В конце 1920 года эмигрантская жизнь чрезвычайно оживилась. После эвакуации Крыма ряды эмигрантов значительно пополнились. Но что самое главное – за границей оказалось большое количество людей с психологией, выработанной Гражданской войной. Далеко не все из них смирились с поражением. К тому же многими белогвардейцами двигала уже не столько любовь к России, сколько ненависть к большевикам. Красных хотели уничтожить. Любой ценой.

Надежда на реванш

С 18 ноября в течение пяти дней в Константинополь прибыло из Крыма 150 тысяч эмигрантов, из них примерно 70 тысяч офицеров и солдат врангелевской армии.

Прибывали они в очень разных условиях.

«Между тем на одних пароходах была грязь, давка и голод, и лишний багаж сбрасывали в море. На других же была и вода, и провиант, и разрешали брать с собой все, что угодно. Позже, в Константинополе, я видел при погрузке беженского багажа качающиеся на лебедке гарнитуры мебели, клетки с курами, дуговые электрические фонари. Это все везли запасливые люди в виде валюты. Но эта „валюта“ занимала на иных пароходах так много места, что многие из желающих попасть на пароход не попадали на него».

(П. С. Бобровский, эмигрант)

Западные страны помогали эмигрантам отнюдь не за просто так. В качестве платы Врангель отдал Англии, Франции и Италии все корабли, на которых эмигранты прибыли.

Что же касается прибывших на судах, то их судьба складывалась по-разному. Гражданские могли делать что им захочется. Большинство из них, пусть и с большими трудностями, сумели выбраться в европейские страны. Хотя многие и «зависли» в Константинополе ввиду полного отсутствия средств. А ведь многие решительно ничего не умели делать…

Что же касается армейцев, то они были размещены в лагерях – на Галлиполийском полуострове, на острове Лемнос и в районе Чаталджи, в 50 километрах к западу от Константинополя. Самым известным из них является первый, именно от него пошло название «галлиополийцы», означавшее тех, кто боролся с большевиками до конца. Этим солдатам и офицерам выдали впоследствии даже особый нагрудный знак. Причин известности именно Галлиополийского полуострова две. Этот топоним был на слуху. С февраля по август 1915 года здесь разворачивалась так называемая Дарданелльская операция – страны Антанты попытались овладеть полуостровом и тем самым открыть себе путь на Константинополь. (Турция воевала на стороне Германии.) Операция закончилась неудачей, в земле полуострова навсегда остались примерно 75 тысяч союзников и 26,5 тысячи немцев и турок. Провал бездарно спланированной операции наделал много шума в прессе, так что слово «Галлиополи» помнили.

Второй причиной было то, что на полуострове находились части бывшей Добровольческой армии – так сказать, самые белые и из всех врангелевских частей.

Главной целью Врангеля было сохранить армию. Барон выражал уверенность, что уже весной будущего года они снова двинут в Россию. И тут сразу возникал вопрос: а в каком качестве? У белых не было транспорта, тяжелого вооружения, лошадей, а уж тем более – боеприпасов и снаряжения. Все это мог предоставить только Запад. Верить в то, что дадут за красивые глаза, Врангель просто не мог. Это в 1918 году многие белые искренне верили, что страны Антанты им помогут из союзнического долга. Русские офицеры не интересовались политикой, так что нравы, царящие в этой среде, были им совершенно незнакомы. Но в 1920 году Врангель уже не мог не понимать – «за так» ему не дадут ничего. Тем более что английские лидеры особо и не скрывали, что их целью являлось расчленение России. Но… Пусть и в качестве пушечного мяса для иностранных армий – но зато против большевиков.

Впрочем, возможно, Врангель лукавил. Дело в том, что страны бывшей Антанты не планировали никаких военных действий против РСФСР в ближайшем будущем. Жители этих стран смертельно устали от войны – а ведь большинство мужчин имели фронтовой опыт и были чрезвычайно обозлены на свои правительства, пославшие их на бойню… Так что попытка воевать с Советами могла обернуться очень серьезными внутренними неприятностями – вплоть до попытки повторить большевистский опыт. Тем более что силу большевизма тогда сильно преувеличивали. Именно идеи, а не РСФСР. На самом-то деле, Красная Армия была на тот момент абсолютно небоеспособна. Но… Экспериментировать никому не хотелось.

Так вот, возможно, Врангель стремился прежде всего сохранить армию как подконтрольную ему силу. Дело в том, что Белое движение так и не сумело выработать общей идеи – что и стало главной причиной его поражения. На войне логика противостояния все же сплачивала. Но было понятно, что в эмиграции солдат тут же попытаются растащить разномастные политики и политиканы. А таковых имелось невероятное количество – и каждый знал, как спасти Россию.

Так в ноябре 1920 года в Галлиополийский лагерь прибыли политики В. Л. Бурцев, А. В. Карташев, А. С. Хрипунов, которые активно лезли в друзья. Врангель их попросту послал куда подальше, заявив: «Я с армией воевал, я ее вывез, я с нею буду делить радость и горе – о ней буду заботиться и никому не позволю притронуться даже пальцем». Потом, правда, пришлось лезть в политику, но это потом.

Почти сразу же в среде сидевших в Турции офицеров начались скандалы. Самый громкий из них связан с именем генерала Якова Александровича Слащова, лучшего полководца Гражданской войны, который красных гонял, что называется, пинками под зад. Именно благодаря ему Крым сумел продержаться восемь месяцев после разгрома Деникина. Заодно Слащов получил прозвище «вешатель». Совершенно несправедливо – он был ничуть не более жесток, чем другие белые генералы. Просто Яков Александрович по примеру большевиков сообщал об исполнении приговоров в прессе. Другие белые проводили репрессии, стараясь не привлекать к ним внимания.

Генерал был весьма невысокого мнения о стратегических талантах Врангеля и этого никогда не скрывал. Кроме того, он был резко против опоры белогвардейцев на иностранную помощь. Конфликт привел к тому, что летом 1920 года Слащов был смещен со всех постов и оказался вне игры. При этом он настолько разочаровался в Белом движении, что завел переговоры с чекистами, заявляя, что готов перейти на службу к большевикам и захватить с собой еще около тридцати офицеров. Генерал ставил условие, чтобы Главкомверхом был назначен генерал Брусилов, который к этому времени перешел от нейтралитета в сторонники Советской власти. Переговоры, правда, закончились ничем – красные сумели взять Крым, а Слащов оказался в Константинополе.

Там он начал высказывать все, что думал о стратегических и политических талантах руководителей врангелевского режима. Суть высказываний сводилась к тому, что кучка бездарных политиканов провалила всё, что могла. По большому счету, так оно и было. Но говорить вслух об этом, понятное дело, не стоило. В итоге генерал договорился. Его выперли в отставку «без права ношения мундира». В дореволюционной армии это было страшным позором. Мундир с погонами имели право носить и офицеры-отставники. Вообще-то все эти мундиры уже были униформой несуществующей армии, но тогда об этом еще не знали.

В ответ Яков Александрович выпустил книгу «Требую суда общества и гласности. Оборона и сдача Крыма. (Мемуары и документы)». Генерал оказался вне эмигрантской среды. Никаких богатств он из России не вывез, так что жил в Константинополе в бедности, пробавляясь огородничеством. В ноябре 1921 года Слащов вернулся в РСФСР и поступил на службу в Красную Армию. Это тоже вызвало шум. Дело в том, что генерал был очень популярен, особенно у офицерской молодежи. Эти ребята зачастую тоже относились к врангелевскому руководству без особого почтения. Но как пошумели, так и успокоились. Большевики тоже не пытались использовать Слащова в пропагандистских играх.

Что же касается турецких лагерей, в них было нездорово. Вставал главный вопрос: что делать? Не в глобальном смысле, а в повседневном. Старая офицерская мудрость гласит: «Солдат, который ничем не занят, – потенциальный преступник». Так оно и есть. Если начальство не напрягает солдат что-то делать, бойцы сами найдут себе занятия – как правило, весьма сомнительного свойства. А если учесть, что на Галлиополи и в других лагерях сидели ребята, прошедшие войну, никого и ничего не боявшиеся…

Врангель попытался проводить учения. Как ехидно отмечал все тот же Слащов, «проводили артиллерийские учения без пушек и кавалерийские без лошадей». Всерьез бывалым бойцам воспринимать это было трудно.

От безделья офицеры стали придумывать разные забавы. К примеру, дуэли на винтовках на расстоянии от километра и более. Попасть на таком расстоянии из мосинской винтовки невероятно сложно даже для самого опытного стрелка – так что вызовы делались по любому поводу. И ведь некоторые, тем не менее, попадали…

Были у белогвардейцев и более интересные развлечения. Из приказа по Донскому лагерю от 4 марта 1921 года следует, что казачки шатались по окрестностям группами по 30‒40 человек и немножко грабили всех, кто не успел убежать.

Наблюдались и другие любопытные вещи. Начальник врангелевского штаба генерал П. Н. Шатилов требовал: «Принять все меры к тому, чтобы не нашлось бы желающих возвратиться в Совдепию…»

Донской атаман генерал А. П. Богаевский объявил: «Решительно запрещаю всем офицерам и казакам, способным носить оружие, записываться для отправки в Советскую Россию».

Если такие приказы издавались, значит, были случаи… Но долго это продолжаться не могло. Хотя бы потому, что турецкие лагеря существовали за счет английского и французского правительств. По данным бывшего министра Временного правительства

А. В. Карташева, к апрелю 1921 года французское правительство израсходовало на содержание врангелевской армии 200 миллионов франков. Так вот, французы стали намекать: ребята, пора и честь знать. С 1 февраля 1921 года Франция объявила, что прекращает всякую финансовую и материальную помощь.

В официальном сообщении из Парижа говорилось: «Напрасно было бы думать, что большевиков можно победить русскими или иностранными вооруженными силами, опорная база которых находилась вне пределов России, и, вдобавок, победить с помощью солдат, которые в момент наилучшего состояния армии в Крыму на родной почве не оказались в состоянии защитить его от прямого нападения советских войск».

Англичане ничего не заявили, но деньги тоже перестали выделять. Попытки Врангеля добыть деньги у русских промышленников закончились провалом. Они решительно не желали финансировать белогвардейцев.

Так что к декабрю 1921 года турецкие лагеря опустели. Солдат и офицеров частично переправили в балканские страны, частично они начали разбредаться по свету. Врангелю же пришлось ввязываться в разные дурно пахнущие политические игры. Так в Болгарии белогвардейцы участвовали в перевороте 9 июня 1923 года, в результате которого к власти пришло правое правительство. По сути, они действовали как обыкновенные наемники.

Между тем в 1921 году в связи с четырехлетием Советской власти была объявлена амнистия для рядовых участников Белого движения. Только из Болгарии уехало 11 тысяч человек. А всего в 1921 году на Родину вернулось 121 843 человека. Но кто-то уехал, а кто-то остался.

Разброд и шатания

Еще в Константинополе Врангель понял, что без политической надстройки ему не обойтись. Как известно, если чего-то нельзя предотвратить, то нужно это возглавить.

Барон сформировал своего рода правительство в изгнании – «Русский Совет». Он был заявлен как «единственный носитель законной власти», объединяющий силы, борющиеся против большевиков. В «Русский Совет» вошли вместе с генералами П. Н. Врангелем, А. П. Кутеповым, П. А. Кусонским, П. Н. Шатиловым такие деятели, как граф В. В. Мусин-Пушкин, И. П. Алексинский, Н. Н. Львов, представитель Союза торговли и промышленности Н. А. Ростовцев, член ЦК кадетской партии князь П. Д. Долгоруков, бывший социал-демократ Г. А. Алексинский.

«На первом же заседании, 5 апреля (1921 года. – А. Щ. ), в Константинополе „Русский Совет“ пытался потребовать от западных правительств объявления ультиматума Советской власти. Он развил активную „коммерческую“ деятельность, занялся распродажей в Европе вывезенных из Крыма и Новороссийска ценностей. Среди приглашенных Врангелем для участия в работе „Совета“ был и В. В. Шульгин, который в то время выступил с заявлением, что готовый аппарат управления белой эмиграции создаст у большевиков впечатление ее большой силы. Но никто, даже в эмигрантских кругах, особенно не считался с „правительством“ Врангеля. Он сам позже признал, что „в полной мере выявился разброд русской зарубежной общественности“, и попытка объединить вокруг армии и „Русского Совета“ „национальномыслящих людей“ закончилась неудачей. Обнаружились, например, большие разногласия с представителями эмигрантского казачества, с „атаманами и председателями правительств“ Дона, Кубани и Терека, которые отказались участвовать в этом предприятии. После переселения „Русского Совета“ в Сербию борьба различных группировок привела к прекращению его существования осенью 1922 г.».

(Л. Шкаренков, историк)

В эмиграцию убыло множество совершенно разных людей с разными политическими взглядами – от монархистов до эсеров. И если в турецких лагерях существовало какое-то единство, то остальные тут же бросились разбираться друг с другом. Эсеры оказались на обочине – тем более что их лидеры изрядно поправели. Огромное количество помоев вылили на кадетов – дескать, это вы сознательно расшатывали Российскую империю. Тем более что это соответствовало истине. С казачьими атаманами все об стояло еще сложнее. Дело в том, что среди казаков и в Гражданскую войну была очень сильна тяга к «самостийности». Как известно, атаман Краснов провозгласил независимое донское государство. Впоследствии у Деникина изрядно болела голова и от кубанских сепаратистов. Лидера последних он попросту повесил. Эти взгляды сохранились и в эмиграции. Так, среди казаков была весьма популярна теория, что они вообще не русские, а отдельный народ.

Кстати, существовали в эмиграции и другие сепаратисты. К примеру, украинские националисты имели аж два «правительства» – гетмана Скоропадского и Петлюру, которые друг друга ненавидели. Имелись и все остальные – белорусские, закавказские и так далее.

Но рассказ будет, в основном, о русских эмигрантах. У них же, как мы видели, тоже дело обстояло нездорово. Одновременно с «Верховным Советом» стали образовываться и иные структуры.

Первыми организовались монархисты. При том что среди белых армий сторонников царя-батюшки было немного. В мае 1921 года монархисты провели съезд в баварском курортном городе Рейхен-галле. Примечательно, что монархисты в основном группировались именно в Германии – там имелось достаточное количество, так сказать, идейно близких, сторонников реставрации немецкой монархии. На съезде был выбран Высший Монархический Совет (ВМС), его возглавил известный крайне правый политический деятель Н. Е. Марков. Новая структура занялась, по свидетельству генерала фон Лампе, «разработкой норм временного управления Россией после падения большевиков». Ориентировался ВМС на дядю последнего императора, великого князя Николая Николаевича. Впрочем, кандидат на престол держался осторожно, заявив, что «не предрешает будущего образа правления России».

Несколько позже сорганизовались либералы. Главным их центром являлся Париж. Летом 1921 года в этом городе было создано так называемое «Русское национальное объединение». Главной целью было заявлено «возможно скорое свержение большевизма».

«В списке организаций, принявших участие в съезде, мы находим кадетские группы в Берлине, Белграде, Константинополе, Софии, так называемый парламентский комитет, Крестьянский союз в Праге, разные комитеты и „братства“ по „освобождению России“, другие организации вроде Общества русских офицеров Генштаба, (Константинополь), Русского комитета (Варшава), Национально-государственного объединения (Гельсингфорс), Союза русских адвокатов (Париж), Сибирского кооператива маслоделов (Бостон) и т. д. Приветствия съезду прислали П. Н. Врангель, М. Н. Гирс – председатель совещания бывших русских послов, фабрикант П. П. Рябушинский».

(Л. Шкаренков)

Что они собирались делать в России после свержения большевиков, было не очень понятно.

Отношения между либералами и монархистами были далеко не дружескими. Порой дело доходило до стрельбы. 29 марта 1922 года монархисты П. Шабельский-Борг и С. Таборицкий совершили покушение на известного кадетского лидера П. Н. Милюкова. Правые его считали главным виновником крушения Российской империи. Милюков не пострадал, но был убит В. Д. Набоков (отец известного писателя).

Оба террориста были тесно связаны с Высшим Монархическим Советом. Последний, разумеется, от них отмежевался. Хотя, возможно, покушение и в самом деле было их личной инициативой. Послушали ребята речей о том, как кадеты Россию предали, да и решили разобраться.

Первоначально монархисты не пользовались особым влиянием. Они мечтали воссоздать Российскую империю в прежнем виде. Их руководители не имели опыта Гражданской войны. А потому всерьез верили: как только падет власть большевиков, народ тут же с восторгом позовет на трон царя-батюшку – и все вернется на круги своя. Но белогвардейцы, воевавшие с красными, отлично понимали, что не вернется. Назад пути нет ни при каком раскладе.

Однако положение постепенно стало меняться. Бесконечная политическая грызня стала надоедать. Тем более что люди, видевшие, что творилось в России, понимали: никакая демократия там долгое время в любом случае будет невозможна в принципе. Но вот объясни это либеральным болтунам…

Некоторые, например Б. Савинков и знаменитый философ Н. А. Бердяев, стали с большой симпатией смотреть на итальянский фашизм. (О последнем очень не любят упоминать поклонники Бердяева.) На самом-то деле фашизм являлся единственной серьезной альтернативой большевикам. Тут стоит пояснить. В фашизме привлекала совсем не идея диктатуры. В диктатуре-то ничего нового не было. Колчак пытался ее установить – и с треском провалился: его выбили пинками под зад даже не красные части, а сибирские партизаны, которые придерживались очень разных взглядов. Дело в идее. Фашизм, как и большевизм, являлся коллективистской идеологией. Суть его в том, что интересы нации ставятся выше интересов отдельной личности. То есть апологеты фашизма полагали: коллективистскую идеологию можно победить лишь ей подобной.

Но Муссолини среди представителей эмиграции как-то не нашлось. Так что стала всплывать идея монархии. Ведь по большому счету царь мог быть объединительным символом, а реальное общественное устройство – совсем иным, чем до февраля 1917 года. Так, в 1923 году к ВМС присоединился Врангель. Однако он держался несколько в стороне. Лидеры же Совета отнеслись к барону с большой настороженностью. Они-то понимали, что Врангель играет в собственные игры. Да и, допустим, пришел бы ВМС к власти. Кто такой боевой генерал Врангель – и кто все остальные? А ведь амбиций-то хватало у всех. Политиков без амбиций не существует в природе.

Но тут начались новые неприятности. Как оказалось, кроме Николая Николаевича имелись и другие любители поцарствовать. Или хотя бы – «работать царем» в эмиграции. Великий князь Кирилл Владимирович (двоюродный брат Николая II) объявил себя «блюстителем российского трона». С точки зрения законов Российской империи никаких прав он на это не имел. Дело в том, что великий князь состоял в «неравнородном» браке, то есть был женат не на представительнице какого-либо царствовавшего дома. Но, если очень хочется…

В газете «Вера и верность» был опубликован приказ Кирилла о формировании корпуса императорской армии. Блюститель № 2 заявил о том, что в течение года вернется в Россию. Кирилл Владимирович объявил также, что принимает на себя руководство всеми белогвардейскими формированиями.

Формирования, правда, отнеслись к этому без энтузиазма. И не только они.

Императрица Мария Федоровна (вдова Александра III) предложила Кириллу Владимировичу не позориться. Еще бы! В феврале 1917-го он бегал по Петрограду с красным бантом на груди и всячески декларировал восторг от наступившей «свободы».

Но дело было сделано. Кирилла поддержала не только часть эмигрантов, но и определенные финансовые круги в США. И претендента понесло. Через некоторое время он провозгласил себя императором.

Началась долгая и нудная свара двух монархических тусовок. Помните, как в «Двенадцати стульях» Остап Бендер, создавая «Союз меча и орала», спрашивает слесаря Полесова: «Вы кирилловец?» Разумеется, над этим глумилась не только советская, но и западная левая печать. Монархической идее это популярности не добавило.

* * *

А на что в тот период рассчитывали эмигранты? Разумеется, кроме прямой иностранной интервенции? Некоторое время надежда была на крестьянские восстания, которых и в самом деле полыхало множество. Особенно возбудило эмигрантов восстание в Кронштадте, начавшееся 2 марта 1921 года.

Вот что рассказывал очевидец о настроениях в турецких лагерях. «Первые же вести о нем вызвали страшное волнение среди них и породили поток безудержных фантазий, бредовых идей, диких и абсурдных проектов. Все прочие темы в разговорах отошли на задний план. Одни требовали привести „1-й армейский корпус русской армии“ в полную боевую готовность и ждать, когда „союзники“ пришлют транспортные суда для десанта; другие подсчитывали, сколько нужно срочно подвести мятежникам мешков муки и банок консервов; третьи принялись за составление списков комсостава будущих „развернутых армий“ и т. д. Но в этих неистовствах проглядывали и пессимистические нотки: что делать, если мятеж увенчается успехом? Ведь белые офицеры той эпохи считали „спасение России“ своей монополией, а тут вдруг появились какие-то эсеры, меньшевики, „полукрасные“, „полубольшевики“… По неписаному „белому символу веры“ той эпохи их полагалось вешать и расстреливать, как и всех, кто не исповедовал этого символа. Как же быть?! Реальные события, как известно, вскоре положили конец всему этому, и очень скоро вся белая эмиграция забыла о мятеже».

Но подобных слухов ходило множество. Причем все «самые достоверные».

Восстание оживило активность и левых представителей эмиграции – меньшевиков и эсеров. Ведь лозунг-то выступления был: «Советы без коммунистов».

Один из лидеров эсеров, В. М. Зензинов, писал 8 марта 1921 года представителю эсеровской партии в Париже Е. Ф. Роговскому:

«Обеспечение продовольствием – сейчас самое важное дело. Если бы мы могли сейчас действительно продвинуть продовольствие в Кронштадт, мы сумели бы разблаговестить по всему миру. А когда Советская Россия узнает, что освободившийся от большевиков Кронштадт немедленно получил от Европы продовольствие, – эта весть будет искрой в бочку пороха».

(С. Семанов, историк)

Впрочем, другие не отставали. Началась суета. «Представитель русского (эмигрантского) Красного Креста профессор Цейтлер срочно перебрался в Выборг, однако пока ни деньгами, ни предметами снабжения он не обладал. И вот уже не позднее 9 марта на политическую авансцену вновь ненадолго вышел бывший премьер Временного правительства Г. Е. Львов. В Париже он посетил тамошнего представителя Красного Креста США и получил согласие на то, что все свои запасы в Финляндии американцы передадут в распоряжение Цейтлера. На американских складах там имелось: 100 000 пуд. муки, 150 пуд. яичного порошка, 8000 пуд. сгущенного молока, 9000 пуд. сала, 10 000 пуд. сахара, 1200 пуд. сушеных овощей. Для оказания помощи Цейтлеру в деле снабжения мятежного Кронштадта из Парижа отправилась группа эмигрантских деятелей в Ревель и Выборг».

Не отставали и газеты. Так, кадетская газета «Руль» писала: «Во всех здешних русских организациях наблюдается большое оживление. Идут заседания. Ведутся переговоры об объединении деятельности».

Тот же самый «Руль»: «По сообщениям рижского корреспондента „Times“, Петроград, за исключением двух вокзалов, находится в руках восставших».

Откуда в Риге это стало известно корреспонденту «Times» – загадка. Тем более что в Петрограде никакого восстания вообще не было. То есть – врали.

Но уж очень хотелось в это верить. А заодно – возглавить. Хотя повстанцы, в основном анархисты, всю эту эмигрантскую публику терпеть не могли.

Хотя возможно, вся эта суета была затеяна не столько политическими спекулянтами, сколько финансовыми. Дело в том, что на Западе имелось множество акций российских предприятий – они как продавались на биржах и до прихода к власти большевиков, так и были вывезены эмигрантами. Во время Гражданской войны их курс колебался – в зависимости от успехов белых армий. И, разумеется, многие делали на этом кое-какие деньги. Шумиха вокруг Кронштадта, особенно если учесть сообщения газет о захвате Петрограда и комментарии «специалистов», что, дескать, теперь пойдет по всей России, – вызвала стремительный взлет курса российских акций. Так может, кто-то намеренно эту шумиху устроил с целью скинуть их по максимальной цене?

Вообще, большинство эмигрантов аж до Великой Отечественной войны пребывали в иллюзии, что большевики держатся на голом насилии. И достаточно небольшого толчка, чтобы красная власть рухнула. Никому в голову не приходило, что долго держаться на одном насилии просто невозможно – особенно в стране, где имелось столько воевавших людей. Но вот хотелось в это верить и все.

Поворот

Далеко не все эмигранты собирались бороться с большевиками любыми способами. Имелись и иные настроения. Им способствовало введение в РСФСР НЭПа. Кто-то решил, что большевики начали сдавать позиции – и через некоторое время они переродятся в обычное капиталистическое общество. А раз так, то стоит лишь немного подождать, или попытаться включиться в процесс. Благо Советы стали вовсю раздавать концессии.

Но были и те, кто смотрел шире. Эти люди переосмыслили опыт революций и Гражданской войны и пришли к выводу, что раз большевики победили, то, значит, были причины. И к новой власти имеет смысл присмотреться, а не отвергать ее полностью…

Причем об этом заговорили отнюдь не левые, меньшевики и эсеры. Эти, изрядно поправев, остались непримиримыми. Что неудивительно. Второй состав Временного правительства был умеренно-социалистическим. И их большевики изящным пинком удалили от власти. Обидно, да? А вот у некоторых кадетов и еще более правых октябристов было иное мнение.

Летом 1921 года в Праге вышел сборник «Смена вех». В нем приняли участие Н. В. Устрялов, Ю. В. Ключников, С. С. Лукьянов, А. В. Бобрищев-Пушкин, С. С. Чахотин, Ю. Н. Потехин. Название перекликается с нашумевшим сборником «Вехи», вышедшим в 1909 году. Тот был направлен против радикальной интеллигенции, которую авторы упрекали за то, что боролись против российского государства. Авторы «Смены вех» упрекали эмигрантскую общественность за то же самое.

«Основной лейтмотив „Смены вех“ – это утверждение, что в настоящих условиях советская власть есть единственная национально-русская власть, несмотря на ее видимый интернационализм. Более того, это не просто меньшее зло, но, напротив, в конкретных исторических условиях, только большевики способны восстановить русское национальное государство, русскую государственную мощь. Большевизм – русское национальное явление, говорят сменовеховцы. Русская революция – это народный бунт в стиле Разина и Пугачева. То, что к нему присоединилось много инородцев, никого не должно смущать, ибо они действуют там, лишь увлеченные русской стихией, не играя самостоятельной роли.

(М. Агурский, историк)

Интернационализм большевиков – это лишь камуфляж. Более того, он оказывается очень важным и полезным орудием как для восстановления России как единого государства, так и для его дальнейшего расширения. Сменовеховцы приветствуют военных, примкнувших к большевикам, и даже посвящают свой сборник Брусилову».

Так, А. В. Бобрищев-Пушкин утверждает, что единственная альтернатива большевикам – это полная анархия. Поэтому он резко осудил Кронштадтское восстание.

Это не значит, что авторы «Смены вех» перешли на сторону большевиков. Они считали, что борьба с Советской властью ничего хорошего России не принесет. Так что, дескать, оставим большевиков в покое, возможно, они, откинув революционный нигилизм, сумеют построить что-то путное.

Вскоре Ю. В. Ключников стал издавать газету «Накануне», развивавшую те же идеи.

«„Накануне“ существенно уходит от первоначальной позиции „Смены вех“ в сторону безусловного призна ния советской власти и привлекает к сменовеховству многих уставших от войны и невзгод людей, рассчитывавших, что советская власть превратится постепенно в приемлемую для жизни систему, быть может, станет государством умеренно либеральным, с какими-то поправками в общественной жизни, но где можно жить. „Накануне“ также призывает бывших белых к возвращению в Россию».

(М. Агурский)

Литературным приложением к газете руководил еще один «красный граф» – будущий классик советской литературы Алексей Николаевич Толстой. Он еще в 1918 году убыл в эмиграцию, но довольно быстро стал посматривать назад. Циники утверждают, что Толстому просто было тесно в эмигрантском литературном мирке с его хлипкими издательствами и мизерными тиражами. Может быть.

Как бы то ни было, писатель призывал «Признать реальность существования в России правительства, называемого большевистским, признать, что никакого другого правительства ни в России, ни вне России – нет… Совесть меня зовет не лезть в подвал, а ехать в Россию и хоть гвоздик свой собственный вколотить в истрепанный бурями русский корабль».

«Толстой призывает делать все, чтобы помочь революции пойти в сторону обогащения русской жизни, в сторону извлечения из революции всего доброго, справедливого, в сторону уничтожения всего злого и несправедливого, принесенного той же революцией, и, наконец, в сторону укрепления великодержавности. Да, в России нет свободы, „но разве во время битвы солдат ищет свободы?“ В России личность освобождается через утверждение и создание мощного государства».

(М. Агурский)

В 1924 году Алексей Толстой вернулся в Россию. Однако не все авторы «Смены вех» придерживались идеологии, которую развивала «Накануне». Некоторые смотрели иначе. Их взгляды получили название национал-большевизма. Точнее, впервые этот термин применили в 1918 году в Германии Генрих Лауфенберг и Фриц Вольфгейм – основатели второй немецкой коммунистической партии под названием «Германская коммунистическая рабочая партия», известной как Гамбургская. Русские национал-большевики пришли с иной стороны.

Идеологом русского варианта этого течения являлся Николай Васильевич Устрялов. Свой политической путь он начинал в партии кадетов. Возглавлял Бюро печати при правительстве Колчака. Уже там обнаружились некоторые особенности его мировоззрения. Если его соратники, оказавшиеся при адмирале, либо старательно не замечали колчаковских методов, либо утешались, что это временно, то Устрялов стал «бардом диктатуры». К демократии он стал относиться с глубоким презрением, полагая, что она отжила свое.

Однако не стоит думать, что Устрялов являлся апологетом голого насилия. Он писал: «Формальная демократия умирает, но река истории не течет вспять, и жизнеспособные элементы отцветающего периода будут жить в нарождающемся. На смену демократии грядет сверхдемократия».

То есть диктатор может удержаться, только если он выражает интересы широких народных масс.

После краха режима Колчака Устрялов очутился в Харбине, откуда стал приглядываться к РСФСР. То, что там происходило, нравилось ему все больше и больше. Да, Колчак, как выяснилось, народной поддержкой не пользовался. Большевики оказались более серьезными ребятами…

«Во-первых, события убеждают, что Россия не изжила еще революции, т. е. большевизма, и воистину в победах советской власти есть что-то фатальное, – будто такова воля истории. Во-вторых, противобольшевистское движение силою вещей слишком связало себя с иностранными элементами и поэтому невольно окружило большевизм известным национальным ореолом, по существу чуждым его природе. Причудливая диалектика истории неожиданно выдвинула советскую власть с ее идеологией интернационала на роль национального фактора современной русской жизни, – в то время как наш национализм, оставаясь непоколебленным в принципе, потускнел и поблек на практике вследствие своих хронических альянсов и компромиссов с так называемыми „союзниками“… После крушения власти адмирала Колчака и генерала Деникина русские националисты очутились как бы над неким провалом… Начинать с начала то, что трагически не удалось при несравненно лучших условиях и при неизмеримо богатейших данных, могут в лучшем случае лишь политические Дон-Кихоты. Следовательно, нужно искать другой выход».

(Н. Устрялов)

Ему вторит его сторонник, П. Новгородцев: «Революцию надо преодолеть, взяв у нее достижимые цели и сломив ее утопизм, демагогию, бунтарство и анархию непреклонною силою власти».

По мнению Устрялова и его единомышленников, русские большевики смели все старое и обветшавшее, а потом, хотели они того или нет, стали создавать мощное государство – на куда более серьезном и отвечающим требованиям нового времени уровне. Причем именно национальное государство.

«Но, главное, большевикам удалось фактически парировать основной национальный аргумент, против них выставлявшийся: они стали государственной и международной силой, благодаря несомненной заразительности своей идеологии, а также благодаря своей красной армии, созданной ими из мутного потока керенщины и октябрьской „весны“… Национальная сила оказалась сосредоточенной во враждебном стане… И русские патриоты очутились в затруднительном положении. Продолжать гражданскую войну (и то не во всероссийском масштаба) они ныне могут лишь соединившись с иностранными штыками, – точнее, послушно подчинившись им. Иначе говоря, им пришлось бы в таком случае усвоить себе психологию французских эмигрантов-роялистов: радоваться поражениям родины и печалиться ее успехам.

(Н. Устрялов)

Если это назвать патриотизмом, – то не будет ли подобный патриотизм, как в добрые старые времена, требовать кавычек?..»

Национал-большевики делили русских революционеров на коммунистов и большевиков. Первые – это те, кто был заморочен на интернационализме и готов был принести Россию в жертву мировой революции. Вторые – выразители исключительно русских интересов. Главным «большевиком» Устрялов считал Ленина и относился к нему с восхищением. А ведь Устрялов своими глазами видел то, что творилось во время Гражданской войны…

Примечательно, что национал-большевики первыми из эмигрантов, еще в 1921 году, высоко оценили Сталина – именно как «большевика». В борьбе оппозиций 20-х годов Устрялов, очень внимательно следивший за советской политикой (он читал все стенограммы съездов ВКП(б), которые тогда издавались и свободно распространялись), всегда приветствовал сталинскую линию как последовательно государственническую.

Устрялов полагал, что Советская Россия будет эволюционировать в сторону рыночной экономики. Но по большому счету было наплевать на то, какой будет экономическая модель. Нужно сильное национальное государство. И все тут. И большевики его вполне устраивали.

«Из интернационалистской революции Россия выйдет национально выросшей, страной крепчайшего национального самосознания. Октябрь с каждым годом национализируется; нужно будет публицистически это выразить формулой: „национализация Октября“.

(Н. Устрялов)

Она происходит независимо от того, в какие экономические формы выльется хозяйство страны; независимо также и от того, в какой степени разовьется наш федерализм. Отрадны теперешние успехи государственной промышленности. Быть может, и удастся задержаться на гибридных, государственно-капиталистических позициях. Если удастся, тем самым будет обеспечен прекрасный фермент государственного централизма, великий национализирующий стимул. Равным образом, мощная, индивидуализированная государственность, конечно, вполне мыслима и в правовой рамке федерации (сводящейся, главным образом, к так называемой „культурной автономии“). А нынешняя обособленность Советского Союза от остального мира есть, несомненно, в свою очередь, исключительной силы национализирующий фактор… „Старая мощь России“ может быть восстановлена лишь новыми силами, вышедшими из революции и поныне пребывающими в ней. Это нужно признать раз навсегда. Ориентироваться можно только на эти новые силы, на их активный авангард, разбуженный взрывом и прошедший столь изумительную школу за страдные годы революционной борьбы».

Выступления сменовеховцев и национал-большевиков, разумеется, не могли остаться незамеченными. Тем более что у значительной части эмиграции они пользовались большой популярностью. И ведь речь шла не о простых солдатах или казаках – им читать эти работы было сложно. Так что суета пошла большая. К примеру, кадеты объявили чуть не мобилизацию интеллектуальных сил для борьбы с этим явлением. Беда в том, что сказать-то было нечего. Тем более что в 1922 году Устрялов совершенно легально побывал в РСФСР. Даром что бывший колчаковец. Но он работал на КВЖД. Разумеется, пошли разговоры об «иудиных серебренниках». Интересно, что первоначально никто не обвинял сменовеховцев в том, что за ними стоит ГПУ. Обвинения появились позже, когда чекисты показали класс. Тогда стали говорить, что вся затея со «Сменой вех» принадлежала советским спецслужбам. Правда, Устрялов начал высказывать свои идеи сразу после краха Колчака, то есть в 1920 году. А на тот момент чекистам было совсем не до эмигрантских разборок.

С другой стороны, Устрялов и в самом деле являлся загадочной фигурой. Порой его статьи практически без комментариев печатались в центральных советских газетах. Его имя постоянно всплывало на партийных съездах – именно во время борьбы «большевиков» и «коммунистов». Историки до сих пор спорят – оказывали ли работы Устрялова влияние на мировоззрение И. В. Сталина или нет. Неизвестно. А вот то, что Сталин их читал, – это точно.

* * *

Еще одним течением было так называемое возвращенчество. Суть понятна из названия. Это движение призывало возвращаться в Россию. Оно возникло в 1922 году в Болгарии и было ориентировано прежде всего на рядовых солдат Белой армии. Выходившая в Софии газета «На Родину» в первом номере писала: «Мы зовем всех честных людей русской эмиграции, которым чужды авантюристские похождения и дороги интересы родной страны, сомкнуть свои ряды под флагом нашей организации и газеты и вместе с нами начать дело исправления наших ошибок, сознательно или бессознательно нами совершенных, дело искупления наших грехов».

Впоследствии организации возвращенцев появились во многих городах. А вот что писал бывший белый офицер Л. Владимиров, в ноябре 1922 года вернувшийся из Болгарии в Советскую Россию:

«Нас уже гораздо больше, чем все остальное, интересовали Нижегородская ярмарка, или сведения об электрификации медвежьих уголков РСФСР, или что-нибудь в подобном роде, говорившее о возрождении русской промышленности и торговли и об успехах насаждения цивилизации… Многие из нас с чувством глубокого удовлетворения читали о поведении русской делегации на Генуэзской конференции и, в частности, о блестящих выступлениях тов. Чичерина. А заключение Рапалльского договора рассматривали как проявление силы и могущества Российской Республики…»

(Л. Шкаренков)

Этот человек был не одинок. «Большой резонанс среди военной эмиграции получило обращение „К войскам белых армий“ генералов А. Секретева, Ю. Гравицкого, И. Клочкова, Е. Зеленина, полковников Д. Житкевича, В. Ор жаневского, Н. Климовича, М. Лялина. Они оповещали всех своих боевых соратников, что отныне в качестве российского правительства признают нынешнее правительство Российской Социалистической Федеративной Советской Республики и готовы перейти на службу в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. Они открыто признавали полное крушение идеологии „белого движения“».

В обращении говорилось: «Наша Родина вышла из полосы первоначального революционного хаоса и вступила на путь творческой, созидательной работы. На международной политической арене Советское правительство является единственным защитником интересов России и ее государственного суверенитета».

И ведь многие возвращались… Вот тут-то нет сомнений, что за данной структурой стояло ГПУ.

Особенно впоследствии, когда те, кто хотел, – уже уехал. По большому счету, организации возвращенцев стали агентами влияния СССР. А что тут такого необычного?

Ответом на сменовеховство, национал-большевизм и возвращенчество был расцвет «непримиримых».

Компромисс – не для нас!

Бойтесь, бойтесь романтизма в политике. Его блуждающие огни заводят лишь в болото…

(Н. Устрялов)

Итак, в начале 20-х взгляды эмигрантов стали поляризироваться. Надежды на иностранную интервенцию падали, расчеты на антибольшевистские восстания не оправдались. И если одни стали с определенной симпатией смотреть на СССР, то другие, называвшие себя «непримиримыми», наоборот понеслись в самый оголтелый экстремизм.

Провал «третьей революции»

Основу «непримиримых» составляли люди, для которых желание уничтожить большевиков или, на худой конец, просто отомстить стало самоцелью. О дальнейшей судьбе России речь уже не шла.

Имелась и своеобразная идеология. Большевизм представлялся чем-то вроде чумы, которая может перекинуться на другие страны и погрести под собой западную цивилизацию. Эту теорию выдумали не просто так – с подобной аргументацией куда проще просить денег у западных правительств. Впоследствии примерно эту идею развивал и А. Солженицын. Идея понравилась – и ее подхватила западная пропаганда, в том числе и нацистская. С одной лишь разницей. Между понятиями «большевики» и «русские» ставился знак равенства…

Сюда же примыкали и романтики. Как известно, романтизм предполагает не только идеальные цели, но и «идеальные» средства. Вот, допустим, решил человек для себя: «Я никогда не сложу оружия, буду против большевиков воевать до конца». Звучит красиво. А вот за кого такой человек в итоге воевал?

Впрочем, первоначально самым известным среди «непримиримых», решивших действовать, был не мститель, не романтик, а представитель третьей распространенной в этой среде категории – авантюристов. Речь идет о знакомом нам Борисе Савинкове. Побывав в 1919 году в Париже, он отправился бороться с большевиками в Варшаву – благо диктатора страны, Юзефа Пилсудского, он знал еще по школе. Характерно, что его ближайшими сподвижниками являлась чета знаменитых мистиков-символистов Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский. Как известно, символисты до революции предпочитали жить в «башне из слоновой кости», в собственном выдуманном мире. Когда эту башню разнесли злые революционные матросы, Мережковский сильно обиделся. Он стал писать о «грядущем хаме» и призывать к всеевропейскому «крестовому походу» против Советской России. Что-то знакомое? Летом 1921 года Савинков и компания предприняли попытку возродить «Народный союз защиты родины и свободы» (НСЗРиС), под флагом которого поднимались восстания во время Гражданской войны. Штаб союза разместился в роскошной варшавской гостинице «Брюль».

Савинков выступал под знаменем «третьей революции». Что же касается тактики…

«Каждая волость должна составить отряд, во главе которого заблаговременно ставится начальник, являющийся руководителем организации. Волостные организации объединяются уездным руководителем/Уездные руководители – губернским… Руководителям вменяется в обязанность создание дружин специального назначения».

(Б. Савинков)

Впрочем, он никогда не отличался особой принципиальностью. К компании присоединился знаменитый Сидней Рейли (Соломон Розенблюм) – авантюрист такого же масштаба, как и Савинков, кадровый британский разведчик. Фактически же террорист работал на польскую разведку. Вот его письмо, направленное начальнику польского генштаба генералу Сикорскому 25 мая 1921 года:

«Уважаемый господин генерал!.. Разрешаю себе просить Вас не отказать в любезном сообщении, не встречается ли с Вашей стороны препятствий к дальнейшему сотрудничеству информационного бюро с бюро при французской миссии и не найдете ли возможным, господин генерал, отпустить некоторую сумму в распоряжение начальника указанного бюро, моего брата есаула Савинкова, для поддержания организаций в Совдепии, доставляющих сведения военно-разведывательного характера…»

На практике же Савинков занимался тем, что направлял на территорию Белорусской ССР диверсионные отряды, которые расправлялись со всеми, заподозренными в сочувствии к большевикам, разумеется, не особо разбираясь, кто прав, кто виноват. Если Савинков всерьез надеялся такими действиями поднять народ на восстание (в чем я сильно сомневаюсь), то ничего из этого не вышло бы. Ну, надоела всем бесконечная война. Да и продотрядов, вызывавших главное недовольство крестьян, с 1921 года уже не было. Так что дело кончилось полным крахом. В конце концов Савинкова вежливо вытурили из Польши. Он вместе с Рейли пытался найти деньги на продолжение борьбы всюду, где только мог. Пробился даже на прием к Муссолини – благо Савинков искренне восхищался дуче. Итальянский диктатор благосклонно выслушал комплименты в свой адрес, но не дал ни одной лиры. В начале 20-х Муссолини был склонен дружить с Москвой. Впоследствии Италия фактически стала первым государством, признавшим СССР (хотя юридически Великобритания ее опередила). В общем, связываться с экстремистским крылом эмигрантов Муссолини было ни к чему.

Казалось, все эти события произвели на Савинкова впечатление. Он вроде бы успокоился и опубликовал повесть «Конь вороной», которую назвали «реквиемом по Белому движению». Однако этот человек напоминал «завязавшего» наркомана, который, как известно, может в любой момент сорваться.

ГПУ рисковать не желало. Чекисты устроили изящную провокацию – операцию «Синдикат-2». Савинкову была подкинута информация о существовании в Советской России мощной подпольной организации «Либеральных демократов». Старый террорист не смог удержаться. Савинкова удалось выманить на советскую территорию. 18 августа 1924 года он был арестован в Минске на «конспиративной квартире», которую держали «органы». 27 августа в Москве начался судебный процесс.

Процесс был публичным, отчеты о нем печатали все центральные газеты. Тому была причина. Савинков полностью раскаялся и рассказал много не слишком красивых фактов из деятельности эмиграции. В сентябре 1924 года он выпустил статью «Почему я признал Советскую власть?».

Савинков получил десять лет, но 7 мая 1925 года в здании ВЧК на Лубянке он выбросился в лестничный пролет. Есть версия, что его убили, но она не имеет под собой никаких фактических данных. Тем более что бывший террорист писал один за другим рассказы, в которых едко высмеивал как эмигрантов, так и антисоветское подполье. Зачем его было убивать? Просто человек осознал, что жизнь для него кончилась…

Тупик «непримиримых»

Между тем самая мощная команда «непримиримых», врангелевцы, проводила перегруппировку. К этому времени они уже не существовали как воинские части – офицеры разбрелись по Европе и Америке. 1 сентября 1924 года на базе многочисленных офицерских организаций был создан Русской общевоинский союз (РОВС). Его называли «пиджачной армией». РОВС многое позаимствовал из опыта своих противников. Правда, вышло хуже. Проявилась старая беда Белого движения – наличие огромного количества штабов. К примеру, при штабе РОВС имелось командование конной артиллерией. Которой, разумеется, не было и быть не могло. Руководителем РОВС стал генерал Врангель.

Что же касается идеологии, то такими мелочами господа пиджачные офицеры не заморачивались. В одном из документов РОВС говорилось: «РОВС с радостью пойдет на сотрудничество с государством, которое заинтересовано в свержении Советской власти и образовании в России общенационального правительства». И всё.

Развернуто дело было серьезно. Существовали разнообразные учебные курсы, как для повышения квалификации бывших офицеров, так и для обучения эмигрантской молодежи военному делу. Цель – «следить за развивающимся военным делом, по возможности, за военной техникой, изучая наиболее интересную военную литературу Запада и Советской России». РОВС выпускало свое издание «Часовой».

А вот с тактикой тоже не заладилось. Первоначально руководство РОВС резко выступало против «савинковщины», под которой понимались «бессистемные покушения, нападения на советские учреждения и поджоги складов». В беседе с корреспондентом газеты «Возрождение» генерал Миллер (в 1920 году драпанувший из Архангельска, бросив армию на произвол судьбы) заявлял, что деятельность РОВС сводится к «организации и подготовке крупных выступлений, к согласованности действий всех подчиненных ему сил».

Однако получалось это плохо. Хотя первоначально формально в РОВС числилось более 100 тысяч человек, далеко не все из них рвались воевать. Союз ведь являлся и своеобразным землячеством, да и его члены помогали друг другу, к примеру, с устройством на работу.

Но самым неприятным было то, что 1925 год известен в истории как «год признания СССР». В самом деле, Советский Союз официально признало большинство европейских стран. Что получалось? Раньше РОВС мог позиционировать себя как находящимся в авангарде «борьбы цивилизации с большевизмом». А теперь? Тут отрицательно сказалась именно декларируемая РОВС романтическая «непримиримость». Белогвардейцы в очередной раз ощутили себя преданными.

В этой ситуации РОВС стал скатываться все к той же «савинковщине». Неугомонный Сидей Рейли заявлял: «Террор, направляемый из центра, но осуществляемый маленькими, независимыми группами или личностями против отдельных выдающихся представителей власти. Цель террора всегда двояка. Первая, менее существенная – устранение вредной личности; вторая, самая важная – всколыхнуть болото, прекратить спячку, разрушить легенду о неуязвимости власти, бросить искру… Нет террора, – значит, нет пафоса в движении, значит, жизнь с той властью еще не сделалась физически невозможной, значит, это движение преждевременно или мертворожденно».

Это уже вполне в духе эсеров времен первой русской революции. Экстремистская деятельность «непримиримых» получила название «активизм».

Правда, в отличие от эсеров, у РОВС было очень плохо с агентурой в СССР. Засылаемым эмиссарам тоже было нелегко. Дело в том, что за годы революции люди в России очень сильно изменились. Эмигранты ехали в совершенно иную страну.

Именно на этом и сыграло ГПУ, начав свою знаменитую операцию «Трест».

Ход этой замечательной провокации достаточно хорошо известен. Например, фильм «Операция „Трест“» дает достаточно правдивое представление о ходе событий. Так что я отмечу лишь основные вехи.

По сути «Трест» был повторением «Синдиката-2», только в более серьезных масштабах. ОГПУ создало фальшивую организацию – «Монархическое объединение Центральной России» (МОЦР) – и на какое-то время чекисты убедили радикальные эмигрантские круги в ее реальности. Точно неизвестно, сколько именно агентов белых было задержано непосредственно в ходе этой операции, а сколько попались без нее. Главной добычей стал Сидней Рейли. С помощью МОЦР (то есть чекистов) он перешел границу, участвовал в «заседании политсовета», после чего 27 сентября 1925 года был арестован и впоследствии расстрелян. Интересно, что в деле заманивания Рейли видную роль сыграла племянница генерала Кутепова (отвечающего в РОВС за разведку) М. В. Захарченко-Шульц, которую ГПУ «играло втемную». Кроме того, в результате операции три года удавалось сдерживать террористические порывы эмигрантов. Дескать, не время еще…

В рамках операции «Трест» ГПУ провернуло замечательную операцию информационной войны. К «руководству» МОЦР обратился В. В. Шульгин, убежденный монархист, один из главных идеологов «непримиримых». Он захотел нелегально посетить СССР для поисков сына, пропавшего без вести в годы Гражданской войны. Что и было сделано. Шульгин «тайно» побывал в Ленинграде, Киеве и Москве. В отчете он указал, что «глубоко потрясен всем тем, что ему пришлось увидеть на первых порах, и той громадной разницей, которая произошла в культурном отношении». Чекисты подвигли его к написанию книги – и даже нашли издателя. Она вышла в 1927 году и стала сенсацией. Дело в том, что эмигранты очень плохо представляли, что в СССР происходит. Точнее, информация-то имелась – в 20-х годах советские люди ездили за границу достаточно много. К примеру, литераторы – Владимир Маяковский, Сергей Есенин, Борис Пильняк. Нарком (министр) просвещения Анатолий Луначарский регулярно читал в Германии лекции. Навещало СССР и множество европейцев левых взглядов. Но для эмигрантов это были чужие, им не верили. А тут поездку совершил один из самых убежденных врагов Советской власти…

Шульгин достаточно объективно описал, что происходило в СССР. Отрицательного отношения к Советской власти он не поменял, но его книга не походила на те ужасы, которые описывались в эмигрантских газетах.

Поглядев на Родину, он так сформулировал свою позицию: «Можно всеми силами души быть против советской власти и вместе с тем участвовать в жизни страны: радоваться всяческим достижениям и печалиться всяким неуспехам, твердо понимая, что все это актив и пассив русского народа как такового».

А ведь «непримиримые» занимали ту же позицию, что ранее революционеры: «чем хуже, тем лучше».

Значение книги Шульгина было еще и вот в чем. Дело в том, что в психологии эмигрантов наблюдался своеобразный парадокс. С одной стороны, они были убеждены, что большевики разнесли Россию в клочья, она лежит в руинах, над которыми только воронье кружится, но в то же время большинство из них полагало – стоит большевистской власти рухнуть, а эмигрантам вернуться, и «советские» годы исчезнут как ночной кошмар, жизнь наладится и станет такой, какой была… Кому-то нравилась предфевральская Россия, кому-то предоктябрьская. Произведение же Шульгина опровергло обе этих иллюзии. Страна таки жила. Но что самое главное – это была уже иная страна, в которой жили люди с иной психологией… Разумеется, преувеличивать значение книги не стоит. Люди вообще очень не любят расставаться со своими иллюзиями – куда проще было от Шульгина отмахнуться.

…В конце концов «Трест» был разоблачен. Но и это сыграло ОГПУ на руку. Руководство РОВС оказалось в очень некрасивом положении. Как и западные разведки, которые всадили уйму денег непонятно на что. И что самое главное – было непонятно, кому «с той стороны» можно доверять?

Спонсоры же требовали конкретных дел. А кем они являлись? На тот период в дестабилизации обстановки в СССР были заинтересованы не столько западные политики, сколько коммерсанты – в том числе и русские, например председатель Русско-Азиатского банка А.

А. Путилов. У них были сугубо финансовые интересы. При НЭПе иностранным фирмам в СССР предоставлялись концессии. А многие деловые люди, как уже говорилось, полагали, что НЭП приведет к эволюции Советской власти в сторону капитализма. Значит, имелся шанс «забить место». Но ведь чем больше у страны трудностей, тем на более выгодных условиях власти концессии станут предоставлять. Никакой идеологии – просто бизнес.

«…В 1927 году Кутепов перед террористическими актами Болмасова, Петерса, Сольского, Захарченко-Шульц и др. был в Финляндии. Он руководил фактически их выходом на территорию СССР и давал последние указания у самой границы. По возвращении в Париж Кутепов разработал сеть террористических актов в СССР и представил свой план на рассмотрение штаба, который принял этот план с некоторыми изменениями. Основное в плане было:

(Л. Шкаренков)

а) убийство тов. Сталина; б) взрывы военных заводов; в) убийство руководителей ОГПУ в Москве; г) одновременное убийство командующих военными округами – на юге, востоке, севере и западе СССР.

План этот, принятый в 1927 году на совещании в Шуаньи (пригород Парижа, где находилась резиденция Великого Князя), остается в силе. Таким образом, точка зрения Кутепова на террористические выступления в СССР не изменилась. По имеющимся сведениям, Кутепов ведет „горячую“ вербовку добровольных агентов, готовых выехать в СССР для террористической работы».

Но этим наполеоновским планам не суждено было сбыться. В 1927 году террористам удалось совершить в СССР лишь один теракт – 7 июня 1927 года трое боевиков забросали гранатами зал ленинградского Центрального партийного клуба на Мойке и ушли за кордон. Было ранено 26 человек – но пострадали не большевистские лидеры, а простые коммунисты. Теракт, устроенный в Москве, удалось предотвратить. Террористы были настигнуты и уничтожены. В тот же день на главном варшавском вокзале посол СССР в Польше П. Л. Войков получил четыре пулевых ранения в область сердца и легких и скончался в больнице. Всего было совершено более двадцати террористических актов и несколько убийств советских граждан за границей, но нельзя сказать, что они произвели особое впечатление. Больше всего выгоды эти акции принесли лично Кутепову. Он сумел восстановить свою репутацию и после смерти Врангеля в 1928 году возглавить РОВС.

Но недолго музыка играла. ОГПУ являлось совсем не царской охранкой. Это были люди, порожденные все той же Гражданской вой ной. Так что они, недолго думая, нанесли ответный удар. В результате операции, разработанной 1 отделением ИНО ОГПУ,

Я. И. Серебрянским был похищен генерал Кутепов. Операция прошла не слишком удачно – по пути из Марселя в Новороссийск Кутепов скончался от сердечного приступа. А ведь если его похитили, а не убили, значит, чекистам он был нужен живым.

Чекисты сработали чисто, не оставив никаких следов. О том, как все было, стало известно лишь в новое время, после открытия архивов Лубянки. Разумеется, всем эмигрантам было понятно, что без ОГПУ здесь не обошлось. Но… Доказательств не было. К тому же эмигрантская пресса постоянно поднимала шумиху про «происки чекистов». Так после смерти Врангеля долго стоял крик: дескать, его отравили. Так что французы от этих заявлений отмахнулись. Но генералов в эмиграции было много – и на пост главы РОВС заступил генерал Е. К. Миллер.

В 1928 году Великобритания разорвала дипломатические отношения с СССР. В воздухе запахло войной. Дело в том, что в Англии разразилась грандиозная стачка горняков – ее, разумеется, списали на происки Коминтерна. Были опубликованы «инструкции», которые якобы отправляли из Москвы английским шахтерам. Эти документы однозначно являлись фальшивкой – в Коминтерне сидели не идиоты, а старые подпольщики – такие люди письменные инструкции направлять не станут. Но в Великобритании бушевал правительственный кризис – так что антисоветская истерия была вполне к месту.

Эмиграция приободрилась, но… в следующем году грянула «Великая депрессия». «Эпицентр» катастрофы был в США, однако Англии и Франции тоже мало не показалось. СССР же от кризиса только выиграл. Цены на промышленные товары на Западе стремительно упали – их просто некуда было сбывать. Чем и воспользовались кремлевские вожди, пришпорив индустриализацию. Но главное – на Западе ссориться с СССР стало невыгодно. А вот торговать… Так что от представителей «непримиримых» стали отмахиваться – не до вас, мол.

Да и похищение Кутепова наверняка произвело впечатление на руководство РОВС. Одно дело – посылать исполнителей на верную смерть, другое – понимать, что тебя могут выкрасть или просто пристрелить прямо в уютном Париже…

Стали появляться и конкуренты. Например «Братство русской правды», берлинское отделение которого возглавлял бывший донской самостийник атаман П. Н. Краснов. Эти ребята вовсю надували щеки, делая вид, что за ними в СССР стоит мощная организация. Но в общем-то «активизм» стал сходить на нет.

Предтечи власовцев

До сих пор, говоря о послереволюционной эмиграции, я рассказывал, в основном, о Европе. Но существовал еще один эмигрантский центр – на Дальнем Востоке. Там шли свои, очень дурно пахнущие игры.

На Дальнем Востоке имелось три волны эмигрантов. После краха правительства Колчака одни белогвардейцы ушли в Маньчжурию, другие, соединившись с частями атамана Семенова, продолжали борьбу. В октябре 1920 года их тоже вытеснили в том же направлении. Они осели преимущественно в Харбине.

Через два года пал последний белогвардейский «плацдарм» на российской территории – в Приморье. Эмигранты оттуда высадились в Шанхае. Так образовалось два центра эмиграции на китайской территории. Главным являлся Харбин.

У дальневосточной эмиграции имелись свои особенности, резко отличающие ее от европейской. Харбин являлся административным центром Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) – построенной Россией и ей принадлежавшей части магистрали Чита-Владивосток, идущей по территории Маньчжурии. После окончания Гражданской войны дорога перешла в совместное советско-китайское владение. На железной дороге работало множество русских. Одни из них приняли советское гражданство, другие – нет. (В числе последних был и знакомый нам Н. Устрялов.) Но и те, кто не принял, сохраняли к СССР определенную лояльность. С работой в Харбине было туго. Так что люди работали там, где платили. А вот для многочисленных «непримиримых» враг был не где-то за горизонтом, а под боком.

С другой стороны, Харбин – это не Париж. К тому же в Китае шла собственная гражданская война, причем каша там заварилась почище, чем у нас. Страна была разодрана на части, которыми руководили полевые командиры, так называемые милитаристы. Так что все, кто из противников большевиков имел деньги или рассчитывал зарабатывать «интеллигентной» работой, отъехали в более спокойные и цивилизованные места. Из «непримиримых» остались не самые лучшие люди.

Лидеров политической эмиграции на Дальнем Востоке было трое. Атаман Григорий Михайлович Семенов. Иногда его называют «участником Белого движения», что даже не смешно. После колчаковского переворота Семенов адмирала не признал. Потом, после долгих переговоров, представителям Колчака удалось выбить из него формальное признание Верховного правителя. Но толку-то с того… Семенов пальцем не пошевелил, чтобы помочь Колчаку. Более того. Формирования атамана располагались восточнее Омска – так что семеновцы с энтузиазмом раскурочивали идущие к адмиралу эшелоны с иностранной помощью. Главная причина заключалась в том, что атаман откровенно ориентировался на Японию. Да так, что многих белых тошнило.

После краха Колчака остатки его войск все же объединились с семеновцами, но эти ребята продолжали друг друга не любить. В среде белогвардейцев слово «семеновец» было презрительным.

Вторым был генерал-лейтенант Дмитрий Леонидович Хорват. Во время Гражданской войны – Верховный Уполномоченный на Дальнем Востоке – сначала сибирских эсеровских правительств, потом Колчака. Придерживался той же ориентации, что и Семенов.

Третьим был генерал Дмитрий Константинович Дитерихс. Начальник штаба Колчака. По взглядам он был убежденным монархистом. Редкий случай среди белогвардейских военачальников. Руководил комиссией по расследованию убийства царской семьи. Впоследствии с большим шумом создавал добровольческие православные и мусульманские формирования – «Дружины Святого Креста» и «Дружины Зелёного Знамени». В боях эти части ничем не прославились по причине малочисленности, зато под них чиновниками было украдены огромное количество продовольствия и снаряжения. В 1922 году во Владивостоке Дитерихс возглавил последний «плацдарм» белогвардейцев в Приморье. Несмотря на ничтожность подконтрольной территории, он стал вещать о возрождении монархии и даже о возврате к допетровской Руси. При том, что монархическая идея в России была чрезвычайно непопулярна – в том числе и среди белых. То есть генерал не понимал в происходящем решительно ничего. Тоже своего рода романтик. В Шанхай он прибыл в 1922 году с последней волной эмиграции.

Все эти лидеры тут же стали увлеченно ругаться друг с другом на тему того, кто самый главный. Хотя все ориентировались на японскую помощь. И если в Европе эмигранты все-таки соблюдали некоторые приличия, то Семенов стал откровенной японской «шестеркой». Это признал и генерал А. С. Лукомский, который от имени великого князя Николая Николаевича приехал посмотреть, что творится на Дальнем Востоке. Вот что он писал о взаимоотношении Семенова с японцами: «Он связан с ними настолько прочно, что будет всецело находиться в их руках».

В вопросах тактики Семенов был похож на Савинкова – с той разницей, что банды последнего по сравнению с семеновцами выглядели рыцарями без страха и упрека. Семеновские ребята занимались откровенным бандитизмом с легким антикоммунистическим уклоном. Тем более что семеновцы быстро нашли общий язык с хунхузами – традиционными местными ОПГ, которые отродясь не имели никаких убеждений. Одновременно эмигранты подрабатывали обыкновенными наемниками в китайской гражданской смуте.

Впрочем, и Хорват недалеко ушел. Правда, он более надеялся на китайцев. «Моментом истины» стал так называемый «конфликт на КВЖД». 10 июля 1929 года китайские войска фактически захватили и арестовывали свыше 200 советских служащих. Однако радовались они недолго. В ноябре того же года Особая Краснознамённая Дальневосточная армия под командованием В. К. Блюхера стремительным ударом вышибла китайцев. Успех операции признавал и генерал Хорват: «Сравнительно небольшая советская часть разбила сорокатысячную китайскую армию, взяла в плен свыше десяти тысяч человек, заняла район от станции Маньчжурия до Хингана и заставила китайцев немедленно капитулировать».

Однако… Он же: «Если бы Китай был более решителен в своих действиях, то он не имел бы позорного и унизительного для него хабаровского соглашения и возвращения большевиков на дорогу, а мы, возможно, не сидели бы теперь в эмиграции, а имели освобожденную территорию по крайней мере от Владивостока до Иркутска».

То есть – пусть под китайцами, но без большевиков. В 1931 году Япония оккупировала Маньчжурию – создала там марионеточную страну Маньчжоу-Го. СССР продал КВЖД этой стране. Лидеры эмиграции продолжали преданно служить своим японским хозяевам. Дитерихс выпустил листовку «К белой русской эмиграции всего мира», в которой говорилось: «Выступления японцев на севере в непосредственной зоне соприкосновения с интересами советскими еще ярче разжигают для нас пламя надежды и возможностей найти почву и пути для осуществления наших национальных устремлений».

А ведь японцы и не думали скрывать своих претензий на все Забайкалье. Монархиста Дитерихса вполне устраивала перспектива «Сибири-Го».

Во время конфликта на Халхин-Голе Семенов приказал своим отрядам присоединиться к японской армии. Не успели – советские войска раздолбали самураев раньше.

В 1945 году в ходе советско-японской войны Семенов попал в руки НКВД. Есть разные версии о том, как это произошло. Но в итоге Семенова и его подельщиков судили и с удовольствием расстреляли. Вам его жалко? Мне вот нет.

* * *

Появились на Дальнем Востоке и более колоритные персонажи. Представители молодого поколения эмигрантов увлеклись модными тогда идеями. В мае 1931 года в Харбине был созван съезд «Русской фашистской партии» (РФП). Его возглавил К. В. Родзаевский, уроженец Благовещенска, бежавший из СССР в 1925 году. Он кое-чего набрался и понимал: для свержения коммунистического режима нужны новые лозунги.

Впрочем, РФП получилась не слишком могучей организацией. В начале 30-х годов в фашистской партии состояло четыре тысячи человек. Разумеется, новую структуру взяла под крыло японская разведка. Опять же – никто и не пытался это сотрудничество скрывать. РФП стала издавать газету «Наш путь».

«Русские фашисты – „соратники“, как они себя называли, – заявлявшие в своей пропаганде о целях „национальной революции“, которые даже приветствовали друг друга восклицанием „Слава России!“, на самом деле оказались самыми гнусными предателями своей родины. Это они кричали „банзай“, когда подразделения японской Квантунской армии входили в Харбин, это они выражали потом активное желание идти „императорским путем“, т. е. служить Японии. К РФП были прикреплены японские советники майор Акикуса Шун и К. И. Накамура, которые считались специалистами по России. РФП стала частью маньчжурской японской мафии, оказалась втянутой в махинации с наркотиками, проституцией и вымогательством».

(Л. Шкаренков)

С РФП связан любопытный эпизод. Во время гастролей Федора Шаляпина в Шанхае (певец с 1921 года находился в эмиграции) к нему обратились люди из этой организации, потребовав передать выручку от концертов в фонд партии. При этом недвусмысленно ему угрожали. Однако Шаляпин был не тем человеком, кому можно угрожать. Он послал этих ребят хорошим русским матом. Позже он писал своей дочери Ирине: «Между нами говоря, все эти монархисты и фашисты – сволочь неестественная!»

Русские фашистские организации стали появляться и в других местах.

«Белоэмигрантские фашистские группировки, образовавшиеся в разных странах, на Дальнем Востоке и в США, предприняли попытку объединиться. На политическую сцену белой эмиграции выплыла в те годы фигура А. А. Вонсяцкого. Сын жандармского полковника, офицер Добровольческой армии, в эмиграции он сначала сотрудничал в пресловутом „Братстве русской правды“. Женившись на богатой американке (ей было 44 года, а ему 22), Вонсяцкий использовал ее средства для финансирования антикоммунистической деятельности. В мае 1933 г., после прихода к власти в Германии нацистов, он основал в США всероссийскую фашистскую организацию, рассматривая ее как продолжательницу „лучших“ традиций „белого движения“».

(Л. Шкаренков)

Более всего успеха русские фашисты добились именно в Китае. Вонсяцкий поехал для пропаганды своих идей в Европу, но там успеха не имел. Многие лидеры РОВС тоже с надеждой смотрели на Гитлера – так что конкурент им был ни к чему. А вот на Дальнем Востоке дело пошло лучше. В апреле 1934 года в Иокогаме было подписано соглашение о «Всероссийской фашистской партии» (ФВП), штаб которой разместился в Харбине.

Эта структура прославилась прежде всего тем, что она выпустила первый перевод на русский язык книги А. Гитлера «Майн Кампф» (так называемый «шанхайский перевод»). Фюрера изрядно подредактировали, изъяв из книги все антироссийские пассажи. Интересно, что нынешние российские поклонники Гитлера брешут, что, дескать, этот перевод и есть правильный, а антирусскую главу и разбросанные там и сям аналогичные пассажи «дописали».

Правда, вскоре между лидерами назрел конфликт. Вонсяцкого из организации выперли. В 1942 году он был арестован ФБР (Вонсяцкий жил в США) и осудили на пять лет за сотрудничество с прогитлеровскими структурами.

Что же касается Родзаевского, то он впоследствии проходил по одному делу с Семеновым и тоже был расстрелян. Примечательно, что в 1998 году дело было пересмотрено. Приговор был оставлен в силе – в части обвинений в шпионаже, диверсиях и терроризме. Сняли только обвинение в антисоветской агитации и пропаганде – поскольку такой статьи в УК РФ нет. Что лишний раз подчеркивает абсурдность подобных «пересмотров дел». Ведь эту статью ему впаяли в том числе и за то, что он во время войны выступал за нападение Японии на СССР.

Разброд и шатания продолжаются

Но вернемся в Европу. Среди «непримиримых» имелось много тех, кто не принимал разухабистых методов «активистов». Но что делать-то? Позиция умеренных была такая: терроризм не имеет смысла. Поэтому надо всячески разоблачать большевизм в печати. Одновременно предполагался бойкот всех учреждений и мероприятий СССР за границей. Понятно, что эта позиция жалкая. Разоблачать было трудно. Эмигрантские газеты – это не «Колокол» и не «Искра». Своих корреспондентов у них в СССР не имелось – а значит, не было и эксклюзивной информации. Так что материалы сводились либо к переписыванию сообщений в западной прессе с комментариями типа – «теперь уж крах большевиков точно близок», либо к гаданию на кофейной гуще – к чтению советских газет и попытке понять, что там происходит. А с этим становилось все труднее. В 20-х годах бушевали всяческие оппозиции – и это все отражалось в печати. После того, как троцкистов и прочих оппозиционеров разогнали, советская политика стала гораздо более закрытой.

Объявленный курс на коллективизацию возродил надежды на «третью революцию». Бывшие кадеты создали «Крестьянскую Россию – трудовую крестьянскую партию» и стали ждать, пока их позовут поруководить. Не позвали.

Между тем стали появляться новые отступники.

В эмигрантской среде распространилось так называемое евразийство. Точнее, возникло-то оно гораздо раньше – в 1921 году в журнале «Исход к Востоку». Но именно в 30-е стало общественным явлением. По большому счету, это был тот же самый национал-большевизм, только в мистической оболочке.

«Концепция евразийства, видимо, отражала также своеобразный эмигрантский „комплекс“ – желание доказать, что Россия выше Европы и имеет особое, великое мессианское призвание. Евразийские теоретики предпринимали попытки разработать и свою политическую доктрину. Н. С. Трубецкой выдвинул понятие идеократии – правления своего рода элиты, нового правящего слоя, руководство которым должно принадлежать евразийской партии. Другой евразийский автор – Н. Н. Алексеев – писал о необходимости использовать в будущей России систему преобразованных советов».

(Л. Шкаренков)

Д. Мирский определял суть идеи так (выделено мной. – А. Щ.): «Россия не является частью Европы; европейская цивилизация чужда России… революция, будучи сознательно особо резким утверждением европейского, оказалась идеальной для русских масс, боровшихся против доминирования европеизированного и ренегатского высшего класса».

В программном документе сказано: «Революция саморазложение императорской России… и смерть ее в муках рождения России новой… Гибель старой России точнее определена как отрыв правящего слоя от народа и саморазложение этого строя».

«Европа, европейская цивилизация – смертельный враг Евразии. Ее борьба против большевистской России объясняется не идеологическими, а геополитическими, национальными причинами. Европа поняла, что итог русской революции определится не революционной энергией русского коммунизма, а историческим предопределением всего русского народа. Поняла, что на глазах у всех вырастает и крепнет прежняя европейская провинция, с которой неминуемо придется сразиться, которая даже первая, не дожидаясь высокого вызова, обрушится войной обличения, укора и гнева на свою недавнюю и, казалось, вечную метрополию.

(М. Агурский)

Поэтому в смертельной борьбе с Европой евразийцы видят в азиатской ориентации России единственный путь к ее выживанию. Если Россия возглавит борьбу колониальных народов против романо-германцев, она будет спасена. „Азиатская ориентация, – говорил Трубецкой, – становится единственно возможной для настоящего русского националиста“».

Сюда же подверстывался и философ Николай Бердяев. Бердяева, кстати, вытурили из СССР аж в 1922 году на знаменитом «пароходе философов» – так что с советской действительностью он был знаком не понаслышке. Вообще-то его идейный путь был извилистым, как след слаломиста на склоне. Он искал идейную опору в совершенно разных местах, одно время даже увлекшись итальянским фашизмом. В 1937 году вышла его знаменитая книга «Истоки и смысл русского коммунизма». Это произведение активно читали в «перестройку». Еще бы! Бердяев писал: «Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа». А в «перестройку» в общественном сознании бытовал щенячий восторг перед Западом, так что вывод сделали: всегда все у нас не как у людей.

«Русский коммунизм должен представляться людям Запада коммунизмом азиатским. И вряд ли такого рода коммунистическая революция возможна в странах Западной Европы, там, конечно, все будет по-иному. Самый интернационализм русской коммунистической революции – чисто русский, национальный. Я склонен думать, что даже активное участие евреев в русском коммунизме очень характерно для России и для русского народа. Русский мессианизм родствен еврейскому мессианизму. Ленин был типически русский человек. В его характерном, выразительном лице было что-то русско-монгольское. В характере Ленина были типически русские черты и не специально интеллигенции, а русского народа: простота, цельность, грубоватость, нелюбовь к прикрасам и к риторике, практичность мысли, склонность к нигилистическому цинизму на моральной основе».

(Н. Бердяев)

Можно представить, как отреагировали на это «непримиримые». Бердяев-то являлся известнейшим философом мирового уровня… А ведь у него есть вещи и похлеще. Он прославлял даже коллективизацию.

В журнале «Утверждения» в 1931 году философ писал: «В настоящее время мы присутствуем при огромном росте производства и укреплении хозяйственной мощи Советов. Если три года назад „пятилетка“ вызывала лишь смех и издевательства эмигрантских и буржуазных экономистов, то теперь даже последний бюллетень эмигрантских промышленников прямо говорит о возможности ее осуществления в ряде областей. Налицо и факты: добыча нефти и чугуна дает все основания предполагать, что в текущем году по этим отраслям пятилетка будет уже выполнена. Не пора ли отказаться от взгляда на большевиков как на разорителей народного хозяйства?.. Все межи и чересполосицы стерты. Хутора ликвидированы. Постепенно колхозы и совхозы приобретают характер крупных ферм с общими большими конюшнями, амбарами и прочими постройками… С каждым годом близится время, когда эмигрантам придется отказаться от ставки на крестьян-собственников и рассматривать как крестьян, так и рабочих как единый слой пролетариев… Как эмигранты в эпоху Наполеона не могли скрыть гордости при вести о победах французов при Иене, Аустерлице и Ваграме, так мы радуемся при известии о строительных победах. Днепрострой, Сельмашстрой, Турксиб – разве не равны многим военным победам Наполеона? А вся пятилетка ведь безусловно многозначительнее для России, чем все войны Наполеона для Франции».

Разумеется, Бердяева обвинили в том, что он советский агент. Кстати об агентах. К середине 30-х годов эмигрантские организации были буквально нашпигованы агентами советских спецслужб. Причины этого разные. Одни разочаровались в «Белом деле» и теперь, так сказать, отрабатывали свои грехи перед Родиной. Другие пошли на вербовку из-за денег или карьерных соображений. Че кисты-то много чего могли… Отдельно стоит сказать об эмигрантской молодежи. То есть о тех, кто покинул Россию в достаточно юном возрасте. Оставим в стороне тех, кто «слился с местностью» – стал французом, немцем или американцем. Или сохранил культурно-исторический интерес к России, но не принимал участия в политической деятельности. А вот у тех, кто политикой интересовался, взгляды складывались очень разные. Одни выросли даже более непримиримыми, чем их отцы. Именно среди эмигрантской молодежи получили распространение взгляды «Народно-трудовового союза нового поколения» (НТСНП) – организации, чью позицию можно охарактеризовать как «зоологический антикоммунизм». Для энтеэсовцев главным было разрушить СССР любым способом. И пусть на месте России окажется выжженная земля – но зато без большевиков. Эти ребята с восторгом приветствовали агрессию Гитлера, а позже призывали к ядерным бомбардировкам СССР.

Но были и другие. Те, кто стал «леветь». И это понятно. Людей, симпатизирующих СССР, было в мире множество. Особенно – в молодежной среде. А ведь эмигранты жили не на обитаемом острове. И если твоя «референтная группа» придерживается левых взглядов – это оказывало определенное влияние. Сюда же подверстывалась и вечная проблема «отцов и детей». Ну, представьте – у молодого человека или девушки отец и все его знакомые – озлобленные «непримиримые», которые только тем и занимаются, что ругают большевиков. А ведь «за рюмкой чая» многие эмигранты доходили уже до совсем людоедских взглядов. Дескать, надо перепороть и перевешать всех… И ненависть к «совдепу» у многих обусловливалась тем, что они потеряли собственную, такую уютную для них Россию. «Дети» же подобных чувств не испытывали. Что же удивительного, что молодые ребята рядами и колоннами шли на сотрудничество с советскими «органами»?

Как бы то ни было, но своих людей чекисты в эмигрантских кругах имели огромное количество. Так, на НКВД работал один из высших руководителей РОВС Н. В. Скоблин. Его жена, певица Надежда Плевицкая, трудилась на пару с мужем. Между тем популярность последней в среде эмигрантов была сравнима с Александром Вертинским и Петром Лещенко. Разумеется, артистка такого масштаба имела множество знакомств.

Парижская штаб-квартира РОВС полностью прослушивалась. Об этом позаботился домовладелец С. Н. Третьяков (родственник основателя картинной галереи), который и сдавал одну из квартир РОВС. Третьяков тоже был много лет советским агентом… То есть «непримиримые» находились под плотным колпаком.

С именем Скоблина и Плевицкой связана одна из самых громких акций НКВД – похищение 27 сентября 1937 года главнокомандующего РОВС генерала Миллера. Этим принято возмущаться. А, собственно, почему? РОВС не скрывал, что намерен бороться против СССР любыми методами, в том числе и террористическими. Почему «Моссаду» можно уничтожать террористов по всему миру, а чекистам было нельзя? Мало того. Конец 30-х – это рост международной напряженности. А РОВС вовсю наводил контакты с Абвером и СД… Так что на войне как на войне.

Гораздо интереснее мотивация Скоблина. Есть версия, что чекисты попросту помогали ему с карьерой – генерала рассчитывали пропихнуть на место командующего РОВС.

Но только не вышло. Операция была проведена топорно. Миллер был похищен и на пароходе «Мария Ульянова» вывезен в СССР. 11 мая 1939 года он был расстрелян. Судя по всему, все это время на Лубянке из Миллера вдумчиво вытаскивали всю имевшуюся у него информацию. Но французская полиция почти сразу же вышла на след – раскрутила ход похищения, вплоть до погрузки Миллера на пароход. Однако прямых доказательств того, что за Скоблиным стояло НКВД, найти не удалось. Точнее, шанс найти такие факты был. Имелась техническая возможность перехватить «Марию Ульянову» в Средиземном море силами французского ВМФ. Однако французы на это не пошли. Не те были времена, чтобы идти на риск военного конфликта из-за какого-то эмигранта. Официальные советские круги, разумеется, все отрицали. Французы сделали вид, что поверили… Плевицкая и итоге получила 20 лет тюрьмы и умерла в заключении. Скоблин скрылся. Существуют разные версии относительно его смерти. Наиболее вероятная – он погиб на Гражданской войне в Испании, куда был направлен НВКД.

Эффект от этого похищения был грандиозный. Ведь получалось, что верить нельзя уже никому. К тому же стало уже очевидно, что у чекистов длинные руки и они плевать хотели на всякие глупости вроде международного права. Так что в эмигрантской среде начали играть в увлекательную игру «поиск стукача». Опыт показывает, что от этого более всего выигрывают спецслужбы. Потому что агентов вычислить удается нечасто, зато ссор и конфликтов случается предостаточно… Так, к примеру, возник совершенно кухонный скандал вокруг одного из руководителей РОВС генерала П. Н. Шатилова. Этот скандал продолжается до сего дня. Шатилова как раз обвинили в том, что он является агентом НКВД. Доказательств не было, даже косвенных. Но зато стали рыться в его биографии, аж с Русско-японской войны. Дескать, там он вел себя не так, и в другом месте не эдак. Причем все было основано на слухах и показаниях из вторых и третьих рук. В общем, грязи было вылито столько, что до сих пор хватает для книг на тему «все руководители РОВС были агентами НКВД».

РОВС как реальная сила оказался парализован. Хотя он и просуществовал аж до краха СССР, фактически организация превратилась в «клуб по интересам». «Непримиримые» стали искать другие точки приложения своей активности, с умилением поглядывая на господ со свастикой.

Однако перед рассказом о них необходимо коснуться совершенно иного «непримиримого»…