Воскресник состоялся во всех цехах, как и наметили, в выходной. По заводу открылось веселое шествие с ведрами, тряпками, с насаженными на высокие шесты вениками, с малярными кистями. У электриков выпросили раздвижные лестницы, чтобы можно было протереть стекла я фонарях крыши.

Сима, в комбинезоне, цепкая как кошка, не отставала ребят; работала на высоченной лестнице, протирала потолочные окна.

— Эй, которые внизу! — часто покрикивала она, — Сколько на ваших часах натянуло? Есть хочется…

Ирина Фомина, сосредоточенная, с серьезным похудевшим лицом, выскабливала лопатой пол из деревянных кубиков, на который со временем наслоился черный, тягучий, как вар, нарост грязи.

Встретив Варю на воскреснике, она, потупив голову, подошла к ней.

— Мест в детсаду нет. Похлопочите, Варя, вы с Борисом. Очень прошу вас, — сказала она.

Варя молча сжала ей руку.

В ряд с Ириной гнал свою полосу Толя Волков, до того энергично работая, что белое полное лицо его не остывало от прилива крови и было все мокрое от пота. За ним шли подметальщицы с метлами, совками.

Варя, в ситцевом с васильками платочке на голове, в темно-синих лыжных брюках, под которые был заправлен серый свитер с белой полоской вокруг шеи, красиво облегающий её небольшую грудь и тонкую талию, руководила работой и принимала сделанное. Девушку каждую минуту можно было видеть то в одном, то в другом конце цеха.

Борис Шаров, организовав мужскую бригаду по очистке участков от стружки, вел себя так, словно ни одной минуты не мог обойтись без совета Вари: или он сам, или кто-нибудь из членов бригады то и дело звали её. Голоса их в непривычной тишине цеха звучали гулко, и это всем очень нравилось: не то что при шуме станков, когда даже рядом с ухом собеседника кричать приходится.

— Иду-у-у! — откликалась Варя и тут же бежала легко и быстро там, где пол был уже выскоблен, и с опаской, как бы не растянуться во весь рост на скользких неочищенных местах. Лицо её розовело при беге, косынка соскальзывала на затылок, но держалась там каким-то чудом.

— Ребята, звали? — спрашивала она.

— Да, звали. Беда у нас, Варенька…

На неё смотрели несколько секунд молча, обмениваясь заговорщическими улыбками. Варя делала жест нетерпения:

— Ах, да ну вас, шутите все!

— Нет, серьезно, Варенька, нужна ваша команда, а то совсем скисли. Побудьте с нами, — хором просили девушку и с отменной вежливостью ставили перед нею опрокинутый вверх дном ящик, предварительно обмахнув его рукавом спецовки.

Варя присаживалась и с явным преувеличением начинала расхваливать своих соседей-шлифовщиков, которых они вызвали на соревнование: кто быстреё и лучше уберет цехи.

— Все-таки неприятно будет, если нас обставят, — заключала она со вздохом. — Не видать вам тогда сюрприза от девушек. Увы!..

— Варя, Варя, подожди, что за сюрприз? — кричали ей вслед.

— Каждому по колотушке от Симы! — со смехом отвечала девушка, отправляясь на другие участки посмотреть, что делается там.

Торопить никого не приходилось: все работали с увлечением, и цех менялся на глазах. Слухи о сюрпризе девушек, если, конечно, будет выиграно соревнование, разжигали усердие парней: поговаривали о каком-то необыкновенном бале в цеховом масштабе с премиями за красоту и танцы. Повеселиться, а может, и блеснуть талантами были все не прочь. Даже Тамара, с воркотней пришедшая на воскресник, выбрав по своему желанию малярную работу — красить у станков ограждение, — ставила рекорды.

Лизочка работала у неё подручной: вытирала станки, подносила краску. Тамара шипела, когда Лизочка недостаточно расторопно обслуживала её. А Лизочка, случалось, заглядывалась на соседний ряд, где малярничал Коля Субботин, по рассеянности испачкав все лицо краской. Он заметно смущался от настойчивых взглядов Лизы, но это не мешало ему, в свою очередь, смотреть на девушку во все глаза. Тогда Лизочка спешила отвернуться от него. Впрочем профилем её лица он мог любоваться сколько ему угодно. Но тут был своего рода тонкий расчет: округлость её румяной щеки с пушком и прямой носик, Лизочка знала, хоть кого сведут с ума! Она мало, лишь по общим цеховым комсомольским собраниям, была знакома с Колей (они работали в разных сменах), да и вообще не обращала внимания на этого долговязого парня, История с Комовой на какое-то время невольно сделала его героем дня.

«Бедный, бедный! Как же он теперь?» — думала Лизочка, собираясь исподволь расспросить о нем Симу: уж она-то, знакомая со всеми в цехе, знает, вероятно, всю подноготную.

— Послушай, Симок — крикнула Лизочка, поднимая голову и глядя на подругу. — Аплодисментов не жди, ты не циркач и не под куполом цирка. Сверзишься так, что костей не соберешь…

Сима Кулакова, нещадно фальшивя, но мало смущаясь этим, распевала во все горло частушки под самым потолком, стоя на лестнице и проворно, безо всякой опаски, орудуя навернутой на швабру мокрой тряпкой. На неё было страшновато смотреть.

— Ничего, Лизавета, еще поживем! — протрубила в ответ Сима, снова принимаясь за швабру и пение.

Песни звучали во всех цехах.

— Ребята, внимание! — сложив руки рупором, закричал Борис Шаров, выходя на середину цеха и влезая на поломанный станок. — Слушайте меня! Эй, Кулакова, к тебе тоже относится! Ребята, — продолжал он, — мы сейчас вывозили по нижнему коридору стружку, так поверите, нас просто жуть брала: рев и вой со всех сторон. Я предлагаю соло отставить, а сообща, всеми цехами, предварительно договорившись, разумеётся, грянуть одну песню. Здорово получится!

— Голосуем, тетеревята? — крикнула с лестницы Сима. — Я — «за»! «Против» нет? В таком случае назначаю себя главным дирижером, и давайте выбирать песню!

— Военную! — предложили парни. — «Давно мы дома не были… по чарке фронтовой»…

— Ишь, чего выдумали, а по тыловой не хотите? — перекликались девушки. — Про соловьев споем. Дирижер, не уступай!

Сима с достоинством спускалась со своей голубятни. И когда через несколько минут, по выбору девушек, запели во всю силу молодых голосов:

то всем невольно казалось, что песня поется как бы сама собой, потому что никто не мог различить в ней своего голоса, а песня все поднималась и поднималась, взлетая над головами поющих.

Вахтеры в проходной на своих постах прислушивались к песне: к ним она доносилась, словно с большой реки, — торжественная и плавная.

Борис пел с особым чувством: осень 1941 года вставала перед ним. На заводе тишина такая, что слышно, как с тяжелым воем, словно от злобы задыхается, пролетает нацистский самолет. Коммунисты и комсомольцы укладывают в ящики станки, все тщательно смазав и упаковав. Ни лишнего разговора, ни смеха. Борис вышел во двор отдохнуть; здесь уже веяло запустением: валялось старое железо, металлический лом. И сразу ему вспомнились ржавые кандалы, откопанные в земле, когда строили завод. Отец рассказывал, а он бегал потом из школы смотреть на них и дивиться… Кто-то носил эти кандалы, с трудом переступая изможденными ногами, падал, просил пощады. Но пощады не было…

— Что, Боря, песня растревожила? — спросил Толя Волков, когда кончили петь. — Фронт вспомнил?

— Нет, ребята, не фронт, а эвакуацию завода, — ответил Шаров. — Тоскливые времена… Припомнились мне тогда кандалы, что под заводом откопали. Не знаю, помнит ли кто из вас? Ну просто, как ножом по сердцу! «Вот тебе, — думаю, — и музейная редкость!.. Украина уже кандалами опутана…»

Лизочка, забыв про то, что Тамара ждет, когда она принесет ей краску, стояла, слушала секретаря, то ли смутно вспоминая когда-то виденное, то ли просто представив себе эти тяжелые ржавые кандалы, цех со сдвинутыми с привычных мест и упакованными станками я ту настороженную, непривычную тишину, которая угнетает хуже всякого шума…

Никита Степанович, появившись никем не замеченный, стоял несколько минут, прислушиваясь и приглядываясь. Он понимал, почему рассказ Бориса взволновал ребят.

Отцы многих комсомольцев строили этот завод в те незабвенные годы первой пятилетки, когда народ, отказывая себе во многом, возводил гиганты, переделывая экономику страны. Сезонниками называли тогда их отцов — деревенских парней, пришедших на сезонный заработок. Отцы справедливо обижались. Не нравилось им прозвище: нет, не могли они быть сезонниками — слишком много сил и души вкладывали они в эту стройку.

Отцы женились здесь, оседали, из бараков переселились в красные корпуса и стандартный городок. Вчерашние сезонники стали автоматчиками, токарями, шлифовщиками. Дети, рожденные ими, не ходили теперь далеко за своей судьбой: в заводском поселке они учились в начальной школе, затем поступали в техникум или в институт, иные — в ремесленные училища. Целый учебный комбинат был к их услугам.

С дипломами приходили они на завод, в Почетной книге которого зачастую были вписаны имена отцов, и слава родителей обязывала детей не уронить фамильной чести. Это было почетно, но и тревожно, впрочем, никто из них и не искал спокойной жизни.

— Товарищи комсомольцы! — проговорил Никита Степанович, выходя из-за колонны. — Песню, песню! Что приуныли? Может, проголодались? Так обед вам будет. А ну!..

начал он сразу с середины песню. Его дружно поддержали.

В два часа Никита Степанович объявил перерыв и пригласил всех в буфет пообедать, где уже были накрыты столы и официантка с фабрики-кухни, вся в белом, разливала блестящим половником суп по тарелкам. Обед в буфете — это был сюрприз! Все шумно рассаживались за столы, придерживаясь своих компаний, причем каждая из них упорно приглашала парторга отобедать с ними.

За столом, где обедал Борис, было особенно оживленно. Шел громкий разговор об итогах соревнования за прошедшие полдня: кто же выиграл — они или соседи?

— Бесспорно, мы! Вон Варя Жданова подтвердит, как трудились, в поте лица, можно сказать, животов своих не щадили!… — кричали члены Борисовой бригады, помня о девичьем сюрпризе в случае выигрыша.

А Варя ела суп да помалкивала. Не так уж это важно, кто проиграл, а кто выиграл. Главное — в цехах все засияло: и у них и у соседей. «А теперь пусть администрация сама, голубушка, поддерживает на заводе чистоту и порядок!»— правильно говорит старый мастер, отец Коли Субботина.

— Эй, работяги, нельзя ли потише? — спросила своим сильным, прозвучавшим на весь буфет голосом Сима. — Поговорить людям не даете…

Она сидела между Лизочкой и Ириной Фоминой, чувствуя себя с ней век знакомой.

— Да о чем говорите-то?

— О кандалах, — ответила Лизочка. — Не идут они у меня из головы…

— Братцы, у вас интересно! — позавидовали соседи и мигом придвинули свои столы. — Требуем общего разговора?

— Какой вам общий разговор? — сказала в наступившей тишине Лизочка, повертывая в разные стороны свое хорошенькое, перепачканное в краске личико. — Я кандалы все вспоминаю. Мама мне про них рассказывала…

— Вот дались вам эти кандалы! Не видел я их и видеть не хочу! — сказал мастер.

— Как вы не понимаете? — заметила с неудовольствием Лизочка. — Не в кандалах именно дело, а просто интересно, что вот из далекого-далекого прошлого прислали предки нам свой горький поклон. А что, друзья, не послать ли и нам свой привет в будущеё? — вдруг спросила она. — Нет, вы подумайте только, Варя!..

За столом засмеялись, загалдели. Тамара иронически вполголоса промолвила:

— Вечно что-нибудь придумает наш Лизочек!..

— Дайте ей договорить! — крикнул Борис. — Продолжай, Лиза!

Я надумала написать письмо о воскреснике, ну и вообще о нашей жизни, положить его в чугунную коробку и закопать поглубже. Пусть при полном коммунизме откопают. Они, наверно, жалеть нас будут, счастья своего стыдиться. Жили, мол, тяжело, воевали, лишений много терпели, бедняги!.. А мы подписи поставим, печать… Никита Степанович, заверите? — обратилась она к парторгу. — Что жили тяжеловато и воевали, а жалеть нас нечего. Счастьем и мы не обижены, да еще каким! — сказала вдохновенно Лизочка. — Одобряйте, ребята, мое предложение. Я голосую!

Коля Субботин первый поднял руку. Он не спускал с Лизочки глаз.

Проголосовали в молчании, с серьезными лицами.

— Единогласно, — подытожила Лизочка и на секунду прикрыла глаза. — Вот, — сказала она, щурясь от света, — будто побывала в том будущем, куда мы письмо напишем. Яркость необыкновенная, ветра нет, а знамя, огромное, тяжелое пурпурное знамя, колышется, точно живое. И одно то знамя, одно на всю землю!

— Да, это жизнь!.. А все же надо написать им, пусть нас добром поминают, — сказал Коля Субботин, ясно, как живых, представляя себе комсомольцев будущего. Идея Лизочки Лаптевой насчет письма в будущеё ему очень понравилась. Да и Лизочка… Что за девушка! Никогда не встречал такой!

У Вари радостно билось сердце. Она смотрела на разгоревшиеся лица ребят и словно не узнавала их.

«Славные все какие, мечтатели! А Лизочка моя — прелесть! Не ошиблась я в бригаде!».

Шаров переглянулся с Никитой Степановичем, с чуть заметной улыбкой поднялся со стула.

— Письмо напишем, решено. Закончим его словами Владимира Маяковского: «Республику славим, которая есть, и трижды, которая будет!» А теперь, дорогие мои, — в цех!