В Коломенском схожу с холма

Я к берегу Москвы-реки.

Дорожка камнями рассечена,

Но с легкой будто бы руки.

Сажусь я, как русалка, на один,

Свои уставшие обмочив ноги.

Мне грустно, рыбка, будто клин,

Цыкнет о воду, словно бы восходят

Приветы из неведомой страны.

Не с нами свет играет в положенья.

Где дивом сказочным полны

Глаза в чешуйном отраженье.

Но грозный вылез стрелолист,

Напоминая страшной вестью

О мировой войне, и быстр

Поток смывает пену мести.

О! Сколько черных здесь камней!

Как негры на собранье гуру.

И страх Дивеевых ночей

Последнюю спускает шкуру.

Как много страха – камера и склеп.

Он тюрьмы и запрет на право.

Как женских поколений слеп

Клон урок, уродует их нравы.

Впустили мужика к ним, наконец.

Вот дива свет не видывал такого.

Гуляет Африка с глазами, как борец,

Что отравить готовый все живое.

Живое где ж? В каком огне?

Животворящем иль в сердечном?

Но только Сергию в Посаде и во вне

Паникадило не представлено для свечек

Как много страха! Отчего?!

Принц Датский Гамлет за решеткой

Упрятал мысли. И бегом-бегом…

Помет овечий многоплодный,

Как облака! Несутся так…

И только плетка, что отрава,

Стегает. И волшебно мак

В головках созревает… Браво!

Так хорошо в великолепии одном.

Кричи! Такое было право.

И выбито оно не молотком,

Не пеной, и не каменным ударом.

А мысли славной благодать

На все наложит кладенец свободы.

Но многодетная вздыхает мать,

Что сыновей убили за работой.

За что, за что же свет не мил?

И проститутки в клетках издеваясь,

Кричат: «– Опять не накормил

Нас дядя тот. И майся, майся!

Уж ноем век за веком тут,

Как надоела эта бесконечность».

Сорвать б для обезьяны прут

И отстегать б ее, конечно.

Чтоб требовать, как прежде не могла.

Уж! Сколько усечений, ран и трещин!!!

Я знаю ту, что дом свой стерегла,

Единственная женщина из женщин.

19.07.15.