Рис. Вениамина Костицина
О конце прохладного коридора, рядом с лестницей, ведущей на верхние этажи, висела табличка «Директор института». Чернов толкнул дверь. В большом окне в просвете между деревьями на фоне неба золотились купола старинного храма. За столом у окна сидел человек в розовой рубашке и темных очках. Молодой, красивый, несимпатичный. Он неприветливо смотрел на Чернова.
— Чем буду полезен?
— Мне нужен директор.
— Чем буду полезен? — повторил человек.
Чернов с опозданием понял, что в комнате всего одна дверь — та, через которую он вошел.
— Вы директор этого института?..
— Директора нет. Отпуска, никого нет. Лето, жара, вы понимаете. Я его заместитель. Моя фамилия Буняк, — представился он, не подавая руки. — Чем буду полезен?
Чернов молчал.
— Садитесь, — сказал Буняк.
Чернов опустился в кресло для посетителей. Никакого дружелюбия в лице Буняка он не видел.
— Работать? — спросил Буняк.
Чернов молча смотрел на него. Такой молодой, а уже заместитель. Карьерист, вероятно. Впрочем, теперь все выглядят молодыми и карьеристами.
Буняк ждал.
— Нет, — сказал, наконец, Чернов. — Я космонавт. Я…
— Не нужно. Я и так все знаю.
Буняк щелкнул тумблером и теперь смотрел на не видимый Чернову экран.
— Чернов Анатолий Васильевич, русский, год рождения 1996-й, профессиональный космонавт, покинул Землю в 2020 году, вернулся месяц назад. Вас, вероятно, предупреждали. Теперь каждый носит с собой биографию.
— Но я думал, это просто номер. Комбинация цифр, и ничего больше.
— Верно, — усмехнулся Буняк.
Такие приборы, как у меня, установлены всюду. Он зарегистрировал ваш номер и передал его в Информарий, где хранятся данные обо всех гражданах Земли. Но ведь вы пришли не для того, чтобы я вам это объяснил.
— Да, — сказал Чернов.
Буняк ждал.
— Я вернулся из трудного перелета, — сказал Чернов. — Для Земли рейс продолжался 200 лет. Те, кто нас провожал, мертвы.
— Ясно, — сказал Буняк.
— После возвращения меня поместили в специальный центр. Мне читали там лекции о технических достижениях человечества.
— Ясно, — сказал Буняк. — По-моему, так всегда делают.
— Из лекций я узнал, что современной науке доступны многие вещи, которые нам и не снились.
— Не удивительно, — кивнул Буняк. — Целых два века.
— Я узнал, что даже в области медицины достигнут значительный прогресс. Рак побежден. Неизлечимых болезней нет. Наука вплотную подошла к решению проблемы бессмертия.
Буняк кивнул.
— Еще я узнал, что найден способ оживления мертвых.
Буняк молчал, пряча глаза под темными стеклами.
— Я узнал, что этим занимаются здесь, в Институте реанимации, — продолжал Чернов. — Говорят, вы можете восстановить живое существо по самым ничтожным останкам.
— Даже по окаменевшей кости, — сказал Буняк. — Каждая клетка организма содержит информацию об организме в целом. Процесс реанимации по нашей методике распадается на два этапа. Самое трудное — реанимация клетки. Вторая стадия — окончательное восстановление организма. Этот этап требует много времени и энергии, но принципиально несложен. Первых мамонтов из тех, что живут сейчас в Антарктиде, мы воссоздали именно так.
Буняк умолк. Некоторое время Чернов тоже молчал. Разговор уходил в сторону. Чернов сказал:
— Мамонты. Не понимаю. Неужели нет более достойных объектов?..
— Что вы имеете в виду?
— Людей, — объяснил Чернов. — Из лекций я пенял, что вы оживляете только вымерших чудищ. Это потрясло меня гораздо сильнее, чем сам факт. Или я ошибаюсь?
Буняк молчал.
— Я вернулся всего месяц назад, — продолжал Чернов. — Мне у вас многое не нравится. Вероятно, это естественно. Но когда вы воскрешаете мамонтов… Скажите, что я неправильно понял, и я уйду.
Буняк снял темные очки. Глаза у него были усталые, вовсе не молодые.
— Нет, вы все поняли правильно. Но для второго этапа необходимо колоссальное количество энергии.
— Больше, чем для мамонтов?..
— С мамонтами было просто, — сказал Буняк. — Нам предложили реанимировать несколько особей, безразлично каких. Самца и несколько самок. Люди — это другое дело. Поймите, что есть моральные проблемы, не имеющие с биологией ничего общего.
Чернов молчал, глядя на далекие купола в окне за спиной собеседника.
— С годами в клетках живого организма накапливаются необратимые изменения, — продолжал Буняк. — Для человека возрастной порог, за которым реанимация невозможна, составляет около тридцати лет. Если смерть наступила позже, мы бессильны. Но даже с учетом этого остаются миллиарды кандидатур. И возникает проблема выбора.
Чернов молчал.
— Массовая реанимация немыслима из-за энергетических ограничений, — продолжал Буняк. — Другие варианты отпадают. Этические проблемы значительно сложнее научных. Не думайте, что вы первый. Мы бессильны. Поставьте себя на мое место, и вы это поймете.
— Нет, — сказал Чернов. — Вы знаете обо мне не все. Ведь я вернулся один.
Буняк ждал.
— Нас было двое, — продолжал Чернов. — Полет в один конец занял пять лет. Планета, возле которой мы оказались, была окутана ядовитой, по нашим понятиям, атмосферой. Но на ее поверхности теплилась примитивная жизнь. Это все, что нам удаюсь установить сверху.
Буняк внимательно слушал.
— Как и другие звездолеты первого поколения, наш корабль не предназначался для посадки. На борту имелся десантный бот — одноместная ракета с ограниченными ресурсами. Как и предусматривалось программой полета, мой товарищ занял место в кабине бога, и мы расстались. Как вскоре выяснилось — навсегда.
Что-то в лице Буняка изменилось.
— Вероятно, вы догадались, что бот потерпел аварию. Но человек уцелел. Он проводил запланированные исследования и передавал мне их результаты. Когда поток информации пошел на убыль и когда окончательно выяснилось, что бот отремонтировать невозможно, мы попрощались, и я стартовал к Земле.
— А он…
— Да, — кивнул Чернов. — Помочь ему я все равно не мог. И нам обоим казалось, что это очень важно — доставить на Землю информацию о биосфере планеты. Да, это было самое важное.
Буняк ничего не сказал.
— Мы служили Земле, — продолжал Чернов. — Мне было нелегко, но поступить иначе я не мог. Сейчас, находясь среди людей, которых эта информация вряд ли интересует, я смотрю на все по-другому. Но тогда нам казалось, что это единственное решение.
Буняк молчал.
— Теперь я смотрю на все по-другому, — повторил Чернов. — Вполне возможно, он уже тогда понимал, что так будет. Просто притворялся ради меня. И то, что я его бросил…
— Не надо, — сказал Буняк. — Вам было труднее. Он был обречен, вы были бессильны.
Чернов не ответил. Он смотрел в окно, в просвет между деревьями.
— Тем, кто бессилен, труднее, — повторил Буняк. — Мы тоже бессильны.
— Нет, я не согласен, — сказал наконец Чернов. — Я все понял, но я не согласен. Действительно, человечество нам ничем не обязано. Для Земли мой товарищ — один из миллиардов. Пусть так. Но ведь были другие.
— Кто?
— Разве мало выдающихся людей жило на Земле во все эпохи, — сказал Чернов. — Людей, без которых ваш мир был бы иным?..
— Не забывайте о возрастном пределе, — предупредил Буняк. — Не старше тридцати лет.
— Все равно. Лермонтов, Галуа… Таких очень много.
— Да, — согласился Буняк. — В этом вся сложность.
— Нет, — сказал Чернов. — Все равно их можно перечислить по пальцам. Дело не в количестве. Но вы… Вы… — Чернов запнулся, нужные слова были, но он не сразу смог их произнести: — Вы ничего не помните!..
Буняк ответил не сразу. Некоторое время он неподвижно сидел на фоне далекого неба, и в его глазах была усталость. Потом он поднялся.
— Да, мы ничего не помним, — сказал он. — Пойдемте.
Через полчаса они стояли на площадке, на вершине ажурной башни над сплошным океаном листвы. Каким образом они здесь оказались, Чернов не понимал — потерял ориентацию. Помнил только, как они долго куда-то шли по улице, похожей на парк.
Под ними до горизонта простиралось зеленое море. Кое-где, как айсберги, возвышались глыбы домов. Над городом было много ветра и воздуха, по верхушкам деревьев бежали волны. Тонкая труба треугольного сечения уходила вдаль. Вдоль трубы на них надвигалось что-то стремительное, беззвучное.
— Монор, — объяснил Буняк. — Монорельс. Теперь это основной общественный транспорт.
Вытянутый вагон прошелестел мимо, не замедлив хода, оставив после себя угасающий порыв ветра.
— Куда мы поедем?
— Все равно, — усмехнулся Буняк. — По-моему, это безразлично.
Новый вагон плавно затормозил у площадки. Его стенка исчезла, они перешли внутрь. Вагон тронулся и понесся над зеленой равниной.
— Я могу знать, куда вы меня везете? — настойчиво повторил Чернов.
— Вы считаете, что мы ничего не помним, — сказал Буняк. — И не хотите понять, почему мы не работаем на людях. Я помогу вам разобраться в этих вопросах.
Чернов молчал, приглядываясь к пассажирам. Одни женщины, на вид совсем юные. Платья — недлинные. Женщины прикрывали колени пышными букетами, аромат незнакомых цветов пронизывал все. Вагон монора двигался быстро, иногда останавливаясь.
— Не понимаю, куда им столько цветов? — сказал Чернов. — И когда они все работают? Полдень, но улицы заполнены гуляющими. Когда они работают — вот что мне непонятно.
Вагон снова затормозил — на этот раз где-то за городом, станция, видимо, была конечной, и вагон монора остановился у самой земли. Девушки с цветами в руках спустились по легким ступенькам и шли теперь по узкой тропинке, изгибавшегося между лесом и полем. Буняк и Чернов немного отстали. Тропа поднималась, вверху шумели высокие сосны. В поле колосились злаки.
— Сейчас лето, — сказал наконец Буняк. — Отпуска, я уже говорил. Не сердитесь.
Подъем кончился. Тропа сделала последний поворот. Буняк остановился, а стайка девушек продолжала движение — туда, где на земле под высокими соснами лежала простая каменная плита. И рядом — Вечный огонь.
— И вообще не сердитесь, — сказал Буияк. — Все трассы монора оканчиваются в подобных местах. Везде, где когда-то прошла война, земля смешана с прахом погибших. Из каждой ее частички мы могли бы возродить человека. Их десятки миллионов. Большинство почти дети. Они тоже ничего не успели сделать для человечества. Ничего, кроме самого главного. Вот о каком выборе идет речь. Теперь вы понимаете?..
Он умолк. Чернов тоже молчал. Представители разных эпох, они стояли плечом к плечу, а цветы неровными холмиками ложились на темный гранит, и девушки в розовых платьицах отходили с пустыми руками.
