Теплом, ароматом нагретой земли, трав, цветов, листьев дыхнула навстречу просторная, летняя долина. Неподалеку, пробиваясь сквозь каменные толщи, озорно звенел прыгучий, чистейший ручеек, а ниже, сливаясь с горной пенной рекой, стремился в долину.

На долину любо-дорого было глядеть: живые ковры полян с цветами, солнцем полные, высокие рощи. Мирная гладь озер; а в потоках небесной лазури — юркие птицы, и их милое пение. Мостом перекинулась через долину радуга — так близка была, что, казалось, можно руки вытянуть и дотронуться; так ярки ее краски, словно рукодельный Богов Мост — можно взбежать на нее и взглянуть на землю из самой высочины.

И долго любовался этой красою Творимир, долго и полной грудью вдыхал воздух — после ледяных склонов, после кровавых городов, воздух этот был воистину целителен. Он все не мог налюбоваться на гармонию природы, хотел, чтобы прежнее, безумное полностью смылось. Склонился над ручьем, умылся и испил его студеной водицы.

Обернулся — там чернела пещера, вниз уходила обвитая мхом лестница. Он уже знал, что обратно пути нет — путь к источнику знания перегорожен…

Тогда повернулся к долине. Только теперь заметил, что со всех сторон окружали ее высочайшие горы — ни единого ущелья; но неприступные, почти отвесные стены. И белели на их вершинах вечные снега. А потом увидел город: несмотря на удаленность, в два, а то и в три десятка верст, можно было разглядеть отдельные дома, и особенно центральный, высящийся на холме дворец. Город резко контрастировал с цветущий долиной, и темно-оскаленными очертаньями напоминал израненного и озлобленного хищника.

И Творимир сказал:

— Из этой долины мне не уйти. Стало быть, придется иметь дело и с этим городом…

И по маленькой, приваленной каменным крошевом тропке, он пошел вниз.

Спуск был долгим, но из-за чистого воздуха и веселой звонкой песни горной реки — вовсе не утомительным.

Вот и затеплилась под ногами земля. Творимир даже снял обувку — шел, и наслаждался ее приветливой мягкостью. Руками вел по цветам и травам — они благодатно шелестели — приглашали полежать.

Творимир воспользовался этим приглашением, улегся и, глядя в лазурную высь, прошептал:

— Неужели и здесь есть какая-то боль? Судя по этому настороженному городу — да… Но, господи, зачем устраивать какую-то боль, когда кругом такая красота! Благодать какая… И ничего-ничего мне больше не надо. Нет — не пойду я в этот город… Здесь останусь…

Так он лежал на земле, кругом шелестели травы, а в бездонных тайниках неба пели птицы… В безмятежности пролетели часы, и вот уже темнеет небо. Неописуемыми оттенками старого золота перекинулся закат, а у грани одинокого, задумчивого облачка покоем дыхнула первая звезда.

И усмирились дневные ветры. Пришла та дивная, живая тишина, которую не хочется нарушать ни словом, ни громким дыханьем. Творимир лежал и слушал тишину.

И вот в этой тишине лениво, медленно забухали конские копыта, и жалобно заскрипело несмазанное колесо. В унисон зазвучали два сонных голоса:

— …и теперь старый Лорен не отвертится…

— Лорен всегда отвертится. У него же, знаешь — мозгов палата.

— Его мозги — его проклятье. А было бы мозгов поменьше — не изобретал бы свои дьявольские штучки… Ты, вот, говоришь — вывернется, а как же он вывернется, ежели схвачен с поличным; и есть высочайшая бумага об его аресте.

— Высочайшая?.. Что — от самого…

— Ага — от самого Бригена Марка.

Творимир насторожился. Он беззвучно перевернулся на живот, приподнялся, осторожно раздвинул травы.

Оказывается, поблизости проходила разлитая недавними дождями проселочная дорога, по дороге этой тащилась дряблая, облезлая лошаденка. Воз, в которой она была впряжена, явно был лошадке не по силам: она совсем истомилась, и понурила голову. На возу сидели бородатые крестьяне, в ветхой, бедной одежде, но с оттопыренными, пивными животами. На телеге высились бочки.

Несмотря на то, что Творимир довольно высоко высунулся — крестьяне не заметили его — они были едва не ли не более сонными, чем лошадка, и клевали носами.

— Да-да… — зевал один. — От самого Бригена Марка. С ним, знаешь — лучше шуток не шутить. Говори о ним только почтительно, и все такое…

— Бедный, бедный Лорен, что с ним будет! А-ах… — зевок.

— Будто не знаешь, что будет. Закуют его в цепи, да в подземелье. Там всю душу вытянут.

— А, если на кого-нибудь из наших под пытками наговорит?

— Лорен не наговорит — он, хоть и старик, а духом крепок.

— А потом его сожгут?

— Да, конечно.

— Надо будет выбраться в Бригеград, поглядеть на него в последний раз…

Воз уже довольно далеко отъехал, и Творимир едва различал слова. Тогда он, пригибаясь, устремился следом. Он выбежал на дорогу, и, ухватившись за торчавшую сзади деревянную скобу, подтянулся, запрыгнул, укрылся в каемке за бочками. Пока он хотел оставить свое присутствие в тайне — узнать, как можно больше, и уж тогда решать, как действовать дальше.

С запозданием в полминуты один крестьянин заявил:

— А мне показалось — кто-то на телегу запрыгнул.

— А-ах… — зевнул второй, — вот именно, что показалось.

— Сейчас я погляжу…

Творимир согнулся в три погибели, и вжался в бочку — почувствовал, что от нее идет винные дух. Крестьянин, кряхтя, и бормоча проклятья, поднялся, и ухватившись рукой за край бочки глянул назад, на дорогу. Край его волосатой руки навис над Творимиром.

— Не-а, никого нет… — облегченно вздохнул он и, кряхтя, уселся на прежнее место.

— Ну, а я тебе о чем говорю, а ты: «погляжу», "погляжу".

— А ты вспомни, историю и Михелем-пустозвоном. Он тоже вез вино в бочках. Помнишь, куда вез то?

— Ко двору Великого Судилища!

— Ага. И доверили ему дорогущее столетней выдержки вино. И что же: как ехал лесом запрыгнул к нему на воз ученый волк. А Михель и не заметил — ветки на деревьях считал. Волк на то и звался ученым — почуял, какой запах от бочек шел, клыками затычку у одной из них ухватил, да и выдернул. Вино ему в пасть и хлестнуло. Он пьет-пьет и никак напиться не может. Приехал Михель, к нему Судьи выходят. Он, говорит — так, мол и так — вот привез, как и уславливались, а теперь, извольте, денежку. И тут все слышат — громкий-прегромкий храп. Глянули, а в телеге — волк ученый спит, пузо у него от вина раздулось. Ну, конечно Михель, побледнел, затрясся, на колени пал, молит, чтобы его помиловали. Ну, в других бочках вина еще достаточно было, потому Судей это только насмешило. Велели они Михелю всыпать сто плетей, да гнать пинками. Легко отделался!

— Да брешет этот Михель! Небось сам не удержался, и вино выдул. А то — "ученый волк", да где ты таких волков видывал? Таких и в природе не бывает… И вообще — черт с эти Михелем, давай лучше думать, что мы говорить будем.

— А ты ничего не придумал?

— Нет. А ты?

— Я тоже. Э-эх… А славно погуляли!.. Сколько мы выдули?

— Полбочки — не больше.

— Ну, стало быть, эту бочку только в конце подадим. Они уже такими «хорошенькими» будут, что и не заметят ничего.

— А как их Маргарита окрутила!

— Да, уж. Ты вспомни — прискакали к нам — с дороги злые, ругаются, плетьми бьют, разве что не рычат. Так бы и увезли нашего Лорена в первый день, и болтался бы он уже на дыбе. Так она их окрутила, ласковыми разговорами к себе в дом заманила — так у нее и сидят, никого не тронут. Будто и подобрели даже.

— Да. Маргарита — девка что надо. Только вот кое-кто уже шипит, что она гулящая. Будто заманила их с тем, чтобы… Ну, ты понимаешь…

— А, нет — она может за себя постоять, и с характером. Умная!.. Да я тебе говорю — на расстояние вытянутой руки их к себе не подпустила, а все ж обаяньем своим удерживает.

— А, вот уже и приехали…

Творимир и не думал, что они так быстро приедут, а теперь, когда осторожно выгнулся и огляделся, понял, что окружающая тишь была обманчивой. Они уже минули деревенскую улочку, и теперь остановились возле широкого, аккуратного дома, из окон которого обильно лился и трепетал приветливый свет. И из этого дома вышло несколько крепких, широкоплечих воинов — они тут же окружили телегу, и крикнули возчикам:

— Эй, что так долго!.. Еще ко вчерашнему вечеру вас ждали!.. Чего расселись?! Или плетей захотели!.. А ну — помогайте бочки таскать!..

Чувствовалось, что они старались придать своим голосам злые нотки, но это у них не выходило, и даже радовало их, что мужики задержались, и удалось провести еще один день в этом доме.

А на порог, закутанная не только в длинное, целомудренное платье, но и в таинственные, глубокие тени позднего вечера, выпорхнула стройная девушка. Раздался ее мягкий, негромкий голос:

— Ну, что же вы, господа солдаты? Зачем вы так кричите?.. Поглядите — никто из своих домов и не покажется — все вас бояться. Неужели это может быть приятно?.. Думайте о том, чтобы и другим людям хорошо было.

И это "господа солдаты" она так подчеркнуло, что они невольно почувствовали себя пристыженными. Вот они — грубые, неотесанные, но есть, и совсем рядом — она, с этим мягким, таинственным голосом… привыкшие к грубости и зверствам, они невольно тянулись к ней. Подольше не хотелось возвращаться к обычной бессмысленно-напряженной жизни, и, забыв о грозном Бригене Марке, они коротали здесь уже третьи сутки. И, когда они решили послать воз за вином, к знаменитым пригорным виноградарям, Маргарита согласилась…

— Ладно. — улыбнулся один из солдат. — …Больше не станем орать…

Творимир оглядеться, и понял — убежать не удастся. Рядом (правда, повернувшись спиной), стоял здоровенный детина — клинок был обнажен, и, если бы Творимир бросился, он бы наверняка его настиг.

Да и не хотел Творимир бежать. Хотя он и не успел разглядеть лицо девушки — он был уверен, что эта ТА САМАЯ девушка — девушка-птица, исцелившая его, не раз им преданная, но все же любившая его, ждавшая его…

И он решил забраться в винную бочку. Приподнялся на четвереньках. Так и есть: крышка одной бочки (той из которой пили), была малость приподнята. Он подцепил пальцами, надавил — крышка поддалась. В это время девушка негромко разъясняла, как надо вести себя, чтобы не мешать другим, а солдаты и возчики внимательно ее слушали.

Крышка поднята — сильно дыхнуло вином. Творимир нырнул в эту терпкую темень. Сжался среди округлых стенок, как мог закрыл крышку. Вино доходило ему до шеи, и, судя по запаху — это было очень крепкое вино.

Вот бочку подхватили, понесли. Несли мужики, и Творимир слышал их испуганный шепот:

— Ух, тяжеленная какая — забрался туда что ль кто?

— Я ж тебе говорил…

— Тише ты!.. Это та самая бочка, из которой мы пили. Не должна она такой тяжелой быть.

— Ничего говорить не будем. Может, и обойдется…

Бочку внесли в ярко освещенную, аппетитно пахнущую горницу, хотели было убрать за иные бочки, но раздался повелительный голос начальника этого отряда:

— Куда, куда?.. Там негде!..

— Так ведь… — испуганно залепетали мужики. — В этой бочке… не лучшее вино… ее лучше на потом оставить…

— А-а, знаю я вас, лентяи, мужичье! Небось половину выдули!.. А ну — несите ее сюда!..

Мужики лепетали что-то совсем невнятное, но противиться не смели, и поднесли бочку.

— Крышку открывайте! — рявкнул начальник.

Тогда Творимир набрал побольше воздуха, и нырнул под вино, лбом вжался в дно. Он ничего больше не слышал, и надеялся только, что его спина не топорщиться сверху.

А начальник склонился над вином, которое, благодаря телу Творимира поднялось на приемлемый уровень. Он хмыкнул:

— Что, и вправду не пили?.. Ну, сейчас попробуем его…

И он ладонями зачерпнул (только по случайности спину Творимира не задел), хлебнул, похвалил:

— А вино-то знатное!..

В это мгновенье в горницу вошла девушка Анна.

— Так, и не стыдно вам! — укоризненно сказала она. — И кто это вино будет пить?

— Мы и будем. — совсем негрозным голосом отвечал начальник.

— Вот уж нет. — мягко молвила Анна. — Грязными руками в еде-выпивке лазить, а потом это в себя потреблять — это не подходит для Человека. Вы же не звери, господа солдаты.

Невозможно было противиться ее чарам. Начальник опустил голову.

— Что ж, выливать теперь?

— Конечно, а в следующий раз — ведите себя культурно.

Начальник кивнул, сам отошел в сторону, и шепнул одному из солдат:

— Вы бочку несите, но и выливать не вздумайте. Это ж сколько вина даром пропадет!.. Вы спрячьте его в прихожей за занавесью. Как остальные бочки закончатся — мы за енту примемся.

— Угу. — кивнул солдат.

И вот два солдата подняли бочку с Творимиром, и, пригнувшись под неожиданной тяжестью, вынесли ее в коридор. Здесь, с трудом подняли ее на полку у входа, и занавесили.

Творимир больше не мог выдержать без воздуха, и он приподнялся — глубоко вздохнул — по счастью солдаты уже отошли.

Он хотел выбраться из бочки, но на полке было не разместиться, к тому же — тогда с него потекло бы вы вино. И он остался в бочке. Он только приподнялся над ее краем, немного отодвинул занавеску, и глазом приник к щели.

Да — это она. ТА САМАЯ девушка.

Была видна значительная часть горницы. По меньшей мере дюжина солдат пребывала там. На хорошо уставленный стол, уже подавали вино, и уже пили — славили хозяйку. Видно — солдаты привыкли к галдежу, к брани, но сейчас сдерживались — разговаривали вполголоса. Анна явно главенствовала над ними.

Вот сказала с мягкой, материнской укоризной:

— И не стыдно Вам?

— Что угодно? — почтительно склонил голову начальник.

— А как же один старый человек, который вам в отцы годиться? Вы тут кушаете, пьете, веселитесь. А ему — голодному сидеть? Я про Лорена говорю.

— Ах, про колдуна! Ну, отнесем его поесть. Хотя какой смысл его кормить, когда его самого скоро на вертел насадят…

— Неужели вам нравятся все эти зверства?.. Не верю. Не могут нравятся… Вы же люди

— Не нравятся. Но мы честно исполняем свою работу. Тем более, на вертел насаживать не мы будем…

— Довольно. Не говорите, не оправдывайтесь. Сейчас я сама отнесу ему поесть…

Анна собрала на поднос самых лучших кушаний, нацедила графин вина, и, поставив свечу, пошла к погребу. С ней отправился и один солдат. Он открыл погреб, проводил Анну, затем, когда она вышла — защелкнул замок.

— Как он там? — спросил начальник.

— Книгу читает. — ответила девушка.

— Хмм… У нас ведь предписание — все книги изъять. Только по твоему уговору одну оставили… Но что если в этой книге какое колдовство? Если прочтет заклятье, и всех нас, скажем, пламень сожрет.

— Не сожрет, а поглотит. — поправила Анна. — Учитесь говорить вежливо. Правильная речь показывает человека высокой внутренней культуры. Речь же перемешенная с неконтролируемыми ругательствами, выявляет человека внутренне распущенного, бесхарактерного. С таким человеком мне было бы неинтересно обращаться… У Лорена таких книг нет, и вы это знаете. А сейчас он читает стихи.

— Ишь. Ну, ладно — будем повежливее… Хммм… Ну, стало быть, продолжим наш праздник… Хорошо тут у тебя, хозяйка… Ну, стало быть, за тебя…

Все подняли чарки и разом их осушили.

Анна подносила новые, но солдаты хотели услужить девушке, и попросили ее сидеть, не волноваться — дальше разливали сами.

Видно, в иное время солдаты орали бы всякие мерзости, но сейчас все разговоры направляла девушка, и больше говорила сама. О разлитой в природе благодати, о том, как счастливо бы жили все люди, если бы оставили злобу и жили в мире и братской любви. Ее внимательно и почтительно слушали, кивали.

Так продолжалось час или два. Солдаты были уже в изрядном подпитии, и один из них, покачивая головой, вздохнул:

— А не попеть ли нам?

— Хорошо. — сказала Анна. — Но только петь будем не громко. Помните, что в иных домах уже спят, и там есть дети малые. Не станем их тревожить…

— Ну что ж… — начальник почесал аккуратную рыжею бородку. — Быть может, ты, хозяйка, сама нам чего-нибудь исполнишь.

— Отчего же нет…

Печальный и красивый голос заставил Творимира податься вперед, и если бы, эта часть прихожей не была в тени — солдаты увидели бы его высунувшееся из-за занавеси лицо.

Вот, что пела девушка:

Она пела это так, что у некоторых выступили слезы. Они, привыкшие к зверствам, в иное время устыдились бы этих слез — сейчас поддались ее чистому, печальному обаянию.

А кому, как ни Творимиру было знать, о чем она поет?!..

Летели минуты. Девушка спела еще несколько печальных песен. Воины качали головами, и все подливали себе. Уже очень много выпили, и клонились к столу.

Начальник качнул тяжелой головой, и прохрипел:

— Спать пора…

— Вы тут посидите, подождите, а я вам постелю. — отозвалась Анна.

— Угу…

Солдаты склонились над столом, о чем-то бормотали, и не видели, но видел Творимир. Девушка подошла к одной из бочек, и быстро плеснула в них какой-то порошок. Затем наполнила из этой бочки кружки, расставила их на поднос, и подала к столу. Сказала:

— Вот — напоследок, выпейте за мое здоровье.

— За ваше здоровье! — забыв о приличествующей тиши, взревели воины.

Осушили кружки…

— Спать… спать… — захрипел начальник. — Как же хочется спать… Прямо здесь засыпаю…

И он рухнул головой в тарелку — поддал своего храпа к храпу иных. Кое-кто из воинов скатился на пол, кое-кто растянулся вдоль лавки.

Анна, для проверки потрясла одного из них за плечо — воин продолжал ровно, сильно храпеть. Тогда девушка подбежала к тому, у кого был ключ, и ловко этот ключ отцепила, бросилась к двери погреба — распахнула ее.

И вот из погреба шагнул старик седой, с горбатый, но с очень живым, добрым лицом, с проницательными глазами мудреца.

— Еще раз здравствуйте, дедушка Лорен! — вздохнула Анна. — Вот я вас освободила, и теперь вам бежать надо. Селитесь в лесу, а я вам еду носить стану…

— Подожди, подожди. — остановил ее старик. — Ты что же их — снотворным?

— Ага.

— Ну, ты вот подумай. Я убегаю, они утром просыпаются — тебя хватают. Ты же хозяйка.

— Так в том то и дело — это такое снотворное, что завтра они ничего не вспомнят. Я скажу — сама утомилась, спать пошла; а вы и без меня ушли — заклятье прочли, сквозь стены прошли. А ключ я на место повешу. И что они докажут?

— Докажут, доченька. Им виновного нужно будет найти, они и найдут. Так что, лучше уж мне старому обратно под замок.

— Что вы такое говорите? Как можно?.. Ну, я вас до последней калитки провожу, а сама вернусь.

Творимир спрятался обратно за занавесь и все не решался выйти — он, пропитанный вином, боялся показаться нелепым, смешным.

И тут с улицы рванул стремительный перестук копыт — мгновенье и уже остановился у крыльца. Девушка бросилась к окну, чуть отогнула занавеску, выглянула, шепнула:

— Всадник какой-то. Судя по одежде — богатый очень. И с ним еще один — маленький. Уже сюда идут.

По крыльцу затопали стремительные шаги. Дверь резко распахнулась, и высокая, вся в темном фигура шагнула в избу. Еще из сеней грянул напряженный, сильный голос:

— А, спят, бездари! Плетьми засеку!..

Он шагнул дальше, встал вполоборота — и Творимир едва не вскрикнул. Это был Бриген Марк. А нем был черный камзол, а камзол усеивала роспись драгоценных камней, в основном — кровавых рубинов. Лицо у Бригена было сильно бледное (видно, мало на свежем воздухе бывал), щеки впалые, а под глазами — синие мешки бессонных ночей и нервов. Губы тонкие, белые, сжатые в волевую полосу. Он носил небольшую бородку, но и на щеках темнилась щетина. Глаза у него всегда были чуть выпучено, что выдавало натуру страстную, в волосах была проседь — что он пережил, бог знает…

Девушка куда-то юркнула, и потому Бриген сначала ее не заметил. Но он быстро и сильно пнул непробудного солдата, и уставился на Лорена, просипел:

— А — заговор!

Его рука потянулась к клинку — из-за угла метнулась Анна — она держала полено, и, быть может, и успела бы оглушить Бригена, но появилась еще одна фигурка. Это был маленький человечек с большим черепом — он сильно толкнул девушку, и полено только вскользь задело Бригена по плечу.

А Бриген уже перехватил ее запястье — сильно рванул к себе. Сощурился:

— Так… так… так…

И вдруг его глаза сильно полыхнули, он оттолкнул ее, и сам отпрянул назад, прошипел:

— А мы уже встречались с тобою!..

— И я Вас знаю. — холодно отвечала Анна. — Была в Бригеграде и видела издали. Вы — тот, кто несет людям страх и боль. Лучше бы мы не встречались. Вы мне неприятны…

— Молчи! — Бриген топнул ногой. — Проклятье! Где же я тебя видел?!.. Но не в толпе — это точно…

Творимир мог бы ответить «где», но он затаился.

Бриген снова надвинулся на девушку, и все шипел:

— Я не привык, к такому обращению. Но тебе это сойдет с рук… Черт, тебе все сойдет с рук!.. Я тебе вот что скажу — я тебя Полюбил.

Глаза маленького человечка расширились, и он плюхнулся на лавку.

— Но вы мне неприятны. — уже тихо сказала девушка. — Ваша страсть — нездоровое чувство.

— Откуда тебе знать?

— Потому что сейчас вы мучаетесь. Настоящая Любовь не может приносить мук. Даже и в печали — Любовь это поэзия, и творчество. Но… довольно переливать из пустого в порожнее. Что же дальше?..

— А дальше вот что. Я забираю тебя в Бригеград. Ты можешь говорить, что угодно, но от меня ты не убежишь. Когда предстанет выбор Я, или костер…

— Я выберу костер. — спокойно сказала Анна.

— Перед этим тебя ждут пытки.

— Я выдержу.

— Ты потеряешь рассудок.

— Я все выдержу. — по ясному, спокойному голосу чувствовалось, что она действительно выдержит.

— Ладно — время пройдет, и все измениться.

— Вам уже не измениться.

— Все — довольно. Ты, Фран (так звали коротышку), вяжи старика. Ну, а мы — выйдем на крыльцо…

И тут Творимир понял — это время воспользоваться его инкогнито. Бриген уже в двух шагах — ведет Анну. Тогда Творимир из всех сил качнул бочку.

Девушка успела отпрянуть в сторону, а вот Бриген не успел. Тяжеленная бочка рухнула ему на голову, придавила к полу. Он застонал, и судорожно дрожащей рукой перехватил Творимира за горло — вдруг выдернул его из бочки. Грозные глаза поверженного уже затемнило забытье, из рассеченного лба обильно стекала кровь.

— И тебя я знаю… — рычал Бриген. — …Ты — мой злейший враг. Я не помню, где мы встречались. Но мы встречались… Ты умрешь, щенок…

При последних словах, он притянул Творимира к себе, и дыхнул в него кровавой пеной. Но вот забылся — железная хватка не ослабла. Творимир хрипел, задыхался. Только сложенными усилиями Анны и Лорена удалось его освободить…

Отшатнулся, кашляя, держась за горло, покатился по полу.

А девушка бросилась через горницу — достала мешочек, пояснила:

— Я здесь еды Лорену собрала, но теперь ясно — всем уходить надо. Сейчас еще побольше соберу…

И она схватила другой мешок — быстро складывала в него пожитки. Творимир приподнялся, и, держась за горло, уселся на лавку. Маленький человечек трясся рядом с ним, лепетал:

— Только меня не троньте…

— Не тронем, не тронем. — раздался от окна голос Лорена, и тут же возвестил громко. — Сюда еще конники скачут — с факелами…

— Ах да, ах да! — зачастил человечек. — Извините, что сразу не предупредил. Вы знаете — Бриген так коня гонит, что… Ну, а я с ним в седле, потому что я писчий…

— Ну, ясно-ясно. — говорил Лорен. — С вами был отряд — по дороги они отстали. Все — побежали!..

Девушка протянула Творимиру мешок с провизией, и освободившейся рукой перехватила его у локтя. Так выбежали они на крыльцо. В черном небе сильно светили звезды, а по стенам домов и среди ветвей метались блики факелов, стремительно нарастал топот. Уже совсем близко заорали грубые голоса…

Побежали по аккуратным огородным дорожкам, перемахнули через заборчик (Лорена пришлось подсаживать) — потом, пригибаясь, в тихо вздыхающих ночных травах.

А за спинами заголосили:

— Они были здесь недавно!.. Дьявол — псов то у нас с собою нет!..

И вот уже сомкнулся лес. Нырнули в овраг, под ногами, рассыпаясь в прах, затрещала древняя, пересохшая листва.

Бежали долго, а остановил их Лорен. Он едва мог говорить:

— Вы… молодые… вам бегать да бегать, а я… едва на ногах… держусь…

— Ах, извините нас. — взмолилась Анна.

— Ничего-ничего… Как-нибудь, с Божьей помощью… — чуть отдышался, и спросил. — Ну, братцы, знаете ли, что вы натворили?

Анна глубоко вздохнула:

— Защищаясь, отбились от одного разбойника и бандита, известного под именем Бриген Марк. Но это я так говорю. Официально же: совершили небывалое святотатство — покусились на жизнь Верховного Судьи. Мы теперь сами такие бандиты, каких свет не видывал. За наши головы назначат награду. Ну, скажем — мешок золотых. Нечего и думать возвращаться назад. Прощай, милый дом… Но я ни о чем не жалею…

— А ты что — одна в этом доме жила? — спросил Творимир.

— Да. — ответила Анна. — Никто в деревне не помнил моих родителей. Будто вместе с этим домом из-под земли поднялась и ждала кого-то.

— Ну, да. — пробормотал Творимир.

Вдруг девушка приблизилась и обхватила его за шею:

— Ты ведь знаешь, что так и было — из-под земли поднялась и тебя ждала.

Также неожиданно отпрянула. Сказала страстно:

— Ну, пойдем дальше.

Шли еще с час. Чтобы сбить возможных преследователей, делали замысловатые круги, переходили холодные, прыткие ручьи и речушки; и, наконец, скользнув через черную чащу, вышли к затянутым туманом озерцу.

С трех сторон озерцо сторожил высокий, густо сцепленный ветвями лес; с четвертой — ребристыми уступами напирал горных кряж, и Луна скользила в частых выбоинах.

— А — вот и ночлег нам. — Лорен указал на три целомудренных дупла в коряжистых дубах.

Анна сказала:

— Да. Вы устраивайтесь здесь, а мы пройдемся.

— Что ж — счастливо вам. — Лорен забрался в дупло и сразу захрапел.

Анна подхватила Творимира за руку, и быстро повела к озеру. Там легко скинула с себя одежду. Ее прелестное, мягкое и плавное тело, упруго высветилось в лунном свете.

— Вот… — Творимир смущенно вздохнул, но не мог отвести взгляда — понимал, что сейчас видит самую совершенную в природе красоту.

— Ну и что же ты?.. — девушка приблизилась, и сама стала раздевать Творимира.

Обнаженные, стояли они друг перед другом, туман нежно обволакивал их тела. Творимир вздрогнул, опустил голову, шепнул:

— Я со многими тебе изменял. Ты извини…

— Ничего. Главное — любил меня одну. А я только тебя ждала. Ты первый. А сейчас — пойдем в озеро.

Воды оказались на удивление теплыми, и почти такими же мягкими как туман.

— Здесь — глубинные источники. Целебные. — пояснила девушка. — Матушка земля заботится о нас.

Творимир начал у нее что-то спрашивать, но она ничего не отвечала. Вот противоположный берег. Здесь были плавные каменные плиты, а среди них — выемка в которую нанесло много приято душистой листвы.

— Ложись… — шепнула девушка.

Творимир лег. Она уселась на него сверху, крепко обняла своими мягкими и жаркими, гладкими ногами, руками обволокла его шею, и долго, страстно целовала в лоб. Ее тугие сосцы ласкали Творимиру грудь.

Затем — отпрянула. Нижней частью тела слегка покачивалась, верхней — оставалась без движенья. Луна сильно серебрила ее волосы; сквозь них, как сквозь листву просвечивали звезды. Она улыбалась и тихо, нежно стонала.

И, когда Творимир испытал оргазм, он застонал, сильно выгнулся; а она счастливо засмеялась. И, жарко обвившись вокруг его тела, перевернула его, вжала к себе, в листву, и тихо прошептала на ухо.

— Ну, а теперь я хочу поглядеть, как над тобой звезды светят…

Маленький мальчик всхлипнул, и через полутемную горницу бросился к матери, которая, хоть и лежала на кровати, была одета и не спала.

— Маменька… — зашептал мальчик. — Что на улице так страшно кричат?..

— Ничего, ничего — не волнуйся, маленький. — прошептала женщина, однако, судя по подрагивающему голосу, она сама очень волновалась.

С улицы неслись вопли. Исступленно метались отблески факелов — там бегали, ругались.

Мальчик вжался в мамину руку, и зашептал:

— А когда папа вернется?..

— Да вот к завтрашнему вечеру и вернуться должен. — тоже шепотом отвечала женщина.

Во дворе зашелся лаем пес. Кто-то рявкнул:

— А ну!.. — и лай оборвался коротким взвизгом.

Дверь затряслась от ударов.

— Маменька, только не открывай им… Мне страшно…

— Именем Закона! Открыть!.. А ну — дверь — Л-о-м-а-й!!!..

— Нет. Не надо. Не ломайте. — всхлипнула женщина, и бросилась открыть.

— Мама! — крикнул было мальчик, но замолк и клубочком сжался в углу.

Женщина откинула засов, и тут же дверь сильно распахнулась. Плеснуло факелами. Первым в горницу вошел Бриген Марк, за ним — его вояки.

Кровь спеклась на лице Бригена вздутой маской — он был похож на дьявола.

— Как звали соседку? — спросил он.

А женщина узнала его, задрожала, рухнула на колени, и, плача, прошептала:

— Анной.

— Ты хорошо ее знала?.. Ну, отвечай!

— Хорошо.

— Куда она в лесу любила ходить? Ты должна знать. — и тут не сдержался — бешено взвизгнул. — Отвечай, куда она сбежала.

Женщина знала и, как и каждый в деревне, любила Анну. В отношении Бригена Марка она испытывала ужас, и затаенное, глубокое презрение. И она ответила:

— Простите, но не знаю, куда она…

Она не успела договорить, потому что Бриген схватил ее за волосы, сильно дернул вверх, и прохрипел:

— Ты все равно все выложишь…

— Не тронь маму! — крикнул мальчик — он бросился из своего угла на Бригена, но не добежал — один воин схватил его, поднял в воздух.

— Так, держите ее!

Бриген толкнул женщину воинам, те ее схватили, выкрутили руки.

Бриген подошел к мальчику, выдернул острый широколезвенный клинок, поднес к его личику и так, чтобы видела женщина, провел лезвием по щеке. Потекла кровь.

— Мама… мамочка… — больше мальчик ничего не мог выговорить.

— Где искать Анну? — спросил Бриген и поднес лезвие мальчику к глазу.

— Мамочка!

— Сыночек! Подождите! Я скажу, где мы бывали…

Бриген сильно надавил лезвием мальчику на лоб, раздирая кожу, повел.

— Мамочка! Мамочка! — завопил мальчик.

Бриген повернулся к женщине и, бешено ухмыляясь, заявил:

— Мне не нужно те места, где вы бывали. Мне нужно одно точное, ее любимое место.

— Подождите!

Бриген разодрал мальчику вторую щеку.

— Я знаю. Знаю! — рыдая, кричала женщина. — Есть колдовские гробницы и…

Бриген шагнул к ней, улыбнулся:

— Колдовские гробницы, правда?

— Да, да… — женщина истово качала головой, рыдала.

— Ай, ай, ай. Не правда. Нечего им среди гробниц делать. У них ночь любви. Светлая ночь. Ай-ай-ай…

И вдруг он метнулся к мальчику и сильно ударил его клинком в ухо. Затрещала кость — клинок вышел вместе с кусками мозга.

В это самое мгновенье, на палой душистой листве Творимир испытал оргазм, сильно выгнулся, а Анна счастливо засмеялась.

Мальчик тоже выгнулся к маме. Он зашептал тихо и нежно:

— Маменька, у меня глазки ничего не видят. Маменька сплю я. Хорошую колыбельную спела, маменька. Посмотри, посмотри — звезды…

В это мгновенье Анна жарко обвилась вокруг тела Творимира, и шепнула:

— Ну, а теперь я хочу поглядеть, как над тобой звезды светят…

Бриген вновь шагнул к женщине. Она вопила, извивалась, но он несколько раз сильно ударил ее по лицу, и она больше не кричала.

— Хочешь, чтобы твой сын жил?

— Да-да-да… — тряслась она.

— Где сейчас Анна.

— Озеро. У подножия гор. По дубовой просеке, до березы… молнией раздвоенной березы… Направо там… сыночек как ты… Что же ты молчишь?

— Чтобы он жил — говори.

— От раздвоенное березы — направо. Через чащу. Там овраг. Он делится надвое. Идите направо. А если налево пойдете в болото забредете. Вот мы там с сыночком гуляли, и чуть в топь не зашла. Нет — ну правда с моим сыночком все хорошо? Ведь…

— Говори — что после оврага.

— Все — озеро. А сыночек…

Бриген шагнул из избы, через плечо крикнул:

— Сжечь здесь все!

Но воины немного задержались — наскоро изнасиловали женщину. Затем посекли ее на части и запалили избу.