосредственном участии В. И. Ульянова. Того, который Ленин. Если пункты 2–4 понятны, то по первому стоит дать пояснение. Я уже упоминал, что никаких больничных в «России, которую мы потеряли» рабочим не полагалось. Если человек заболевал – то мог только радоваться, что его не увольняли, пока он отлеживался. Соответственно, «больничная касса» – это, по сути, страховой фонд. Предполагалось, что из него должны осуществляться выплаты в том числе и за полученные на производстве травмы. На охране труда предприниматели экономили, поэтому производственный травматизм был очень высоким. Так что участие предпринимателей было вполне логичным. Как мы увидим, именно вокруг этих самых касс и разгорятся самые большие споры…
Предприниматели против больничных касс высказались в том смысле, что проект «представляет беспримерное явление… удовлетворять свои потребности за чужой счет – глубоко развращающий принцип».
Вот так мыслили господа российские промышленники. Платить за полученные на производстве травмы они полагали «глубоко развращающим принципом».
Да и вообще, договориться не сумели.
А жизнь шла своим ходом.
В октябре 1905 года грохнула всеобщая забастовка. А это уже мероприятие пострашнее вооруженного восстания. Недаром Николай II переехал из Царского Села в Петергоф, где постоянно держал под парами свою яхту, будучи готовый в любой момент драпануть из страны. В Петербурге был создан Совет рабочих депутатов, который и не скрывал, что готовится брать власть. Кстати, большую роль в этом Совете играл Лев Троцкий.
Что же касается экономических результатов, они впечатляли: 30 % рабочих добились удовлетворения своих требований, около 60 % закончили борьбу компромиссом. Так продолжительность рабочего дня сократилась, в среднем, с 12–14 до 10–11 часов.
Однако положение стало меняться. После 17 октября либералы про рабочих забыли. Они до этого заигрывали с ними, потому что им нужна была массовка. Когда появилась перспектива поиграть в парламент, кадетам сразу стало не до работяг.
Петербургский Совет рабочих разогнали. Декабрьское московское восстание и другие подобные выступления подавили. И тут предприниматели продемонстрировали, что они ничего не поняли и ничему не научились. «Капитаны промышленности» демонстрировали исключительную тупость и жадность. Они тут же ринулись отыгрывать утраченные позиции.
«Исключительно подло и злобно повела себя после поражения революции 1905–1907 гг. буржуазия – как будто она вообще не думала о будущем. Сразу на 10–50 % были понижены расценки зарплаты рабочих и увеличен рабочий день – по всей России. На многих заводах он стал 12–13 часов. Была вновь введена отмененная в 1905 г. система штрафов. Вот сообщения профсоюзов (опубликованы в газете “Пролетарий”, 1908, № 39): “Штрафуют за случайный выход на лестницу, за питье чаю в 5 часов, за переход из одной мастерской в другую и даже за долгое пребывание в ватер-клозете (фабрика Хаймовича в Санкт – Петербурге). Штрафуют за мытье рук за 5 минут до гудка, за курение табаку от 1 до 2 руб. (Кабельный завод). Штрафуют за ожог, причиненный самому себе (Трубочный завод). Штрафуют за “дерзость”, за “грубость”, и штрафы превышают часто двухдневный заработок”. 10 мая 1907 г. Департамент полиции издал циркуляр, ставящий профсоюзы практически в полную зависимость от хозяев и властей (например, в Москве по ходатайству городского головы Н. Гучкова были закрыты профсоюзы металлистов, коммунальных работников, текстильщиков, типографов, булочников).
И все это сопровождалось глумлением. Директор Невского завода так сказал пришедшей к нему на переговоры делегации рабочих: “Господа, ведь вы же – марксисты и стоите на точке зрения классовой борьбы. Вы должны поэтому знать, что раньше сила была на вашей стороне, и вы нас жали, теперь сила в наших руках, и нам незачем церемониться”».
(С. Кара – Мурза)
Не отставали и власти. Почти все профсоюзы были запрещены или задвинуты в полулегальное положение.
Естественно, они ушли в подполье. Рабочие за время революции получили огромный опыт забастовочной борьбы. К тому же теперь люди отлично понимали, что «никто не даст нам избавленья, ни Бог, ни царь и ни герой». Уже в 1912 году начала подниматься новая революционная волна. «Успокоения» хватило на пять лет!
Ещё одно поражение
Рабочий вопрос был для Столыпина важен не только сам по себе. Эта проблема была напрямую связана с аграрной реформой. Ведь очевидно было, что множество разорившихся в результате реформы крестьян двинет в города. И куда они придут? В озлобленную среду, где их с нетерпением будут ждать революционеры?
Вообще-то революционное движение после революции пребывало в глубочайшем кризисе. Но не надо быть особым гением, чтобы сообразить: если предприниматели будут продолжать творить беспредел, то оно возродится, как Феникс из пепла, сколько ни вешай, сколько ни сажай. Всё одно – «будут новые победы, встанут новые бойцы». Заметим, что большинство тех, кто в октябре 1917 года пришел к власти, – Сталин, Троцкий, Дзержинский, Свердлов и многие другие, – проявили себя именно в первую революцию. А следом шли «люди 1905 года», кто тогда впервые ввязался в это дело и увлекся… Причем это были парни с психологией «всех не перевешаете». Можно по-разному относиться к ним, но стоит признать очевидный факт. Это были железные люди, которых невозможно было ни сломать никакими репрессиями, ни купить. Остановить их можно было единственным способом – выбить из-под них социальную базу.
Для того Столыпин и озаботился принятием законов, регулирующих отношения между предпринимателями и рабочими.
Рабочим вопросом занялось Особое совещание при Министерстве торговли и промышленности под председательством министра Д. А. Философова. Оно провело свою работу в два этапа – с 14 по 21 декабря 1906 года и с 14 февраля по 12 марта 1907 года. Следующим этапом было совещание под председательством товарища министра торговли и промышленности Н. А. Остроградского. Оно проводило свои заседания в апреле-мае 1908 года. В общем-то, говорилось на них примерно одно и то же.
Совещание Философова рассматривало десять законопроектов:
1) страхование болезней;
2) страхование несчастных случаев;
3) страхование инвалидности;
4) сберегательные кассы обеспечения;
5) правила о найме рабочих;
6) рабочее время;
7) врачебная помощь;
8) меры поощрения строительства здоровых и дешевых жилищ;
9) промысловые суды;
10) фабричная инспекция и фабричные присутствия.
Член Совета министра внутренних дел И. Я. Гурлянд высказался в том смысле, что законотворчество в этой области должно «послужить толчком к новому пробуждению среди них сознания своих профессиональных интересов… Весьма важно, конечно, чтобы это движение не было тотчас же использовано в революционных целях. Надо ясно отдать себе отчет в том, что рассматриваемыми законопроектами создаются сильные рабочие организации, в руках которых будут сосредоточены крупные денежные суммы. Рабочему классу даются, таким образом, организация и деньги».
Последнее представлялось весьма опасным. В самом деле, рабочие организации в случае принятие законов получали возможность иметь легальные денежные фонды, которые можно было использовать и для забастовок. Дело-то в том, что главная трудность забастовщиков, что во время проведения стачки зарплату рабочим не платят. Но кушать-то хочется. Так что существование таких денежных фондов дает возможность рабочим более уверенно себя чувствовать. А если в руководство организаций проникнут революционеры…
Как сделать, чтобы и рабочие интересы соблюсти, и революционеров не допустить, было непонятно. И Тогда Столыпин пошел на весьма неординарный шаг. Он пригласил к сотрудничеству Льва Александровича Тихомирова.
Это был очень интересный человек. В своё время он состоял в террористической организации «Народная воля». Сам в террористических действиях не участвовал, однако редактировал издания революционеров – «Народная воля» и «Листок “Народной воли”», в которых рекламировался терроризм. Тихомиров успел выехать до разгрома организации. На Западе он некоторое время крутился среди эмигрантов, однако, в конце концов, разочаровался в радикальных идеях. В 1888 году он выпустил брошюру «Почему я перестал быть революционером», в которой резко критиковал революционные методы. В том же году Тихомиров подал прошение о помиловании. Лев Александрович его получил, вернулся в Россию и стал сотрудничать в консервативной газете «Московские ведомости». При этом Тихомиров не отказался от идеи социальной справедливости. Просто он стал смотреть на вещи по-иному. Бывший революционер стал убежденным монархистом. Как мы увидим дальше, монархическую идею можно понимать ну очень по-разному. Лев Александрович понимал её следующим образом. Царь стоит над социальными классами. А, следовательно, государство, как орган, осуществляющий волю монарха, должно равным образом заботиться об интересах всех и решать конфликты своей волей.
Тихомиров участвовал в проекте Зубатова, оказав полковнику большую информационную поддержку. Вот этого человека и привлек Столыпин. В 1907 году. Он лично вызвал Тихомирова в Петербург и предложил занять должность члена Совета Главного управления по делам печати. Главным же делом, порученным Тихомирову, была выработка политики по рабочему вопросу.
Лев Александрович развил бурную деятельность. Свою позицию он сформулировал очень четко:
«В политике и общественной жизни все опасно… Понятно, что бывает и может быть опасна и рабочая организация. Но разве не опасны были организации дворянская, крестьянская и всякие другие?.. Вопрос об опасности организации для меня ничего не решает. Вопрос может быть лишь в том: вызывается ли организация потребностями жизни? Если да, то, значит, ее нужно вести, так как если ее не будут вести власть и закон, то поведут другие – противники власти и закона. Если государственная власть не исполняет того, что вызывается потребностями жизни, она… за это наказывается революционным движением… Вывод отсюда тот, что наше государство в настоящее время должно ввести в круг своей мысли и заботы об организации рабочих. Все сложности и опасности этого дела должны быть приняты во внимание, но никоим образом не могут остановить исполнения долга государства перед этим громадным слоем населения».
По мнению Тихомирова, идея профсоюзов «ничего революционного не заключает, а при разумном осуществлении имеет даже великий антиреволюционный характер… В движении профессиональном и движении революционном мы имеем перед собой два совершенно различных явления… требующих совершенно различных мер, совершенно различного отношения к власти».
Он полагал – нужно выдвинуть «идею попечения, при котором даже репрессия теряет одиозный характер, ибо имеет в виду нужды и пользы самих же рабочих». Государство «должно идти во главе народного устроения и за небрежение к этому может потерять в народе всякий кредит».
Полностью Тихомиров изложил свои взгляды в «Положении о рабочих обществах».
Основные тезисы этого проекта следующие:
«а) чтобы среди рабочей массы преобладающее влияние получили постоянные рабочие, как наиболее заинтересованные в процветании кормящей их промышленности; б) чтобы рабочие имели достаточные права для повышения уровня своей жизни; в) чтобы власть сохранила достаточно надзора и возможности своевременной репрессии; г) чтобы рабочие не приходили к вражде с другими классами, но по возможности направлялись на путь обоюдовыгодного мирного сожительства».
То есть это идея социального партнерства. А за соблюдением «правил игры» должно следить государство. Для этого Тихомиров предлагал создать особый департамент при Министерстве внутренних дел. Туда же он предлагал перенести и фабричную инспекцию, изъяв её у Министерства финансов. Смысл последнего очевиден. Находясь при Минфине, фабричные инспекторы проявили уж очень большую пристрастность, решая все вопросы в пользу предпринимателей.
В совещаниях от правительства присутствовал и ещё один интересный человек – профессор И. X. Озеров, тоже принимавший участие в зубатовском проекте – видный экономист и знаток международного профсоюзного движения. Он сыграл заметную роль – постоянно ловил представителей предпринимателей на вранье.
А те врали постоянно и много. Первый бой был дан в вопросе о больничных кассах. Господа промышленники решительно не желали вкладываться в здоровье рабочих. В самом деле – они должны лечить какое-то быдло!
Так, представитель Петербургского общества заводчиков и фабрикантов М. Н. Триполитов заявил, что «промышленность несет и так много жертв».
Озеров отпарировал: «Говорить, что много сборов лежит на фабрикантах, нельзя. Им много дают доходов их предприятия. Нигде такой доходности, как в России, нет. Даже в Германии она ниже».
Включился ещё один бизнесмен, Н. Ф. фон Дитмар:
«Во-первых, если бы и признать доходность нашей промышленности высокой, то это явление временное и на нем нельзя строить постоянных законов; во-вторых, прибыль, которую дают предприятия в России, меньше, чем за границей».
Озеров ехидно парировал:
«Промышленники жалуются, что их высокая доходность – явление временное; но оно продолжается несколько десятков лет… Гг. представители промышленности могли бы рассказать в этом отношении много пикантных вещей. Я делаю свой вывод, именно: что доходность у нас достаточно велика, больше, чем в Западной Европе».
Крыть было нечем. Предприниматели поняли, что их оппонент разбирается в теме, соврать ему не получится. В итоге из них поперла апологетика «дикого капитализма».
Нобель: «Если нам не будет предоставлено право некоторого противодействия влиянию массы, то мы пропали; без всякой дисциплины нам жить нельзя».
Триполитов: «Если рабочие будут знать, что за оставление работ хотя бы 10 лицами будет грозить расчет всем рабочим, тогда прекратятся забастовки… Фабриканту следует дать полную власть угрозы прекращения работ и увольнения рабочих».
Глезмер: «Мне кажется, если мы имеем дело с Министерством торговли и промышленности, то очевидно, что это министерство должно более или менее выступать на защиту промышленности и торговли. Поэтому, идя в принципиальном противоречии, мне кажется, оно не отвечает тому, для чего создано такое министерство».
То есть государство должно защищать нас и только нас.
Гужон: «Мы все восстаем против того, что вы по каким-то политическим соображениям… хотите уменьшать время работы. Нельзя поддаваться всяким требованиям рабочих; нужно, чтобы рабочие знали: раз они работают на данной фабрике, им платят, если не желают работать – пусть уходят».
Заводчики не желали брать на себя никакой ответственности за то, что происходит в стране.
«С передачей в июне 1908 г. законопроектов в Думу наступил последний этап их превращения в законы. Он стал самым длинным. Российские капиталисты оказали им столь ожесточенное сопротивление, что дело затянулось на несколько лет. В ход были пущены саботаж, закулисные влияния, формальные предлоги, кампания в печати и т. д. Совет съездов торговли и промышленности сразу же создал специальную комиссию под председательством Федорова “для выработки объединенного взгляда представителей торговли и промышленности на основные проблемы рабочего законодательства, и в частности на страхование от болезней и несчастных случаев”. Работа комиссии продолжалась восемь месяцев. В циркуляре от 25 февраля 1909 г. сообщалось, что “Совет съездов на основании работы комиссии Федорова и обширного материала, полученного от различных районных торгово-промышленных организаций, при широком участии представителей промышленности и торговли… детально рассмотрел и внес в законопроекты Министерства торговли и промышленности ряд постатейных, подробно мотивированных изменений”».
(А. Аврех)
В ходе дискуссий барон Е. Е. Тизенгаузен, директор фабрики Коншина в Серпухове, завел и песню о народной нравственности:
«Законы эти служат источником нравственного падения масс, они развращают народную душу.
…
Беречь самобытность, беречь народную душу и не навязывать ей чуждых настроений должно быть лозунгом работников на этой ниве».
Вот это уже совсем честно. По мнению данного знатока «народной души», рабочие должны вкалывать и не вякать.
Кстати, вся либеральная пресса горячо поддерживала русских предпринимателей, которых преследует кровавая гэбня, простите, МВД. Инициативы по социальной защите рабочих рассматривались как «полицейский произвол». Защищали рабочих… Левые, понятно, им по работе так было положено. Но к ним присоединились, вы будете смеяться, ультраправые.
Видные черносотенные думские ораторы, Марков 2–й, Г. Замысловский и другие не пожалели сильных эпитетов по поводу предпринимателей, обвиняя их в ненасытности. Типичные заголовки черносотенных газет: «Зарвавшиеся монополисты», «Круговая кабала». А вот характерный пассаж из одной статьи: «Господство монополистов, потерявших меру в своих притязаниях и не боящихся для защиты своих привилегий проливать кровь рабочих, создающих им их колоссальное богатство». Сгодилось бы и в большевистской или в анархистской газете, не правда ли?
Длинный спор правительства и предпринимателей закончился полной победой последних. Рабочее законодательство было принято в той форме, в которой оно выгодно предпринимателям. Казалось бы, а что мешало Столыпину продавить законы? Но он не мог действовать, просто наплевав на интересы промышленников. Кстати, Наполеон тоже не мог. Объявлять войну акулам промышленности – чревато очень серьезными неприятностями. На это решились только большевики. А доблестные российские предприниматели из-за своего эгоизма не желали ничего видеть и понимать.
В итоге – уже в 1912 году снова поднялась грандиозная волна забастовок. Да так дело и пошло… Социал-демократы, в том числе и большевики, прекрасно себя на этих забастовках чувствовали. С 1912 года стала выходить газета «Правда». Борьба продолжалась.
Кстати, революция, итогом которой стало то, что предпринимателей вышибли из России пинком под зад, началась в феврале 1917 года именно с забастовки…
Дело жизни Столыпина
Но всё это было пустяками. Аграрная реформа – вот где было самое интересное. Именно вокруг неё и кипели основные страсти.
В особом секретном журнале Совета министров от 13 июня 1907 года сказано:
«Крепкое, проникнутое идеей собственности, богатое крестьянство служит везде лучшим оплотом порядка и спокойствия; и если бы правительству удалось проведением в жизнь своих землеустроительных мероприятий достигнуть этой цели, то мечтам о государственном и социалистическом перевороте в России раз навсегда был положен конец… Но столь же неисчислимы были бы по огромной важности своей последствия неудачи этой попытки правительства осуществить на сотнях тысяч десятин принятые им начала землеустройства. Такая неудача на многие годы дискредитировала бы, а может быть, и окончательно похоронила бы все землеустроительные начинания правительства, являющиеся ныне, можно сказать, центром и как бы осью всей нашей внутренней политики. Неуспех вызвал бы всеобщее ликование в лагере социалистов и революционеров и страшно поднял бы престиж их в глазах крестьян».
То есть Столыпин понимал: у него единственный шанс. В случае неудачи возможности «второй попытки» уже не будет.
Слово «премьеру»
Петр Аркадьевич неоднократно высказывал свою позицию по поводу аграрной реформы. 10 мая 1907 года он сказал речь «Об устройстве быта крестьян и о праве собственности», окончание которой всем известно: «Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!»
Это очень любят цитировать. А вот каким путем Столыпин собирался сделать Россию великой?
«Я думаю, что крестьяне не могут не желать разрешения того вопроса, который для них является самым близким и самым больным. Я думаю, что и землевладельцы не могут не желать иметь своими соседями людей спокойных и довольных вместо голодающих и погромщиков.
…
…Признание национализации земли, при условии вознаграждения за отчуждаемую землю или без него, поведет к такому социальному перевороту, к такому перемещению всех ценностей, к такому изменению всех социальных, правовых и гражданских отношений, какого еще не видела история. Но это, конечно, не довод против предложения левых партий, если это предложение будет признано спасительным. Предположим же на время, что государство признает это за благо, что оно перешагнет через разорение целого, как бы там ни говорили, многочисленного, образованною класса землевладельцев, что оно примирится с разрушением редких культурных очагов на местах, – что же из этого выйдет? Что, был бы, по крайней мере, этим способом разрешен, хотя бы с материальной стороны, земельный вопрос? Дал бы он или нет возможность устроить крестьян у себя на местах?
…
Путем же переделения всей земли государство в своем целом не приобретет ни одного лишнего колоса хлеба. Уничтожены, конечно, будут культурные хозяйства. Временно будут увеличены крестьянские наделы, но при росте населения они скоро обратятся в пыль, и эта распыленная земля будет высылать в города массы обнищавшего пролетариата.
…
Национализация земли представляется правительству гибельною для страны, а проект партии народной свободы, то есть полу-экспроприация, полунационализация, в конечном выводе, по нашему мнению, приведет к тем же результатам, как и предложения левых партий.
…
Нужно ясно себе представить цель, а цель у правительства вполне определенна: правительство желает поднять крестьянское землевладение, оно желает видеть крестьянина богатым, достаточным, так как где достаток, там, конечно, и просвещение, там и настоящая свобода. Но для этого необходимо дать возможность способному, трудолюбивому крестьянину, то есть соли земли русской, освободиться от тех тисков, от тех теперешних условий жизни, в которых он в настоящее время находится. Надо дать ему возможность укрепить за собой плоды трудов своих и представить их в неотъемлемую собственность. Пусть собственность эта будет общая там, где община еще не отжила, пусть она будет подворная там, где община уже не жизненна, но пусть она будет крепкая, пусть будет наследственная. Такому собственнику-хозяину правительство обязано помочь советом, помочь кредитом, то есть деньгами».
* * *
Гораздо более откровенно Столыпин высказался в Думе 8 декабря 1908 года. Текст стоит привести полностью. Тут обсуждается вроде бы частный вопрос реформы, но личные взгляды Столыпина хорошо понятны. Тут он выступает не только за разрушение общины, но и семьи как экономической ячейки. В чем суть? Оппоненты Столыпина выступали за принцип «семейной собственности». То есть за то, чтобы хозяин не мог обделить детей. Допустим, продать свой надел – и вложить в тогдашний «МММ». (Тогда подобных «пирамид» было полно.) Столыпин же считал – так быть не должно. Владелец пусть как хочет – так и распоряжается.
Итак, речь «премьера» (выделено мной. – А. Щ.):
«Господа члены Государственной Думы! Если я считаю необходимым дать вам объяснение по отдельной статье, по частному вопросу после того, как громадное большинство Государственной Думы высказалось за проект в его целом, то делаю я это потому, что придаю этому вопросу коренное значение. В основу закона 9 ноября положена определенная мысль, определенный принцип. Мысль эта, очевидно, должна быть проведена по всем статьям законопроекта; выдернуть ее из отдельной статьи, а тем более заменить ее другой мыслью – значит исказить закон, значит лишить его руководящей идеи. А смысл закона, идея его для всех ясна. В тех местностях России, где личность крестьянина получила уже определенное развитие, где община, как принудительный союз, ставит преграду для его самодеятельности, там необходимо дать крестьянину свободу приложения своего труда к земле, там необходимо дать ему свободу трудиться, богатеть, распоряжаться своей собственностью: надо дать ему власть над землею, надо избавить его от кабалы отживающего общинного строя. Закон вместе с тем не ломает общины в тех местах, где хлебопашество имеет второстепенное значение, где существуют другие условия, которые делают общину лучшим способом использования земли.
Если, господа, мысль эта понятна, если она верна, то нельзя вводить в закон другое понятие, ей противоположное; нельзя, с одной стороны, исповедовать, что люди созрели для того, чтобы свободно, без опеки, располагать своими духовными силами, чтобы прилагать свободно свой труд к земле так, как они считают это лучшим, а с другой стороны, признавать, что эти самые люди недостаточно надежны для того, чтобы без гнета сочленов своей семьи распоряжаться своим имуществом. Господа, противоречие это станет еще более ясным, если мы дадим себе отчет в том, как понимает правительство термин “личная собственность” и что понимают противники законопроекта под понятием “собственности семейной”. Личный собственник, по смыслу закона, властен распоряжаться своею землею, властен закрепить за собою свою землю, властен требовать отвода отдельных участков ее к одному месту; он может прикупить себе земли, может заложить ее в Крестьянском банке, может, наконец, продать ее. Весь запас его разума, его воли находится в полном распоряжении; он в полном смысле слова кузнец своего счастья. Но вместе с тем ни закон, ни государство не могут гарантировать его от известного риска, не могут обеспечить его от возможности утраты собственности – и ни одно государство не может обещать обывателю такого рода страховку, погашающую его самодеятельность.
Государство может, оно должно делать другое: не тому или иному лицу оно должно обеспечить определенное владение, а за известной группою лиц, за теми лицами, которые прилагают свой труд к земле, за ними оно должно сохранить известную площадь земли, а в России это площадь земли надельной. Известные ограничения, известные стеснения закон должен налагать на землю, а не на ее владельца.
Закон наш знает такие стеснения и ограничения, и мы, господа, в своем законопроекте ограничения эти сохраняем: надельная земля не может быть отчуждена лицу иного сословия; надельная земля не может быть заложена иначе, как в Крестьянский банк; она не может быть продана за личные долги, она не может быть завещана иначе, как по обычаю. Но, господа, что такое семейная собственность? Что такое она в понятиях тех лиц, которые ее защищают, и для чего она необходима? Ею, во-первых, создаются известные ограничения, и ограничения эти относятся не к земле, а к ее собственнику. Ограничения эти весьма серьезны: владелец земли, по предложению сторонников семейной собственности, не может без согласия членов семьи, без согласия детей домохозяина ни продать своего участка, ни заложить его, ни даже, кажется, закрепить его за собою, ни отвести надел к одному месту; он стеснен во всех своих действиях. Что же, господа, из этого может выйти? Возьмем домохозяина, который хочет прикупить к своему участку некоторое количество земли; для того чтобы заплатить верхи, он должен или продать часть своего надела, или продать весь надел, или заложить свою землю, или, наконец, занять деньги в частных руках. И вот дело, для осуществления которого нужна единая воля, единое соображение, идет на суд семьи, и дети, его дети, могут разрушить зрелое, обдуманное, может быть, долголетнее решение своего отца. И все это для того, чтобы создать какую-то коллективную волю! Как бы, господа, этим не наплодить не одну семейную драму. Мелкая семейная община грозит в будущем и мелкою чересполосицею, а в настоящую минуту она, несомненно, будет парализовать и личную волю, и личную инициативу поселянина.
Во имя чего все это делается? Думаете ли этим оградить имущество детей от отцов пьяных? Ведь в настоящее время община не обеспечивает от разорения; и в настоящее время, к несчастью, и при общине народился сельский пролетариат; и в настоящее время собственник надельного участка может отказаться от него и за себя, и за своих совершеннолетних сыновей.
Нельзя создавать общий закон ради исключительного уродливого явления, нельзя убивать этим кредитоспособность крестьянина, нельзя лишать его веры в свои силы, надежд на лучшее будущее, нельзя ставить преграды обогащению сильного для того, чтобы слабые разделили с ним его нищету.
Не разумнее ли идти по другому пути, который широко перед вами развил предыдущий оратор господин Бобринский! Для уродливых, исключительных явлений надо создавать исключительные законы; надо развивать институт опеки за расточительность, который в настоящее время наш Сенат признает применимым и к лицам сельского состояния. Надо продумать и выработать закон о недробимости участков. Но главное, что необходимо, это – когда мы пишем закон для всей страны – иметь в виду разумных и сильных, а не пьяных и слабых.
Господа, нужна вера. Была минута, и минута эта не далека, когда вера в будущее России была поколеблена, когда нарушены были многие понятия; не нарушена была в эту минуту лишь вера Царя в силу русского пахаря и русского крестьянина! И вот в эту тяжелую минуту правительство приняло на себя большую ответственность, проведя в порядке ст. 87 закон от 9 ноября 1906 года: оно ставило ставку не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных. Таковых в короткое время оказалось около полумиллиона домохозяев, закрепивших за собою более 320 000 десятин земли. Не парализуйте, господа, дальнейшего развития этих людей и помните, законодательствуя, что таких людей, таких сильных людей в России большинство. Многих смущает, господа, что против принципа личной собственности раздаются нападки и слева, и справа. Но левые в данном случае идут против принципов разумной и настоящей свободы. Неужели не ясно, что кабала общины, гнет семейной собственности является для 90 миллионов горькою неволею? Неужели забыто, что этот путь уже испробован, что колоссальный опыт опеки над громадной частью нашего населения потерпел уже громадную неудачу. Нельзя, господа, возвращаться на это путь, нельзя только на верхах развешивать флаги какой-то мнимой свободы. Необходимо думать и о низах, нельзя забывать, что мы призваны освободить народ от нищенства, от невежества, от бесправия.
И насколько, господа, нужен для переустройства нашего царства, переустройства его на крепких монархических устоях крепкий личный собственник, насколько он является преградой для развития революционного движения, видно из трудов последнего съезда социалистов-революционеров, бывшего в Лондоне в сентябре настоящего года.
Я позволю себе привести вам некоторые положения этого съезда. Вот то, между прочим, что он постановил: “Правительство, подавив попытку открытого восстания и захвата земель в деревне, поставило себе целью распылить крестьянство усиленным насаждением личной частной собственности или хуторским хозяйством. Всякий успех правительства в этом направлении наносит серьезный ущерб делу революции”. (Заметим – Столыпин и не скрывает, что хочет “атомизировать” общество – А. Щ.) Затем, дальше с этой точки зрения современное положение деревни прежде всего требует со стороны партии неуклонной критики частной собственности на землю, критики, чуждой компромиссов со всякими индивидуалистическими тяготениями. Поэтому сторонники семейной собственности и справа, и слева, по мне, глубоко ошибаются. Нельзя, господа, идти в бой, надевши на всех воинов броню или заговорив всех их от поранений. Нельзя, господа, составлять закон, исключительно имея в виду слабых и немощных. Нет, в мировой борьбе, в соревновании народов почетное место могут занять только те из них, которые достигнут полного напряжения своей материальной и нравственной мощи. Поэтому все силы и законодателя, и правительства должны быть обращены к тому, чтобы поднять производительные силы единственного источника нашего благосостояния – земли. Применением к ней личного труда, личной собственности, приложением к ней всех, всех решительно народных сил необходимо поднять нашу обнищавшую, нашу слабую, нашу истощенную землю, так как земля – это залог нашей силы в будущем, земля – это Россия».
В этой речи видна мифология реформы. Она вечная для всех либералов. Бедный – это «пьяный бездельник», который не хочет работать. Между тем это совсем не так. Что такое пожар в деревне – представляете? А это – гибель не одного хозяйства. Кстати, тогда имели место и знакомые всем по телевизионным репортажам лесные пожары.
В наше время пострадавшим от стихии выдают материальную помощь. Тогда – не выдавали. Пойдем дальше. Болезни. Медицинской помощи в деревне фактически не существовало. Значит, если в семье серьезно заболел единственный работник – семья обречена на голод. То есть любая крупная неприятность отбрасывала крестьянина в нищету. «Мир» мог помочь. Индивидуалу оставалось подыхать.
Разумеется, с точки зрения высокой государственной политики это казалось неважным. Вот только социал-дарвинистская теория столкнулась с народным менталитетом… Русские люди почему-то не считали, что проигравший должен умереть. Ну, вот не считали и всё. А тех, кто так считали, называли жлобами.
* * *
Но интереснее не думские речи Столыпина, а его более личное мнение, высказанное в переписке со Львом Толстым.
21 июля 1907 писатель решил написать Петру Аркадьевичу письмо, а 26–го – закончил и подписал. Напомню, что Толстой в начале XX века был по взглядам анархо-коммунистом. Правда, в отличие от сторонников князя Кропоткина, он отрицал любое насилие. Но тем более его взгляды были противоположны столыпинским. Толстой был решительно против частной собственности на землю.
Итак, Лев Толстой:
«Причины тех революционных ужасов, которые происходят теперь в России, имеют очень глубокие основы, но одна, ближайшая из них, это недовольство народа неправильным распределением земли. Если революционеры всех партий имеют успех, то только потому, что они опираются на это доходящее до озлобления недовольство народа. Все эти меры – от социалистического требования отдачи всей земли народу до продажи через банки и отдачи крестьянам государственных земель, так же как переселения, – все это неосуществимые фантазии или паллиативы, имеющие тот недостаток, что только усиливают раздражение народа признанием существующей несправедливости и предложением мер, не устраняющих ее…»
Столыпин ответил:
«Природа вложила в человека некоторые врожденные инстинкты, как-то: чувство голода, половое чувство и т. п. и одно из самых сильных чувств этого порядка – чувство собственности. Нельзя любить чужое наравне со своим и нельзя обхаживать, улучшать землю, находящуюся во временном пользовании, наравне со своею землею.
Искусственное в этом отношении оскопление нашего крестьянина, уничтожение в нем врожденного чувства собственности ведет ко многому дурному и, главное, к бедности. А бедность, по мне, худшее из рабств. Смешно говорить этим людям о свободе или о свободах. Сначала доведите уровень их благосостояния до той по крайней мере наименьшей грани, где минимальное довольство делает человека свободным.
А это достижимо только при свободном приложении труда к земле, то есть при наличии права собственности на землю. Теперь я не вижу цели у нас в России сгонять с земли более развитый элемент землевладельцев и, наоборот, вижу несомненную необходимость облегчить крестьянину законную возможность приобрести нужный ему участок в полную собственность…
Впрочем, не мне Вас убеждать, но я теперь случайно пытаюсь объяснить Вам, почему мне казалось даже бесполезным писать Вам о том, что Вы меня не убедили. Вы мне всегда казались великим человеком, я про себя скромного мнения. Меня вынесла наверх волна событий – вероятно, на один миг! Я хочу все же этот миг использовать по мере моих сил, пониманий и чувств на благо людей и моей родины, которую люблю, как любили ее в старину… А вы мне пишете, что я иду по дороге злых дел, дурной славы и, главное, греха. Поверьте, что, ощущая часто возможность близкой смерти, нельзя не задумываться над этими вопросами, и путь мой мне кажется прямым путем».
В это пассаже Столыпина очень видно так называемое «цензовое мышление», присущее тем, кто брал пример с «передового Запада». Суть его в том, что в расчет принимаются только интересы зажиточных людей – в данном случае богатой крестьянской верхушки. С этой точки зрения Столыпин прав – он хотел сделать богатых крестьян ещё богаче – и освободить их от ограничений – прежде всего – в торговле землей. Остальные просто игнорировались. Слабость такого подхода в том, что остальные тоже имеют свою волю. Что и доказали последующие события.
Между тем психология общины оказалась очень живучей.
Ориентация на жлобов
Итак, что представлял из себя закон 9 ноября 1906 года? По нему «каждый домохозяин, владеющий надельною землей на общинном праве, может во всякое время требовать за собою в личную собственность причитающейся ему части из означенной земли».
«Суть закона раскрывалась в его 1 статье, устанавливавшей, что каждый домохозяин, владевший надельной землей на общинном праве, мог потребовать “укрепления” причитавшейся ему земли в личную собственность. Более того, закон разрешал ему оставить за собой и излишки, превышавшие норму, если он за них заплатит общине, но не по существовавшим на данный день ценам, а по выкупной цене 1861 г., когда эти цены были значительно ниже. В общинах, где не было переделов земли более 24 лет, за излишки платить не надо было вообще. На выход из общины требовалось согласие сельского схода, но, если оно не давалось в течение 30 дней, выдел осуществлялся распоряжением земского начальника. По требованию выделявшихся община была обязана выделить им взамен чересполосных земель отдельный компактный участок – отруб. Предусматривалось также отселение на хутора. Общины, где не было переделов с момента наделения землей, объявлялись перешедшими к подворному владению».
(А. Аврех)
Выделим в этом законе главное:
• крестьянин при желании мог выйти из общины. То есть получал землю в частную собственность – больше его землю уже не делили;
• в результате многочисленных общинных переделов возникла такая чересполосица, что ум за разум заходил. Разумеется, в этом случае об использовании каких-то технических средств и речи быть не могло, даже если у кого-то и были деньги их приобрести. Теперь крестьянин мог собрать всю свою землю в единый кусок – «отруб». Так что проблема чересполосицы ликвидировалась;
• крестьянин мог выйти из общины и продать свою землю «миру». Если у того не было денег, их давал в виде ссуды Крестьянский банк;
• бывший общинник при желании мог переселяться в Сибирь. Его обеспечивали транспортом, Крестьянский банк также давал ему ссуду.
Правда, частная собственность на землю ограничивалась. Землю нельзя было передать лицу иного сословия, заложить в любом банке, кроме Крестьянского, продать за личные долги. Завещана она могла быть только по обычаю, то есть близким родственникам. Кроме того, по настоянию правительства в разгар прений по указу была внесена и принята 56–я статья, ограничивавшая скупку земли шестью наделами в одни руки.
Столыпину были нужны «крепкие крестьянские хозяйства», а не то, что земля попала бы в руки спекулянтов. Впрочем, как быстро выяснилось, все эти ограничения не работали.
«Крепкий работящий собственник, по замыслу Столыпина, должен был формироваться на основе широких слоев зажиточного и среднего крестьянства. Считалось, что дух предприимчивости, освобожденный от стеснений со стороны общины и семьи, в короткое время способен преобразить даже весьма хилое хозяйство середняка. Каждый должен стать “кузнецом своего счастья”, и каждый такой “кузнец” мог рассчитывать лишь на крепость своих рук и рук своих ближних, ибо сколько-нибудь значительной помощи со стороны на переустройство хозяйства не предполагалось. Ставка делалась почти исключительно на “дух предприимчивости” (выделено мной. – А. Щ.), что показывает, что и Столыпин, при всей своей практичности, волей или неволей бывал идеалистом…
Абстрактность замысла столыпинской аграрной реформы в значительной мере объяснялась тем, что ее сочиняли люди, неважно знавшие русскую деревню. За два года пребывания в Саратове Столыпин, конечно, не мог узнать ее достаточно глубоко… Главным правительственным теоретиком по землеустройству был датчанин А. А. Кофод. В Россию он приехал в возрасте 22 лет, ни слова не зная по-русски, и затем долго жил в небольшой датской колонии в Псковской губернии».
(П. Н. Зырянов)
И ведь нельзя сказать, что Столыпина не предупреждали о сомнительности его затей.
Член-корреспондент Императорской Академии (то есть нынешней Академии наук) экономист А. И. Чупров писал ещё в 1906 году:
«Отрубное владение бесспорно имеет на своей стороне немало преимуществ, и если бы возможно было скоро завести его по всей России, русское сельское хозяйство, по всей вероятности, осталось бы в выигрыше. Но вся беда в том, что мысль о мало-мальски быстром распространении отрубной собственности на пространстве обширной страны представляет собою чистейшую утопию, включение которой в практическую программу неотложных реформ может быть объяснено только малым знанием дела».
Решительным противником столыпинской реформы был член «Особого совещания Государственного совета Российской империи о мерах по укреплению крестьянского землевладения», известный ученый, академик Петр Петрович Семёнов – Тянь – Шанский. Который был не только выдающимся географом-путешественником, но и крестьянской проблемой к моменту начала реформы занимался около сорока лет. То есть знал суть дела получше, чем Столыпин или Гурко.
Но подобные возражения отметались с ходу как «ретроградские». Тоже чисто революционный подход. Революционеры никогда не прислушиваются к критике своих проектов. Они ведь лучше знают… Вы думаете, Егора Гайдара не предупреждали о том, что получится?
Реформа шла не слишком здорово. Поэтому следующие законы все более и более облегчали процесс выхода.
«Условия выхода из общины были окончательно определены законом 14 июля 1910 г.: все общины, в которых не было переделов со времени наделения их землей, признавались перешедшими к наследственному владению с правом личной собственности домохозяев на состоявшие в их пользовании земли. Достаточно было волеизъявления одного члена такой общины, чтобы действие указанного закона распространилось на все сельское общество.
Принципиальное значение имело положение о том, что “каждый домохозяин, владеющий надельною землею на общинном праве, может во всякое время требовать укрепления за собою в личную собственность причитающейся ему части означенной земли”. В тех общинах, где со времени наделения их землей не было общих переделов, наделы признавались как бы автоматически “перешедшими к наследственному (участковому или подворному) владению”. При этом земля становилась личной собственностью главы семьи.
В общинах, где переделы осуществлялись периодически, от желающих получить свою долю земли в личную собственность требовалось просто подать заявление старосте. Тот выносил вопрос на рассмотрение общины, которая обязана была выделить соответствующий надел заявителю в короткие сроки. “Укрепленный” (полученный в личную собственность) крестьянин имел право продать, заложить в банке под кредит, прикупить к нему дополнительную землю».
(А. Шлыкова)
Дополнением к закону от 14 июня 1910 года был принятый 29 мая 1911 года закон о землеустройстве. Теперь для проведения землеустройства не требовалось предварительного укрепления земли за домохозяевами. Селения, где были проведены землеустроительные работы, автоматически объявлялись перешедшими к наследственно-подворному владению.
О Крестьянском банке стоит сказать особо, так как именно он играл роль «паровоза» реформы.
Эта государственная структура (точное название – Крестьянский поземельный банк) возникла в 1883 году. Его целью была выдача целевых ссуд крестьянам для покупки земель разорившихся помещиков. В начале века энтузиасты полагали, что «еще 50 лет работы Крестьянского банка – и помещичье землевладение исчезнет в России естественным путем». Возможно, это и так. Беда Российской империи заключалась в том, что у нее пятидесяти лет в запасе уже не было. Потому-то Столыпин и пришпоривал реформу…
В период реформы, то есть с 1907 по 1916 год, в его распоряжении находилось 6443,5 тысяч десятин земли стоимостью 578,1 миллиона рублей. Тогда же банк был призван «к особо напряженному участию… в выполнении неотложных задач правительственной деятельности». Указом от 3 ноября 1906 года на него была возложена задача «оказывать крестьянам возможно более широкую помощь как путем выдачи ссуд для покупки земли, так и усилением операции по приобретению земель за счет собственных средств Банка». А главной целью – способствовать «прочному насаждению в среде крестьянского населения единоличной собственности на землю как основы преобразования хозяйственного уклада сельской России».
15 ноября 1906 года вышел указ о предоставлении Крестьянскому банку права выдачи ссуд под залог надельных земель с целью:
– уплаты за наделы, оставляемые крестьянами, переселяющимися на новые земли;
– пополнения той части покупной цены на землю, приобретаемую с помощью Крестьянского банка, которая не покрывалась ссудой Банка, выдаваемой под залог покупаемой земли;
– покрытия расходов, вызываемых улучшением землепользования;
– перехода от общинного владения к подворному;
– разделения общества на отдельные поселки и хутора и проч.
Причем деятельность Банка в процессе реформ на 180 градусов изменила свою «идеологическую направленность». Дело в том, что с момента основания эта структура выдавала единоличным покупателям ссуду в размере лишь около 1/2 покупной цены, тогда как товариществам и обществам приблизительно от 3/4 до 4/5. То есть политика Банка была направлена именно на поддержание общины. А вот с 1908 года земли из имений Банка продавались только в единоличную собственность. По указу 27 июня 1908 года товарищества могли получить ссуду при условии, что они дадут формальное обязательство выделять по первому требованию каждого из членов товарищества причитающееся на его долю количество земли к одному месту в единоличную собственность с освобождением от круговой поруки.
Причем полную ссуду, соответствующую стоимости земли, практически никогда не выдавали. Давали 80–90 %. Руководство объясняло это принципиальными соображениями.
«Необходимо, чтобы покупщик раньше, чем превратиться во владельца приторгованной земли, покрыл известную часть покупной цены… Уплатив за землю из трудовых сбережений, крестьянин проникается сознанием, что эта земля его неотъемлемая собственность, и как бы роднится с нею».
А вот кто покупал? Крестьяне? А вот и нет. Исследователь С. М. Дубровский утверждал: «Состав покупателей – это новая сельская буржуазия, которая до того имела мало собственной земли, но успела уже тем или иным путем накопить капитал и теперь реализовать его покупкой земли». То есть кулаки.
Условия продаж были довольно жесткими – за просрочку платежей земля у покупщика отбиралась и возвращалась в банковский фонд для новой продажи.
Но так или иначе, с 1905 по 1914 годы в руки крестьян перешли 9,5 миллиона десятин земли.
Итак…
Это суть реформы в самом общем виде. На первый взгляд, все очень хорошо и правильно. Мало того, что образуется класс преуспевающих фермеров, а это выгодно для экономики. Так ведь эти люди, по идее, должны были стать прочной опорой власти. Крепкому хозяину совершенно не нужны ни революции, ни демократические преобразования, он всегда за порядок. И еще один бонус – община, от которой одни неприятности, превратится из сплоченной, враждебно настроенной власти структуры в россыпь грызущихся за выживание индивидуумов.
Да только вот… Что на деле означала ставка на «крепкого хозяина»? Ведь понятно, что если крестьянин соберет свои полоски в отруб или даже переберется на хутор – земли у него не прибавится. Он купит соседские. А тем что делать? Ведь таких неудачников при успехе реформы оказалось бы десятки миллионов! И куда им деваться? Батраков столько не нужно. В город? Так индустриализацию никто проводить не собирался, а стихийный рост промышленности такого количества людей переварить не мог. Промышленность, при сильном напряжении, могла принять пару миллионов человек. А по разным оценкам, на селе проживало от 20 до 32 миллионов «лишнего» населения.
В Сибирь? Но это только кабинетные теоретики могут полагать, что возможно за несколько лет перевезти и разместить такое количество людей. Точнее, можно – но расходов бы это потребовало, как на большую войну. А денег не было. Да и опыта проведения подобных мероприятий тоже. Все-таки переселенцы – не армия, которую можно относительно быстро переправить «из точки А в точку Б» и разместить. Да и с армией это не так-то просто… И ведь даже не слишком многочисленные переселенцы столкнулись с огромными проблемами. А по задумке-то их должно было быть больше на порядок. Для перемещения такой массы людей в России не было возможностей.
Итак, «лишних людей» девать некуда. Значит? Пусть подыхают. Слабых не жалко. О том, что эти люди могут не тихо помирать, а взбунтоваться – да так, что 1905 год покажется раем, Столыпину в голову не приходило. А ведь нет более лютого революционера, чем разорившийся собственник… Впрочем, может, Столыпин и задумывался над этим… Да ведь оно и проще – постреляем при подавлении. И все будут довольны.
К тому же Столыпин, как и большинство представителей элиты, был ярко выраженным западником. Помните, как он умилялся фермерскими хозяйствами Пруссии? Если получилось на Западе – значит, должно получиться и у нас. О разнице в условиях, а уж тем более в менталитете, он не задумывался. Да и на Западе было все не так просто. В той же Англии общину ломали триста лет! В Пруссии, хуторами которой восхищался Столыпин, переход занял сто лет. Столыпин же решил то же самое сделать за двадцать.
Вот тут очень хорошо видно сходство между Столыпиным и Хрущевым. Ведь Никита Сергеевич, кроме всех известных экспериментов с кукурузой и освоением целины (хотя это можно сравнивать с переселенческой политикой Столыпина), занимался еще и преобразованием сельской местности. Правда, он действовал в противоположном направлении – Хрущев стоял за ликвидацию «неперспективных» деревень и за создание агропромышленных гигантов. Сама по себе идея не самая глупая. Но – при определенных условиях. Как и фермерство. А вот когда подобные идеи становятся идеологией… Ничего хорошего не выйдет. Большевики при коллективизации, в общем, сумели сделать выводы и ликвидировать перегибы. Столыпин не смог. Он не мог, подобно большевикам, послать в деревню «тридцатитысячников», которые были глубоко убеждены в правильности «генерального курса», но при этом не являлись «барами». Поэтому и проиграл.
Кипели споры, словно чайник
Мнения о провозглашенной реформе были разные. Очень разные. И весьма неожиданные для авторов реформы.
Кадеты против правых
Помещики очень обрадовались. Еще бы! Их трогать не станут. А то ведь опасались. Совет объединенного дворянства был доволен. Правда, громко выражать свою радость не решился, ограничившись секретным циркуляром: «За двухлетнее почти существование съезда уполномоченных и Постоянного совета объединенных дворянских обществ труды их оказали несомненную услугу делу восстановления хоть какого-либо правопорядка в России и не остались без влияния на всю правительственную политику, что не раз признавалось в печати даже представителями левых партий. В самом деле, мы видим, что аграрная политика данного времени близко подходит к той, которая проектировалась на I съезде уполномоченных и является прямым следствием правительственного сообщения от июня 1906 г., непосредственно последовавшего за высказанными в адресе государю взглядами дворянства».
Впрочем, у членов Совета в мозгах царил полный разброд.
Тот же Совет объединенного дворянства направил Столыпину меморандум, выражавший определенное недовольство реформой. Там было сказано: «Направив все усилия на подъем крестьянского хозяйства, правительство бросило всякую заботу о хозяйстве культурном и даже способствует его упразднению, поощряя всякое начинание в области перехода всей земельной площади к первобытному земледелию».
Точнее, реформа-то дворянам нравилась, но они упрекали Столыпина за то, что, увлекшись крестьянами, он позабыл о них. Хотя беспокойство их понятно. Ведь удайся реформа – новые крепкие хозяева помещиков бы просто-напросто съели бы…
А вот что было в Думе. Там обсуждения начались лишь 23 октября 1908 года, то есть идее дали созреть, тем более в составе Третьей Думы левых было немного.
«В общей сложности обсуждение его шло более полугода. Выступило полтысячи ораторов, не считая прений в аграрной комиссии, предшествовавших пленарным заседаниям. Уже сам этот факт, а также ожесточенность, с которой шли думские дебаты, свидетельствуют о том, что все классы и партии русского общества отчетливо понимали: новый правительственный аграрный курс имеет жизненно важное значение для исторических судеб страны и, следовательно, для них самих. Успех его означал бы окончательную победу прусского пути развития капитализма и привел бы к глубокому изменению в соотношении классовых сил в стране, прежде всего к изменению позиции крестьянства».
(А. Аврех)
Мнения же в Думе были такие.
Октябрист С. И. Шидловский:
«Во всяком случае могу с уверенностью сказать, что ближе меня едва ли кто-нибудь из членов Думы стоял к указу 9 ноября, так как мне же пришлось проводить его и через земельную комиссию и через Государственную думу не считая всех предварительных переговоров с Государственным советом, правительством и проч.
…
Если кто действительно желает обращения нашего государства в правовое, тот не может высказаться против личной собственности на землю».
Кадет А. Е. Березовский:
«Указ приведет к образованию сельского пролетариата, который волей-неволей нами этой свободой толкается на грабежи и присвоение чужой собственности, которая нас всех так измучила и предел которой мы желали бы положить… В будущем нашем постановлении этот обезземеленный народ, в сущности, наталкивается на то, чтобы броситься на те же землевладельческие земли и осуществлять свое право на них явочным порядком».
Националист В. А. Бобринский:
«Указ этот был срочно нужен, крестьянство заметалось, оно потеряло голову, и его охватили волнения, отчаяние и растерянность, народ пошел за врагами отечества, и было одно время опасение, что Россия гибнет. Необходимо было найти выход, и найти его спешно и немедленно, и при этом найти верный выход. И правительство нашло его, оно нашло верный путь, а потому мы заявляем, что не было закона более важного, более спешного, чем указ 9 ноября».
Н. Е. Марков (Марков Второй), Союз русского народа:
«Я нисколько не опасаюсь того, что часть крестьян при этом неизбежно обезземелеет; да, несомненно, обезземелеет, и опять-таки в этом я не вижу ни малейшего зла. Обезземелеют слабые, негодные. И скатертью им дорога, пусть уходят, а те, кто из них сильнее, те пусть остаются. Говорят о кулаках. Что такое – кулак? Это хороший деревенский хозяин, который действительно каждую копейку бережет и умеет извлекать из своего состояния больше, чем это делают растопыри, люди, которые растопыривают руки и землю теряют. Пролетариат необходим и для промышленности, и для сельского хозяйства. Говорят, безземельным нечего будет делать. Как нечего делать? Пусть едут в пустыни (голос слева: “Сам отправляйся туда”)… Кто бедствует и не желает трудиться, тем место не на свободе, а в тюрьме, или они должны быть вовсе исторгнуты из государства, это – пропойцы или лодыри».
«Позиция октябристов была абсолютно идентична позиции правых. Недаром не только докладчик земельной комиссии по указу 9 ноября, но и ее председатель (М. В. Родзянко) были октябристами. Более того, прогрессисты, стоявшие в “конституционном” отношении ближе к кадетам, чем к октябристам, в данном случае полностью разошлись со своими соседями слева и безоговорочно поддержали столыпинский аграрный курс. В статье, озаглавленной “Ложная позиция”, редактор прогрессистской газеты М. М. Федоров прямо заявил, что аграрная речь Милюкова – ошибка и что кадетам надо было стоять за указ».
(А. Аврех)
Кадет Шингарев начал свою речь с характерного признания:
«Этот кошмарный аграрный вопрос в России обладает странным свойством феникса, вновь возрождающегося из, казалось бы, потухшего пепла.
…
Насаждение личной собственности… и порядка настолько ценные сокровища, что чрезвычайно рискованно подвергать их неумелым экспериментам. Мы также за выдел, поэтому не требуем указ отклонить; но мы хотим, чтобы этот выдел был обставлен разумными мерами, закономерно. Чтобы этот институт проводился не так, как горячие блины, а долгой, трудной, обдуманной законодательной работой».
То есть просто хотелось принять участие.
Но у тех же кадетов имелись и иные взгляды.
Кадет А. Ф. Бабянский:
«Я человек западной культуры, но я был учеником знаменитого профессора К. Д. Кавелина в 80–х годах. Это тоже человек западный, но я помню его поучения в этом отношении. Он говорил: “Господа, берегите общину, вы помните – это вековой институт”».
Еще один кадет:
«Куда они пойдут? В город? Но город уже переполнен в избытке таким элементом; они пойдут на завод, пойдут на шахты, где прежде имели работу, теперь нет; и они возвратятся назад и вместо заработка принесут домой только революционные листки и брошюры. Ведь мы правой рукой делаем одно, а левой возбуждаем революцию… потому что если правительство, паче чаяния, не удовлетворит этих безземельных людей своими землеустроительными мерами, то что же получится? Получатся миллионы обезземеленных людей, которых мы сами бросаем в революцию».
Вот вам и конформисты!
Но интереснее всего точка зрения тех, кого реформа задевала непосредственно, – крестьянских депутатов. В III Думе их было две группы. Одни входили в группу трудовиков, то есть умеренно левых. Их мнение не было неожиданным. Они выступали резко против столыпинского закона.
Крестьянин-трудовик А. Е. Кропотов:
«И вот мои избиратели мне говорили о том, что закон 9 ноября – это помещичий закон, который делает из крестьян деревенских кулаков и помещиков, а из бедняков – батраков, вечно голодных работников».
Г. Е. Рожков:
«Я слышал, как говорили, что закон 9 ноября надо обязательно провести, потому что он уже два года существует на местах, и если мы его не пропустим, то Дума будет распущена (рукоплескания слева; шум и возгласы справа: “Ого!” Звонок председателя). Господа, нас сюда послал народ не для того, чтобы Думу беречь, а для того, чтобы облегчить жизнь исстрадавшемуся народу (рукоплескания слева). Поэтому ни в каком случае никто не должен дать свой голос за такой закон, к которому нужно подгонять жизнь штыками и нагайками».
И. С. Томилов:
«Цель издания этого закона всем известна. Он издан для того, чтобы погасить революционное движение, посеять раздор и вражду среди крестьян, поссорить их между собой и тем отвлечь стремление отобрать у помещиков землю».
К. М. Петров 3–й:
«Все крестьяне должны быть наделены землей из удельных, кабинетских, монастырских, посессионных, частновладельческих и прочих земель. Все земли должны перейти в уравнительное пользование всего народа… Указ 9 ноября, как сильно действующий болезнетворный микроб, может обнаружить несколько иные свои свойства, чем представляют себе заправилы… При первой возможности мы будем добиваться для трудового народа всего того, о чем говорили в первой и второй Государственных думах. При первой возможности мы будем стараться, насколько хватит наших сил, защищать трудовое население против эксплуататоров – господ помещиков-дворян и промышленников-капиталистов».
С левыми все понятно. А вот другие…
Большинство крестьянских депутатов являлись так называемыми «правыми крестьянами». То есть теми, кого продвинули в Государственную Думу правые. Они были даже не консерваторами, а конформистами. То есть были за начальство и придерживались принципа: начальству виднее. Интереснее высказывания как раз вторых.
«Эти крестьянские депутаты, избранные в Думу не столько крестьянами, сколько помещиками, убежденные, что землю крестьяне получат лишь в том случае, если перестанут “бунтовать”, а все надежды возложат на царя и Думу, преисполненные великодержавных и иных предрассудков, испытывавшие глубокое недоверие не только к интеллигенту-революционеру, но и к интеллигенту-либералу, считавшие, что их место именно на правых скамьях и в местных отделах “Союза русского народа”, политически неискушенные, казалось бы, не должны были внушать каких-либо опасений по части своего отношения к указу…
…
Еще в начале 1908 г. правые крестьяне внесли в Думу свой аграрный законопроект (проект 42–х), который поверг и правительство, и Думу в настоящий шок. Передовая “Речи” оценила его точно и выразительно: “Гони природу в дверь, она влетит в окно”. Из этого следовал вывод, что указ 9 ноября не излечит крестьянство от трудовицкого духа и, следовательно, надо вернуться к кадетскому способу разрешения аграрного вопроса.
Основное содержание законопроекта 42–х сосредоточивалось в пунктах 3,5 и 6 раздела Айв пунктах 2 и 4 раздела В. Пункт 3 гласил, что если в данной местности не хватит земли, то в государственный земельный фонд передаются и земли частновладельческие по справедливой оценке для передачи на льготных условиях безземельным и малоземельным крестьянам, причем “продажа земли частным лицам воспрещается”. Пункт 5 предусматривал, что “долги, лежащие на землях, передаваемых в государственный земельный фонд, переводятся на государственное казначейство”. Согласно пункту 6, “для возмещения части предстоящих государству расходов при проведении земельной реформы необходимо ввести прогрессивный налог с земли”».
(А. Аврех)
Крестьянин Герасименко (Волынская губерния):
«Нельзя умолчать о том, что много обвинялось здесь некоторыми ораторами крестьянское население, будто бы эти люди ни к чему не способные, ни к чему не годные и ни к чему вообще не подходящие, что насаждение у них культуры – работа тоже как будто излишняя и т. д. Но, господа, подумайте; на чем же это крестьяне должны применять культуру, если у них оказывается 1–2 десятины. Никогда никакой культуры не будет… Дальше здесь еще указывалось на то, что если, например, раздать крестьянам всю землю, они оголодают еще хуже. Я никогда не видел, чтобы помещичья земля обрабатывалась культурнее крестьянской… обработка помещичьей земли совершенно не отличалась от крестьянской, хотя у крестьян хозяйство ведется на 1 десятине, а у того господина велось на 1000 десятин, но она была по всей ее производительности, по всему ее вообще урожаю почти одна и та же. О законе 9 ноября я скажу, господа, так, что провести его существование действительно нужно… Но, господа, говорить о том, что проведением закона 9 ноября был бы разрешен общекрестьянский и общеземельный вопрос, мне кажется, утверждать нельзя». Крестьянин Сидоренко (Киевская губерния):
«Закон 9 ноября хорош, потому что як будет право собственности, так можно и одобрение получить, но что касается малоземелья и безземелья, то пока не будут удовлетворены безземельные, до тех пор не будет у нас по России спокойствия».
Депутат от Тверской губернии Дворянинов, волостной:
«Очень грустно было слышать, господа, что времени немного, что теперь уже браться не стоит. Ведь, господа, нам будет очень неприятно возвращаться ни с чем; как мы будем тогда возвращаться, как нас будут тогда спрашивать, как спрашивали, когда мы на каникулы приезжали, ко мне подходили с кольями к окнам, хотели стекла повыбить, это ужасно. Я знаю, многим крестьянским депутатам угрожающие письма с мест посылали, что вы за нас совсем не стоите, ничего не говорите ни о земле, ни о налоге, для чего вы посланы? Господа, когда разойдемся, тогда вы, интеллигенты, будете в городах, вас будет охранять полиция, а ведь мы должны опять в эту же самую страду ехать… Нам придется в ту же деревню ехать, к тем же соседям, и на нас будут смотреть с презрением, потому что вы, дескать, получаете жалованье, а ничего не делаете».
Крестьянин М. С. Андрейчук:
«Обсуждая закон, созданный указом 9 ноября, я его приветствую… Но я хочу обратить внимание на кое-что другое. Наш уважаемый докладчик в своем докладе подчеркнул, что если принять этот самый закон 9 ноября, то этим решится аграрный вопрос; по-моему, совсем не так. В аграрном вопросе должны быть разрешены еще многие другие стороны, так как не суть важно, что острота явилась в аграрном вопросе от 9 ноября, а суть важно и остро это безземелье и малоземелье крестьян. Если я голоден, все равно буду кричать: “Есть хочу”. Поэтому необходимо “частичное отчуждение”».
Крестьянин Никитюк:
«Этот закон я приветствую, но я еще больше его приветствовал бы, если бы у нас была правда, если бы с этим законом наделялись землей безземельные и малоземельные… Я не буду здесь много говорить, но скажу: пусть нам отдадут землю, ту землю, которой мы пользовались еще в 40–х годах. Нас обманули в 1861 году при наделении землею… Говорят: у вас есть земельные банки, пусть они вам помогают. Да, верно, есть. Кому же они помогают? Только богатым, у кого уже есть земля, а бедному даже ссуды не выдадут».
Депутат от Смоленской губернии Федоров:
«Закон 9 ноября вполне ясен и понятен. С одной стороны, нельзя не признать закона 9 ноября, но с другой – нельзя голосовать за этот закон, потому что в нем ничего не сказано о тех безземельных и малоземельных, которые в случае принятия указа 9 ноября останутся совершенно без земли и будут выброшены на произвол судьбы».
Крестьянин Могилевской губернии Шевцов:
«Но, господа, указом 9 ноября, опять я говорю, мы не ублаготворим народ. Он ожидал вовсе не указа 9 ноября, он его и не ожидает; он ожидает не разделения наших земель, которые у нас есть, он ожидает каких-либо источников наделения крестьян землею… Поэтому… про указ 9 ноября я упоминаю с болью сердца; он нужен и вовсе не нужен, он так, на воздухе… он идет сам по себе… дайте нам земли; я не говорю, на каких условиях, но дайте… Без этого, господа, никогда вы не дойдете до мирного и спокойного, так сказать, состояния (рукоплескания слева и голос: “Слушайте, господа правые”)».
Депутат-крестьянин от Витебской губернии В. Г. Амосенок:
«Я, господа, – заявил он, – соглашусь с речью господина Шингарева, за исключением слова “принудительный”. Даже я бы советовал предать забвению слово “принудительный”… Я скажу о своей Витебской губернии, там у нас сами уже поспешили перейти на хуторское хозяйство. И кто же? Поспешили Нестер, у которого 5 наделов земли, где 26 десятин при 5 наличных душах. Конечно, само собой разумеется, он уже не крестьянин, а мелкий помещик… А Андрей, у него один надел на 14 душ. Что ему остается делать, когда из общины Нестер уйдет? Или в батраки уйти, служить за кусок хлеба, или продать землю за ломаный грош и отправиться в Сибирь… Это просто разорение. Чем вперед нам торопиться к принудительным мерам прибегать, заставлять переходить на хутора, так лучше принять первую меру, наделить крестьян принудительно (ничего пассаж, а? – А. Щ.) землей. А раз этого нет, то предать забвению и то и другое… Восьмидесятимиллионное население ждет от нас хлеба, а не камня, и если мы ему дадим хлеб, то и перед Богом не будем отвечать, и батюшка государь возрадуется и скажет: действительные народные представители… Когда меня крестьяне посылали, так они сказали: поезжай проси, требуй, чтобы нас землей наделили. Мы не приехали для того, чтобы наши изрезанные клочки разрывать на мелкие кусочки. Пусть не думает правительство, что от этого страна усмирится и успокоится. Если мне придется десятина земли, все равно я буду кричать: дайте мне земли, мне есть нечего, я существовать не могу. А что нам член Думы Шидловский указывает, что наша культура пропадает, то я глубоко поклонился бы перед членом Думы Шидловским, если бы он мне эту культуру доказал на 1 десятине, чтобы с семьей можно было существовать. Я бы заплатил за нее с удовольствием. Господа, я не вижу культуры у тех людей, которые о ней кричат и загребают жар нашими руками».
То есть крестьяне-конформисты ритуально одобряют мудрость правительства, потом вылезает насущный вопрос: вы нам сперва дайте землю, а потом мы уж поглядим. Что вообще полностью противоречит самой сути реформы. Даже в тех местах, где община уже разваливалась сама по себе, например в Западном крае или на Юге, крестьяне все равно продолжали стоять на своем: они требовали передачи помещичьих земель.
Свой аграрный законопроект внесли в Думу депутаты-священники, также в массе своей разместившиеся на правых скамьях. Он тоже был левее, чем кадетский.
«Почему деревенский священник, этот урядник казенного православия, оказался больше на стороне мужика, чем буржуазный либерал? Потому что деревенскому священнику приходится жить бок о бок с мужиком, зависеть от него в тысяче случаев, даже иногда – при мелком крестьянском земледелии попов на церковной земле – бывать в настоящей шкуре крестьянина. Деревенскому священнику из самой что ни на есть зубатовской Думы придется вернуться в деревню, а в деревню, как бы ее ни чистили карательные экспедиции и хронические военные постои Столыпина, нельзя вернуться тому, кто встал на сторону помещиков. Таким образом оказывается, что реакционнейшему попу труднее, чем просвещенному адвокату и профессору предать мужика помещику».
(В. И. Ленин)
Член Государственного совета М. В. Красовский, выступая на Госсовете с докладом, посвященным Указу 9 ноября, заявил: «Оказалось, что вместо степенных мужиков, которых думали получить в Думу в качестве представителей крестьянства, явилась буйная толпа, слепо идущая за любым руководителем, который разжигает ее аппетиты».
Ругань крайних
И для полноты картины можно вспомнить представителей крайних политических течений. Начнем с Ленина. Куда же без него?
Надо отметить, что Владимир Ильич менял точку зрения на проблему. В 1908 году он писал (выделено мной. – А. Щ.):
«На самом деле аграрный вопрос стоит теперь в России так: для успеха столыпинской политики нужны долгие годы насильственного подавления и истребления массы крестьян, не желающих умирать с голоду и быть выселяемыми из своих деревень. В истории бывали примеры успеха подобной политики. Было бы пустой и глупой демократической фразеологией, если бы мы сказали, что в России успех такой политики “невозможен”. Возможен! Но наше дело – ясно показать народу, какой ценой покупается такой успех, и всеми силами бороться за иной, более краткий и более быстрый путь капиталистического аграрного развития через крестьянскую революцию».
То есть Ленин элементарно боится, что у Столыпина все получится. И тогда ему придется менять профессию – потому что в этом случае перспективы дожить до нового социального взрыва у него уже не имелось.
Впрочем, многие историки утверждают, что по образу мышления Ленин и Столыпин были очень похожи. Они оба, каждый со своей точки зрения, полагали: есть некий экономический «универсальный ключик», который применим ко всем странам без исключения. Ведь знаменитая ленинская работа «Развитие капитализма в России» ни в чем не противоречит мировоззрению Столыпина и Гурко. Ильич в этой работе доказывает: община нежизнеспособна, она разлагается – в деревне развивается капитализм, и это неизбежно. Так ведь Столыпин исходил из тех же соображений – он просто хотел развитие капитализма подтолкнуть. Так что и Ленин, и Столыпин являлись революционерами. А то, что у них были разные идеалы… Так каждый выбирает то, что ему больше нравится.
И только в 1912 году, когда реформа уже фактически полностью провалилась, Ленин написал статью «Последний клапан», которую изучали советские школьники. Кстати, она впервые была напечатана во вполне легальной газете «Невская звезда».
«Достаточно поставить ясно и точно вопрос об этих пережитках средневековья и крепостничества в современном русском земледелии, чтобы оценить значение столыпинской “реформы”. Эта “реформа” дала, конечно, отсрочку гибнущему крепостничеству, – точно так же, как пресловутая, расхваленная либералами и народниками, так называемая “крестьянская” (а на деле помещичья) реформа 1861 года дала отсрочку барщине, увековечив ее под иной оболочкой вплоть до 1905 года.
“Отсрочка” старому порядку и старому крепостническому земледелию, данная Столыпиным, состоит в том, что открыт еще один и притом последний клапан, который можно было открыть, не экспроприируя всего помещичьего землевладения. Открыт клапан и выпущен несколько пар – тем, что часть совершенно обнищавших крестьян “укрепили” свои наделы в личную собственность и продали их, превратившись из пролетариев с наделом в чистых пролетариев, – далее, тем, что часть зажиточных крестьян, укрепив свои наделы и иногда устроившись на отрубах, поставили еще более прочное капиталистическое хозяйство, чем прежде.
Наконец, открыт клапан и выпущен пар тем, что кое-где устранена особенно нестерпимая чересполосица и облегчена необходимая при капитализме мобилизация крестьянской земли.
Но этой отсрочкой уменьшено или увеличено общее количество противоречий в деревне? Уменьшен или увеличен гнет крепостнических латифундий? Уменьшено или увеличено общее количество “пара”? На эти вопросы нельзя ответить иначе, как во втором смысле.
Голодовка 30 миллионов доказала на деле, что в данное время возможен только этот последний ответ. Это – голодовка мелких хозяйчиков. Это – картина кризиса все того же старого, кабального, нищего и задавленного крепостническими латифундиями крестьянского хозяйства. Таких голодовок при крупных некрепостнических поместьях, при капиталистических латифундиях в Европе не бывает и быть не может.
Масса крестьян, за исключением вполне освободившихся от земли пролетариев (которые “укрепили” землю, чтобы продать ее) и ничтожного меньшинства зажиточных мужиков, осталась в прежнем и еще худшем положении. Никакое укрепление земли в личную собственность, никакие мероприятия против чересполосицы не могут сделать массы нищих крестьян, сидящих на плохой, выпаханной земле, обладающих лишь стародедовским, вконец изношенным инвентарем, с голодным рабочим и рогатым скотом, – сколько-нибудь культурными, сколько-нибудь хозяевами.
…
Нужны десятилетия и десятилетия таких же периодических голодовок, чтобы мучительно вымерла масса теперешних хозяйств, для “успеха” столыпинской реформы, т. е. для создания установившегося буржуазного строя общеевропейского типа в нашей деревне. А в настоящее время, после шестилетнего испытания столыпинской “реформы” и шестилетних “блестящих” прогрессов числа “укрепивших землю” и т. д., не может быть ни малейшего сомнения в том, что эта реформа кризиса не устранила и устранить не может.
…
Старый кризис нарастает по-новому, в новой обстановке, при гораздо более определившихся отношениях между классами, но он нарастает, и его социально-экономическая (и не только экономическая) природа остается по сути дела прежнею.
Ничтожное число хороших, отрубных хозяйств крестьянской буржуазии, – при уменьшении числа пролетариев, связанных наделом, – при сохранении всевластия Пуришкевичей, – при громадной массе обнищавших и вымирающих от голода закабаленных средних крестьян, – при увеличении числа пролетариев, наделом не связанных, – вот картина сегодняшней русской деревни.
Нужно ли еще доказывать, что столыпинская аграрная программа не может, а народническая (в исторически-классовом значении этого слова) может уничтожить кабалу и отработки? Может ли современное положение деревни не питать таких мыслей, что хорошие отрубные хозяйства при полной свободе мобилизации земли неизбежно положили бы сразу конец всем средневековым голодовкам, всякой кабале и всяким отработкам, если бы эти хозяйства по вольному выбору крестьян были понаделаны на всех тех семидесяти миллионах десятин помещичьей земли, которые пока стоят вне “землеустройства”? И не заставит ли нас ирония истории сказать, что столыпинские землемеры пригодились для “трудовицкой” России?»
Однако Столыпина критиковали и с другой стороны – некоторые крайне правые, которых принято называть черносотенцами. Кстати, это не негативное прозвище, они и сами так себя нередко именовали.
Вообще-то отношение к Столыпину у крайне правых было непростым. Идеологически они были как против Думы, так и против любых реформ. Но с другой стороны, черносотенцы демонстрировали абсолютную лояльность власти и Николаю II лично. Ну а раз государь соизволил проводить такую политику – ничего не поделаешь. Критиковать царя крайне правым не полагалось. Впрочем, некоторые все-таки критиковали.
Если одни лидеры крайне правых, вроде Маркова Второго, добросовестно делали вид, что верят в реформы, то другие, вроде Александра Дубровина, всегда выступали против Манифеста 17 октября. Поэтому, кстати, Союз русского народа два раза, в 1908 и 1911 годах, раскалывался.
Но и те, и другие относились к Столыпину и его затеям крайне настороженно. Они ведь являлись сторонниками традиционной России и отлично понимали, что в случае успеха реформ это будет совершенно иная страна.
Тем более что те из крайне правых, кто умел думать хоть о чем-то, кроме «борьбы с еврейским засильем», очень плохо относились к капитализму. Ведь капитализм разрушает традиционный уклад жизни, он космополитичен по своей природе. Другое дело, что никаких внятных конструктивных идей у черносотенцев не имелось.
Но были среди этой публики очень интересные персонажи. Например, иеромонах Илиодор (Сергей Михайлович Труфанов). Этот человек являлся «правым народником». То есть «за царя, но против жидов, чиновников и интеллигентов». Столыпинские реформы он категорически не принимал.
«Дальше с настоящим кадетским, крамольным, трусливым, малодушным Правительством жить, а тем более мириться нет никакой возможности. Довольно. Сам Обер – Прокурор тем, что поднял гонение на меня, стоящего за исконные Русские начала, доказал, что он изменил Русскому народу… Изменил ему и первый министр Столыпин, считая истинных сынов Родины погромщиками, убийцами, разбойниками и заигрывая с врагами Родины, Церкви и Русского народа!
О чем другом, как не об этом также свидетельствует его противное заявление в Государственной Думе, что Правительство будет применять военно-полевые суды в случаях самых дерзновенных убийств. Интересно знать, какие случаи Столыпин считает исключительными, какие убийства считает он дерзновенными? Если прямо говорить, то нужно признать, что Столыпин открыто становится в ряды врагов Русского народа. Напрасно он сказал громкие слова: “Не запугаете!“ Стоит только удивляться тому, что и Православные Русские люди по поводу этих слов присылали первому министру сочувственные телеграммы! Одно недомыслие, и только! Не понимаю просто, как это многие Православные люди не поняли, что слова “не запугаете“ есть не чистый, внушительный голос твердой и верной Души, а надтреснутое дребезжание оторвавшейся струны, мелкой души, далеко отстающей от Русского народного самосознания. Если бы Столыпин, действительно, не боялся крамольников, то он не стал бы слушать их безумных, преступных, оскорбительных речей и немедленно сказал бы кому следует, что нужно сказать зазнавшимся и зарвавшимся злодеям: “Вон отсюда!“ и вздернуть их на виселицу. Вот тогда бы виднее было бесстрашие первого министра! Более подходящим будет признать, что слова “не запугаете“ были сказаны не по адресу крамольников, ибо Столыпину нечего их бояться, так как они своего не тронут, а по адресу черносотенцев, которым Столыпин, действительно, сделал много зла; это зло он начал делать с первых шагов своего премьерства, когда сказал: “А что за Союз Русского Народа, где он находится: я на него внимания не обращаю“. И все время он шел по этому преступному, предательскому пути. Но да будет ведомо господину Столыпину, что Русский Православный народ только посмеется над его словами “не запугаете“, когда настанет время, а это время наступит скоро и не дозволит ему дурманить Русских граждан какими-то заморскими конституциями и кадетскими бреднями!
Нет, все говорит за то, что настала пора покончить все политические счеты с нынешним Столыпинским министерством и спасти Родину, Церковь и Трон Самодержца великого самому народу!
Дальше полагаться на Правительство преступно!»
* * *
Стоит заодно пояснить отношение Столыпина к «Союзу русского народа» и прочим подобным организациям. Петр Аркадьевич по своим взглядам, безусловно, являлся националистом. Для сегодняшних либералов равнодушие к «общечеловеческим ценностям» – уже приговор. Да и в начале XX столетия либеральные политические деятели и журналисты ставили знак равенства между понятиями «националист» и «черносотенец». Хотя вообще-то национализм испытывал бурный подъем во всех европейских странах. Это началась идейная подготовка к Мировой войне. К примеру, тогда сложились идейные основы германского нацизма. Да и всякие клички разных народов – вроде «лягушатников», «макаронников», «гуннов» пресса раскрутила именно в начале XX века. Так что ничего особенного в национализме не было.
Столыпина обвиняли в том, что он финансировал черносотенные организации. Да, финансировал. Он как глава МВД выполнял прямые распоряжения императора. Дело в том, что Николай II испытывал слабость к «союзникам» (так называли себя члены «Союза русского народа»). Он питал иллюзию, что именно эти ребята – «настоящие русские люди», не затронутые пропагандой «жидов и социалистов». Как известно, в итоге «союзники» Николая II предали. Они 12 лет подряд заявляли, что в случае чего будут верной защитой престолу, встанут как один… Тянули с Николая деньги – а в феврале 1917 года в поддержку царя не выступил ни один черносотенец.
Столыпин отлично понимал сомнительную политическую ценность данных господ. Еще в 1909 году он дал распоряжение своим сотрудникам проверить: что представляют собой эти организации. Результат впечатлял.
Полковник А. Герасимов, начальник Санкт – Петербургского охранного отделения:
«Я немедленно отправил телеграфный запрос во все жандармские и Охранные отделения с просьбой дать точную справку об организациях СРН и специально о лицах, которые подписали названные телеграммы. Ответы были получены более из 100 пунктов. В большинстве они были просто убийственны для СРН. Состав отделов и подотделов СРН обычно не превышал 10–20 человек. Руководителями были часто люди опороченные, проворовавшиеся чиновники или исправники, выгнанные за взятки со службы; некоторые до настоящего времени состояли под судом и следствием».
С. П. Белецкий, директор Департамента полиции:
«Результаты проверки были неутешительны; деятельность означенных организаций выражалась главным образом в форме участия в церковных торжествах и посылке телеграмм царю и отдельным министрам, сами же организации в большинстве распались, большинство деятелей осталось старых, новых идейных работников почти не прибавилось».
И какая польза была от таких деятелей? К тому же правые вляпались и в политический терроризм. 18 июля 1906 года боевиками СРН был убит депутат Государственной Думы М. Я. Герценштейн. Заметим – убитый был членом партии кадетов. Это очень характерно. Не большевика и не эсера убили. По той причине, что революционеры за убийства своих товарищей очень сурово мстили. А кадеты являлись типично интеллигентской партией…
Да и то все вышло как-то гнусно. Убийцам обещали за «работу» деньги. Правда, так и не заплатили, но не в том дело. В роли киллеров использовали какую-то шпану, которая чуть ли не на следующий день после «дела» про все разболтала в кабаке.
К тому же крайне правых просто корежило от мысли о каких-то реформах. Так что Столыпин старался держаться от них подальше.
«Своей земельной реформой Столыпин разжег в деревне пламя гражданской войны».
(Ауфхаген)
Итак, реформа пошла. Но почти сразу выяснилось: она идет не так и не туда…
Даешь ускорение!
«Исключительно “сильные” люди, как Бисмарк, умели уступать, когда это было полезно, забывая о своем самолюбии. Столыпин же любил идти напролом… У него было пристрастие к тем “эффектам”, которые обывателей с толку сбивают (он называл их действие “шоком”). Он не умел целей своих достигать незаметно, под хлороформом, по выражению Витте, в чем была главная сила этого гениального практика. Столыпин наносил удар тем мерам, которые хотел провести».
(В. А. Маклаков)
Столыпин не являлся идеалистом, полагавшим, что стоит только издать закон – и все пойдет само собой. Он вполне понимал – для проведения реформы в жизнь необходим механизм ее реализации. Все-таки он потрудился губернатором – и отлично знал, как можно «исполнять» распоряжения начальства.
Вот «премьер» и начал создавать этот самый механизм.
«Для проведения реформы им была создана надежная управленческая вертикаль. Непосредственное осуществление земельных преобразований возлагалось на уездные и губернские землеустроительные комиссии, действовавшие при участии земских начальников. Создание землеустроительных комиссий началось сразу же после утверждения их законом от 4 марта 1906 года. Об энергии, с какой власти взялись за проведение аграрных преобразований, свидетельствуют следующие данные. К концу 1906 года было создано 184 уездных комиссии, а в 1909 году действовало уже 3 8 губернских и 411 уездных землеустроительных комиссий. Технические работы выполнялись кадрами землемеров, которых постоянно недоставало и подготовка которых была широко развернута в ведомстве Главного управления землеустройства и земледелия. Руководство работами на местах возлагалось на губернаторов».
(С. Н. Третьяков)
Заметим, кстати, что в своей программной речи в Думе 6 марта 1907 года Столыпин обещал отменить институт земских начальников. Однако оказалось, что данные господа очень даже нужны и заменить их некем.
Но с самого начала многое было упущено. Прежде всего – информационное обеспечение реформы. Можно, конечно, предположить, что Столыпин искренне верил в то, что провозглашал: крестьяне изнемогают под «общинным гнетом» – и с энтузиазмом ринутся прочь из общины. Но, скорее всего, о многом он просто не подумал…
Вообще-то с проправительственной пропагандой в Российской империи дело обстояло из рук вон плохо. Ее эффективность можно сравнить с СССР начала восьмидесятых. Недаром многочисленные авторы сетуют, что все газеты занимали оппозиционную позицию да и вообще принадлежали евреям. На самом-то деле это не так – и в смысле оппозиционности, и в смысле их принадлежности. Монархических газет хватало. Однако они были либо слишком официозными, либо малотиражными, либо тоже играли в какие-то игры. К примеру, «катили бочку» на Столыпина, критикуя его «справа». А ведь Главное управление по делам печати было под Столыпиным… И пропагандистские кампании тогда проводить очень даже умели. Что стоит кампания либералов против Распутина. Да и большинство журналистов – это профессионалы-наемники, которые будут доблестно защищать те идеи, за которые заплатили. Но Столыпин об этом даже не подумал…
Впрочем, вести пропаганду среди крестьян тогда никому из правительственных чиновников просто в голову не приходило. Ну, мозги так работали у представителей элиты. Всерьез за пропаганду среди крестьян взялись только большевики.
А это значит, что «информационное поле» было отдано разнообразной оппозиции. Ведь как дело происходило? Нельзя сказать, что крестьяне были совсем уж неграмотными. В любой деревне имелись люди, умеющие читать. И политическими новостями там очень даже интересовались, газеты читали. Но одно дело – уметь разбирать буквы, другое – понимать достаточно сложно написанные тексты. «Серьезные» газеты были рассчитаны на образованную публику, а в «газетах-копейках» о реформе не писали.
Что делали крестьяне, когда хотели разобраться? Звали того, кто пограмотнее, – и просили объяснить. Из таковых под рукой чаще всего оказывался учитель или доктор. (Священникам не доверяли.) А эти люди, как правило, придерживались либо либеральных, либо народнических взглядов. Что и понятно – сельский учитель получал меньше питерского дворника. К тому же его постоянно долбили бесконечными реформами образования. (Знакомо?) Да и сельский доктор зарабатывал немногим больше – при тяжелейшей работе. (Читайте врачей-писателей В. В. Вересаева или А. П. Чехова.) За что им было любить правительство? Они и объясняли крестьянам… Не отставали и оппозиционные политические партии. Вот образец большевистской агитки, написанный специалистом этого дела – поэтом Демьяном Бедным в 1912 году.
Как видим, произведение написано очень грамотно. Автор доступно излагает то, что понимали и крестьяне: «мир» в случае чего поможет, на хуторе ты предоставлен самому себе. Хотя в реальности «мир» не так чтобы очень и помогал… Но ведь главное – идея.
Это было, конечно, не самым важным фактором. Но о других – немного ниже. Факт же тот, что крестьяне отнюдь не рвались выходить из общины. Нет, кое-кто выходил. Однако прежде всего ринулись те, кого земля не слишком и интересовала.
«В ответах корреспондентов Вольного экономического общества выделяются три причины выхода из общины: 1) боязнь потерять при переделе имевшиеся излишки земель: 2) стремление продать землю; 3) желание вести самостоятельное хозяйство. По сведениям, собранным Московским обществом сельского хозяйства, в 1909 г. укрепили землю в собственность для ее продажи 52,5 % опрошенных, из опасения потерять излишки земли при переделе – 27,3 % и для улучшения хозяйства лишь 18,7 %».
(И. Ковальченко)
Итак, половина выходивших из общины собиралась землю продать, а не становиться «крепкими хозяевами».
А кем являлись желающие выйти? Это были отнюдь не «пьяные», о которых так любил в своих речах говорить Столыпин. Хотя, конечно, имелись и такие. Люди с психологией люмпенов есть в любой социальной группе. Речь о других. Как мы помним, членами общины числились люди, которые давно уже не имели отношения к крестьянству Это были не только рабочие. Так, крестьянами по паспорту являлось большинство извозчиков, а также приказчики в лавках, официанты и прочие рядовые представители сферы услуг. К примеру, всем известно, что Сергей Есенин родом из крестьянской семьи. Менее известно, что его отец, не говоря уже о самом поэте, землю не пахал. Отец Есенина работал приказчиком в разных московских магазинах. Будущий поэт в семнадцать лет отбыл из родной деревни в Москву, где также занял место приказчика.
Нужна ли была этим людям земля? К сожалению, я не нашел данных о социальном составе людей, вышедших из общины без земли – то есть получивших за нее деньги. Возможно, такие исследования просто не проводились. Хотя очевидно, что для того же приказчика гораздо заманчивее выглядела перспектива вложить полученные деньги где-нибудь в городе. Например, приобрести лавку. А для извозчика – возможность стать «хозяином».
Недаром в Московской губернии число вышедших из общины было рекордным для Нечерноземья – 32 %. Именно потому, что под боком огромный город.
Такие выходцы с одной стороны облегчали проведение реформы – они уменьшали количество общинников, то есть претендентов на землю. Но главный-то вопрос – создание «крепких хозяев» – провисал.
Очень мешало и хроническое отсутствие денег в казне. В 1908 году «Специальное совещание», которое занималось переделом земли, заявило, что на расходы по этой проблеме потребуется 500 миллионов рублей. Правительство же смогло выделить… меньше 5! А без денег, как известно, не работает ничего. Это доказывает, что «верхи», за исключением Столыпина и его сторонников, не воспринимали реформу как судьбоносную для страны. Дескать, выйдет – хорошо, не выйдет – да и черт с ней. Что тоже говорит о ее перспективах. Сравните с советской коллективизацией, на которую были брошены огромные ресурсы.
Обнаружив, что реформа буксует, Столыпин начал ее откровенно подталкивать. Я уже упоминал о Крестьянском банке, которому просто-напросто запретили давать ссуду коллективам. Понятно, что это было направлено прежде всего против общины.
Но применялись и чисто административные меры.
Министр МВД стал рассылать многочисленные циркуляры «на места». Суть их заключалась в том, чтобы максимально ускорить выход крестьян из общины. Администрация начала давить.
«Сразу же после принятия указа 9 ноября Министерство внутренних дел сделало ставку на форсирование процесса земельной реформы. На места начали рассылаться многочисленные циркуляры и инструкции с рекомендациями по ускорению землеустроительных работ. Специальными распоряжениями губернаторам предлагалось создание особых совещаний “по применению указа 9 ноября”. Регулярно созывались специальные съезды чиновников для обсуждения хода земельных мероприятий.
При подобной организации дела была вполне закономерна бюрократическая практика административного нажима на крестьян для ускорения выделов и увеличения их количества. С этой целью широко использовались фальсификации мнений сельских сходов, лживые обещания отдельным крестьянам предоставить лучшие земли, чтобы склонить к выделам, разверстание общинных земель, минуя решения схода и многие другие злоупотребления».
(С. Н. Третьяков)
В самом деле. По закону, если мирской сход не хотел выделять отруб – прибывал земский начальник и продавливал раздел своей волей. Но земля-то разная – получше и похуже, «удобья» и «неудобья»… И делить ее можно по-всякому. Как вы думаете, земский начальник действовал по справедливости? Как-то не верится. Скорее всего, он проводил в жизнь генеральную линию, которая была за то, чтобы поддерживать желающих выделиться. Его обязывали к этому прямые и недвусмысленные распоряжения начальства. К тому же зажиточный крестьянин, желающий выйти из общины и получить отруб, мог просто дать взятку, чтобы делили так, как ему нужно. Можно догадаться, кому отходила лучшая земля. А ведь большинство земских начальников были дворянами. То есть – «снова баре нас обманывают».
«При навязываемых темпах землеустройства и отсутствии должного агрономического обеспечения процесс разверстания земель протекал неудовлетворительно. Не соблюдалась необходимая конфигурация отводимых участков. Широко были распространены случаи, когда укрепление земель происходило без всякого разбора и вызова сторон. В итоге, крестьяне часто не имели представления о границах своих земель, из-за чего возникали конфликты, длившиеся иногда годами».
(С. Н. Третьяков)
Чем это отличается от коллективизации? Последняя преследовала полностью противоположные цели, но методы абсолютно те же. А ведь что бы там не врали сегодня, большинство крестьян коллективизацию поддерживали. В отличие от столыпинской реформы.
А почему крестьяне были против?
Один из основоположников современной западной социологии Питирим Сорокин, формулируя отличие реформы от революции, на первое место поставил следующий признак: реформа должна соответствовать «базовым инстинктам», менталитету данного народа, его представлениям о добре и зле. Если реформа не соответствует данному условию, она обречена и мирный выход из кризиса маловероятен.
(В. Логинов)
Среди неудач реформы в первую очередь бросаются в глаза «перегибы». Их было более чем достаточно. Чем дальше шла реформа, тем было веселее. Начался уже полный беспредел.
В 1908 году МВД разослало губернаторам циркуляр, в котором разрешалось производить принудительные выделы постоянно, а каждый такой выдел означал передвижку всех крестьянских полос. Циркуляр МВД подчеркивал: «Осуществимость обязательных выделов помимо согласия обществ несомненно сделает последние более уступчивыми».
Что это означало? Да то, что землю стали делить тогда, когда левая нога начальства захочет. Это породило на деревне, во-первых, полный хаос в землепользовании, а во-вторых, неуверенность в завтрашнем дне.
На местах же инициативу восприняли… Как всегда воспринимают в таких случаях директивы начальства. Так уфимский губернатор уведомил своих подчиненных, что «оценка их служебной деятельности, по распоряжению господина министра внутренних дел, будет производиться исключительно в зависимости от хода высочайшего указа от 9 ноября 1906 года».
То есть чтобы быть на хорошем счету, чиновнику требовалось представить радующий глаз начальства «процент охвата» реформой. А как ты этого добился, никого не волнует.
Можно представить, что тут началось. Веками представители властей объяснялись с крестьянами исключительно с помощью командного мата и стучания кулаком по столу, а иногда и по зубам. Действовать иначе просто не умели.
«С 1908 года переделы стали постоянными, ибо по новому закону их производили по требованию даже одного общинника, пожелавшего выделить надел или уехать за Урал. А такой передел означал передвижку всех крестьянских земель. Вот почему 3/4 тех, кто пожелал выйти из общины, не получили согласия сельских сходов. Но между губернаторами шло открытое соревнование за процент “выделившихся”, и они принуждали крестьян силой. И это касалось уже не тысяч, а миллионов…
…
Министр Кривошеин не выдержал: местные власти, выговаривал он губернаторам, составляют чрезмерные и невыполнимые планы землеустройства, тогда как “население не прониклось еще сознанием необходимости землеустроительной меры”. А чиновник, отвечавший за реформу в Уманском уезде, оправдывался: ну, выгонял силой на отруба, подавлял недовольных, чуть до смертоубийства не дошло, но “ведь до сего времени считалось нормальным, если при помощи дреколья одна часть общества одерживает верх над другою”».
(В. Логинов)
Но главная причина недовольства крестьян была не в «перегибах». Крестьяне в большинстве реформу не приняли. В самом деле. Часть земли из общины уходила навсегда. А по какому праву? Потому что так решило начальство.
К тому же мужики из общины выходить решительно не желали. Вот что писали крестьяне во II Думу:
«По мнению крестьян, этот закон Государственной Думой одобрен не будет, так как он клонится во вред неимущих и малоимущих крестьян. Мы видим, что всякий домохозяин может выделиться из общины и получить в свою собственность землю; мы же чувствуем, что таким образом обездоливается вся молодежь и все потомство теперешнего населения. Ведь земля принадлежит всей общине в ее целом не только теперешнему составу, но и детям и внукам…
Мы признаем землю Божьей, которой должен пользоваться тот, кто ее работает; оградите переход земли в одни руки, ибо будет то же, что и теперь, – ловкие люди будут скупать для притеснения трудового крестьянства…
У нас у всех в памяти кутузки, продажа скота, заушение со стороны властей, слезы жен и детей, которые оплакивали трудами откормленную скотину и продавали с торгов кулаку за недоимки; мы знаем, что землей владеют только тысячи, а безземельных миллионы, а поэтому право и желание должно быть по закону на стороне большинства».
«В воспоминаниях земского начальника из Вологодской губ.
В. Поливанова описан такой случай. В страду в деревню приехали землеустроители, созвали сход и объявили, что велено делиться на хутора. Сход посовещался и отказался. Начальник пообещал ссуду, потом угрожал арестовать “бунтовщиков”, потом пригрозил прислать на постой солдат. Крестьяне твердили: “Как старики жили, так и мы будем жить, а на хутора не согласны”. Тогда начальник пошел пить чай, а крестьянам велел сесть на землю и ждать. Вышел поздно вечером. “Ну как, согласны?” Сход ответил: “Все согласны. На хутора так на хутора, на осину так на осину, только чтобы всем, значит, вместе”. Поливанов пишет, что ему удалось дойти до губернатора и отложить реформу деревни Лопатихи».
(С. Кара – Мурза)
Дальше – больше. Начались бунты, направленные как раз против реформы. Снова полилась кровь. Так 15 мая 1910 года при подавлении восстания в уезде Тамбовской губернии полиция использовала огнестрельное оружие. Было убито шестеро крестьян.
А что Столыпин хотел? Это на государственном уровне можно рассуждать – дескать, пусть большинство разорится или вовсе подохнет с голоду. А вы это крестьянам объясните… И ведь мужички хорошо знали того, кто станет крепким хозяином. Это тот самый кулак-мироед.
Митрополит Вениамин (Федченков), будучи сам родом из крестьянской семьи, а потом долгое время работавший сельским священником, так отзывался о Столыпине уже после революции:
«Ему приписывалась некоторыми будто бы гениальная спасительная идея земледельческой системы, так называемого “хуторского“ хозяйства; это, по его мнению, должно было укрепить собственнические чувства у крестьян-хуторян и пресечь таким образом революционное брожение… Не знаю, верно ли я сформулировал его идею. Тогда я жил в селе и отчетливо видел, что народ – против нее. И причина была простая. Из существующей площади – даже если бы отнять все другие земли: удельные, помещичьи, церковные и монастырские – нельзя было наделить все миллионы крестьян восьмидесятидесятинными хуторами, да и за них нужно было бы выплачивать. Значит, из более зажиточных мужиков выделилась бы маленькая группочка новых “владельцев“, а массы остались бы по-прежнему малоземельными. В душах же народа лишь увеличилось бы чувство вражды к привилегиям “новых богачей“… Хутора в народе проваливались. В нашей округе едва нашлось три-четыре семьи, выселившиеся на хутора. Дело замерло, оно было искусственное и ненормальное».
В самом деле – куда деваться остальным? Перебираться в город с большой семьей было немыслимо. На это могли пойти только молодые и холостые. В батраки? Так жизненный опыт показывал, что все в батраки не попадут. К тому же дело было еще и в мировоззрении.
«На деле батрак и хозяин крестьянского двора – не просто разные статусы, а фигуры разных мироустройств. И все теории, исходящие из модели “человека экономического”, к крестьянину просто неприложимы и его поведения не объясняют. Вот важный факт: во время всеобщей июльской аграрной забастовки 1905 г. в Латвии большинство забастовщиков были батраками. Они были гораздо сильнее, чем в центральной России, “овеяны духом капитализма”, однако во время забастовки вели себя не как батраки, а как крестьяне. Они требовали не увеличения зарплаты, а продажи им или сдачи в аренду участков помещичьей земли. Иными словами, требовали дать им возможность восстановить статус крестьянина».
(С. Кара – Мурза)
К батракам на селе относились примерно так же, как сейчас – к бомжам. Причем дело тут отнюдь не в материальном положении.
Вот тут мы подходим к очень интересной теме.
Дело-то в том, что зарабатывали батраки в период столыпинской реформы больше, чем крестьяне.
Вот сведения об их заработках (в рублях).
С. – сев; С/к – сенокос; Ж. – жатва (плюс работы по складированию).
То есть если пересчитать, батрак в среднем получал в 1906 году примерно 18 рублей в месяц. А в 1914–м – 25 рублей. Не такая уж маленькая зарплата по сравнению с крестьянами. Она сравнима с заработками рабочих. Причем в Нечерноземье эти ребята зарабатывали больше, чем там, где существовали крупные хозяйства, порой весьма неплохо оснащенные передовой сельскохозяйственной техникой. И ведь батрака не волновало то, что, к примеру, лошадь заболела. Получил свою денежку за работу – и гуляй себе.
Итак, что мы видим? Парадокс. С материальной точки зрения батраком работать было выгоднее. То есть казалось бы, Столыпин был прав. Но… Люди упорно цеплялись за общину.
В виде иллюстрации я расскажу свою семейную историю. По отцу я родом из крестьян, из деревни Горки Вязьминского района Смоленской губернии. Так вот, жители этой деревни являлись не очень крестьянами. Большинство мужиков работало на железнодорожном узле Вязьма. Железнодорожникам платили неплохо. Мой двоюродный дед сумел даже выучиться на инженера и круто поднялся, прикупил себе небольшое поместье. Большевики, понятно, поместье отобрали, но он не обиделся – снова пошел в инженеры, а впоследствии строил Мурманск.
То есть какие там крестьяне? Но! Жители деревни Горки всеми силами держались за землю. Мне трудно понять, как они могли работать на железной дороге и одновременно пахать и сеять, – но вот так было. И ведь у них были не какие-нибудь огороды. Люди держали лошадей. А лошадка-то каждый день кушать просит. Просто так, «чтобы было», ее держать никто не стал бы. При этом никто из общины не вышел.
Это я все к чему? А к тому, что кроме чисто экономических раскладов имелась еще и психология. Люди хотели жить так, как они жили.
Еще одна причина противостояния реформам заключалась в том, что община являлась защитой от нечистоплотных дельцов. Крестьяне сильно опасались, что, когда они окажутся «сами по себе», всякие гешефтмахеры не мытьем так катаньем выманят у них землю. Как показали последующие события, данные опасения имели все основания.
К тому же общинники были убеждены: их с помощью реформы снова обманывают. Точнее – пытаются обстряпать дело так, чтобы помещики ничего не потеряли. И ведь так оно и было. Напомню, столыпинская реформа была разработана как альтернатива программе Кутлера, который как раз выступал за отчуждение помещичьих земель. А крестьяне хотели получить помещичьи земли. Да, это желание было в значительной степени иррациональным – так как особого прибытка мужики бы от этого не получили. Но данное желание было вбито в подкорку. Вот так уж сложилось исторически. И выбить его было невозможно. А уж тем более – такими сомнительными перспективами, которые предполагала столыпинская реформа. Вообще-то люди хотели справедливости. Почему государство снова решает проблемы за их счет? Это был разговор на разных языках. «Образованные» мыслили категориями «священной частной собственности». Но крестьяне не понимали – а с чего бы это она «священная»? И ведь по сути они были правы! Поместья вообще-то изначально давались дворянам как плата за службу. Но указ «О вольности дворянства» 1762 года помещиков освободил от обязательной службы. Вторично их освободил от этого Александр III. Так по какому праву?
Мужики веками вкалывали на барина, потом сами же выкупали землю, а теперь снова… Ну, вот не было в России уважения к частной собственности! Об этом можно думать все что угодно, но политику необходимо считаться с существующими реалиями. А Столыпин решил, что сумеет продавить реформу грубой силой. Не сумел.
И что получилось?
При разговоре об итогах лучше всего «проверить алгеброй гармонию». Посмотрим цифры.
Образование самостоятельных крестьянских хозяйств.
(в тыс. чел.)
Динамические процессы лучше всего рассматривать в виде графиков – сразу все становится понятно. Тем более что многие авторы, приводя вышеупомянутую таблицу, совершенно не задумываются о смысле данных. Иначе как же можно утверждать, что «реформу прервала смерть Столыпина»?
Вот график, составленный по этой таблице. Черная линия – число тех, кто потребовал закрепления земли, серая – кто получил наделы в собственность.
Итак, что мы видим на этой картинке?
Первое. Пик приходится на 1907–1909 годы. Потом идет совершенно безнадежный спад. Без каких-либо серьезных тенденций к новому росту. Микроскопический подъем виден лишь в 1912 году (то есть уже после убийства Столыпина), а потом снова спад. Правда, менее крутой, так и абсолютные цифры уже мизерные, ничего не решающие. Налицо затухание процесса, как говорят физики. Так что утверждения, что смерть Петра Аркадьевича прервала реформу, – это либо откровенное вранье, либо болтовня безнадежных гуманитариев, которые прогуливали в школе уроки математики.
Вывод простой – реформа полностью себя исчерпала за три первых года. Все, кто хотел стать собственниками, – ими стали. Дальше шло уже «дожигание». Или откровенные аферы, о чем речь пойдет ниже.
Второе. Куда интереснее существенное расхождение числа «хотевших» и «получивших». Как видим, вторых существенно меньше – особенно на максимуме процесса. Подчеркну – требование «закрепления земли в собственность» означает не голословное заявление на сельском сходе и даже не поданная в соответствующее учреждение бумажка. Это вполне официальное действие, за которым следовала разверстка земли. Собственно, именно факты разверстки и регистрировались.
Выходит, что многие желали закрепить собственность, сделали первый шаг, но собственниками так и не стали. С чего бы это?
Крестьяне им помешать не могли. Некоторые авторы что-то невнятно говорят насчет того, что потенциальных хуторян запугивали соседи. Но никто не может привести никаких данных. Для сравнения – о противодействии коллективизации прекрасно известно из сводок ГПУ – где что подожгли и скольких убили. Имеются и соответствующие судебные решения. В случае столыпинских реформ таких данных нет. А ведь в 1908 году разрыв между «желавшими» и «ставшими» составил 260 тысяч домохозяйств. То есть – 30 %!
О противодействии властей и говорить смешно, они всячески подталкивали людей на выход. Так в чем дело?
«В некоторых районах закрепление земли в собственность не означало разрыва крестьян с общиной, поскольку не все крестьяне выходили на хутора и отруба. Многие оставались в общине, опасаясь, что вне ее, вне общинного пользования пастбищами, водопоями, школой, дорогами и т. п., им будет еще труднее».
(А. Шлыкова)
Тоже как-то невнятно.
На самом-то деле главная причина совсем не этом. В том, что «хотели выйти на хутор и не вышли», решающую роль играла крестьянская хитрость. Крестьянин заявлял о намерении получить отруб – то есть объединить свои земли в один кусок. И объединял. Причем на выгодных условиях, да еще при покровительстве начальства. Вместо «полосок» он получал нормальный земельный участок. А выходить из общины не спешил. То есть самые хитрые мужики использовали реформу в своих целях, они попросту «развели» власти. Они с успехом обходили все указанные выше проблемы земельных переделов. Причем самые зажиточные как раз предпочитали оставаться в общине.
Всего же в личную собственность перешло 15,9 миллиона десятин земли.
1101,8 домохозяйств с площадью в 4 миллиона десятин свою землю продали. Это составило 9 % всех крестьянских дворов и 2,8 % надельных земель. То есть нельзя сказать о том, что это очень уж сильно повлияло на рынок земли. Прорыва не случилось.
«Таким образом, из общины уходили прежде всего представители полярных слоев деревни – полностью или в значительной мере пролетаризированные ее слои, стремившиеся продать надел, и наиболее состоятельные крестьяне, ведущие предпринимательское хозяйство. Этим было обусловлено то, что самая высокая доля дворов, вышедших из общины, была в районах с наибольшим развитием капитализма в крестьянском хозяйстве. Это губернии – Таврическая (63,6 %), Екатеринославская (54,1 %), Самарская (49,4 %), Киевская (48,6 %), Курская (43,8 %). Наименьшее число дворов вышло из общины в Пермской (4 %), Вятской (4,9 %), Астраханской (5,3 %), Вологодской (6,5 %) губерниях, т. е. на окраинах Европейской России, где помещичье землевладение и хозяйство играли незначительную роль, а обеспеченность крестьян надельной землей была самой высокой сравнительно с другими районами. Обращает на себя внимание и тот факт, что доля вышедших из общины в нечерноземной полосе (13,8 %) была вдвое ниже, чем в черноземной (27,7 %). Исключением была Московская губерния (31,2 %)».
(И. Ковальченко)
А как обстояло дело с хуторами? Тоже не слишком здорово.
«В 1907–1915 гг. на надельных землях крестьян было создано 1265 тыс. хуторов и отрубов (10,3 %) от общего числа всех крестьянских хозяйств), под которыми было занято 12 232 тыс. дес. земли (8,8 %) всех крестьянских земель). Всего же с учетом хуторов и отрубов, созданных на землях Крестьянского банка и казны, участковым землевладением было охвачено 15,4 млн. дес. земли, что составляет 11 % от общей площади надельных земель. Очевидно, при таком низком удельном весе индивидуальное участковое хозяйство не могло оказать существенного воздействия на общее развитие сельскохозяйственного производства страны. Важным является и то обстоятельство, что почти половина участкового землевладения (7 млн. дес. из 15,4 млн. дес.) было сконцентрировано всего в семи южных и юго-восточных губерниях (Таврическая, Херсонская, Екатеринославская, Харьковская, Саратовская, Самарская, Ставропольская губернии), на которые приходилось менее 10 % всех надельных земель. По отношению к ним участковое землевладение составляло здесь примерно треть. Именно здесь, в районах Степного юга и юго-востока Европейской России, личное участковое землевладение и землепользование могло в наибольшей мере воздействовать на ход буржуазной аграрной эволюции».
(И. Ковальченко)
А результат? С ним не очень все хорошо.
«За 1907–1915 гг. землеустроители провели работу на 20,2 млн десятин надельных земель. Но лишь немногим более половины этих земель были единоличными (на 1 января 1915 г. – 10,3 млн десятин из 16,8 млн); остальные приходились на различные виды группового землеустройства (выдел земли целым селениям, уничтожение чересполосицы и т. д.). Из 6,2 млн человек, подавших ходатайства о землеустроительных работах, лишь 2,4 млн домохозяев получили утвержденные землеустроительные проекты. Из всех землеустроенных хозяйств действительно единоличных было 1265 тыс., т. е. 10,3 % всех хозяйств, с 12,2 млн десятин, что составляло 8,8 % всей надельной земли. Столыпинское землеустройство, перетасовав надельные земли, не изменило земельного строя, он остался прежним – приноровленным к кабале и отработкам, а не к новейшей агрокультуре, о чем разглагольствовали сторонники указа 9 ноября».
(А. Аврех)
Но на самом деле все было гораздо хуже. Апологеты реформы подразумевают «по умолчанию», что все выделившиеся крестьяне стали бурно процветать. А это совсем не так.
«Реформа приняла принципиально иное направление, нежели это задумывалось ее творцами. Не выделение “сильных и трезвых”, не создание слоя “крепких хозяев”, которые могли бы стать опорой режима, а исход из общины прежде всего “пьяных и слабых”. Из 15 млн крестьянских дворов из общины выпито 26 %) хозяев, т. е. четверть. Но принадлежало им лишь 16 % надельной земли. 40 % выделенной земли сразу продали, и это четверть всей земли, перешедшей в личное владение. По данным Карелина, 2,5 млн хозяев лишь формально вышли из общины, т. е. укрепили свои наделы, но в составе общинных земель».
(В. Логинов)
Вот свидетельство мелкого чиновника А. Клопова, рассказывающего о выселившихся на хутора.
«Я видел семьи из 10 человек, сидящих на клочке в 2–5–6 десятин земли, затратившие последние гроши, добытые путем займа, на перенос своих хат, живущие впроголодь на покупном хлебе уже теперь (ноябрь 1909 г.), после обильного урожая. Какую-нибудь развалившуюся печь крестьянину не на что поправить. Доходов впереди никаких, и остаются неудовлетворенными самые элементарные нужды. Многие сидят без воды, т. к. лужи, из которых они черпали воду, замерзли. На устройство же колодцев нет средств. Такие картины можно наблюдать… около самого административного центра губернии, где, как говорят, благосостояние крестьян неизмеримо выше, чем в остальных местах».
К тому же землю тут же стали покупать спекулянты. Закон 9 ноября пытался это предотвратить, но ведь, как известно, если нельзя, но очень хочется, – значит, можно.
«Добрая половина крестьянских посевных земель находится в руках городских кулаков, скупивших по 30 и более наделов».
(Газета «Речь», 1911 год)
А вот данные Главного управления земледелия и землеустройства – то есть государственного учреждения.
«Безземельные покупщики земли как из имений банка, так и от частных владельцев – это в подавляющем большинстве представители крестьянской буржуазии, но только скопившие себе капиталец не около земли, а каким-то другим путем и теперь вложившие этот самый капиталец в землю на предмет первоначального накопления уже возле матери-земли (Симбирское земство). В Ефимовском уезде Тульской губ. из 105 обследованных “банковых” хуторян (то есть тех, кто брал кредит в Крестьянском банке. – А. Щ.) 52 принадлежали к мещанам и к лицам некрестьянского сословия (духовенство, полицейские, сидельцы винных лавок и пр.), 29 к деревенским кулакам и только 24 к крестьянам. Так же и в северных и промышленных губерниях: Законом 9 ноября спешили воспользоваться здесь лишь элементы, и так давно уже порвавшие с деревней и переселившиеся в город».
А зачем им была нужна земля? Для перепродажи, для чего же еще?
«Как ночной шакал, роется он (спекулянт. – А. Щ.) острым рылом в наследии поместного дворянства, не брезгуя и отбросами общины. Он не имеет исторически нарощенных привилегий своих предшественников, но уже верхним чутьем угадывает, что будущее может остаться за ним. К услугам таких господ появились и ученые юристы-адвокаты, которые, разъезжая по селам, “за скромную плату” устраивают выделы из общины и продажу душ. Чичиковы нашего времени, они рыскают, как голодные волки, по деревням и селам».
(«Вестник Европы»)
И кому было хорошо от размножившихся спекулянтов, кроме них самих? А вот «теплого» отношения к властям эта публика прибавила.
В результате «сильных хозяев» оказалось очень немного – 4–5 % всех хозяйств. Для создания нового социального слоя среди крестьян этого маловато…
Советский исследователь 20–х годов Лев Литошенко в книге «Социализация земли в России» приводит таблицу, составленную по 25 губерниям на 1917 год (в основу положено исследование 427 тысяч крестьянских хозяйств).
Мифом является и то, что столыпинская реформа способствовала бурному росту сельского хозяйства. Некоторое увеличение производства зерна в эти годы и в самом деле произошло. Но главной причиной была отмена выкупных платежей, к которой Столыпин вообще никакого отношения не имеет.
«Валовые сборы земледельческой продукции в 1909–1913 гг. т. е. в разгар столыпинской реформы, возросли сравнительно с началом века незначительно (всего на 7,3 %). Среднегодовой же прирост этих сборов заметно снизился (до 1,46 % против 2,41 %). Поэтому утверждения о росте сбора хлебов в период реформы в два раза являются чистейшим вымыслом. Даже по сравнению с 70–ми гг. XIX в. этот прирост (по зерновым и картофелю) составил всего 75,7 %). Реформа не привела к сдвигу в развитии земледелия. Пик этих сдвигов был пройден до революции 1905–1907 гг.».
(И Ковальченко)
Зато эта возня до крайности обострила обстановку в деревне, вроде бы умиротворенную карательными отрядами.
Князь М. М. Андроников, которого уж никак нельзя назвать левым, докладывал великому князю Николаю Николаевичу:
«Конечно, путем репрессий и всякого рода экзекуционных и административных мер удалось загнать в подполье на время глубокое народное недовольство, озлобление, повальную ненависть к правящим, – но разве этим изменяется или улучшается существующее положение вещей?…В деревне наступает период “самосуда”, когда люди, окончательно изверившись в авторитет власти, в защиту закона, сами приступают к “самозащите”… А убийства не перечесть! Они стали у нас обыденным явлением при длящемся “успокоительном” режиме, только усилившем и закрепившем произвол и безнаказанность административных и судебных властей».
Куда доехал «столыпинский вагон»
Другим направлением столыпинской реформы была переселенческая политика. С ним связано появление «столыпинского вагона». Он прославился позже – когда в нем стали перевозить заключенных. В качестве «зэковозов» вагоны стали использовать еще до революции. Однако первоначально они были созданы именно для переселенцев. Этот вагон напоминал сегодняшний плацкартный (тогдашний вагон третьего класса). Были еще две особенности. Вместо последнего «купе» имелось большое багажное отделение. Кроме того, верхние полки в «купе» заменялись на сплошные нары. (При переделке этого вагона в вагон-зак убрали боковые места и поставили перед всеми «купе» решетки.) А вот почему переселенческие вагоны стали переделывать в транспорт для зэков? Потому что переселенцы закончились.
Вот эти вагоны, загруженные переселенцами, и покатили в Сибирь.
На самом деле крестьяне не особо рвались переселяться. Вот характерные высказывания в крестьянских письмах:
«Если вы уже очень хвалите Сибирь, то переселяйтесь туда сами. Вас меньше, чем нас, а, следовательно, и ломки будет меньше. А землю оставьте нам».
«Мы понимаем это дело так: спокон веков у нас заведен обычай, что на новое место идет старший брат, а младший остается на корню. Так пускай и теперь поедут в Сибирь или в Азию наши старшие братья, господа помещики, дворяне и богатейшие земледельцы, а мы, младшие, хотим остаться на корню, здесь, в России».
«…Требуем во что бы то ни стало отчуждение земли у частновладельцев-помещиков и раздачи ее безземельным и малоземельным крестьянам. Казенных земель у нас нет, а переселяться на свободные казенные земли в среднеазиатские степи мы не желаем, пусть переселяются туда наши помещики и заводят там образцовые хозяйства, которых мы здесь что-то не видим».
Но кто-то ехал.
«В новые районы отправлялись в основном молодые семьи, имевшие средние наделы. Они выходили из общины, закрепляли землю в свою собственность. Затем продавали ее. К вырученным деньгам прибавляли кредиты и отправлялись искать счастья за Уралом».
(А. Шлыкова)
Снова обратимся к цифрам.
Переселение крестьян на новые земли
(в тыс. чел.)
В виде графика это выглядит так.
Черная линия – уехавшие, серая – вернувшиеся.
Тут все не так однозначно, как в случае с приобретением земли в собственность. Однако имеется и сходство. Пик переселенцев приходится на самое начало мероприятий Столыпина – на 1907–1908 годы. Что и понятно. Наиболее рисковые ребята двинулись в Сибирь. Однако число таких людей не слишком велико. Тем более, что знали тогдашние крестьяне о Сибири? Да только то, что туда отправляют на каторгу. В хорошее место каторжников гнать не будут. Но, тем не менее, кое-кто поехал. Дальше начинает расти число «возвращенцев». Разумеется, эти две тенденции напрямую взаимосвязаны, что хорошо видно на графике. Чем больше возвращались – тем меньше находилось охотников ехать.
А почему они возвращались? Многочисленные свидетельства говорят об очень плохой организации процесса. И это объяснимо. Чиновники просто никогда с таким не сталкивались. Да и Столыпин слишком гнал реформу – толком не подготовились. Хватало, разумеется, воровства и прочих злоупотреблений. За Уралом нравы были вообще веселые – каждый начальник чувствовал себя мелким царьком и плевать на всех хотел.
Имелось и еще одно обстоятельство. Столыпин, по многочисленным отзывам его подчиненных, в качестве министра проявил себя не с лучшей стороны. То ли слишком увлекся политическими играми, то ли не обладал нужными способностями. Так, при нем каждый департамент жил собственной жизнью, никакой координации не наблюдалось. А ведь при осуществлении переселенческой политики требовалась как раз очень четкая координация между разными структурами и взаимодействие с другими ведомствами.
Одной из главных проблем было обеспечение крестьян всем необходимым. Ведь деньги – не самое важное. Надо, чтобы имелся в наличии скот, инвентарь, семенное зерно, продовольствие на год, до первого урожая. Об этом были даны распоряжения, но… Как всегда бывает – далеко не везде сумели организовать. Те же проблемы наблюдались и с отводом земель. К тому же начались конфликты. Сибирь, конечно, бескрайняя, но приезжие совсем не рвались селиться в глухой тайге, желали в населенных местах…
Критическим моментом стал 1911 год. Тогда вернулась треть уехавших. Это уже была катастрофа. Нередко такое большое количество вернувшихся и малое – уехавших объясняют разразившимся в 1911 году очередным массовым голодом. Однако снова глядим на график – версия не соответствует действительности. Тем более что от голода, как показывает практика, бегут в любую сторону.
А вот затем процесс переселения, хоть и медленно, но начал идти. И опять же – после смерти «великого реформатора»!
И вот что забавно. Переселенцы на новых местах стали… организовываться в общины!
А каковы итоги переселенческой политики? Для Сибири они положительны.
«В целом успехи переселенческого движения были неоспоримы. Совершился громадный скачок в экономическом и социальном развитии Сибири. Население региона возросло на 153 %. Переселенческие поселки превращались в большие населенные пункты, развивавшиеся на основе местного самоуправления. Если до реформы в Сибири происходило сокращение посевных площадей, то за 1906–1913 гг. они были расширены на 80 %. По темпам роста животноводства Сибирь также обгоняла Европейскую Россию.
Приток переселенцев и свободное, не отягощенное сословными барьерами развитие рыночных отношений привели к широкому распространению в Сибири прогрессивных форм организации аграрного производства. Транссибирская магистраль способствовала превращению Сибири в ведущий регион страны по производству товарной продукции сельского хозяйства и объему покупок сельскохозяйственной техники. Сибирские города и села становились центрами оживленной торговли сельскохозяйственной и промышленной продукцией.
Эти процессы сопровождались бурным ростом сельскохозяйственной кооперации – маслодельных и молочных крестьянских артелей. Колонизация Сибири явилась главной причиной ее экономического подъема, способствовала общему прогрессу народного хозяйства».
(А. Шлыкова)
Хотя на самом деле все было совсем не так кучеряво. В 1918 году большевиков в Сибири поддерживали, в основном, «столыпинские переселенцы», коренные сибиряки были против новой власти.
18 мая 1919 года военный министр Колчака генерал А. П. Будберг записал в дневнике: «Восстания и местная анархия расползаются по всей Сибири… главными районами восстания являются поселения столыпинских аграрников… В шифрованных донесениях с фронта все чаще попадаются зловещие для настоящего и грозные для будущего слова “перебив своих офицеров, такая-то часть передалась красным”».
С чего бы это?
Потом, правда, Колчак своим «мудрым» руководством довел сибиряков до того, что против него поднялись все. Но это уже другая история.
А вот что дало переселение для страны в целом?
Давайте продолжим размышление над цифрами. Переселилось три миллиона человек. Много это или мало? Мало. Никаких проблем переселенцы не решали. Да и не могли решить. Было б их больше – власти бы просто не справились. Ведь и без этого вышло довольно коряво.
«При всех трудностях, с которыми сталкивались переселенцы, они несомненно внесли, как показано в обширной литературе, существенный вклад в хозяйственное освоение новых регионов. Однако переселения не ослабили ни земельной нужды крестьянства, ни социальной напряженности в деревне. Не привели они и к заметному росту могущества состоятельных слоев деревни, хотя прежде всего им достались земли переселенцев».
(И. Ковальченко)
Теперь о тех, кто вернулся. Вроде бы, общий итог, как абсолютный, так и процентный – удовлетворительный. Полмиллиона, каждый шестой.
Вот только кто возвращался… Это были озлобленные люди, потерявшие все, превратившиеся в люмпенов. Понятно, что они на всех углах кляли правительство, втравившее их в авантюру. Это были полмиллиона готовых агитаторов. Большевики и эсеры о таком количестве смутьянов и мечтать в то время не могли.
«Возвращается элемент такого пошиба, которому в будущей революции, если таковая будет, предстоит сыграть страшную роль… Возвращается не тот, что всю жизнь был батраком, возвращается недавний хозяин, тот, кто никогда и помыслить не мог о том, что он и земля могут существовать раздельно, и этот человек, справедливо объятый кровной обидой за то, что его не сумели устроить, а сумели лишь разорить, – этот человек ужасен для всякого государственного строя».
(А. И. Комаров)
* * *
Как видим, ничего хорошего из аграрной реформы не вышло.
«Но прежде всего, и это было главным, столыпинский аграрный курс провалился политически. Он не заставил крестьянина забыть о помещичьей земле, как рассчитывали вдохновители и авторы указа 9 ноября. Более того, даже новоиспеченный реформой кулак, грабя общинную землю, держал в уме и помещичью, как и остальные крестьяне. К тому же он становился все более заметным экономическим конкурентом помещика на хлебном рынке, а порой и политическим, прежде всего в земстве. В то же время новая популяция кулаков, “сильных” хозяев, о которых мечтал Столыпин, была недостаточно многочисленна, чтобы стать новой массовой опорой царизму, составляя 4–5 % сельского населения.
…
Творцы и сторонники нового аграрного курса могли бы возразить (и такие возражения делались), что дело было не в его ошибочности, он был правильным, а дело в том, что не хватало времени для его реализации. Нужно было не восемь-девять лет, какие отпустила реформе история, а, скажем, 20, которые просил Столыпин, и она бы увенчалась полным успехом. Война и революция этому помешали. Доля истины здесь есть – с десятилетиями процесс сделался бы действительно необратимым. Но вопрос надо ставить иначе: почему история не дала этих 20 лет? А не дала потому, что страна (и деревня в том числе) уже больше не могла жить в условиях архаичного политического и аграрного строя, несмотря на проводимую политику укрепления и разверстания. Крах столыпинской реформы был обусловлен главным объективным фактором – тем, что она проводилась в условиях сохранения помещичьего землевладения и для сохранения этого землевладения. В этом коренился изначальный порок политики аграрного бонапартизма, приведшего в конечном итоге к новой революции и превращению всей земли в общенародную собственность».
(А. Аврех)
«Оказавшись недостаточной для решения аграрного вопроса, реформа стала вполне достаточной для того, чтобы разрушить привычные устои деревенской жизни, т. е. большинства населения в России. Миллионы вышедших из общины, покинувших отчие дома и переселявшихся за Урал, массовая продажа полосок, постоянные переделы и новое землеустройство – все это создавало атмосферу неустойчивости и всеобщей истерии. А невозможность противостоять издевательствам и насилию, ощущение бессилия против несправедливости – по всем законам социальной психологии – рождало лишь злобу и ненависть. Столыпин хотел принести успокоение, но принес лишь новое всеобщее озлобление. Это и стало одной из главных причин того глубокого нравственного кризиса, в который была ввергнута Россия.
…
Аграрная реформа сделала то, чего не смогла сделать революция. Ибо даже в моменты ее наивысшего подъема оставались регионы и социальные слои, стоявшие как бы вне общего движения. Реформа внесла вопрос о собственности и о земле в каждый крестьянский дом. Смута вошла в каждую семью. И не случайно наиболее умные и богатые, на которых рассчитывал Столыпин, остались в общине. Также не случайно и то, что даже самые правые крестьяне, как только в Думе речь заходила о земле, фактически выступали с программой “черного передела”».
(В. Логинов)
Выделившихся крестьян в деревне стали считать предателями. В 1917 году их громили раньше, чем помещиков.
Но самое главное – эти немногочисленные «крепкие хозяева» совсем не стали опорой власти. Во время Первой мировой войны они своими действиями бодро подталкивали страну к пропасти. Причем делали это не со зла. Они просто иначе не умели жить…
Все повторяется. В конце девяностых годов XX века нам с апломбом объявили, что «фермер накормит Россию». Провели реформу, которая ничем по сути не отличалась от столыпинской. Колхозные земли был розданы крестьянам. Егор Гайдар вообще считал себя продолжателем дела Петра Аркадьевича, о чем неоднократно заявлял. И вот где эти фермеры, кроме как в телеэкране?
Кстати, ваучеры – это ведь, по сути, то же самое. Каждому выдавался кусочек от общественного достояния. Который, дескать, можно использовать как угодно и стать собственником. И кто стал? А?
В паутине интриг
Уже с 1908 года положение Столыпина начало резко ухудшаться. Дело тут в ошеломляющей слепоте российской элиты. Им казалось – революцию-то подавили? И все тут. Можно дальше наслаждаться жизнью. И Столыпин стал все более и более вызывать раздражение. Слишком уж много он забрал власти. Начались интриги.
Хозяин земли русской
О Николае II до сих пор обстоятельного разговора не было. По той причине, что к реформаторской деятельности Столыпина он до некоторого времени особого отношения не имел. По большому счету, он свалил на Петра Аркадьевича эту головную боль. Впрочем, император имел на это право. Кому хотел, тому дела и поручал. Однако со временем в борьбе против Столыпина его противники стали пытаться воздействовать на Николая. Так что о последнем русском императоре как о государственном деятеле стоит рассказать поподробнее.
Я уже упоминал, что монархизм может быть очень разным. Взгляды на собственную власть у Николая II были интересные. Их внушили ему два беспринципных карьериста – Д. С. Сипягин, бывший в конце XIX – начале XX века министром внутренних дел, и журналист князь В. П. Мещерский.
В дневнике статс-секретаря А. А. Половцова от 12 апреля 1902 года описана суть взглядов, в которых два бойких господина убедили императора:
«Люди вообще не имеют влияния на ход человеческих событий, а что всем управляет Бог, помазанником Коего является Царь, который поэтому не должен ни с кем сговариваться, а следовать исключительно Божественному внушению. Если царские веления современникам не нравятся, то это не имеет значения. Результат действий, касающихся народной жизни, обнаруживается лишь в отдаленном будущем и лишь тогда получают сами эти действия правильную оценку. Согласно сему Государь никого больше не слушается и ни с кем не советуется».
Я думаю, что даже верующий человек согласится – Бог дарует человеку разум и свободу, а не занимается через государя «ручным управлением» страной. А смысл действий данных господ понятен – стремление манипулировать царем.
С этим, правда, вышла промашка. Николай Александрович отнюдь не являлся безвольной тряпкой. Когда подобное пишут в мемуарах, например, Витте – это означает, что император не всегда слушал именно его. Впрочем, для мемуаров проигравших политических деятелей общим тезисом является: «Я ж говорил, но меня не послушали»…
К своей власти Николай II относился очень трепетно. Так, он не мог себе простить, что подписал Манифест 17 октября.
При этом лидерскими качествами император не обладал.
«В личности Николая II наблюдалось странное и редкое сочетание двух, по существу совершенно противоположных, свойств характера: при своем стремлении к неограниченному личному произволу он совершенно не имел той внутренней мощи, которая покоряет людей, заставляя их беспрекословно повиноваться. Основным качеством народного вождя – властным авторитетом личности – Государь не обладал вовсе. Он и сам это ощущал, ощущала инстинктивно вся страна, а тем более лица, находившиеся в непосредственных сношениях с ним.
…
Слабоволие это состояло в том, что он не умел властно настоять на исполнении другими лицами выраженных им желаний, иначе говоря, не обладал даром повелевать. Этим, между прочим, в большинстве случаев и обусловливалась смена им министров. Неспособный заставить 12 своих сотрудников безоговорочно осуществлять высказываемые им мысли, он с этими сотрудниками расставался, надеясь в их преемниках встретить боле послушных исполнителей своих предположений.
Однако если Николай II не умел внушить свою волю сотрудникам, то и сотрудники его не были в состоянии переубедить в чем-либо Царя и навязать ему свой образ мыслей».
(В. И. Гурко)
Нередко это выражалось в упрямстве, казалось бы, на пустом месте. Николай часто нарушал установленный порядок ведения дел. Конечно, это было его правом. Но если правила игры не устраивают, то надо менять правила. Ordung ist ordung, как говорят немцы. Такая особенность характера императора воспринималась окружающими как мелкое самодурство. Подчеркиваю – мелкое. Оно больше раздражает. Так, Петр I был тем еще самодуром. Но его уважали и даже любили. Видимо, дело как раз в «харизме» – в том, что он умел заставить себе подчиняться. А Николай II не умел…
Однако хуже было другое. Внутренняя убежденность в своей правоте – это, может, и хорошо. Но только если человек не отметает информацию, которая этому убеждению противоречит. Николая ведь неоднократно предупреждали об опасности революции. Достоверных свидетельств нарастания революционного процесса имелось сколько угодно. Но… Император был непоколебимо убежден, что народ за него, а воду мутит немногочисленная кучка горлопанов. Вообще-то складывается впечатление, что Николай, подобно Об ломову, очень не любил, когда нарушают его внутренний покой. Недаром ведь он буквально отмахивался от сообщений о голоде в России. Он не хотел в это верить. Недаром он до Февраля 1917 года с полным доверием воспринимал верноподданнические чувства черносотенцев, наивно полагая – это и есть истинное мнение народа. Хотя ведь не составляло особого труда разобраться – что из себя в реальности представляет данная публика… Возможно, этим и обусловлено его стремление оттягивать принятие важных решений. Ведь в политике любая решенная проблема выдвигает множество новых. Пара примеров. Непосредственной причиной «кровавого воскресенья» было то, что Николай фактически отстранился от принятия решений, спихнув это на подчиненных. А те свалили на армейских офицеров, которые были просто не обучены борьбе с уличными беспорядками. У военных мышление – врага надо уничтожить. Вот и постреляли…
Но дело обстояло еще интереснее. Рабочие под предводительством Гапона «шли к государю с челобитной», как поется в рабочей песне. То есть с петицией, говоря «по-образованному». Это было незаконным делом. Подача петиций была запрещена всем, кроме дворян. Но весь 1904 год их подавали все кому не лень. То есть «де факто» такого запрещения уже не существовало. Ситуация очень нехорошая. По уму – надо либо отменять запрещение, либо преследовать нарушителей закона. Давно известно – если нарушение не карается, то к закону относятся наплевательски. Император не сделал ни того, ни другого.
Другой пример. Перед Февральской революцией, аж с декабря 1916 года, было известно о возне заговорщиков в Государственной думе. В январе 1917 года начальник Петербургского охранного отделения Константин Иванович Глобачев направил царю развернутый доклад, в котором имелись все сведения о планируемом либералами перевороте. Это были уже не слухи, а конкретные данные. За такие развлечения в военное время можно было брать на цугундер без вопросов. Что сделал Николай II? А ничего он не сделал! Потому что аресты думских деятелей были чреваты скандалом не только с «общественностью», но и с английским посольством, в которое данные деятели проложили торную дорогу. (Заметим, что Великобритания признала Временное правительство до отречения Николая. Что вообще не лезет ни в какие рамки.) Император успокаивал себя тем, что весной должно начаться общее наступление Русской армии и союзников, немцев разгромят – а там как-нибудь все наладится. Хотя до этого он бы не дотянул по-любому. А. И. Гучков и его поделыцики планировали совершить переворот в марте. А ведь существовал еще и «генеральский» заговор. Вспыхнувшая революция просто слегка поторопила события.
Отношение Николая к сотрудникам было тоже своеобразным.
Напомню, что император с симпатией относился к тем, кто при предложении высокой должности от нее отказывался. Он полагал-значит, этот человек не карьерист. Он настаивал – а отказывать настойчивым просьбам царя было как-то не принято.
Но давайте задумаемся – а по какой причине человек может отказываться от почетной высокой должности?
– Человек трезво оценивает свои силы и понимает, что он «не тянет». Тут понятно – если его назначить, он все одно не справится.
– Чиновнику хорошо и на своей нынешней теплой и непыльной должности, он не хочет ответственности. Значит, он спихнет работу на подчиненных, и толку от такого назначения не будет.
– Человек – прожженный карьерист, он, зная упомянутую особенность Николая, ломает комедию.
Все три варианта – не самые лучшие. Зато к профессионалам император относился очень плохо.
«Доказательством именно указанного происхождения слабоволия Николая II может служить, между прочим, и то, что личной приязни к своим сотрудникам, даже долголетним, Николай II не питал совершенно. Ни в каких личных близких отношениях ни с одним из них он не состоял и с прекращением деловых отношений порывал с ними всякую связь. Можно даже утверждать обратное, а именно, что чем дольше сотрудничал он с каким-нибудь лицом, тем менее дружественно он к нему относился, тем менее ему доверял и тем охотнее с ним расставался (выделено мной. – А. Щ.). Причины этого, на первый взгляд нелояльного явления были разнообразны.
Тут сказывалась и свойственная Государю склонность увлекаться новыми лицами и даже новыми мыслями. К тому же можно сказать, что в течение всего своего царствования Николай II искал такое лицо, которое бы добросовестно и умело осуществляло его мысли, оставаясь при этом в тени и не застилая собою его самого.
В проявлениях инициативы со стороны своих министров Николай II усматривал покушение узурпировать часть его собственной царской власти. Происходило это не только от присущего ему обостренного самолюбия, но еще и потому, что у него отсутствовало понимание различия между правлением и распоряжением, вернее говоря, в его представлении правление государством сводилось к распоряжениям по отдельным конкретным случаям. Между тем, фактически всероссийский император силою вещей мог только править, т. е. принимать решения общего характера и широкого значения, распорядительная же часть поневоле всецело сосредоточивалась в руках разнообразных начальников отдельных частей сложного государственного механизма и всего ярче выявлялась в лице отдельных министров.
При отмеченном отсутствии в сознании Государя точного разграничения понятий правления и распоряжения, на практике получалось то, что, чем деятельнее был данный министр, чем большую он проявлял активность и энергию, тем сильнее в сознании Царя укреплялась эта мысль о посягательстве на его, царскую, власть и тем скорее такой министр утрачивал царское доверие. Именно эту участь испытали два наиболее талантливые сотрудники Николая II – Витте и Столыпин.
Любопытно, что Государь и сам признавал, что нахождение данного лица в должности министра ослабляло к нему его доверие. В дневнике А. Н. Куропаткина имеется этому прямое подтверждение. Куропаткин, усматривая, что доверие к нему Государя уменьшается, просил однажды Царя об увольнении его от должности военного министра, добавив при этом, что, коль скоро он перестанет быть министром, он будет надеяться, что царское доверие к нему вновь возрастет, на что ему в ответ Государь откровенно сказал: “Как это не странно, но в этом отношении вы, пожалуй, правы”.
Ревнивым отношением к лицам, им самим поставленным во главе отдельных отраслей управления, объясняется и стремление Государя пользоваться указаниями людей безответственных, не облеченных никакой властью. Николаю II казалось, что стоящие в стороне от управление государством посягать на его прерогативы никак не могут, а потому, следуя их советам, он был убежден, что проявляет непосредственно свою личную волю. Отсюда становится понятным и то влияние, которым в течение известного времени пользовались такие безответственные советчики, как кн. В. П. Мещерский и виновник японской войны А. М. Безобразов, а также приближенные ко двору, но не имевшие по своей должности никакого касательства к государственным делам дворцовые коменданты П. П. Гессе, Д. Ф. Трепов, В. Н. Воейков и, наконец, друг Царицы, А. А. Вырубова».
(В. И. Гурко)
Про подобных советчиков есть очень мудрый анекдот. У мужика стали дохнуть куры. Он приходит к соседу просить совета. Тот говорит – сделай то-то. Мужик делает, куры продолжают дохнуть. Сосед дает новый совет… В конце концов мужик говорит:
– Все куры передохли.
– Жаль, а у меня еще столько хороших советов.
Такова ценность советов людей, которые за результаты своих слов не отвечают. А подобных советчиков всегда полно. Причем именно безответственные люди больше всего любят советы давать.
Тучи сгущаются
Но вернемся к нашему герою. Столыпин упорно гнул свою линию, понимая, что «успокоение» в стране очень зыбкое. Он полагал:
«После горечи перенесенных испытаний Россия, естественно, не может не быть недовольной; она недовольна не только правительством, но и Государственной думой и Государственным Советом, недовольна и правыми партиями, и левыми партиями. Недовольна потому, что Россия недовольна собой. Недовольство это пройдет, когда выйдет из смутных очертаний, когда образуется и укрепится русское государственное самосознание, когда Россия почувствует себя опять Россией. И достигнуть этого возможно, главным образом, при одном условии: при правильной совместной работе правительства с представительными учреждениями».
То есть впереди множество работы и расслабляться рано. Однако так думали не все.
С. И. Тимашев, министр торговли и промышленности в кабинете Петра Аркадьевича, в воспоминаниях пишет:
«Намерение Столыпина… выдвинуть в первую очередь экономические вопросы осталось неосуществленным, хотя время для этого было чрезвычайно благоприятным. Наступило успокоение, политический горизонт казался безоблачным, иностранные капиталы прибывали, во всех отраслях хозяйственной деятельности страны наблюдалось большое оживление, и приходится очень сожалеть, что это хорошее время было упущено. Председатель Совета был главным образом занят осуществлением предпринятой им крупной землеустроительной реформы».
Итак, как только порядок в первом приближении навели, обнаружилось множество недовольных Столыпиным. С разномастной оппозицией понятно. Впрочем, тут тоже дело обстояло непросто. Левым и крайне правым столыпинские преобразования были «против шерсти». А вот октябристы из Третьей Думы по большому счету ничего против них не имели. Но хотели «рулить» сами. И это бы ладно. Оппозиция могла шуметь сколько угодно – никаких реальных рычагов влияния на Столыпина у них не было. Но против Петра Аркадьевича стали выступать дворяне.
В советское время в любой публикации о Столыпине отмечалось, что аграрную реформу он проводил в интересах дворян. С точки зрения марксизма все логично – «премьер» преследовал «классовые интересы». Благо был богатым помещиком. Не зря ведь Солженицын приуменьшал его социальный статус. Именно для того, чтобы опровергнуть советских историков. И во многом советские авторы правы. Его реформа тем и отличалась от законопроекта Кутлера, что выводила из-под удара помещиков.
Но на самом-то деле классовое происхождение не говорит ни о чем. В конце концов, идеолог анархизма князь Кропоткин и «бабушка русской революции» Брешко – Брешковская тоже были выходцами из семей крупных помещиков.
Но можно поглядеть и с иной точки зрения. Ведь в чем была цель реформы Столыпина, если охарактеризовать ее одной фразой? В создании нового класса собственников в стране, где к земельной собственности относились без всякого уважения. В этой ситуации создавать одних собственников, при этом нанося ущерб другим, – не самый лучший вариант. Столыпин неоднократно подчеркивал – он хотел, чтобы уже мысли ни у кого не оставалось о возможном дальнейшем принудительном перераспределении земли. «Частная собственность священна и неприкосновенна», – как было написано в Конституции Наполеона.
Но ведь рыночные правила игры не только исключают, а даже предполагают законное перераспределение собственности. Одни богатеют, другие разоряются. Ведь понятно было – в случае успеха реформы сформируется новый класс молодых хищников, которые дворян съедят и не заметят. Дворянам-то было что в лоб, что по лбу. Как у тебя отберут землю – императорским указом, сделают ли это восставшие крестьяне или «крепкие хозяева»?
С дворянами было вообще интересно. Основа их экономического могущества, помещичье землевладение, была в значительной степени подорвана. Но они сохранили «властный ресурс».
К началу XX века основная масса чиновничества была разночинной по своему происхождению. Среди людей, состоявших на гражданской и военной службе, процент дворян составлял в конце XIX века 36,9 %. Но представители высшей бюрократии, высшие четыре класса, те, кто решает, собственно правящий слой – были представлены исключительно дворянскими фамилиями. Это означает, что административная элита назначалась все из той же узенькой прослойки. Сидели как приклеенные.
Известный кадетский публицист Б. Нольде в своих опубликованных после революции воспоминаниях писал, что российская бюрократия того периода выносила наверх людей двух основных типов. «Одни выплывали потому, что умели плавать, другие – в силу легкости захваченного ими в плавание груза. Все их внимание было устремлено наверх, к лицу монарха, и не с тем, чтобы вести его к поставленным ими государственным целям, а с тем, чтобы в минуту, когда бывшие у власти люди более крупного калибра начинали его утомлять своей величиной, он вспоминал о них и инстинктивно чувствовал в них людей более сговорчивых и менее утомительных, ибо легковесных и гибких. У людей этого второго типа был служебный формуляр вместо служебной биографии, видимая политическая роль вместо политических убеждений, чутье обстановки вместо знания государственного дела».
Генерал А. Мосолов, занимавший в 1900–1916 годах должность начальника канцелярии Министерства императорского двора, вспоминал, что при вступлении в должность в 1900 году он пережил немало затруднений с персоналом канцелярии. Дело было в том, что большинство чиновников являлись сыновьями камердинеров великих князей, людьми без высшего образования и необходимого для службы воспитания, попавших в министерство по протекции своих покровителей. «Благодаря высокому заступничеству молодые люди считали себя неуязвимыми со стороны начальства». Да уж, поработай с такими кадрами…
В качестве примера можно привести семью Танеевых. Представители этой благородной фамилии на протяжении ста лет передавали от отца к сыну должность управляющего личной императорской канцелярией. Последний представитель этого семейства в бюрократическом аппарате Российской империи А. Танеев – широко образованный человек, выдающийся музыкант – вырос при дворе и достиг высшей ступени иерархической лестницы, наследовав должность главноуправляющего канцелярией от своего отца. Кроме всего прочего, он был статс-секретарем, обер-гофмейстером высочайшего двора, членом Государственного совета… Впоследствии, по мнению Мориса Палеолога, Панеев являлся «одной из главных опор Распутина». Очень возможно, потому что дочь Анна Танеева в замужестве носила фамилию Вырубова. Кому это ничего не говорит, поясню – именно она сделала больше всех, чтобы «старец» прописался в царской резиденции.
Недаром уже знакомый нам генерал Мосолов сетует, что «оскудение в России в эту эпоху государственно мыслящими и работоспособными людьми было прямо катастрофическим».
С. Витте писал в этой связи Николаю II: «В России по условиям жизни нашей страны потребовалось государственное вмешательство в самые разнообразные стороны общественной жизни, что коренным образом отличало ее от Англии, например, где все предоставлено частному почину и личной предприимчивости и где государство только регулирует частную деятельность… Таким образом, функции государственной жизни в этих двух странах совершенно различны, а в зависимости от сего должны быть различны и требования, предъявляемые в них к лицам, стоящим на государственной службе, то есть к чиновникам. В Англии класс чиновников должен только направлять частную деятельность, в России же, кроме направления частной деятельности, он должен принимать непосредственное участие во многих отраслях общественно-хозяйственной деятельности».
То есть если в Англии сойдут и исполнители-чиновники, то в России в тех условиях требовались люди по серьезнее.
Правый кадет А. С. Изгоев писал в конце 1907 года: «Среди двух правящих наших классов, бюрократии и поместного дворянства, мы напрасно стали бы искать конституционных сил. Интересы этих классов не могут быть ограждены при господстве в стране правового строя. Эти классы не способны осуществить конституции даже в формальном ее смысле».
В июне 1912 года перед открытием Думы тогдашний премьер В. Коковцов, сменивший Столыпина, недалекий, но усердный бюрократ, обратился ко всем ведомствам, чтобы узнать, что там собственно творится? И что же? Как с горечью отметил премьер, «ни одно ведомство не выдвинуло проектов, хотя бы отдаленно напоминающих меры, направленные на приспособление к буржуазному развитию страны и вообще заслуживающие название реформ».
Философ С. Н. Булгаков писал о дворянах: «Ах, это сословие! Было оно в оные времена очагом русской культуры, не понимать этого значения русского дворянства значило бы совершать акт исторической неблагодарности, но теперь это – политический труп, своим разложением отравляющий атмосферу, и между тем он усиленно гальванизируется, и этот класс оказывается у самого источника власти и влияния. И когда видишь воочию это вырождение, соединенное с надменностью, претензиями и, вместе с тем, цинизмом, не брезгающим сомнительными услугами, – становится страшно за власть, которая упорно хочет базироваться на этом элементе, которая склоняет внимание его паркетным шепотам».
В самом деле – в XX веке дворянская верхушка проявила себя с совершенно омерзительной стороны.
И вот эти люди начали кампанию против Столыпина. К делу подключили князя Михаила Андроникова.
Это была очень темная личность.
«Маленький, полненький, чистенький, с круглым розовым лицом и острыми всегда смеющимися глазками, с тоненьким голоском, всегда с портфелем и всегда против кого-либо интригующий, князь Андроников умел проникать, если не в гостиную, то в приемную каждого министра.
Князь обладал средствами, нигде не служил, но уже несколько лет числился чиновником для поручений при Министерстве Внутренних Дел только для того, чтобы иметь возможность, когда надо, надеть форменный вицмундир. При Маклакове его отчислили от Министерства, и он устроился причисленным к Святейшему Синоду. Маклакову он, конечно, жестоко мстил потом. Князь состоял в нескольких коммерческих предприятиях и занимался делами, существо которых для всех оставалось тайной. Себя он называл “адъютантом Господа Бога”, “человеком в полном смысле”, “гражданином, желающим как можно больше принести пользы своему отечеству”.
Княжеский титул, неимоверный апломб, беглый французский язык, красивая остроумная речь, то пересыпанная едкой бранью, то умелой лестью и комплиментами, а также бесконечно великий запас сведений о том, что было и чего не было, – все это делало князя весьма интересным и для многих нужным человеком. И его принимали, хотя за глаза и ругали, ибо все отлично знали, что нет той гадости, мерзости, сплетни и клеветы, которыми бы он не стал засыпать человека, пошедшего на него войной».
(А. Спиридович)
Ко всему прочему Андроников являлся гомосексуалистом.
Причем князь демонстративно выставлял напоказ свою беспринципность, да и «голубизну» тоже – что тогда было не слишком принято.
Влияние Андроникова было очень велико.
Генерал А. А. Мосолов писал:
«Он увольнял лиц, даже долго при нем служивших, с необычайной легкостью. Достаточно было, чтобы начали клеветать, даже не приводя никаких фактических данных, чтобы он согласился на увольнение такого лица. Царь никогда не стремился сам установить, кто прав, кто виноват, где истина, а где навет… Менее всего склонен был царь защищать кого-нибудь из своих приближенных или устанавливать, вследствие каких мотивов клевета была доведена до его, царя, сведения».
Причем к Столыпину Андроников питал и личную неприязнь. Дело в том, что князь попытался наладить с Петром Аркадьевичем хорошие отношения.
Вот фрагменты письма Андроникова Столыпину от 4 августа 1907 года, где он просит принять его, чтобы выслушать «…обстоятельный доклад о тех тягостных впечатлениях, которые приходится испытывать, переехавши границу, каждому русскому, любящему свою Родину, исключительно потому, что правительство не предпринимает решительных мер для осмысленного ограждения себя от возмутительных и подчас необоснованных нападок, глубоко возмущающих и восстанавливающих против него все общественное мнение Европы».
На самом-то деле это был стандартный прием Андроникова, чтобы втереться в доверие.
Однако Столыпин его раскусил и послал куда подальше – не пожелал с ним иметь никаких дел. Князь не просто обиделся. Такое отношение второго лица в государстве наносило ущерб его репутации. Ведь одна из причин влияния этого типа заключалась в том, что он демонстрировал: у него, в верхах, дескать, все схвачено.
Вот он-то и начал…
Андроников являлся неплохим журналистом. Он стал поливать грязью Петра Аркадьевича в газете «Новое время». Заметим, что издание считалось консервативным.
Однако «поливом» в прессе Андроников не ограничивался. Он стал «капать на мозги» своим высокопоставленным знакомым. Так, он писал великому князю Николаю Николаевичу:
«С такой же помпою осматривали новоучрежденные хутора в европейской части России. Для людей местных, видящих вещи как они есть, а не так, как их воспевает официозная печать, давно уже ясна несерьезность аграрных увлечений г. Столыпина. На один жалкий на казенный счет устраиваемый бутафорский хутор, который показывают совершенно так же, как картонные деревни по Днепру в путешествие Екатерины, приходятся – увы – сотни брошенных наделов, обездоленных жен, и сирот, и пропойц домохозяев, ставших пролетариями. Деревенская голь растет сотнями тысяч и скоро начнет расти миллионами… Куда денет г. Столыпин эту страшную армию все растущего пролетариата? Какою работою он ее обеспечит и где даст приют? А между тем… задача правительства:…поднимать земледелие всей страны, не деля ее искусственно на овец-хуторян… и козлищ-общинников, оставляемых без всякой помощи и доводимых до отчаяния. Создается постепенно такое положение, что в деревне уже становится невозможно жить. Оторвавшийся от земли мужик, пропивший свою кормилицу, обращается в хулигана, в парижского апаша, поджигает, грабит, вламывается в церкви, ибо с потерей земли и своего старого “мира” ему уже терять нечего».
Обратите внимание. Главный пафос Андроникова не в том, что реформа Столыпина идет куда-то не туда или не дает результатов, а в том, что он якобы строит «потемкинские деревни». То есть обманывает императора. А значит – верить ему нельзя. Вот уж в создании «потемкинских деревень» Столыпина упрекнуть невозможно. Люди Петра Аркадьевича, разумеется, пропагандировали удачно развивавшиеся фермерские хозяйства или переселенческие деревни (а такие были) и не очень заостряли внимание на проблемах, но они не создавали мифов на пустом месте. Все-таки Столыпин – это не Хрущев.
Расчет был понятен: одному такое внушишь, другому – а они будут потихоньку внушать эту идею императору…
Мало того, стали активно распространяться слухи о том, что Столыпин стремится в Бонапарты – то есть мечтает устроить государственный переворот и захватить власть. Многие люди отлично помнили историю героя Русско-турецкой войны генерала Михаила Дмитриевича Скобелева. Есть серьезные основания полагать, что этот человек «глядел в Наполеоны». Конечно, фигуры несопоставимые. За Столыпиным не было военной силы – МВД тогда собственных войск не имело. К тому же Скобелев был в полном смысле «культовой фигурой» – как в войсках, так и в народе. Лубочные картинки с изображением генерала долгое время били все рекорды по продажам. За него бы пошло большое количество молодых и горячих офицеров. Столыпин такой популярностью не пользовался. За главой жандармов офицеры бы не пошли.
Но с другой стороны… Я уже поминал, что недовольных Николаем среди правых было полно. И об этом император прекрасно знал. Так что царь не исключал того, что «премьер» мог войти в контакт с кем-нибудь из представителей элиты. Тем более что Столыпина поддерживала Мария Федоровна, не скрывавшая своих оппозиционных настроений. Почему бы Столыпину и не попытаться строить великую Россию при другом императоре?
Если учесть упомянутые качества Николая II, то такие слухи вполне могли повлиять на его отношение к слишком уж яркому «премьеру».
Источником этих слухов был Яхт-клуб – самая крутая светская тусовка того времени. А слухи… Сегодня они переместились в Интернет – так что любой может проследить законы их распространения.
До некоторого времени все эти противоречия были подспудными. Однако настало время – и они выстрелили, как чеховское ружье на стене.
Столыпин и Распутин
Нельзя не упомянуть о фигуре Григория Ефимовича. Хотя бы потому, что как дворцовую, так и общественную жизнь того времени без него представить невозможно.
Хотя слухи о его всесилии сильно преувеличены. Особенно в период «июльской монархии». Так, мнение, что Распутин мог любого пропихнуть на какую угодно должность, не соответствует действительности. И уж, разумеется, он не спал ни с императрицей, ни даже с Вырубовой. Последняя вообще, несмотря на свой замужний статус, оставалась девственницей по крайней мере до середины 1917 года, когда ее на этот счет освидетельствовали медики.
Слухи о Распутине распускались совершенно конкретными людьми с совершенно конкретными целями – в целях дискредитации власти. А уж после Февральской революции его стали поливать грязью все кому не лень, чтобы самим выглядеть «в белом фраке». Дескать, вот кто виноват, а мы-то были хорошими. Разумеется, сыграла роль и накатившая гласность. Пресса всегда любила перетряхивать грязное белье элиты.
Интересно, что успеху «черного пиара» в дореволюционные времена способствовал «ум и сообразительность» властей. Так газетам было вообще запрещено упоминать фамилию Распутина. Правда, этот запрет вышел уже после Столыпина. К чему это вело? Писали: «известный господин, живущий на Гороховой улице». И ведь так можно писать что угодно. Мало ли кто живет на Гороховой?
То, что Распутин не являлся «святым старцем», каким его пыталась выставить в своих мемуарах дочь (кстати, очень ушлая особа), – факт несомненный. И погулять он любил, и женский пол тоже. Впрочем, генерал Спиридович, начальник царской охраны, который виделся с царем каждый день и знал дворцовые дела не понаслышке, выдвигает несколько иную версию. Он утверждает, что Григорий Ефимович имел непростой характер – его кидало от стремления к праведной жизни к кабакам и разгулу. Не такое уж редкое явление среди русских людей. Последнее, кстати, ни в коей мере не отрицает наличия у него определенных экстрасенсорных способностей. А что он брал уроки гипноза у профессионалов – факт, установленный жандармами.
Имел ли Распутин влияние на принятие кадровых решений? Да, имел. Но далеко не абсолютное. Будучи отличным «природным» психологом, он прекрасно понимал, кого хочет видеть на этих постах императрица. И хвалил именно этих людей. А кого она видеть не желала – никогда не проталкивал. Так, к Григорию Ефимовичу одно время пытался «подъезжать» Витте – он хотел с помощью «старца» вернуться в политику. И полностью обломился. Распутин знал, что при дворе Витте не любят – и обратно его не возьмут.
Зато…
«Не подлежит сомнению, что если бы та среда, из которой черпались высшие должностные лица, не выделила такого множества людей, готовых ради карьеры на любую подлость, вплоть до искательства у пьяного безграмотного мужичонки покровительства, Распутин никогда бы не приобрел того значения, которого, увы, он достиг. Если бы эти люди, действительно, были под гипнозом Распутина, если бы они сами верили в его сверхъестественные способности, то можно было бы удивляться их наивности, но порицать их было бы не за что, но дело в том, что все ставленники Распутина прекрасно знали ему настоящую цену.
…
Словом, основным виновником того, что вера Государыни в Распутина осталась до конца непоколебимой, была та среда, которая поставляла такое множество лиц, согласных ради достижения власти, ради карьеры не только пресмыкаться перед распутным мужиком, но еще всячески его превозносить в своих беседах с Государыней. Это были все те же Хвостовы, Штюрмеры, Белецкие и многие другие, которые, прекрасно зная, что такое Распутин, и вполне сознавая весь вред, наносимый обаянию царского имени одним фактом его близости к престолу, тем не менее поддерживали его престиж в глазах Царицы.
Как могла поверить Государыня в продажность Распутина, в его дикий грязный разгул, когда высший иерарх Церкви, митрополит Петербургский Питирим относился к Распутину с таким почтением, что не только звал его к себе обедать, но еще сажал его на почетное место рядом с собою?
В то же время до Царицы доходили через Вырубову собственноручные письма уважаемых архипастырей, в которых они просили Распутина оказать им содействие в получении белого клобука – символа митрополичьего достоинства.
Подобные письма Распутин неизменно доводил до сведения Императрицы, не без основания полагая, что они послужат доказательством того, что люди заведомо почтенные не гнушаются иметь с ним дело и даже просят его заступничества. Снабжал он эти письма и своими резолюциями, вроде следующей: “ни достоин”, положенной им как раз на обращении того архиепископа (предпочитаю имени его не называть, – он остался в России, но к большевикам не пристал), который стремился к митрополичьей кафедре.
А давний знакомый Царицы, генерал Шведов, принимавший видное участие в работе Красного Креста, кстати сказать, проныра, не брезгавший никакими способами для устройства своей судьбы и наполнения своего кармана, называл Распутина не иначе как “отец Григорий”. Царице это было известно, и она, в свою очередь, отмечает это в письмах к Государю.
…
Влияние Распутина на Царицу в вопросах государственных построено было, главным образом, на том, что и он и его клика умели внушить Александре Феодоровне сознание, что она одна способна отстоять самодержавную власть русского Царя, которую, сама по всей вероятности этого не сознавая, она стремилась фактически всецело присвоить себе. Больше того: при проведении тех или иных лиц на министерские посты Распутин и его alter ego, А. А. Вырубова, стремились лишь незаметно подсказать своих кандидатов Царице и только, после того как Императрица как будто сама на них останавливалась, они подкрепляли ее выбор одобрением и благословением Распутина».
(В. И. Гурко)
И почему бы царской чете не верить этим людям, а верить его хулителям?
И ведь то же самое говорил главный борец с Распутиным А. И. Гучков:
«Вдумайтесь только, кто же хозяйничает на верхах… Григорий Распутин не одинок; разве за его спиной не стоит целая банда, пестрая и неожиданная компания, взявшая на откуп и его личность, и его чары? Ненасытные честолюбцы, тоскующие по ускользнувшей из их рук власти, темные дельцы, потерпевшие крушение журналисты… Антрепренеры старые! Это они суфлируют ему то, что он шепчет дальше. Это целое коммерческое предприятие и тонко ведущее свою игру».
То есть был не Распутин, а распутинщина.
И вот почему бы Григорию Ефимовичу было не брать денег, если ему их постоянно предлагали? А ведь это были даже не взятки. Ему со всех сторон пихали деньги просто «из большого уважения». И именно подобные господа Распутина и развращали. В начале своего пребывания в высших сферах он занимался разными непотребными делами потихоньку. А уж потом, грубо говоря, обнаглел, сознав свою безнаказанность, – стал публично пьянствовать, хвалиться своей близостью к царской семье и так далее.
Крайне сомнительной выглядит и версия, широко озвученная сперва Солженицыным, а потом Валентином Пикулем, – что Распутина втемную использовали сионисты. Главным аргументом является то, что секретарем у Распутина подвизался Арон Симонович, вроде как крутой деятель сионистского движения. Правда, о невероятной крутизне Симановича известно прежде из его мемуаров, в которых нагромождено огромное количество фактического вранья. Конечно, вокруг Григория Ефимовича терлись и евреи тоже. Но они никак не выделялись на местном фоне.
«Сионисткую» версию отрицал и генерал Спиридович, а уж он-то знал очень много – и евреев не слишком любил.
* * *
Перейдем теперь к Столыпину. Петр Аркадьевич со «старцем» общаться решительно не желал. Но как министр МВД он не мог пройти мимо того, что возле царя трется невесть кто. Более всего он опасался, что Распутин может быть агентом революционеров. Эсеры искали всякие способы подхода к царской семье. Так, прикидывая схемы организации покушения на царя в 1908 году, террористы обсуждали и предложение одного семинариста, предлагавшего устроиться в какой-нибудь приход возле Царского Села – и дождаться, когда император окажется на расстоянии выстрела. Так почему бы им и не пропихнуть убийцу под видом «старца»? В общем, Столыпин поручил своим сотрудникам раскопать всю подноготную Григория Ефимовича.
Наведенные справки рисовали малоутешительную картину – репутация у «старца» была очень сомнительной. Хотя вряд ли он был конокрадом. Дело в том, что это преступление расценивалось крестьянами как куда более тяжелое, чем убийство. В самом деле. Убить можно сгоряча или по пьяной лавочке. Это, в общем, понимали. А конокрад, уводящий главного крестьянского кормильца, обрекал целые семьи на голод, а то и на смерть. Причем отлично понимал, что делает. Это был не просто уголовник. Это был «враг народа». Именно так.
Так что крестьяне никогда не гонялись за доказательствами вины подобных людей. Одно только подозрение обеспечивало мучительную смерть. А Распутин спокойно ездил в родное село.
Но и без этого послужной список не вызывал восторга у министра МВД. По приказу Столыпина за Распутиным было установлено наружное наблюдение. Результаты впечатляли. Доклады филеров тоже не радовали. Они сообщали, что Столыпин постоянно возвращался домой пьяным, нередко в компании разных дам, в том числе и тружениц панели. А ведь в этом случае опасность была не только в моральном облике «старца». Он элементарно мог занести в царскую семью сифилис. (Напомню, что эта болезнь передается не только половым путем.) Среди проституток сифилис был весьма распространен, несмотря ни на какие санитарные меры. А это уже не лезло ни в какие ворота. О чем Петр Аркадьевич и доложил царю в 1909 году. Тот оставил доклад без внимания.
Однако Столыпин не успокоился. Несомненно, он считал Распутина шарлатаном. Ни к какой мистике Петр Аркадьевич не был склонен. Тем более что вокруг царицы и до «старца» крутились всякие чрезвычайно сомнительные «целители». К тому же он полагал, что такой завсегдатай дворца не добавляет популярности власти.
«…В начале 1911 года <…> Столыпин снова поставил перед царем вопрос о Распутине. Премьер представил Николаю обширный доклад, составленный на основании следственного материала Синода. Царь ничего не решил, поручив Столыпину встретиться с Распутиным и лично составить о нем мнение. Премьер вызвал “старца”. Войдя в кабинет, тот принялся шаманить».
(В. И. Гурко)
Вот как об этом рассказывал сам Столыпин:
«Он бегал по мне своими белесоватыми глазами, произносил какие-то загадочные и бесполезные изречения из Священного Писания, как-то необычно водил руками, и я чувствовал, что во мне пробуждается непреодолимое отвращение к этой гадине, сидящей против меня. Но я понимал, что в этом человеке большая сила гипноза и что она на меня производит какое-то довольно сильное, правда, отталкивающее, но все же моральное влияние. Преодолев себя, я прикрикнул на него и, сказав ему прямо, что на основании документальных данных он у меня в руках и я могу его раздавить в прах, предав суду по всей строгости законов о сектантах, ввиду чего резко приказал ему немедленно, безотлагательно и притом добровольно покинуть Петербург и вернуться в свое село и больше не появляться».
Распутин и в самом деле был выслан. Он отправился в родное село Покровское. Однако туда рванула Вырубова. Она притащила Григория Ефимовича в Киев, где тогда находилась царская семья. Вскоре после этого Столыпин был убит.
Связано ли было это событие с резким охлаждением Николая II к Петру Аркадьевичу? Возможно. Как уже говорилось, на императора было очень трудно повлиять. За одним исключением. Огромное влияние на него имела жена. А она фанатически верила в Распутина, а при своем крайне неуравновешенном характере (генерал Спиридович, при искренней к ней симпатии, называет ее сумасшедшей) могла устроить мужу «веселую» жизнь. Но доказательств этой версии не имеется.
«Столыпин был убежденным и последовательным националистом. Слова о “великой России” являлись не просто красивой фразой, а программным лозунгом, которому он придавал такое же ключевое значение, как и своему аграрному курсу. Именно на этих двух “китах” он и намеревался построить “новую” Россию…»
(А. Аврех)
Я перехожу к рассказу об еще одной грани деятельности Столыпина, из-за которой он при жизни подвергался самым большим нападкам, включая навешенные ярлыки «шовиниста» и «черносотенца».
Эта его деятельность дает хорошее представление о том, что Столыпиным двигало.
Нужна собственная партия
В сущности, Столыпин был рожден для роли лидера крупной политической партии, и, родись он в стране с упрочившимся парламентарным строем, он, несомненно, таковым и был бы.
(В. И. Гурко)
Набираясь опыта работы с Государственной думой, Столыпин чем дальше, тем сильнее осознавал необходимость иметь собственную политическую структуру. Причем не только в Думе, но и за ее пределами. Это давало ему дополнительные возможности.
Столыпин обратил свой взгляд на умеренных националистов. Тем более что эта публика была очень плохо организована. Они имели думскую фракцию. Но фракция – это штука очень ненадежная. В тогдашней Государственной думе имелись все знакомые нам реалии – расколы фракций, переходы депутатов из одной партии в другую, наплевательское отношение к фракционной дисциплине…
Что же касается общественных организаций…
В 1906 году в Петербурге была основана еженедельная газета «Окраины России».
«По заявлению самой газеты, она возникла “в самый разгар смут, охвативших всю Россию”, когда “с особою силою проявился сепаратизм окраин… Проповедь обособления окраин и расчленения России раздастся еще и ныне”, поэтому “кто исповедует начало единства, нераздельности и целости России… тот не может не страшиться за ее будущность”.
Спустя два года после своего появления газета выступила инициатором создания “Русского окраинного общества”. 30 марта 1908 г. состоялось первое собрание учредителей общества, на котором был окончательно утвержден устав и избран руководящий орган – Совет общества. В Совет вошли: члены Государственного совета Дейтрих, Д. И. Пихно, Н. Д. Сергиевский (председатель), А. А. Ширинский – Шихматов, член Думы С. Н. Алексеев, сенатор Зверев, А. М. Золотарев (товарищ председателя), Позднеев (секретарь), Кулаковский, академик А. И. Соболевский, исполняющий должность статс-секретаря Государственного совета В. М. Якунчиков, А. А. Тарасов (казначей)».
(А. Аврех)
Как видим, главной задачей Общества было противостояние сепаратизму. Причины для этого имелись – во время революции сепаратисты засветились очень даже неплохо. Наиболее «горячими токами» были Польша и Финляндия. Причем тамошних сепаратистов поддерживали не только революционеры, но и либералы. Среди последних имелись и те, кто просто использовал этот вопрос для критики правительства, и те, кто искренне полагал: если наступит демократия, никаких проблем не будет. Ирландию, которая сотни лет бунтовала против «демократической» Великобритании, старались не замечать.
Вообще эта тема с XIX века и до сегодняшнего дня – классика политической демагогии и политики двойных стандартов. В самом деле – почему англичане давили требовавших самостоятельности ирландцев, но поддерживали Польшу, которая стремилась к независимости от России? Так же как и сегодня – почему Грузия имеет право на независимость, а Абхазия – нет? Никаких членораздельных «общечеловеческих» объяснений этому не существует. Тут голый прагматизм – если сторонники «самостийности» тем или иным силам выгодны – они «борцы за свободу». Если нет – «сепаратисты».
В «Окраинах России» Общество напечатало и свою программную статью. Там отмечалось, что до революции «забота о целости России… ложилась целиком на плечи правительства… Теперь наступило другое время… теперь все мы ответственны за будущность нашего Русского государства… А в наши дни освободительной вакханалии… эта ответственность еще усугубляется… очевидно, задача русских людей сводится к тому, чтобы бодрствовать и содействовать власти держаться ясного и определенного пути».
Идею подхватил и известный консервативный журналист О. М. Меньшиков.
«Меньшиков же выступил идеологом и глашатаем создания единой партии националистов. С февраля 1908 и по октябрь 1909 г., т. е. вплоть до окончательного оформления партии, он опубликовал на эту тему десятки статей, в которых давал советы, формулировал программные установки, мирил партнеров по переговорам, сам принимал в них непосредственное участие и т. д. Первоначально эта идея вызвала у думских умеренно-правых и националистов, к которым в первую очередь и обращался Меньшиков, лишь теоретическое сочувствие. Дело не двигалось. Положение изменилось, когда за дело взялся сам Столыпин, который и стал главным создателем и хозяином партии националистов. Под его прямым воздействием фракцией умеренно-правых была учреждена также и партия умеренно-правых. 19 апреля 1909 г. состоялось учредительное собрание, на котором присутствовало около 70 человек. Был избран комитет партии во главе с лидером фракции П. Н. Балашовым, который в своей речи заявил, что целью партии является слияние с националистами в единую фракцию и партию. Начались переговоры, которые длились довольно долго: утрясались, по выражению Меньшикова, “мизерные самолюбия”, вырабатывались программа, устав и пр. Главный спор шел вокруг вопроса о том, кто будет лидером будущей партии. Каждая из сторон настаивала на своей кандидатуре. В конце концов победил Балашов; умеренных, во-первых, было больше, а во-вторых, и это оказалось решающим, глава умеренно-правых обещал быть “щедрым”, т. е. содержать партию на свой счет. Позже правый депутат крестьянин Гулькин выразил эту ситуацию в следующих словах: П. Н. Балашов стал лидером потому, что “кормил свою партию компотом”. Балашов мог себе это позволить – он был богатейшим помещиком Подольской губернии, и “кормить” свою крайне малочисленную партию ему было не так уж накладно».
(А. Аврех)
Столыпин, надо отдать ему должное, прекрасно усвоил подобный прагматичный подход. Для нас правильно то, что нам выгодно. В этом он также являлся предтечей большевиков. Те, оказавшись у власти, очень быстро стали исповедовать ту же самую политическую философию. Пусть под иными лозунгами – но это не слишком важно.
В данном подходе Столыпин выгодно отличался от черносотенцев. Они, разумеется, руками и ногами выступали за единство Империи, но продолжали жить в некоем мифологическом мире. Они полагали: достаточно посильнее врезать железным кулаком – и все проблемы будут решены. Столыпин был не против решительных мер, но осознавал: этого недостаточно.
31 января 1910 года в городской Думе произошло слияние партии умеренно-правых с другой идеологически близкой организацией – Всероссийским национальным союзом. На мероприятии присутствовало около 300 человек.
Программа партии сочетала стандартные тезисы националистов и основные положения столыпинской реформы. Иногда ее суть формулируют как «Россия для русских». Стоит отметить, что подобной политики придерживались тогда все «великие державы». Ни о какой «толерантности» речь нигде не велась.
Основные тезисы были следующие:
– неделимость империи;
– недопустимость предоставления «инородцам хозяйственного самоопределения при условии ограждения интересов местного русского населения и общегосударственных интересов»;
– неприкосновенность частной собственности;
– страхование трудящихся;
– упорядочение переселения;
– уничтожение чересполосицы;
– наделение крестьян свободными землями;
– уравнение крестьян в правах с остальными категориями населения;
– упорядочение судопроизводства;
– всеобщее обучение.
Либералы отреагировали нервно. Газета «Слово» в одной из передовых констатировала: «Бюрократизирование гг. октябристов и дружба с премьером ни к чему не привели; эту позицию заняли по праву гг. умеренно-правые, а разношерстное октябристское большинство вдруг очутилось при пиковом интересе».
В сентябре 1909 года Столыпин дал интервью газете «Волга», выходившей в месте его бывшей работы. Это интервью можно назвать программным. Примечателен выбор издания. Столыпин явно давал понять, что он делает ставку на провинцию, по той простой причине, что в ней меньше политических демагогов. Одновременно Столыпин оставил надежду приручить центральные СМИ.
«Задача провинциальной печати – верно и точно выражать настроение страны, ибо столичные газеты слишком много отдают места вопросам так называемой высокой политики и партийного политиканства, руководимого весьма часто закулисными интригами. Сколько времени, например, было потрачено, да и до сих пор тратится, на бесплодные споры о том, самодержавие у нас или конституция. Как будто дело в словах, как будто трудно понять, что манифестом 17 октября с высоты престола предуказано развитие чисто русского, отвечающего народному духу и историческим преданиям государственного устройства. Государю угодно было призвать народных представителей к себе в сотрудники. Можно ли после того говорить, что народное представительство что-либо урвало от царской власти?»
Одновременно Столыпин заявил о приостановлении курса реформ. Точнее, главной задачей он ставил доведение дела до конца в аграрном секторе.
«Когда эта задача будет осуществлена, гражданственность сама воцарится на Руси. Сперва гражданин, а потом гражданственность. А у нас обыкновенно проповедуют наоборот».
Если проще, то Столыпин намертво связывал понятия «гражданственность» и «частная собственность». Это – чисто либеральный тезис. Предполагается: если человек владеет собственностью, то он обладает и ответственностью. Столыпин так и не понял, что, когда собственники набирают силу, они неизбежно стремятся подмять под себя государство. Да и насчет «гражданственности» не все просто. Так, во время Гражданской войны Белое движение не поддерживал никто из крупных русских предпринимателей, сумевших вывезти капиталы за границу.
Но самым интересным является следующий тезис, впервые публично озвученный Столыпиным, хотя в частных беседах он на эту тему неоднократно высказывался:
«Дайте государству 20 лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России».
Что из этого следует? Что Столыпин высказывался решительно против любых попыток втянуть Российскую империю в военный конфликт. Смысл простой – давайте для начала наведем порядок у себя в доме, а потом будем лезть во внешние разборки.
Между тем в Европе уже полным ходом шла подготовка к большой войне. Пока что – всего лишь дипломатическая. Позиция Столыпина очень многим не нравилась. Петр Аркадьевич практически не уделял роли внешней политике. Хотя мог бы… Возможно, это оказало влияние на дальнейшие события.
Партийный проект оказался мертворожденным. Его партия не имела сколько-нибудь серьезного влияния. Призванная объединить патриотов, она напротив – раздражала всех – и левых, и правых. Тем более что вскоре правые пошли в новую атаку на «премьера»…
Холостой выстрел «финляндского вопроса»
В деятельности Столыпина заметную роль занимает «финляндский вопрос», который после 1905 года стоял крайне остро.
Дело в том, что Княжество Финляндское являлось «государством в государстве». Эта страна, хотя и формально являлась частью Российской империи, имела конституцию и собственный парламент, а также собственные деньги.
Русские уроженцы не имели избирательных прав. Они не могли занимать государственные общественные должности. Существовали ограничения в торгово-промышленной деятельности.
Примечательно, что местная элита являлась не финской, а шведской. Так будущий диктатор Финляндии Густав Маннергейм был чистокровным шведом. Он великолепно владел русским и рядом европейских языков, а вот по-фински до 1917 года не знал ни слова.
Трудно понять, о чем думал Александр I, устроивший такое. Ведь в начале XIX века Финляндия являлась захолустной шведской провинцией, в которой никакого финского национализма не было и быть не могло. Но в итоге она оказалась практически изолированной от русского влияния, зато осталась открытым шведскому. Шведы, а точнее стоявшие за ними немцы, и вырастили финский национализм.
Тут надо понимать следующее. Национализм в современном понимании появился только во второй половине XIX века. К примеру, для тех же самых ирландцев главным критерием деления на своих и чужих является вопрос веры (католики или протестанты). Национализм появился в связи с распространением определенных философских идей. (Я уж не буду «грузить» читателя, рассказывая, об этих идеях.) Поэтому главную роль во всех этих делах играла интеллигенция, которая мыслила так: «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме». Именно поэтому и стали создаваться всяческие мифы, вроде «финской культуры», которой просто-напросто не существовало. Ее придумали. И это бы ладно, но особенность правового устройства Финляндии дала таким вот деятелям возможность развернуться по полной.
А что вы хотели, если право преподавания истории в школах имели только «лица лютеранско-евангелического вероисповедания». Вот и получили…
На территории Финляндии русская полиция и охранка действовать не имели права. В случае надобности они вынуждены были обращаться к местным органам правопорядка. А те делали все, чтобы в случае чего революционеры имели возможность скрыться. Так, в 1906 году Боевая организация эсеров имела базу на озере Имандра, где они чувствовали себя в полной безопасности. Оттуда террористы выезжали «на дело» в Петербург и благополучно возвращались обратно. А ведь от столицы до границы было сорок километров.
«Там организован был взрыв 12 августа 1906 г., ограбление в Фонарном переулке, причем похищенные деньги увезены были в Финляндию; покушение на убийство генерал-адъютанта Дубасова, убийство генерала Мина, убийства генерала фон дер Лауница, главного военного прокурора Павлова, начальника Петербургской тюрьмы полковника Иванова, Дерябинской тюрьмы – Гудима, Акатуевской тюрьмы – Бородулина и начальника Главного тюремного управления Максимовского. Там же подготовлялось покушение на военного министра, покушение на министра юстиции, наконец, покушение на Великого князя Николая Николаевича, и если бы не своевременный арест знаменитого Карла, организатора всех этих убийств и покушений, то нельзя было бы, вероятно, предотвратить и покушение посредством взрыва в зале Государственного совета».
(П. А. Столыпин)
Таким положением Финляндии пользовались не только революционеры, но разные махинаторы. Дело в том, что в торговле с западными странами Финляндия проводила самостоятельную таможенную политику Без пошлины в Финляндию ввозилось сырье. Сравнительно небольшой пошлиной облагались импортные товары и оборудование. Это привело к тому, что цены на многие товары в Финляндии были ниже, чем в России, поэтому для защиты интересов русских промышленников между Великим княжеством и Россией был установлен таможенный барьер. При этом граница была весьма условной. Через нее вовсю гнали контрабанду. Уже позже, в 1916 году, прогремело «дело петербургской таможни». Была раскрыта грандиозная интернациональная ОПГ, которая гнала контрабанду вагонами.
Можно еще вспомнить, что, едва получив независимость, «мирная Финляндия» тут же выкатила РСФСР претензии на Карелию и Кольский полуостров. Петроград же предполагалось провозгласить «свободным городом». Бои с финнами шли аж до 1924 года. Да и впоследствии страна занимала откровенно враждебную позицию к СССР. Что и стало причиной Зимней войны.
В общем, в верхах решили, что такое положение дел недопустимо.
«О том, что дело было задумано всерьез, свидетельствует создание при Совете министров на основании всеподданнейшего доклада Столыпина, утвержденного царем 18 октября 1907 г., Особого совещания по делам Великого княжества Финляндского. Председателем Совещания стал Столыпин, в качестве членов в него вошли государственный контролер П. А. Харитонов и члены Государственного совета Дейтрих и профессор Сергиевский, сенатор Н. П. Гарин, генерал-лейтенант Бородкин. В 1908 г. в него были введены еще три человека: Коковцов, министр юстиции И. Г. Щегловитов, по прозвищу Ванька – Каин, и финляндский генерал-губернатор (сперва генерал В. А. Бекман, а затем сменивший его генерал Ф. А. Зейн). Совещание просуществовало вплоть до Февральской революции, и всегда его возглавлял председатель Совета министров. Кроме того, в качестве рабочего органа при Совещании была создана высочайше утвержденная подготовительная комиссия, которую возглавил Н. Н. Корево. Он являлся также председателем комиссии по систематизации финляндских законов».
(А. Аврех)
22 декабря 1907 года Столыпин писал Николаю II о своем разговоре с финляндским генерал-губернатором:
«Я счел нелишним громко заявить, что Ваше величество твердо решили в случае нарушения финляндцами закона и неподчинения законным требованиям действовать силою “manu militari”. По-видимому, в Гельсингфорсе начинают понимать, что это не пустые угрозы, и мне кажется, что дело принимает удовлетворительный оборот».
Далее Столыпин организовал три депутатских запроса в Думу – от октябристов, националистов и крайне правых.
Так, в запросе октябристов говорилось:
«Руководящие финляндские власти вопреки российским основным законам дают тенденциозное направление законодательной деятельности в целях обособления Финляндии в ущерб Российскому государству».
Остальные запросы примерно о том же. Суть запросов в следующем – какое законодательство в Финляндии имеет приоритет: имперское или местное? В этом вопросе имелась неопределенность, которую каждая сторона толковала в свою сторону.
Столыпин особо и не скрывал, что за этими запросами стоит он. По закону для подготовки ответа на запрос правительству полагался месяц. Петр Аркадьевич впервые в истории Думы всех трех созывов взялся отвечать на следующий день:
«Я должен признаться, что счел бы весьма трудной и неблагодарной задачу опровергать все факты, которые лежат в основе поданного в Государственную думу запроса.
…
В прежние времена одно только правительство имело заботу и обязанность отстаивать исторические и державные приобретения и права России. Теперь не то. Теперь государь пытается собрать рассыпанную храмину русского народного чувства, и выразителем этого чувства являетесь вы, господа, и вы не можете отклонить от себя ответственности за удержание этих державных прав России… Правительство просит от вас лишь вашей нравственной поддержки… Я уверен, господа, что вы отвергнете запрос: но вами… будут найдены выражения, которые заставят, побудят правительство представить на ваш же суд законопроект, устанавливающий способ разрешения наших общих с Финляндией дел».
Итогом стало создание своего рода согласительной комиссии: Особого совещания по Финляндии смешанной русско-финляндской комиссии для выработки законопроекта об общеимперском законодательстве. Каждая сторона делегировала в нее по пять членов.
Совещание работало довольно долго, продемонстрировав принципиально разный подход. Финская сторона хотела оставаться «государством в государстве». В итоге русские члены Совещания внесли законопроект. В нем предполагалось, что имперское законодательство является приоритетным в вопросах:
– Участия Финляндии в государственных расходах, включая сборы, взносы и налоги.
– Отбывания воинской повинности.
– Прав русских подданных, проживающих в Финляндии.
– Употребления государственного языка.
– Исполнения в Финляндии приговоров и решений судов и требований властей других частей империи.
– Основных начал и пределов управления Финляндии особыми установлениями на основании особого законодательства.
– Охраны государственного порядка и организации такой охраны.
– Уголовного законодательства и судебной ответственности должностных лиц Финляндии.
– Основных начал судопроизводства в Финляндии;
– Основных начал школьного дела в Финляндии и устройства за ними надзора.
– Устройства, права и условия деятельности в Финляндии компаний, обществ и союзов, а также публичных собраний.
– Законодательства о печати и привоз в Финляндию литературы из-за границы;
– таможенная часть и таможенные тарифы.
– Охраны торговых и промышленных привилегий, а также авторских прав.
– Монетной системы и денежного обращения.
– Почты, телефона, воздухоплавания и других способов связи.
– Железнодорожного дела в Финляндии в связи с обороной государства и сообщением с другими частями империи и международным.
– Мореплавание и лоцманская и маячная части.
– Прав в Финляндии иностранцев.
Заметим, что вопросы связи и железной дороги являются стратегическими. Как и мореплавание.
Обсуждение законопроекта затянулось, но 25 мая 1910 года он был принят. 8 июня на заседании Государственного Совета Столыпин заявил:
«В настоящее время я считаю необходимым обратить ваше внимание в нескольких лишь словах на принципиальную сторону дела. Я должен это сделать, потому что как русские наши оппоненты, так и те из иностранцев, которые считают себя призванными влиять на русские дела, относят правительственный законопроект к области грубого правонарушения и стараются внушить нашим законодательным учреждениям, что они совершили или совершают дело чуть ли не позорное. А так как правительство, разрешая каждое дело, должно иметь в виду всегда и прежде всего интересы России, то позорным оно считало бы лишь полное равнодушие или, скорее, малодушие – забвение об этих интересах. Отсюда, я думаю, понятно вам, почему правительство считало необходимым подняться в финляндском вопросе выше местной узкой точки зрения и, столкнувшись с ней, оглянуться на прошлое, оценить настоящее и проникнуться, главным образом, одною мыслью: не попасть в юридическую ловушку, не утерять всего того, что в прежние времена было создано напряжением воли и порывом гения русского народа».
Закон был принят 17 июня 1910 года.
Сам по себе этот закон не имел никакого практического значения. Он являлся всего лишь основой для более конкретных законодательных актов. Их начали разрабатывать.
Первые два были посвящены «уравнению русских уроженцев в Финляндии с правами местных граждан» и «вопросу об отбывании населением Великого княжества Финляндского воинской повинности».
Первый законопроект начинался:
«1. Русским подданным, не принадлежащим к числу финляндских граждан, предоставить в Финляндии равные с местными гражданами права.
2. Лицам, получившим образование в имперских учебных заведениях или выдержавшим установленные в империи испытания, предоставить в Финляндии равные права с лицами, получившими образование в соответствующих финляндских учебных заведениях или выдержавшими на основании местных правил соответствующие испытания; разрешение же могущих возникать в сем отношении сомнений возложить на финляндского генерал-губернатора по соглашению с подлежащими министрами и главноуправляющими отдельными частями».
Законопроекты были приняты уже после смерти Столыпина. Однако они так и остались неработающими. Никаких практических мер по их реализации так и не предприняли до самой революции. По простой причине – руки не дошли. Ниже будет рассказано о милой обстановочке, воцарившейся после смерти Столыпина.
В итоге вся эта возня обернулась большим политическим поражением. Старое ковбойское правило гласит: «Достав оружие – стреляй». Принимаешь «крутые» законы – обеспечь их исполнение. Не можешь – не принимай. Интересно, что кадеты предупреждали: реализовать законы будет невозможно. А в итоге получилась очередная демонстрация слабости правительства.
Классовое сознание в полный рост
Столыпину же пришлось убедиться, что его имперские взгляды наталкиваются на откровенный эгоизм тех, кто любил поговорить о «великой России».
В марте 1911 года разразился большой скандал. И начался он, в общем-то, с мелочи. Столыпин продвигал законопроект о земстве в западных губерниях – Виленской, Гродненской и Ковенской, Могилевской, Минской и Витебской; в трех юго-западных – Киевской, Подольской и Волынской.
Инициатором этой идеи был один из лидеров националистов – Д. И. Пихно, хозяин влиятельной правой газеты «Киевлянин». Интересно, что его пасынком являлся «рыцарь монархизма», знаменитый В. В. Шульгин, к которому после смерти Пихно перешла газета.
Дело обстояло вот в чем.
«По закону в губерниях, где не было земств, выборы в Государственный совет, по одному от губернии, производились губернским съездом землевладельцев, обладавших необходимым земельным цензом. Поскольку он был достаточно высоким, а крупное землевладение в перечисленных губерниях было в основном сосредоточено в руках польских земельных магнатов, все девять избираемых членов неизменно оказывались поляками; и положение не могло существенно измениться до тех пор, пока порядок выборов оставался неизменным. Проект Пихно и был направлен на его разрушение».
(А. Аврех)
Суть законопроекта заключалась в том, что он уменьшал влияние в этих губерниях крупных землевладельцев, которые там были представлены, в основном, поляками.
Зато повышал влияние мелких собственников – в основном, русских, украинцев и белорусов. Помещики-поляки не слишком и скрывали, что мечтали о восстановлении на этих землях власти «Великой Польши». Они всеми силами пытались проводить скрытую полонизацию. Это не только не радовало, но и порождало социальное напряжение. Крестьяне ненавидели не только помещиков как таковых, но и как поляков. А эти паны еще и навязывают свои порядки…
Столыпин по взглядам являлся прежде всего патриотом, а уж потом помещиком.
Петр Аркадьевич высказался в Думе на эту тему 7 мая 1910 года.
«Необходимо искать его (решение вопроса. – А. Щ.), господа, не в абстрактной доктрине, а в опыте прошлого и в области фактов. (Рукоплескания справа; голоса: “Браво!”) И вот совершенно добросовестные изыскания в этих областях привели правительство к необходимости: во-первых, разграничения польского и русского элемента во время самого процесса земских выборов; во-вторых, установления процентного отношения русских и польских гласных, не только фиксировав их имущественное положение, но запечатлев исторически сложившиеся соотношения этих сил; в-третьих, учесть в будущем земстве историческую роль и значение православного духовенства (голоса справа: “Браво!) и, наконец, дать известное ограждение правам русского элемента в будущих земских учреждениях.
…
Русская недвижимая собственность в Ковенской губернии составляет не более 14 %, в Виленской губернии – 20,5 %). И если, господа, не исковеркать совершенно земской идеи, не насадить русских в земстве по назначению, то, конечно, оно перейдет в руки местных людей, и в первую голову самых сильных, то есть не литовцев, не белорусов, а поляков. Не думайте, господа, что у правительства есть какая-нибудь предвзятость, есть какая-нибудь неприязнь к польскому населению. (Голос слева: “Еще бы!”; голос справа: “Тише!”) Со стороны государства это было бы нелепо, а с моей стороны это было бы даже дико, потому что именно в тех губерниях, о которых я теперь говорю, я научился ценить и уважать высокую культуру польского населения и с гордостью могу сказать, что оставил там немало друзей.
…
Я не буду приводить других примеров, но нам, в порядке исследования хозяйственно-экономического течения, на что только я обращаю внимание в своем изложении, не мешает вспомнить попытку того времени со стороны польского дворянства укрепить за собой господство над русско-литовским простонародьем путем отмены крепостного права без наделения землей.
Я упоминаю об этом только для того, чтобы вы могли учесть существующий до настоящего времени известный аристократизм местных землевладельцев, которые привыкли держать местное население под сильным экономическим гнетом и в экономической зависимости. (Голоса справа: “Верно!”) В это-то время западно-русский народ и изобрел про себя самого весьма унылую, весьма печальную поговорку: “Зробишь – пан бере, не зробишь – пан дере, нехай, кажу, нас вмисти чорт побере”.
…
Я не буду голословен, я укажу на городские самоуправления. Там, где польский элемент может оказать достаточное воздействие, там он, как в Минском городском самоуправлении, не пропускает совсем русских – это было на последних городских выборах, где не прошел ни один гласный по русскому списку. Нам говорят “нет”. Я укажу на другие городские самоуправления, где в исполнительные органы проникает смешанный состав, как, например, в Житомире. Там все важнейшие должности по найму – и бухгалтеры, и секретари, и юрисконсульты, и врачи, и заведующие водопроводом – все отдано полякам».
Столыпин не слишком надеялся на крупных русских землевладельцев. Петр Аркадьевич полагал, что они являются политически пассивными, в то время как поляки наоборот – проявляют большую активность. Благо он сам не только являлся тамошним помещиком, но и трудился предводителем дворянства и своих соседей прекрасно знал.
Во время дебатов в Думе более всего интересна реакция крестьян из тех мест – то есть тех, кто был «в теме». Они законопроект поддержали.
Во время обсуждения депутат-крестьянин Минской губернии Кучинский заявил:
«Правительственный законопроект более приемлем, и вот почему: в нем это все в интересах русского населения, в особенности крестьян».
Однако имелись и замечания с дополнениями.
Депутат-крестьянин от Витебской губернии Амосенок заявил, что он будет голосовать за правительственный законопроект:
«В прошлом заседании председатель Совета министров сказал, что если пустить в земство много крестьян, то мы, так сказать, прервем путь культурным людям. Я просто этого не понимаю. Кто культурнее: дворянин, который имеет 15 ООО денег долга, или тот крестьянин, который имеет 4 дес. и 10 детей и все повинности платит, и еще четвертной билет имеет… Поэтому я думаю, что правительство даст мне обещание, что оно даст гораздо больше доступа крестьянства в этом земстве.
…
Мы уже три года здесь (в Думе. – А. Щ.), но никакого благодеяния доселе не видим, ничем они нам не помогают. Крестьян должны пропустить в половинном числе, как им это и нужно и на что они имеют право по их численности».
А вот среди правых, которые любили клясться национальными интересами, имелись иные господа. Они являлись прежде всего помещиками. И такие инициативы Столыпина им очень не понравились. Граф Бобринский заявил:
«Более 25 % поляков не будет. Казалось бы, это вполне благополучно и хорошо. Но, главное, можно ли положиться на всех крестьян? (Смех и рукоплескание)».
Один из лидеров правых в Государственном совете П. Н. Дурново писал по поводу этого закона Николаю II:
«Проект нарушает имперский принцип равенства, ограничивает в правах польское консервативное дворянство в пользу русской “полуинтеллигенции”, создает понижением имущественного ценза прецедент для других губерний».
Такого же мнения придерживался и другой лидер правых – В. Ф. Трепов.
Вот это марксисты называют «классовой солидарностью». То, что в многонациональном крае в местных властях заправляли поляки, которые там составляли подавляющее меньшинство (от 1 до 3,4 %), их не волновало. Действуя интригами, Дурново и Трепов в Государственном совете законопроект провалили.
Именно с этого началась новая атака на Столыпина.
Выстрелы в Киеве
Я понимаю стремление Столыпина попасть в Бисмарки; но для того, чтобы попасть в Бисмарки, нужно отличаться проницательным умом и государственным смыслом; а в этом поступке нет ни проницательного ума, ни государственного смысла… ибо, говорю я, если Столыпин за все время своего управления говорил об успокоении и не добился успокоения, если он говорил об усилении России и не добился усиления, то он этим шагом достиг и добился одного – добился полного объединения, за малым исключением, всего благомыслящего русского общества в одном: в оппозиции самому себе.
(В. М. Пуршикевич, крайне правый депутат Государственной думы)
Националистические инициативы Столыпина не принесли ему любви правых. Скорее, наоборот. Одну из причин я уже указывал – Петр Аркадьевич являлся слишком сильной фигурой. Другая причина – его национализм был совершенно иным. По большому счету это была та идея, крайним развитием которой позже станет итальянский фашизм45 и режим Франко. То есть корпоративное государство. Кстати, в фашистской Италии сохранялась монархия. Муссолини формально являлся всего лишь главой правительства. Другое дело – вряд ли Столыпин сам понимал, куда ведут его идеи. Как революционеры-народники не осознавали, что логическое завершение их идеалов – это большевизм. Время таких радикальных закидонов еще не пришло. Путь к ним открыла Мировая война, породившая людей с совершенно иной психологией.
Традиционные же националисты, если не считать романтиков-черносотенцев, видели главной опорой империи только дворянство. Столыпин же искал иные пути. Тем более что экономическую эффективность его главного дела, аграрной реформы, тогда оценить было еще трудно. Но уже стало очевидно, что она ни в коей мере не сняла социальную напряженность, прежде всего – претензии крестьян на помещичьи земли.
45 В данном случае термин «фашизм» я употребляю без какой-либо моральной оценки.
Новый «наезд» правых
В 1910 году зыбкий союз Столыпина и правых рухнул. Последние перешли в новое массированное наступление.
О. М. Меньшиков писал:
«…Слишком очевидна неуспешность нашей государственной работы… Новый режим – прекрасная вещь, но дайте же его! Ведь его нет… Может быть, это отчасти вина неопытного возницы в лице молодого нашего премьер-министра?.. Правительство наше, несомненно, видит расстройство государственных дел, видит его и Г. дума. Но и кабинет, и парламент одинаково слабы, чтобы как-нибудь выбраться из прискорбного положения.
…
Когда дождевая туча нависла над полем, нечего служить молебны о дожде: он сам хлынет. Именно то, что полный парламентаризм не дан, доказывает, что для него нет условий».
Более умеренные правые тоже не отставали.
Главная газета октябристов, «Голос Москвы»:
«И в Думе и вне Думы представители Союза 17 октября, отдавая должное личным качествам П. А. Столыпина, неуклонно указывали на многие ошибки правительственного курса, страдающего раньше всего недостаточной определенностью».
«Золотое перо» октябристов, А. В. Бобрищев – Пушкин, выступавший под псевдоним Громобой, высказывался в статье «Мертвый штиль»:
«Правительственная “полнота власти” сильно страдает от их (реакционеров) интриг, и, имея дело с ответственным, хотя и не в парламентском смысле, правительством, Дума не может все же твердо знать даже завтрашнего правительственного курса».
Он же в другой статье:
«Сама по себе думская работа, какова бы она ни была, не дает и не может дать никаких практических результатов, и, защищая работоспособность и деловую энергию большинства третьей Думы, мы должны, конечно, признать, что общий итог законодательной работы за истекшие 2,5 года крайне ничтожен. Но в этом виновата уже не Дума. Ее работа встречает систематическое противодействие в Г. совете, на деятельность которого реакционная группа оказывает почти решающее влияние. Система организации нашей верхней палаты дает широкий простор для реакционной интриги».
Напомню, что Столыпин был назначен премьером во многом для того, чтобы взаимодействовать с Думой.
«В этой связи главным вопросом для тех, кто принимал решения, а это были “верхи” и правые, стал вопрос: что делать с Думой? Здесь могло быть только два выхода: либо полная ликвидация, либо превращение ее (частичное или полное) в законосовещательную, осуществление нового 3 июня. Первый вариант отбрасывался сразу: мысль о невозможности жить без Думы после революции 1905–1907 гг. прочно укоренилась в сознании правящего лагеря. Оставался, следовательно, только второй путь. Но идея превращения Думы в законосовещательную также практически не имела сторонников, за исключением жалкой кучки черносотенцев, группировавшихся вокруг “Союза русского народа”, возглавляемого А. И. Дубровиным, и его газеты “Русское знамя”. Все остальные черносотенцы, включая Пуришкевича, Маркова 2–го и др., не говоря уже о националистах, были за законодательную Думу. В такой Думе они прежде всего видели орудие контроля над правящей бюрократией, доверие к дееспособности которой было сильно подорвано во время революции 1905–1907 гг. Законосовещательная Дума такую роль играть не могла.
Следовательно, оставался только один путь – дальнейшее изменение избирательного закона. По этой линии и шли многочисленные проекты, излагавшиеся не только в конфиденциальных записках, но и на страницах таких правых газет и журналов, как “Новое время”, “Московские ведомости”, “Гражданин”. Все проекты были очень похожи друг на друга, так что достаточно сослаться на один, который предлагал Меньшиков. Поскольку Россия является господством одного народа, то осуществлять его волю должны царь и единодушный “совет” при нем. Как только он раскололся на партии, надо как можно скорее убрать “смутьянов”, чтобы устранить враждебную мысль и враждебную критику».
(А. Аврех)
И тут правые нанесли решительный удар. Он заключался в уже упоминаемом провале законопроекта Столыпина о выборах в Государственный совет от западных земств. Для «премьера» дело было даже не в данном законе, а в принципе. Причем Столыпин совершенно не ожидал такого исхода. Коковцов свидетельствовал:
«Он был настолько уверен в успехе, что еще за несколько дней до слушания дела… не поднимал вопроса о необходимости присутствия в Государственном совете тех из министров, которые носили звание членов Совета, для усиления своими голосами общего подсчета голосов».
Тем не менее, законопроект был провален.
Газета «Новое время»:
«Удар, нанесенный ими (правыми. – А. Щ.) законопроекту рассчитан на неожиданность его для противника… Провал законопроекта – это удар тем более тяжелый, что он является вместе с тем и неожиданным».
Петр Аркадьевич воспринял это как «наезд». И был прав. Мало кто сомневался, что дело было не только в законопроекте, но и в стремлении поставить на место Столыпина. Честно говоря, как отмечают многие современники, его характер к этому времени изменился не в лучшую сторону. Столыпин стал слишком самоуверенным и никого уже не слушал. Вот и доигрался.
«’’Речь” писала, что, когда Столыпину, находившемуся в здании Государственного совета, сообщили о результатах голосования по вопросу о куриях, он от полной неожиданности густо покраснел и растерялся. В той же статье она сообщала ставшие известными подробности того, как был подготовлен удар по Столыпину. За полторы недели до начала обсуждения председатель Государственного совета М. Г. Акимов сообщил лидеру правых в Совете П. Н. Дурново, что высшие сферы высказались за принятие законопроекта. В ответ Дурново собрал свою фракцию, чтобы обсудить полученное известие. Было принято письмо на имя Акимова, в котором перечислялись сомнения относительно законопроекта, с просьбой передать это письмо царю. Акимов письма не передал. Тогда это сделал В. Ф. Трепов. По свидетельству Витте, “Трепов был очень близок к государю и пользовался особой милостью его величества, поэтому и имел право просить у его величества аудиенции для передачи различных своих государственных впечатлений и мнений”. Миссия Трепова увенчалась полным успехом: он привез своим товарищам по фракции радостное известие, что царь разрешил голосовать им “по совести”, т. е. против законопроекта, причем Столыпин об этом ровным счетом ничего не знал вплоть до голосования статьи о куриях».
(А. Аврех)
В общем, получилась классическая политическая «подстава». Впрочем, правые этого и не особенно скрывали. «Акела промахнулся!» И по Столыпину стали топтаться все кому не лень.
О. М. Меньшиков:
«Было бы неправдой утверждать, что П. А. Столыпин непопулярен. Напротив, он пользуется общим уважением, но в этом уважении чувствуются как бы ноты некоторого разочарования… Мы все ждем появления больших людей, очень больших, великих. Если данная знаменитость получила величие в аванс и вовремя не погасила его, общество этого не прощает… Годы идут, но большого дела что-то не видно».
Про карьеру Столыпина Меньшиков пишет, что это «первый случай после эпохи временщиков… Удача преследовала г. Столыпина и дальше. Трагедия нашей революции прошла над самой его головой, но он вышел благополучно из катастрофы. Он унаследовал, правда, уже разгромленный бунт, но имел счастье дождаться заметного “успокоения”. Но увы, маятник остановился лишь на одну секунду, и, кажется, мы снова… начинаем катиться влево. Вот тут-то удача как будто и оставляет своего любимца…
Кризис не в том, что Гос. совет разошелся с П. А. Столыпиным, а в том, что последний не в состоянии стать хозяином положения… В составе правительства невольно ищешь появления действительно большого человека, того главного артиста власти, на котором обыкновенно держится вся труппа. П. А. Столыпин при всех достоинствах – не премьер в этом сценическом смысле».
Смысл понятен – Столыпин не оправдал возложенных на него надежд. Понятен и вывод – раз не оправдал, он должен уйти.
А ведь Меньшиков был не из тех журналистов, кто «лезет с гранатой под танк». Он очень хорошо понимал, когда и что писать. И если уж он завел подобные песни – значит, тому была причина.
А кто стоял за всем этим? Да как раз те, кто рвался во временщики, те, кто, говоря об интересах России, имели в виду исключительно собственное благополучие. Именно такие персонажи были готовы подлизываться к Распутину и вообще к кому угодно, дабы занять теплые места.
5 марта 1911 года Петр Аркадьевич подал императору прошение об отставке. Причем чуть ли не все были убеждены, что отставка будет принята.
Газета «Речь»:
«По полученным 7 марта ночью сведениям, отставка Столыпина принята. Его преемником на посту председателя Совета министров считают В. Н. Коковцова, а на посту министра внутренних дел – государственного секретаря А. А. Макарова».
И в другой статье:
«Отставка П. А. Столыпина и назначение В. Н. Коковцова временным председателем Совета министров суть совершившиеся факты».
Кстати, Макаров являлся приятелем Распутина, который его очень хвалил императрице.
Однако дело повернулось совсем не так. В ход событий вмешалась старая покровительница Столыпина – императрица Мария Федоровна.
Прибыв в Царское Село из Аничкова дворца, она долго и очень эмоционально убеждала сына, что Столыпин на своем посту необходим России, что он является «последней опорой трона». В чем, как увидим дальше, была полностью права. Кроме того, Столыпина горячо отстаивали великие князья Александр и Николай Михайловичи. Они опасались, что после отставки премьера все пойдет вразнос. И ведь тоже как в воду глядели…
В результате император отставку не принял. Он сказал Столыпину:
«Я не могу согласиться на Ваше увольнение, и я надеюсь, что Вы не станете на этом настаивать, отдавая себе отчет, каким образом могу я не только лишиться Вас, но допустить подобный исход под влиянием частичного несогласия Совета. Во что обратится правительство, зависящее от меня, если из-за конфликта с Советом, а завтра с Думою, будут сменяться министры».
Мало того – премьер выдвинул условия: Дурново и Трепова отправить в отпуск, а Думу и Государственный Совет распустить на три дня, дабы за это время Столыпин пропихнул бы тот самый проваленный законопроект на основании 87–й статьи Основных законов. Данная статья давала возможность провести закон в обход как Думы, так и Госсовета.
Николай требования Столыпина удовлетворил. Дума и Совет были распущены, Дурново и Трепову император приказал сказаться больными – и уволил их в отпуск до 1 января 1912 года.
Столыпин вроде бы победил. Однако большинство представителей политической и околополитической среды полагали, что это пиррова победа. Утвердилось мнение: Столыпина вскоре уберут.
«Старцы верхней палаты тонко расценивают удельный вес предержащих мира сего. И если вес этот убавился в их глазах, если всю тяжесть своего мнения они положили на противоположную чашу весов, то, значит, в воздухе запахло чем-то другим, чем прежде. Возрастающая непрочность кабинета П. А. Столыпина ни для кого не была секретом в последнее время. И вот вчера мы получили наглядное и объективное доказательство, что слухи и толки последнего времени были не напрасны… Несомненно… что вчерашний вотум не как причина, а как симптом заслуживает особенного внимания.
…
От возможного крушения наш премьер ускользал до сих пор, передвигаясь вправо и подхватывая тот лозунг, которым пробовали воспользоваться против него. Но эта игра, как ни была она искусна, не могла продолжаться бесконечно… Вправо поворачивать дальше некуда… “убежденных националистов” можно найти сколько угодно в их собственной среде. Для этой политики услуги П. А. Столыпина больше не нужны… И справа, и слева слишком хорошо понимают, что на одной отрицательной программе “успокоения” нельзя же оставаться навек. А ни на что другое присяжные “успокоители” не показали себя способными. Мало того, слишком ясно становится теперь, что и самый момент “успокоения”, хотя бы и достигнутого их трудами, они не сумели использовать, принявши средство за цель».
(Газета «Речь»)
Эта же газета перепечатывает выдержку из немецкого издания «Vossische Zeitung»:
«Столыпин подавил революцию, но сам же предвидит новую. Он сделал все для подавления минувшей революции, но очень мало для предотвращения революции будущей».
«Кризис кончен! Кризис продолжается! Вот отзывы о положении в данную минуту. Они раздаются повсюду, и как это ни странно, но создавшееся положение отражается в них совершенно правильно».
(«Новое время»)
Витте злорадствовал: «Столыпин и его прихвостни торжествовали, но для мало-мальски дальновидного человека было ясно, что это торжество накануне его политической гибели».
Столыпин это и сам понимал, потому что прекрасно знал – Николай II не простит того, что он диктовал ему условия.
Он говорил Коковцову:
«Вы правы в одном, что Государь не простит мне, если ему придется исполнить мою просьбу, но мне это безразлично, так как и без того я отлично знаю, что до меня добираются со всех сторон и я здесь ненадолго».
Коковцов также отмечал:
«Что-то в нем оборвалось, былая уверенность в себе куда-то ушла, и сам он, видимо, чувствовал, что все кругом него молчаливо или открыто, но настроено враждебно».
Ему вторит Гучков, беседовавший со Столыпиным незадолго до смерти:
«Он был в очень сумрачном настроении духа. У меня создалось впечатление, что он все больше и больше сознает свое бессилие в борьбе с безответственными придворными влияниями… По всему было видно, что в нем созрело решение уйти от власти».
А вот что писал А. Н. Хвостов, один из последующих министров МВД (они менялись часто):
«В 1911 г., дней за десять до убийства Столыпина, в Нижний Новгород, где я в то время был губернатором, неожиданно приехал бывший издатель “России”, знакомый еще моего отца, Георгий Петрович Сазонов и вместе с ним Распутин, которого я ранее никогда не видал. Во время беседы со мной стал говорить… что он прислан царем “посмотреть мою душу”, и, наконец, предложил мне место министра внутренних дел. На мое замечание, что это место занято, Распутин ответил, что это все равно, что Столыпин все равно уйдет».
Впрочем, далеко не все факты вписываются в эту теорию. Тот же Хостов разным людям об упомянутом визите рассказывал по-разному. Так Гучкову он говорил, что визитеры прибыли к нему раньше – весной. Что соответствует показаниям Вырубовой, которая утверждала, что привезла Распутина в Киев из Покровского. А может, никакого визита вообще не было? Хвостов был человеком очень сомнительной честности.
А более всего версии, что Столыпин стал никому не нужен, противоречит его убийство. Если человек уже стал политическим трупом – какой смысл его убивать?
Анархист и стукач
Убийство Столыпина выделяется даже на фоне других странных убийств высших российских политических деятелей.
Для начала поглядим – а кем являлся его убийца, Дмитрий Богров?
Он был сыном крупного еврейского предпринимателя. В юности учился в Мюнхене, где познакомился с анархистскими идеями. В частности – с учением Макса Штирнера. На это стоит обратить особое внимание. Дело в том, что Штирнера, в отличие от большинства других анархистских идеологов, совершенно не волновало светлое будущее человечества. Его интересовала только идея абсолютной свободы личности. И если этой свободе мешают закон и мораль – то к черту их. Кстати, именно идеями Штирнера вдохновлялся герой романа Достоевского «Преступление и наказание» Родион Раскольников.
Доучиваться Богров вернулся в родной Киев, где поступил на юридический факультет университета. Одновременно он вступил в местную группу анархистов.
Надо сказать, что к этому времени анархисты ничего из себя уже не представляли. Наибольшего подъема данное течение достигло в 1906 году. Это было реакцией наиболее радикально настроенных людей на то, что манифест 17 октября простому народу ничего не дал, а восстания провалились. Так что тогда анархисты вдоволь постреляли, покидали бомб и пограбили. Именно в 1906 году попался на ограблении с убийством молодой Нестор Махно и прославился «агарным террором» (грабежами поместий) другой герой Гражданской войны – Григорий Котовский, тоже считавший тогда себя анархистом. Но эту волну довольно быстро сбили. Анархисты, являвшиеся апологетами свободы, в принципе не были способны к конспирации. Их очень быстро переловили – кого повесили, кого надолго отправили на каторгу. Так что в 1911 году немногочисленные анархистские группы являлись кучками болтунов. Хотя, разумеется, охранка за ними присматривала.
Вот и Богров довольно быстро добровольно предложил свои услуги местному Охранному отделению. Причины называют разные. Но наиболее простая – деньги. Отец Богрова, хоть и являлся богатым предпринимателем, сына не слишком баловал. Он выделял ему содержание 50 рублей в месяц. Оно, конечно, не так уж и плохо, если учесть, что Богров жил в родительском доме и, следовательно, не должен был платить за крышу и питание, но ему было маловато. Дело в том, что Богров имел весьма затратные привычки. Он любил посещать бега и играть в карты. А на это не хватило бы всего папиного состояния. Но как бы то ни было, Богров поступил в охранку с жалованием 150 рублей в месяц и получил кличку Аленский.
Хотя, возможно, роль тут сыграло и разочарование Богрова в анархистском движении, которое в Киеве хорошо помнили. Анархисты поначалу были крутыми и неслабыми ребятами, внушающими всем страх. То есть принадлежность к ним давала ощущение своей значительности. А потом они превратились в кучку тусовщиков, которые только и делали, что болтали.
В феврале 1910 года Богров окончил университет и в качестве помощника присяжного поверенного «приписался» к известному адвокату С. Г. Крупнову. Это было неплохое начало карьеры. Для того, чтобы стать практикующим адвокатом, требовалось некоторое время проработать помощником такового. Набравшись опыта, можно было попытаться вступить в Коллегию адвокатов. Но в Киеве Богров не засиделся.
Он писал другу: «Я не могу тебе описать всех неприятностей, которые меня доводили одно время до бешенства: да и вообще, что за охота жить со связанными руками, для меня это не жизнь».
В июне 1910 года Богров перебрался в Санкт – Петербург. Причины были опять же простые и житейские – желание побыстрее сделать карьеру. Дело в том, что Киев в те времена являлся всего лишь губернским городом. То есть захолустьем. И Богров отправился в столицу, где было больше возможностей. Знакомый отца устроил его на службу в «Общество для борьбы с фальсификацией пищевых продуктов». Это была негосударственная структура при очень серьезной организации – Вольном экономическом обществе. Здесь тоже имелись карьерные перспективы – впоследствии можно было пойти как на государственную службу так и в частные фирмы. Корпоративные юристы были тогда очень востребованы.
Одновременно Богров явился к начальнику местного охранного отделения барону фон Коттену и устроился на службу – за те же 150 рублей. Из документов охранки следует, что свой переезд Богров объяснял тем, что в Киеве его положение «несколько пошатнулось, ввиду чего он временно отошел от работы. Последнее время ему удалось рассеять все возникшие против него подозрения, и он находит вполне возможным возобновить свою работу».
Но с работой по обоим направлениям не сложилось. Юридическая карьера как-то не задалась. Что касается службы в охранке, то Богров «работал по анархистам». А анархистов в тот период в Санкт – Петербурге просто не имелось. По крайней мере, тех, кем имело смысл заниматься охранке. Богров обещал переключиться на эсеров, но и их не нашел. Впоследствии, как установило расследование, «при дальнейших свиданиях с Богровым он никаких существенных сведений не дал».
«Вообще на досугах Богров проводил время в игре в карты, посещал театры, скачки и увеселительные места и т. п., любил проводить время в обществе женщин. Временами он проигрывался настолько, что ему приходилось иногда прибегать к кредитным операциям… Всем, кто интересовался причиной его отречения от политики, он давал ответы, что она перестала его интересовать».
(Б. Ю. Майский)
Богров снова все бросил и отправился за границу, во Францию. При этом охранка сохранила ему жалование. Зачем? А на всякий случай. Как было сказано в одном из документов, «имея в виду трудность приобретения интеллигентной агентуры». Сотрудникам охранки тоже надо было отчитываться о проделанной работе.
За границей Богров отличился только тем, что проиграл в карты четыре тысячи франков. В общем, жизнь не складывалась.
Богров писал одному из друзей:
«Я стал отчаянным неврастеником… В общем же все мне порядочно надоело и хочется выкинуть что-нибудь экстравагантное, хотя и не цыганское это дело.
…
Нет никакого интереса к жизни. Ничего, кроме бесконечного ряда котлет, которые мне предстоит скушать в жизни. И то, если моя практика позволит. Тоскливо, скучно, а главное, одиноко».
Как правило, такие люди ограничиваются нытьем. Иногда – кончают жизнь самоубийством. Видный анархист, член Реввоенсовета Повстанческой армии Махно, а впоследствии один самых известных литературных критиков двадцатых годов, И. С. Гроссман – Рощин, хорошо знавший Богрова, писал о нем:
«В его душе была осень, мгла… Был ли Дмитрий Богров романтиком? Нет. В нем жило что-то трезвенное, деляческое, запыленно-будничное, как вывеска бакалейной лавочки… Я очень легко представляю Богрова подрядчиком по починке больничных крыш, неплохим коммивояжером шпагатной фабрики… И он бы серо и нудно делал нудное дело. Но точно так же представляю себе и такой финал: в местной газете, в отделе происшествий появляется петитом набранная заметка: “В гостинице «Мадрид» покончил самоубийством коммивояжер шпагатной фабрики Д. Богров. Причины самоубийства не выяснены”».
Но порой таких вот сереньких людей переклинивает…
Еще один анархист, П. Лятковский:
«Я помню еще его выражение, что мы, мол (в том числе и он), “мелкие сошки”, что мы, мол, “больше играем в революцию”, а главного не делаем. Спросил его, что он подразумевает под “главным”. Он ответил: это то, что люди оценили бы; о чем все знали бы… Он не хотел быть чернорабочим в революции, не хотел быть “мелкой сошкой”; ему нужно было “главное”. Поэтому-то он и вступил в охранку, чтобы сделать это “главное”, потому-то он и стрелял, чтобы его оценили, чтобы его знали. Ему нужна была слава, известность. Пусть слава провокатора, Герострата, лишь бы слава, а не реабилитация… Для него те, о ком он упоминал в своем показании, были “мелкими сошками”, а его смерть со славой для него важнее, чем страдание других».
А вот пример из новейшей российской истории. 7 ноября 2012 года Дмитрий Виноградов убил в Москве пятерых человек. За день перед этим он выложил в Сеть свой «манифест». Там, в частности, сказано:
«Я ненавижу человеческое общество и мне противно быть его частью! Я ненавижу бессмысленность человеческой жизни! Я ненавижу саму эту жизнь! Я вижу только один способ ее оправдать: уничтожить как можно больше частиц человеческого компоста. Это единственно правильное и стоящее из всего того, что каждый из нас может сделать в своей жизни, это единственный способ ее оправдать, это единственный способ сделать мир лучше».
И кто попадется на пути людей такого типа – случайные люди или председатель Государственного Совета – это уж как выйдет…
Такого человека очень легко подтолкнуть в нужную сторону…
Только факты
В конце августа 1911 года император, двор и министры находились в Киеве по случаю торжеств, посвященных открытию памятника Александру II. Присутствовал и начальник секретной охраны императора генерал А. Спиридович. Последнее стоит запомнить – дело в том, что генерал много лет возглавлял именно киевскую охранку – этот город был для него не чужим.
И вот тут-то началось самое интересное. Для начала изложим факты.
26 января Богров явился к начальнику киевского охранного отделения Н. Н. Кулябко и подал ему «записку», точнее, довольно обширное донесение.
«В записке излагалась длинная и сложная история о том, как в 1910 г. на Троицу из Парижа в Петербург приехала “дама”, которая привезла с собой письма ЦК партии эсеров. Два письма и деньги она должна была передать уже известному нам Егору Егоровичу Лазареву и одно – члену Государственной думы трудовику А. А. Булату. В конце концов письма попали к Богрову, который передал их фон Коттену. После этого между Лазаревым и Богровым установилась постоянная связь. Через некоторое время к Богрову явился незнакомец, отрекомендовавшись другом Лазарева. Незнакомец также спросил, у кого он может собрать справки о его, Богрова, прежней деятельности. Потом к Богрову прибыл еще один господин. В конце июня 1911 г. Богров получил письмо с целым рядом вопросов, в том числе такими: не изменились ли его убеждения, каково настроение и т. д.? Был указан и адрес для ответа (“Вестник знания”. Невский, 40, для Н. Я. Рудакова.) Ответ ушел немедленно. До конца июня никаких дальнейших известий не было, как вдруг “Николай Яковлевич” явился к Богрову в Потоки около Кременчуга, где у его родителей была дача, и рассказал, что был в Киеве, узнал дачный адрес Богрова и разыскал его. Главное, что интересовало “Николая Яковлевича”, – это вопрос, можно ли получить в Киеве квартиру для трех человек. Богров дал утвердительный ответ. Далее прибывший расспрашивал о способах сообщения с Киевом. Богров предложил план переезда на моторной лодке, который “Николай Яковлевич” одобрил. В тот же день он уехал обратно в Кременчуг и обещал в скором времени дать о себе знать.
Свидание Богрова с Кулябко состоялось на квартире последнего, когда у него обедали Спиридович и Веригин. В их присутствии Богров рассказал содержание своей записки с некоторыми дополнительными подробностями. Выслушав его, Спиридович отверг план с моторной лодкой и предложил “ввести террористов в Киев с одной из ближайших железнодорожных станций”. Устройство конспиративной квартиры было предоставлено Богрову. К этому Кулябко прибавил, что ввиду той роли, которую Богрову придется сыграть в “ликвидации”, он всегда может предоставить ему доступ во все места, связанные с торжествами, и тут же предложил билеты в Купеческий сад и городской театр на 31 августа и 1 сентября, где должны были быть царь, министры, сановники».
(А. Аврех)
Но тут началось что-то непонятное.
Для начала стоит сказать о положении Столыпина. Он на этом празднике жизни оказался, так сказать, вне игры. Настолько, что ему даже не предоставили коляску в императорском кортеже, он вынужден был ездить на наемном экипаже. Кроме того, Столыпину же не нашлось места и на пароходе, на котором Николай II отправился в Чернигов.
Такое положение, казалось бы, объясняется очень просто – это известный с древних времен типичный признак монаршей немилости. Тем более что о грядущей отставке Столыпина говорили все. Но. Подобная демонстрация отношения к своему сотруднику совершенно не характерна для Николая II. Император прославился как раз обратным. Перед отставкой какого-либо чиновника он говорил ему разные хорошие слова и вообще обращался исключительно милостиво. Одни такую особенность объясняют лицемерием Николая Александровича, другие – какой-то извращенной деликатностью… Но это и неважно. Главное – вот так откровенно демонстрировать свою немилость было совсем не в стиле императора. Может, шла какая-то политическая игра, смысла которой мы уже не узнаем?
Но вернемся к Богрову.
«31 августа Богров попросил Кулябко дать ему билет в Купеческий сад. При этом он сообщил, что “Николай Яковлевич” уже прибыл в Киев, причем не один, а с некой девицей по имени “Нина Александровна”. “Николай Яковлевич” предложил ему принять непосредственное участие в покушении, но он отказался. Из разговоров с “Николаем Яковлевичем” Богров понял, что дело серьезное, ибо тот потребовал сообщить приметы Столыпина и JI. А. Кассо. Поэтому ему необходимо быть в Купеческом саду, так как, возможно, за ним будет установлено перекрестное наблюдение сообщниками “Николая Яковлевича” и его отсутствие в саду приведет к провалу. Билет был выдан, однако Богрову не удалось близко подойти к Столыпину. Поздно ночью он сообщил Кулябко, что у “Николая Яковлевича” имеется два браунинга, а его свидание с “Ниной Александровной”, поселившейся на неизвестной Богрову квартире, должно состояться завтра между 12 и 1 часом дня. Поскольку террористы по-прежнему требуют от него выполнения поручения, ему необходим билет в городской театр на торжественный спектакль. “Николаю Яковлевичу”, чтобы отвести подозрение, он уже сказал, что билет достанет через знакомую кафешантанную певицу Регину. Кулябко согласился выдать билет».
(А. Аврех)
Все это время таинственный «Николай Яковлевич» со спутницей скрывались на квартире Богрова, которая располагалась в доме его отца.
«Решающие события 1 сентября развернулись следующим образом. В 6 часов утра Кулябко впервые доложил о готовящемся покушении киевскому генерал-губернатору Ф. Ф. Трепову. В 7 часов утра тот сообщил об этом Столыпину с просьбой не ходить по городу. В середине дня Богров сказал Кулябко, что свидание “Николая Яковлевича” и “Нины Александровны” перенесено на 8 часов вечера. Когда Богров явился в театр, Кулябко предложил ему вернуться на квартиру, чтобы убедиться, что “Николай Яковлевич” все еще там. Богров ушел и вернулся через несколько минут, сказав, что “Николай Яковлевич” ужинает, после чего занял свое место в 18–м ряду партера. Во время антракта Кулябко повторил приказание, и Богров снова повторил свой нехитрый маневр. Однако дежуривший у входа офицер отказался впустить его обратно в театр, поскольку билет уже был надорван. Только вмешательство Кулябко, проходившего в это время мимо, позволило Богрову снова оказаться в театре».
(А. Аврех)
В итоге после окончания второго акта спектакля Богров приблизился к Столыпину и всадил в него две пули. Одна попала в руку, другая в живот. Богрова чуть не убили прямо в зале, его с большим трудом удалось отбить.
Что же касается Столыпина, то ранение в живот оказалось роковым. При отсутствии антибиотиков такие раны не лечились. Через три дня он скончался.
Бездарный детектив
Таковы факты. Но они выглядят так, будто написаны детективщиком-графоманом в состоянии жестокого похмелья.
Начнем с начала. Некий революционер, знакомый Богрову только по переписке, предлагает осуществить теракт. Конечно, анархисты были отмороженными ребятами, но тех, кто пренебрегал конспирацией, к тому времени уже повесили. Представьте ситуацию в переводе на сегодняшние реалии. Некий человек, связавшись со своим знакомым по анархистскому интернет-форуму, предлагает ему совершить убийство высокопоставленного лица. Вы можете поверить в серьезность таких намерений?
«Смешно становится только подумать, что таких “орлов” охраны, как Курлов, Спиридович, Кулябко, Веригин, можно было провести на такой очевидной наивности, как то, что этот злополучный “Николай Яковлевич” – надо бы думать, по серьезности затевавшегося предприятия опытный революционер – мог, познакомившись с политическими взглядами Богрова главным образом через письма, сразу же, с места в карьер, предложить такое дело, как участие в террористическом акте».
(А. Мушин)
Тем более что серьезные революционеры относились к анархистам очень настороженно. Среди сторонников безвластия было очень много болтунов, психов, наркоманов, алкоголиков и просто идиотов. Так что дела с ними предпочитали не иметь.
Далее. Богров убеждал сотрудников охранки, что «Николай Яковлевич» требовал от него приметы Столыпина. Это вообще полный бред. Никакой тайны они не составляли. Фотографии премьера печатались в газетах и журналах, к тому же тогда была широко распространена торговля фотокарточками любых сколько-нибудь известных людей. Это то же самое, что в 70–х годах XX века спрашивать приметы, допустим, А. Н. Косыгина. Да его портреты продавались в любом крупном книжном магазине! Вот и тогда. Зачем террористу были нужны приметы Столыпина, если он мог зайти в любую книжную лавку и купить «карточку» Петра Аркадьевича?
С последующими событиями начинается полный цирк. Почему за Богровым не установили наблюдение? Напомним, дело-то было очень серьезное, террористы могли передумать и стрелять в императора – тем более что после дела Азефа агентам откровенно не доверяли. А уж Богрову доверять не было вообще никаких оснований. Ведь как агент он себя ничем не проявил. Фактически его держали на службе «на всякий случай».
Но сообщениям Богрова по непонятным причинам свято верили, не подвергая его слова сомнениям.
Почему-то сотрудники охранки не проверили дом Богрова, где, по его словам, остановился «Николай Александрович». Там имелись горничные, швейцар, которые видели всех входящих. Их можно было расспросить?
«Оказывается, там была прислуга, к которой один из филеров ходил в гости (выделено мной. – А. Щ.), и самое пребывание этого Николая можно было проверить 20 раз. И было бы обнаружено, что это была сплошная ложь со стороны Богрова».
(А. Мушин)
Это уж вообще запредельно. Филеру ничего не стоило спросить свою подружку: «А к хозяйскому сынку гости не приезжали?»
Это ведь азы сыскной работы, о которых знают не только профессионалы, но и любители детективов. Принцип действия любой спецслужбы – «доверяй, но проверяй». А охранка, даже после всех реорганизаций, оставалась очень неплохой спецслужбой.
Вообще, убийство Столыпина являет какую-то совершенно детскую беспомощность киевской охранки. Учитывая то, что раньше местное охранное отделение неплохо гоняло революционеров, в ее непрофессионализм поверить трудно. Напомню, что в городе присутствовал генерал Спиридович, который как раз с успехом громил киевское революционное подполье. Поверить в то, что подобные матерые волкодавы допустили множество чудовищных промахов, – невозможно.
Но и это не все. Агентов охранки строжайше запрещалось допускать туда, где были высокопоставленные люди, – поскольку после истории с Азефом особого доверия к ним не было. А если уж и допустили – то за ними должна была топать пара филеров и дышать Богрову в затылок. И ведь убийца был не каким-нибудь навороченным суперменом из голливудского боевика. Выйти на позицию для стрельбы из «браунинга» (то есть почти в упор), выхватить пистолет… Тогдашние работники охранки были, конечно, не сегодняшними спецами, но совсем не дураками. И опыт террористических актов был огромный.
Террориста, если он не профессионал, выдает поведение. А Богров профессиональным убийцей не был. Да и выхватить из кармана пиджака пистолет и начать стрелять не так просто. Это в кино все такие крутые. Вот те, кто служил в армии, а значит умеет обращаться с оружием – возьмите игрушечный пистолет, положите в карман пиджака и попробуйте быстро выхватить… То-то и оно. Тут нужна долгая тренировка. Богров же даже не служил.
Да, такие теракты осуществлялись в начале XX века. Боевики использовали принцип неожиданности. Это были смертники. Тогдашние правоохранители такое не предусмотрели. Хотя пора бы было сделать выводы.
Получается – Богрова пустили в «свободное плавание», позволив ему резвиться так, как он хочет.
Впоследствии жандармы оправдывались тем, что Богров якобы им заявил: за ним будут следить революционеры. Дескать, поэтому к нему и не приставили агентов.
Это тоже чепуха.
«Сообщение Богрова о том, что за ним, по предупреждению “Ник. Як”., может быть надзор в театре для проверки посещения спектакля, до очевидности было невероятно, так как нельзя же допустить, чтобы “Ник. Яков.” осведомлял Богрова о такой направленной против него же меры и, посвящая Богрова во все свои сокровенные тайны вплоть до указания некоторых из участников заговора, в то же время не верил его обещанию быть в театре и даже прямо обнаружил свое недоверие».
(А. Мушин)
И в самом деле. У жандармов должен был возникнуть вопрос: а зачем было «Николаю Яковлевичу» открывать свои карты? К тому же попасть в тот вечер в театр было очень непросто. За билеты киевляне буквально воевали – ведь присутствие в театре расценивалось как принадлежность к элите. И всех получивших билеты проверяли. Если гипотетический террорист обладал возможностями пропихнуть в театр своих людей, то зачем ему был нужен никчемный Богров?
То есть картинка никак не складывается.
И завершая тему. Следствие над Богровым произошло как-то очень быстро. Его казнили через две недели. Серьезных попыток обнаружить поделыциков террориста не предпринималось. Возникает вопрос – а не заметали ли наверху следы?
Сенатор М. И. Трусевич, производивший расследование обстоятельств убийства Столыпина, на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии докладывал:
«Он, Курлов, в нарушение возложенных на него служебных обязанностей не только не воспретил выдачи Богрову билетов для пропуска на торжества, но и не распорядился об учреждении за Богровым в случае выдачи ему означенных билетов бдительного надзора и принятии необходимых мер».
Оправдания компании жандармов выглядели детским лепетом.
«В ответ на обвинения Курлов в своей записке дал совершенно смехотворное объяснение. Доклад Кулябко, отвечал он на первый вопрос, был сделан в “такой форме”, что не возбудило в нем “никакого сомнения, что наблюдение было установлено и за самим Аленским”. На второй, главный вопрос Курлов дал такой ответ: когда Кулябко доложил ему (в театре) последние сведения о “Николае Яковлевиче”, которые сообщил Богров, “только что опять приезжавший к нему в театр”, то, “где именно сообщил Аленский указанные сведения Кулябку, последний мне не объяснил, и об этом я его не спрашивал, так как понял, что Кулябко мог с ним иметь разговор на подъезде, в вестибюле или ином помещении театра, но не в зрительном зале”. В показаниях, данных Чрезвычайной следственной комиссии, Трусевич решительно заявил: “Относительно Курлова было установлено, что Курлов был осведомлен о том, что агент был допущен в театр”. Курлов на допросе сначала категорически отрицал это, но, когда ему сказали, что Кулябко подтвердил этот факт, он мог только пролепетать в ответ: “Да, по словам Кулябки, выходило так”».
(А. Аврех)
Кстати, если этим оправданиям поверить, то остается только удивляться, на какой стадии деградации находились российские правоохранительные органы, и как власть все-таки продержалась до 1917 года. Но поверить этим «отмазкам» невозможно.
Можно привести еще целый ряд подобных доказательств, в частности противоречия в показаниях каждого из четверки, которыми они фактически изобличали друг друга, но и уже приведенных фактов вполне достаточно, чтобы понять, что все эти детские промахи, допущенные опытными охранниками, были намеренными. Заслуживает внимания только объяснение Курлова в его воспоминаниях. Дело было, оказывается, в том, что охранники, несмотря на весь свой опыт, очень часто становились жертвой какого-то гипнотического доверия, которым они проникались к своим секретным сотрудникам из «революционеров».
Это уже сюжет для триллера. Революционеры постигли тайные знания египетских жрецов, ордена тамплиеров, тибетских лам и колдунов вуду.
Но если все-таки дело обстояло проще, и Богрова использовали, то возникает вопрос – кому это было выгодно? И ответ тут же находится. Прежде всего – одному из заместителей Столыпина, П. В. Курлову. Он был единственным из помощников Петра Аркадьевича, кого ему навязали.
«Большому кругу людей было известно, что Курлов ненавидел Столыпина, а последний считал его одним из своих самых опасных врагов. Курлов являлся весьма низкопробной личностью: кутил в ресторане на казенные деньги, был весь в долгах, имел самую скверную репутацию. Столыпин только ждал повода, чтобы убрать его, и Курлов об этом хорошо знал. К тому же Курлов был креатурой дворцового коменданта В. А. Дедюлина, одного из ярых врагов Столыпина».
(А. Аврех)
То есть – за Курловым стояли правые, которые Столыпина очень не любили. Их премьер раздражал, поскольку был не из их стаи, к тому же являлся человеком, с которым договариваться было непросто.
Косвенно это подтверждает то, что впоследствии Курлов в своих мемуарах пишет о исключительно теплой дружбе со Столыпиным. Хотя об их реальных взаимоотношениях знало множество людей. Вопрос – а зачем так нагло врать? Курлов был вообще типом очень сомнительным. Он любил погулять в ресторанах на казенные деньги, а главное – имел множество долгов. Последнее в МВД, мягко говоря, не приветствовалось. Ведь должника очень легко заставить сделать что угодно. Недаром в Отдельный корпус жандармов офицеров, имевших долги, просто не брали. Есть сведения, что Столыпин ждал только удобного повода, чтобы избавиться от Курлова.
Возможно, Столыпин знал о Курлове такое, что медлить было уже нельзя? Или не только о Курлове…
Опять же – это не значит, что Курлов дал приказ убить Столыпина. Богров хотел эффектно умереть и для начала собирался убить Кулябко. Что, заметим, не составило бы ему никакого труда. Убийства агентами охранки своих кураторов были не такой уж и редкостью. Но Богрову просто подсказали, в кого надо стрелять…
Существует версия, что главным в этой истории был Спиридович. Она основана на том, что генерал знал в Киеве все входы и выходы, ему легче было это организовать. Но только вот зачем? Никаких выгод от смерти Столыпина он не получил. Угрожать ему премьер тоже не мог.
В этой нехорошей истории имеется некоторая информация к размышлению. Я уже упоминал, что после дела Азефа началось наступление на Охранные отделения. Но всерьез эта кампания пошла после убийства Столыпина. Главным был вопрос: а чем, черт побери, они там занимаются? Вопрос-то был сложный. С одной стороны, работники охранки являлись профессионалами, которые могли на равных противостоять революционерам. С другой стороны – эта структура на всех плевать хотела. И что там они крутили – никто не знал. Проблема, кстати, достаточно обычная для XX века. Я уже упоминал о ФБР. Но ведь и товарищ Сталин в 1937 году понял, что НКВД ему фактически неподконтрольно. Он-то эту проблему решил. Потому что был Сталиным. Он и не с такими проблемами разбирался. В Третьем рейхе имелись те же вопросы с ведомством Гиммлера. Но там все решило внешнее вмешательство. Подошли советские танки – и разбираться стало некому и не с кем.
В Российской империи политическую полицию стали просто-напросто разваливать. К 1917 году она являлась жалкой пародией на саму себя образца начала века. Тут вообще начинаются тайны, о которых надо писать отдельную книгу. Одним из самых ярых разрушителей был командир Отдельного корпуса жандармов В. Ф. Джунковский, который после победы большевиков мало того, что оказался на их стороне – так и был одним из тех, кто помогал Дзержинскому создавать ЧК. Кем он являлся, что им двигало по жизни – это, повторяю, вопрос не для данной книги. Но подведем итог – после убийства Столыпина политическая полиция как система прекратила существование.
* * *
История с убийством Столыпина имеет продолжение. В Киеве Петру Аркадьевичу поставили памятник. Но простоял он недолго. Во время Гражданской войны власть в Киеве менялась двенадцать раз, так что всем было не до памятника. Когда большевики в какой-то мере порядок навели, то уже 20–х годах его снесли и собрались на том же месте установить памятник Богрову. Инициаторами этой светлой идеи были бывшие анархисты. Но как раз начались публикации, что Богров-то стукачок… Поднялась мощнейшая полемика. Ее накала мы и представить не можем. Ведь для нас все эти люди – исторические персонажи, а для тех ребят – друзья и знакомые. В общем, дискуссия вышла интересной. Против документов Департамента полиции, которые были тогда доступны, возражать было нечего. Поэтому пошли в ход разные психологические изыски. К примеру, говорилось, что Богров, конечно, был агентом охранки, но раскаялся и решил, так сказать, загладить свою вину убийством премьера. Получалось, что ничем до того не выдающийся человек оказался кем-то вроде экстрасенса Вольфа Мессинга и умудрился обмануть всех профессионалов… В такое не поверили. Памятник Богрову поставлен не был.
Кстати, в уголовном деле Богрова имеются вырванные страницы. Кто это сделал: то ли жандармы, которые хотели прикрыть упомянутые странности, то ли сторонники Богрова, – теперь уже не установишь.