Интерлюдия. На Западе всё не так

После того, как большевики пришли к власти, началось шоу под названием «триумфальное шествие Советской власти», которое проходило почти так же, как и той истории. Суть его в том, что по всей стране власть на местах переходила к Советам. Случалось это по-разному. Где-то мирно, где-то пришлось пострелять. Шумнее всего было в Екатеринбурге, где атаман Дутов почему-то новую власть не признал. Но местные красногвардейцы объяснили ему, что он не прав и вышибли его и его сторонников из города. В эту картину не вписывалась лишь Область войска Донского, где заправлял атаман Каледин и куда стягивались те офицеры, которым новая власть сильно не нравилась. Между в мире творились очень забавные вещи…

Если судить по прессе, то после августовского кризиса люди в России перестали интересоваться тем, что происходит в мире. В общем-то, так оно и было. И это психологически объяснимо. Потому что главным мировым событием была война. А мы вырвались из этой чертовщины. Так и пошла она куда подальше.

Но я-то поглядывал на Запад. Потому что слишком хорошо знал про интервенцию, обильную помощь белым и прочие милые вещи, которые нам устроили западники.

И вот я ждал, когда на Западном фронте начнется веселье. А начаться оно должно было по определению. Немцы ведь не дураки, чтобы не попытаться реализовать возникшее численное превосходство. Тем более, что в этой истории оно было значительно больше, чем в той. Ведь тогда 45 дивизий остались на оккупированной территории бывшей Российской империи. А теперь они тоже годились в дело. И ведь им надо было торопиться — пока американцы не начали активно перебрасывать свои части. Пока-то их почти не было.

Как стало известно гораздо позже, немцы даром времени и не теряли. Прибывшие с Восточного фронта части были несколько разболтаны общением с русскими солдатами. К тому же на Западном фронте шла совсем иная война. Так что им вправляли мозги и переучивали.

И вот 11 ноября началось мощное наступление. Из телеграфных сообщений (благо мы имели возможность получать их с обеих сторон) было ясно — нанесен мощный удар из района Камбре. Как стало известно гораздо позже — целями наступления были Аррас и Альбер, а основной задачей — отсечь английские войска от французских. Англов планировалось спихнуть в море, а потом двинуть на Париж, который находился в 150 километрах от места действия. В наступлении участвовало около полумиллиона солдат, среди которых имелось огромное количество штурмовых батальонов.

Вообще-то это до слез напомнило мне случившееся в той истории весеннее наступление 1918 года. Мне довелось в том мире прочесть знаменитую книжку Зайончковского, и другую литературу на тему Первой мировой. А память у меня хоть и похуже, чем у товарища Сталина, но тоже ничего. К тому же, видимо, перенос её несколько стимулировал.

Сходство событий меня не слишком удивило. Обстановка была примерно такой же, только более благоприятной для немцев. А вот дальше дело пошло сосем не так.

Англичане тоже готовили наступление! Как я понял, оно должно было стать знаменитой Битвой при Камбре, где впервые массово применили танки. Кстати, я так и не понял, как хваленая английская разведка прохлопала подготовку немцев к удару. Когда-нибудь узнаю, когда генералы напишут свои мемуары.

Я, конечно, военных академий не кончал, но приходилось читать мнение, что самое страшное — это когда удар приходится по войскам, которые сами готовятся к наступлению. Может, оно и так. По крайней мере гордые бритты крупно влипли. Тех самых танков возле фронта было немного. Англичане свято блюли секретность — и перебрасывали их по ночам малыми порциями. К тому же многие танки были в нерабочем состоянии — они являлись дико ломкими машинами, так что даже после короткого перегона от железной дроги до линии фронта им требовался профилактический ремонт.

Но самое хреновое было даже не в этом. Танкистов учили одной узкой задаче — прорыву линии обороны. Что делать во всех иных случаях они просто не знали. Это сыграло роль и в той истории. Англичане тогда довольно легко прорвали дико укрепленную «линию Зигфрида» с очень небольшими потерями. А потом чуть ли не в чистом поле их перещелкали пришедшие в себя немцы. И наступление провалилось.

В этой истории основная часть танков оказалась либо в эшелонах, либо вообще невесть где. В той истории набольшего успеха немцы добились на направлении вспомогательного удара через Сомму — и потому перенесли основной удар туда. Здесь вышло иначе. Основная месиловка шла на главном направлении. Поскольку все планы сторон полетели к чертям, то началась сплошная импровизация. У англов сорвало башню, они стали спешно выгружать танки, где только можно. И гнать их к фронту малыми партиями. Это они зря. Потом что многие машины до фронта просто не доехали. Поломались по дороге. Тем, кто доехал, тоже завидовать не стоило. Сперва эти колымаги наводили на гансов панику, однако очень быстро они оправились. Главным средством борьбы с бронетехникой оказались грузовики с установленными в кузове легкими орудиями, которые щелкали «Марков» только в путь. Немецкие газеты превозносили подвиг командира расчета Курта Шоена, который за один день подбил 18 машин. Даже если они вдвое завысили число его побед — это всё одно впечатляло.

Альбер немцы взяли через десять дней наступления. После чего англы поняли, что тут им ловить нечего и отошли за Сомму. А вот под Аррасом дело пошло серьезно. Англичане дрались насмерть — ведь не надо быть Суворовым или Рокоссовским, чтобы сообразить — после его взятия возникает опасность, что англичан-таки отрежут. Дошло дело до уличных боев. Я сколько не напрягал память, так и не вспомнил эпизодов, когда в Первую мировую сражались на городских улицах. А в Аррасе немецкие штурмовики были круче всех.

На других направлениях немцы продвинулись на пару десятков километров.

Город-таки взяли, но тут же англичане начали контрнаступление.

Вообще-то гансам очень помогал раздрай между союзниками. Французы отнюдь не спешили их выручать. Причина — в весенних беспорядках. При этом настроения во французской армии в этой истории были очень нехорошие. Это в тылу все истошно вопили о «предательстве России». А солдатики начинали задумываться: русские-то умные, соскочили, а мы что, идиоты — продолжать воевать? Так что командование старалось пореже бросать их в бой.

Дальше они продвинуться не сумели. И всё замерло по линии Аррас-Амьен-Модидье-Суассон. Понято, на время. Немцы собирались наступать снова, англы — отбивать Аррас. Потому что теперь с французами их не соединяло ни одной железной дороги!

Всё это мы знали довольно подробно. Мы уже давно подсуетились — и кое-кто из корреспондентов во Франции работал и на нас. Читая об этих событиях, я задумался и над такой штукой. В моей истории использование танков в битве при Камбре, было признано успешным. Что имело важные последствия. Это была вторая попытка использовать бронетехнику на поле боя, первая закончилась сплошным позором. Так что многие считали танки ни к чему не пригодными. Битва при Камбре их реабилитировала. А вот в этой истории, где танки всего лишь увеличили количество металлолома на полях прекрасной Франции? Что получается? Один провал — случайность, два — уже тенденция. Вряд ли на танки забьют совсем, но перспективы у нового рода войск становились весьма мрачными… Я представил генералов, которые теперь будут говорить: «Да ну вас к черту с вашими танками! Шума много, толку ноль!»

Однако «осеннее наступление», как назвали это сражение оказалось сущей мелочью. Самые лихие события одновременно происходили на другом фронте. 20 ноября австрийцы при поддержке немецких штурмовых частей начали наступление на Итальянском фронте.

Про этот малозначительный фронт я знал очень хорошо. Дело в том, что я ещё со времен своей туристско-альпинистской юности очень интересовался историей горнострелковых частей. Я даже прошел по скалам по маршруту, по которому прошли фрицы из «Эдельвейс» — и захватили Марухский перевал. Я видел вбитые ими «крюки».

А именно горнострелковые части на данном фронте и расцвели пышным цветом. Собственно, из итальянской армии только «боевые скалолазы» и боевые пловцы и вызывали уважение.

Итальянцы, как известно, собирались сначала воевать в союзе с Германией и Австро-Венгрией. Но потом переиграли тему — и в 1915 году вступили в войну на стороне Антанты. Воевали они из рук вон плохо. Недаром появилась поговорка: «Для чего нужны итальянцы? Чтобы австрийцам было кого бить.» Вот австрийцы и начали наступать, правда, позвав на помощь немцев.

Наступление было куда мощнее, чем в моей истории. Австрийцы ведь тоже отвели свои войска с Восточного фронта. А против немецких штурмовиков у макаронников вообще методов не было. Так что фронт рухнул с треском.

В моей истории итальянцев спасли союзники, прежде всего англичане, перебросив в Италию свои войска, заткнувшие прорыв. Но и тогда «централам» удалось продвинуться на 100 километров. Теперь же… Нельзя сказать, что союзники совсем итальянцев бросили, они отреагировали слишком поздно.

Так что австрийцы двигались чуть ли не походным порядком и вскоре взяли Падую. К Венеции подошел расхрабрившийся австрийский флот. А сухопутные войска двинулись на Парму.

Эти новости, дойдя до других участков фронта, произвели сильное впечатление. Возникла угроза, что войска отрежут, а это итальянских вояк сильно напугало. Самое смешное, что не меньше была испугана нейтральная Швейцария. Швейцарцы ведь как рассудили? Если итальянцы окажутся в окружении, то у них есть три выхода:

— Прорываться или сражаться в «котле». Последнее, впрочем, было из области фантастики.

— Сдаться в плен.

— Перейти швейцарскую границу.

В последнем случае по международным законам их нужно интернировать. А итальянцев на фронте было около полумиллиона человек! Куда их девать Швейцарии?

Правда, обошлось. Итальянские войска начали поспешное отступление, которое быстро переросло в неуправляемый драп.

Между тем немцы выкинули такой финт ушами, что все ахнули. И я громче всех — потому что операция никак не походила на действия в Первой мировой, зато очень — на то, что бывало в Гражданскую.

После того, как фронт рухнул, на итальянскую сторону двинулись немецкие и австрийские бронепоезда. Ранее этим машинам не находилось применения, но вот тут нашлось. Вслед за ними двигались эшелоны с войсками. Путь лежал строго на запад. Замыкали неспешно ползущие железнодорожные артиллерийские батареи. Они резво докатили до Милана, который никто не защищал, то же самое случилось и с Турином.

Там они разделились. Кто-то двинулся на Бардонеччию, кто-то на Кунео, кто-то на Торре-Пеличе. В эшелонах находились австрийские горные стрелки. Дело-то в том, что Италию от Франции отделяют Альпы. Горы в ноябре — это не самое лучшее место. Но альпийские стрелки сумели оседлать все более-менее проходимые перевалы. Они всего на сутки опередили подходившие войска союзников. Но теперь — поздно пить боржом…

Более того. Немцы достигли Вентимильи и стали разносить железную и обычную дороги в районе «карниза» — узкой прибрежной полосы, самого удобного пути между странами. Воспользоваться им было всяко невозможно — «каринз» полностью простреливается с моря. У французов с флотом было всё хорошо. А австрийские морские волки не имели никакого желания вылезать из Адриатического моря.

Так что у Франции появился новый фронт. Вырваться из гор в долину, немцам понятно, было непросто, а поздней осенью и зимой — вовсе нереально. Но ведь весна-то настанет. А рельеф местности диктует то, что французам придется держать тут силы в соотношении примерно 1:10.

Этот эпизод заставил меня задуматься — может, у немцев тоже сидит попаданец? Какой-нибудь романтик Второго Рейха. Если в моё время в России были монархисты, то почему бы им не быть и в Германии?

Хотя, может, немцы додумались до такой операции и без вмешательства людей из будущего. Операция нетипична для этой войны. Но что с того?

Я в моём времени всегда очень забавлялся, читая в обсуждениях альтернативок посты тех, кто самодовольно заявлял: это рояль, так быть не может. Знатоки, блин. А, допустим, биографию Наполеона эти болтуны читать не пытались? Там ведь рояль на рояле! Да напиши какой-нибудь автор нечто вроде истории «Ста дней» — что бы ему сказали?

Одновременно с захватом перевалов войска центральных держав продолжали двигаться на юг. Остановить их было некому. Чтобы собрать бегущее стадо, в которое превратилась итальянская армия, нужна была очень сильная воля. А у командования её не было. На союзников тоже не имелось никакой надежды. Им ведь пришлось бы фактически создавать фронт заново. На что просто не было ни времени, ни сил.

В общем, Италия запросила мира.

Меня все эти события очень радовали. У Германии всё одно победить не выйдет. Но чем дольше они будут друг друга мочить — тем меньше нам проблем. И ведь так и пошло. Ни Антанте, ни Германии совершенно не стало дела до того, что происходит в России.

 

Бардак по большевистски

А в России шли свои дела. Для начала большевики опубликовали «Декрет о земле». Который вообще-то являлся компиляцией пожеланий крестьян, составленной эсерами. В этой истории к нему отнеслись гораздо спокойнее. Потому что «черный передел» уже шел в полный рост. Так что данный документ сочли за нормальный политический ход. Если не можешь повлиять на события, надо делать вид, что так оно и было задумано. Поэтому тут к большевикам отнеслись серьезнее, чем в моей истории. Там-то их считали калифами на час. К тому же не было наступления Краснова на Петроград — как не случилось и юнкерского мятежа. Он ведь состоялся исключительно для того, чтобы поддержать Краснова.

Ещё одной напасти большевики избежали благодаря мне. Я очень хорошо помнил про состоявшиеся вскоре после переворота погромы винных складов. Так что я привлек сотрудника нашей газеты Витю Королева. Он имел большие связи в люмпенской среде — в том числе и в так называемой «Вяземской лавре» — скоплении ночлежек возле Сенной площади, между Забалканским проспектом и улицей Горсткина.

Но тут, наверное, надо пояснить, что такое «ночлежка». Под этим названием в русском языке понимаются разные вещи. Первое — это ночлежные дома, государственные или частные благотворительные заведения, куда бездомных людей пускали на ночь. Они открывались в восемь вечера и закрывались в пять утра. Попасть туда было трудно — очередь надо было занимать часов с четырех — потому как пускали строго по наличию мест.

А другой вариант — это то, что описано в классической пьесе Максима Горького «На дне». Как я убедился в этом мире — очень жизненной. Там дело обстояло следующим образом. Некий предприимчивый и небрезгливый человек снимал у домовладельца квартиру — и оборудовал там спальные места типа «двухэтажные нары». И сдавал эти самые места по небольшой цене. Обычно тот же персонаж приторговывал водкой и скупал краденое. Дело было доходное, но такими хозяевами могли быть только очень специфические люди.

Понятное дело, в приличном доме подобный притон не оборудуешь. Но доход-то домовладельцу от ночлежек капал очень неплохой. Тем более, что не надо заморачиваться про ремонт, прокладку электричества и тому подобному.

Так что Вяземская лавра полностью состояла из домов с ночлежками. Плюс кабаки, которые по нынешнему «трезвому» времени делали вид, что торгуют чаем. В общем, то ещё место. Ночью по Сенной ходили только очень рисковые ребята. Недаром в Питере слово «вяземцы» соответствовало понятию «гопники» моего времени.

Я ещё в начале своего пребывания в этом мире посетил этих места в компании с Витей. В той жизни я тоже немало видел всяких асоциальных элементов — но «лавра» произвела на меня впечатление. Эти люди опровергали представление как нынешних гуманистов, так и прекраснодушных идеалистов моего времени. То, что если вот обитателям подобных мест предоставить работу — они станут нормальными членами общества. Да хрен там! Работать что эти, что бомжи моего мира, пойдут только если под конвоем.

Так вот. Я всегда подозревал, что «винные погромы» произошли не от духовной жажды населения. Тем более, что водку при желании в городе можно было купить всюду и в любое время суток. Это было кому-то нужно. В чем я и убедился. В притонах Вяземской лавры как-то уж очень одновременно пошла идея, что на складах бесцельно лежит множество спиртного. И раз власть народная, то почему бы народу эти жидкости и не взять?

Но мы были готовы. Ранее я высказал Сталину свой план по противодействию этой напасти. У большевиков формальные должности ничего не значили. Сталин как был, так оставался одним из трех человек, которые всё решали. Двое других были — Ленин и Свердлов. Выслушав меня, Виссарионович долго курил, потом спросил:

— Сергей, а это не слишком жестоко?

Я ещё прикололся. Журналист ХХI века убеждает пугало интеллигенции Сталина на принятие жестких мер. А вслух сказал:

— Иосиф Виссарионович, иначе они сядут нам на шею. Надо доходчиво показать, кто в городе хозяин.

— Ладно, пусть так, — согласился Сталин.

И пошло дело. Когда толпа из Вяземской лавры собралась идти громить склад, мы заранее знали, какой именно. А вот насчет дальнейших действий как раз у нас и вышел спор с Виссарионовичем. Он-то предлагал подогнать к складу пару броневиков. Однако я считал это лишним — дураки, готовые переть против бронетехники, вряд ли найдутся. Но что тогда получится? Что через день или два пойдут на другой склад — а их в Питере до черта. Так что мы утомимся за ними бегать. Между прочим, спирт был ценен не только как жидкость для приема внутрь. В это время на нём могли ездить автомобили и даже летать самолеты. То есть, он являлся стратегическим ресурсом. А, кроме того, запасы спиртного имелись и в Зимнем дворце. Так что широкие люмпенские массы могли ведь попытаться взять его штурмом, раз уж у большевиков руки не дошли.

Согласно моему плану, красногвардейцы подогнали к месту погрома пару тачанок. Которые не особо привлекают внимание. Для порядка для начала предложили разойтись. Понятно, никто не послушал. И потом была дано слово пулеметам… Нет, мы не звери, первая очередь была по ногам, остальные садили поверх голов. Имелись раненые. Которым оказали медицинскую помощь. Во время её оказания, объясняли: пытаться добыть себе выпивку таким образом — вредно для здоровья, следующий раз будем стрелять без дураков. Кажется, ребята поняли.

Вообще-то с представителями новой власти было тяжело. С большевиками-то ладно. С момента попадания сюда я успел проштудировать Маркса. (А что вечерами-то делать, если Интернета нет?) А демагог-то я знатный, так что мог жонглировать цитатами как угодно. Хуже было с левыми эсерами, которые ходили у нас в союзниках. Среди них имелось множество людей, искренне убежденных: после революции сразу все просветлятся и настанет царство добра и справедливости. Именно за это убеждение они шли на виселицы и на каторгу. И ведь подонку, а таких тоже хватало, можно ствол под нос сунуть. А вот с такими что делать?

Ещё один очень интересный разговор случился с Витей Королевым. Тут ведь расклад вот в чём. Большинство наших сотрудников относились к леворадикальной позиции нашей газеты равнодушно. В самом деле, если в издательском бизнесе есть такая ниша — массовая левацкая газета. Кто-то должен её занять, верно ведь? Тем более, что ни Миша, ни я не походили на пламенных революционеров.

Но вот после переворота вдруг выяснилось, что заместитель редактора катается на бронепоезде и вообще активно сотрудничает с новой властью. Редактор, радостно хихикая и потирая ладошки, лупит передовые на тему «мы всех паразитов достанем».

Кое-кто просто ушел. Но вот Витя пребывал в сомнениях. Он как-то под вечер явился ко мне в кабинет, пьяный несколько более, чем обычно. Завел разговор о политике, но главным у него вылезал вопрос: а что мне-то делать? Что ж, пришлось ответить. Этот парень нам пригодится.

— Витя, я вам могу сказать честно. Дело не в идеях большевиков. А дело в том, что страна летит под откос. Вы не хуже меня знаете — не мы её пустили по этому пути. И надо наводить порядок. Кто это может сделать? Корнилов и такие, как он?

— Понятно, что не эти. Беспросветные были, беспросветными и остались.

— Вот именно. Я вам скажу больше. Будет гражданская война. И русским людям придется стрелять в русских. Можно, конечно, уехать и оттуда гордится своей высокоморальностью. А можно рассудить проще. Мы всё равно победим. Так надо приложить все силы, чтобы мы победили быстрее. Меньше будет крови.

Витя не занимался рабочим движением, но он был умным человеком и хорошим журналистом. Он чувствовал ту страшную силу, которая стояла за большевиками. Подумав, он махнул рукой.

— Да я и сам всегда ненавидел сытую буржуазную сволочь. Я с вами. А если в итоге повесят — так и пусть повесят. Зато интересно поживем.

* * *

Когда большевики пришли к власти, то выяснилась милая вещь: оказалось, что никто из них понятия не имеет, как управлять государством. Тут они ничем не отличались от двух предыдущих правительств. Правда, в отличие от тех, они хоть это понимали. И начинали учиться. К примеру, история с попыток погромов винных складов показала, что против большевиков действует серьезная сила. Так что ЧК была создана даже раньше, чем в том времени.

Но в общем и целом дело обстояло плохо. Как вы думаете, какая была в России власть? Партии большевиков? А вот и нет. Была власть Советов. Большевики рулили в нескольких крупных городах. А на остальных просторах нашей страны действовали выборные органы. Это была демократия, доведенная до своего логического конца. То есть, до полного абсурда.

Когда большевики рвались к власти, они, совсем не стремились к собственной диктатуре. Они думали так: Советы станут решать все насущные проблемы, а партия будет их идейно направлять. Да только вот жизнь очень быстро поставила точку на этих светлых мечтах. Чем дальше от больших городов, тем большевиков было меньше. Поэтому оказалось, что в Советы вошли те, кто подвернулся под руку. Ладно бы там меньшевики и правые эсеры. Туда же затесались разные авантюристы, уголовники и просто сумасшедшие. А чего б им не затесаться? Народ демократию не очень понимал. Так что влезть во власть можно было на голой наглости.

Впрочем, если даже в Советах были и большевики — то они частенько полагали — они лучше центра знают, что им делать и как им жить. Так что никакой реальной власти в стране не имелось. Её нужно было создавать на пустом месте.

 

Интерлюдия II. На финляндской стороне

Между тем началось веселье в Княжестве Финляндском. Для тех кто не знает — в моей истории там тоже шла своя гражданская война. Правда, местные сторонники большевиков её проиграли. А почему?

«Параллельное» левое правительство, Совет народных уполномоченных, действовало очень вяло. А вот националистическому Сейму помогали Германия и Швеция. Русские же солдаты и моряки (Балтийский флот стоял в Гельсинфорсе) не вмешивались. Самим-то служивым до Финляндии дела не было, а большевики их поднять и не старались. Причина — в переговорах в Бресте. В моей истории главной причиной брестского позора было появление украинских незалежников, которых немцы признали самостоятельной стороной. Эти желто-голубые придурки просто млели от того, что с ними говорят, как «с большими» — и были готовы подписать что угодно, лишь бы нагадить «клятым москалям». Они и позвали на Украину немцев, которые в итоге разогнали Центральную Раду к чертовой матери.

Но в этом варианте истории никакой Центральной Рады не было, имелась Украинская социалистическая республика. Но самое главное — немцам было совершенно не до российских событий. У них хватало своих забот. Так что финским националистам они помогали только горячими словами одобрения. В этой истории немцы не разбрасывались, а сконцентрировались на одной задаче: раздолбить Францию. Я очень смеялся, увидев в одной из немецких газет заголовок на полстраницы — «Alles fьr die Front — alles fьr den Sieg!» Это даже я понял при своем нулевом знании немецкого. «Всё для фронта — всё для победы!»

Самое смешное, в отношении России сыграло роль всеобщее убеждение, что большевики — это ненадолго. А кто дальше? Немцам очень не хотелось, чтобы у власти обосновались какие-нибудь силы типа корниловцев, ориентирующиеся на Антанту. А вдруг они решат возобновить войну? Тем более, что деятели различных антибольшевистких структур, расплодившиеся во множестве, бегали между французским и английским посольствами, просили помощи и всячески надували щеки, рассказывая о своей невероятной крутизне. Дескать, они свергнут большевиков если не завтра, то послезавтра — точно. Немцы об этом знали и придавали этой возне слишком большое значение.

В Берлине как-то не понимали, что даже если бы такое случилось — никакой реальной помощи Антанте эти ребята оказать не сумели бы. У них надолго хватило бы внутренних проблем. Потому как большевики вариант своего провала учитывали — и предполагали в этом случае перейти к партизанской войне. Мы ведь когда защищали крестьян от офицерских отрядов, не просто тачанки испытывали. Мы наглядно демонстрировали — как оно можно делать… А ведь парни типа Нестора Ивановича Махно и без нас были умные…

Но немцы думали так, как они думали. Они решили — черт с ней, с Россией, пусть разбираются сами. Швеция тоже не стала лезть на рожон, они подкидывали финским националистам оружие и снаряжение, но по-тихому.

В этой ситуации руководство РСФСР заняло интересную позицию. Я уже упоминал, что большевики кричали «о праве наций на самоопределение». Они не особо популяризировали вторую часть этого посыла — «если нацию представляет социалистическое правительство». В чем суть-то? Управлять огромным государством большевикам не очень хотелось. Вот они и выдумали, как им казалось, хитрую идею: пусть советских республик будет много. А над ними — Коминтерн. Хотя он пока ещё так не назывался.

Финскую независимость в моей истории большевики признали только от очень плохой жизни. А вот тут была жизнь лучше и веселей. Так что когда в Петроград явились представители финского Сейма, то Ленин «включил дурочку». Дескать, у вас там две власти, разберитесь для начала, кто главный, а потом приходите.

И вот тут случился очередной обычный «исторический рояль». Бойцы шюцкора, националистических формирований, которые обучались в Германии, обстреляли мирно гулявших по улицам Гельсинфорса моряков Российского флота. Погибло три человека, пятеро были ранены. Вот кто поймет — почему националы так себя повели? Может, крышу им сорвало, может, кто-то их подтолкнул…

Но матросы отреагировали серьезно. Большинство их них делили симпатии между анархистами и большевиками. Да и сторонники последних напоминали черный шоколад в красной обертке.

В общем, морячки сошли с кораблей, прихватив пулеметы. И показали буржуям Гельсинфорса, что такое революционная ярость. Правда, громили они, в основном, шведов. Финнов не трогали. Ну, почти не трогали. Самое странное — почему-то не трогали и флотских офицеров, которые массово пережидали события в городе. Всё-таки изгибы революционного сознания у русского народа — это большая загадка…

Что удивляться, что после этого многие офицеры присоединились к красным?

После данных событий до самых тормознутых финских социалистов дошло: у них больше не имеется иного выбора, кроме как победить. В противном случае их просто перевешают. Так что финская Красная гвардия резко активизировала свои действия.

* * *

Тойво Йохансен тоскливо озирал местность. Дело было безнадежным. На холмах между валунами сидел шютцкор, у которого имелись пулеметы, до них простиралась метров триста заснеженной пустоши, по которой извивалась дорога, натопанная и наезженная отступавшими националистами. То есть, это раньше, они отступали, а теперь закрепились под Васой так, что не выковыряешь. Ещё бы! В Васе сидело правительство Маннергейма, сюда шла из Швеции военная помощь.

Что было у Тойво? Триста добровольцев, которые не служили в армии. У которых имелись одни винтовки. Да и как бойцы они были… На этот счет имеются только известные русские слова. Эх, если б тут были ребята из его роты…

Тойво-то служил. Финнов не призывали в Русскую армию. Но он от беспокойства характера пошел охотником. А там война… Тойво оказался очень хорошим стрелком. Так что он дослужился до младшего унтер-офицера. Мог бы дослужиться и до старшего, но вот русский язык ему никак не давался. А потом его тяжело ранили — и отправили в Петроград. Он имел возможность погулять по этому городу. И вот именно тогда он прислушался к тому, что говорили большевики. Их экономические идеи Тойво не интересовали. Его отец владел хутором, значит, потом им будет владеть он. Но вот что такое владеть хутором? Ковыряться как отец, дед и прадед в каменистой земле. Нет, голодными они никогда не были, но считать всю жизнь каждую копейку… Жениться на Сайре, которую его родители с самого детства приговорили ему в невесты. Девка-то — страшнее только артиллерийский обстрел. Наплодить детей с этой дурой — и всегда будет так.

А вот большевики обещали другое. То, что каждый человек сможет учиться и работать там, где хочет. Тойво видел огромный город. И русские были вполне хорошими людьми. Он хотел научится строить такие красивые дома, которые он видел в Петрограде.

Потому-то он не желал слушать националистов. Ведь в чем была суть их разговоров? В том, чтобы он вернулся на свой хутор — и всё шло дальше так же. А он не хотел. Тем более, что все богачи в Финляндии — шведы. И Маннергейм швед. Что-то здесь не так…

Сейчас красные наступали на Васу, место, где гнездилось правительство Маннергейма — но вот перед ними возникла непроходимая преграда. Застряли — и похоже — надолго. Сюда бы артиллерию, да где же её взять?

И тут Тойво услышал очень хорошо знакомые со времени службы выражения. Вскоре из леса выперли матросы.

— Эй, кто тут главный? — Заорал один из них, амбал, несмотря на холод, щеголявший в бушлате и бескозырке. Рядом с ним стоял человек с ног до головы одетый в кожу.

— Я главный, — ответил Тойво пожав огромную руку матроса.

— Николай, — представился тот. Кожаный назвался Фёдором.

— Что тут у вас? — Спросил Николай.

Тойво старательно подбирал русские слова.

— Плохо. У них пулеметы вон там на холмах. У меня — ничего нет. И бойцы — только трое фронтовики. Остальные — ополченцы. А у них там шюцкор. Знаешь, кто такие?

— Да уж, приходилось сталкиваться… Ладно. Он повернулся к человеку в коже.

— Федор, что мы видим?

— А хреново всё. Дорога, вроде раскатана, а ты там развернись…

— Да что у вас есть? — Спросил Тойво.

— Пойдем, поглядишь.

Они прошли по дороге в тыл — и финский командир увидел пушечный броневик «Гарфорд-Путиловец». Машина хорошая — она имела трехдюймовую пушку. Но только вот проходимость у неё была никакая. Тойво не задавал вопросов: как её сюда сумели допереть по заснеженным дорогам. Русские и финны в упорстве друг друга стоили.

— Так и что? — Спросил Тойво.

— А вот и ничего! Как я тебе её разверну на этой срани?

Всё было верно. Пушка у «Гарфорда» могла стрелять вбок и назад, но не вперед. Для того, чтобы перейти в боевое положение, броневику требовалось развернуться. А разорот там явно не получался, вокруг узкой дороги был глубокий снег.

— А вы задом двигать можете? Здесь мы вытопчем площадку — Внес предложение Тойво.

— А в самом деле, почему и не задом? Только заглохнуть можно.

— Да мы вас подтолкнем…

Через полчаса броневик, отчаянно рыча, выплевывая черный дым, выползал кормой вперед на позицию. Под его прикрытием следовали матросы и финны. Противник начал садить из пулеметов, атакующие залегли в снег. Но пушка «Гарфорда» начала методично расстреливать пулеметные позиции. По броневику лупили пули — и некоторые даже прошибали броню. Но броневик продолжал вести огонь.

Наконец, пулеметы замолчали.

— Вперед, братва! За советскую Финляндию!

Матросы ринулись в атаку.

— А вы что стоите? — Заорал Тойво. — Они за нас воюют, а вы в кустах будете сидеть!?

Финны — ребята не трусливые. Так что отряд Тойво потянулся следом. Позиция шюцкора взяди. В итоге правый фланг обороны националистов был захвачен. Взятие Васы теперь уже не представляло трудностей. Маннергейм и его правительство убрались в Кокколу.

На этом война затормозилась. Если смотреть по карте, то националисты контролировали большую часть Финляндии. Но самые промышленно развитые и наиболее плотно заселенные районы находились под контролем красных. Трудно сказать, как бы дело пошло дальше, но тут главарь националистов, Маннергейм, сделал большую ошибку. Как известно, русский генерал и бывший кавалергард Карл Густав Эмиль Маннергейм был чистокровным шведом. Он знал несколько европейских языков, понятное дело, в совершенстве владел русским. Но до 1917 года он не знал ни слова по фински. Шведы в Финляндии были элитой, и финнов держали за быдло. Вот он и провозгласил, что его деятельность сводится к тому, чтобы воссоединиться с братской Швецией на правах автономии.

Ничего хорошего из данного демарша не вышло. Финны как-то эту светлую идею не восприняли. Среди националистов возник раскол и раздрай. Коммунисты начали кричать: вы видите, кто националы на самом-то деле! Агенты шведского империализма! Шведы тоже не бросились поддерживать Маннергейма. Им были не очень нужны леса и болота, оставшиеся под его контролем. А воевать с Россией куража не хватало. Всё-таки были времена не Карла XII.

Наблюдая эту возню, я задавался вопросом: неужели в этой истории с Финляндией выйдет как с Северной и Южной Кореей? Впрочем, вряд ли. Северная часть страны, которую удерживали националисты, на государство не потянет. Так что самые интересные события там впереди.

 

Уходили журналисты на Гражданскую войну

Да, забыл рассказать. Мой хороший приятель, анархо-коммунист Толя Железняков не стал суперзвездой. По той причине, что Учредительное собрание большевики замылили. Для начала шум подняли левые эсеры, с которыми у нас была полная дружба. Они заявили, что выборы-то шли без учета раскола эсеровской партии. А тут подоспели многочисленные слезницы крестьян. Если они даже были организованы — то сделано это было очень грамотно. Я читал эти письма — а я уж отличаю реальное письмо малограмотного человека «от земли» — от подделки под таковое. Даже если письмо записывал какой-нибудь местный грамотей типа учителя, там всегда остаются особенности народного мышления.

Тут надо пояснить. Разрыв между «барами» и остальным народом был не только, да и не столько в количестве материальных благ. В конце концов, хороший рабочий получал больше офицера, или преподавателя гимназии. Не говоря о низших чиновниках. Зарплата коллежского регистратора была ниже, чем у питерского дворника. Но это были две совершенно разные культуры. Я профессиональный журналист, моя работа в том, чтобы писать тексты и читать чужие. Так что я-то понимаю. Так вот, представители народа даже фразы строили иначе, чем «образованная публика». По сути, «образованные» и народ говорили на РАЗНЫХ ЯЗЫКАХ. Мне, кстати, привыкшему в моем времени к резкому и конкретному языку, народный был ближе, чем болтовня вечно растекавшихся мыслию по дереву интеллигентов. Не зря ведь у журналистов начала ХХI века была популярна шутка: «Когда читаешь Достоевского, рука так и тянется сокращать лишнее».

Человек, закончивший гимназию, становился «барином». Хотя, может, у него и гроша за душой не имелось. Ведь школа не столько учит. Вы вот можете решить квадратное уравнение? Вот именно. А этому в конце ХХ века учили абсолютно всех. Школа прививает определенное мышление. В Российской империи это мышление было «барским».

Но это так, лирика. А дело-то было в том, что в многочисленных крестьянских писаниях излагалось: мы, дурни такие, отдали голоса за эсеров, а как оказалось, они вот какие сволочи… Это дало повод большевикам и их подельщикам отложить Учредительное собрание. Как я подозревал — навсегда. А у их противников появился хоть один внятный лозунг: «Требуем Учредительного собрания!»

А офицеры собирались на Дону. Туда бежали из тюрьмы генералы Корнилов, Деникин и Алексеев. Точное количество оказавшихся там офицеров было неизвестно. Тем более — количество тех, кто пойдет воевать. Ведь многие подались туда, чтобы просто отсидеться.

Вообще-то пробираться на Юг им было не слишком просто. Народ был дико вздрючен сообщениями о карательных отрядах. К этому времени их уже не имелось, но зато появились бандиты, которые косили под офицеров. В общем, если в поезде вычисляли переодетого офицера — то ему очень везло, если его просто выкидывали из вагона. На станциях анархисты всех заподозренных в офицерском происхождении вообще ставили к стенке без базаров.

Но всё-таки офицеры пробирались на Дон. Тамошние главари объявили, что Область Войска Донского является самостоятельным государством.

Но пока нам особого дела до этого не было. Большевики решили, что проблемы надо решать поочередно. А главной проблемой были местные Советы, которые плевать хотели на центральную власть. Вот тут-то меня и напрягли. Меня назначили комиссаром. Задача стояла простая — вправить мозги местным товарищам. Но товарищи-то были местами весьма крутые — и посылали всех представителей центра куда подальше.

Надо было наводить порядок. Меня послали, видимо, потому что я навел порядок в Киеве. Методы предполагались такие же. Мне придали в подчинение знакомый бронепоезд «Балтиец». Которым командовал мой друг Андрей Савельев, а заместителем был революционный матрос Никифор Сорокин. Свои ребята, в общем.

А ведь не просто дело было — взяли и поехали на бронепоезде. Если кто не знает, то путешествовать на этой штуке не очень комфортно. Особенно зимой. А у нас был не только экипаж, но и приданные нам сто человек солдат Литовского полка. Но Сорокин подсуетился и нашел кадра, боцманата в отставке, по имени Остап Нечипоренко. Этот человек был из тех, о которых говорят, «где хохол прошел, еврею делать нечего».

Для начала он нашел нам «черный» паровоз серии «Щ». Дерьмовая машинка, но хоть что-то. Дело-то в том, что бронепаровоз имеет очень малый ресурс ввиду того, что на него навешана броня. Так что во время переходов его лучше тащить на холостом ходу. Но самое интересное началось дальше. Нечипоренко выбил нам ещё один паровоз и салон-вагон.

Что это такое? Это пульмановский четырехосный вагон, напоминающий пассажирские вагоны моего времени. Но только начинка иная. Там имеется кухня, собственная электростанция и три купе. Одно — большое, «генеральское», размером в два обычных. Два остальных — одно на два места, другое на четыре. Но самое главное — это именно салон. Говоря языком моего времени — конференц-зал. Он занимает примерно треть вагона. («Глухой» площадки в этом вагоне нет). Зато вместо неё имеется большое окно в торце поезда и даже небольшой балкончик.

В общем, неплохая штука. Жилье и офис в одном флаконе.

Вдобавок к салон-вагону подогнали четыре зеленых вагона — то есть, третьего класса, что-то вроде плацкартных. Они предназначались для экипажа бронепоезда и десанта. То есть, на походе в бронепоезде должны быть только вахтенные. А остальные могли припухать в пассажирских вагонах. Ну, были и ещё пара товарных, в которых складировали боеприпасы, жратву и кое-что ещё, что сумел натащить Нечипоренко. Как он сказал, «менять будем по дороге».

Коллектив у нас подобрался душевный. Я вот думал, что Сорокин сильно понтуется, оттого, что он флотский комендор, а не армейский артиллерийский наводчик. Типа там, кто в тельняшке и бескозырке, тот всех круче по определению. Но дело оказалось сложнее. Сорокин мне разъяснил разницу между флотскими и сухопутными артиллеристами.

— Ты вот смотри, комиссар. Первое дело — на суше есть какие-то ориентиры. Ну, там дерево или колокольня или ещё чего. На море их нет. Второе дело. На суше пушка стоит неподвижно. И цель тоже. Даже если цель движется — то не слишком быстро. А на море мы идем со скоростью в тридцать узлов, они идут с такой же скоростью. Да ещё все, не дураки ведь, маневрируют. Так что как я стреляю, сухопутным учиться и учиться.

Правда, что такое стрельба с закрытых позиций, он понятия не имел. Но это ведь в любом случае дело офицеров. Или красных командиров. Так что Андрей, даром что ли, учился в Политехе, зубрил теперь артиллерийскую математику.

В нашем бронепоезде моряки подсуетились. Лестницы и броневагоны стали «трапами», артиллерийские башни «рубками», кухня «камбузом» и так далее. Я вообще-то, хоть родился и вырос в Питере, море не особо любил. Из воды мне как-то всегда больше нравились реки, а также байдарки, плоты и вся иная туристическая халабуда. Но тут я въехал, что флот — это круто.

Наши ребята, даже кто не матросы, как-то очень быстро сообразили, что вот есть они — а есть все остальные. Я тоже приложил к этому руку. Бойцы с бронепоезда получили значки. Очень интересные. В красных звездах и серпах с молотками у красногвардейцев уже не было ничего необычного. Они привились мгновенно.

Но я снова выпендрился. Я в той жизни видел стелу где-то на Юго-Западе Питера, которая мне очень понравилась. Стилизованный серп и молот. Молот располагался вертикально, а серп не изгибался, как ему положено, а направлялся вверх, как штык. Вот такие значки и надели на рукав наши бойцы. Мы ведь подчинялись НКВД. Сейчас эта аббревиатура никому ничего не говорила. Да и не было пока в стране никакой серьезной организации. Чекисты — и те ничего из себя не представляли. Что ж, мы станем первыми. После наших прогулок все гады узнают, что такое пролетарский гнев. И что такое НКВД.

А почему так? Я присягал Союзу Советских Социалистических Республик. СССР пока что не было, но союз социалистических республик уже имелся. Я, конечно, циник, но за свои слова я привык отвечать. Я клялся, что буду сражаться за СССР. За него и буду сражаться. А кому не нравится — вот тут и подъедет наш бронепоезд.

Кстати, с нами поехала и Светлана. Она хитрая, подсуетилась и приперлась ко мне с бумагой от наркома просвещения Луначарского. Дескать, она послана к нам для какого-то культурно-массового воспитания пролетарских масс. Я её брать сперва не хотел. Но как-то на питерской улице, когда мы гуляли, какой-то солдатик сказал про неё что-то непотребное. В ответ она тут же прострелила этому деятелю папаху. И разъяснила на всем понятном языке, в какое место будет направлен следующий выстрел. После этого все её зауважали.

Да и вообще, трудно сказать, где девушке будет лучше. Ребята её приняли. Причем, не как «девку комиссара», а как самостоятельного человека. А уж с такой защитой всяко безопасней, чем на питерских улицах.

Вообще-то, «пьяная матросня» оказалась очень хорошими ребятами. Нет, они в натуре были страшными для тех, кого считали чужими. Тут да — кто не спрятался — никто не виноват. А вот по отношению к своим… Ту же Светлану и повариху Анисью они буквально носили на руках.

Вот в таком составе мы и поехали.

 

Бронепоезд прет со свистом

Бронепоезд мирно подкатил к станции. Народ шуганулся от платформы. Ведь как было дело? Пассажирские поезда вообще-то ходили. Но иногда и как-нибудь. Так что люди, которым было надо куда-то ехать, околачивались на станциях в ожидании — а вдруг что-то и подъедет. Но, конечно, бронепоезда они явно не ожидали.

У нас техника была уже отработана. С бронепоезда высыпались бойцы и оцепили окрестности. Бронепоезд водил пушками — чтобы кому-то мало не показалось. После чего подтянулся второй эшелон.

Братва, высадившаяся в первом эшелоне, заодно прихватывала местных извозчиков. Они обычно стояли на привокзальной площади, ожидая седоков — вдруг поезд приедет. И тут не все успели убежать. На пролетки переносили пулеметы. А зачем? А вот зачем. В городе Алтухово окопалась какая-то сволочь. Которая под прикрытием Советской власти грабила местных граждан. Нет, черт с ними, с буржуями, их не жалко. Но ведь и Питеру с этого ничего не попадало. А вот это неправильно. Вот с этим мы и разбирались.

К зданию Совета мы подъехали с понтом, на трех тачанках. Быстро их развернули в сторону здания, а я и Андрей поперлись внутрь. Сорокин контролировал ситуацию с наружной стороны.

Как оказалось, такие предосторожности были лишними. В здании бывшей городской управы, а ныне Совета мы нашли только невменяемые тела. Начальство отдыхало с самогонкой. Увидев нас, они потянулись за оружием, но не с такими связались. Я уже оставил свой Кольт как запасное оружие, а на ремне таскал всем привычный Маузер в деревянной кобуре. Но быстро доставать это оружие я тоже научился. Так что эти ублюдки очень скоро оказались под прицелами двух стволов — Маузера и Нагана. А потом подтянулась и братва с винтовками.

— Что с ними делать? — спросил Андрей.

— А вот видел там возле станции стенку? Вот к ней их прислони и выдай очередь из бронепоезда.

— Вот так…

— Да, вот так! Они хуже корниловцев. Те честные враги, а эти бьют нам в спину!

В общем, я приобрел жутковатую репутацию. А почему? Я действовал так, как надо действовать. На войне как на войне. Правда?

Но наши прогулки по России закончились. Я получил от наркома НКВД, товарища Петровского, приказ двигаться на юг. Кстати, меня очень забавляли наши переговоры. Они шли по телеграфу и напоминали переписку по мылу. Именно по мылу, а не в чате. Я диктовал телеграфисту свой базар. Потом получал ответ, который выбегал на телетайпной ленте. Мне, кстати, это нравилось куда больше, чем разговоры по местным беспонтовым телефонам. Которые если где-то и имелись, то слышимость там была… Не стану выражаться. По крайней мере, при телеграфном общении я мог сохранить «входящие». В случае чего есть возможность отмазаться. Типа это не я виноват, а мне приказали. Впрочем, это была жалкая отмазка. Большевикам была нужна победа. Одна на всех. И за ценой они не стояли. Я, впрочем, тоже не стоял.

А дела-то были скорбные. Каледин пошел в наступление, казаки и офицеры захватили Ростов и Таганрог. Большевики стягивали туда кого только можно, вот и нас тоже послали.

* * *

Поручик Старилов с тоской оглядел окружающую местность и взялся за лопату. Занятие было ему непривычное, руки уже были сбиты в кровавые мозоли. И толку-то особого нет — ковыряться в мерзлом грунте. До утра всяко не успеть отрыть нормальные окопы. А утром будут атаковать большевики. Хорошо хоть, что они воевать не умеют. Их с позволения сказать войска — это сброд, которым дали винтовки. Они придумали такую вещь как «эшелонная война». Всю эту сволочь подвозят на эшелонах и бросают в бой. Но по снегу не особо поманеврируешь. Так что они наступают в лоб. А их много. Рано или поздно они вытеснят их с позиций. Вот зачем Старилов пошел воевать, не навоевался на той войне? Но новая власть ему не нравилась. Они были чужими. Он понимал, что не сможет жить так, как раньше. Старилов не был «буржуем», у его семьи имелось маленькое заложенное поместье. Но там была такая уютная жизнь, за столиком под яблоней у самовара… Он хотел туда вернуться с фронта. А вот ЭТИ у него всё отняли.

А! Вот и помощь! По дороге вдоль железки ехали четыре артиллерийские упряжи. Ну против пушек-то краснозадые ничего не сумеют сделать.

Но тут из-за холма выползло ЭТО. Это был бронепоезд. Он неспешно спускался с холма. Головная пушка поворачивалась в сторону артиллерийских повозок. Выстрел! Взрыв ранил коней, они дернули в стороны и пушка опрокинулась. Открыли огонь и другие орудия бронепоезда, но они не попадали, разрывы вышли в поле. Тут снова бахнуло головное орудие. От разрыва этого снаряда сдетонировал зарядный ящик второго орудия. Взрыв был страшный. Два орудия разнесло вдребезги, а остальные тоже были не боеспособны. А бронепоезд приближался. С его бортов начали садить пулеметы. Что тут делать? Только удирать.

* * *

— Хорошо я им двинул! Учитесь, салаги! — сказал Сорокин, утирая пот.

Да уж, подтягивающуюся артиллерийскую батарею матрос снял конкретно. А ведь если б они развернули свои пушки? Мы б из-за холма и носу не смели бы показать. Бронепоезд, он, конечно, большой и железный, но батарея трехдюймовок может ему причинить очень большие неприятности. А вот теперь — что офицерьё может нам противопоставить до Ростова? Кстати, никто не называл наших противников «белыми». Говорили — «кадеты» или «офицеры». Казаки как-то быстро слиняли. Собственно, на Ростов они полезли исключительно с целью пограбить. А когда награбили — то остальные дела им стали не очень интересны.

Тем более, у них хватало своих проблем. В мое время почему-то считалось, что все, кто жили на Дону — это казаки. Но вот не так обстояло дело. Казаки — это сословие. Попасть в которое было очень непросто. Только они владели землей. А половина населения назывались иногородними. Они были никто и звать их было никак. Вот догадайтесь с трех раз — за кого эти ребята подписались после «Декрета о земле»?

Так что вся затея Каледина сдулась, как воздушный шарик. Он пустил себе пулю в лоб. А офицеры во главе с Корниловым сдернули из Ростова. В той истории они двинули в знаменитый героический «Ледяной поход». Но тут у них сил было маловато. Тогда-то их было четыре тысячи, а теперь — около полутора тысяч. Мы ведь не зря на бронепоезде катались. Да и не только мы. Разбежались, падлы. Переть с такой численностью на Екатеринодар было безумием. Так что они двинулись в зимовники. Я читал воспоминания генерала Деникина, он писал, что и тогда был такой вариант. Но я не врубался — что такое зимовники? Я вот помнил из классики, что Григорий Мелехов с Аксиньей собирались туда свалить. Оказалось — это малозаселенная местность между Доном и Хопром. Куда офицерьё и свалило.

Вот если бы я был самым главным — то двинул бы на них войска. Паровозы надо давить, пока они чайники. Но это была мечта. Потому что войск не было. К зимовникам надо было переть пешком. А на такое ни одна красногвардейская часть была не способна. Да если б кто-то допер — то офицеры раскатали бы их и не заметили. В моей истории ведь так было. Корниловцы гоняли красных только в путь. Мы-то их разогнали, потому что сидели на железной дороге. А без неё красногвардейцы — ничто.

А Ростове я снова отличился. Дело в том, что некие деятели развлекались в городе типа еврейскими погромами. Типа — потому что на самом-то деле громили всех, кто попадался. Они начали ещё при калединкой власти, решили продолжить при Советской. Это они зря. Я ненавижу быдло, которое идет на погромы. И наши ребята их тоже ненавидели. Так что они действовали очень жестко. Мочили без разговоров. Самое смешное, что поймали троих офицеров, которые, видимо, не успели сбежать и у них снесло крышу. Мы это, разумеется, отразили в газетах.

Кого поймали — с теми действовали по проверенной методике. Ставили к стенке и расстреливали из пулеметов. Почему-то такой расстрел производил сильное впечатление. Хотя по большому счету — какая разница — стреляет взвод из винтовок или один пулемётчик? Но вот почему-то я окончательно приобрел репутацию страшного отморозка. Хотя, революция — она вот такая.

А тут подоспело новое задание.

«Вы в прошлом анархист. Попытайтесь с ними договориться.» — выползло из телетайпной ленты. И была мне дорога в Гуляй-Поле.

 

Красные и черные

У меня всегда вызывал симпатию Нестор Иванович Махно. Мне нравилась его попытка построить мир свободы. Не вышло, понятно. Но «безумству храбрых поем мы песни». В моем личном «рейтинге» он был наравне с Че Геварой. Всё-таки где-то в глубине души я анархист. Любую власть я считаю дерьмом. Другое дело, что без неё никуда. Тем более, что сейчас я являлся представителем той самой власти. И прилагал все усилия, чтобы она из аморфной «советской» стала тоталитарной. Такого слова ещё не знали. Узнаете… Так уж жизнь складывается. Но всё-таки…

Вообще-то прочность идей проверяется очень просто. Вот, господа либерасты, кто из вас готов отдать жизнь за ваши идеи? А? Вот именно. А вот большевики были готовы отдать жизнь за то, во что верили. И анархисты были готовы. И даже я уже проникся этой психологией. Да пусть убьют, но мы должны победить. Так что против нас, даже учитывая отвратительную организацию армии, воевать было сложно.

А вот теперь мне предстояло ехать и договариваться о взаимодействии с Нестором Ивановичем Махно. Дела у батьки были не очень. Откуда-то на Екатеринославщине нарисовался генерал-майор Михаил Дроздовский. Я смутно помнил, что в той истории он в итоге оказался у Деникина. Это было позже, когда Корнилов погиб и добровольцев отбили от Екатеринодара. Здесь Корнилов, может, и меня переживет. А Дроздовский зачем-то околачивался в степях восточной Украины. Он взял Екатеринослав, который, видимо, при любых исторических поворотах был обречен на веселую жизнь. Дроздовцы там так повеселились, что просто оторопь брала. Они уничтожали всех, кого подозревали в симпатиях к левым идеям. Разумеется, более всего пострадали невиновные. Большевики-то привычно слились в подполье.

Теперь вокруг Дроздовского собирались офицеры, которые в том варианте истории пробирались к Корнилову.

На Станции Гуляй-Поле нас встречала группа товарищей. Махно я узнал сразу — он вполне соответствовал своим фотографиям. Невысокий щуплый человек с длинными черными волосами. Но взгляд у него… Я уже всяких отморозков насмотрелся, да и сам стал отморозком — но его взгляд производил сильное впечатление. Из его товарищей я узнал Федора Щуся — амбала, одетого в какую-то немыслимо яркую форму — красную с обилием всякого золотого шитья. У меня в той жизни в компе имелись фотографии Щуся — но ч/б фотки не могли передать то, что я увидел в натуре. Вроде, это «парадка» Лейб-гвардии гусаров. Впрочем, может, и не их. В парадной форме Русской гвардии я так и не научился разбираться — во время войны её никто не носил. Но выглядел Щусь ослепительно. Остальных ребят я не знал.

Мы познакомились. Из знакомых имен был ещё Петр Каретников, который смотрел на нас очень нехорошо. Но он и в той истории красных не любил.

Мы уселись на брички и двинулись в город. От нас были — я, Андрей и Светлана. Её удержать уж никак было невозможно. А плюс к этому фотограф.

Да, о нем-то я и не рассказал. Ещё когда мы выдвигались из столицы, я задумался о том — кто наши подвиги будет запечатлевать? Ну, не могу я находиться в местах, где происходят разные веселые события, если либо у меня нет фотокамеры, либо не тусуется рядом фотограф. Психология репортера, знаете ли. Я вспомнил, что был такой великий фотограф Александр Родченко. Для тех, кто не знает — именно он сделал фотомонтаж высоким искусством. Да и вообще — он был просто потрясающим фотографом. Кто думает, что кто-то круче — давайте, попробуйте — снимите лучше. Я на работах Родченко учился снимать. В итоге фотоаппарат, а после и видеокамеру — я держать в руках неплохо научился.

Но найти Родченко оказалось непросто. Я напряг Светлану с её богемными связями, но и ей пришлось долго паритьтся. Оказалось, что Родченко пока что никакой не фотограф, а художник, который рисовал всякую абстрактную хрень. Когда я к нему пришел, он находился в состоянии запоя. Родченко понимал, что все его абстракции в этом великом и диком времени никому на хрен не нужны. Но не знал, что делать дальше.

— А вы фотографировать не пробовали? — Спросил я.

— А… Это самое. Почему бы и нет?

Так что благодаря мне он стал фотографом на несколько лет раньше.

По доброй российской традиции, с которой я уже успел плотно познакомиться, станция находилась в нескольких километрах от населенного пункта. А вот этот самый населенный пункт… Почему-то я полагал, что Гуляй-Поле — это деревня. Возможно, роман Алексея Толстого ввел меня в заблуждение. Там было написано: «Гуляй-Поле — богатое село». Но на самом-то деле это был вполне такой приличный город. Мне приходилось в этом мире видеть города и похуже. Никакого особого беспредела на улицах не замечалось. Хотя анархисты попадались. Они были длинноволосые и в разных причудливых ободранных костюмах. Я бы их за хиппи принял, если бы не множество висевшего на них оружия. При виде батьки они не отдавали честь, как положено по Уставу, а просто махали руками.

Мы прибыли в хороший двухэтажный каменный дом, где находился Реввоенсовет. На втором этаже нас ожидала поляна. Вот тут было всё как в кино — «гуси» с мутным самогоном, жареные курицы и жареное мясо, сало и колбаса. Впрочем, для Светланы выставили какой-то сушняк.

Первые три мы пили за дружбу между большевиками и анархистами. После третьей Махно стал жаловаться на жизнь. Сначала я чуть не выматерился. Что, мне — гения партизанской войны придется учить его же тактике? Это уже выглядело как в плохих книжках про попаданцев, где герои учат Сталина, как управлять страной, а Рокоссовского и Жукова — как воевать.

Но оказалось, Нестор Иванович сам очень хорошо понимал, как надо воевать. Но вот только с возможностями у него было не очень. Прежде всего — было мало оружия и что самое главное — боеприпасов. Но проблемы на этом не заканчивались. Ведь как в той истории поднялся Махно? Он начал отчаянно смелую партизанскую борьбу против немцев и австрийцев. И все его зауважали.

Но вот тут немцев не было. Зато было много вернувшихся с фронта ребят. Которые отодвигали Махно в сторону. Дескать, ты председатель Совета? Вот и советуй там. А как воевать мы знаем лучше. Между тем, ни фига они не знали. Они мыслили категориями Первой мировой — главное — это нарыть побольше окопов. Но война-то шла совсем иная. В общем, Нестор Иванович был совсем не главным. Но мы это дело можем переменить.

Я заявил:

— Батько, мы можем тебе помочь. У нас есть оружие, мы его тебе предоставим.

— А много?

— Пятьсот винтовок, патронов по двести штук на ствол. Двадцать пулеметов. Ленты к ним тоже имеются. Хочешь, покажем, как с пулеметами обращаться?

Всё это было чистой правдой. Мы в Ростове прицепили вагоны, в которых имелось это снаряжение.

Махно сразу оживился. Мы ведь не зря сюда ехали. У кого оружие, тот и банкует. Но его заинтересовало и наше ноу-хау с тачанками. Точнее, ведь именно его ребята их придумали. А я просто передрал идею. Но тут дело возвращалось назад. Мы вернулись к поезду, вперли пулеметы на тачанки и опробовали их в чистом поле.

Махно был впечатлен. И тут до него дошла великая мысль:

— А если вот таких тачанок поставить сразу двадцать?

Нет, чтобы там не говорили, но Нестор Иванович был гением. Он сразу въехал в суть. Жаль только, что придется потом воевать против него. Или, может, в этой истории сумеем договориться? Очень бы хотелось. Пусть Гуляй-Поле станет Махновском, а на центральной площади будет стоять щуплая фигура этого бешеного, но очень симпатичного мне человека. Который был самым честным из всех фигурантов Гражданской войны.

* * *

Дроздовцы откровенно подставились. Это ведь надо додуматься — переть в атаку густыми цепями.

Махно созерцал это безобразие с холма в цейсовский бинокль. Впереди были окопы, из которых вяло постреливали по наступающим анархисты. Рядом с Махно находились мы с Андреем.

— Ну, что, пора? — Спросил Нестор Иванович у Андрея.

— Батько, тут ты командуешь.

— Да вперед! И только! — Вскинул руку Махно.

Из-за холма вылетели тачанки. Их было штук двадцать. Они разворачивались и открывали шквальный огонь. Эффект был жуткий. Я уже к этому времени не первый день был на войне. И разного нагляделся. Но это было что-то.

Тачанки выкосили ряды дроздовцев. Нет, это не объяснить. Это надо видеть. Пулеметный огонь просто выносил ряды наступающих. Я не думал, что двадцать пулеметов, сосредоточенных в одном месте — это так страшно…

Офицеры залегли и стали отползать назад. С той стороны ударили орудия. Но тачанки уже убрались за холм. В поле осталось множество тел.

— Они не прошли, — подвел Махно итог боя. — Да они и не пройдут.

Через два дня махновцы при поддержке нашего бронепоезда начали наступление на Екатеринослав. Дроздовцы оставили его почти без боя и растворились где-то в степях Украины.

 

Но люди на Лубянке никогда не спят

После всех наших приключений мы возвратились в Москву. Да, именно в неё. Туда большевики перенесли столицу. Я и раньше считал, что перенос столицы был не связан с опасностью захвата Петрограда немцами. Это являлось только поводом. Ведь и Петр Великий перенес столицу отнюдь не от пламенной любви к морю. Кстати, Санкт-Петербург был основан в 1703 году, а столицей он стал лишь в 1707. Не зря ведь 350-летие города встречали в 1957 году.

Так вот, Петр Алексеевич не являлся таким вот отмороженным мареманом. Он был революционером. Который хотел всё поменять. А Москва — там у его противников имелось много связей. Вот он и решил сразу всё перевернуть. И большевики решили так же. Питер был городом чиновников, так что там наводить новый порядок было трудно.

Забавно, что сюда же перебралась наша газета. Миша подсуетился, он теперь заодно работал и в РОСТА, которое с нашей подачи возникло гораздо раньше. Кстати, именно тут я познакомился с Маяковским. Я зашел в редакцию — и увидел мужика с лицом уличного хулигана, который явно клеил ласты к Светлане. Но, увидев мой нехороший взгляд, Маяковский быстро оценил ситуацию, он рассыпался в извинениях. Потом познакомились. Вообще-то неплохой он парень. А уж поэт-то…

* * *

Мы со Светланой зашли в кафе «Домино», что на Тверской. Это был местный богемный отстойник. Тут околачивались поэты, а также анархисты, у которых на Малой Дмитровке, в бывшем Купеческом клубе было что-то нечто среднее между клубом и «малиной». Эти анархисты совсем не походили на моих питерских друзей или махновцев. Какая-то богемная шпана вперемежку с уголовниками. Главным у них был актер Мамонт Дальский. Актер-то он был хороший — он специализировался на ролях бунтарей, идущих против власти. А вот теперь решил поиграть не в театре, а в жизни.

Светлане это кафе нравилось. Тут бывали поэты, а она любила литературу. Вот и сейчас за дальним столиком сидели Есенин и Мариенгоф. Есенин не очень походил на свой хрестоматийный образ — эдакий просветленный пастушок в обнимку с березкой. Он был сильно пьян, и рожа у него была та ещё. Да и обнимал он не березку, а каких-то девок. Мариенгоф выглядел поприличнее, но тоже являлся не тем лощеным франтом, которым я его знал по фотографиям.

Светлану в этом заведении очень уважали. Почему-то тут считали — она лично участвовала в расстрелах. Хотя к этому-то она отношения не имела. Что стреляла по офицерам из «Максима» как Анка-пулеметчица — да, такое было. Не смог я её удержать. А ребята, гады такие, только рады были уступить ей место на тачанке. Но она уж точно никого из безоружных людей не расстреливала.

К нам подсел человек с неприметной внешностью мелкого уголовника.

— Привет, Американец. Привет, Светлана. Дело у меня к вам есть.

Этого человека я знал под погонялом Башмак. Он был вором. Башмак околачивался вокруг анархистов, но, видимо, понял, что им веселиться осталось недолго, потому как большевиков их вольница начала слегка доставать. Так что Башмак явно собирался перепрыгнуть к большевикам.

— И какое дело?

— А вот такое. Мы на бану припасли одного фраера. Ну, выпили с ним с ним, повели на хату к Аньке.

— И снотворное ему в вино кинули?

— Ну, да. Он отключился, мы его прошманали. Ладно, деньги и шпалер. А вот гляди, что у него нашли.

Башмак протянул мне письмо, написанное шифром и картонный треугольник с буквами «О» и «К». Так. Знакомое дело. Снова Савинков? Вот никуда мне от него не деться.

— А что сказал этот тип?

— Что едет в Ярославль.

Вашу мать! Да ведь там должно быть восстание!

— Где этот кадр?

— Да у Аньки не хате валяется. Тут недалеко.

Я послал Светлану на Курский вокзал, туда, где стоял наш бронепоезд. С запиской: «Срочно готовиться к выезду».

А сам заехал на притон. Там, в квартире, сохранившей приметы роскошной жизни, в самом деле в отключке валялся на диване человек офицерского вида. Мы с Башмаком его забрали, связали и двинули на извозчике на Лубянку.

Человека мы затащили в какое-то подсобное помещение, а я двинул к Дзержинскому. Я ему вообще-то не подчинялся, но мы были знакомы — после моих поездок он меня долго и внимательно расспрашивал об обстановке в России.

Феликс Эдмундович был на месте. Впрочем, он, кажется, всегда бы на месте. Когда он только спал?

— Сергей? Чем порадуете? — «Железный Феликс» упер в меня красные от недосыпа глаза.

— Порадовать нечем. Судя по всему, в Ярославле готовиться антисоветское восстание. Я привез свидетеля, но он пьян и накачан снотворным.

— Это мы решим.

Дзержинский снял телефонную трубку.

— Антон Петрович? Зайди ко мне.

Вскоре в кабинет зашел некий бородатый человек, по виду — старообрядец. Эдакий благообразный тип, который, перекрестившись, будет, если надо, любого резать на кусочки.

— Звали, Феликс Эдмундович?

— Да вот тут один пьяный лежит. Сможете его протрезвить?

— Оно можно. Мы и не тех поднимали.

Человек своё дело знал. Через час тип давал показания. Восстание должно было начаться завтра на рассвете.

Дзержинский собрался было звонить в Ярославль, но вовремя остановился, сообразив, что на телефоне, как и на телеграфе, могут сидеть люди повстанцев. Он обратился ко мне.

— Что вы сможете сделать?

— Наш бронепоезд сумеет туда за ночь добраться.

— Тогда двигайтесь. Мы постараемся прислать вам помощь.

По дороге на Курский вокзал, я вспоминал историю этого восстания. В Ярославле я бывал, он находится на правом берегу Волги. Но точного расположения города, я понятно, не представлял. Я смутно помнил, что у большевиков были какие-то проблемы с мостами, через которые они долго не могли перейти. А, ведь у нас имеется Гриша Кузнецов из Ярославля.

Когда я прибыл на бронепоезд, то убедился, что Светлана не зря сюда поехала. Всё было готово к выходу. Мы с Андреем позвали Кузнецова. Это был старослужащий, 1916 года призыва.

— Вызывали, товарищи командиры?

— Да вот к тебе какое дело. В твой Ярославль придется ехать. Там офицеры восстание собираются поднять.

— Ну, суки…

— Вот и рассказывай, как у вас там и что. С этой стороны есть река?

— Да, Которосль, она впадает в Волгу.

— Широкая?

— Да нет, полкабельтова примерно.

— Сколько мостов через реку?

— Да полно. Я знаю пять.

— А вокзал где?

— Так он на другой стороне реки. Впрочем, вру. Новый вокзал построили на той стороне, где город. От моста примерно около мили. И от центра две мили.

Андрей высказал всё, что он думал о железнодорожниках, которые почему-то строили вокзалы на окраинах даже таких крупных городов как Ярославль. Потом повел итог.

— Ну, ладно. Если мы сможем прорваться за реку — то черта лысого они получат, а не восстание!

Мы смогли прорваться. Наши поезда добрались до Ярославля перед рассветом. Собственно, никто мост и не охранял. Так что бронепоезд подкатил на вокзал. Пока мы ехали, я вспомнил, что главным аргументом повстанцев был откуда-то взявшийся броневик. Так что по прибытию я тут же схватился за телефон, вызвал местный комитет и узнал, где этот самый броневик находится — он стоял в одном из гаражей в центре, в местной милиции. Мы бодрой рысью рванули туда. Уже по дороге я вспомнил, что главный мент был в числе повстанцев. Мы попали очень вовремя, в гараже наблюдалась нехорошая суета.

— Кто вы такие? — Заорал какой-то тип офицерского вида. Я без лишних вопросов двинул ему в морду рукояткой Маузера. Ещё троих мы положили мордами в пол, а больше никого живого тут не было. Часовых повстанцы успели ликвидировать.

У нас имелись ребята, умевшие разбираться с автомобильной бронетехникой. Так что вскоре машина завелась — и «Остин» выехал на улицу. Мы снова рысили следом. Да уж, побегать нам тут придется хорошо… А впереди показались какие-то люди с белыми повязками на рукавах. Они начали махать руками, видимо, приняв нас за своих. Но ребята на броневике продемонстрировали всю глубину их заблуждения. Заговорили пулеметы. Так что наши противники, кто остался жив, стали разбегаться по дворам.

Наутро мы подняли местных рабочих и начали зачистку. Как оказалось, в Рыбинске тоже была попытка восстания. А там, между прочим, имелись артиллерийские склады. Но там разобрались без нас. Кто-то из повстанцев слил инфу о выступлении. Так что красные повстанцев ждали. А мы прочесывали город и брали всех, кто нам не нравился. Кое-кого из разбежавшихся повстанцев доставили в связанном виде на телегах из соседних деревень. Мужички без всякого сочувствия относились к «офицерАм».

Тут я долго ругался с начальником местной ЧК. Он, как и любое лоханувшееся начальство, звался изображать бурную деятельность. В данном случае — пресекать и искоренять. Так он собирался арестовать в превентивном порядке всех буржуев и интеллигенцию.

— Ну, и что? Набьешь ты тюрьму. И в этом борделе самые главные сумеют выкрутиться. Там у них не мальчики. А дело серьезное. Про Савинкова слышал? Его уши отсюда торчат. Так что нам надо не пострелять как можно больше народа, а разобраться.

Точку в наше споре поставила телеграмма, в которой сообщалось и выезде специалистов из Москвы. Было категорически приказано самим никаких следственных действий не производить.

К вечеру подошел эшелон с подкреплением. Впрочем, им делать было уже нечего. Но с ним прибыли два товарища от Дзержинского. Один был типичный кадровый пролетарий лет пятидесяти, ну просто как из советского фильма. Видимо, из тех, кто зажигал ещё в пятом году. А вот другой… У этого имелась офицерская выправка, а глаза были очень характерные, «комитетские». Нет, я всегда был уверен, что при создании ЧК приложили руку ребята из охранки. Но вот чего он сюда-то приехал?

Как оказалось, очень даже «чего». Восстание было не только в Ярославле. В Москве корниловцы и савинковцы тоже пытались замутить нечто. В итоге был убит Яков Свердлов. Вот уж замечательно! Уж кого стоило шлёпнуть — то это его. Мутный это был человек. За кого он действовал и что ему было надо — даже в моё время не особо понимали.

— Вы пытались вести следственные действия? — Спросил «комитетчик», представившийся Олегом Васильевичем Афанасьевым.

— Разумеется, нет. Я в этом ничего не понимаю. Пресек беспорядки и стал ждать более компетентных товарищей.

— Это хорошо. А то есть любители наломать дров… Давайте смотреть, кого вы арестовали.

Чекисты оказались на удивление добрыми. Они и в самом деле досконально во всем разобрались. Как оказалось, савинковцы были уверены, что в Архангельске высадится английский десант — и им необходимо только продержаться до их подхода. «Патриоты», мать их. А никакого десанта не высадили, так что они в любом случае были обречены. Только бы, как и в моей истории — расстреляли бы сколько-то большевиков, а те, потом тоже не особо стеснялись бы.

А шлепнули в итоге двенадцать человек. Кое-кого приговорили к такой сюрреалистической мере социалистической законности как «условный расстрел». Хотя, идея в чем-то верная. Типа живи пока, а случае чего…

А вот интересно, что про меня напишут в исторических книгах?

Н.И.Князев. «Красные палачи». Париж, 1927 г.

Одним из самых страшных красных комиссаров является Сергей Коньков. Его биография туманна. По некоторым сведениям его настоящая фамилия — Рабинович.

Он приехал в Россию из САСШ, где, являлся боевиком-анархистом и разыскивался за убийство двух агентов агентства Пинкертона. Так же, он воевал в Мексике на стороне местных бандитов. В России Коньков показал себя как циничный и беспринципный журналист. Именно он организовал кампанию по травле всенародно избранного Временного правительства. После чего совместно с масоном шестой степени посвящения Михаилом Финкельштейном организовал газету «Рабочая окраина», деньги на которую выделила немецкая разведка. Газета стала центром оголтелой пронемецкой пропаганды.

Коньков принял активное участие в большевистском перевороте, он лично пытал чиновников, вымогая у них деньги.

Впоследствии Коньков возглавил карательный чекистский отряд. Банда пьяных подонков в компании с веселыми девицами разъезжала на бронепоезде по стране и расстреливала людей по надуманным обвинениям. Его подруга Светлана Баскакова (Сара Коган) прославилась изощренной жестокостью. Она любила расстреливать из пулемета пленных офицеров.

В Ростове Коньков расстрелял 200 офицеров под смехотворным предлогом, что они участвовали в еврейских погромах. В Ярославле этот комиссар «прославился» подавлением мятежа, который, скорее всего, он сам выдумал. Были уничтожены многие тысячи невинных людей.

Хотя время от времени Коньков отличался некоей извращенной «добротой». В Ярославле он некоторых офицеров отпустил, заявив:

— Убирайтесь, золотопогонная сволочь, пока я добрый.

Особым цинизмом являлся так называемый «условный расстрел». То есть человек постоянно ходил под угрозой смерти. Коньков применял этот метод очень активно.

 

А война меж тем разгоралась

Товарищ Холмогоров смотрел на меня и Сорокина с нескрываемой ненавистью. Но деваться ему было нечего — Ижевский военно-революционный штаб был блокирован нашими матросами, а на станции стоял бронепоезд.

— Итак, что вы натворили? Разогнали Совет и сами уселись во главе власти, — начал я.

— Так там же контра засела! — Бросил сквозь зубы Холмогоров.

— Да уж, с начала года количество большевиков в городе уменьшилось в семь раз! А ты и твои дружки, вместо того, чтобы завоевывать авторитет, хочешь брать горлом и наганом. Огороды зачем-то у рабочих отобрал, ишак?

— Так они буржуи!

— С каких это пор люди, работающие своими руками, называются буржуями? Знаешь, чем закончатся твои закидоны? А я знаю! Я вот в Ярославле восстание пресек в последний момент. А у них, между прочим, были составлены полные списки большевиков и сочувствующих. И они бы всех к стенке поставили. Ты этого хочешь?

Наш собеседник ничего не понимал. Таких я уже насмотрелся много — вроде шолоховского Макара Нагульного. И ведь не все они были демагогами и темными личностями — нередко эти ребята являлись честными и убежденными людьми. Что было только хуже. Вот и в Ижевске дела обстояли хуже некуда. Большинство жителей являлись оружейниками очень высокой квалификации — то есть зарабатывали неплохо.

А с революционной им не повезло — местные вожди имели много революционного энтузиазма и очень мало мозгов. Хотя людям, прибывшим из других городов, трудно было понять местные реалии — дескать, рабочие тут как сыр в масле катаются. Буржуи! Вот и начали наводить революционный порядок. Вдобавок в Ижевске нарисовались максималисты — то есть совсем ультралевые. Эта партия расплодилась в девятьсот шестом году, отколовшись от эсеров. Но в к 1907 году всех их перевешали. Они и не возродились. Точнее, на даче Дурново их сидело полтора десятка, но это были тусовщики. А вот тут максималисты всплыли. Скорее всего, кто-то услышал, что были такая партия — вот и обозвались…

Отношения между двумя бандами революционеров были аховыми — дело доходило до перестрелок между ними. А народ зверел. И ведь я помнил, что правые эсеры не сидели, сложа руки — их ЦК принял решение о восстаниях, в том числе и в Ижевске. В моей истории восстание подняли — и накрошили множество большевиков и тех, кого таковыми считали. Потом пришли большевики и постреляли тех кто не успел убежать. А успевшие слиться ижевские рабочие стали одними из самых лучших частей Колчака. Хотя и сражались… под красными флагами.

Но товарищ Холмогоров убеждению не поддавался. Он продолжал орать о «контре».

Терпение у меня иссякло. Я вытащил маузер, Сорокин последовал моему примеру.

— Сдавай оружие. Ты арестован. В Москве с тобой поговорят.

— Я меня предупреждали, что в Москве тоже контра окопалась!

— Вот там и разберемся, кто предупреждал.

Холмогорова увели.

— Комиссар, а не слишком ты круто? — Спросил Сорокин, когда Холмогорова вывели. — Всё-таки он наш человек, а людей сам говорил, не хватает.

— Он ведь таких дров наломал… Если восстание случится — сколько наших убьют? А этот удрать успеет. Да и ничего ему не будет. Прочистят мозги и приговорят к условному расстрелу.

— А что будем делать с этими, максималистами?

— Да они, скорее всего, сами разбежались. Как мне сказали, это какие-то уголовники. А они не офицеры, головы класть не будут.

Так оно и вышло. Максималисты растворились в пространстве. Я собрал митинг, где разъяснил генеральную линию.

Вообще-то, мне, выросшему в «застой», когда все газеты трендели «всё хорошо, прекрасная маркиза», нынешняя политика большевиков была удивительна. Они честно говорили и писали о своих ошибках и перегибах. И о репрессиях тоже. Потому-то в моем времени очень легко было писать о красном терроре — пошел в библиотеку, взял подшивку красных газет — и перекатывай себе. Их противники изо всех сил прикидывались белыми и пушистыми. Хотя в том же Ростове они много чего натворили. Да и дроздовцы тоже.

После Ярославля мы стали чем-то вроде пожарной команды. Впрочем, в Ижевск предложил проехаться я, сославшись на информаторов нашей газеты. Как оказалось, положение тут было ещё не критичным, но вполне приближалось к нему. Правда, в этой истории не имелось ни КОМУЧа, ни чехов. Но восстания порой возникают не тогда, когда они планируются, а когда людей достанет. И уж эсеры бы подсуетились точно.

Между тем положение обострялось. На Дону и Кубани началась свистопляска. Она просто не могла не начаться. Когда одна половина населения ненавидит другую — иначе и быть не может. Обошлось и без «катализатора», которым в моей истории стали красные и анархистские части, бегущие от немцев с Украины, и грабившие всё, что плохо лежит. Вместо них на Украине начались стычки между красногвардейцами и красноармейцами. Первые упорно не хотели никому подчиняться. Забавно, что Махно в этих разборках был на стороне Красной Армии. Махно-то не был отмороженным бепредельщиком. Он носился со своей идеей «вольных Советов» — а пока что большевики с ними предпочитали не конфликтовать. У них особых сил на это не было.

Ну, а на Дону начался полный раздрай. Там нарисовался генерал Краснов, который провозгласил независимость Области войска Донского. Правда, без немецкой поддержки ему было не до похода на Царицын. По большому счету, он контролировал только Новочеркасск. На местах заправляли станичные атаманы. Московские большевики им были, в общем, по фигу. У них имелась более насущная проблема — задавить своих иногородних. А на Дону уже прославился Семен Михайлович Буденный. Который, вопреки общепринятому представлению, являлся как раз иногородним, а не казаком.

На Кубани дело обстояло ещё интереснее. На западе окопалась Кубанско-Черноморская республика со столицей в Новороссийске. Она вроде бы была пробольшевисткой, но указания Центра там слушали, когда хотели. К ней тяготели иногородние. В станице Торговой сформировалась Кубанская Рада, которая, в основном, тяготела к кубанской самостийности.

Кроме того, из зимовников вылез Корнилов. Он выступал за «Единую и неделимую Россию», а также за возобновление войны. Зачем ему при данном раскладе была нужна война — я так и не понял. Ведь реально союзники помочь ему ничем не могли. Разве только словами одобрения.

Тут положение Корнилова было куда хуже. Ведь в той истории добровольцы благодаря своему героическому «Ледяному походу» стали «центром притяжения» для всех антибольшевистских сил. И самостийникам до поры до времени пришлось заткнуться. Хотя в 1919 они таки нанесли белым удар в спину.

Но в этой истории члены Рады задавали Корнилову резонный вопрос: «а ты кто такой»? Кое-кто из казаков к нему присоединился, но немногие. Там что отношения между «заединщиками» и сепаратистами были не самыми лучшими. Они друг с другом не воевали, но и не помогали. Да и вообще, в той истории гибель Корнилова явилась большим подарком белым. Он был из тех людей, которых лучше иметь в виде мертвого героического символа. Деникин-то был неплохим политиком, в Лавр Георгиевич — наглухо упертым типом, который компромиссов не признавал. Он не допускал даже тактический союз с самостийниками. Дескать, этим мы опозорим нашу идею.

Так что Екатеринодар так и остался за красными.

Хреново вышло в Сибири. Рабочих там было очень немного. Я что хуже всего для большевиков — не имелось помещиков. Так что земельный вопрос не стоял. Чехов тоже было куда меньше. Сталин добился того, что их дивизия как организованная сила перестала существовать. А среди двигавшихся на восток мелких отрядов не все горели желанием воевать в России.

Но вот беда — в Сибири находилась пропасть уголовников. После большевистского переворота они стали рвать рубахи и орать, как они боролись против царской власти. В общем, в Советы там пролезла такая сволочь…

А ещё были китайцы. В моё время их назвали наемниками. Но это не совсем так. Ещё при царе китайцев, точнее китайских зэков, стали засылать в Сибирь в качестве рабочей силы. В Китае тоже шло веселье — так что им не очень хотелось возвращаться домой. Причем, в этом варианте истории они поддерживали не только большевиков, но и их противников. Впрочем, им было всё равно.

В общем, восстания все-таки состоялись. Рулили эсеры при поддержке офицеров. За спиной стоял французский генерал Жанен. Правда, это истории им не удалось взять власть в Самаре и Уфе. Но КОМУЧ был создан в Омске. Там же проявился Чернов, а чуть позже и Савинков. Таланты этих ребят были известны. Теперь оставалось ждать прихода Колчака.

На Севере дело обернулось совершенно невероятным образом. Чекисты изрядно потрудились в деле раскрытия савинковской организации. Так что они всерьез озаботились тем, что в Архангельск могут нагрянуть англичане. Туда ведь много народа и не надо. Я добавил свои пять копеек, напомнив товарищам Петровскому и Дзержинскому, что в Архангельске лежит огромное количество военного имущества, которое союзники поставили России во время войны — а наши не успевали вывозить из-за бардака на железной дороге. Те очень оживились. Как оказалось, про данное имущество советское руководство то ли не знало, то ли забыло.

Но отреагировали они резко. Из Кронштадта вывезли большое количество морских мин, погрузили их в эшелон и вместе с соответствующими специалистами отправили в Архангельск. Там умудрились заткнуть ими фарватер Северной Двины.

Из Москвы прибыл отряд красноармейцев и что самое главное — артиллеристы. Орудий и снарядов в городе хватало с избытком. Привлекли местное население и стали спешно оборудовать нечто, напоминающее береговые батареи.

Но ещё раньше в тот же город прибыли чекисты со списком местных товарищей из членов Совета, которые ожидали англичан. Нет, их не расстреляли, поступили куда эффектнее. В городе провели массовые собрания, куда приглашали этих товарищей и рассказывали информацию о них.

Архангелогородцы англов сильно не любили. Буржуям с Альбиона принадлежала бОльшая часть местной лесной промышленности, и они явно хотели захапать всё. А к местным бритты, по своему обыкновению, относились как к неграм-туземцам. Так что друзьям Британии сами рабочие предложили убираться из города, пока целы. Работники английского консульства как — то исчезли сами.

Через три дня после установки мин в устье Северной Двины появился-таки английский крейсер. И… У короля одним крейсером стало меньше. Он очень удачно потонул, намертво закупорив фарватер. По следовавшим за ним транспортам стало стрелять несколько орудий с берега. Удалось потопить один транспорт. Местные ребята, вооружившись винтовками, долго потом вылавливали разбежавшихся по окрестностям англичан. Остальные подались назад, пока не поздно.

Тем временем во Франции тоже готовилась эскадра для выхода в Архангельск. Однако тут дошли слухи об «успехах» англичан, причем увеличенные во много раз. Французские матросики вообще хорошо относились к русской революции, но теперь перспектива быть на диком Севере потопленным большевиками привела к беспорядкам. Так что эскадра так и не вышла.

Англичане бы просто так не сдались, но потом их отвлекли иные события.

Большевики же начали массово вытаскивать из Архангельска военные грузы. Причем, тащили их не только по железке, но и по Северной Двине на Кунгур. На востоке явно тоже предстояли большие события.

Впрочем, Мурманск англичане таки заняли. А дальше… В Наркомате иностранных дел пошли разговоры об усилении экономического сотрудничества с Германией. Об этом как-то очень быстро узнали в английском посольстве. Вот это для господ с туманного Альбиона явилось очень большой неприятностью. Если Россия начнет поставлять в Германию продовольствие — то положение немцев станет на порядок лучше. В Лондоне не понимали, что это самое продовольствие, по большому счету, просто было взять негде. Так что даже в Мурманске хотя и паслось некоторое количество англичан, они не спешили наращивать там свои силы.

 

За стеной Кавказа

В Закавказье тоже было нездорово. Там также начались игры в сепаратизм. А Армении рулили дашнаки, в Азербайджане — мусаватисты. В Грузии — меньшевики, но как-то уж вышло, что они провозгласили «Грузию для грузин».

Первоначально три новоявленные страны объединились в Закавказскую Федерацию, но быстро ушли в самостоятельное плавание.

Это было очень похоже на спецоперацию Стамбула. А что? Турки имели вековой опыт интриг, а среди закавказских политиков преобладали либерасты с националистическим уклоном. Да и мусаватисты никогда не скрывали своего желания объединиться с братской Турцией.

К новым государствам турки могли предъявлять любые претензии. Какую эту перспективу несло «незалежникам», все понимали, но поздно пить боржом, когда желудок отвалился. У турок была более-менее приличная армия, а вот у националистов были лишь какие-то невнятные формирования.

Но Советское правительство не пустило дело на самотек. Тем более, что был повод — в Баку существовала Советская власть. А ведь из всего Закавказья нужнее всего был именно Баку с его нефтью.

Не зря туда в начале августа направился нарком по делам национальностей товарищ Сталин. Не сам по себе, а с некоторым количеством красноармейцев — Царицын-то защищать было не надо.

Через некоторое время подтянулись туда и мы. Пейзаж в Баку был интересный. Это город нефтяников — а они-то являлись пролетариями в самом классическом виде. Господа Нобель и Манташев на зарплатах рабочих сильно экономили. Так что большевиков тут поддерживали. Но это бы ладно. Двадцать процентов жителей Баку составляли армяне, а азербайджанцы — всего немногим больше. Остальные — русские, персы и кое-кто по мелочи. Вот такая столица независимого Азербайджана. Армяне очень хотели посчитаться за армяно-турецкую резню. Ведь айзеров они всегда считали турками. Так что многие были большевиками только по названию — а на самом деле — дашнаками. Персы, кстати, турок тоже не слишком любили, ввиду различий между шиизмом и суннизмом.

К тому же бакинские комиссары обладали избытком революционного энтузиазма. Зато они совершенно не заботились о том, как будут отбиваться от турок. А в городе было ещё два правительства — все они друг друга не признавали. Красные формирования бодро драпали с фронта по направлению к Баку.

И вот в этот растревоженный улей прибыл товарищ Сталин.

Для начала он расстрелял Шаумяна и Джапаридзе. Вот уж, что называется, от судьбы не уйдешь. Тогда их в составе 26 Бакинских комиссаров расстреляли англичане. А теперь свои.

Мне казалось, что у Сталина были с ними счеты ещё по подпольной работе в Баку. Потому что в моей истории он не скрывал отрицательного отношения к этим самым комиссарам — и противился раскрутке мифа о них. А параллельный Совет куда-то зашхерился. Сталин же стал формировать что-то, похожее на войска.

Наш бронепоезд медленно двигался по ущелью. Места было неприятные. Эта машина не слишком подходила для войны в горах. Мы наступали на Елизаветполь — вторую столицу Азербайджана, причем, куда более «азербайджанскую», чем Баку. Сейчас там сидел турецкий генерал Нури-Паша, вокруг дивизии которого сформировались местные части. Собственно, главным противником были турки. Местные — это были люди местных феодальных князьков. По сути — обычные мелкие бандиты. По сравнению с ними даже красногвардейцы выглядели жутко крутыми.

Впереди на путях показались люди в матросской форме, они неорганизованным стадом брели нам навстречу. Однако не было заметно, что они драпают. Скорее всего — просто покидают позиции.

— Интересно, это они куда? — Спросил я Андрея.

— Да, там на станции стоит санитарный поезд.

— Что не похожи они на раненых.

— Наивный ты человек, хоть и комиссар. Санитарный поезд — это спирт и медсестры. Братва решила устроить себе каникулы.

— А откуда тут матросы?

— Каспийская флотилия.

Между тем хлопнула дверь переднего броневагона — оттуда вылез Сорокин и вразвалочку направился навстречу бредущим влоль насыпи товарищам. Я тоже покинул поезд.

— Что, драпаете? — Спросил моряк.

— А кто ты такой, чтобы нам указывать? — Послышался голос.

— Я — балтийский моряк! Видел, что на поезде написано?! И в отличие от некоторых, от врага не бегаю. А вы, гниды? В тыл подались драпать… Тельняшки позорите, вонь подкальсонная? А ну, стройся, мать вашу так!

Имя флота явно произвело впечатление. В Российских ВМС существовал рейтинг флотов. Первым был Балтийский, Вторым — Черноморский. Каспийская флотилия находилась где-то в самом низу.

К тому же, пламенная речь на фоне бронепоезда звучит убедительнее, чем просто пламенная речь.

Матросики довольно быстро прочухались и начали занимать оборону. По их словам, впереди по ущелью находилась батарея турецких орудий.

— Гнусно. Нас там расстреляют, — подвел итог Сорокин.

Но пока мы прикидывали, что можно сделать, позади послышался стук многочисленных копыт. Показались казаки. В погонах! Судя по форме — терские. Они-то что тут делают?

— Кто командир? — Закричал один, в форме войскового старшины.

— Командир бронепоезда Андрей Савельев.

— Войсковой старшина Лазарь Бичерахов. У меня отряд в две тысячи сабель. Пробиваемся домой из Персии. Решили вам подмогунть.

Вот уж дела! Казаки помогают матросам-большевикам. Впрочем, войну-то мы вели с турками. У казачков могли быть к ним свои счеты. Тем более, что рядом с бурным Тереком находились горцы, мусульмане, которые считали турецкого султана своим повелителем. Видимо, казаки решили — чем дальше от них будут турки, тем лучше.

К тому же войсковой старшина, судя по имени — старообрядец (они любили давать детям библейские имена). А у этих ребят отношение к Российской империи было непростое.

— А вас есть пластуны с опытом войны в горах?

— А как же. Почитай, только там и воевали.

— Впереди турецкая батарея. Сунемся в лоб — разобьют поезд. Надо попытаться разведать обходной путь.

— Это можно. Василенко!

Войсковой старшина поставил задачу старшему уряднику — и вскоре несколько групп разведчиков ушли на дело, растворившись среди зарослей на склоне.

Через три часа Бичерахов подошел к нам.

— Нашли тропу, половину пути можно верхами пройти, как раз им в тыл выйдем. Там в охранении местные стоят. Из них бойцы… В общем, мы двигаем. И вы готовьтесь.

Казаки скрылись — уже в сумерках раздалась интенсивная стрельба.

— Вперед! — Скомандовал Савельев.

Бронепоезд неторопливо двинулся вперед. Каспийцы вперемешку с нашим десантом потрусили вперед. За изгибом ущелья мы увидели крутой холм, на котором была оборудована орудийная позиция. Только туркам было уже не до нас — доблестные воины султана метались, а сверху по ним активно стреляли. Бронепоезд стал красть снаряды на холм — чем только усилил панику. Вскоре турки стали сдаваться.

На следующий день из Баку стали подходить подкрепления. Так что мы теперь двигались во втором эшелоне, изредка поддерживая наступавшую пехоту огнем. До Елизаветполя мы шли пять дней — и ещё два дня его брали. После чего ребята Бичерахова ушли в сторону дома. С кем им там придется воевать?

Вообще-то ситуация казалась мне несколько странной. И ладно бы мне, я в военных вопросах дилетант. Но вот что мне сказал бакинский армянин Гарик Гаспарян, бывший штабс-капитан царской армии, всю войну провоевавший на Турецком фронте.

— Странно как-то. Да, турки против Русской армии слабоваты. Но, скажем честно, Красной Армии до старой ещё расти и расти…

Это он ещё мягко сказал. Красноармейцы продолжали напоминать кое-как построенные банды хулиганов. Когда мы делали офицеров и казаков под Ростовым — это было понятно. У них с организацией было немногим лучше. Но у турок-то имелась хоть какая, но регулярная армия…

Между тем начались события западнее. Несмотря на небольшой срок нахождения к власти грузинских меньшевиков, тамошние национальные меньшинства сумели понять, что такое местный новый порядок. Первыми восстали абхазы. Вслед за ними — осетины. В Сухуми одним из лидеров восстания был молодой большевик Лаврентий Берия.

А вот уж так случилось — где-то поблизости от этого города оказалось несколько кораблей Черноморского флота с десантом морячков. Понятно, что они не могли не придти на помощь абхазскому пролетариату. Но раз помогли абхазскому, то почему бы и не помочь аджарскому? Кто принимал решение о движении кораблей на Батум, так и осталось неизвестным. Но четыре миноносца туда двинулись. Вообще-то это было безумием — для турок Батум был весьма значимым городом. Но… Когда корабли на рассвете подошли к этому населенному пункту, выяснилось, что там вообще никакой власти нет. Турки уши накануне. Так что местным большевикам пришлось спешено вылезать из подполья и изображать нечто вроде народного выступления.

В Армении началось восстание дашнаков, которые тоже умудрились разыскать в Эривани каких-то мелкотравчатых большевиков и заключить с ними временное боевое соглашение. Армянские националисты были настроены серьезно. Они мечтали о Турецкой Армении — той, которую во время войны заняла Русская армия, а недавно вновь прихватили турки. Заодно они раскатывали губы и на Карабах. В общем, там дело явно было надолго. Большевики лезть в Армению не собирались. Как я понял, товарищ Сталин рассудил — пусть дашнаки сами там долбятся, а уж мы потом поглядим… Кстати, Виссарионович к этому времени стал председателем Реввоенсовета.

Мы же без излишней спешки двинулись из Елизаветполя на Тифлис. Боевые действия свелись к тому, что три раза нам пришлось отгонять засады возле заваленных мостов. Местные формирования — которые иногда по нам постреливали — это было вообще что-то несерьезное. Главари грузинских националов успели из Тифлиса исчезнуть. Как потом оказалось, они драпанули из Поти, про который в суматохе забыли. Они побежали сдаваться туркам, понимая — это лучше, чем красным. Товарищ Сталин им, как землякам, всё бы припомнил. Начиная с 1903 года…

Но вот поведение турок продолжало оставаться полной загадкой. Ну, не такие мощные были у большевиков силы, чтобы так вот от них отступать. А ведь османы именно отступали в полном порядке. Явно, что в Стамбуле им просто дали приказ: «назад!» Но почему? Захваченные нами в плен многочисленные айзерские ополченцы были в полной растерянности. Они крыли турок разными словами, считая, что те их элементарно прокинули. И ведь так оно и получалось. Захваченные в Елизаветполе документы свидетельствовали, что мусаватистам Стамбулом твердо была обещана помощь, причем, силами далеко не одной дивизии.

Причины таких политических вывертов я упорно не понимал. Ладно, Баку они, может, и не взяли бы. Но имели все шансы укрепиться в Елизаветполе и контролировать большую часть Азербайджана, а заодно Армению. А теперь… Ведь пьяному ежику понятно — после такого туркам не будут верить даже самые отмороженные азербайджанские пантюркисты.

Ответ нашел гораздо позже, и товарищ Сталин, и мы уже покинули Закавказье и наш бронепоезд занял место в Москве на Каланчевке.

Но тут надо снова поведать о международном положении. Немцы изрядно обтрясли Италию — и выбили из неё всё, что только можно. И что нельзя — тоже. Так что с ресурсами у них стало получше.

20 марта австрийцы начали наступление со своих альпийских позиций, пытаясь вырваться из горных долин. Ничего у них из этого не вышло, однако французы сильно задергались. Что от них и требовалось. 28 марта немцы начали наступление от Арраса в западном направлении. 31 марта им удалось прорвать оборону англичан и взять Марей. То есть, снова замаячила перспектива того, что англов отрежут. Однако дальше дело пошло кисло. Их противники спешно перебросили туда войска — и наступление захлебнулось.

Однако это тоже оказалось отвлекающим маневром. Главное началось 2 апреля — немцы начали наступление из района Нуайона. Как это ни странно, большую роль сыграла кавалерия. Я-то думал, что ей места в Первой мировой не было. А вот и не так. Конечно, они не атаковали с шашками наголо — но на коне передвигаться быстрее, чем пешком. Так что немцы могли быстро перебрасывать свои части. В той истории вся кавалерия так и паслась в России. А вот тут — нет.

В итоге немцы взяли Компьень и Крей. Одновременно, ударив из района Мондидье, немцы перерезали железную дорогу Париж-Амьен.

Правда, на этом немецкие успехи и закончились. Но и этого было немало. Французы испытали очень веселые ощущения — враг снова очутился в сорока километрах от Парижа!

Союзники, видимо, психанули. И ринулись в контрнаступление без особой подготовки. Но что самое главное — на этот раз они и не пытались применять танки. Как стало известно гораздо позже, у командования войск Антанты сложилось мнение, что танки — «это бесполезные железные гробы». А вот со штурмовыми отрядами у них как-то не очень складывалось.

В общем, Марей англичане отбили, но и только. Французы заняли Крей — но продвинулись только на восемь километров. В июле американцы решили понаступать — но тоже не слишком удачно. В той-то истории под Сен-Мийелем им просто повезло. А тут — нет. Как оказалось, воевать они ни хрена не умели.

И вот теперь, в сентябре, англичане решили наступать в Палестине — на Иерусалим. Его, как и Яффу, в этой истории в 1917 году они не взяли. Им помешало то, что как раз тогда двинули на Западном фронте немцы — и пришлось сворачивать удачно развивавшееся наступление.

На хрена англам сдался этот самый Иерусалим? Возможно, хоть какая-то победа требовалась. Или наделялись полностью раздолбать турок — и перебросить с Ближнего Востока войска.

А немцам очень не хотелось этот город отдавать. Войска-то там стояли турецкие, но командовал ими щирый осман по имени Отто Лиман фон Сандерс. Скорее всего, гансы опасались того же, на что надеялись их противники — если англичане поднажмут, то турецкая армия перестанет существовать. Так что ребятам из Стамбула немцы изящно выкрутили руки — велели бросать заниматься фигней — и бросить всё, что можно в Палестину. Правда, это не помогло. Иерусалим и Яффу англичане всё-таки взяли. Но и полного развала османской армии не случилось.

 

Выпьем за победу! За свою газету!

Москва образца сентября 1918 года производила не самое лучшее впечатление. По грязным улицам ветер гонял листья между магазинов с заколоченными витринами. Зато на площадях появились странного вида гипсовые скульптуры. К примеру, на одной из них Маркс и Энгельс высовывались из какой-то фигни, напоминающей ванну. Это резвились авангардисты, которые сумели втереть большевикам, что именно их произведения — это то, что нужно освобожденному пролетариату. Вот они и воплощали в жизнь идею «монументальной пропаганды».

Неподалеку стоянки нашего поезда (он стоял на Каланчевке), возле трех вокзалов, кипела своя жизнь. Люди тут то ли ожидали, когда поезд соберется поехать, то ли прибыли в столицу и не знали, куда податься дальше — но все три вокзала выглядели таборами. Там околачивалось множество разнообразно одетых людей. Причем, теперь по внешнему виду было уже совершенно невозможно сказать, кто есть кто. Штатские типы интеллигентного вида носили солдатские шинели, а красноармейцы с огромными рабочими руками — гражданские пальто. Разумеется, тут же клубилась разномастная уголовная публика, торговцы всем на свете и дешевые шлюхи. Между ними с винтовками на плечах сурово прохаживались бойцы заградотрядов из Наркомопрода, вылавливавшие мешочников.

С продовольствием в столице было плохо. Большинство сидело на не слишком жирных пайках. «Хитом сезона» был суп из воблы. Вкус охренительный. И это несмотря на то, что Донбасс был наш — а потому заводы более-менее работали. А значит — в рамках продразверстки крестьянам подкидывали в обмен на зерно кое-какие товары. А что? К этому времени в деревне за обыкновенную швейную иголку давали пуд муки.

Вроде бы и Украина была нашей. Но там разные дела творились. И что самое главное — хлеб-то, в основном, скапливался не у крестьян, а у перекупщиков-кулаков. Которые резонно полагали: чем дольше длится бардак, тем выше будут цены на продовольствие. Так что они не спешили его пускать в продажу. А методы борьбы с ними только ещё отрабатывались.

Кадетские, правоэсеровские и меньшевистские газеты, которые злые большевики не сподобились закрыть, кричали о свободе торговли.

Они мне очень напоминали вопли либерастов эпохи поздней перестройки. Типа надо ввести свободный рынок — и всё сразу станет хорошо. Хотя в Сибири, где правые эсеры с компании с кадетами дорвались до власти, продразверстку не отменили. Но я — то хорошо помнил 1990 год — талоны, очереди и пустые прилавки. А ведь еды-то тогда было полно. На рынках. Только вот цены там были…

Так что здесь «свободная торговля» означала, что большинство горожан просто сдохнут с голода. Но что это для интеллигентов! Им ведь главное — чтобы идея была сохранена в чистоте. Кстати, в этой истории в Ленина не стреляли, а автор Указа о красном терроре, Яков Свердлов, был совсем мертвый. Нельзя сказать, что Советская власть была очень гуманной, но, по крайней мере, свою отмороженность на террор не спишешь.

В Москве, разумеется, цвел и пах черный рынок. Имелись и своего рода «домашние едальни». На частных квартирах проверенным людям за хорошие деньги предоставляли обеды не хуже, чем «в доброе царское время».

У нас-то с едой было всё хорошо. Мы ведь с Кавказа прибыли, из зоны боевых действий. Так что трофеев натащили много. Недаром сразу после прибытия вокруг нас стали крутиться какие-то скользкие типы, которых пришлось гонять прикладами. Не то, что мы такие правильные, но репутация — великое дело. Мы солдаты Революции, а не какая-то там шпана. Кстати, мы так и остались жить в поезде. Хотя помещений в Москве было навалом, да и квартиры для командного состава бы нашлись. Но вот как-то привыкли.

Так что вскоре после прибытия мы я, Светлана и Андрей сидели в «генеральском» купе нашего салона — выпивали и закусывали с заглянувшим в гости Мишей.

Он стал большим человеком в РОСТА. В этом мире Российское телеграфное агентство возникло с моей подачи. Точнее, в Петрограде имелось Петербургское телеграфное агентство, но работало оно не слишком хорошо, а за 1917 году его работа почти полностью развалилась. И главное — оно не слишком контролировалось большевиками.

Дело в том, что я почему-то всегда считал, что РОСТА возникло если не на следующий день после большевистского переворота, то на второй — точно. Однако, вскоре пришлось убедиться — никто его создавать не собирается. Я тогда подумал: да они что, с ума все посходили! И поперся к Сталину пробивать идею первого в России информационного агентства.

Вот что было хорошо сразу после переворота — в тогдашнем бардаке можно было пробить любую идею. Правда, принцип был: инициатива наказуема исполнением. Но у «Рабочей окраины» имелась кое-какая корреспондентская сеть, так что мы не с нуля начали. Под шумок запихали под крышу новой структуры, которая подчинялась непосредственно ЦК, и свою газету. Это, как сказал нам Миша, мы хорошо подсуетились. Потому что к середине лета главной проблемой в издательской деятельности стал дефицит бумаги. А нам-то выделяли без вопросов.

Кстати, пока мы болтались на бронепоезде по стране, Светлана до пути следования создавала корреспондентскую сеть. У нас даже в Гуляй-Поле появился корреспондент. А заодно мы посылали и материалы.

Да и не только мы старались. Миша тоже на заднице не сидел — так что мы получили отличную сеть. Причем, многие из наших были коммунистами, левыми эсерами и анархистами — так что под пули ради информации они лезли без вопросов. И с другой стороны — высокий статус позволял корреспондентам вламываться к разному партийному начальству. В общем, Миша, следуя моим светлым указаниям, создавал информационного монстра. Поясню для тех кто не понял — информационная служба — это скелет любого медиахолдинга. То есть, структуры информационной войны. Собственно, в моей истории коммунисты и сами до многого дошли — только позже. Так я потороплю события.

Причем, ставили мы дело так, что попробуй кто у нас его перехватить — он получил бы только «сдувшийся шарик».

Первым наши труды по достоинству оценил, конечно, товарищ Сталин. Но и Ильич был очень доволен. Ведь, кроме всего прочего, информагентство давало возможность получать информацию с мест помимо партийных структур. А Ленин был кем угодно, но не дураком. Он очень быстро понял, что сообщения товарищей частенько не соответствуют действительности. Так что дополнительная система контроля была не лишней. А ведь эта инфа могла принести пользу в том числе и партийных разборках.

Но ещё один эффект оказался неожиданным и для нас.

…Сразу же после переворота большевики с удивлением обнаружили, что в обеих столицах околачивается множество иностранных журналистов. Мало того — стали прибывать подкрепления. В этом не было ничего удивительного. Перспектива надвигающейся революции во многих странах в это время воспринималось очень серьезно. Одни ждали великие потрясения с надеждой, другие с ужасом, третьи хотели понять — как этому явлению противодействовать… Так что интерес к событиям в нашей стране оказался куда выше, чем мне раньше казалось.

Но! Эти самые события разворачивались по всей огромной стране. У большинства иностранцев хватило ума не лезть самим на наши просторы. У кого смелости было больше, чем мозгов — как писал Константин Симонов «помянуть нам впору мертвых репортеров». Кстати, когда я собирался отчаливать на бронепоезде, знаете какие мне деньги предлагали, чтобы я того или иного журналюгу взял с собой?

Так что мы оказались монополистами на информацию.

— Ты не представляешь, иногда наши секретарши не успевали распечатывать ростовки, — рассказывал Миша.

И получилось, что за бугром СМИ ориентировались на нашу подачу событий. В Европе уже начали шустрить антибольшевистские силы — пока, в основном, те, кто болтался в составе разных представительств в странах Антанты и первые эмигранты. У них наша работа вызывала истерику. Но возразить-то было нечего. Слишком многие хотели читать про Россию.

— Вот так и живем, — подвел итог Миша. — Слушай, а может, нам название поменять? А то ведь мы поддерживаем тех, кто сидит не на Выборгской стороне или Пресне, а в Кремле.

— Подождем. Бренд есть бренд, — не согласился я, вспомнив «Комсомольскую правду» моего времени. Она ведь не имела никакого отношения ни к одному из шести существовавших в моё время комсомолов. (Слово «бренд» я уже давно ввел в обиход.)

— Тогда давайте выпьем за нашу газету. Эх, тебя, Сергей всё-таки очень не хватает. Может, как-нибудь мне договориться, чтобы ты тут работал?

— Боюсь, не выйдет. Я думаю, скоро мне предстоит работа как раз на стыке двух видов моей деятельности.

— Даже так. Андрей, я так понимаю, Красная Армия в ближайшие два-три месяца не сможет двинуться на этих уродов в Сибири?

— Да, вряд ли. Сил мало. Доигрались в добровольчество, мать их.

— Ха, значит, придется вам ехать на премьеру замечательной фильмы «Спаситель Отечества. Часть 2.»

— А он появится в Сибири? — Спросила Светлана.

— Раз уж не успели их задавить — обязательно. И скоро. Таковы уж особенности революций.

Светлана слушала Мишу с некоторой иронией. Когда моя подружка выпивала, в ней просыпалось ехидство. Точнее, её анархистский взгляд на мир. Он заключался в том, что Светлана категорически не признавала «исторических закономерностей», считая, что все они высосаны из пальца, а на самом деле жизнь идет непредсказуемо. Она любила говорить:

— Обосновать можно всё, что угодно. Есть у меня один такой знакомый комиссар, он что надо, то и обоснует. А вот вспомните — прошлым летом и большевики, и питерские анархисты считали, что произойдет рабочая революция. А в стране произошла крестьянская революция не по Марксу, а по Бакунину. И большевики её возглавили. Говорят, Кропоткин за голову хватается, никак не может понять, как это случилось…

Вот и теперь Светлана смотрела на Мишу с большим сомнением.

— Значит, придет новая сильная личность? А может, ты и имя можешь назвать?

— С большой долей вероятности, как говорят математики. Колчак Александр Васильевич, бывший командующий Черноморским флотом.

Я чуть не подавился бастурмой, которую пережевывал. Да у Светланы ехидство улетучилось. Миша, хоть и производил на постороннего человека впечатление болтливого еврея, на самом деле был очень скрытным парнем. И подобными заявлениями не разбрасывался. Впрочем, это профессиональная журналистская черта. Факты держи при себе.

Андрей тоже заинтересовался.

— Обоснуй.

— Хорошо. Я как-то, ещё до переворота, задумался — они не успокоятся. Поднял материалы ещё за апрель-май. По твоей, Сергей, методе. И обнаружил, что кандидатов сперва было трое. Один — Корнилов. Но, судя по всему, он уже Россию не спасет. Второй — генерал Алексей Алексеевич Брусилов. Но он сейчас в Москве и служит в Красной Армии.

А третий — Колчак. В июле по приглашению флотского командования САСШ он отправился за океан изучать минное дело. Андрей, вот скажи: Колчак — хороший флотоводец?

— Я не моряк, но, вроде, один из лучших.

— Так вот ответьте мне, стопроцентному шпаку — что там в Штатах за столь великие достижения в минном деле, что для их изучения требуется такой серьезный флотоводец? И наконец — Колчак появляется в Омске в качестве военного министра КОМУЧа. Кстати, там же крутится некий французский генерал Жанен.

— А-а, вот и он там нарисовался. Тогда и в самом деле дело обстоит именно так, как ты сказал.

— Ты о нем что-нибудь знаешь? — Оживился Миша.

— Ага. Он командовал формируемыми у нас чехословацкими частями. А их по некоторым сведениям, как раз и собирались использовать для второй серии корниловщины. Мы просто наших противников опередили. А потом уже сформированные части расформировали. Всё понятно. Наверняка Колчаку обещали помощь и взяли с него какие-нибудь обязательства, — пояснил я.

— Неужели американцы хотят что-то отхватить от России? — Спросила Светлана.

Миша махнул рукой, в которой была вилка.

— Ты имеешь в виду территорию? Вряд ли. Классический колониализм устарел, как и сословная монархия. А вот концессии и такое прочее предоставить американцам на выгодных для них условиях — это уж наверняка.

Андрей вздохнул.

— Черт побери, сколько ж будет этих спасителей России?

 

Когда Советы просят совета

Меня пригласил Сталин. Дело-то, в общем, обычное. После наших поездок со мной говорили и Сталин, и Дзержинский. Хотя я им формально не подчинялся. Виссарионович интересовался не тем, с кем мы там воевали, а разными тонкостями — как люди живут. Дзержинский выспрашивал меня о разных контрреволюционерах, с которыми мне пришлось повстречаться на пути. И это нормальное дело.

Но… Я подозревал, что Сталин давно просек: «совы не те, кем они кажутся». В смысле, что я совсем не тот человек, за которого я себя выдаю. Но вида он не подавал.

На этот раз Виссарионович сказал:

— Сергей, я вас знаю как человека, который умеет принимать очень нестандартные решения. Тем более, вы в какой-то мере человек со стороны. Я хочу знать ваше мнение. Что делать с Николаем Александровичем Романовым и его семьей?

Тут я мысленно почесал репу. Дело в том, что эта семейка была до сих пор жива! Они так и сидели в Екатеринбурге, которому пока что враги Советской власти не угрожали.

— Иосиф Виссарионович, сколько мне времени есть, чтобы подумать?

— Сутки. Завтра я вас жду в это же время.

Вот уж попал! В моем времени я никогда серьезно не интересовался историей гибели семьи Николая. Это была очень темная история, где врали абсолютно все. Разбираться с этим желания не нашлось. А уж когда стали размазывать по этому поводу сопли — и мудака Николая канонизировали… Тут у меня осталось только отвращение ко всей этой байде. Святой, блин. Проипавший страну. Мочканули? Ему так и надо. Детей? А сколько детей умерло от голода в «России, которую мы потеряли»? В крестьянских семьях умирал каждый второй. В лучшем случае. А император на докладе о жуткой детской смертности изволил написать резолюцию «не важно». Неудивительно, что расстрел семьи Николая в народе восприняли совершенно равнодушно. Шлепнули — да и черт с ним. Кстати, враги Советской власти отреагировали примерно так же.

Но ладно. Мне поставили задачу. Я вернулся в свой поезд, забился в своё купе, прихватив бутылочку вина. Благо Светлана занималась в городе какой-то пропагандой и агитацией. Так что мне никто не мешал размышлять.

А я ведь был в самом деле сторонним человеком. Большевики-то имели к власти большой счет. У Ленина папа Николая казнил брата, которого Ильич очень любил. Судя по источникам, Александр Ильич был для будущего вождя пролетариата именно классическим Старшим братом. Я это понимаю, для меня вот таким был мой двоюродный брат, офицер КГБ. Старший товарищ, который подскажет и научит. Так что Ленину было за что мстить. Остальные большевики нахлебались тюрем и ссылок. А я типа с Америки приехал, мне лично российский император ничего плохого не сделал.

Что ж, давайте будем думать. Есть два очевидных варианта решения проблемы. Первая — устроить над Николаем суд. Но суд победившей власти над представителями проигравшей всегда выглядит как-то не слишком здорово. Даже если есть за что судить. Вон Фухимори вспомним… Это всегда воспринимается как обычная месть.

Да и в любом случае противники Советской власти сделают из Николая жертву.

Другой способ — такой, как был в моей истории. Разумеется, можно обтяпять дело не так топорно, чтобы к власти никаких следов не шло. К примеру, погрузить их в вагон для переезда — а вагон возьми и взорвись. Теракт можно списать, например, на анархистов. Тем более, что на Урале было полно людей, жаждавших порешить Романовых.

Но это понятно и без меня. Так что давайте разбираться с самого начала.

Итак, что мы имеем. Николай Александрович Романов. Именно так. Никакой он не император. Он отрекся. За себя и за своего сына. А это значит, что иные Романовы, к примеру, великий князь Николай Николаевич имеют куда больше прав на престол.

Но, с другой стороны, Николай всё же император! Для многих, кто готов повестись на монархическую тему, он ближе. Присягали они ему. С портретов на них смотрел он. Так что такие люди вполне поверят, если пойдет телега, что отречение Николая — фальшивка.

А вот ещё одна тонкость. Большинство противников большевиков составляли совсем не сторонники Романовых. В моей истории Колчак как-то сказал: «Россия — не романовская вотчина!» Он сам хотел быть правителем России. Хотя начальником штаба у Колчака был генерал Детерихс, упертый монархист. Он даже в 1922 году говорил о возрождении монархии, хотя к тому времени за белыми был только Владивосток.

А в этой истории тем более, все кричали об Учредительном собрании.

И ещё одно измерение. В Красную Армию пошли многие офицеры. И генералы тоже пошли. Это были как раз уцелевшие кадровые военные. Вряд ли они прониклись большевистскими идеями. Но они ненавидели демократию. И большевики, которые быстро съехали на жесткий стиль руководства, им были ближе. Но если вплывет монархическая тема…

Вот как всё запутано.

Но тут я почувствовал, что в своих выкладках что-то упускаю. Правильно. Вот ведь инерция мышления! Я думал только о Николае Романове, а его семью воспринимал как дополнение к нему. А ведь это две большие разницы. Николай — он в любом случае опасен. Если экс-император попадет в руки врагов — то кто знает, какие они могут замутить комбинации. Англичане в политических играх уж точно имеют больший опыт, чем наши. А вот его семья… И у меня закрутились идеи…

На следующий день я предстал пред светлые очи товарища Сталина.

— Итак, у вас есть какие-нибудь предложения?

— А можно для начала уточнить. Где в данный момент находится великий князь Николай Николаевич?

— Он сидел в каком-то поместье в Крыму, но успел убежать в Германию.

— Тогда вот, по-моему, вот что надо сделать. Группа монархически настроенных офицеров попытается освободить Николая Александровича. При этом он погибнет от случайной пули. А вот его семья потом окажется в Омске.

Сталин долго смотрел на меня и, наконец, выдал:

— Сергей, а вы не слишком много чачи привезли с Кавказа?

Сталин смотрел на меня как-то нехорошо. Для разрядки я «включил дурочку».

— Да какое пьянство? Да, наши ребята по флотской традиции в адмиральский час принимают по чарке. У нас не стреляют из пушки, у нас гудок паровоза. А что вино я пью и ребята пьют… Так наших пьяными никто не видел.

Сталин на уход от темы не повелся.

— Сергей, вы предлагаете выдать врагу Александру Федоровну?

— Именно. Вот лично с моей точки зрения она заслуживает пули хотя бы за Распутина. Но давайте поглядим со стороны, как вы мне и предлагали. Я изучал материалы Комиссии по расследованию деятельности царского правительства. Даже если они верны хотя бы на двадцать процентов, то что получается? Бывшая императрица абсолютно бездарна как политик. Зато она женщина, как говорят медики, с психопатическим складом характера. К тому же, увлеченная мистикой. Она полагала, что Бог дал ей право руководить страной. При этом считала себя абсолютно во всем правой. И тех, кто имел иное мнение, зачисляла в личные враги. По сути, она жила в своем выдуманном мире. Главной её целью было обеспечить престол своему сыну. Но вот если подумать — как мог сидеть на престоле убогий инвалид? А энергии и силы воли у неё хватает. И ещё. Ходят такие слухи, что у этой семейки на счетах в швейцарских банках лежат миллионы. Неважно, так это или нет, но люди считают, что так.

Вот и суть моей идеи. Мы вбрасываем контрреволюционерам психопатку. Кто-то за неё обязательно встрянет — хотя бы из надежды присосаться к тем самым миллионам. А ведь многие монархисты, насколько я знаю, с начала века хотели сбросить царскую фамилию и позвать на трон Николая Николаевича. А он Александру Федоровну терпеть не может. То есть, мы получаем раздрай в стане наших врагов. Эта идея не сиюминутная. Это, так сказать, на перспективу.

Сталин задумался.

— У вас, Сергей, просто иезуитское мышление. Но… Я изучал документы, на которые вы ссылаетесь. И кое-какие иные. И с вашими выводами согласен. Мысль интересная. А как вы думаете передать царскую семью? Устроить побег?

— Это будет шито белыми нитками. Большевики из Сибири бегали. Эсеры и анархисты бегали. Но как могут бежать оранжерейные цветочки, царские дочери? Они ведь даже не знают, как на трамвае до вокзала доехать. Я думаю, нужно будет предложить Колчаку их принять.

— А вы знаете про Колчака? Впрочем, при вашей информационной сети… Да, вы правы, отказаться он не посмеет. Я сообщу Владимиру Ильичу.

По дороге домой я размышлял над странностями человеческой психологии. Когда мы брали Елизавеполь, то наш бронепоезд лупил по площадям. И ведь там, наверное, погибли и невинные люди. В том числе женщины и дети. Меня это никак не трогало. Война есть война. А вот тут честно сказать — на то, чтобы так сознательно убивать детей, я всё-таки на такое не способен. Так что пусть убираются на хрен.

 

Противостояние

Колчак действовал быстрее, чем в моей истории. Впрочем, личности в Омске тут собрались уж больно мерзкие. Я бы тоже не выдержал. 12 октября Колчак разогнал КОМУЧ и провозгласил себя Верховным правителем России. Чернов не ушел, а получил свою пулю в башку.

Грустно всё это было. Я ведь ходил по Северу. Конечно, не так круто, как Колчак, но всё же. У кого в глазах солнце Севера — все вроде как свои. Кто там не бывал — понять этого не сможет. А придется его уничтожать. Что делать, если человек ничего не понимает?

Между тем положение было патовое. У Колчака ситуация была куда хуже, чем в моей истории. Для начала — у него не имелось золотого запаса, который спокойно лежал в Москве. Не было у него и чехословацких войск. Благодаря товарищу Сталину, чехословацкая дивизия была расформирована. Так что чехи и словаки выбирались в Сибирь мелкими группами и не собирались воевать против большевиков. Зато был атаман Семенов. Который в гробу Колчака видал. Он откровенно ориентировался на японцев и перекрыл Колчаку путь снабжения с Дальнего Востока. Так что американцы, которые подгоняли Колчаку оружие и снаряжение, вынуждены были сажать на эшелоны своих солдат. Их-то семеновцы трогать не смели. А если эшелоны ехали без янкесов, семеновцы их просто грабили.

Адмирал Колчак оказался каким-то совсем больным на голову. Для начала он начал воссоздавать бюрократическую машину Российской империи в сибирском варианте. Что эта машина продемонстрировала свою полную недееспособность, он, видимо, не понимал. И ребята в возникших министерствах и департаментах тут же занялись любимым делом — начали воровать.

У формировавшейся армии была проблема с офицерами. Да-да. До Сибири добрались немногие из противников большевиков. Так что Колчак спешно готовил юнкеров. А это были те ещё ребята. У них не имелось военного опыта, зато имелось много понтов. Типа они такие крутые в погонах, а остальные — тупое быдло.

А главное — Колчак запустил процесс самоубийства. Он начал мобилизацию. Которая проходила очень весело. Никакой агитации и пропаганды колчаковцы не использовали. Просто всех выгребали на фронт. Точно так же выгребали и продовольствие. Забирали абсолютно всё, включая семенное зерно. А тех, кто был против — расстреливали.

А на красной стороне дело обстояло так. В этом варианте истории Красная Армия так и оставалась добровольческой. Точнее, не совсем. В крупных промышленных центрах рабочие на заводах принимали решение о «добровольной мобилизации». Но этих людей было не слишком много. Красная Армия насчитывала около 100 тысяч человек. Ну, если приплюсовать разные отряды, которые были вроде как за наших, но подчинялись только своим командирам, то тысяч 50 ещё можно накинуть.

А Колчак замутил дело всерьез. В этой истории не было Троцкого. Лев Давидович свалил в свою любимую Вену и там пованивал про «предательство революции». Может, и лучше, что его не было. Троцкий как государственный деятель обладал серьезным недостатком. Он мысли глобально, а разных тонкостей видеть не желал. А, как известно, дьявол гнездится в мелочах. Вот, к примеру, взять ту же мобилизацию. Оно, конечно, можно издать приказ призывать всех. И на бумаге появятся грандиозные цифры полков и дивизий. Да только вот формировать нормальные части кто будет? В моей истории такие части бодро бегали от Деникина и сотнями сдавались в плен. Аж до Тулы добежали. Тем более, что в России имелось множество людей, которые не горели желанием сражаться за власть Советов, как, впрочем, и за любую другую. Это потенциальные дезертиры. Которые будут шляться по лесам и добывать себе пропитание понятно каким образом. И станут кадровым резервом для любых антиправительственных восстаний. То же Антоновское восстание можно вспомнить. Да и, наконец — всех забрать и положить в качестве пушечного мяса — а кто будет хлеб растить? Я не слишком хорошо знал о голоде в Поволжье, но подозревал, что дело тут не только в природном катаклизме, а в том, что воюющие стороны выгребли из региона всех и всё.

Так что мы в наших изданиях капали на мозги — дескать, нужно меньше, да лучше.

Трудно сказать, насколько тут сыграла наша позиция, а насколько большевистское руководство само сообразило. Наркомом обороны стал товарищ Михаил Фрунзе, который уж был всяко не глупее меня.

В общем, мобилизацию проводили осторожно. Основной упор делался на нечерноземные районы. Почему? Да потому что у помещиков там было мало земли, да и та хреновая. Так что, осуществив свою вековечную мечту — поделить помещичью землю — многие мужички убедились, что это им не сильно помогло. Ну, было у тебя пять десятин, а стало семь. При том же самом убогом сельхозинвентаре на уровне XIV века. Толку-то? А в Красной Армии хотя бы каждый день кормили и выдавали одежду и сапоги.

Но вот что точно моя заслуга — мы настойчиво долбили о том что надо беречь людей. В данном времени это не очень понимали. Вся тактика Первой мировой войны заключалась в том, чтобы завалить врага трупами. А с кем потом нам строить и жить? Тут подсуетилась Светлана. Она вообще оказалась девушкой очень напористой — требовалось только придать её энергии нужное направление. Она буквально выбила идею создания банно-прачечных подразделений. Об этом в данном времени как-то не задумывались. А что? Никто не может сказать, больше ли погибло на Гражданской войне солдат от вражеских пуль и сабель — или от тифа. А тиф разносит вша, как было сказано в известном советском произведении.

Фрунзе тоже оказался фанатом бронепоездов. Их клепали в огромном количестве. Кроме того, упор делался на своеобразную «саннопехоту». Формировались части, где солдат сажали на сани, плюс к этому обильно снабжали их пулеметами.

К тому же Фрунзе очень загорелся идеей диверсионных отрядов. Благо разнообразных отморозков на нашей стороне хватало. Они решительно не были способны подчиняться дисциплине. Так что в тылу врага им было самое место. Их отмороженность становилась уже не нашей проблемой, а Колчака. Непосредственно организацию боевых действий возглавил Сталин. Я уже убедился, что в Гражданской войне были важны не столько стратегические таланты, сколько умение собрать войска, построить их и довести до фронта, чтобы они по дороге не разбежались. И, разумеется, обеспечить снабжение. Вот тут Виссарионович был явно на своём месте. Кстати, никакой линии фронта, строго говоря, и не было. Большевики сидели в Екатеринбурге и Челябинске. Колчаковцы — в Кургане, Тюмени и Кустанае. А между ними было зеленое (точнее, уже заснеженное) море тайги.

В итоге Колчак двинул первым. Его части стали наступать на Челябинск и Екатеринбург. Стратегический смысл его наступления не мог понять никто. Наверное, сам Колчак его не понимал. Ему явно хотелось просто перейти Урал — а там как получится.

Тут большевики подсуетились с моей идеей насчет Романовых. Какие-то офицеры попытались освободить царскую семью. Я не знаю, как это дело обтяпал Дзержинский — но трое были захвачены живыми и во всём сознались. А Николай Александрович при боестолкновении получил три пули, ранения, несовместимые с жизнью.

После этого Советское правительство сделало Колчаку предложение, от которого он не мог отказаться. Предложило передать ему царскую семью. Дескать, мы гуманисты, с женщинами и детьми мы не воюем. И что было делать Александру Васильевичу? Пришлось забирать эту компанию. Ну, и начался дурдом. Александра Федоровна захотела сама рулить, её поддерживал Дитерихс. А вот Колчаку это было ни на фиг не надо.

Между тем и без этого у Колчака были дела неважные. Объявленная им мобилизация ну решительно никакой популярностью не пользовалась. Как и продразверстка. Которую проводили те самые мальчики-прапорщики с большими понтами, но без всякого понимания того, что в стране происходит.

И, в общем, что вышло? Да в тылу у Колчака началась партизанская война. Главной причиной была именно мобилизация. Большинство повстанцев, понятное дело, не были идейными большевиками. Их просто достали борцы за «Россию, которую мы потеряли». Но тут и наши посуетились. Сколько туда было отправлено диверсионных групп, знает один Дзержинский. Но и Красная Армия соплей не жевала.

Большевики силами бронепоездов и «санных» частей во второй половине ноября нанесли колчаковцам удар от Екатеринбурга на Курган. Город был взят после трехдневных уличных боев. Колчаковские силы, двигавшие на Челябинск, оказались отрезанными.

 

А вот такая психическая атака

— Ну-ка дай поглядеть.

Командир пехотной роты Архип Никифоров взял у меня бинокль.

— Ет вашу мать! И сколько ж их там?

И в самом деле, из леса, располагающегося примерно в двух километрах от нас, выходили люди в офицерских шинелях. Их в самом деле было как-то очень много.

Дело-то обстояло как всегда. Вообще-то мы с нашим бронепоездом не являлись боевой частью. Мы обросли дополнительным составом, в котором размещалась походно-полевая типография. Нашей задачей было идейно-пропагандистское обеспечение красного наступления. Мы, в основном, клепали листовки и выступали на митингах. Типа ребята, против кого воюете? А бронепоезд был так, для авторитета. Кстати, в этой истории почему-то слово «белые» не звучало. Наших противников называли «офицерами» или «кадетами».

Но… Как всегда у нас получается. Белых-то вроде как отрезали, но закрыть им дорогу из окружения было некому. Вот тут, на станции возле Кургана имелась рота бойцов, которые сумели вырыть кое-какие окопы. Мы снова стали пожарной командой, и хорошо, что вовремя подъехали. Наш бронепоезд стоял за холмом, так что противник мог видеть лишь дым из паровозной трубы. На крыше сарая, с которого просматривалась вся картина, засел наш связист.

— Слышьте все! — Заорал Никифоров, — если кто раньше приказа выстрелит, я тому глаза на жопу натяну и моргать заставлю!

Между тем наши противники приближались. Они шли плотными цепями и не стреляли. Зрелище было страшноватое.

Но тут связист махнул рукой.

— Огонь! — Заорал Никифоров.

По цепям колчаковцев стали бить винтовки и два пулемета, расположенные на флангах. А вскоре началось самое интересное. Из-за холма на простор вырвался бронепоезд. Который стал садить из всего, что только может стрелять. Колчаковцы продержались недолго. Они стали отступать к лесу, красные продолжали вести по ним огонь. Поле покрылось телами убитых. До леса мало кто дошел. Собственно, так было и задумано. Мы не собирались отбить атаку, вы собирались их уничтожить.

— Ну, мы пошли, — сказал Никифоров.

Его бойцы неспешно двинулись в поле. Никто не хотел умирать. А если уцелевшие враги засядут на опушке? А я вместе с Колей Кухарским, нашим фотографом, пошел к родному бронепоезду. Коля тип был тот ещё. Пил он так, что лошади позавидуют. Но он был настоящий фоторепортер. В том смысле, что он со своим ящиком лез под пули и вообще ничего на этом свете не боялся. Так что снимков-то он наделал.

Тем временем бронепоезд сдал назад за холм. Экипаж вывалился из вагонов и жизнерадостно перекуривал. Я присоединился к командиру и Сорокину, которые обсуждали, как они удачно вломили офицерам. А тут из-за холма показался Никифоров. Он подошел к нам.

— Товарищи, странное дело какое-то. Мы вот до леса дошли, так вот почти все убитые — офицерА. Причем, молодые, прапорщики.

— Да, мы под Ростовым такое видали, но не в таких количествах, — отозвался Сорокин.

— Так и только это интересно. У них ни у кого нет патронов! Ну, у кого-то два-три. А большинство пустые!

— Вот вам и суть «психической атаки»! У них просто патронов не было! — Заржал я.

Вообще-то про «психические атаки» в Красной Армии ходили разные слухи. Тем более, что большинство бойцов не знало смысла слово «психическая». Так что мнения были очень страшные.

Никифоров покачал головой.

— Не понимаю. Ну, ладно, без вашего Змея Горыныча они бы нас смели. Но они ж не могли знать, сколько нас.

Андрей задумался, а потом изрек.

— А вот ты о таком подумай. У тебя в роте фронтовики?

— Да почитай половина на германской войне воевала. А кто там не воевал — так мы и на этой не в кустах сидели.

— Вот! У тебя испытанные солдаты. А вспомни, как новобранец ведет себя в первом бою?

— Да я уж помню свой первый бой. Немцы вышли, ну примерно так же. А я давай стрелять по ним от большого ума. Наш унтер, вечная ему память, объяснил мне кулаком по морде, что с такого расстояния стрелять нет смысла.

— Вот в том-то и дело! Попасть с версты всё одно не получится. Но если даже попадешь — то при плотном строе убитых не видно. Кажется — они двигаются такие неуязвимые. А если патронов мало, ты их сожжешь. А тут они подойдут на расстояние штыкового удара. И в штаны накласть твои бойцы успеют.

— Это верно, в рукопашной схватке главное дело — это кураж. Если у них не было иного выхода, то что делать?

Между тем с холма появились ребята Никифорова. Они тащили какого-то парня в погонах.

— Командир, мы вот этого нашли.

— Раненый?

— Да, вроде нет, контуженный.

Я присмотрелся к пленному. Это был молодой парень, прапорщик, одетый в явно новую, но уже очень перепачканную офицерскую шинель. На его лице читалась только растерянность. Но это и понятно. Вот так, за пятнадцать минут вымести всю их часть. Тут кто угодно растеряется.

— Имя? Звание? — Спросил я.

— Артамонов Николай. Прапорщик Офицерского полка.

Это меня заинтересовало. В моей истории вроде бы офицерских полков у Колчака не было. Или я что-то не знаю?

— Офицерский полк?

— Да, нас только выпустили из юнкерского училища, и бросили на фронт. А тут ваши нас отрезали. Еды нет, боеприпасов нет. Вот попытались прорваться…

Парень, казалось, сейчас заплачет. Ну, в общем, да, война для него обернулась какой-то не той стороной. Наверное, думал входить победителем в города и кадрить девиц. А тут оказалось, что какие-то мужики убивают на хрен.

— Что с ним делать? — Спросил Никифоров.

— А пускай идет, куда хочет. Давай, парень, двигай отсюда, пока мы не передумали.

Прапорщик помялся некоторое время, а потом пошлепал куда-то по железной дороге на восток. Я так поступил совсем не из гуманизма. Но куда девать пленных, было не очень понятно. Рядовым предлагали перейти к нам на службу, а с офицерами что делать? А так… Если он помрет среди сибирских просторов, или его зарежут партизаны, то такая уж у него судьба. Если дойдет до своих, то что он им расскажет? Как наши раскатали ихний полк. Вот пусть знают, что у большевиков есть методы против офицерской сволочи.

 

И красный с белым говорит

— Эй, комиссар, просыпайся. Тут пленного доставили.

Вот уж чего на войне никогда не удается — так это нормально поспать. Всегда кому-то ты именно сейчас спешно нужен. Вот опять вырывают из-под теплого бока Светланы.

Я продрал глаза и оделся.

— Ну что там? Почему я нужен для разбирательства с этим пленным?

— Так его партизаны притащили. Перехватили где-то в тайге. Говорят — важная птица. Вот его документы.

Я в полусонном состоянии двинулся по направлению к салону, просматривая по пути бумаги. Но после прочтения сон у меня тут же улетучился. Это ж кто ко мне попал! Устрялов Николай Васильевич! Председатель Бюрю печати Колчака. То есть, главный ихний журналист. Но главное-то не в этом. Устрялов был очень интересным господином. Именно он в моей истории сформулировал доктрину под названием «национал-большевизм». Его произведения обильно печатали советские газеты, с ним полемизировали партийные вожди — и историки в моё время спорили, насколько его взгляды оказали влияние на Сталина. По крайней мере, Виссарионович его статьи внимательно изучал. И вот за каким чертом его понесло на фронт?

В салоне я просмотрел изъятые документы. Кроме удостоверений личности имелось запечатанное письмо без каких-либо надписей. Потом отправился на вокзал на телеграф, где доложил Сталину о произошедшем и высказал некторые соображения.

Пришел ответ:

«Действуйте, вскоре к вам прибудет наш человек». Я вернулся в поезд.

— Тащиие этого пленного!

В салон ввели достаточно молодого худощавого человека с небольшими усами.

— Ну, здравствуйте, коллега. Присаживайтесь. Чаю хотите?

— Не ожидал встретить у большевиков такую вежливость.

— Так вы ведь взяты не с оружием в руках. Вы не солдат, вы литератор. А два журналиста могут вполне спокойно поговорить, пусть у нас и несколько разные взгляды. Меня зовут Сергей Коньков.

— Приходилось о вас слышать. Работаете вы мастерски, отдаю должное.

— Вот видите, даже до вас дошла моя известность. Вот вы мне скажите — за каким чертом такой важный человек поехал на фронт в окруженную часть? Ведь вам очень повезло, что партизаны вас довели до меня. А то ведь могли довести до ближайшего дерева и шлепнуть. Они, знаете ли, такие. Ваших ну очень не любят. Да, кстати, мы ваше письмо всё равно прочтем и расшифруем, если оно зашифровано. И вас разговорить сумеем…

— Да уж вы сумеете. Я был послан к командиру Первой армии Анатолию Пепеляеву.

— Кто вас послал?

— Премьер-министр, его брат, Николай Пепеляев.

А! Вот это уже интересно. Я что-то помнил, что генерал Анатолий Пепеляев в моей истории хотел арестовать Колчака.

— Цель вашего визита?

— Провести переговоры. Мы прекрасно понимаем, что Колчак — это не тот человек. Он обречён. К тому же вы сделали отличный ход, подкинув нам «гессенскую муху». Теперь у нас в верхах полный раздрай. К примеру, наш лучший генерал, Каппель, он ведь эсер. И Романовых на дух не переносит.

— А вам никогда не приходило в голову, что большевики правы? Вы лично ведь воюете не за свои поместья или заводы, а за Россию. Я тоже, знаете ли, не самый плохой журналист — и при любой власти смог бы устроиться. Так что может, стоит подумать? Вот и пока подумайте.

Вскоре прибыла пролетка, а не ней очкастый парень сильно студенческого вида в потрепанной офицерской шинели. Без долгих разговоров он занялся письмом. Вскрыть его оказалось для парня раз плюнуть. Специалист. Письмо оказалось зашифровано, но парень лишь пренебрежительно хмыкнул.

— Ерунда. Расшифруем, товарищ комиссар. Я студент Томского университета, факультет математики. И не то расшифровывали. Шифры — это моя страсть. Как прочел «Пляшущих человечков» господина Кона-Дойла, так и увлекся. А потом в армию призвали, служить пришлось по соответствующему ведомству.

Часа через два письмо и в самом деле оказалось расшифровано. Собственно, ничего нового мы в нем не обнаружили. Пепеляев рекомендовал своему брату Устрялова и писал, что «в связи с возникшими обстоятельствами» требуется встретиться и поговорить.

Я много бывал в Сибири, так что про Николая Пепеляева мне доводилось слышать. И то, что я слышал, как-то не давало повода считать, что он готов переметнуться к красным. Он сражался против большевиков долго и упорно. Даже тогда, когда генерала Дитерихса сбросили из Владивостока в океан, он что-то мутил в Якутии. Я это хорошо запомнил, потому что фактура был уж очень экзотическая. Красные и белые гонялись друг за другом на оленьих упряжках по бескрайней якутской тайге. Где, между прочим, зимой совсем не жарко, а очень даже наоборот. Хотя, что интересно, впоследствии большевики Пепеляева не прислонили к стенке, а дали какой-то небольшой строк. Который он отсидел и мирно жил в Сибири.

Я снова вызвал Устрялова.

— Николай Васильевич, про премьер-министра я знаю. А кто такой его брат? Я имею в виду его политические взгляды.

— Своеобразный человек. Автономист.

— Автономисты, это как я понимаю, сибирские сепаратисты?

Про автономистов я тоже помнил со своего времени. Во время перестройки в любом регионе имелись дегенераты, убежденные, что стоит только их региону отделиться от России — и они заживут как у Христа за пазухой. В Питере они тоже были. Ну, и в Сибири — разумеется. Только почему-то своим символом они держали Колчака, который являлся кем угодно, но не сепаратистом. Возможно, никого другого они просто не знали.

Устрялов ответил:

— Ну, не совсем сепаратисты. Надо совсем не иметь мозгов, чтобы мечтать о независимости Сибири. Промышленности нет, населения мало. Если бы Столыпину удался его план переселения — тогда, возможно. Автономисты полагали: Россия относится к Сибири как колонии, требуется уделять больше внимания её развитию.

Но Пепеляев, как сибирский патриот, очень плохо относится к игрищам атамана Семенова. Ведь тот откровенно ориентируется на японцев.

— Да уж, Сибирь как японская колония во главе с Семеновым — это нам тоже не нужно.

— И игры с французами и американцами Пепеляеву не нравятся. Мне, честно говоря, тоже.

— Эти господа если влезут, их потом ничем не выкуришь. Вот видите, что общее во взглядах у нас имеется.

— А как же ваш интернационализм? — Усмехнулся Устрялов.

— Николай Васильевич, люди меняются. А уж тем более — люди, пришедшие к власти. Большевики сидят в Кремле — и место диктует нам, как поступать. К примеру, зачем нам отдавать кому-то Баку? Это нефть. Украину? Это хлеб. Финляндия — порты на Балтике. А мировая революция… У Карла Маркса ведь не сказано, как именно она произойдет. Что такое двадцать лет для истории? Даже меньше, чем миг. А нам надо продержаться эти двадцать лет. Тем более, нам сочувствует множество людей в разных странах. И это — большая помощь.

— Вы рассуждаете не как большевик, а как националист.

— Я могу сказать вам по секрету — а мы есть советские националисты. Ведь смотрите, что получается? За вами почему-то всегда идут иностранцы. А мы, так уж сложилось, защищаем Россию. В том числе — от всяких Нобелей и Ротшильдов, которые как пиявки, присосались к нашей экономике. Вот сколько бы России пришлось разбираться с дикими царскими долгами? Только мы с нашим революционным хамством могли послать их в известное место. Да и признайте. Колчак у власти недолго — а уже успел восстановить против себя чуть ли не всю Сибирь. При том, что тут никогда не было помещиков. Представьте, что станет там, по ту сторону Урала. Вы отменили Декреты Советской власти. А там за землю будут биться насмерть. Представим, что Колчак возьмет Москву, хотя это из области чудес. Допустим, вы нас всех перевешаете. И что? Ничего это не изменит. Вам придется залить Россию кровью. Но и это не поможет. Кроме нас есть ещё левые эсеры, анархисты, да много кого. Так что лет на двадцать вам развлечений хватит. А после этого на месте России останется только выжженная земля. Вы, вроде бы, нормальный человек, вам не застит глаза ненависть к «большевистским хамам». Вот и подумайте.

Устрялов долго молчал.

— Признаться, с такой стороны на происходящее я не смотрел. А что вы со мной сделаете?

— Выбор за вами. Я могу предоставить вам свободу. Наши бойцы проводят вас до солдат Пепеляева. Вы ему передадите ваше письмо. У меня ведь такая мысль, что лить русскую кровь — это неправильно. Вот недавно мы полк ваших побили. Молодые парни, за что они погибли? За Колчака, которого все ненавидят? Большевики, конечно, много ошибок сделали, но они тоже учатся. Может, пора кончать воевать?

Устрялов ушел к Пепеляеву. Как там дело будет — черт его знает. Но я сделал, что мог.

* * *

А положение Первой армии Пепеляева было — хуже некуда. Их отсекли от снабжения, боеприпасов у них не имелось, с едой тоже было хреново. В виду последнего обстоятельства многие бросились грабить всех, кто подворачивался под руку. Что рождало ответную реакцию. Сибиряки — люди суровые. А когда их начинали грабить, то они надевали красные ленты и уходили в тайгу. Так что многочисленные отряды чувствительно покусывали партизан. К Сталину прорвался товарищ Тухачевский. В этой истории он не сумел сделать такую блистательную карьеру, он являлся командиром дивизии. Так вот он предлагал Сталину большую операцию по ликвидации Первой армии. Однако Виссарионович не спешил. В самом деле — а куда они денутся. Сталину не были нужны громкие успехи, ему был важен результат. В данном случае он придерживался принципа «тише едешь — дальше будешь». Тем более, он-то знал про мою возню с Устряловым. Лично я не понимал, что именно может из этого выйти. Но вышло.

Мы продолжали торчать в Кургане, где занимались, в основном, изданием листовок и прочей агитационной продукции. Наше наступление застопорилось. Красные взяли Петропавловск и Ишим, а дальше как-то завязли. А в тылу продолжала болтаться армия Пепеляева. Наши бойцы маялись дурью, среди них пошли разговоры строго по Лермонтову — «не смеют, что ли, командиры чужие изорвать мундиры о русские штыки…» Наша пропаганда привела к тому, что красноармейцы именно себя считали Русской армией, а колчаковцев — предателями, иностранными наемниками.

Но как-то под вечер ко мне в купе ввалился Сорокин.

— Слышь, комиссар, тут тот тип пришел, интеллигент, которого ты неделю назад отпустил.

— Устрялов, что ли?

— Вроде он так назвался. Вышел на наши посты, сказал, что ты его знаешь.

— Рисковый мужик. Наши могли бы и сразу шлепнуть.

— Да, в смелости ему не откажешь. Наши, особенно кто из партизан, с кадетами не церемонятся.

— Ну, ладно, ведите его сюда.

Устрялов выглядел очень уставшим, к тому же его лицо было покрыто щетиной возрастом в несколько дней. Явно, что в Первой армии жизнь была не самая лучшая.

— Здравствуйте, Николай Васильевич. Вот мы с вами снова встретились. Что вас ко мне привело?

— Генерал Пепеляев хочет с вами поговорить.

— Именно со мной?

— Да. Он сказал, что вы человек чести. Другим большевикам он не верит.

Гы. Вот уж кем только в жизни меня не называли. Фашистом, сионистом, анархистом, коммунистической сволочью, продажным писакой. Но за благородного дворянина я канаю в первый раз.

— Где предполагается встреча?

— В пятнадцати верстах есть зимовье. Встреча послезавтра. Генерал предложил вам брать сколько хотите охраны.

Ну, что же, надо ехать. Каких-нибудь гадостей от Пепеляева я не ожидал. Всё-таки я не такая важная птица. Даже если они каким-то образом сообразили, что я из будущего — какая Пепеляеву радость с моего убийства или захвата? Да и Колчаку тоже. А какая-нибудь западная разведка — так им логичнее было встретиться со мной и попытаться меня купить. Ведь кто я такой, если поглядеть со стороны? Авантюрист. А так — тащить меня через тайгу, когда вокруг красные и партизаны…

Мы подъехали к зимовью на двух санях на одноих из которых был пулемет. Андрей настоял. Он также не столько опасался каверзы со стороны Пепеляева, сколько возможности нарваться на какую-нибудь банду белых мародеров или дезертиров. А их шаталось по окрестностям множество. Местные, которых мы снабдили оружием, вели за ними охоту, но до полного успеха было ещё очень далеко.

Возле зимовья, расположенного на небольшой полянке, из снега выросли казаки-пластуны.

— Кто такие?

— К генералу, — ответил Устрялов, он наш ждет.

— А… Ну проезжайте.

Судя по количеству лошадей, генерала охраняли не больше пятнадцати человек.

Сам Пепеляев оказался бравым воякой с закрученными усами, выглядевший вполне ухоженно. Вообще-то, это только в советских фильмах противники большевиков выглядели эдакими картинными господами офицерами. Тех, кого мы видели убитыми или брали в плен, имели бомжеватый вид — были оборванными, грязными и завшивленными. Красноармейцы по сравнению с ними смотрелись куда лучше. Не говоря уже о бойцах нашего отряда, которые имели возможность регулярно мыться и стирать форму. (Мы таскали с собой теплушку, которую наши умельцы оборудовали под походно-полевую баню.) А вот Пепеляев выглядел молодцом. От него даже пахло не бомжатиной, а одеколоном.

— Здравствуйте, товарищ Коньков.

Ни фига себе! Колчаковцев от слова «товарищ», как правило, трясло. Я решил соответствовать.

— Здравия желаю, ваше превосходительство. Я так понимаю, что вы хотите вступить в переговоры.

— Именно так.

— Что ж тогда давайте не будем ходить вокруг да около. Ваше положение безнадежно. У вас нет боеприпасов, нет продовольствия. Попытки добыть последнее ведут к тому, что скоро местные жители в вас будут стрелять из-за каждого куста.

— Но мы пока что ещё весьма сильны.

— Я это не отрицаю. Но мы вас дожмем. Помощи вам ждать неоткуда. Ваша армия на востоке пока что держится — но это не продлится долго. Нам торопиться некуда. Режим адмирала Колчака рухнет прежде всего из-за своих внутренних проблем. А мы спокойно придем на его место. Но к чему нам проливать русскую кровь? Вы не хуже меня знаете, сколько господ за границей радуется, что мы этим занимаемся. А ведь это я с вами разговариваю. А с атаманом Семеновым я буду разговаривать только через прицел пулемета. Итак, ваши предложения?

— Мы готовы сдаться. Но вы можете гарантировать, что мои бойцы не будут расстреляны. Вы можете расстрелять меня.

Разумеется, когда я двигал на эту встречу, то имел разговор со Сталиным, так что обладал всеми необходимыми полномочиями.

— Зачем нам вас расстреливать? Как вы, наверное, знаете, у нас служит много генералов. В том числе и Брусилов. Конечно, кое-кому, кто виновен в репрессиях против мирного населения, ответить придется.

— У меня таких нет. Это тыловые крысы развлекались. А если кто и есть — то они всё равно сдаваться не станут.

— Тогда какие вопросы? Выходите и складывайте оружие. Медицинскую помощь больным и раненым мы гарантируем.

Пепеляеву было явно тяжело признавать своё поражение. Но — а что было делать? Мы неплохо знали о том, что происходит в его армии. Кроме отсутствия припасов и боепитания, на неё навалился тиф. И всем было понятно, что даже если красные не будут предпринимать активных действий, а станут просто её «покусывать» — то рано или поздно она сойдет на нет.

— Что ж, пусть так и будет. Мы станем выходить через два дня.

Попрощавшись с генералом, мы обнаружили, что наши бойцы вполне мирно судачат с казаками. Вполне так по-русски. Подрались — можно теперь и мириться.

На обратном пути я узнал много интересного. Выяснилось, что такой ход Пепеляева был вызван не только паршивым военным положением его армии. Возможно, он дрался бы до последнего патрона. Всё-таки мужиком он был упорным. Но ведь в чём была особенность Гражданской войны? Если солдаты воевать не хотят — то их ничем не заставишь. Ведь в самом деле. Сиганул в кусты — и иди хоть к красным, хоть к партизанам.

Об остановке у ребят Пепеляева нас просветил Митя Белозеров. Обаятельнейший парень. В моём времени он точно бы сделал карьеру какого-нибудь агента по продажам. Есть такие люди, которые могут чуть ли не мгновенно закорешиться с любым человеком. Вот и Митя, пока я вел переговоры с генералом, сумел наладить отношения с казаками. Теперь мы обменивались впечатлениями. Настроение было приподнятое. Бойцы уже знали, что готовится сдача Пепеляева. А ведь, как известно, «лучше водку пить, чем воевать». Белозеров рассказывал свои впечатления от общения с представителями враждебной стороны.

— Я, товарищ комиссар, честно говоря, не понимал партийной линии. Думал, зачем царицу и её семью выдали колчаковцам?

— А что бы ты с ними сделал? — Подал кто-то вопрос.

— Если б эту немецкую суку расстрелять, никто бы не заплакал. А детей? Перевоспитали бы в пролетарских семьях. И всем бы мировым буржуям показывали. Глядите, были благородные, а теперь наши люди.

Я отметил про себя, что парень-то далеко пойдет, надо его взять на заметку. Вот такие самородки рождаются на земле Русской. У него четыре класса образования. А мышление прирожденного пиарщика.

Между тем братва продолжала обсуждение темы.

— Так ты про линию партия продолжай.

— А про линию вот какое дело. Я понял, что просто несознательным был. Я с казачками-то поговорил, табачком с ними поделился, у них курева совсем нет. И они мне рассказали — у них от начальства до нижних чинов идет свара. Одни за царицу и за Алексея. Вроде бы как он законный наследник. Другие — совсем против. Потому что уже нахлебались. Кто за Колчака, чтобы его кем-то вроде царя сделать, кто за Учредилку. Господа благородные на дуэль друг друга вызывают. Кто попроще — по мордасам друг друга лупят. А большинство — так сказали: пошли вы все к чертовой матери! У большевиков хоть какой, но порядок.

* * *

Сдача в плен армии Пепеляева началась точно в срок. Из тайги выходили оголодавшие и ободранные бойцы, большинство из которых радовалось, что остались живы. Мы проявляли полный гуманизм. Людей кормили, кому надо — оказывали медицинскую помощь, и гнали в баню. В конце-то концов, те, кто был непримиримо настроен против красных, ушли в тайгу. И черт с ними, их перережут партизаны.

Что мне дополнительно нравилось в этом раскладе — то в данной истории Тухачевский так пока ничем и не прославился. Он очень хотел повоевать против Пепеляева, но вот не вышло.

А шуму из капитуляции генерала вышло много. Ещё бы! Целя армия сдалась! Хотя на самом-то деле её численность к этому времени не дотягивала и до дивизии. Но какая разница. Я вдруг оказался чуть ли не суперзвездой. Из столицы наехало огромное количество газетчиков, которые живописали наш массовый героизм.

А тут подоспели награды. Самое смешное, что я сам долго капал на мозги партийному начальству, что надо ввести какие-нибудь ордена. Не всё же награждать отличившихся бойцов именными маузерами и красными революционными шароварами. Страна должна знать своих героев. Кто ж знал, что в роли героев окажемся мы?

Появился орден Красного Знамени. Первый дали Ленину, кому второй — не знаю, а вот?3 получил я. А следом шли Андрей, товарищ Никифоров — за тот бой, где нас пытались задавить психической атакой. В компанию к нам попала и Светлана. «За организацию санитарной службы». С политической точки зрения понятно — комиссар, командир бронепоезда, пехотный комроты и девушка-красавица-революционерка. «Интернационалист-революционер», студент и боевой офицер, коренной пролетарий, дворянка. Кстати, пятым получил орден кавалерист и крестьянин-иногродний Михаил Семенович Буденный. Который на Дону гонял красновцев только в путь. Чувствовалась рука товарища Сталина.

Наши бойцы страшно загордились, что у них в экипаже аж три человека с орденами. Пока что мы такими были единственными. Тем более, что мы-то говорили — это не наши личные награды, это наши общие награды. Ребята разыскали какого-то художника, который под названием нашего бронепоезда нарисовал три ордена.

— Пусть, суки, знают, с кем им придется иметь дело!

Кстати, а не пора ли пробивать следующую тему — награждать не только отдельных людей, но и подразделения? Да и вообще — идея элитных подразделений — очень правильная. Мы, конечно, совсем не тянули на спецназ моего времени. Но по сравнению с иными частями смотрелись неплохо. Ходили слухи, что у наших противников имелась очень неслабая дивизия эсера Каппеля. Но с ними сталкиваться пока не приходилось.

 

Весь мир сошел с ума

Вот так уж странно устроен человек. Умом ведь я понимал, что история идет совсем не так — и революция в Германии может случиться когда угодно. Или не случиться. Однако в начале ноября я сильно дергался. Но, как оказалось — зря. Революции ни там, ни в Австро-Венгрии не произошло. На фронте наступило затишье, разбавленное «боями местного значения». Так что пока мы долбились с Колчаком, в Европе ничего интересного не происходило.

А вот в марте… Союзники снова двинули на многострадальный Аррас. Интересно, что от него вообще осталось? Наверное, не больше, чем от Сталинграда. На этот раз основной ударной силой были американцы. Их к этому времени нагнали во Францию как грязи. 85 дивизий — это не хрен собачий.

Но тут всё у них пошло не так. Америкосы снова решили использовать танки. Ну, наклепали они их, надо же куда-то их девать?

Но немцы то ли предвидели это дело, то ли прознали через своих шпиёнов. Благо амеры в это время вообще не понимали, что такое режим секретности.

В общем, после артиллерийской подготовки около 350 танков ринулись в наступление. Немцы же довольно легко оставили две своих первых линии обороны. До третьей многие из танков так и не дошли. А тех кто дошли, встретили… К этому времени гансы уже отлично понимали, что такое бронированные машины. Так что у их бойцов имелось множество крупнокалиберных ружей. Как обычных, охотничьих, так и напоминающих противотанковые будущей войны. И артиллерия тоже имелась. В общем, танки стали с энтузиазмом отстреливать.

А дальше случился очередной «исторический рояль». Трудно было понять, что там вышло, газеты отделывались каким-то невнятным бормотанием. Но получилось так, что наступающие американские части попали под обстрел газовыми снарядами английской артиллерии. Немцы тоже добавили. А потом двинули в контрнаступление. В общем, американцы потеряли около 80 тысяч человек, при полностью нулевом результате.

И тут началось. В моей истории американцы, прибыли, по большому счету, к шапочному разбору. Они вместе с союзниками победно наступали. А в таком случае шум фанфар заглушает плач вдов. Но тут никаких успехов у них не имелось. И возник вопрос: а на фига это нужно? Вот кто бы объяснил простому американскому работяге, зачем его везут через океан за что-то там воевать? В это время телевидения не было, люди, даже американцы, пока что умели думать своей головой. А тут и левые подсуетились — они объясняли: это нужно только богачам, которые наваривают на войне свои миллионы. И что им можно было возразить? А с левыми в САСШ было всё хорошо. Правда, тут, в силу американского менталитета, большей популярностью пользовались анархисты. Но парни-то они были серьезные.

В той истории в 1919 году левые в САСШ были практически разгромлены. Кого не посадили, того выслали из страны. Но тут не вышло. Начались забастовки. И, что самое главное — забастовали докеры. Которые стали прибегать и к саботажу. Портовые механизмы вдруг переставали работать. А докер, между прочим — это очень квалифицированная профессия. Если они бастуют, то их парнями с улицы не заменишь.

Возможно, тут приложили руку и немцы. Но это и неважно. А главное — американцы тоже решили воздержаться от активных действий. И война вошла в какую-то странную фазу. У немцев наступать явно не было сил. У Антанты — решимости. Вот так и сидели. И ведь, как я понял, идея с танками теперь была похоронена очень надолго. Их уже в третий раз вдребезги расколбасили.

* * *

А вот у нас дело шло неплохо. После сдачи армии Пепеляева Красная Армия двинула в наступление. Сопротивлялись ей как-то вяло, скорость продвижения зависела только от внутренних проблем, которых хватало. 10 марта красные подошли к Омску. Там уже шло восстание, организованное ребятами товарища Дзержинского. Так что колчаковцам его защищать было непросто. В общем-то, город никто толком и не защищал. То, что наши его сразу не взяли, было обусловлено только царившим в Красной Армии бардаком. У наших противников тоже было весело. На восток двинулись эшелоны с наворованным добром, которые тащили разнообразные чиновники. А политическая обстановка была следующая. Колчак умудрился спихнуть царскую семью в Америку. Но радости от этого уже не было — потому как в городе восторжествовал принцип «спасайся, кто может!». В полном порядке отступала только дивизия Каппеля, остальные драпали как умели.

А вот Александр Васильевич Колчак оказался кем-то убит в своем салон-вагоне во время выезда из Омска. Вот кто это был? То ли наши подсуетились, то ли его подельщики. Но ведь дело только начиналось. Впереди ещё был Семенов и японцы.

На других фронтах тоже шла интересная жизнь. На Дону Буденный собрал-таки кавалерийскую бригаду. С другой стороны ударил Махно. Батька явно не был создан для мирной жизни. В самом деле — а что ему, руководить райсоветом? Не тот он был человек. Да и ребят и него скопилось множество из тех, кто явно не очень хотел заниматься мирным землепашеством. В этой истории как-то удалось избежать конфликта Махно с Советской властью. Он, кстати, совсем не лез на рожон. Кулаков его ребята порешили сами. А после Махно стал в виде добровольной помощи поставлять хлеб «братьям-рабочим Москвы и Петрограда», как было написано в его листовках. Благо ему взамен подгоняли патроны. И анархистское лицо Нестор Иванович сохранил, и ссориться с большевиками не стал. Умнейший мужик. И ведь там у него была уже совсем не анархия, а та же самая жесткая власть Реввоенсовета во главе с батькой. А на данный момент — кому какая разница, что флаги у него были черные, а не красные?

Но сидеть в Гуляй-Поле Махно явно стало скучно. Так что он с удовольствием направил свои тачанки на Дон.

Против такого двойного удара красновцы ничего поделать не могли. Тем более, Верхний Дон был, в общем-то, за нас. Так что донских «незалежников» более-менее раздолбали. Краснов, гад такой, куда-то испарился. В той истории он всплыл в обозе нацистов. И ведь в этой всплывет в каком-нибудь дерьме.

А на Кубани началась война всех против всех. Корниловцы стали грабить все станицы, которые им попадались на пути, не очень разбираясь — в них живут казаки или иногородние. Так что теперь воевали три стороны — большевики, самостийники и корниловцы, а плюс к этому вообще непонятно кто, которые называли себя «зелеными». Причем, порой все эти силы группировались в очень причудливых сочетаниях. Ведь там каждый полевой командир решал сам, с кем и за кого ему воевать.

Так что война продолжалась. А мне дали новое задание…