Пятница 12 февраля, Чилачап. — Мы выслали Джона с багажом рано утром, а сами выехали в шесть с половиною часов. Джона сопровождал пион, а нас — красная ливрея. По пути нам оказывали те же почести, как и накануне и даже в полях тут и там были поставлены беседки с растениями и флагами.

Сегодня вдоль дороги впервые показались болота с растущей по ним громадной пампасовой травой, в 4–5 аршин вышины, но были также и холмы, а по сторонам и впереди весь день виднелись цепи низких возвышенностей, поэтому для нас осталось непонятным, где находятся пресловутые бесконечные болота, составившие этой части Преангерской резиденции репутацию самой нездоровой местности Явы.

Растительность стала, если возможно, еще богаче и разнообразнее; в иных местах лианы и раттаны покрывали сплошь, от корня до верху кроны, все деревья и, свешиваясь оттуда до земли, образовывали совершенно непроницаемые занавеси зелени, так что издали казалось, будто бы это был не натуральный рост растений, а искусственно устроенные циклопические зеленые стены. На полянах цвели во множестве дикие белые лилии, встречались также великолепные арумы с большими бутылкообразными красными цветами, оканчивающимися двумя огромными белыми лепестками; всюду росли лиловые и розовые ипомеи, а на прудах распускались белые Nympheae. Тиковые деревья также находились в полном цвету, одни с белыми, другие с темно-розовыми крупными круглыми метелками. Из знакомых древесных разновидностей замечались панданусы в 20–30 футов вышины, цикасы, самые отборные пальмы: Caryota urens, Oncosperma horrida, различные фениксы, арека пумила с желтыми стеблями и масса других. У меня положительно глаза разбегались при виде этой чудной флоры, превосходящей все, что либо зримое мною до этих пор, и я не могла достаточно налюбоваться окружающей природой.

Одно время шоссе пролегало по скатам каменистого хребта, где оно то спускалось в овраги, то поднималось на гребни гор, тут изгибаясь вокруг глубоких ущелий, поросших пальмами, там входя в самую глубь девственных лесов. Иногда, завернув круто за угол утеса, оно нам виднелось на противоположном откосе с нависшими над ним грозными скалами, немного далее скрываясь снова за следующим уступом, чтобы показаться опять где-то далеко внизу на дне ложбины. Широкие долины сменялись узкими расселинами с шумно протекавшими по ним меж гранитовых глыб горными ручьями. И всюду: наверху, внизу, сзади и спереди, в долинах, ущельях, по склонам и кряжам, та же дивная, удивительная тропическая растительность покрывала собою каждую пядь земли, недрясь во всех расщелинах скал и процветая одинаково роскошно в глубине лощин и на вершинах высочайших гор. Словом, здесь, где население почти вовсе отсутствует, растительная жизнь овладела всей почвой и царит беспрепятственно, раскинувшись со всею природною ей мощью и ширью, как и где ей угодно, не стесняемая людьми.

Представители пернатого царства тоже отличались сегодня своею многочисленностью; в рисовых полях, окружающих редкие деревни, водились по большей части водяные птицы всевозможного оперенья и роста. Всего более было длинноногих: больших, средних и малых, снежно-белых, коричневых, черных, серых, сливочного цвета, некоторые — с ярко-голубыми крыльями, другие с темно-красными или синими. В особенности была красива одна птица, ростом с крупного голубя: она имела пурпуровые крылья, резко отличавшиеся от фиолетово-черного тела, головы и хвоста.

Немного не доезжая последней станции, нам пришлось остановиться, чтобы отпрячь лошадь, до того брыкавшуюся, что она перепутала всю сбрую. В Калипучанг мы приехали в одиннадцать часов дня, сделав 45 верст в 4 ½ часа. В пасанграхане благодаря попечениям г-на де Кока, все было приготовлено столь же удобно, как и в Банджаре. Позавтракав, мы в двенадцать часов сели в дожидавшийся нас паровой катер и стали спускаться по Читандуви, оба берега которого, заросшие лесами, были затоплены водою. В одном месте мелькнул дикий кабан, тотчас же скрывшийся в чаще.

Читандуви, начинающийся в горах Савал, настолько широк и глубок, что в его устье, углубленное морскими приливами, входят даже большие суда. Нижняя часть его русла извивается сквозь бывшие когда-то обширным заливом болота или равы, образовавшиеся от илистых наносов потоков. От всего этого прежнего залива осталась только мелкая бухта Киндер-Зе, называющаяся по-малайски Сегара-Анакан. После полуторачасового плавания мы вошли в вышеназванную бухту, которая с юга отделяется от моря длинным скалистым островом Нусакамбанган. Последний задерживая от свободного стока в море речного ила, способствует еще более обмельчению Киндер-Зе. Остров и Ява отделены уже теперь только узким болотистым ручейком, тогда как не так давно еще они находились на довольно значительном расстоянии друг от друга. Нусакамбанган почти не заселен: лишь несколько деревушек рыболовов возвышаются на сваях из воды вдоль северного его прибрежья. Мы прошли совсем близко от них и удивлялись тому, каким образом барахтающиеся без присмотра на площадках домов ребятишки спасались от преждевременной смерти утоплением. Каждый дом стоял отдельно и имел свою лодку, посредством которой поддерживается сообщение с берегом.

Весь Киндер-Зе настолько мелок, что при отливе даже небольшие суда не могут проходить по нем, только вдоль западного и южного его берегов благодаря морским течениям остаются два прохода постоянно судоходными, имея при этом не более двенадцати футов глубины. Бухта соединяется с морем узким проливом, находящимся у западной оконечности Нусакамбангана с севера и запада она граничится непроходимыми болотами, простирающимися до подножья гор резидентства Баньюмас.

Переход через Сегара-Анакан занял более двух часов; после чего мы снова вошли в реку или скорее устье реки Сапурегел, сливающееся с рукавом моря и разветвляющееся на многие русла. По всем этим руслам медленно поднимались и спускались нагруженные и порожние прау, идущие или возвращающиеся из Чилачапа с сельскими продуктами.

Мы пришли в 4 ½ часа в Чилачап при проливном дожде и были встречены у пристани французским консулом г-ном Перроном, который, узнав от хозяина гостиницы о нашем приезде и желая сделать нам любезность, сам от себя приехал на встречу и предложил свой экипаж. Гостиница была из ряду вон плоха: маленькие, темные, грязные комнаты и прескверная еда.

Вечером пришли г-н Перрон и зять его г-н Констан, здешний ассистент-резидент; оба, несмотря на французские фамилии, как оказалось, — голландцы. Перрон давно уже живет на Яве и хорошо знаком с краем; он говорил, что в прежние времена, когда Чилачап не был дренирован и никакие меры не принимались для осушения местности, санитарное состояние его было самое плачевное. Зловредная лихорадка до того сильно свирепствовала, что правительство принуждено было удалить отсюда гарнизон; на одном французском военном судне, зашедшем в Чилачап по пути в Новую Голландию, в несколько дней умерло до двадцати человек от этой болезни. Пароходы перестали даже заходить в порт, опасаясь инфекции. Особенность здешней лихорадки состоит в том, что она в большинстве случаев появляется лишь по отъезде из нездоровой местности; живущие же здесь постоянно, пока они не покидают города, редко от нее страдают. Последствия ее всегда пагубны для здоровья и весьма часто бывают смертельны. Ныне благодаря канализации города и окрестностей санитарное состояние значительно улучшилось.

Не имея теперь почти никакого значения, Чилачап в скором времени, когда железная дорога из Чибату будет готова, станет важным Центром как соединительный пункт двух рельсовых путей, сходящихся здесь с различных концов Явы.

Суббота 13 февраля, Магеланг. — Утром, встав рано, мы прокатились Немного по городу, после чего в семь часов выехали по железной дороге в Пурвореджо. В Кутоарджо наш вагон прицепили к другому поезду, так как первый шел в Соло и Сурабаю; наш же по короткой ветви доставил нас в двадцать минут езды на место назначения, куда мы прибыли в одиннадцать часов.

С. телеграфировал накануне ассистент-резиденту, прося его приготовить нам экипаж для проезда в Магеланг, отстоявший от Пурвореджо в сорока верстах. Согласно депеши четырехместный весьма старый фаэтон дожидался нас у выхода; позавтракав в гостинице, мы выехали в двенадцать часов из Пурвореджо. Проезжая мимо станции, мы застали там еще Джона, хотя раньше ему наказывали не мешкать, дабы поспеть до вечера в Магеланг. Оказалось, что, отправив Серафиму одну без всяких вещей, он послал нанять двух гэрри под себя и чемоданы; выбранив его за нераспорядительность, С. приказал ему нагрузить все на приготовленную телегу и выезжать немедленно за нами. Отъехав затем не более двух верст, мы увидали Серафиму, стоявшую в стороне от дороги и без самса. На наш вопрос, зачем она остановилась и где кучер, она ответила, что он ушел за добавочною лошадью.

Широкая аллея, по которой мы следовали, обсаженная деревьями канари и фикусами, проходила меж полей по гористой местности, почти всей обработанной под рис, индиго, табак и пр. Вообще отсутствие лесов составляло резкий контраст с пейзажами последних двух дней. Население тоже выглядывало иное, так как в средней части Явы, где мы теперь находимся, живут яванцы, а в западных, только что покинутых нами провинциях, — сунданийцы. Зато, если замечалась разница в крае и жителях, лошади не изменили своего характера, и путешествие разнообразилось обычными их приемами, только, будучи еще мельче и тоще преангерских, остановки повторялись чаще обыкновенного, и мы еле подвигались вперед, хотя перегоны были не более двенадцати верст.

С полдороги стали видны на востоке вулканы-близнецы Мербабу (10,214 футов) и Мерапи (9,375 футов), соединенные узким кряжем холмов. Первый давно бездействует, но из второго беспрерывно выделяется столб белого пара, имеющий у основания, по словам Юнгхуна, не менее 650 футов в окружности. Вечно дымящийся Мерапи не подвергался в исторические времена таким страшным извержениям, как остальные вулканы Явы; он только выкидывал пепел, переходящий иногда под влиянием падающих единовременно дождей в жидкую грязь.

На северо-запад от «близнецов» и на противоположной стороне большой долины Кеду, с вершинами, теряющимися в облаках, обрисовывались силуэты двух других вулканов — Синдоро (10,240 футов) и Сумбинг (10,935 футов), прозванных моряками «двумя братьями».

Синдоро, т. е. «Величественный», — самая величавая гора Явы, отличается замечательною правильностью контуров. Вершина его точно срезана ножом, а скаты покрыты потоками лавы, образовавшими толстый ровный слой и наполнившими отчасти пространство между ним и Сумбингом. Последний, который, вероятно, обязан своим именем «Рассеченной горы» расщелине его кратера, выше Синдоро, но менее красивой формы. Характеристичную черту Сумбинга составляет равномерность наружных его борозд, которые от вершины до основания идут лучами, отделенными друг от друга гребнями в 250–300 футов вышины. «Два брата» кажутся совсем потухшими, и лишь струившийся из них дым указывает на то, что подземные огни сохранили еще остаток деятельности.

Погода, бывшая с утра очень удушливой, немного посвежела после полудня, но, пройдя версты две пешком, пока перепрягали лошадей, нам стало так жарко, что мы купили продававшиеся по дороге, помоло (Citrus decumana), оказавшиеся замечательно вкусными и освежительными. Привозимые из Вест-Индии в Европу помоло не могут сравниться с яванскими ни по вкусу, ни по аромату; здесь помоло при хорошей культуре достигают совершенства, неизвестного в других странах. Величиною с детскую голову, они весят до 12–15 фунтов и настолько сочны, что из одного плода можно наполнить большую суповую тарелку.

Другой плод, встречающийся всюду на Яве, — рамбутан (Nephelium lappaceum) более красив, чем вкусен. По форме и ярко-красному цвету он похож на очень крупную землянику, но имеет твердую наружную корку, покрытую частыми крупными мягкими волосками; внутри скорлупы находится съедобная белая желеобразная мякоть, обладающая неприятным кисловатым вкусом. Плоды растут кистями и весьма живописны, когда они на базарах сложены в большие кучи.

На последней станции нам запрягли вместо четырех шесть лошадей, так как от этого места дорога шла почти все время в гору. Начавшийся незадолго до того сильный дождь не прекращался до самого Магеланга. В двух километрах от города мы въехали в предместья его, тонувшие в массе зелени и пересеченные по всем направлениям широкими аллеями, по обеим сторонам которых выстроены были дома туземцев и китайцев и красивые виллы европейцев, все окруженные садами.

Гостиница «Лозе», куда мы приехали в четыре с половиною часа дня, была довольно посредственна: вся меблировка комнат состояла из трех или четырех предметов и каменные полы ничем не прикрывались; широкая, сама по себе удобная веранда выходила на задний двор, где спереди висело грязное белье, а сбоку мыли столовую посуду.

Серафима явилась только в девять часов вечера, и когда мы легли спать, Джон еще и не показывался. Погода вечером и ночью была очень жаркая, и только к утру стало немного прохладнее.

Воскресенье 14 февраля, Магеланг. — Магеланг (1,213 футов над уровнем моря), — столица резидентства Кеду — расположен в центре великолепной долины, орошаемой рекой Прого и удобряемой пеплом вулканов. Проточная вода, великолепные густые деревья, громадные горы, высящиеся на горизонте, — все это способствует тому, чтобы сделать из Магеланга очаровательное местопребывание.

Намереваясь остаться здесь с неделю, мы устроились насколько возможно удобно в гостинице. Вчерашнее замечание хозяину произвело должный эффект: двор вычистили, белье убрали, веранду огородили ширмами, так что образовался отдельный уголок, называвшийся нашей гостиной, нашлись и ковры на полы и кое-какая мебель, так что в конце концов мы остались вполне довольными своими комнатами.

Джон прибыл сюда лишь в девять часов утра: оба его экипажа сломались при выезде из Пурвореджо и так как нигде нельзя было достать лошадей, то он нанял большую телегу, на которую сложил весь багаж, весом в с лишком двадцать пудов. Грузную эту кладь везли сорок верст трое людей, запросив всего около десяти рублей за труд. Они шли безостановочно день и ночь и только раз часа три отдыхали, так что бедный Джон, шедший тоже пешком, совсем изнурен и еле стоит на ногах. Следует отдать справедливость гоанийцам в том, что они действительно замечательно расторопный народ. Не говоря и не понимая ни слова из малайского языка, не быв никогда на Яве, Джон при всей своей неразвитости всюду умеет ловко устроиться и распорядиться. Всегда услужливый, в высшей степени работящий и покладистый, он неоценим при подобных путешествиях. С. написал ассистент-резиденту в Пурвореджо, чтобы пожаловаться на беспорядки почтового тракта.

Все утро мы провели дома, занимаясь чтением и писанием. После четырех часов мы катались по городу и окрестностям его; причем проехали мимо горы Тидар (1,651 футов), называемой туземцами «гвоздем», так как, по их повериям, посредством его земной шар прикреплен к мировому диску.

Под вечер мы прошлись немного пешком вокруг обширной площади, расположенной напротив гостиницы и занимающей весь центр города. На ней весь день обучаются солдаты, проезжают лошадей или под тенью деревьев играют дети. Погода сегодня была довольно жаркая: термометр показывал утром и вечером 18° R., в полдень в тени 23° R., а на солнце 40° R.

Понедельник 15 февраля, Магеланг. — В семь с половиною часов утра мы выехали в Боробудур, где находятся самые обширные развалины индо-буддийской эпохи на Яве. Широкая аллея деревьев канари оживлялась толпами туземцев, несшими различные сельские продукты в город. Удивительно близкими казались сегодня четыре вулкана, словно грозные сторожа, окружавшие Магеланг: Мерапи и Мербабу, соединенные друг с другом, точно горным узким мостом, а на северо-западе «величественный» Синдоро и Сумбинг, поднимающийся почти прямо из равнины. Сквозь прозрачный утренний воздух легко было различить все контуры этих вулканов, вершины которых отчетливо выделялись на безоблачном небе, только вокруг Мерапи плавало легкое белое облако, окружая его главу как будто газовым тюрбаном. У оголенного же Сумбинга, на котором не растет ни одно дерево, ясно виднелись от самой подошвы до высшей точки его конуса малейшие подробности его своеобразной формации.

К юго-западу, куда мы направлялись, вид заслонялся невысоким кряжем скалистых гор, зубчатые и заостренные оконечности и голые каменистые скаты которых обрисовывались еще резче благодаря падающим на них прямым лучам только что взошедшего солнца. В пространстве, заключенном между вулканами и этим хребтом, простиралась волнистая с невысокими холмами долина реки Прого, покрытая рисовыми полями, насаждениями джута, индиго и др. и разнообразимая рощами пальм с ютившимися под ними деревнями, группами деревьев и многочисленными ручейками, весело струившимися по всем направлениям.

На первой станции, в семи верстах от Магеланга, нам запрягли шестерку лошадей, и, свернув с почтового тракта, мы поехали проселочной, нешоссированной дорогой. В одном месте последняя проходила через такую густую и высокую рощу бамбуков, что под ними царила точно ночная тьма. Несколько верст не доезжая до Боробудура, мы остановились в Мендуте, любопытный храм которого не так давно был случайно найден под грудой земли, покрывавшей его.

«Совершенно другого характера, чем Боробудур, храм в Мендуте, хотя и небольшой, но представляет собой серьезный интерес для истории яванской архитектуры. Он стоит на фундаменте, имеющем семьдесят квадратных футов и от пятнадцати до шестнадцати футов вышины. Самый храм, включая выступы на каждом фасе, дающие ему слегка крестообразную форму, равняется приблизительно сорока пяти квадратным футам. Внутри, под крышей, похожей на опрокинутую пирамиду, находится храмина в двадцать квадратных футов, вмещающая три колоссальные сидячие статуи в одиннадцать приблизительно футов вышины каждая. Средняя изображает Будду, боковые, — вероятно, Вишну и Шиву. На одном из наружных фасов высечен образ Лакшми о восьми руках, а на другом — божество с четырьмя руками, сидящее на лотусе, стебли которого поддерживаются двумя фигурами с семью змеиными головами. Эта группа, несомненно, повторение той, которая, причисляемая к самым древним скульптурам, имеется на фасаде пещеры в Карли Индии и относится к VI или VII веку; здешняя принадлежит более современной эпохе.

Любопытно то, что мендутское изваяние несравненно более окончено и художественно, чем карлийское. Одно кажется слабым усилием вымирающего искусства, другое, яванское, по изяществу может сравниться с наилучшими произведениями индийской скульптуры. То же замечание относится и к священному дереву, под которым сидит божество; как таковые же символические деревья в Боробудуре, оно по исполнению стоит много выше индийских.

Главный же интерес этого храма заключается в том, что его сооружение, несомненно, последовало немедленно после постройки Боробудура. Если верно предположение, что последний относится к 650–750 году после Р.Х., то мендутский должен был быть воздвигнут между 750 и 800 годами после Р.Х.

Кроме вышеописанных особенностей, в нем замечательна высокая степень совершенства в чертежах, тем более удивительная, что она соответствует времени, когда буддийское искусство в Индии всюду приходило в упадок.

Значительная полнота мифологических сюжетов указывает также бесспорно на то, что мендутский храм принадлежит или буддизму, или индуизму, но всего вероятнее, что религия, которой он был посвящен, была одним из тех компромиссов, который был бы назван в Индии джэйнским. Другими словами, это экземпляр переходной архитектуры, каковой так богата Ява, и отсутствие которых составляет такой пробел в истории архитектуры Индии».

Фигура Будды из серого гранита имеет спокойное, кроткое выражение лица и так же, как и другие фигуры, отличается тонкостью работы. Рядом с храмом помещалась туземная школа, учитель которой пригласил нас войти; как помещение, так и способ преподавания отличались простотой: ученики сидели на полу и один из них читал что-то вслух, а другие хором вторили ему. Прежде чем достигнуть Боробудура, нам пришлось переправиться через неширокую, но довольно быструю реку по весьма первобытному парому, состоявшему из двух лодок с бамбуковым настилом. Место было крайне живописно: высокие, крутые берега с нависшими над водой деревьями и быстрая река, в которой стояли по колено лошади и буйволы, пейзаж оживлялся, кроме того, множеством людей и телег, переправлявшихся на пароме или дожидавшихся своей очереди.

Нас перевезли в два приема: сначала лошадей, а потом экипаж; пока все это кропотливо исполнялось саисами, С. ушел вперед пешком и я, сняв фотографию, последовала вскоре его примеру.

На повороте дороги я остановилась полюбоваться травянистым хлопчатником (Bombax cebia), почти задушившим в своих объятиях прелестный маленький храм, прислоненный к нему. Две стороны храма были совсем скрыты корнями, из-за которых выглядывали обхваченные ими богато изваянные камни. Дерево, самое большое всех окрестностей, высилось раза на два выше кокосовых пальм, ствол его подымался совершенно прямо футов на сто от земли и только на этой вышине начинались первые ветви, образующие выше гигантскую лиственную крону. Другая разновидность хлопчатных деревьев посажена вдоль почтовых трактов, где она заменяет телеграфные столбы; особенное расположение ее ветвей, под прямыми углами к стволу, весьма удобно для разобщения проволок.

Наконец, в конце длинной аллеи показались на холме развалины Боробудура, аллея вела кругом пригорка к маленькой гостинице, от которой хорошо был виден великолепный памятник, содержащий в своих bas reliefs полную историю Будды. Из всех монументов Явы боробудурский самый древний.

Фергюссон по этому поводу пишет:

«Стиль и характер его скульптур так тождествен со скульптурами пещер в Аджунте (Индии), что, кажется, будто бы они были исполнены одними художниками. Потому, если пещеры относятся, как предполагается, к первой половине VII столетия, то яванский памятник должен принадлежать второй половине того же века.

На Суматре, в Минангкабау, найдена надпись, в которой король, называющий себя махараджа Адираджа Адитиадхарма, король Пратхамы, хвастается своими подвигами, объявляет себя буддистом и сообщает, что он воздвиг в честь Будды великолепную семиэтажную вихару. На этой надписи выставлен 656 год после P. X., по времени она относится к эпохе, когда царствовали на Яве прибывшие из Индии сыновья короля Гуджарата, которые, выписав с своей родины художников, стали строить храмы в Прамбанане и Боробудуре. Поэтому более чем вероятно, что семиэтажная вихара, упомянутая в надписи Адитиадхарма, и есть боробудурская. Факт нахождения надписи на Суматре не имеет значения: надписи Асока находятся всюду, кроме в стране, где он жил».

Само собою разумеется, что храм не был окончен сразу или в несколько лет; постройка всей группы с чанди Павон и Мендут простирается вероятно на полтора столетия до приблизительно 800 года после Р.Х., т. е. на весь золотой век буддизма на Яве. Боробудурский памятник весьма важен в научном отношении; сооруженный во время наибольшего развития буддизма и незадолго до его падения, он содержит в себе перечень всех сведений, полученных из других источников, и дает наглядное представление о буддийском искусстве и обрядах.

Основной руководительной мыслью при постройке боробудурского монумента была, очевидно, дагоба с пятью шественными галереями. При исполнении же последовали некоторые изменения, так, например, галереям придана форма не круглая, а квадратная, и большое среднее сводчатое здание заменено семидесятью двумя малыми по бокам и одним большим посредине; каждое из малых содержало статую Будды, видневшуюся сквозь каменное, ажурной работы, отверстие. Центральное сооружение было снаружи глухое со всех сторон, но пустое внутри и включало в себе, вероятно, какой-нибудь драгоценный священный предмет или останки святого.

Для Боробудура послужила образцом не только дагоба, но и вихара, в последних кельи, не имея отверстий внутри, только своею наружностью подражали жилищам монахов; в монастырях Гандхари (Индии) мы уже видим настоящие кельи, превращенные в ниши для статуй. В Боробудуре же строители сделали еще шаг вперед и по примеру Махавеллипура кельи повторяются на каждом фасе, служа исключительно нишами для сидящих фигур Будды, которых насчитывалось до 436.

Сходство Боробудура с Тахт-и-Бахи так поразительно, что год, приуроченный одному, неминуемо относится и к другому. При этом, сравнивая вышеназванные два здания, для нас становится понятно, каким образом уже в седьмом столетии буддизм на Яве достиг достаточного развития, чтобы воздвигать памятники, во всем тождественные с индийскими, в которых буддистская архитектура достигла уже высшей степени своего совершенства. Объяснение этого факта мы находим в том, что строители Боробудура, по всем вероятностям, выселились на Яву из западных провинций Индии. С другой стороны, зная о таковом развитии религии Будды на этом острове в седьмом столетии, трудно отделить, большим промежутком времени возникновение его памятников от таковых же в Гуджарате.

Как заметно по рисункам, Боробудур имеет вид или семи- или девятиэтажной вихары, смотря по тому, считать ли платформу, на которой стоят семьдесят две малых дагобы, за один или три этажа. Базис его имеет 400 футов в поперечнике, но храм — только 300 футов в каждой стороне. Но Боробудур замечателен не столько своими размерами или красотой своего архитектурного очертания, как скульптурами, которыми покрыты все его галереи. Эти изваяния простираются на пять тысяч футов — почти полторы версты, — и так как они имеются с обеих сторон, то получается почти 10 тысяч погонных футов bas reliefs; если же прибавить к ним те, которые помещаются в два ряда, мы получим ряд скульптур, которые, расположенные в одну линию по земле, заняли бы пространство в четыре с половиною версты длины. Большинство из них удивительно хорошо сохранились.

В историческом отношении самая интересная галерея — первая, на внутренней ее стене изображена в 120 bas reliefs самой изящной работы вся жизнь Сакиа Муни. В трех последующих буддизм представлен, как религия; группы в три, пять или девять фигур Будды повторяются одни за другими вперемежку с бодхисатуами и всевозможными святыми.

Будучи лишь пирамидой, воздвигнутой на горе, сооружение Боробудура не представляло особенных строительных затруднений; поэтому неудивительно, что он сохранился так хорошо, хотя, как и все яванские памятники, он выстроен без известки. Весьма любопытно, как строго архитекторы его придерживались индийского суеверия относительно сводов. Все ниши имеют сводчатые арки — круглые, эллиптические или заостренные, но непременно сложенные горизонтально, т. е. в виде парусных сводов.

Из осмотра Боробудура я вынесла впечатление, что он по работе и художественности во многом уступает индийским зданиям; впрочем, вопреки тому, что говорит Фергюссон, весь памятник до того разрушен и в таком запущении, что трудно правильно судить о нем. Нижние bas reliefs, а именно изображающие сцены из жизни Будды, сохранились сравнительно лучше верхних, но и они наполовину разрушены.

Как с гостиницы, так и с площадки памятника открывался чудный вид на окрестности; с веранды дома виднелся напротив скалистый хребет с рассеченными вершинами, обрамлявшийся стоящими на первом плане деревьями, а у подножья его тянулась длинная долина, пестреющая всевозможными плантациями: риса, чая, табаку, индиго и пр. С платформы Боробудура вид был еще шире и обнимал всю обширнейшую долину Прого с богатыми ее насаждениями и разбросанными тут и там рощами кокосовых пальм, под которыми прятались корзинообразные жилища многочисленного населения. Грандиозных очертаний великолепные вулканы возвышались по краям ее, а многие мелкие кряжи и холмы пересекали всю местность по разным направлениям. Вблизи над остальными деревьями парил великан-хлопчатник, широко раскинув свои могучие ветви.

Позавтракав в гостинице, мы к двум часам вернулись домой; едва вышли мы из экипажа, как пошел обычный ливень, длившийся с неимоверной силой часов до четырех. Вечером приезжал полицеймейстер, присланный резидентом для переговоров относительно затеваемой нами поездки на плато Дьенг; местные власти затрудняются насчет верховых лошадей, которых будто бы нельзя нигде достать.

Температура в полдень была в 24° R. в тени и 44° R. на солнце.

Вторник 16 февраля, Магеланг. — Сегодня рано утром мы выехали в экипаже к горячим источникам и прудам, отстоявшим на семь или восемь верст от города. Расхваленные хозяином гостиницы, эти источники представляли весьма мало интереса: чистая, прозрачная ключевая вода, бьющая из-под земли и образующая небольшие пруды, составляла единственное зрелище этого места. Покинув экипаж, мы пошли пешком полями, думая прогуляться лишь немного, но потом, увлекшись, зашли так далеко, что вышли к самому шоссе. С. отправился назад за коляской, а я пошла дальше к городу, предполагая, что С. скоро меня нагонит. Жара была нестерпимая, тем более, что дорога против обыкновения не затенялась деревьями, вследствие чего, пройдя все семь верст до гостиницы пешком, я пришла домой в полном изнурении; С. же приехал после меня, потеряв много времени в розысках экипажа.

После завтрака снова приезжал полицеймейстер, на этот раз с отказом резидента в содействии для устройства экскурсии в Дьенг. Получив такой вежливый ответ, С. спросил по телеграфу у хозяина гостиницы в Теманггунге: берется ли он снабдить нас верховыми лошадьми? Ответ пришел довольно скоро и сообщал, что почтовые есть, а верховых не имеется. На это С. вторично телеграфировал, прося послать в Нгадиреджо за лошадьми. Мы решили, во всяком случае, ехать завтра в Нгадиреджо, где виднее будет возможность осуществления поездки; мы полагаем, что на месте без труда найдем если не двух, то по крайней мере одну лошадь под меня, так как С. объявил, что ему безразлично, ехать верхом или идти пешком все пятнадцать верст до Дьенга.

Среда 17 февраля, пасанграхан Дьенга. — В шесть с половиною часов утра, взяв с собою Джона, седла и съестные припасы, мы выехали в экипаже и, переменив на полдороге лошадей, прибыли в Теманггунг в восемь часов. Готовая коляска, с запряженными лошадьми, нас уже ждала в гостинице, а вышедшая навстречу хозяйка, толстая голландка, сообщила приятное известие, что она приготовила в Нгадиреджо трех верховых лошадей и двух кули. Таким образом, несмотря на отсутствие любезности властей, наша поездка обеспечена благодаря услужливости содержательницы гостиницы.

В Палакан была выслана подстава и к одиннадцати часам нас подвезли к какому-то складу, кажется, соли, в деревне Нгадиреджо, где дожидались лошади и проводники. Расстояние из Магеланга до Теманггунга и оттуда в Нгадиреджо в 19 ½ верст, так что всего в экипаже приходится ехать 39 верст. Из Нгадиреджо же до Дьенга считается 22 ½ версты.

Закусив под навесом склада, мы сели верхом и отправились вдвоем, взяв с собою саиса, несшего мой фотографический аппарат. Джон в сопровождении багажного кули последовал за нами тоже верхом. У С. лошадка была до того мала, что он на нее садился без стремян, стоя на одной ноге на земле и перекидывая другую через седло; сидя же на ней, стремена у него висли ниже колен лошади, которая, несмотря на это несоответствие своего роста к весу седока, довезла его без особого труда до места назначения.

За Нгадиреджо шла сначала в гору широкая дорога, сменившаяся вскоре узкой, то каменистой, то глинистой скользкой тропинкой, которая попеременно всползала круто вверх или спускалась зигзагами в овраги. Ближайшие от нас холмы были совсем обнажены и по скатам их, местами отлогими, местами обрывистыми, росла высокая жесткая трава; другой растительности не было, и только изредка в ущельях и ложбинах виднелись древесные и иные папоротники. Налево возвышался красивый Синдоро, а направо простирался волнистый откос, оканчивающийся глубоким обрывом, за которым начиналась сплошь покрытая деревьями высокая гора с несколькими меньшими конусами левее ее.

После небольшой деревушки мы стали постепенно спускаться мимо обширной кофейной плантации, которая, занимая весь левый от дороги склон и значительное пространство низины, подымалась еще, почти до верху противоположного откоса. Направо от нас столь же значительная чайная плантация тянулась вдоль тропинки до подножья ската, на котором были расположены склады и жилые постройки плантатора. Встречавшиеся нам здесь многочисленные туземцы возвращались, по-видимому, с различными припасами с базара, а кули несли, вероятно, оттуда же древесный уголь.

К этому времени у меня болевшая уже с утра голова стала еще более разбаливаться, а Дьенг казался недосягаемым. У дома плантатора мы осведомились о пути, так как наш бестолковый саис давно уже отстал. Широкая длинная долина, в которой мы находились, углублялась к югу, где заканчивалась высоким хребтом, а к северу граничилась высившимися одна над другой горами, вершины которых терялись в облаках, нависших в этот день очень низко. Там-то, за этими облаками, нам сказали, скрывался Дьенг. Мы спустились еще немного по красивой дорожке, идущей вдоль глубокого обрыва, по дну которого несся бурный поток. По другую сторону его зеленели терявшиеся из виду поля кукурузы, разводимой в громадных размерах в средних провинциях Явы, где она служит одним из главных предметов продовольствия населения. Всюду по дорогам и селениям продаются во всевозможных видах зрелые колосья ее то цельными, сырыми или вареными, то в виде зерна.

Перебравшись потом по бамбуковому мосту, мы снова стали подниматься в гору и остальные девять верст до пасанграхана почти беспрерывно круто взбирались.

Верстах в трех от моста, на окраине деревни, у меня до того закружилась голова, что я принуждена была слезть с лошади и прилечь на землю. Накрапывавший с некоторого времени дождь усиливался, сопровождаясь довольно густым туманом, и поэтому С. в надежде найти для меня какое-нибудь убежище обошел всю деревню, но вернулся с неутешительным известием, что ничего не видел, кроме грязных хижин. Когда я немного отдохнула, С. уговорил меня ехать дальше, так как уже начинало темнеть и дневной жар сменился сырым холодным воздухом. Подсадив меня на лошадь, он стал подгонять ее сзади, а встретившийся прохожий повел под уздцы.

Этот добрый туземец, увидав мою беспомощность, сам от себя предложил свои услуги и прошел, таким образом, несмотря на ночную пору, девять верст в противоположном направлении от своего местоназначения; я вполне убеждена, что побудительной причиной его поступка было лишь бескорыстное желание помочь совсем незнакомым ему людям; желание, проявлявшееся неоднократно по пути в пасанграхан, во время которого он, ведя лошадь, принимал всякие предосторожности, чтобы она ступала спокойно, и вообще делал все, что мог, чтобы облегчить мне подъем, предложив даже нести меня на спине, думая этим избавить от сотрясения верховой езды. Этот инцидент описан мною так подробно только оттого, что он дает понятие об услужливости и вежливости яванцев, всегда готовых отложить свое личное дело, чтобы прийти на помощь другим, черта характера тем более удивительная в неразвитом простом туземце, что она встречается лишь в виде исключения даже между цивилизованными европейцами.

Последнюю часть поездки нас, точно туманом, охватили облака, так что ничего не было видно кругом. Наконец-таки к десяти часам вечера мы добрались до Дьенга, где, к счастью, дом оказался довольно опрятным, и я могла прилечь в ожидании Джона с вещами, прибывшего несколькими часами позже нас. Находясь на вышине 6,500 футов над уровнем моря, температура воздуха, в особенности в сравнении с Магелангом, была очень низкая и чувствовалась даже в доме. Деревня, расположенная около пасанграхана, — самая высокая всей Явы.

Четверг 18 февраля, Магеланг. — Встав рано утром, мы отправили Джона обратно с саисами, а сами поехали смотреть развалины. Последние разбросаны по неровному плато, окруженному амфитеатром гор, бывших когда-то, в доисторические времена, вероятно, стенами громадного кратера. В состав этих гор входят: с севера заостренные оконечности хребта, покрытого деревьями и оканчивающегося вершиной Праху, с востока — конус Пакуеджо, а с юга — Висма, невысокий скалистый кряж. В общем плато красиво совершенно своеобразной дикой красотой, производящей какое-то тоскливое, унылое впечатление.

Вся Дьенгская местность, по вулканическим феноменам одна из наиболее замечательных Явы, на ней, между прочим, находится известный Пакараман. Гува-Упас, или «Долина смерти», описанная некоторыми путешественниками, как пустынная равнина, пребывание на которой, даже в течение нескольких минут, влечет за собою неминуемую смерть всякого живого существа. Таковое место действительно существует, но только в виде небольшого отверстия в земле, из которого углекислый газ исходит в достаточном количестве, чтобы подействовать смертельно на живые существа. Сложившееся мнение об обширности и гибельном действии Гува-Упаса произошло, без сомнения, от религиозных преданий, с которыми связан Дьенг, служивший в былые времена сборным пунктом поклонников Шивы, бога-разрушителя.

Памятники, развалины коих еще видны, были выстроены шиваитами отчасти на самом плато, отчасти на скатах гор. Насколько можно судить по остаткам, тут существовала целая серия храмов и различных других зданий: так, например, сохранились обломки величественной лестницы, подземного канала, караван-сарая и др. В одной гроте Юнгхуном найдена индусская надпись, оставшаяся неразобранной. Обширность развалин свидетельствует о значительном числе жителей, населявших эти горные высоты в эпоху шиваитской цивилизации. Последовавшее затем извержение вулкана Пакуеджо, а, может быть, и нашествие мусульман, разогнало население и опустошило плато, которым овладели леса и болота; только в начале нынешнего столетия сюда снова отважились люди, основавшие деревню и обработавшие давно запущенные земли.

О стиле здешних построек можно составить себе довольно определенное понятие по уцелевшим еще до сих пор четырем или пяти маленьким храмам. Архитектура их как в общих чертах, так и в деталях, указывает, несомненно, на индусское происхождение, а скульптура служит не менее веским доказательством существования здесь браманийского культа. По мнению Фергюссона, дьенгские памятники принадлежат самому чистому чалукианскому стилю, т. е. стилю, преобладавшему в необраманийскую эпоху в Гуджарате (Индии) и могут быть отнесены к VIII столетию после Р.Х.

Заговорив о яванском искусстве, кстати будет упомянуть о двух замечательных его чертах, а именно: об отсутствии во всех древних зданиях острова пилястр или колонн, а также и настоящих арок или сводов. Первый факт тем более любопытен, что яванские строители, как известно, были родом из Индии, где дравидиане на юге и джэйны на северо-западе всюду вводили в своих постройках колонны. Неупотребление сводов вполне понятно, так как индусы старались по возможности обходиться без них, заменяя их, где можно, железом и деревом; на Яве же, где не видно следов этих двух материалов, все из камня, но без тех пилястров и сводов, которые входили в состав девяти десятых индийских памятников. Другая отличительная характеристика строений острова состоит в том, что они выложены без извести, которая употреблялась только для штукатурки.

Таким образом, яванская архитектура, вероятно, единственная в мире, достигшая высокой степени совершенства без колонн, сводов и извести.

Сняв фотографии достопримечательностей Дьенга и наняв кули нести мой аппарат и мешок, так как вчерашний саис оказался вовсе бесполезным, мы в девять часов двинулись в обратный путь. Первая часть дороги, не замеченная мною вчера, шла вдоль широкого ущелья, по обе стороны которого подымались высокие горы; тропинка, обсаженная экалиптусами, окаймлялась справа крутым обрывом, внизу которого несся бурный поток. К сожалению, густые облака, обхватившие нас как и накануне, мешали нам любоваться живописностью местности. На полдороге стал накрапывать мелкий дождь, и мы в ожидании запоздавшего кули, несшего наши непромокаемые пальто, слезли с лошадей и закусили купленными бананами. В одном месте, где росло несколько больших деревьев, мы спугнули целую колонию обезьян, забавивших нас своими смелыми выходками и кривляниями.

В Нгадиреджо, куда мы приехали в половине второго, Джон, прибывший раньше нас, приготовил нам закуску и чай; после чего мы сели в экипаж и к шести часам были уже в Магеланге. По дороге по случаю китайского празднества во всех деревнях были устроены перед домами арки, украшенные светло-желтыми листьями кокосовых пальм, раздвоенных пополам и сплетенных в банты и дуги, с висевшими вниз, наподобие бахромы, разрезанными листками. Всюду виднелись также букеты и гирлянды цветов, свешивающихся по стенам домов.

В гостинице мы нашли письма от резидентов Соло и Джокьи; первый извещал, что сусухунан болен и не может нас принять и что по той же причине нам нельзя будет осмотреть кратон [209]Кратон — дворец, резиденция султана, сусухунана ( яв. ).
; второй, наоборот, писал, что устроит нам свидание с султаном и покажет дворец.

Пятница 19 февраля, Магеланг. — Всю ночь дождь лил беспрерывно, продолжаясь и сегодня до полудня, вследствие чего погода стала много прохладнее. После четырех часов мы ходили пешком, пройдя через китайский кампонг, начинающийся около самой гостиницы, мы вышли за город и, миновав большое кладбище, взобрались на Тидар. Сверху вид был великолепный: вдали, выделяясь на темно-голубом фоне неба, отчетливо обрисовывались вулканы и горы, а вблизи долина реки Прого и Магеланг виднелись, как на ладони. Город казался густою массою зелени и только тут и там крыши домов выглядывали из-за деревьев. У подножья Тидара обширная равнина служила военным плацем, на котором сегодня войска упражнялись в стрельбе из пушек в мишени; на этой же равнине с другой стороны находился скаковой круг, где двое офицеров объезжали довольно плохих маленьких лошадок. Посадка седоков с ногами, вдетыми в длиннейшие стремена, со всем туловищем, вытянутым в струнку, была крайне некрасива и угловата.

Вечером мы снова прошлись по китайскому городу, дома которого, по случаю праздника, были ярко освещены; по улицам катались более зажиточные китайцы, забравшие все экипажи из гостиницы, а бедный народ гулял пешком с фонарями и зажженными факелами в руках. Во многих местах пускали фейерверк и тут же происходило представление ваянга. Даланг, руководивший им, сидел за ширмой и вел бесконечные разговоры за фигур, воткнутых по две зараз в бамбуковый ствол и сменяемых от времени до времени другими. Они не приводились в движение и только изредка двигали руками; тени их, с уходящими назад профилями, выдающимися носами и странными прическами, отраженные на ширме, были весьма оригинальные, но все зрелище было монотонно и скучно. Собравшаяся толпа зрителей курила, пила, ела, сидя на земле, приняв, по-видимому, все предосторожности, чтобы провести удобно ночь, слушая приключения своих любимых героев. Немного дальше на импровизированном театре под открытым небом играли топенг, а рядом бедойо под аккомпанемент гамеланга медленно танцевала, припевая что-то фальшивым голосом.

Треск выпускаемых со всех сторон ракет сливался с музыкой, пением и говором народа, весело, но чинно справлявшего китайский праздник. Китайцев теперь насчитывается на Яве несколько сот тысяч и, несмотря на принимаемые правительством меры для уменьшения переселения, число их постоянно увеличивается. Большинство «сынов Небесного царства» занимается торговлей и начинает свою карьеру в каком-либо местечке в качестве разносчиков, продающих тесьму, пуговицы и проч. мелочь, которую они переносят в корзинах на коромысле. Проторговав года два, они уже нанимают себе одного или двух носильщиков; затем, спустя еще несколько времени, у них является лошадь для езды, после чего они уже открывают лавку и, в конце концов, обогатившись, покупают дом и ездят в собственных экипажах. Но, несмотря на приобретенное богатство, китайцы всегда придерживаются преданий своей страны: носят длинную косу, одеваются просто и продолжают проживать в избранном с самого начала селении, где все их знают и уважают.

Суббота 20 февраля, Суракарта. — Выехав из Магеланга в шесть часов утра в экипаже, мы приехали в гостиницу «Туту» в Джокьякарте или, как ее обыкновенно называют, — Джокье, в девять с половиною часов (расстояние в 41 ½ верст). Тотчас после нашего прибытия к нам явился комендант кратона, голландец, и передал, что так как принято представляться султану во фраке, а С. отказывается его надеть, то свидание не может состояться. Комендант также уведомил нас о внезапном отъезде утром резидента в Соло. Ввиду того, что С. предупредил заранее здешнего резидента о дне нашего приезда, мы объясняем себе его неожиданное исчезновение нежеланием с нами встретиться во избежание неудобных вопросов о свидании с султаном, которого колониальное правительство тщательно оберегает от визитов европейцев.

После завтрака, сопровождаемые сыном хозяина гостиницы, говорившим немного по-английски и взявшимся нам показать достопримечательности Джокьи, мы посетили кратон. Кратонами на Яве называются местожительства туземных властелинов, состоящие из обширного квадратного пространства, окруженного высокой каменной оградой и рвом. Внутри они подразделяются небольшими стенами на кварталы различных величин, каждому из которых присвоено особое наименование, и имеющие всякий специальное назначение, так как всем семействам лиц, состоящим при особе царька, отведены отдельные помещения.

Спереди всегда простирается площадь, или алун-алун, с посаженными посреди его двумя варингинами, считавшимися с ранних времен яванской истории эмблемами императорской резиденции. Окружность кратона в Джокье в шесть верст, и в начале нынешнего столетия он вмещал до 15 тысяч жителей; теперь их много меньше, но все состоят на жаловании у султана и считаются его подданными. Султан получает от правительства 37 тысяч рублей ежемесячно и владеет, кроме того, значительным земельным имуществом.

Миновав алун-алун, огромные варингины которого были гладко обстрижены сверху и с боков, так что они походили на циклопические мельничные жернова, мы въехали через ворота в кратон, имевший вид маленького города с базарами, садами, майданами, множеством улиц, переулков и закоулков. В одних кварталах помещались дворцы, в других — дома зажиточных придворных, в третьих жилища более бедного населения, конюшни, лавки и пр. пр.

Нынешний султан живет в новом здании, построенном в 1840 году; предшественники же его имели свое пребывание в так называемом Водяном дворце — восточной затее, плоде фантазии какого-то властелина прошлого столетия. Нам показали развалины целого ряда каменных домиков, зал и купален, перемежавшихся с высохшими теперь прудами; в одном месте, посреди бассейна, заливавшегося в прежние времена водою, возвышалась башня, к которой примыкали подземные каналы, проведенные под всем этим волшебным замком, строитель коего любил здесь прогуливаться в лодке.

Осмотрев затем султанские фабрики саронга, где тридцать или сорок женщин рисовали воском по ткани, мы отправились в базар фруктов и птиц, надеясь найти чичак раву, но, обойдя напрасно все ряды, поехали кататься по городу. Джокья, бывшая столицей острова до перенесения ее в 1742 году в Суракарту, весьма интересна и живописна. Вместо улиц по всем направлениям тянутся великолепные аллеи всевозможных деревьев, под которыми теснятся опрятные хижины туземцев, навесы лавочников и, в стороне от дороги, красивые виллы европейцев с широкими верандами и тенистыми садами. Одним из украшений Джокьи считается дом брата генерал-губернатора, богатого сахарного плантатора, проживающего с некоторых пор в Европе.

Народ здесь казался рослее и здоровее, чем в западных провинциях Явы, а высшие классы имели более независимый вид, хотя головные уборы их мало тому способствовали, придавая им более смешную, чем представительную, наружность: уборы эти состоят из черных жокейских шляп с золотым галуном, надетых поверх тюрбанов.

По возвращении в гостиницу, к нам снова приехал комендант и с ним ассистент-резидент г-н Халбертсма, предложивший свое содействие. Узнав, что мы завтра собираемся в Прамбанан, он обещал выслать туда для нас экипаж, так как храмы находятся в некотором расстоянии от станции. Он, между прочим, рассказывал, что султан весьма неохотно принимает иностранцев и не стесняется отказывать им в самую последнюю минуту в приеме. Одному французу, облекшемуся уже во фрак, чтобы ехать на назначенное свидание, султан внезапно велел сказать, что у него разболелись зубы и потому он не может с ним видеться.

Возведение Джокьякарты в независимое государство относится к сравнительно недавней эпохе; при сусухунане Пакубуана II, официально отрекшемся перед смертью от владычества над Явой, народные вожди, возмущенные уступками, сделанными императором голландцам, вознамерились силой возвратить потерянную независимость. С этою целью они в 1745 году подняли знамя восстания, вследствие чего возгорелась известная в истории острова междоусобная война, длившаяся девять лет. Во главе мятежников был брат сусухунана — Пангеран Мангкубуми, а главным руководителем их сделался Пакунегара.

Несмотря на помощь, оказываемую голландцами законному правителю, он не в состоянии был подавить бунт, и война длилась еще долго после его смерти. Наконец, голландцы, получившие на основании отречения Пакубуана II сюзеренство над Явой, открыли переговоры с Мангкубуми, предлагавшим мир с условием уступки ему половины острова. В 1754 году мирный договор был окончательно заключен, а в 1755 году генерал-губернатор торжественно провозгласил Мангкубуми султаном Джокьякарты, и его права на владение всей западной частью Явы были признаны правительством Нидерландской Индии.

Около четырех часов мы выехали по железной дороге в Суракарту или Соло, куда приехали в шесть часов вечера и остановились в первой за все время нашего путешествия по Яве вполне цивилизованной гостинице «Фон Эке»; остальные же до сих пор отличались неудобством, плохой пищей и первобытностью меблировки.

Перед обедом у нас был с визитом очень умный и весьма любезный резидент Соло г-н Бурнаби Лаутиер, голландец, женатый на француженке. Он сообщил нам много интересного о здешней стране и в особенности о местных изделиях — крисах, саронгах, ваянгах и др. По его словам, хорошие саронги, хотя они и из дешевого материала, но ценятся очень высоко; требуемые от них качества суть: тонкость полотна, правильность, отчетливость и умелый подбор рисунка. В прежние времена последние были некрасивы, слишком мелкие и темных, преимущественно желтых и оранжевых цветов; теперь стали вводиться светлые узоры, причем главная инициатива в этом деле принадлежит вдове одного французского офицера, изготовлявшей рисунки для продажи. Относительно ваянгов он говорил, что они тиснятся из толстой буйволовой кожи большею частью китайцами и тоже продаются довольно дорого.

Резидент, письменно отказавший С. в позволении осмотреть кратон, теперь предложил его показать нам в понедельник утром. Император суракартский, или сусухунан, в сущности только таков по имени и настоящей власти он почти не имеет, так как в его владениях голландцы более, чем где-либо, следят за всеми действиями местного управления. Зато нравственное и религиозное влияние и значение его громадные для всех жителей острова. В глазах яванцев престиж его титула остался неприкосновенным, и для них сусухунан продолжает быть и главой их религии, и преемником тех властителей, которым они привыкли столько веков подчиняться. Малейшие его желания и изречения принимаются беспрекословно и считаются священными, как высшими, так и низшими классами туземного населения. Понимая всю важность этой нравственной силы императора, голландцы окружают его почетом и поддерживают внешний вид царственного двора, пользуясь при этом его личностью, чтобы управлять и действовать на народ.

De facto же сусухунан лишь строго оберегаемый пленник нидерландского правительства, не имеющий даже возможности выехать из своего кратона без позволения резидента, которыми тем не менее оказываются ему все наружные знаки почтения, подобающие его высокому положению. Состояние его состоит из обширных имений и из 45 тысяч рублей, выплачиваемых ему ежемесячно правительством.