Консервативный поворот, который наблюдается сегодня в российской власти, закономерен и неизбежен. В истории любой страны можно найти периоды разбрасывания и собирания камней. Обычно это связано с какими-либо историческими переходами, общественными изменениями. Но в России 1990-х произошло нечто иное. Вместо преодоления исторических разрывов и перекосов советского времени мы получили сильнейшую дезинтеграцию и деградацию общества: страна едва не потеряла управляемость и не лишилась суверенитета. Процессы распада зашли далеко. «Разбрасывание камней» превратилось в идеологический суррогат, на его основе в обществе сформировалась негативная идентичность. А это уже системный сбой социального организма. Сегодня посредством консерватизма общество и государство восстанавливает свой иммунитет – основу всякого здорового организма.

На примере Украины мы видим, как отсутствие такого иммунитета толкает общества к пещерным идеям, нацизму, гражданской войне и крови. Сегодня наша страна вынуждена ускорять движение по консервативному пути, чтобы не оказаться перед теми же угрозами. Здоровый консерватизм – лучшее противоядие от фашизма.

Консервативный поворот российской власти – необходимая социальная терапия. И он может иметь только позитивные последствия. Но лишь при условии, что эта линия будет проводиться последовательно и достаточно быстро. Любое лечение помогает, если проводится вовремя и доводится до конца.

Конечно, не всё пока проходит гладко, как хотелось бы. Во-первых, внутри правящего класса и вокруг него существуют разные группы с разными интересами. И если подавляющая часть общества осознаёт необходимость консервативного курса, то в «высших эшелонах» всё не так просто. Но невозможно идти против течения. Время для консолидации в обществе и в элитах ограничено: страна стоит перед серьёзнейшими историческими вызовами.

Актуальным в российской и глобальной повестке дня для консерватизма является поиск новых форм для старой идентичности. Не годится ни разрыв с ней, ни антикварное поклонение отжившим институтам. Например, Европе как воздух необходимо возвращение к христианским ценностям, новая христианизация общества. Но это отнюдь не означает возврата к средневековым элементам теократии. Светское государство остается светским. Речь именно о ценностях. Почему? Потому что это основа собственной идентичности, отказываясь от которой, Европа перестаёт быть собой. Перед Россией стоит в сущности та же проблема. Наша задача – быть впереди, а не в хвосте этого процесса.

Потенциал консерватизма как политической идеологии с точки зрения выполнения типичных для идеологии задач (мобилизации общества, консолидации элиты, выработки стратегии развития, диалога с внешним миром) очень высок. И причина в том, что именно консерватизм как наиболее универсальная и интегральная идеология способен выполнять все эти задачи одновременно. Никакой другой идеологии это не под силу.

Здесь очень важно понимать следующий момент. Подлинный консерватизм – отнюдь не «крайнее» или радикальное направление мысли, как иногда ошибочно говорят о нём. Напротив, это самая политически трезвая позиция. Консерватизм – наименее фанатичное направление политической мысли, поскольку он никогда не ставит часть выше целого, какую-либо одну идею – над всем интеллектуальным опытом нации.

На уровне политического пиара и в ходе геополитических баталий консервативные установки нередко подвергаются критике. Но надо понимать, что на самом деле в западном мире считаются лишь с теми и уважают только тех, кто способен защищать свои ценности, свой путь и свою историческую миссию. Хотя бы потому, что такая страна является предсказуемой и договороспособной и может быть долговременным и надёжным партнером. Это должно касаться отнюдь не только газовых поставок. Ну, а негативная риторика вызвана международной политической конкуренцией, которую никто не отменял.

На самом деле национальное самоопределение и суверенитет и есть основа подлинного, а не придуманного европеизма. Не случайно в самой Европе «европеизмом» является самостоятельность, а не подражательство. Подражание – удел отсталых и слабых.

Мариуполь

«Это была Страстная Пятница. Я садился на станции “Смоленск” в проходящий поезд “Мариуполь – Ленинград”. Состав с буквами “СССР” на вагонах тронулся на север. Запах угля и дыма проникал во все щели окон общего вагона, прицепленного первым за паровозом, и напоминал запах ладана».

Этой фразой начинается моя книга «Религиозное измерение журналистики».

Всё моё смоленское детство я ездил на каникулы к бабушке в Ленинград поездом «Мариуполь – Ленинград». Это были два волшебных слова. Мягких, тягучих, как тихая песня… В её звуках слышались таинственные имена: кто эти неведомые Мария и Елена, эти Поль и Град? Я, восьмилетний, втискивался в общий вагон, горячий и душный, пропахший снедью и до отказа заполненный пассажирами. Мариупольцы удивлялись, как такой маленький путешествует один без родителей, угощали огурцами и синеватыми куриными яйцами, которые нужно было окунать в спичечный коробок с солью. А ночью, когда свет был потушен, лёжа на третьей полке, я вслушивался в южный говор, в исповедальное воркование о дочерях и внуках, о зарплате и урожае, о заводах, недоплаченных ночных сменах и путёвках…

Я никогда не был в Мариуполе, в этом загадочном и очень мне родном городе из детства.

Сохрани их, Боже…