I

Вечерами, когда на изрядно заросшую реку Ангу опускалось солнце и погружалось в её сирые воды; когда пастухи пригоняли деревенских коров с пастбища, неся за спиной изрядно похудевшие за день рюкзаки; когда деревенские мальчишки толпами валили к реке, кто искупаться, а кто и по родительскому наставлению; за кормилицей своей, коровой Мартой, приходил древний старик. Кто он и откуда никто не ведает, словно был он всегда частью этой земли, вечной, как природа.

Подойдет к реке, посмотрит куда-то в даль, за неё, вздохнет и присядет на одну из старых лодок разбросанных по берегу. Долго, долго, пока не появятся за рекой пастухи, будет он всматриваться в ярко-алую от света заходящего солнца небесную кайму, и лишь услышав зов своей Марты, медленно, точно приходя в себя после долгого сна, привстанет и подойдет к орде мальчишек, толпящихся у переправы.

Вот из-за леса показывается стадо: уставшие коровы, еле волокущие домой ноги и молодые бойкие бычки не желающие упускать момент. Вот один рыжеватый гонит впереди всего стада годовалого пегого бычка. Тот вдруг разворачивается навстречу неприятностям, и дело принимает противоположный оборот. Пастухи идут следом медленно, спокойно и лишь изредка, не обращая внимания на усталость, то один, то другой спешит разогнать бычков-забияк, пока в их незатейливые игры не включилось все стадо. Завидев встречающих, коровы принимаются дружно петь приветственный марш и, надрывая связки, врываются в воду, разрезая ее острым клином.

Старик встретит свою Мартушу у переправы, даст хлеба и кусок сахару, посмотрит в её блестящие глаза, поцелует в лоб и скажет: «НУ что, пойдем…» Корова тряхнет головой и медленно потянется вслед за стариком, время от времени подставляя свой бок ему под руку для опоры.

И идут они, постепенно растворяясь в вечернем тумане, пока не исчезнут вовсе, словно их и не было.

А деревня еще долго шумит и бурлит, не обращая внимания на уходящих неизвестно куда старика и корову. Привыкли…

 

II

Была тихая лунная ночь. Небо сплошь усыпанное мелкими звездами дышало пустотой и обволакивало млечным полотном небесную хозяйку. Она же заглядывала в окна домов и приносила людям покой, даря им детские воспоминания. Луна долго долго блуждала по небу, пока вдруг у очередного окна не замерла, наблюдая за молодым парнем, и в этот момент все светила замерли вместе в ней. Парень метался во сне и кричал: «Помню! Помню! Помню!», и луна вошла…

«Восьмилетний Костя на всей возможной скорости сбежал со склона холма и посмотрел в даль, на берег реки.» Кажется, не опоздал», — думал он, и принимался еще быстрее работать ногами. Все чаще и чаще, а ноги, точно специально, сопротивлялись и не слушались. И вкручивались в землю, поднимая столбы пыли такой высоты, точно бежит конь, а не человек.

Обливаясь потом, задыхаясь от бега, Костя ворвался в самую гущу толпы деревенских мальчишек, прошел её насквозь, не успев остановиться, плюхнулся в воду и немедленно отведал «вкуснейшей» речной водички. Кто его вытащил и поставил на ноги, он не помнил, помнил только, что стоял в кругу смеющихся пацанов, красный как рак, не в силах сказать ни слова. Он молчал, а мальчишки смеялись, и смех этот был подобен скрежету гвоздя по стеклу, и Костя не выдержал, развернулся и пошел сел на одну из алюминиевых лодок. Во рту остался неприятный вкус, точно пожевал рыбьей чешуи, и как не старался мальчик, он не смог от него избавиться. Окружающие же продолжали умирать со смеху, поглядывая на него.

— Эх, где же моя Мартуша,- услышал он за спиной и обернулся: на соседней лодке сидел странный старик: седой, как лунь, с огромными зелеными глазами и морщинистым лицом. Белые одежды его были подобны снегу на горной вершине, искрящемуся на фоне голубого неба, а взор и речь были чисты и прозрачны точно горный ручей. Ему показалось, что от старика исходил какой-то не понятный свет, который проникал и в Костино сознание, и всем своим нутром он захотел узнать этот свет, таким манящим и притягивающим он был.

Мальчик слез с лодки и медленными мелкими шагами пошел к старику, подошел и попытался что-то сказать, но не смог, а просто встал перед ним, пораженный и завороженный этими молодыми сверкающими глазами.

— Здравствуй, тебе что-то нужно,- сказал старик и, улыбнувшись, посмотрел на Костю. Он молчал…

— Ну что ты молчишь?

Костя опустил глаза и, точно провинившийся ребенок, которого долго отчитывали за его поступок, отошел прочь, сел около реки на корточки, и, посматривая исподлобья на воду, стал бросать в неё плоские камни, которые находил у себя под ногами. Почувствовав спиной, как подошел старик, мальчик медленно пододвинулся ближе к воде, тогда Старик протянул руку и погладил его по голове со словами:

— Ну,… ничего,.. ничего…

И тут Костя заплакал, встал, подошел, обнял старика, точно он самое дорогое, что у него есть, и стал реветь ему в рубашку.

— Ну ничего, ничего…,- продолжал старик

Мальчик стал успокаиваться и вскоре совсем перестал плакать, но отпускать старика ему совершенно не хотелось, и он крепче и крепче вцеплялся в его ситцевую рубаху, божественно пахнущую дёгтем и травами.

— МУ!- раздалось мычание у него за спиной. Он сам не заметил, как развернулся к реке, и наблюдал, как коровы забегают в реку, точно ныряльщики, перед тем как погрузиться в воду. Вот уже и Буренка тянет к нему свою огромную пятнистую морду и просит хлеба. Костя отламывает с полкуска и дает ей пожевать мякиш.

— Пойдем, Буренка, а то бабушка заждалась уже наверно…,- говорит он ей,- пойдем родная.

Буренка мотнула головой и пошла вперед, а Костик медленно поковылял следом. Легкий ветерок волновал его душу запахами поля, а он шел, не спеша, и думал: «Как странно, и как особенно пахла рубаха старика — дегтем и лесными травами, он появился, и так хорошо сразу стало, покойно, рядом с ним»

К тому моменту, как небо стало приобретать красновато-фиолетовые оттенки, они уже прошли с четверть пути. Но тут на Буренку что-то нашло, и она как ошалелая побежала быстро вперед и резко рванула в кусты, в самую гущу.

Костя бросился за ней, не разбирая дороги, по кустам, по оврагам, по выбоинам и колдобинам пробирался он с боем. Ветки хлещут по лицу, а он бежит и бежит вперед за ней с одной мыслью: «Только бы не упустить. Господи, помоги!»

Мальчик очнулся, когда уже окончательно стемнело, он просто раз, и оказался в кромешной тьме. Костя вдруг понял, что корову он давно потерял, бежал неизвестно куда, и где находится, не знал абсолютно: всюду в лицо лезли ветки да листья, и ничего не было видно хоть глаз выколи, идеальная чернота.

«Что же делать? Где дом? Чертова корова завела меня неведомо куда. В пустоту…», — думал Костя.

Он пошел на ощупь и вдруг почувствовал ногой воду, ощутил освежающую прохладу и услышал, как где-то впереди что-то плещется. «Но река в другой стороне! Что же это может быть?» — подумал он, и вспомнил, как бабушка рассказывала ему сказки про гиблые озера и про духов светящихся в темноте. Жутковато стало у него на душе, холодок пробежал по спине. Костя присел и стал внимательно и осторожно осматриваться. То справа что-то щелкнет, то слева ухнет сова, то где-то там, за озером, вспорхнет птица, а воздух донесет мягкий шелест крыльев, точно шепот смерти…

И тут вдали показался какой-то огонек…

«Господи, да я бы сейчас все сделал, только чтобы убраться из этого места!», — думал мальчик, и пригибался всё ниже и ниже к земле.

Свет становился все ближе, ближе, он рос, разгорался, задрожали ветки и расступились… Костя было вскочил, но тут увидел, что это был тот самый старик

— Этого еще не хватало, то корова, то теперь ты… Ты что здесь делаешь, а? — сурово спросил старик

— Я… Я корову ищу…- несвязно лопотал Костя.

— Тебя тоже все ищут.

— Я… Я…

— Да ладно ты, я так…, — сказал старик и улыбнулся,- пойдем.

Мальчик вцепился в рубаху старика и точно хвостик шел за ним, не отпуская ни на минуту. Долго плутали они по тропинкам, бесшумно ступая по земле. Наконец старик подвел Костю к озеру, зашел в воду и позвал к себе:

— Ну что же ты иди сюда,- приговаривал он,- ну смелей, давай, давай.

— Я здесь постою,- еле слышно шептал Костя.

— Ну что же ты, а? А вроде смелый,- покачал головой старик.

— Да смелый я,- чуть громче сказал мальчик,- смелый.

— Ну так иди же,- протянул старик к нему руки.

И Костя пошел. Вода теплая, как парное молоко, зашептала ему что-то неразборчиво, но потом успокоилась и благосклонно приняла в свои ласковые объятья. Он подошел к старику, тот сбрызнул его лицо водой и сказал:

— Запомни все, что сегодня произошло.

— Хорошо, запомню,- сказал мальчик.

Наконец они вышли на какую-то дорожку, вилявшую, точно змея огромной величины её проложила, и пошли на огонек вдалеке, светивший еле заметно сквозь ветки маленькой звездочкой. Огонек оказался фонарем, горевшим над крыльцом старого, полуразвалившегося дома, около этого самого крыльца смирно стояла Буренка.

Старик проводил их до окраины деревни и сказал Косте на прощанье только:

— Запомни хорошенько!

— Запомню, — еле слышно отозвался мальчик.

Костя прошел два шага и вспомнил, что не поблагодарил старика, повернулся, но того уже не было… И только утренний густой туман стелился по земле покрывалом.

Когда Костя вернулся домой, бабушка задала ему трепку и спросила, где это он был. На что мальчик поведал ей о ночных приключениях. Бабушка только удивилась, как старик нашел его в темноте на озерах.

— Не знаю,- сказал Костя,- а как старичка то этого зовут, ты случаем не знаешь?

— С Мартой-то который? Пал Палыч Алехин, по-моему. Ух, Костик, да кто ж тебя просил в эти озера лезть, да черт бы с ней с этой коровой. Гиблое это место, внучек, гиблое…

— Не гиблое, запретное,- сказал Костя и отвернулся к стенке.

В печке трещали поленья и засыпать под их треск было одно удовольствие…

— Помню… Помню…,- еле заметно губами шепчет Костя… И медленно, успокоенный лунным светом, погружается в глубокий сон. А ночная хозяйка направляется к следующему окну.

 

III

Эта история началась в одна тысяча девятьсот девяносто первом году. Только что пришедшие к власти демократы, желая показать всем в селе, что и они не лыком шиты и горазды, выполнять обещания, решили воплотить в жизнь один из проектов двенадцатилетней давности. На реке Кеть, которая омывает Тогур, чуть выше по теченью, между селом и устьем Анги, построить рыбозавод.

Первым делом надо было построить дорогу к месту будущего предприятия, но ее необходимо было проложить по озерам, где рыбачило население и жили древние легенды, и, чтобы избежать проблем, заместитель председателя сельсовета Владимир Петрович Волков решил замаскировать это строительством дамбы. Чтобы, мол, защитить Тогур от весеннего паводка. Они тихо оформили документы по строительству, договорились со строительной бригадой, только-только собрались приступать, как вдруг в селе нашлись те, кто всерьез забеспокоился за судьбу озер. Этим человеком оказался Матвей Митрохин, в это самое утро он пулей ворвался в кабинет Волкова:

— Ты Что! Ты Что!- кричал Матвей,- Ты с ума сошел! Ты знаешь, что этого делать нельзя!

— Чего нельзя,- невозмутимо спрашивал Владимир Петрович.

— Закапывать озера.

— И что будет? Рыбачить вы там все равно не рыбачите.

— В том-то и дело! А ты знаешь почему?- Матвей почти перешел на истерию,- Потому что они запретные, потому что там похоронены наши предки!

— Чушь, это легенды, на которые я не намерен обращать внимания. Предрассудки.

— Прошу тебя,- почти молил Матвей,- не делай этого, одумайся.

— Ну, во-первых, ты мне не указ, а во-вторых, уже поздно, поезд ушел, документы подписаны.

— Но мы же росли с тобой в одном дворе, я знаю тебя полвека. Почему, почему ты мне не веришь?

— А на чем основана твоя вера? На словах сумасшедшего старика, который умер, даже не додумавшись оставить приемника. Матвей, мы живем в конце двадцатого века. Сегодня природу надо усмирять во благо общества.

— Какого общества?

— Нашего демократического,- кричал уже Волков,- плотина нужнее и она будет построена. Все иди отсюда, у меня разболелась голова от твоих бредней, иди, иди,- и он выставил Матвея за дверь.

Матвей шел по улицам Тогура и психовал, он знал, что ничего не сможет сделать, но не мог не пойти, не сказать Петровичу, предупредить, а его, как собаку выставили за дверь. «Все, — сказал он сам себе, — больше этим не занимаюсь!» Если бы он знал, что демократическая стройка растянется почти на тринадцать лет и завод будет запущен лишь в 2004—м году и что после этого произойдет. Он бы попытался еще, и не раз. Но он не знал. Голова болела, он шел домой спать.

 

IV

Костя уже двенадцать лет не был в деревне. И вот по стечению обстоятельств был куплен билет и Костик примчался к бабушке в Тогур.

Стояло знойное лето, большая редкость для северной Сибири, и все вокруг жило лишь одной мечтой, мечтой о воде. Пыль на дорогах стояла столбом. И вот на одной из таких дорог из маленькой дребезжащей рейсовой «Газели» вышел Костя и… ошалел. Казалось, что за двенадцать лет мир перевернулся вверх ногами: везде, где когда-то были роскошные поляны, теперь росли кусты и деревья. С трудом отыскав среди них тропинку Костик пошел в деревню

Он знал, что вся деревня сейчас на реке, встречает коров, и, решив сделать бабушке сюрприз, Костя свернул к Анге.

С горы он наконец увидел то, что оставалось в его памяти с детства: зеленый гладкий, точно шелковый, луг, уходящий в даль, полоска серебрящейся в лучах солнца реки, берег усыпанный народом, за рекой сверкающий зеленью лес, и, надо всем этим праздником природы: солнце, медленно садившееся за деревья.

— Ну вот я и дома,- сказал Костик и побежал к реке

И он летел упоенный блаженством счастья созерцать все это великолепие, близкое его сердцу.

Еще на подходе к реке Костя понял, что коров еще не было, и потому быстро стал искать бабушку, попутно здороваясь со всеми подряд, но естественно, что мало кто мог его вспомнить. Наконец, поздоровавшись со всеми по третьему разу, он понял, что бабушки среди них нет.

«Видимо еще не пришла», — подумал Костя и присел на лодку…

Его неожиданно кто-то схватил за плечо так резко, что он аж вскочил и закричал. Это оказался старик. Он нисколько не изменился за двенадцать лет: все те же молодые глаза и странная улыбка.

— Здравствуйте, — сказал Костя.

— Помнишь? — спросил старик.

— Помню, — ответил Костя и обнял старика крепко. Тут его окликнули, он сказал старику: «Я сейчас!»,- и отошел.

— С кем это ты говорил,- спросил малый лет восемнадцати, Паша Митрохин

— Ну ты даешь! — удивился Костя, — с Пал Палычем.

— Не знаю я никакого Пал Палыча,- настаивал Паша.

— Дак ты ж всю жизнь здесь живешь, и что Пал Палыча не знаешь? — спросил Костя и повернулся в сторону старика, старика не было,- Но…, он же был…

— Да не было там никого,- настаивал Митрохин, и добавил,- а бабушку свою не жди, иди домой скорей, она сегодня тебя ждала, и потому корову не выгоняла.

Ошарашенный произошедшим, Костик пошел в деревню. Бабушка Антонина Васильевна сама вышла его встречать на улицу. За год, который они не виделись, после того как она гостила у них в городе, она сильно постарела. Что-то было особое в её старческих глазах, что-то вечное и верное.

— Ну здравствуй, внучек.

— Здравствуй, баба.

Бабушка повела его в дом:

— Вот здесь будешь спать, а здесь раскладывай свои вещи.

— Баб, я сейчас на реке был…,- начал было Костик.

— А что это ты там делал?

— Ну, думал, что ты за коровой пойдешь.

— А, ну конечно, понятно.

— Баб, а что стало с тем стариком, который меня с Буренкой с озер вывел?

— С пал Палычем — то?

— Да…

— Дак умер он двенадцать лет назад, как ты уехал, так он дней через девять и умер.

— Я видел его сегодня на реке,- сказал Костя.

— Да не может быть, померещилось.

— Не знаю, не знаю, может и померещилось, но как-то уж все было очень по настоящему, особенно его вечное «Помнишь».

— Да…,- только и смогла выговорить бабушка и пошла собирать внуку на стол поесть после долгой дороги.

Дни летели за днями, по-летнему беззаботно и весело, и к разговору о старике больше не возвращались. По-деревенски безмятежно просыпался он поутру, потягивался, и шлепая голыми ногами по деревянному полу подходил к холодильнику, доставал банку ледяного молока, надоенного бабушкой вчера, и пил пока не насытится. Вечером же когда жара начинала спадать и солнце уже не так пекло, как в полдень, а лишь щадящее дарило свои теплые лучики, с ордой деревенских мальчишек бегал он купаться на Ангу.

Но однажды ночью, в самом начале июля, ему приснился сон: старик стоял у того самого озера, где он был с ним вместе, грозил ему пальцем и говорил: «Помнишь?!! Помнишь!!?»

— Да помню!!!- Закричал Костя и проснулся. Была поздняя ночь, луна щедро дарила свой свет и воздух сиял и переливался в ее лучах, казавшихся из- за оконного стекла мраморно-мертвыми. Но стоило открыть окно, и ночь ожила и заполонила комнату запахами и звуками умиротворения. Костя успокоился и заснул.

Утром он спал долго.

— Вставай, засоня, эдак можно и до вечера проспать,- сказала бабушка,- иди, умывайся и скорее к столу, я блинчиков горячих напекла.

После этих слов Костя моментально слетел с кровати и кинулся к умывальнику. Он безумно любил есть горячие бабушкины блины со сметаной, запивая холодным молоком. Наконец, наевшись вдоволь, он решился спросить:

— Баб, а что сейчас на озерах делается?

— Дамбу строить начали, чтоб река весной деревню не топила,- сказала Антонина Васильевна

— Подожди, как дамбу? А дом старика? — ужаснулся Костя.

— Да снесли его пару дней назад, да кому он нужен, сарай, а не дом. И притом на гиблых озерах. Дамба деревне нужнее, чем эти озера,…хотя жаль, твой дед там, в юношестве, рыбачил.

— А потом?

— Потом в деревню пришел и поселился, неизвестно откуда, один человек, он сказал, что эти озера — озера предков, что они священны и ежели кто посягнет на них, будет проклят природой навеки. Люди сначала не поверили и продолжали рыбачить, но на озерах стали пропадать сначала рыбаки, а потом и всякий кто случайно забредет. Там же пропал и твой дедушка Максим. Человека обвинили в колдовстве и велели ему переселиться из деревни в другое место. Он собрал все свои пожитки, уехал на озера и стал смотрителем тех мест: всякого, кто забредал, находил и выводил с озер. Не прошло и десяти лет, как люди забыли про исчезнувших рыбаков и странного человека. Они назвали озера запретными, да сказку придумали про то, что хранитель, мол, приставлен природой, и род его никогда не прекратиться, и будет вечным, как эти озера. Много воды утекло с тех пор. Многое изменилось, и старик медленно и верно снова вошел в доверие к людям. Стал вместе со всеми гонять коров, собираться на общие посиделки к Агафье Тихоновне, хотя разговаривал мало, а чаще сидел в углу, и смотрел, как люди веселятся. А вот умер, оказалось, что врали легенды — не оставил приемника, и некому теперь людей на озерах беречь. Вот такая история.

— Вот оно что!- вскочил Костя с места,- Бабушка, я пошел, погуляю — сказал он, прыгнул в кроссовки и был таков.

— Зонт бы взял, а то, кажется, сегодня дождь будет, — только и успела крикнуть ему вслед бабушка.

«Вот что хотел от меня старик. Вот что я должен был запомнить. Вот откуда все эти кошмары. Вот ответ. Но… что же мне теперь с ним делать…» — думал Костя, и понял, что надо вернуться на озера, пока не поздно.

 

V

Рано-рано утром бригадира рабочих Егора Дурова вызвали в сельсовет с временным отчетом по строительству.

— Ну, и что вы сделали за неделю?- спросил Волков

— Ну, чего,- начал, скрипя голосом, бригадир,- дом убрали, подъезд для техники расчистили, готовимся приступить к зарыванию и осушению озер, путем откачки воды и засыпания различными слоями грунта.

— И это все?- ревел Волков,- да вы уже два дня, как должны зарывать эти озера!

— Ну а мы причем?- смеялся Дуров,- погода не летная.

— Ага? Погода? — ехидничал Владимир Петрович,- знаю я вашу погоду! Вам бы лишь повод найти, да компанию теплую!

— Да не, мы ни-ни.

— Ладно,- командовал Волков,- значит так, сегодня же приступить к ликвидации озер, и если вы мне их за три дня не зароете, я с вас шкуру спущу, понятно?

— Это не возможно,- опешил бригадир,- там работы на пять дней.

— А вот надо было в график укладываться,- резюмировал Волков,- Все, иди, работай.

И Дуров в угрюмом расположении духа пошел к своей бригаде, отдавать приказ, работать в авральном режиме.

Страшную картину увидел Костя, добежав до места: всюду бульдозеры и экскаваторы, вывороченные с корнем деревья, доски и грязь, и только сами озера пока были не тронуты. Но машины делали свое дело…

Небо, как по велению свыше, затянуло черными тучами, начался страшный ливень, он хлестал Костю наотмашь по рукам и ногам, бил по лицу и подгонял вперед. Костя подбежал к группе рабочих, которые начинали засыпать одно из озер и прыгнул на ходу к экскаваторщику в кабину:

— Дяденька, этого нельзя делать, понимаете?!!

— Парень отстань!- ревел Дуров

— Дяденька эти озера они…, они…, особые…!!!

— Парень, не выводи меня!!! Уйди.

— Они живые…

— Уберите от меня этого парня, он мешает мне работать.

— Дяденька!!!

Тут на Костю сзади набросились два дюжих молодца, скрутили его и спустили на землю. Костя же брыкался и кричал :

— Отпустите меня!!!

Экскаваторщики собрались вокруг и тот самый, в кабину к которому влез Костя, сказал:

— Что же это ты делаешь гаденыш? Ты почему людям работать мешаешь?

Ты вообще кто такой?

— Я… Я… никто

— То-то же.

— Но вы можете подождать два дня, не зарывать озёра. Я докажу вашему начальству, что этого нельзя делать.

— Извини, парень, не могу, у меня план.

— Но, что же вы за человек—то

— Уберите его,- рявкнул бригадир.

— Я!.. Я!..

Костю вырубили, ударив гаечным ключом сзади, оттащили от озера и бросили около места, где некогда стоял дом старика, этот сарай дорогой его сердцу.

Черный с ног до головы, промокший до нитки, он сидел на коленях в огромной грязной луже и плакал,… и небо плакало вместе с ним…

— Прости меня. Прости,— тихо просил он сквозь слезы, но не было ответа.

— Да, я виноват, я забыл, я… я…,- он вскочил и крикнул в небо: — Почему ты мне ничего не сказал, ты ведь знал! Слышишь! ЗНАЛ!!! СЛЫШИШЬ!!! ЗНАЛ!!!!!

И небо ответило, ответило раз и навсегда на все вопросы… : молнией…

Тра-та-та-та-там!

Матвей очнулся ото сна: «Ох, что еще! М… Кажется опять уснул перед телевизором».

Тра-та-та-та-там!

— Ну кто еще там!- крикнул он в сторону крыльца.

Тра-та-та-та-там!

— Иду!

Тра-та-та-та-там!

— Чего долбить, не всемирный же потоп.

Тра-та-та-та-там!

— Да иду я!- и с этими словами он открыл дверь.

Тотчас мокрые брызги полетели ему в лицо и в комнату ворвалась Тоня Соловьева с криками: «КОСТИК Пропал!»

— Что,- не понял Матвей.

— Мой внук, Костик, который из города приехал, пропал!- сквозь слезы причитала Тоня.

— Как?

— Часа три назад пошел погулять, гроза началась, а его все нет и нет! НЕТ и НЕТ!

— Да поди грозу где-нибудь пережидает, кончится, вот и придет. — попытался неуклюже успокоить её Матвей.

— Да случилось с ним что-что, я чувствую!!!- и она снова заревела.

— Куда он пошел?

— Не знаю, он у меня все про озера выспрашивал, а потом сорвался и побежал гулять, даже зонта не взял!!!

— Понятно. Да, найдем мы твоего Костика, не реви. Ты пока посиди у меня, Агафья придет, ей все расскажешь. А я поехал народ собирать,- и с этими словами он прыгнул в сапоги, набросил плащ, выбежал из дому, вывел из гаража «Урал», и поехал по деревне.

Через полчаса с десяток мотоциклов под руководством Матвея Митрохина уже катили в сторону озер. Дождь лил сплошной стеной, и из-за него ничего не было видно. И в тот самый момент, когда они уже подъезжали к озерам где-то впереди ударили молнии…

Такого светопреставления Матвей не видел никогда.… Тысячи тонких молний враз сверкнули и соединились в один ровный столб. Тракторы, КАМАЗы, бульдозеры искрились и светились, и видно было, что никого живого уже нет там. Колонна как по команде остановилась и затихла.

Когда все кончилось Матвей оставил всех в стороне, а сам поехал на место. Серое марево, пар идущий от земли, запах смерти, ни звука, ни искры, мертвые машины и пепел человеческих тел, и ужас застыл на глазах Матвея, ибо понял он, что природа рассердилась на людей не на шутку и жизнь их станет теперь иной.

 

I

Стоял горячий август, горячий не только от температуры царившей в Тогуре, но и от напряженных рабочих дней. Сенокос, шишки, ягоды, что ещё надо деревенском мужику. Раздолье, воля, свобода… Хорошо бродить по кедровому лесу, под сенью могучих деревьев; или в поле после дня тяжёлой работы прилечь на стог, открыть широко глаза и говорить с космосом о вселенских проблемах. Пусть себе ученые думают, что это никого кроме них не интересует. Интересует да ещё как…

Соберутся старики да мужики во дворе бабки Агафьиного дома, раскурят трубку мира, и давай браниться: есть другая жизнь во вселенной, или нет другой жизни во вселенной. Переругаются, перессорятся и разойдутся, матеря всех чертей, каких знают. А бабки лишь смеются вслед. Знают ведь, что завтра рано утром, когда еще хозяйки не встали коров доить, пойдет дед Тихон к деду Матвею, просить прощения; Пашка Митрохин схватит бутылку выгнанной к яблочному спасу самогонки, побежит собирать и опохмелять, пивших вчера с перебранки дедов; а древний Пётр, даже и не вспомнит, что вчера клялся застрелить Силантия Митрохина. Вот помирятся все и дружно погонят коров на пастбище, а вечером все сначала. Стоял горячий август.

Поздним вечером мальчишки, кто посмелей да постарше, оставались гулять на улице без родителей. Выберут уголок по укромней, подальше от дворов, где собирались в это время взрослые, сядут на какую-нибудь лавку, задерут голову вверх и ловят звезды. Один увидит, как звезда падает, кричит: «Звезда! А!», — и тычет пальцами в усыпанный бриллиантами лоскут звездного неба.

— Где?- спросят остальные.

— Да вот же, вот! Летит!…Смотрите, летит!

— Где?

— Вон!

Но только одна пара глаз видела, как секунду назад из этого звездного покрывала упала слезинка на вечную матушку землю, растаяв в ее теплых радушных объятьях.

— Здорово, — скажет кто-то, и снова глазами в небо ловить счастье. Стоял горячий август…

Душным днем, когда воздух накалён до предела и чувствуется приближение грозы, деревенские мальчишки бегут босиком наперегонки до Волокового озера. Только пятки сверкают над раскаленным асфальтом. Добегут, и, не снимая одежды, ныряют в его горячие воды. Прыгают, играют в чехарду, в салки, да во всякие другие игры, в которых взрослым и не разобраться. Кто попроворнее, да побыстрее занимают плоты и понтоны и начинают с них крутить перед девчонками фигуры «высшего водного пилотажа». Те, кто повзрослей, учат плавать малышей: посадят шестилетнего крепыша на плот, отвезут подальше от берега, где он ногами не сможет за землю уцепиться,, и сбрасывают в озеро. Дети хоть и боятся, но соглашаются, а как тут не согласишься, когда на тебя пол деревни смотрит, стыдно ведь будет, потом своим друзьям в глаза смотреть. Радуется детвора, но только ударит гром в небе о свои бубенцы, пойдет поливать дождем весельчаков, пулей вылетят из озера, и босиком, по мокрому асфальту пойдут домой.

Стоял горячий август…

Покосникам и работать в удовольствие: работа то туда, то сюда, катается передними яблочком, на блюдечке с золотой каёмочкой. Одни косят, другие веники ломают; потом другие косят, третьи травы лечебные собирают. А дети, они и есть дети. Хоть покос, хоть не покос, где бы чего интересное найти, да как бы куда забраться. Поработает Сашка, Пашки Митрохина сын, час, два — устанет. А как устанет, сядет отдохнуть, а как отдыхать, так на луг пойдет бабочек ловить, или уток на ближайшем озере смотреть.

Пока бежит до озера, мечтает: «Вот найду уток, скажу папе, папа обрадуется и даст мне ружье в утку стрельнуть…» А сам — прибежит на озеро, увидит утку, сядет и смотрит. Так и сидит, пока кто-нибудь из покосников, потеряв ребенка, не будет кликать его. Сашке и идти то неохота, да только вот утка, услышав голос, улетела непонятно куда. «Красивая…» — думает Саша, бежит на стан и весь день не разговаривает с тем, кто спугнул утку.

А вечером, забирается к отцу на стог и ложится рядом, звезды ловит: «Наловлю, завтра ребятам расскажу, вот завидно будет». Так и засыпает. А отец бережно снимет его со стога и отнесет в балок на стане.

Стоял горячий август…

Комара да гнуса всякого под вечер много. Жужжат, собираются мошки, комары да слепни в стаи и нападают на незащищенных людей, да только деревенским все равно, привыкли. Чуть только ветер или дождь, детвора валом валила на улицу.

Августовские дожди и те теплые. Ровно ложатся на землю из черных кудрявых грозных тучек, искрящихся тонкими молниями. Редкие дожди этого августа были сильные, проливные, точно плачет небо по большому горю, а может и правда плачет: за душу сиротскую…

Стоял горячий август…

 

II

Сашка Митрохин с детства был отцовским ребенком, рос без матери. Растил его отец во всей строгости христианского воспитания, так как сам был человеком набожным. В шесть лет парня отдал в школу, смотреть за ним было некому, да и Сашка сам хотел учиться.

Целый год корпел Сашка над Букварем и Арифметикой, писать да читать учился. Жутко ему это нравилось, но еще больше нравилось с отцом в лес за грибами да за ягодами ходить. Это для папы тайга, как тайга, а для Сашки с его росточком, это был настоящий дремучий лес. Чудилось ему, будто за корягой спрятался леший и звал его в свое лесное царство, казалось что в болоте кто-то надрывно плачет, а стоило только потерять из виду отца мерещилось словно все деревья вокруг бегают и смеются, но все это отступало, стоило ему вдохнуть всей грудью свежий лесной воздух. Хорошо было в лесу, Сибирью пахло. А может и не Сибирью, просто пахло чем-то особым, но Сашка еще не знал, как пахнет свобода и воля, и потому называл это просто — Сибирью, могущественным и необъятным для него словом.

Весь июль хозяйничал Сашка в огороде, урожай готовил, а начале августа взял его отец на покос, на Верхнее озеро, мужикам помогать. Пашка конечно понимал, что из сына покосника никакого, а взял его, чтобы он был на глазах, да и отдохнул от огорода. Сашка же ходил, задрав нос, и говорил мальчишкам, мол, без него мужики не справляются, и он, Сашка, поедет им помогать сено косить. Хоть толком он пока еще не знал, как это делается.

Разбудил Пашка сына на рассвете, когда пропели первые деревенские петухи:

— Вставай, Саш, ехать пора.

— Я сейчас, пап, — отвечал спросонья Саша и переваливался на другой бок.

— Давай, давай, скоро дед Силантий за нами подъедет.

Нехотя выбирался Саша из своей теплой постели, и еле продрав глаза, шел умываться. Кое-как выпивал стакан горячего чая. К тому времени, как он выходил на улицу, отец уже заканчивал грузить их пожитки. Он забирался в телегу и снова засыпал.

Солнце было уже высоко, когда они добрались до места. Еще издали, завидев стан, Сашка встал на ноги и, качаясь, пытался рассмотреть знакомых: вон дед Матвей деловито колдует над костерком, а Васька, папин брат, куда-то пошел с ружьем и пегой спаниелихой Бертой, верно на озеро уток бить. А вот третьего, немного страшного, косматого мужика Сашка видел впервые, это был Кирюха из Озерного, младший сын деда Матвея.

Дед Силантий не стал подводить кобылу слишком близко, а привязал её к дереву, одиноко стоящему в поле, недалеко от стана. Недолго думая, Сашка спрыгнул с телеги, схватил мешок с палаткой, который был с него ростом, взвалил его на спину и понес.

— Куда ты? — изумился Силантий,- обожди, я помогу.

— Не тронь, — сказал Паша,- ничего с ним не будет, пусть учится, мужиком вырастет.

— Ну, ты, Паша, даешь — хмыкнул Силантий,- ты уж не гоняй его сильно, мал еще.

— Ничего, мой отец меня так учил, и я его так же буду, чтоб толковым вырос.

— Ну, как знаешь.

Паша с Силантием взяли по два мешка и пошли следом. Подходят, а Сашки нигде не видно.

— А где сын-то мой? — спросил Паша

— Муравейчик-то, который мешок тащил?

— Ну

— Вон, уже в реку блесёнку бросил, — усмехнулся Матвей и добавил, — правильный мужик растет, мне-то уж поверь, я сам двоих вырастил.

— Папа! Папа! — раздался с реки Сашкин голос — Папа смотри!

Паша встал на яр и посмотрел на берег: Сашка держал на леске щуку в половину себя ростом, а та вся извивалась, пытаясь слететь с крючка.

— Молодец! Только смотри, не упусти, — улыбнулся отец

Не успел он это сказать, как щука сорвалась и прыгнула в воду, а Сашка, не удержав равновесие, полетел за ней. Упал, и тут же пулей выскочил на берег, точно ничего и не было. Мужики дружно разразились хохотом.

— Ну что? Искупался, Муравейчик? — крикнул дед Матвей, — иди к огню, погрейся, да чаю со смородяжника попей.

Пока сушились Сашкины вещи, он, хлюпая носом пил горячий чай, и слушал байки, которые травил мужикам, уже с утра заквасившийся Матвей.

— Выхожу я, значит, на дорогу, снег скрипит под снегоступами, а вокруг ни звука. «Странно», — думаю я. Остановился и прислушался : тихо. Не по себе мне стало, ох не по себе. И я медленно, да спокойно, чтобы лишний раз не шуметь, начал выбираться из леса. Прошел всего ничего, и тут на меня прямо из—за кедры большая медведица выходит. Встала посреди дороги, воздух нюхает, и хвала богу, что ветер дул от неё ко мне, а не наоборот, а то не сидел бы я сейчас здесь. Пока она голову вверх подняла, я медленно потянул ружье к себе; раз, а патронов нет, извел все на мелочевку всякую.

Я замер, моля бога, чтобы не почуяла меня. Но тут, как назло, за моей спиной мелькнул заяц, и с таким треском рванул в кусты, что медведица резко повернулась в мою сторону и побежала на звук. Я схватил первое, что попалось в руки, свой охотничий нож, и у меня оставался только один шанс. Медведица набежала, поднялась на задние лапы, и тут я ударил, ударил снизу вверх, точно в сердце. Она, лапой врезалась мне в бок, и этим спасла меня от смерти под весом в три центнера. Я вылетел из под падающей туши, как пуля из ружья, и рухнул в снег…

Глянул Пашка, а сынишка то его пригрелся у костра и уснул.

— Смотрите, разморило Муравейчика,- улыбнулся Матвей, — нехорошо ему тут будет спать, голову напечет. Ты неси его, Паша, в балок. Я вам там еще вчера вечером место определил.

Паша взял сына, отнес в балок, положил на настил и вернулся к мужикам:

— Ладно, поехал я на гриву, покошу, а вы тут хозяйничайте. Сашка проснется, с чаем ко мне пришлете.

— Пришлем, коль проснется.

Вскочил Паша в трактор, завел его. Заурчал, загудел железный, затрясся и медленно, в развалку покатил в сторону гривы, блестя ножами на солнце.

Часа через два Сашка проснулся оттого, что кто-то соломинкой водил у него по губам, он приоткрыл один глаз и улыбнулся: Васька стоял передним и жмурился от солнца, бьющего в окно.

— Давно пришел? — протянул Саша

— Только что. Айда, у меня кое-что для тебя есть.

Вслед за Васькой Сашка выбрался из балка и пошел в сторону берега.

— Смотри,- сказал Вася и раздвинул осот: в траве стояла клетка, а в ней сидел маленький утенок.

— Вот, его только и нашел у озера,- удрученно начал Вася, — сидит на кочке и пищит, мать зовет, глянул, а нога у него вывихнута, что ли. Верно, его утка бросила из-за этого, не таскать же его с собой, такого маленького, остальных бы уберечь. У них с этим жестоко, чуть что не так, его бросают одного, а там, как повезет. Маленький он, в суп его жалко, да и есть пока чем питаться, а тебе веселей с ним будет, может, и выходить сумеешь.

— Конечно, сумею,- бодро ответил Сашка,- спасибо Вась.

— Сашка! Муравейчик!- кличет его Матвей, — сходи отцу чай снеси, да картошки печеной, а то он там, наверно, уж тебя заждался.

— Хорошо, деда, сейчас,- ответил Сашка, взял термос да котомку с картошкой и пошел на поле.

Утенка был нелепый и такой милый, что не любить его было нельзя. Целыми днями и ночами голосил он на всю округу, исполняя свою «лебединую песню», но никто даже и не пытался его заткнуть. Назвали его за это Кряком. Целыми днями возился с ним Сашка, пока мужики не сметали стога.

Было восемь часов вечера. На следующее утро покосники снимали стан, и потому это был последний Сашкин день на покосе. Солнце медленно погружалось в искрящиеся воды Кети. Щуки и щурята резвились в его лучах, переливаясь от удовольствия. Сашка лежал на склоне холма и смотрел на тянущиеся в сторону солнца тучи. Шепот ветра, щебет птиц, треск кузнечиков, шелест травы, — все смешалось в единый звук, который окружал его со всех сторон. «Здорово! — думал Сашка, — в следующем году обязательно поеду на покос. Мужики сидели у костра и пили чай. Наконец, Васька встал и подошел к Сашке:

— Ну, что готов, Саня?

— Готов!

— Бери Кряка, и пойдем.

И они строем двинулись к озеру. Впереди шел Васёк, за ним Берта, поминутно срываясь, то в один куст, то в другой. Позади — Саша, неся на руках, изрядно окрепшего за полторы недели Кряка.

Тихо было на озере, точно вся природа замерла в ожидании, что будет дальше. Вася подошел к озеру и указал на кочку:

— Вот здесь я его и нашел, можешь отпускать.

Сашок посмотрел в глаза Кряку, погладил его по голове и опустил в побагровевшую от света заходящего солнца воду озера. Утёнок крякнул, окунулся в кровавые струи и поплыл по ним к светилу. Долго стоял и смотрел за ним Саша, пока он совсем не растаял в этой пунцовой солнечной дымке.

— Пошли? — тронул его за плечо Васёк

— Пошли, — хлюпнул носом Саша и поковылял на стан, подгоняемый сзади Бертой.

Ночью, Сашка забрался на стог и долго плакал, глядя в сторону озера. Плакал не оттого, что у него забрали игрушку, а потому что волновался и беспокоился за жизнь своего маленького друга, брошенного один на один с жестокой природой.

Утром покосников разбудил дождь. Дед Матвей выбрался из балка, пробежал, собрал разбросанные вещи и вернулся обратно.

— Ну, кажись, успели, — молвил он, проснувшемуся Паше.

— Орда, подъем! — раздался Пашин голос,- Едем домой!

Дед Силантий сел на лошадь и тронулся вперед, а остальные поехали в балке, прицепленном к трактору. Как только они сдвинулись с места, Саша открыл люк в потолке и выбрался на крышу. Сел и, не отрываясь, смотрел на удаляющееся озеро. А дождь лил и лил, точно плакало небо по большому горю, а может, и правда плакало за душу сиротскую.

Стоял горячий август…

 

III

В конце августа с Верхнего озера вернулись рыбаки и сказали Матвею, что вся рыба на озере всплыла, точно заболела. НО с чего?.. И конечно это стало предметом обсуждения всей деревни. Бабка Агафья обошла, все дома в округе и назначила чрезвычайное совещание по этому поводу. Последний раз такое было лет эдак десять пятнадцать назад, по поводу перестройки. И потому все коровы с пастбища вернулись в шесть, а не в восемь, как обычно; раньше были подоены и накормлены, и в половину восьмого, на столе стоящем перед дверью бабки Агафьиного дома дымил важный самовар, призывая всех, скорее заканчивать работу и собираться на экстренное чаепитие.

— О, Агафья Тихоновна, что в мире делается,- начал еще у самой калитки дед Силантий

— Да дела Силантий Васильевич,- отвечала Агафья,- ты входи, а то, что как не родной встал у калитки и кричишь на всю округу.

— Да я смотрю, что никого нет, думаю, может, я рано пришел, вот и стою, жду.

— Да входи ты, Силантий, перестань придуряться, знаешь ведь, что в доме твоего брата тебе всегда рады.

Матвей, Силантий и Иван, отец Пашки Митрохина, были кровными братьями. Младший, Иван, утонул семь лет назад на рыбалке, а через сорок дней у него родился внук Саша. И потому по деревне ходил упорный слух, что в Сашку вселилась Иванова душа.

Пока Силантий и Агафья перепирались у калитки, из дома на крыльцо с трубкой в зубах вышел Матвей. Долго смотрел он на явно сошедших с ума, по его личному мнению, родственников. Наконец, когда ему это изрядно поднадоело, он громко закашлял, призывая их остановиться. Но тщетно.

— Агафья! — начал Матвей,- я тебе говорю,- ноль эмоций,- Агафья, у тебя пирожки горят.

— Что!- как ошпаренная крикнула Агафья и с причитаниями кинулась в избу.

— Да заходи ты скорее, Силя, садись,- сказал Матвей, как только Агафья скрылась из виду, и, пошарив рукой под крыльцом, извлек бутыль самогонки и две рюмашки.

Не успели мужики, выпив, спрятать бутылку обратно, как на крыльце снова появилась Агафья.

— Атас,- успел шепнуть Силантий, и бутылка тотчас оказалась в сапоге у Матвея.

— Ну, и где на кухне пахнет горелым? От сырых пирожков, которые кто-то умудрился выключить,- начала свирепо Агафья,- нет, по-моему, жареным пахнет здесь. Да, да, здесь, и не улыбайся мне! Здесь, в твоем сапоге.

— Агафьюшка,- умильно начал Силантий,- мы ж так, для разгону, по одной.

— А то я вас не знаю: «между первой и второй перерывчик не большой»!

— Да нет, нет, мы больше ни ни,- мямлил Матвей.

— Ты это кому-нибудь другому расскажи, только не мне, ладно. Давай бутылку!

— Не дам.

— Давай, Матвей, а то в доме запру, будешь весь вечер сериалы по телевизору смотреть.

— Агафьюшка,- провыл Силантий.

— А ты вообще молчи! Я у калитки… может рано…, заранее, поди, сговорились. Давай бутылку.

С большой неохотой Матвей извлек бутылку из сапога и протянул Агафье:

— На, подавись.

Довольная Агафья, с бутылкой в руках возвратилась в дом.

— Ты, сдурел? Зачем ей бутылку отдал?!- накинулся на него Силантий.

— А,- отмахнулся Матвей,- не боись, Силя, у меня ещё есть, ты лучше смотри, кто идет.

К дому шли Пашка, Сашка и Васька Митрохины.

— Привет, дед Матвей! Привет, дед Силантий!- кричал радостный Саша.

— Привет, Муравейчик,- отвечал Матвей, почёсывая бороду,- ну, как дела?

— Хорошо, через неделю ведь в школу.

— А учебники купили?

— Папа сказал, перед школой купим, в сентябре.

Глаза Пашки нервно блеснули, и Матвей понял, что попал впросак, — Ладно, беги к Агафье, она тебе пирожков напекла, — попытался выкрутиться он. Сашка мухой умчался в избу.

— Что Паша, денег нет?- немного неуклюже начал Матвей.

— Есть!- резко одернул Паша и отошел в сторону

— Да подожди ты не кипятись, я же помочь хочу, не чужие ни ты ни Саша,- Матвей с трудом подбирал слова, стараясь аккуратно подойти к теме разговора,- знаешь ведь, что ты мне, как сын, а Муравейчик, как внук, и мне и Агафье. Неужели мы вас в беде бросим

— Я же говорю, есть! Деньги есть,- холодно ответил Павел.

— Ты мне сейчас напомнил Ивана, он вот так же говорил, что у него есть деньги, а сам собрался и поехал за этой чертовой рыбой в ночь…

— Дядька, если ты сейчас продолжишь, больше я в этом доме не появлюсь ни разу, и Сашка не приведу. Не надо…

— Хорошо,- отступился Матвей,- жаль.

Паша отошел обратно к калитке и задумался. Он думал о том, что он устал, о том, что, работая целыми сутками, получает лишь крохи, о том, что деньги нужны просто нечеловечески, и о том, что он просто обязан найти выход. Какой бы ни был. Его нужно было найти, любой ценой.

Наконец, через час, когда за столом собралось довольно много народу, Агафья начала экстренное чаепитие:

— В общем, на Верхнем озере творится что-то неладное и… Как бы это сказать…

— Да подожди ты, Агафья, дай я расскажу, как есть, почти из первых рук,- запротестовал Матвей,- а то, чего доброго, скажешь что-нибудь не так, и потом уже никто не разберется, где правда, а где нет.

— Пускай, Агафья,- поддержал деда Матвея Тихон Трифонов,- он ведь у нас мастак сказки рассказывать, авось и эту неплохо расскажет

— Кому, может, и сказки, а я этим рыбакам верю, потому, как, когда мы были на покосе, как раз у Верхнего озера, в самый последний день, было нам знамение. Точно пурпуром налилось солнце, и вода кровью сделалась. Я еще тогда подумал, что не с проста. Семь лет назад, я такое же знамение видел, когда… когда… когда Иван…,- замолк Матвей, сглотнул набежавшие слезы и продолжил, не торопясь,- Павка Трошин с Егором с Верхнего приехали вчера вечером. Говорят, будто озеро шире стало, что ли, ну вроде, прямо по середине него — воронка.- и, на скорую руку, Матвей принялся рисовать,- вот,- показал он на свой рисунок,- так мне вчера Егор нарисовал… Рыба по берегам кверху брюхом плавает, вода помутнела и горячая, почти кипяток, трава да деревья вокруг озера по выгорели, черным черно вокруг. Павка сказал, что они как увидели это, так, ни на секунду не задерживаясь, рванули обратно, из этого чертова места. Вот и всё.

— У кого какие идеи?- спросила Агафья

— А какие идеи, — начал Антон Митрохин, старший брат Пашки,- ясное дело: кто-то рыбу динамитиком или еще какой другой гадостью глушил, вот и все, а, может, эти Павка с Егором и глушили. Взрыв-то все позавчера ночью слышали? А зарево, какое было?

— Да на такой взрыв никакого динамиту не хватит,- запротестовал Силантий,- да и кому надо деревья да траву покосную специально жечь?

— Да ладно вам, знамо дело динамит,- вмешался древний старик Петр Трифонов, дядька деда Тихона,- чекисты это, чекисты, они нам никогда жить спокойно не давали.

— Какие чекисты, дядя,- осадил Тихон,- на дворе двадцать первый век.

— Слушайте, братцы, а, может, мы зря голову ломаем,- влез Силантий.

— То есть?

— А может, и впрямь леший да кикимора беснуются. Сначала в Верхнем рыбу отравили, для проверки, а теперь и до Кети доберутся.

— Смешно,- пристыдила Силантия Агафья,- вроде до маразма ещё рано, не дожил, а туда же, куда и этот старый черт Петр. Говорят тебе: воронка там.

Да и откуда в этом озере кикимора, не болота чай и не лес.

— Стойте! Стойте! Вы все куда-то не туда роете,- я хотел сказать, да Агафья перебила,- Матвей вскочил на стул и принялся махать руками, чтобы его в этой перебранке хоть кто-нибудь заметил.

— ТИХО!- не вытерпев, рявкнул Матвей, и, когда все, наконец, замолчали, продолжил,- я тут по телевизиру недавно одну штуку видел, воронки остаются когда на землю падает что-то огромное. Думаю в озеро что-то хряпнулось с неба, отсюда и воронка, и обгоревшие деревья, и взвесь в воде.

— Но ведь никто ничего не видел,- попытался возразить Тихон.

— Я видел!- раздался из под стола писклявый голос.

Паша заглянул под стол и за ухо извлёк оттуда Сашку.

— А ты что здесь делаешь? Тебе же было велено сидеть в доме.

— Я видел…

— Что?

— Я видел, как туда,- Саша показал в сторону озера,- упала звезда, а потом был взрыв и лес загорелся.

— Да врет он всё,- начал Игорь Трифонов.

— Нет, не вру, ваш Максимка тоже видел, возразил Сашка,- и еще Витька Митрохин, Катя с Оксаной, мы все видели.

— А почему взрослым ничего не сказали?

— Боялись, что звезда упала из-за того, что мы очень этого хотели,- сказал Саша и заплакал.

— Значит звезда…-задумался Матвей.

— Дядь Матвей, ну не звезда же с неба упала?- спросил Паша.

— Не звезда, а метеорит, или ступень от ракеты, или еще какой-нибудь космический объект, нам неизвестный.

Пока народ принялся обсуждать, какого черта в озере делать метеориту, Агафья увела Сашку в дом, в надежде успокоить его и уложить спать. Увидев это, Силантий невзначай подошел к Матвею и шепнул ему на ухо:

— Давай свою бутылку.

— А Агафья?- настороженно спросил Матвей.

— Пошла Сашку спать укладывать.

— Тогда зови остальных и айда на берег, только тихо и по одному, чтоб бабы не заметили.

Матвей скрылся за домом, через несколько минут вернулся оттуда и быстро вышел на улицу. И вот мужики по одному выбирались на берег, пока, наконец, не остался один Паша. Не успел он выйти за ограду, как с крыльца его позвала Агафья:

— Ты куда это, Паша?

— Да сигареты кончились, в магазин пошел схожу.

— Ну, иди…

Паша развернулся и уже в спину услышал:

— Только сильно не напивайтесь.

— Хорошо,- про себя улыбнулся он, пулей выбежал из ограды и побежал на берег Кети.

Солнце красным пятном повисло над лесом.

Стоял горячий август…

 

IV

А на следующее утро в Тогур приехали они.

Это был самый жаркий августовский день, как минимум за последние сто лет. Столбик термометра ещё в десять утра перевалил за сорок. Уже начинающие подвядать листья, казалось, горели желтым пламенем.

Поэтому, когда на Садовой улице появились они, то им показалось, что улица вымерла. Ни человек, ни другая тварь земная не появились перед их очами, когда они вывернули из-за поворота, и точно ковбои в старом американском вестерне встали посреди дороги.

Тот, что стоял в центре, самый здоровый из их тройки, вытащил ещё не зажженную сигарету изо рта и медленно, медленно обвел взглядом улицу, точно дотошно сравнивал с чем-то в своей памяти.

— Ну, вот я и вернулся,- может случайно, а, может, и нет, слетела с его уст банальная фраза.

Сигарета была зажжена, он наскоро выкурил её и, попросив спутников подождать, направился к бревенчатому дому. Встал у резной калитки; посмотрел, нет ли собаки, и немного неуверенным шагом вошел в просторную ограду.

Нечто непонятное творилось в его голове: примут ли его, узнают ли — это ещё пол беды, но вот не опрометчиво ли он поступил, привезя с собой сразу двух незнакомых людей. Кто знает, как к этому отнесутся.

Он медленно поднялся на крыльцо, доски заскрипели под ногами так, что у него пробежал холодок по коже. Наконец, собравшись с мыслями, он постучал. Тихо. «Вот ещё их и дома к тому же нет. Надо было позвонить», — выругался он про себя. Но позвонить было нельзя, он боялся, что ему откажут, а так отказать было сложнее, как никак они уже приехали, и поставили хозяев перед фактом. Да, ну и работёнка.

Он уже собирался уйти, как вдруг дверь отворилась, и на пороге появился Матвей Васильевич Митрохин. Он громко крикнул в дом : «Я же говорил, стучались!»-, вышел на крыльцо и прямо таки уставился на этого, как ему показалось, иностранца.

— Ч… Чем могу быть полезен…? — его так и подмывало сказать «сэр», но было как-то неудобно и Матвей сдержался, из последних сил, но сдержался.

И вдруг «иностранец начал смеяться, нет, не смеяться, а хохотать или даже ржать, да так громко и неистово, что Матвею стало не по себе: уж не сатана ли самолично пожаловал к нему в гости. Матвей пристыжено опустил глаза. Увидев это «иностранец» перестал тотчас смеяться и, к удивлению Матвея, на чистейшем русском языке, если таковой вообще существует, сказал:

— Дядь Матвей, вы чего? Это ж я, Миша…

И тут настал черед ржать Матвея, да так, что слезы градом хлынули от этого смеха, а на крыльцо выбежала Агафья и кинулась на Матвея, не замечая гостя:

— Ты чего ржешь, как лошадь, старый!? Совсем из ума выжил, что ли!!! Напугал до смерти, думала, случилось что, а ты ржешь!!! Ну даешь, ну даешь,- запричитала Агафья.

— Ты, чего ругаешься, Агафьюшка,- наконец остановившись, сказал Матвей,- лучше смотри, кто к нам пожаловал.

— А это кто?- Агафья уставилась на «человека в черном».

— Племянник твой.- сказал Матвей и снова начал смеяться.

— Миша?- Агафья еще явно не верила и потому проверяла незнакомца, толи по голосу, толи по взгляду, то ли лишь по одному ей известному признаку.

— Миша,- ответил племянник и тотчас утонул в объятьях тетки,- А с этим что?- спросил он, указав на Матвея, который уже покраснел как рак, от новой порции смеха, и казалось, сейчас лопнет, как воздушный шар.

— А,- махнула она рукой,- сейчас вылечу,- подошла к мужу и слегка тряхнула его,- кто много смеётся, тот много плачет.

— Не каркай,- слегка огрызнулся успокоившийся Матвей и пулей улетел в дом.

— За самогонкой пошел.- подмигнула Агафья Мише,- Отчего не позвонил, не предупредил, мы бы ужин приготовили, встретили.

— Времени не было тетка, да и ни к чему все это, я ж по делу, и максимум на неделю.

— Ну и какое «дело», у ученого мужа в нашей деревне,- сказала Агафья немного искусственным тоном и засмеялась.

— Я… Ну, как бы это сказать…- начал ломаться Миша,- В общем об этом говорить пока рано, сначала главное…

— А!- схватилась за голову Агафья,- прости меня старую, забыла: ты же с дороги. Пошли в дом.

— Да нет, я не об этом. Как бы это сказать… Я не один, со мной еще двое коллег по работе.

— Господи, Миша, ты чего ломаешься, мы же свои, какие могут быть вопросы, конечно, оставайтесь у нас. А где твои коллеги? Поди, на вокзале бросил. Не переживай, сейчас Матвея отправим, он съездит, привезет.

— Да нет, они здесь за калиткой сидят, ждут.

— Ты бросил их за калиткой? Миша, иди сейчас же зови их в дом!- повелительным голосом сказала Агафья и повернулась к входящему Матвею,- да подожди ты со своей самогонкой, они же только с дороги, устали, есть хотят.

— Да мы же только по одной, за приезд.

— Я сказала, подожди до вечера,- гаркнула Агафья, и добавила уже спокойным тоном,- и к твоему сведению рюмок надо не две, а четыре.

— Ты ж не пьешь,- не понял Матвей.

— Да не мне,- покачала головой Агафья,- Миша к твоему сведению с друзьями приехал, по важному делу.

— Так бы сразу и сказала,- обиделся Матвей,- а то, четыре рюмки, четыре рюмки,- и, повесив нос, он ушел в дом.

Тем временем вернулся Миша, ведя с собой двух своих друзей: одного маленького и худого, тоже в черном костюме, он представил как Сергея, а второго — высокого брюнета, явно с примесью горной крови, носившего на носу странные раскосые очки, назвал Владом. Рассмотрев их хорошенько, чтобы не перепутать, Агафья повела их в дом. Она провела их в самую дальнюю комнату из трех. В ней стояли две кровати, по углам висели книжные полки, а в центре комнаты в эмалированном белом ведре стоял фикус, упиравшийся листьями в потолок.

— Здесь спят мои внуки, когда приезжают погостить, но они уже уехали, и теперь здесь будете спать вы,- обратилась она к Сергею и Владу,- а тебе Миша в зале диван раскрывать придется.

— Зачем раскрывать, я и так посплю

— Ну, как хочешь.- развела руками Агафья,- Ладно, располагайтесь, а я пойду пока на стол собирать, а то проголодались, поди, с дороги,- сказала она и пошла в кухню.

— Мировая у тебя тетка,- похлопал Мишу по плечу Влад,- а ты переживал, пустят или нет.

— Да такие люди,- подхватил Серега,- по-моему, сами скорее на улицу пойдут ночевать, чем гостя за порогом оставят.

— Да ладно вам нахваливать,- буркнул Миша,- вам же сказали: располагайтесь, вот и располагайтесь, а не языки чешите, а то Матвей Васильевич уже пытался к нам пробиться с самогонкой, не ровен час — прорвется, а вы даже вещи не разложили,- и с этими словами он развернулся и вышел из комнаты.

И вот в девять вечера, когда августовское солнце уже село за горизонт, началось очередное «экстренное совещание», на котором правда уже и наливали и пили открыто, но это потом, а пока все чинно расселись вокруг стола залитого светом от лампочек, предварительно развешанных Матвеем по периметру двора.

— Я хочу сказать!- начал Матвей и поднял стакан,- В общем, я рад, что ты…

— Подожди дядь Матвей,- попросил Миша,- пока все ещё трезвые мне надо о деле поговорить, а потом уже выпьем.

— Ну, о деле, так о деле,- не протестовал Матвей,- говори.

— Я вот о чем: мы ученые из астрономического центра. Недавно, во время августовского метеоритного дождя, в атмосферу земли попал крупный метеорит, достаточный того, чтобы хотя бы осколком с кулак достигнуть Земли. Мы отслеживали его полет еще с июня, и по рассчитанной нами траектории он должен был упасть километрах в пятистах севернее. Но мы просчитались.

— То есть, как это просчитались?- не понял Тихон Трифонов,- Ученые мужи и просчитались.

Кто-то за столом хохотнул по-деревенски; кто-то крякнул как утка; а кто-то и вовсе специально стал делать вид, что не слушает.

— Братцы, гость же говорит,- попытался урезонить их Матвей,- родственник, вы же сами его с пелёнок знаете.

Народ, нехотя, но все же принял приличный вид и снова стал внимать.

— В общем даже не просчитались, а скорее не предугадали, что он столкнется в полете с космическим мусором, перед самым входом в атмосферу, и из-за этого он отклонился от намеченного нами курса градуса на три-четыре, но и этого хватило, чтобы упасть где-то поблизости. Погрешность расчета по горячим следам сто-двести километров, и потому нас направили прямо на место, вести поиск отсюда, но даже нам с нашим оборудованием не найти его и за год. Поэтому мы естественно нуждаемся в вашей помощи; всех, кто что-либо видел: рыбаков, охотников и прочих надо опросить, времени нам отвели всего восемь дней, поэтому требуется очень оперативно работать, так быстро, как только возможно. И главное. Тот, кто найдет метеорит и принесет его нам, либо сообщит о его точнейшем местоположении, с дальнейшим извлечением, получит премию от нашего государства.

— Ага, ленточку на шею, бутылку в карман и рубль в руку,- усмехнулся Антон Митрохин,- знаем мы ваше государство.

— Премию дадут, догонят и еще дадут!- подхватил Силантий Митрохин.

— Официально заявленная премия,- невозмутимо продолжал Миша,- двадцать тысяч долларов, за метеорит и десять за информацию.

Все враз замолкли. Что не говори, эта сумма поистине была астрономической для местного населения. Жилье в округе стоило максимум сто тысяч рублей, а премия за информацию была в три раза больше. С такими деньгами можно и в город перебраться, да и здесь жить проблем не знаючи. Все даже приуныли немного, от беспомощности, не унывал только Матвей. Он встал, поднял стакан, посмотрел на просвет и улыбнулся:

— Посмотри,- начал он,- внимательно на этих людей. Все, все здесь сидящие: и брат мой Силантий, и племянник мой Паша, и вот он, он и он, знают, где находится этот твой метеорит. Этот твой заветный камешек лежит…- но он не успел договорить, так как в это время дед Петр заорал на него через весь стол:

— Да пей ты уже, старый хрыч.

Народ покатился со смеху, так как этот Петр и был самым древним из собравшихся. Когда все чуть приумолкли, Матвей продолжил:

— Выпьем за то, что ты в первый же день отыскал свой камешек, в этом чертовом омуте сибирской тайги.

Стаканы звякнули, и самогон полился, точно скважина этого зелья была неподалеку.

Естественно, что на следующее утро после такой пьянки они никуда не поехали, а вечером снова загудели. Во вторник утром (это был третий день) привезли оборудование в контейнере. Миша, который снова был под мухой, повел туда деревенскую детвору показывать, как со спутника выглядит их деревня. И к своему удивлению обнаружил, что оборудование не работает.

— Ничего,- ободрял его Матвей,- мы эту штуку безо всякого оборудования найдем: зайдем пару раз с неводом и вытащим твой небесный камень. Пошли еще по одной выпьем.

Миша ушел, забыл закрыть контейнер, и к вечеру он уже был совершенно обчищен детворой. Всю среду пьяные ученые собирали по селу свои компьютеры и другие приборы. Четверг и пятница прошли, так же как и понедельник, а в субботу лето кончилось.

Еще ночью с пятницы на субботу пошел дождь, да такой, что все улицы превратились в сплошное месиво. Дождь лил и лил весь субботний день. Конечно, гулявшим это не помешало, они лишь сменили дислокацию, но что-то говорило деду Матвею, что эта делегация теперь уже уедет ни с чем, если не случится чудо. Но чуда не случилось. Дождь продолжился и в ночь на воскресенье; река перекрыла дорогу в четырех местах, и её не на чем было преодолеть после таких ливней.

Стоял горячий август…

 

V

Это было раннее сырое воскресное утро. Матвей, еле соображая, в пять утра выгнал корову пастись и вернулся в постель к жене. Агафья Тихоновна обычно крепко спала под шум дождя, но в этот раз как-то быстро проснулась.

— Агафьюшка…- позвал Матвей.

— А..- сквозь сон отозвалась жена.

— Чего делать то будем, с этими учеными?

— Ничего не будем. Спи старый,- сказала Агафья и перевернулась на другой бок.

— Агафьюшка… ка… — решился на вторую попытку Матвей.

— Ну чего тебе? Неймется, что ли?

— Я ж пообещал, бес попутал я и пообещал.

— Кому?

— Мишке…

— Ну, раз пообещал, придется выполнять, зато следующий раз думай, что говорить и что обещать, дурная твоя голова.

— Следующий раз буду,- ответил Матвей и закрыл глаза.

«Да сколько было уж этих следующих, пора бы за ум взяться», — подумала про себя Агафья Тихоновна. И снова заснула под шепот дождя.

Уже в шесть утра Пашка Митрохин был на ногах. Приготовил Сашке с Васькой завтрак, выгнал корову, убрал в сенях и стал готовить снасти. Он был заботливым отцом, безумно любил сына и готов был все отдать ради его счастья. Но сейчас для счастья нужны были деньги, чтобы собрать Сашу в школу, а денег не было. Даже если они наловит сегодня рыбы, этого хватит только на учебники да тетради, а вот надеть сыну на первое сентября будет нечего. Последние галоши он износил летом, не идти же ему в новый учебный год с голыми ногами. Чтобы быстро заработать денег столько, сколько надо оставался лишь один вариант, но об этом Паша даже запретил себе думать, слишком опасно это было. Вот они — молот и наковальня, когда хочешь сделать, и не можешь, а то, что можешь недостаточно, и проклинаешь себя за это и винишь. Нечто похожее Пашка чувствовал, когда умирала его Оля, Сашина мать, безысходность страшная и удручающая.. И он, Паша, не знает, что делать дальше. А дождь все лил и лил.

В это серое утро Матвей разбудил Мишу не пузырем самогонки, а ушатом ледяной колодезной воды:

— Подъем астрономы,- рявкнул Матвей и плеснул из ковша Сергею и Владику на кровати. Те с криками подскакивали с постелей.

— Так, слушай мою команду!- продолжал Матвей,- Ровным строем на кухню шагом марш, раз, два!

Наконец, когда «горе ученые» привели себя в порядок, Матвей собрал их на веранде и сказал:

— Значит так, у нас чрезвычайное положение и потому выпивка отменяется. Это во первых. Во вторых, как только закончится дождь, мы немедленно выезжаем на место. После такого разгула стихии туда можно добраться только по воде, а во время грозы в переполненной лодке плыть не безопасно. Но, если дождь не закончится к четырем вечера, то вы свое счастье можете считать пропитым, ехать туда семь часов, а к озеру, как ни крути надо засветло попасть, а завтра в двенадцать у вас автобус, так что молите бога.

Ученые покряхтели, покряхтели да разошлись по комнатам, в одиночку коротать часы ожидания.

Кап, кап идет дождь, тик так бежит время. Дождь не перестал и в час, и в три, и в четыре, а в пять все снова запили.

Паша зашил на крыльце последнюю сетку и зашел в дом затопить печь. Долго не мог найти спички и спросил у сына, а тот не ответил, просто сидел у окна и плакал.

— Ты чего Саша?- изумился отец, но сын не отвечал. Крупные слезы скатывались по щекам и мерной дробью падали на подоконник. Паша подошел и обнял сына, пытаясь успокоить, но плачь только усилился.

— Ну, все… все… успокойся… все хорошо?

— Нет,- отвечал гнусаво, сквозь слезы мальчик.

— Что случилось?

— Папа… Кряк, мы его бросили, и он погиб, да?

— Нет, ну с чего ты взял? Он не погиб, я уверен.

— Я тебе не верю,- настаивал мальчик.

— Он выжил, вот увидишь, когда на будущий год поедем на озеро, вот увидишь. Он жив.

— Нет! Ты врешь! Врешь! Врешь!- и он стал бить отцу в грудь своими маленькими кулачками и плакать все сильнее и сильнее.

— Вот увидишь, что я не вру. Ну все, все… все,- пытался остановить его Паша.

— Тогда привези мне его, привези! Пожалуйста, папа, привези утенка! Привези утенка! Привези!

Стержень надломился и треснул. Теперь Паша точно знал, что поедет на озеро за метеоритом.

— Да, я привезу его тебе,- ответил Паша, поднял сына и унес на кровать, сел у изголовья и отошел, только лишь когда Саша уснул, когда дождь кончился.

Было девять часов вечера, когда Паша выгнал свой старенький Урал, скидал в него сети, невод и другие снасти. И только тут он заметил, что сегодняшний закат был таким же, как и в последний их вечер на покосе.

Солнце красное, точно жерло вулкана, готовое спалить все живое на своем пути; поглотить эту первозданную природную сущность вместе с полями, реками, деревнями и людьми; решившее погрузить этот мир в вечный хаос. Паше показалось, что оно смеётся, глядя ему в лицо. И он ответил:

— Нет, не думай, я тебе не дамся, не на того напали. Говори, не говори, а все будет в порядке. Ты ошибаешься, слышишь, ошибаешься!- он погрозил солнцу кулаком, и, не медля ни секунды, вскочил за руль мотоцикла и резко тронулся с места.

Матвей Митрохин уже с полчаса сидел на крыльце и смотрел на закат. Воспоминания о брате нахлынули почти сразу. Он вспомнил, что он точно так же сидел на крыльце и курил после дождя, разговаривая сам с собой. Из дома постоянно выходила Агафья и что-то говорила, но что он не мог вспомнить, зато очень четко помнил звук выезжающего из соседнего гаража мотоцикла. Вот и сейчас… Матвей опомнился, мотоцикл выезжал не в воспоминаниях, а прямо сейчас. «Интересно куда это собрался Паша», — подумал Матвей. И страшная догадка, возникшая у него в голове, заставила его моментально сорваться с места и выбежать на дорогу как раз вовремя.

— Стой!- закричал Матвей и бросился перед мотоциклом. Пашка резко вывернул руль вправо, и Урал врезался в забор.

— Цел?- спросил, подбежав, Матвей

— Кажется цел!- негодовал Паша- Зачем ты выбежал на дорогу!

— Ты куда поехал?- исподлобья спросил Матвей.

— На рыбалку.

— Точно? Паша, я ведь чую, что ты врешь.

— Точно.

— Я прошу тебя,- Матвей взял его за плечо,- пожалуйста, ради всего святого, только не лезь в это чертово озеро, не надо. Ты же видишь этот кровавый закат.

— Ну и что?- усмехнулся Паша,- Это просто закат и ничего более. Да я миллион таких видел и ничего, живой.

— Мальчишка, да это сама природа тебя предупреждает. Не веди себя, как твой отец, он вот так же точно меня не послушал и погиб.

— Это был несчастный случай.

— Но его можно было предотвратить.

— Отойди от меня!- не выдержал Пашка,- отойди!- кричал он,- не полезу я в это чертово озеро! Не полезу!

Матвей не отпускал.

— Отпусти дядька, я должен наловить сегодня рыбы,- почти прохрипел Паша и обхватил голову руками. Матвей снял его с мотоцикла и довел до калитки. Но тут Пашка вырвался, завел мотоцикл и дал ходу прочь из деревни.

Стоял горячий август…

Это было абсолютное раздвоение личности. Одна его половина говорила за то, что нужно остаться дома, что как ни старайся утенка уже не найдешь, что это очень опасно. А другая, противореча ей яро, даже кипя, напротив шептала: «Ты отец, ты должен это сделать». Одна половина говорила: «Ты идешь туда только ради денег», в ответ же возникало: «Нет, ради сына». И противоречие это все больше и больше захватывало его душу, разгоралось и усиливалось. Он несся вперед на мотоцикле, то и дело виляя на нем то влево, то вправо. И душа его срывалась то в одну сторону то в другую, обгоняя мысли. Он не отдавал себе отчета в том, что он только прикрывается сыном, прикрывается поводом поехать за деньгами, пусть аморфными, но такими манящими и притягивающими. Он не отдавал себе отчета в том, что он просто поддался этой вечной людской страсти, и потому допустил это противоречие внутри, эту борьбу истинных и ложных желаний.

«Истинные» желания все же победили, глаза налились кровью, и он прибавил газ. Он несся вперед, разрывая природный покой ревом человеческого мотоцикла.

Что происходило дальше, было для Паши как в тумане, мозг отключился, а тело делало свое дело — шло вперед. Уже когда солнце село он спустил лодку на воду и увел мотоцикл в лес на берегу. Ноги скользили и тонули в мягкой речной тине. Тонул и падал. Падал и тонул в этой серо-зеленой жиже. Наконец, весь перемазавшись, он вернулся на берег, снял веревку с корня валявшегося дерева, сел в лодку, завел мотор и отчалил, уносимый теченьем Кети в сторону Верхнего. Всю ночь он боролся с кетскими водами, и не покладая сил, вел судно вперед в неизвестность. В пять утра Паша, наконец, причалил. Он выбрался на берег, кое-как по скользкой траве забрался на яр и привязал посудину к корню. Потом вернулся, достал резиновую лодку, накачал ее, взял невод и веревку и пошел к озеру.

Было не по-утреннему тихо, как-то по-особому, точно все вокруг повымерло от одного только появления здесь человека, но нет, в этот раз была виновата сама природа. Всюду пепел и чернота, мертвая, вечная чернота, чернота без компромиссов — первозданный хаос. Никто и ничто не могло выжить здесь, и потому Паша бегом побежал к озеру, бросил лодку на воду и выгребся туда, где должен был лежать этот чертов камень.

Итолько здесь он, наконец, остановился: «Зачем я это делаю? Кому, что хочу доказать? Надо бросать все и бежать, бежать прочь отсюда». Но остановка эта была лишь мгновением, и он снова окунулся в безумие.

Он надел маску и нырнул. Вода больше напоминала масло, мешала передвигаться и точно выталкивала его из себя. Он нырял, выныривал и снова нырял, и только после десятой попытки он наткнулся на метеорит. Паша чуть не закричал от радости. Вынырнул, взял два конца невода, нырнул, подсунул под метеорит и снова вынырнул; столкнул метеорит на невод, взял за четыре конца, выбрался на берег и, перебарывая усталость, вытащил камень. Черный монолит снова вдохнул земной воздух и зловеще блеснул гладкими гранями. Паша перетаскал вещи в лодку и вернулся за камнем. Поднатужился, и кое-как приподняв метеорит, понес его на берег. Он останавливался, раз пять или шесть, чтобы передохнуть, пока не дошел до реки, а там положил метеорит на берегу и сел на корень покурить. Голова кружилась, мысли путались, он был во власти этого чертова камня.

Паша снова поднял монолит и стал спускаться вниз, ноги стали разъезжаться, и он лишь в самый последний момент понял, что это конец. Паша упал в реку почти беззвучно и тотчас следом в то место, где была его голова, со звуком лопнувшей шины упал метеорит.

И снова стало тихо. Точно скорбело небо по большому горю, за душу сиротскую.

Стоял горячий август.

 

I

Мало кто из деревенских жителей любит зиму, когда, кажется, что все вокруг умерло и превратилось в пустыню. Но есть и такие, кто готов все на свете отдать за бодрящее морозное утро. Когда воздух искрится и сверкает, когда все в мире хорошо, когда жизнь только начинается.

Дед Матвей уже четыре года как вышел на пенсию и жил вместе с женой Агафьей Тихоновной только натуральным хозяйством, и уж пять лет, как взяли они к себе осиротевшего Сашку Митрохина, внука брата Матвея, Ивана. Хорошо когда кормилец лес под боком. Часов эдак в десять, когда Сашка уже давно в школе, а Агафья ушла в магазин, просыпается дед Матвей. Растапливает печь, выпивает кружку горячего чая, а потом надевает свой роскошный овечий тулуп, забрасывает на плечо ружье встает на снегоступы и уходит в лес. И не столько поохотиться, сколько прогуляться и подышать свежим лесным воздухом. Пройдет своими нахоженными тропами, посмотрит капканы, да следы, постреляет по куропаткам, да и часа через четыре вернется домой бодрый и довольный. В это же время возвращается домой и Сашка. Агафья Тихоновна собирает им на стол свежеиспеченных пирожков с молоком, и как два закадычных друга старик и ребенок болтают почти обо всем подряд.

Вечером в доме Агафьи и Матвея всегда шумно и весело, Сашка и несколько его школьных друзей устраивают посиделки. Так здорово, когда вечером за окном гуляет вьюга, сесть у печки в которой трещат поленья и рассказывать страшные истории и другие байки. В восемь вечера за ребятами приходят взрослые, и, заговорившись с Агафьей и Матвеем, уходят лишь к десяти, когда глаза вымотавшихся за день детей начинают слипаться.

По воскресеньям Матвей водил в лес весь Сашкин класс, учил их лесной жизни. Так было и в последнее воскресенье февраля (27 го).

В десять утра вся компания собралась у калитки: полтора десятка детей не считая Сашки, Матвей Митрохин, Егор Сычев, отец ближайшего Сашкиного друга Васьки Сычева, Силантий Митрохин и Григорий Яковлевич Польский, Сашкин классный руководитель. Собрались и стоят.

— Чего стоим, — не вытерпел Силантий

— Агафья просила обождать.

— Ну и долго четыре мужика и пятнадцать детей, будут ждать одну бабу,- попытался сострить Силантий

— Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала,- ответил резко Матвей, — не тебя ли Силюшка мы ждали в прошлое воскресенье целый час.

— А что, чуть что так сразу Силантий? Я то что, детям не терпится,- забурчал под нос старик.

— Ты братец на детей не пеняй

— Да, ладно тебе, вона Агафья Идет

Агафья укутанная в темную шаль вышла из дому, чтобы проводить ходоков, подошла, обняла Матвея, засунула горсть конфет Сашке в карман, и сказала: «Ну, с богом!»

Отряд, как по команде, развернулся и пошел прочь, а Агафья еще долго стояла и смотрела им в след, время, от времени рисуя в воздухе кресты окоченевшими пальцами. Когда компания исчезала из поля зрения, она разворачивалась и быстро шла в дом, пропуская у двери вперед где-то всю ночь шлявшегося кота.

И лишь скрип валенок по снегу разрезал тишину раннего воскресного тогурского утра. Разношерстный отряд Матвея шел в лесной поход. И разношерстными в нем были не взрослые, те напротив отличались особой сплоченностью, разными были дети. Была дружная четверка Сашка, Васька Сычев, Васька Трифонов и Данил Курослепов. Были шустрые и шебутные девочки, которые дружили все вместе и не дружили ни с кем одновременно: Катя Мороз, Женя Филимонова, Вика Орел, Ксюша Панина, Олеся Дынер и Оля Лысова. Была тихоня Верочка Октябрева и отличник Вадик Семенов.

Были и трое классных задавак Витя Краснов, Дима Романов и Олег Хоромин, они бы может, и не ходили вместе со всеми, да родители насильно заставили их.

Но был еще один мальчик, который в этот раз пошел впервые, звали его Илья Молчанов. Он попал в их класс потому что остался на второй год в пятом, был старше всех, но выглядел на равных или даже младше. Никто из ребят не знал где он живет и кто его родители, знали только, что живут они очень бедно. Илья очень редко ходил на занятия, выглядел всегда больным, общался только с Сашкой, а остальных избегал. Как не пытался Григорий Яковлевич но ни разу он не согласился пойти с ними в лес, отговариваясь тем, что у него больна мама и он должен за ней приглядывать, но чем она больна мальчик говорить отказывался. И только лишь, когда Сашка сам слезно попросил его пойти вместе со всеми он согласился, попросил только взять с собой чего-нибудь перекусить для него, только чтоб об этом никто не знал.

И вот Таким составом отряд подошел к Лесу. Лес улыбнулся своим старым друзьям и раскрыл для них самые глухие заросли, но Матвей не спешил, он остановился перед Лесом, поздоровался с ним глубоким русским поклоном и сказал, развернувшись ко всем :

— Я тут вчера утоптал дорогу к лесному озеру, поэтому предлагаю пойти туда, но если хотите то можно и старыми маршрутами.

— Зачем старыми,- возмутился Силантий,- к озеру конечно.

— А вы, дети, как? — спросил Матвей.

— К озеру,- почти хором ответили все, кроме Ильи.

— Что ты братец мой не весел? Что ты носик свой повесил? — Матвей присел около него,- а тебе-то куда охота?

— Мне все равно, куда все туда и я.

— Ну ты даешь парень, а если все в омут с головой нырять будут, ты тоже будешь,- подошел Силантий

— Да ладно вам, деды,- запихал их в бок Сашка,- не надо.

— Ну хорошо, хорошо,- отошел Силантий, и тут же скомандовал,- вперед, к озеру.

И отряд тонкой змейкой во главе с Матвеем двинулся по тропе в глубь Леса.

Есть нечто особое в этой зимней лесной природе. Кажется, что под снежным покровом спрятана тайна, и стоит только ее откопать — мир перевернется с ног на голову. Чудится, что весь мир остановился на секунду и вот- вот пойдет, но лишь только снег с макушек временами срывается и падает вниз, все же остальное остается безмолвным и бездвижным. Через это великолепное безмолвие и пролегала тропа Матвея, уводя путников все дальше и дальше, она постоянно петляла между деревьями, пока отряд не вышел к зимнему озеру.

— Да,- ахнул Сашка,- аж дух захватывает.

Снег искрился и сверкал под лучами приветливо улыбающегося солнца, и сияние это было похоже на чудо.

— Никогда не видел, чтобы снег давал такой отблеск,- удивился Силантий,- а ведь с рождения в тайге жил, чудеса.

— ну, что? Где будем ставить лагерь — поинтересовался Матвей,- на озере?

— Нет, хором сказали дети.

— А где?

— Там,- сказал Илюша и указал на могучий старый кедр, своими могучими лапами дерево закрывало от снега огромный участок земли, почти целую поляну,- там места много.

— Хорошо, дети, откапываем место для костра. — сказал Егор Сычев и принялся копать снег руками.

Не прошло и пяти минут, как под сенью кедра горел костерок, согревая путников своим скупым зимним теплом. Вокруг костра сидели дети и ели тушенку прямо из банок. Сашок незаметно подошел к Илье и протянул банку:

— Держи

— Ты себе-то взял? — спросил Илья

— Взял, да не хочу, есть, не голоден.

— Ну, хоть со мной поклюй.

И они дружно принялись уплетать тушенку за обе щеки.

Этот вековой кедр был настоящим хозяином тайги. В его стволе, который обхватить вокруг могли только четверо, чувствовалась древняя мощь и хозяйское, покровительственное начало. В корнях, в норках, в спячку впали бурундуки и енот, в его могучих раскидистых лапах ночевали сороки и клесты, а в дупле, почти на самой макушке, жило семейство белок. И абсолютно всех кедр оберегал и хранил. Так же он отнесся и к людям, пришедшим в лес с благими намерениями.

Наевшись тушенки, Саша и Илья, ничего никому не сказав, пошли гулять по лесу.

Ноги проваливались в снег, голова кружилась при каждом вздохе, мороз щипал нос и щеки, но они рука об руку шли и шли вперед.

Рядом пробежал заяц, и дети что было сил, рванули за ним. Но кто угонится за зайцем в лесу, через минуту его и след простыл, а парни оказались около огромной лесной горки.

— Ах! — только и смог сказать Сашка и рванул вперед.

— Подожди! — попытался остановить его Илья, но поздно, Сашка схватил его за ногу и повлек за собой с горы.

Клубы снега дымом летели в глаза, ветер дул в уши, но они полные безумия летели вниз. Снова забирались и снова летели. И в этом полете было настоящее детское счастье.

— Уф, накатался,- вздохнул Саша через два часа.

— Да, давно мне не было так хорошо,- поддержал друга Илья.

— Пошли обратно?

— Пошли, а то вдруг…- ответил Илья, и они двинулись к остальным.

— Ну что, пойдешь с нами в следующий раз?

— Спрашиваешь? Конечно. Только…

— Что только?

— Не знаю, как мама, будет ли здорова.

— Что с ней?- спросил Саша.

Лицо Ильи перекорежило от этого вопроса, он стиснул зубы и промолчал.

— Что с ней?- настаивал Саша

— Ничего… неважно…- ответил Илья и заплакал.

— Прости, я больше не спрошу,- сказал Саша, и они молча шли до дерева.

— Так, где это вы были, братцы кролики?- возмутился Силантий,- Ничего не сказали и ушли неизвестно куда и неизвестно зачем. Мы уж домой собираемся, а их все нет и нет.

— Мы… пошли по заячьей тропе, и забыли о времени,- отмазался Саша.

— Ладно, идите к остальным.

— О, пришли!- воскликнул Васька Сычев,- Мы их бегаем, ищем, а они вот живы, здоровы. Ну, как прогулка?

— Вася, ты чего?- удивился отец,- а ну извинись сейчас же.

— А чего я-то, это они пусть извиняются, что мы их ждем.

Егор подошел к Сашке и Илье и сказал им тихо:

— Не обращайте внимания, пройдет.

— Хорошо бы,- ответил Саша, его просто бесила, эта дружеская ревность Васьки к Илье. «Неужели он не понимает,- думал мальчик, что у человека может быть много друзей». Но больше всего он боялся, что Илья воспримет эти слова на свой счет.

В полускорбном молчании компания двинулась обратно. Не успели они выйти из лесу, как началась не шуточная метель. Ветер крутил снежные ураганчики и лихо забрасывал ими людей.

— Силантий!- старался перекричать вой ветра Матвей,- Силантий!

— Чего?- наконец отозвался тот.

— Смотри, чтобы никто из детей не отстал.

Испуганные детские глаза, как угольки светили сквозь метель. Сашке было действительно страшно. Он шел через эту метель и понимал, что ни он, ни его друзья, ни дед Матвей ничего не могут сделать в этом мире, что они никто под натиском этого страшного слова «стихия».

Наконец сквозь вьюгу, все в снегу, Сашка, Матвей и Илья ввалились в сенки их дома. Сашка скинул телогрейку, Матвей тулуп и ушанку, и только тут они заметили, что Илья не шелохнется, прижался к двери и стоит.

— А ты чего не раздеваешься,- изумился Матвей.

— Я домой пойду, мама ждет,- лепетал мальчик.

— Какой домой, на дворе метель. Давай заходи, чаю попьешь, согреешься, а потом я тебя домой провожу.

— Я пойду, дед Матвей, а то мама будет ругаться.

— Не будет, я с ней поговорю, все объясню,- с этими словами он снял с Ильи шапку, но тот вырвал ее обратно и, сказав:

— Н… Не надо с ней разговаривать,- открыл дверь и ушел в метель.

Саша, было, рванул за ним, но у двери его остановил Матвей:

— Пусть бежит, пусть бежит…

— Пусть,- сказал Саша и пошел в дом.

А метель мела, кружила, заметала Старый Тогур.

 

II

В этот же день, вечером, когда Матвей и Сашка сидели перед телевизором и уминали блины Агафьи Тихоновны, под треск затопленной печи, в окно постучали.

— Ну, кто еще тама, в такую погоду,- заворчал Матвей и подошел к окну. Темно.

Стук повторился, но Матвей успел разглядеть только жилистые пальцы, ударившие по стеклу.

— Ох,- вздохнул Матвей и вышел в сени.

— Кто там?- крикнул он снова, стараясь перекричать метель. Со двора раздались только отдельные звуки, которые безуспешно тонули во вьюжной серенаде. Матвей открыл дверь, и тотчас в сени с крыльца влетели двое: метель и «он». Но настолько он был занесен снегом, и с такой силой кружила вокруг метель, что его силуэт еле-еле виднелся в этой снежной каше.

— Закройте дверь!- кричал Матвей.

— Что?- отвечал так же незнакомец

— Дверь!

— Дверь?

— Закройте!!!

Пока незнакомец соображал, Матвей сам прорвался к двери, и, хлопнув ей, обрубил метели хвост, буря издала последний вздох и исчезла из сеней.

Матвей кое-как отряхнул незнакомца от снега и затащил в дом. Дома за дело взялась Агафья. Она сняла с дрожащего гостя шапку, кожаные сапоги, задубевшие на морозе, и некое подобие куртки, открыв тонкое худосочное тело, усадила гостя у печки и дала горячего молока с медом.

Наконец незнакомец издал первые членораздельные звуки. Это было нечто среднее между «А» и «Ы», но звучало несколько ободряюще после часового молчания. Когда гость окончательно заговорил, Матвей усадил его за кружку чая и спросил:

— Ну, и что вынудило вас в такую погоду выйти из дому и придти к нам?

— Дело в том, что я не местный, и мне посоветовали обратиться к вам по поводу съема жилплощади. Я бы хотел снять комнату.

— Вы знаете, это несколько неожиданно,- отвечал Матвей,- да мы сдаем одну из комнат приезжим, но летом, когда мы с Агафьей ночуем на веранде. А сейчас зима, не сезон. Потому…

— Я бы очень вас просил,- начал умолять незнакомец,- я заплачу, сколько скажите.

— Деньги меня не интересуют,- перебил его Матвей,- меня больше интересует человек. Откуда вы? Чем занимаетесь?

— Я из Новосибирска, писатель. Приехал писать сюда книгу,- труд всей моей жизни.

— Труд всей вашей жизни?- усмехнулся Матвей,- Но вы довольно молодо выглядите.

— Мне 28, но это ничего не значит в моей профессии, в ней нет возраста.

— Да, вы правы,- улыбнулся Матвей,- скажите хоть, как ваше имя?

— А, да, простите, что не представился,- смутился писатель,- Николай Витальев. Ну так что?

— Агафья,- позвал Матвей.

— Что?- вышла она из зала.

— Топи баню, будем отогревать нашего нового жильца.

Так в доме Матвея появился четвертый жилец, и жизнь их пошла совсем по-другому. Утром, в шесть часов, просыпался Николай, выпивал кружку чая и садился работать. В семь он будил Агафью и Сашку, в десять они вместе с Матвеем шли в лес и говорили, говорили, говорили… обо всем подряд. О том, что растянувшаяся стройка рыбозавода на Кети уже никому не нужна, о том, что правительство забыло о деревне, о том, что все чаще на улицах Тогура стали появляться дикие звери. Николай выспрашивал различные истории, а Матвей с охотой их рассказывал. Что-то особое открывали они друг в друге, Николай в этом «шальном старике», и Матвей в этом «мальчишке мыслителе»

Так было и в четверг, третьего марта. Они гуляли по лесу и говорили о городе и деревне:

— Вот скажи мне,- спрашивал Матвей,- почему ты не остался в городе, а решил приехать сюда.

— Ну, во-первых,- начал Коля,- я сейчас пишу о деревне, смешно писать о деревне вне деревни. А во-вторых, я ненавижу город, это жуткое место: шум, гам, грязь, проблемы, бешеная скорость. Если бы можно было бы соединить инфраструктуру города и тишину, покой деревни, природу и все остальное, я был бы счастлив.

— Это невозможно. Куда приходит человек со своей «инфраструктурой»,- сделал акцент Матвей,- там природа умирает.

— Вы правы,- соглашался Николай,- в этом-то и ужас. Человек сам себя обрекает на вечное соперничество, не понимая, что он в итоге все равно проиграет.

— Да…,- вздыхал Матвей и они шли дальше в лес.

Вечером Сашка пришел домой расстроенный, ходил из угла в угол, не находил себе места. В конце концов, ушел к себе в комнату, и свалился на диван лицом вниз.

Заметив это, Агафья подошла к Матвею, толкнула его в бок и сказала:

— Ты чего слепой?

— А что?- не понял Матвей.

— Сашка пришел какой-то не такой, иди, поговори с ним.

— Ты бабка или я?- отнекивался Матвей.

— В том-то и дело, что я бабушка, а ты — дед, тебе он все расскажет,- настаивала Агафья,- Ну…

— Хорошо, хорошо,- соглашался Матвей,- пошел, поговорю.

Матвей осторожно отодвинул шторку и посмотрел в комнату. Сашка уже лежал на спине и пустым взглядом сверлил потолок. Матвей еле слышно зашел внутрь:

— Что случилось-то,- сухо спросил он.

— Да, Васька Сычев опять прицепился к Илье, сегодня хотел его по дроге из школы поймать и избить. Кое-как отговорил. Вроде нормальный парень, а как в голову что взбредет, так…- он вскочил и начал бить в стену кулаками, так, что известка посыпалась с потолка.

— Все,- сказал Матвей и схватил его за руки,- Ты ведь понимаешь, что это из-за тебя.

— В том-то и дело,- ответил Саша, развернулся и лег на диван.

— Дети, откуда в них столько злости, столько взрослости?- спросил Матвей у Николая, выйдя из комнаты,- откуда?

— Ревность и соперничество природное чувство,- отвечал тот,- здесь все они развиты, как нигде.. Сколько я здесь, я не вижу средних чувств, средних эмоций, они все крайние. Это не так уж и плохо. А злость? Детям надо поменьше смотреть телевизор, вот и все.

— Но одним этим проблемы не решить,- попытался возразить Матвей.

— Ее вообще не решить,- покачал головой Николай.

Наконец настало следующее воскресенье (6е), и все вновь собрались у дверей дома Матвея, в этот раз с ними решил пойти и Николай. Когда посчитались, оказалось, что пришли почти все, не было только Ильи:

— Сашок, а где это твой дружок? — съехидничал Васька Сычев, но тут же получил от отца такую оплеуху, что после этого молчал весь день.

— Чего Илюшка-то не пришел? — спросил Матвей у Сашки.

— Не знаю,- ответил тот,- он обещал пойти, но я боюсь, как бы не случилось чего.

— Да ладно, что с ним случится, похлопал Сашку по плечу Силантий, и, развернувшись ко всем, изображая дедушку Ленина, сказал,- Народ, идем вперед.

Опасаясь повторения прошлой недели, решено было идти старым маршрутом. Когда они входили в лес, он показался Сашке вымершим царством. Ни звука, ни шороха — лес точно насторожился, а отряд Матвея без лишних разговоров врезался в его чащу.

— А вот интересно,- спросил Силантий, когда они уже пришли на место,- а погоду кто-нибудь догадался посмотреть, не хотелось бы снова попасть в метель.

— Волков бояться, в лес не ходить, — отозвался Николай.

— Кто бы говорил,- усмехнулся Силантий,- мне рассказали товарищ писатель, как вы хотели через эту метель прорваться. Сразу видно — городской.

Николай потупил взор.

— Как книжка-то, Коля? — продолжал Силантий

— Да пишется потихоньку.

— Про что пишешь?

— Про все.

— И про меня?

— И про тебя,- попытался успокоить его Матвей,- всем же будет интересно прочитать про мелкого брюзжащего старикашку по имени Силянтий.

— Ты чего, Матвей? Я же шучу, — опешил дед Силантий.

— Я тоже шучу, пока.

На этот раз поход удался по всем статьям для всех кроме Сашки. Он весь день проходил как сомнамбула, а когда они пришли домой, тут же убежал в неизвестном направлении.

— Ты, Никола, не обижайся на моего брата, он так,- говорил вечером за чаем Матвей, — шутки у него такие, немного злые. Жизнь за плечами, сам понимаешь.

— ДА,- улыбнувшись, соглашался коля.

А Сашка, тем временем, в полном одиночестве бродил по слабоосвещенным улицам Тогура, в надежде встретить Илью. Но, увы, только уличные собаки разговаривали между собой, нарушая тишину вечернего, засыпающего села. И ни души вокруг.

 

III

Было ясное морозное мартовское утро следующего дня. Деревья блестели и переливались от легкого слоя инея, нанесенного хозяйкой стужи.

По дороге в школу, вывернув со своей улицы, Сашка увидел Илью. Мальчик, что было сил, рванул за другом, стараясь успеть, до того как Илья повернет на другую улицу и появится возможность разминуться.

Мальчик шел, немного сгорбившись, хоть и нес на плечах всего лишь ранец. Ноги его волоком тащились по земле, голова кое-как болталась на вялой шее — словом, все в его теле говорило об усталости.

— Ты чего вчера не пришел?- Еще не добегая, крикнул Сашок.

— Не смог, мама заболела,- сухо отвечал тот

— Ты же, — начал Сашка, но в этот самый момент он подбежал, развернул Илью и увидел лицо друга. На нем не было живого места: все в фиолетово-лиловых синяках и припухлостях, лицо было похоже на рыбу-шар, и глаза зияли как бездонные дырочки на этом «рыбьем лице».

— Что с тобой?

— Ничего.

— То есть, как это ничего? Кто это тебя так?

— Никто.

— Она что, тебя бьет?- спросил Саша

— Неважно,- ответил Илья, и, развернувшись, зашагал прочь, а Сашка остался стоять один посреди улицы.

Когда Сашка пришел в школу, звонок уже прозвенел; он прошмыгнул незаметно мимо дежурного завуча, скинул куртку в гардеробе и шмыгнул на третий этаж. Пусто и холодно было в школе в последнее время. И холод этот был не столько душевный, сколько физический. Денег на дрова не было, и потому экономили, как могли. Школа была старая, сквозило из всех щелей, и протопить ее было очень сложно.

Целых пятьдесят лет назад Тогурскую школу перевели из деревянного строения в новое, еще пахнущее краской, кирпичное здание. С тех пор не одно поколение окончило школу, и у кого ни спроси все, скажут, что это самое теплое место во всем селе. А вот теперь похолодела, постарела школа — устала.

Сашка долго мялся перед дверью в класс, и только услышав стук каблучков на лестнице, постучался и вошел.

— Митрохин?- удивился Григорий Яковлевич — ты почему опаздываешь? То, что я в хороших отношениях с твоим дедом тебя не оправдывает, а даже наоборот.

— Я..Э…-мялся Сашка,- ну, как бы вам сказать…

— Ладно, иди, садись,- отмахнулся Польский,- да, кстати, а где твой друг? У него что-то в последнее время выборочное посещение занятий.

— Не знаю,- ответил Сашка и только теперь обратил внимание на совершенно пустую парту, где должен был сидеть Илья.

— Будь добр, узнай,- на этот раз без нотаций сказал Григорий Яковлевич,- зайди ко мне после уроков, я дам тебе его адрес, сходишь к нему домой.

— Хорошо, Григорий Яковлевич.

— Отлично,- ответил учитель, и занятия продолжились.

Уроки пролетали один за другим, а Илья так и не появился, и после шестого урока Сашка пошел к Польскому.

— Да, да войдите, — ответил тот, когда мальчик постучал в дверь его кабинета,- а, ты Саша? Ну, за ходи, заходи. Ты за адресом?

— Да.

— Слушай,- Польский подошел к Саше и посмотрел прямо в глаза,- что с Илюшкой-то случилось? Кто-то из учителей видел вас сегодня вместе, и вы оба шли в школу. Почему ты пришел, а он нет?

— Ну,… мы с ним немного повздорили, и он пошел вперед,- виновато опустил глаза мальчик, я думал, что он уже в школе, когда пришел.

— Ладно, найди его и выясни. Адрес вот, — с этими словами он протянул Сашке лист, вырванный из тетради в толстую линейку, по середине листа красивым подчерком было написано: Титова 9 квартира 4.

Дом на Титова оказался обычным бараком, с шестью кирпичными трубами и множеством заборов во дворе. Заборы эти покосившиеся и сгнившие кое-где от времени придавали этому дому скорбное настроение. Прежде чем войти во двор, Сашка долго стоял и смотрел на дым выходящий из четвертой трубы. Он валил черный, как смоль, ина его фоне серые дымки из соседних труб казались белоснежными. Наконец, собравшись с мыслями, он отворил калитку. Ржавые воротные петли издали скрежетащий звук и ударили ему в след о трухлявый столб глухо, но мощно.

Сашка прошел по узенькой тропинке в траве и постучал в дверь с цифрой четыре. Тишина. Он постучал еще. Ни звука. Он еще.

— Ты чего долбишься, сынок, не дома, чай,- сказала, высунувшись из соседней двери, старуха,- дверь-то открыта,- и хихикнув, она скрылась в темноте своей квартиры.

Сашок выдохнул и осторожно толкнул дверь пальцами. За ней оказалось некое подобие кладовки: черные стены покрывала плесень, на потолке висели сосульки, и чем-то мертвенным и неприятным несло оттуда. Наконец где-то впереди Саша разглядел вторую дверь, он потянул ее на себя, и она почти бесшумно открылась.

— Есть кто дома?- спросил Саша.

— Есть,- отозвался скрипучий голос.

И Саша вошел.

Комната четыре на три метра еле освещалась из замерзшего окна. У правой стены стояла кровать, у левой — печь, в которой что-то горело, за печкой стоял столик и два стула. Отовсюду несло кошатиной и еще чем-то непонятным: толи спиртом, толи одеколоном, толи еще чем.

На кровати в ворохе тряпок и лоскутков лежала голая женщина, с мешками под глазами с десятирублевую монету, с впалой грудью и синяками по внутренней поверхности рук. Она отощала до такой степени, что были видны полностью все до единого ребра.

— Я — Илюшин одноклассник,- начал Саша, стоя у порога, стараясь не смотреть в ее сторону.

— А его нет, — отвечала женщина, — останься, подожди его он сейчас придет.

— Нет, спасибо, я пойду,- отвечал Саша.

— Что страшно, да? — вскочила и крикнула голая, да так, что Сашка аж подпрыгнул,- Страшно посидеть с больной одинокой женщиной!?

— Да, нет, что вы.

— Ну, так сядь, сядь, что ты стоишь!

Тут же, как по команде слева и справа раздались крики соседей: «Да перестаньте же кричать! Сколько можно!», и да же кто-то пару раз умудрился стукнуть по картонной стене, так, что вся комната пошла ходуном.

— Ну, рассказывай, зачем пришел,- продолжала женщина,- я мать, я должна знать, что еще натворила эта мразь.

— Да нет, я его друг, я просто пришел узнать, почему он не пошел вчера с нами в поход,- соврал Саша и понял, что попал в точку.

— Да какой ему поход! — закричала мать,- дома дров нет, покрышками топим, а ты говоришь поход.

— А сейчас он где?

— Да пошел дров поискать, может, кому привезли, так притащит.

— МАМА! — гаркнул влетевший Илья — ляг, успокойся.

— Отстань от меня,- кричала она в ответ,- отстань! Сукин сын! Сучье отродье!

Илья подошел к Сашке и прохрипел ему в ухо:

— Выйди, прошу тебя, выйди!

Сашка не заставил его повторять это еще раз, и как из пушки вылетел на улицу. Крики продолжались еще минут десять, наконец, когда все кончилось, из квартиры вышел Илья.

— Ты зачем пришел? — спросил тут же он.

— Чего сегодня до школы не дошел?

— Не важно, завтра приду. Ты уж прости, что так получилось,- скупо сказал Илья,- она у меня того.

— Да ладно, — отмахнулся Саша,- а она что — шиза?

— Какое там, ломка у нее, понимаешь, ломка. Наркоманка она, на игле сидит.

Сашка побелел от страха и неловкости, увидев это Илья похлопал его по плечу, и сказал,

— Ладно, я пошел, поесть нам с ней что-нибудь сготовлю. Бывай.

— Бывай, — ответил Саша и вышел за ограду.

В полу бредовом состоянии он побрел по улицам Тогура. По темноте в неизвестность.

— Ты, чего такой белый? — спросил Матвей, когда Сашка зашел домой.

— Да так,… я сегодня у Ильи был,… ну, и…

— Что?

— Маму его видел,- продолжал Сашка, глядя в одну точку.

— И?

— Она наркоманка, дед.

— Слушай, Шурик,- не поверил с виду Матвей,- а ты ни чего не напутал? Илья такой хороший мальчик, и чтоб его мама была наркоманка?

— Нет, я ничего не напутал,- ответил инертно мальчик,- Я пошел спать, спокойной ночи.

— Да, дела Матвей Васильевич, дела, — сказал Николай, глядя на улицу сквозь запотевшее окно.

— Какие дела, Коля? — психовал Матвей,- какие? Мал еще Шурик, не знает, что здесь в Тогуре, сейчас каждый второй наркоман, кто пока еще так, травкой балуется, а много и тех, кто уже дальше пошел на кокс, да по игле скользит. И самое главное, что ничего, понимаешь, ничего нельзя сделать. Людям, да им плевать на все и на всех, они стали жить одним днем. Мы гробим себя и не думаем о других. Зачем, Коля, зачем? Люди считают, что лучше год прожить в кайфе, чем всю жизнь мучиться в этом дерьме. Они не видят хода вперед, но и не хотят уходить назад. Они стоят на месте, и соскальзывают в пустоту. В бездну. И будут лететь туда до самой смерти.

— А власти?

— Что власти? Здесь все куплено от «А» до «Я», они заботятся только о своих кошельках, да рыбозаводе, который сдали осенью. Они умеют только красиво говорить и нагло воровать, а сделать правильное, нужное дело, так, чтобы не повредить невиновным и наказать действительно виноватых они не могут! И пока в дело не вмешается сам господь Бог и Природа толку не будет. А она вмешается, я чувствую это всем своим нутром.

— Хорошо бы,- отвечал Николай,- я пойду, пройдусь.

— Иди, Коля, на улице сегодня хорошо, свободно.

Николай оделся и вышел на звенящий морозный, ночной воздух, не заметил, как очутился за оградой, и пошел вдоль по улице. Все путалось и мешалось в его голове, мысли нападали одна на другую. «Стоп!», — скомандовал Коля сам себе и замер посреди улицы. Тишина вечная и постоянная, окружавшая до этого момента его со всех сторон, ворвалась в его душу. И он услышал ее зов. С ним говорила сама природа, и сердце и дух его откликались на зов этот, и вторили ему, и пели, как никогда.

 

IV

Гуляла зима по вечному Тогуру, выла под заиндевелыми окнами, гоняла снега, мела сугробы, но грянула масленица и понеслась совсем другая жизнь (6—13 марта). Дни все заметнее стали раздуваться, расширяться точно розовощекие малыши на леденцах да пряниках. Все бурее и серее становился снег, все меньше и площе становились сугробы, пока вовсе не искрошились в кашицу. Все реже и реже дымили трубы домов, отдавая предпочтение живому природному теплу.

Забродила, замесилась грязь на дорогах, дорожках и тропинках. Ходят, чавкают по ней галошики, месят, хлюпают, брызгают во все стороны, кто случайно, а кто и специально. Идут дети в школу — идут аккуратно, дорогу выбирают основательно, где посуше да почище, а обратно пулей летят домой, не разбирая дороги. Скользят, падают, смеются чертята, весело им.

Проснулась река. Еще скованна льдом, но уже точит зубы, грызет Тогурскую пристань. Выйдет на берег древний Петр, посмотрит на реку и скажет в никуда: «Точит речка зубушки, беды будут бедушки». Всяк, кто видит его на берегу, крестится и обходит стороной, из ума, мол, выжил старик, совсем сдал.

Это случилось в чистый четверг, 28 апреля.

По своему древнему обычаю старушка Евдокия Филипповна Говорливых из третьей квартиры, дома номер девять, по Титовой улице поста не придерживалась, так как кто-то из ее прапрабабушек, как ей сказывали, состоял в ведьмах. Она наоборот, все сорок девять дней старалась, есть мясо, и только мясо. Откуда оно появлялось у нее, всем окружающим было не известно, и потому, все послемасленичные дни ее старались обходить стороной и не тревожить почем зря, боясь, кабы старушка не выкинула чего-нибудь эдакое, вроде сглаза или проклятия, а то ведь потом всю жизнь маяться будешь из-за одной такой встречи.

К большому сожалению старушки, квартира ее за первую неделю «варения» уже настолько пропитывалась запахом, что у ее дверей, каждый день в течение апреля собирались все дворовые коты. Днем они ломились в дверь к бедной бабушке, а по ночам устраивали свои кошачьи дела, и давали песняка на всю Титову улицу. Кое-кто из жителей близь лежащих домов порывался пойти поговорить со старушкой, но, вспоминая ее незатейливых предков, чаще всего оставался дома, обрекая себя на проведение очередной бессонной ночи под звуки серенады.

Так вот как раз на чистый четверг старушка варила говяжий суп, и в самый главный момент приготовления блюда она вдруг обнаружила, что у нее закончилась соль.

Евдокия Филипповна была из решительных женщин. Она точно взаправдский солдат нахлобучила на голову пилотку, оставшуюся у нее от мужа, выловила из кастрюли половником уже обварившуюся кость и пошла за солью.

Она подошла к двери, слегка ее приоткрыла, высунула руку с костью, размахнулась и кинула изо всей силы к ограде. Когда стайка кошек и котов метнулась в сторону летящей кости, она выскочила, закрыла дверь на ключ, и, как только что одержавший победу главнокомандующий, важно проследовала к соседней квартире.

Она легонько открыла первую дверь, спокойно нащупала вторую, растворила ее… и… обомлела.

В печке еще горели поленья, а в углу на койке лежала она… уже холодная.

Старушка схватилась за сердце, осела и закричала, что было сил.

Григорий Яковлевич Польский вел с одиннадцатиклассниками разговор о Булгакове, когда в класс постучался и вошел Михаил Федорович Брыльский — директор школы.

— Я прошу прощения,- сказал Михаил Федорович,- но я украду у вас Григория Яковлевича на время.

Польский подошел к Брыльскому, тот прошептал ему на ухо:

— Там соседка вашего ученика…

— Что? — не понял учитель.

— Дайте задание, и пойдемте со мной, — шепнул директор.

— Дети,- начал Григорий Яковлевич,- пока я отлучусь на некоторое время, напишите мне ответ на следующий вопрос: «Почему мастер не заслужил света?»

Класс вздохнул и принялся писать.

Брыльский вывел Григория Яковлевича из аудитории и сказал ему:

— Там соседка вашего ученика Ильи Молчанова просит вас к телефону.

— Меня, зачем?

— Не знаю, говорит что-то очень важное. Пойдемте, она уже долго ждет.

У Польского страшно болела голова, он с самого утра знал, что что-то должно было произойти, и ему очень н6е хотелось брать эту трубку. Но он ее взял.

— Григорий Яковлевич? — раздался из трубки скрипучий старческий голос, — я соседка Илюшеньки Молчанова, меня зовут Евдокия Филипповна Говорливых, я из третьей квартиры.

— Да, что вам от меня нужно? — отвечал он как можно спокойнее, хотя весь уже внутри напрягся.

— Дело в том, что его мамочка, Леночка, она умерла.

Все оборвалось внутри Григория Яковлевича. Мальчик остался сиротой, а это значило, что все заботы о похоронах ложились на плечи школы, а именно его плечи.

— Хорошо,- ответил он полушепотом,- вызовите скорую.

— Я уже вызвала,- сказала Евдокия Филипповна,- только они посмеялись и уехали, даже тела не забрали в морг, сказали, что у нее какой-то передоз, а я знать не знаю, что это такое.

— Спасибо,- поблагодарил Польский,- скоро буду.

Он опустил трубку, голова гудела и звенела, все тело сделалось ватным. Он попытался набрать номер Матвея, но то и дело промахивался, и приходилось начинать все сначала. Наконец он судорожно отпустил последнюю цифру, как только ему показалось, что трубку сняли, он сказал: «Матвей!», но линия в ответ продолжала пищать. Он в мыслях выругал себя за спешку, но тут трубку взяли.

— Да,- сказал голос друга.

— Матвей? — спросил Григорий Яковлевич.

— Да, — ответил еще раз тот.

— Тут такое дело,- продолжал Польский,- у друга твоего Сашки, Ильи, умерла мама, я пока ему говорить не хочу, а она дома лежит, его домой отпускать нельзя, его сначала подготовить надо. Я его сейчас к вам приведу с Сашкой, а сам побегу о похоронах справляться.

— А что парню-то скажешь?

— Скажу, что вы позвали его чай пить. Ты Агафью предупреди, а я Сашка.

— Хорошо, будь спокоен, все будет в порядке,- сказал Матвей, и добавил,- о месте на кладбище сейчас позвоню, договорюсь.

— Спасибо, ждите,- почти бесслышно сказал Польский и положил трубку.

Шел шестой урок. Григорий Яковлевич поднялся к одиннадцатому классу, собрал работы и отпустил домой. Потом пошел к своим и вызвал Сашку.

— Значит так, берем сейчас Илью и идем к вам пить чай. Понял?

— Зачем?

— Так надо Саша, некогда объяснять, да и незачем.

— Хорошо, но он не пойдет.

— Скажи, что Матвей очень звал, что ты забыл предупредить. Ну, уговори его, очень надо.

— Ну, хорошо, хорошо,- ответил Саша и пошел в класс.

После урока они с Ильей зашли к Польскому, тот сидел и что-то искал у себя в записной книжке. Когда они вошли он резко ее захлопнул и развернулся к ребятам.

— Идем?- спросил он у Ильи.

— Идем,- ответил тот,- но только не надолго, чай попью и все, а то меня дома мама ждет. Я чувствую, что что-то случилось.

— Да что могло случиться, не выдумывай,- Польский уже надевал плащ,- ладно, заговорились мы, а нас Матвей ждет,- продолжал он, выводя ребят из кабинета.

Дома у Митрохиных их ждал настоящий пир. Агафья постаралась на славу. Парни перекусили, и Сашка умудрился утащить Илью в зал. Тем временем Николай, Матвей и Григорий Яковлевич сели обсудить сложившуюся ситуацию.

— Я позвонил Митьке Лопахину,- начал Матвей,- он сказал, что могилку справит как надо, по совести.

— Хорошо,- продолжал Польский,- я пойду туда, сделаю замеры и позвоню, закажу гроб. Да,- ударил он себя по лбу,- надо еще обедню заказать, Коля займешься этим?

— Конечно,- ответил Николай,- а с мальчиком-то, что делать, ведь сказать ему надо, что мама умерла, а то он, кажется, уже что-то заподозрил.

— Ничего, не надо со мной делать! — крикнул Илья и выбежал на улицу.

— Эх вы, дураки старые,- запричитала Агафья,- мальчик в соседней комнате, а они сели обсуждать, так лучше бы сразу сказали.

— Лучше, лучше,- соображал Матвей,- откуда ты знаешь что лучше?

А Илья тем временем летел к себе домой. Ноги хлюпали по грязной весенней жиже, кровь стучала в висках, слезы градом катились из глаз.

Неужели случилось? Не может быть! Он много раз думал о таком исходе, но снова и снова отбрасывал его в самые далекие уголки своего сознания, как невозможное и ужасное. Не может быть! Мама, мама, зачем! Зачем ты умерла, мамочка! Я не хочу, ты слышишь, не хочу, чтобы ты меня покинула, я хочу к тебе! Я не нужен в этом мире никому, кроме тебя! Мама!!!

Он бежал и бежал. Прямо перед самым домом ноги его подкосились, и он упал. Упал в грязные весенние воды и не мог встать, сидел и плакал.

Был чистый четверг.

 

V

Хоронили ее в пятницу.

С утра ударил мороз, и Матвей всерьез забеспокоился. Везти гроб было не на чем, а нести его в такую погоду мало кому под силу.

Поминки решено было сделать у них, и потому Матвей с утра перебрался в стоявший неподалеку дом, к Васе Митрохину, своему племяннику.

Агафья и еще несколько женщин остались готовить, Григорий Яковлевич был дома, у гроба покойницы, Николай, Сашка и другие школьники искали Илью, но пока безуспешно. И лишь один он — Матвей сидел дома без дела и безучастно тыкал кнопки. Ему не давала покоя одна мысль, сегодня ночью было полнолуние, а, как известно «полнолуние на Великий четверг — к большой воде». И это не давало ему покоя. Без пятнадцати двенадцать пришел Николай.

— Не нашли,- процедил он сухо и прошел к печке.

— А Сашка где?- спросил Матвей.

— К выносу туда придет,- отвечал писатель, наливая кипяток в кружку.

— Что, зябко?

— Пальцы стынут,- ответил Николай и глянул в окно, — о, Агафья Тихоновна идет, верно, пора.

— Матвей,- сказала Агафья, входя в дом,- пошли, выносят.

— Идем,- отозвался Матвей, выключил плиту и вместе с Николаем вышел наружу.

— Ну, где вы ходите?- подлетел к ним Польский,- А где Саша?

— Вон, бежит,- указал Николай на улицу.

Сашок влетел в ограду и подбежал ко взрослым.

— Нашли? — все еще с надеждой спросил Матвей.

— Нет,- ответил Саша.

— Ну, что будем делать, Васильевич? — поинтересовался Польский.

— Что делать,- развел руками Матвей,- выносить.

— Как!!!- взвилась Агафья, — Мальчик с матерью не попрощался. Вы чего мужики, очумели!!!

— Попрощался, Агафья Тихоновна, — успокаивал ее Григорий Яковлевич,- мне сказали, что он был вчера у нее, еще до моего прихода, долго плакал над ней, а потом убежал неизвестно куда,- с этими словами раздался звон церковных колоколов,- выносим Васильевич,- сказал Польский и пошел в дом.

До кладбища несли поочередно. Гроб был не тяжелый, но ноги то и дело скользили и проваливались под тонкий весенний лед.

Когда уже начали закапывать могилу, Сашка поднял голову и глазами, вымокшими от слез осмотрел округу, где находилось кладбище: поле — черная вспаханная дышавшая новой жизнью земля, лес — где им было хорошо, и кресты страшных могил. Ему показалось, что там, у леса, стоит человек, он протер глаза — человека нет. «Верно, показалось», — подумал Саша.

Раздался стук падающей земли, об крышку гроба. Люди пошли по домам. Лену Молчанову похоронили. Тихо, мирно, без лишних слез, но похоронили.

Сашка тоже поплелся в сторону дома. Но домой он не пошел, не любил он поминальной еды, и толпу скорбящего народа, а завернул к Ваське Митрохину.

Там были и мужики.

Матвей вытащил бутылку самогонки и поставил на стол:

— Значится так,- сказал он по-деловому,- сейчас по одной, для сугреву, а потом парня искать. Найдем, тогда и это допьем и еще нальем.

— Где же его искать, ветра в поле,- отозвался кто-то из мужиков.

— Ладно, ладно вам,- успокаивал их Матвей,- надо, мужики, надо. Ну, за Леночку, пусть земля ей будет пухом.

В скорбном молчании мужики выпили и пошли искать Илюшу. Последними вышли Николай и Сашка, и пошли вместе в одном направлении.

Мальчика искали везде: поднимали каждый камень, каждое полено спрашивали. Все дома, все котельные, все многоэтажки облазили от подпола до чердака. Все село стояло на ушах.

Его нашли живым в понедельник. Он сидел у того самого кедра, где им было так хорошо, обхватив его ствол руками. Он был простужен, и, когда его принесли к Польскому домой несколько дней бредил и маялся в жару. На третий день болезнь отпустила и он очнулся. У его постели сидел Саша и спал.

— Саша,- позвал тихо Илья,- Саша.

— А,- пробудился ото сна мальчик,- очнулся!

— Воды.

— Сейчас, сейчас! Он очнулся! — кричал Саша и все, кто были в доме, сбежались.

Илья увидел, как их много и заплакал.

— Ты чего плачешь, мальчик? — спросил Польский.

— Я вас всех так люблю! — отвечал мальчик, и пил из ковша воды, которой ему принес друг.

Весна все больше и больше вступала в свои законные владения. Прилетели громкоголосые грачи, набухли почки. Запахло жизнью.

 

VI

Гудят, бегут, зовут ручьи.

Утром шестого мая, в пятницу, Николай и Матвей собрались за столом на совете.

— Теперь, когда все беды позади, почему бы нам втроем,- предлагал Матвей,- тебе, мне и Сашке, дня на три не съездить на рыбалку на север?

— Это было бы просто замечательно!- воскликнул Коля.

— Ну, так что едем?

— Едем. Когда?

— Да прямо завтра утром.

Они выехали в шесть утра. Зеленый, начищенный Сашкой до блеска «Урал», прицепленная к нему дюралевая лодка с сетями, неводом, мешками под рыбу и другими снастями; и Матвей, Николай и Саша, восседающие на всем этом, как три барина. Агафья Тихоновна долго махала им вслед, перекрестила в воздухе и пошла в дом.

Дед Петр сидел на берегу тогурской пристани, и курил трубку, подаренную внуками к шестидесятилетию победы. В голове мелькали картинки былых сражений, а он все пытался подумать о чем-нибудь дельном. Например: почему воды в этом году почти в два раза больше чем в прошлом, и берег она точит все быстрей и быстрей, прямо на глазах съедая тогурскую пристань, и не связано ли все это со сданным осенью к эксплуатации рыбозаводом, который должны были запустить в середине мая. Ведь он еще двенадцать лет назад говорил, что эта стройка ни к чему хорошему не приведет, но его никто не послушал, разве что Матвей. Но и тот, сходив один раз в сельсовет, опустил руки. И сдал и озера и реку, и всю природу этим «дерьмократам».

«Э… да такими темпами, — думал на днях Петр, — вода через пять дней будет у моего дома, надо что-то делать». Но делать ничего не получалось — сил не было.

Петр еще издали заметил подкативший на пристань «Урал», и спокойно докуривая трубку, наблюдал за разгрузкой. Когда Матвей уже собирался отчалить, Петр все-таки до них добрался и закричал:

— Ты Васильевич, лучше домой мотоцикл отгони.

— С чего это?- не понял Матвей,- всегда оставлял, и ничего, не угнали.

— Да ни в этом дело, Васильевич.

— А в чем?

— Ты что, не видишь, что воды много?

— Ну, вижу.

— А ты знаешь, что он прибывает каждый день по метру, а то и по два. Не ровен час, утопишь машину, жалко.

— Спасибо, дед Петя, — ответил Матвей и погнал мотоцикл домой.

— Ты чего вернулся, Матвей?- всплеснула руками Агафья.

— Да, мотоцикл оставить, а то ведь на долго уходим,- решил не тревожить попусту жену Матвей,- чего бросать.

— Ай, ай, ай,- причитала Агафья Тихоновна,- ну хоть обратно пойдешь — в зеркало глянь, ай, ай, ай…- и причитая, она понесла ведро с водой в дом.

Матвей поставил мотоцикл; как было велено Агафьей, посмотрел в зеркало; и вернулся на пристань.

Сашок и Николай сидели и разговаривали с древним Петром. И при этом так яро спорили о чем-то, что крики их ветер разносил на всю округу.

— Чего кричим, народ? — спросил Матвей.

— Да вот, дед Петя, — начал Саша — говорит, что река нынче опасная с зубами.

— Не опасней чем всегда — отвечал Матвей- хотя из-за нового рыбозавода, законченного осенью все может быть, на паводок-то его не проверяли. Ладно все, кончай болтать, ехать надо, а-то солнце поднимается.

Сашка в один прыжок оказался в лодке, Николай оттолкнулся ногой от берега и сел на нос «Крыма», тем временем Матвей завел мотор и на малых оборотах направил посудину по реке.

— Ну, что еще сказал вам Петр? — спросил Матвей, когда они вышли на глиссер.

— Что лед еще не сошел, что морозы еще будут.

— А про конец света он вам не рассказывал? — смеялся Матвей.

— Нет, а что? — не понял Коля.

— Да брехня все это, вот сам увидишь.

— Я и так все вижу, — указал Николай на реку — вон сколько льда.

— Это не лед, Коля, это так каша, — и Матвей, прибавив газу, пустил лодку вперед, легко лавируя между островками льда.

— А ты чего? — спросил он у сидевшего на полу лодки Сашки — страшно?

— Нет, что ты деда, — отвечал Саша.

Но ему было страшно. Мальчик в последнее время стал бояться реки и льда, потому что по ночам ему снился один и тот же кошмар.

Вэтом сне Илью, Агафью Тихоновну, Матвея, Николая и всех его друзей уносило водой, а он — Сашка оставался на берегу один. Именно поэтому он забрался на дно лодки и сидел тихо, чтобы ничего не случилось.

Матвей стоял у руля, как настоящий капитан корабля, бравый волк, которому нравиться бороться с волнами и ветром. Он взял руль в одну руку и выпрямился в полный рост так, что седые его волосы легко развивались по ветру. И он любил этот ветер.

— Посмотри, — говорил он Николаю, — на эту русскую реку. Сколько всего она в себе несет. Это свободолюбие и воля, она как полновластный хозяин, захватывает легко, и так же легко отдает. Сколько страсти и покоя, сколько мощи и благосклонности, сколько мудрости и постоянства, сколько изменчивости и легкости. И это все она.

— Да, — соглашался Коля, — есть нечто особое в этой музыке речных волн. Хорошо.

— Только одно меня беспокоит Коля.

— Что?

— Что кто-то пытается ее контролировать, надеть на нее сбрую покорности. Но я-то знаю, что из этого ничего не получиться, природу не обуздать, с ней можно только договориться. Вон, видишь, — указал он на черневшую вдоль по берегу дорогу, — этот тракт проложили прямо по озерам предков, только чтобы подвозить стройматериалы к чертовому рыбозаводу. А сами умудрились растянуть стройку на двенадцать лет, и не ровен час, забросят. И будет он стоять теперь и загораживать ход нашей Кети, держать ее сибирский норов в своих железобетонных лапах.

— Да, — слегка покачивал головой Коля.

Они были уже час в дороге, когда Матвей стал что-то искать впереди.

— что ищешь? — интересовался Коля.

— Вход в Тихую протоку. Удивительно рыбное место, особенно в это время года, когда только-только сошел снег.

— Это будет трудно, — резюмировал писатель, окинув взглядом округу. По берегам всюду лежал снег и крупные куски все еще не растаявшего льда.

— А, — хлопнул Матвей себя по лбу, — вот же ж однорукий бандит, а я — слепой дурень дальше своего носа ничего не вижу.

— «Однорукий бандит»?

— Вон голое дерево со сломанной веткой — точно ручка игрального автомата «Однорукий бандит».

— Да, он там нет никакого прохода.

— Есть, — улыбнулся Матвей, — просто он в снегу, чуть-чуть.

Они с легкостью перелетели этот ледяной перешеек, лишь слегка зацепившись винтом, проехали километра четыре и Матвей, заглушив двигатель, причалил к берегу.

— Здесь, — указал он на пригорок черной земли, по которому всюду валялись коряги, — будем ночевать.

Вечером, когда мужики уже успели по неводить и поставить кое-где сети, Сашка, Матвей и Николай сидели у костра и пили чай.

— М… — вдохнул Сашка весенний воздух, — жизнью пахнет.

— Да, — подхватил Коля, — настоящей природной жизнью.

— Вот ради этого я сюда и приехал, — сказал Матвей, — чтобы почувствовать в последний раз и проститься.

— С кем? — не понял Саша.

— С ней, с рекой, с волей.

— А ты что собираешься куда-то уезжать? — настаивал мальчик.

— Забудь, — отмахнулся Матвей, — спать пора, лезь в палатку, я сейчас флягу принесу, распарю тебя.

— Ничего, не распарюсь, поди, — улыбнулся Саша и полез в палатку, там забрался в спальник и стал ждать. Тем временем Матвей взял верхонки, снял с огня одну из алюминиевых фляг и засунув ее Сашке в палатку, закрыл замок.

— Хорошо? — спросил он.

— Жарко, — крикнул Сашка, думая, что его не слышно.

— Ладно, спи, — буркнул Матвей, — я те не нянька, чтобы угождать по десять раз.

Он постоял, посмотрел на звездное небо, вдохнул воздух, потом быстро пошел к коробу и извлек из него бутылку «Томички»

— Ну что? — спросил он у Николая, — давай что ли и мы погреемся.

— Давай, Матвей Васильевич.

— Да, ладно, тебе по отчеству, Матвей и все.

— Хорошо, — ответил Коля.

— НУ, по одной, и как отрезало.

Их действительно отрезало, но после, а сейчас, когда они выпили по рюмашке, завязался очень важный душевный мужской разговор.

— Ты, если что со мной случится, моих не бросай, — говорил Матвей, — пригляди за Сашкой, чтоб ни пропал, а то сам знаешь.

— Ну, что вы Матвей Васильевич, — сказал Коля, но тут же поправился, — Матвей, что с тобой может случиться?

— Стар я Коля, и чувствую, что время мое пришло. Думаешь, я просто так вас сюда на рыбалку привез ранней весной, да еще и по льду. Я проститься с рекой приехал, потому, как боюсь, что не доживу до лета.

— Сплюньте, Матвей Васильевич.

— Тут хоть плюй, хоть ни плюй — судьба, природа, да и устал я пожалуй порядочно.

А Сашка спал, и снилось ему, что Илью, Агафью, Матвея, Колю и всех его друзей снова унесло волной. И он снова остался один. Один на один с природой и светом.

 

VII

Три дня они были на рыбалке.

В последнее утро Матвей встал на рассвете. Он залез на одну из коряг, вздохнул глубоко и посмотрел вокруг. Туда, где за излучиной речки темнела тайга, и сосны с кедрами махали ему своими мохнатыми лапами. Туда, где в поле на сырой земле росли три еще голых тополя в окружении стройных белоснежных березок. Туда, где в глухих дремучих болотах дышала земля и манила его еще раз пройти по топям, испытать судьбу. И, посмотрев вокруг, он вдохнул еще раз и с улыбкой на лице сказал тихо, чтобы никого не будить, ни этот мир, еще не готовый пробудиться, ни близких, сказал : «Прощай…».

— Что за черт? — буркнул Николай, выползая из палатки, — это что еще за пелена на реке.

— Это не пелена, — ответил Матвей, — это лед.

— Лед?!

— Лед. Тут, знаешь ли, и в конце мая морозы бывают.

— А кто говорил…?

— Забудь.

— И что мы теперь будем делать?

— Что делать? Пробиваться. Еды-то у нас больше нет, а с нами ребенок.

— А, лодка-то выдержит? — засомневался Коля, — я еще жить хочу.

— Не знаю, я на ней так еще не попадал.

— Ну, знаете, — занервничал писатель.

— Да здесь-то пройдем как по маслу, а вот в устье, — он задумался, все тело замерло, и только пальцы нервно отбивали какой-то особый ритм. Вдруг они остановились и Матвей изрек, — не-ет пробьемся, как пить дать, прорвемся. Не дрейфь, Коля поживешь еще, это я те обещаю.

— Сашка-то будить?

— Буди уж, ехать надо, — сказал Матвей, и схватив с собой мешок с рыбой и короб, собранный вчера еще с вечера, пошел к лодке.

Коля подошел к палатке и постучал в выпиравшую из двери флягу:

— Э, засоня, ты чего опять ночью раскрылся, а заболеть хочешь? — спросил он преподавательским тоном.

— Жарко мне.

— Хорошо, что не холодно. Давай выползай на свет божий, поедем домой.

— М… — промычал Саша, — дайте еще поспать.

— Тебе что пять раз повторять надо, — уже не на шутку рассердившись, подошел Матвей.

— Хорошо, — обиженно просипел Саша и начал собираться, — Ух ты! — воскликнул он, выбравшись из палатки, — и кто теперь скажет, что молочных рек не бывает.

— Ага, -сказал Коля, и протянул комья земли в кулаке, — кисельку не хочешь попробовать?

— Да, ладно тебе, Коля, — обиделся Саша.

— Как мы из этих твоих молочных рек выбираться будем?

— Ни чё, дед Матвей и не из таких передряг выпутывался. Он медведя ножом убивал.

— Ага, деревянным… — ехидничал Николай.

— Почему, деревянным? — не понял Саша, — обычным, охотничьим. Он сам рассказывал.

— Ой, ладно, забудь, — отмахнулся Коля, — ты лучше палатку складывай свою, а я свою пока уберу.

И Сашка, повесив нос, пошел снимать палатку.

Не прошло и часа, как они отчалили от места своего трех дневного пристанища: на носу сидел Матвей, Коля потихоньку направлял лодку вперед. А Саша по прежнему ютился на полу, на перевернутом вверх дном ящике под рыбу, и ничуть не желал приближаться к воде.

— Мать моя богородица, — прошептал Матвей и встал на нос, — ё моё.

Они подъехали к устью ближе и все остальные увидели тоже, что приметил Матвей, ледяной перешеек стал в три раза больше.

— Ну, что делаем? — спросил Коля.

— Дайте-ка, братцы, я порулю, — сказал Матвей и перелез в лодку.

— Ты чего собираешься делать, Матвей Васильевич? — не понял Коля.

— Чего… чего… перепрыгнем, да и дальше поедем, правда, Сашка.

Саша не ответил. Матвей развернул лодку и отъехал метров за пятьсот от устья.

— Значиться так, — объяснял он Коле, — как только выйдем на лед, мотор за ручку поднимешь. Понял?

— Да, понял.

— Ну, мужики, с Богом, — и с этими словами он прибавил газ на максимум, и лодка понеслась вперед. И только пошла на лед, Матвей крикнул,

— — Давай!

Коле показалось, что он сорвал мотор. Лодка, точно рыба выскочила из воды и, пролетев добрую половину перешейка, упала на лед и замерла.

Повисла пауза.

Матвей ждал, что лед треснет под весом, но лед держался.

— Ну, и что теперь? — полюбопытствовал Коля.

— Что, что? Толкать, — резюмировал Матвей.

— А, лед?

— Да видно попали мы на то самое место, где лед еще с зимы не растаял, а с новым льдом он еще прочнее стал. Так, что если выдержал лодку, то нас подавно.

— Чего брать-то?

— Ничего не надо, видишь вон у лодки ручки сзади, за них и толкнем. А ты, Саша, возьми весло и выталкивайся им прямо из лодки.

— Может не надо, деда?

— Надо, Саша, у нас двоих сил не хватит.

— И раз! И Два! — командовал Матвей. Лодка покачалась, сдвинулась на пару сантиметров, и застряла.

После небольшого перекура Матвей сказал мальчику:

— Саша, вылези из лодки, попробуем втроем её толкнуть.

— Нет, деда, я…

— Вылазь.

— Я боюсь.

— Ты чего Саша, это же лед? Он тебя не укусит. Вылезай, — настаивал Матвей.

— Сейчас, — ответил Саша, он побледнел, руки его тряслись, глаза покраснели от еле сдерживаемых слез. Но он вылез и встал рядом с дедом и Колей.

— Коля, — спросил Матвей тихо, — ты плавать умеешь?

— Да, немного, — ответил писатель.

— Если что, держись за лодку, — шепнул старик, и скомандовал, — И, взяли!

Всякий художник, который проплыл бы мимо в этот момент, увидел бы перед собой великолепный образ для картины особой, никогда ранее не написанной, и показавшей бы его как великого мастера. Из всех же существующих полотен ближе всего кэтому странному образу наверно подходит «Троица» Андрея Рублева. Есть в этом единении трех начал и трех поколений что-то особое, какой-то особый свет, особая, иная не бытовая энергия. Энергия жизни, энергия стремления, энергия бесконечности и вечности толкала лодку на краю пропасти и не могла столкнуть, ведь ей противостояла более мощная сила — судьба. В тот самый момент, когда казалось, что лодка вот-вот поедет, и победа близка, лед треснул.

Матвей в самый последний момент умудрился забросить Сашку в лодку, и сам окунулся в воду с головой. Тут же следом на «Крыму» оказался и Коля, лишь слегка намочивший ноги.

— Деда! Деда! — кричал мальчик, глядя в воду, где только что был Матвей.

— Да здесь, я, здесь, — отозвался старик, — у соседнего борта, вытаскивайте меня скорее.

При помощи Сашки и Коли Матвей снова оказался в лодке.

— Водки! Водку достань из короба, — стучал зубами Матвей и скидывал с себя одежду, — растирайте, растирайте, и одеяло достань, Саша, из мешка.

Пока Коля растирал Матвея, Сашка извлек одеяло. И старик, приняв немного на грудь, завернулся в него и сел на ящик, чтобы не продуло.

— Значит так, — отдавал приказы из одеяла Матвей, — ты, Коля, рули лодкой по-тихой, а ты, Сашка, садись на нос, бери весло и льдины отгоняй.

— Но, деда?

— Ну не могу я Саша сам.

— Хорошо, — ответил мальчик и полез на нос, — Коль, ты только сильно не гони.

— Не буду, — улыбнулся писатель, — не буду.

Обратно они шли часа два, когда вдали показалась тогурская пристань, мальчик подозвал Матвея:

— Деда, иди посмотри, тут…

— Ну, чего там?

— Вода прибыла.

— А, это, — протянул Матвей, — это ничего.

— Вы знаете, — начал Коля, — Матвей Васильевич, может мне кажется, но там чего-то не хватает.

Матвей встал и… опешил.

— Ёкорный бабай, — выругался он, — а садовая-то где? Улица-то? Садовая улица где?

— Мне, кажется, я знаю, — сказал Саша, — и оттолкнул веслом, проплывающий мимо комод, — говорил же тебе деда Петя, что река нынче с зубами, а ты не верил.

— Если бы один я, — сетовал Матвей, — все не верили. Вот и получили. Всадила речка зубки по саму шейку. Ладно, вы пока тут без меня, а я за мотоциклом, может чего узнаю.

Гуляла река, шумела река, решила река сменить берега, смыть старый Тогур.

 

VIII

«Что с тобой будет, Старый Тогур? Куда ты катишься? Неужели это конец? А я-то думал, не доживу,… думал и меня переживет, ан нет. Не обмануло меня предчувствие… лучше бы обмануло… хотя… а может по-другому и нельзя?», — размышлял Матвей, стоя на горе. Он лишь на минуту остановился, чтобы отдышаться. Где-то там, позади, на реке, Саша и Коля, сидели в лодке и ждали, а он, Матвей, должен был принести им новости. И потому он спешил домой, Спешил узнать, что стряслось.

Саша выскочил на берег и привязал лодку к высоко стоящему дереву.

— Слушай, — подошел к нему Коля, — а ведь домик деда Петра-то стоит ближе к воде, чем садовая улица, а он-то стоит себе, как ни в чем не бывало.

— Чудеса, — подтвердил Сашек.

— Ты тут постой, лодку покарауль пока, — сказал Коля, — а я схожу, посмотрю дома дед, али нет.

— Иди, только быстро, если что деда сюда зови.

И Николай побежал на косогор к деду Петру.

Старенький был домик, низенький, глубоко сел. Построен был видно еще до войны. Но другого деде Пете и не надо. Жил он всю жизнь один, жены и детей не нажил. Хозяйство вел исправно и при советах — колхозное: всю жизнь работал на тракторе, и при президенте — свое. Последнюю животину свою, корову Ночку, заколол года три назад. И то не хотел, да соседи заставили. «Здоровье свое не хер гробить!» — как-то рявкнул на него племянник Тихон, тоже Трифонов. И Петр сдался. С тех пор живут они втроем в этой маленькой избушке: он, кот Мурзик, да собака Найда.

Во дворе никого не было, потому Коля постучался и вошел в дом. То и дело пригибаясь, он прошел сенки, и, открыв вторую дверь, оказался в огромной светлой комнате, из которой собственно и состоял весь дом. По центру левой стены была большая русская печь, с дальнего ее конца стояла кровать. У противоположной стены стояли комод и холодильник с маленьким телевизором. У стены напротив двери, между окон стоял стол, а у стола, под левым окном около кровати, стоял огромный кованый сундук, сделанный видно еще в позапрошлом столетии. Вот на этом-то самом сундуке и сидел Петр, в ногах у него спала собака, на коленях примостился кот, а во рту была дымящаяся трубка.

— О, Коля, ты никак,- засмеялся Петр, — а я сидел на берегу ждал вас ждал, дай, думаю, пойду трубочку забью, авось не приедут пока хожу, а вы вот они, нарисовались.

— Я… — начал было Коля.

— Знаю, все знаю, — замахал на него Петр, — пошли на берег там все и расскажу.

Они вышли на улицу, спустились вниз, и тут к ним присоединился Сашка.

— А Матвей где? — спросил Петр

— Да домой побежал.

— А, не выдержал, — посетовал Петр и начал рассказ, — это случилось не этой ночью, которая была, а прошлой с воскресенья на понедельник. Сидел я дома, курил трубку после бани, смотрел телевизор. Вдруг моя Найда начинает скулить и крутиться. Я ничего понять не могу. Открыл ей дверь, она на улицу выбежала и воет на всю округу. Я выхожу, и глядь: а на Садовой улице, где-то там, в конце, дом последний раз, и съехал в реку. Да так тихо-тихо, что никто не услышал. Я думаю, что же делать, щас же все пойдут падать. Ну, старость не радость, хватаю я костыль и вперед по Садовой и кричу: «Пожар! Пожар!» Народ выбегает, спрашивает : «Где пожар?» «Дом Вальки Свистуновой упал», — говорю я. А они, как увидели, что нет хаты, нет, чтоб мне помогать, они свое добро спасать начали. Так пока я до конца улицы дошел, четыре дома упало, — кричал Петр — Четыре семьи погибло — пятнадцать человек. А эти! Все свое добро повытаскивали и спокойны. М! — замахнулся он в пустоту, — А! — вытер слезы старик, — Бог им судья.

— Да, дела, — вздохнул Коля, — а власти чего?

— А чего власти!? Мы же не на Лене, нам никто ничего восстанавливать не будет. В селе денег нет. А область говорит, что это не ЧП. Это по сезону так быть должно, Чтоб дома в речку падали.

— О! — поднял голову Коля и посмотрел на гору, — кажись Матвей Васильевич едет.

Это действительно был Матвей, он подъехал и выключил двигатель:

— Привет, дед Петя, — начал он, — дела, хлопцы, тут без нас случились, хотя, я думаю, вам уже все рассказали в подробностях, так что цепляйте лодку, поехали. Кхе-кхе, -закашлялся он.

— Ты, чего-то не хорошо кашляешь Матвей, -забеспокоился Петр.

— Ничего, дед Петя, это так в горле першит,- отмахнулся Матвей,- Ну, долго вы будете копаться, Агафья ждет.

— Все! — Дал отмашку Коля, когда они закончили,- Поехали! Ну, пока деда Петя.

— Прощайте, хлопцы, мир вам и покой,- махнул рукой Петр и пошел к себе в избушку.

Вечером дома у Матвея было много народу. Пришли только взрослые, оставив детей дома, но Сашку все-таки на этот раз решили пустить за стол, так как проблема касалась всех.

— Почему мы все собрались, — начал Матвей, — вы знаете. Мы собрались решить, что делать дальше. Как уберечь себя и детей в такое опасное время, будет ли река делать новое русло и сметет Тогур, или же успокоится на совершённом, мы не знаем, но…

— Да не успокоится, — перебил его Силантий, — вот те крест, большая вода на подходе, уже вот-вот.

—…Но власти отказали нам в эвакуации,- продолжил Матвей, — поэтому, предлагаю использовать собственные силы. Какие есть предложения?

— Встать палаточным городком в поле.

— Идея хорошая, но мы не можем бросить дома и огороды,- ответила Агафья.

— Хорошо,- поддержал высказавшегося Матвей, — палатки есть у всех?

— Да, — ответили все присутствующие.

— Тогда так… Жить в палатках мы не будем. Все документы, деньги, вещи первой необходимости, медикаменты, а так же палатки, одеяла, спальные мешки и оружие, — все надо собрать на одном месте на полях. Туда же пригнать всю технику: мотоциклы, автомобили и лодки; и организовать круглосуточный охранный пост: Силантий, Коля и Гриша Польский.

— Я, — встал Польский, — говорил сегодня, перед приходом сюда с Михаилом Федоровичем, он и все учителя с нами. Школа с завтрашнего дня закрыта на карантин.

— Какой карантин? — не понял Матвей.

— Ну не можем же мы закрыть школу просто так, — разъяснил Григорий Яковлевич.

— А, понятно, — закивал головой Матвей и продолжил, — Второй пост на реке в числе меня, Сашки и Васьки Митрохина. Штаб здесь. Детей приводите сюда.

— Зачем? — спросил Польский.

— До нас от реки еще две улицы, если начнется, то Сашка побежит поднимать первую, Васька вторую, а я прибегу сюда, и мы отправим детей по всем улицам, оповещать остальных.

— Все понятно, — ответил Силантий.

На том и разошлись.

Ночью у Матвея случился приступ кашля. Агафья потрогала его голову и ужаснулась:

— Да у тебя жар Матвей! С чего?

— Не знаю.

— На рыбалке, поди, простыл окаянный! Ну, можно ли тебе, в твоем возрасте, так себя насиловать, А?

— А, отстань,- отмахнулся Матвей и перевернулся на другой бок.

— На, хоть таблетку выпей, — сунула ему в зубы Агафья парацетамол.

— О…- поморщился старик, — воды дай.

— На, — сунула ему в руку Агафья ковш,- головой думать надо, что весна на дворе.

— В том то и дело, что весна,- ответил Матвей и захрапел.

Большая вода пришла через два дня, вечером в среду. Матвей, Сашка и Васька стояли на горе, когда дом со Степной поехал в воду. За ним второй, третий, и…

— Э, ребятки, мы так ни че не успеем,- закричал Матвей,- Шурик, дуй домой, поднимай народ, а мы с Васькой будем Степную будить, пока не поздно.

Сашка пулей полетел домой.

— Ладно, Вася, садись за руль и давай в начало Степной, — сказал Матвей и схватил ружье и патронташ.

Один за другим вылетали патроны из ружья, «Пожар! Пожар!» — кричал Матвей, люди сыпали на улицу и убегали, схватив, что только подвернется под руку: деньги и документы.

А река бушевала, съедая уже по два дома за раз.

— Господи, что же это такое! — кричал Матвей, — Васька давай на Покатную, а то река и до них скоро доберется.

А река бушевала и метала, делала новое русло.

Сашка прибежал домой :

— Началось! — крикнул он, еще вбегая, и дети тотчас высыпали на улицу.

— А где Матвей? — спросила Агафья.

— Быстро началось, — просипел, задыхающийся от пробежки, Саша Они с Васькой на мотоцикле улицы поднимают.

— Ох, ох, ох… — завелась Агафья, — что делать?

— Надо что-то сделать бабушка, думай.

— Не знаю, уходить надо,- зашептала Агафья.

— В церковь надо идти, — воскликнул мальчик, пораженный своей находкой.

— Что ты Саша, молитвами сейчас не помочь.

— Нет, ты не поняла. В колокол надо бить.

— Молодец, мальчик мой, — засияла Агафья, — Беги, беги, звони. Буди Старый Тогур.

Агафья и Сашка выбежали из дому и побежали в разные стороны, он — в церковь, она — в поле.

Васька и Матвей только-только закончили объезжать Покатную, как вдруг Васька закричал:

— Дядька, смотри!

И Матвей увидел. Там у реки, на косогоре, соскальзывал домик древнего Петра. Он летел вниз медленно, и хозяин его, пытаясь хоть что-то сделать, хоть как-то спасти дом, уцепился за ручку, и тянул, что было сил. Но сил не было, и Петр полетел вслед.

И только-только дом погрузился в воду, как над Тогуром зазвенел надрывный собачий лай. И горше этого лая не было никогда.

— Давай туда, — указал на гору Матвей.

Когда они примчались туда, Найда бегала по кругу и выла, и лаяла, и плакала, точно человек. Матвей схватил ее:

— Все.… Все… — гладил он ее по спине, — успокойся, тихо… тихо,- но Найда не унималась.

И вдруг они услышали колокольный звон, и собака успокоилась.

Сашка как угорелый влетел в церковь:

— Святой отец! — подбежал он к священнику.

— Что, сын мой? Что с тобой?

— Река… Где у вас колокольня?

— Зачем? Там нет звонаря.

— Звонить надо! Река сметает все! Надо, чтобы люди услышали.

— Вот, вот дверь наверх, и да поможет нам бог, — указал священник на темный угол,- иди сын мой, а я пока буду молиться.

Мальчику показалось, что он прошел миллион ступенек, прежде чем оказался на площадке. Он вылетел наверх, его обдало свежим ветром, он схватил за веревку колокола и дернул:

— Господи, помоги им спастись! Господи, — шептал он.

Колокол звонил, и в этой музыке было спасение. Люди слышали звон, они выходили из домов и понимали, что грядет буря, и уходили от этой бури, ведомые божьей рукой. Река бушевала, шла напролом, делала новое русло, сметала Старый Тогур.

А колокол звонил.

 

IX

Сашка сидел на колокольне и видел все: как соскальзывает в пропасть село, как маленькие, точно карточные, домики проваливались в речную бездну, унося за собой все, что можно. Он видел, как маленькая зеленая точка неслась в сторону поля, он видел убегающих людей, он видел солнце. Оно слепило глаза, и он засыпал.

Река прошла Тогур насквозь, дошла до Анги, влилась в нее и потекла по новому руслу сама в себя.

Всюду черным дымили костры, стояли наспех разбитые палатки и машины, туда сюда из стороны в сторону, пытаясь, что-то сделать, сновали люди. Польский чувствовал себя не в своей тарелке, пока они дежурили у припасов все эти дни. Он проклинал себя, за то, что вынужден наблюдать, как погибает село, за то, что ничего не может сделать. А самое главное, что в этих пустых рассуждениях о «высоких материях» он совсем забыл про мальчика, а ему за последние три дня снова стало хуже. Вчера вечером, когда Григорий Яковлевич отлучился домой, он не рискнул оставить Илюшу дома, потому что его сильно лихорадило. Учитель боялся, что если пойдет вода, мальчик не сможет спастись в таком состоянии. И потому за день до трагедии он привез его в лагерь и ни на минуту от него не отходил, но ему становилось все хуже и хуже.

Когда пришла вода, Илюша спал, у него был жар, он бредил во сне и жалобно звал маму, точно потерявшийся волчонок. И, сидя у его кровати, Польский проклинал весь мир, что сейчас, когда надо помочь всем, он сидит здесь и помогает только одному.

Река прошла, и бред прошел вместе с ней. Илюша успокоился, и Григорий Яковлевич оставил его в палатке одного, а сам пошел узнать, что все-таки им делать дальше.

В этой кутерьме он долго-долго бродил по лагерю, пытаясь разыскать стан Митрохиных, который, как казалось ему был совсем близко, но почему-то в одну минуту исчез с того места, где он должен был быть.

— Гриша! — окликнул его кто-то сзади,- иди сюда.

Григорий Яковлевич пошел на звук. И вдруг из-за одной из палаток вынырнул к нему навстречу Силантий:

— Ты не нас случаем ищешь?

— Вас. Вы чего, стан сменили?

— Да нет, ты просто пропустил его, когда шел туда. Что, как мальчик? — спросил Силантий.

— Заснул, но… я не знаю, доктор сказал, что остается только молиться, воспаление легких, при его слабом здоровье это очень опасно. Да…- вздохнул польский, — а, где Матвей?

— Должен уже быть.

— Да вон он едет, — сказал Коля, стоявший на пригорке возле палатки. Зеленый «Урал» подкатил к собравшимся, и из него выскочила Найда.

— Это же собака Петра Трифонова, — заметил писатель, — а хозяин?

Матвей опустил глаза:

— Мы не успели его предупредить, хотя он вполне мог бы убежать, но не захотел. Его воля. Где Сашка?

— Он на колокольне, — ответила Агафья.

— Надо съездить его забрать.

— Ты весь бледный, ляг отдохни, Матвей, — подошла к нему Агафья, — коля с Васей съездят.

— Да, не плохо было бы поспать, — вздохнул Матвей,- скорей бы уже уснуть.

Саша проснулся оттого, что кто-то соломинкой водил по лицу. Ему на секунду показалось, что он на покосе, что перед ним стоит Васька и хочет ему что-то сказать. Ему показалось, что ничего не было: и папа жив, и кряк, и Тогур. Ему так не хотелось открывать глаза, но он открыл. Перед ним стояли Васька и Коля.

— Вставай звонарь, поедем в лагерь, — потрепал его по голове писатель. Мальчик встал. Солнце уже почти село, только его верхний краешек из последних сил цеплялся за эту сторону земли. Дул прохладный ветер. Саша подошел к Николаю, взял его за руку и сказал:

— Я говорил с ними.

— С кем? — не понял Коля.

— С природой и с… ним, — указал Саша на солнце.

— И что он тебе сказал?

— Что…- начал было Саша, но тут же остановился, — а впрочем не важно. Пойдемте вниз, а то я замерз.

Они спустились с колокольни, сели в «Урал» и покатили на стан.

— Ах, как хорошо, что вы так быстро приехали, — подошла к ним Агафья, как только они вернулись.

— Что случилось? — забеспокоился Саша.

— Матвей, у него тоже лихорадка.

— Тоже? — не понял Саша, — а у кого еще?

— Мы не хотели тебе говорить, но…- начал Коля, взяв его за плечо,- но Илья, он не поправился, у него осложнения, и он, похоже, умирает.

— Что, — опешил Саша, — но почему…,- мальчик заплакал и уткнулся в Агафью.

— Так должно быть, — сказал Матвей, выходя из палатки. Он шел, слегка покачиваясь, но шел.

— Ты зачем встал?- надрывно закричала Агафья.

— Все в порядке, — успокаивал ее Матвей, — я в порядке. Мне Петровича надо найти, узнать, что с нами будет дальше.

— Матвей, успокойся и ляг,- попытался остановить его Силантий, но Матвей его не слышал.

— Вася, отвези меня к Петровичу, — сказал он и сел в коляску.

— Я поеду с вами, — сказал Коля, — чтобы… неважно.

И они уехали.

— Да, да, войдите, — сказал Григорий Яковлевич, когда кто-то вне палатки спросил: « А можно войти?». В палатку вошел Саша.

— Как он?

— Спит, но… боюсь совсем скоро.

Саша присел на край раскладушки. Руки ходили ходуном, эта большая воинская палатка показалась ему ужасно тесной в его горе. Он опустил голову на колени и замер.

— Саша, — позвал кто-то на входе, — можно я войду? — спросил Васька Сычев.

— Заходи, — ответил Саша.

— Я знаю, ты меня, — начал Вася, — видеть даже не хочешь, но… прости меня Саш, я не хотел…

— Да, ладно, все забыл, — отмахнулся Саша, — то, что мы с тобой когда-то поругались, ничто по сравнению с тем, что твориться сейчас, так что забудь.

— М…- зашевелился Илья и открыл глаза.

— Ч, тихо, — успокаивал его Григорий Яковлевич, — тебе нельзя.

— Какая разница, — прошептал мальчик, — Саша,- позвал он, — подойди ближе. Саша подошел и присел.

— Помнишь лес рядом с кладбищем? Когда хранили маму, я был в лесу и вышел, что бы посмотреть.

— Да, да, — закивал Саша, — я видел тебя.

— Я стоял, смотрел на поле, на лес и на кладбище и думал: как все-таки несправедлива судьба. Когда все вокруг готовиться воспрянуть, начать новую жизнь, расцвести, она вносит свои коррективы и этим убивает в человеке жажду жизни. Мне хорошо. Ты хороший человек,- и Илья закрыл глаза.

Саша ничего не ответил, он встал и вышел.

Было уже темно, когда вернулись Матвей и Коля. Агафья светила фонарем на мотоцикл, а Николай помог тем временем Матвею вылезти из коляски, тот был в бешенстве.

— Нет! Это просто не возможно! — кричал Матвей,- он еще будет указывать мне, где жить! Нет! Черта с два вам!

— Тише,- успокаивал его Коля,- тише, люди уже спят

— Что случилось? — подошел Силантий.

— А! — махнул рукой Матвей, — позовите всех, я расскажу, чего нам делать.

Через полчаса все собрались и Матвей начал рассказ.

— В общем дела плохи. Правительство деньги выделило.

— Так об чем шум? — не понял Силантий.

— Но Тогур отстраиваться не будет. Мол, триста лет назад неверно выбрали место, и рано или поздно это должно было случиться.

— И где же нам теперь строить?

— В том то и дело, что деньги нам будут выделять, только если мы обоснуемся в Озерном. Там вроде как для наших властей материал дешевле и доставлять проще будет.

— Ну, так какие проблемы?

— Никаких, — вздохнул Матвей, — НИ-КА-КИ-Х.

На том и разошлись.

Ночью Матвей разбудил Агафью стонами:

— Агафья! Агафья!

— Что?

— Позови Сашу и Колю.

— Ночь на улице, спи, утром позову.

— Я… не доживу до утра, Агафья, — прошептал Матвей, повисла тишина. Через несколько минут Агафья встала и привела Сашу и Николая.

— Ты знаешь, зачем я тебя позвал, — начал Матвей, — все мы когда-нибудь умираем, все возвращаемся домой, во чрево земли, в природу. И так и должно быть. Ты уже большой, ты должен решать сам свою судьбу, сам сделать выбор, правильный выбор. И я хочу, что бы ты Коля помог ему, если что. Только где бы ты ни был Саша, помни, что ты сын этой земли, Сибири, Тогура. Лети вперед, ищи свой свет и свою истину, и да благословит тебя Господь. Да и… Сильке скажите, чтобы не пил сильно, а то скоро с ним свидимся. Ладно, идите, а я еще с Агафьей потолкую.

В эту ночь не спал никто из Митрохиных.

 

Эпилог

Они умерли под утро, когда занималась заря. И полетели ей навстречу вместе: старик и ребенок, рука об руку навстречу солнцу.

Похоронили их рядом. Поставили деревянные кресты с табличками, саморучно вырезанными Силантием Митрохиным, посеяли лесные цветы, а Сашка принес из Тайги и посадил у изголовья могил кедр, отросток того самого хозяина тайги, где им было так хорошо

Вечером того же дня, после похорон, Саша и Николай сидели на стане и пили чай.

— Ну все, завтра в дорогу,- вздохнул писатель.

— Куда ты теперь, Коля?

— Не знаю, в город, наверно, вольюсь в его ритм и исчезну.

— А книга?

— Отложу пока, а в феврале достану и снова к вам, в Озерное.

— Знаешь, Коля, — начал мальчик, — я не поеду никуда.

— То есть как?

— Я останусь здесь.

— Один?

— Один, нет. Я возьму себе Найду, она ведь теперь без хозяина не сможет.

— А ты уверен, что ты сможешь?

— Уверен. ОН сказал мне, что смогу. Да и не хочу я идти в тот мир. Здесь умерли мои родители, два моих деда. Здесь все меня устраивает, здесь человек — пешка, но шахматист природа не делает неверных шагов. Здесь мои озера правды. Здесь мне хорошо.

А там, что там?

Там страдают дети, просто так, не виновные абсолютно ни в чем. Там люди убивают друг друга ни за что, или же из-за денег и власти. Там человек пытается строить из себя короля, и неизбежно проигрывает партию против природы. И так будет всегда, ибо он сам часть ее, хоть и пытается от этого откреститься.

То, что произошло здесь, лишь самое малое, что она может. И никто не виноват по отдельности, виноваты все вместе. И потому я остаюсь искупать вину. Я остаюсь охранять этот мир.

Утром, когда все еще спали, когда солнце только одним кончиком выглянуло из-за леса. Сашка и Коля поднялись на колокольню. По голубому лазоревому небу носились ласточки, в лесу между зеленью просвечивала белизна зацветающей черемухи и яблони.

— Весна пришла,- сказал Коля, посмотрев на все это, — и этот мир полон жизни, ему хорошо без людей.

— А нам, — продолжил Саша,- нам всем надо начинать новую жизнь. Что же, до встречи, Коля, я уверен, что мы еще встретимся, ведь природа, это, как наркотик, общение с ней не проходит незаметно.

— До встречи, мальчик из тайги.

И он ушел, а Саша остался на колокольне. Люди сняли лагерь и поехали в Озерное, а вслед им бил колокол, звучал в память о соскользнувшем селе. И эта музыка была вечной, как сама природа.

***

Есть где-то на берегу одной из рек России церковь с колокольней и кладбищем. Старая брошенная церковь. Никто в нее не ходит, она просто стоит, как напоминание о чем-то былом.

Но где-то в середине мая, когда природа начинает дышать новой жизнью, и солнце начинает светить ярче, из лесу приходит человек. Он идет по пыльной дороге, не склоняя головы, но и не поднимая ее. Он идет с абсолютно спокойным лицом. Позади него бежит собака, то и дело подвывая.

Он приходит на кладбище к двум одинаковым могилам с деревянными крестами. Убирает с них грязь, поправляет, высаживает принесенные из лесу цветы, поливает растущий между могил молодой кедр, разговаривает с ним и идет в церковь. В церкви он зажигает свечи и молится.

В тот же день по реке приходит лодка: в ней двое высоких суховатых мужчин привозят двух стариков. Они долго разговаривают, пьют чай и стоят службу всю ночь до зари. Потом Григорий Яковлевич увозит по реке Агафью и Силантия. А Саша Митрохин и Николай Витальев вместе с Найдой уходят в лес. Саша — охранять природу, а Коля — писать труд всей своей жизни.

Они подойдут к лесу, развернутся, посмотрят на церковь, на кладбище, на молодой кедр. И Коля скажет: «Надо же, пройдут века, не будет ни церкви, ни кладбища, ни нас с тобой, а этот кедр — будет вечным хранителем этого края. И всякий, видя его, будет понимать, что природа сильна, и человек по сравнению с ней — ничто».

Занималась заря. Природа снова начинала жить сначала.