8 июля, Алленштайн

Но судьба не оставила Елякова и его команду. Когда они вошли в комендатуру — симпатичный богатый особняк, комендант вышел им навстречу. Подполковнику уже доложили о веселых делах этого вечера — и он смотрел на Елякова несколько странно. Но, как оказалось, все дело не в ночной пальбе.

— Товарищ капитан, вас ждут двое товарищей… — многозначительно сказал он.

В комнате, которая, судя по обилию книжных полок с томами в тяжелых золоченых переплетах, была библиотекой, Еляков увидел двух офицеров. Один был в форме пехотного майора, но сразу было видно, что он другого поля ягода. Другой — в форме надхорунжего Войска Польского. Эта форма, с одной стороны, похожа на нашу — но в то же время немного другая. Особенно непривычно выглядит четырехклинная фуражка-«конфедератка». Но вот ордена на его груди были наши — две «Красные звезды».

— Здравствуйте, товарищ Еляков. Мы давно вас ждем. Я — майор Смерш Судейкин. А это — мой коллега надхорунжий Мысловский из ОРМО.

Оба оно как! Еляков имел очень специфические задания — а потому работал совершенно автономно от армейских секретных подразделений. К тому же Смерш принадлежал совсем к иному ведомству, с которым у МГБ были, мягко говоря, не самые радужные отношения. Поэтому он было подумал, что сейчас начнется «наезд» по поводу того, что он слишком много берет на себя, занимаясь разной самодеятельностью. Но тут же сообразил: дело не в этом. Иначе, зачем тут поляк?

Судейкин, казалось, понял его мысли.

— Товарищ капитан, от нашего руководства мы получили указания всячески вам содействовать. Пан Мысловский, как я понимаю, также получил соответствующий приказ.

Поляк кивнул.

— Может, я позову своего человека? Он свободно говорит по-польски, — предложил Еляков.

— Не стоит, пан капитан, я отлично говорю по-русски, я много лет провел в СССР. Наше довоенное правительство сильно меня не любило. Я их, впрочем, тоже. Правительство глядело на Запад, я смотрел на Восток, — сказал поляк. Говорил он правильно, правда, немного с характерным «пшеканьем».

— Тогда перейдем к делу, — взял вожжи майор. — Начнем с самого начала. Предупреждаю — я сообщаю вам совершенно секретную информацию. В руководстве нашей страны решался вопрос о судьбе Восточной Пруссии. И решили его следующим образом.

Судейкин выложил на стол до слез знакомую карту данной немецкой области. Только на ней плавной дугой протянулась красная черта. Кенигсберг был по одну ее сторону, Алленштайн, в котором они сейчас сидели, — по другую.

— То, что севернее этой линии, отойдет к Советскому Союзу. То, что южнее, — Польше. Пока официальных решений не принято. Но это всего вопрос пары месяцев. Советские войска отсюда будут выведены. Так вот. Складывается довольно неприятная ситуация. Наши люди из Смерш в этих местах, как говорится, сидят на чемоданах. Потому что слухи все-таки носятся. И, сами понимаете, никому не хочется всерьез работать, если скоро все равно уходить. Дальше, когда наши войска уйдут, будет хуже. Польских структур тут пока нет и неизвестно, когда они будут. Да и, не в обиду пану Мысловскому, они и в Польше действуют не слишком-то эффективно. Их ведь пришлось создавать буквально с пустого места. И получится вот что. Как мы, так и люди НКВД, которые прибудут, окажемся по одну сторону границы, поляки — по другую. А этим недобитым нацистам — им ведь плевать на наши разграничения. А вот ваше ведомство… Насколько я понимаю, вы такими рамками не связаны. Я правильно понимаю?

— Так точно. Я имею право действовать всюду, где потребует обстановка.

— Поэтому вам целесообразнее действовать совместно с поляками. Вы поможете им, они окажут посильное содействие вам.

— Я скажу больше, — присоединился Мысловский. — В Польше очень сложная обстановка. Не буду скрывать, многие поляки, мягко говоря, не слишком любят русских. А потому смотрят на Запад. На тех… — поляк сказал общеславянское матерное слово, означающее легкомысленную женщину, — которые в Англии жопу просиживали, когда мы воевали. Некоторые из них не заинтересованы в стабилизации обстановки. Поэтому я опасаюсь, что после ухода советских войск порядка на этих землях не будет. Но что бы там не случилось, я не желаю, чтобы по нашему новому воеводству бегала всякая недобитая фашистская сволочь. Особенно — в преддверии больших событий…

Снова заговорил Судейкин.

— Вот теперь переходим к главному. После присоединения Восточной Пруссии соответственно — к СССР и к Польше, немецкому населению будет предложено покинуть эту территорию.

Еляков про себя усмехнулся. Он прекрасно понял, что значит «будет предложено». Станет кто-то из наших после этой жуткой войны чикаться с немцами! Погрузят в вагоны и вывезут. Да и у поляков есть к ним серьезный счет. Хотя бы за разрушенную Варшаву. И за Краков, который спасли только благодаря мужеству советских разведчиков. Что ж — оно и правильно. За все надо отвечать. Хотели немцы быть хозяевами мира, а остальными владеть, как рабами? Не вышло. Так уж не обижайтесь, что с вами поступят не слишком мягко.

— Так вот, — продолжал майор, — мы опасаемся, что эти созданные немцами структуры, вроде «Вервольф», способны нанести очень серьезный вред. К сожалению, буду откровенен, мы недооценили серьезность проблемы. Попытки немцев организовать партизанскую войну провалились. Вот мы и решили, что все это само собой сойдет на нет. И слишком поздно поняли, что в новой ситуации это представляет огромную опасность.

Ну, еще бы! Снова про себя усмехнулся Еляков. Привыкли, что немцы спокойно воспринимают перемену власти. Это все хорошо, когда один городской начальник меняется на другого. Тогда и в самом деле они особо не возмущаются. А вот когда их будут выгонять из собственных домов… В этом случае могут возникнуть и совсем другие варианты. И тут «Вервольф» вполне может сыграть роль чеховского ружья на стене.

— Так что требуется от меня? — спросил он.

— Мы ничего не можем от вас требовать. Вы выполняете свое задание. Но получается, что оно каким-то образом увязывается с нашими вопросами. Я еще раз повторяю — у вас по сравнению с нами исключительное положение. Вы можете действовать у нас — и у них. Тем более, насколько я понимаю, у польских товарищей есть сведения, которые могут быть вам полезны.

Вступил поляк.

— Пан Еляков, я всего не знаю, но мне кажется, вы находитесь на очень правильном пути… Я побеседовал с тем типом, Яном Лентовским, которого вы взяли. Позвольте узнать, что он вам сказал? Разумеется, в тех пределах, в которых вы имеете право.

— Что служил в польской армии и был завербован гитлеровцами.

— А мне, как земляку, — Надхорунжий жестко ухмыльнулся, — он поведал еще кое-что. Что он окончил разведшколу абвера. А когда адмирал Канарис вышел из игры, Лентовский угодил в лапы СД и стал работать на них. Так что, он не так прост. Это — очень хороший агент. Немцев уберут — а он останется.

— Вот как… — протянул Еляков. — А мне все казалось, что это плохая самодеятельность. Тогда пойдем по порядку. Вы имеете сведения об этом Бароне?

— Имеем. — Поляк вынул из кармана и подал несколько фотографий. — Знакомьтесь — Франц фон Шварцхельм, гауптштурмфюрер СС. Специалист по партизанской и антипартизанской войне. Большой специалист. Получил специальную подготовку в какой-то из спецшкол СД. Он умеет многое, очень многое. Когда Лентовский стал его описывать, я заподозрил, о ком идет речь. И показал ему фотографии. Он его узнал. Это точно Шварцхельм. Такие люди не будут зря мельтешить. Дело в том, что, по нашим сведениям, он появлялся и на территории Польши, где вел какие-то странные игры с нашим прозападным подпольем. Но мы до сих пор никак не можем понять — на кого он работает и каковы его цели…

И тут майор сделал ход конем. Для начала он подал Елякову большой официальный пакет:

— Это тебе от твоих начальников. — А затем он сменил свой суховатый официальный тон на домашне-добродушный: — Панове и товарищи! А может, нам стоит продолжить обсуждение наших бед и вопросов за обедом? А то я, честно говоря, со вчерашнего вечера ничего не ел… Эй, Стефаненко!

В комнату влез пожилой сержант.

— Так ведь все давно готово, товарищ майор. Простынет уже скоро.

Они прошли в соседнюю комнату, где был уже накрыт стол. Майор, судя по всему, был приверженцем фронтового стиля. В том смысле, что в этом городе, среди десятков брошенных домов, он мог бы найти нормальную посуду. Но тут стояли армейские кружки и миски. Угощение состояло из консервированной ветчины и вареной картошки. Выпивка, правда, была все-таки местная — что обнаружили в брошенных домах. Коньяк и разнообразные вина.

— Капитан и пан Мысловский, прошу к столу.

Когда сели и устроились, майор поднял кружку:

— Что ж, первый тост давайте за Победу.

Как водилось, за это выпили молча. Набивая рот американской колбасой, поляк бросил:

— Надеюсь, я смогу вас тоже вскоре принять на этой нашей земле. Только давайте сейчас поговорим о том, что мешает, чтобы эта земля стала нашей, а та, на севере, — вашей.

Вот так — люди не могли оторваться от того, что более всего занимало их головы. А занимало их простое соображение: по земле — немецкой ли, русской ли, польской ли — бродит недобитая сволочь. Которую надо добить.

— Пан Мысловский, а что вы знаете про Черный лес? — спросил Еляков.

Поляк аж вздрогнул.

— Вы имеете в виду, что Шварцхельм имеет к этому отношение?

— Не могу утверждать, но что-то очень похоже. Я-то лично про Черный лес ничего не знаю. Что там кругом мины — и соваться туда не стоит. Но почему-то наш любимый Шварцхельм все время крутится вокруг этого объекта как кот вокруг сметаны.

— Так, я знаю не больше вашего. Я об этом загадочном лесе слышал. Но знаете — как о страшной земле, где живет дракон. Не ходи туда… И все.

Поляк глотнул из кружки коньяка. И — хлопнул себя по лбу.

— Вот я дурак! Есть такие люди. Или хотя бы один человек. Видел я такого в Варшаве. Нам, значит, придется ехать туда… Вы, товарищ майор, не против?

— А кого этот капитан будет спрашивать? Он сам по себе. А я рад одному — что мы все договорились, что теперь эту нечисть вылавливать будет проще. Давайте еще по одной…

Тем временем Мельников, Копелян и присоединившийся в ним шофер сидели у себя на «базе», в особняке, и тоже мирно выпивали. Хозяйки куда-то ушли — а потому за столом текла нормальная мужская беседа, посвященная сегодняшним событиям.

— Матерого гада мы ищем, — говорил Мельников. Специалист по антипартизанской войне… Знавали.

— А это как, товарищ лейтенант, — спросил шофер.

— Понимаешь, партизаны — это ведь не фронт. Там все по-другому. И обычные фронтовые навыки там не действуют. И у тех, кто воюет в лесу, и у тех, кто с ними воюет. Вот в начале войны как немцы пытались с нами бороться? Собрали войска и поперлись в лес. А мы уходим. Нам-то фронт держать не надо. А окружить лес в Белоруссии — это знаешь, сколько надо людей? Но немцы-то не дураки. Они тоже учиться умели. И появились у них специалисты, которые такие операции умели проводить. Но если только в этом было дело — у нас там была бы не жизнь, сплошной санаторий. Дело в том, что немцы в лесу воевать не умели. Не учили их, наверное. Боялись они леса. Поначалу. Но потом у них появились специальные подразделения. Охотники за партизанами. Вот эти нам дали прикурить. Они воевали с нами на равных. А порой — куда получше, чем мы…

23 июля 1943 года, за три года до описываемых событий

Уже неделю Серега Мельников пытался выследить егеря. Раньше он и слов-то таких не знал. Да, были каратели, которые в отместку за атаки партизан жгли деревни и убивали мирных жителей. Когда ловили этих карателей… Ох, лучше бы не вспоминать, что с ними делали. Самые счастливые отделались тем, что, облитые на морозе холодной водой, служили на дорогах ледяными указательными знаками другим проезжающим немцам.

Да, были специальные команды, патрулировавшие опушки лесов, устраивавшие засады у деревень, на дорогах.

Но егерь — это было что-то новое. Он выслеживал. Не ломился в ближайшую деревню с криками:

— Где партизаны?

Нет, он честно их выслеживал. Если, конечно, партизанская война может быть честной…

Отряд о появлении охотников за партизанами предупредили подпольщики из города. Сидел там человечек в городской управе. Он и сообщил: появились, мол, у немцев суперспециалисты.

Это оказалось правдой. Появились у немцев люди, которые отлично ориентировались в лесу. Они выслеживали партизанские тропы и устраивали на них засады. Несколько раз в соседних отрядах случались такие неприятности — люди шли на задание и вдруг в глуши, посреди лесной чащи, по ним открывали огонь. Раньше немцы устраивали засады где угодно — но только не в глубине леса. И тут пошло дело.

И ведь грамотно, гады, работали. Огневой налет длился пару минут — то есть примерно столько, сколько нужно, чтобы отстрелять одну обойму. Потом эти охотники отходили под прикрытием ручного пулемета. Обычно действовал еще и снайпер, который вел огонь по командирам.

Результаты впечатляли. Разумеется, всю партизанскую группу немцы уничтожить не успевали. Но своего-то они добивались! Как пойдешь на задание, когда у тебя на руках раненые? Приходилось возвращаться.

И вот, по некоторым признакам, подобный лесной разведчик появился и возле их соединения.

Этот, мать его, специалист не жег деревни — да и вообще никого не трогал. Его никто не видел. Но присутствие этого гада ощутили все. Он умел следить. Он выслеживал самое главное — партизанские тропы, расположение пикетов, тайники, с помощью которых партизаны общались со своими агентами в деревнях… Именно по его вине один отряд накрыли. Не каратели, а обычные солдаты вермахта, которым просто показали, куда идти. Два других отряда вынуждены были убраться в такую глушь, где ни о каких операциях говорить не приходилось. Один раз он все-таки лопухнулся — и его видели. Мальчишки из деревни, издали. Тип в пятнистой одежде — мелькнул на опушке леса, а потом как растворился в чаще.

Итак, Серега искал егеря. Первые наивные попытки найти его следы на тропинках кончились провалом. Он был не такой дурак, чтобы оставлять следы. Серега к этому времени тоже был не пальцем деланный. Он прошел всю жуткую школу отступательных лесных боев и научился веселой науке лесных схваток. Он был теперь замечательным разведчиком — умел маскироваться так, что о его присутствии вражеский часовой догадывается только тогда, когда финка врезается ему в глотку. Словом, Сергей научился многому из суровой науки войны. Но вот явление егеря его озадачило. Тут он первоначально почувствовал себя как голым.

Ведь в чем преимущество партизана? В том, что лес укроет тебя от врага. А если уж и лес не укрывает… Нет, так быть не должно.

По его предложению десяток партизан стали набивать новую тропу. Ходили туда-сюда по направлению к одному очень важному стратегическому мосту. Конечно, «партизанская тропа» не имеет ничего общего с обычной тропинкой. Лесные бойцы всегда ходят, стараясь не оставлять следов. Но опытный человек поймет…

Долгое время он думал, что все это зря. Но вдруг, в очередной раз проверяя ложную тропу, — обнаружил возле нее кленовый лист. Вокруг были березы — и такому сочному кленовому листку упасть было неоткуда. Оба на! Кленовая роща была ближе по тропе. Может, конечно, лист зацепили на сапогах партизаны — но для этого он был слишком свежим…

Сергей приблизился к кленовой рощице со стороны мохового болота. По мху мог ходить так, что никто не услышит. Сергей залег на краю болотины и стал наблюдать. Долгое время все было тихо. Но! Когда солнце склонялось к вечеру, одна из кочек, на которой рост небольшой клен, зашевелилась. Мельников, не теряя времени, тут же всадил в эту кучку всю обойму. Перезарядив винтовку, Сергей подошел к этому месту.

Все оказалось правильным. В яме, искусно прикрытой ветками — так что создавалась иллюзия куста, лежал мертвый парень. Две винтовочные пули его настигли в голову, одна в шею. Парень был одет в необычный маскировочный комбинезон. В нем были специальные ячейки, в которые егерь воткнул веточки, листья и прочую лесную мишуру. Эдакое лесное чудище. Мельников глянул на убитого — мускулистого блондинистого парня, который теперь лежал в яме, истекая кровью, — и почувствовал к убитому им немцу большое уважение. Грамотно парень воевал…

Потом с такими охотниками приходилось не раз сталкиваться. Собственно, именно один из них влепил Сергею пулю в грудь, из-за которой он временно вышел из игры и был вывезен в тыл. После чего воевал уже как и все — с погонами на плечах.

9 июля, Алленштайн

В комнату вошел Еляков.

— Ребята, кончай гулять, у меня сейчас будет серьезный разговор с лейтенантом.

Дождавшись, когда Копелян и шофер выйдут, капитан начал без предисловий:

— Дело, в которое мы ввязались, обещает быть очень ответственным. Гораздо серьезнее, чем мы думали. Но я получил приказ продолжать работу, раз уж взялся. Но вопрос не обо мне, а о тебе. Честно говоря, мы давно к тебе, лейтенант, присматривались. Я уже говорил — у нас после войны с кадрами очень непросто. Слишком многие с нее не вернулись. Но мы думали — куда торопиться? Дождемся, пока тебя демобилизуют, потом привлечем. А тут вот вышло — очень даже есть куда спешить… В общем, если ты был пока к нам прикомандирован, то теперь я предлагаю тебе у нас работать. Я не хочу тянуть тебя силком, по приказу. Хотя бы и мог такого приказа добиться. Но — теперь не война. А у нас не просто «государственная безопасность». Я занимаюсь, скажем так, очень тонкими делами. Это не просто «ловить и догонять». Это куда интереснее. Так вот, ты хочешь и дальше работать со мной? Скажу честно — скоро вашу армию отведут в тыл и полностью демобилизуют. Ты в кадрах не останешься. Поверь. Такие лихие разведчики нужны на войне. В мирное время им в армии делать нечего… А что ты еще умеешь, кроме как воевать?

Мельников усмехнулся. Это уж точно. Есть люди, которых ценят потому, что без них никак, но которых начальство при этом сильно не любит за особенности характера. Мельников был как раз из тех. Его постоянно упрекали в «партизанских привычках».

Что было, то было. Разведчик живет по принципу «дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут». Плевать он хотел на всех. Как-то Мельников взашей вытолкал с позиций какого-то шустрого товарища, который раскручивал «дело» на одного из его ребят. Тот для практики в немецком читал найденные немецкие газеты. Вот какая-то сука и стукнула. А этот, тыловая морда, явился копать на предмет «распространения вражеской пропаганды». В результате летел дальше, чем видел, подгоняемый смачными ударами сапог. Идти бы Мельникову за это под трибунал, да того типа тоже на чем-то прихватили. Но Сергею было понятно, что после общей демобилизации сохранить погоны ему не светило. Да и не особо ему хотелось служить в мирной армии. Шестое чувство подсказывали, что там все будет совсем иначе. И капитан тут полностью прав. Куда ему идти? Семья погибла, толком он ничего делать не умеет. Только воевать.

Тем временем Еляков продолжал:

— Ты пойми, лейтенант, после войны люди оказываются по двум основным вариантам. Одни стараются как можно скорее оставить ее в прошлом и заняться мирным делом. А другие, те, кто с войны никогда вернуться так и не смогут. Им в мирной жизни будет скучно. Так вот, ты — из вторых.

— Что ж, я согласен. Что нужно?

— Пока ничего. Пока ты ко мне по-прежнему официально прикомандирован. Сейчас нам надо это задание дожать. А там уж все сделаем как положено.

— А Копелян?

— С ним сложнее. Он не офицер. Да и у него явно нет склонности к нашей работе. Но он уже чересчур влез в это дело. Так что до демобилизации ему придется быть прикомандированным к нам.

…Оганес выслушал новость о своем новом назначении без энтузиазма. Ему явно хотелось тихо и спокойно дослужить до демобилизации в тихом и спокойном городке.

— Но, если подумать, не бросать же мне своего лейтенанта на произвол судьбы, — жизнерадостно сказал он. — Наше дело солдатское. Куда пошлют, туда и пойдем!

10 июля, окрестности Пшасныша, Польша

Дорога была, как водится, разбита, но не очень, поскольку шла поперек линии, по которой двигались войска при наступлении. Но все-таки штабному трофейному «опелю», на котором ехали поляк и пересевший к нему Еляков, было тяжело передвигаться по этой раздолбанной дороге, носившей гордое название шоссе. Шедшему сзади «виллису» приходилось куда как полегче. Да уж, что сказать… Конечно, танки у американцев были плохие — видали их «Шерманы», которые наши танкисты прозвали «гусеничными гробами». Они не шли ни в какое сравнение ни с нашими, ни с немецкими. Но вот машины — это да! Их «студики» и «виллисы» на голову превосходили как советские, так и вражеские транспортные средства. Вот и теперь шофер «виллиса» маялся от скуки, плетясь вслед за немецким «штабником».

Пейзаж вокруг был достаточно пустынный. Вокруг стояли редкие, не внушающие уважения леса, перемежающиеся с полями, которые в этом году вроде бы не засеивались. Но вообще-то местность сильно напоминала Белоруссию. А чего удивляться? До нее тут было всего ничего. Мелькающие за окном деревни были достаточно убогими, отличаясь этим от населенных пунктов в Восточной Пруссии, границу которой миновали недавно. Людей в этих населенных пунктах почти не наблюдалось. Немцы во время оккупации выселяли отсюда поляков, собираясь пристроить своих поселенцев. Поселенцы, те, которые успели приехать в начале войны, благоразумно сбежали еще до подхода наших. А теперь никого не было.

Граница с Польшей оказалась всего лишь линией, проведенной на карте. Никаких пограничников не было и в помине. Да и вообще… В Мышинце стояли наши войска. Что же касается дороги, то она была под стать окружающей местности — такой же пустынной. Каких-либо патрулей и прочего заметно не было. Как и движения. Лишь пару раз попались идущие навстречу грузовики с какой-то поклажей. Глухомань…

Еляков, понятное дело, не рассказал своим людям все, что услышал от Мысловского. Но он поведал, что нынешнее положение в Польше очень невеселое. В Варшаве сидит Временное правительство, члены которого все никак не могут договориться между собой. Оно и понятно. Туда вошли многие — и те, кто боролся с немцами, — и те, кто не очень. Да и боролись-то они по-разному, два самых крупных антифашистских объединения без всякой симпатии относились друг к другу. И, что самое главное, люди в этом правительстве несколько по-разному видели то, как жить дальше. Конечно, у просоветски настроенных товарищей был мощный аргумент — наши танки, которые продолжали стоять в Польше. Но для таких веских доводов пока еще время не пришло.

Так или иначе, но в стороне от больших городов был полный бардак. Надпоручик Мысловский сразу предупредил, что «в дороге может случиться всякое». Поэтому Мельников с Копеляном не только захватили автоматы, но и припасли гранат. И теперь не расслаблялись, а внимательно смотрели за лесными массивами. Особенно там, где они подходили к дороге. Судя по всему, при немцах местные партизаны были тут не особо активны. Потому что недалеко на востоке, в Белоруссии, вокруг всех основных магистралей фрицы вырубили лес метров на сто по сторонам. Что их, впрочем, не особо спасало.

Время близилось к полудню, было жарко, вокруг стояла вполне мирная тишина, которая действовала расслабляющее. Трудно было поверить, что среди такой идиллии может угрожать какая-нибудь опасность. Но Мельников-то прекрасно знал обманчивость тишины на войне. Войне? Вроде бы она закончилась. Но, как оказалась, не совсем. Или прав был Копелян, который любил повторять:

— Конец любой войны — это начало подготовки к новой.

Об этом думать не хотелось. Но, наверное, так оно и есть.

— Черт, еще и половины не проехали! — ругнулся Оганес и закурил. — Еще до этой польской столицы нам трястись и трястись… Тоска.

— Лучше уж тоска, чем всякие дорожные приключения, — буркнул шофер.

И ведь как накликал! Тишину разорвала сухая дробь «шмайссера».

Шофер, не дожидаясь приказа, резко тормознул машину. Шедший впереди «опель» также остановился. Выстрелы продолжались. Теперь стреляли из немецких маузеровских винтовок. Выстрелы доносились из лежащей впереди рощи. Там дорога уходила под пышные кроны деревьев — очень подходящее место для нежелательных встреч.

Из передней машины выскочили Еляков, Мысловский и польский шофер. Оба поляка держали в руках «ППШ». Видимо, такие моменты были тут если не обычным делом, то и не являлись ЧП. Между тем выстрелы замолкли.

— Надо посмотреть, что там происходит, — бросил поляк. — В самом деле, не поворачивать же назад.

— Лейтенант! Давай вперед, посмотри, что там, — скомандовал Еляков.

Мельников, слегка пригибаясь, двинулся в роще, до которой было метров триста. Он прошел примерно половину расстояния и залег. Подтянулись остальные. Он сделал еще одну перебежку — и достиг опушки. Дальше двинулся ползком, хоронясь в кустах и подлеске. Вскоре он заметил человека, стоявшего на дороге. Он был в цивильном пиджаке, подпоясанным армейским ремнем. В руках неизвестный держал немецкую винтовку. Судя по многодневной небритости и по грязи, покрывавшей одежду, это был человек, долгое время проведший в лесу. Незнакомец стоял, беспечно покуривая. Он явно не ждал, что на него могут напасть.

Сергей вернулся и доложил обстановку.

— Кого-то грабят, судя по всему. Вы можете тихо снять этого типа? — спросил поляк.

— Легко, — кивнул Мельников и посмотрел на капитана. Приказы все-таки тут отдает он.

А Еляков быстро соображал. Лезть в драку вообще-то не с руки. Есть и другие дела. Но ехать-то вперед все равно надо! К тому же Мысловский явно рвался в бой. Оно и понятно. Это была его страна, где ему хотелось навести порядок. Что ж, примем бой.

— Двигаем, только тихо. Мельников, обеспечь нам свободный проход.

Сергей двинулся тем же порядком, за ним, несколько отстав, остальные. Подобравшись снова, он увидел все ту же картину. Небритый тип с винтовкой все так же стоял и скучал. Мельников неслышно зашел к нему со спины и вынул из ножен финку. Уж часовых-то в своей жизни он снял множество. А этот походил на непуганого немца начала войны — которые в своем тылу ничего не боялись. Потом-то они стали поосторожнее.

Выскочив как черт из шкатулки, Мельников прыгнул на неизвестного. Тот, услышав шорох за спиной, попытался повернуться. Но не успел. Левой рукой Сергей обхватил его за шею, намертво пережав дыхание, а потом ударил его ножом в сердце. Грамотно вышло. Клиент, даже не осознав, откуда пришла к нему смерть, уже улетал на небеса.

Мельников махнул рукой остальным, снова растворился в траве и пополз вдоль дороги. За поворотом стала понятна причина шума. Грузовой «опель» стоял, ударившись радиатором в дерево. Ветровое стекло было в многочисленных пулевых пробоинах. Вокруг него суетились люди, человек пятнадцать. Они сгружали из кузова какие-то ящики и мешки. Все ясно — подстерегли в засаде машину, а теперь грабят. Картина — знакомая до слез. Только вот что за люди?

Вооружены они были по-разному, но по большей части — немецкими винтовками и автоматами. Снаряжение их было еще более пестрым. Кое-кто ходил в гражданской одежде, некоторые в польской военной форме — как старой, так и новой. Несколько человек щеголяли в немецких мундирах без знаков различия. Все были грязны и небриты. В общем, эдакий лесной сброд. Если заменить польские мундиры на советские зеленые гимнастерки, то они очень походили на наших партизан первого периода войны. Конечно, не на «казахов» Аганбекова, а на многочисленную шелупонь, которая болталась по немецкому тылу без определенных целей — и грабила все, до чего могла дотянуться. Вот и эти, похоже, занимались все тем же увлекательным занятием.

Мельников в таких делах был самый опытный, а потому как-то получилось, что командование перешло к нему. Он жестом послал людей в обход, чтобы обойти бандитов полукругом, и достал гранату. Те, у машины, продолжали суетиться, ничего не замечая. Многовато их, конечно, но фактор неожиданности — великая вещь.

Выждав, Сергей кинул гранату под колеса «опеля» и одновременно открыл огонь из автомата по ближайшим лесным людям. Тут же к нему присоединились остальные. Несколько человек повались сразу же, а потом жахнул взрыв. Эх, удачно он кинул — прямо под мотор. Над машиной взметнулось рыжее пламя. Кто-то, заорав, прыгнул из кузова, но не долетел — Сергей снял его в полете.

Тем временем русские и поляки продолжали огонь. Быстро оказалось, что бойцы из этих грабителей вшивенькие. Они заметались — один за другим падая под пулями. Иные бросились в лес, в противоположную сторону — но кто-то из наших метко их клал. Два или три человека залегли на той стороне дороги и попытались отстреливаться. Но они явно не очень понимали, откуда на них свалилась такая напасть… Возле них грохнул разрыв. Кто-то из ребят тоже решил использовать гранаты. Один из лежащих рядом с дорогой с диким воем бросился прочь — но тоже попал под огонь. Оставались еще сколько-то человек, которые укрылись за машиной. Мельников вскочил, в прыжке перемахнул дорогу и очутился в каком-то подобии кювета на той стороне. По нему стреляли — но эти теперь были как на ладони. Первую очередь он сделал неудачно, а вот вторая попала грамотно. Двое повалились, один метнулся назад, но угодил под огонь остальных наших — его буквально отшвырнуло от просекшей грудь автоматной очереди. Раздалось шевеление в кустах, это кто-то уцелевший пытался уйти. Мельников повернул автомат на звук. Метрах в двадцати беглец не выдержал напряжения — он вскочил и попытался спастись бегством, но тут же получил в спину свою долю свинца. И тут из кузова машины выскочило еще двое. Видимо, они пытались там отсидеться, но «опель» горел. Один упал, лишь коснувшись земли, другой успел отбежать шагов на десять.

— Ребята! Концерт окончен! — закричал Сергей.

Приближались они осторожно, но все были мертвы.

И тут снова раздалось шевеление в кустах.

Мельников обернулся, держа автомат наизготовку.

— Паны! Паны! Я сдаюсь! — послышалось оттуда.

— Выходи с поднятыми руками! И без шуток! — бросил Мельников.

Из кустов вылез довольно оборванный тип. Он был одет в донельзя драную и замасленную кожанку, какие-то бриджи цвета хаки и высокие ботинки — наподобие американских. В одной из поднятых рук он держал немецкую винтовку.

— Оганес, обыщи его! — Продолжал командовать Мельников.

Армянин подошел к «партизану», забрал у него оружие и старательно обшарил карманы.

— Две запасные обоймы, табак спички. Какая-то фотография. Документов нет.

Между тем Мысловский подошел к Мельникову.

— Пан надхорунжий, это кто? Бандиты? — спросил лейтенант.

— Аковцы, судя по всему. Но между ними и бандитами нет четкой разницы.

Такой ответ ничего Сергею не говорил, но он решил не торопить события.

— Кто такие? — рявкнул он на пленного.

— Отряд поручика Сидзиловского, «Вольносць и неподлеглосць».

— Вот как? — очень нехорошо ухмыльнулся поляк. — Численность отряда? Где базируетесь?

— Это все, кто тут лежит… Были. Поручик — вон он лежит, — кивнул аковец на лежащего в кювете человека в добротном снаряжении — одного из тех, кто пытались организовать сопротивление.

— Что тут делали? Быстро! А то у меня времени с вами разговаривать нет! У меня разговор простой с такими, как вы, псами! — Мысловский передернул затвор автомата.

Если это и были партизаны, то довольно хлипкие. На лице пленного читался откровенный ужас. Его глаза бегали, осматривая лежащие трупы. Да уж, видимо, этот отряд если и сражался — то либо с мирными жителями, либо когда десятеро на одного.

— Мы шли на северо-восток. В район озера Спирдинг-зее.

Так! Подошедший Мельников отметил — снова всплывает это чертово озеро. Да что там, медом, что ли, намазано?

— Цель движения?

— Я ничего не знаю! Знал наш поручик. Он имел связи с Варшавой. Оттуда велели идти к озеру. А цели, клянусь, я не знаю…

— А это? — Мысловский кивнул на машину.

Несмотря на животный страх, читавшийся на лице пленного, в его глазах мелькнула злость.

— Эти, из Варшавы, умеют только обещать. У нас кончились припасы. Вот мы и решили пополнить их экспроприацией.

— Только это вы и умеете… Обычное дело, — повернулся Мысловский к Мельникову. — Эти политиканы, их друзья из Варшавы, тайком поддерживают вот таких. Но в случае чего сразу же от них открещиваются.

— Вяжи руки этому гаду, — приказал он шоферу. — Капитан, не дадите мне одного из своих людей? Я бы лично его тут пристрелил, но нужно доставить его в Цеханув, в местное управление народной милиции. Пускай они там с ним разбираются.

Копелян сел в кабину «опеля», а Еляков взобрался на «виллис». Процессия тронулась. Теперь Мельников смотрел вокруг уже без дураков. Что, впрочем, не мешало ему вести разговор, который начал капитан.

— Ну, вот, вляпались в польские разборки, — вздохнул Еляков.

— Товарищ капитан, а что это за организация?

По словам Елякова, дело обстояло так. «Армия Крайова» была военизированной структурой, которая, по идее, собиралась сопротивляться немцам. При этом организацией она была очень своеобразной. Более чем немцев, аковцы ненавидели Советский Союз. Они смотрели на Запад. Точнее — на берега туманного Альбиона, где в это время отсиживалось эмигрантское «правительство» и «руководило» борьбой. С немцами они воевать не спешили. Главным их лозунгом было «держать оружие у ноги». То есть готовиться подняться в любой момент. Впрочем, иногда они даже боролись. Правда, чаще всего совсем не с немцами.

Более всего аковцы развернулись неподалеку, на Волыни, где испокон века обитало смешанное украинско-польское население. Вот с ним, с мирными украинцами, и стали бороться аковцы всеми доступными им средствами. Правда, с той стороны был «парный сапог» для этой структуры — бандеровцы, которые столь же героически сражались с мирными поляками. До боев с немцами у «Армии Крайовой» руки большей частью не доходили. А фрицы, понятное дело, очень радовались, что две партизанские группировки с увлечением выполняют за них грязную работу. Вся эта возня их и сгубила. В начале войны большинство поляков смотрели на своего восточного соседа без особой симпатии. И соответственно — на появившихся прокоммунистических партизан. Но, мягко говоря, странное поведение АК толкало тех поляков, кто хотел сражаться с фашистами, в ряды Армии Людовой — которая была «за красных». Потому что ребята из АЛ воевали всерьез.

В конце концов товарищи из АК перед подходом наших войск подняли Варшавское восстание. Оно, как известно, было подавлено. Но потом пришли наши. Польшу все-таки освободили. Аковцы претендовали на то, чтобы играть самостоятельную роль. Но с Красной Армией и подошедшим Войском Польским спорить было трудно. В итоге разнообразные группировки снова ушли в леса и принялись бороться «за демократию».

— Вот такие милые люди, — подвел итог Еляков.

— Так что, они совсем не воевали с фрицами?

— Почему? Иногда воевали. Так же, как ты видел. Может, и ограбили пару-тройки немецких машин со шнапсом. Нет, в Варшаве-то они сражались мужественно. Да только все это не имело смысла.

— Ну, в Белоруссии таких тоже было полно. А теперь они, значит, против нас?

— В том-то и дело. Теперь они сражаются с «москалями». И со своими, которые «продались москалям». И кто-то из этого гребаного Временного правительства их поддерживает.

— А не проще ли это правительство разогнать, как у нас в семнадцатом было?

— Я тоже бы разогнал. Да только это не нашего с тобой ума дело. Это называется — большая политика. И если товарищ Сталин их терпит — значит так оно и нужно… Ему виднее. Но вот что удивительно. Вся эта публика кишмя кишит на юго-востоке Польши. А сюда они суются редко. И ведь снова всплывает это чертово озеро. И мне почему-то кажется, что снова не обошлось без Черного леса. Вот ведь… Лезут туда и лезут!

Пленного они сдали в Цехануве — небольшом полуразрушенном городке. За ним пришли люди в форме Войска Польского. Затем десятка три человек с винтовками — в форме и в гражданском, погрузились в «студебекер» и отправились к месту перестрелки — разбираться с трупами. Начальник милиции, пожилой поляк в форме майора, ругался на польском, вкрапляя сюда и русский мат.

— Не было печали! Теперь эти аковцы объявились и у нас… И это ведь уже не первые…

— То есть? — насторожился Мысловский.

— Несколько дней назад мы перехватили одну группу. Двенадцать человек. Тоже двигались на север. К сожалению, ребята у меня неопытные, живым никого не взяли, всех уничтожили. Никаких документов при них не нашли. Так что о целях этой группы нам ничего не известно.

— Глядите-ка, капитан, — обратился надпоручик к Елякову, пересказав ему беседу, — а ведь в самом деле: прут и прут на север. Прямо, миграция какая-то…