Уже несколько дней этот город не видел солнца. Густая пелена облаков затянула небо. Темное-серое утро, светло-серый день, темно-серый вечер. И ночь, непроглядно-черная, бесконечная, разрезанная хирургическими ножами ксеноновых фар, с мертвенно-бледными опухолями неоновых витрин и битым стеклом радужно-маслянистых луж. Дождь лил по десять часов подряд, прекращаясь ненадолго, чтобы снова зарядить. Монотонное, унылое шелестение капель, дробь жестяных карнизов, гулкий плеск в забитых мусором ливневках. Редкий свет в окнах, сквозь плотные шторы и жалюзи – желтушные полосы на жухлых газонах. Лето, беспечное лето – нечаянное затишье – оно ушло, за ним растворился во влажной темноте сентябрь с его нежным теплом последних солнечных дней. Долгая ночь наложила на город свой отпечаток. Теперь днем он словно дремал, по-настоящему просыпаясь только после заката. В густой чернильной темноте с мокрым шорохом проносились машины; яркие вывески клубов и кабаков резали глаз, настойчиво засасывая в свое теплое, прокуренное нутро; мутные тени сновали в темноте бетонных кварталов, там, где никогда не было фонарей. Монотонно потрескивали, гудели высоковольтные провода на окраинах, сонно вскаркивали вороны в парке, уже двадцать лет как заброшенном, превратившемся во что-то среднее между непролазной чащей и свалкой бытового мусора.

Семнадцать минут седьмого. Четыре цифры на экране смартфона. Ровно в эту минуту невидимое отсюда солнце полностью скрылось за горизонтом. Густые облака и мерцающее электрическое зарево городских кварталов мешали определить этот момент. Из-за них сумерки казались темнотой, но до этой минуты солнце все еще находилось на этой стороне земного шара. А теперь нет.

Бледное свечение матрицы вычерчивает в темноте хозяйку гаджета. Серое пальто, серый капюшон, серая кепка. Руки в обрезанных перчатках, худые, тонкие пальцы с короткими некрашеными ногтями. Угловатое лицо, блеск очков в толстой черной оправе. Вада потушила экран и убрала аппарат во внешний клапан рюкзака. Темнота снова укутала ее своим влажным покрывалом, спрятала от посторонних глаз. Ее выдавали только шаги – тихий плеск луж, которые за пару дождливых дней разлились на весь тротуар.

Старые районы. Унылое, забытое, пустынное место. Двухэтажные бараки-дома на просевших фундаментах, растрескавшаяся штукатурка стен, омерзительно-желтая, разрисованная похабными надписями. Здесь доживали свой век старики, одинокие и никому не нужные. Среди жилых домов, полупустых, темных, встречались и заброшенные – пялились слепыми провалами выбитых окон, смердели гарью бомжацких костров, кислой вонью экскрементов. Дворы густо заросли деревьями и кустарником, остатки старых гаражей торчали гнилыми зубами поверх этого буйства. Прямо во дворах были устроены погреба – квадратные люки в земле с низкорослыми, ржавыми грибами вентиляционных труб. На толстых петлях висели тяжелые замки.

Ваде нравилось здесь. Тут было тихо. Как на кладбище. Она неслучайно выбрала себе жилье в этом районе – для тех, кто не хочет, чтобы ему мешали, лучше варианта не найти. Плевать, что протекает крыша, что сочатся росой старые, в двадцать слоев перекрашенные трубы, что сквозняк задувает в щели стен, а древний паркет исходит трухой. Здесь уютно. Всего в паре кварталов этот могильный уют исчезает, сменившись типичным болотом спального района, а еще через пару – превращается в суетливый, беспокойный термитник центра.

Она вошла в подъезд. Миновав распахнутую покосившуюся дверь, поднялась по стертым бетонным ступеням, достала из рюкзака ключи. Два замка, скрипучие, заедающие, в тяжелой деревянной двери, разбухшей и перекошенной от гнилой мокроты. Вошла, закрыла за собой, не включая свет, не разуваясь, прошла в комнату. Низкий потолок, побелка в серых пятнах, голая лампочка свисает на коротком проводе. У стены расстелен каремат, на нем – скомканный спальник. Рядом – рюкзак побольше, на восемьдесят литров, сумка, на ней – ноутбук. Одноразовая посуда с засохшими остатками еды – черные кляксы на хрупком белом пластике.

Вада сняла пальто, повесила на гвоздь, вбитый в стену у изголовья, откинула капюшон. Джинсы, толстовка без надписей, берцы на толстой подошве – мужские, явно на пару размеров больше, чем нужно. Волосы короткостриженые, взлохмаченные. Прошла на кухню, открыла низкий, утробно рычащий холодильник. Пакет кефира, черствая булка, две сосиски во вскрытой пачке. Пошла к печке, достала чугунную, заросшую горелым жиром сковороду без ручки. Плеснула на нее воды из крана, порезала старым, сточенным ножом хлеб, выложила куски на сковороде. Чиркнула спичкой, поджигая конфорку. Зубами оторвала угол пакета, отпила. Вернулась в комнату, открыла ноут, запустила, нашла в куче пластиковой посуды тарелку почище, вилку. С коротким звоночком загрузилась винда, автозапустился браузер, фейсбук просигналил о новом сообщении:

Дашуня Звездочка

«Проклятая тварь! Ненавижу!!!!!!Я ТЕБ УБЮ!!!!!! 11сука… блжад… за вс ответеш!»

Бледно-серое в свечении экрана лицо осталось почти неизменным. Стекла очков, заполненные белым отражением фейсбукового окна, надежно скрывали выражение глаз. Только одна бровь слегка приподнялась. Вада включила плеер, отправилась на кухню. В динамиках ноутбука приглушенно захрипел «ObZen» от Meshuggah две тысячи восьмого года разлива. Этот альбом она слушала часто.

Сняв хлеб со сковороды, Вада положила его вместе с сосисками на тарелку, подхватила с подоконника пакет с кефиром и вернулась в комнату. Ела, глядя в экран, словно кино смотрела. Между тем на экране все так же висело сообщение от Дашуни Звездочки. Казалось, Вада получала удовольствие от его созерцания. Покончив с хлебом и сосисками и выжав остатки кефира из пакета, она просто вернула тарелку в стопку посуды. Отерла руки о толстовку, положила ладони на клавиатуру.

Так она сидела несколько секунд, нежно касаясь руками клавиш, впитывая тепло, исходившее от работающей машинки. Вада готовилась. Письмо было тревожным звоночком. Тревожным не из-за содержания – с этим как раз все было в порядке. Тревожным из-за своей преждевременности. Как ребенок, который вместо девяти месяцев решил появиться на седьмом. Рано. Слишком рано.

Нужно было разобраться. Вада глубоко вдохнула, словно перед прыжком в воду. Ладони легко приподнялись, кончики пальцев заскользили по клавишам. Голова закружилась, к горлу подкатил привычный горький комок.

Она никогда не понимала, как у нее это получается. Институтские знания и куцый практический опыт программиста не давал ни малейшего представления, как именно работает то, что она делает. Впрочем, Ваду не слишком интересовало, в чем тут суть. Это мужчинам нужно все разобрать по винтику. Женщине достаточно просто получать желаемый результат. Пока есть результат – плевать, как он получается.

Она скользнула по строкам кода, переходя от сообщения к профилю, от профиля к служебной информации – времени и адресе входа, устройстве, скользнула коротким пакетом на сервер к провайдеру, обойдя файерволы и слепых червей антивируса. «Симантек» – не самый распространенный выбор. Протекла на домашнюю машину – та была включена. Тело, где-то далеко позади, отреагировало на звуковой сигнал – пришло еще одно сообщение в ФБ. И снова от Дашуни. Девочка сидела за компом и ждала, пока враг появится в онлайне. Как удобно. Вада активировала вэб-камеру и не спеша рассмотрела Дашуню, вспоминая, кто это, и чем она могла быть недовольна. Перед камерой сидела женщина средних лет с опухшими, воспаленными глазами, растрепанными, жидкими волосами и тонкими, плотно сжатыми губами. Если бы сейчас Вада могла контролировать свое тело, она бы улыбнулась. Она вспомнила Дашуню.

Тридцать девять дней назад Вада нашла эту женщину в Сети, ковыряясь в чужих ящиках. Дашуня Звездочка (настоящее имя Инесса Васильевна Крынка, тридцать два года, не замужем) в это время вела через сайт знакомств активную переписку с Альфредо Гартьяно, испанцем сорока восьми лет, дважды разведенным. Дела у них складывались неплохо, и Дашуня уже собиралась принять у себя желанного гостя, который собирался приехать, чтобы ознакомится с объектом своей страсти тактильно. Вада не могла пропустить такого. Она немного поиграла с внутрисайтовыми адресами и системой переадресации, сделав так, чтобы запросы терялись, попадали в ящики к местным гомосексуалистам и троллям, а поисковые запросы выдавали мертвые или зараженные ссылки. А хронологию поисков и отчаянные воззвания разлученных через пару прокси завела себе на левый фримейл-ящик. Результат интересовал ее не меньше, чем процесс. Плетение вышло мудреным. Вада занималась им долго – начала в полдень, а закончила в час ночи. Но собой осталась довольна.

Теперь же выяснилось, что Дашуня нашла ее. Нашла, хоть никак не могла, тупая курица. Вада пробежалась по переписке женщины, заглянула на винчестер, перескочила на смартфон, старый, еще на третьем андроиде, дерьмо китайское. Ничего. Вынырнула.

В лицо как ледяной водой плеснули. Кожу кололи тысячи игл, руки подрагивали. Но Ваду эти обычные для нырка последствия не волновали. Рано. Слишком рано. Она достала сигареты, закурила, глядя как поднимается к потолку тонкая ниточка дыма – паутина в мертвом мерцании монитора. Еще три сообщения на ФБ, угрозы, ругань… четвертое.

«Я знаю, где ты живешь, сука!! Октябрьская 8 12… Глаза выцарапю! Патлы выдерну!!!!! Жди меня…»

Вада слегка наклонила голову к левому плечу. Все. Схема запущена. Где-то она ошиблась. Просчиталась. Неважно. Сейчас надо уходить. Быстро.

Пальцы застучали по клавиатуре:

«чертова дура отстань. я тебя незаню»

Вада собирала раскиданные по квартире вещи. Собрала в ванной ворох еще влажного белья, комом сунула в рюкзак. Подхватила спальник, вытряхнула из него пару грязных носков, стала скатывать. Не получилось – неровная колбаса не хотела упаковываться в чехол, выпирала. С шипением Вада бросила его на пол. Курлыкнул сигнал сообщения.

«Все ты знаеш. Я тебя убью. Жди скуа»

«расскажи хоть за что. Я непонимаю???»

– Давай излей мне душу… – Голос Вады звучал как шорох просыпавшейся крупы. Она снова занялась спальником, теперь спокойнее, ровнее.

В этот раз получилось – чехол закрыл его, ремни затянулись. В рюкзак. Сверху – скомканные свитера, пара джинсов, выгоревшая футболка. Кроссовки в коридоре – летняя обувь. На подошвах – засохшая грязь. По фигу. Кроссовки легли поверх одежды, заполнив остаток пространства рюкзака. Теперь верхний и боковой клапаны. В боковой – зубная щетка, паста, мыло, бритва, дезодорант, полотенце. В верхний – фальшивый паспорт и такой же фальшивый студак, тюбик крема, флакон туалетной воды. Отлично.

«Все ты знаеш, тварь. Ненавижу тебя… ненавижуненавижуненавижууууууу……»

– Правильно делаешь. Давай говори еще, – пальцы пробежали по клавишам, касаясь их нежно. – Сейчас тебе будет о чем сказать…

Без нырка – Вада просто перебросила последнее письмо от Альфредо со своего ящика на почту Дашуни. Почти сразу иконка «Дашуня набирает сообщение…» исчезла. Не выключая ноутбук, Вада сложила его, упаковала в сумку, пристегнула к рюкзаку.

Уже через минуту она вышла из квартиры. Пальто наглухо застегнуто, капюшон натянут на глаза. Большой рюкзак – на спине, маленький – на груди. Дверь заперла, ключи швырнула во влажную темноту за выбитым окном. Достала смартфон, взглянула на время. Девятнадцать ноль шесть. У старых районов есть свой недостаток – такси тут не поймаешь. Машины иногда проезжали по здешним разбитым улочкам, гремя на залитых водой ямах, слепя фарами, но голосовать было бесполезно. Вада почти бежала, вслепую перескакивая лужи, цепляясь за обвисшие, мокрые ветки. Пятьсот метров по прямой – и проспект Химиков. Там ходит троллейбус. Прямой троллейбус до автовокзала, всего три остановки. Автовокзал работает до шести (военное время накладывает свои отпечатки), но там стоянка такси. Оттуда, не светя номером мобилы, можно доехать до железнодорожной станции. Поезд на Харьков будет в одиннадцать пятьдесят. Можно успеть взять билет и уехать. Главное, выбраться из города до рассвета. С рассветом шансы на это сильно уменьшатся.

Впереди посветлело – электрическая желтизна бликами растекалась по мокрому асфальту, перемигивались вывески. Проспект Химиков – одна из главных артерий в старых районах. Все важные узлы на нем: автовокзал, главный городской базар, химкомбинат. Последний уже три года как остановился, медленно разрушаясь от времени и мародерства. Но те, кто еще работал там, упрямо держались за свои места, подпитывая себя слухами о «скором запуске» и довольствуясь минимальными выплатами. Самоотречение таких существ было Ваде отвратительно. Наблюдать за ними было так же неприятно, как за возней экзотических насекомых в террариуме. С тем только отличием, что наблюдатель и наблюдаемые были по одну стороны стекла.

Щурясь под желтушным глазом фонаря, Вада вышла на проспект. Смешавшись с рокотом двигателя, глухо пульсировали где-то справа басы – какой-то орангутанг тестировал новую аудиосистему своей чудо-тачки. С хрюканьем бита смешивались хрипы подвыпившего мастера караоке из небольшого полуподвального кабачка, за спиной слышались приглушенные истерические женские выкрики и вторящий им сиплый мужской баритон. Тоскливо завывала где-то в паре кварталов сирена неотложки. В полутемных окнах бледно-синим светились квадраты телевизоров.

Остановка троллейбуса была на другой стороне, а светофор на перекрестке не работал уже пару месяцев. Переходить дорогу приходилось на свой страх и риск: водители здесь не слишком уважали правила дорожного движения и еще меньше – пешеходов. После начала войны, когда город оказался на достаточном удалении от линии фронта, сюда перебралось много народа с «горячих» территорий – мажоров и чинуш в основном. Запуганная и парализованная милиция их не смущала, а вынужденные трудности сделали злыми и нервными. Так что переход улиц, особенно в темное время, требовал осторожности.

Пронеслась пара машин, ухая электронным битом и хлопая обрывками речитатива. Гангста по-русски – убого и отвратительно, прямо как с картинки Васи Ложкина. Потом стало тихо, только доносилось со стороны химкомбината натужное гудение троллейбуса. Как раз вовремя. Вада шагнула на дорожное полотно, разбрызгав мелкую лужицу, уверенно двинулась по стертой зебре. Рев мотора, резкий, внезапный, хлестнул по ушам, заставил обернуться. В этот момент включились фары, ослепив белесым пучком ксенона. Тело рванулось назад, мышцы свело от напряжения… Удар последовал мгновением позже, чернота в глазах взорвалась красным, ощущение тела пропало. Вада не понимала, что с ней происходило в этот момент.

Когда она пришла в себя, первым чувством была нестерпимая, тупая боль в бедре. Хлопнули где-то за пределами восприятия дверцы, потом чьи-то руки подхватили ее с двух сторон, стянули рюкзак, поволокли. Их голоса звучали в голове Вады искаженно, гулко. Ее швырнули вперед, в сухую, пропахшую бензином и по́том темноту, где она приземлилась на мягкое, засаленное. Что-то за спиной стукнуло, снова хлопнули дверцы, рокот холостых оборотов сменился ревом и визгом шин. Ваду откинуло назад, прижало к спинке заднего сиденья. Постепенно в голове прояснялось.

– Куда ее? На Партизанскую? – спросил женский голос, прокуренный, севший.

– Нет, бляха! Домой к тебе отвезем! Ты, Жека, совсем тупая, да? – ответил мужчина резко. Он явно нервничал.

– Не хами. Можно и на гараж отвезти. – Женщина казалась спокойнее.

– Лучше на отдел. Спокойнее. Примем как положено, а дальше…

Вада напряглась. Партизанская – улица, на которой стоит горотдел милиции. Наверно, о нем и говорил мужик. Вот ведь непруха! Уже три года – три – все работало как часы. Где она ошиблась? Что упустила?

Осторожно запустила руку во внутренний карман пальто. Гладкий прямоугольник смартфона и его ощутимая тяжесть немного успокоили Ваду. Кто-то из похитителей включил радио, попав на новостной блок.

«За прошедшие сутки боевики восемнадцать раз обстреливали позиции украинских военных. По сообщениям спикера СНБО Андрея Лысенко, двое военных погибли, еще восемнадцать получили ранения…»

– Выключи это дерьмо, – потребовал нервный. Кажется, он сидел на пассажирском сиденье.

– Завали и не мешай слушать. Скоро все там будем.

– Я не буду.

– Это потому, что за тебя еще СБУ не взялось. А я уже в Киев съездила. В закрытом вагончике. И меня нормально так поспрашивали: где, кто и почему. Лешик, не думай, что нам так все и забудут. Город сдали без единого выстрела – и кого-то за это назначат виноватым. Понятно, не тех, кто отдавал – или не отдавал – приказы. Назначат таких, как мы. Тех, кто стоит пониже и знает поменьше.

Голос радиоведущей вторил глухому бормотанию ментов. То, что это были менты, сомневаться уже не приходилось. Увлеченные разговором, они даже не смотрели назад. Вада осторожно ощупала телефон. Сейчас ей не надо было даже видеть экран. Достаточно того, что устройство включено. Пальцы застыли на стекле, слегка подрагивая от вибрации машины. В ушах поднялся монотонный звон.

– И что?

– А то, что умные люди уже давно записались в батальоны. Оттуда не достанут.

– Я к идейным не пойду.

– Тебя и не возьмут. Есть наши батальоны, милицейские. Набирают из своих. Без говна. Стоят по внутренним блокпостам, подальше от фронта. Низкий кредит доверия, бляха.

– Как по мне – отлично. Пусть западняне под обстрелами сидят. Так ты что – надумала переводиться?

– Не-е, – протянула Жека. – Бабам с этим сложнее. Это вам, мужикам, зеленая улица. Что там с девкой? Мы ее не уморили там? Что-то никак не оклемается.

– Да все норм. Просто глуханули чуток.

– Проверь.

Вада в это время уже добралась до телефона Лешика, по нему соскользнула в профили соцсетей. Так и есть – мент. Как они нашли ее? Глупый вопрос – нашли, потому что время пришло. Сначала Дашуня, теперь вот они. Но почему так рано?

Бортового компьютера в машине не было, и это сильно усложняло задачу. Поганое корыто, чертов запорожский «ланос». Что можно сделать, что?! Сейчас он обернется, увидит ее, увидит руку в кармане, ударит – наотмашь, кулаком по лицу…

Внезапно через Сеть Вада уловила вай-фай точку. Совсем рядом. Движется быстро, наперерез траектории «ланоса». Машина – Volkswagen Tuareg. Бортовой компьютер включен, подсосался через вай-фай к смарту водилы, тянет какое-то музло. Давай, давай, надо успеть.

Виски заломило от усилия, перед глазами прыгали цветные пятна, руки онемели. Трюк на миллион.

Перекресток. Тоскливо мигает желтым глазом неработающий светофор. «Ланос» идет по главной, Жека даже не притормаживает, уверенная в себе. Рев мотора справа, отчаянный визг тормозов. Массивный, шоколадного цвета кроссовер влетает в передок «ланоса» сбоку, сбивает, раскручивает его. Вада выныривает из Сети, ошалелая от резкого перехода. Это как проснуться от ведра холодной воды, вылитого на голову. В глазах – искры и круги, тело словно иглами утыкали. Инерция швыряет ее, как игральную кость в стакане. Хрустит, разлетевшись на мелкие осколки, стекло, визгливо матерится Жека, орет ее напарник. Ослепшая и оглохшая, Вада нащупывает дверную ручку, распахивает дверь, вывалившись из салона прямо в засыпанную битым стеклом лужу. Осколки больно впиваются в ладони, брызги холодной грязи стекают по лицу. Где-то сбоку глухо вопит водитель «туарега», придавленный подушкой безопасности. Вада поднимается, шатаясь, бредет к тротуару.

– Стой! А ну стой, курва!!!

Истошный женский вопль бьет в спину, но Вада только прибавляет ходу. Шаркающие шаги доносятся сзади. Вперед, еще, еще… Вада спотыкается о бордюр, падает лицом в газон, жухлый и размокший. Прежде чем она находит в себе силы встать, ее прижимают к земле, придавив коленом между лопаток, скинув капюшон и вцепившись холодной пятерней в волосы. От рывка голова запрокидывается. Сверху, вычерченное контрастными тенями, нависает женское лицо. Правая половина залита кровью, щека разорвана, губа распухла.

– Куда собралась, тварь?!

– Ты кто? – с трудом прохрипела Вада. Говорить с запрокинутой головой было трудно.

– Ты думала, я тебя не вычислю, курва? Зря. Ой, зря.

– Пусти… я тебя не знаю…

Рука, бессильно откинутая, вдруг коснулась чего-то твердого. Обломок кирпича. Ломая ногти, зацепила, потянула…

– Хорошо, что вы, малолетки, так уверены, что через Интернет вас не вычислить. Ты думала, настучишь на меня – и все? Меня посадят, далеко и надолго? Обломись. В этой стране так дела не делаются. – Жека наклонилась, почти касаясь губами уха Вады.

Та молчала, упрямо пытаясь выковырять из грязи обломок. Теперь она поняла, вспомнила. Евгения Колодько, майор милиции. В круговерти событий имела неосторожность поддерживать контакт с «той стороной» – подругой, бывшей прокуроршей, получившей нехилое повышение в «народной республике». Ничего такого, просто обычный женский треп. Но Вада решила немного поменять его окрас и содержание. Слегка подправила имейлы, записала фрагмент телефонного разговора, вырванный из контекста и очень двусмысленный. Все это собрала и переслала в СБУ – использовав почтовый ящик коллеги Колодько. Двадцать шесть дней назад. За это время Жеку сильно потрепали. Но, видимо, недостаточно.

Ментовка ударила открытой ладонью по уху Вады, на несколько секунд оглушив ее. Потом еще – так же хлестко, уверенно.

– Что, курва, нравится? Погоди, я еще не то с тобой сделаю. Знаешь что? Я тебя проведу как террористку. Информаторшу. А потом отдам в один из батальонов. Выберу самый отмороженный. Чтоб даже разговаривать не стали. Сразу начали бить и насиловать. Бить и насиловать. Слышишь, тварь?!

– Эй, что там происходит? – раздался незнакомый голос. Наверное, водила фольца выбрался-таки из-под подушки.

Жека инстинктивно обернулась. В этот момент пальцы Вады выдернули из грязи обломок. Описав короткую дугу, он врезался в нос ментовки, от ошеломления ослабившей хватку. Вада рванулась, ударила еще. Удары выходили слабые, смазанные, но Жеке хватило. С воем она закрыла руками лицо, отпрянула. Вада дернулась вперед, встала на четвереньки, поползла, на ходу поднимаясь, ныряя в темную глубину подворотни. Жека погналась за ней, ее топот, плеск грязи под ногами упорно преследовали Ваду. Женщина не кричала – бежала молча, уверенно. Вада петляла по гаражам, проскальзывала по узким тропкам между домами, перескочила через низкий бетонный забор детского сада. Обогнула его, стараясь избегать известково-белесых стен павильонов, снова перемахнула забор, двинувшись почти в том же направлении, откуда прибежала. Сердце стучало так, что болели ребра. Горло горело огнем, в уши словно пробки вбили. Левое колено при каждом шаге взрывалось острой болью. Погони слышно не было. Пробежав пару кварталов, Вада перешла на шаг, прикидывая, как быть дальше.

Все вещи остались в «ланосе». Оба рюкзака, документы. Это ничего. Это все равно. Главное – ушла. Что теперь? Возвращаться на проспект не хотелось – далеко, и нет гарантии, что там ее не будут ждать. Такси. Такси – хороший вариант, но лучше не светить номер, номер лучше не светить. Можно найти ближайшего кента, подключиться к его телефону, перевести на свой… Нет, сложно, она слишком устала для еще одного нырка.

В просвете между кособоких трехэтажек показалась небольшая улочка. Энергетиков. Отлично. Там, на перекрестке с Советским проспектом, был небольшой кабачок, «Джокер», выходивший парадным в сквер, заросший и неухоженный. Можно зайти, выпить кофе, немного оклематься, потом попросить бармена вызвать машину и уехать на вокзал. Эта мысль показалась разумной.

Вада с опаской вышла на перекресток. Откуда-то ниже по Советскому доносилась рваная, громкая музыка и слышалось глухое бормотание толпы. Звуки знакомые. Кафе «Фея» при ПТУ № 98, давно облюбованное местной неферской тусовкой. Там регулярно проводились говно-сейшены с местечковыми музыкантами. Отвратительный звук, порошковое пиво в пластике, свински бухая толкучка грязных подростков вперемешку с престарелыми маргиналами, так и не нашедшими места в жизни. Раньше Вада там бывала. Ее даже прикалывал тамошний отвратняк. Но сейчас она решила обойти его стороной. Кофе там нет, нет и телефона. К черту.

«Джокер» располагался почти напротив, в сквере между двумя полосами проспекта. Сквер украшали разбитые лавки и два советских памятника каким-то деятелям раннекоммунистического периода. Тут было наплевано, валялись бутылки, окурки и презервативы. Два фонаря когда-то освещали окрестности, но теперь лампы в них перегорели, а провода были обрезаны сборщиками цветмета. Неухоженные вязы за много лет сплелись в невысокую, метра два, чащу, сквозь которую шла узкая тропка. В конце ее приветливо светилась красным вывеска. На дверях под вывеской был приклеен скотчем лист А4 с напечатанной на принтере надписью: «Согласно распоряжению военно-гражданской администрации области, лица в камуфляжной форме и с оружием – не обслуживаются». В мерцающем неоновом свете Вада немного привела себя в порядок – точнее, попыталась стереть налипшую грязь с пальто и джинсов. Не очень успешно.

Интересно: то, что она делает, можно назвать хакерством? Вада в который раз задала себе этот вопрос, глядя на потемневшие, в черных контурах пальцы. Грязь оказалась на удивление въедливой, еще больше испачкав одежду и прицепившись к рукам. И все-таки? Хакерство – это навык деконструкции кода, поиска его слабых мест, использование их. А Вада занималась чем-то совсем другим. Она просто лепила код, как ей было удобно. Манипулировала им, не встречая особых преград. Ее руки словно распадались на биты, бесконечную череду нулей и единиц. Ни черта не понимая «как именно», она делала «так, как нужно».

Потому в очередной раз пришла к тому же самому выводу. Она не хакер. Кто же тогда?

Ответ был достаточно прост. Она – ведьма.

Та, кто получает желаемое путями, недоступными большинству. И желает того, что большинству никогда не придет в голову желать.

Внутри было сумрачно, тепло и немного душно. Часы над барной стойкой показывали половину девятого. Людей за столиками было немного. «Джокер» не отличался ни стилем, ни качеством, но Ваде было на это наплевать. Она подошла к стойке, вытащив из кармана пару смятых купюр. Если ты – маргинал в поношенных шмотках, всегда, заходя в кабак, показывай деньги. Даже если не собираешься платить. Это избавляет от тягуче-напряженных взглядов и глупых вопросов.

– Капучино. Самую большую чашку.

За барной стойкой оказалась девушка, слишком угловатая и высокая, чтобы быть красавицей, и слишком замученная, чтобы казаться обаяшкой. Крашеная блондинка с потемневшими на пару сантиметров корнями волос и колечком со стразом в правой ноздре. Челюсти сильно выдавались вперед, блеклые серые глаза были слишком маленькими.

– Двести грамм. Тридцать пять гривен, – не слишком приветливо сообщила она.

Вада оставила на стойке две двадцатки и отправилась за столик в дальнем углу, у дверей. Терпеть не могла давать на чай. Это была проверка: принесет сдачу – молодец, не принесет – ей же хуже. Привычная вилка, хоть сейчас и не время.

– Ритуал надо блюсти, – сама себе буркнула Вада, садясь спиной к стене. Отсюда хорошо видна была дверь, а вот Ваду входящие не увидят. По крайней мере не сразу. Вытянув ноги и откинувшись на неудобном и холодном пластиковом стуле, она лениво полистала меню – просто от нечего делать. Заказывать здесь еду она не стала бы.

Сейчас, в тепле и спокойствии, она стала обдумывать ситуацию. В ее делах, как и при любом колдовстве, важен был ритуал. Соблюдение ритуала – вот что заставляло колдовство работать, а совсем не глубинное понимание процесса. Методом проб и ошибок Вада вычислила два важных момента, которые сама для себя назвала «скорострельность» и «отдача». Скорострельность определяла, как часто Вада могла сплести что-то по-настоящему крупное. Не мелкие нырки, слабенькую подтасовку цифровой реальности для собственных нужд, а серьезные, комплексные плетения, которые ломали людям жизнь. Период повторения был настолько банально-очевидным, что она сначала даже не поверила. Пришлось подтверждать практикой. Местами – болезненно.

С отдачей было сложнее. Отдача приносила ведьме полную меру того, что она сотворила с другими. В лучшем случае – телесную немочь, депрессию или затянувшиеся на пару недель месячные. В худшем – что-то, что запросто могло убить или покалечить. Отдача приходила, если превысить скорость или если достигнуть предела… Скорость Вада не превышала. А предел – предела она еще не достигла. Во всяком случае, ей так казалось. До сегодняшнего заката.

Барменша сама принесла капучино – большая чашка-пиала, ложка, два стика сахара. Два стика на двести граммов. Издевательство.

– Девушка, а сахару можно еще? – спросила Вада, разглядывая пенную шапку на пиале.

– Вот сахар, – барменша указала на подставку для салфеток. За ней и правда обнаружилась небольшая кейтеринговая сахарница – исцарапанный, некогда прозрачный пластик, заостренный алюминиевый клюв.

– Спасибо.

Подклеенная скотчем пятерка сдачи обнаружилась под блюдцем. Вада скривила губы в ухмылке. Повезло тебе, лошадка. Убрала купюру в карман. В другой упрятала оба стика – их она тырила в каждой забегаловке, скорее из любви к искусству, чем для пользования. В рюкзаке, в ментовском «ланосе», у нее остался приличный запас, с полкило наверное. Из самых разных мест: Киев, Луцк, Черкассы, Одесса, Белгород, Орел. Даже из польского Люблина парочка. Теперь придется коллекцию восстанавливать.

В капучино Вада высыпала почти полсахарницы. В похрюкивающих колонках слащавый сопрано-негр из The Heavy сообщал, что «здесь не место для героя», усиливая сказанное двойным отрицанием. В подвешенном к потолку экране под эти зловещие слова патетично кривлялся Потап в очках на пол-лица и сутенерской мохнатой шапке. Отличная идея – распараллеливать видео и звуковой ряд.

Вада стянула перчатки и обхватила чашку двумя ладонями, впитывая тепло напитка. На блестящей белой поверхности наверняка останутся серые отпечатки, и это радовало ведьму. Она жила как бы сквозь этот мир, в нем и одновременно вовне его. И такими нехитрыми действиями оставляла в мире следы. Первый глоток, состоявший больше из пенки, был чертовски хорош. Второй, уже сиропно-сладкой кофейной жижи – еще лучше. Вечер начинал выравниваться.

И тут двери кафе раскрылись – широко и резко. В зал вошли трое в камуфляже, влажные от дождя, с темными, обветренными лицами. Все трое – с автоматами на потертых ремнях, с обмотанными желтой изолентой магазинами. Барменша вскинулась, метнулась к дверям на кухню, позвала кого-то. Пока бойцы дошли до стойки, навстречу им уже выдвинулся грузный мужичок в потертом пиджачке.

Ваде не слишком хотелось досматривать эту сценку. Она провела в этом городе не один день и знала, как должны и как не должны вести себя военные. И надпись на дверях не забыла. Этих могло сюда занести по ее душу. После ментов – вполне логичное развитие. Уже поднимаясь, она сделала один большой глоток, едва не подавившись и испачкав нос и губы в пенку. Солдаты пререкались с администратором, не обращая на нее никакого внимания. Двери протяжно скрипнули, мокрая, дождливая темнота лизнула разогревшуюся кожу лица шершавым языком. Не оглядываясь, Вада двинулась вниз по скверу, прошла памятники и, огибая разросшиеся кусты, скрылась в тени, которую отбрасывала безыдейная коробка двухэтажного здания ЗАГСа. Убедившись, что ее не преследуют, достала смарт. Четверть десятого. Черт, она проторчала в «Джокере» полчаса, считай, без толку – да еще и перчатки на столе забыла. А все корявая лошадь-барменша. Могла бы быть и порасторопнее.

– А тебе, коза, – сама себя отругала Вада, – не мешало бы следить за своими вещами. И за временем.

За ЗАГСом расположилось еще несколько административных зданий и Советская площадь – одна из трех городских площадей, не самая крупная, но самая старая. Дома вокруг нее строились еще в пятидесятые, и это было единственное место в городе, которое отличалось хоть сколько-то приметной, не противно-коробчатой архитектурой. Но Ваде туда было не надо. Общественный транспорт там не ходил, кварталы вокруг были глухие, темные, такси не поймаешь. Хотя…

Недалеко от площади находился ресторан «Эдем» – место обеденных посиделок и вечерних погуделок городской власти. Ваду там развернули бы с порога, но вторая чашка кофе в ее планы не входила. У ресторана почти всегда дежурила пара таксомоторов. Возьмут они дороже, сильно дороже, но выбирать не приходилось.

Она свернула к выходу из сквера, споткнувшись о торчащий из земли обломок бетона – остаток скамейки или урны, наверное. В этот момент сбоку затрещали ветки, и что-то темное с воем налетело на Ваду, сбив с ног. Ударившись затылком, ведьма на секунду потеряла ориентацию.

Нечто, смердящее ссаными тряпками, восседало на ней сверху, хлеща по лицу мокрыми лохмотьями, впиваясь в кожу твердыми, как палки, пальцами. Прежде чем Вада пришла в себе, нечто навалилось ей на лицо, в глаза полезли спутанные, жесткие волосы, дрябло мягкий рот присосался к щеке, гнилые, шатающиеся зубы попытались вгрызться в плоть. Вада несколько раз ударила скулящую тварь кулаками по лохматой голове, пытаясь оторвать от лица, потом ухватила за космы, рванув от себя.

В темноте нападавшее казалось бесформенным силуэтом, амебой, которая отращивала щупальца там, где они были нужны. От вони першило в горле, лицо было измазано холодной слизью. Нечто вцепилось деревянными пальцами в горло Ваде, сдавило. Ведьма отпустила одну руку, ударила прямым в лицо, метя в глаза. Раз, второй, третий. Наконец чужие пальцы разжались, дав глоток воздуха. Вада повалила тварь на бок, выкручиваясь из-под нее, потом оттолкнулась ногой, откатилась, поднялась на ноги. Нечто ползло, стелясь по грязи, – темное пятно на лоснящемся в отсветах дальних фонарей газоне. Потом резко, с сипящим выдохом, прыгнуло, выкинув вперед голые, узловатые руки. Вада отпрыгнула, побежала – дальше, к свету. Нечто гналось за ней, ломая кусты, глухо шлепая по растрескавшемуся асфальту, вопя тонко, надтреснуто. Ведьма выскочила на освещенный рукав проспекта, огляделась. Одинокий прохожий поспешно удалялся по улице Горького, стремясь убраться из-под фонарей. Одинокая машина пронеслась мимо, водитель топил под сотню. Вада побежала – к площади. До нее метров двести, там всегда кто-то есть. Тварь преследовала ее. Вада слышала, как та ломится сквозь кустарник, шелестит по жухлой траве – всегда в тени, ни разу не показавшись в кругах фонарного света. Ее вой перерос в надломленное хныканье, как у больной кошки.

Ведьма выбежала на площадь – абсолютно пустую, но ярко освещенную, пробежала к самой середине, замерла, оглядываясь. Сюда незаметно не подберешься. Тридцать метров площади с любой стороны. Для обеих. Что дальше?

Вада видела такси – всего в сотне метров, на перекрестке с улицей Ленина светились желтым шашечки. Дорога казалась свободной. И Вада побежала.

Нечто вышло ей навстречу примерно на половине пути. Уже слышна была музыка из «Эдема», пошлое пение местной певички под такое же пошлое миди. Нечто замерло, как пес, вытянув кверху косматую голову. Потом медленно поднялось, встало прямо.

Теперь, в свете фонарей, Вада могла разглядеть то, что на нее напало. Это был человек. Женщина. Уродливая, опустившаяся, замотанная в невообразимое тряпье вместо одежды, заросшая грязью. Седые лохмы волос трепал ветер. Живот вздулся гротескным пузырем, конечности, наоборот, истончились, как сухие, сучковатые ветки. Она скулила и хныкала, мелко тряся головой. Вада замерла, не решаясь сделать следующий шаг. Она узнала и эту.

Самая лучшая ее шутка в этом городе. Пятьдесят два дня назад. Многоходовка, которой Вада по-честному гордилась. Вначале вскрылась переписка врача с менеджером-фармацевтом, обещания откатов за дорогой препарат. Иностранная вакцина, купленная по госпрограмме и уже якобы распространенная. Темная схема, даже упаковка маркировалась набором ничего не значащих цифр. Потом нашлась цель – женщина с поздним новорожденным ребенком, трепетно любимым. Болезненным ребенком. Положенная по сроку вакцинация, препарата нет, но можно провести заказ напрямую через врача. Очередной развод пугливых барышень. А потом небольшая путаница в заказных листах фармацевтической компании. Электронный документооборот – это прекрасно. Никак не понять, где именно в накладную вкралась ошибка. Одна вакцина вместо другой. Канадская, хорошая, против великого и ужасного H1N1, о котором все уже успели забыть. Та самая, которая в трети случаев приводила к смерти вакцинируемого. Удачное попадание.

Врач чудом откупился от тюрьмы, а мать – мать стояла сейчас перед Вадой. Нечто, еще пару месяцев назад бывшее человеком. Черт, как вышло, что пропустила? Кто остался неучтенным?

Сорвались одновременно. Вада – в сторону, нечто – наперерез. Пальцы вцепились в полу пальто, потянули. Ведьма упала, приложилась лицом о щербатый асфальт. Вслепую ударила ногой, угодив во что-то мягкое и податливое, перевернулась на спину, ударила еще – в этот раз прямо в лицо. Тяжелым берцем получилось лучше, чем худым кулачком. Тварь замешкалась, разжала пальцы. Загребая ногами, Вада отползла, подхватилась, побежала. Скулеж за спиной перерос в хриплый вой. Шашки такси манили, мечась перед глазами в такт бешеному сумбурному галопу. Рука шлепнулась на мокрый багажник, соскользнула, потом вцепилась в стылую ручку, рванула. Дверца распахнулась, воздух из салона пахнул искусственной хвоей освежителя. Вада ввалилась внутрь, резко захлопнув дверь.

– Эй, ты что, блин, дверцу мне хочешь поменять? – ругнулся водитель.

– Жедевокзалпожалуйста, – одним словом выдохнула Вада, тут же сунув смятую сотку между передних сидений. Водитель денег не взял, завел машину, вырулил на Советский… Темный клубок вывалился на капот откуда-то сбоку, распластался, растопыренной ладонью хлопнув по лобовому стеклу. Водитель выматерился, выдавил тормоз, распахнул дверцу. Уже на улице сгреб истерично визжащую тварь, швырнул на землю, вскрикнув от омерзения. Несколько раз методично ударил ее, корчащуюся, ногами куда-то в центр тряпичного кубла, потом, сплюнув, вернулся в машину.

– Совсем бомжи охренели. Тварь пропитая, – он бросил на Ваду взгляд через зеркало. – Это ты не от нее так бежала?

– От нее, – кивнула Вада. Водила хмыкнул:

– А тебе точно на вокзал надо? Или ты просто с перепуга?

– Точно надо.

– Ну как скажешь, – он снял рацию, придавил кнопку. – Два-семь с попутным, ЖД-вокзал.

– Принято, два-семь, – хрипло отозвался динамик.

Машина неслась по освещенному проспекту, мимо неоновых гирлянд, свисавших с фасадов, мимо скверов и стадионов. Позади остался Дворец культуры с иллюминированным фонтаном, который включили по случаю визита какой-то иностранной комиссии, потом теннисный ангар, кинотеатр советской постройки – параллелепипед с покореженными алюминиевыми буквами на фасаде. «СОВРЕМЕННИК». Отличное название для постройки из семидесятых.

Ладони саднило. Вада подняла их, стараясь разглядеть в сумраке салона. Мимо проносились фонари, натриевые лампы светили сквозь окна бледно-золотым, кругами плясали тени. На ладонях грязь забилась в глубокие царапины, оставленные асфальтом площади. Грязь и кровь. Вада коснулась лица, там, где ударилась, падая. Кожа напухла и болела, но, кажется, осталась целой.

– Куда едешь? – спросил водитель. – Киев?

– Угу, – легко соврала Вада. Для нее врать незнакомым людям было даже не рефлексом, а чем-то более глубинным, патологическим.

Видимо, водитель ждал продолжения, но ведьма была не в настроении изображать вежливость. Тогда он включил плеер. К удивлению Вады, не радио, а что-то из своих записей. К еще большему удивлению – «Лодку» Чака Рейгана. Чака она не любила, но знала. Странно было, что донбасский таксист слушает американский кантри-панк.

Они выехали на перекресток. Здесь, на пересечении Советского проспекта с Гвардейским, по сути, был центр новых районов – урбанистического антонима районов старых. Оживленные улицы, многоэтажки, офисы крупных фирм, гостиницы, ночные клубы и дорогие магазины. Здесь же на площади Победы – самой крупной городской площади – расположилась областная военно-гражданская администрация. Много света: электрического, неонового, ксенонового. Много дорогих машин: «мерседесы», «порше», «лексусы», «инфинити» – наглядная демонстрация плохого вкуса местной элиты. В основном кроссоверы – дороги, и без того не самые лучшие, за последний год были сильно разбиты гусеницами танков и БМД.

На стоянке слева стояло десятка два мотоциклов, чоперов в основном. Байкеры, не парясь по поводу дождя, торчали тут же, дымя сигаретами и потягивая пиво.

Вада долго смотрела на них. Чертова ночь заставляла бояться всего. А между тем в прошлый раз именно страх – страх перед солдатами – толкнул ведьму на глупость.

Водитель нервно прокашлялся, привлекая внимание.

– Че-то сразу не подумал… надо заправиться заехать. Успеваем?

– Не знаю, – скривила губы Вада. – Вам через блокпосты проезжать.

Водитель промолчал. Железнодорожный вокзал располагался за чертой города, а проезд через блокпосты закрывался в девять – после этого покинуть город становилось проблематично. Но люди на то и люди, чтобы договариваться.

– Проедем, – буркнул таксист, прибавив газу. Миновали площадь, выехали на Новикова – набережную, идущую вдоль большого озера. Это была южная окраина города, за ней начинались пригородные поселки. Сразу за перекрестком светилась огнями газовая заправка.

Таксист остановил на въезде, Вада послушно вышла. Отправилась в магазинчик, рассчитывая купить что-то на перекус. Взяла сдобную булку и питьевой йогурт. Часы на кассовом аппарате показывали двадцать один пятьдесят. Расплатившись, тут же у кассы откупорила бутылку, сделала хороший глоток. С булкой не спешила – та была не очень свежая и особо аппетит не возбуждала. Выходить не хотелось – дождь прекратился, но с озера задувал промозглый, сырой ветер. Водитель о чем-то препирался с заправщиком, махал руками. Потом плюнул, пошел к магазину.

– Извини, – сказал он, войдя. – Что-то с предохранительным клапаном, бак не держит давление. Сейчас я товарищу промаякую, он тебя подхватит.

Вада кивнула, внутри сомневаясь, что из этой затеи будет толк. И оказалась права. Спустя минут пятнадцать таксист, смущенно извинившись, посоветовал позвонить другому оператору. Вада кивнула и, перебравшись через дорогу, зашагала по освещенному Советскому назад, к площади Победы.

Когда центр города находится в пятнадцати минутах ходьбы от окраины – это не только смешно, но и удобно.

Город вообще был очень компактным. Здесь почти отсутствовал частный сектор – даже в старых районах основу застройки составляли двух-, трех- и пятиэтажные многоквартирки. Новые районы были застроены еще плотнее – и город, занимавший меньшую, чем у соседей, площадь, вмещал солидно больше населения. Вада миновала Ледовый дворец – еще одно циклопическое творение советских времен. Огромный крытый амфитеатр на пять тысяч мест, серое чередование узких полос стекла, железа и бетона. Сейчас он стоял темной, мертвой громадой, располосованной сверху вниз голубоватыми полосами прожекторов. Вада поглубже натянула капюшон. Ночь только начиналась – до рассвета еще десять часов. Десять часов, которые нужно пережить. Кто еще? Ведьма напрягла память, вспоминая свои главные триггеры в этом городе.

По другой стороне параллельно ей шла небольшая компания, четверо молодых мужчин. Они о чем-то спорили – на чешском или словацком, судя по всему. В городе уже год как было не продохнуть от иностранцев: ОБСЕ, Красный Крест, конторы рангом пониже от определенных стран: Норвегия, Австрия, Швеция, Италия, США… Медицинские центры, центры помощи беженцам, реабилитационные. Гостиницы были переполнены, репетиторы английского усиленно учили иностранцев основам русского и украинского, возле ресторанов и клубов каждый вечер выстраивались машины с европейскими флажками и эмблемами гуманитарных организаций. Наверное, все эти иностранцы приносили городу пользу – Вада никогда всерьез над этим не задумывалась. Польза – это не ее профиль. Люди не заслуживают того, чтобы им помогали. Даже больше – им это не нужно. Им не нужна помощь, доброта и прочие «христианские ценности». Злые, эгоистичные, завистливые, неблагодарные. Чертов набор банальностей, который остается неизменным из века в век. И столько же времени его пытаются припрятать под цветастыми тряпками благородства, альтруизма и милосердия. Подумав, Вада достала из кармана наушники – обычные затычки, которые идут в комплекте с телефоном. Покупать «лопухи» она уже отучилась – слишком неудобно. Воткнула разъем в гнездо, покопалась в фонотеке.

Ion Dissonance, «Cursed». Отличная плитка, прекрасный способ успокоиться и прочистить немного голову. Через пять лет после выхода все еще не надоела. Итак, список.

Анжела «нечто» Привалова, смерть малолетнего сына, пятьдесят два дня назад;

Инесса «Дашуня» Крынка, разрушение брачных планов, тридцать девять дней назад;

Евгения «Жека» Колодько, уничтоженная карьера, двадцать шесть дней назад.

Должны быть еще две. Шестьдесят пять и тринадцать. С первой цифрой проблем не было – свою первую цель в этом городе Вада запомнила хорошо. Роза Шерматовна Белодед, замечательная старушка, тихо доживающая одинокий век в старой советской квартире, на улочке напротив кладбища. Бабушка Роза в лучшие времена была непоследним человеком на химкомбинате. Это знали многие. Немногие знали, что, будучи автором десятка патентов, она получала и получает немалые роялти за свои изобретения, имея колоссальные банковские счета. Можно сказать, Роза Белодед стала причиной, по которой Вада осталась в городе. Дело было даже не в деньгах – себе ведьма не взяла ни гроша. Родственнички, потирая руки, ожидали, когда старуха, наконец, кончится, чтобы наложить руки на ее миллионы. Ситуация была настолько карикатурной, что могла бы показаться сюжетом из дешевого сериала. Только жизнь иногда складывается в причудливую мозаику. Ваде не нужны были деньги. Обеспечить себя средствами она могла почти в любой момент. Ваде нужен был результат. Шокирующий удар, который раздавит целую семью – но не выйдет наружу, так что бессильная горечь, взаимная ненависть, хроническая озлобленность, словно в закупоренном горшке, будут вариться внутри этой семьи. Так и получилось. Деньги ушли. Растворились. Серия странных, причудливых системных сбоев, отказов страховщиков, ошибок трансфера – и денег просто не стало. Чудовищно, но абсолютно неразрешимо. Отличный результат. Но теперь придется платить и за него.

Кто еще? Тринадцать дней назад Вада должна была сплести против кого-то еще. Сплести всерьез и основательно. Но она не сделала этого. Она хотела еще немного побыть в городе, еще пару недель, может месяц. Почему-то он нравился ведьме. И плетения не было.

Громкий, гулкий хлопок донесся откуда-то с запада. Это не было привычным уже отзвуком артиллерийских дуэлей, которые время от времени устраивали воюющие стороны. Слишком громкий. Слишком протяжный. И не со стороны фронта. Остановившись, Вада тревожно вглядывалась в темноту на горизонте. Где-то там, отчетливо различимое, разгоралось оранжево-серое зарево. Как раз там, где был химкомбинат. Тревожное, нехорошее предчувствие ледяной пятерней сжало Ваде желудок. Нужно бежать. Прятаться.

В подтверждение ее слов над крышами протяжно и хрипло завыли ревуны. Сначала один, далеко, потом ему ответили еще несколько, уже ближе. Волна звука накрыла Ваду и покатилась дальше, пробуждая все новые голоса. Ведьма побежала – сразу, как только поняла куда. Не самый лучший вариант, но другого не было – в этом городе было не так много домов, где ей открыли бы дверь. Наверное, всего один. И то под вопросом.

Острый запах коснулся ноздрей. Вада закрыла лицо рукавом, но уже чувствовала резь в глазах. Она свернула в проулок, который вел к городской гимназии. Проулок был широким и светлым, с одной стороны его освещали витрины супермаркета, с другой – открытая площадка бара «Маяк». Пробегая, ведьма слышала выкрики мужиков, стук пластиковой мебели, звон разбитого бокала… Перекрывая звуки растущей паники, протяжно выли ревуны.

Двор гимназии был залит режущим светом прожекторов. В нем было отчетливо видно, как клубится, колеблется в воздухе прозрачный дым – сверху спускалась, оседала медленно водянистая взвесь, резко пахнущая мочой. Глаза отчаянно слезились, в горле застрял шероховатый ком. Суставы начало выкручивать, бежать стало трудно.

Вада бежала, закрыв глаза, приоткрывая их один раз на пять шагов – так было немного легче. Слезы все равно лились рекой, вытекая из-под сжатых век. Роговицы жгло огнем, в нос словно кипятка плеснули. С каждым вдохом легкие точно сжимались, впуская все меньше воздуха. В ушах звенело так, что заглушало вой ревунов.

«Вот и все, – неожиданно спокойная мысль оформилась в голове, на секунду перекрыв огненную пляску боли и страха. – Твой путь окончился. Нельзя убежать от аммиачного облака. У тебя сгорят легкие, спекутся кишки. Аммиак выест тебе слизистую. К утру ты будешь просто еще одним трупом. Мертвые люди, мертвые собаки, мертвые кошки, мертвые деревья. Здесь многие умрут».

Ноги не держали. Вада упала на четвереньки, уже не чувствуя, как погружаются в ледяную жижу ладони. Раны на коже щипало и саднило. От запаха мочи слюна во рту густела и обволакивала рот полиэтиленовой пленкой. Ведьма подняла голову. Глаза были закрыты, но сквозь веки она видела сгорбленный силуэт прямо перед ней.

– Мой внук, Сережа, – проговорила старуха медленно. – Мы сильно поссорились вчера. Он очень расстроился. Был сам не свой. Ему нельзя было на работу. Еще и в ночную смену. Он ведь не пьет. Почти никогда не пьет.

Вада замотала головой. Казалось, что земля под ней становится мягкой, топкой, засасывает ее вниз, в черноту, вонючую черноту, густую, как нефть. Яркие вспышки, ядовито-зеленые, кислотно-розовые, кроваво-красные, плыли вокруг, причудливо меняя формы. Они были как огромные амебы, клубки токсичного желе.

– Зачем, – старческий голос распадается на множество голосов, нестройный, пульсирующий хор тысяч ртов. Распяленных, пересохших, разорванных, зашитых. – Зачем ты это сделала?

Горло рвет наждаком при каждом вдохе. Слова ранят.

– Я. Вас. Ненавижу.

Звуки, как выстрелы. Каждое слово – пуля. Вылетает, обжигая вспышкой порохового пламени, заполняя легкие кислым дымом. Три слова. Три простых, коротких слова, в которых умещается целая жизнь, со своим смыслом, философией, целью.

Каково это – быть серой, ни к чему не способной, ничем не интересной? Как это – каждый день чувствовать себя тенью, отражением жизни тех, кто рядом с тобой? Когда нет сил открыть рот, сказать что-то, нарушить вечный вакуум молчания вокруг себя.

Пустота внутренняя ощущается куда острее пустоты внешней. Внутри – серое, студенистое нечто, без формы и содержания. Ничто по-настоящему не интересно, ничто не увлекает, не может зацепить.

Учеба – потому что надо получить диплом.

Работа – потому что нужна запись в трудовой книжке.

Подруги – им нечего сказать и нечего от них услышать.

Отношения – ненужные трудности ради коротких минут физического удовлетворения.

Мастурбация – просто рутина, привычка, уже нет даже мыслей во время нее. Только набор отработанных действий с четко обозначенным результатом.

Алкоголь, наркотики – просто способ сделать неполное забытье полным.

Вада не знала, что пришло первым. Плетение или ненависть. Ненависть, наверное. Она всегда жила глубоко внутри, ненависть, выращенная жутким, уродливым несоответствием. Способность заныривать в Сеть появилась потом, как следствие долгих наркотических медитаций за старым ПК, перед CRT-монитором, потрескивающим статикой, ритмично мерцающим в темноте. Растворяясь в толуольных парах, в опиумной дымке, Вада впервые почувствовала, как руки проходят сквозь клавиши, как распадаются на клетки, молекулы, атомы, электроны. Упорядоченный поток, бесконечная череда сигналов. Да или нет, нет или да. Там она впервые обрела свободу.

А после – и смысл.

Она бросила все – бестолковую работу, усталых родителей, рутинные решения и равномерное движение по замкнутым маршрутам. Она уехала из города автостопом. На трассе первый же дальнобойщик в уплату за подвоз жестоко оттрахал ее. Так, что потом больно было ходить. Через несколько дней Вада, без особой злобы в мыслях, нашла его жену и устроила так, что ее, бухгалтера в частной фирмочке, посадили за растрату. Ведьма просто вскрыла налоговой махинации хозяев, а те нашли козу отпущения. Дальнобойщик остался один с тремя детьми на руках – бабушек уже не было в живых. Страдали все: он, дети, жена. Страдали долго. Наверное, страдают до сих пор, хоть срок уже окончился.

Это стало для Вады откровением. Она поняла, что по-настоящему приносит ей удовлетворение. В ее дальнейших поступках не было рационального зерна. Месть, обогащение, манипуляция – все это было пустой шелухой, способом привязать чистые эмоции к материальному. Так нужно тем, кого интересует материальное. А Вада просто делала людям плохо. Так плохо, как только могла. Каждый раз стараясь изобрести изощренный способ. Всегда выбирая главной мишенью женщину.

Превозмогая слабость, как сквозь кипящий гудрон, Вада ползла вперед. С каждым движением тело то взлетало, то проваливалось – в мире исчезли верх и низ, он превратился в замкнутый шар, который мотало во все стороны.

Но потом ладонь вдруг коснулась бетона. Мокрый, выщербленный, он стал первым реальным ощущением за прожитую бесконечность. Вада зацепилась за него, отчаянно, царапая сломанными ногтями, прижавшись щекой. В голове немного прояснилось.

Ее стошнило прямо на подъездные ступени, она проползла по собственной блевотине, на четвереньках ввалилась в рыжий полумрак парадного. Тусклая лампочка, ржавые перила, расколотая плитка на полу. Медленно, по стене, Вада поднялась на ноги, осмотрелась.

Удивительно. Тот самый подъезд. Отравленная, она все-таки пришла сюда. Теперь наверх. Второй этаж, квартира номер двадцать шесть, полированный металл новенькой китайской двери, беспроводной звонок с красным глазком светодиода над кнопкой. Прижавшись лбом к гладкой, прохладной поверхности, Вада изо всех сил вдавила пальцем кнопку. Послышались шаги, глухо лязгнул замок. Ведьма отодвинулась от двери, с трудом устояв на ногах.

В открывшемся проеме стояла Вилка. Вообще ее звали Виолетта, Виола, но Ваде нравилось называть ее Вилкой. А Вилке это, конечно, не нравилось. Махровый синий халат, крашеная бронза волос, белая кожа лица, только что накремленного. Высокая, плечистая, крепкая. Профессиональная волейболистка. Городская волейбольная команда была поводом спортивной гордости местных. Серебряные призеры Европы – в лучшие годы. Сейчас тоже куда-то ездили, что-то выигрывали.

– Ты опять накачалась? – Какой строгий, требовательный голос.

Вада отрицательно мотнула головой. Вилка вдруг поменялась в лице – сопоставила ревуны и предупреждения по радио с жалким видом и опухшим лицом подруги. Выскочила, подхватила, затащила внутрь.

– Надо скорую вызвать, – сказала она, стягивая с одеревеневших Вадиных ног берцы. Вада качнула головой:

– Не надо.

– Тебя забыли спросить. Кошмарики! Где ты так зачухалась?

«Кошмарики». Дурацкое слово. Вилка лепила его в каждую третью фразу, по поводу и без повода.

– Холодная, как рыба. Надо тебя согреть.

Упало на пол пальто – бесформенная сырая груда. За ней полетела толстовка, Вилка завозилась с ремнем на джинсах. Раньше у нее ловчее получалось…

Вада не считала себя лесбиянкой. Тот факт, что она спала с Вилкой и еще с десятком других баб, никак не влиял на это убеждение. К черту – ни с кем из них ведьма не спала. В том смысле – до утра, на одной кровати, в обнимку. Они просто доводили друг друга до оргазма, а потом Вада уходила. Всегда.

Вилка затащила ее в ванную, затолкала в душевую кабинку. Кое-как стянула белье, открыла воду. Горячая струя сделала хорошо. Стылость, сковавшая пальцы на руках и ногах, забурившаяся в суставы, постепенно растаяла. Спала немного тошнота. В голове перестало шуметь. Вада простояла под душем минут двадцать, почти не двигаясь, как восковая фигура.

«Вада. Что за имя такое? Тебя и правда так зовут?»

«Нет. Зовут по-другому. Но мне так нравится».

Они с Вилкой тогда принимали душ вместе. Тогда, давно. Месяца полтора назад. Если точно – за пять дней до плетения с Дашуней. Вот он, внутренний календарь. Лучше месячных. Всегда дает надежные ориентиры.

Ее звали Влада. Владислава. Дурацкое имя, порожденное желанием родителей получить на выходе мальчика. Вада звучало похоже, но смысл – смысл был совсем другой. Настоящий.

Наверное, не нужно было так расставаться с Вилкой. Можно было просто уйти. Тихо, без паники. Время пришло – собралась и уехала. Этого не избежишь. Хорошо, что у отдачи есть свой «радиус действия». Уезжаешь в другой город – и счет обнуляется, начинается снова. Снова впереди минимум семьдесят восемь дней на одном месте. Потом снова переезд. И каждый раз можно просто уходить.

Но с Вилкой получилось по-другому. Вада даже не понимала почему. Просто пришла и высказала все. «Кошмарики», тупые волейбольные шутки, грубые мозолистые руки, кусачие поцелуи, паршивую готовку. Накатило. Захотелось хоть раз сказать все в лицо, спокойно и уверенно. Не через Сеть, не через плетение. В этом был свой кайф, хотя плетение все равно вставляло сильнее.

Оказалось, Вилка внутри мягкая, как поролон. Разревелась, спортсменка чертова. Вада ушла, уверенная, что больше никогда не вернется.

И вот она здесь, надышалась аммиака и торчит под душем, красная от горячей воды. Шлепая мокрыми ступнями, Вада выбралась из кабинки, взяла полотенце, вытерлась, чуть не упав от накатившего головокружения. Натянула белье, вышла в коридор – в квартире было тепло. Снаружи доносился переливчатый хор сирен – медицинских, пожарных, ментовских. Голубоватые блики падали через незашторенное окно на серебристый натяжной потолок. Вилка сидела на диване, наклонившись вперед и широко расставив ноги. Наверное, это у всех волейболисток привычка так сидеть – как мужики, будто у них там яйца. Вилка тупо смотрела в потухший экран телефона.

– Сказали, очень много вызовов, – проговорила она. – Приедут только через час. Посоветовали промыть желудок и на такси ехать на санпропускник.

– Пусть идут на хер, – ответила Вада. – У тебя попить чего-нибудь есть?

– Молоко, – Вилка отложила телефон, закрыла лицо ладонями.

Вада отправилась на кухню, залезла в холодильник. Вскрытый тетрапак молока стоял на своем обычном месте – на нижней полке дверцы. Ведьма отпила прямо из упаковки, молоко холодной струей пробежало по подбородку, капнуло на грудь. Вилка в комнате включила музыку. Знакомый бит – цепелиновский Immigrant Song в ремиксе Трента Рензора. Отсутствие музыкального вкуса у волейболистки странным образом компенсировалось привязанностью к этой песенке – хотя сам фильм ей не особо нравился.

– Зачем ты пришла?

Вада обернулась, все еще сжимая в руке пакет.

– Мимо проходила. Бабах! Пришлось заглянуть.

– Тебе в больницу надо.

– Не надо.

Они молча смотрели друг на друга. Потом Вилка прошла в глубь кухни, оперлась о стол между раковиной и плитой. Из комнаты под пульсирование электронных басов стонала Карен О.

– Я не очень рада тебя видеть, – сказала Вилка.

Вада пожала плечами:

– А мне плевать. Скоро уйду, не парься.

– Я не парюсь, – волейболистка ухмыльнулась.

– Не улыбайся так, – посоветовала Вада. – У тебя рот слишком большой. Это уродство.

– Что?! – Вилка густо покраснела. – Ты себя в зеркало давно видела?

– Давно, – пожала плечами ведьма. – Мне плевать.

– Тебе хоть на что-то бывает не плевать? – Вилка шумно выдохнула, мотнула головой. – Приперлась на ночь глядя, грязная, как бомж, едва живая… а теперь стоишь в трусах, лакаешь молоко и говоришь про мой рот. Кошмарики! Можно подумать, ты никуда не уходила.

– Можно подумать, – согласилась Вада. Она уже решила, что сегодня останется у бывшей. Идти все равно больше некуда. Было бы неплохо помириться – если бы еще знать, как это сделать.

– Знаешь, – Вилка повернулась к мойке, стала зачем-то перебирать стоявшую там грязную посуду. Она говорила очень тихо. Почти неслышно из-за музыки: – Знаешь, я тебя ненавижу.

Вада улыбнулась:

– Я тебя тоже. Нет, не именно тебя. Я просто не делаю из тебя исключения. Я ненавижу всех.

Она впервые говорила об этом вслух. Наверное, до сегодняшней ночи она даже не думала об этом. Аммиак вскрыл сознание круче псилоцибина. Или это отдача?

– Знаешь, у меня есть одна головоломка… никак не могу решить, – сказала Вада, поворачиваясь к окну. Вечерний город напоминал растревоженный термитник, полный фосфоресцирующих насекомых. Все куда-то спешили, улицы были полны машин, мерцания мигалок, перемигивались светящиеся окна многоэтажек. В мойке под руками Вилки что-то звякнуло.

– Какая? – спросила она.

– Манипуляция, ревность, предательство, ненависть. Нужно еще одно слово в ряд. Какое?

Во двор дома въехала машина. Ксеноновые фары резко ударили по оконному стеклу, на секунду залив его серебром, превратив в зеркало. В слепяще белом поле Вада увидела свое отражение. И отражение Вилки сразу за спиной. Потом почувствовала острую боль в спине, справа, под ребрами. И еще. И еще. Тетрапак выскользнул из пальцев, с хлюпом упал на пол, разбрызгав содержимое. В глазах потемнело. Вада схватилась за подоконник, обернулась.

– Любовь, – Вилка плакала. В руке она держала нож для резки мяса. Большой нож, перепачканный чем-то темным.

Тринадцать дней. Тринадцать дней назад Вада рассталась с Вилкой. Это не было плетением. Не было. Вада сползла на пол, чувствуя, как холод охватывает кончики пальцев, поднимается выше. Ребра сдавило невидимым обручем, дышать стало тяжело. Твердая мозолистая ладонь коснулась щеки.

– Прости меня, – голос Вилки звучал как сквозь вату. – Прости, любимая.

Прошло тринадцать минут с того момента, как наступило тринадцатое октября. До рассвета оставалось восемь часов. Город, пережив очередную встряску, снова погружался в дремоту. На маленькой темной кухне, прижавшись к холодному радиатору, сидели, обнявшись, две девушки. Живая и мертвая.