Глава 12. Вовчики и юрчики

1

В городе опять бушевали митинговые страсти. Начали митинговать еще осенью, сразу вслед за провозглашением Независимости. Объявление суверенитета подкрепили сокрушением статуи Вождя на Главной площади. Бронзовый истукан, сдернутый с пьедестала автокраном, под крики и улюлюканье рухнул и раскололся на несколько частей.

Рухнул и «нерушимый Союз». На его обломках тут же начался дележ власти и территорий. Политиканы-авантюристы, любители «половить рыбку в мутной воде», поняли: пробил их час, и ринулись в бой.

В Таджикистане с приходом весны оживилась оппозиция, решившая, что пришло время показать властям предержащим «кто в доме хозяин». Было устроено грандиозное политическое шоу, своего рода «показательные выступления» — бессрочный круглосуточный митинг перед Президентским дворцом.

В ответ на Главной площади стали собираться сторонники президента, организовавшие альтернативный митинг.

Теперь никто ничего не мог понять. Было ясно лишь, что две толпы того и гляди, перейдут от слов к делу и разберутся друг с другом камнями и дубьем, а может статься, пустят в ход и более весомые аргументы.

Власть раскололась, общество тоже; и неважно, кто «за красных» был, а кто «за белых». Стало понятно: гражданской войны уже не избежать. И не политические разногласия были тому причиной, а борьба кланов.

В Душанбе милиция и ОМОН склонялись на сторону мятежников-оппозиционеров. Армия не вмешивалась. В этой ситуации президент Набиев не придумал ничего лучше, чем вооружить своих сторонников, издав указ о формировании «Национальной гвардии». А мятежники в ответ, захватили двадцать человек заложниками, среди которых оказались депутаты и даже два министра.

Набиеву доложили: оппозиция выдвинула ультиматум: грозятся расстрелять заложников, если президент не пойдет на уступки.

— Пусть расстреливают, — заявил Набиев. Ситуацией он уже не владел и предавался любимому занятию: общению с Бахусом.

Мятежники задействовали классическую схему совершения государственных переворотов: захватили телецентр, вокзал, аэропорт. Вечером горожане могли видеть на экранах выступление каких-то небритых личностей в измятых и, похоже, не совсем чистых свитерах. Из их речей ничего понять было невозможно. На другой день боевики оппозиции попытались взять штурмом здание КГБ на улице Дзержинского, но попали под плотный огонь и отступили. На асфальте осталось полтора десятка трупов.

В действиях «комитетчиков» оппозиционеры усмотрели пресловутую «руку Москвы». Один из их лидеров договорился в прямом эфире до того, что объявил все русское население Таджикистана заложниками на случай, если российские власти попытаются вмешаться в дела суверенной страны.

Истеричная речь Шодмона Юсуфа (так звался радетель за суверенитет республики) сыграла роль толчка. Того самого незначительного сотрясения воздуха, вроде громкого крика в горах, способного вызвать сход лавины. И хотя деятели оппозиции поспешили откреститься от скандального заявления, да и сам незадачливый болтун пошел на попятную, объяснив, что «его неправильно поняли», было уже поздно. Начался массовый исход русских, а заодно немцев, евреев, татар, корейцев…

Если первая волна миграции «некоренного населения» из Таджикистана сравнима с девятым валом, то вторую вполне можно сопоставить с цунами, Точнее, с «цунами наоборот», поскольку волны шли прочь от «таджикских берегов». Впрочем, их разрушительное действие именно в этом и состояло.

2

— Братан, куда мне машину поставить?

Макс поморщился: приблатненное «братан» с некоторых пор резало ему слух. Он вышел из сторожевой будки на площадку-«балкончик», указал на дальний угол.

— Вон туда.

Водила поставил свой «пирожковоз», достал из кармана и протянул Максу две купюры.

— Посмотри, братан, чтобы все нормально было.

Макс кивнул: не сомневайся, мол, пригляжу за твоей таратайкой. Постоял на воздухе, разгоняя сон. Спать нельзя: на тебе висят несколько десятков авто, от ушастого «запорожца» до «камаза», включительно. А кругом шантрапа разная шастает, того и гляди, залезут, что-нибудь сопрут. Не рассчитаешься тогда.

Макс уже два года здесь сторожем работал. В его дежурства краж, слава богу, пока не случалось. Навар, напротив, имелся постоянно. Притом что работа — не бей лежачего. Хотя, ответственность, конечно, не малая.

Стоянка примыкала к жилому массиву и представляла собой огороженный сеткой-рабицей и освещенный фонарями участок, где-то метров десять на сорок. Окинув взглядом свою территорию, и убедившись, что все тип-топ, Макс вернулся в будку. Поставил греться электрический чайник — крепкий чай помогал бороться со сном. Достал отложенную книгу — том из четырехтомника «Позиция», взятую у отца. Батя, никогда не читавший романов, сделал исключение для Юлиана Семенова, автора культовых «Семнадцати мгновений».

«Ну и что — Штирлица он выдумал. Все остальное-то — правда, — говорил старый скептик, которого в книгах Семенова подкупало обилие исторических фактов. — У него же допуск в архивы КГБ». Батя свято верил в расхожую байку о том, что создатель Штирлица чуть ли не единственный из простых смертных, допущенный к секретным архивам Лубянки.

Прежде у Макса руки не доходили до занимавшей треть книжной полки «Позиции». За время дежурств, когда требовалось убить время, он перечитал все, имевшиеся в наличии, детективы и всю фантастику, а затем и подписные издания из домашней библиотеки. (Батя их в руки не брал; для чего покупал — непонятно). Подошла очередь Штирлица.

«… а Мюллер мечтал, чтобы весь этот цирк поскорее закончился и можно было бы уехать к Лоте. Девушка любила его — он верил, любила по-настоящему, и он ее обожал… Только спустя три года он узнал, что Лота была агентом Гейдриха… играла любовь. Боже, как играла, пусть продолжала, он бы и это ей простил…».

Вот каким доверчиво-сентиментальным оказался у Семенова шеф гестапо. Максу даже стало жаль старину Мюллера, и он прекрасно его понимал. С ним тоже играли в любовь, и бросали, наигравшись. Взять, хотя бы Марину из Табошара. А Саша… Нет, нет. В то, что Саша его обманывала, Макс не хотел верить. Нет, не могла она так притворяться. И, все-таки, бросила.

Зашумел чайник. Макс отложил книгу, достал из шкафчика заварку, засыпал в фаянсовый чайничек добрую жменю. На пачке был изображен тропический лес и написано «цейлонский». Но это ровным счетом ничего не значило. Сейчас только наивные лопухи покупались на подделанные этикетки. С первого взгляда ясно: этот «цейлонский» чай выращен на холмах Грузии, в лучшем случае, а то и вовсе произведен из третьесортного чайного мусора. Просто другого взять было негде. Макс клал тройную дозу заварки, и ничего, получалось. Дрянь, конечно, но бодрит, а это главное.

Потягивая из кружки горькую жижу, Макс прислушался: где-то стреляли короткими очередями. Теперь без стрельбы не одна ночь не обходилась. Макс пугался, поначалу, потом привык. Оказывается, и к этому можно привыкнуть.

Послышался шум приближающейся машины. Она остановилась возле въезда на стоянку, просигналила: открывай.

Макс глянул на часы — четверть третьего. Кого черти принесли!? Ворча под нос, — шастают, мол, когда все добрые люди спят, — Макс спустился из сторожки, пошел к воротам. С улицы тускло светила фарами темно-серая «волга». Ночной гость сразу не понравился Максу: было что-то хищное, угрожающее в слившемся с ночным мраком авто. Уже отпирая ворота, он вспомнил: его сменщик Абдуло-ака как-то жаловался на ночных визитеров, требовавших у него бензин и грозивших его, старика зарезать. Те тоже подъехали на «волге»…

Машина въехала и резко тормознула возле растерявшегося Макса. Он машинально отпрянул, лихорадочно соображая: броситься скорее в будку, звонить по ноль-два? Нет, не вариант — не успеет. Да и бесполезно: даже если удастся дозвониться, приедут, когда уже надо будет составлять протокол осмотра трупа. Если, вообще, приедут. Самое разумное — стараться не показать, что боишься, тогда есть надежда разрулить ситуацию миром. А, может, это и не беспредельщики вовсе…

Из машины вышел, чуть прихрамывая, парень одного, примерно, с Максом возраста, темноглазый и темноволосый с тонкими чертами лица — типичный метис. В машине, на заднем сидении оставались еще двое. Ночной визитер прошел мимо Макса, будто бы не заметив, сел на приступок у стены сторожки. Сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Бензин мне нужен.

Вытащил из кармана деньги — несколько мятых купюр.

— Вот, возьми.

Макс не двинулся с места, сказал сдавленным голосом:

— У меня нет бензина.

«Гость» поморщился, небрежно бросил деньги на приступок. Макс, не считая, определил: там и на половину канистры не хватит. А странный посетитель нагнулся и стал массировать себе лодыжку.

— Нога болит, — пожаловался он, и уточнил, — ушиб, когда одному, такому же, ребра ломал.

Для пущей убедительности вымогатель вытащил из-за пояса пистолет Макарова. Позвал:

— Шер! Буба!

На зов появились двое пацанов лет по семнадцати, один с канистрой в руке.

— Наберите бензин — хозяин разрешил. Держи! — передал пистолет подручному. — Я пойду, Зуля заждалась уже.

Он встал, вышел, припадая на больную ногу, со стоянки и направился к ближайшей девятиэтажке. Шер и Буба, не обращая на Макса ни малейшего внимания, стали осматривать машины на предмет сливания бензина из баков. Макс же с первого взгляда понял: эти двое пребывают «под кайфом» — накурились анаши. Отсутствующий взгляд пустых остекленелых глаз и неестественная заторможенность выдавала их с головой. У Макса мелькнула мысль попробовать дозвониться до милиции. Мелькнула и тут же пропала: не камикадзе же он, на самом-то деле! Эти пристрелят и глазом не моргнут. Макс знал: видимая «тормознутость» анашистов обманчива. И этим ребятишкам считанных секунд хватит, чтобы разделаться с ним.

Душная июльская ночь перевалила за половину. Все затихло кругом. Дома по соседству погружены во мрак, их обитатели спали и смотрели десятый сон. Лишь в девятиэтажке светилось окно на втором этаже. Наверное, там развлекался с подругой хромоногий главарь беспредельщиков. Его подручные, заправив слитым бензином «волгу», и прихватив про запас полную канистру, отдыхали от трудов праведных, устроившись на том же приступке у стены. Не теряя времени даром, они «предавались пороку» — курили пахучую папироску (одну на двоих), заправленную «травкой».

— Братан, будешь?

Грабители оказались не только сравнительно честными — заплатили за часть украденного бензина, но и щедрыми, готовыми по-братски поделиться любимым лакомством с человеком, которого только что сами ограбили.

Макс покачал головой. Он стоял отрешенно глядя на небо, уже чуть-чуть подсвеченное на востоке, и мечтал только об одном — чтобы все это скорее закончилось. Город еще не думал просыпаться.

Главарь появился в сопровождении девушки. Она поддерживала хромающего любовника — видать тот серьезно повредил ногу, ломая ребра некому строптивцу, который не пожелал что-то отдать добровольно. А может, со стороны девушки, то было проявлением нежности к возлюбленному, и она просто обнимала его, провожая на нелегкую и опасную «работу». Девушка была в домашнем халатике, туго обтягивающем полную грудь. Борта халата все время расходились, она поправляла их свободной левой рукой. Ее кавалер выглядел волне умиротворенным.

— Ну, как? Есть бензин? — спросил он, обращаясь скорее к Максу, чем к своим подручным. — Все будет нормально, если возникать, не станешь.

— Пошел ты, — вырвалось у Макса.

— Что! — взъярился беспридельщик, освобождаясь из объятий возлюбленной.

— Макс, не надо! — воскликнула девушка.

Макс удивленно глянул на незнакомку: откуда ей известно, как его зовут? Но девушка обращалась к своему приятелю.

«Ни фига себе — тезка», — успел подумать Макс, прежде чем получил сильный удар по голове. От Шера. Или от Бубы. Без разницы, в общем-то, все равно он не видел — ударили сзади чем-то тяжелым. Рукояткой пистолета, должно быть. Макс свалился, а приятели-анашисты кинулись бить его ногами.

— Хватит! Макс, пожалуйста, — слышал он голос подруги главаря-тезки. Сознания Макс не потерял.

— Хорош! — крикнул главарь, уступая просьбе девицы. — Поехали.

Макс услышал, как хлопнули дверцы машины и заурчал мотор. «Волга» выкатилась со стоянки.

Кто-то тронул Макса за плечо.

— Ты живой?

Со сдавленным стоном Макс повернулся на бок. Над ним склонилась сердобольная подруга беспредельщика. Она помогла парню встать на ноги, отвела в сторожку.

— У тебя бинт есть? А йод?

Макс молча указал на шкаф, где лежала автомобильная аптечка, присел на стул. Чувствовал он себя, как если б грохнулся на землю с третьего этажа. Болело все, особенно правый бок и голова.

Девушка принялась осматривать его раны. Макс невольно косился на ее чуть приоткрывшуюся грудь.

«И этот говнюк, тезка мой, тискал ее полчаса назад, — мысленно произнес Макс со всею злобою, на которую только был способен. — Дрянь, шлюха, подстилка бандитская». То, что девушка фактически спасла его, остановив избиение, не извиняла её, любовницу негодяя, в глазах Макса.

Пальцы незнакомки ощупали его макушку.

— Ай! — воскликнул Макс, ощутив резкую боль. — Осторожно!

— У тебя там шишка. Но, голова, вроде бы, целая. — Девушка стала расстегивать ему рубашку, спросила, — где еще болит?

Макс сердито засопел: тоже мне, сестра милосердия, мать Тереза недоделанная. Путается с бандюганами, шалава, а туда же! Тем не менее, он позволил ей осмотреть грудь и спину, смазать йодом царапины.

Бок болит? — поинтересовалась «милосердная сестра».

— Да. А что там?

— Синяк. Гематома.

— Твари! Ублюдки! — опять вырвалось у Макса.

Девушка никак не прокомментировала это высказывание. Смотрела на Макса испуганно-сочувственно.

— Ты это… В милицию не заявляй — не помогут. — В ее голосе звучала искренняя тревога. — А они… Они могут убить. Ты не подумай… я не за них — за тебя волнуюсь. Макс — он неуправляемый…

«Тогда какого же… ты с ним связалась?» — хотел, было, спросить Макс, да передумал: не его это дело. «Как он, тезка долбаный, назвал свою подругу?.. Зуля, кажется… Дура ты, Зуля. Жалко мне тебя…».

Рассвело. На стоянке начиналось движение. Появились первые клиенты — ранние пташки. Протирали стекла своих авто, хлопали дверцами.

Тягостная ночь закончилась.

3

На юге республики полыхало. Боевые отряды оппозиционеров, имея БТРы и танки, захватили Курган-Тюбе — областной центр, важный стратегический пункт. В городе началась резня. Под горячую руку попали ургутские узбеки, зажиточность которых стала притчей во языцех, вызывая черную зависть приверженцев лозунга «отнять и поделить». В другом областном центре, Кулябе уголовный авторитет Сангак Сафаров (или просто «дед Сангак») создал свой «Народный фронт». Удивительно, но старому уголовнику, проведшему треть жизни в тюрьмах, удалось то, что не смогли власти предержащие — организовать сопротивление мятежникам.

С чьей-то легкой руки оппозиционеры и их приверженцы стали называться «вовчиками» (от искаженного «ваххабиты»), а их противники «юрчиками» (очевидно в память о Юрии Андропове).

Заполыхал весь юг. Юрчики вырезали «вовчиков», те массово бежали, частью в Афганистан, частью в Душанбе.

Это была уже настоящая гражданская война.

В Душанбе потянулись колонны беженцев: из грузовиков с кузовами, плотно набитыми людьми, и тракторов, везущих прицепы-тележки, предназначенные для хлопка, но сейчас нагруженные домашним скарбом — сундуками и одеялами-«курпачами».

Беженцы заняли все городские гостиницы, отыскивали и захватывали временно пустующие квартиры. Хозяин, после недельного отсутствия, мог обнаружить, что в его однокомнатной квартире поселилась семья из пятнадцати человек.

Власть в очередной раз обнаружила полную несостоятельность. Президент попытался сбежать, но его перехватили по дороге в аэропорт и заставили подписать указ о сложении им полномочий. Правительство «Национального спасения», созданное мятежниками, оказалось столь же недееспособным, что и свергнутая власть.

Город все более погружался в анархию. Было невозможно разобрать, кто есть кто: «вовчик» перед тобой или «юрчик», а может, просто беспредельщик, решивший: теперь позволено все. Грабежи и убийства становились обыденностью. Деньги стремительно обесценивались. Цена человеческой жизни падала еще быстрее. В теленовостях с удручающей регулярностью появлялись сообщения: «Разбойное нападение на частный дом в Ленинском районе, убиты 8 человек, похищена видеоаппаратура…», «У подъезда жилого дома убит предприниматель…», «В помещении корпункта застрелен журналист-телеведущий…».

Продолжалась массовая миграция «русскоязычного населения».

В жизни Макса началась черная полоса. Он и раньше-то не на белой пребывал — на серой, скорее; а уж теперь…

Чтобы рассчитаться с хозяевами авто за украденный бензин Максу пришлось отдать всю выручку. Да еще водилы недовольны остались: деньги, что — бумага, бензин попробуй еще найди. А Макс отправился домой, залечивать раны. В милицию он не стал заявлять: бесполезно; вот если б мента грохнули — они бы засуетились. Макс позвонил бригадиру сторожей Фатхуло, сказал, что на следующее дежурство не выйдет — увольняется. Продолжать карьеру сторожа можно было только платя дань рэкетирам. Но в этом случае самому не оставалось ни шиша. Тогда, на кой, спрашивается?

У Шведова-старшего обострилась язва. В больницу ложиться он не захотел, посчитал, что не имеет смысла: лекарств нет, и вообще — бардак. Комбинат их работал через пень колоду, зарплату платили продукцией со складов: отрезами никому сейчас не нужного вельвета и рулонами марли — тоже не шибко ходового товара. Дома этих тряпок скопилось несколько тюков.

Оставшись в очередной раз не у дел, Макс решил заняться сбытом залежалого тряпья. Тем более, деньги дома нужны были до зарезу. Нынче валяться на диване целыми днями — непозволительная роскошь. Уже через неделю после встречи с вымогателями, прошедшей в «теплой, дружественной обстановке», не залечив толком раны, Макс отправился на барахолку.

По просьбе Макса мама извлекла из шкафа огромную брезентовую сумку-баул. Совместными усилиями туда удалось запихнуть по небольшому рулончику марли и вельвета, да еще отрез материала на занавески.

— Жалко, хороший материал, — вздыхала мама, укладывая в сумку ткань для гардин.

— Поэтому он и лежит у тебя лет пять уже, — съехидничал Макс.

— Все руки не доходили повесить… Да, ладно, чего теперь говорить, продавай.

Неудивительно, что мама сравнительно легко рассталась с милой ее сердцу материей: у нее подобных отрезов по шкафам и чемоданам было рассовано — вагон и тележка. Запас, как известно, карман не давит.

— А как ты отмерять будешь? — спросила мама.

— Чего отмерять? Материал? Еще чего не хватало! Не буду я там стоять, отдам кому-нибудь оптом по дешевке.

Мама пожала плечами: делай, как знаешь. Но, все-же посоветовала:

— На всякий случай возьми сантиметр. И ножик. Давай покажу, как надо резать.

Она ухватила материю одной рукой, согнула и, придерживая снизу пальцем в натяг, сделала надрез, потом — вжик! Ничего сложного, оказывается.

Макс не собирался стоять на барахолке — стыдно. Был бы товар еще путевый, а то — тряпки. Но когда он стал прохаживаться вдоль рядов, предлагая торговцам взять все оптом, то не нашел отклика. Никто не заинтересовался товаром Макса. Только старушка одна предложила:

— Ты лучше сам продай. Вставай, вот, рядом.

Макс отнекивался: неудобно, мол. Бабулька усмехнулась:

— Чего неудобно-то. Вон — ребята, такие же, как ты, стоят, и ничего. Становись. Я помогу, если что.

«Боевая бабка, — подумал Макс одобрительно. — Встать, что ли… А, была-не была!».

Все когда-то бывает в первый раз.

Макс сильно смущался, поначалу, но скоро пообвыкся. Действительно, кого только здесь нет — старые и молодые, женщины, мужчины, дети. Чем он лучше, или хуже. Не то время теперь — морду воротить, корчить из себя аристократа, неспособного унизиться до занятия торговлей.

Дело шло ни шатко, ни валко. Спрашивали и брали, в основном, марлю. Но стоила она гроши. За два часа Макс наторговал — смешно сказать — на два кило картошки, максимум. Потом удалось спихнуть гардинную ткань: женщина взяла не торгуясь. Макс чуть повеселел. Приятно потяжелел карман, куда он клал деньги. Ему начинал нравиться процесс.

Макс быстро обучался искусству торговли. Стоило кому-то из потенциальных покупателей остановиться возле его товара, расплывался в улыбке и предлагал:

— Берите материал: вот марля, вельвет. Дешево отдам!

— Почем? — спрашивал заинтересовавшийся.

Макс завышал цену в полтора раза, памятуя о правиле: хочешь получить одногорбого верблюда — проси трехгорбого.

Опытный покупатель предлагал за товар вдвое ниже. Макс чуть-чуть уступал. Останавливались на цене, приемлемой для обоих. Макс вошел во вкус.

— Отличный материал. Берите, — начал он было, когда подошел очередной «клиент», но узнал подошедшего и осекся. То был Миша Коваль, бывший сослуживец.

Макс смутился, словно школьник, прогуливающий уроки, и случайно повстречавшийся с соседом дядей Вовой.

— О, здорово! — воскликнул Миша. — Я смотрю: ты, не ты. Торгуешь?

— Да, вот, — замялся Макс, — приходится.

— Понимаю. У нас тоже… Зарплату задерживают постоянно, да и платят — гроши. Думаю в «Памирсамоцветы» переходить — они на самоокупаемости… А ты где сейчас?

— Пока нигде.

— А-а, Понятно, — повторил Миша. — Уезжать не думаешь?

Без этого вопроса сейчас не обходилась ни одна встреча старых знакомых.

— Думаю. Только не знаю куда.

— Я тоже, — вздохнул Миша. — Был бы я евреем, или немцем — другое дело, а так… В России мы никому не нужны.

— А здесь? Здесь я кому нужен!?

Всю горечь и разочарование, накопившиеся у него за последние два года, вложил Макс в свой риторический вопрос. Миша только кивнул, соглашаясь.

— Ну, пока, Максим. Пойду…

Максу расхотелось торговать. «Сворачиваться надо», — решил он. Тут подвернулся перекупщик, взявший весь материал оптом — Макс за полцены отдал. И остался доволен.

Домой он вернулся с туго набитым деньгами карманом.

Дебют, в целом, оказался успешным. Только денег этих хватило всего-то дня на три.

Маховик инфляции набирал обороты, превращая денежные знаки в мусор.

4

В Душанбе, как в 19-м году в Одессе, власть менялась каждые две недели. Любая смена сопровождалась всплеском насилия и беспредела. «Юрчики» теснили «вовчиков», наступая на город с юга и запада. Они перекрыли железную дорогу, отрезав город от внешнего мира. Начались серьезные перебои с продуктами. В одночасье не стало в продаже хлеба. Цена лепешек, продаваемых с рук, взлетела до заоблачных высот. Это была еще не катастрофа, но уже явные признаки надвигающегося катаклизма.

Дома у Макса стало скучно, как на лекциях по марксистско-ленинской этике. Больной отец, мать, постоянно сетующая на свалившиеся тяготы, и полная безнадега: позади обломки относительно благополучного мирка, впереди унылая беспросветность. Какое-то время можно было продержаться, торгуя тряпьем, и влача нищенское существование. А дальше, тупик? Требовалось искать выход.

В новостях, по местному ТВ, Макс увидел знакомое лицо — своего «тезку»-вымогателя.

«… разыскивается Назаров Максуд, тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года рождения, подозреваемый в убийстве двух работников правоохранительных органов…». Понятно: тронули «своих», теперь милиция землю рыть будет, но убийцу найдет. И верно: через три дня в местной газете Макс прочитал, что «опасный преступник М. Назаров при задержании оказал вооруженное сопротивление работникам милиции, и был убит».

— Допрыгался, сволочь, — вслух прокомментировал Макс.

Некоторое время он смаковал это известие, упивался мыслью, что негодяя настигло возмездие; его воображение рисовало картину: ночной визитер падает на асфальт с прострелянной головой, и лужа крови вокруг. Видение было таким смачным и достоверным в мельчайших деталях, что Макс прокручивал его снова и снова, находя в том почти садистское удовольствие. Потом самому неудобно сделалось: желать заслуженной кары врагу — нормально, но ненавидеть мертвого… глупо, по меньшей мере, и недостойно. Свое он уже получил, теперь бог ему судья.

Война подобралась вплотную к городу. То здесь, то там случались перестрелки. «Вовчики» окопались в поселке Южном. «Юрчики» ударили по ним из противоградовой реактивной установки «Алазань». Вой реактивных снарядов, проносящихся над крышами жилых домов, до ужаса перепугал жителей: им такое приходилось видеть лишь в кинохронике о Великой Отечественной. Пострадало здание проектного института: в окно влетел снаряд, начался пожар. К счастью обошлось без жертв — дело было вечером, здание пустовало. Вот в Южном поубивало многих, и как это обычно бывает, ни в чем не повинных мирных людей.

В центр города с запада прорвался отряд боевиков. Произошел бой. Точнее — бойня. Стреляли отовсюду: с крыш, из подвалов, из-за деревьев. Треск автоматных очередей и буханье гранатометов не стихали целый день. Нападавшие отошли, оставив на улицах три десятка трупов. В подземном переходе возле ЦУМа стены были иссечены осколками и забрызганы кровью до потолка — засевших там боевиков забросали гранатами.

Бессмысленная и беспощадная, как русский бунт, бойня.

Городской транспорт, до сей поры работавший кое-как, встал совсем. Без крайней нужды теперь никто далеко от дома старался не уходить. Если же возникала необходимость попасть на другой конец города, человек отправлялся как в далекое и опасное плавание, не зная, сумеет ли вернуться живым.

Но это — в будние дни. А в выходные народ, презрев опасность, спешил на толкучку.

Есть виды человеческой деятельности, которые не в силах отменить даже война. В их числе — торговля. Во все времена, при любом режиме существовал, и будет, наверное, существовать мелочный торг «с рук». А в лихолетье такая торговля расцветает как никогда, помогая выжить простому обывателю.

Так что, война войной, а городские барахолки функционировали исправно.

Макс сделался завсегдатаем «центральной» толкучки, которая располагалась отнюдь не в центре, а возле одного из городских рынков, на отшибе. По выходным туда стекались со всего города продавцы и покупатели, а так же карманники и прочее ворье, попрошайки, мошенники всех мастей, да и просто зеваки, которым отчего-то не сиделось дома.

Барахолка была стихийной и не имела четких границ, размещаясь частью на пустыре, частью на ближайших тротуарах. Рядами шли импровизированные прилавки — разостланные прямо на земле клеенки и старые газеты с разложенным на них барахлом. Чего здесь только не было: стеклянные банки и разнокалиберная посуда, одежда и обувь самых известных фирм (стопроцентная подделка), книги и видеокассеты, старье и… всего не перечесть. Тут продавали сигареты штучно и вино на разлив, жарили в масле пирожки. Торговали и воровали, выпивали и закусывали, спорили и ругались, иногда доходило до мордобоя, в целом же — вполне мирное, хотя и утомительное, времяпровождение.

Макс уже не так смущался, когда видел знакомое лицо. Тем более, что все относились с пониманием: такое нынче время. Многие знакомые Макса сами тут торговали — и ничего. У него новые знакомые здесь появились, и даже постоянные клиенты: оптовики-перекупщики. Им Макс сплавлял марлю и вельвет. Дома он вместе с мамой произвел ревизию скарба и обнаружил целые залежи вещей, пылящихся без употребления который уже год. Одних полотенец, рассованных вместе с постельным бельем по чемоданам, насчитали дюжину. В основном это были китайские изделия с драконами и рыбами, очень красивые, времен советско-китайской дружбы, о чем свидетельствовали ярлыки с иероглифами и русским названием торговой фирмы «Дружба». Такой же лейбл имелся на роскошной красной с золотом скатерти. Ею может только раз всего и покрывали стол по какому-то особенно торжественному случаю, и то лет пятнадцать назад. Мама, конечно, категорически не хотела расставаться со своим, честно нажитым, добром.

— Таких не найдешь сейчас, — уверяла она.

— Ну и будут валяться, пока не сгниют или моль не сожрет, — урезонивал ее Макс.

Мама сдалась: очень деньги были нужны. Она отобрала половину полотенец, отдала их сыну.

— Вот эти продай.

Остальные «рушнички», вместе со скатеркой она спрятала обратно в чемодан. Неожиданно батя предложил снести на толкучку старый, но в отличном состоянии фотоаппарат «Любитель», вместе с причиндалами для проявки\печати. (Он увлекался фотографией в молодые годы). Макс знал: такие широкопленочные камеры в большом дефиците и ценятся знатоками. Но бате, видно, уже ничего не было мило.

— Продай, все равно зря лежит.

Торговля шла с переменным успехом: то пусто, то густо. Приятно было возвращаться домой с пустыми сумками и оттопыренным карманом. Совсем иное настроение, когда тащишь товар назад.

Раз Макс сидел на барахолке и скучал: покупали вяло, похоже не его был день.

— Привет, Макс, — услышал он знакомый голос.

Татьяна, — это была она, — словно и не удивилась, встретив Макса здесь, торгующего барахлом. Сама она выглядела, как всегда, великолепно: прическа, макияж — все на должном уровне; модный дорогой прикид на ней, кожаная куртка, брючки — картинка. Война — не война, а женщина остается женщиной.

Макс опять смутился, как в первый раз. Татьяна вся из себя такая, а он… торгаш, ядрена вошь, коммерсант грошовый, бизнесмен с помойки. Он кисло улыбнулся, ответив на приветствие. Татьяна не заметила его смущение, или вид сделала, что не замечает.

— Что нового? Не женился еще?

— Никто замуж не берет, — привычно отшутился Макс. — А ты? Нашла себе мужа-миллионера?

Татьяна почему-то не расположена была шутить.

— Сейчас все миллионеры, только толку с этого… А-а, да что там говорить. Кто-то верно заметил: хуже тоталитарного режима может быть только бардак, возникающий после его развала.

Зря поклеп на блондинок взводят, объявляя их всех дурочками. Татьяну глупой назвать — язык не повернется. Максу всегда было интересно с ней разговаривать. И она всегда оставалась для него загадкой. Почему, скажем, она замуж не выходит? Действительно ищет какого-нибудь «супер-пупер»? Не похоже.

— Где работаешь? — поинтересовалась Татьяна.

— Да, вот — вся моя работа.

Макс указал на шмотье у его ног.

— Чего так? Сам не хочешь, или…

— Или. Остался я безработным. Жертва того самого бардака.

Татьяна глянула сочувственно.

— Знаешь, Макс, я могу тебе помочь что-нибудь подыскать. У меня есть знакомые… Ты как, с ЭВМ дружишь?

— Ну, вообще-то учили нас. Я математик, если помнишь.

— Вот и хорошо. Разузнаю — позвоню тебе. Номер прежний?

5

В дом Шведовых пришло горе: умер отец. Он, казалось, шел на поправку, даже на улицу стал выходить. А тут… Скрутило его — криком кричал. Вызвали скорую. Батю увезли в «экстренную хирургию». Прободная язва. На операционном столе он и скончался. Под ножом хирурга.

Похороны сожрали все деньги, что имелись в семье. Нынче умирать — слишком дорогое «удовольствие», не каждому по карману.

Как нельзя более, кстати, явилось предложение Татьяны. Не обманула она, позвонила.

— Макс, я договорилась. Знаешь такую контору, «Главэнерго»? Нет? Ну, неважно. У них там есть АСУ. Что это такое знаешь? Отлично. Короче, им нужен оператор ЭВМ. Зарплата не бог весть что, конечно, зато платят регулярно. Согласен? Вот и замечательно. Найдешь там Никитину Зою Михайловну, скажешь: от меня. Она в курсе. Ну, пока. Если что — звони.

Так Максим Шведов, выпускник мехмата вновь соприкоснулся с милой его сердцу математикой.

Впрочем, напрямую Макс соприкоснулся с тем, что специалисты именуют «железом» (в отличие от программной начинки ЭВМ). Отдел автоматизированных систем управления (АСУ), куда Макс был зачислен оператором, на тот момент имел машину марки ЕС-1046 и две штатные единицы персонала. Кроме новоиспеченного оператора имелся начальник, точнее начальница — Зоя Михайловна, очень милая, добродушная женщина. Макса она встретила вполне дружелюбно.

— Здравствуйте, Максим. Танечка мне о вас говорила.

В этот же день Макс выполнил все формальности процедуры оформления и был зачислен в штат «Главэнерго» — конторы, ведающей электрическими сетями города. Работа была несложной: с утра подготовить машину, загрузить магнитные диски в блок-стойку, следить, чтобы работали кондиционеры. Вот, собственно, и все. Параллельно Макс осваивал компьютер-персоналку — маленькое чудо с пятнадцатидюймовым монитором, 386-м процессором и винчестером на 10 мегабайт.

Работа Макса устраивала. Зарплата… что ж, бывает и хуже. А кому сейчас легко? Главное: платили регулярно. И тут Татьяна не обманула.

В благодарность Макс купил с первой получки бутылку коньяка и пяток «Сникерсов», созвонился с благодетельницей, напросился в гости.

Татьяна, как оказалось, имела свою(!) однокомнатную квартиру в кооперативном доме — стандартном «курятнике» с открытыми лестницами. Квартирка крохотная, но с остекленной верандой (дополнительная площадь) и вполне уютная — такое теплое гнездышко для незамужней молодой женщины. Макс, с его бутылкой, плохо вписывался, — так ему казалось, — в интерьер «девичьего» жилища. Двусмысленная ситуация, как ни крути. Спасала только привычно-шутливая манера общения.

— Предлагаю выпить на брудершафт, — сказал Макс, разливая коньяк по рюмкам.

На закуску Татьяна порезала дольками лимон, достала из холодильника сыр и кусочек ветчины, поставила на стол салатницу с оливье — шикарный, по тому времени, стол.

— Если мне не изменяет память, сударь, — сказала Татьяна, хихикая, — мы с вами уже один раз прошли эту процедуру.

— Повторение — мать учения, — резонно заметил Макс.

— Что ж, если вы настаиваете…

Они поднялись, переплели руки и выпили коньяк, повторив через десяток, без малого, лет, тот шуточный брудершафт в больничной палате. Затем обменялись таким же символическим, как и в прошлый раз поцелуем. В глубине души Макс рассчитывал, что поцелуй более чувственным получиться, но, увы — Татьяна просто подставила холодные бесчувственные губы, а он не решился на большее, чем столь же холодное прикосновение губами.

Повисла неловкая пауза. У каждого из них этот, в общем-то, несерьезный и ни к чему не обязывающий обряд вызвал свои ассоциации и воспоминания.

Молчание нарушила хозяйка.

— Ну, вот, поскольку мы снова на ты… Расскажи о себе, Макс. Как жил, кого… — Она, очевидно, хотела сказать «любил», но осеклась. — С кем дружил. Ну, и вообще…

— О чем рассказывать… Ты же знаешь: сначала геологом чуть было не стал, потом сторожем, теперь вот — оператор. И то, с твоей помощью. Да, в кино еще снимался, помнишь?

— А то. Мне понравилось. Нет, на самом деле неплохо получилось, я не шучу.

Макс опять потянулся к коньяку.

— За это надо выпить.

Татьяна пила не жеманясь. Держалась она вполне свободно, раскованно, сохраняя, однако, некоторую дистанцию. Ледок отчуждения никак не хотел таять.

— Теперь ты расскажи, как жила эти годы, — попросил Макс.

— Обыкновенно. Жила, как и все живут, — отмахнулась Татьяна. Не удалось Максу вызвать ее на откровенность.

Только ближе к вечеру, когда и коньяк закончился, и поговорили обо всем на свете, Татьяна неожиданно спросила:

— Ты вспоминал меня, Макс, хоть иногда? Только честно.

— Да, — искренне ответил Макс, — вспоминал.

Татьяна не стала уточнять, часто ли это бывало, и что он при этом чувствовал. Ей достаточно было, что Макс не равнодушен к ней — в этом она не сомневалась. А домогаться любви она не собиралась.

Видя, что Макс стал поглядывать на часы, Татьяна, как бы между прочим, сказала:

— Оставайся. Если хочешь, конечно.

6

В начале декабря обстановка в городе опять накалилась. То «юрчики» наседали, то «вовчики». На западе, с холмов, город несколько раз обстреляли ракетами «Алазань». Были прямые попадания в жилые дома. Опять страдали абсолютно мирные граждане.

От уличных боев, которые, несомненно, обернулись бы для города катастрофой, Душанбе спасло только вмешательство российских войск. Командующий 201-й дивизией заявил, обращаясь и к «юрчикам» и к «вовчикам», что не допустит никаких боевых действий в черте города. Мол, хотите воевать — идите в чисто поле и там деритесь, сколько душе угодно.

Продолжался хлебный кризис. Люди уже ночами дежурили у ворот хлебозавода, чтобы утром попытаться урвать булку-другую. При появлении автофургона с хлебом, толпа буквально набрасывалась на него. Вооруженные автоматами люди едва сдерживали натиск. И тут не обходилось без жертв. Булка хлеба стоила теперь дороже человеческой жизни.

У школьников начались незапланированные каникулы. Предприятия встали. Поезда не ходили: кто не успел вовремя уехать, ныне сидел и ждал у моря погоды.

В «Главэнерго» тоже распустили персонал по домам. До Нового года. Макс снова пропадал на толкучке, торгуя, чем придется. Все, что удавалось наторговать, тратил на продукты. Иначе деньги просто сожрала бы инфляция.

К Татьяне Макс наведывался теперь регулярно. Иногда оставался на ночь, реже — на пару-тройку дней. Но не более. Татьяна не выпроваживала его, нет, однако давала понять, что не готова к совместному проживанию. И дело было не только в малогабаритности ее жилища. Милые, как известно, и в шалаше рай обретут, а тут… «просто встретились два одиночества», и может ли что-нибудь из этого получиться — один только бог знает. Татьяна так и осталась для Макса загадкой. Пытаясь заглянуть ей в душу, он каждый раз натыкался на скорлупу, куда доступа ему не было. Татьяна почти ничего не рассказывала о себе, а о делах Макса, если и спрашивала, то скорее из вежливости. Она никогда ничего не просила, но и не отказывалась от подношений. (С пустыми руками Макс к ней не приходил). Она была ему любовницей, но не другом. И с этим он вряд ли мог что-то поделать. Даже, если б захотел.

Отношения с матерью у Макса тоже не отличались сердечностью. После смерти мужа Нина Семеновна замкнулась в себе. Бывало, что за вечер и двух слов не скажет. Уткнется в телевизор, бесконечные «мыльные» сериалы смотрит, или вяжет один и тот же свитер, никак закончить не может.

На улицах громыхали танки. На сей раз власть в городе, похоже, оказалась в крепких руках.

В лужах отражалось серое небо. Холодный ветер срывал с деревьев остатки листьев.

Люди готовились встретить Новый год.

* * *

Одна историческая эпоха сменила другую. Между ними теперь лежала непреодолимая граница, говоря геологическим языком — глубинный разлом

 

Глава 13. На берегах Невы

1

Домик, где теперь жила Саша с родителями, был старым, если не сказать ветхим. Собственно это был барак, постройки пятидесятых годов, в дальнейшем переоборудованный в жилье на две семьи. Со временем жильцы разъехались, остались Ольга Владимировна (Ляля) с сыном Олегом, двоюродным братом Саши. Братик этот слыл непутевым, уже в шестнадцать лет загремел в колонию за кражу. После отсидки он продолжил свои художества. Получил пять лет. Через два года освободился по амнистии и, вроде бы, «завязал». Сошелся с женщиной на шесть лет старше, имеющей ребенка, жил теперь с ней. Ляля, сестра Елены Владимировны осталась, таким образом, одна в доме. Она-то и предложила Вершининым поселиться здесь. А что — места много, одной скучно, да и вообще…

С пропиской, разумеется, возникли сложности. Чтобы легализоваться, Елена Владимировна устроилась вахтершей на местную чаеразвесочную фабрику, Владимиру Яковлевичу подвернулась работа по специальности: на глиняные карьеры, добывающие сырье для кирпичного завода, требовался сменный геолог. Работа не ахти какая сложная и рядом с домом — красота! Саше помогли устроиться во ВСЕГЕИ, благо Питер был, по местным меркам, под боком — каких-то сорок километров. Туда ходил рейсовый автобус, а в сезон еще и катер «Ракета» по Неве.

Из окон дома открывался великолепный вид на Неву, медленно катящую темные воды в сторону Северной столицы. Река, лишенная здесь привычного питерцам и их гостям гранитного одеяния, представала в своем первозданном виде — с обрывистыми песчано-глинянными берегами, с деревянными сходами к пристаням, мостками и лодочными причалами. Со стороны Ладоги в город шли баржи, груженные песком и щебнем, строевым лесом; из города к острову Валаам направлялись круизные теплоходы, оглашающие берега громкой музыкой. В одном лице: река-работяга и курортно-туристская водная дорога.

— Красота, какая! — не уставала восхищаться Елена Владимировна. — И лес в двух шагах, и Нева, Ленинград рядом. А мы, дураки, в этой Азии противной столько лет сидели.

Саша не стала напоминать муле, что та, совсем недавно, была очень даже довольна «противной Азией». Ей самой здесь очень нравилось. Вот бы еще… Нет, не надо об этом! Сердечная боль пройдет со временем. Ведь время лечит.

Может быть и так. Но пока у Саши подступал ком к горлу и непроизвольно наворачивались слезы всякий раз, когда вспоминала Максима и недолгое, словно украденное, счастье близости с любимым.

2

Если ехать по Среднему проспекту от метро «Василеостровская» в сторону Гавани, то слева, между 19 и 20 линиями можно увидеть несколько помпезное здание дореволюционной постройки с массивным цоколем, колоннами, гранитной облицовкой и парадной двустворчатой дверью. Это и есть ВСЕГЕИ, бывший Геолком.

Саша чуть-чуть робела, первый раз входя в вестибюль Института. Здесь было много мрамора, бронзы, строгой и торжественной старины. Тут витал дух корифеев — «отцов-основателей» отечественной геологии. Здесь и сейчас, наверное, все сплошь академики да доктора наук — современные корифеи.

Парадное великолепие разбивалось при входе в боковой корпус, где, собственно, и располагалась большая часть рабочих помещений Института. Грубый советский новодел: бесконечно длинные унылые коридоры, выкрашенные серой, салатной или синей красками, ряды дверей по обеим сторонам, отсутствие окон, тусклый свет люминесцентных ламп. Сюда бы еще железные решетки — получился бы вылитый Владимирский централ.

Теперь Саша работала здесь, в самом престижном геологическом учреждении страны. Впрочем, в последние два-три года Институт, как и тысячи других, ему подобных, сильно обнищал. Но все еще держался на плаву, и даже имел возможность брать новых сотрудников (взамен ушедших в «свободное плавание по морю бизнеса»). Сашу взяли в отдел, курирующий Среднюю Азию.

— Вы дочка Владимира Яковлевича Вершинина? — спросила ее при знакомстве новая начальница. — Я его хорошо знаю.

Собственно, Саша и попала сюда по протекции отца.

Фамилия Сашиного покойного мужа тоже оказалась известна Евгении Николаевне.

— Ярошевская… Послушайте! Так это вы были женой Коли Ярошевского?

Евгения Николаевна заметно разволновалась, чем очень смутила Сашу.

— Да, я, — ответила она. — Вы были с ним знакомы?

Евгения Николаевна молча кивнула. В ее глазах блеснули слезы — не смогла сдержать. Если б эта девочка знала, какой ураган чувств вызвала в ее душе Сашина фамилия. Какие воспоминания нахлынули на нее! В один миг женщина заново пережила короткий, но бурный роман с молодым красавцем-геологом Ярошевским. И горечь расставания. И ту боль, поразившую прямо в сердце, когда узнала она о гибели Николая.

Ничего похожего на ревность не испытывала начальница к новой подчиненной, напротив — почти материнские чувства. Девочка, должно быть, только-только в школу пошла, когда у выпускницы геофака ЛГУ Жени Корзун вспыхнул и разгорелся роман с будущим мужем Саши. Сейчас Евгения Николаевна жалела свою «соперницу»: бедняжка стала вдовой в двадцать с небольшим лет.

До чего, все-таки, тесен мир. Как сложно переплетены людские судьбы. Могла ли помыслить страстно влюбленная молодая женщина, что когда-нибудь станет принимать на работу жену (теперь уже вдову), своего возлюбленного?

Чтобы как-то объяснить волнение и сгладить возникшую неловкость, Евгения Николаевна сказала:

— Извини, Саша, я… Мы с Колей были друзьями… Очень давно.

Саша сразу все поняла. И тоже не испытала ревности, а только удивление. И ей стало жаль женщину, которая, по-видимому, любила когда-то Николая. Получается — они почти подруги по несчастью.

— Видишь, Саша, — Евгения Николаевна решила перейти на «ты», — отчет. Тебе он знаком, наверное?

Она указала на толстенный том, лежащий на ее столе. Саша с одного взгляда узнала: это геологический отчет их партии, а первой среди списка авторов там стоит фамилия Ярошевский. Последний отчет Николая.

— Будем работать, — сказала новая Сашина начальница.

3

Питер переживал не самые лучшие времена. Городу вернули историческое имя, но не смогли вернуть былое величие.

Сейчас, как в семнадцатом году, здесь день-деньской шли митинги, собирающие толпы народа, но некому было навести элементарный порядок на замусоренных улицах. Политики раздавали щедрые посулы, стараясь привлечь на свою сторону людей, именуемых нынче электоратом, а власть в городе уже поделили бандитские группировки. «Братки» — коротко стриженные накаченные парни в кожанках-«косухах», разъезжали на «БМВ» — «боевых машинах вымогателей», собирали дань. Город приобрел сомнительную славу «криминальной столицы».

Петербургские страсти мало влияли на быт жителей поселка, в котором поселилась семья Вершининых. Время тут текло медленно, как вода в Неве. Странное полугородское-полусельское поселение жило своей, непонятной обитателям мегаполиса, жизнью. Во дворах многоэтажек бродили куры, в прудах утки плавали; некоторые даже коров держали. Сразу за поселком начинались выпасы, за ними — лес. Не реденький, как в Подмосковье, а настоящая северо-европейская тайга. По периметру поселка шли залитые водой карьеры, по-местному — рупасы. Часть их сплошь заросла камышом, мало-помалу превращаясь в болото. В других можно было купаться, ловить рыбу. До сих пор там не перевелись караси да щуки.

Сашиным родителям такой уклад — бальзам на сердце. Они сразу же завели козу, десяток курей. Муля поговаривала о покупке коровы, но не решалась, боялась — не справится. Пэпс, заядлый рыбак, свободное время на Неве пропадал, ловил окуней и плотву, а в сезон — корюшку. Летом в лесу ягод и грибов было — хоть косой коси, только успевай собирать-заготавливать.

Саше сельские радости, по большому счету, были до лампочки. Ее манил Петербург. Хотелось жить там, в «северной Пальмире». Ведь кончится, когда-нибудь, нынешний бардак, и Питер опять станет прекраснейшим на земле городом. В этом Саша не сомневалась. Она намеревалась снять здесь комнату, а со временем и свое жилье прикупить. Пока же, из-за ограниченных финансовых возможностей, вынуждена была каждый день мотаться на работу за, без малого, полсотни километров.

С деньгами постоянный был напряг. Прибавки к зарплате не могли угнаться за ценами. Каждый выживал, как мог. Ловчилы, «новые русские», делали деньги из ничего, из воздуха; их «доили» бандиты-рэкетиры. Те, в свою очередь, подкупали продажных чиновников, лезли во власть. Такая вот, «пищевая цепочка», а в ее основании — те, кто вынужден жить на зарплату, обычные трудяги. Такие, как Саша Ярошевская.

Жизнь в большом городе требует больших денег. На один только транспорт немалая часть зарплаты уходит. А нужно еще есть, одеваться, платить по счетам… Все учесть — голова кругом пойдет. А ведь женщина, да еще молодая, к тому же, незамужняя, должна выглядеть на все сто. Если она не полное мурло, конечно.

Уже четвертый год Вершинины жили на новом месте. Обвыклись. Даже к местному климату стали привыкать. Все трое в семье зарабатывали, но достаток был более чем скромный. Все проклятая инфляция сжирала. Да еще неожиданные расходы: то крыша потекла — срочный ремонт требуется, то зима на носу, а дров не запасли… Не простая была нынче жизнь, ох, не простая.

В Институте зарплату задерживали регулярно. Поговаривали о грядущем масштабном сокращении, о возможном перепрофилировании, вплоть до расформирования Института. Саша понимала: в списках на сокращение её фамилия будет в числе первых (не «своих» же увольнять).

Начальница опекала Сашу, всегда поддержать старалась. Однако, и ее положение (как и всего их отдела) было непрочным. В Министерстве могли рассудить так: раз Средняя Азия теперь чужая территория, заграница, то пусть там и оплачивают все работы; а нет, так и вовсе их свернуть. Теперь никто ни в чем не мог быть уверенным.

Обедала Саша обычно тем, что приносила из дома, иногда, по необходимости, в институтской столовой. Готовили там скверно, хотя и относительно недорого. Раз она сидела за столиком одна, к ней подошел малознакомый парень, вроде бы из институтских.

— Можно? — спросил он, и, не дожидаясь ответа, поставил свой поднос на стол.

Саша кивнула утвердительно, хоть ей это и не совсем понравилось: свободных столиков кругом сколько угодно, так какого лешего!

— Ты ведь из Средней Азии, да? — несколько развязанным тоном спросил парень, не приступив еще к трапезе.

Саша поморщилась.

— Да, а в чем дело?

Нахала нужно ставить на место сразу.

Но тот никак не отреагировал. Продолжил:

— Меня Артур зовут. А тебя Саша, да?

Саша глянула неодобрительно.

— Ну и что?

Непрошенный собеседник ухмыльнулся.

— Ты не подумай, ради бога, что я собираюсь за тобой приударить. Хотя ты мне нравишься…

Саше захотелось послать его.

— Послушай… — начала она сердито.

Артур сделал жест рукой, как бы заслоняясь.

— Нет-нет, ничего такого. Я же говорю: не собираюсь приударять. У меня чисто деловое предложение.

Сашу такой поворот совсем не устраивал. Какие могут быть у нее с ним дела! Решила выслушать из вежливости: все-таки работают они в одной конторе, неудобно просто взять и послать.

— Что за предложение?

— Мне камни нужны. Лазурит, в первую очередь. У вас там, я знаю, его много. Можешь организовать поставку?

— Как? Я уже три года там не живу, да и вообще…

— Как, как… Через знакомых. Знакомые геологи у тебя там остались? Или у бати твоего.

— У тебя что, на меня досье собрано? Откуда тебе известно, что отец у меня геолог? — сердито спросила Саша.

Артут ухмыльнулся.

— Слухами земля полнится. Наши дамы, в отделе, они любят всем кости перемывать, и все обо всех знают. Про тебя говорили, я услышал — заинтересовался.

— Хм. Понятно. А камни тебе зачем?

Артур молча полез в карман, достал пачку из-под сигарет, вытряхнул от туда пару изящных сережек густо-зеленого цвета. Саша взяла одну в руку, чтобы рассмотреть получше. По форме — половинка усеченного конуса сантиметра четыре длиной, петелька и крючок-подвеска из какого-то золотистого сплава. Похоже не заводское производство. Полированный камень приятный на ощупь — теплый.

— Нефрит, — определила Саша. — Ты сам их сделал?

— Сам, — ответил новый знакомый. — Нравятся? Это тебе — подарок. Возьми.

— Нет, что ты… Зачем. Не надо.

Саша положила сережку на место.

— Да я же без всякой задней мысли… От чистого сердца. Мне они ничего не стоили. Возьми, пожалуйста, — настаивал Артур.

Саша не стала пока возражать, решила выслушать парня, а уж потом делать выводы.

— Ты поешь нормально, — сказала она поднимаясь, — а потом поговорим. Я в вестибюле подожду.

Разговор продолжили возле экспоната из институтского музея — окаменелого ствола древнего папоротника.

— … Основная моя продукция — серьги. Нарасхват идут. Тем более, что цены не заламываю, только делаю поправку на инфляцию. Кроме серег еще изготовляю кулоны, кабошоны для перстней, ну и так, по мелочи, — рассказывал «каменных дел мастер».

— У тебя свое оборудование? — поинтересовалась Саша.

— Самодельный шлифовальный станок дома. Заготовки из камня мне тут, в нашей распиловочной пилят. Володя там есть такой. Он за бутылку все что хочешь распилит. В общем, технология, не ахти какая сложная. Я уже руку набил, за вечер десяток пар серег — как нефиг делать. Рынок сбыта у меня налажен. Главное — сырье. Потому и приглашаю тебя в компаньоны.

— А на каких условиях?

— Да условия простые, — ответил Артур. — Ты договариваешься со своими знакомыми, оплачиваешь им пересылку и сами камни, — они недорого у вас там стоят, я знаю, — на мне все остальное, выручка пополам. Камни: лазурит, оникс, желательно карлюкский, можно еще аметист, горный хрусталь, ну, а если бирюзу достанешь — навар обещаю, горя знать не будешь.

— А нефрит где берешь?

— Знакомые из Забайкалья присылают. Нефрит пока неплохо идет, но чувствую, надо расширять ассортимент. Так, как, согласна?

— Мне подумать надо. Все разузнать, — сказала Саша.

— Конечно, — согласился Артур. — Только не тяни. И в моих, и в твоих интересах поторопиться — на зарплату сейчас не проживешь.

И это была истинная правда.

4

Геологи любят коллекционировать камни. У самых заядлых собирателей минералов дома полки книжных шкафов и сервантов чуть ли не ломаются от тяжести камней, да еще обменный фонд по ящикам рассован. Сашины родители не были исключением: имели небольшую коллекцию. Обычный набор: горный хрусталь, аметист, просто кварц — друзы-щеточки, полировки оникса, агата, лазурита… Ничего такого, особо ценного. Правда, были два редких камушка: желваки бирюзы, каждый с грецкий орех размером.

Камни семья привезла с собой, но они большей частью пылились сейчас в чулане — места не хватало. Только самые эффектные украшали книжную полку в общей комнате.

Пэпс, на удивление, благосклонно отнесся к сообщению дочери, что та намеривается заняться коммерцией на паях с коллегой из Института. Он видел: Саша до сих пор не нашла себя. Может в этом деле ей повезет. Время сейчас сложное, нужно как-то его пережить. Он взял желвак бирюзы, что поменьше и с трещинкой, отдал Саше.

— Вот. Пусть пилит. Посмотрим, что получится.

Затем достал еще необработанный кусок породы с ярко-синим лазуритом и медово-полосатый мраморный оникс из Карлюкских пещер.

— Из этого таких серег не менее сотни должно получиться, — сказал он, взвешивая кусок оникса в руке.

Саша принесла образчики Артуру. Сначала выложила лазурит с ониксом.

— Из личных запасов.

— Отлично! — воскликнул компаньон, осматривая камни. — Кое-что мы с тобой на них заработаем. На хлеб с маслом хватит.

— А с этим? — спросила Саша, доставая из сумки «орешек» цвета морской воды у берегов Адриатики.

У Артура загорелись глаза. Он повертел камень в руках, подбросил на ладони.

— Здесь и на черную икру наберется. Карамазарская бирюза?

— Да, — подтвердила Саша. — Ты прямо спец по нашим таджикским камешкам.

— Обижаешь! Я и по уральским, и по украинским, с Волыни, и по всяким другим, — похвастался компаньон. — Значит так. Из бирюзы будем делать на заказ для готовых сережек и перстней, чтобы с размером не ошибиться. Кстати, предложи своим знакомым. Будут цену спрашивать, скажи: от десяти долларов и выше, вместе с работой, конечно.

— Я тоже хочу сережки с бирюзой! — воскликнула Саша. — Сделаешь? За работу вычтешь из моей доли.

У нее дома лежали без употребления золотые серьги со стекляшкой — имитацией топаза. Пэпс подарил ей на двадцатилетие. Вот, если заменить дурацкий желтый камешек бирюзой…

— Обижаешь! — опять вскричал Артур. — Стану я брать деньги с компаньона! Да еще с красивой девушки…

— Артур, перестань! Я рассержусь. У нас должны быть чисто деловые отношения.

— А друзьями мы разве не можем быть? — с хитрецой в голосе спросил компаньон.

Саша сдалась.

— Ладно, там видно будет.

Дело завертелось. Уже через неделю с небольшим Артур вручил Саше её долю: сто пятнадцать долларов.

— Лазурит неплохо идет, — сообщил он. — А вот твой заказ. Примерь. — Протянул на ладони готовые сережки.

Разговор, как обычно, происходил в боковом коридорчике, у окна. Саша полюбовалась обновленными и облагороженными серьгами, вдела их в уши, достала из сумки зеркальце.

— Класс!

— Тебе идет. Как раз под цвет глаз, — сделал комплимент Артур, заодно и свою работу похвалив.

— А ты льстец, — добродушно поддела компаньона Саша. — Глаза-то у меня серые.

— Ну и что. Серый хорошо с бирюзовым гармонирует. Да, ты не расслабляйся, хорошо? Добывай сырье — без него все встанет.

— Хорошо. Буду стараться. Ты и правда — мастер. И вообще, молодец.

Саша чмокнула Артура в щеку. Тот улыбнулся.

— За такое обращение я готов как вол пахать.

5

Саша привыкла иметь дело с «деревянными» деньгами, более заслуживающими называться бумажным хламом. Сотню долларов она вообще никогда в руках не держала. Деньги, полученные от Артура, казались ей огромными. В ближайшее воскресенье она съездила в город на рынок, купила хорошего парного мяса, колбасы «салями», фруктов. Там же подобрала себе обновы: красивое летнее платье и босоножки, набрала подарков муле, пэпсу и тете Ляле.

Вечером дома устроили небольшую пирушку. Тем более повод был: ровно четыре года назад семья Вершининых прибыла на питерскую землю.

— Боже мой, какие мы все-таки дураки были, — повторила муля снова. — Нет чтобы раньше оттуда уехать!

— Ладно тебе, мать, — возразил пэпс. — Неплохо мы и жили там. Давайте выпьем за наше Возвращение. Пусть теперь наш новый семейный праздник так называется.

— Лучше — День Независимости, — преложила Саша в шутку.

Легкой и радостной казалась всем им в этот момент новая жизнь.

Однако, Саша не расслаблялась. Она и пэпс созвонились со знакомыми в Душанбе, прозондировали почву. Нашелся твердый поставщик лазурита — старый приятель Владимира Яковлевича, работающий в «Памиркварцсамоцветах». Он, к тому же, имел возможность отправлять камни небольшими порциями с оказией. Получился обоюдовыгодный союз.

Артура загрузили работой под завязку.

Товар шел ходко, а главное — стабильно. Кроме того, многие поселковые дамы, которым Саша показала свои сережки, возымели желание иметь нечто подобное. К Артуру выстроилась очередь на обновление серег и колечек. Каждую неделю у них с Сашей происходили взаиморасчеты. Обе стороны были довольны.

В Институте шло сокращение. Отдел, где работала Саша, пока не трогали, а вот Артура уволили. Он только рад был — сам собирался уходить. Мизерный оклад техника-геолога и раньше не устраивал молодого парня, а теперь он мог, с чистой совестью, целиком переключиться на приносящую неплохой доход деятельность.

У Саши появилась возможность снять свой угол в Питере, о чем она давно уже мечтала. Нашла по объявлению комнату в коммуналке на Большом проспекте, в пяти минутах ходьбы от Института. Сразу же внесла плату за два месяца вперед и перебралась туда с вещами.

Наконец-то у нее было свое жилье. Пусть временное, пусть в коммуналке, но свое. Кроме Саши в квартире жили две одиноких старушки — типичные петербурженки «старой формации», интеллигентные и независимые, а так же одинокий мужик — тихий пьяница. Он крайне редко выползал из своей берлоги. Со старушками Саша встречалась по утрам на кухне. Здоровались, перебрасывались парой-другой фраз, и все. Склок и скандалов не было. Свой взнос за оплату коммунальных услуг все вносили вовремя, на кухне и в коридоре убирали по очереди. Впрочем, за Константиновича (так звали запойного мужичка) уборку делали бабульки, а он бесплатно чинил им всю бытовую технику, от утюга до телевизора.

Сашина комната окном выходила на южную сторону (здесь это ценилось), была средних размеров, а потолок — не достанешь, даже если на стол поставить еще и стул. На полу сохранился бог знает с каких времен старинный паркет, без какого либо покрытия. Как с ним управляться Саша не знала. Чтобы не заморачиваться, она застелила свободную от мебели поверхность пола паласом. Стены, с разрешения хозяйки, Саша оклеила новыми обоями, на окно повесила красивые гардины. Комнатка получилась вполне уютной. Можно было принимать гостей.

Артур тоже обитал на Васильевском — еще раньше прикупил однокомнатную квартирку на Наличной. Там он и жил, и работал, устроив на кухне (чтобы водопровод был под рукой) шлифовальную мастерскую. С Сашей Артур виделся теперь два-три раза в неделю. Обычно он навещал ее. Бабульки считали парня Сашиным женихом. На самом же деле отношения их не выходили за рамки дружеско-партнерских. Артур приходил забрать сырье или взять колечки-сережки от заказчиц на бирюзу, приносил деньги. Закончив деловую часть, они пили вдвоем чай, болтали.

Саша уже все знала о своем компаньоне: на год старше ее, коренной ленинградец, родители здесь же, на Васильевском живут, был женат, разведен, закончил геологический техникум, камни — его хобби (теперь, впрочем, для него это стало профессией).

— Я еще в школе камнями интересовался, — рассказывал Артур, — литературу читал, собирал коллекцию. Познакомился, у нас в Институте уже, с Юрой Степановым, — большой спец был, — он меня научил с камнем работать.

— Был? А где он сейчас, Степанов этот? — заинтересовалась Саша.

— Умер. Машина его сбила. Закладывал крепко…

Саша знала: Артур и сам раньше грешил по части зеленого змия, скоро три года, как ходит «подшитый».

Саша бывала у компаньона дома считанные разы, хоть он и говорил, мол, заходи в любое время. Она знала: Артур водит домой девок — выдавал запах духов, витающий по его квартире, причем, всякий раз других. Не хотелось ей застать его с очередной подружкой. Хоть они всего лишь друзья-компаньоны, Саше было бы неприятно увидеть Артура в обществе какой-нибудь б…и с Невского.

А совместный их бизнес пока что шел, — тьфу, тьфу, не сглазить бы, — неплохо.

— Нельзя нам останавливаться, нужно идти вперед, — говорил Саше компаньон. — Развернуться бы надо. А как? Рекламу, что ли, задействовать?

— Не стоит, пожалуй, привлекать к себе внимание. Бандиты, чего доброго, заинтересуются, начнут нас доить.

— Это верно. Только бизнес живет, пока развивается. Стоит остановиться, и все — сожрут конкуренты.

— Какие конкуренты? — удивилась Саша. — Разве они у нас есть?

— Пока нет, но появятся обязательно. Я что хочу сказать… Неважные из нас бизнесмены. Вот если бы у нас был семейный бизнес…

Артур бросил быстрый взгляд на Сашу, ожидая ответной реакции на робкий намек.

Саша никак не отреагировала. Ни «да», ни «нет», ни «за», ни «против».

6

«Дорогой Макс…». Нет, не так. «Милый мой Макс». Нет, опять не то. Саша зачеркивала написанное, начинала снова: «Любимый мой…». Вот, теперь правильно.

«Любимый мой, здравствуй.

Никак не получается написать тебе. И не то что бы сильно занята была, а просто не выберу момент, чтобы настроение было подходящее. Хочется написать большое и теплое письмо. Рассказать, что ты был и остаешься для меня единственным…».

Саша откладывала ручку, долго смотрела на желтое окно, освещенное чокнутым питерским солнцем, не собирающимся заходить, хотя и был двенадцатый час ночи. Затем продолжала: «… Я уже четыре года здесь. Четыре года вдалеке от тебя. Жизнь у меня, как будто, наладилась: работаю, попутно занимаюсь бизнесом. Хотя Артур говорит, что мы с ним оба никудышние бизнесмены. Артур — мой компаньон. У нас чисто деловые отношения».

Саша снова откладывала письмо. Сидела задумавшись. Понимая, что вряд ли она когда-нибудь допишет и отправит свое послание, решала писать всю правду.

«Хотя, если честно, он мне нравится. Совсем немного. С ним приятно общаться. Если только он не начинает делать намеки…».

Саша складывала лист пополам, клала между страниц книги и убирала ее подальше. Чтобы достать через месяц, порвать и начать заново.

 

Глава 14. Ищите и обрящите

1

Новый год не принес решения старых проблем, зато добавил новые.

Война продолжалась. Мятежные оппозиционеры — «вовчики» теперь базировались в Афганистане, откуда регулярно совершали вылазки на таджикскую территорию. Границу охранили российские погранвойска, брошенные, по сути, на произвол судьбы: местные власти считали, что их обеспечение — задача России, а Москва выделяла сущие гроши. Между тем, пограничники были единственной силой, способной еще как-то сдерживать поток героина, идущего транзитом через Таджикистан в Россию, и дальше в Европу. «Вовчикам» россияне стали поперек горла. Они, при поддержке афганских моджахедов, организовали нападение на 12-ю погранзаставу. Бой шел целый день и лишь подошедшие к вечеру части российской 201 дивизии, спасли брошенную на произвол судьбы заставу от полного уничтожения.

Генералы строили под Москвой дачи. Им было мало дела до солдат, гибнущих на чужой земле.

В Душанбе власть удерживали «юрчики» Улицы патрулировали вооруженные «калашами» люди в камуфляже. Действовал комендантский час. Всех любителей ночных прогулок, даже если человек просто вышел подышать свежим воздухом, хватали и волокли в участок, где держали до утра. Утром, составив протокол, штрафовали и отпускали восвояси. Тех, кто не мог заплатить сразу, мурыжили, пока родственники или знакомые не приносили деньги.

Город зачистили от «вовчиков», которые не смогли или не захотели вовремя унести ноги, надеясь отсидеться. Провели несколько ночных рейдов, выискивая оппозиционеров по наводкам их недоброжелателей. Тех, кого удалось схватить, расстреляли на пустыре у трансформаторной подстанции.

Народ жил (точнее, старался выжить), благодаря мелочной торговле. Город постепенно превращался в одну большую барахолку. Торговали, чем придется. Появился новый бизнес: закупали на «Вьетнамском» рынке оптом сигареты, жвачку, шоколадные батончики и прочую мелочевку, затем перепродавали с лотков в розницу. Этой грошовой коммерцией занимались в основном дети и женщины, но не брезговали и здоровые мужики. Теперь никто ничему не удивлялся и никто ничего зазорного не видел в таком немужском занятии. Как грибы росли и множились торговые точки: ларечки, будки, вагончики, где продавали «паленый» алкоголь, контрафактное шмотье, сомнительного происхождения лекарства. Процветал рэкет. Только вместо «братков» поборами занималась милиция. «Стражи порядка» не стеснялись обирать даже пацанов, торгующих жвачкой, просто подходя и забирая понравившуюся упаковку. Такое крохоборство стало нормой.

По рынкам бродили голодные люди, выпрашивая у торговцев пару картофелин или горсть риса, вечером подбирали капустные листья и прочий овощной мусор, чтобы дома сварить баланду. Жуткая картина.

Один случай произвел огромное впечатление даже на видавшего виды Макса. Как-то в дверь позвонили, он открыл: на площадке стояла маленькая девочка. Побирушки, выклянчивающие «копеечку», и прежде наведывались регулярно. Но эта девочка просила не денег.

— Дяденька, — сказала она жалобно, — у вас нет чего-нибудь покушать?

У Макса ком стал в горле, и едва слезы не навернулись, когда он смотрел, как дрожала в тонкой ручке ложка, которой девочка хлебала налитый им суп.

— А где твои родители? — спросил он, после того как она поела.

— Дома. Там мама и бабушка. Только у нас совсем ничего нет покушать.

«Черт, — ругался Макс, проводив девочку. — До ручки мы уже дошли с этой говеной жизнью».

Он не знал, что худшее еще впереди.

2

Макс продолжал трудиться в «Главэнерго», точнее, исправно ходил в «контору». Работы, как таковой, почти, что не было, денег тоже. Но имелся компьютер, предоставленный в его пользование, и Макс освоил новый бизнес: писал на заказ офисные программы, с последующей установкой и отладкой на компьютере заказчика. Для привлечения клиентов он поместил объявление в газете, ездил сам по конторам, предлагал услуги. Дело пошло.

Макс уже неплохо «рубил» в редкой по тем временам технике.

Неожиданно обнаружился еще один доходный промысел: делать студентам контрольные и курсовые. Молодые балбесы, не желающие напрягать мозги (если таковые вообще имелись), шли к Максу. Он не отказывал никому. Поместил даже второе объявление в «городскую сплетницу», где не стесняясь (а чего стыдиться-то?) предлагал услуги для нерадивых студентов. Брал он по-божески (преподаватели за аналогичные услуги тянули вдвое больше), потому от клиентов не было отбоя. Одна беда: промысел носил ярко выраженный сезонный характер — был приурочен к зимней и летней сессиям.

В свободное время Макс читал журналы с компьютерной тематикой, завидуя счастливчикам, имеющим доступ к «всемирной паутине». Сюда интернет еще не добрался. Числившийся оператором ЭВМ, Макс мечтал о карьере хакера, ломающего электронные пароли и совершающего атаки на компьютерные сети. Не криминальная составляющая хакерства влекла Макса, а «молодецкая удаль» не знающего преград программиста экстра-класса.

Действительность же, в отличие от мечтаний, день ото дня становилась все более неприглядной. Пришла зима, а с ней навалилась куча новых проблем. Отопление в домах не работало. Ледяные батареи в комнатах только подчеркивали неуютность нетопленного жилья. К тому же отключили газ. Сразу же начались перебои с электричеством. Сети не справлялись с нагрузкой, выбивало предохранители, сгорали кабели и трансформаторы. Это было настоящим бедствием. Привычной стала картина: погруженные во мрак дома, с черными провалами окон, и жильцы, сооружающие во дворах очаги, чтобы не остаться без горячей пищи. В довершение всех бед в городе началась эпидемия брюшного тифа. Болели в основном дети, неосторожно попившие сырой воды из-под крана. Даже водопроводная вода теперь таила в себе смертельную опасность.

Как-то утром Макс почувствовал себя не важно. Смерил температуру — тридцать девять и пять. Все оборвалось у него внутри — тиф?

Тиф. Подзабытое ныне слово, времен «военного коммунизма», теплушек, продразверстки и «чрезвычайных комиссий». Правда, то был другой тиф, «сыпняк», но хрен, как говориться, редьки не слаще.

Только напрасно Макс так перепугался — симптомы не те. Ломота в теле, слезящиеся глаза, жар, переходящий в озноб — явный грипп. Тоже, впрочем, хорошего мало.

Вызвать врача Макс не мог: воскресенье, поликлиника не работает. Мать с утра ушла куда-то. Он был один в выстуженной квартире, без газа и электричества. Позвонил Татьяне — без ответа. Тоже где-то гуляла.

Макс лежал на кровати в шерстяных носках, брюках и свитере, под двумя одеялами, и не мог согреться. Чаю горячего бы… с лимоном. Боже ты мой, даже такая простая вещь- обыкновенный чай с лимоном — теперь недоступна ему.

Холод кругом. Холод и пустота. Человек — пылинка, дунь — и нет его. Через десяток лет никто уже и не вспомнит, что был такой Максим Шведов, жил, надеялся, любил… Как глупо, как нелепо все обернулось.

Пусто в нетопленном доме. И в душе — пустота.

3

Через сутки электричество включили. Макс провалялся с гриппом еще два дня. Болеть дольше — роскошь непозволительная. Ждали заказы на курсовые работы. Может быть, последние заказы в этом сезоне.

Мама стала регулярно отлучаться из дома. Всякий раз перед уходом подолгу стояла у зеркала, наводила лоск. Макс почуял неладное. И не зря почуял.

— Я выхожу замуж, сынок, — заявила мама. — Сегодня я познакомлю тебя с Геннадием. Он, как и я, бухгалтер. Жить мы будем у нас.

Как колуном по башке!

Вот так номер решила отмочить маман. В такие-то годы. Седина в бороду, бес… Впрочем, это не про женщин поговорка. Но суть та же.

И ведь никуда не денешься. Придется жить вместе с этим Геннадием, чтоб ему!

Макс был заочно настроен против отчима, а когда увидел Геннадия вживую, его неприязнь только усилилась. Это был облезлый какой-то тип неопределенного возраста, с реденькими волосиками на голове, суетливый и назойливый, из тех, кому до всего есть дело. Очень любил поболтать, порассуждать о политике, в которой, конечно же, мнил себя знатоком. В первой же застольной беседе он с жаром принялся ругать всех: Ельцина с Горбачевым, Гайдара с Черномырдиным, американцев, евреев, «новых русских», ООН и Европейский союз. Его рассуждения очень напоминали высказывания покойного Шведова-старшего. Собственно, Макс видел перед собой ухудшенный вариант родителя.

С пасынком Геннадий попытался сходу наладить доверительные отношения, вел себя запанибрата.

— Давай по маленькой, за знакомство! — сказал он, когда мать представила их друг другу и пригласила за стол. — Мы с тобой мужики. Нам и поговорить есть о чем, и вообще…

Выпить Макс не отказался, но в беседе постарался четко обозначить границы, до которых он намерен подпускать к себе нового «родственника». Он вежливо поддакивал собеседнику, однако, на все расспросы отвечал односложно, не вдаваясь в подробности. Сам не спрашивал ни о чем, давая понять, что чужие проблемы ему до лампочки, а когда Геннадий поинтересовался, как у Макса обстоят дела «на личном фронте», твердо заявил: «личное» он никогда и ни с кем не обсуждает. Геннадий все понял и впредь в дела Макса не лез.

4

Макс теперь всюду натыкался на следы присутствия чужого мужчины в их доме: его бритва на полочке в ванной, его персональная кружка на кухне, запах его одеколона — все раздражало молодого человека. Макс, как мог, сдерживался, не доводил до конфликта, в котором, — он прекрасно понимал, — мать будет не на его стороне.

Геннадий обосновался прочно. Он не без гордости говорил, что ушел от прежней жены, оставив ей все. «С одним чемоданчиком ушел», — подчеркнул он.

«Оттуда умотал, — мысленно прокомментировал Макс, — чтобы здесь зад пригреть». Вслух он, конечно, ничего не сказал.

Мать во всем потакала новому спутнику жизни, чуть не лебезила перед ним. Между ней и сыном постепенно вырастала глухая стена. И все из-за какого-то «козла облезлого». Тоже, нашла себе!

Макс старался подольше не бывать дома. Засиживался на работе, если были заказы от студентов. Или шел к Татьяне.

Раз Макс не выдержал, пожаловался подруге на бесприютное свое нынешнее существование. Попросил:

— Я поживу у тебя немного?

— О чем разговор, живи, конечно, — бесстрастно ответила Татьяна.

Макс втайне надеялся, что она обрадуется, и тогда он предложит узаконить их отношения. А тут — полное безразличие. Макс хотел было, отказаться, сказать: передумал, мол, извини за беспокойство. Но Татьяна виновато улыбнулась и добавила:

— Ты не подумай, Макс, что я из вежливости только… Мне с тобой на самом деле хорошо. Оставайся.

И Макс остался. С неопределенным статусом: непонятно было, в качестве кого он здесь, собственно говоря, пребывает. Сожителя? Любовника? Гражданского мужа? Или это все одно и то же?

Без разницы, в общем-то. Главное: у него есть пристанище. Пока есть. А дальше… Может у них с Таней, что-то и получится.

5

Татьяна жила не по средствам. Особенно это бросалось в глаза на фоне царящей кругом нищеты. В семье у Макса, хотя они и не совсем уж бедствовали, считали каждую копейку (с поправкой на инфляцию, правильнее сказать — каждую сотню рублей). Мясо покупали раз в месяц, в лучшем случае. А про всякие деликатесы и думать не думали.

Татьяна постоянно приносила домой то бутылку дорогущего виски, то баночку икры, то каких-то фруктов экзотических, которые Макс далеко не всегда мог назвать правильно. Ему неудобно было спрашивать: откуда сие изобилие? И сознание собственной несостоятельности мучило. Он, в самом начале их совместного проживания, передал Татьяне пухлую пачку денег, думая, что проявляет щедрость.

— Возьми на хозяйство, — сказал он небрежно.

— Положи на тумбочку, — столь же небрежно обронила сожительница.

Вскоре Макс понял: для Татьяны эти деньги — мелочь, не стоящая внимания.

«Откуда? — задавал себе вопрос Макс. — Откуда у нее деньги? Неужели переводчикам так хорошо платят?». Приходилось принимать такое объяснение, поскольку иного у него не было.

Жизнь у них текла ровно и спокойно, лениво даже. Днем оба на работе. Вечером, за ужином, выпивали «по рюмахе» чего-нибудь изысканного, потом вместе смотрели «видик». Татьяна любила триллеры. «Молчание ягнят» раза три смотрела. Иногда, для разнообразия, ставили боевик или эротику, вроде «Эммануэль» и «Греческой смоковницы».

По воскресеньям они любили ходить на толкучку. Не торговать, конечно. Татьяна выискивала, среди разложенного в изобилии старого хлама, изящные вещицы, кои иной раз попадались здесь. Причем, хозяева, как правило, не торговались, отдавали чуть не задаром. Макса больше интересовали книги и старые журналы. Любил он порыться, полистать пухлые томики и подшивки.

И среди торгующих и в толпе покупателей то и дело попадались знакомые лица. Останавливались поболтать. «Привет. Как дела? Уезжать не думаешь? А куда? Слушай, говорят, организуется кооператив, будут строить дома в Борисоглебске, ты не в курсе?..».

Разговоры всегда были об одном и том же. И не только разговоры. Вторая волна миграции не спадала, а напротив — усиливалась. Действовал принцип цепной реакции: один уехавший тянул за собой нескольких родственников и знакомых. Ехать в неизвестность страшно, а вот к «своим» — другое дело.

Ехали не только «русскоязычные». Таджики, всегда слывшие крайне тяжелыми на подъем, закоренелыми домоседами, сделались вдруг самым мобильным народом на постсоветском пространстве. Уезжали временно, на заработки, оставались насовсем. Жизнь ломала старые стереотипы.

Сам Макс об отъезде думал постоянно, но сугубо неконкретно, как о чем-то само собою разумеющемся, и не требующем, при этом, немедленного исполнения.

— Надо будет — уедем, — сказала ему Татьяна.

Размеренная жизнь засасывала, как болото. Раньше Макс планы строил, теперь — махнул рукой. Зачем чего-то менять. Может получиться хуже. Все уже привыкли, что любые перемены не сулят им, обычным людям, ничего хорошего.

Зима выдалась теплой, как никогда. Погода жалела измученных горожан. Снег или дожди не дали бы им возможности торговать на барахолке, и, следовательно, лишили бы куска хлеба; морозы добили бы их в нетопленных жилищах. А так — можно перетерпеть, пережить зиму. У здешних бомжей такая была присказка: «Сентяб, октяб, тяп-ляп — и май».

Маленькая квартира Татьяны имела то преимущество, что ее можно было протопить одним электрообогревателем. Тепло в доме — огромное благо. Это способен понять и оценить тот, кто неделями мерз среди холодных стен, спать ложился в теплой одежде, укрывался двумя одеялами, и все равно не мог согреться. Если бы еще горячую воду дали — был бы истинный рай! Но, чего нет, того нет. Приходилось греть воду в ведре кипятильником, потом, стоя в поддоне душа, лить на себя из ковшика. Татьяна поначалу жеманилась, пыталась мыться сама. Быстро поняла: глупо стесняться человека, с которым делишь постель, и они с Максом стали купаться, помогая друг другу. Макс получил возможность созерцать холеное тело Татьяны без помех.

Но интимная близость не сделала, почему-то, их отношения доверительными.

Макс вспоминал: тогда еще, в больнице, на другой день после знакомства, Татьяна, словно ненароком, прижала его к стене. С той поры немало лет прошло, а Макс, как и раньше, не понимал ее.

Дома Татьяна ходила в черных вельветовых брюках и белом мохеровом свитере. Макс очень не любил этот колючий предмет: обнимаешь ее, а руки потом чесаться начинают. Да и сама Татьяна вся в колючках, словно дикобраз — не подступишься. Сядет в углу дивана, рядом телефон поставит, и все — не подходи.

Звонили ей постоянно, а кто — из разговора понять невозможно. «Привет… Да. У тебя как, все нормально?.. Да, конечно… Нет… Да… Договорились, пока». И так все время. С кем она разговаривает? С подругами? Деловыми знакомыми? Макс вообще ничего не знал о круге общения Татьяны. Догадывался: среди ее знакомых есть влиятельные люди. Возможно, из кинематографической элиты, или, — чем черт не шутит, — дипломаты какие-нибудь. В нынешнее сумасшедшее время нет ничего невозможного.

Сухую теплую зиму сменила сырая холодная весна. Весь март дожди чередовались с мокрым снегом, казалось: так будет продолжаться вплоть до лета. Торговцы упорно не хотели уходить с барахолки, прятались под навесы, находили какие-нибудь пустующие строения, согревались горячими пирожками, которые приносили на продажу жителями окрестных домов, бегали к ближайшему ларьку, пропустить стаканчик «бормотухи».

В начале апреля здорово пригрело, зацвели урюк и персик, затем вишня, полезли листья. Жить стало чуть легче.

С приходом настоящего тепла, Татьяна поменяла, как теперь говорят, имидж. Сделала новую прическу, обновила гардероб, часто напевала что-то, загадочно улыбалась.

«Расцвела с весной, — подумал Макс. — Оно и к лучшему, повеселее теперь будет». Думал: отношения меж ними станут более теплыми, сердечными, а там, может, нормальная получится семья.

А получилось вот что.

Раз Татьяна не пришла ночевать. Такого раньше никогда не бывало. Макс разволновался не на шутку. Сидя в кресле, он прождал ее до утра, временами впадая в полудрему. И сделать ничего не мог, даже позвонить, расспросить знакомых Татьяны: Макс не знал ни одного номера телефона ее друзей-подруг.

Утром он принялся обзванивать больницы. Там ее не было.

Что теперь делать? Идти, заявлять в милицию? Макс пребывал в полной растерянности… Положение усугублялось тем, что он находился в чужой квартире, не имея возможности, подтвердить, в случае чего, законность своего присутствия здесь. Более того, если Татьяна, упаси господи, стала жертвой какого-то криминального происшествия, то Макс, без сомнения, становился главным подозреваемым.

Полдня ходил он, как запертый в клетке хищник, из угла в угол.

После обеда Татьяна появилась так же неожиданно, как и исчезла накануне.

— Таня, что случилось?! — вскричал Макс. — Где ты была?

Татьяна спокойно сняла верхнюю одежду, прошла в комнате, уселась в кресло. Выглядела она уставшей.

Макс стоял рядом, ждал ответа.

— Все нормально, Макс, — сказала она, наконец. — Ты за меня не волнуйся. Только…. нам лучше расстаться. Не обижайся, дело тут не в тебе, а во мне. В свое время ты мне приглянулся, да. Я даже ревновала тебя. Потом все улеглось, думала — навсегда. Но вот, опять мы встретились, и я… решила попробовать… В общем, это была моя ошибка. Ты извини, я не хотела причинять тебе боль. Если можешь, не держи на меня зла. Прощай.

Просто и ясно. Главное — честно.

6

Возвращение «блудного сына» мама и отчим Макса восприняли без особой радости, но и недовольства не выказывали. Сам Макс тяжело переживал разрыв с Татьяной. Поиграла с ним, да и бросила, за ненадобностью. А винить только себя надо — зачем полез. Ведь знал: не любит она его, да и он ее, тоже. Ну, подыграли друг другу, изобразили чувства, которых не было. При этом не очень-то и старались. И теперь он домой вернулся, просто потому, что идти ему больше некуда. Так и ходит он по кругу, словно осел на аркане, привязанном за кол, возвращаясь, раз за разом, к исходной точке. Видно, требуется что-то поменять в жизни, если хочешь вырваться из замкнутого круга. Очень круто поменять.

В конце апреля Макс на барахолке столкнулся с Аликом Бочкиным. Бывший коллега обрадовался встрече, предложил пойти выпить «по сто пятьдесят».

— Может, вина? — спросил Макс.

— Ты что! Не пей эту отраву. Они сливают все остатки и бухают туда табак или димедрол, «для крепости».

Алик говорил о хозяевах «винных точек». Макс скептически хмыкнул.

— А водка, думаешь, не «паленая»?

— Сейчас ни в чем нельзя быть уверенным. Но тут есть одно место… Там нормальная водка. Сам лично пробовал, и ничего — живой.

«Заведение» располагалось прямо в продуктовом магазине, занимая часть торговой площади. Барная стойка, несколько опрятных столиков, даже свежие салфетки в стаканчиках — «заведение» производило благоприятное впечатление.

Хозяин налил в стаканы водку, пододвинул в качестве бесплатного приложения блюдце с закуской: твердым как камень соленым сыром-курутом. Приятели сели за столик.

— Хорошо, что я встретил тебя, Макс! — Сказал Бочкин, после того, как выпили «по первой». — Тут такое дело… Мне напарник нужен. В нашей конторе все мужики разъехались, один я застрял… В общем, есть дело.

— Что за дело? — спросил Макс нетерпеливо.

— Сейчас объясню. — Алик полез в карман за сигаретами. — Ты не куришь?

— Давно уже бросил.

— Молодец. А я, вот, никак… Дело такое: мумие. У тебя, кстати, есть дома мумие?

— Есть немного. А что?

— В России оно по-прежнему неплохо идет. Можно сделать бабки.

Макс сразу понял, о чем ведет речь Бочкин. Мумие действительно было и остается ценным лекарственным «продуктом». Он много наслышан был, как в семидесятых-восмидесятых памирские геологи за один удачный сезон делали на мумие по машине. Сам Макс привез с Памира килограмма полтора чистого мумие, но, не имея «рынка сбыта», не смог его реализовать.

— Так что ты предлагаешь? — спросил он.

— Я знаю, где его можно найти, — ответил Бочкин.

— На Памир, что ли, собрался?

— Нет, ты что!. Там война кругом. Да и пропуск нужен в погранзону… Нет, на Памир сейчас не сунешься. Но я знаю место гораздо ближе — район Искандер-куля. Залежи там — не хуже памирских.

— Ну-у, — скептически протянул Макс, — там уже все повыгребли, наверное. Столько народу шастает…

— Да погоди, ты! Не перебивай. Я знаю конкретное место, своими глазами видел. Пещерка, а дно целиком из мумие. Не чистого, конечно, процентов девяносто там мусора и мышиного гов… Поэтому, видать, его не стали трогать те, кто первыми пещерку надыбал — в пол ломик воткнут. У меня тогда ни времени, ни желания не было ковыряться. А сейчас я прикинул: там его столько, что даже десятипроцентный выход даст нам десяток-другой килограммов чистого. Представляешь! А за сбыт не беспокойся, у меня есть свои каналы…

Алик говорил с азартом, и так убедительно, что быстро развеял сомнения Макса.

— Ладно, подписываюсь на твою авантюру, — сказал он. — Когда думаешь ехать?

— В двадцатых числах мая. Самое удобное время: не жарко и не холодно, и народу шляется не много, только местные. Спальник есть у тебя? Палатка имеется.

На самом деле Макс с удовольствием принял предложение Бочкина. В городе ему все обрыдло. Хотелось сменить обстановку. Перемен хотелось, свежих впечатлений.

Выехали, как и планировали, в конце мая. Попутками добрались до озера. Заночевали прямо на берегу.

Макс наслышан был о легендарном водоеме, носящем имя величайшего из героев античности, блистательного Александра. По местной легенде в озере упокоился любимый конь полководца, всем известный Буцефал. Доверчивым туристам проводники рассказывали байку, дескать, в лунные ночи из воды появляется и выходит на берег призрачный конь.

Ночь, как раз, лунной была, но ни каких призраков Макс с Аликом не приметили. Зато комары присутствовали во множестве — не дали толком выспаться.

Утром Макс, посетивший Искандер-куль впервые, смог по достоинству оценить красоту озера — жемчужины Фанских гор. Зеленовато-голубая вода, подсвеченная косыми солнечными лучами, эффектно контрастировала с красно-коричневыми скальными обрывами, обступившими озеро. Напротив громоздились скальные пики, среди которых доминировала гора Кырк-шайтан (по-узбекски — сорок чертей). Слева, прямо над зеркалом вод поднималась необычного вида куполообразная горка, называемая Дождемерной. Справа располагалась большая роща пирамидальных тополей, в которой прятались домики ныне пустующей турбазы.

Необычное для этих мест безлюдье царило вокруг. Туристы больше не ездили в Фанские горы. Были свернуты геологоразведочные работы. Местные жители в одночасье остались не у дел.

Появление двух горожан, толи туристов, толи геологов не могло остаться незамеченным. Кишлачные пацаны, всё и всегда узнающие первыми, с рассветом были уже тут как тут, сидели на большом валуне, наблюдая за пришельцами (не без тайного умысла стащить что-нибудь, при возможности).

Барахла у горожан было много. Бочкин к поездке в горы подготовился основательно. Кроме палатки и спальников взяли два ледоруба (можно как кайлом работать), лопатки и еще кое-что по мелочи для ведения раскопок. Запаслись необходимой посудой, консервами, крупами. Не забыли прихватить репчатого лука и картошки, а также свежего хлеба на первое время, и сухарей. Кроме того, Бочкин взял с собой ружьишко (подарок покойного Виктора Сергеевича Цая) и патронов с дробью-«нулевкой» (на зайца). Все это составило практически неподъемный для двоих человек груз. Но «добытчики» и не предполагали тащить его на себе. Первый же взрослый мужик, проходивший мимо, которого окликнули горожане, согласился за умеренную плату дать в аренду ишака, чтобы доставить груз до нужного места.

— Мы геологи из Душанбе. Будем здесь руду искать, — соврал, для солидности, Бочкин.

Мужик сразу же заинтересовался: не нужны ли приезжим сезонные рабочие.

— Работа совсем нет. Деньги нет. Кушать дома нет, — пожаловался горец.

— Нет джура (друг). Я не могу тебя взять. Вот скоро наши подъедут, начальник приедет. С ним договоришься, может он возьмет тебя на работу, — продолжал сочинять Бочкин.

Врал Бочкин не ради красного словца, а имея вполне определенную цель: пусть местные думают, что приезжих скоро будет много и, стало быть, конфликтовать с ними не стоит, а наоборот, нужно поддерживать дружеские отношения, чтобы не упустить возможность получить работу (практически жизненно необходимую).

Негматуло (так звали горца) привел своего ослика, на которого навьючили всю поклажу. Животное покорно приняло груз, способный, казалось, переломить его пополам, только ушастой головой мотало. Хозяин проверил вьюк, подтянул, где надо, веревки, ткнул палкой ишачка в крестец — тот бодро засеменил копытцами по тропе.

Маленький отряд двинулся вверх по реке Сарытаг, углубляясь в Фанские горы, чтобы насладиться свободой вдали от суеты и бестолковщины людских муравейников, соприкоснуться с девственной чистотой Природы. А заодно — изъять малую толику богатств этой самой Природы, чтобы вернуться в человеческий муравейник и продолжить нелегкую борьбу за выживание. Ибо горы, при всем их великолепии, место удобное, согласно утверждению бардов, чтобы «оставить сердце», но малопригодное для проживания современного урбанизированного «хомо сапиенса».

К полдню группа достигла березовой рощицы — цели их путешествия. Ишачка разгрузили. Бочкин рассчитался с хозяином и отпустил его домой. В темпе поставили палатку, пообедали на скорую руку, и отправились на разведку. Оба «искателя сокровищ» сгорали от нетерпения: Бочкин желал проверить, как быстро сможет он отыскать, спустя несколько лет, вожделенную пещеру, Максу хотелось скорее убедиться в ее реальности (доля скепсиса в отношении авантютюры, в которую он ввязался, оставалась).

Алик, вопреки опасениям, уверенно вышел на нужное место. Здесь, на относительно пологом, поросшем редким кустарником склоне, торчали разрозненные валуны, чуть выше начинались скалы. Бочкин указал на приметную глыбу, сбоку имеющую очертания прямоугольного треугольника.

— Здесь, — сказал он Максу. — Доставай фонарик.

В основании валуна отыскалась расщелина, в которую Алик, лежа на животе, вполз наполовину. Максу вдруг стало страшно за приятеля: а ну как там змея какая-нибудь засела, гюрза или щитомордник, — этих гадов в здешних местах хватает, — цапнет, и — привет. Разделит тогда Бочкин судьбу вещего Олега…

— Есть! — сказал живой и невредимый Алик, выбравшись наружу. — Это та самая пещерка.

Он предложил Максу самому убедиться, что не напрасно притащил его сюда. Макс бесстрашно полез в расщелину, следуя указаниям приятеля. В свете фонарика ему открылось что-то типа норы, в которой хватило бы места волку, человек же помещался только до половины, да и то, лежа. Зато здесь стоял характерный запах (Макс хорошо знал его), верный признак наличия мумиё. Дно пещерки, слегка расчищенное Бочкиным от слоя пыли и мышиного помета, действительно устлано было не грунтом, а слежавшейся минерально-органической массой — «сырьем». Даже ломик, о котором упоминал Бочкин, торчал в нужном месте.

К разработке «месторождения» приступили немедленно. (А чего тянуть? Раньше сядешь — раньше выйдешь). Работать приходилось попеременно: двоим за раз в расщелину никак было не втиснуться. Сырье ковыряли голыми руками и ножом (ломиком не с руки было — упирался в «потолок») Извлеченные куски запихивали в брезентовые пробные мешки. Но и при таком низкопроизводительном способе добычи за какие-нибудь полтора часа наковыряли изрядное количество.

— На сегодня хватит, — сказал Бочкин. — Завтра вплотную займемся. Главное — «сырье» на месте, никуда не делось. Согласен, Макс?

— Да. Я, честно говоря, не был до конца уверен, что найдем эту твою пещерку…

— Скажешь тоже! Нашли мы бы в любом случае. Другое дело, мог кто-то до нас все выгрести. В общем, отдыхаем, а завтра, со свежими силами…

На счет «свежих сил», это Алик, сказал не подумав. Наутро сил едва хватило оторвать голову от подушки. Накануне, за ужином, выпили крепко. Обмыли «начало сезона».

Извлекая из рюкзака литровую пластиковую баклажку спирта «Роял», Алик заявил:

— Обычаи нарушать нельзя. Святое.

Несмотря на этикетку «мэйд ин юэсэй», продукт явно был контрафактный. Не очень помогли и таблетки активированного угля, добавленные, по совету знатоков, в сомнительную жидкость. Головы у обоих приятелей с утра чугунными сделались. Впрочем, дело тут, скорее, в количестве выпитого было, нежели в качестве — чуть не пол-литра чистого спирта выхлестали (считай, по бутылке водки на каждого).

О работе и думать не хотелось. В самое пекло лезть на склон, когда во рту такой сушняк… Не-е, ну его! Лежали в тени. Бочкин вяло ругал американцев: травят нашего брата.

— Это явно китайское производство, — возразил Макс.

— Какая, на хрен, разница. Давай, Макс, налей по капле этой отравы — другого все равно ничего нет, а похмелиться необходимо. Иначе, мне поставят диагноз: труп.

Пьянка грозила затянуться не на один день.

Понимая эту опасность, Бочкин, на следующее утро растолкал Макса ни свет ни заря.

— Пока еще не жарит, пойдем работать.

Потрудились на удивление продуктивно.

Макс, покуда Бочкин ковырялся в расщелине, все сидел, прикидывал направление пласта, верхушку которого они сейчас зацепили. Получалось: слой должен идти… так, так, вот сюда.

Макс обошел скальный валун слева. Вот где должен залегать этот пласт! Ну, по всему так выходит.

Ледорубом Макс расчистил от щебня участочек земли у подошвы валуна. Копнул песчано-глинистый грунт — острие «кайла» провалилось в пустоту. И сразу же дохнуло в лицо знакомым запахом. Есть!

— Макс, ты где?! — услышал он спустя четверть часа недовольный голос Бочкина. — Я там уродуюсь, пашу, как папа Карло, а он…

— Алик, иди сюда! Посмотри.

Макс расчистил уже с метр длиной и глубиной до двух десятков сантиметров полосу у подножья валуна, обнажив плотно слежавшуюся буровато- черную массу.

Бочкин присвистнул.

— Ё моё! Почти чистое мумие! Да здесь его немеряно… Макс, мы с тобой богачи! Как только распродадим все, рванем на Таити, а? Или, нет — в Майами! Йо-хо-хо!

Пиратский клич пролетел над ущельем, отразился эхом от скал на противоположной стороне и увяз, пропал в душном горячем воздухе.

Вновь воцарилась сонная тишина.

 

Глава 15. Ищите и обрящите-2

1

Артур почему-то перестал «выходить на связь». Не появлялся, вестей о себе не подавал. Сначала Саша думала: занят, дел по горло, и все такое. Потом беспокоится начала. Сходила к нему на Наличную. Дверь никто не открыл. Саша оставила записку, ждала еще три дня — без толку. Решила наведаться опять, опасаясь уже самого худшего.

На этот раз хозяин оказался дома. Живой и невредимый. Только вусмерть пьяный.

— А привет, коллега! Точнее, компаньон… или компаньонша. Как правильно?.. Никак не правильно? Верно… Ты за деньгами, да? А денег нет. Меня нае… то есть, я хотел сказать, обманули. Объегорили… развели, как лоха. В общем, все едино, как ни назови. Выпьешь?

В квартире царил жуткий срач. (Иного слова не подобрать для характеристики состояния этого жилища). Пустые бутылки и банки из-под пива валялись повсюду. Артур, похоже, решил наверстать упущенное, и выпить все, что «не допил» за время воздержания, будучи «подшитым».

Завывал японский «двухкассетник», выжимая слезу:

«Но я не верю, я не верю, я не верю,

Что в глазах твоих обман, а губы яд».

Хозяин глотал слезы, вместе с водкой «Смирнофф», закусывая из банки копчеными мидиями: гулял на широкую ногу. «Помирать, так с музыкой», — незримо висело в пропитанном винными парами воздухе.

Саша от выпивки отказалась, но уходить не торопилась, присела на стул. Видела: Артуру на самом деле плохо, и сорвался с катушек он не просто от скуки. В любом случае, человек в поддержке нуждается, в элементарном участии.

— Кругом одно жулье, — продолжал плакаться Артур. — Никому верить нельзя… Ты меня, понимаешь, Саша?

Он наполнил рюмку, пододвинул гостье. Она опять вежливо, но твердо отказалась.

— Никто меня не понимает, — сглотнул очередную слезу хозяин. — А ведь я тебя… Ну, это не важно. Я знаю, у тебя остался кто-то там, в этом твоем, как его… в Азии этой. Но он там, а я здесь. Мы с тобой могли бы… Я опять подошьюсь, ты не бойся.

Саше стало жаль парня: похоже, у него к ней действительно что-то есть. Только… не пристало мужику так раскисать и размазывать пьяные сопли: будет совестно, когда протрезвеет.

Артур, видимо, и сам понял, что лишнее сболтнул.

— Не слушай меня, Саша… Это я так… И не жалей меня. «Нас не надо жалеть, ведь и мы никого б не жалели…». К черту все! Выпьем. Гуляй рвань, от рубля и выше!

Пьяный надрыв у него сменился деланной веселостью. Магнитофон, словно чувствуя настроение хозяина, закончил «слезодавилово», перешел к блатному шансону:

«Этот случай был у нас, в городе Одессе…».

Артур нетрезво хихикал, слушая «озорные куплеты», обильно пересыпанные ненормативной лексикой.

Саша слова песни пропускала мимо ушей. Мысленно она была далеко.

«Надо узнать, сколько сейчас билет на самолет до Душанбе стоит…».

Нева катила воды в Финский залив. Золотые шпили ослепительно сверкали на солнце. Петербург готовился отойти ко сну в душном мареве белой ночи.

2

Шведовым и Бочкиным овладела старательская лихорадка… Богатство, как им казалось, само шло в руки. За три дня сырья, содержащего до семидесяти процентов мумие, наковыряли не один мешок.

— Это еще что, — говорил Бочкин. — Вот на Памире, в семидесятых, делали так. Найдут хорошую расщелину, заложат аммонит, рванут — и гребут лопатами. Многие тогда наварились. Сами ленились перерабатывать сырье — перекупщикам отдавали; и все равно, бабки шли немереные.

Макс с Аликом не собирались пользоваться услугами перекупщиков. По крайней мере, на данном этапе. Тащить же такое количество сырья домой резона не было. Да и невозможно, собственно говоря. Требовалось получить готовый продукт.

Бочкин продумал все заранее. Чтобы не везти с собой огромные емкости, он запасся дюжиной полиэтиленовых мешков, на два ведра воды каждый.

Технология очистки мумие не отличается сложностью: взял сырье, растворил, выбросил все, что всплыло на поверхность, и все, что выпало в осадок. После этого останется только выпарить мумие из раствора на водяной бане. Любой дурень справится.

Любой, да не каждый. Какое-никакое старание все же нужно приложить. И времени требуется немало.

Зато душа радуется каждой новой килограммовой порции, упакованной в полиэтилен.

Пласт выбрали подчистую. Копать дальше, судя по всему, было бесполезно и, к тому же — опасно. Теперь все силы бросили на процесс переработки сырья.

Одно только не радовало: очень уж скудным и однообразным было питание. Консервы надоели — глядеть было тошно. Еще скорее осточертели «пачковые» супы. Картошку приходилось экономить, ее клали в суп, чтобы тот не был совсем уж «бумажным».

— Когда мы с тобой разбогатеем, Макс, — говорил Бочкин, с отвращением хлебая супчик, — то пойдем в японский ресторан. Я знаю один в Москве. Ты что предпочитаешь: трепанг в соевом соусе, жареный тофу, или морской сибас, маринованный в саке?

Макс глянул на приятеля, словно желая укусить.

— Я борщ предпочитаю. Со свининой.

— Ты не гурман! Понимаешь, можно заказать морской гребешок…

— Пошел ты! Засунь этот гребешок себе, знаешь куда! — ругнулся Макс. — Слушай, охотник хренов, у тебя ружье без дела валяется, а мы сидим без мяса.

— Верно! Завтра с утра иду за зайцами.

Не соврал Бочкин. Чуть свет ушел, прихватив ружьишко. К полдню вернулся, принес двух подстреленных зайчишек.

— Свежее мясо, как заказывали, сэр. На ужин жаркое сварганим. С картошечкой, с лучком, да под спиртик, а?

Макс проглотил слюну.

— Алик, ты гений! Эх, нам бы еще помидорчиков свежих, огурчиков…

— Идешь ты, пляшешь! — огрызнулся Бочкин. — Не порть, бога ради, настроение.

С ужином решили не затягивать. Ободрали и выпотрошили зайцев, сели картошку чистить.

— Сколько картошки взять? — спросил Макс, шаря в брезентовом мешочке.

— Давай уже всю, раз пошла такая пьянка. Поедим один раз от души.

— Нужно говорить: наедимся от пуза, ха-ха, — хохотнул Макс.

Скоро мясо с луком и специями уже шкворчало в котелке над очагом.

— Закидывай картошку! — скомандовал Бочкин. — Э! Смотри, кто это к нам направляется?

К ним действительно приближалась некая неопределенного пола фигура, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся женщиной. Причем молодой. Только в странном наряде: сверху синий балахон какой-то, типа холщовой рубахи без рукавов, под ним затертые до дыр вылинявшие джинсы. Пшеничного цвета прямые волосы незнакомки были перехвачены на индейский манер лентой на лбу. Женщина была босая.

— Добрый день, — поздоровалась незнакомка. — Вы геологи, да?

В голосе ее чувствовался явный акцент.

— Здравствуйте, — ответили «добытчики». — Да, мы геологи.

— Вы из Душанбе, да?

— Ага. А вы?

— Я из Литвы. Каунас, — пояснила женщина. — Можно я здесь посижу?

— Конечно! Присаживайтесь, — галантно воскликнул Бочкин. Стульев у них не имелось, и гостью усадили на толстый кривой ствол березы, служащий приятелям скамьей.

Макс был озадачен. Какая нелегкая занесла сюда эту странную особу? Сейчас, когда люди опасаются лишний раз в соседний магазин сходить… Из Литвы, надо же. Он вспомнил, вдруг, информацию о женщинах-снайперах, воевавших, как утверждали, по найму на стороне «вовчиков». Те тоже были литовками. Может, и эта женщина — наемница?

Незнакомка словно угадала мысли Макса.

— Возможно, вы подумаете, что я из тех, кто нанимается воевать в Таджикистане? Нет, нет! Я не из их числа. Совсем наоборот. Я пацифистка. Хиппи. Ненавижу войну. И политику, тоже. Вообще не люблю цивилизацию. Мне природа нравится, горы. Здесь, в Фанских горах я уже в четвертый раз.

Понятно. Неожиданная гостья принадлежала к многочисленному племени «отшельников», бегущих из «каменных джунглей» в нетронутые цивилизацией места: горы, тайгу, на острова какие-нибудь. В прежние годы такие здесь на каждом шагу попадались. Но то раньше было. А теперь, когда война кругом…

— А как вы сюда доехали? — поинтересовался Бочкин.

— Автостопом. Сначала в Душанбе приехала, потом сюда. В кишлаке мне сказали: тут двое геологов из города. Вот решила зайти к вам. Не прогоните?

— Бог мой, конечно! Оставайтесь, сколько захотите! — засуетился Бочкин. — Скоро ужинать будем.

Макс не сказал ничего.

Женщина, заручившись согласием хозяев, скинула с плеч небольшой рюкзачок (интересно, что в нем могло поместиться, разве что косметичка, да пара сменного белья), извлекла от туда полотенце, направилась к речке.

У воды гостья быстро скинула всю одежду и, сверкая на солнце ягодицами, принялась мыться. Даже не потрудилась отойти в сторону.

Приятели переглянулись. Глаза Бочкина горели огнем: точь-в-точь — марал в период гона. Макс, конечно, тоже не из камня был сделан, но держался куда сдержанней. Женщина была совсем не в его вкусе: крупной кости, с «лошадиным» лицом. А главное, незнакомка, должно быть, привыкла расплачиваться за услуги «натурой»; Макс к подобным особам относился с большим предубеждением: кто знает, чего от них ожидать.

За ужином познакомились.

— Меня зовут Вайва, — сообщила гостья.

Хозяева тоже представились. И все сразу перешли на «ты».

— Давай за знакомство, — предложил Вайве Бочкин, разливая спирт в кружки.

Та выпила не жеманясь. Похвалила стряпню «добытчиков»:

— Очень вкусно!

Бочкин был сама любезность: подкладывал гостье куски получше, подливал в кружку, развлекал «светской» беседой.

— Мне в Литве доводилось бывать. В Вильнюсе, в Клайпеде, в Паланге.

— А в Каунасе?

— Вот в Каунасе не бывал. Зато Ригу хорошо знаю. Я три года отучился в РИИГА, на инженера-электронщика. Потом понял — не мое. На геофак перевелся…

Макс больше отмалчивался, думал о своем. Пусть Бочкин старается. Ведь, «кто кого ужинает, тот того и танцует». Приятель, судя по всему, собрался предложить гостье разделить с ним не только еду, но и постель. Пускай. Макс не собирался становиться у него на пути.

Так и вышло. Бочкин забрал Вайву на ночь в палатку, а Макс расположился под открытым небом. Нашел место, продуваемое ветерком — комаров меньше будет, да и подальше от тех двоих — чтобы не слышать их возни.

Наутро Бочкин выглядел котярой, дорвавшимся до халявной сметаны.

— Съешь лимон, — сердито сказал приятелю Макс, — чтобы с рожи благодать сошла.

Он был зол на Бочкина, считая того чуть ли не предателем. Тешится, понимаешь, с бабой, и дела ему нет, что друг, аки пес бездомный, на улице ночует.

Вайва вела себя так, словно все они тысячу лет знакомы. Вымыла посуду, принялась готовить завтрак, не спросив у хозяев дозволения. Она поняла, что «геологи», здесь вовсе не руду ищут, но с расспросами не лезла, и вообще, в их дела носа не совала. И на том спасибо.

Работы им оставалось дня на три, не больше. Бочкин, возможно, захотел бы еще подзадержаться, но… Продукты были на исходе, а тут «лишний рот» появился. Спирт еще накануне закончился. К тому же, оба настроились уже в город возвращаться, к благам цивилизации. От которых пыталась сбежать Вайва.

— Поедешь с нами в Душанбе? — спросил Бочкин новую приятельницу. Он, как Маленький Принц, чувствовал ответственность «за тех, кого приручили». Свободный человек (два года, как развелся с женой), Бочкин вполне мог позволить себе завести любовницу.

Вайва отказалась наотрез.

— Я здесь останусь, — категорично заявила она.

— Как же ты будешь одна?

— Не беспокойся, я привыкла. Хочу пройти через перевал Тавасанг к Маргузорским озерам.

Она говорила так, словно речь шла о прогулке по ее родному Каунасу. Бочкин только головой покачал.

— А зачем тебе на Маргузорские озера?

— Там двое моих знакомых будут меня ждать. Мы договорились встретиться на пятом озере. Они тоже из Каунаса, только через Самарканд поехали, а я через Душанбе.

Даже в такое безумное время находятся чокнутые романтики, «плывущие против течения» на Восток, тогда как основная масса народу стремится на Запад.

3

Решение лететь в Душанбе созрело внезапно. И обсуждению не подлежало.

«Зачем? Это мое дело, личное. Мне нужно».

Саша сорвалась, никому ничего толком не объяснив. Налегке отправилась, прихватив лишь дорожную сумку.

Самолет приземлился по расписанию. В Душанбе было утро, но солце уже жарило будь здоров.

Как всегда, самые нетерпеливые пассажиры, невзирая на просьбы стюардессы оставаться на местах, толпились в проходе. Саша спокойно дождалась, пока схлынет толпа, и только тогда прошла к выходу. В лицо сразу дохнуло зноем и специфическим запахом авиационного топлива, в сложном сочетании с духаном от горячей резины и разогретого асфальта.

На выходе в город прилетевших поджидали «бомбилы», хватали за рукава: «Куда едем!? Садитесь, довезем в лучшем виде!». Сашу такая назойливость раздражала, поэтому она села в машину женщины (были среди «бомбил» и представительницы прекрасного пола), спокойно ждущей клиентов и не пытающейся навязать свои услуги.

— В «сорок шестой» довезете? — спросила Саша.

— Конечно! Садитесь.

Слева промелькнула бронзовая скульптура — мир, лежащий на трех слонах, стоящих на черепахе. Когда машина свернула на улицу Айни, Саша увидела до боли знакомый забор, тянущийся целых два квартала — за ним находилась «Заразка», больница, в которой она когда-то давно, в прошлой, похоже, жизни, познакомилась с парнем по имени Максим…

Саша прислушивалась к своим ощущениям: какие чувства вызовет у нее встреча с родным городом. Грусть? Нежность? Восторг?

И сама себе удивилась: не было ничего. Пугающая пустота в душе. Город казался ей чужим. Может, оттого, что на улицах она почти не видела людей славянской внешности, «европейцев», как их здесь называли? А может, она до сих пор не простила этому городу вынужденное бегство и разлуку с любимым? Нелегко было разобраться в своих чувствах.

Квартира, где когда-то жила она с родителями, а ныне обитало семейство сестры Галки, тоже не вызвало у Саши умиления. И жилище было чужое. Даже родная сестра казалась ей просто хорошей знакомой, не более того.

Ты надолго в Душанбе? — спросила Галка.

— На неделю, — ответила Саша.

Она не собиралась долго обременять Галкино семейство своим присутствием. У тех своих проблем полон рот.

Первым делом она позвонила Максу. Набирая номер, Саша больше всего опасалась услышать: «Его нет, уехал». Как в воду глядела!

— Максима нет, он в горах сейчас, — ответил ей знакомый женский голос.

— А когда он вернется?

— Я точно не знаю. Он говорил: дней на десять уезжает. Так что, возможно на этой неделе вернется. Ему что-нибудь передать?

— Да, если можно. Скажите: его Саша спрашивала. Я из Петербурга приехала. На восемнадцатое число у меня обратный билет. Вдруг мы разминемся…

— Хорошо, я передам, — пообещала мама Макса.

В очередной раз, чуть не до слез, расстроила Сашу подляна, устроенная ей судьбой. А может это всё знаки свыше: отступись, мол, не пытайся перебороть рок, который не допустит, чтобы ты и Макс были вместе…

Что же теперь, взять и уехать?

Собственно, дел у Саши здесь, в Душанбе, можно сказать, и не было. Однако, она нашла себе занятие: принялась обзванивать знакомых на предмет поставки сырья для их с Артуром бизнеса. (Не было, правда, уверенности, что ей удастся вытащить компаньона из запоя). Сашу, главным образом, интересовала бирюза — ее буквально с руками отрывали питерские дамочки. Только камень этот, как оказалось, нынче в страшном дефиците был. Так что, ловить, сказали ей, нечего. Зато нашелся один малый, имевший небольшой запас памирского скаполита — очень редкого и красивого камешка нежно-розового цвета. Договорились о цене, приемлемой для обеих сторон.

Между делом Саша разыскала и навестила Зульку. Подруга пребывала в необычном для нее подавленном состоянии, если не сказать, в глубокой депрессии.

— Зуль, ты чего? — обеспокоилась Саша.

Зулька всхлипнула.

— Горе у меня, Сашунь. Опять… За что мне такое! Только сошлась с одним человеком… Он главный геолог ***экспедиции. С женой развестись хотел, на мне жениться. А тут… авария. Вчера похоронили…. Я попрощаться даже не могла: родственники его жены…. они и сейчас мне угрожают. Говорят: спалим твой дом вместе с тобой…. Всем я несчастье приношу… У-у-у.

Зулька завыла в голос. Саша обняла подругу и… тоже разревелась.

Так и рыдали они. Каждая о своем.

4

Бочкин в город не торопился. Не натешился еще, верно.

У Макса об их нежданной гостье сложилось вполне определенное, и не самое благоприятное мнение. Он, похоже, понял, что собственно привлекло эту странную особу в здешние места. Не только горные красоты и стремление бежать от цивилизации. Он обратил внимание, что девица курит не сигареты, а папиросы «Беломорканал». Сам по себе, этот факт ничего особенного не значил. Ну, курит, и курит. Дело личное. Макс знал, что многие ленинградские девчонки предпочитают дорогим сигаретам папиросы их родной фабрики имени Урицкого. А Вайва, хоть не из Питера была, но из того же региона. Не понравилось Максу другое. Вайва добавляла в табак «травку». Проще говоря, «забивала косячок» из анаши. В рюкзачке у прибалтийской гостьи, кроме сменного белья и кроссовок, имелся полиэтиленовый пакетик с пахучим зельем.

— В Душанбе купила, — объяснила Алику с Максом любительница «травки».

Вайва и приятелям предложила «курнуть», но и Макс и Алик отказались. А она рассказала, как три года назад провела незабываемое время вместе со своим другом на Азорчашме (самом верхнем из озер на реке Шинг). Они сменяли тогда у местных пацанов старый кассетный магнитофон на «вот такой» (показала руками) пакет анаши.

— А друг твой сейчас где? — поинтересовался Макс.

— Он умер, — спокойно ответила Вайва, — в прошлом году.

Еще во времена Союза в Среднюю Азию, как мухи на известную субстанцию (не обязательно мед), слетались «плановые». Их привлекала относительная дешевизна и доступность здешнего «плана» (анаши, марихуаны, гашиша — назови, как хочешь). Не заросла, видать, народная тропа к славной реке Шинг — «золотому треугольнику» местного масштаба, где с незапамятных времен тайно выращивалась «злая» индийская конопля.

«И эта туда же», — неприязненно подумал Макс об их гостье, выслушав рассказ про «чудесно проведенное время», в компании друга-наркомана, с «вот таким» пакетом зелья.

Что по этому поводу думал Бочкин, не известно. Возможно, осуждал мысленно непутевую девицу, а может, жалел, кто знает. Во всяком случае, он не стал уговаривать ее ехать с ними в Душанбе. Бочкин подарил Вайве свой пуховый спальный мешок и надувной матрац, хотя та отнекивалась, утверждая, что прекрасно обходится без спальных принадлежностей. Остатки продуктов тоже передали гостье.

— Спасибо, что приютили, — сказала на прощание Вайва. — Счастливо вам доехать.

На том и расстались. Никаких «может, еще свидимся», или «будете у нас, заходите». Все предельно честно: как встретились случайно, так и разошлись, без лишних эмоций.

Дома Макса встретили тоже довольно сдержано.

— Тебе Саша какая-то звонила, — сообщила мама. — Приехала, мол, на неделю. Сказала, что обратный билет у нее на восемнадцатое число.

— А сегодня какое!? — вскричал Макс.

— Двадцатое уже…

5

В Петербурге закончился сезон белых ночей — символа Северной столицы. Город жил свой обычной суматошной жизнью. Бандиты делили сферы влияния, устраивали разборки. Как обычно, больше всего доставалось простым мирным гражданам. Журналисты охотились за сенсациями, смаковали кровавые подробности заказных убийств. Цены продолжали галопировать. Рабочие места сокращались. Богатые богатели, бедные приспосабливались. Слабые оставались на обочине жизни, сильные шли вперед.

Приехав с аэропорта, Саша пила с бабульками на кухне чай. Делилась впечатлениями от поездки, интересовалась, не спрашивал ли кто ее.

— Ваш жених приходил, — сказала одна из старушек. — Только знаете, Саша, мне показалось, что он был сильно пьян.

Саша тяжело вздохнула: мало ей своих забот, так еще горе-компаньона придется вытаскивать из запоя.

В тот же день она отправилась к Артуру домой, с твердым намерением заставить его обратиться к врачам, раз сам не способен справиться с проблемой. Но, как оказалось, опоздала.

Входная дверь в квартиру компаньона была опечатана. Саша не на шутку перепугалась, позвонила в соседнюю квартиру.

— В психушку его забрали, дружка вашего, — объяснила соседка. — Допился до белой горячки. Чуть пожар не устроил. Хорошо я вовремя заметила дым, вызвала пожарных, а то и сам бы сгорел, и мы бы пострадали…

«Я во всем виновата, — ругала себя Саша. — Нельзя было оставлять Артура в таком состоянии. Что теперь с ним будет?». Вспомнила их радиста Михалыча. Тот уверял: «белочка» не так страшна, как про нее говорят. Михалычу, конечно, виднее — на себе испытал, и тем не менее… Где-то слышала Саша, или читала, что при «делириум тременс» вполне возможен летальный исход. Жалко было ей Артура до слез. Успокаивала себя: «Поправится. Молодой, организм крепкий. Должен выкарабкаться. А потом опять „подошьют“, и будет в порядке». Помочь ему она все равно ничем не могла, разве что, навестить в дурдоме…

На работе Сашу ждал еще один «сюрприз». Она подпала под сокращение. Этого следовало ожидать, и все-таки известие об увольнении застало молодую женщину врасплох.

«На что жить теперь?». Их совместный с Артуром бизнес накрылся, похоже, медным тазом. Работы нет, и вряд ли будет в ближайшей перспективе. Чем заняться? Сидеть на шее у родителей?

— Саша, тебе через две недели надо будет в бухгалтерию сходить, за расчетом, — сказала ей начальница (теперь уже бывшая). — Тогда же и в отдел кадров зайдешь, за документами.

6

— В Москву!

— Нет, в Питер.

— В Москву, только в Москву!

Бочкин и Макс стояли каждый на своем.

— Да пойми ты, в Питере сейчас нечего ловить, — утверждал Алик. — Там бандиты все контролируют. Криминальная столица.

— А в Москве что, не бандиты? — не сдавался Макс.

— Там хоть какой-то порядок. И потом, все бабло в Москве крутится. Ловкие ребята из ничего, из воздуха бабки делают.

— Вроде Мавроди, да? И ты собрался с этими ловкачами конкурировать? — спросил Макс ехидно.

— Упаси бог, — отмахнулся Бочкин. — Мы свою нишу займем, свободную. Ну, или почти свободную. Главное — начальный капитал. Плюс связи. В Москве у меня неплохие завязки имеются.

— Ты говорил, что в Питере у тебя тоже есть знакомые.

— Говорил, говорил… Что ты пристал с этим Питером!

— Мне надо туда, — сказал, как отрезал, Макс. — А ты в Москву езжай, если хочешь.

— Макс, пойми, не лежит у меня душа в Петербург ехать. Давай в белокаменную, а? Вдвоем легче.

— Нет.

— Ну, как знаешь…

В Душанбе Макса ничего не держало. Прав был Леха Трофимов: никому он тут не нужен. Даже матери родной. У нее теперь своя жизнь. А он… что ж, он уже «взрослый мальчик», нечего ему за мамину юбку держаться. Впереди — целый мир. Может он еще осуществит давнюю мечту — уедет жить в Австралию. Или в Канаду. Или еще куда, да хоть в тот же Израиль. Лишь бы подальше отсюда. Хватит, сыт Азией по горло.

Так Макс убеждал сам себя. А на душе, что называется, кошки скребли. Чтобы там не говорили, но порвать одним махом со всем, к чему прикипел, это, знаете ли, не так-то просто.

Макс решил: назад возврата не будет. Возвращаются неудачники, а ему надоело клеймо вечного несчастливца, парии фортуны. Да лучше он в Питере бомжевать станет, но сюда не вернется.

Предстояло еще выбраться из Душанбе. И желательно с минимальными потерями.

— Надо до Москвы поездом ехать, — авторитетно заявил Бочкин. — В аэропорту шмон, багаж досматривают — все перероют. Никто нам мумие не даст так просто вывезти.

— На вокзале тоже шмон, — заметил Макс.

— Там больше для видимости… Проводнику отстегнул десять баксов — все проблемы решит. Не наркоту везем, и ладно.

До Москвы решили ехать вместе.

Купить билет на поезд «Душанбе — Москва» — подвиг достойный Геракла. Проше, наверное, не имея блата, в МГИМО поступить. Но ларчик открывается очень просто: заходишь с «заднего крыльца» и платишь двойную цену (иногда, в зависимости от коньюктуры, тройную). Всего и делов.

Перед отъездом Алик сделал еще одну попытку уговорить Макса не ехать дальше Москвы. Тот стоял на своем.

— Так и быть, помогу тебе, — сказал Бочкин, видя, что Макса не переубедить. — Есть у меня в Питере знакомый… Именно он-то тебе и нужен. Он геолог, работает во ВСЕГЕИ. Зовут его Яша Буревич. У него друзей-знакомых пол-Питера, особенно среди врачей. Сечешь? Многих там интересует мумие. В общем, он поможет тебе с реализацией. Яша мужик компанейский, думаю, ты с ним подружишься. Вечером я позвоню ему, узнаю, как и что.

Утром встретились на вокзале.

Ни Макса, ни Бочкина никто не провожал. Оно и лучше: долгие проводы — лишние слезы.

— Позвонил я Яше, — доложил Алик. — Рассказал про тебя. Он сказал: пусть приходит. Вот его координаты… Ты только ему все карты сразу не раскрывай, а то уболтает тебя все мумие отдать по дешевке. Сколько у тебя его с собой, Яша не знает. Я сказал: «килограмма три-четыре, может больше». Продавай, по возможности, небольшими партиями, не сбивай цену. Сам Яша — душа-парень, а вот знакомые его — те еще евреи. Не дай им себя облапошить. И не показывай, что ты в них нуждаешься, пусть они нуждаются в тебе.

За долгую дорогу Бочкин, тертый калач, не раз возвращался к этой теме, наставлял Макса. Ехали почти четверо суток.

Процедура досмотра багажа при посадке, как и утверждал Бочкин, была пустой формальностью. Обо всем надлежало договариваться с проводниками — компанией разжиревших, обнаглевших сверх всякой меры хамов, ведущих себя так, словно поезд являлся их собственностью. У всякого нормального человека, после пятиминутного общения с любым из этих негодяев, возникало непреодолимое, но невыполнимое желание разрядить в жирное брюхо барабан нагана (которого, увы, не было). Собственно, пяти минут, как правило, и не требовалось. «Плати бабки», — вот и весь разговор. За что? А за то, «что начальник здесь я, а ты никто и звать тебя никак».

Это «плати» сопровождало бесправных пассажиров на всем протяжении пути. Дань собирали на всех пограничных постах, и при бесконечных проверках между постами. И ясным днем, и среди ночи.

При этом, на одного пассажира с билетом приходилось минимум трое подсаженных сверх лимита, забивших все проходы тюками, мешками, ящиками какими-то. Ехали даже на крыше вагона. Словно вернулся 1919 год. Не хватало лишь тачанок батьки Ангела, и его лихих всадников, из тех, что на полном скаку прыгают с коня на подножку поезда.

А вот поезд по внешнему виду ничем не отличался от собратьев времен Гражданской войны: почерневшие от грязи и копоти вагоны с выбитыми стеклами (окна затянуты были железной сеткой), раздолбанные двери, ободранные сидения. Не удивительно, что московские власти в скором времени просто перестали пускать в столицу душанбинские поезда по соображениям санитарии.

Бочкин ругался матом. Все сокрушался:

— Ех, кабы не «груз», полетели бы самолетом, как белые люди.

— Ладно, доедем уже как-нибудь. Тебе легче, скоро на месте будешь, а мне еще пилить и пилить.

— Сравнил! До Питера с комфортом покатишь. Кстати, у тебя там есть где остановиться? Нет? Тогда слушай сюда. Дядя Алик тебе плохого не посоветует. В гостиницу не суйся: цены там сейчас — никакого мумие не хватит рассчитаться. Станут на вокзале разные тетеньки с бабульками предлагать жилье, тоже не спеши соглашаться — три шкуры сдерут. Запиши адресок общаги: там за приемлемую цену на первое время найдешь приют Подойдешь к коменданту, скажешь, так, мол, и так… А потом подыщешь что-нибудь.

В Москве расстались на площади «Трех вокзалов».

— Ну, пока, Алик!

— Давай, Макс! Счастливо тебе! Еще увидимся не раз. Адреса, где меня искать, знаешь. Привет Яше передавай.

Обнялись на прощание, и Макс зашагал к Ленинградскому вокзалу. Бочкина утащил «бомбила».

Петербург встретил Макса ясной солнечной погодой, опровергая репутацию одного из самых дождливых мест России. Голубело небо. Золотые шпили и купол Исаакия придавали городу праздничный вид. Даже вода в Неве отдавала синевой.

Макс всего единожды бывал здесь, и то очень давно. Он знал Питер, в основном по книгам, фильмам, рассказам знакомых. И все-таки было ощущение, что приехал он в хорошо знакомое место..

Такая у этого города особая магия.

С комендантом общежития, куда Макс обратился по совету Бочкина, договориться удалось без проблем.

— Можешь до конца этого месяца оставаться, — сказал комендант. — Туалет и умывальная в конце коридора, кухня на втором этаже, тоже в конце. Там на газе можешь готовить себе. Душ у нас, правда, не работает…

Все удачно устроилось. Макс заплатил вперед, ему открыли небольшую комнатку на две койки. Теперь и жилье было, оставалось созвониться со знакомым Алика, Яшей Буревичем. Что Макс и сделал, не откладывая в долгий ящик.

— … Да, да, знаю. Алик мне звонил. Где бы нам с тобой встретится? Знаешь, приходи завтра с утра к нам в Институт. Найдешь? Средний проспект, семдесят четыре. Там в вестибюле подойдешь к окошку вахтера — я разовый пропуск на тебя оставлю…

И этот вопрос решился.

Входя в здание ВСЕГЕИ, Макс испытал знакомое многим, попавшим сюда впервые, волнение, почти трепет. Стольких корифеев геологии видели эти стены — шутка ли. Здесь все дышало стариной, напоминало о тех легендарных временах, когда профессия геолога была одной из самых престижных.

Макс не без труда отыскал нужный ему кабинет. Постучал, прежде чем войти.

— Разрешите?

— Да, да, заходи… Максим? Проходи, присаживайся.

Буревич был в кабинете один. Невысокий, толстенький мужичок лет сорока с небольшим, с густой черной бородой и наметившейся лысиной, очень живой и подвижный — таким его и представлял себе Макс, по описанию Бочкина.

Макс окинул взглядом помещение: ничего особенного, мебель старая, крашеные масляной краской стены, все скромненько, если не сказать, убогонько. Видать, непростые времена переживал Институт.

Макс поздоровался, сел на предложенный ему стул.

— Сейчас чай заварим, — засуетился хозяин. — У вас в Средней Азии чай — первое дело. Бывал, знаю. В Таджикистане раза четыре был. В Душанбе меня даже обокрали однажды. В гостинице куртку увели, представляешь!?.. Я, конечно, в администрации скандал закатил, да все без толку… В каком же это году было, дай бог памяти…

Буревич болтал, не умолкая ни на минуту, но не производил впечатления пустомели. Обаятельный человек. Таким охотно прощаешь даже излишнюю болтливость.

— Мы с тобой там не пересекались? Лицо твое, как будто, знакомое, — продолжал Буревич.

— Вряд ли, — ответил Макс. — Я в геологии работал всего ничего.

— Да, да, я в курсе. Ты программист, да?

— Не совсем. Математик, вообще-то…

— Не важно. В компьютерах разбираешься? Ну и все. Без куска хлеба не останешься. Сейчас везде эта техника. Наш отдел тоже получил «айпишник». Дорогой, зараза. Только что с ним делать, никто не знает. Ха-ха! Играем на нем, пасьянсы раскладываем. Говорят, когда-нибудь к Интернету можно будет подключиться…. Так что, ты, Максим, не волнуйся — работа будет. Ты ведь Питер приехал покорять, да? Ну, и правильно поступил. Да, кстати, мумие у тебя с собой?

Макс достал из сумки килограммовый пакет, передал Буревичу. Тот аккуратно развернул, понюхал, попробовал кусочек на зуб.

— Зеравшанское мумие?

— Можно и так назвать. Вообще-то — с Искандер-куля.

— Я имел в виду, что не памирское. То всегда чуть-чуть соленое, — проявил осведомленность Буревич. — Нормально. Плохо, что не расфасованное.

— Почему же. Есть и такое.

Макс вынул из кармана стандартный десятиграммовый пакетик, снабженный этикеткой и инструкцией по применению. (Бочкин научил его фасовать препарат, обеспечил запасом этикеток и листовок-инструкций).

— Вот, то, что надо! — воскликнул Буревич. — И сколько ты хочешь за грамм?

Макс назвал цену.

— Нормально. Я сразу могу грамм двести у тебя взять. Да, сегодня у нас банный день. По четвергам мы в бане встречаемся, на Фонарном. Хочешь со мной? С нашими тебя познакомлю. Как раз, можешь договориться насчет мумие.

Похоже, все складывалось как нельзя лучше. «Надо Бочкину, при случае подарок сделать, за такое ценное знакомство», — подумал Макс.

Угощая гостя чаем, Буревич не умолкал, рассказывал байки разные, вспоминал смешные случаи. Это был удивительно легкий в общении человек. Макс будто бы сто лет его знал, так свободно он чувствовал себя с Буревичем.

— … В нашей компании даже раввин есть, ага. Такой случай недавно был в бане. Как всегда, сели мы в буфете за столик, достали водку, что с собой принесли, а официантка увидела и давай орать: что за безобразие, не положено, сейчас милицию позову… ну и все такое. А Фима, раввин наш, встал, отвел ее в сторону, сказал что-то. Смотрим, она расцвела, орать перестала, рюмки нам принесла… Мы давай Фиму пытать: что ты ей сказал? А он только посмеивается: слово такое знаю. Ну, под конец, когда его уже окончательно достали, он раскололся: да я, говорит, ей просто сунул пять долларов, вот и все. Ха-ха-ха!

У Макса мысли приняли вдруг другое направление.

— Яша, мне нужно найти одну женщину… девушку. Она, вроде бы здесь, в Институте работает.

— Твоя девушка?

Макс кивнул.

— Так нет ничего проще. Как ее фамилия?

— Ярошевская.

Буревич взял трубку телефона, набрал короткий номер.

— Алло, Ленусик?.. Да, я. Здравствуй, лапушка… Ну, что ты такое говоришь! Я только о тебе и думаю…. Ленусик, мне нужно узнать про одну женщину… Да, не мне, лично! Говорю тебе, не мне. Один товарищ интересуется… Ага. — Он повернулся к Максу. — Как, говоришь, ее зовут?… Ленусик, ее фамилия Ярошевская, зовут Александра Владимировна… Как уволена!? — Опять повернулся к Максу. — Ее по сокращению уволили.

Макс сразу сник. Этого следовало ожидать. При его невезучести…

Буревич, тем временем, продолжал беседовать с кадровичкой.

— Что, Ленусик? Она сейчас у тебя? Ну-ка, дай ей трубочку… Да, не мне! Товарищ тут хочет с ней поговорить. — Он протянул трубку Максу. — На, говори… Да, бери же!

Макс услышал знакомый, до боли родной голос:

— Алло! Кто меня спрашивал?

— Я, — выдохнул Макс. — Саша, это я…

 

Эпилог

Аэропорт «Пулково» бурлил, словно перегретый котел. Конец лета — пиковые нагрузки. Воздушные ворота Северной столицы едва справлялись с потоком убывающих-прибывающих. Все службы работали с удвоенной нагрузкой. В людском море, заполнившем залы аэропорта, приливы чередовались с отливами.

На верхнем ярусе, в зале отправления, как раз наметился «отлив». В одном из кафетериев было прохладно и относительно немноголюдно.

Максим отошел от барной стойки, держа в руке поднос со стаканами, наполненными охлажденным соком. Он был в бейсболке, шортах и тенниске — типичный отпускник, собравшийся лететь на юг.

Оглядевшись, Макс подошел к столику, за которым одиноко стоял мужчина в деловом костюме, этакий «белый воротничок» западного образца. Деловой облик незнакомца дополнял кожаный (очевидно, не из дешевых) кейс, стоявший тут же, на столике. Мужчина ел слойку и пил кофе.

— Разрешите, — вежливо спросил Макс.

Мужик молча кивнул. Ставя стаканы с соком, Макс невольно обратил внимание на руку незнакомца. Тот держал чашку четырьмя пальцами, искривленный мизинец, при этом, смешно оттопыривался в сторону. Из глубин памяти Макса всплыло: он видел уже эту руку. Поднял глаза и встретился с пристальным взглядом. Несколько мгновений оба всматривались, пытаясь что-то вспомнить. Лицо незнакомца расплылось в улыбке.

— Макс?.. Макс! Узнаешь!?

— Рудик?

— Узнал! — радостно воскликнул давний приятель. — Ха! Вот так встреча! «Заразку» помнишь?… «Желтоглазая ночь, ты за мной не подглядывай…». Сколько же лет прошло? Ха-ха! До чего мир тесен. Ты где сейчас обитаешь, Макс?

— Здесь. Питерские мы…

Макс огляделся, высматривая кого-то.

— А я в Канаде, — тараторил Рудик. — В Квебеке живу. Здесь по делам фирмы… У нас российско-канадская фирма…

Макс махнул кому-то, подзывая.

— Это моя жена, — сказал он, указав глазами на подошедшую женщину, и обратился к ней. — Саша, помнишь Рудика? Мы еще в «Заразке» вместе лежали.

— Саша? — переспросил Рудик. — Сэнди! Так вы… — Переводил взгляд с Саши на Макса. — Слушайте, так не бывает! Ну, молодцы! Рад за вас…

Он обратил внимание на девчушку лет шести, которую Саша держала за руку. Девочка была ее уменьшенной копией, только глаза — точь-в-точь, как у Макса.

— А это кто? Неужели ваша?

— Это наша Дашенька, — ответил Макс.

— Привет, — поздоровалась с Рудиком девочка.

— Какие вы молодцы, ребята, — повторил Рудик. — Безумно рад за вас, и завидую… Куда-то собрались лететь?

— В отпуск едем, — объяснила Саша. — А ты, Рудик, как, не женился еще?

— Теперь уже почти…

Рудик достал из кармана мобильник, высветил фотографию. Там, на фоне безбрежной морской лазури, был он в обнимку с молодой женщиной; у обоих — улыбки до ушей. Морской пейзаж контрастно оттенял смуглую кожу женщины и белизну ее зубов. Мулатка, должно быть.

— Амели, моя невеста, — пояснил Рудик, и как-то смущенно улыбнулся. — Я всегда был неравнодушен к темнокожим женщинам.

Максу припомнилось: Рудик еще тогда, в «Заразке», говорил, что мечтает о любовнице-негритянке. Похоже, мечты сбываются.

«Не такая она уж непредсказуемая, наша судьба, — подумалось Максу. — Каждому, как говорится, воздает по делам его».

Под потолком блямкнуло.

«Продолжается посадка… Санкт-Петербург — Монреаль».

— Это мне, — сказал Рудик. — Пока, ребята. Будьте счастливы. Вспоминайте, иногда, старину Рудольфа.

Он подхватил свой красивый кожаный кейс и зашагал к выходу.

Саша и Макс переглянулись, тихонько хихикнули. На них лукаво смотрела Дашенька.

— Почему вы смеетесь? — спросила девочка.

Саша поправила:

— Мы не смеемся. Мы просто улыбаемся.

— Молодость вспомнили, — добавил Макс.

(C) 2011 г.

© Copyright Щипанов Сергей Валентинович ([email protected]), 13/11/2011.