I
Стоял горячий август, горячий не только от температуры царившей в Тогуре, но и от напряженных рабочих дней. Сенокос, шишки, ягоды, что ещё надо деревенском мужику. Раздолье, воля, свобода… Хорошо бродить по кедровому лесу, под сенью могучих деревьев; или в поле после дня тяжёлой работы прилечь на стог, открыть широко глаза и говорить с космосом о вселенских проблемах. Пусть себе ученые думают, что это никого кроме них не интересует. Интересует да ещё как…
Соберутся старики да мужики во дворе бабки Агафьиного дома, раскурят трубку мира, и давай браниться: есть другая жизнь во вселенной, или нет другой жизни во вселенной. Переругаются, перессорятся и разойдутся, матеря всех чертей, каких знают. А бабки лишь смеются вслед. Знают ведь, что завтра рано утром, когда еще хозяйки не встали коров доить, пойдет дед Тихон к деду Матвею, просить прощения; Пашка Митрохин схватит бутылку выгнанной к яблочному спасу самогонки, побежит собирать и опохмелять, пивших вчера с перебранки дедов; а древний Пётр, даже и не вспомнит, что вчера клялся застрелить Силантия Митрохина. Вот помирятся все и дружно погонят коров на пастбище, а вечером все сначала. Стоял горячий август.
Поздним вечером мальчишки, кто посмелей да постарше, оставались гулять на улице без родителей. Выберут уголок по укромней, подальше от дворов, где собирались в это время взрослые, сядут на какую-нибудь лавку, задерут голову вверх и ловят звезды. Один увидит, как звезда падает, кричит: «Звезда! А!», — и тычет пальцами в усыпанный бриллиантами лоскут звездного неба.
— Где?- спросят остальные.
— Да вот же, вот! Летит!…Смотрите, летит!
— Где?
— Вон!
Но только одна пара глаз видела, как секунду назад из этого звездного покрывала упала слезинка на вечную матушку землю, растаяв в ее теплых радушных объятьях.
— Здорово, — скажет кто-то, и снова глазами в небо ловить счастье. Стоял горячий август…
Душным днем, когда воздух накалён до предела и чувствуется приближение грозы, деревенские мальчишки бегут босиком наперегонки до Волокового озера. Только пятки сверкают над раскаленным асфальтом. Добегут, и, не снимая одежды, ныряют в его горячие воды. Прыгают, играют в чехарду, в салки, да во всякие другие игры, в которых взрослым и не разобраться. Кто попроворнее, да побыстрее занимают плоты и понтоны и начинают с них крутить перед девчонками фигуры «высшего водного пилотажа». Те, кто повзрослей, учат плавать малышей: посадят шестилетнего крепыша на плот, отвезут подальше от берега, где он ногами не сможет за землю уцепиться,, и сбрасывают в озеро. Дети хоть и боятся, но соглашаются, а как тут не согласишься, когда на тебя пол деревни смотрит, стыдно ведь будет, потом своим друзьям в глаза смотреть. Радуется детвора, но только ударит гром в небе о свои бубенцы, пойдет поливать дождем весельчаков, пулей вылетят из озера, и босиком, по мокрому асфальту пойдут домой.
Стоял горячий август…
Покосникам и работать в удовольствие: работа то туда, то сюда, катается передними яблочком, на блюдечке с золотой каёмочкой. Одни косят, другие веники ломают; потом другие косят, третьи травы лечебные собирают. А дети, они и есть дети. Хоть покос, хоть не покос, где бы чего интересное найти, да как бы куда забраться. Поработает Сашка, Пашки Митрохина сын, час, два — устанет. А как устанет, сядет отдохнуть, а как отдыхать, так на луг пойдет бабочек ловить, или уток на ближайшем озере смотреть.
Пока бежит до озера, мечтает: «Вот найду уток, скажу папе, папа обрадуется и даст мне ружье в утку стрельнуть…» А сам — прибежит на озеро, увидит утку, сядет и смотрит. Так и сидит, пока кто-нибудь из покосников, потеряв ребенка, не будет кликать его. Сашке и идти то неохота, да только вот утка, услышав голос, улетела непонятно куда. «Красивая…» — думает Саша, бежит на стан и весь день не разговаривает с тем, кто спугнул утку.
А вечером, забирается к отцу на стог и ложится рядом, звезды ловит: «Наловлю, завтра ребятам расскажу, вот завидно будет». Так и засыпает. А отец бережно снимет его со стога и отнесет в балок на стане.
Стоял горячий август…
Комара да гнуса всякого под вечер много. Жужжат, собираются мошки, комары да слепни в стаи и нападают на незащищенных людей, да только деревенским все равно, привыкли. Чуть только ветер или дождь, детвора валом валила на улицу.
Августовские дожди и те теплые. Ровно ложатся на землю из черных кудрявых грозных тучек, искрящихся тонкими молниями. Редкие дожди этого августа были сильные, проливные, точно плачет небо по большому горю, а может и правда плачет: за душу сиротскую…
Стоял горячий август…
II
Сашка Митрохин с детства был отцовским ребенком, рос без матери. Растил его отец во всей строгости христианского воспитания, так как сам был человеком набожным. В шесть лет парня отдал в школу, смотреть за ним было некому, да и Сашка сам хотел учиться.
Целый год корпел Сашка над Букварем и Арифметикой, писать да читать учился. Жутко ему это нравилось, но еще больше нравилось с отцом в лес за грибами да за ягодами ходить. Это для папы тайга, как тайга, а для Сашки с его росточком, это был настоящий дремучий лес. Чудилось ему, будто за корягой спрятался леший и звал его в свое лесное царство, казалось что в болоте кто-то надрывно плачет, а стоило только потерять из виду отца мерещилось словно все деревья вокруг бегают и смеются, но все это отступало, стоило ему вдохнуть всей грудью свежий лесной воздух. Хорошо было в лесу, Сибирью пахло. А может и не Сибирью, просто пахло чем-то особым, но Сашка еще не знал, как пахнет свобода и воля, и потому называл это просто — Сибирью, могущественным и необъятным для него словом.
Весь июль хозяйничал Сашка в огороде, урожай готовил, а начале августа взял его отец на покос, на Верхнее озеро, мужикам помогать. Пашка конечно понимал, что из сына покосника никакого, а взял его, чтобы он был на глазах, да и отдохнул от огорода. Сашка же ходил, задрав нос, и говорил мальчишкам, мол, без него мужики не справляются, и он, Сашка, поедет им помогать сено косить. Хоть толком он пока еще не знал, как это делается.
Разбудил Пашка сына на рассвете, когда пропели первые деревенские петухи:
— Вставай, Саш, ехать пора.
— Я сейчас, пап, — отвечал спросонья Саша и переваливался на другой бок.
— Давай, давай, скоро дед Силантий за нами подъедет.
Нехотя выбирался Саша из своей теплой постели, и еле продрав глаза, шел умываться. Кое-как выпивал стакан горячего чая. К тому времени, как он выходил на улицу, отец уже заканчивал грузить их пожитки. Он забирался в телегу и снова засыпал.
Солнце было уже высоко, когда они добрались до места. Еще издали, завидев стан, Сашка встал на ноги и, качаясь, пытался рассмотреть знакомых: вон дед Матвей деловито колдует над костерком, а Васька, папин брат, куда-то пошел с ружьем и пегой спаниелихой Бертой, верно на озеро уток бить. А вот третьего, немного страшного, косматого мужика Сашка видел впервые, это был Кирюха из Озерного, младший сын деда Матвея.
Дед Силантий не стал подводить кобылу слишком близко, а привязал её к дереву, одиноко стоящему в поле, недалеко от стана. Недолго думая, Сашка спрыгнул с телеги, схватил мешок с палаткой, который был с него ростом, взвалил его на спину и понес.
— Куда ты? — изумился Силантий,- обожди, я помогу.
— Не тронь, — сказал Паша,- ничего с ним не будет, пусть учится, мужиком вырастет.
— Ну, ты, Паша, даешь — хмыкнул Силантий,- ты уж не гоняй его сильно, мал еще.
— Ничего, мой отец меня так учил, и я его так же буду, чтоб толковым вырос.
— Ну, как знаешь.
Паша с Силантием взяли по два мешка и пошли следом. Подходят, а Сашки нигде не видно.
— А где сын-то мой? — спросил Паша
— Муравейчик-то, который мешок тащил?
— Ну
— Вон, уже в реку блесёнку бросил, — усмехнулся Матвей и добавил, — правильный мужик растет, мне-то уж поверь, я сам двоих вырастил.
— Папа! Папа! — раздался с реки Сашкин голос — Папа смотри!
Паша встал на яр и посмотрел на берег: Сашка держал на леске щуку в половину себя ростом, а та вся извивалась, пытаясь слететь с крючка.
— Молодец! Только смотри, не упусти, — улыбнулся отец
Не успел он это сказать, как щука сорвалась и прыгнула в воду, а Сашка, не удержав равновесие, полетел за ней. Упал, и тут же пулей выскочил на берег, точно ничего и не было. Мужики дружно разразились хохотом.
— Ну что? Искупался, Муравейчик? — крикнул дед Матвей, — иди к огню, погрейся, да чаю со смородяжника попей.
Пока сушились Сашкины вещи, он, хлюпая носом пил горячий чай, и слушал байки, которые травил мужикам, уже с утра заквасившийся Матвей.
— Выхожу я, значит, на дорогу, снег скрипит под снегоступами, а вокруг ни звука. «Странно», — думаю я. Остановился и прислушался : тихо. Не по себе мне стало, ох не по себе. И я медленно, да спокойно, чтобы лишний раз не шуметь, начал выбираться из леса. Прошел всего ничего, и тут на меня прямо из—за кедры большая медведица выходит. Встала посреди дороги, воздух нюхает, и хвала богу, что ветер дул от неё ко мне, а не наоборот, а то не сидел бы я сейчас здесь. Пока она голову вверх подняла, я медленно потянул ружье к себе; раз, а патронов нет, извел все на мелочевку всякую.
Я замер, моля бога, чтобы не почуяла меня. Но тут, как назло, за моей спиной мелькнул заяц, и с таким треском рванул в кусты, что медведица резко повернулась в мою сторону и побежала на звук. Я схватил первое, что попалось в руки, свой охотничий нож, и у меня оставался только один шанс. Медведица набежала, поднялась на задние лапы, и тут я ударил, ударил снизу вверх, точно в сердце. Она, лапой врезалась мне в бок, и этим спасла меня от смерти под весом в три центнера. Я вылетел из под падающей туши, как пуля из ружья, и рухнул в снег…
Глянул Пашка, а сынишка то его пригрелся у костра и уснул.
— Смотрите, разморило Муравейчика,- улыбнулся Матвей, — нехорошо ему тут будет спать, голову напечет. Ты неси его, Паша, в балок. Я вам там еще вчера вечером место определил.
Паша взял сына, отнес в балок, положил на настил и вернулся к мужикам:
— Ладно, поехал я на гриву, покошу, а вы тут хозяйничайте. Сашка проснется, с чаем ко мне пришлете.
— Пришлем, коль проснется.
Вскочил Паша в трактор, завел его. Заурчал, загудел железный, затрясся и медленно, в развалку покатил в сторону гривы, блестя ножами на солнце.
Часа через два Сашка проснулся оттого, что кто-то соломинкой водил у него по губам, он приоткрыл один глаз и улыбнулся: Васька стоял передним и жмурился от солнца, бьющего в окно.
— Давно пришел? — протянул Саша
— Только что. Айда, у меня кое-что для тебя есть.
Вслед за Васькой Сашка выбрался из балка и пошел в сторону берега.
— Смотри,- сказал Вася и раздвинул осот: в траве стояла клетка, а в ней сидел маленький утенок.
— Вот, его только и нашел у озера,- удрученно начал Вася, — сидит на кочке и пищит, мать зовет, глянул, а нога у него вывихнута, что ли. Верно, его утка бросила из-за этого, не таскать же его с собой, такого маленького, остальных бы уберечь. У них с этим жестоко, чуть что не так, его бросают одного, а там, как повезет. Маленький он, в суп его жалко, да и есть пока чем питаться, а тебе веселей с ним будет, может, и выходить сумеешь.
— Конечно, сумею,- бодро ответил Сашка,- спасибо Вась.
— Сашка! Муравейчик!- кличет его Матвей, — сходи отцу чай снеси, да картошки печеной, а то он там, наверно, уж тебя заждался.
— Хорошо, деда, сейчас,- ответил Сашка, взял термос да котомку с картошкой и пошел на поле.
Утенка был нелепый и такой милый, что не любить его было нельзя. Целыми днями и ночами голосил он на всю округу, исполняя свою «лебединую песню», но никто даже и не пытался его заткнуть. Назвали его за это Кряком. Целыми днями возился с ним Сашка, пока мужики не сметали стога.
Было восемь часов вечера. На следующее утро покосники снимали стан, и потому это был последний Сашкин день на покосе. Солнце медленно погружалось в искрящиеся воды Кети. Щуки и щурята резвились в его лучах, переливаясь от удовольствия. Сашка лежал на склоне холма и смотрел на тянущиеся в сторону солнца тучи. Шепот ветра, щебет птиц, треск кузнечиков, шелест травы, — все смешалось в единый звук, который окружал его со всех сторон. «Здорово! — думал Сашка, — в следующем году обязательно поеду на покос. Мужики сидели у костра и пили чай. Наконец, Васька встал и подошел к Сашке:
— Ну, что готов, Саня?
— Готов!
— Бери Кряка, и пойдем.
И они строем двинулись к озеру. Впереди шел Васёк, за ним Берта, поминутно срываясь, то в один куст, то в другой. Позади — Саша, неся на руках, изрядно окрепшего за полторы недели Кряка.
Тихо было на озере, точно вся природа замерла в ожидании, что будет дальше. Вася подошел к озеру и указал на кочку:
— Вот здесь я его и нашел, можешь отпускать.
Сашок посмотрел в глаза Кряку, погладил его по голове и опустил в побагровевшую от света заходящего солнца воду озера. Утёнок крякнул, окунулся в кровавые струи и поплыл по ним к светилу. Долго стоял и смотрел за ним Саша, пока он совсем не растаял в этой пунцовой солнечной дымке.
— Пошли? — тронул его за плечо Васёк
— Пошли, — хлюпнул носом Саша и поковылял на стан, подгоняемый сзади Бертой.
Ночью, Сашка забрался на стог и долго плакал, глядя в сторону озера. Плакал не оттого, что у него забрали игрушку, а потому что волновался и беспокоился за жизнь своего маленького друга, брошенного один на один с жестокой природой.
Утром покосников разбудил дождь. Дед Матвей выбрался из балка, пробежал, собрал разбросанные вещи и вернулся обратно.
— Ну, кажись, успели, — молвил он, проснувшемуся Паше.
— Орда, подъем! — раздался Пашин голос,- Едем домой!
Дед Силантий сел на лошадь и тронулся вперед, а остальные поехали в балке, прицепленном к трактору. Как только они сдвинулись с места, Саша открыл люк в потолке и выбрался на крышу. Сел и, не отрываясь, смотрел на удаляющееся озеро. А дождь лил и лил, точно плакало небо по большому горю, а может, и правда плакало за душу сиротскую.
Стоял горячий август…
III
В конце августа с Верхнего озера вернулись рыбаки и сказали Матвею, что вся рыба на озере всплыла, точно заболела. НО с чего?.. И конечно это стало предметом обсуждения всей деревни. Бабка Агафья обошла, все дома в округе и назначила чрезвычайное совещание по этому поводу. Последний раз такое было лет эдак десять пятнадцать назад, по поводу перестройки. И потому все коровы с пастбища вернулись в шесть, а не в восемь, как обычно; раньше были подоены и накормлены, и в половину восьмого, на столе стоящем перед дверью бабки Агафьиного дома дымил важный самовар, призывая всех, скорее заканчивать работу и собираться на экстренное чаепитие.
— О, Агафья Тихоновна, что в мире делается,- начал еще у самой калитки дед Силантий
— Да дела Силантий Васильевич,- отвечала Агафья,- ты входи, а то, что как не родной встал у калитки и кричишь на всю округу.
— Да я смотрю, что никого нет, думаю, может, я рано пришел, вот и стою, жду.
— Да входи ты, Силантий, перестань придуряться, знаешь ведь, что в доме твоего брата тебе всегда рады.
Матвей, Силантий и Иван, отец Пашки Митрохина, были кровными братьями. Младший, Иван, утонул семь лет назад на рыбалке, а через сорок дней у него родился внук Саша. И потому по деревне ходил упорный слух, что в Сашку вселилась Иванова душа.
Пока Силантий и Агафья перепирались у калитки, из дома на крыльцо с трубкой в зубах вышел Матвей. Долго смотрел он на явно сошедших с ума, по его личному мнению, родственников. Наконец, когда ему это изрядно поднадоело, он громко закашлял, призывая их остановиться. Но тщетно.
— Агафья! — начал Матвей,- я тебе говорю,- ноль эмоций,- Агафья, у тебя пирожки горят.
— Что!- как ошпаренная крикнула Агафья и с причитаниями кинулась в избу.
— Да заходи ты скорее, Силя, садись,- сказал Матвей, как только Агафья скрылась из виду, и, пошарив рукой под крыльцом, извлек бутыль самогонки и две рюмашки.
Не успели мужики, выпив, спрятать бутылку обратно, как на крыльце снова появилась Агафья.
— Атас,- успел шепнуть Силантий, и бутылка тотчас оказалась в сапоге у Матвея.
— Ну, и где на кухне пахнет горелым? От сырых пирожков, которые кто-то умудрился выключить,- начала свирепо Агафья,- нет, по-моему, жареным пахнет здесь. Да, да, здесь, и не улыбайся мне! Здесь, в твоем сапоге.
— Агафьюшка,- умильно начал Силантий,- мы ж так, для разгону, по одной.
— А то я вас не знаю: «между первой и второй перерывчик не большой»!
— Да нет, нет, мы больше ни ни,- мямлил Матвей.
— Ты это кому-нибудь другому расскажи, только не мне, ладно. Давай бутылку!
— Не дам.
— Давай, Матвей, а то в доме запру, будешь весь вечер сериалы по телевизору смотреть.
— Агафьюшка,- провыл Силантий.
— А ты вообще молчи! Я у калитки… может рано…, заранее, поди, сговорились. Давай бутылку.
С большой неохотой Матвей извлек бутылку из сапога и протянул Агафье:
— На, подавись.
Довольная Агафья, с бутылкой в руках возвратилась в дом.
— Ты, сдурел? Зачем ей бутылку отдал?!- накинулся на него Силантий.
— А,- отмахнулся Матвей,- не боись, Силя, у меня ещё есть, ты лучше смотри, кто идет.
К дому шли Пашка, Сашка и Васька Митрохины.
— Привет, дед Матвей! Привет, дед Силантий!- кричал радостный Саша.
— Привет, Муравейчик,- отвечал Матвей, почёсывая бороду,- ну, как дела?
— Хорошо, через неделю ведь в школу.
— А учебники купили?
— Папа сказал, перед школой купим, в сентябре.
Глаза Пашки нервно блеснули, и Матвей понял, что попал впросак, — Ладно, беги к Агафье, она тебе пирожков напекла, — попытался выкрутиться он. Сашка мухой умчался в избу.
— Что Паша, денег нет?- немного неуклюже начал Матвей.
— Есть!- резко одернул Паша и отошел в сторону
— Да подожди ты не кипятись, я же помочь хочу, не чужие ни ты ни Саша,- Матвей с трудом подбирал слова, стараясь аккуратно подойти к теме разговора,- знаешь ведь, что ты мне, как сын, а Муравейчик, как внук, и мне и Агафье. Неужели мы вас в беде бросим
— Я же говорю, есть! Деньги есть,- холодно ответил Павел.
— Ты мне сейчас напомнил Ивана, он вот так же говорил, что у него есть деньги, а сам собрался и поехал за этой чертовой рыбой в ночь…
— Дядька, если ты сейчас продолжишь, больше я в этом доме не появлюсь ни разу, и Сашка не приведу. Не надо…
— Хорошо,- отступился Матвей,- жаль.
Паша отошел обратно к калитке и задумался. Он думал о том, что он устал, о том, что, работая целыми сутками, получает лишь крохи, о том, что деньги нужны просто нечеловечески, и о том, что он просто обязан найти выход. Какой бы ни был. Его нужно было найти, любой ценой.
Наконец, через час, когда за столом собралось довольно много народу, Агафья начала экстренное чаепитие:
— В общем, на Верхнем озере творится что-то неладное и… Как бы это сказать…
— Да подожди ты, Агафья, дай я расскажу, как есть, почти из первых рук,- запротестовал Матвей,- а то, чего доброго, скажешь что-нибудь не так, и потом уже никто не разберется, где правда, а где нет.
— Пускай, Агафья,- поддержал деда Матвея Тихон Трифонов,- он ведь у нас мастак сказки рассказывать, авось и эту неплохо расскажет
— Кому, может, и сказки, а я этим рыбакам верю, потому, как, когда мы были на покосе, как раз у Верхнего озера, в самый последний день, было нам знамение. Точно пурпуром налилось солнце, и вода кровью сделалась. Я еще тогда подумал, что не с проста. Семь лет назад, я такое же знамение видел, когда… когда… когда Иван…,- замолк Матвей, сглотнул набежавшие слезы и продолжил, не торопясь,- Павка Трошин с Егором с Верхнего приехали вчера вечером. Говорят, будто озеро шире стало, что ли, ну вроде, прямо по середине него — воронка.- и, на скорую руку, Матвей принялся рисовать,- вот,- показал он на свой рисунок,- так мне вчера Егор нарисовал… Рыба по берегам кверху брюхом плавает, вода помутнела и горячая, почти кипяток, трава да деревья вокруг озера по выгорели, черным черно вокруг. Павка сказал, что они как увидели это, так, ни на секунду не задерживаясь, рванули обратно, из этого чертова места. Вот и всё.
— У кого какие идеи?- спросила Агафья
— А какие идеи, — начал Антон Митрохин, старший брат Пашки,- ясное дело: кто-то рыбу динамитиком или еще какой другой гадостью глушил, вот и все, а, может, эти Павка с Егором и глушили. Взрыв-то все позавчера ночью слышали? А зарево, какое было?
— Да на такой взрыв никакого динамиту не хватит,- запротестовал Силантий,- да и кому надо деревья да траву покосную специально жечь?
— Да ладно вам, знамо дело динамит,- вмешался древний старик Петр Трифонов, дядька деда Тихона,- чекисты это, чекисты, они нам никогда жить спокойно не давали.
— Какие чекисты, дядя,- осадил Тихон,- на дворе двадцать первый век.
— Слушайте, братцы, а, может, мы зря голову ломаем,- влез Силантий.
— То есть?
— А может, и впрямь леший да кикимора беснуются. Сначала в Верхнем рыбу отравили, для проверки, а теперь и до Кети доберутся.
— Смешно,- пристыдила Силантия Агафья,- вроде до маразма ещё рано, не дожил, а туда же, куда и этот старый черт Петр. Говорят тебе: воронка там.
Да и откуда в этом озере кикимора, не болота чай и не лес.
— Стойте! Стойте! Вы все куда-то не туда роете,- я хотел сказать, да Агафья перебила,- Матвей вскочил на стул и принялся махать руками, чтобы его в этой перебранке хоть кто-нибудь заметил.
— ТИХО!- не вытерпев, рявкнул Матвей, и, когда все, наконец, замолчали, продолжил,- я тут по телевизиру недавно одну штуку видел, воронки остаются когда на землю падает что-то огромное. Думаю в озеро что-то хряпнулось с неба, отсюда и воронка, и обгоревшие деревья, и взвесь в воде.
— Но ведь никто ничего не видел,- попытался возразить Тихон.
— Я видел!- раздался из под стола писклявый голос.
Паша заглянул под стол и за ухо извлёк оттуда Сашку.
— А ты что здесь делаешь? Тебе же было велено сидеть в доме.
— Я видел…
— Что?
— Я видел, как туда,- Саша показал в сторону озера,- упала звезда, а потом был взрыв и лес загорелся.
— Да врет он всё,- начал Игорь Трифонов.
— Нет, не вру, ваш Максимка тоже видел, возразил Сашка,- и еще Витька Митрохин, Катя с Оксаной, мы все видели.
— А почему взрослым ничего не сказали?
— Боялись, что звезда упала из-за того, что мы очень этого хотели,- сказал Саша и заплакал.
— Значит звезда…-задумался Матвей.
— Дядь Матвей, ну не звезда же с неба упала?- спросил Паша.
— Не звезда, а метеорит, или ступень от ракеты, или еще какой-нибудь космический объект, нам неизвестный.
Пока народ принялся обсуждать, какого черта в озере делать метеориту, Агафья увела Сашку в дом, в надежде успокоить его и уложить спать. Увидев это, Силантий невзначай подошел к Матвею и шепнул ему на ухо:
— Давай свою бутылку.
— А Агафья?- настороженно спросил Матвей.
— Пошла Сашку спать укладывать.
— Тогда зови остальных и айда на берег, только тихо и по одному, чтоб бабы не заметили.
Матвей скрылся за домом, через несколько минут вернулся оттуда и быстро вышел на улицу. И вот мужики по одному выбирались на берег, пока, наконец, не остался один Паша. Не успел он выйти за ограду, как с крыльца его позвала Агафья:
— Ты куда это, Паша?
— Да сигареты кончились, в магазин пошел схожу.
— Ну, иди…
Паша развернулся и уже в спину услышал:
— Только сильно не напивайтесь.
— Хорошо,- про себя улыбнулся он, пулей выбежал из ограды и побежал на берег Кети.
Солнце красным пятном повисло над лесом.
Стоял горячий август…
IV
А на следующее утро в Тогур приехали они.
Это был самый жаркий августовский день, как минимум за последние сто лет. Столбик термометра ещё в десять утра перевалил за сорок. Уже начинающие подвядать листья, казалось, горели желтым пламенем.
Поэтому, когда на Садовой улице появились они, то им показалось, что улица вымерла. Ни человек, ни другая тварь земная не появились перед их очами, когда они вывернули из-за поворота, и точно ковбои в старом американском вестерне встали посреди дороги.
Тот, что стоял в центре, самый здоровый из их тройки, вытащил ещё не зажженную сигарету изо рта и медленно, медленно обвел взглядом улицу, точно дотошно сравнивал с чем-то в своей памяти.
— Ну, вот я и вернулся,- может случайно, а, может, и нет, слетела с его уст банальная фраза.
Сигарета была зажжена, он наскоро выкурил её и, попросив спутников подождать, направился к бревенчатому дому. Встал у резной калитки; посмотрел, нет ли собаки, и немного неуверенным шагом вошел в просторную ограду.
Нечто непонятное творилось в его голове: примут ли его, узнают ли — это ещё пол беды, но вот не опрометчиво ли он поступил, привезя с собой сразу двух незнакомых людей. Кто знает, как к этому отнесутся.
Он медленно поднялся на крыльцо, доски заскрипели под ногами так, что у него пробежал холодок по коже. Наконец, собравшись с мыслями, он постучал. Тихо. «Вот ещё их и дома к тому же нет. Надо было позвонить», — выругался он про себя. Но позвонить было нельзя, он боялся, что ему откажут, а так отказать было сложнее, как никак они уже приехали, и поставили хозяев перед фактом. Да, ну и работёнка.
Он уже собирался уйти, как вдруг дверь отворилась, и на пороге появился Матвей Васильевич Митрохин. Он громко крикнул в дом : «Я же говорил, стучались!»-, вышел на крыльцо и прямо таки уставился на этого, как ему показалось, иностранца.
— Ч… Чем могу быть полезен…? — его так и подмывало сказать «сэр», но было как-то неудобно и Матвей сдержался, из последних сил, но сдержался.
И вдруг «иностранец начал смеяться, нет, не смеяться, а хохотать или даже ржать, да так громко и неистово, что Матвею стало не по себе: уж не сатана ли самолично пожаловал к нему в гости. Матвей пристыжено опустил глаза. Увидев это «иностранец» перестал тотчас смеяться и, к удивлению Матвея, на чистейшем русском языке, если таковой вообще существует, сказал:
— Дядь Матвей, вы чего? Это ж я, Миша…
И тут настал черед ржать Матвея, да так, что слезы градом хлынули от этого смеха, а на крыльцо выбежала Агафья и кинулась на Матвея, не замечая гостя:
— Ты чего ржешь, как лошадь, старый!? Совсем из ума выжил, что ли!!! Напугал до смерти, думала, случилось что, а ты ржешь!!! Ну даешь, ну даешь,- запричитала Агафья.
— Ты, чего ругаешься, Агафьюшка,- наконец остановившись, сказал Матвей,- лучше смотри, кто к нам пожаловал.
— А это кто?- Агафья уставилась на «человека в черном».
— Племянник твой.- сказал Матвей и снова начал смеяться.
— Миша?- Агафья еще явно не верила и потому проверяла незнакомца, толи по голосу, толи по взгляду, то ли лишь по одному ей известному признаку.
— Миша,- ответил племянник и тотчас утонул в объятьях тетки,- А с этим что?- спросил он, указав на Матвея, который уже покраснел как рак, от новой порции смеха, и казалось, сейчас лопнет, как воздушный шар.
— А,- махнула она рукой,- сейчас вылечу,- подошла к мужу и слегка тряхнула его,- кто много смеётся, тот много плачет.
— Не каркай,- слегка огрызнулся успокоившийся Матвей и пулей улетел в дом.
— За самогонкой пошел.- подмигнула Агафья Мише,- Отчего не позвонил, не предупредил, мы бы ужин приготовили, встретили.
— Времени не было тетка, да и ни к чему все это, я ж по делу, и максимум на неделю.
— Ну и какое «дело», у ученого мужа в нашей деревне,- сказала Агафья немного искусственным тоном и засмеялась.
— Я… Ну, как бы это сказать…- начал ломаться Миша,- В общем об этом говорить пока рано, сначала главное…
— А!- схватилась за голову Агафья,- прости меня старую, забыла: ты же с дороги. Пошли в дом.
— Да нет, я не об этом. Как бы это сказать… Я не один, со мной еще двое коллег по работе.
— Господи, Миша, ты чего ломаешься, мы же свои, какие могут быть вопросы, конечно, оставайтесь у нас. А где твои коллеги? Поди, на вокзале бросил. Не переживай, сейчас Матвея отправим, он съездит, привезет.
— Да нет, они здесь за калиткой сидят, ждут.
— Ты бросил их за калиткой? Миша, иди сейчас же зови их в дом!- повелительным голосом сказала Агафья и повернулась к входящему Матвею,- да подожди ты со своей самогонкой, они же только с дороги, устали, есть хотят.
— Да мы же только по одной, за приезд.
— Я сказала, подожди до вечера,- гаркнула Агафья, и добавила уже спокойным тоном,- и к твоему сведению рюмок надо не две, а четыре.
— Ты ж не пьешь,- не понял Матвей.
— Да не мне,- покачала головой Агафья,- Миша к твоему сведению с друзьями приехал, по важному делу.
— Так бы сразу и сказала,- обиделся Матвей,- а то, четыре рюмки, четыре рюмки,- и, повесив нос, он ушел в дом.
Тем временем вернулся Миша, ведя с собой двух своих друзей: одного маленького и худого, тоже в черном костюме, он представил как Сергея, а второго — высокого брюнета, явно с примесью горной крови, носившего на носу странные раскосые очки, назвал Владом. Рассмотрев их хорошенько, чтобы не перепутать, Агафья повела их в дом. Она провела их в самую дальнюю комнату из трех. В ней стояли две кровати, по углам висели книжные полки, а в центре комнаты в эмалированном белом ведре стоял фикус, упиравшийся листьями в потолок.
— Здесь спят мои внуки, когда приезжают погостить, но они уже уехали, и теперь здесь будете спать вы,- обратилась она к Сергею и Владу,- а тебе Миша в зале диван раскрывать придется.
— Зачем раскрывать, я и так посплю
— Ну, как хочешь.- развела руками Агафья,- Ладно, располагайтесь, а я пойду пока на стол собирать, а то проголодались, поди, с дороги,- сказала она и пошла в кухню.
— Мировая у тебя тетка,- похлопал Мишу по плечу Влад,- а ты переживал, пустят или нет.
— Да такие люди,- подхватил Серега,- по-моему, сами скорее на улицу пойдут ночевать, чем гостя за порогом оставят.
— Да ладно вам нахваливать,- буркнул Миша,- вам же сказали: располагайтесь, вот и располагайтесь, а не языки чешите, а то Матвей Васильевич уже пытался к нам пробиться с самогонкой, не ровен час — прорвется, а вы даже вещи не разложили,- и с этими словами он развернулся и вышел из комнаты.
И вот в девять вечера, когда августовское солнце уже село за горизонт, началось очередное «экстренное совещание», на котором правда уже и наливали и пили открыто, но это потом, а пока все чинно расселись вокруг стола залитого светом от лампочек, предварительно развешанных Матвеем по периметру двора.
— Я хочу сказать!- начал Матвей и поднял стакан,- В общем, я рад, что ты…
— Подожди дядь Матвей,- попросил Миша,- пока все ещё трезвые мне надо о деле поговорить, а потом уже выпьем.
— Ну, о деле, так о деле,- не протестовал Матвей,- говори.
— Я вот о чем: мы ученые из астрономического центра. Недавно, во время августовского метеоритного дождя, в атмосферу земли попал крупный метеорит, достаточный того, чтобы хотя бы осколком с кулак достигнуть Земли. Мы отслеживали его полет еще с июня, и по рассчитанной нами траектории он должен был упасть километрах в пятистах севернее. Но мы просчитались.
— То есть, как это просчитались?- не понял Тихон Трифонов,- Ученые мужи и просчитались.
Кто-то за столом хохотнул по-деревенски; кто-то крякнул как утка; а кто-то и вовсе специально стал делать вид, что не слушает.
— Братцы, гость же говорит,- попытался урезонить их Матвей,- родственник, вы же сами его с пелёнок знаете.
Народ, нехотя, но все же принял приличный вид и снова стал внимать.
— В общем даже не просчитались, а скорее не предугадали, что он столкнется в полете с космическим мусором, перед самым входом в атмосферу, и из-за этого он отклонился от намеченного нами курса градуса на три-четыре, но и этого хватило, чтобы упасть где-то поблизости. Погрешность расчета по горячим следам сто-двести километров, и потому нас направили прямо на место, вести поиск отсюда, но даже нам с нашим оборудованием не найти его и за год. Поэтому мы естественно нуждаемся в вашей помощи; всех, кто что-либо видел: рыбаков, охотников и прочих надо опросить, времени нам отвели всего восемь дней, поэтому требуется очень оперативно работать, так быстро, как только возможно. И главное. Тот, кто найдет метеорит и принесет его нам, либо сообщит о его точнейшем местоположении, с дальнейшим извлечением, получит премию от нашего государства.
— Ага, ленточку на шею, бутылку в карман и рубль в руку,- усмехнулся Антон Митрохин,- знаем мы ваше государство.
— Премию дадут, догонят и еще дадут!- подхватил Силантий Митрохин.
— Официально заявленная премия,- невозмутимо продолжал Миша,- двадцать тысяч долларов, за метеорит и десять за информацию.
Все враз замолкли. Что не говори, эта сумма поистине была астрономической для местного населения. Жилье в округе стоило максимум сто тысяч рублей, а премия за информацию была в три раза больше. С такими деньгами можно и в город перебраться, да и здесь жить проблем не знаючи. Все даже приуныли немного, от беспомощности, не унывал только Матвей. Он встал, поднял стакан, посмотрел на просвет и улыбнулся:
— Посмотри,- начал он,- внимательно на этих людей. Все, все здесь сидящие: и брат мой Силантий, и племянник мой Паша, и вот он, он и он, знают, где находится этот твой метеорит. Этот твой заветный камешек лежит…- но он не успел договорить, так как в это время дед Петр заорал на него через весь стол:
— Да пей ты уже, старый хрыч.
Народ покатился со смеху, так как этот Петр и был самым древним из собравшихся. Когда все чуть приумолкли, Матвей продолжил:
— Выпьем за то, что ты в первый же день отыскал свой камешек, в этом чертовом омуте сибирской тайги.
Стаканы звякнули, и самогон полился, точно скважина этого зелья была неподалеку.
Естественно, что на следующее утро после такой пьянки они никуда не поехали, а вечером снова загудели. Во вторник утром (это был третий день) привезли оборудование в контейнере. Миша, который снова был под мухой, повел туда деревенскую детвору показывать, как со спутника выглядит их деревня. И к своему удивлению обнаружил, что оборудование не работает.
— Ничего,- ободрял его Матвей,- мы эту штуку безо всякого оборудования найдем: зайдем пару раз с неводом и вытащим твой небесный камень. Пошли еще по одной выпьем.
Миша ушел, забыл закрыть контейнер, и к вечеру он уже был совершенно обчищен детворой. Всю среду пьяные ученые собирали по селу свои компьютеры и другие приборы. Четверг и пятница прошли, так же как и понедельник, а в субботу лето кончилось.
Еще ночью с пятницы на субботу пошел дождь, да такой, что все улицы превратились в сплошное месиво. Дождь лил и лил весь субботний день. Конечно, гулявшим это не помешало, они лишь сменили дислокацию, но что-то говорило деду Матвею, что эта делегация теперь уже уедет ни с чем, если не случится чудо. Но чуда не случилось. Дождь продолжился и в ночь на воскресенье; река перекрыла дорогу в четырех местах, и её не на чем было преодолеть после таких ливней.
Стоял горячий август…
V
Это было раннее сырое воскресное утро. Матвей, еле соображая, в пять утра выгнал корову пастись и вернулся в постель к жене. Агафья Тихоновна обычно крепко спала под шум дождя, но в этот раз как-то быстро проснулась.
— Агафьюшка…- позвал Матвей.
— А..- сквозь сон отозвалась жена.
— Чего делать то будем, с этими учеными?
— Ничего не будем. Спи старый,- сказала Агафья и перевернулась на другой бок.
— Агафьюшка… ка… — решился на вторую попытку Матвей.
— Ну чего тебе? Неймется, что ли?
— Я ж пообещал, бес попутал я и пообещал.
— Кому?
— Мишке…
— Ну, раз пообещал, придется выполнять, зато следующий раз думай, что говорить и что обещать, дурная твоя голова.
— Следующий раз буду,- ответил Матвей и закрыл глаза.
«Да сколько было уж этих следующих, пора бы за ум взяться», — подумала про себя Агафья Тихоновна. И снова заснула под шепот дождя.
Уже в шесть утра Пашка Митрохин был на ногах. Приготовил Сашке с Васькой завтрак, выгнал корову, убрал в сенях и стал готовить снасти. Он был заботливым отцом, безумно любил сына и готов был все отдать ради его счастья. Но сейчас для счастья нужны были деньги, чтобы собрать Сашу в школу, а денег не было. Даже если они наловит сегодня рыбы, этого хватит только на учебники да тетради, а вот надеть сыну на первое сентября будет нечего. Последние галоши он износил летом, не идти же ему в новый учебный год с голыми ногами. Чтобы быстро заработать денег столько, сколько надо оставался лишь один вариант, но об этом Паша даже запретил себе думать, слишком опасно это было. Вот они — молот и наковальня, когда хочешь сделать, и не можешь, а то, что можешь недостаточно, и проклинаешь себя за это и винишь. Нечто похожее Пашка чувствовал, когда умирала его Оля, Сашина мать, безысходность страшная и удручающая.. И он, Паша, не знает, что делать дальше. А дождь все лил и лил.
В это серое утро Матвей разбудил Мишу не пузырем самогонки, а ушатом ледяной колодезной воды:
— Подъем астрономы,- рявкнул Матвей и плеснул из ковша Сергею и Владику на кровати. Те с криками подскакивали с постелей.
— Так, слушай мою команду!- продолжал Матвей,- Ровным строем на кухню шагом марш, раз, два!
Наконец, когда «горе ученые» привели себя в порядок, Матвей собрал их на веранде и сказал:
— Значит так, у нас чрезвычайное положение и потому выпивка отменяется. Это во первых. Во вторых, как только закончится дождь, мы немедленно выезжаем на место. После такого разгула стихии туда можно добраться только по воде, а во время грозы в переполненной лодке плыть не безопасно. Но, если дождь не закончится к четырем вечера, то вы свое счастье можете считать пропитым, ехать туда семь часов, а к озеру, как ни крути надо засветло попасть, а завтра в двенадцать у вас автобус, так что молите бога.
Ученые покряхтели, покряхтели да разошлись по комнатам, в одиночку коротать часы ожидания.
Кап, кап идет дождь, тик так бежит время. Дождь не перестал и в час, и в три, и в четыре, а в пять все снова запили.
Паша зашил на крыльце последнюю сетку и зашел в дом затопить печь. Долго не мог найти спички и спросил у сына, а тот не ответил, просто сидел у окна и плакал.
— Ты чего Саша?- изумился отец, но сын не отвечал. Крупные слезы скатывались по щекам и мерной дробью падали на подоконник. Паша подошел и обнял сына, пытаясь успокоить, но плачь только усилился.
— Ну, все… все… успокойся… все хорошо?
— Нет,- отвечал гнусаво, сквозь слезы мальчик.
— Что случилось?
— Папа… Кряк, мы его бросили, и он погиб, да?
— Нет, ну с чего ты взял? Он не погиб, я уверен.
— Я тебе не верю,- настаивал мальчик.
— Он выжил, вот увидишь, когда на будущий год поедем на озеро, вот увидишь. Он жив.
— Нет! Ты врешь! Врешь! Врешь!- и он стал бить отцу в грудь своими маленькими кулачками и плакать все сильнее и сильнее.
— Вот увидишь, что я не вру. Ну все, все… все,- пытался остановить его Паша.
— Тогда привези мне его, привези! Пожалуйста, папа, привези утенка! Привези утенка! Привези!
Стержень надломился и треснул. Теперь Паша точно знал, что поедет на озеро за метеоритом.
— Да, я привезу его тебе,- ответил Паша, поднял сына и унес на кровать, сел у изголовья и отошел, только лишь когда Саша уснул, когда дождь кончился.
Было девять часов вечера, когда Паша выгнал свой старенький Урал, скидал в него сети, невод и другие снасти. И только тут он заметил, что сегодняшний закат был таким же, как и в последний их вечер на покосе.
Солнце красное, точно жерло вулкана, готовое спалить все живое на своем пути; поглотить эту первозданную природную сущность вместе с полями, реками, деревнями и людьми; решившее погрузить этот мир в вечный хаос. Паше показалось, что оно смеётся, глядя ему в лицо. И он ответил:
— Нет, не думай, я тебе не дамся, не на того напали. Говори, не говори, а все будет в порядке. Ты ошибаешься, слышишь, ошибаешься!- он погрозил солнцу кулаком, и, не медля ни секунды, вскочил за руль мотоцикла и резко тронулся с места.
Матвей Митрохин уже с полчаса сидел на крыльце и смотрел на закат. Воспоминания о брате нахлынули почти сразу. Он вспомнил, что он точно так же сидел на крыльце и курил после дождя, разговаривая сам с собой. Из дома постоянно выходила Агафья и что-то говорила, но что он не мог вспомнить, зато очень четко помнил звук выезжающего из соседнего гаража мотоцикла. Вот и сейчас… Матвей опомнился, мотоцикл выезжал не в воспоминаниях, а прямо сейчас. «Интересно куда это собрался Паша», — подумал Матвей. И страшная догадка, возникшая у него в голове, заставила его моментально сорваться с места и выбежать на дорогу как раз вовремя.
— Стой!- закричал Матвей и бросился перед мотоциклом. Пашка резко вывернул руль вправо, и Урал врезался в забор.
— Цел?- спросил, подбежав, Матвей
— Кажется цел!- негодовал Паша- Зачем ты выбежал на дорогу!
— Ты куда поехал?- исподлобья спросил Матвей.
— На рыбалку.
— Точно? Паша, я ведь чую, что ты врешь.
— Точно.
— Я прошу тебя,- Матвей взял его за плечо,- пожалуйста, ради всего святого, только не лезь в это чертово озеро, не надо. Ты же видишь этот кровавый закат.
— Ну и что?- усмехнулся Паша,- Это просто закат и ничего более. Да я миллион таких видел и ничего, живой.
— Мальчишка, да это сама природа тебя предупреждает. Не веди себя, как твой отец, он вот так же точно меня не послушал и погиб.
— Это был несчастный случай.
— Но его можно было предотвратить.
— Отойди от меня!- не выдержал Пашка,- отойди!- кричал он,- не полезу я в это чертово озеро! Не полезу!
Матвей не отпускал.
— Отпусти дядька, я должен наловить сегодня рыбы,- почти прохрипел Паша и обхватил голову руками. Матвей снял его с мотоцикла и довел до калитки. Но тут Пашка вырвался, завел мотоцикл и дал ходу прочь из деревни.
Стоял горячий август…
Это было абсолютное раздвоение личности. Одна его половина говорила за то, что нужно остаться дома, что как ни старайся утенка уже не найдешь, что это очень опасно. А другая, противореча ей яро, даже кипя, напротив шептала: «Ты отец, ты должен это сделать». Одна половина говорила: «Ты идешь туда только ради денег», в ответ же возникало: «Нет, ради сына». И противоречие это все больше и больше захватывало его душу, разгоралось и усиливалось. Он несся вперед на мотоцикле, то и дело виляя на нем то влево, то вправо. И душа его срывалась то в одну сторону то в другую, обгоняя мысли. Он не отдавал себе отчета в том, что он только прикрывается сыном, прикрывается поводом поехать за деньгами, пусть аморфными, но такими манящими и притягивающими. Он не отдавал себе отчета в том, что он просто поддался этой вечной людской страсти, и потому допустил это противоречие внутри, эту борьбу истинных и ложных желаний.
«Истинные» желания все же победили, глаза налились кровью, и он прибавил газ. Он несся вперед, разрывая природный покой ревом человеческого мотоцикла.
Что происходило дальше, было для Паши как в тумане, мозг отключился, а тело делало свое дело — шло вперед. Уже когда солнце село он спустил лодку на воду и увел мотоцикл в лес на берегу. Ноги скользили и тонули в мягкой речной тине. Тонул и падал. Падал и тонул в этой серо-зеленой жиже. Наконец, весь перемазавшись, он вернулся на берег, снял веревку с корня валявшегося дерева, сел в лодку, завел мотор и отчалил, уносимый теченьем Кети в сторону Верхнего. Всю ночь он боролся с кетскими водами, и не покладая сил, вел судно вперед в неизвестность. В пять утра Паша, наконец, причалил. Он выбрался на берег, кое-как по скользкой траве забрался на яр и привязал посудину к корню. Потом вернулся, достал резиновую лодку, накачал ее, взял невод и веревку и пошел к озеру.
Было не по-утреннему тихо, как-то по-особому, точно все вокруг повымерло от одного только появления здесь человека, но нет, в этот раз была виновата сама природа. Всюду пепел и чернота, мертвая, вечная чернота, чернота без компромиссов — первозданный хаос. Никто и ничто не могло выжить здесь, и потому Паша бегом побежал к озеру, бросил лодку на воду и выгребся туда, где должен был лежать этот чертов камень.
Итолько здесь он, наконец, остановился: «Зачем я это делаю? Кому, что хочу доказать? Надо бросать все и бежать, бежать прочь отсюда». Но остановка эта была лишь мгновением, и он снова окунулся в безумие.
Он надел маску и нырнул. Вода больше напоминала масло, мешала передвигаться и точно выталкивала его из себя. Он нырял, выныривал и снова нырял, и только после десятой попытки он наткнулся на метеорит. Паша чуть не закричал от радости. Вынырнул, взял два конца невода, нырнул, подсунул под метеорит и снова вынырнул; столкнул метеорит на невод, взял за четыре конца, выбрался на берег и, перебарывая усталость, вытащил камень. Черный монолит снова вдохнул земной воздух и зловеще блеснул гладкими гранями. Паша перетаскал вещи в лодку и вернулся за камнем. Поднатужился, и кое-как приподняв метеорит, понес его на берег. Он останавливался, раз пять или шесть, чтобы передохнуть, пока не дошел до реки, а там положил метеорит на берегу и сел на корень покурить. Голова кружилась, мысли путались, он был во власти этого чертова камня.
Паша снова поднял монолит и стал спускаться вниз, ноги стали разъезжаться, и он лишь в самый последний момент понял, что это конец. Паша упал в реку почти беззвучно и тотчас следом в то место, где была его голова, со звуком лопнувшей шины упал метеорит.
И снова стало тихо. Точно скорбело небо по большому горю, за душу сиротскую.
Стоял горячий август.