Повесть

 

Пожар

Взрывник Муха как две капли воды походил на толстяка запорожца в картине Репина «Письмо турецкому султану». Предметом его особой гордости были роскошные сивые усы, которые он завел, еще будучи вахмистром в армии. Их он лелеял терпеливо и нежно, словно родное дитя. Когда ложился спать, то непременно повязывал верхнюю губу влажным платком. Утром же после расчесывания они как бы распухали, пышно и воинственно вытягиваясь вверх.

«Когда-нибудь спалишь свои усы», — предрекали коллеги, забавляясь, как в общем-то беззлобный, неунывающий Муха вдруг начинал нервничать и шумно сердиться.

Он работал на шахте «Июльский манифест». В Рыбниковском бассейне она — считалась самой большой — в среднем выдавала в сутки по десять тысяч тонн угля. И какого! Этот антрацит составлял основу экспорта Польской Народной Республики.

Казалось, не было причин для беспокойства: хорошо шла работа, на-гора поднимался добрый уголь, разрабатывался мощный, перспективный пласт, без нервотрепки, напряжения и авралов выполнялся план

Утром начальник участка выписал Мухе и Славеку наряд и материалы: 32 килограмма аммонита и 27 электродетонаторов. Взрывники все сделали как надо: отбурили шпуры, заложили взрывчатку, вывели рабочих в конвейерный штрек, установили сигналы: «Хода нет — взрывные работы». Замерили дозаторами загазованность воздуха — норма. Газовый анализ показал, что метана не было. Ничто вроде бы не угрожало взрывникам и людям, находившимся в шахте.

— Внимание! — крикнул Муха.

— Есть! — отозвался Славек, вжимаясь в стенку.

— Взрыв!

Возможно, в этот момент и плеснул в шахту метан из трещин.

Муху бросило вперед, он упал на рваный край неотработанного пласта, ослепленный сильной вспышкой. Он не слышал, как где-то за спиной рос гул, подобный наступающей лавинe, не видел разгара пламени. Он вообще не успел ничего осознать и почувствовать…

Медленно, будто оттаивая, приходил он в сознание. Сначала почувствовал тупую боль в затылке, потом заныла спина. Муха перевернулся на бок, открыл глаза. Разглядывая покосившуюся крепь, обрушенную сверху породу, стал вспоминать, что произошло перед тем, как потерял сознание. По-видимому, его контузило взрывной волной. Он очутился здесь, а Славек… Славек должен быть там… Взгляд уперся в завал.

— Славек! — дрогнувшим голосом крикнул Муха, но никто не отозвался.

Он поискал глазами лопату. Иной раз о них все ноги посбиваешь а сейчас даже самой завалящей не было Тогда Муха начал разгребать уголь руками. Однако вскоре убедился, что так много не наработать. «Попробую каской», — решил он. Из металлической скобы вытащил лампочку, снял со спецовки аккумулятор, приладил рефлектор к крепи. Посидел минуту и, вздохнув, как перед дальней дорогой, начал выгребать уголь каской.

Он не знал, сколько времени прошло с начала аварии — часы почему-то остановились, пришлось их завести снова.

Прошло два часа. Он уже скрылся в норе, там ссыпал уголь в куртку и вытаскивал его, когда она наполнялась. Если Славека тоже засыпало, он должен быть где-то недалеко за поворотом.

Конечно, Муха знал, что, как только взорвался метан и начался пожар, в шахту тут же вызвали горноспасателей и они уже работают, идут навстречу. Однако эта мысль была такая далекая, абстрактная — Муха никогда раньше не думал о горноспасателях. Впрочем, и остальные шахтеры не очень-то интересовались этой службой. Жили спасатели в отдельном городке своей жизнью. Квартиры им давали не дальше двухсот метров от штаба, чтобы можно было быстро собраться на аварию или пожар. Поскольку аварии случались нечасто, что им оставалось делать, как не спать? «Катаются как сыр в масле, а зарплата идет», — зачастую думал о них Муха

Уголь стал осыпаться быстрей Скоро рука нырнула в пустое пространство. Напрягшись, Муха головой продавил стенку.

— Славек! — крикнул он в темноту.

Он вскочил на ноги и стал обшаривать стенки. Лампа осталась по ту сторону завала, но лезть обратно не хотелось — могла засыпаться нора. Однако ползти за лампой пришлось Без света как без глаз.

Муха слазил туда и обратно. Батарея села, лампочка давала слабый красноватый свет. Луч скользнул по нише, где валялись куски провода, ящики из-под взрывчатки и коробки с детонаторами, по наспех засыпанной крепи, антрацитовым завалам.

— Есть кто живой? — не очень уверенно крикнул Муха. Свет упал на скорчившуюся фигурку человека, наполовину засыпанную углем.

— Славек! — Муха рывком вытащил парня из завала, начал трясти.

Славек не двигался. Тогда Муха прижался ухом к груди и услышал слабые толчки. Живой, теперь очухается!

— Да очнись же! — Муха похлопал ладонью по щеке напарника.

Славек шевельнулся.

— Давай, давай! — Муха тряхнул его еще энергичней.

— Что со мной? — наконец подал голос Славек.

— Наверно, контузило малость.

— Голову… как клещами…

— Пройдет. — Муха понимал, что жалость могла лишь ослабить Славека, потому старался говорить суше обычного.

— Где мы?

— Я бы тоже хотел знать — Муха опустился рядом со Славеком. — Выход засыпало Надо пробиваться к вентиляционному штреку.

— Не сидеть же сложа руки… — согласился Славек.

— Встать можешь?

Славек поднялся. Муха снял каску, сказал:

— Ей удобней, — и начал отгребать уголь.

Однако изоляционный штрек оказался тоже обрушенным. Оставался один путь — рыть в сторону пожара, где должны работать горноспасатели Муха понимал всю серьезность положения. Он со Славеком долго не протянет — с каждым часом оставалось все меньше кислорода, и впереди маячил невеселый конец — умереть от удушья.

— Становись сюда, — сказал Муха.

Слазек гребнул уголь и отдернул руку.

— Горячо!

Муха и сам почувствовал, что в их каменной мышеловке заметно потеплело. Нагревался уголь. Очевидно, пожар пробивался к ним. Но там все же не было завала. Оставался шанс пробежать по огню к откаточному штреку или разрезной печи, где могли быть спасатели…

В 14 часов диспетчер получил сообщение из шахты: взрывники приступают к зарядке шпуров взрывчаткой, первая смеиа уже поднялась на поверхность, вторая скоро приступит к работе. Это было время, когда появлялось несколько свободных минут и можно было расслабиться. Диспетчер откинулся в кресле, как вдруг зазвонил красный телефон: в шахте что-то случилось. Он рывком схватил трубку, однако где-то в подсознании мелькнула надежда, что это учебная тревога.

— Слушаю, диспетчер,

— Звоню с четвертого участка горизонта 705! — громко кричали в трубку. — Тут полно дыма, и вижу огонь!

— Сейчас же прекратите бурение скважин и выходите. Немедленно выходите!

По привычке диспетчер взглянул на часы, Они показывали 14 часов 30 минут. Он включил систему аварийной сигнализации.

Через секунду о пожаре знал директор шахты Зигмунд Студент. Он тут же отдал первое распоряжение;

— Задержите спуск второй смены!

Огонь охватил транспортный уклон и перебросился на соседние выработки горизонта. Механизм пожара заработал по классической схеме. Он походил на пожар в высотном доме — начался в какой-то комнате, перекинулся на соседние, запылали коридоры, огонь с раскаленным воздухом рванулся вверх, подсасывая снизу кислород.

Шахта была тем же высотным зданием, только устремленным вглубь, построенным из сухих горючих материалов, которые были насыщены взрывчатым метаном.

Из шахты поднимались люди второй смены, и, как только последний горняк сдал свой жетон, в клеть пошли горноспасатели в масках, скафандрах, с кислородно-дыхательной аппаратурой, гидрантами, метанометрами, огнетушителями.

Когда они спустились, огонь пожирал транспортную ленту, телефонные провода, автоматическую сигнализацию. Железная крепь и оборудование раскалились добела.

А на поверхности было тихо. Словно не бушевало пламя под землей, не крушились выработки, не падала крепь, не душил дым. Здесь формировался штаб спасательной акции. Руководил им Зигмунд Студент, директор шахты. Через 12 часов его сменит Освальд Ондрух, главный инженер.

Ян Гомолла, окружной штейгер, во главе спасательного отряда уже был в огне.

— Удалить всех из зоны опасности. — Голос у Студента ровный, четкий, разве что чуть приглушенный от волнения.

— Вызываю Гомоллу. Отзовись, Гомолла!

В динамике послышался голос Гомоллы:

— Слушаю!

— Организовывай базу на горизонте 705. Штрек- 4. Ставь гидранты!

— Понял.

— Как там у вас?

— Чад. Жар. Друг друга не видим. Огонь. Белая мгла…

— Держись, Гомолла.

Взрывник Муха и Славек в завале. Пробиться к ним нет никакой возможности.

— Они работают в первую смену?

— Да. Если живы… не знаю, насколько их хватит.

Приехали секретарь окружного комитета партии, ученые и специалисты по тушению пожаров. На помощь вызвали горноспасателей с других шахт. Кто-то на дверях штаба прикрепил большую картонку с надписью: «Руководитель операции — Спокойствие», Сюда поступали все сведения с шахты. Здесь принимались решения. А Гомолла продолжал передавать из огненного ада:

— Пытаемся создать водяную завесу. Пламя она держит. В районе пожара раскалились дегазационные трубы. Газ поступает прямо в огонь. Может случиться взрыв! Надо найти и перекрыть ближайшие задвижки.

— Ищем… На ощупь… Где-то они близко, а как их найти? Дым.

— Ты должен их найти, Гомолла. В этом наше спасение.

— Знаю… Конец связи.

Гомолла стремился, прикрыть водой опасные участки и этим локализовать пожар, а затем уже перемычками постепенно сдавить его. Горячий воздух из респиратора обжигал горло. Тугими хлопками рвался в закоулках метан. Пламя лизало деревянную крепь, уголь. Перед песком и инертной пылью огонь не отступал. Тогда Гомолла приказал подтянуть противопожарные рукава ближе к огню и включить насосы.

Ударила мощная струя. Как из парной вырвался горячий воздух. Он отбросил горноспасателей назад, как бы предупреждая — с пожаром шутки плохи.

— Сменяться через десять минут! — крикнул Гомолла, на секунду оторвав от губ мундштук респиратора.

Вода из шланга закипала еще до того, как попадала на крепь. В шахту клубами накатывался густой пар, смешанный с дымом, и в нем, как светлячки, матово помигивали лампочки на касках спасателей.

Бойцы делали перемычки. На вентиляционном штреке они навесили легкую парусину, а в основном и конвейерном штреках ставили бетонные заграждения. Материал для перемычек — кирпич, цемент, арматура — от пожара находился километрах в двух. Его пришлось таскать на себе.

— Командир! — К Гомолле подскочил респираторщик. — От одной воды толку мало.

— Вижу, — проговорил Гомолла, глядя на пылающую крепь и прикрывая лицо рукавицей.

Уголь сильно дымил и, казалось, начинал плавиться от жара. Он мог вспыхнуть в любой момент. Это означало бы катастрофу.

— А если огнетушителями? — спросил респираторщик.

Гомолла хотел использовать огнетушители дальше, где пожар был еще сильней, но сейчас вынужден был согласиться с бойцом.

Спасатели быстро разобрали аппараты.

— Передайте наверх, что требуются огнетушители, и как можно больше! — приказал Гомолла спасателю, который держал связь с отделением обеспечения.

Огонь завяз в мыльных струях и стал понемногу откатываться назад — метр, два, пять…

В одной из выработок метан скопился на потолке, смешался с воздухом, который все же поступал по вентиляционному штреку, и, достигнув концентрации, рванул фугаской. Взрыв вышиб в штреках бетонные перемычки, ударил по крепи… В голове Гомоллы будто что-то лопнуло и зазвенело. Две с половиной тысячи градусов в эпицентре хотя и поглотились пространством и потоками ледяной подземной воды, но дыхнули обжигающим жаром.

Взрывная волна спрессовала воздух, и где-то уже не так далеко грохнул еще один взрыв, тряхнув землю так, что стойки пошли наперекосяк; некоторые лопнули и вылетели из своих гнезд.

По мощности эта вспышка была сильней первой. Падая, Гомолла на мгновение выпустил из губ мундштук и глотнул ядовитой окиси углерода. Резкая боль в надбровных дугах скорчила его…

Шахта «Июльский манифест» считалась в бассейне самой газонасыщенной. Если в Руре из тонны угля выделялось всего четырнадцать кубометров, то здесь — пятьдесят. Обычно метан вытекал из трещин пород, скапливался в выработках. Дозиметристы все время следили за ним. Допускалась незначительная концентрация метана в воздухе. Если количество газа возрастало, тогда увеличивали мощность воздушные насосы, ураган свежего воздуха несся по вентиляционным штрекам.

Но часто случалось, что метан выделялся из толщ и боковых пород внезапно. С грохотом и гулом, напоминающим орудийные выстрелы, сотни тысяч кубометров газа врывались в шахту и распространялись со скоростью двести-триста километров в час. Тогда взрыв происходил неизбежно, как неотвратим он был в этот раз.

Струя кислорода вернула Гомоллу к действительности. Он приподнялся. Колени дрожали, голову ломило, как после угара. Привалившись спиной к стене забоя, штейгер огляделся… Да, все развивалось с дьявольской последовательностью. Пожар активизировался. Откуда-то из ответвлений шахты доносились сильные хлопки. Дым плотно забил штреки, сквозь него едва проглядывался огонь — горел не то уголь, не то деревянная крепь. Но где же люди? Похоже, отошли, назад. Но нет, они не могли уйти и бросить его. Тогда они впереди. Оттолкнувшись от стенки, штейгер пошел вперед…

Чертыхаясь, обжигаясь о тлеющие угли, он лез через баррикады разбитой крепи и обрушенной породы. В одном месте путь преградили опрокинутые взрывом- вагонетки, и пришлось переползать через них, опасаясь рваных краев. Только когда выбрался из завалов, он увидел спасателей.

На аварийную шахту приехал министр горного дела и энергетики Ян Кульпинский. Директор коротко обрисовал обстановку.

— Значит, Гомолла ищет задвижки в дегазационных трубах? — спросил Кульпинскии отрывисто.

— Нет, он работает на три фронта сразу. Ищет задвижки, пробивается к взрывникам и борется с огнем. Но температура растет. Вода не долетает до пламени — испаряется.

В это время Гомолла выхватил из чьих-то рук брандспойт и сам двинулся к огню. Спасатель, который очутился рядом, стал обливать водой бока и кровлю выработки над его головой. Стоило Гомолле остановиться, сразу появлялся огонь. Работать стало невозможно. От жара раскалывалась голова.

Ухнул новый взрыв, тряхнул кровлю. Застонала крепь, стойки с треском и звоном начали лопаться, будто под ними оказались заряды.

Взрыв отшвырнул Гомоллу, опрокинул навзничь, он сильно ударился затылком о каменную стенку выработки. В глазах замельтешили красные круги. Тяжело перевернувшись на живот, он ощупал голову. По распаренному лицу текла холодноватая кровь. Несколько секунд Гомолла лежал, прислушиваясь к звону в ушах. Потом подкатила злость.

«Врешь, не возьмешь! — Он поднялся на колени, нащупал з темноте вздрагивающий брандспойт, из которого хлестала вода, выпрямился и, затаясь, снова двинулся к огню, чувствуя, как сзади стали подтягиваться остальные бойцы с огнетушителями и брандспойтами. — Врешь!..»

Выбрасывая длинные языки, шипя, огонь попятился вглубь, оставляя обуглившуюся крепь.

Наконец Гомолла нашел задвижки и передал на поверхность:

— Дегазационные трубы отключил… Все в порядке… Но дым выел глаза.

Прошла ночь. Спасатели сменялись, отходили в безопасное место, чтобы немного отдохнуть, и снова шли в пекло. Они передавали из рук в руки 25-килограммовые мешки с песком и укладывали их вблизи пожара. Никто не считал этих мешков. Когда же забили последнее отверстие, свepxy передали, что на перемычку ушло две тысячи.

Но огонь расползался по горизонтам, подобно растекающейся лаве. Нужно было ставить перемычки в других местах, пока не начались метанные вспышки и взрывы.

Пришел и покатился новый день. Но никто не поднялся из шахты. Никто не хотел есть. Мучила только жажда.

— Гомолла, — передавал директор, — следи за шахтной атмосферой. Организуй базы над квершлагом 403, вторую — на уклоне два, ниже горизонта 580. Третья база на горизонте 580 будет главной. Четвертую создай в пласте 404.

База — это как у альпинистов площадки с запасами продовольствия и снаряжения на подступах к вершине. С баз спасатели уходят на строительство перемычек. Здесь получают питьевую воду, меняют респираторы, берут необходимый инструмент.

Перемычки на своем квершлаге должны изолировать верхний огонь. Вспомогательные группы переносили мешки с песком. Действовали они быстро, но и для людей был предел выносливости. Температура уже достигала 65 градусов. Кто-то, вскрикнув, упал. К человеку подбежал врач. И снова замелькали мешки, передаваемые из рук в руки. В невыносимой жаре, в дыму.

— Гомолла, возвращайся с людьми. Получите асбестовые костюмы, — приказывали из штаба.

— Только когда закончим перемычку.

— Оставь заместителя.

— Не могу.

— Тогда съешь что-нибудь, а то умрешь с голоду!..

— А люди? Муха со Славеком?

— Разрешите, я проскочу к ним через огонь! — подскочил Быхкало к Гомолле.

— Сгоришь!

А может, найду какой закуток, если что…

Гомолла отложил телефонную трубку, взял шланг, окатил бойца с головы до ног, сказал тихо: — Иди!

Отдавая этот приказ, он рисковал жизнью спасателя. Температура в шахте превышала допустимую. Но понимал он и другое; там, впереди, погибают люди. Если удастся Быхкало вывести взрывников из огня, тогда можно будет всюду ставить защитные перемычки и ими зажать, задушить пожар. В противном случае огонь перебросится на другие участки и надолго выведет шахту из строя. Это был как раз тот случай, когда слова присяги горноспасателей «не щадя ни своих сил, ни жизни, спасать застигнутых аварией людей» обретали конкретный смысл.

Где-то в дальнем штреке хлопнул еще один выстрел метана. Взрывная волна запуталась в лавах и, обессилев, погасла, не долетев до людей.

«А что же я, старый пень, послал его одного?» — вдруг ужаснулся штейгер.

Кто-кто, а он-то хорошо знал, что в критических ситуациях нельзя работать одному. Только двое, только в паре, прикрывая и защищая друг друга.

Гомолла взглянул на бойцов. «Кого послать?.. Быхкало сам вызвался, другим приказывать не имею права». Он потоптался, опустив брандспойт, пытаясь рассмотреть людей в респираторах. Мелькнул старый, почти одногодок, спасатель Пшинский. Махнул ему рукой. Мокрый от воды и пота боец подбежал к Гомолле.

— Останься за меня! Знаешь, где работают остальные?

Пшинский кивнул. Гомолла ободряюще хлопнул его по плечу, отдал шланг и бросился в пожар следом за Быхкало.

Он бежал, а вокруг рушились балки, оседала крепь. Один подгоревший брус зашиб плечо. Кожа, казалось, начинала лопаться от жара. Брезентовая роба успела высохнуть, раскалиться и теперь жгла тело. А впереди еще было много огня…

Смахивая едкий, как уксус, пот, прикрывая обожженные веки, унимая рвущееся из груди сердце, он бежал и бежал, не видя конца своему пути. Если бы кто мог видеть его со стороны, то принял бы за призрака — черная длинная тень среди гула и рева пожара бесшумно мчалась по огню, освещенная ядовито-багровыми всполохами дыма.

Не увидел, а чутьем угадал Гомолла воду. Она стекала с потолка и скапливалась в яме под вагонеткой. Он с силой толкнул тележку, нащупал яму и упал в маслянисто-черную жижу. Холодная вода потекла за воротник и в сапоги. Он покатался в луже и, чуть остыв, побежал дальше.

Неожиданно где-то впереди мелькнула лампочка… И в этот момент, лопаясь и крошась, рухнула сверху порода. Гомолла метнулся к стенке, прижался к ржавой металлической крепи и щекой почувствовал, как она, точно воск, начала медленно выгибаться под чудовищной тяжестью пласта. И вдруг разом, как будто проглотила, упала на него вся угольная толща. «Тектоническая подвижка…» Сознание еще помельтешило мгновение, а потом все провалилось в темноту.

Гомолла лежал у ската и не мог пошевелиться. Струйки угольной пыли текли по шее и осыпались за воротник. Он дышал тяжело, хватая ртом горячий, спертый воздух Лампочка на каске все еще продолжала гореть, и эго яркое пятно света раздражало глаза

«Каким это чудом голову не засыпало?» — подумал он.

Гомолла попробовал напрячь мускулы на руках, потому что ноги уже онемели, будто и не существовали вовсе. Но и пальцы рук, словно патроны в обойме были зажаты плотно и прочно.

«Прихлопнуло, как крота. — подумал Гомолле и тут же! — А может, выберусь». — слабо шевельнулись надежда.

Он подвигал пальцами Есть какое-то свободное пространство Если по комочку сталкивать уголь то можно, пожалуй, высвободить руку а уж потом выгрести и самого себя

«Только не торопись, береги силы!» — приказал он себе и начал терпеливо проталкивать камешек за камешком…

Мысль о том, что Быхкало тоже засыпало, придавала сил, Через какое-то время Гомолла уже мог двигать не только пальцами, но и кистью руки. Видно, возле аккумулятора на боку оказалось небольшое пространство, и туда он скатывал мелочь, вдавливая каждый камешек. От тяжести, сдавившей его, от пыли, забившей рот и нос. дышать становилось все труднее.

«Может, напрасно стараюсь? — снова пришла слабенькая мысль. — Ну вылезу я, тогда попаду в огонь и сгорю. Бойцы прибежать не успеют Ведь они тоже люди из костей и мясе, бывало, что и пятились назад…»

Гомолла то ободрял себя, то впадал в отчаяние.

«Нет, лучше бы умереть… Только поскорее…»

Он считал, что прожил достаточно Дети уже в том возрасте, когда их начинает раздражать родительская любовь. Вот только Марысю жалко. Он с женой все еще не отошел от своего времени — первых послевоенных строек и сурового, полуголодного быта. Они остались, кажется, такими же, какими и встретились, а годы летели мимо, не затрагивая их… Он отчетливо вспомнил лицо Марыси — все, от завитушек на висках до морщин на шее, — от этой яростной жалости к ней захотелось выжить, уцелеть, вырваться из этого ада.

Он энергично заработал рукой Хотя спирало дыхание, рвал грудь острый камень и пот жег глаза, но он греб и греб уголь, не чувствуя как обрезает пальцы о мелкие лезвия каменной плитки и раздирает ногти… Наверное, никогда в жизни Гомолла не работал так, как сейчас Притупились все боли, исчезли страхи. Вскоре он почувствовал, что может согнуть руку в локте. От волнения чаще забилось сердце Чтобы унять его, на мгновение замер.

И тут до него донеслись какие-то звуки.

Вздохнув как можно глубже, Гомолла дернулся. Освободилась рука. Он сбросил каску и с наслаждением вытер с лица пот.

«Теперь выберусь», — подумал он и начал торопливо выгребать уголь, освобождая левую руку. Приподнявшись на одном локте, он выбросил камень, который давил на грудь. Хриплым голосом позвал Быхкало, но ничего не услышал в ответ

«Где же ты, братец?» — Гомолла вцепился в землю и попытался, подтягиваясь, освободить ноги, но этого сделать не удалось.

Снова послышались стук и шорох камней. Кто-то двигался навстречу. Быхкало? Или бойцы сумели пробиться через вентиляционный штрек?

Кто бы то ни было, но продвигались явно к нему. Разгребать себя уже не имело смысла, и он опустил голову, прижавшись мокрой щетиной к угольной мелочи. И кажется, забылся, уснул.

В себя штейгер пришел от толчка. Кто-то тянул его за плечи.

— Тяжелый… Разгреби-ка с этой стороны.

По голосу Гомолла узнал Муху.

Пшинский, оставленный Гомоллой за командира, предпринимал отчаянные попытки потушить пожар в штреке, где должны быть люди. Видя, что воды не хватает, он послал два отделения прокладывать трехдюймовые рукава от противопожарного става, который был установлен в откаточном штреке, а три отделения бросил на прокладку такой же рукавной линии по вентиляционному штреку от водоотливного става на транспортерном уклоне. Для увеличения количества воздуха, подаваемого на участок аварийной лавы, Пшинский решил навести брезентовые перемычки в других штреках, куда только зря уходил воздух.

Однако эта работа мало чего дала. Проветривание аварийного участка усилилось, но незначительно. Горение продолжалось. В выработанном пространстве по-прежнему происходили вспышки метана и взрывы.

К вечеру по новым рукавам пошла вода, но главный механик не мог поднять давление. Тогда Пшинский приказал вместо парусиновых перемычек ставить бетонитовые. Но тут участились вспышки метана, произошло несколько новых обрушений. Пламя стало выбрасываться в рабочее пространство и на вентиляционный штрек. А там работали респираторщики…

Директор приказал вывести людей в нижнюю часть и на транспортный уклон, а у вентиляционного штрека оставить только дежурных.

— Вы мне лучше дайте воды! — крикнул Пшинский в телефонную трубку. — Гомоллу и Быхкало, видать, придавило обвалом.

— Как это произошло? — помедлив, спросил Студент.

— Долго объяснять!

— Немедленно поднимайтесь и объясните. — Голос директора окреп.

— Сейчас!

К этому времени в обе дополнительные рукавные линии подали воду. Пшинский попросил у начальства разрешения остаться, пока не удастся пробиться к Гомолле.

— Хорошо, — ответил директор. — Только людьми больше не рискуйте. Хватит жертв.

— Вода идет! Бросаю на пожар всех!

— Давайте!

Тугие струи воды обрушились на огонь как водопад. Пожар снова стал отступать. Так добрались до завала. Пшинский решил подтянуть временную транспортную ленту, чтобы ускорить откатку угля и породы. Ее сработали быстро, и вскоре смогли откопать Гомоллу с Мухой и Славеком. Но вскоре давление воды начало падать, и пожар, как бы досадуя на свое отступление, с новой силой рванулся по штрекам.

Утром Гомолла, черный от копоти, обгоревший, с покрасневшими и воспаленными глазами, поднялся на поверхность. Его сразу же привели в штаб. Студент хмуро поглядел на штейгера, но ничего не сказал — было много постороннего народа и министр. У эскизного проекте шахты, выполненного на синьке, за столом, заваленным чертежами, монограммами и расчетами, стояло много людей.

Из репродуктора доносились голоса спасателей. Телефонные разговоры записывались на магнитофонную ленту. Подземный телефон был оснащен сиреной. Когда она начинала выть, другие звонки отключались. Все внимание сосредоточивалось на сообщении из шахты.

«Стало быть, и я был как на блюдечке? — со злостью подумал Гомолла. — Много же вас тут…»

— Доложите обстановку, — сухо приказал директор и поглядел на министра.

— Включены все средства борьбы… Не хватает воды… Впрочем, и она бессильна. Некоторые перемычки огонь прожигает как автоген. А по транспортному уклону пожар перекидывается на соседние выработки.

— Много гибнет угля? — спросил кто-то.

— Много. Он раскалился до синевы…

— Есть ли какая-нибудь надежда погасить огонь? — резко прозвучал голос министра.

Гомолла помолчал. Как-никак, а вопрос затрагивал его честь горноспасателя. Он понимал, что сейчас все решало время. От времени и работы спасателей зависела жизнь шахты на ближайшее будущее или на годы. Он шумно втянул в себя воздух и сказал, исподлобья поглядывая на министра:

— Потушить мы сможем. Весь вопрос — когда. Уголь горит, как в домне.

— Понятно. — Министр повернулся к инженеру экспериментальной шахты. — Матушевский, это вы докладывали мне о русском генератора инертного газа?

— Да. Недавно с его помощью русские потушили пожар в Чехословакии.

— На «Зарубеке» в Остраве?

— Да. За час генератор вырабатывает тридцать тысяч кубометров пара и двадцать инертного газа.

Министр снял телефонную трубку:

— Соедините меня с Москвой. Нужен министр Борис Братченко.

Через несколько минут Братченко был у аппарата.

— Говорит Ян Кульпинский. Здравствуй, Борис Федорович…

— Что случилось, Ян?

— Горит шахта «Июльский манифест». Попытки потушить успеха не имеют. Прошу помочь.

— Ну что за разговор? Сейчас свяжусь с Донецком, Только часть моих людей в дороге. Едут с «Зарубека».

— Перенацель к нам.

— Сделаю, Жди.

Министр положил трубку и сказал:

— Русские скоро будут у нас. Срочно нужно заготовить топливо для агрегата.

Гомолла, поняв, что о нем забыли, тихо вышел из штаба, нашел пустую комнату, прилег на диван и уснул раньше, чем голова коснулась жесткого валика.

 

Его величество ГИГ

К генератору инертного газа, о котором говорил Ян Кульпинский, имело отношение много людей. Но были и первые. Это старый командир отряда горноспасателей Иван Артемьевич Перегорев, бывший летчик Алексей Иконников, его механик по военной службе Даниил Бакут, бойцы-спасатели Петр Башилов и Стас Росляков.

Была история рождения генератора. Она начиналась давно, собственно, с тех пор, как на шахтах вообще началось горноспасательное дело, потому что каждый рудокоп знал: где уголь, там метан — тяжелый рудничный газ без цвета, вкуса и запаха, способный гореть и взрываться без всяких причин.

За свою жизнь Иван Артемьевич Перегорев потушил много пожаров. Много было учебных тревог и настоящих. Четко отложились в памяти лишь первые. А другие как-то сгладились, особенно те, что начинались от одних и тех же причин, не зависящих от людей, — от самовозгорания угольных пластов, геологических подвижек, от внезапной концентрации прорвавшихся в лаву газов.

Не раз Перегоров попадал в отчаянные переплеты — горел в огне, погибал от удушья, его засыпало в обвалах. Но выручали свои же товарищи. Перед лицом опасности и смерти их связывало нечто большее, чем общая работа, где не было ни возвышенных, ни поэтических далей, — скупая мужская дружба и повседневная, выстроенная из однообразных дней и тревог готовность без треска и шума отдать свою жизнь ради жизни другого, если уж не было другого выхода.

Такова была специфика горноспасательного дела…

Горноспасатели Донбасса много раз выезжали в другие бассейны страны и за рубеж. Они спасали шахты от огня и затоплений в Индии и Болгарии, ГДР и Венгрии. В последний раз потушили большой, тяжелый пожар на шахте «Зарубек» в Чехословакии. Здесь-то и применили они новый агрегат — генератор инертного газа, ГИГ. Изобретателем его был Алексей Иконников. Вернее, он первым подал идею. Потом другие помогли воплотить ее в реальность.

Но перед тем, как это случилось, надо рассказать о непростой судьбе Алексея Иконникова, которого за молодость хочется назвать просто Алешей.

Отец у Алеши служил в полку реактивных бомбардировщиков Ил-28, и разговоры в семье неизменно вращались вокруг авиации. У Алеши была мечта. Он не мог сказать, в чем она заключалась, но желание летать было одним из ее проявлений. Первым его рисунком был самолет. Постепенно он так наловчился, что позднее в училищ рисовал наглядные пособия самолетов различных типов, с которых снимали копии для других эскадрилий и полков. Первой моделью тоже был самолет. Краснозвездная крошка громила гитлеровцев, садилась в Антарктиде у лагеря из картонных палаток и домиков, на заснеженном огороде позади военного городка, дралась в корейском небе с американскими «сейбрами» и «тандерджетами».

Она сгорела в тот день, когда в немом крике застыло лицо матери и ее руки уронили листок с напечатанными на машинке буквами: «Ваш муж погиб при выполнении служебного задания…»

Алеша облил керосином свой самолетик из дерева и фанеры, поднес к нему спичку. Он сгорел мгновенно и без остатка. Детство кончилось.

Энергии матери хватило дотянуть Алешу до десятилетки. Скончалась она, когда Алеша уже поступил в авиационное училище. Говорили — от рака, но скорее всего от горя, которое никак не хотело ее покидать.

Он стал летать.

Но в одном из полетов произошла ошибка, за которую пришлось расплачиваться горькой и дорогой ценой.

Госпиталь. Психологическая травма. Прощай, авиация… Куда ехать? Родных нет. Вспомнил своего механика, который демобилизовался год назад. Маленький, остроглазый, подвижный, как воробышек. И надежный. У него была профессия — он до армии работал шахтером, жил в Донецке.

«К Даньке так к Даньке. Приглашал же, когда уезжал…» — подумал Алеша, выписывая в госпитале проездные документы.

Потом с громким придыхом «бегу, бегу» стучали колеса поезда.

Данька работал в отряде Перегорова и решил устроить друга горноспасателем. Но Иван Артемьевич посоветовал определить Алешу на высшие командные курсы горноспасательных частей, благо там начинался набор. Одним словом не скажешь, как тяжело было так круто менять жизнь. Отчаяние, сомнение, никчемность существования — все пережил бывший летчик. Слишком туманным и горьким казалось будущее. Но молодость взяла свое. Алеша не привык перекладывать свои болячки не других. Перемучившись в одиночестве, одолев сомнения, он в конце концов согласился…

На курсах его увлекло шахтерское дело. Как и в авиации, здесь тоже требовалось крепкое здоровье, бесстрашие, готовность к риску. Он с увлечением изучал горноспасательную технику, сложное шахтное оборудование, свойства тех или иных креплений, учился управлять комбайнами и различными механизмами, умению спасать людей от огня, взрывов и отравлений, разбираться в автоматизированных комплексах — горной технике завтрашнего дня.

На учебных пожарах работал с порошковыми огнетушителями, пеносмесителями различных типов, ставил перемычки в штреках, чтобы отделить огонь от воздушного тока в вентиляционных штреках. И вдруг… Именно здесь-то так «вдруг» и произошло. Вдруг он убедился, что при большом пожаре все это не дает должного эффекта.

Он зашел со стороны совсем неожиданной — с самого огня. Как хирург, расчленяя живую ткань, добирается до болезни, так и он попытался разложить огонь на его составные части. Химический процесс огня сопровождался быстрым сгоранием кислорода и воздуха и выделением углекислого газа. Следовательно, чем больше кислорода, тем активнее пожар. Можно прекратить доступ свежего воздуха в шахты, но, как правило, там в момент аварии находится много людей, которые неизбежно задохнутся. Да и пока выгорает оставшийся кислород, огонь порушит все механизмы, выведет шахту из строя. Значит, нужен такой механизм, который бы смог в считанное время выкачать кислород из опасного участка. Нужен именно такой механизм…

Помогло то, что он служил в авиации, помог и Данька, его механик в армии. Оба, не сговариваясь, подумали об одном и том же — об авиационном турбореактивном двигателе. Его они хорошо знали. Знали, что этот двигатель способен быстро пожирать кислород, выдавая огромное количество инертного газа, который быстро душил любой огонь.

Идея так увлекла Алешу, что он вплотную, помимо обязательной программы, засел за специальные книги по теории огня и газов, вырабатываемых в процессе горения. А потом написал обстоятельную записку о новом, методе.

Однако оставалось много неясного. Все чаще и чаще у него возникала мысль обратиться к специалистам, в первую очередь к Перегорову. Настаивал на этом и Данька.

— Вот увидишь, старик поймет! — кричал он. — Он же на пожарах собаку съел.

И Алеша поехал к Лерегорову домой. Волнуясь, он достал бумаги, сказал;

— Вы прочитайте, а что будет непонятно, я потом объясню…

Перегоров озадаченно поглядел на Алешу, но бумаги взял, прошел к столу, надел очки.

«А вдруг открыл велосипед?» — с тревогой подумал Алеша Перегоров почитал, вернулся к первой странице, потом бросил из-под очков быстрый взгляд на Алешу, снова уткнулся в текст.

— Что, ерунда? — не выдержал Алеша.

Перегоров помолчал.

— Но согласитесь, классическая вода и пена дают мало толку! — Заволновавшись, Алеша выхватил из пиджака авторучку, пододвинул бумагу. — Смотрите пожар распространяется по горным выработкам со скоростью от пятидесяти до двухсот метров в час. Это намного превышает скорость тушения. И тушим-то как?! Не дальше полета ледяной или пенной струи. Почти в самом огне, в жаре, под грохот обрушивающихся пород и крепи, под постоянной угрозой взрыва метана!

— Да что ты меня уговариваешь? — Перегоров сердито отодвинул бумаги. — Я разве сказал, что против? Подумал только, что замахнулся…

— Со стороны видней оказалось, — понизил голос Алеша.

— Вот именно, глаз свежий. Не знаю, прав ли, но зашел ты с внезапной стороны. Мы все быка за хвост держали, а ты на рога кинулся.

Помолчав, Иван Артемьевич добавил:

— Но нужно сделать охлаждающую установку, чтобы струя была холодной. Ты Даниила к этому подключи. Бакут хоть с ветерком в голове, а умница. Поищите, как снизить температуру выходящих газов, и почетче все обоснуйте, чтобы было коротко и ясно.

Алеша не знал, что и в Институте горноспасательного дела, в частности в лаборатории газовых средств тушения Александра Александровича Винограда, бились над сходной проблемой.

Дело оставалось за специальным оборудованием. Требовался агрегат с большой производительностью инертного газа и высоким напором. Теоретически был выбран его оптимальный вариант. Эмпирическим путем сотрудники определили, какую работу он должен был выполнять. Но они не знали одного — его облика.

Александр Александрович Виноград любил задерживаться на работе. В тихие вечерние часы, когда все уходили домой и обрывались телефонные трели, Виноград только и мог сосредоточиться на поиске новых способов тушения.

Телефонный звонок оторвал Винограда от размышлений. Директор института приглашал его к себе.

В кабинете сидел Перегоров в темно-синем, давнего покроя форменном пиджаке. Освещенный сбоку светом настольной лампы, он походил на старого князя Болконского с восковым орлиным носом и совершенно белой головой. Иван Артемьевич сидел нахохлившись, положив на колени худые нервные кулаки и сердито поджав губы. Оборвав разговор, он искоса взглянул на вошедшего Винограда и, сразу потеряв интерес, снова повернулся к директору.

— Меня на мякине не проведешь, Николай Михайлович. Чую, ребята предлагают вещь стоющую.

Директор когда-то был министром угольной промышленности республики и хорошо знал горноспасателя Перегорова. Он умел разбираться в людях, оценивать, чего они стоят в тех или иных ситуациях, а главное, научился им верить, твердо усвоив, что вера дает человеку крылья.

Он внимательно прочитал записку, написанную Алексеем Иконниковым и Даниилом Бакутом, быстро разобрался в чертежах и понял — отправную точку молодые товарищи выбрали правильную. Разумеется, это был еще сырой материал, но с временем, если их подключить к лаборатории Винограда и провести дополнительные исследования, толк выйти может.

Николай Михайлович никогда не осторожничал, иной раз ошибался, и жестоко, знал, что спокойней жить, когда ничего не делаешь, однако всегда ввязывался в драку, если того требовало дело. Конечно, прожито, что пролито — не воротишь. Постарел Николай Михайлович, поседел, отяжелел немного, а вот комсомольское сердце тридцатых годов осталось. А теперь, выслушав Перегорова, он подумал, что дело это с первых же шагов надо сосредоточить в одних руках, чтобы не растаскали его по мелочам, не потопили в казенщине. Он решил поручить разработку ГИГа лаборатории Винограда.

— Вот, Александр Александрович, родилась инициатива снизу, — сказал он, подвигая бумаги к чертежи Винограду. — Ознакомьтесь, выскажите свое мнение, а мы покурим пока

Николай Михайлович и Перегоров вышли в коридор, слабо, освещенный лампами дневного света, встали к окну. Оно выходило во двор, где за пирамидальными тополями светились дома сотрудников оперативного отряда,

Директор спросил прямо:

— На пенсию собираешься, Иван?

— Откуда взял? — сердито покосился на директора Перегоров.

— Я вот к чему говорю… Виноград, верю, загорится. Это с умным сочтешься, а дураку хоть подари, да прогони. Но вот какая мне пришла мыслишка. Организатор из Винограда никудышный Он идет от науки, от книги. А гут надо человека, чтобы лез от жизни напролом. Стань-ка к нему комиссаром, что ли. Бери всю организационную сторону дела. И лаборатории расширять надо. Она завтрашний день наш. Твоих молодцов пристегнем. Кто там? Иконников, Бакут… Еще кто?

— Башилов с Росляковым..

— И их бери, — согласился Николай Михайлович. — Раз заварили кашу, так не жалей масла.

Виноград удивился прочитанному. Многое было ему уже известно, но тут предлагались и такие вещи, над которыми только размышляла лаборатория. Особенно ценной казалась мысль сразу же идти по пути разборного агрегата на базе турбореактивного авиационного двигателя, чтобы установить его в горящей шахте. Неизвестные Винограду изобретатели предлагали и оригинальные камеры дожигания и охлаждения.

— Ну как? — спросил Николай Михайлович, пропуская вперед Перегорова.

Виноград из осторожности пожал плечами, хотя и почувствовал, что директор уже составил свое мнение и теперь не отступит.

— Вы за или против? — Николай Михайлович сел в кресло, надел очки, заинтересованно посмотрел на Винограда.

— Наша лаборатория пришла бы к такому… — Александр Александрович выразительно похлопал по бумагам узкой ладонью с длинными тонкими пальцами, — через год-полтора.

— А пожары бы бушевали вовсю! Не через год-полтора, завтра надо начинать! И все внимание отдать этому агрегату. Мелочи побоку! Ищите, экспериментируйте Свяжитесь с конструкторско-технологическим бюро в Запорожье. Николай Михайлович порывисто встал, быстро прошел по кабинету.

— Пусть там начинают думать, чтобы сделать мобильный малогабаритный высоконапорный генератор. Надо же когда-то рискнуть, милейший Александр Александрович! Впрочем, — директор остановился, — назначаю вашим заместителем Ивана Артемьевича Перегорова. Вы занимайтесь чистой наукой, Иван Артемьевич возьмется за организационную сторону дела.

…Идея генератора попала в горячую струю времени. К его созданию подключились ученые лаборатории Винограда, многие заводы Украины. Вскоре было создано два экспериментальных агрегата. Они сразу завоевали полное признание…

За границей ГИГ впервые применили в чешском городе Остраве на шахте «Зарубек»,

Домой возвращались поездом, отправив ГИГ малой скоростью. Башилов со Стасом прочно засели в вагоне-ресторане.

— А ведь хорошо у нас пошло, Башилов. — Стас, откинув лохматую белую голову, изучал меню. — Говоря ученым слогом, мы адаптировались как в каше масло. Ну кем бы я стал, к примеру, не встретив тебя?..

Стас Росляков никогда не мечтал быть спасателем. Он хотел стать путешественником, как Пржевальский, Козлов или Черский. Когда ему исполнилось пятнадцать лет, он решил, что наступила пора осуществления планов. Манили новые города на Оби и Енисее, звал Самотлор, привлекали Каракумы. Зимой вместе с верным другом они выбрали маршрут — Великую транссибирскую магистраль и надумали остановиться там, где где больше всего им понравится.

В дорогу готовились долго и серьезно. Сушили хлеб, покупали супы в пакетиках и концентраты, экономя деньги на школьных завтраках. Одновременно мастерили «жиганы. Это были самодельные пистолеты со стволами из бронзовых трубок. Они заряжались порохом и дробью, а поджигались через пропиленную в стволе дырку спичкой.

Но «жиган» у друга при пробном контроле разорвался, пацану обожгло руку. Тогда отцы, объединившись, как всегда перед большой бедой, устроили повальный обыск. Они нашли запасы, а также карту и компас. Путешествие не состоялось. Пришлось доучи аться до аттестата зрелости.

После школы Стаса потянуло на актерский факультет института кинематографии. Для начала абитуриентов повели на студию имени Горького рядом с институтом. Павильон походил на цех завода. Пахло клеем, горелой резиной, краской. Рабочие в обтрепанных комбинезонах тащили декорацию — стенку с окном и занавеской, а с нее сыпалась пыль. Трещали раскаленные прожекторы. С девочки-актрисы катился пот в три ручья, а она все лепетала:

— Где же Миша?

— Не так! — гремел плюгавенький режиссер. — Снова!

— Где же Миша?

— Где тревога?.. Экспрессия?!

— Где же Миша?

— У вас глаза смеются как у распоследней дурочки! Надо боль!

— Где же Миша? — взвывала девчонка-актриса.

— А-а, черт! Мотор!

— Где же Миша? — У девчонки блестели слезы,

— Стоп! Снова!

Мучил девчонку кудлатый очкарик в грязно-сером пиджаке и фиолетовых джинсах, а она все не могла как надо спросить о Мише.

«Ну и ну…» — подумал тогда Стас. Волшебное сияние экрана померкло. То, что в школьной самодеятельности волновало, теперь представилось совсем в другом свете. Он нисколько не огорчился, когда после второго тура специальных испытаний не нашел в списках своей фамилии.

Из раздумий, в которых Стас провел несколько дней и ночей, вывел плакат оргнабора на Каретной улице: Сахалин, Камчатка, Кузбасс… Проезд бесплатный… Суточные… Подъемные…

Зашел. Тесноватая каморка. Народ разный. Расспрашивают о льготах. Набор на Дальний Восток окончен. Остался Кузбасс. Ну что ж, сойдет и Кузбасс. Стас выложил на стол свой паспорт и аттестат зрелости.

Группа в Кузбасс набралась порядочная: сорок гавриков, почти все неудачники, как и Стас. Стучали колеса: ты-ты-так, ты-ты-так… В темном окне качались звезды, и папиросный дым поднимался к потолку голубыми струйками.

За Уралом в вокзалах толпились уже совсем другие пассажиры. По ворохам груза, по одежде Стас угадывал их профессии. Из кучи потертых рюкзаков выглядывали контейнеры с приборами, головки тяжелых штативов, карабины в чехлах. Женщины в брюках покупали пиво и сыр. Мужчины в штормовках и тяжелых бахилах, с бородами как у Фиделя Кастро посасывали трубки, не обращая внимания на вокзальный гвалт.

Стас повеселел. Ему понравилась эта напряженная жизнь, сильные неразговорчивые мужики, хлопотливые женщины — хозяева огромного края, о котором раньше он знал так же, мало, как о Мадагаскаре.

Но на распределительном пункте в Новосибирске обнаружили ошибку. Стаса, оказывается, направляли в Донбасс.

— А я хотел в Кузбасс! — кричал Стас.

— Дура! Документы-то в Донбассе! Теперь дуй туда!

«Хоть прокатился», — успокоил себя Стас, когда, пошатываясь от голодухи, потому что суточные уже успел проесть, сошел на перрон города Донецка.

У ресторана на веранде под тентом сидел здоровенный парень и мрачно пил пиво. Стас с удивлением уставился на батарею пустых бутылок. «Как это в него вошло?» Парень посмотрел на Стаса, мотнул головой: «Садись».

Стас сел на кончик стула.

— Пей.

— Мне бы бутербродик какой.

— С голодного края?

— Иссяк…

— Зина! Обед — один раз!

Парень продолжал пить пиво, не обращая внимания на Стаса,

Официантка принесла треску в маринаде, борщ и пустой стакан. Парень налил пива. Стас пригубил из вежливости и набросился на рыбу.

— Издалека? — наконец спросил парень, закуривая «Беломор».

— Завербовался в Москве в Кузбасс, но на полпути обнаружили, что документы послали в Донбасс.

— Специальность есть?

— Уроки труда в школе.

— Не густо.

— Се ля ви…

— Да ты ешь, не стесняйся…

— Стас в полминуты проглотил и борщ. Официантка принесла котлеты с макаронами. Стас сначала съел макароны, а уж потом котлеты, остро приправленные чесноком и красным перцем.

— Ладно, считай, тебе повезло, — проговорил, помолчав, парень.

— Что попал сюда?

— И что сюда попал, в том числе. Как зовут?.. Стас? Это что — Станислав, Ярослав, Святослав?..

— Да зовите как хотите.

— Хоть не пили на брудершафт, но ты не выкай, я не привык. Башилов я. Понял?

— Хорошо, Башилов, — ответил Стас, хотя ничего не понял.

— Зина! Еще обед!

— Спасибо… Не смогу, наверное.

— Сможешь.

Стас слабо поупрямился, но и второй обед сьел.

«Вот ведь бывает как в жизни! Раз — и повезло тебе. Раз — и врежет судьба по морде», — подумал он и запил котлету пивом.

— На первых порах возьму в ученики, — сказал Башилов. — Сумеешь, тогда пойдет дело.

— Учеником кого?

— Меня, дурило!.. Ах да, ты же и не слышал, кто такой Башилов…

— Признаться, в прессе не встречал…

— Горноспасатель.

— Вот это как раз по мне! — взвился Стас.

— Только заруби на носу. Работа эта тонкая. Я бы сказал, ювелирная. Ошибешься, одна пыль останется…

— Значит, берешь?

— Идет… Документы твои, видать, в Донецкшахтострое, знаю я эту шарагу.

Стас удивленно покосился на Башилова — тот будто читал его мысли.

— Мы же не расплатились!

— Здесь у меня кредит, — усмехнулся Башилов, отмеряя площадь размашистым шагом. Стас трусил рядом.

Документы отдали под расписку, что в течение полугода Стас заплатит все подъемные и суточные, которые выдавались по договору оргнабора.

— Что самое дорогое для человека? — спросил Башилов, когда выходил из конторы Донецкшахтстроя.

— Свобода, — улыбаясь ответил Стас.

— Об этом и помни,

Башилов потерял родителей в войну. Они погибли во время бомбежки, когда поезд с эвакуированными отходил из Донецка.

В детдоме, горластом, разноплеменном, властвовали буйные и жестокие законы. Директором была некто Орешина — могучая неопрятная тетка. Громовым, как у извозчика, голосом она кричала на ребят. Только во время эвакуационной неразберихи такого человека могли назначить воспитателем детей. Она ненавидела ребят. Детдомовцы отвечали ей тем же.

Когда воспитательнице жаловались на проделки ребят, Орешина орала: «Жрут много, оттого и бесятся!» — хотя еда в то время была такая, что и собака не взяла бы.

Предоставленные самим себе, полчища детдомовцев, как тараканы, разбегались по улицам, вокзалам и рынкам, чистили карманы зевак, тащили все, что могли украсть. Город от них стонал и плакал.

Разъяренная директорша однажды лишила всех ребят ужина. И тогда поднялся бунт. Вмиг одичавшая, осатаневшая толпа ринулась в столовую, начала колотить посуду, бить табуретки и окна, рвать простыни и подушки. С самого дна души сирот, единых в своем несчастье, вскипела яростная, припадочная злость на ненавистную директоршу. Орешина успела выпрыгнуть в окно и скрыться.

Два дня неистовствовал детдом. Милиционеры натыкались на отчаянное сопротивление и отступали.

И вдруг свист, крики, ругань оборвались. В проеме калитки появилась маленькая девушка в осеннем, не по морозу, пальтишке и стареньких фетровых ботах, какие носили до войны. Девушка закрыла за собой калитку и смело пошла к парадному. Оторопевший предводитель Климов по кличке Трубадур отпер дверь и пропустил девушку вперед.

— Здравствуйте, — поздоровалась гостья, развязала платок и тряхнула светло-русой челкой. — Я Вера Соломина, секретарь райкома комсомола, — буднично проговорила она и оглядела настороженных ребят. — Это моя вина, что ни разу к вам не заходила. Война, сами знаете. Эвакуированных размещаем, открываем новые госпитали, строим шахты… Уголь сейчас дороже хлеба.

— Не, хлеб дороже, — не согласился кто-то.

— Уголь, — твердо повторила Вера. — На угле работают домны, варят чугун. Уголь крутит турбины электростанций, а они дают ток мартенам. Мартены плавят сталь. Сталь — это уже винтовка. А бойцу что дороже, когда он в бой идет? Винтовка или хлеб? Наверное, винтовка…

Было в этой Вере Соломиной что-то располагающее, материнское и домашнее, давно забытое детдомовцами. Ребята успокоились, доверчиво потянулись к ней. Кто-то пододвинул Вере стул, случайно уцелевший от побоища. Она сняла пальто, села.

Говорили в тот морозный вечер долго. Говорили обо всем — о войне, о голодухе, о боях у Сталинграда… А все свелось к тому, что в эту тяжелую пору малышам надо помнить: отметка «отлично» на уроке — это пуля по врагу. А ребятам постарше пора идти работать, но и учебу не бросать. Работать, потому что шахты обезлюдели, многих горняков забрала война, остались калеки, старики да женщины.

На другой день в детдом пришел новый директор, фронтовик, без руки, с орденом Красной Звезды на линялой гимнастерке

А вскоре четырнадцатилетний Башилов и еще несколько ребят подались работать на шахту.

Оставшаяся с детдомовской поры привычка защищать слабых сдружила Башилова со Стасом. Он стал вроде старшего брата. В глаза он не хвалил, но в душе радовался, наблюдая, как постепенно превращался Стас в осторожного и чуткого, как охотник, горноспасателя. Их кормило любимое дело, потому и считали себя счастливыми.

Они удачно потушили пожер на «Зарубеке» и теперь, засев в вагоне-ресторане, ехали домой со спокойным сердцем.

Башилов пил крепкое чешское пиво, лениво поддакивал Стасу, который вдруг не в меру расфилософствовался.

— Сориентироваться в профессии — это не коту начихать. — Стас картинно отбросил карточку меню. — Вдумайся в слова: «От каждого — по способностям, каждому — по труду». Это же великое завоевание наших предков! Это вклад способностей в трудовую деятельность работяги. Способности — это любовь к делу. А любовь к делу — это точный выбор профессии. Мне вот по душе эта работа.

— Но чтобы пришло такое удовлетворение, надо много знать и уметь — Башилов поднял вилку с насаженным сыром. — Мало радости принесет работа, если от неумения все валится из рук. Как говорят: «Умный у работы радуется, а глупый потеет»

— Вот я и буду учиться.

— Ну выучишься, а дальше? Дальше-то что? — Башилов в упор посмотрел на Стаса.

— Профессором мне не быть, — развел руками Стас.

— А кем тебе хочется?

— Стас задумчиво повертел в руке запотевший стакан.

— Одного дитятю как-то спросили: «Кем ты хочешь быть?» — «Советским человеком», — ответил пятилетний мальчуган. Он вспомнил, что бабушка назвала его «бессовестным человеком», когда он сломал ветку цветка. Заметь, не летчиком, не космонавтом, не капитаном, а именно советским человеком захотел быть мальчик, когда вырастет.

В дверях вагона-ресторана показался Бакут Данька — механик генератора. Он пробрался к друзьям, сел за столик, отодвинул бутылки в сторону:

— Кончай ночевать, братцы.

— Что случилось — Башилов придержал руку Даньки.

— Приказано в Ровно выгружаться и ждать дальнейших распоряжений

— Кто приказал?

— Перегоров радиограмму получил. Он и сам не в курсе.

На тушение шахты в Чехословакии новым методом Алеша Иконников поехать не смог, хотя имел к генератору прямое отношение. Времени для защиты диплома не оставалось — пришлось остаться. Диплом тоже касался генератора.

Но неожиданно Иконникова вызвал директор научно-исследовательского института горноспасательного дела. В кабинете были уже Виноград, командиры оперативного отряда. Кивком Николай Михайлович указал на. свободный стул и продолжил ранее начатый разговор:

— …Самолет уже летит к нам. Надо срочно приготовить новый агрегат, упаковать и отправить на аэродром. Этим займется Иконников. Я дал Перегорову команду задержаться в Ровно. Там самолет возьмет его бойцов. План действий польских товарищей, вероятно, такой же, что предложим мы, — это перемычки, быстрая локализация и удушение огня инертным газом. Группа Перегорова пойдет в шахту вместе с генератором. Виноград с польскими специалистами должен проанализировать проект спасения шахты и потом возглавить руководство нашими бойцами. В пути вы получите паспорта и визы. У меня все. Вопросы?

Вопросов не было.

Скоро вся группа была на аэродроме.

Ан-12, транспортный вариант военного самолета с косо оборудованным задом и высоко поднятым стабилизатором, под которым поблескивала пустующая кабина стрелка, зарулил к спасателям. Раскрылись двери, подкатил посадочный трап. Отворачиваясь от косого дождя, сбежал летчик в хромовой кожанке и с портфелем в руке.

— Кто у вас старший? — спросил он. — Получите паспорта и распишитесь.

Командир корабля вытащил из портфеля пакет с сургучными печатями и подал Алеше, добавив:

— С погрузкой прошу не задерживаться.

— Не задержимся. — Иконников кивком подал команду своим.

Бойцы, как на пожаре, сноровисто подхватили за ручки двухсоткилограммовую махину двигателя генератора и втащили в самолет. Затем так же быстро погрузили его секции и установку «Темп», изготовляющую гипсовые блоки для перемычек.

Сразу же загудели двигатели. После того как Алеша вылетел на своем МиГе, в воздухе он больше не был. Как же много времени прошло с тех пор! И удивительным показалось, что быстро отвык он от авиации, без которой когда-то ему не мыслилась жизнь. Нет, видно, человек ко всему привыкнуть может.

 

В огне

По тому, как сдавило уши, Алеша понял, что «Антон» пошел на посадку. В иллюминаторе пронеслись золотистые вечерние облака. Крылья разорвали кромку нижних туч и врезались в геометрически четкие квадраты полей, сизые окружья лесов и свинцовую вязь рек. Сахарными кубиками забелели хаты пригородных сел. Транспортник по сравнению с боевым истребителем приближался к земле слишком осторожно, как бы на ощупь. Гул двигателей почти стих, доносился лишь шум рассекаемого винтами воздуха. Мягко толкнул фюзеляж, вышли из своих гондол шасси. Кустарник, овражки, огороды побежали быстрей, выплыла желтовато-серая бетонка с черными полосами сожженной от трения резины, самолет выпрямился, распустив щитки и гася скорость, и тут же коснулся земли.

Алеша увидел, как к «Антону» помчался автобус. Он пересек по диагонали аэродром, скрылся под брюхом самолета. С визгом распахнулась дверца, и появился Данька.

— Здорово, командир! — по давней армейской привычке поздоровался он с Иконниковым. — Как диплом?

— Подождем.

Вошли Перегоров, Башилов, Стас. Оказалось, еще в воздухе пилоту сказали, чтобы он не задерживался в Ровно, а сразу же шел на Варшаву. Поэтому летчики не выключали двигатели и, как только бортмеханик запер дверь, снова пошли на взлет.

В Варшаву прилетели в темноте. Здесь уже ждал спасателей Александр Александрович Виноград, который вылетел раньше пассажирским рейсом.

Шел дождь. Аэродромные фонари блестели в огромных лужах. Здесь надо было пересаживаться, перегружать оборудование на польский самолет, который совершал рейсы в Катовицы. На это бы ушло несколько драгоценных часов.

— А разве мы не можем перелететь Катовицы на нашем «Антоне»? — спросил Алеша. -

— Не можем, — покачал головой командир корабля. — Экипаж ни разу сам не садился, а погода, видите, какая?

— Посадите вместо своего штурмана поляка.

Командир с удивлением посмотрел на Алешу.

— Авиатор? — спросил он.

— Был.

Мысль показалась летчику заманчивой. Конечно, в полетном задании ясно было сказано — долететь до Варшавы и вернуться обратно. Но понимал он и другое — горноспасателям надо как можно скорее добраться до пожара. Если взять на борт польского штурмана, знакомого с трассой и условиями посадки в Катовицах, они быстрей выполнят задачу.

— Сейчас попробуем, — летчик подмигнул Алеше как своему и пошел в кабину связываться по радио с диспетчером варшавского аэропорта.

Скоро на машине подъехал поляк. Он обучался в Советском Союзе и хорошо знал русский язык. Вместе с ним на борт прибыл польский горноспасатель, который уже был на шахте «Июльский манифест» и мог рассказать о пожаре.

Тут же, в самолете, разработали план борьбы с огнем. Главную тяжесть в ликвидации пожара возьмут на себя ГИГ и комплекс «Темп». Первый, нагнетая инертный газ, создаст в атмосфере среду, не поддерживающую горение, а второй будет делать гипсовые перемычки, чтобы отделить горящие участки от остальной части шахты,

Времени до Катовиц было много. Виноград, очутившись в неслужебной и потому сближающей обстановке, с интересом стал рассматривать ребят Перегорова: глыбоподобный Башилов, надвинув на глаза кепку, дремал. Тощий тонколицый друг его Росляков, позевывая, читал книжку в яркой мягкой обложке. Быстроглазый рыженький Бакут встряхивал часы и прислушивался к их ходу, огорченно покачивая головой. Иконников, крутоплечий, коренастый, беловолосый, безучастно смотрел в иллюминатор… Обыкновенные молодые люди. Ничего примечательного, через два-три часа они пойдут в огонь, и кто знает, как там все обернется. Ведь там не будет надписей, предупреждающих об опасности. Они будут жестоко расплачиваться, если ошибутся, и никто не сможет им помочь.

Наконец «Антон» стал снижаться и вскоре упруго ткнулся во взлетную полосу. На аэродроме уже ждали советских спасателей. ГИГ и «Темп» быстро погрузили на автомобили.

В сумраке занимающегося утра показался Ястжеб — маленький курортный городок, совсем непохожий на шахтерский. Лишь кое-где густым лесом виднелись копры. Когда-то смолистые ястжебские боры были местом паломничества туристов и отдыхающих. Но в шестидесятых годах здесь разведали уголь. Шахты ушли в глубь земли, а наверху, не нарушая лесной гармонии, выросли многоэтажные дома шахтеров.

Грузовики подъехали к главным воротам. Около них стояли знаки, предупреждающие о том, что шахта газовая. На круглом щите изображались сигареты, перечеркнутые красными линиями. Во дворе стояло много легковых машин и автобусов горноспасательной службы с варшавскими и катовицкими номерами.

В коридорах, на лестнице толпился народ. Сопровождающий спасатель без стука открыл дверь с табличкой «Руководитель ликвидации аварии. Вход воспрещен».

— Наконец-то! — с облегчением сказал невысокий человек с серым измученным лицом. — Здравствуйте, Зигмунд Студент, директор шахты.

Виноград представил своих горноспасателей, рассказал о плане, который приняли еще по дороге сюда.

— Подходит, — кивнул Студент. — Шахту может спасти только ваш метод снижения депрессии.

— В шахту пойдет Иван Артемьевич Перегоров со своим отделением. Это, кстати сказать, и авторы генератора.

— Вот как! — удивленно оглядел Студент советских спасателей. По его лицу скользнула какая-то мысль, но он отогнал ее, закончив скороговоркой: — Впрочем, так и должно быть.,

Все люди, которые толпились в кабинете, тоже с любопытством поглядывали на русских.

— Где вы советуете ставить агрегат? — спросил Виноград.

— У этой перемычки. — Студент показал на чертеж.

— Понятно, — ответил Перегоров и кивнул ребятам: — Идем переодеваться.

Сзади директора тронул за локоть какой-то шахтер. Оглянувшись, Студент, несмотря на всю серьезность положения, чуть не прыснул со смеху, с трудом узнав механика Муху, Вместо роскошных запорожских усов торчали жалкие обгоревшие клочки.

— Муха? Ты же должен быть в постели! — с трудом подавив улыбку, проговорил Студент.

— Не могу, пан директор.

— Я приказываю! — стираясь рассердиться, прикрикнул Студент.

Но Муха не думал сдаваться. Он наклонился к директору, сказал тихо и проникновенно:

— Мы с тобой, Зигмунд, не один год глотаем пыль… Прошу направить в шахту.

— Пойми, в шахте один человек — это одна жизнь!

— Но ты знаешь, в трудную минуту на меня можно положиться.

Студент заколебался.

— Ведь я никогда не пер на рожон!..

— Ну давай, Муха, — наконец сказал директор. — Только не рискуй, бога ради…

А пожар набирал силу. Ян Гомолла снова спустился в шахту. Из-за жары и дыма седьмую перемычку у выхода пожара бойцы не сумели закончить. Выработка, которую требовалось перекрыть мешками с песком, была больше трех метров в ширину.

— Слушай, Гомолла, — передал Студент, — сейчас к тебе идут русские товарищи. Кончайте возводить перемычку. Закладывайте клапан и оставляйте щель сверху…

Из перемычки, как из форсунки паяльной лампы, било пламя. Бойцы подбегали к огню, швыряли мешок и, надрываясь от кашля, отбегали назад, уступая дорогу другим. Воздуха становилось все меньше и меньше.

— Гомолла, мы понимаем, как вам трудно. Соорудите себе перегородку из брезента таким образом, чтобы к вам поступал свежий воздух.

— Уже сделали, но все равно плохо, — отозвался Гомолла. Асбестовый костюм был ему тесен, ворот натер шею, тесный шлем сдавил голову, — Пришлите шарфы! В шлемах невозможно работать;

— Хорошо.

Через час из магазина привезли шарфы, не успев оторвать этикетки, спустили в шахту.

Горноспасатели, которые поднялись наверх после шестнадцати часов непрерывной работы, спали прямо на полу в коридорах. На столе валялись нераспечатанные пачки шоколада — никто не хотел есть,

Перегоров, Иконников, Бакут, Башилов, Росляков подошли к седьмой перемычке, переоделись в асбестовые костюмы,

— Тепло? — спросил Муха по-русски.

— Ничего, мы привычные, — в тон ответил Перегоров и вдруг увидел обожженные усы поляка, — Как же не уберегся?

— Отрастут, — блеснул белыми зубами чумазый Муха и, согнувшись, побежал к перемычке.

В шахте было тесно и низко. Спасатели работали едва ли не на коленях, Как только стали забрасывать последнюю отдушину, мешки полетели обратно, будто они были наполнены не песком, а пухом. Так силен был воздушный поток. Пришлось прижимать мешки стойками.

И сразу упала температура. На людей обрушились сзади ледяной ветер и потоки воды. Струи были настолько сильными, что вырывали из боков выработки породу и уносили материалы, подготовленные для герметизации перемычек.

Днем корреспонденты все же заставили Студента устроить пресс-конференцию. Они не могли сложить целостный образ из обрывков разговоров, мимолетных наблюдений, слухов. Они ожидали совсем другой ситуации, близкой к стереотипу. Но не было громогласных команд, решительных жестов, беготни и драматических окриков, издерганных нервов и надорванных голосовых связок. Они не видели этого даже в черные дни аварии. Каждый спасатель знал свое место и роль, отрепетированную сотни раз в каждой из возможных ситуаций.

Директор нашел время побриться и надеть чистую сорочку. Когда шум в конференц-зале стих, он сказал:

— Сейчас неизвестно, отчего возник пожар. Это станет важным потом, когда огонь будет потушен и специалисты смогут приступить к работе. Пока делается все, чтобы потушить огонь. Отмечу один факт. Система безопасности работала хорошо — до большого взрыва не дошло. Трудно поверить в это счастье в газовой шахте. Большую тревогу мы испытали вначале. Среди вас вижу старых знакомых, которые уже писали о пожарах. Так вот, им хорошо известно, что нарушение вентиляции ведет к скоплению метана. А подавать воздух в шахту — значит кормить пожар, который и так рвется кверху. От горноспасателей требовались молниеносные действия и максимальные усилия. Нужно было быстро воздвигать перемычки, чтобы регулировать воздушный поток. Несколько перемычек уже поставлено. Другие ставятся. Работают люди в дыму и раскаленном воздухе. Перемычки должны закрыть все штреки и выработки. Еще нужно перекрыть выше и ниже огня вентили на дегазационных зондах. Это делали самые сильные и здоровые спасатели, кто знал все закоулки шахты.

— Почему нас не пускают в шахту? — спросил кто-то.

— Ни в шахту, ни в штаб мы допустить вас не можем. В шахту опускаются только участники ликвидации аварии и никто другой, как бы вы ни просили. Поверьте, мы не можем подвергать вас опасности. Там, внизу, люди доставляют материалы, спокойно и методично строят перемычки. Никто не отказывается от спуска, но никто и не работает больше положенного времени.

— Шестнадцать часов?

— Да, если этого требует дело.

— Скажите, Зигмунд, могут ли помочь одни перемычки? — спросил корреспондент радио.

— Нет. Изолированный пожар вгрызается в пласты угля, и они будут гореть неизвестно сколько времени. Помните, пожар в выработках шахты «Польша» в Халуве?

— Еще бы, — подтвердили корреспонденты.

— Так его потушили лишь шесть лет назад. А длился он больше сорока лет и уже угрожал городу. У нас изоляция пожара привела бы к закрытию шахты. Метан, который непрерывно выделяется, не позволил бы людям приступить к работе, пока продолжается пожар. А нам нужен уголь. Нужна шахта, которая каждый день отгружала на экспорт десять тысяч тонн!

— Как скоро начнут работать русские?

— Они уже работают. С помощью комплекса «Темп» изготовляют гипсовые блоки и делают перемычки. Как только мы замкнем все ходы и выходы, генератор начнет накачивать в огонь инертный газ.

Директор поблагодарил журналистов за внимание и снова ушел в штаб.

— Гомолла! Доложи обстановку.

— Закрываю перемычки на нисходящей струе горящей выработки. Но ход туда затоплен. Готовлю водолазов.

— Хорошо, действуй.

Студент подошел к окну. Во двор въезжали автомашины и сгружали бочки с керосином.

— Хотите прибавить огоньку? — кричали шоферы горноспасателям, которые откатывали бочки к клетям.

— Точно! А то там не так жарко!

Перегоров, Алеша и Данька монтировали генератор. Башилов и Стас готовили соединительные трубы. Даже там, где они работали, температура не опускалась ниже пятидесяти градусов. Одежда, асбестовые костюмы промокли от пота. Польские горноспасатели подтаскивали к генератору керосин.

— Приятель, не взорвется у вас эта штука? — спросил у Перегорова Муха, показывая на генератор.

Но Перегоров не принял шутку. На счету была каждая минута.

— Ты лучше скажи, какой сегодня день? — спросил он.

— Суббота. Сегодня мы с гобой могли бы пить пиво.

— Успеем.

Наконец агрегат был готов. Оставалось разобрать часть перемычки, просунуть трубу с задвижкой, через которую пойдет газ из генератора.

Муха свистнул своим. Бойцы быстро растолкали мешки. Из отверстия рванулось пламя. Его приглушили трубой и по бокам снова забросали мешками с песком.

— Еще бы надо скрепить цементом. У вас есть цемент?

— Сейчас будет. — Муха куда-то исчез, но скоро появился с цинковым корытом и большим бумажным пакетом.

Развели раствор и лопатой стали бросать его на перемычку. Раствор дымился. Жар сразу схватывал цемент.

— Эй, наверху! — крикнул Перегоров а телефонную трубку.

— Слушаю, Иван Артемьевич, — отозвался Виноград.

— ГИГ готов. Разрешите запуск!

— Выдержит перемычка?

— Должна. Заизолирован ли пожар?

— Поставлены девять перемычек.

— Запускаем!..

Телеграмма министру угольной промышленности СССР Б. Ф. Братченко:

«Дорогой Борис Федорович!

Передаю тебе информацию о проведении спасательной акции на шахте «Июльский манифест» с 5 часов утра вчерашнего дня до 9 часов утра сегодня. Подаем с небольшими перерывами агрегатом ГИГ в пожарный участок шахты инертный газ при закрытых противопожарных перемычках…

В 5 утра поставлена последняя перемычка, закрывшая выход из пожарного участка, и в течение 4 часов туда подается инертный газ. Приступаем к уплотнению всех перемычек, что будет продолжаться сутки. Акция проводится согласно принятому плану с сохранением всякой осторожности с целью исключения какой-либо аварии, так как ситуация а дальнейшем является опасной.

Все наши мероприятия в этой области консультируются с руководством Ваших горноспасателей и учетом всех Ваших инструкций касающихся тушения пожаров при помощи ГИГа. Ваши люди замечательны и работают с большой самоотверженностью

Благодарю тебя сердечно за оказанную нам помощь.

С искренним уважением Ян Кульпинский, министр горного дела и энергетики ПНР».

Поверхность первой почувствовала облегчение.

Громкоговорители вo дворе дважды повторили: «Внимание! Внимание! Всем шахтерам, не участвующим в спасательной акции, можно предоставить очередной отпуск».

На доске объявления появилось сообщение:

«Внимание, рыболовы! Послезавтра а 8 часов начнется воскресник на строительстве водосборников в Гуптаве».

А а это время в глубине шахты в дикой жаре, в потемках, а дыму, под душераздирающий рев двигателя, замкнутого в тесном пространстве и оттого работавшего вдесятеро оглушительней Перегоров, Алеша, Данька, Стас и Башилов подтаскивали канистры с керосином и заливали ненасытные топливные баки.

Они не могли сменяться, как это делали польские горноспасатели, потому что те не умели управлять генератором. Они находились под землей уже несколько суток, поочередно забываясь во сне. Глаза воспалились, кровоточили руки, сбитые а темноте об острые края породы.

Несколько раз Виноград руководивший с поверхности, предлагал приостановить работу, подняться на-гора, отдохнуть, но газовые камеры показывали, что опасность метанового взрыве еще не исчезла. Количество этого страшного газа еще держалось на критической отметке. Он мог рвануть, разрушить все, что так трудно и долго городилось: перемычки из тысяч мешков с песком, гипсовую кладку, укрепляющие подпорки, сам генератор и дальше склад из канистр с керосином. Выброс раскаленного газа, ураганная сила взрыва могли бы уничтожить и людей.

Это понимали все. Перегоров видел, что его ребята работали на последнем остатке физических и душевных сил. По мелькающим лицам, слабо освещенным шахтерской лампочкой, он пытался угадать, кто из них сломается первым. Боялся и ждал этого момента. И когда услышал пронзительный крик Даньки, вздрогнул — неужели началось?.. Он бросился к пульту генератора, у которого стоял Бакут.

— Падает давление воды! — прокричал Данька, хлопнув ладонью по манометру.

— Земля! Земля! Почему ослабили напор воды? — передал Перегоров на поверхность.

Через несколько минут пришел ответ:

— Насосная ответила, давление нормальное.

— Значит, где-то лопнул гидрант. — Иван Артемьевич поискал глазами Иконникова. — Алеша!

Иконников поднял край асбестовой шляпы, чтобы лучше слышать.

— Бери Башилова и Рослякова, Осмотри гидрант, Бакут!

— Глуши!

Алеша с Башиловым и Стасом побежали вдоль водопровода. Когда вой генератора оборвался, они услышали шум воды. Спотыкаясь о куски обвалившейся породы, об упавшие крепежные стойки, они добрались до поворота к околоствольному двору и попали в ледяную струю. Она била из порванной трубы.

— Стас! Пусть Перегоров передаст наверх, чтоб прекратили качать!

Стас исчез. Башилов нашел брошенный кем-то мешок с песком, попробовал закрыть прорыв, но струя отшвырнула мешок далеко в сторону.

— Надо искать запасную трубу, — сказал Башилов. — И диаметром побольше, чтобы в этом месте снова не разорвало.

— Замерим и пусть наверху делают, — ответил Алеша, опускаясь на корточки и приваливаясь спиной к стене. — Ты как?

— Голову ломит. — Башилов сел рядом. — Закурить бы…

Они заснули оба, кажется, в один момент. Когда вернулся Стас и стал их трясти за плечи, они не могли проснуться.

Стих шум воды. В шахте наступила зловещая тишина. Стас замерил длину трубы, определил диаметр и наметил места, где ставить переходники. Он умышленно выполнял эту работу медленно, чтобы подольше могли поспать Башилов и Алеша. Так же неторопливо он пошел к Перегорову.

— А где Иконников и Башилов?

— Уснули… Ремонтников вызывайте. Пусть они делают.

— Нам надо!

— Да мы ж не железные! — вспылил Стас.

Перегоров удивленно поглядел на него, оглянулся на Даньку, но и тот уже спал, подложив под голову пустую канистру.

— Перегоров! Как там у тебя? — спросил Виноград.

— Шабаш, — ответил, махнув рукой, Иван Артемьевич. — Пусть идут ремонтники. Нужна труба…

— Трехдюймовая, шесть метров, — подсказал Стас. — И переходники.

— Не будете подниматься?

Перегоров посмотрел на перемычку, замерил по газоанализатору метан, покачал головой.

— Подниматься не можем, — передал он. — Возрастает концентрация метана. Скорее формируйте ремонтную бригаду.

Потом, подавив тревогу, посмотрел на Стаса, деланно бодрым голосом произнес:

— Давай-ка и мы поспим минут сто…

…Пожар, почуяв слабину натиска, начал вновь набирать силу. Наблюдатели в разных концах горящей шахты заметили подсосы воздуха у перемычек. Зазвонил красный телефон.

— Говорит база на горизонте пятьсот восемьдесят. Возрастает концентрация СО. Что делать?

— Не отступать. Ищите причину!

Остановка генератора нарушила план ликвидации пожара. Стройный порядок брошенных в атаку сил и средств распадался.

— На уклоне один концентрация кислорода возросла до девятнадцати процентов, — передали из шахты.

Но что сейчас могли посоветовать сверху? Ждать и надеяться? Ремонтная бригада уже в пути. ГИГ стоит. Результаты замеров угрожающие.

Студент прикурил от своей сигареты другую, жадно затянулся, искоса поглядел на молчавший красный телефон.

Вдруг вспомнилась одна из аварий. В завал попали трое. Их вытащили на четвертые сутки. Один был так удручен, будто давно простился с жизнью. Другой не реагировал на окружающее, не мигая смотрел в одну точку. Третьего несли на носилках. Студент узнал его:

— Шафруга!

Шахтер повернул голову:

— А-а, пан директор… Что слышно?

Так и спросил: «Что слышно?» Он один не потерял присутствия духа.

— Все в порядке, — проговорил Студент.

— Это хорошо. — Шафруга откинул голову на подушку. — Вот подумал, сколько мы напихали в шахты новой техники, а стихию все же побеждают люди…

Студент сейчас бы не согласился с Шафругой. А генератор? А установка «Темп»? Хотя… ведь ими тоже управляют люди, и от их работы, выдержки, хладнокровия зависит победа.

От звонка красного телефона директор вздрогнул.

— Концентрация метана приближается к восьми процентам!

Восемь процентов — это роковой предел. Когда количество метана возрастет до девяти, газ взорвется. Студент невольно закрыл глаза, представив всеуничтожающую картину взрыва.

С огромным трудом он подавил желание вызвать Перегорова и спросить, когда же тот запустит генератор. Перегоров, очевидно, ждал конца ремонта гидранта. Ему ведь тоже понятна опасность. Впрочем, почему «ему тоже»? От его действий зависела его собственная жизнь.

Интуитивно Студент схватил трубку телефона, еще не успевшего подать звонок.

— Дует! — крикнули в трубке.

— Что, кто? — растерялся директор.

— Дует как черт!

— Кто говорит?

— Бригадир ремонтников с пятьсот восьмого горизонта.

— А дует кто?

— Пан ГИГ!

Перегоров понимал, что пожар выдыхается. С того момента как в шахту поступил приказ «Прекратить работы, вывести всех рабочих на поверхность», прошло 185 часов, более семи с половиной суток.

От неистового грохота двигателя, от дыма, жары, бессонницы усталость находила волнами, как угар. Накатит — слипаются глаза, инструмент валится из рук, перестает соображать голова. Но спасатели чудовищным напряжением воли прогоняли усталость, призывая в союзники не второе, а шестое, десятое дыхание.

Однако в последние часы все ощущения притупились, исчезли желания, наступила апатия. Видимо, так чувствовала себя в старое время лошадь, когда ее молодой спускали в шахту, и всю жизнь она ходила по кругу, накручивая бесконечное колесо подъемника, пока не околевала.

Перегоров, Башилов, Данька такое же испытывали, а вот Алеша, Стас нет. У них кишка, должно быть, тоньше. Перегоров именно от них и ждал взрыва. Но, как ни странно, сломался сам он первый.

Вдруг рука сама потянулась к выключателю зажигания, пальцы нащупали эбонитовую шляпку, резко, до упора, надавили вниз. Двигатель взвизгнул, забулькал прожорливым нутром, заскрежетал, досасывая топливо в раскаленные камеры, и заглох.

Данька, он был ближе всех к генератору, удивленно уставился на Перегорова, но тот отвернулся и, пошатываясь, пошел прочь. Данька сообразил, что с Перегоровым случилось неладное. Он догнал его, громко, как привык кричать во время работы двигателя, спросил:

— Что стряслось? Вам плохо?

Перегоров сбросил его руку со своего плеча, привалился к стенке и медленно стал опускаться. Подбежали ребята, уложили на мокрые доски, приготовленные, для укрепления перемычек.

— Надо врача! — Алеша кинулся к телефону, но его остановил окрик Перегорова:

— Отставить врача!

Иконников остановился в недоумении.

Несколько минут Иван Артемьевич лежал без движения.

Апатия сменилась злостью на самого себя. В мозгу, как огненные шары, метались обрывки несвязных мыслей, а тело, будто чужое, отделенное от головы, ничего не ощущало, и сердце, как дятел, равнодушно и тупо стучало в груди. Жизнь, полная всякой всячины, видно, обгладывала потихоньку волю, шлифовала острые и неудобные углы, как вода точила камень, а потом выплюнула гладеньким окатышем. «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…» — как это прекрасно и верно было сказано у Пушкина! Сколько задолдоненных истин заменяло это хлесткое слово «пока». Так и Перегорову показалось, что волю к сопротивлению съели годы, и теперь он озлобленной тряпкой, свалился на мокрые грязные доски и потерял способность что-то делать и приказывать.

Да… Старики особенно чутки к похоронному звону. Звон этот сейчас гудел в ушах Перегорова, разрывая перепонки. Стало больно и страшно. Почуяв осторожное дыхание смерти, он с ужасающей четкостью ощутил свое бессилие и старость, от которой тщетно пытался уйти.

— Что делать, командир? — тихо спросил Данька Алешу, не отводя глаз от Перегорова.

Иконников посмотрел на глухую стену перемычки. Дорого бы он дал за то, чтобы узнать, что происходит за ней.

Обстановка в районе пожара рисовалась только по косвенным данным — замерам температуры и по тому, сколько остается газов в атмосфере огня. Однако ни один прибор не мог сказать точно, остались ли там раскаленные пласты, которые сразу вспыхнут, едва к ним проникнет свежий воздух.

Нутром чуял Алеша, что нарушать изоляцию еще рано.

Никто не гарантировал и того, что к огню не просачивается кислород сквозь перемычки и трещины разрушенной породы.

Словом, для большей надежности требовалось снова запустить двигатель и заставить поработать генератор еще какое-то время. Но Алеша не знал, как отнесется к этому решению Перегоров. Поэтому на вопрос Даньки не ответил.

— Может, старика на поверхность? — шепнул Стас.

Башилов сердито оттер его плечом, приблизился к Иконникову.

— Командуй, — потребовал он, чувствуя, что еще одна минута безделья породит какую-нибудь глупость.

Алеша повернулся к Даньке:

— Запускай.

И тут взвился Стас. Он оттолкнул Даньку от пульта и закричал:

— Хватит!

Башилов схватил его за грудки, притянул к себе.

— Рехнулся? — озлобленно спросил он.

— Да когда же будет конец?! Мы ж не бобики!

— Молчи! Не то удавлю…

Стас забился в железных тисках. Алеша с трудом оторвал его от Башилова.

— Надо, Стас, поработать еще… Потерпи.

— Я не могу больше! Слышите, не могу! — Стас истерично сорвал каску с головы, швырнул ее в темноту. — Неужели вы не понимаете, что больше работать нельзя! Перегоров и тот сломался. А ведь он был железный…

— Ты еще поживи с Перегорова, — сказал Башилов.

Алеша положил руку на плечо Стаса:

— Я прошу тебя. Потерпи. Mы поработаем совсем немного. Надо, пойми, надо поработать, чтобы наверняка задавить огонь.

— Давайте я слазаю туда, — смахнув слезу, сразу успокоился Стас.

— Нет, там еще жарко. Я почти уверен, что огонь кое-где держится.

— Ну как хотите. — Стас отошел.

Данька открыл вентиль сжатого воздуха для раскрутки компрессорных лопаток двигателя.

Снова. по шахте покатился рев. Затряслась земля мелкой дрожью, словно забило ее в лихорадке. В нос ударил тяжелый запах подгоревшего масла, заложило уши от грохота.

Перегоров поднялся и, не проронив ни слова, подошел к телефону:

— Александр Александрович! Что слышно у вас?

Виноград отозвался сразу же, видно, ждал звонка:

— Отовсюду сообщают, концентрация кислорода в районе пожара понижается постоянно. Для последней консультации прибыли ученые из института горного дела…

— Значит, скоро будем закрывать седьмую?..

— Скоро. — Виноград выдержал паузу, потом спросил, чуть понизив голос: — А вы почему отключались?

Перегоров отнял трубку от уха, покосился на ребят, чтобы никто не заметил.

— Что вы молчите? — громче раздалось в трубке.

— Это хорошо, что скоро, — как будто не расслышав последнего вопроса, сказал Перегоров и повесил трубку.

В окна штаба начал пробиваться рассвет. Инженер Освальд Ондрух, заменив уснувшего Студента, вызвал по селекторной связи Гомоллу:

— Ян, будем закрывать седьмую перемычку. Готовьтесь к спуску.

— Там сильно жарко. А наши баллоны с кислородом…

— Возьмите со сжатым воздухом.

— Понял…

В штабе наступила тишина. Все почувствовали, что наступает конец затянувшейся баталии с огнем. Заместитель министра отодвинул от себя бумаги с планами и расчетами ликвидации аварии, чему-то улыбнулся.

— Вы что? — насторожился Ондрух.

— Ничего, ничего… Просто подумал, вот мы разные все, и посты занимаем не однозначные, и характеры другие, и привычки, а есть что-то общее, шахтерское, что ли… Все и перед бедой одинаковы, и перед радостью. Представьте себе, вчера пришел домой, а жена говорит: «Приходил какой-то старый шахтер, оставил тебе пакет». Вскрываю, вижу открытку с приглашением на свадьбу. Я знал его еще с войны. Старый, а женился второй раз. Ну что делать? Послал ему калач и бутылку кофейного ликера…

— Кофейного? — переспросил Ондрух и хитро прищурился. — С тех пор как вы стали министром, вы уже не можете послать простой?

— Да не в том дело! Я хотел сказать, что нас всегда волнует простая правда — и в беде и в радости мы все шахтеры. Объединяет нас и старая дружба, и память, что когда-то работали вместе. А значит, вместе переживали всякое…

Ян Гомолла уже успел спуститься, начал работу, сообщил по красному телефону:

— Проем больше, чем мы предполагали.

— Сколько? — спросил Ондрух.

— Два метра. Жарко. Люди выдерживают только пять минут,

— Торопись, Гомолла. Через час останавливаем генератор, отзываем пробонаборщиков.

Через час Ондрух позвонил снова:

— Четыреста восемьдесят пятый? Гомолла, кончайте! Возьмите последние пробы и уходите.

— Еще бросим пару мешков. Очень жарко.

— Уходите! Отключаем генератор. Звоните с дороги.

Ондрух боялся, как бы в самом конце не случилась беда.

Бывает, она приходит именно в самом конце. По закону подлости. Когда с людей спадает нервное напряжение и они забывают об осторожности.

Генератор выключили. Потрескивая, остывали горячие камеры двигателя. Оставалось совсем немного — разобрать его секции, вытащить сопло из трубы, вделанной в перемычку, и закрыть клапан, чтобы в зону пожара не устремился свежий воздух шахтной вентиляции.

Но на эту работу уже не оставалось сил. Ломило спину, подкашивались ноги, резало глаза, и в горле першило от кровавых сгустков набившейся угольной пыли. Конечно, всем хотелось разом покончить с делом и больше к нему не возвращаться. Однако разумнее было немного отдохнуть в тишине.

— Мне нужно еще два часа, — передал Перегоров на поверхность.

— Что так много, Иван Артемьевич? — удивился Виноград.

— Двигатель перегрелся и вообще…

— Ну раз надо…

Перегоров подошел к ребятам, которые молча посматривали на него, ожидая какой-то команды.

— На отдых даю час, — пересилив себя, проговорил Перегоров, все еще мучаясь от стыда за свою недавнюю слабость.

Перегоров хотел уснуть, но сон не шел. «Эх ты, старый колпак, рассыпался… — укорил он себя, но тут подумал: — А разве можно оставаться всю жизнь каменным? Ты заметил, что к старости люди чаще плачут?..»

Алеша лежал недалеко от Перегорова и тоже не спал, Впрочем, не спали и другие. Был слишком большой перегруз сил, чтобы сейчас уснуть.

Данька мечтал выпить на поверхности кружку пива — пенистого, холодного, горьковатого пива, какое умеют делать здесь, в Польше. В шахту спускали бутерброды, сыр, жирные копченые окорока, апельсины, шоколад, кофе, но все пахло углем и дымом, и, надо полагать, теперь надолго пропадет охота их есть, А от пива пахло свежестью и чистотой ячменя, созревшего под горячим солнцем августовских дней.

В бок ему что-то кололо и тянуло холодным воздухом. Он отвернулся, но скоро и этот бок стал замерзать.

В полудреме Данька думал о том, что, видно, нужна человеку такая вот большая встряска. Как удар первым шаром бильярда по пирамиде. Разбегутся шары, тогда их удобно загонять по своим лузам.

Стас переживал разочарование. Всю свою жизнь, на его взгляд уже немалую, он стремился к чему-то исключительному, «чтоб время сзади ядрами рвалось». Пожар, огонь, треск, грохот… Дурень! Все оказалось таким нудным делом, что, наверное, никогда и не вспомнится. А ведь что-то и было! Много очень важного, очень нужного, очень интересного в жизни он забыл, а вот как девчонку в студии мучил режиссер-очкарик, помнил и будет помнить до конца своих дней. Что хорошего, полезного в жизни произойдет, если он только и будет заниматься тем, что тушить пожары? Пожары ведь ничего на создают, а разрушают. Они как исключение из правил. И надо ли ломать хребет ради этих исключений? И все же… Все же в каких других обстоятельствах встретишь таких ребят, как Башилов, Иконников, Данька?.. Что может быть крепче дружбы, когда она связалась тяжкими испытаниями, пройденными вместе? Ее не купить ни за какие деньги. Куда и ты от ребят еще поскачешь, блудный сын?..

Лишь один Башилов крепко спал, как хлебороб, честно убравший свое поле.

А в это время польские горноспасатели на других горизонтах бетонировали перемычки, собирали инструмент и пустые баллоны, разбирали завалы, которые образовались в спешке тушения. Через три недели после герметизации перемычек накаленные огнем пласты погаснут. Потом перемычки разберут и тлеющую угольную мелочь запьют водой…

Но тут злая судьба подкинула еще одно испытание. Когда Перегоров и ребята разобрали генератор, отодвинули от перемычек последнюю секцию, не сработала задвижка люка трубы, через которую подавался инертный газ. В зону пожара, как в вакуум, со свистом устремился воздух. Все летело к черту. Кислород, который так долго и трудно оттесняли от огня газом генератора, снова бросился к горячим пластам.

Оцепенев, ребята смотрели на проем трубы не зная, что предпринять. Перегоров кинулся было собой прикрыть отверствие, но раскаленный воздух обжег ему спину. Данька, который оказался ближе всех оттолкнул его и зажмурившись, нырнул я проем.

— Сгоришь! — запоздало закричал Перегоров,

— Дайте свет! — донесся далекий, как из колодца, голос Даньки.

Иконников зажег мощный аккумуляторный фонарь и кинул его в трубу, прикрыв лицо рукавицей.

— Может, туда воды! — Башилов потянул пожарный шланг.

Алеша, выхватив из его рук брандспойт, крикнул:

— Ты что?! Ошпарим!

Данька, задыхаясь от дикого жара, осветил поломку. Оказывается, оплавились и порвались тросики, которые выводились наружу и подтягивали клапан, когда его надо было закрывать. Он нашел концы и, раня пальцы об острые стальные иглы проволоки, прокалывающие даже брезентовые рукавицы, стал связывать их морским узлом.

Концы, как на грех, пружинили, вырывались из рук. Захватило дыхание, затрещали волосы, выбившиеся из-под асбестового подшлемника и каски. Было такое ощущение, словно он далеко ушел в глубину и теперь отчаянно выгребал на поверхность, чувствуя, что не хватит воздуха и он захлебнется. «Все, все, все», — лихорадочно колотилось в мозгу. Кое-как удалось захлестнуть концы в узле, откуда-то из глубины меркнувшего сознания еще долетал приказ осмотреть, что происходит вокруг. Он повел фонарем из стороны в сторону, увидел дым, который ворочался тяжело, как в вулкане. Огня вроде бы не было… Потом сам собой из горла вырвался крик… Он уже не помнил, как Алеша, бросившись за ним следом, ухватил его за ворот куртки, потянул обратно через трубу. Дальше помогли Башилов и Стас. Перегоров окатил Даньку водой, и он окутался паром, как брошенная в снег головешка.

«Неужто смерть?» — похолодел Перегоров, вглядываясь в обгоревшее, с лопнувшей кожей и медленно заливающейся темной кровью лицо Даньки…

Иван Артемьевич подошел к телефону:

— Срочно врача!

— Что случилось? — испуганно спросил Виноград.

— Потом… Все потом, — с трудом проговорил Перегоров.

Сил объяснить ситуацию у него не было.

Башилов натянул тросы, и клапан плотно захлопнулся. Стае и Алеша принесли откуда-то мешки с песком, прикрыли ими трубу для надежности. Больше делать было нечего.

Пришли врач и санитары с носилками. Они раздели Даньку. Врач пощупал пульс, покачав головой, сделал укол, сердито сказал что-то по-польски, но никто не понял его.

Польские газеты писали, что договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи, подписанный в ходе совместных боев против фашистской Германии, пополняется новым содержанием в мирные дни — творческим содружеством двух народов. Однако и сегодняшние будни не исключают минут, когда нужно действовать как на фронте — с высшим напряжением сил. И в такие минуты плечо друга испытывается на предельных нагрузках.

Сообщало «Жиче Варшавы»:

«Этих людей надолго запомнят горняки с шахты «Июльский манифест». Они предельно устали, для многих день спутался с ночью. По 16–18 часов, часто полулежа в воде, в тяжелых спасательных костюмах боролись с огнем польские и советские специалисты».

«Трибуна работнича» печатала высказывание советского руководителя:

«Когда реализуется план в таких сложных технико-геологических условиях, как в шахте «Июльский манифест», да еще и при большом размахе пожара, говорить об успехе можно как о результате тесного сотрудничества и хорошей организации ликвидации аварии… Наши агрегаты ГИГ и «Темп» в шахте побили свои рекорды с точки зрения скорости монтажа и продолжительности безаварийной деятельности.

Слово «пожар» ломало любой формальный барьер. Героизм людей, самоотверженность спасателей, умение предвидеть ход событий, быстрота действий, самая современная в мире техника способствовали тому, что шахта вскоре вступит в строй».

Агентство ПАП распространило репортаж своего корреспондента:

«Незатронутая часть шахты уже работает на полную мощность. Секретарь партийного комитета, измученный, невыспавшийся, отчитывает двух воинственных авторов, передающих репортаж с поля боя. Сидит, трет небритый подбородок, глаза узкие, измученные. «Что ж, шахтеры как моряки. Разве можно предсказать шторм?»

Показывает мне письма к советским спасателям, наброски благодарственного письма от коллектива шахты.

— Но это пока еще проект. Точного текста показать еще не могу.

Два часа, конец смены. На шахтную автостоянку прибывают автобусы, развозят шахтеров по домам. Через минуту остаюсь один в комнате. Вторая смена работает. Первая, свободная едет по домам.

Значит, и тушение пожара можно организовать так, как и обычную будничную работу». «Дзенник Заходни»:

«Советские и польские горняки выдержали тяжелый экзамен. В трудную минуту они не пожалели сил и жизни для спасения общественного достояния».

Радио Польши передало последнюю новость: «Член Политбюро ЦК ПОРП, Председатель Совета Министров ПНР Петр Ярошевич вручил в Катовицах правительственные награды особо отличившимся спасателям. Этот торжественный акт подвел черту многодневной и опасной, но успешно законченной работе польских и советских горноспасательных служб на шахте «Июльский манифест».

Даньку подняли на поверхность и положили в лазарет. Перегоров ушел писать объяснительную записку, Алеша Иконников, Башилов и Стас остались в коридоре, На фоне белых стен, белого кафеля, белых штор на окнах они все походили на чертей, нечаянно попавших в чистилище. Грязные, оборванные, обожженные, обросшие бородами, они пугали даже привыкших к шахтерскому быту молоденьких санитарок.

Данька, закрыв глаза, вслушивался в свою боль. Горело все тело, будто его натерли перцем. Когда проходило действие новокаина, жжение становилось невыносимым, и он глазами молил сделать еще один укол. Он не чувствовал, как отдирали от кожи лохмотья сгоревшей одежды, не видел синеющего на воздухе мяса, лопнувших и выталкивающих кровь сосудов. Правильно ли он сделал, бросившись в самый жар закрывать заслонку? Если бы промедлил, то наверняка бросился бы в огонь кто-то из ребят — все понимали, что воздух, который ринулся в вакуум, снова бы раздул пожар и опять пришлось бы делать все сначала.

Рот и лицо, кроме глаз, были замотаны бинтами, дышалось тяжело. Все тело, казалось, покрывалось капельками пота. О том, что он может умереть. Данька не думал. Он молил об одном — скорей бы все кончилось, какой бы ни был конец. Перебранка вполголоса, переваливание с боку на бок, ощупывание начали надоедать.

Видимо, ребята теперь уедут, а его оставят, если есть надежда на спасение. Если этой надежды нет, его тоже оставят. Ребята расскажут матери о его смерти. Мать никогда не была там, где жизнь отделяет от смерти нить, такая тонкая, что обрывается при малейшей неосторожности. Это не смягчит удара, но она должна понять.

Сердце забилось чаще. Стало страшно. Трусишь? Кто-то умудрился отделить страх от трусости. Но разве это не одно и то же? Самое страшное не в том, что умрешь, а в том, что никого никогда не увидишь больше, не сможешь сказать ни матери, ни друзьям, как ты благодарен им за жертвы, которые они несли, чтобы сделать посветлей твою жизнь. Только сейчас с отчетливой ясностью он понял, как много они сделали для него.

Когда ничто не угрожало и вся жизнь, казалось, была впереди, как-то не приходило в голову думать, а тем более говорить об этом. Это звучало бы глупо и сентиментально.

Только теперь стало нестерпимо грустно, грустно оттого, что не сможет сказать им всего, что мог сказать. Только бы помнили они об одном — он любил их сильнее, чем они думали, и очень жалел обо всех огорчениях, что им причинял.

Медсестра сделала укол. Легкая волна пришла откуда-то из глубины и, убаюкивая, понесла…

Из операционной вышел врач, который спускался а шахту. Кажется, его звали Птуха. Сняв очки, он оглядел ребят, поведя острым, в склеротических жилках носом.

— Что скажете, доктор? — не выдержал Иконников.

— У него есть семья? — тихо спросил врач.

Ребята, взволновавшись, вскочили с мест.

— Какое это имеет значение? Мы все — семья, — проговорил Башилов.

— Я не о том… За мать не беспокоюсь. Но я хотел спросить, есть ли у него жена? И та ли она женщина, которая сможет принять мужа с изуродованным лицом? Алеша облегченно вздохнул:

— Вы напугали нас, доктор…

— Трансплантация в его случае невозможна.

— Не надо трансплантации! Главное, верните живым.

Врач обиженно фыркнул и, резко повернувшись, скрылся в операционной.

На панели пилотской кабины вспыхнуло табло: «Не курить пристегнуть ремни!» Об этом не надо было и предупреждать, Все равно никто не курил. В проходе, освобожденном от кресел, стояли носилки, на которых лежал Данька. Он не захотел оставаться в польском госпитале, и врачи решили его отпустить. Самолет шел на посадку. Данька спал. В ушах стучали топоры, ширкали пилы, скрежетал металл. Снился пожар. Грузной рысью трусил он куда-то в пылавшее каменное горло мимо наспех поставленной крепи, по антрацитовым каналам… У него уже не оставалось сил, не повиновались ноги. Колючие брызги огня били по глазам, судорога сводила руки. Вдруг он замер. Отравленная ядовитым газом кровь окутала мозг. Он успел понять, что падает. Еще удивился, как долго длится это падение… Его поднимали в клети на поверхность! Он дернулся — не хотелось на людях показывать свою слабость. Но сильная рука придавила его: «Лежи, Данька. Потерпи, уже скоро..»

Резанула боль, и Данька проснулся. Около него сидел Алеша — Садимся! — тихо сказал он.

Солнечный свет бил в иллюминатор. Данька глубоко, с наслаждением втянул прохладный воздух. Поодаль сидели Перегоров, Башилов, Стас в одинаковых форменках, в фуражках с эмблемой красного креста с молоточками. Данька посмотрел на них с интересом, будто увидел впервые.

На память пришли слова из старинного устава горноспасательной службы, прочитанные еще на курсах: «Входящий в шахты с аппаратом для спасения своих товарищей выполняет не менее благородную обязанность, чем солдат, выходящий защищать свое Отечество…»

«А ведь неплохо выражались старики», — подумал Данька и зажмурился — самолет накренился, и большое плоское солнце ударило в глаза.