I
Мало кто из деревенских жителей любит зиму, когда, кажется, что все вокруг умерло и превратилось в пустыню. Но есть и такие, кто готов все на свете отдать за бодрящее морозное утро. Когда воздух искрится и сверкает, когда все в мире хорошо, когда жизнь только начинается.
Дед Матвей уже четыре года как вышел на пенсию и жил вместе с женой Агафьей Тихоновной только натуральным хозяйством, и уж пять лет, как взяли они к себе осиротевшего Сашку Митрохина, внука брата Матвея, Ивана. Хорошо когда кормилец лес под боком. Часов эдак в десять, когда Сашка уже давно в школе, а Агафья ушла в магазин, просыпается дед Матвей. Растапливает печь, выпивает кружку горячего чая, а потом надевает свой роскошный овечий тулуп, забрасывает на плечо ружье встает на снегоступы и уходит в лес. И не столько поохотиться, сколько прогуляться и подышать свежим лесным воздухом. Пройдет своими нахоженными тропами, посмотрит капканы, да следы, постреляет по куропаткам, да и часа через четыре вернется домой бодрый и довольный. В это же время возвращается домой и Сашка. Агафья Тихоновна собирает им на стол свежеиспеченных пирожков с молоком, и как два закадычных друга старик и ребенок болтают почти обо всем подряд.
Вечером в доме Агафьи и Матвея всегда шумно и весело, Сашка и несколько его школьных друзей устраивают посиделки. Так здорово, когда вечером за окном гуляет вьюга, сесть у печки в которой трещат поленья и рассказывать страшные истории и другие байки. В восемь вечера за ребятами приходят взрослые, и, заговорившись с Агафьей и Матвеем, уходят лишь к десяти, когда глаза вымотавшихся за день детей начинают слипаться.
По воскресеньям Матвей водил в лес весь Сашкин класс, учил их лесной жизни. Так было и в последнее воскресенье февраля (27 го).
В десять утра вся компания собралась у калитки: полтора десятка детей не считая Сашки, Матвей Митрохин, Егор Сычев, отец ближайшего Сашкиного друга Васьки Сычева, Силантий Митрохин и Григорий Яковлевич Польский, Сашкин классный руководитель. Собрались и стоят.
— Чего стоим, — не вытерпел Силантий
— Агафья просила обождать.
— Ну и долго четыре мужика и пятнадцать детей, будут ждать одну бабу,- попытался сострить Силантий
— Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала,- ответил резко Матвей, — не тебя ли Силюшка мы ждали в прошлое воскресенье целый час.
— А что, чуть что так сразу Силантий? Я то что, детям не терпится,- забурчал под нос старик.
— Ты братец на детей не пеняй
— Да, ладно тебе, вона Агафья Идет
Агафья укутанная в темную шаль вышла из дому, чтобы проводить ходоков, подошла, обняла Матвея, засунула горсть конфет Сашке в карман, и сказала: «Ну, с богом!»
Отряд, как по команде, развернулся и пошел прочь, а Агафья еще долго стояла и смотрела им в след, время, от времени рисуя в воздухе кресты окоченевшими пальцами. Когда компания исчезала из поля зрения, она разворачивалась и быстро шла в дом, пропуская у двери вперед где-то всю ночь шлявшегося кота.
И лишь скрип валенок по снегу разрезал тишину раннего воскресного тогурского утра. Разношерстный отряд Матвея шел в лесной поход. И разношерстными в нем были не взрослые, те напротив отличались особой сплоченностью, разными были дети. Была дружная четверка Сашка, Васька Сычев, Васька Трифонов и Данил Курослепов. Были шустрые и шебутные девочки, которые дружили все вместе и не дружили ни с кем одновременно: Катя Мороз, Женя Филимонова, Вика Орел, Ксюша Панина, Олеся Дынер и Оля Лысова. Была тихоня Верочка Октябрева и отличник Вадик Семенов.
Были и трое классных задавак Витя Краснов, Дима Романов и Олег Хоромин, они бы может, и не ходили вместе со всеми, да родители насильно заставили их.
Но был еще один мальчик, который в этот раз пошел впервые, звали его Илья Молчанов. Он попал в их класс потому что остался на второй год в пятом, был старше всех, но выглядел на равных или даже младше. Никто из ребят не знал где он живет и кто его родители, знали только, что живут они очень бедно. Илья очень редко ходил на занятия, выглядел всегда больным, общался только с Сашкой, а остальных избегал. Как не пытался Григорий Яковлевич но ни разу он не согласился пойти с ними в лес, отговариваясь тем, что у него больна мама и он должен за ней приглядывать, но чем она больна мальчик говорить отказывался. И только лишь, когда Сашка сам слезно попросил его пойти вместе со всеми он согласился, попросил только взять с собой чего-нибудь перекусить для него, только чтоб об этом никто не знал.
И вот Таким составом отряд подошел к Лесу. Лес улыбнулся своим старым друзьям и раскрыл для них самые глухие заросли, но Матвей не спешил, он остановился перед Лесом, поздоровался с ним глубоким русским поклоном и сказал, развернувшись ко всем :
— Я тут вчера утоптал дорогу к лесному озеру, поэтому предлагаю пойти туда, но если хотите то можно и старыми маршрутами.
— Зачем старыми,- возмутился Силантий,- к озеру конечно.
— А вы, дети, как? — спросил Матвей.
— К озеру,- почти хором ответили все, кроме Ильи.
— Что ты братец мой не весел? Что ты носик свой повесил? — Матвей присел около него,- а тебе-то куда охота?
— Мне все равно, куда все туда и я.
— Ну ты даешь парень, а если все в омут с головой нырять будут, ты тоже будешь,- подошел Силантий
— Да ладно вам, деды,- запихал их в бок Сашка,- не надо.
— Ну хорошо, хорошо,- отошел Силантий, и тут же скомандовал,- вперед, к озеру.
И отряд тонкой змейкой во главе с Матвеем двинулся по тропе в глубь Леса.
Есть нечто особое в этой зимней лесной природе. Кажется, что под снежным покровом спрятана тайна, и стоит только ее откопать — мир перевернется с ног на голову. Чудится, что весь мир остановился на секунду и вот- вот пойдет, но лишь только снег с макушек временами срывается и падает вниз, все же остальное остается безмолвным и бездвижным. Через это великолепное безмолвие и пролегала тропа Матвея, уводя путников все дальше и дальше, она постоянно петляла между деревьями, пока отряд не вышел к зимнему озеру.
— Да,- ахнул Сашка,- аж дух захватывает.
Снег искрился и сверкал под лучами приветливо улыбающегося солнца, и сияние это было похоже на чудо.
— Никогда не видел, чтобы снег давал такой отблеск,- удивился Силантий,- а ведь с рождения в тайге жил, чудеса.
— ну, что? Где будем ставить лагерь — поинтересовался Матвей,- на озере?
— Нет, хором сказали дети.
— А где?
— Там,- сказал Илюша и указал на могучий старый кедр, своими могучими лапами дерево закрывало от снега огромный участок земли, почти целую поляну,- там места много.
— Хорошо, дети, откапываем место для костра. — сказал Егор Сычев и принялся копать снег руками.
Не прошло и пяти минут, как под сенью кедра горел костерок, согревая путников своим скупым зимним теплом. Вокруг костра сидели дети и ели тушенку прямо из банок. Сашок незаметно подошел к Илье и протянул банку:
— Держи
— Ты себе-то взял? — спросил Илья
— Взял, да не хочу, есть, не голоден.
— Ну, хоть со мной поклюй.
И они дружно принялись уплетать тушенку за обе щеки.
Этот вековой кедр был настоящим хозяином тайги. В его стволе, который обхватить вокруг могли только четверо, чувствовалась древняя мощь и хозяйское, покровительственное начало. В корнях, в норках, в спячку впали бурундуки и енот, в его могучих раскидистых лапах ночевали сороки и клесты, а в дупле, почти на самой макушке, жило семейство белок. И абсолютно всех кедр оберегал и хранил. Так же он отнесся и к людям, пришедшим в лес с благими намерениями.
Наевшись тушенки, Саша и Илья, ничего никому не сказав, пошли гулять по лесу.
Ноги проваливались в снег, голова кружилась при каждом вздохе, мороз щипал нос и щеки, но они рука об руку шли и шли вперед.
Рядом пробежал заяц, и дети что было сил, рванули за ним. Но кто угонится за зайцем в лесу, через минуту его и след простыл, а парни оказались около огромной лесной горки.
— Ах! — только и смог сказать Сашка и рванул вперед.
— Подожди! — попытался остановить его Илья, но поздно, Сашка схватил его за ногу и повлек за собой с горы.
Клубы снега дымом летели в глаза, ветер дул в уши, но они полные безумия летели вниз. Снова забирались и снова летели. И в этом полете было настоящее детское счастье.
— Уф, накатался,- вздохнул Саша через два часа.
— Да, давно мне не было так хорошо,- поддержал друга Илья.
— Пошли обратно?
— Пошли, а то вдруг…- ответил Илья, и они двинулись к остальным.
— Ну что, пойдешь с нами в следующий раз?
— Спрашиваешь? Конечно. Только…
— Что только?
— Не знаю, как мама, будет ли здорова.
— Что с ней?- спросил Саша.
Лицо Ильи перекорежило от этого вопроса, он стиснул зубы и промолчал.
— Что с ней?- настаивал Саша
— Ничего… неважно…- ответил Илья и заплакал.
— Прости, я больше не спрошу,- сказал Саша, и они молча шли до дерева.
— Так, где это вы были, братцы кролики?- возмутился Силантий,- Ничего не сказали и ушли неизвестно куда и неизвестно зачем. Мы уж домой собираемся, а их все нет и нет.
— Мы… пошли по заячьей тропе, и забыли о времени,- отмазался Саша.
— Ладно, идите к остальным.
— О, пришли!- воскликнул Васька Сычев,- Мы их бегаем, ищем, а они вот живы, здоровы. Ну, как прогулка?
— Вася, ты чего?- удивился отец,- а ну извинись сейчас же.
— А чего я-то, это они пусть извиняются, что мы их ждем.
Егор подошел к Сашке и Илье и сказал им тихо:
— Не обращайте внимания, пройдет.
— Хорошо бы,- ответил Саша, его просто бесила, эта дружеская ревность Васьки к Илье. «Неужели он не понимает,- думал мальчик, что у человека может быть много друзей». Но больше всего он боялся, что Илья воспримет эти слова на свой счет.
В полускорбном молчании компания двинулась обратно. Не успели они выйти из лесу, как началась не шуточная метель. Ветер крутил снежные ураганчики и лихо забрасывал ими людей.
— Силантий!- старался перекричать вой ветра Матвей,- Силантий!
— Чего?- наконец отозвался тот.
— Смотри, чтобы никто из детей не отстал.
Испуганные детские глаза, как угольки светили сквозь метель. Сашке было действительно страшно. Он шел через эту метель и понимал, что ни он, ни его друзья, ни дед Матвей ничего не могут сделать в этом мире, что они никто под натиском этого страшного слова «стихия».
Наконец сквозь вьюгу, все в снегу, Сашка, Матвей и Илья ввалились в сенки их дома. Сашка скинул телогрейку, Матвей тулуп и ушанку, и только тут они заметили, что Илья не шелохнется, прижался к двери и стоит.
— А ты чего не раздеваешься,- изумился Матвей.
— Я домой пойду, мама ждет,- лепетал мальчик.
— Какой домой, на дворе метель. Давай заходи, чаю попьешь, согреешься, а потом я тебя домой провожу.
— Я пойду, дед Матвей, а то мама будет ругаться.
— Не будет, я с ней поговорю, все объясню,- с этими словами он снял с Ильи шапку, но тот вырвал ее обратно и, сказав:
— Н… Не надо с ней разговаривать,- открыл дверь и ушел в метель.
Саша, было, рванул за ним, но у двери его остановил Матвей:
— Пусть бежит, пусть бежит…
— Пусть,- сказал Саша и пошел в дом.
А метель мела, кружила, заметала Старый Тогур.
II
В этот же день, вечером, когда Матвей и Сашка сидели перед телевизором и уминали блины Агафьи Тихоновны, под треск затопленной печи, в окно постучали.
— Ну, кто еще тама, в такую погоду,- заворчал Матвей и подошел к окну. Темно.
Стук повторился, но Матвей успел разглядеть только жилистые пальцы, ударившие по стеклу.
— Ох,- вздохнул Матвей и вышел в сени.
— Кто там?- крикнул он снова, стараясь перекричать метель. Со двора раздались только отдельные звуки, которые безуспешно тонули во вьюжной серенаде. Матвей открыл дверь, и тотчас в сени с крыльца влетели двое: метель и «он». Но настолько он был занесен снегом, и с такой силой кружила вокруг метель, что его силуэт еле-еле виднелся в этой снежной каше.
— Закройте дверь!- кричал Матвей.
— Что?- отвечал так же незнакомец
— Дверь!
— Дверь?
— Закройте!!!
Пока незнакомец соображал, Матвей сам прорвался к двери, и, хлопнув ей, обрубил метели хвост, буря издала последний вздох и исчезла из сеней.
Матвей кое-как отряхнул незнакомца от снега и затащил в дом. Дома за дело взялась Агафья. Она сняла с дрожащего гостя шапку, кожаные сапоги, задубевшие на морозе, и некое подобие куртки, открыв тонкое худосочное тело, усадила гостя у печки и дала горячего молока с медом.
Наконец незнакомец издал первые членораздельные звуки. Это было нечто среднее между «А» и «Ы», но звучало несколько ободряюще после часового молчания. Когда гость окончательно заговорил, Матвей усадил его за кружку чая и спросил:
— Ну, и что вынудило вас в такую погоду выйти из дому и придти к нам?
— Дело в том, что я не местный, и мне посоветовали обратиться к вам по поводу съема жилплощади. Я бы хотел снять комнату.
— Вы знаете, это несколько неожиданно,- отвечал Матвей,- да мы сдаем одну из комнат приезжим, но летом, когда мы с Агафьей ночуем на веранде. А сейчас зима, не сезон. Потому…
— Я бы очень вас просил,- начал умолять незнакомец,- я заплачу, сколько скажите.
— Деньги меня не интересуют,- перебил его Матвей,- меня больше интересует человек. Откуда вы? Чем занимаетесь?
— Я из Новосибирска, писатель. Приехал писать сюда книгу,- труд всей моей жизни.
— Труд всей вашей жизни?- усмехнулся Матвей,- Но вы довольно молодо выглядите.
— Мне 28, но это ничего не значит в моей профессии, в ней нет возраста.
— Да, вы правы,- улыбнулся Матвей,- скажите хоть, как ваше имя?
— А, да, простите, что не представился,- смутился писатель,- Николай Витальев. Ну так что?
— Агафья,- позвал Матвей.
— Что?- вышла она из зала.
— Топи баню, будем отогревать нашего нового жильца.
Так в доме Матвея появился четвертый жилец, и жизнь их пошла совсем по-другому. Утром, в шесть часов, просыпался Николай, выпивал кружку чая и садился работать. В семь он будил Агафью и Сашку, в десять они вместе с Матвеем шли в лес и говорили, говорили, говорили… обо всем подряд. О том, что растянувшаяся стройка рыбозавода на Кети уже никому не нужна, о том, что правительство забыло о деревне, о том, что все чаще на улицах Тогура стали появляться дикие звери. Николай выспрашивал различные истории, а Матвей с охотой их рассказывал. Что-то особое открывали они друг в друге, Николай в этом «шальном старике», и Матвей в этом «мальчишке мыслителе»
Так было и в четверг, третьего марта. Они гуляли по лесу и говорили о городе и деревне:
— Вот скажи мне,- спрашивал Матвей,- почему ты не остался в городе, а решил приехать сюда.
— Ну, во-первых,- начал Коля,- я сейчас пишу о деревне, смешно писать о деревне вне деревни. А во-вторых, я ненавижу город, это жуткое место: шум, гам, грязь, проблемы, бешеная скорость. Если бы можно было бы соединить инфраструктуру города и тишину, покой деревни, природу и все остальное, я был бы счастлив.
— Это невозможно. Куда приходит человек со своей «инфраструктурой»,- сделал акцент Матвей,- там природа умирает.
— Вы правы,- соглашался Николай,- в этом-то и ужас. Человек сам себя обрекает на вечное соперничество, не понимая, что он в итоге все равно проиграет.
— Да…,- вздыхал Матвей и они шли дальше в лес.
Вечером Сашка пришел домой расстроенный, ходил из угла в угол, не находил себе места. В конце концов, ушел к себе в комнату, и свалился на диван лицом вниз.
Заметив это, Агафья подошла к Матвею, толкнула его в бок и сказала:
— Ты чего слепой?
— А что?- не понял Матвей.
— Сашка пришел какой-то не такой, иди, поговори с ним.
— Ты бабка или я?- отнекивался Матвей.
— В том-то и дело, что я бабушка, а ты — дед, тебе он все расскажет,- настаивала Агафья,- Ну…
— Хорошо, хорошо,- соглашался Матвей,- пошел, поговорю.
Матвей осторожно отодвинул шторку и посмотрел в комнату. Сашка уже лежал на спине и пустым взглядом сверлил потолок. Матвей еле слышно зашел внутрь:
— Что случилось-то,- сухо спросил он.
— Да, Васька Сычев опять прицепился к Илье, сегодня хотел его по дроге из школы поймать и избить. Кое-как отговорил. Вроде нормальный парень, а как в голову что взбредет, так…- он вскочил и начал бить в стену кулаками, так, что известка посыпалась с потолка.
— Все,- сказал Матвей и схватил его за руки,- Ты ведь понимаешь, что это из-за тебя.
— В том-то и дело,- ответил Саша, развернулся и лег на диван.
— Дети, откуда в них столько злости, столько взрослости?- спросил Матвей у Николая, выйдя из комнаты,- откуда?
— Ревность и соперничество природное чувство,- отвечал тот,- здесь все они развиты, как нигде.. Сколько я здесь, я не вижу средних чувств, средних эмоций, они все крайние. Это не так уж и плохо. А злость? Детям надо поменьше смотреть телевизор, вот и все.
— Но одним этим проблемы не решить,- попытался возразить Матвей.
— Ее вообще не решить,- покачал головой Николай.
Наконец настало следующее воскресенье (6е), и все вновь собрались у дверей дома Матвея, в этот раз с ними решил пойти и Николай. Когда посчитались, оказалось, что пришли почти все, не было только Ильи:
— Сашок, а где это твой дружок? — съехидничал Васька Сычев, но тут же получил от отца такую оплеуху, что после этого молчал весь день.
— Чего Илюшка-то не пришел? — спросил Матвей у Сашки.
— Не знаю,- ответил тот,- он обещал пойти, но я боюсь, как бы не случилось чего.
— Да ладно, что с ним случится, похлопал Сашку по плечу Силантий, и, развернувшись ко всем, изображая дедушку Ленина, сказал,- Народ, идем вперед.
Опасаясь повторения прошлой недели, решено было идти старым маршрутом. Когда они входили в лес, он показался Сашке вымершим царством. Ни звука, ни шороха — лес точно насторожился, а отряд Матвея без лишних разговоров врезался в его чащу.
— А вот интересно,- спросил Силантий, когда они уже пришли на место,- а погоду кто-нибудь догадался посмотреть, не хотелось бы снова попасть в метель.
— Волков бояться, в лес не ходить, — отозвался Николай.
— Кто бы говорил,- усмехнулся Силантий,- мне рассказали товарищ писатель, как вы хотели через эту метель прорваться. Сразу видно — городской.
Николай потупил взор.
— Как книжка-то, Коля? — продолжал Силантий
— Да пишется потихоньку.
— Про что пишешь?
— Про все.
— И про меня?
— И про тебя,- попытался успокоить его Матвей,- всем же будет интересно прочитать про мелкого брюзжащего старикашку по имени Силянтий.
— Ты чего, Матвей? Я же шучу, — опешил дед Силантий.
— Я тоже шучу, пока.
На этот раз поход удался по всем статьям для всех кроме Сашки. Он весь день проходил как сомнамбула, а когда они пришли домой, тут же убежал в неизвестном направлении.
— Ты, Никола, не обижайся на моего брата, он так,- говорил вечером за чаем Матвей, — шутки у него такие, немного злые. Жизнь за плечами, сам понимаешь.
— ДА,- улыбнувшись, соглашался коля.
А Сашка, тем временем, в полном одиночестве бродил по слабоосвещенным улицам Тогура, в надежде встретить Илью. Но, увы, только уличные собаки разговаривали между собой, нарушая тишину вечернего, засыпающего села. И ни души вокруг.
III
Было ясное морозное мартовское утро следующего дня. Деревья блестели и переливались от легкого слоя инея, нанесенного хозяйкой стужи.
По дороге в школу, вывернув со своей улицы, Сашка увидел Илью. Мальчик, что было сил, рванул за другом, стараясь успеть, до того как Илья повернет на другую улицу и появится возможность разминуться.
Мальчик шел, немного сгорбившись, хоть и нес на плечах всего лишь ранец. Ноги его волоком тащились по земле, голова кое-как болталась на вялой шее — словом, все в его теле говорило об усталости.
— Ты чего вчера не пришел?- Еще не добегая, крикнул Сашок.
— Не смог, мама заболела,- сухо отвечал тот
— Ты же, — начал Сашка, но в этот самый момент он подбежал, развернул Илью и увидел лицо друга. На нем не было живого места: все в фиолетово-лиловых синяках и припухлостях, лицо было похоже на рыбу-шар, и глаза зияли как бездонные дырочки на этом «рыбьем лице».
— Что с тобой?
— Ничего.
— То есть, как это ничего? Кто это тебя так?
— Никто.
— Она что, тебя бьет?- спросил Саша
— Неважно,- ответил Илья, и, развернувшись, зашагал прочь, а Сашка остался стоять один посреди улицы.
Когда Сашка пришел в школу, звонок уже прозвенел; он прошмыгнул незаметно мимо дежурного завуча, скинул куртку в гардеробе и шмыгнул на третий этаж. Пусто и холодно было в школе в последнее время. И холод этот был не столько душевный, сколько физический. Денег на дрова не было, и потому экономили, как могли. Школа была старая, сквозило из всех щелей, и протопить ее было очень сложно.
Целых пятьдесят лет назад Тогурскую школу перевели из деревянного строения в новое, еще пахнущее краской, кирпичное здание. С тех пор не одно поколение окончило школу, и у кого ни спроси все, скажут, что это самое теплое место во всем селе. А вот теперь похолодела, постарела школа — устала.
Сашка долго мялся перед дверью в класс, и только услышав стук каблучков на лестнице, постучался и вошел.
— Митрохин?- удивился Григорий Яковлевич — ты почему опаздываешь? То, что я в хороших отношениях с твоим дедом тебя не оправдывает, а даже наоборот.
— Я..Э…-мялся Сашка,- ну, как бы вам сказать…
— Ладно, иди, садись,- отмахнулся Польский,- да, кстати, а где твой друг? У него что-то в последнее время выборочное посещение занятий.
— Не знаю,- ответил Сашка и только теперь обратил внимание на совершенно пустую парту, где должен был сидеть Илья.
— Будь добр, узнай,- на этот раз без нотаций сказал Григорий Яковлевич,- зайди ко мне после уроков, я дам тебе его адрес, сходишь к нему домой.
— Хорошо, Григорий Яковлевич.
— Отлично,- ответил учитель, и занятия продолжились.
Уроки пролетали один за другим, а Илья так и не появился, и после шестого урока Сашка пошел к Польскому.
— Да, да войдите, — ответил тот, когда мальчик постучал в дверь его кабинета,- а, ты Саша? Ну, за ходи, заходи. Ты за адресом?
— Да.
— Слушай,- Польский подошел к Саше и посмотрел прямо в глаза,- что с Илюшкой-то случилось? Кто-то из учителей видел вас сегодня вместе, и вы оба шли в школу. Почему ты пришел, а он нет?
— Ну,… мы с ним немного повздорили, и он пошел вперед,- виновато опустил глаза мальчик, я думал, что он уже в школе, когда пришел.
— Ладно, найди его и выясни. Адрес вот, — с этими словами он протянул Сашке лист, вырванный из тетради в толстую линейку, по середине листа красивым подчерком было написано: Титова 9 квартира 4.
Дом на Титова оказался обычным бараком, с шестью кирпичными трубами и множеством заборов во дворе. Заборы эти покосившиеся и сгнившие кое-где от времени придавали этому дому скорбное настроение. Прежде чем войти во двор, Сашка долго стоял и смотрел на дым выходящий из четвертой трубы. Он валил черный, как смоль, ина его фоне серые дымки из соседних труб казались белоснежными. Наконец, собравшись с мыслями, он отворил калитку. Ржавые воротные петли издали скрежетащий звук и ударили ему в след о трухлявый столб глухо, но мощно.
Сашка прошел по узенькой тропинке в траве и постучал в дверь с цифрой четыре. Тишина. Он постучал еще. Ни звука. Он еще.
— Ты чего долбишься, сынок, не дома, чай,- сказала, высунувшись из соседней двери, старуха,- дверь-то открыта,- и хихикнув, она скрылась в темноте своей квартиры.
Сашок выдохнул и осторожно толкнул дверь пальцами. За ней оказалось некое подобие кладовки: черные стены покрывала плесень, на потолке висели сосульки, и чем-то мертвенным и неприятным несло оттуда. Наконец где-то впереди Саша разглядел вторую дверь, он потянул ее на себя, и она почти бесшумно открылась.
— Есть кто дома?- спросил Саша.
— Есть,- отозвался скрипучий голос.
И Саша вошел.
Комната четыре на три метра еле освещалась из замерзшего окна. У правой стены стояла кровать, у левой — печь, в которой что-то горело, за печкой стоял столик и два стула. Отовсюду несло кошатиной и еще чем-то непонятным: толи спиртом, толи одеколоном, толи еще чем.
На кровати в ворохе тряпок и лоскутков лежала голая женщина, с мешками под глазами с десятирублевую монету, с впалой грудью и синяками по внутренней поверхности рук. Она отощала до такой степени, что были видны полностью все до единого ребра.
— Я — Илюшин одноклассник,- начал Саша, стоя у порога, стараясь не смотреть в ее сторону.
— А его нет, — отвечала женщина, — останься, подожди его он сейчас придет.
— Нет, спасибо, я пойду,- отвечал Саша.
— Что страшно, да? — вскочила и крикнула голая, да так, что Сашка аж подпрыгнул,- Страшно посидеть с больной одинокой женщиной!?
— Да, нет, что вы.
— Ну, так сядь, сядь, что ты стоишь!
Тут же, как по команде слева и справа раздались крики соседей: «Да перестаньте же кричать! Сколько можно!», и да же кто-то пару раз умудрился стукнуть по картонной стене, так, что вся комната пошла ходуном.
— Ну, рассказывай, зачем пришел,- продолжала женщина,- я мать, я должна знать, что еще натворила эта мразь.
— Да нет, я его друг, я просто пришел узнать, почему он не пошел вчера с нами в поход,- соврал Саша и понял, что попал в точку.
— Да какой ему поход! — закричала мать,- дома дров нет, покрышками топим, а ты говоришь поход.
— А сейчас он где?
— Да пошел дров поискать, может, кому привезли, так притащит.
— МАМА! — гаркнул влетевший Илья — ляг, успокойся.
— Отстань от меня,- кричала она в ответ,- отстань! Сукин сын! Сучье отродье!
Илья подошел к Сашке и прохрипел ему в ухо:
— Выйди, прошу тебя, выйди!
Сашка не заставил его повторять это еще раз, и как из пушки вылетел на улицу. Крики продолжались еще минут десять, наконец, когда все кончилось, из квартиры вышел Илья.
— Ты зачем пришел? — спросил тут же он.
— Чего сегодня до школы не дошел?
— Не важно, завтра приду. Ты уж прости, что так получилось,- скупо сказал Илья,- она у меня того.
— Да ладно, — отмахнулся Саша,- а она что — шиза?
— Какое там, ломка у нее, понимаешь, ломка. Наркоманка она, на игле сидит.
Сашка побелел от страха и неловкости, увидев это Илья похлопал его по плечу, и сказал,
— Ладно, я пошел, поесть нам с ней что-нибудь сготовлю. Бывай.
— Бывай, — ответил Саша и вышел за ограду.
В полу бредовом состоянии он побрел по улицам Тогура. По темноте в неизвестность.
— Ты, чего такой белый? — спросил Матвей, когда Сашка зашел домой.
— Да так,… я сегодня у Ильи был,… ну, и…
— Что?
— Маму его видел,- продолжал Сашка, глядя в одну точку.
— И?
— Она наркоманка, дед.
— Слушай, Шурик,- не поверил с виду Матвей,- а ты ни чего не напутал? Илья такой хороший мальчик, и чтоб его мама была наркоманка?
— Нет, я ничего не напутал,- ответил инертно мальчик,- Я пошел спать, спокойной ночи.
— Да, дела Матвей Васильевич, дела, — сказал Николай, глядя на улицу сквозь запотевшее окно.
— Какие дела, Коля? — психовал Матвей,- какие? Мал еще Шурик, не знает, что здесь в Тогуре, сейчас каждый второй наркоман, кто пока еще так, травкой балуется, а много и тех, кто уже дальше пошел на кокс, да по игле скользит. И самое главное, что ничего, понимаешь, ничего нельзя сделать. Людям, да им плевать на все и на всех, они стали жить одним днем. Мы гробим себя и не думаем о других. Зачем, Коля, зачем? Люди считают, что лучше год прожить в кайфе, чем всю жизнь мучиться в этом дерьме. Они не видят хода вперед, но и не хотят уходить назад. Они стоят на месте, и соскальзывают в пустоту. В бездну. И будут лететь туда до самой смерти.
— А власти?
— Что власти? Здесь все куплено от «А» до «Я», они заботятся только о своих кошельках, да рыбозаводе, который сдали осенью. Они умеют только красиво говорить и нагло воровать, а сделать правильное, нужное дело, так, чтобы не повредить невиновным и наказать действительно виноватых они не могут! И пока в дело не вмешается сам господь Бог и Природа толку не будет. А она вмешается, я чувствую это всем своим нутром.
— Хорошо бы,- отвечал Николай,- я пойду, пройдусь.
— Иди, Коля, на улице сегодня хорошо, свободно.
Николай оделся и вышел на звенящий морозный, ночной воздух, не заметил, как очутился за оградой, и пошел вдоль по улице. Все путалось и мешалось в его голове, мысли нападали одна на другую. «Стоп!», — скомандовал Коля сам себе и замер посреди улицы. Тишина вечная и постоянная, окружавшая до этого момента его со всех сторон, ворвалась в его душу. И он услышал ее зов. С ним говорила сама природа, и сердце и дух его откликались на зов этот, и вторили ему, и пели, как никогда.
IV
Гуляла зима по вечному Тогуру, выла под заиндевелыми окнами, гоняла снега, мела сугробы, но грянула масленица и понеслась совсем другая жизнь (6—13 марта). Дни все заметнее стали раздуваться, расширяться точно розовощекие малыши на леденцах да пряниках. Все бурее и серее становился снег, все меньше и площе становились сугробы, пока вовсе не искрошились в кашицу. Все реже и реже дымили трубы домов, отдавая предпочтение живому природному теплу.
Забродила, замесилась грязь на дорогах, дорожках и тропинках. Ходят, чавкают по ней галошики, месят, хлюпают, брызгают во все стороны, кто случайно, а кто и специально. Идут дети в школу — идут аккуратно, дорогу выбирают основательно, где посуше да почище, а обратно пулей летят домой, не разбирая дороги. Скользят, падают, смеются чертята, весело им.
Проснулась река. Еще скованна льдом, но уже точит зубы, грызет Тогурскую пристань. Выйдет на берег древний Петр, посмотрит на реку и скажет в никуда: «Точит речка зубушки, беды будут бедушки». Всяк, кто видит его на берегу, крестится и обходит стороной, из ума, мол, выжил старик, совсем сдал.
Это случилось в чистый четверг, 28 апреля.
По своему древнему обычаю старушка Евдокия Филипповна Говорливых из третьей квартиры, дома номер девять, по Титовой улице поста не придерживалась, так как кто-то из ее прапрабабушек, как ей сказывали, состоял в ведьмах. Она наоборот, все сорок девять дней старалась, есть мясо, и только мясо. Откуда оно появлялось у нее, всем окружающим было не известно, и потому, все послемасленичные дни ее старались обходить стороной и не тревожить почем зря, боясь, кабы старушка не выкинула чего-нибудь эдакое, вроде сглаза или проклятия, а то ведь потом всю жизнь маяться будешь из-за одной такой встречи.
К большому сожалению старушки, квартира ее за первую неделю «варения» уже настолько пропитывалась запахом, что у ее дверей, каждый день в течение апреля собирались все дворовые коты. Днем они ломились в дверь к бедной бабушке, а по ночам устраивали свои кошачьи дела, и давали песняка на всю Титову улицу. Кое-кто из жителей близь лежащих домов порывался пойти поговорить со старушкой, но, вспоминая ее незатейливых предков, чаще всего оставался дома, обрекая себя на проведение очередной бессонной ночи под звуки серенады.
Так вот как раз на чистый четверг старушка варила говяжий суп, и в самый главный момент приготовления блюда она вдруг обнаружила, что у нее закончилась соль.
Евдокия Филипповна была из решительных женщин. Она точно взаправдский солдат нахлобучила на голову пилотку, оставшуюся у нее от мужа, выловила из кастрюли половником уже обварившуюся кость и пошла за солью.
Она подошла к двери, слегка ее приоткрыла, высунула руку с костью, размахнулась и кинула изо всей силы к ограде. Когда стайка кошек и котов метнулась в сторону летящей кости, она выскочила, закрыла дверь на ключ, и, как только что одержавший победу главнокомандующий, важно проследовала к соседней квартире.
Она легонько открыла первую дверь, спокойно нащупала вторую, растворила ее… и… обомлела.
В печке еще горели поленья, а в углу на койке лежала она… уже холодная.
Старушка схватилась за сердце, осела и закричала, что было сил.
Григорий Яковлевич Польский вел с одиннадцатиклассниками разговор о Булгакове, когда в класс постучался и вошел Михаил Федорович Брыльский — директор школы.
— Я прошу прощения,- сказал Михаил Федорович,- но я украду у вас Григория Яковлевича на время.
Польский подошел к Брыльскому, тот прошептал ему на ухо:
— Там соседка вашего ученика…
— Что? — не понял учитель.
— Дайте задание, и пойдемте со мной, — шепнул директор.
— Дети,- начал Григорий Яковлевич,- пока я отлучусь на некоторое время, напишите мне ответ на следующий вопрос: «Почему мастер не заслужил света?»
Класс вздохнул и принялся писать.
Брыльский вывел Григория Яковлевича из аудитории и сказал ему:
— Там соседка вашего ученика Ильи Молчанова просит вас к телефону.
— Меня, зачем?
— Не знаю, говорит что-то очень важное. Пойдемте, она уже долго ждет.
У Польского страшно болела голова, он с самого утра знал, что что-то должно было произойти, и ему очень н6е хотелось брать эту трубку. Но он ее взял.
— Григорий Яковлевич? — раздался из трубки скрипучий старческий голос, — я соседка Илюшеньки Молчанова, меня зовут Евдокия Филипповна Говорливых, я из третьей квартиры.
— Да, что вам от меня нужно? — отвечал он как можно спокойнее, хотя весь уже внутри напрягся.
— Дело в том, что его мамочка, Леночка, она умерла.
Все оборвалось внутри Григория Яковлевича. Мальчик остался сиротой, а это значило, что все заботы о похоронах ложились на плечи школы, а именно его плечи.
— Хорошо,- ответил он полушепотом,- вызовите скорую.
— Я уже вызвала,- сказала Евдокия Филипповна,- только они посмеялись и уехали, даже тела не забрали в морг, сказали, что у нее какой-то передоз, а я знать не знаю, что это такое.
— Спасибо,- поблагодарил Польский,- скоро буду.
Он опустил трубку, голова гудела и звенела, все тело сделалось ватным. Он попытался набрать номер Матвея, но то и дело промахивался, и приходилось начинать все сначала. Наконец он судорожно отпустил последнюю цифру, как только ему показалось, что трубку сняли, он сказал: «Матвей!», но линия в ответ продолжала пищать. Он в мыслях выругал себя за спешку, но тут трубку взяли.
— Да,- сказал голос друга.
— Матвей? — спросил Григорий Яковлевич.
— Да, — ответил еще раз тот.
— Тут такое дело,- продолжал Польский,- у друга твоего Сашки, Ильи, умерла мама, я пока ему говорить не хочу, а она дома лежит, его домой отпускать нельзя, его сначала подготовить надо. Я его сейчас к вам приведу с Сашкой, а сам побегу о похоронах справляться.
— А что парню-то скажешь?
— Скажу, что вы позвали его чай пить. Ты Агафью предупреди, а я Сашка.
— Хорошо, будь спокоен, все будет в порядке,- сказал Матвей, и добавил,- о месте на кладбище сейчас позвоню, договорюсь.
— Спасибо, ждите,- почти бесслышно сказал Польский и положил трубку.
Шел шестой урок. Григорий Яковлевич поднялся к одиннадцатому классу, собрал работы и отпустил домой. Потом пошел к своим и вызвал Сашку.
— Значит так, берем сейчас Илью и идем к вам пить чай. Понял?
— Зачем?
— Так надо Саша, некогда объяснять, да и незачем.
— Хорошо, но он не пойдет.
— Скажи, что Матвей очень звал, что ты забыл предупредить. Ну, уговори его, очень надо.
— Ну, хорошо, хорошо,- ответил Саша и пошел в класс.
После урока они с Ильей зашли к Польскому, тот сидел и что-то искал у себя в записной книжке. Когда они вошли он резко ее захлопнул и развернулся к ребятам.
— Идем?- спросил он у Ильи.
— Идем,- ответил тот,- но только не надолго, чай попью и все, а то меня дома мама ждет. Я чувствую, что что-то случилось.
— Да что могло случиться, не выдумывай,- Польский уже надевал плащ,- ладно, заговорились мы, а нас Матвей ждет,- продолжал он, выводя ребят из кабинета.
Дома у Митрохиных их ждал настоящий пир. Агафья постаралась на славу. Парни перекусили, и Сашка умудрился утащить Илью в зал. Тем временем Николай, Матвей и Григорий Яковлевич сели обсудить сложившуюся ситуацию.
— Я позвонил Митьке Лопахину,- начал Матвей,- он сказал, что могилку справит как надо, по совести.
— Хорошо,- продолжал Польский,- я пойду туда, сделаю замеры и позвоню, закажу гроб. Да,- ударил он себя по лбу,- надо еще обедню заказать, Коля займешься этим?
— Конечно,- ответил Николай,- а с мальчиком-то, что делать, ведь сказать ему надо, что мама умерла, а то он, кажется, уже что-то заподозрил.
— Ничего, не надо со мной делать! — крикнул Илья и выбежал на улицу.
— Эх вы, дураки старые,- запричитала Агафья,- мальчик в соседней комнате, а они сели обсуждать, так лучше бы сразу сказали.
— Лучше, лучше,- соображал Матвей,- откуда ты знаешь что лучше?
А Илья тем временем летел к себе домой. Ноги хлюпали по грязной весенней жиже, кровь стучала в висках, слезы градом катились из глаз.
Неужели случилось? Не может быть! Он много раз думал о таком исходе, но снова и снова отбрасывал его в самые далекие уголки своего сознания, как невозможное и ужасное. Не может быть! Мама, мама, зачем! Зачем ты умерла, мамочка! Я не хочу, ты слышишь, не хочу, чтобы ты меня покинула, я хочу к тебе! Я не нужен в этом мире никому, кроме тебя! Мама!!!
Он бежал и бежал. Прямо перед самым домом ноги его подкосились, и он упал. Упал в грязные весенние воды и не мог встать, сидел и плакал.
Был чистый четверг.
V
Хоронили ее в пятницу.
С утра ударил мороз, и Матвей всерьез забеспокоился. Везти гроб было не на чем, а нести его в такую погоду мало кому под силу.
Поминки решено было сделать у них, и потому Матвей с утра перебрался в стоявший неподалеку дом, к Васе Митрохину, своему племяннику.
Агафья и еще несколько женщин остались готовить, Григорий Яковлевич был дома, у гроба покойницы, Николай, Сашка и другие школьники искали Илью, но пока безуспешно. И лишь один он — Матвей сидел дома без дела и безучастно тыкал кнопки. Ему не давала покоя одна мысль, сегодня ночью было полнолуние, а, как известно «полнолуние на Великий четверг — к большой воде». И это не давало ему покоя. Без пятнадцати двенадцать пришел Николай.
— Не нашли,- процедил он сухо и прошел к печке.
— А Сашка где?- спросил Матвей.
— К выносу туда придет,- отвечал писатель, наливая кипяток в кружку.
— Что, зябко?
— Пальцы стынут,- ответил Николай и глянул в окно, — о, Агафья Тихоновна идет, верно, пора.
— Матвей,- сказала Агафья, входя в дом,- пошли, выносят.
— Идем,- отозвался Матвей, выключил плиту и вместе с Николаем вышел наружу.
— Ну, где вы ходите?- подлетел к ним Польский,- А где Саша?
— Вон, бежит,- указал Николай на улицу.
Сашок влетел в ограду и подбежал ко взрослым.
— Нашли? — все еще с надеждой спросил Матвей.
— Нет,- ответил Саша.
— Ну, что будем делать, Васильевич? — поинтересовался Польский.
— Что делать,- развел руками Матвей,- выносить.
— Как!!!- взвилась Агафья, — Мальчик с матерью не попрощался. Вы чего мужики, очумели!!!
— Попрощался, Агафья Тихоновна, — успокаивал ее Григорий Яковлевич,- мне сказали, что он был вчера у нее, еще до моего прихода, долго плакал над ней, а потом убежал неизвестно куда,- с этими словами раздался звон церковных колоколов,- выносим Васильевич,- сказал Польский и пошел в дом.
До кладбища несли поочередно. Гроб был не тяжелый, но ноги то и дело скользили и проваливались под тонкий весенний лед.
Когда уже начали закапывать могилу, Сашка поднял голову и глазами, вымокшими от слез осмотрел округу, где находилось кладбище: поле — черная вспаханная дышавшая новой жизнью земля, лес — где им было хорошо, и кресты страшных могил. Ему показалось, что там, у леса, стоит человек, он протер глаза — человека нет. «Верно, показалось», — подумал Саша.
Раздался стук падающей земли, об крышку гроба. Люди пошли по домам. Лену Молчанову похоронили. Тихо, мирно, без лишних слез, но похоронили.
Сашка тоже поплелся в сторону дома. Но домой он не пошел, не любил он поминальной еды, и толпу скорбящего народа, а завернул к Ваське Митрохину.
Там были и мужики.
Матвей вытащил бутылку самогонки и поставил на стол:
— Значится так,- сказал он по-деловому,- сейчас по одной, для сугреву, а потом парня искать. Найдем, тогда и это допьем и еще нальем.
— Где же его искать, ветра в поле,- отозвался кто-то из мужиков.
— Ладно, ладно вам,- успокаивал их Матвей,- надо, мужики, надо. Ну, за Леночку, пусть земля ей будет пухом.
В скорбном молчании мужики выпили и пошли искать Илюшу. Последними вышли Николай и Сашка, и пошли вместе в одном направлении.
Мальчика искали везде: поднимали каждый камень, каждое полено спрашивали. Все дома, все котельные, все многоэтажки облазили от подпола до чердака. Все село стояло на ушах.
Его нашли живым в понедельник. Он сидел у того самого кедра, где им было так хорошо, обхватив его ствол руками. Он был простужен, и, когда его принесли к Польскому домой несколько дней бредил и маялся в жару. На третий день болезнь отпустила и он очнулся. У его постели сидел Саша и спал.
— Саша,- позвал тихо Илья,- Саша.
— А,- пробудился ото сна мальчик,- очнулся!
— Воды.
— Сейчас, сейчас! Он очнулся! — кричал Саша и все, кто были в доме, сбежались.
Илья увидел, как их много и заплакал.
— Ты чего плачешь, мальчик? — спросил Польский.
— Я вас всех так люблю! — отвечал мальчик, и пил из ковша воды, которой ему принес друг.
Весна все больше и больше вступала в свои законные владения. Прилетели громкоголосые грачи, набухли почки. Запахло жизнью.
VI
Гудят, бегут, зовут ручьи.
Утром шестого мая, в пятницу, Николай и Матвей собрались за столом на совете.
— Теперь, когда все беды позади, почему бы нам втроем,- предлагал Матвей,- тебе, мне и Сашке, дня на три не съездить на рыбалку на север?
— Это было бы просто замечательно!- воскликнул Коля.
— Ну, так что едем?
— Едем. Когда?
— Да прямо завтра утром.
Они выехали в шесть утра. Зеленый, начищенный Сашкой до блеска «Урал», прицепленная к нему дюралевая лодка с сетями, неводом, мешками под рыбу и другими снастями; и Матвей, Николай и Саша, восседающие на всем этом, как три барина. Агафья Тихоновна долго махала им вслед, перекрестила в воздухе и пошла в дом.
Дед Петр сидел на берегу тогурской пристани, и курил трубку, подаренную внуками к шестидесятилетию победы. В голове мелькали картинки былых сражений, а он все пытался подумать о чем-нибудь дельном. Например: почему воды в этом году почти в два раза больше чем в прошлом, и берег она точит все быстрей и быстрей, прямо на глазах съедая тогурскую пристань, и не связано ли все это со сданным осенью к эксплуатации рыбозаводом, который должны были запустить в середине мая. Ведь он еще двенадцать лет назад говорил, что эта стройка ни к чему хорошему не приведет, но его никто не послушал, разве что Матвей. Но и тот, сходив один раз в сельсовет, опустил руки. И сдал и озера и реку, и всю природу этим «дерьмократам».
«Э… да такими темпами, — думал на днях Петр, — вода через пять дней будет у моего дома, надо что-то делать». Но делать ничего не получалось — сил не было.
Петр еще издали заметил подкативший на пристань «Урал», и спокойно докуривая трубку, наблюдал за разгрузкой. Когда Матвей уже собирался отчалить, Петр все-таки до них добрался и закричал:
— Ты Васильевич, лучше домой мотоцикл отгони.
— С чего это?- не понял Матвей,- всегда оставлял, и ничего, не угнали.
— Да ни в этом дело, Васильевич.
— А в чем?
— Ты что, не видишь, что воды много?
— Ну, вижу.
— А ты знаешь, что он прибывает каждый день по метру, а то и по два. Не ровен час, утопишь машину, жалко.
— Спасибо, дед Петя, — ответил Матвей и погнал мотоцикл домой.
— Ты чего вернулся, Матвей?- всплеснула руками Агафья.
— Да, мотоцикл оставить, а то ведь на долго уходим,- решил не тревожить попусту жену Матвей,- чего бросать.
— Ай, ай, ай,- причитала Агафья Тихоновна,- ну хоть обратно пойдешь — в зеркало глянь, ай, ай, ай…- и причитая, она понесла ведро с водой в дом.
Матвей поставил мотоцикл; как было велено Агафьей, посмотрел в зеркало; и вернулся на пристань.
Сашок и Николай сидели и разговаривали с древним Петром. И при этом так яро спорили о чем-то, что крики их ветер разносил на всю округу.
— Чего кричим, народ? — спросил Матвей.
— Да вот, дед Петя, — начал Саша — говорит, что река нынче опасная с зубами.
— Не опасней чем всегда — отвечал Матвей- хотя из-за нового рыбозавода, законченного осенью все может быть, на паводок-то его не проверяли. Ладно все, кончай болтать, ехать надо, а-то солнце поднимается.
Сашка в один прыжок оказался в лодке, Николай оттолкнулся ногой от берега и сел на нос «Крыма», тем временем Матвей завел мотор и на малых оборотах направил посудину по реке.
— Ну, что еще сказал вам Петр? — спросил Матвей, когда они вышли на глиссер.
— Что лед еще не сошел, что морозы еще будут.
— А про конец света он вам не рассказывал? — смеялся Матвей.
— Нет, а что? — не понял Коля.
— Да брехня все это, вот сам увидишь.
— Я и так все вижу, — указал Николай на реку — вон сколько льда.
— Это не лед, Коля, это так каша, — и Матвей, прибавив газу, пустил лодку вперед, легко лавируя между островками льда.
— А ты чего? — спросил он у сидевшего на полу лодки Сашки — страшно?
— Нет, что ты деда, — отвечал Саша.
Но ему было страшно. Мальчик в последнее время стал бояться реки и льда, потому что по ночам ему снился один и тот же кошмар.
Вэтом сне Илью, Агафью Тихоновну, Матвея, Николая и всех его друзей уносило водой, а он — Сашка оставался на берегу один. Именно поэтому он забрался на дно лодки и сидел тихо, чтобы ничего не случилось.
Матвей стоял у руля, как настоящий капитан корабля, бравый волк, которому нравиться бороться с волнами и ветром. Он взял руль в одну руку и выпрямился в полный рост так, что седые его волосы легко развивались по ветру. И он любил этот ветер.
— Посмотри, — говорил он Николаю, — на эту русскую реку. Сколько всего она в себе несет. Это свободолюбие и воля, она как полновластный хозяин, захватывает легко, и так же легко отдает. Сколько страсти и покоя, сколько мощи и благосклонности, сколько мудрости и постоянства, сколько изменчивости и легкости. И это все она.
— Да, — соглашался Коля, — есть нечто особое в этой музыке речных волн. Хорошо.
— Только одно меня беспокоит Коля.
— Что?
— Что кто-то пытается ее контролировать, надеть на нее сбрую покорности. Но я-то знаю, что из этого ничего не получиться, природу не обуздать, с ней можно только договориться. Вон, видишь, — указал он на черневшую вдоль по берегу дорогу, — этот тракт проложили прямо по озерам предков, только чтобы подвозить стройматериалы к чертовому рыбозаводу. А сами умудрились растянуть стройку на двенадцать лет, и не ровен час, забросят. И будет он стоять теперь и загораживать ход нашей Кети, держать ее сибирский норов в своих железобетонных лапах.
— Да, — слегка покачивал головой Коля.
Они были уже час в дороге, когда Матвей стал что-то искать впереди.
— что ищешь? — интересовался Коля.
— Вход в Тихую протоку. Удивительно рыбное место, особенно в это время года, когда только-только сошел снег.
— Это будет трудно, — резюмировал писатель, окинув взглядом округу. По берегам всюду лежал снег и крупные куски все еще не растаявшего льда.
— А, — хлопнул Матвей себя по лбу, — вот же ж однорукий бандит, а я — слепой дурень дальше своего носа ничего не вижу.
— «Однорукий бандит»?
— Вон голое дерево со сломанной веткой — точно ручка игрального автомата «Однорукий бандит».
— Да, он там нет никакого прохода.
— Есть, — улыбнулся Матвей, — просто он в снегу, чуть-чуть.
Они с легкостью перелетели этот ледяной перешеек, лишь слегка зацепившись винтом, проехали километра четыре и Матвей, заглушив двигатель, причалил к берегу.
— Здесь, — указал он на пригорок черной земли, по которому всюду валялись коряги, — будем ночевать.
Вечером, когда мужики уже успели по неводить и поставить кое-где сети, Сашка, Матвей и Николай сидели у костра и пили чай.
— М… — вдохнул Сашка весенний воздух, — жизнью пахнет.
— Да, — подхватил Коля, — настоящей природной жизнью.
— Вот ради этого я сюда и приехал, — сказал Матвей, — чтобы почувствовать в последний раз и проститься.
— С кем? — не понял Саша.
— С ней, с рекой, с волей.
— А ты что собираешься куда-то уезжать? — настаивал мальчик.
— Забудь, — отмахнулся Матвей, — спать пора, лезь в палатку, я сейчас флягу принесу, распарю тебя.
— Ничего, не распарюсь, поди, — улыбнулся Саша и полез в палатку, там забрался в спальник и стал ждать. Тем временем Матвей взял верхонки, снял с огня одну из алюминиевых фляг и засунув ее Сашке в палатку, закрыл замок.
— Хорошо? — спросил он.
— Жарко, — крикнул Сашка, думая, что его не слышно.
— Ладно, спи, — буркнул Матвей, — я те не нянька, чтобы угождать по десять раз.
Он постоял, посмотрел на звездное небо, вдохнул воздух, потом быстро пошел к коробу и извлек из него бутылку «Томички»
— Ну что? — спросил он у Николая, — давай что ли и мы погреемся.
— Давай, Матвей Васильевич.
— Да, ладно, тебе по отчеству, Матвей и все.
— Хорошо, — ответил Коля.
— НУ, по одной, и как отрезало.
Их действительно отрезало, но после, а сейчас, когда они выпили по рюмашке, завязался очень важный душевный мужской разговор.
— Ты, если что со мной случится, моих не бросай, — говорил Матвей, — пригляди за Сашкой, чтоб ни пропал, а то сам знаешь.
— Ну, что вы Матвей Васильевич, — сказал Коля, но тут же поправился, — Матвей, что с тобой может случиться?
— Стар я Коля, и чувствую, что время мое пришло. Думаешь, я просто так вас сюда на рыбалку привез ранней весной, да еще и по льду. Я проститься с рекой приехал, потому, как боюсь, что не доживу до лета.
— Сплюньте, Матвей Васильевич.
— Тут хоть плюй, хоть ни плюй — судьба, природа, да и устал я пожалуй порядочно.
А Сашка спал, и снилось ему, что Илью, Агафью, Матвея, Колю и всех его друзей снова унесло волной. И он снова остался один. Один на один с природой и светом.
VII
Три дня они были на рыбалке.
В последнее утро Матвей встал на рассвете. Он залез на одну из коряг, вздохнул глубоко и посмотрел вокруг. Туда, где за излучиной речки темнела тайга, и сосны с кедрами махали ему своими мохнатыми лапами. Туда, где в поле на сырой земле росли три еще голых тополя в окружении стройных белоснежных березок. Туда, где в глухих дремучих болотах дышала земля и манила его еще раз пройти по топям, испытать судьбу. И, посмотрев вокруг, он вдохнул еще раз и с улыбкой на лице сказал тихо, чтобы никого не будить, ни этот мир, еще не готовый пробудиться, ни близких, сказал : «Прощай…».
— Что за черт? — буркнул Николай, выползая из палатки, — это что еще за пелена на реке.
— Это не пелена, — ответил Матвей, — это лед.
— Лед?!
— Лед. Тут, знаешь ли, и в конце мая морозы бывают.
— А кто говорил…?
— Забудь.
— И что мы теперь будем делать?
— Что делать? Пробиваться. Еды-то у нас больше нет, а с нами ребенок.
— А, лодка-то выдержит? — засомневался Коля, — я еще жить хочу.
— Не знаю, я на ней так еще не попадал.
— Ну, знаете, — занервничал писатель.
— Да здесь-то пройдем как по маслу, а вот в устье, — он задумался, все тело замерло, и только пальцы нервно отбивали какой-то особый ритм. Вдруг они остановились и Матвей изрек, — не-ет пробьемся, как пить дать, прорвемся. Не дрейфь, Коля поживешь еще, это я те обещаю.
— Сашка-то будить?
— Буди уж, ехать надо, — сказал Матвей, и схватив с собой мешок с рыбой и короб, собранный вчера еще с вечера, пошел к лодке.
Коля подошел к палатке и постучал в выпиравшую из двери флягу:
— Э, засоня, ты чего опять ночью раскрылся, а заболеть хочешь? — спросил он преподавательским тоном.
— Жарко мне.
— Хорошо, что не холодно. Давай выползай на свет божий, поедем домой.
— М… — промычал Саша, — дайте еще поспать.
— Тебе что пять раз повторять надо, — уже не на шутку рассердившись, подошел Матвей.
— Хорошо, — обиженно просипел Саша и начал собираться, — Ух ты! — воскликнул он, выбравшись из палатки, — и кто теперь скажет, что молочных рек не бывает.
— Ага, -сказал Коля, и протянул комья земли в кулаке, — кисельку не хочешь попробовать?
— Да, ладно тебе, Коля, — обиделся Саша.
— Как мы из этих твоих молочных рек выбираться будем?
— Ни чё, дед Матвей и не из таких передряг выпутывался. Он медведя ножом убивал.
— Ага, деревянным… — ехидничал Николай.
— Почему, деревянным? — не понял Саша, — обычным, охотничьим. Он сам рассказывал.
— Ой, ладно, забудь, — отмахнулся Коля, — ты лучше палатку складывай свою, а я свою пока уберу.
И Сашка, повесив нос, пошел снимать палатку.
Не прошло и часа, как они отчалили от места своего трех дневного пристанища: на носу сидел Матвей, Коля потихоньку направлял лодку вперед. А Саша по прежнему ютился на полу, на перевернутом вверх дном ящике под рыбу, и ничуть не желал приближаться к воде.
— Мать моя богородица, — прошептал Матвей и встал на нос, — ё моё.
Они подъехали к устью ближе и все остальные увидели тоже, что приметил Матвей, ледяной перешеек стал в три раза больше.
— Ну, что делаем? — спросил Коля.
— Дайте-ка, братцы, я порулю, — сказал Матвей и перелез в лодку.
— Ты чего собираешься делать, Матвей Васильевич? — не понял Коля.
— Чего… чего… перепрыгнем, да и дальше поедем, правда, Сашка.
Саша не ответил. Матвей развернул лодку и отъехал метров за пятьсот от устья.
— Значиться так, — объяснял он Коле, — как только выйдем на лед, мотор за ручку поднимешь. Понял?
— Да, понял.
— Ну, мужики, с Богом, — и с этими словами он прибавил газ на максимум, и лодка понеслась вперед. И только пошла на лед, Матвей крикнул,
— — Давай!
Коле показалось, что он сорвал мотор. Лодка, точно рыба выскочила из воды и, пролетев добрую половину перешейка, упала на лед и замерла.
Повисла пауза.
Матвей ждал, что лед треснет под весом, но лед держался.
— Ну, и что теперь? — полюбопытствовал Коля.
— Что, что? Толкать, — резюмировал Матвей.
— А, лед?
— Да видно попали мы на то самое место, где лед еще с зимы не растаял, а с новым льдом он еще прочнее стал. Так, что если выдержал лодку, то нас подавно.
— Чего брать-то?
— Ничего не надо, видишь вон у лодки ручки сзади, за них и толкнем. А ты, Саша, возьми весло и выталкивайся им прямо из лодки.
— Может не надо, деда?
— Надо, Саша, у нас двоих сил не хватит.
— И раз! И Два! — командовал Матвей. Лодка покачалась, сдвинулась на пару сантиметров, и застряла.
После небольшого перекура Матвей сказал мальчику:
— Саша, вылези из лодки, попробуем втроем её толкнуть.
— Нет, деда, я…
— Вылазь.
— Я боюсь.
— Ты чего Саша, это же лед? Он тебя не укусит. Вылезай, — настаивал Матвей.
— Сейчас, — ответил Саша, он побледнел, руки его тряслись, глаза покраснели от еле сдерживаемых слез. Но он вылез и встал рядом с дедом и Колей.
— Коля, — спросил Матвей тихо, — ты плавать умеешь?
— Да, немного, — ответил писатель.
— Если что, держись за лодку, — шепнул старик, и скомандовал, — И, взяли!
Всякий художник, который проплыл бы мимо в этот момент, увидел бы перед собой великолепный образ для картины особой, никогда ранее не написанной, и показавшей бы его как великого мастера. Из всех же существующих полотен ближе всего кэтому странному образу наверно подходит «Троица» Андрея Рублева. Есть в этом единении трех начал и трех поколений что-то особое, какой-то особый свет, особая, иная не бытовая энергия. Энергия жизни, энергия стремления, энергия бесконечности и вечности толкала лодку на краю пропасти и не могла столкнуть, ведь ей противостояла более мощная сила — судьба. В тот самый момент, когда казалось, что лодка вот-вот поедет, и победа близка, лед треснул.
Матвей в самый последний момент умудрился забросить Сашку в лодку, и сам окунулся в воду с головой. Тут же следом на «Крыму» оказался и Коля, лишь слегка намочивший ноги.
— Деда! Деда! — кричал мальчик, глядя в воду, где только что был Матвей.
— Да здесь, я, здесь, — отозвался старик, — у соседнего борта, вытаскивайте меня скорее.
При помощи Сашки и Коли Матвей снова оказался в лодке.
— Водки! Водку достань из короба, — стучал зубами Матвей и скидывал с себя одежду, — растирайте, растирайте, и одеяло достань, Саша, из мешка.
Пока Коля растирал Матвея, Сашка извлек одеяло. И старик, приняв немного на грудь, завернулся в него и сел на ящик, чтобы не продуло.
— Значит так, — отдавал приказы из одеяла Матвей, — ты, Коля, рули лодкой по-тихой, а ты, Сашка, садись на нос, бери весло и льдины отгоняй.
— Но, деда?
— Ну не могу я Саша сам.
— Хорошо, — ответил мальчик и полез на нос, — Коль, ты только сильно не гони.
— Не буду, — улыбнулся писатель, — не буду.
Обратно они шли часа два, когда вдали показалась тогурская пристань, мальчик подозвал Матвея:
— Деда, иди посмотри, тут…
— Ну, чего там?
— Вода прибыла.
— А, это, — протянул Матвей, — это ничего.
— Вы знаете, — начал Коля, — Матвей Васильевич, может мне кажется, но там чего-то не хватает.
Матвей встал и… опешил.
— Ёкорный бабай, — выругался он, — а садовая-то где? Улица-то? Садовая улица где?
— Мне, кажется, я знаю, — сказал Саша, — и оттолкнул веслом, проплывающий мимо комод, — говорил же тебе деда Петя, что река нынче с зубами, а ты не верил.
— Если бы один я, — сетовал Матвей, — все не верили. Вот и получили. Всадила речка зубки по саму шейку. Ладно, вы пока тут без меня, а я за мотоциклом, может чего узнаю.
Гуляла река, шумела река, решила река сменить берега, смыть старый Тогур.
VIII
«Что с тобой будет, Старый Тогур? Куда ты катишься? Неужели это конец? А я-то думал, не доживу,… думал и меня переживет, ан нет. Не обмануло меня предчувствие… лучше бы обмануло… хотя… а может по-другому и нельзя?», — размышлял Матвей, стоя на горе. Он лишь на минуту остановился, чтобы отдышаться. Где-то там, позади, на реке, Саша и Коля, сидели в лодке и ждали, а он, Матвей, должен был принести им новости. И потому он спешил домой, Спешил узнать, что стряслось.
Саша выскочил на берег и привязал лодку к высоко стоящему дереву.
— Слушай, — подошел к нему Коля, — а ведь домик деда Петра-то стоит ближе к воде, чем садовая улица, а он-то стоит себе, как ни в чем не бывало.
— Чудеса, — подтвердил Сашек.
— Ты тут постой, лодку покарауль пока, — сказал Коля, — а я схожу, посмотрю дома дед, али нет.
— Иди, только быстро, если что деда сюда зови.
И Николай побежал на косогор к деду Петру.
Старенький был домик, низенький, глубоко сел. Построен был видно еще до войны. Но другого деде Пете и не надо. Жил он всю жизнь один, жены и детей не нажил. Хозяйство вел исправно и при советах — колхозное: всю жизнь работал на тракторе, и при президенте — свое. Последнюю животину свою, корову Ночку, заколол года три назад. И то не хотел, да соседи заставили. «Здоровье свое не хер гробить!» — как-то рявкнул на него племянник Тихон, тоже Трифонов. И Петр сдался. С тех пор живут они втроем в этой маленькой избушке: он, кот Мурзик, да собака Найда.
Во дворе никого не было, потому Коля постучался и вошел в дом. То и дело пригибаясь, он прошел сенки, и, открыв вторую дверь, оказался в огромной светлой комнате, из которой собственно и состоял весь дом. По центру левой стены была большая русская печь, с дальнего ее конца стояла кровать. У противоположной стены стояли комод и холодильник с маленьким телевизором. У стены напротив двери, между окон стоял стол, а у стола, под левым окном около кровати, стоял огромный кованый сундук, сделанный видно еще в позапрошлом столетии. Вот на этом-то самом сундуке и сидел Петр, в ногах у него спала собака, на коленях примостился кот, а во рту была дымящаяся трубка.
— О, Коля, ты никак,- засмеялся Петр, — а я сидел на берегу ждал вас ждал, дай, думаю, пойду трубочку забью, авось не приедут пока хожу, а вы вот они, нарисовались.
— Я… — начал было Коля.
— Знаю, все знаю, — замахал на него Петр, — пошли на берег там все и расскажу.
Они вышли на улицу, спустились вниз, и тут к ним присоединился Сашка.
— А Матвей где? — спросил Петр
— Да домой побежал.
— А, не выдержал, — посетовал Петр и начал рассказ, — это случилось не этой ночью, которая была, а прошлой с воскресенья на понедельник. Сидел я дома, курил трубку после бани, смотрел телевизор. Вдруг моя Найда начинает скулить и крутиться. Я ничего понять не могу. Открыл ей дверь, она на улицу выбежала и воет на всю округу. Я выхожу, и глядь: а на Садовой улице, где-то там, в конце, дом последний раз, и съехал в реку. Да так тихо-тихо, что никто не услышал. Я думаю, что же делать, щас же все пойдут падать. Ну, старость не радость, хватаю я костыль и вперед по Садовой и кричу: «Пожар! Пожар!» Народ выбегает, спрашивает : «Где пожар?» «Дом Вальки Свистуновой упал», — говорю я. А они, как увидели, что нет хаты, нет, чтоб мне помогать, они свое добро спасать начали. Так пока я до конца улицы дошел, четыре дома упало, — кричал Петр — Четыре семьи погибло — пятнадцать человек. А эти! Все свое добро повытаскивали и спокойны. М! — замахнулся он в пустоту, — А! — вытер слезы старик, — Бог им судья.
— Да, дела, — вздохнул Коля, — а власти чего?
— А чего власти!? Мы же не на Лене, нам никто ничего восстанавливать не будет. В селе денег нет. А область говорит, что это не ЧП. Это по сезону так быть должно, Чтоб дома в речку падали.
— О! — поднял голову Коля и посмотрел на гору, — кажись Матвей Васильевич едет.
Это действительно был Матвей, он подъехал и выключил двигатель:
— Привет, дед Петя, — начал он, — дела, хлопцы, тут без нас случились, хотя, я думаю, вам уже все рассказали в подробностях, так что цепляйте лодку, поехали. Кхе-кхе, -закашлялся он.
— Ты, чего-то не хорошо кашляешь Матвей, -забеспокоился Петр.
— Ничего, дед Петя, это так в горле першит,- отмахнулся Матвей,- Ну, долго вы будете копаться, Агафья ждет.
— Все! — Дал отмашку Коля, когда они закончили,- Поехали! Ну, пока деда Петя.
— Прощайте, хлопцы, мир вам и покой,- махнул рукой Петр и пошел к себе в избушку.
Вечером дома у Матвея было много народу. Пришли только взрослые, оставив детей дома, но Сашку все-таки на этот раз решили пустить за стол, так как проблема касалась всех.
— Почему мы все собрались, — начал Матвей, — вы знаете. Мы собрались решить, что делать дальше. Как уберечь себя и детей в такое опасное время, будет ли река делать новое русло и сметет Тогур, или же успокоится на совершённом, мы не знаем, но…
— Да не успокоится, — перебил его Силантий, — вот те крест, большая вода на подходе, уже вот-вот.
—…Но власти отказали нам в эвакуации,- продолжил Матвей, — поэтому, предлагаю использовать собственные силы. Какие есть предложения?
— Встать палаточным городком в поле.
— Идея хорошая, но мы не можем бросить дома и огороды,- ответила Агафья.
— Хорошо,- поддержал высказавшегося Матвей, — палатки есть у всех?
— Да, — ответили все присутствующие.
— Тогда так… Жить в палатках мы не будем. Все документы, деньги, вещи первой необходимости, медикаменты, а так же палатки, одеяла, спальные мешки и оружие, — все надо собрать на одном месте на полях. Туда же пригнать всю технику: мотоциклы, автомобили и лодки; и организовать круглосуточный охранный пост: Силантий, Коля и Гриша Польский.
— Я, — встал Польский, — говорил сегодня, перед приходом сюда с Михаилом Федоровичем, он и все учителя с нами. Школа с завтрашнего дня закрыта на карантин.
— Какой карантин? — не понял Матвей.
— Ну не можем же мы закрыть школу просто так, — разъяснил Григорий Яковлевич.
— А, понятно, — закивал головой Матвей и продолжил, — Второй пост на реке в числе меня, Сашки и Васьки Митрохина. Штаб здесь. Детей приводите сюда.
— Зачем? — спросил Польский.
— До нас от реки еще две улицы, если начнется, то Сашка побежит поднимать первую, Васька вторую, а я прибегу сюда, и мы отправим детей по всем улицам, оповещать остальных.
— Все понятно, — ответил Силантий.
На том и разошлись.
Ночью у Матвея случился приступ кашля. Агафья потрогала его голову и ужаснулась:
— Да у тебя жар Матвей! С чего?
— Не знаю.
— На рыбалке, поди, простыл окаянный! Ну, можно ли тебе, в твоем возрасте, так себя насиловать, А?
— А, отстань,- отмахнулся Матвей и перевернулся на другой бок.
— На, хоть таблетку выпей, — сунула ему в зубы Агафья парацетамол.
— О…- поморщился старик, — воды дай.
— На, — сунула ему в руку Агафья ковш,- головой думать надо, что весна на дворе.
— В том то и дело, что весна,- ответил Матвей и захрапел.
Большая вода пришла через два дня, вечером в среду. Матвей, Сашка и Васька стояли на горе, когда дом со Степной поехал в воду. За ним второй, третий, и…
— Э, ребятки, мы так ни че не успеем,- закричал Матвей,- Шурик, дуй домой, поднимай народ, а мы с Васькой будем Степную будить, пока не поздно.
Сашка пулей полетел домой.
— Ладно, Вася, садись за руль и давай в начало Степной, — сказал Матвей и схватил ружье и патронташ.
Один за другим вылетали патроны из ружья, «Пожар! Пожар!» — кричал Матвей, люди сыпали на улицу и убегали, схватив, что только подвернется под руку: деньги и документы.
А река бушевала, съедая уже по два дома за раз.
— Господи, что же это такое! — кричал Матвей, — Васька давай на Покатную, а то река и до них скоро доберется.
А река бушевала и метала, делала новое русло.
Сашка прибежал домой :
— Началось! — крикнул он, еще вбегая, и дети тотчас высыпали на улицу.
— А где Матвей? — спросила Агафья.
— Быстро началось, — просипел, задыхающийся от пробежки, Саша Они с Васькой на мотоцикле улицы поднимают.
— Ох, ох, ох… — завелась Агафья, — что делать?
— Надо что-то сделать бабушка, думай.
— Не знаю, уходить надо,- зашептала Агафья.
— В церковь надо идти, — воскликнул мальчик, пораженный своей находкой.
— Что ты Саша, молитвами сейчас не помочь.
— Нет, ты не поняла. В колокол надо бить.
— Молодец, мальчик мой, — засияла Агафья, — Беги, беги, звони. Буди Старый Тогур.
Агафья и Сашка выбежали из дому и побежали в разные стороны, он — в церковь, она — в поле.
Васька и Матвей только-только закончили объезжать Покатную, как вдруг Васька закричал:
— Дядька, смотри!
И Матвей увидел. Там у реки, на косогоре, соскальзывал домик древнего Петра. Он летел вниз медленно, и хозяин его, пытаясь хоть что-то сделать, хоть как-то спасти дом, уцепился за ручку, и тянул, что было сил. Но сил не было, и Петр полетел вслед.
И только-только дом погрузился в воду, как над Тогуром зазвенел надрывный собачий лай. И горше этого лая не было никогда.
— Давай туда, — указал на гору Матвей.
Когда они примчались туда, Найда бегала по кругу и выла, и лаяла, и плакала, точно человек. Матвей схватил ее:
— Все.… Все… — гладил он ее по спине, — успокойся, тихо… тихо,- но Найда не унималась.
И вдруг они услышали колокольный звон, и собака успокоилась.
Сашка как угорелый влетел в церковь:
— Святой отец! — подбежал он к священнику.
— Что, сын мой? Что с тобой?
— Река… Где у вас колокольня?
— Зачем? Там нет звонаря.
— Звонить надо! Река сметает все! Надо, чтобы люди услышали.
— Вот, вот дверь наверх, и да поможет нам бог, — указал священник на темный угол,- иди сын мой, а я пока буду молиться.
Мальчику показалось, что он прошел миллион ступенек, прежде чем оказался на площадке. Он вылетел наверх, его обдало свежим ветром, он схватил за веревку колокола и дернул:
— Господи, помоги им спастись! Господи, — шептал он.
Колокол звонил, и в этой музыке было спасение. Люди слышали звон, они выходили из домов и понимали, что грядет буря, и уходили от этой бури, ведомые божьей рукой. Река бушевала, шла напролом, делала новое русло, сметала Старый Тогур.
А колокол звонил.
IX
Сашка сидел на колокольне и видел все: как соскальзывает в пропасть село, как маленькие, точно карточные, домики проваливались в речную бездну, унося за собой все, что можно. Он видел, как маленькая зеленая точка неслась в сторону поля, он видел убегающих людей, он видел солнце. Оно слепило глаза, и он засыпал.
Река прошла Тогур насквозь, дошла до Анги, влилась в нее и потекла по новому руслу сама в себя.
Всюду черным дымили костры, стояли наспех разбитые палатки и машины, туда сюда из стороны в сторону, пытаясь, что-то сделать, сновали люди. Польский чувствовал себя не в своей тарелке, пока они дежурили у припасов все эти дни. Он проклинал себя, за то, что вынужден наблюдать, как погибает село, за то, что ничего не может сделать. А самое главное, что в этих пустых рассуждениях о «высоких материях» он совсем забыл про мальчика, а ему за последние три дня снова стало хуже. Вчера вечером, когда Григорий Яковлевич отлучился домой, он не рискнул оставить Илюшу дома, потому что его сильно лихорадило. Учитель боялся, что если пойдет вода, мальчик не сможет спастись в таком состоянии. И потому за день до трагедии он привез его в лагерь и ни на минуту от него не отходил, но ему становилось все хуже и хуже.
Когда пришла вода, Илюша спал, у него был жар, он бредил во сне и жалобно звал маму, точно потерявшийся волчонок. И, сидя у его кровати, Польский проклинал весь мир, что сейчас, когда надо помочь всем, он сидит здесь и помогает только одному.
Река прошла, и бред прошел вместе с ней. Илюша успокоился, и Григорий Яковлевич оставил его в палатке одного, а сам пошел узнать, что все-таки им делать дальше.
В этой кутерьме он долго-долго бродил по лагерю, пытаясь разыскать стан Митрохиных, который, как казалось ему был совсем близко, но почему-то в одну минуту исчез с того места, где он должен был быть.
— Гриша! — окликнул его кто-то сзади,- иди сюда.
Григорий Яковлевич пошел на звук. И вдруг из-за одной из палаток вынырнул к нему навстречу Силантий:
— Ты не нас случаем ищешь?
— Вас. Вы чего, стан сменили?
— Да нет, ты просто пропустил его, когда шел туда. Что, как мальчик? — спросил Силантий.
— Заснул, но… я не знаю, доктор сказал, что остается только молиться, воспаление легких, при его слабом здоровье это очень опасно. Да…- вздохнул польский, — а, где Матвей?
— Должен уже быть.
— Да вон он едет, — сказал Коля, стоявший на пригорке возле палатки. Зеленый «Урал» подкатил к собравшимся, и из него выскочила Найда.
— Это же собака Петра Трифонова, — заметил писатель, — а хозяин?
Матвей опустил глаза:
— Мы не успели его предупредить, хотя он вполне мог бы убежать, но не захотел. Его воля. Где Сашка?
— Он на колокольне, — ответила Агафья.
— Надо съездить его забрать.
— Ты весь бледный, ляг отдохни, Матвей, — подошла к нему Агафья, — коля с Васей съездят.
— Да, не плохо было бы поспать, — вздохнул Матвей,- скорей бы уже уснуть.
Саша проснулся оттого, что кто-то соломинкой водил по лицу. Ему на секунду показалось, что он на покосе, что перед ним стоит Васька и хочет ему что-то сказать. Ему показалось, что ничего не было: и папа жив, и кряк, и Тогур. Ему так не хотелось открывать глаза, но он открыл. Перед ним стояли Васька и Коля.
— Вставай звонарь, поедем в лагерь, — потрепал его по голове писатель. Мальчик встал. Солнце уже почти село, только его верхний краешек из последних сил цеплялся за эту сторону земли. Дул прохладный ветер. Саша подошел к Николаю, взял его за руку и сказал:
— Я говорил с ними.
— С кем? — не понял Коля.
— С природой и с… ним, — указал Саша на солнце.
— И что он тебе сказал?
— Что…- начал было Саша, но тут же остановился, — а впрочем не важно. Пойдемте вниз, а то я замерз.
Они спустились с колокольни, сели в «Урал» и покатили на стан.
— Ах, как хорошо, что вы так быстро приехали, — подошла к ним Агафья, как только они вернулись.
— Что случилось? — забеспокоился Саша.
— Матвей, у него тоже лихорадка.
— Тоже? — не понял Саша, — а у кого еще?
— Мы не хотели тебе говорить, но…- начал Коля, взяв его за плечо,- но Илья, он не поправился, у него осложнения, и он, похоже, умирает.
— Что, — опешил Саша, — но почему…,- мальчик заплакал и уткнулся в Агафью.
— Так должно быть, — сказал Матвей, выходя из палатки. Он шел, слегка покачиваясь, но шел.
— Ты зачем встал?- надрывно закричала Агафья.
— Все в порядке, — успокаивал ее Матвей, — я в порядке. Мне Петровича надо найти, узнать, что с нами будет дальше.
— Матвей, успокойся и ляг,- попытался остановить его Силантий, но Матвей его не слышал.
— Вася, отвези меня к Петровичу, — сказал он и сел в коляску.
— Я поеду с вами, — сказал Коля, — чтобы… неважно.
И они уехали.
— Да, да, войдите, — сказал Григорий Яковлевич, когда кто-то вне палатки спросил: « А можно войти?». В палатку вошел Саша.
— Как он?
— Спит, но… боюсь совсем скоро.
Саша присел на край раскладушки. Руки ходили ходуном, эта большая воинская палатка показалась ему ужасно тесной в его горе. Он опустил голову на колени и замер.
— Саша, — позвал кто-то на входе, — можно я войду? — спросил Васька Сычев.
— Заходи, — ответил Саша.
— Я знаю, ты меня, — начал Вася, — видеть даже не хочешь, но… прости меня Саш, я не хотел…
— Да, ладно, все забыл, — отмахнулся Саша, — то, что мы с тобой когда-то поругались, ничто по сравнению с тем, что твориться сейчас, так что забудь.
— М…- зашевелился Илья и открыл глаза.
— Ч, тихо, — успокаивал его Григорий Яковлевич, — тебе нельзя.
— Какая разница, — прошептал мальчик, — Саша,- позвал он, — подойди ближе. Саша подошел и присел.
— Помнишь лес рядом с кладбищем? Когда хранили маму, я был в лесу и вышел, что бы посмотреть.
— Да, да, — закивал Саша, — я видел тебя.
— Я стоял, смотрел на поле, на лес и на кладбище и думал: как все-таки несправедлива судьба. Когда все вокруг готовиться воспрянуть, начать новую жизнь, расцвести, она вносит свои коррективы и этим убивает в человеке жажду жизни. Мне хорошо. Ты хороший человек,- и Илья закрыл глаза.
Саша ничего не ответил, он встал и вышел.
Было уже темно, когда вернулись Матвей и Коля. Агафья светила фонарем на мотоцикл, а Николай помог тем временем Матвею вылезти из коляски, тот был в бешенстве.
— Нет! Это просто не возможно! — кричал Матвей,- он еще будет указывать мне, где жить! Нет! Черта с два вам!
— Тише,- успокаивал его Коля,- тише, люди уже спят
— Что случилось? — подошел Силантий.
— А! — махнул рукой Матвей, — позовите всех, я расскажу, чего нам делать.
Через полчаса все собрались и Матвей начал рассказ.
— В общем дела плохи. Правительство деньги выделило.
— Так об чем шум? — не понял Силантий.
— Но Тогур отстраиваться не будет. Мол, триста лет назад неверно выбрали место, и рано или поздно это должно было случиться.
— И где же нам теперь строить?
— В том то и дело, что деньги нам будут выделять, только если мы обоснуемся в Озерном. Там вроде как для наших властей материал дешевле и доставлять проще будет.
— Ну, так какие проблемы?
— Никаких, — вздохнул Матвей, — НИ-КА-КИ-Х.
На том и разошлись.
Ночью Матвей разбудил Агафью стонами:
— Агафья! Агафья!
— Что?
— Позови Сашу и Колю.
— Ночь на улице, спи, утром позову.
— Я… не доживу до утра, Агафья, — прошептал Матвей, повисла тишина. Через несколько минут Агафья встала и привела Сашу и Николая.
— Ты знаешь, зачем я тебя позвал, — начал Матвей, — все мы когда-нибудь умираем, все возвращаемся домой, во чрево земли, в природу. И так и должно быть. Ты уже большой, ты должен решать сам свою судьбу, сам сделать выбор, правильный выбор. И я хочу, что бы ты Коля помог ему, если что. Только где бы ты ни был Саша, помни, что ты сын этой земли, Сибири, Тогура. Лети вперед, ищи свой свет и свою истину, и да благословит тебя Господь. Да и… Сильке скажите, чтобы не пил сильно, а то скоро с ним свидимся. Ладно, идите, а я еще с Агафьей потолкую.
В эту ночь не спал никто из Митрохиных.
Эпилог
Они умерли под утро, когда занималась заря. И полетели ей навстречу вместе: старик и ребенок, рука об руку навстречу солнцу.
Похоронили их рядом. Поставили деревянные кресты с табличками, саморучно вырезанными Силантием Митрохиным, посеяли лесные цветы, а Сашка принес из Тайги и посадил у изголовья могил кедр, отросток того самого хозяина тайги, где им было так хорошо
Вечером того же дня, после похорон, Саша и Николай сидели на стане и пили чай.
— Ну все, завтра в дорогу,- вздохнул писатель.
— Куда ты теперь, Коля?
— Не знаю, в город, наверно, вольюсь в его ритм и исчезну.
— А книга?
— Отложу пока, а в феврале достану и снова к вам, в Озерное.
— Знаешь, Коля, — начал мальчик, — я не поеду никуда.
— То есть как?
— Я останусь здесь.
— Один?
— Один, нет. Я возьму себе Найду, она ведь теперь без хозяина не сможет.
— А ты уверен, что ты сможешь?
— Уверен. ОН сказал мне, что смогу. Да и не хочу я идти в тот мир. Здесь умерли мои родители, два моих деда. Здесь все меня устраивает, здесь человек — пешка, но шахматист природа не делает неверных шагов. Здесь мои озера правды. Здесь мне хорошо.
А там, что там?
Там страдают дети, просто так, не виновные абсолютно ни в чем. Там люди убивают друг друга ни за что, или же из-за денег и власти. Там человек пытается строить из себя короля, и неизбежно проигрывает партию против природы. И так будет всегда, ибо он сам часть ее, хоть и пытается от этого откреститься.
То, что произошло здесь, лишь самое малое, что она может. И никто не виноват по отдельности, виноваты все вместе. И потому я остаюсь искупать вину. Я остаюсь охранять этот мир.
Утром, когда все еще спали, когда солнце только одним кончиком выглянуло из-за леса. Сашка и Коля поднялись на колокольню. По голубому лазоревому небу носились ласточки, в лесу между зеленью просвечивала белизна зацветающей черемухи и яблони.
— Весна пришла,- сказал Коля, посмотрев на все это, — и этот мир полон жизни, ему хорошо без людей.
— А нам, — продолжил Саша,- нам всем надо начинать новую жизнь. Что же, до встречи, Коля, я уверен, что мы еще встретимся, ведь природа, это, как наркотик, общение с ней не проходит незаметно.
— До встречи, мальчик из тайги.
И он ушел, а Саша остался на колокольне. Люди сняли лагерь и поехали в Озерное, а вслед им бил колокол, звучал в память о соскользнувшем селе. И эта музыка была вечной, как сама природа.
***
Есть где-то на берегу одной из рек России церковь с колокольней и кладбищем. Старая брошенная церковь. Никто в нее не ходит, она просто стоит, как напоминание о чем-то былом.
Но где-то в середине мая, когда природа начинает дышать новой жизнью, и солнце начинает светить ярче, из лесу приходит человек. Он идет по пыльной дороге, не склоняя головы, но и не поднимая ее. Он идет с абсолютно спокойным лицом. Позади него бежит собака, то и дело подвывая.
Он приходит на кладбище к двум одинаковым могилам с деревянными крестами. Убирает с них грязь, поправляет, высаживает принесенные из лесу цветы, поливает растущий между могил молодой кедр, разговаривает с ним и идет в церковь. В церкви он зажигает свечи и молится.
В тот же день по реке приходит лодка: в ней двое высоких суховатых мужчин привозят двух стариков. Они долго разговаривают, пьют чай и стоят службу всю ночь до зари. Потом Григорий Яковлевич увозит по реке Агафью и Силантия. А Саша Митрохин и Николай Витальев вместе с Найдой уходят в лес. Саша — охранять природу, а Коля — писать труд всей своей жизни.
Они подойдут к лесу, развернутся, посмотрят на церковь, на кладбище, на молодой кедр. И Коля скажет: «Надо же, пройдут века, не будет ни церкви, ни кладбища, ни нас с тобой, а этот кедр — будет вечным хранителем этого края. И всякий, видя его, будет понимать, что природа сильна, и человек по сравнению с ней — ничто».
Занималась заря. Природа снова начинала жить сначала.