XII. В сердце Азии

1

Не доезжая райцентра машина свернула направо, и через несколько минут остановилась перед железными воротами, по обе стороны которых тянулась изгородь из сетки-рабицы.

— Наша база, экспедиционная, — объяснил Лабазнюк. — Нужно отдохнуть, хоть пару часов: Хайруло хоть и Посвященный, но не железный, уже вторые сутки за рулем, практически без отдыха. Здесь, конечно, не бог весть что, не Гранд-отель, а все лучше, чем на обочине торчать.

— Вадим, — забеспокоился Михаил, — ты забыл, что за нами погоня! А Хайруло можно и заменить…

Лабазнюк отмахнулся.

— Кем? Ты за руль сядешь?… А-а, не умеешь, говоришь… Ну, правильно, откуда в тринадцатом веке можно научиться машиной управлять! И я — водитель аховый. Права есть, но любительские…

— Сева? — повернулся к помощнику Егорыч.

— Не-е. Я — пас! — замотал головой Всеволод. — Угроблюсь сам, и вас угроблю.

Лабазнюк продолжил свои доводы:

— Те, кто нас преследует, уверены: мы драпаем без остановки по трассе. Им и в голову не придет искать нас здесь, будут гнать до самого… Как, бишь, ваш городок зовется… Воробейск?

— Соловейск, — поправил Михаил.

Геолог явно дурачился, изображая забывчивость.

«Про Институт помнишь, а как город называется, забыл!? — брюзжал, мысленно, Сева. — Врешь, дядя…»

Парень так и не смог простить Лабазнюку покушения на их с Егорычем жизни, пусть и по ошибке. Солнцев же был настроен не столь враждебно. Он вообще, как успел заметить Всеволод, принадлежал породе «не держащих камень за пазухой».

— Ну, хорошо, пусть будет Канарейск, — продолжал ерничать Лабазнюк. — Так, вот. Они, думая, что нагоняют нас, станут все время спешить, а мы потихоньку-полегоньку сзади.

— Делай, как знаешь, — согласился Егорыч. — Только смотри, не перемудри.

Шофер Хайруло посигналил. На звук клаксона из бокового домика-сторожки вышел старик в чапане, почему-то засуетился, открывая ворота. На его лице явно читались испуг и изумление.

Путники выбрались из машины. Сторож почтительно кланялся, прижимая руку к груди. Сева, впервые столкнувшийся со столь явным проявлением угодливой покорности, был удивлен и смущен, одновременно, но когда обернулся и посмотрел на их машину со стороны, то все понял. Такую «тачку» и в кино не часто увидишь! Черный лимузин, длиной, пожалуй, с трамвай, с зеркальными стеклами, защищающими салон от любопытных взглядов снаружи, с полированными, нетронутыми пылью боками, способен был произвести впечатление не только на полуграмотного жителя горного кишлака.

— Саид-ака, ты, что не узнаешь нас!? — воскликнул Лабазнюк.

Старик продолжал кланяться, упорно не желая признавать геолога. Он решил, очевидно, что нагрянуло Очень Высокое Начальство, или — убереги Аллах — кто-то из крестных отцов столичной мафии.

— Ассалом алейкум, — обратился к сторожу Хайруло, протягивая ему обе руки.

— Валейкум ассалом, — отозвался старик, машинально пожав ладони шофера. — Хайруло, ты? — Он не мог поверить своим глазам.

— Я. Кто же еще! И Вадим Сергеевич. А это, — Хайруло указал на Севу и Михаила, — гости из России.

Саид опять прижал руку к груди и уважительно кивнул гостям. Теперь, вероятно, думал, что хозяева машины — россияне. Лабазнюк не стал ничего объяснять старику, для его же блага: кто меньше знает, тот крепче спит. Поздоровался и спросил:

— На базе есть кто-нибудь из геологов?

— Нет. Один я.

— Хорошо. Мы до утра тут останемся…

Сторож опять засуетился:

— Проходи мой дом. Чай пьем.

Отказываться было невежливо, да и пить, на самом деле хотелось. Севе было интересно вживую посмотреть быт обитателей Центральной Азии, он охотно последовал за гостеприимным хозяином; увиденное его слегка обескуражило. Сторожка, конечно, обиталище временное, но… как можно до такой степени запустить свое жилье!? Ну и ну. Помещение, куда они вошли, вполне могло сойти за сарай, или подвал, где устроили приют бомжи: прокопченные, местами с отвалившейся штукатуркой стены, окно, завешенное серой тряпицей, слой утрамбованной грязи на дощатом полу… Севина комната в общаге просто образец чистоты и аккуратности по сравнению с этим безобразием. Из мебели имелись лишь железная кровать и ветхий кухонный столик-тумба. Войлочная кошма, разостланная в углу, дополняла обстановку.

Хозяин накидал на кошму коротких одеял «курпачей» и подушек, предложив гостям садиться, расстелил скатерку — «дастархан». Сидеть на полу оказалось неудобно, особенно Всеволоду и Михаилу, привыкшим есть за столом. Сева долго вертелся, усаживаясь и так и эдак, пока не нашел относительно приемлемую позу.

Подошел и Хайрулло, заправлявший машину. Пришло время подзаправиться самим.

Угощение не отличалось изыском: зеленый чай, черствые лепешки, какой-то кисломолочный продукт под названием чакка. Саид, по просьбе Лабазнюка, достал из своих запасов пару бутылок вина. Оно было разлито в емкости «ноль восемь», как шампанское, и называлось «Памир».

— Любимый напиток местных алкашей, — пояснил геолог. — Жидкость нервно-паралитического действия, ха! Со студенческих времен не пивал… Тогда «Кавказ» — теперь «Памир»… География Страны советов! Впрочем, после китайской водки, ничего уже не страшно.

«Бормотуху» пришлось пить словно чай, из пиал: ни бокалов, ни даже стаканов у хозяина отродясь не водилось. Только желание снять стресс заставило Всеволода, как, впрочем, и всех остальных, отведать подозрительной жидкости. Единственным достоинством «Памира» оказалась крепость — девятнадцать «оборотов». Вкус, запах, степень очистки и даже цвет пойла наводили на мысль о неправомерности причисления его к семейству благородных напитков, именуемых винами. Определение «нервно-паралитическая», напротив, было весьма недалеко от истины: уже после второй пиалы в голове Севы зашумело, в глазах помутилось, в желудке забурчало. Неудивительно, что явившаяся из-под кровати фаланга показалась ему чудовищем, кошмарным монстром. Существо и на самом деле выглядело устрашающе: сплошь покрытые волосками лапы, каждая не менее пяти сантиметров длиной, рыжее с темными полосами туловище, две пары челюстей-жвал, двигающиеся вверх-вниз и вправо-влево… Сева поперхнулся вином, закашлялся. Его сотрапезники удивлено переглянулись.

— Ты чего это, вино не нравится? — спросил Лабазнюк.

Всеволод, продолжая кашлять и мотая головой, указал на страшного паука. Испугался только незнакомый с азиатской фауной Михаил. Хайруло и Лабазнюк рассмеялись, а хозяин сказал, на ломаном русском:

— Э, не бойсь. Он не злой. Ми ему испасибо скажем…

Геолог счел нужным пояснить:

— Фаланга не ядовитая, но страсть, какая прожорливая. Говорят, где она живет ни одна дрянь не заведется: ни скорпион, ни каракурт. Всех сожрет в момент.

— Но фаланги, вроде бы, могут заразить трупным ядом, — возразил Сева, припомнив что-то из слышанного по телевизору.

— Чепуха, ха-ха! Только приезжие европейцы верят этим нелепым россказням.

На Всеволода слова Лабазнюка не произвели должного впечатления. Может фаланга — тварь полезная, однако лучше бы ее тут не было вовсе. Как можно допустить, чтобы в твоем доме жило такое страшилище!? Черт побрал бы эту Азию! Он в эти края не вернется ни за какие коврижки.

Саид постучал пальцем по полу и прикрикнул на паука:

— Иди свой дом!

Удивительно, но членистоногое поняло приказание и проворно убралось обратно под кровать. Хозяин перебросился с Хайруло парой фраз на незнакомом Севе языке, должно быть по-таджикски, поднялся и вышел, оставив гостей одних.

— Курить пошел, — объяснил шофер.

Для Севы это прозвучало полным абсурдом: здесь и топят, похоже, по-черному, что уж не курить-то? Видя недоумение парня, Хайруло добавил:

— Стесняется при вас, — чем еще больше его озадачил.

Лабазнюк усмехнулся криво и счел нужным растолковать:

— Саид курит, да только не табак — «травку». Понимаете, о чем я?

Михаил пожал плечами. Для него «курить» означало: жечь пахучие травы, или смолу, обладающую специфическим запахом, ладан, и тому подобное. Сева, напротив, сразу догадался, о чем речь.

— Он что, марихуаной балуется?

Геолог кивнул.

— Соображаешь. Только здесь в ходу другие названия этой дряни: анаша, «план»… Как ни назови, а смысл один: наркота, изготовленная из конопли. Ту, что получше качеством, первый, так сказать, сорт, местные наркоманы именуют шира, или «пластилин», а второсортную, из отходов — пахол. Саид у нас малоимущий, да и вообще, человек не привередливый, пахол, в основном, курит. Запашок при этом стоит, хоть святых выноси!

— Он же старик совсем, — недоумевал Сева. — Я думал, только пацаны увлекаются «травкой»…

— Хе, хе! Ты, мил человек, забыл, где находишься. Здесь — Средняя Азия! Анаша тут чуть ли не обиходный продукт. Некоторые жители совершенно искренне недоумевают, почему законом запрещено выращивать коноплю и, тем более, изготовлять из нее зелье. «Мой дед курил, дед моего деда курил, а мне нельзя? Почему?». А Саид, к тому же, житель Вашингтона… Это в шутку они так свой кишлак называют. Ха-ха! На самом деле — Вагаштон. Расположен на известной, в среде туристов, реке Шинг. Может слышали, про «голубое ожерелье Шинга» — Маргузорские озера? Нет? Ну и ладно. Но не только озерами славны те места. Здешние наркоманы почитают их за свою Мекку… ну, как известную всем Чуйскую долину, местного, конечно, масштаба. Только на реке Чу дикорастущая конопля, а в районе Шинга — тайные делянки-плантации.

Лабазнюк долил в пиалы «бормотухи». Скорчил гримасу, проглотил залпом жидкость, зажевал кусочком лепешки. Его сотрапезники не торопились: им требовалось время, чтобы настроить себя, приготовиться к приему внутрь отравы, именуемой «Памиром». Сева продолжал расспрашивать геолога.

— Саид тоже, поди, выращивает коноплю? Что же он некачественную анашу-то курит?

— Известное дело — сапожник без сапог.

Солнцев слушал и не понимал. Для него все, о чем толковал Лабазнюк, было китайской грамотой.

— Что, Миша, — сказал, несколько развязно, захмелевший геолог, — не врубаешься, да? Ты и табака, верно, не нюхал? Америку-то у вас еще не открыли. Ха! Лишь в самом конце пятнадцатого века старина Колумб, первым, наверное, из европейцев, отпробовал табачку. А индейцев научил «огненную воду» пить, ха-ха! А что у вас, в дремучем вашем веке, пили? Самогон?

— Мед и березовицу, — ответил Михаил, и уточнил. — Если ты о хмельном спрашиваешь.

— Понятно: медовуху и бражку из березового сока. Раз выращивать виноград климат не позволяет, отыщем замену. Воистину — свинья грязь найдет. Человек, если захочет, придумает способ балдежа, и никакие запреты не помогут. За примером далеко не надо ходить: все помнят, к чему привели горбачевские указы о борьбе с пьянством… Хотя, нет, ты-то как раз и не помнишь, ха-ха! Ну, так вот. Виноградники повырубили, винзаводы позакрывали, а в магазинах сахар исчез — на самогон разобрали. Скупили в аптеках все спиртосодержащие настойки, даже валерьянку. В парфюмерных магазинах появились объявления: «Одеколон отпускается с 11–00». Шутка, ха-ха-ха! Да, что у нас! В Америке сухой закон, как известно, мафию породил. — Геолог откупорил вторую бутылку. — Эрго бибамус, як кажуть древни римляне — итак, выпьем! Ха-ха! Не думай Миша, что ты один такой образованный. Мы тоже не лаптем щи хлебаем, по-латыни кумекаем мало-мало.

«Памир», при всех его недостатках, неплохо справлялся с основной функцией: дурманить головы, гнать прочь страхи и переживания. Сева больше не видел в Лабазнюке своего врага. Он поддакивал геологу, громко и заразительно смеялся над его шутками. Тот, довольный, что нашел благодарного слушателя, пустился в рассуждения:

— Вино — древнейшее изобретение человечества. Появилось раньше колеса! Стремление забыться, уйти от реальности — это не блажь, скорее необходимость. В природе постоянно идет жесточайшая борьба за существование. В таких условиях люди, как существа эмоциональные, ранимые, должны были бы стать мрачными неврастениками, а то и психопатами. Алкоголь — идеальное средство, помогающее справиться со страхами, выжить, не сойти с ума в невыносимых условиях. При употреблении в разумных пределах, конечно. Ибо: любое лекарство в чрезмерной дозе становится ядом! Вот тут-то и зарыта собака. Наркотики: гашиш, опий, и, тем паче, героин куда опаснее спиртного — не заметишь, как перейдешь грань, и сделаешься наркоманом. Более того: алкоголь вырабатывается организмом естественным образом, а «дурь» — чуждая нам субстанция, яд в чистом виде!

Ораторствуя, Лабазнюк не забывал подливать в пиалы.

— Дай Бог не последняя, — провозгласил он немудреный тост. Выпил, шумно выдохнул. — Всяк может тяпнуть, но не всяк — крякнуть. Ха-ха. Разве можно сравнить нормальное дружеское застолье с балдежом наркоманов!? О чем можно говорить, накурившись «дури»? Или чокаться… ха-ха-ха… шприцами!?

— Однако наркота все больше становиться модной, особенно среди молодежи, — вставил слово Всеволод.

— Увы, ты прав! Новое поколение выбирает не только «пепси», но и шприцы, таблетки, траву… Зараза с юга идет. Американцев травит Колумбия, Россию — Афганистан. Европейская цивилизация, традиционно ориентированная на потребление вина, оказалась не готова к наплыву разной дряни. Азиаты, напротив, в силу религиозных запретов, спиртного почти не пили, но «травкой» баловались всегда. Они более устойчивы к наркоте… уже на генетическом уровне.

Лабазнюк опять помрачнел лицом. Возможно его душила обида за европейцев, или просто спиртное ударило в голову. Есть люди, становящиеся от вина угрюмыми, прежде чем впасть в агрессию.

Хайруло панибратски хлопнул начальника по плечу.

— Э, брось Сергеич! Что, у нас все поголовно курят? Ты же не согласишься, если я скажу: вы, русские — пьяницы все.

— Я не русский. Украинец. Родом из-под Полтавы…

— Да?! — обрадовался Сева. — У меня мама, тоже оттуда!

— Ну, значит, земляки мы с тобой. Эх, сейчас бы вместо дряни этой, азиатской, нашей «горилки з перцем». А? И галушек!

— Сала шматок и борща, — подхватил Сева, и глуповато хихикнул.

— Ну, да… «Який хохол без сала»… Расхожий стереотип: если украинец, значит, сало любит, если русский — водку, француз — лягушек!

— А таджик? Анашу? — подал голос Хайруло.

— Не-е. Таджик чай зеленый дует, потом — «носовой» под язык. — Лабазнюк изобразил, как закидывают в рот жевательный табак-насвай, он же «носовой»; спародировал разговор двух любителей этого зелья. — «Эй, братан, носовой дай!». А тот держит порцию насвая под языком и отвечает: «Аштавлю покуить». Ха-ха-ха!

Смех дружно подхватили все участники застолья, представив себе, как человек «оставляет покурить» (подержать во рту) использованный порошок. Лабазнюк глянул на часы.

— Однако! Заболтались мы… Саид-ака, где нам прилечь?

Вернувшийся с улицы сторож проводил их в соседнее здание, отпер дверь, показал, где взять матрацы и одеяла — койки в помещении имелись. Все четверо улеглись в одной комнате.

2

Сева спал беспокойно, ворочался. Было очень душно. Даже откинув одеяло, Сева вспотел, как в хорошо прогретой сауне, а под утро из распахнутого окна потянуло свежим ветерком, и парень моментально продрог.

Сева поднялся, стуча зубами, натянул рубашку и штаны, прошел к выходу. По пути задел койку, на которой спал Лабазнюк. Тот пробормотал что-то вроде: «Какого лешего не спиться».

— В туалет, — буркнул Сева.

Где находится заветный домик, Всеволод не знал, а спросить было не у кого. Встал под деревом, показавшимся в предрассветных сумерках яблоней с чересчур большими плодами. Захотел сорвать один, но, разглядев получше, увидел — не яблоки.

«Айва, — определил Сева. — Ерундовый фрукт, чисто деревяшка по вкусу».

В домике-сторожке горел свет. Похоже, Саид уже поднялся. Или просто забыл выключить? Какое, казалось бы, дело до этого Севе? Он здесь вообще проездом… И все-таки. Сработало шестое чувство, а может инстинкт или интуиция. «Неспроста это», — мелькнула мысль. Сева направился к сторожке.

Дверь была распахнута настежь. Предчувствие опасности овладело парнем. Он осторожно, стараясь не шуметь, поднялся на крыльцо, заглянул внутрь помещения. То, что он увидел, подействовало словно удар кувалдой по голове. Сева едва удержался на сделавшихся нетвердыми ногах. Прямо у входа лежал, в луже крови, сторож.

Сева зажал рот ладонью, борясь с приступом тошноты, попятился, обернулся и… застыл. Возле крыльца, отрезав путь к отступлению, стоял человек. Сева сразу узнал его — тот самый верзила, первым ввалившийся в их с Егорычем кабинет. Он еще врезал гаду, и свалил одним ударом! Даже, может, покалечил, или убил — кровищи, помниться было… Нет! Вот же он, стоит, целехонек. Только… что-то не так в его облике. Неживой какой-то…

Сева вспомнил слова Хайруло: «Он не человек. Мертвец оживший».

Ужас сковал парня.

Питон смотрел прямо в глаза Севы. Во взгляде убийцы не читалось ни злобы, ни ненависти. На его лице не отражалось совсем никаких эмоций. В тоже время, облик возвращена с того света источал непреклонную решимость убивать. Но не маньяка-душегуба, и не воина в бою — то было обличье тигра перед броском. Как хищник не испытывает к своей жертве ни ненависти, ни сострадания, так и Питон готов был разделаться с Севой спокойно и хладнокровно, с невозмутимостью ножа гильотины, падающего на шею приговоренного к смерти.

Питон шагнул к крыльцу…

— Стой, сволочь!!

Позади бандюгана-зомби стоял Лабазнюк. На геологе были только трусы и майка.

— Иди сюда, гадина!

Питон обернулся на голос.

— Получи!!

Разряд, такой же, как во время схватки магов на озере, ударил Питону в лицо. Севе никогда не доводилось наблюдать молнию с близкого расстояния (только искру между шариками на уроке физики), но именно так, в его представлении, должен выглядеть плазменный удар атмосферного электричества, поражающий человека. Только этот был куда мощнее! Гигантская «вольтова дуга» обязана была сжечь голову Питона вмиг, но тот лишь покачнулся, выгнулся как гуттаперчевый, спиной назад, а в следующее мгновение бросился на геолога.

— Сева, беги! — крикнул Лабазнюк, уже вступая в драку.

Питон и геолог сцепились в яростной схватке, стараясь ухватить друг друга за горло. Сева бросился вбок, помчался, не разбирая дороги к дому, в котором остались Михаил с шофером. Он успел заметить, как противники рухнули на землю, и Питон загреб Лабазнюка под свое тело. Огромные ручищи верзилы сомкнулись на шее Вадима.

Егорыч и Хайруло, наспех одевшиеся, стояли у входа.

— Уходим! — прокричал Михаил, и призывно махнул рукой.

— А Вадим Сергеевич!? — отозвались Сева и шофер, в один голос.

— Быстро в кабину!! — приказал Солнцев.

Он подтолкнул замешкавшегося шофера, схватил Севу за руку, потащил к кузову. Их товарищ был обречен, и они бессильны помочь. Все трое прекрасно это понимали, но… оставить геолога, казалось Севе и Хайруло предательством. Лишь железная воля Солнцева, взявшего на себя, в критической ситуации, роль руководителя, заставила их спасаться бегством.

Как он оказался в кузове грузовика, Сева не помнил. В памяти остались только рев мотора и страшный грохот от удара капота о железо. В лучших традициях «крутых» боевиков грузовик снес ворота и помчался по дороге, поднимая тяжёлую утреннюю пыль.

 

XIII. Домой!

1

Внизу, зажатый в теснине, гнал бурые воды Зеравшан — одна из главных рек Средней Азии. Трудно было представить, что столь многоводный поток никуда не впадает, полностью разбирается на поливы. Остались позади серенькие невзрачные домики райцентра. Впереди зеленела долина, раздающаяся, по мере продвижения на запад, вширь; горы там постепенно сходят на нет, уступая место полупустыне, а затем и красноватым пескам Кызылкума. На границе горного и равнинного регионов лежат древние Пенджикент и Самарканд.

Хайруло не поехал прямо, а свернул на развилке направо в сторону перевала Шахристан. Дорога нырнула вниз, к Зеравшану, перекинулась мостом на другой берег, затем резко устремилась вверх, врезаясь серпантинами в Туркестанский хребет.

Вокруг унылый пейзаж: сухой, лишенный растительности, изрезанный высохшими промоинами склон, растекшиеся веерами щебнистые осыпи, песок и глина…

Натужно гудел двигатель. Поворотам, казалось, не будет конца.

В кузове молчали. Сева шмыгал носом, вытирал набегающие слезы. Михаил угрюмо сопел, буравил взглядом пол. Каждый понимал — вступи они в схватку с мертвяком, итогом явились бы лишь дополнительные жертвы. Только, сознавать рассудком — одно, а вот как примириться со своей совестью?.. Егорыч тяжело вздохнул.

— У нас не было иного выхода. Погибнуть за зря — глупо. А главное, мы должны остановить их!

— Кого? — не понял Сева.

— Прежде всего, этого… мертвяка. Как, пока не знаю. Моя магия бессильна против него… Но, если не сделаем мы — никто не сделает! Только, это не главное… Тот, кто его послал — вот кто нам нужен! Вот наш самый страшный враг.

Машина достигла перевала. Жалобный вой мотора, тянувшего грузовик на первой передаче, сменился бодрым рычанием. Начался относительно пологий, без резких поворотов, спуск. Пейзаж вокруг разительно переменился. В противоположность южному, северный склон хребта был покрыт зарослями арчи — высокогорного можжевельника. Такие леса, читал где-то Всеволод, росли в горах Таджикистана повсюду, но к концу двадцатого столетия их почти не осталось: вырублены, пущены на дрова.

Их «вездеход» катил и катил, без остановок. Пролетали мимо холмы и овраги, поля, сады и виноградники, поселки и кишлаки. Это была плотно заселенная местность — ни клочка неиспользуемой земли. Любое, мало-мальски ровное пространство занято: если ничего не было построено, то обязательно что-то росло.

Лимузин, а может автобус «Вольво» или «Мерседес», — таким виделся со стороны задрипанный «Газ-66», — повсеместно вызывал восторг и удивление. Люди на обочинах и водители встречных машин не скрывали чувств: ахали, указывали пальцами, кричали что-то. Гаишники на постах пропускали иностранный чудо-автомобиль, вытягиваясь по стойке смирно, только что честь не отдавали. Номера, как объяснил Севе Хайруло, у их «лимузина» были правительственные. Проехали городок Ура-Тюбе, расположенный, как полагают, на месте Кирополя, построенного Киром Великим и разрушенного еще более великим Александром Македонским, затем Ленинабад, вновь обретший, в духе времени, историческое имя — Худжанд.

Сева равнодушно взирал на азиатские пейзажи. Больше всего на свете ему хотелось оказаться дома в Соловейске (город, отстоящий за тысячи километров отсюда, сейчас представлялся родным). Не нужна ему эта богом клятая Азия! Это сумасшедшее солнце, палящее, несмотря на конец августа, так, что трескается земля. Эти царящие повсюду, где собирается больше трех человек, шум и гам, трубный рев ишаков, истошные вопли репродукторов, дым от бесчисленных жаровен и очагов, дорожная пыль, вонь гниющих отбросов и пряные запахи стихийных базарчиков.

— Что-то непохоже, что у них война идет, — проворчал Сева.

— А ты думал, раз война, то всякая жизнь должна прекратиться, так что ли? Нет, мой дорогой, война войной, а люди — всегда одинаковые, — наставительно произнес Михаил. — Кроме того, ты забыл, Вадим рассказывал, здесь воюют, в основном на юге, близ границы с Афганистаном.

— Это понятно. Непонятно другое. Народ здесь… двуличный. Со стороны посмотришь, бедные, вроде. Чаем, да лепешками пробавляются. Живут в сараях, каких-то. А, как денежная реформа, выбрасывают, я слышал, деньги мешками!

— Как ты можешь судить? — искренне удивился Михаил. — Мы здесь второй день всего. Ты говорил, что раньше никогда в Азии не был!

— Не знаю, — смутился, от чего-то, Сева. — Не был. Но все, как будто, знакомое… Дежавю, прямо!

Михаил внимательно посмотрел в глаза младшему товарищу. Помолчал. Потер, в задумчивости, подбородок.

— Ты же не посвящен… Но, что-то есть в тебе… такое. Только не пойму — что.

Сева тоже задумался. Откуда взялась эта ложная память? В реинкарнацию он не верил, «свидетельства» личностей, якобы вспоминающих случаи из своих прошлых жизней, считал досужим вымыслом: уж если отбросил копыта, то насовсем. И все-таки…

— Ладно, Сева. Не забивай себе голову. Сейчас не время. Домой приедем, разберемся.

Михаил, оказывается, тоже воспринимал путь в Соловейск, как возвращение домой. Воистину, любому человеку требуется дом — место, куда можно вернуться.

2

«Газ-66» остановился в хвосте машин, выстроившихся перед шлагбаумом КПП. Еще каких-нибудь два года назад подобное могло показаться нелепостью. Государственная граница! Здесь! Чья-то злая шутка?! Водители до сих пор не могли поверить, что на дороге, где никогда не было никаких заграждений, а только бетонная стела с надписью: «Добро пожаловать в Узбекистан», появился полосатый шлагбаум и сердитые дяди в пограничной форме.

Опершись о заградительный барьер, стоял боец в каске и бронежилете, придерживая обеими руками «калаш» с укороченным стволом, стараясь всем своим видом показать: здесь не шутят. Остальные пограничники выглядели менее воинственно: в неотглаженных брюках, с солидными животами, выпирающими из-под форменных рубашек, с толстыми лоснящимися физиономиями. Движения стражей границы были неторопливы, даже ленивы, создающие контраст с постоянно бегающими маленькими цепкими глазками «церберов».

«ГАЗ» стоял в общей очереди. Сева догадывался: их машина выглядит теперь не как правительственный лимузин или «навороченный» автобус европейского производства, что было бы бесполезно — узбекским пограничникам таджикское начальство не указ! Необычный автомобиль неизбежно привлек бы внимание вояк, и только.

«Власть развращает». Сей известный тезис здесь, в самом сердце Азии, нашел полное подтверждение. И даже напрашивалось дополнение: «Чем незначительнее лицо, наделенное властью, чем меньше ее у него, тем наглее и беспринципнее ведет оно себя, когда чувствует безнаказанность». Деятельность «стражников» была направлена, по всей видимости, не на защиту границы от посягательств, а лишь на взимание дани с бесправных водителей и их пассажиров.

Шофер Хайруло протянул через окошко паспорт подошедшему пограничнику. Тот взял, развернул, посопел, скривился. На лице доблестного вояки читалось недовольство: чего, мол, прешься к нам, в Узбекистан, сидел бы уж в своей паршивой стране. Но, долистав до нужного места, куда шофер предусмотрительно вложил зеленую купюру с портретом человека в парике, страж границы подобрел. Ловким движением фокусника он сгреб волшебную бумажку и сунул в бездонный карман. Его товарищ, тем временем, проверил кузов машины. То, что увидел при этом Сева, надолго ему запомнилось. И, каждый раз вспоминая, Сева потом улыбался. Пограничник превратился в собаку, которая внимательно все обнюхала и, подойдя к людям, протянула умильную мордочку за подачкой. Михаил достал из кармана кусок лепешки, отдал псу. Тот радостно завилял хвостом, схватил зубами подношение, с жадностью тут же съел и удалился, благодарно помахивая лохматым хвостиком…

Что это было: морок? И если да, то для погранца или для Севы? Чтобы не разрушать сказку, у Егорыча об этом он не спросил.

Машины давно уж и след простыл, а «стражник» все сидел и пересчитывал полученную «дань». Ведь была еще десятидолларовая купюра! Куда делась?!! И откуда тут сложенный вдвое кленовый лист? Зачем он здесь — вон!

И лист, подхваченный ветром, полетел над пыльным асфальтом в сторону Таджикистана.

3

Астраханский вокзал и все пространство вокруг, казалось, пропитались запахами копченой рыбы. У Севы от этих ароматов началось обильное, как у собачки Павлова, слюновыделение. Пивка бы, сейчас, холодного, да с рыбкой! И чтобы не надо было никуда бежать, скрываться, дрожать от страха. Посидеть в приятной компании, поговорить о вечном: политике, футболе, женщинах, и, желательно, у себя дома… Эх!

Над перроном и путями гулял ветер, носил в воздухе мелкий сор. Было по-южному тепло. Сева с Михаилом расположились на лавочке возле входа, Хайруло пошел «разведать обстановку».

Трудяга внедорожник с честью преодолел огромное расстояние. По узбекистанской полупустыне и казахстанской степи гнали почти без остановок два дня. Нынче утром пересекли, наконец, российскую границу. В Астрахани решили пересесть на поезд — Хайруло пора было возвращаться. Шофер осунулся за эти дни, и, даром что смуглый, еще больше почернел лицом. Видно было: парень дошел до предела своих возможностей и дальше просто не выдержит, не поможет и магия. Хайруло решил напоследок оказать россиянам услугу, приобрести за свои деньги билеты.

У касс — вавилонское столпотворение. Люди спешили возвратиться в родные пенаты с отпусков и каникул. Хайруло пришел ни с чем.

— Нет ни на сегодня, ни на завтра билетов.

— Что же делать? — огорчился Сева.

Словно по волшебству возник, ниоткуда, разбитной малый — типичный барыга.

— Мужики! Билет до Москвы не нужен? Последний остался…

— Нам два! — отозвались, одновременно, все трое.

— На сегодня только один. Сами видите, что творится, — махнул рукой в сторону касс спекулянт. — На завтра попробую найти.

Михаил отозвал Всеволода в сторону.

— Езжай Сева. А я завтра. Так даже лучше. Ему будет не угнаться за двумя.

— Миша, ты чего? Давай вместе держаться. Как ты будешь здесь, в нашем времени, один?!

— За меня не беспокойся. Маг, как-никак.

— Мужики! — окликнул их барыга. — Берете или нет? Поезд через пятнадцать минут отходит.

— Да, — отозвался Михаил.

Хайруло поинтересовался:

— Сколько за билет хочешь?

Малый назвал сумму, от которой Хайруло присвистнул.

— Ты что, мужик! Совесть имей!

— Не хотите — не надо. — Демонстративно повернулся, сделав вид, что уходит.

— Подожди, — остановил его Хайруло. — Черт, с тобой, давай билет. Десятку только скинь…

Они с минуту торговались. Барыга не уступил ни гроша. Азиатские хитрости шофера оказались бессильны против закаленного в коммерческих махинациях ловчилы.

— Ну, ты, жук, — проворчал, отсчитывая деньги Хайруло.

Малый невозмутимо пересчитал банкноты.

— Завтра, в это же время сюда подходите, принесу еще билет. Или вам два?

Сева, когда спекулянт удалился, бросил ехидно:

— Представляю, какая будет у него рожа, когда деньги в листья превратятся!

Хайруло вздохнул.

— Нет. Деньги самые настоящие, кровные, можно сказать.

— Как? — не понял Сева, — Ты что, свои отдал? Зачем!?

— Здесь у меня не получится фокус — я на чужой территории, да и… Ну, это долго объяснять. Ты не переживай за меня, Сева! У таджика в заначке всегда найдется…

— Я отдам. Вышлю по почте. Ты адрес скажи.

— Не надо ничего высылать. Может, будешь еще у нас… или я к вам приеду. Сочтемся.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Всеволод. — Слушай, Хайруло… все хотел тебя спросить. Не обижайся только… Вот, у вас, таджиков, деньги, как ты говоришь, всегда имеются, а выглядите… как нищие. Почему?

— Э-э. Это ты правильно подметил! Привычка такая. Менталитет, как сейчас говорят. У нас так: копит человек деньги, чаем да лепешками перебивается, ходит в обносках, потом — вай! Туй закатывает — пир для всего кишлака. У таджика три события в жизни: обрезание, свадьба и похороны, это бешеных денег стоит… И все бы ничего, но при этом соревнование идет, кто круче: сосед бычка купил на туй, а я — двух! Знай, мол, наших. Глупо конечно… Ладно, давай прощаться. Счастливо, тебе!

Сева пожал шоферу руку, обнялся с Егорычем, протянул ему сложенный вдвое листок блокнота.

— Пока, Миша. Буду тебя в Питере ждать. Встречу на вокзале. Вот, на всякий случай адрес родителей — там меня найдешь.

— Давай, поезжай. Я следом. Увидимся…

Егорыч не удержался, продемонстрировал, на прощание Севе один из своих трюков: раскрыл листок, глянул в него, видно, адрес запомнил, потом скомкал в ладонях, раскрыл…. В ладонях сидел чижик. Такой зеленоперый воробушек. Будто гибрид кенаря и воробья.

— Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил…

Пичужка на ладонях, поводила туда-сюда тонким клювиком, взъерошилась, так что стала похожа на пыжик, и, вспорхнув, улетела куда-то прочь.

— Выпил рюмку, выпил две — закружилось в голове. — Егорыч подмигнул Севе и тот на самом деле ощутил легкое опьянение.

— Считай, на посошок, — улыбнулся Михаил.

4

Поезд прибыл на Павелецкий вокзал к вечеру.

Севе нужно было перебраться на Ленинградский, и двигать дальше, в Питер. Людской поток подхватил парня и понес к окончанию перрона, где по обе стороны стояли рядами торговые палатки — «комки».

— Сева!

Всеволод обернулся.

У палатки, с банкой пива в руке стоял… виолончелист Большого театра, вышедший прямо во время симфонического концерта и направляющийся в Кремль на вручение ордена «За заслуги перед отечеством» первой степени: фрак, сметанная накрахмаленная сорочка, галстук-бабочка, блестящие лакированные туфли… Не сразу признал Сева Егорыча, а узнавши, бросился обниматься.

— Миша! Как ты меня обогнал? Ты чего так вырядился?

Солнцев запустил руку в карман, вытащил красную банку «Амстердама», отдал Юрину, откупорил свою, сделал глоток, поперхнулся, закашлялся.

— Никак не привыкну… — стряхнул пальцами капли, попавшие на сорочку. — Сева, ты прости меня…

— За что, Михаил?

— За то, что шутки у меня такие дурацкие. Паренек ты светлый, добрый, но…

— Не пойму, ты о чем?

Сева свою банку не открывал. Холодный алюминий призывно покрывался влагой, но Сева не замечал, он был весь во внимании. Егорыч продолжил:

— Сейчас попробую объяснить. Вот, например, читаешь ты книгу. Её сочинил кто-то?

— Писатель.

— Хорошо. Читаешь первую главу, вторую. Ты читаешь, а писатель уже знает, чем дело кончится, да?

Сева оглянулся в поисках опорожненных Михаилом пивных банок. Как-то странно говорил Егорыч: не иначе как ждет давно и вот эта банка крепкого «Амстердама» не первая.

— Так вот, возьми ты на себя труд подумать, то дотумкал бы, что если я в своем времени могу свиснуть из вашего достижения науки и техники, то посмотреть свою жизнь — не вопрос…

Речь Егорыча, пересыпанная жаргонными словечками, резко контрастировала с его театральным обликом. Сева недоумевал: что нашло на шефа?

— … все, что с нами случиться, я знал наперед. В общих чертах, правда, но знал.

Если бы тут была комната — с креслом, диваном или табуреткой — Сева обязательно присел бы. Не просто, ох не просто осознать себя болваном, который идет туда, куда ведут.

— Конечно, — сжалился Михаил, — всё знать невозможно, голова не вместит.

Он открыто и жизнерадостно улыбнулся во весь рот, и тут же отпил из банки.

А Сева помрачнел.

— Ты, верно, считаешь меня гадом, сволочью, из-за которого погибли геологи, а затем и Лабазнюк?

— Я не судья вам. — Всеволод опять перешел на «вы». — И прощать мне вас не за что. Наоборот.

Егорыч тряхнул банкой, очевидно проверяя много ли в ней еще пива, сделал добрый глоток. Тут уж и Сева спохватился: открыл, чуть пригубил. Пиво, как и обещала надпись, было крепким как вино. А вот вкус оставлял желать лучшего.

— Но послушай, Михаил, ты что, точно знал, что произойдет? Что мы окажемся в Средней Азии. Встретим Лабазнюка, что он погибнет, спасая нас, что мертвяк нас не догонит… Ты это всё знал?!

Егорыч с каким-то остервенением прильнул к баночной скважине, пил, не отрываясь, долго, словно из ведра. Отер губы тыльной стороной ладони…

— А кто же не знает, что родители умрут раньше, чем дети? Но, много ли пользы от такого знания? Наше будущее, как дельта реки. Какой рукав выберем, тот и станет судоходным руслом; но река, хотим мы, или нет, неизбежно впадает в море.

— Я читал про теорию бифуркации, — буркнул Всеволод.

— Тогда тем более, должен меня понять. А простишь ли, решай сам.

— Прощаю, конечно. Ты всё знаешь лучше, и делаешь всё правильно. Я привык. Но хоть сейчас можешь сказать, кто за всем этим стоит? Что ему нужно? И какая у меня судьба дальше?

— Ну вот… Говорили про рукава реки, говорили… А ты о своей судьбе. Это, милый мой, от тебя зависит. Теперь, касаемо «что ему нужно». Про того, кто за нами мертвяка послал, я уже тебе давно ответил: нужна моя дорога. Мой путь, по которому я могу попасть в будущее. Дело в чем? Отправившись в года последующие, я становлюсь… маяком, что ли. Другой «рукав» выбрать теперь физически невозможно. Понятно?

— Приблизительно…

— И ладно. Так вот, технику физического перемещения знаю только я один! Во всём мире — я один!

Егорыч пива принял всё же изрядно. Говорил громко, жестикулировал свободной рукой. Пассажиры, снующие по своим вокзальным делам, то и дело оглядывались на них. Всеволод позволил себе не согласиться с шефом:

— И я теперь знаю.

— Да, неужто?! Ты, Сева, видел, как я «достал ключ и открыл дверь». Это да. А ключ у тебя есть?

— Ты прав, как всегда… Послушай, а тот… зомби, что прошел за нами, он-то как смог?

— «Дверь» не успела закрыться. Да, ты не бойся, в ближайшую тысячу лет мой путь не одолеть никому. Я поставил блок. Думаешь, дорогу в грядущее я сам отыскал, методом научного тыка или проб и ошибок? Всё проще! Точно таким же образом, как и с электричеством. Посмотрел, как это делается в будущем, и поставил защиту, чтобы другие раньше времени не увидели. Ах, какое элегантное решение, Сева! Ты мне поверь. Правда, точность еще оставляет желать, как говорится. На самом деле, мы могли бы выскочить в Соловейске…

— Да, ты что!?

— Могли. Но, только чуть позже нужного времени, чтобы с самими собой не встретиться.

— Почему «позже»? Ведь тогда бы мы, то есть, наши двойники там находились, и мы бы обязательно с ними столкнулись.

— Нет, в тот момент мы были бы в прошлом… Ладно, не ломай себе мозги хронопарадоксами. Главное: не встретились и, слава Богу!

— А если б столкнулись?

Егорыч помрачнел.

— Лучше тебе не знать этого.

Водопад мыслей в голове Севы совсем сбил его с толку.

— Что же теперь?

— Что? Жить. Любить, работать. Если нужно — биться. В покое тебя не оставят… Ты, главное, не трусь. Сейчас телепортирую тебя в Соловейск, прямиком в твою комнату в общежитии. А у меня свои дела… Как только ты появишься, то мои друзья, да и враги, захотят посмотреть прошлое твое, и пройти по моей дороге… Так что, есть чем заняться. Пока — прощай!

Егорыч допил пиво, скомкал банку, швырнул в урну. Повернулся и зашагал прочь. Всеволод недоуменно смотрел ему вслед.

— Егорыч, подожди!

Солнцев обернулся:

— Чего тебе? — Остановился, ожидвя, пока Сева догонит.

— Еще один вопрос, последний… Миш, ты говоришь: один знаешь «дорогу». А, ведь, мы с Ирмой были в прошлом… В Арконе. И благополучно вернулись. А еще Инхандек с Шуххардтом рассказывали про экспериментаторов, «нырявших» в прошлое, и возвращавшихся от туда. Как же так…

Егорыч хитро улыбнулся, и подмигнул Севе.

— Знаешь, есть анекдот… бородатый, правда, зато к месту. Приходит к врачу дедок, и жалуется на половую слабость. Врач ему: ну что вы хотите, в вашем-то возрасте! Дед возражает: а Петрович, он на семь лет старше, рассказывает, что еще — о-го-го! Врач: так и вы рассказывайте, кто вам мешает? Ха-ха-ха! Что касается дорог… Они ведь разные, дороги эти. Одно дело — от Москвы до Тулы, другое — с Земли на космическую орбиту. А расстояние, в сущности, одно и то же — две сотни верст…

— Так как же мы с Ирмой, все-таки?

— «Никому нельзя верить. Даже самому себе. Мне можно», — процитировал Юлиана Семенова Егорыч.

Сказал как отрезал. Продолжил путь.

Отойдя шагов на двадцать, остановился: к нему подошли милиционеры, и, наверное, попросили предъявить документы. Егорыч что-то достал из кармана, отдал патрулю. Затем, не оборачиваясь к Юрину, как-то по-особенному махнул в его сторону рукой.

И Сева исчез.

 

XIV. Судьбы людские

1

Однажды, еще студентом, Сева ехал в необычайно жаркий июньский день в битком набитом трамвае, и от духоты с ним случился обморок.

Сначала «выключился» звук — уши наполнились тонким противным звоном. Потом стало темно. Миг — и Сева отключился полностью; устоял лишь благодаря толчее. Стоило ногам подогнуться, как он тут же пришел в себя. Постепенно восстановились и зрение, и слух, остались только ужасающая слабость. Стоящая рядом женщина проявила чисто петербургское участие:

— Вы бледны, молодой человек. Вам плохо?..

Он в ответ слабо улыбнулся.

Ощущение, что и говорить, не из приятных. Хотя в целом, ничего экстраординарного. А в последние два месяца Сева побывал в таких отключках не единожды. Можно сказать, даже начал привыкать к обморокам. Если, конечно, к такому состоянию вообще применимо понятие «привычка».

Однако теперь Сева отрубился конкретно, и, видимо, надолго. Очнулся на полу, в их с Егорычем рабочей комнате. Сразу бросились в глаза разбросанные повсюду бумаги и битые стекла. В кабинете — словно Мамай прошел. Все вверх дном. На линолеуме и штукатурке темнеют пятна крови.

Сева поднялся, ухватившись за дверной косяк. Пол и стены покачивались, словно в корабельной каюте при сильнейшем шторме. В ушах — знакомый звон. Волной накатила дурнота. Сева бочком, бочком, по стеночке, добрался до стула. Присел, рванул ворот рубашки, вытянул шею — не хватало воздуха. Сердце стучало неровно, еще немного, казалось, остановится вовсе. Закрыл глаза, вдохнул, задержал дыхание… Выдохнул, огляделся — что за черт!

Обстановка в помещении невероятным образом переменилась. Комната целехонька, кругом чистота и порядок, на полу — ни соринки, уют. Только из распахнутого настежь окна тянуло сквозняком. Прохладно и сыро — не июль месяц… Да! А какое ж нынче число-то? Все перепуталось у Севы в голове. «Наезд» бандитов, скачки в пространстве-времени, игра в прятки со смертью — многовато для привыкшего к неторопливой размеренной жизни, — работа-дом, дом-работа, — молодого специалиста. Всеволод посмотрел на наручные электронные часы — 18:09, чуть двинул рукой — 00:32. Нечистая сила! Что опять происходит?!! Часы дурят, или само время?

Вокруг творилось что-то совсем уже непонятное: воздух в комнате явно собирался в вертикальные жгуты, дрожал, как над песком раскаленной пустыни, искажал предметы. Освещение за окном все время менялось: от предзакатного багрянца до черноты глубокой ночи, потом наоборот. Поскрипывала, постанывала мебель, мелко хлопало створками окно, дребезжало стеклами. Отчего-то верилось, что прямо вот сейчас все вокруг посрывается со своих мест, завертится в дьявольской карусели, и явятся званые на шабаш ведьмы.

Сева застонал, схватился за голову — того и гляди «съедет крыша». Вдруг все успокоилось, стихло. Только здоровенная, с хорошего шмеля, муха колотилась меж рам о стекла захлопнувшегося окна.

Всеволод огляделся: тут вновь что-то неуловимо поменялось. Не сразу понял — изменилось его восприятие мира.

Предметы, вещи остались прежними и на прежних местах. Но они словно бы обрели собственные голоса. Будто люди, которым долго затыкали рот, в то время как было, что сказать. Вещи сначала тихонько шептали, а потом всё громче и громче стали излагать свою позицию на происходящее. Севе стало по-настоящему страшно. И оттого, что растение, свешивающееся из горшка на подоконнике, просило убрать в затененное место, а сам горшок требовал полива. И что большой стол твердил только одно, жалобное: «Пыльно, пыльно, пыльно…».

Сева ощущал, что может разговаривать с вещами. Он способен задать им любой вопрос, и те, если знают ответ, не станут скрывать правду. Он, Всеволод Юрин может разговаривать с домом, с валуном, с деревом, рекой, солнцем!

Севе сделалось плохо. Как тогда, в трамвае. Но теперь никто не помешал ему рухнуть на пол вновь…

2

— Государь!..

Всеволод приподнял тяжелые набухшие веки и встретился взглядом с человеком, стоящим на коленях. Руки его были заведены назад и связаны веревкою, уходящей к блестящему сталью блоку на потолке. Иссиня-бледное, искореженное страхом и болью, лицо молодого длинноволосого мужчины освещал бьющий сбоку из крошечного окна-бойницы солнечный луч. Конец веревки, спускающейся от блока, держал в руках крепкого сложения человек в коротких, до колен, кожаных штанах и высоких (опять же, до колен) сапогах, с кнутом в левой руке. Лицо пыточного мастера оставалось бесстрастным — застывшая маска, а не человеческий лик, оттого казавшееся ужасным. Где-то Всеволод видел этого палача…

— Государь! Вели продолжить, или?..

Это ему. Да! Он — царь Петр Алексеевич, милостью Божьей самодержец всероссийский… Странно, но Сева не воспринимал происходящее как раздвоение личности, а ощущал себя единым целым. Наверно, так чувствует себя актер на сцене.

— Продолжай, — кивнул царь.

— А-а-а!!

Палач. Его крик сливается с тяжелым гудением кнута. Удар!

— О! — коротко вскликивает длинноволосый.

Мастер пытающий истину. Мастер. Таким кнутом, — одно неверное движение, — убить можно. А он на холеной белой спине молодого мужчины лишь румяную точку оставляет. Хлопнул кнут в воздухе — укус, не боле. Но прошлый раз ошиблась рука бьющего. Прошел удар сильный. Хорошо, что и промахнулся палач: угодил в веревку, прямо над запястьями. Тут же повинился перед государем, попросил передых себе… И вот так же страшно кричал палач в тот раз, когда чуть не перешиб вервие… «Господи Иисусе! Ан ведь так и убьет! А вдруг Государь того… в монастырь… Помилует?».

— … Сознаюсь! Дядя родной, Авраам Лопухин, да протопоп Яков — это они соблазнили!.. Яков Игнатьев на исповеди моей, говорил: «Вся святая Русь желает тебя на царство…». Через них возжелал я пристать к радетелям веры…

«Сука! Лопухинский выблядок…».

Мысли гневные запульсировали в мозгу непривычными для Севы словами, отдавались болью в правом глазу. Что бы унять её остроту Всеволод-Петр осклабился одной половиной лица.

«Знал, всегда знал — этим кончится! Попы, бородачи проклятые, только и ждут, чтобы всадить бердыш в спину. В царевиче нашли себе сторонника… Воры, семя крапивное! Каленым железом гниль выжгу!!».

Допрос продолжался. Каждый удар кнута уже оставлял на обнаженном теле царевича не пятно, а короткую полосу. Только вот отчего-то ложились эти полосы всё больше по плечам и были одного размера. Лицо палача оставалось непроницаемым, только губы чуть подрагивали, кривились незаметною для других усмешкой…

Всеволод огляделся, подле него сидели люди, и он их узнавал: Петр Толстой, Меньшиков, Скорняков-Писарев… Верные люди, скоро предстоит им судить царевича-изменника. Сам он давно уж отрекся от сына. Суд, — какие сомнения! — вынесет правильное решение, объявит смертный приговор царевичу… бывшему наследнику престола, ибо подписано им, собственноручно, отречение в пользу сводного брата Петра.

«Но, ведь, сын, родная кровь, — неожиданно пробились в глубине души, сомнения, пожалуй, благодаря Севе, а не Петру. — К тому же обещал он, государь, прощение царевичу, отдавшегося под покровительство Карла VI, коль воротится тот, добровольно, в отечество. Посулил дать разрешение жениться на крепостной девке Ефросинье и удалиться вместе с ней на жительство в деревню. Государево слово нерушимо… Но признание, что Алексей готов был пристал к бунтовщикам, меняло дело. Допустить, чтобы власть в государстве перешла в руки бездарного, бесхребетного человека, которым дядя вертит как корабельным штурвалом?! После его, государя, кончины, моментально забудется и отречение царевича и торжественная клятва верности новообъявленному наследнику Петру Петровичу с целованием креста, данная высшими сановниками. А сам наследник будет во всё большей опасности. Задушат, отравят, столкнут с мостков… Бородачи сделают все, чтобы посадить на царство Алексея, дабы править Россией. Тогда рухнет созданное! Напрасными окажутся все его титанические труды, все его бесчисленные жертвы… Нет, нельзя предаваться сомнениям. Смерть изменнику!»

3

Всеволод внимательно разглядывал лиловую кляксу — чернильное пятно, сходное с маленьким солнцем, каким его изображают художники, стараясь сделать вид, что рисовал ребенок. Парню, выросшему в эпоху фломастеров и шариковых ручек, раньше видеть такие кляксы приходилось лишь в сборнике психологических тестов: «что это вам напоминает?».

Сидящий по левую руку человек, скользнул взглядом по той же кляксе, не меняя выражения лица, одними уголками губ выразил недоумение: мол, что происходит? Сева торопливо перевернул лист бумаги «солнышком» вниз.

— Следующего…

Конвойный ввел в комнату, где заседала «тройка», мужчину лет пятидесяти, в хорошо сшитом, но сильно помятом, покрытым пятнами белом парусиновом костюме. Ничего удивительного: обвиняемый не один день провел в камере предварительного заключения, пока с ним работал следователь. Всеволод, вернее заместитель прокурора Ленинградской области Виктор Петрович Нефедов, пододвинул к себе и раскрыл картонную папку с делом Я.И.Леонтовича, доцента кафедры структурной геологии Ленинградского Горного института.

«… был откомандирован в геологоразведочную партию, проводящую работы по изучению месторождения стратегически важного для оборонной промышленности СССР сырья…». Боже, какой ужасный, казенный стиль. «…Леонтович признал, что осуществлял вредительскую деятельность, направленную на подрыв обороноспособности страны…». Зампрокурора листал прошитое дело, вникая в обстоятельства. Кандидат наук. Доцент. Курировал разведку месторождения вольфрама в Казахстане. Выдвинул идею, что изучаемое рудное тело является частью останца геологического покрова — шарьяжа, следовательно, коренной блок, с основными залежами шеелита (вольфрамовой руды), находится в стороне, а именно в сорока-пятидесяти километрах юго-восточнее. Там и надо было ставить основные работы. Однако перенос оборудования дальше в горы требует существенных затрат… В общем, поступило анонимное письмо, в котором говорилось, что «вредитель Леонтович, увлекшись буржуазными теориями, предлагает разбазаривать народные деньги, намерен сорвать график выполнения важного задания партии и правительства». Колесо завертелось.

Следователь глубоко вник в суть проблемы — видать привлек знающих специалистов. Нефедов же сходу разобрался, что к чему. Он в свое время окончил геологический техникум, правда, по специальности почти не работал — вначале на срочную, а после службы в Красной армии партячейка дала рекомендацию и направление на юрфак.

Дело Леонтовича явилось отголоском борьбы двух направлений в науках о Земле: фиксизма и мобилизма. Фиксисты, адепты старой классической школы, в своих построениях основную роль отводили вертикальным движениям в земной коре, считая горизонтальные перемещения лишь частным их проявлением. Идеи о тектонических покровах они объявляли ересью, «буржуазными штучками». Мобилист Леонтович обвинялся в пристрастии к лженаучным теориям, что в свою очередь, якобы толкнуло его на путь вредительства и измены…

— … Вы пропагандировали вредные для рабочей науки идеи!

Это сидящий слева Голуб, невзрачный жидковолосый субъект, редкий болван: настроение председателя тройки понимал великолепно, а вот чем оно вызвано…

Нефедов-Всеволод поморщился, скосил глаз направо: энкавэдэшник по-прежнему сидел с непроницаемым лицом. Этот — не дурак… Плохи твои дела, геолог.

— … в период с 1926 по 1935 годы четыре раза выезжал за границу: дважды в Германию, один раз в Австрию и один — во Францию, где был завербован иностранными разведками…

А за это уже полагается расстрел. И ничто не спасет. Но… обвинение в шпионаже шито белыми нитками — нет ни одного факта, лишь «косвенные улики», да предположения.

Только это ли смутило Юрина-Нефедова? Еще десять минут назад в данной ситуации он бы, не колеблясь, принял окончательное решение. Виктор Петрович увидел нечто, что не дало ему отодвинуть дело в сторону.

Всеволод знал из популярной литературы о перемещениях плит в земной коре, не совсем, правда, понимая, какие такие вертикальные или горизонтальные движения имеются в виду. Стало быть, прав Леонтович, отстаивая идею с перемещением тектонического блока.

А Нефедова беспокоило совсем не то…

Конвоиры вывели Леонтовича из комнаты. «Тройке» предстояло согласовать уже подготовленный приговор.

— Не вижу оснований для расстрела, — веско сказал Нефедов. — Следствие сработало небрежно, шпионская деятельность обвиняемого не доказана…

Вот в чем загвоздка! Донос-анонимка напечатан слишком качественно. Опечаток нет, шрифт ровный по цвету: по клавишам стучали с одинаковой силой, а главное, имеется одна маленькая ошибка: тектонический покров назван «покрывалом». Геолог не мог, черт дери, написать такое!

И что это значит? Да, на самом деле, то, что письмо настрочила какая-нибудь секретарша. Либо из ревности к Леонтовичу, либо в надежде, что место Леонтовича займет её начальник… Так что анонимке нет никакого доверия. Донос ложный.

«Ну и что? — сам себе удивился зампрокурора. — Мало ли ложных сигналов? Признания — вот они, подписанные, в деле». И сам себе возразил: «Разве новость для тебя, какими методами подчас выбиваются признания?! Да и, найдись хоть одна зацепка, следователь наверняка раскрыл бы всю «шпионскую сеть».

Высказавшись против расстрела, председатель тройки рисковал. Даже не тем, что «встает на скользкий путь попустительства врагу народа», а потерей репутации безжалостного борца со скверной.

Голуб молчал, выжидал — он человек маленький, что решит начальство, под тем и подпишется. Теперь все зависело от неулыбчивого мужчины с кубиками на воротнике кителя. Тот чуть повернулся к Нефедову, встретился с ним глазами. Пристальный взгляд, от которого мурашки бегут по спине…

— В иностранных разведках не дураки сидят, чтобы давать нам прямые улики. А мы здесь поставлены изобличать их всеми средствами… Жаль, что не удалось добыть бесспорные доказательства деятельности Леонтовича в качестве шпиона…

Вот, как! Энкавэдешник, похоже, умыл руки: сам решай, какой приговор вынести геологу… Эх, запретить бы эти анонимки. Уже двадцать с лишним лет при советской власти живем! Чего бояться? Вот, вызвали бы сейчас автора, а он: «я этого не писал». И вопрос бы сам собой снялся. Или: «полностью подтверждаю…». Так ведь не скажет никто. А ему, Виктору Петровичу, решать. Эх, кабы английское судопроизводство: провозгласил «не виновен», и стукнул молотком по столу. «Освободить в зале суда!» Только нельзя, нельзя…

— … Предлагаю снять с Леонтовича обвинение в шпионаже, и назначить ему наказание — 10 лет лишения свободы, за вредительскую деятельность. Кто против?

Решение приняли единогласно.

Тяжелым грузом лег приговор на душу зампрокурора. А вместе с ним — и Всеволода. Он осудил невиновного. То, что Леонтович избежал расстрела, было слабым утешением. О жизни в сталинских лагерях Сева, читавший Шаламова и Солженицына, знал куда больше работника прокуратуры…

4

— А ну раздайся!.. Дорогу князю!

Двое дюжих молодцов пинками и ударами нагаек расчистили дорогу сквозь толпу, плотно обступившую ворота перед «приказом». Всеволод… нет, теперь уже князь Владимир Одоевский скорым шагом прошествовал к приказной избе. «Черные» людишки, узнавши князя, торопливо срывали шапки, кланялись в пояс. В светлице приказные повскакивали с лавок, били поклоны раболепно.

Посреди комнаты стояла, потупив голову, молодая женщина, простоволосая, босая, со связанными руками. При появлении князя она одна осталась неподвижна, ровно библейский столб соляной.

Князь подошел к женщине вплотную, приподнял ей за подбородок голову. «Какие глаза у неё! Чудо, — подумалось Одоевскому-Всеволоду. — Какой редкостный бирюзовый цвет».

— Как звать тебя?

— Дарья… Воронцова, — чуть слышно отвечала женщина.

— Мужняя жена?

— Вдовая.

— Какого звания?

— Дворянка, из захудалых…

Князь отступил, присел на лавку.

— Развязать…

Тотчас подлетел один из приказных:

— Княже, жонка сия — ведьма, уличена в чародействе…

— Увидим, — оборвал Одоевский.

Путы с женщины сняли. Вперед выступил невысокий мужчина с очень бледным лицом, на фоне которого двумя черными угольями сверкали глаза. Их сразу признал Всеволод — невозможно забыть взгляд этих страшных очей…

— Говори, — устало велел князь.

— Княже, дозволь осмотреть жонку, нет ли на ней отметины Сатаны!

Одоевский кивнул: любой колдун, или ведьма непременно должны быть помечены дьявольским знаком. Приказные подступили к женщине, намериваясь сорвать с нее одежду. Та остановила их, выпростав вперед руки:

— Не троньте!.. Я сама.

«Гордая, — мелькнуло в голове Одоевского-Всеволода. — Не желает, чтобы лапали её похотливые руки судейских. Только это она зря волнуется, для них она враг христиан, а не женщина».

Князь любил иметь дела с благородными. Это мужик-лапотник хоть сто ударов плетью вытерпит: привычный. А изнеженному барчуку рукоятью трости в зубы ткни, он, как кровь из разбитых губ учует, так со страху всё и выложит.

Женщина через голову сняла и сарафан, и нижнюю рубашку, оставшись нагой. Стояла, прикрывшись, сколько возможно руками, но голову не опустила, глядела презрительно. К ней приблизился находящийся тут же дьякон и принялся внимательно осматривать — сверху донизу, вершок за вершком, тело женщины. Жиденькая его бороденка мелко дрожала, помаргивали маленькие подслеповатые глазки, узловатые скрюченные пальцы шарили по женскому стану.

«Ах, ты, сморчок, прыщ мерзкий!».

Гневно сжал зубы князь. Зрелище красивого обнаженного тела вызвало стеснение в груди, хаос в мыслях. Он едва сдержался, чтобы не топнуть ногой, заорать, выгнать прочь свору судейских, чтобы остаться вдвоем со вдовицей…

Дьякон повернул женщину спиной, продолжал осмотр.

— Вот! — вскричал он, указав на родимое пятнышко между лопаток. — Печать Диавола!

В пятне, обладая известной долей фантазии, — подумалось Севе, — на самом деле можно было увидеть изображение рогатой головы. И этого довольно, чтобы осудить человека на мучительную смерть?!

— Какая вина на ней? — вопросил он грозно.

Судейский развернул свиток.

— … сия Воронцова Дарья в нынешний год из под Рязани переехала на село Покровское… Жила уединенно, с соседями дружбы не водила…

Дальше шли обыкновенные обвинения: случился большой падеж скота, да пожар на селе (сгорели четыре избы) и, главное, сосед Воронцовой сельский староста Иннокентий приметил, как сия жонка, выходила ночью за село, на перекресток дорог, где волшбу творила… При обыске на дому Воронцовой нашлась книга немецкая, не иначе — бесовская. Предъявили книгу: сочинение римского поэта Овидия. Князь подивился:

— Неужто латынь знаешь?

Она кивнула.

— Батюшка, покойник… научил латинской грамоте.

Одоевский-Всеволод задумался. Оговорили ведь женщину. Змеиное отродье!

— Не усматриваю за ней худого. Потребно новое дознанье провести, а покуда, отпустить домой.

— Никак не можно, княже! — возразил судейский.

— Что!! Перечить князю… Пес! Кат!

Тот продолжал гнуть свое:

— В грамоте Патриарха Иоакима сказано: «Чародеи без всякого милосердия да сожгутся»… Жонка с бесами дружбу водит! Сатанинское семя! Наводит порчу, волховством да чародейством промышляет.

— Волховство, говоришь?! Где этот староста Иннокентий, подать его сюда!!

Привели соседа Воронцовой. Он повторил, что третьего дня видел, мол, соседку, стоящую у перекрестка дорог, при полной луне, нагую, жгущую в руке пучок какой-то травы.

— Посередь ночи, говоришь? — строго спросил князь. — А что ты сам-то делал за селом в такую пору?

— Я… эта… корову искал — заблукала иродова скотина.

— Врешь! Какая корова ночью! Да и луна третьего дня не полная была, с неделю уж месяц на ущербе. Хотел напраслину возвести на соседку!? Чаял поживиться ея имуществом, как доносчик!?

Иннокентий бухнулся на колени.

— Княже, прости! Бес попутал. Спьяну мне должно быть пригрезилось. От кума я ночью брел, да за село попал…

— А-а! Так я и знал! Уберите эту собаку шелудивую с глаз долой, — приказал Одоевский, и, судейскому. — Ну, что теперь скажешь!?

— Истинно говорю: ведьма она! Видишь, — указал на шею женщины, — креста нательного нет! Нехристь! Чародейка!!

Рот обвинителя перекосился в хищной ухмылке. Подобно матерому волку, он знал, когда нанести решающий удар, чтоб одним махом прикончить жертву.

Князь не нашелся, что изречь. Судейские явственно алкали крови. Вот, перед ними — ведьма, чернокнижница, слуга Антихриста. Ату её! На костер!!

Дарья не пыталась защищаться, что сочли признанием вины и основанием для вынесения смертного приговора.

Воронцова молча выслушала вердикт, стоя с отрешенным лицом, не проронив и единой слезинки.

— В здравом ли ты рассудке? — спросил князь, вновь подступив вплотную к женщине. — Ведаешь ли, что тебя ожидает?

— Да, — отвечала Воронцова, устало. — Знать тому и быть.

— Как же так!?

Всеволод не мог смириться с ужасной участью, ожидающей женщину.

— Не печалься князь, — прошептала Дарья. — Я хочу умереть… сама. Хворь у меня смертельная. Нет спасения от сего недуга. А что касаемо мучений предсмертных, то их не будет. Я в любой миг могу сделать так, что душа моя оставит бренное тело…

Слушал Одоевский-Всеволод, потрясенный. Горело его сердце от вспыхнувшей любви к женщине.

— Всё знаю князь. Ведаю о страсти твоей… Только не помысли, будто я навела чары колдовские… Прощай, князь. Пусть будет светла печаль твоя.

5

— Милостивый государь, потрудитесь отвечать на вопросы!

Окрик не оказал надлежащего воздействия на допрашиваемого. Господин в дорогом модном пальто тонкого английского сукна, полез рукой в карман, затем в другой.

— Забыл, черт…

И, обращаясь к следователю:

— У меня при обыске забрали портсигар. Это произвол!

Следователь, не теряя выдержки, достал из ящика стола позолоченную папиросницу и коробок спичек.

— Ваши?

— Мои.

— Возьмите.

Бунич (согласно паспорту) раскрыл портсигар, протянул следователю:

— Не угодно ли?

Всеволод, он же следователь Бессонов, едва сдержался, чтобы не прикрикнуть, указать наглецу его место.

— Я не курю, — процедил он сквозь зубы.

Бессонов поймал себя на мысли, что ему мучительно хочется встать и въехать Буничу в физиономию.

«А ведь неспроста он ведет себя вызывающе. Старается вывести меня из равновесия… Ничего у вас не выйдет, господин террорист».

Бунич сидел непринужденно, закинув ногу на ногу, словно находился в питейном заведении, а не в следственной комнате Охранного отделения, курил, не спросив разрешения.

«Какого черта! Эти господа, так называемые революционеры, ведут себя вызывающе, по-хамски, а мы вынуждены чуть ли не расшаркиваться перед ними: «соблаговолите», «не угодно ли», «прошу вас». Тьфу!».

Бессонов взял себя в руки, — нельзя давать волю эмоциям, — начал допрос:

— Ваше имя, фамилия?

— В паспорте все указано…

— Не советую вам вести себя подобным образом! Я спрашиваю не из праздного любопытства… Запираясь, вы усугубляете свою вину.

— Какую вину?

— Во-первых, ваш паспорт — фальшивый.

— Позвольте! — вскричал допрашиваемый.

— Не позволю! — отрезал Бессонов. — Мы проверим, разумеется, документ на подлинность, но это формальность… У меня глаз наметанный: фальшивку распознаю с одного взгляда. Пойдем дальше. Нам известны ваши подлинные имя и фамилия: Артур Штерн. Что скажете?

Лже-Бунич только усмехнулся.

— Смеетесь? Ничего — скоро будет не до веселья. Нам также известно, что вы являетесь участником террористической организации «Народная воля».

Ухмылка исчезла с лица допрашиваемого. Впрочем, внешне он оставался спокоен.

— У вас есть доказательства?

— Конечно. — Бессонов раскрыл лежащую на столе папку и достал оттуда фотографию. — Знаете этого человека?

Тот небрежно взял карточку, глянул, покачал головой.

— Впервые вижу.

— Ой, ли! Тогда почему же вы трижды за последний месяц встречались с этим господином — третьего, шестого и тринадцатого числа?.. Не помните? Я вам подскажу: в первый раз это было в биллиардном клубе на Гороховой, последующие два — в общественной бане, на Фонарном… Будете и дальше отпираться, господин Штерн?

Штерн-Бунич пожал плечами: мол, даже если и встречался, так и что?

— Если вы подзабыли — фамилия этого господина Соловьев. Активный участник террористического подполья. При этом — чрезвычайно неврастенический тип. Арестован по обвинению в двойном убийстве. Так вот. На допросе Соловьев показал, что является членом ячейки «Народной воли», готовящей ряд покушений на видных государственных деятелей, и что вы, господин Штерн, состоите в означенной организации, а именно возглавляете так называемое «боевое звено». Желаете ознакомиться с его показаниями?

— Зачем? Читать заведомую ложь… Пусть подтвердит все на очной ставке!

Бессонов замялся. Соловьев уже никогда и ничего не подтвердит и не опровергнет — нынче ночью он покончил с собой в одиночной камере, вскрыв осколком стекла вены. Штерн, этого, конечно, знать не может. Хотя… В любом случае он, следователь, допустил промашку.

А Штерн почувствовал слабину.

— Заявляю: эти «показания» сфабрикованы охранкой! Цена им — медный грош, ха-ха.

Он вел себя все более развязно. Следователь едва сдерживал нарастающее бешенство. «И нас еще называют сатрапами, душителями свободы, палачами! Такие вот мерзавцы глумятся над правосудием. Во имя идей «свободы и всеобщего равенства» они готовы устроить кровавую бойню со взрывами и стрельбой, и им плевать, что погибнут ни в чем не повинные люди, случайные прохожие, женщины, дети, — с горечью думал Всеволод-Бессонов. — Пройдоха адвокат, крючкотвор, в пух и прах разобьет на суде доводы обвинения, а двенадцать болванов-присяжных вынесут вердикт: «Не виновен». Штерн посмеется над нами и опять станет готовить покушения. Нельзя этого допустить».

— Хорошо! Оставим, пока, в стороне вашу «революционную» деятельность. Ответьте вот на какой вопрос: где были вы семнадцатого сего месяца от двадцати двух до половины первого ночи?

— Я… А в чем дело? Был у себя дома. И что?

— А то! Вас опять память подводит, господин Штерн. Вы находились не дома, а в «номерах мадам Розэ», на шестой линии Васильевского острова. Тому есть многочисленные свидетели.

— Ну, был! Это никого не касается!

— Ошибаетесь, — покачал головой Бессонов. — Той ночью в заведении произошло убийство. Одну из девиц, некую Варвару Баранову, более известную под именем Лили, нашли под лестницей, задушенную. Как выяснилось, последней в живых ее видела горничная, которая показала, что вы господин Штерн, стояли на лестнице с мадемуазель Лили и вели беседу. И что вы, при этом, были очень возбуждены: размахивали руками, ругались…

— Послушайте! — вскричал допрашиваемый. — Горничная что-то напутала. Я, перед уходом, действительно повстречал на лестнице Лили и перебросился с ней парой фраз, но… Это была обычная, ни к чему не обязывающая шутливая беседа.

Видя волнение Штерна, следователь перешел в наступление.

— Нет. Горничная Варламова готова под присягой подтвердить, что слышала, как вы угрожали девице!

— Клевета! — Штерн сорвался на визг. — Эта стерва ненавидит меня! Она вам такого наговорит…

Бессонов подался вперед и бросил в лицо Штерну:

— Вы пойдете на каторгу, господин террорист! Не в качестве политического, а уголовного преступника! Уж я постараюсь вам это устроить.

Всеволод-Бессонов вызвал конвоира, и приказал увести арестованного.

Присутствующий при допросе секретарь, ведущий протокол, оставшись со следователем наедине, усмехнулся.

— Осмелюсь заметить, Викентий Васильевич, гнев, даже праведный, плохой советчик. Для нас, поставленных охранять правопорядок, эмоции не позволительны.

«Однако, далеко зашло у нас вольнодумство. Какой-то писаришка ничтожный дерзает критиковать старшего следователя».

Бессонов собрался, было, укоротить нахала, да осекся, встретившись взглядом с секретарем. Глаза! Опять эти глаза…

— Впрочем, вы поступаете правильно, уважаемый Викентий Васильевич. Для борьбы с государственными преступниками хороши все средства. Отличная идея: повесить на Штерна обвинение в убийстве.

Всеволод лишь кивнул, соглашаясь.

 

XV. Воскресенья не будет

1

«Боже мой! Как плохо-то… О-о-о!».

Сил нет глаза раскрыть. Одно желание — лечь и умереть. С самого дикого похмелья не бывает так хреново… А раскисать нельзя. Что-то надо делать…

Сева вновь обнаружил себя в рабочей комнате, сидящим на стуле у стены. Вокруг — тишина и порядок, все предметы на своих местах. За окном сумерки. На часах без четверти восемь. Скрип, послышавшейся со стороны двери, заставил повернуть голову. Сева вскрикнул от радости и удивления: в комнату вошел Егорыч.

— Миша! То есть… вы, Михаил Егорович!?

Шеф, ни слова не говоря, прошел к своему столу. Сел.

Это был не тот Михаил, из прошлого, а завлаб М.Е.Солнцев, каким его знал Сева до момента, когда к ним вломились бандиты, только одет странно: длинный плащ, шляпа, темные очки… В шпионов решил поиграть?

Очки начальник снял и положил перед собой. Некоторое время молчал, глядел куда-то в сторону. Севу словно и не замечал.

— Егорыч…

Они встретились глазами, и Сева поразился — чужие! Это не Егорыча глаза…

В облике начальника что-то неуловимо поменялось. Ехидная сила! Как он похож на судейского. Того, что зачитывал список обвинений Дарье Воронцовой… Нет — не он. Теперь Сева видел перед собой палача из каземата Петропавловской крепости, пытающего царевича Алексея… Опять не он! Это же энкавэдешник, член «тройки», что судила геолога Леонтовича!

Наваждение какое-то, морок.

— О чем задумался, молодой человек?

Знакомый голос. Ба! Институтский вахтер Кордонов.

— Признал?

— Вы? — Сева не знал, что и сказать.

— А ты думал! Ха-ха-ха, — с мелким дребезжащим смешком ответил вахтер, и, уже серьезно. — Ну как, друг ситный, понравилось тебе роль вершителя судеб людских? Это еще что! Хочешь, сделаю тебя римским императором? Нероном или Калигулой, а? Тысячи людишек будут трепетать от одного твоего взгляда, страшась услышать: «Содрать с него кожу, живьем!». Или восточным владыкой. Только представь себе: неограниченная власть, одного твоего кивка достаточно, чтобы отправить на плаху любого, раболепствующие толпы, сотни наложниц, тысячи рабов! Что скажешь?

Сева молчал, пытаясь осмыслить произошедшее. Выходит, это вахтер манипулирует его сознанием!? Значит Кордонов тоже из Посвященных!?

— Кто вы такой?

Кордонов усмехнулся.

— Я-то? Слишком сложный вопрос, в двух словах на него не ответить. Да ты и не поймешь…

— Почему? — обиделся Сева. — Я что, такой тупой?

— Не в этом дело. Ты не умнее и не глупее любого другого парнишки твоих лет. Но! Будь ты хоть семи пядей во лбу, тебе не постичь Тайного! Для этого требуется особое Знание.

Севе не понравился пафос, которым отдавала речь вахтера.

«Распинается, как политик перед электоратом. Тоже мне, чародей! Копперфилд долбанный!»

— Для чего вы это делаете? Что вам от меня нужно?

— Для чего? Решил тебя испытать, проверить, как вы, молодежь, теперь выражаетесь, на вшивость.

Вот как! Его опять проверяют!! Или используют в качестве кролика подопытного?!

— Станете готовить меня к заброске в прошлое? В Древний Рим? К Александру Македонскому? К Ивану Грозному?.. Надоело!! Я вам не собачка, чтобы опыты ставить! Ненавижу вас всех…

— Замолчи! — прикрикнул вахтер. — Будешь тут еще сопли распускать! — и, уже спокойнее. — Во-первых, твое мнение меня не интересует. Надо будет — отправлю тебя в прошлое, будущее… к черту на рога. Во-вторых, какой из тебя агент? Кишка у тебя, паря, тонка. Но, и такой, можешь на что-нибудь сгодиться. Пойдешь ко мне в ученики.

Последняя фраза прозвучала не вопросом, скорее распоряжением.

— Нет, — вырвалось у Севы.

— Отчего так? Брезгуешь: мол, вахтер, мелкая сошка… Как же! Ты с докторами наук привык хороводы водить. Да я твоего Солнцева, чтобы знал, раскидал… не на атомы даже — на фотоны! Я их всех могу — в пыль!

Кордонова понесло. Видать, истосковался по слушателям. Всеволод на мгновение поддался гипнотическому действию его голоса; да и взгляд чародея завораживал, подавлял волю. Если б не клокочущая в нем злость, Сева, вполне возможно, не стал бы сопротивляться, позволил бы околдовать себя, сделать послушной марионеткой. Ярость придала ему сил. Вспомнил слова Егорыча, про какую-то «сволочь», пустившую по его следу бандюганов. Теперь ясно, кто эта сволочь.

— Вы, Черный?

Колдун глянул презрительно, скривился в ухмылке.

— Черные, белые… серо-буро-малиновые, ха! Надумано это… Все одним миром мазаны, только некоторые называют вещи своими именами, а другие лицемерят, в благородство играют.

«Знакомая философия, — отметил про себя Всеволод, — мол, все люди в душе подлецы, лишь прикидываются честными. Удобная позиция для оправдания любых мерзостей».

— Ты, Юрин, я заметил, тоже чистоплюйством маешься. Ручки боишься запачкать, — продолжал рассуждать Кордонов. — Невинных ему, видите ли, жалко! Таких, чтобы ты знал, вообще нет. За каждым — хорошо покопаться — что-нибудь, да отыщется. Но главное, чтобы управлять людским стадом, нужна сильная рука. Никакой жалости! Вот, возьми любую из мировых империй: они держались, пока у власти были сильные правители, а стоило попасться хлюпику какому, вроде российского Николашки, или Мишки Горбачева, всё тут же рушилось, державы разваливались, как карточные домики.

«Это мы тоже слыхали. Не раз. Сталинисты на митингах орут: «Просрали великую страну!».

— Вы, значит, считаете, что нам «железная рука» требуется?

— Вам — да! Не мне. Я сам — власть. Верчу-кручу людишками, как мне нравится. Пойми, Юрин, или ты останешься быдлом, которым управляют сильные, или выйдешь из толпы, примкнешь к таким как я, могучим и независимым.

«Врешь, дядя. Хочешь меня шестеркой сделать. Прибрать к рукам, как опытный уголовник лопуха малолетнего, соблазнив рассказами о красивой жизни».

— Скажите, а Велеречева тоже вы… убили?

— Кто ты такой, допрос мне устраивать!! — загремел Кордонов, и — кулаком по столу. Опять усмехнулся. — Только заблуждаешься, друг мой. Не я — ты его убил!

— Врете! — не выдержал Сева. — Я спал… Кроме того, Велеречива застрелили. Откуда у меня оружие!?

Кордонов отмахнулся:

— Для этого не обязательно иметь револьвер. Если бы ты прочитал акт экспертизы, то увидел бы, что там сказано: «…на пуле отсутствуют следы пороха и продуктов его горения». Вывод?

— Духовое ружье?

— Соображаешь! Только ты не совсем прав. Мы, маги, можем и без технических приспособлений обойтись — силой своих легких.

— Но я-то не маг!

— А, как же ты смог с ребятами Меченого расправиться!? Не без магии ведь обошлось, верно?

Сева молчал.

— Представь себе, — продолжил Кордонов, — что так же, как ты получил биоэнергию от Солнцева, некто… — он сделал паузу, — передал тебе часть своих сил. Представил? А потом ты вылез из капсулы, выстрелил пулей в Велеречива, и преспокойно улегся обратно.

— Нет! Неправда!! Я не мог…

— Не мог?! Ты сам-то веришь в это?

«Неужели, я… Возможно ли вообще такое? Здесь, наверное, да. Что если проклятый колдун внушил мне, запрограммировал на убийство, подложил незаметно пулю в карман… Нет, и еще раз нет!».

Не желал Сева смириться с мыслью, что стал, пусть и не по своей воле, убийцей. Разве можно жить с таким грузом на душе!?

— Эй, не раскисать! С непривычки это у тебя. Ничего, пройдет. На войне — как на войне. Главное — цель! Уничтожить во имя великой идеи даже миллион-другой людишек — не вопрос.

«Да он параноик! Явная мания величия: вообразил себя Наполеоном», — решил Всеволод, и спросил:

— Что это за цель, такая?

— Очень простая: порядок, — ответил Кордонов без тени усмешки. — В Мире идет постоянная борьба… Нет, не пресловутых Добра и Зла — это выдумка чистоплюев, слабаков, моральных кастратов. Борются Порядок и Хаос. Закон — против беспредела, государство — против анархии. Разумные существа не зря появились на Земле: их задача убрать первобытный бардак и навести, наконец, Порядок. Это и есть высшая Истина! Вереречев нашел способ превращать некоторые металлы в золото. Это могло разрушить все финансовые структуры, вызвать всемирный хаос. С ним необходимо было покончить.

«Во, как! Арнольда Адольфовича убили во имя Порядка!»

— Истина, говорите… А, вдруг ошибаетесь… Раскольников, скажем… тоже решил, что не «тварь дрожащая» и «имеет право».

— Нашел, с кем меня сравнить! Твой Раскольников слюнтяй. Раз уж пошел на «мокрое дело» — иди до конца. А он? За зря бабку грохнул — ни себе, ни людям, да чуть в штаны не наложил. Сопля. Раскололся и загремел на каторгу — поделом ему. Я, брат, из другого теста.

— Но, ведь никому не дано знать всю истину…

— А всем хочется. Ха!

Кордонов поднялся со стула, прошелся по комнате, подошел к окну.

— Вот ты, к примеру, зачем искал философский камень? Богатства захотел? Власти? Не-е-ет. Ты, может, сам того не сознавая, хотел приобщиться к мировой мудрости.

«Что-то такое я действительно говорил Велеречеву».

Вахтер продолжил:

— Ты, дружок, пошел по неверному пути… В смысле поисков Камня. Обычная людская ошибка: смотрят за горизонт, не замечая того, что лежит под носом, ха-ха! Пойдем, я тебе его покажу.

2

Сева покорно отправился за Кордоновым. Прошли гулкими полутемными коридорами, спустились на два лестничных пролета, вышли «черным входом» во двор, освещенный мощными фонарями.

Вахтер бодро шагал, не оглядываясь. Сева едва поспевал за ним.

— Вот, полюбуйся!

Кордонов остановился возле каменной глыбы, чернеющей посреди институтского двора.

— Это и есть Философский камень!

«Шутка, что ли?»

— Булыган?..

Вахтер любовно похлопал камень по шершавому боку.

— Сам ты булыган. Туго соображаешь, ха-ха-ха! Впрочем, не ты один привык поверхностно смотреть, не вникая в суть. Это институтские остряки прозвали камень Философским. Году в восемьдесят четвертом в дирекции решили установить перед входом в Институт памятник Гегелю. Заказали бюст философа ленинградскому скульптору… Фамилия из головы выскочила… Ну, неважно. А для постамента выбрали «письменный гранит», по-другому — «еврейский камень». Недалеко от Соловейска есть карьер, где этот камень добывают. Он в качестве облицовочного материала идет. Так вот. Привезли глыбу, выгрузили во дворе, да так и оставили. В райкоме узнали, что философу-идеалисту собираются памятник соорудить, и директора — на ковер. Вы что, говорят, обалдели!? Никакого Гегеля! Будет Энгельс стоять перед Институтом, и баста! Ну, пока суд да дело, перестройка началась. В стране — бардак. Не до памятников стало. А камень до сей поры двор «украшает». Вот такая история с географией, ха-ха-ха!

— Не понял, — буркнул Сева. — Егорыч пошутил надо мной, когда велел отыскать философский камень?

— А ты думал! Это тест для новичков… вроде армейского, когда салаг заставляют макароны продувать.

«Ну, Егорыч!!»

— Погоди обижаться, — продолжил Кордонов. — Главного шутники-то не узрели! Камень сей не простой. Посмотри внимательно, что видишь?

На темной поверхности камня выделялись поблескивающие в свете фонарей черточки.

— Закорючки какие-то… На еврейские буквы похоже.

— О! Не зря камень называют еврейским. Кстати, ты иврит знаешь?

«Во, загнул!»

— Откуда!?

— Чему вас только учат… Придется магию задействовать. Гляди мне прямо в глаза, я стану считать до десяти… Ну, поехали! Раз, два…

Пока колдун считал, Сева пребывал в легком оцепенении, своеобразном полусне.

— … девять, десять! Посмотри на камень. Можешь прочесть что-нибудь?

— Ё моё! Слово «шаббат» вроде бы. Точно! Суббота. Я понимаю иврит!

Севе довелось где-то читать о пегматите, иногда называемом «письменным гранитом», породе со своеобразным рисунком, напоминающим еврейские письмена. Но чтобы хаотично разбросанные черточки сливались в буквы и слова — быть того не может! Однако, вот же!

— … «Кровью искупятся грехи людские», — прочитал Кордонов вслух. — Видишь? Искупятся. Кровью.

Сева вгляделся в рисунок на камне: черточки сложились в буквы, те — в слова. Тяжело было с непривычки читать справа налево: «Не будет вам воскресения в День Последний».

«Что же получается? Колдун одно здесь видит, я — другое. Верно, потому что мы с ним слишком разные?!».

— Ну, что, мой юный друг, узрел Истину?

На камне появилась новая надпись: длем бйгк.

«Акопь бэ ядеха, — прочитал на иврите Сева, и перевел. — Всё в твоих руках».

— Да! — неожиданно для себя самого выкрикнул он. — Истина в нас самих! Мы, люди, как природные алмазы, нет совсем уж безупречных: в одном трещина, в другом пятно, третий — и вовсе черный, как уголь. Только это не значит, что все должны диким тварям уподобиться, глотки рвать друг другу.

— Если тебе нравиться быть овцой, можешь ей и оставаться, — отпарировал Кордонов. — Но, коли уж существуют овцы, то должны быть и волки, не так ли? — Скривился и сплюнул под ноги. — Должно быть, я ошибся в тебе, парень.

Сева почувствовал в словах колдуна угрозу. Оттого, что Кордонов в нем разочаровался, или он стал ненужным свидетелем. Удивительно, но страха Сева не испытывал, скорее наоборот, почувствовал неуверенность в поведении вахтера: тот, похоже, сам опасался чего-то. Кордонов все время оглядывался, посматривал по сторонам, явно нервничал.

«Чего ждешь, дядя? Или боишься: кто-то из Белых Магов мне на помощь придет?.. А ведь самое время. Положение-то у меня аховое…».

От стены отделился темный силуэт.

Еще не видя его лица, Сева узнал того, кто спешил на помощь…Черному Колдуну.

К ним тяжелой поступью запрограммированной на убийство машины приближался Питон.

3

— Так вот кто к нам пожаловал! Давненько не виделись. — Кордонов глянул на часы. — За смертью тебя посылать!.. Где остальные!? Где эти недоноски со своим говнюком главарем? Работнички! Угораздило же меня связаться… Всё за пацаном гоняетесь? Так вот он! Без вас я управился, как видишь.

Питон не отвечал. Он остановился в двух шагах от Кордонова с Всеволодом, и стоял теперь — статуя статуей.

— Что молчишь, как не живой?

Мертвяк не отреагировал на «казарменную» шутку Хозяина. Похоже, он ждал сигнала разделаться, наконец, с «пацаном».

Сева весь внутренне сжался, не видя для себя пути к спасению.

Кордонов не торопился отдавать приказ, задумался о чем-то.

— Что стало с Меченым и его парнями? — спросил он Всеволода. — Ты их убил?

— Никого я не убивал! — сорвался на крик Сева.

— Не ори! — прикрикнул Кордонов. — Куда же они подевались?

— Они там остались… в прошлом. Егорыч говорил: Меченый решил жить праведной жизнью…

— Иди ты! Не заливаешь, нет? — опять потер в задумчивости подбородок. — Бывает. На моей памяти не раз самые отпетые разбойники, насильники и убийцы, из тех, кого нынче зовут отморозками, удалялись в монастыри, грехи замаливать. Что ж — пускай! Толку, правда, от такого раскаяния, думаю, не шибко много. Ни к чему — все равно спасутся все, и праведные и неправедные, ха! — повернулся к Питону. — Не так ли, друг мой?! Тебе, в твоем нынешнем состоянии виднее, да? Не молчи, скажи чего-нибудь!

— Ты и сам, скоро, все узнаешь.

Голос у Питона был, как и его облик, безжизненным, лишенным человеческой теплоты.

— Ну, вот. А я думал — язык проглотил, ха-ха! Только ошибаешься, я пока помирать не собираюсь.

— Не все в твоей власти, — бесстрастно возразил Питон.

— Да ты, никак, грозишь мне!? Хорош, ничего не скажешь! Кто оживил тебя!? Передал всю энергию старичка Солнцева!? А, ты… Все вы, уголовники, неблагодарные твари. Вот, перед тобой тот, кто тебя убил! Узнаешь, да? Юрин Всеволод Кириллович, собственной персоной.

«Все. Кранты… Бежать надо. Но, как!?»

Мертвяк повернул голову и посмотрел Севе в глаза. Его взгляд — невероятно! — сделался осмысленным, живым.

— Сева… Не бойся. Сейчас я — Солнцев… Еще не совсем утратил свое сознание… Он, — указал пальцем на колдуна, — сделал меня нелюдью. Перенес мой разум в труп, в послушного его воле зомби. Я должен был доставить тебя к нему. Живым или мертвым. Он просчитался… Мы, с тобой вернулись из прошлого по временной петле… Но, здесь, в данном отрезке бытия, а именно, 3 сентября, в субботу, я — мертв. Здесь мне нет места. Оставалась единственная для меня возможность — задействовать сознание, заключенное в тело Питона.

Сева заметил: Кордонов изменился в лице, набычился, скрежетал яростно зубами, сверкал глазами злобно. Ошибся, похоже, чего-то не учел, не предвидел, не додумал. Теперь готов весь свет испепелить. Но, видно, как сам выражается, кишка тонка.

— Сука, — прохрипел колдун. — Да я таких, как ты, десятками к стенке ставил! Аристократы-чистоплюи. Мало мы вас пинали сапогами в морду. Ссали вам на лысины. Заставляли блевотину жрать!

Питон шагнул к бывшему хозяину, протянул руку, ухватил за обшлаг плаща, рванул на себя. Тот не упирался, напротив, обрушился на мертвяка всей массой, задействовав известный в восточных единоборствах принцип: «используй силу противника». Ловким акробатическим прыжком он перелетел через рухнувшего на спину соперника, оказавшись на ногах. Рванулся прочь.

Сева, до сих пор остававшийся статичным зрителем, подобно баранчику, приготовленному к закланию, отчаянно кинулся колдуну под ноги.

Кордонов споткнулся, грохнулся и проехал с метр по инерции, прочертив на грязном асфальте широкую полосу.

Сева ухватил колдуна за ноги, вцепился мертвой хваткой, решив, что скорее подохнет, чем отпустит гада.

Над институтским двором бушевала беззвучная буря. Уплотненный воздух пополам с мелким сором и пылью, собрался в гигантский столб, расширяющийся кверху — подобие колоссального смерча. Яркие сполохи метались по темному небу. Подрагивал асфальт, как при прохождении танковой колонны.

Колдун брыкался, силился подняться, выкрикивал заклинания. Сева не отпускал.

Питон оставался на месте. Его корежили страшные судороги.

Сева понял: столкнулись две противоположные силы, идет борьба. Кордонов, должно быть, пытается открыть окно в параллельный мир, либо создать временную коллизию, но Солнцев, в облике Питона препятствует ему, не дает уйти, затеряться во времени или в пространстве. И вмешательство его, Всеволода, может оказаться решающим, той самой соломинкой, которая ломает спину нагруженному сверх меры верблюду.

«Держать. Во что бы то ни стало, держать!»

Наивный парень. Может ли человек удержать за крыло взлетающий лайнер, остановить руками локомотив, укротить стадо взбесившихся буйволов!?

Колдун так резко дернул ногой, что Сева отлетел метра на три, больно приложившись об асфальт спиной.

Кордонов встал во весь рост, и тут же получил сильнейший удар кулаком в голову — Питон пустил в ход свои железные кулаки, усиленные магической подпиткой. Вахтер крутнулся на месте, но устоял; мало того, подпрыгнул, что твой Брюс Ли, засветив ногой мертвяку в челюсть.

Схватка продолжалась. Противники кружили, высматривая друг у друга брешь в обороне, выбирая момент, чтобы нанести решающий удар.

Сева понял, что не может оставаться пассивным наблюдателем. Он стал оглядываться в поисках оружия. Ага! Возле «стены вечного ремонта» был свален в кучу строительный инвентарь. Сева ухватил густо заляпанную цементом совковую лопату, зашел, крадучись, Кордонову со спины, размахнулся, метя ему в голову, ударил. Промахнулся, угодил в плечо.

Удар получился не сильный, скользящий. Колдун обернулся лишь на мгновение, но и это оказалось для него фатальным. Питон ринулся в атаку и серией ударов по корпусу заставил соперника согнуться пополам, а затем классным боксерским хуком в подбородок отправил колдуна в нокаут.

Кордонова буквально подбросило. Он грохнулся на спину, приложившись затылком о каменную глыбу. Дернулся, приподнялся, но снова упал. Голова колдуна беспомощно свесилась набок.

Он еще был жив, хрипел, шарил по асфальту руками, словно пытался что-то отыскать. Питон не оставил врагу шанса — навалился сверху и задушил. Убедившись, что противник мертв, поднялся, отошел в сторону.

Лицо колдуна мгновенно почернело, обуглилось. Несколько секунд и чародея не стало — рассыпался в пепел. Неуязвимый для обычных смертных, он оказался бессилен против «живого мертвеца», поднятого его же магической силой.

— Егорыч, — осторожно позвал Сева своего спасителя.

Питон повернулся к нему, покачал головой.

— Нет больше Егорыча, — прохрипел верзила, и брякнулся оземь огромной тряпичной куклой.

Мертвяк тоже сгорел. И тоже без огня и дыма — истаял ледышкой. Против него бессильна была даже магия, но срок, отпущенный ему, закончился со смертью Черного.

Сева присел на философский валун, ставший снова обычным булыганом — пегматитом, по-другому называемым еврейским камнем. Глянул, машинально, на часы — 7:56. Высветил дату: 5 сентября, понедельник.

Только теперь Сева заметил: фонари не горят, но вокруг светло — раннее утро.

4

Соловейск — не Средняя Азия. Утренние заморозки в сентябре здесь обычное дело. Вот и сейчас утро выдалось студеным и ветреным. А одет Сева был, как это часто случалось с ним в последнее время, явно не по сезону: в те же джинсы и рубашку, в которых путешествовал в пространстве-времени. Да и сидеть на холодном валуне, занятие малоприятное и вредное для здоровья.

Сева поднялся, кривясь от боли в ушибленной спине и припадая на левую ногу пошкандыбал в сторону главного институтского корпуса.

В здании — пусто и тихо, только откуда-то с верхнего этажа доносилось громыхание ведра «технички». У большинства сотрудников Института рабочий день начинался с девяти.

— Понедельник — день тяжелый, — пробормотал Всеволод, остановившись на лестничной площадке перевести дух.

«Ё моё, на третий этаж подняться — проблема. А дальше!? На пенсию по инвалидности?»

Сева старался не вспоминать о пережитом кошмаре, и сознательно занимал мозги надуманными заботами.

«Интересно, Инхандек уже пришел?»

Дверь в кабинет замдиректора, как обычно — нараспашку, а Джордж Мустафьевич — в любимом кресле.

— Юрин, зайди ко мне, — окликнул патрон молодого сотрудника.

Сева вошел. Встал возле начальственного стола — сесть Инхандек не предложил.

— Ты уже в курсе? Солнцев умер…

— Когда? — Всеволод сглотнул, закашлялся в кулак.

— В ночь с пятницы на субботу.

Предваряя вопрос подчиненного, замдиректора пояснил:

— Обширный инфаркт. Из областной больницы сообщили… Кстати, ты не знаешь, зачем он поехал в Область?

— Нет.

— Мм, да. Ты, вот что… займешься организацией похорон. Родных у Солнцева, насколько я знаю, нет. Придется все нам делать, самим. Цветы, венки, гроб… ну, все что положено. Я подключу еще двоих-троих из Отдела. Да! На кладбище надо будет тебе съездить, заказать копку могилы. Пойдешь в гараж, к Горбунову, он выделит машину. Скажешь: распоряжение дирекции.

Сева собрался, было, идти — в дверях повернулся.

— Джордж Мустафьевич, помните, я говорил: Михаил Егорович поручил мне найти Философский камень?! Я его нашел. Это булыган, что во дворе валяется. Верно?

— Молодец. Сам догадался, или подсказал кто?

— Ну-у, вроде того… Скажите, а здесь что, всех новичков так разыгрывают?

— Обиделся? Зря. Традиция такая…

— Угу. Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что?

Инхандек в ответ махнул рукой: иди, мол, с глаз долой.

«А о том, что камень непростой, вы, наверняка, и не догадываетесь».

Сева вышел из кабинета, спустился в вестибюль.

В плексигласовой кабинке сидел сменщик Кордонова, некто по прозвищу Фунфыря, пропойца, не брезговавший любой спиртосодержащей жидкостью, от одеколона до клея БФ, включительно. Как по-настоящему зовут вахтера Сева не знал.

— Привет, Фунфыря.

— Здорово, — бодро откликнулся вахтер. — Сигареткой угостишь?

Сева протянул Фунфыре пачку.

— Так курить охота, что и выпить не на что, — пожаловался Фунфыря и подмигнул Всеволоду. — Займи на пузырек до получки — буксы горят.

Сева пошарил в карманах, достал бумажную мелочь.

— Вот. Больше нет.

— Давай. На «Лесную воду» как раз хватит…

Сева не просто так завел разговор с вахтером.

— Сегодня разве не Кордонова смена? — спросил он как бы, между прочим.

— Нету Кордонова. Пропал.

— Да ты что?! Как так?

Фунфыря напустил на себя вид важный и таинственный.

— Ничего не известно. Исчез. Я, знаешь, что думаю, — вышел из кабинки, встал рядом с Севой, — его убили! А труп спрятали… Кто? Да таких, которые ему смерти желали, поди, не одна сотня наберется. Он же был эккэвэдешником, понял!? В тридцать седьмом людей пачками расстреливал. В лагеря ни за что отправлял. Вот кто-то ему и припомнил… У нас в Соловейске, знаешь, сколько бывших зеков живет?

«Знал бы ты, кто на самом деле убил колдуна…»

— А может его уголовники местные пришили, — продолжал строить догадки словоохотливый вахтер. — Он с ними корешился.

— С кем? — заинтересовался Сева.

— Есть тут один. Меченым зовут.

Фунфыря вдруг умолк и вернулся на свое рабочее место: понял, видимо, что сболтнул лишнее.

«Все верно: Кордонов Меченого нанял, а его подручный Питон с колдуном разобрался… А это что? Бог ты мой!»

Слева от массивной входной двери, рядом с доской объявлений висел портрет, угол которого перерезала шелковая черная лента, украшенный шестью бордовыми гвоздиками. Под фотографией помещался некролог: «3 сентября 1994 года на 79 году жизни скоропостижно скончался заведующий отделом, заместитель директора по науке в 1955 — 1991 годах, доктор философских наук, кандидат технических наук, кандидат исторических наук, лауреат Государственной и Ленинской премий Солнцев Михаил Егорович».

Моложавое лицо, скорее того Михаила, из 13 века, смотрело на молодого специалиста. Казалось — Егорыч подмигивает Севе.

«Значит, официально ему не было еще восьмидесяти».

Прямо над портретом была приколота четвертинка ватманского листа с выведенным плакатным пером текстом: «6 сентября в конференц-зале Института состоится защита диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук на тему: «История основания скита Варравы Меченого». Соискатель: И.И. Светозаров-мл.».

Всеволод усмехнулся невесело: так вот, какими именно разбойниками основан в тринадцатом веке скит! Гримаса истории: самое духовное место в здешних краях возникновением обязано современным рэкетирам.

5

Намотавшись за день, Сева не чуял к вечеру под собою ног.

Оказалось, похоронить человека — ужасно хлопотное дело. К тому же — недешевое. Пообщавшись с чиновниками разного уровня и прочим людом, так или иначе причастным к отправлению ритуальных услуг, Всеволод начал понимать, что прилагательное «дорогой» по отношению к покойнику, употребляется не только как характеристика его душевных качеств. Впрочем, это обстоятельство беспокоило молодого специалиста меньше всего — все расходы оплачивал Институт. Иное дело, моральный урон, понесенный им от столкновения с откровенным цинизмом и хапужничеством кладбищенских работников.

Шофер, — Сева был ему за это признателен, — остановил машину прямо у главного входа.

Всё так же, прихрамывая, Сева вошел в вестибюль Института. В нос сразу ударил стойкий запах дешевой парфюмерии. На вахте клевал носом, как видно, не единожды опохмелившийся лосьоном, Фунфыря.

«Этому-то все до лампочки. Счастливчик…»

Похоже, Всеволод дошел до крайней точки, раз начал завидовать алкашам.

— Сева, здравствуй!

Навстречу спешил Семенов из их Отдела. «Шапочный» знакомый.

«А ему чего надо!?»

— Здравствуйте, — сдержано ответил Сева.

— Хорошо, что встретил тебя, — негромко сказал Семенов на ухо парню, взяв его под руку. — Есть серьезный разговор. Будь добр, поднимись к Инессе Исаевне, в восемнадцатый кабинет.

«Ну никто без меня обойтись не может! Нашли мальчика на побегушках», — раздраженно подумал молодой специалист, решив, что его опять хотят задействовать в качестве порученца. Однако, возражать не стал, послушно направился вслед за Семеновым. В кабинет вошли вместе.

Яхно-Яхновская, дама постбальзаковского возраста, выглядела, пожалуй, несколько экстравагантно: косметики на лице чуть больше, чем приличествует научному работнику, много ярких красок в одежде, обилие бижутерии. При этом она не казалась смешной — умела подать себя.

Обращаясь к Севе, женщина смотрела прямо в глаза, словно пыталась выведать тайные мысли. Под ее пристальным взглядом парню становилось не по себе.

«Глазища, как у змеи. Смотрит не мигая, того и гляди — укусит»

— … Дело очень серьезное, Всеволод, — внушала молодому специалисту Инесса Исаевна. — Ты, можно сказать, под счастливой звездой родился.

«Да, уж! Счастье мне так и прёт»

— Это просто чудо, что ты уцелел. Знаешь, когда сталкиваются интересы Белых и Черных магов, непосвященным туго приходится.

— Воюют маги, а страдают мирные жители, так что ли? Черные придут — грабят, Белые придут — опять грабят. Куды непосвященному податься!?

— Ха-ха, — рассмеялась Инесса, оценив шутку. — Удачное сравнение с крестьянином из «Чапаева». От войны не спрячешься. Хочешь, не хочешь — выбирать придется: за тех, либо за этих. Так, вот Всеволод Кириллович, ученые Института, в нашем с Сергеем лице, просят тебя о помощи.

— Меня?!

Изумлению молодого специалиста не было предела.

— Да! Ты должен занять место Михаила Егоровича.

— Как… занять?

— Обыкновенно… Подожди возражать! Знаю, ты инженер-гидравлик, только что со студенческой скамьи, к тому же — непосвященный. Все знаю. И все-таки! Не боги горшки обжигают. Быстренько напишешь кандидатскую, три-четыре статейки в сборники трудов молодых специалистов, защитишься — это мы устроим. Пройдешь Посвящение. Предложим дирекции твою кандидатуру на пост завлаба, ну и… Вот, собственно, и все. Срок — полгода, максимум — год. Это и в наших интересах — постараться сделать как можно быстрее. Они не будут ждать.

— Кто?

— Администрация. Инхандек и его команда. Они давно собираются прибрать Институт к рукам. Солнцев, пока был жив, отстаивал наши интересы… Я имею ввиду тех, кто действительно занимается наукой, а не просто пытается ловить рыбку в мутной воде. Придется тебе, Всеволод, взять на себя эту не простую миссию.

— Но, почему именно я? Мало разве опытных работников?

— Молодым у нас дорога. Ты, парень старательный, неглупый, инициативный.

Сева засмущался, даже покраснел слегка. Как-то неловко, когда вот так, в глаза хвалят, хотя приятно, черт возьми!

— Даже не знаю, что сказать… Я, конечно не против, но… вдруг не справлюсь? У меня нет опыта руководителя. И с людьми я схожусь с трудом.

— Ой, ли!? — Инесса улыбнулась лукаво, — А с дамочками ты быстро общий язык находишь. Я слышала, девчонки прохода не дают. Кстати, тебе просили передать.

Она достала из стола и протянула запечатанный конверт с надписью: «Юрину В.К.». Почерк Сева сразу узнал.

«От Ирмы. Что такое? Зачем?!».

Сконфуженный и раздосадованный одновременно, Сева торопливо сложил конверт пополам, и сунул в карман. Не при них же читать. Угораздило Ирму слать письма через Инессу. Вот, ведь, незадача. По всему Институту теперь раззвонят: Юрин — любовник ведьмы.

— Так вот, Всеволод, — продолжила Инесса Исаевна, — тебе нужно нас держаться. Иначе пропадешь. Ты не подумай, мы не собираемся опекать тебя как малолетнего, лезть в твою личную жизнь, но защитить, поддержать — сможем.

«Где вы раньше были. После драки все мастера кулаками махать»

— … Нам нужна полная информация о произошедшем с Солнцевым, — потребовала Инесса. — Не возражай, пожалуйста! Да, он скончался в больнице от инфаркта. Но это лишь видимая сторона Луны, точнее — надводная часть айсберга, общедоступные, так сказать, факты. А, ведь, есть нечто, известное только тебе. Расскажи, будь добр, что случилось в пятницу вечером в Институте.

Утаивать что-либо от новоявленных покровителей не имело смысла. Если раньше Всеволод мог засомневаться, не затронет ли «утечка информации» интересы шефа, или его собственные, то теперь отмалчиваться ни к чему. Егорычу это уже не повредит, ему — тем более. Сева начал рассказывать.

Яхно-Яхновская с Семеновым слушали внимательно, часто переспрашивали, выпытывали подробности. Более всего их заинтересовало пребывание Севы в прошлом и, особенно, возвращение назад по «временной петле». Они буквально завалили молодого специалиста вопросами, заставив выложить все, до мельчайших деталей.

«Так вот, что вам от меня нужно».

Сева понял: неожиданный интерес этих двоих к его персоне вызван отнюдь не альтруистскими настроениями, не странным желанием помочь сделать карьеру малознакомому, в сущности, человеку. Они и затеяли-то, скорее всего, весь этот разговор с одной целью: выведать у него особенности «методики Солнцева», позволяющей перемещаться во времени «в оба конца».

А те и не скрывали, что остались удовлетворенны полученной информацией. Семенов сиял как медный таз, чуть не в ладоши хлопал, довольный. Инесса была более сдержана, но и по ней заметно, что мысленно потирает руки.

«Друзья, о которых говорил Егорыч».

Сева продолжил рассказ.

Услышав о вахтере Кордонове, оказавшемся колдуном, Семенов и Яхно-Яхновская переглянулись.

— Так вот откуда был выброс! — воскликнул Семенов. Пояснил Всеволоду. — Наши приборы зафиксировали выброс энергии. Да и в городе прошел слух, что над зданием Института наблюдалось необычного вида свечение.

— Кто бы мог подумать, — сказала Инесса Исаевна. — Мы догадывались, конечно, что в Институте появился Черный, но… Должна сказать: ты, Всеволод, сам о том не подозревая, заставил колдуна раскрыться. Понимаешь, какое дело… Распознать Черного невероятно трудно, особенно нам, Белым магам. Как ни странно, но это так. Непосвященному, напротив, проще «вычислить» колдуна. Может, оттого, что смотрит «свежим» взглядом. Кордонов, очевидно, боялся твоего разоблачения, вот и решил… упредить, нейтрализовать тебя.

— Так он же мог меня просто убить. Подкараулить, где-нибудь…

— Э, нет, — возразила женщина. — В этом случае он сразу раскрывался, на все сто процентов. «Убрать» тебя Кордонов мог лишь чужими руками. Потому он и затеял такую сложную игру.

Семенов добавил:

— Да, совсем забыл. Я узнал в милиции: подозрения в убийстве Велеречева с тебя сняты. А вот у капитана Сысина, того, что вел дело — проблемы. Он, как выяснилось, встречался с местным рэкетиром Мечниковым и его «братвой»…

6

Выйдя от Яхновской, Сева, прежде всего, достал конверт с письмом. Вскрыл, волнуясь — руки дрожали. Прочел: «Севочка, дорогой, прости меня и прощай. Я уезжаю. Далеко и надолго. Карл Шуххардт, тот, что приезжал по делам Арконы, предложил мне место в Европейском Центре Прозрачной Магии. Такая удача бывает раз в жизни. Отказаться я не могу. Мне было с тобой хорошо, как никогда раньше, но мне нужно устраивать свою судьбу. Думаю, ты все поймешь правильно. Прости за то, что уезжаю, не повидавшись с тобой. Так будет лучше. Обнимаю тебя и целую, твоя Ирма».

«Ну, вот. Всё само собою разрешилось. Не я — она меня бросила. Ну и хорошо».

Сева старался настроить себя на положительное восприятие, но не получалось — щемило в груди. Оказывается, верно, что уходящий берет с собою лишь малую часть грусти, большая достается остающемуся.

Только жизнь на этом не кончается.

А вот рабочий день уже закончился. Опять тихо и пусто в коридорах.

Спустившись на этаж, Сева заметил, как из двери кабинета Инхандека вышла… Лариса и, обернувшись, позвала, капризно:

— Джордж, давай скорее…

Девчонка-чертежница называет замдиректора по имени! Что это может означать!? Только одно: их взаимоотношения выходят за рамки служебных.

«Эх, Лариса, Лариса…».

На проходной Фунфыря, напустивший на себя, ни с того ни с сего, чрезмерно официальный и бдительный вид, повертел сдаваемый пропуск в руках — и вернул обратно.

— Вас выпускать не разрешили.

Сева не успел возмутиться: что, мол, за идиотские шутки! Фунфыря, прильнув к прорезанному в плексигласе будки окошку, добавил:

— Только что был звонок от Марьи Лексевны — вам срочно к директору.

Юрин колебался лишь мгновение. Не тот уровень у вахтера, что бы шутки шутить. Однако, только войдя в приемную директора и, увидев, засуетившуюся старенькую секретаршу, он окончательно поверил: его не разыгрывают.

В директорском кабинете Всеволод был всего лишь раз. Собрали молодых специалистов, и начальник задал сакраментальный вопрос: чего вам не хватает? Один малый ляпнул сдуру, что ему недостает мощного компьютера, а потом долго и путано объяснял, зачем ему, инженеру стенда, нужен 486-й, почему «двушкой» не может обойтись?

На этот раз Филарет Афанасьевич так и лучился от доброжелательности. Он даже встал из-за своего огромного стола и прошел Севе навстречу, протянул руку (!)

Ошарашенный парень не сразу заметил, что в кабинете есть и другие люди, в том числе, незнакомец — мужик, чем-то похожий на следователя Сысина.

— Присаживайтесь, Всеволод Кириллович, — радушно пригласил директор. Позвольте вам представить: майор Мезенс из Федеральной службы безопасности.

«Силовик» кивнул Севе, как старому знакомому, четко произнес:

- Лейтенант Юрин, доложите обстановку!

В голове Всеволода будто бы щелкнуло. Он стал вспоминать…

7. Ретроспектива

За полгода до описываемых событий

Вместе с дипломом Всеволод получил повестку. Утром — прибыть в военкомат. Комната номер шесть.

Дома, конечно, нервы, мама чуть не плачет. Единственное утешение — не солдат, а офицер. Лейтенант, так сказать, действующей регулярной армии, «пиджак».

В шестом кабинете Юрина, к полному его изумлению, встретил не «общевойсковик», и не представитель ракетных войск и артиллерии, а флотский — капитан второго ранга, бритый наголо толстячок, проведший, как видно, половину жизни на подводной лодке. Сева засомневался даже — а не ошибся ли он дверью.

— Оп! — радостно воскликнул моряк. — Заходи! — и, без перехода. — По этому поводу анекдот. Прибыли в часть трое молодых лейтенанта из училища…

Травя байки, толстяк в белом кителе с погонами, очень напоминающими подполковничьи, успел сделать целую кучу дел: набрал номер на телефоне, видимо не дождавшись ответа — положил, вытащил из ящика стола толстую тетрадь, сделал отметку — убрал, снял с запястья часы, послушал их ход, внимательно посмотрел, как движется секундная стрелка — опять надел, выложил на стол из портфеля бумаги, ручки, карандаши и медный блестящий курвиметр. Из портфеля же достал нечто завернутое в газету и пристроил между рамами. Проверил урну, вернее будет сказать — корзину для бумаг. Что он там хотел увидеть — неизвестно, может, просто посмотрел: убрали ли из нее мусор?

Тираду лысый моряк закончил необычно. Ткнул пальцем в телефонный диск (при этом трубку не снимал), довел диск до рычажка, но не отпустил, оставив его во взведенном положении.

— Сейчас я тебя стану спрашивать, ты будешь отвечать. Потом я сделаю знак рукой, и мы с тобой отправимся в Адмиралтейство. Понятно?

Всеволод мысленно пожал плечами: что за странности? В Адмиралтейство? Что ж, наверно там будет интересно…

За руль синий «пятерки» моряк сел сам. Всеволод устроился рядом, нужно сказать с трудом: кресло оказалось отрегулировано под низкорослого, а подстраивать что-то под свой вкус в чужом автомобиле Юрин не любил. Как только «жигуль» тронулся, толстяк заговорил другим тоном, в котором не осталось ни капли прежнего шутовства:

— Значит так, товарищ лейтенант. Слушай приказ: в сапогах тебе ходить не придется.

Сева мысленно усмехнулся: он, человек, выросший в приморском городе, где немало флотских, сразу понял каламбур: моряки носят только ботинки. Атомная подводная лодка? Это близко к его специальности. Следующей должна была придти мысль о трех годах службы, но просто не успела, поскольку Сева услышал:

— Ты будешь служить в разведке.

Сева не понял. Где!?

Отвечая на молчаливое удивление лейтенанта, капвторранг многозначительно сообщил:

— За границей.

Сева растерялся. Как-то уж больно стремительно развивались события: вчера диплом обмыли, как водится, с утра в военкомат, странное поведение моряка с погонами подполковника, поездка в Адмиралтейство, и, здрасте вам — за границу посылают.

— Я английский плохо знаю… — попытался, было, возразить Сева, не замечая, что выглядит в глазах собеседника, по меньшей мере, нелепо.

— Учись, салага, контр-адмиралом станешь! — отмахнулся моряк, и резко ударил по тормозам. Их подрезала черная иномарка.

— Куда ты лезешь-то, а? — риторически выкрикнул капвторранг, навалившись грудью на руль. Продолжил. — Вопрос с языком мы решим. Уж на этот счет можешь не волноваться, гипнообучение у нас на высоте. И вообще у нас много разработок… Что ж ты хочешь!? Спецслужба. Что бы ты знал: у нас есть несколько разведок. Во-первых, КГБ…

— Ведь они теперь иначе называются?

— Да, Сева Кирилыч, по-другому. Но «контора» продолжает заниматься разведкой. Хотя основные функции переданы СВР — службе внешней разведки. Имеется также разведка у МИДа. Специфическая. А, кроме того, есть у армии…

— Я читал «Аквариум», это ГРУ?

— …а у военно-морского флота своя разведка, — продолжил моряк, игнорируя вопрос Севы, — и она старше самого флота: Петром Первым была создана для вербовки и найма иностранных специалистов. Ну, а дальше… Приехали.

Вышли из машины под пронизывающий февральский ветер, прошли к входу в Адмиралтейство. Тут приключилась небольшая заминка — у Всеволода не оказалось пропуска, однако через минуту примчался старший мичман, с подписанной бумажкой, и их препроводили в кабинет адмирала.

— Александр Владимирович ввел вас в курс дела? — спросил строгий человек с седой головой и молодым лицом. Адмиралу вряд ли было больше сорока пяти лет.

— В общих чертах, — туманно ответил Сева.

— Никак нет, не ввел, — по-военному четко отрапортовал капитан второго ранга. — Не имел полной уверенности, что мы не на подслушке.

Адмирал досадливо кинул взгляд на часы. Не планировал, видимо, продолжительный разговор. Тем не менее, пересел из-за своего стола за стол совещательный и, глядя прямо в глаза Севе, начал:

— Мы выбрали вас, Всеволод Кириллович, по той простой причине, что ваша кандидатура является оптимальной для выполнения задачи государственной важности. Ни для кого не является секретом, что после распада Советского Союза многие разработки спецслужб попали в руки криминала. Мало того, отдельные специалисты, а порой и целые творческие коллективы начали принимать заказы на разработки, которые должны составлять государственную тайну, и от подозрительных личностей и от иностранных заказчиков. В настоящее время нас чрезвычайно беспокоит ситуация в одном научно-исследовательском институте. Ваша задача на первом этапе: внедриться в этот институт в качестве сотрудника. На это вам дается пять месяцев. Легенда следующая: при прохождении медкомиссии вас признали ограниченно годным, и вы отправились в Соловейск по распределению. Дальнейшие инструкции получите позже. Детали проведения операции вам объяснит Александр Владимирович. Вопросы есть?

Вот так. С места в карьер. Как в плохом кино о разведчиках времен Великой Отечественной: «Немецкий хорошо знаете? Нет? Ничего — подучите, и — за линию фронта. Вас встретит человек, который спросит: «Не продаете ли Вы славянский шкаф?» — это пароль. Отзыв: «Уже продан». Он выправит Вам документы. Внедритесь в штаб генерала Гудериана. Дальнейшие инструкции — потом».

Фантастмогория! Он, Сева — разведчик! Скажи кому — решит, что у парня съехала крыша. Или просто плоховато с чувством юмора.

А адмирал ждет ответа, имеются ли у него вопросы.

— Никак нет! — гаркнул Всеволод, вживаясь в новую роль. Хотя вопросы, конечно же, имелись.

Капитан второго ранга в это время мысленно комментировал, сам для себя, фразу адмирала об оптимальной кандидатуре Всеволода Юрина: «Конечно оптимальная, а как же иначе? Столько кандидатур перелопатили, пока выбрали троих. И потом вели за ними наблюдение, психологический портрет составляли. Коллег из других служб просили подключиться, у каждого из кандидатов в школьных-институтских друзьях человек по пять-семь работало на «органы» в той или иной степени, каждый объективочку подробную написал, вроде бы для проверки собственной продвинутости в проработке психологического портрета. И в итоге именно Юрина решили задействовать в операции, как человека с наиболее предсказуемой, а значит управляемой, реакцией на внешние воздействия. Вот, собственно, и всё, что понимается под «оптимальной кандидатурой».

Из адмиральской «каюты» Всеволод вышел чуть не строевым шагом.

— Расслабься, Сева, — посоветовал капвторранг. — Напрягать тебя станут завтра. Обучим необходимым рефлексам и, — будто бы по распределению, — в Соловейск. Мудрят там чего-то наши академики. Может, западные разведки к ним подкатывают. Хотя, это вряд ли. А вот криминал… Этот вполне может. На первом этапе нас именно воровские авторитеты интересуют, понятно? А чтобы ты себя вел органично, и не раскрылся, мы тебя замаскируем.

— Так вроде уже. Я же, как молодой специалист туда поеду?

— Ну, что ты. Это я про другую маскировку. Ты временно забудешь и про все, что здесь говорилось, и чему тебя обучат. На уровне рефлексов, повторяю, будешь действовать. И никто даже не заметит, что у тебя из памяти месяц пропал. Наши спецы посильней тех академиков будут. А вспомнишь всё… Ну, хотя бы по кодовой фразе: «Лейтенант Юрин, доложите обстановку!»

8

Лейтенант Юрин вытянулся в струнку.

— Докладываю. Администрация Института заинтересована в его приватизации, которой противилась группа ученых во главе с ныне покойным доктором Солнцевым. Сведений о том, что администрация связана с криминалитетом, у меня нет.

— Видите, товарищ майор, все обстоит именно так, как мои подчиненные вам и обрисовали, — бросил директор снисходительно. — Зря Управление вас сюда направило. Вопрос о том, включать или не включать Институт в список подлежащих приватизации, будет решаться в Правительстве России. Это даже не прерогатива министерства.

Присутствующие в кабинете заметно расслабились.

Мезенс покачал головой.

— Филарет Афанасьевич, господь с вами! Меня к вам не Прокуратура направила, Управление! А что касается решения правительства, то оно уже принято. Приватизации Института не будет.

«Силовик» раскрыл папку и протянул директору лист. Что там, Сева разглядеть не мог, ему показалось, что-то типа служебной записки с резолюцией. Неужели Черномырдина? Или самого…

— Что ж, если Борис Николаевич так считает…

Директор вернул бумагу майору. Повернулся к Юрину:

— А вы, молодой человек, раз на военной службе, подавайте заявление об увольнении с завтрашнего дня. Бумагу вам сейчас дадут. Я вам тут же его подпишу.