В Коломенском схожу с холма
Я к берегу Москвы-реки.
Дорожка камнями рассечена,
Но с легкой будто бы руки.
Сажусь я, как русалка, на один,
Свои уставшие обмочив ноги.
Мне грустно, рыбка, будто клин,
Цыкнет о воду, словно бы восходят
Приветы из неведомой страны.
Не с нами свет играет в положенья.
Где дивом сказочным полны
Глаза в чешуйном отраженье.
Но грозный вылез стрелолист,
Напоминая страшной вестью
О мировой войне, и быстр
Поток смывает пену мести.
О! Сколько черных здесь камней!
Как негры на собранье гуру.
И страх Дивеевых ночей
Последнюю спускает шкуру.
Как много страха – камера и склеп.
Он тюрьмы и запрет на право.
Как женских поколений слеп
Клон урок, уродует их нравы.
Впустили мужика к ним, наконец.
Вот дива свет не видывал такого.
Гуляет Африка с глазами, как борец,
Что отравить готовый все живое.
Живое где ж? В каком огне?
Животворящем иль в сердечном?
Но только Сергию в Посаде и во вне
Паникадило не представлено для свечек
Как много страха! Отчего?!
Принц Датский Гамлет за решеткой
Упрятал мысли. И бегом-бегом…
Помет овечий многоплодный,
Как облака! Несутся так…
И только плетка, что отрава,
Стегает. И волшебно мак
В головках созревает… Браво!
Так хорошо в великолепии одном.
Кричи! Такое было право.
И выбито оно не молотком,
Не пеной, и не каменным ударом.
А мысли славной благодать
На все наложит кладенец свободы.
Но многодетная вздыхает мать,
Что сыновей убили за работой.
За что, за что же свет не мил?
И проститутки в клетках издеваясь,
Кричат: «– Опять не накормил
Нас дядя тот. И майся, майся!
Уж ноем век за веком тут,
Как надоела эта бесконечность».
Сорвать б для обезьяны прут
И отстегать б ее, конечно.
Чтоб требовать, как прежде не могла.
Уж! Сколько усечений, ран и трещин!!!
Я знаю ту, что дом свой стерегла,
Единственная женщина из женщин.
19.07.15.