Тупики патриотизма
Все 1990‑е годы оппозиция, принявшая на себя обязанность предложить альтернативу катастрофической политике того времени, билась над тем, чтобы в национальную повестку дня был поставлен вопрос о патриотизме. Главным обвинением, выдвигаемым ею против власти, была непатриотичность последней, а главным требованием – требование «патриотической политики».
Тогда, двадцать лет назад, сама обстановка государственной катастрофы, разрушения государственных структур и раздела СССР, национального унижения страны формировали на эмоциональном уровне общественный запрос на реабилитацию патриотизма. И оппозиция победила. Она заставила власть говорить на патриотическом языке, заставила декларировать патриотизм и даже признать необходимость воспитания патриотического сознания. В общем-то, это хорошо. Однако в значительной степени – бессмысленно. Оказалось, что проводить родственный политический курс можно как под рыночную риторику, так и под риторику патриотизма. Только во втором случае политический дизайн и нормы правления становятся примитивнее, отношение к той же оппозиции жёстче, а используемые приёмы – авторитарнее.
Вообще-то, патриотизм – это хорошо. Это замечательно. Более того, это нормально, как и любовь к матери. Потому что быть патриотом – значит одно: любить свою страну. Но только оказалось, что это ровным счётом ничего не значит. Потому что любовь, то есть искреннее и глубокое желание добра кому-то или чему-то, вовсе не означает, что любящий знает, в чём это добро заключается. Один, в силу своей любви, скажет, что благо страны – идти на Запад, другой – что оно в жёстком изоляционизме. Один скажет, что добро в демократии, другой – что оно в порядке. Один скажет, что благо России – возродить социализм. Другой – что оно в утверждении рыночной экономики. И все они могут быть субъективно честны, даже в том случае, когда объективно будут нести стране страдания.
Проблема в том, что патриотизм, по сути, не является идеологией. Последняя по определению должна выполнять функции познания, ориентации и оправдания действия. Она рисует лучший образ мира, при этом она всегда рисует его в интересах тех или иных социально-классовых групп. Таким образом, она признаёт мир несовершенным и принимает вызов, согласившись на построение нового мира. Единственная идеология, минимально ориентированная на социальное преобразование, – консерватизм. Однако даже в своём раннем, бьёрковском варианте, он не отрицает развитие, а предлагает его минимизацию.
Патриотизм лишён функций идеологии, поскольку базируется не на рациональном, а на эмоциональном начале. Он является чувством любви к своей стране, чувством, вполне исторически обоснованным и устоявшимся. Однако он не даёт ответа на вопрос, что именно подлежит любви и защите. Любовь к стране, понятная как чувство, сама по себе не выполняет познавательную функцию, она может её лишь стимулировать.
Страна, её культура, традиции и обычаи – в этом чувстве всё это предстаёт как единое и самодостаточное начало. В этом смысле патриотизм предполагает защиту того, что есть, и оказывается отчасти родственным консерватизму. Но если консерватизм предлагает свой ответ на вопрос «что именно надо улучшить?», пусть и проявляя в этом осторожность, и защищает в основных чертах статус-кво, он отражает интересы групп и слоёв, которые этот статус-кво устраивает. То есть применяет всю ту же логику разделения, выделяя того, чьи интересы как бы «совпадают» с общими, и того, чьи интересы предстают частными. Патриотизм же предполагает, что любят не за что-то, а по факту существования, что страну надо любить по факту того, что это твоя страна, государство – потому, что это твоё государство. Однако образы страны, взятые из разных эпох, различны. Патриотизм встаёт перед выбором: либо любить всё, что объединяет эти образы, либо выбрать, какой образ признаётся достойным любви, а какой – нет.
Выдвинув доктрину патриотизма, не наполненного классовым, проектным содержанием, коммунисты в 1990‑е годы защитили и реабилитировали это чувство. Но чувство слепо по определению, и они замостили, подготовили почву для того, что можно определить как «беспроектный патриотизм» последнего пятнадцатилетия – подготовили общество к принятию идеи укрепления государства, но забыли объяснить, чьё это должно быть государство, и сами направили избирателей под знамена «Единой России».
В первом случае патриотизм утрачивает целеполагающее начало, не может выполнять функцию ориентации. Если в стране борются разные силы, воодушевляющие себя разными идеологическими образами, патриотизм оказывается вне этой борьбы. Если политический субъект признаёт, что ему всё равно, идёт ли речь о России Самодержавной или России Советской, он не может участвовать в борьбе их сторонников. В этом случае любовь к стране оборачивается безразличием к её конкретной судьбе. И это лишь осложняет выбор людей, которые, в конечном счёте, ведут борьбу именно за свою страну, за то её будущее, которое они считают лучшим исходя из своих идеологических предпочтений. Если патриотизм ориентирует субъект на защиту такой ценности, как сильная страна, он либо не может сказать, в чём видит её силу, либо должен уйти от ответа на вопрос, кто будет хозяином в этой сильной стране. Принятие такой ценности, как сильное государство, само по себе тоже не отвечает на вопрос, каким оно будет и инструментом в чьих руках станет.
Что делать патриоту, наблюдая схватку противоборствующих сторон в своей стране?
Патриотизм должен сказать, любовью к какому образу своей Родины он является. Он должен признать верховенство одной из идеологий не только над противостоящей ей, но и над собой. Патриотизм не может быть любовью к стране вообще, он может быть любовью лишь к некому образу страны, то есть обретает смысл только в рамках некой идеологии.
Отсюда следует вывод, что патриотизм в принципе не может выполнять роль идеологии. В той степени, в какой патриотизм принимает сторону какой-либо силы, он обрекает её на интеллектуальное бессилие, поскольку способен предложить обществу лишь те образы, с которыми окажутся согласны все, и не способен объяснить, что эта сила предлагает особенного, отличного от других, а потому не сможет получить социальной поддержки. Когда такой силе удаётся увлечь за собой общество пафосом абстрактного патриотизма, любая другая, оппозиционная политическая сила, представив тот же патриотизм более выпукло, легко перехватит народные симпатии. Так произошло в 1996 году в ситуации с А. Лебедем, так произошло в 1999 году в ситуации с движением «Единство».
Противопоставление либерализма патриотизму – достаточно типичное проявление плоской ментальности определённой части недорефлексирующей интеллигенции. В прошлом революционеры критиковали либерализм за непоследовательность в борьбе с авторитаризмом, за мягкотелость в отстаивании интересов демократии. Это было понятно. Понятно, когда коммунисты критиковали буржуазную политику с позиций социалистических. Но что значит критиковать либеральное правительство с патриотических позиций? Что значит вообще критиковать идеологию с позиций чувства? Тезис, что либеральная идеология не выражает интересов пролетариата, – понятен. Но что означает утверждение, что либерализм не выражает интересов России? Идеологии вообще не выражают интересов стран, они выражают интересы классов. Говорить, что либерализм не выражает интересы России – значит говорить, что он в принципе не для России, что общеисторические закономерности здесь не действуют и классовой борьбы быть не может, а тогда по той же причине – и коммунизм не для России.
Однако в этом случае следует признать, что патриотизм в результате помещения своего идеала в прошлое начинает выступать в принципе противником исторического прогресса. Переориентация на защиту традиции, сильного государства, нерасчленённого общества, союз с церковью, национализм и антисемитизм вынуждают фиксировать такую тенденцию. Отказываясь от прогрессистской роли, современный патриотизм лишается креативно-созидательных ресурсов как источников новых сил, средств, запасов творческой энергии личности (социальных, познавательных, деятельностных).
Важно и другое. Формулируя докапиталистический идеал, входя на почве борьбы с буржуазным прогрессом в союз с силами, ставящими традицию выше него, патриотизм демонстрирует принципиальное неприятие идеи прогресса как такового, отказывается от претензии на роль носителя варианта прогресса, альтернативного буржуазному. Он оставляет за либерализмом роль единственной прогрессистской идеологии, а за капитализмом – единственного варианта прогресса.
Патриотизм как чувство любви к своей Родине – замечательная вещь. Но там, где он претендует на роль целеполагания, он становится непроходимой ловушкой, капканом политики. Он ведёт в тупик политическое действие, лишая его реального осмысленного содержания, как любое чувство, пытающееся подменить собой разум. Патриотизм не умеет определять, в чём реальное благо того, кого решили облагодетельствовать своей любовью. Патриотизм не видит реальной борьбы противоборствующих сил, не видит, какая сторона несёт реальное благо, а какая ему объективно противодействует. Патриотизм абсолютизирует объект своей любви и не видит его противоречивости, не видит, где его прошлое и где будущее.
В результате, купаясь в себе, в своих образах, которые в первую очередь всегда есть образы прошлого – просто потому, что оно уже успело их сформировать, – он оказывается противником любого нового будущего, любого развития того, что он надеется облагодетельствовать. И в результате в своём чистом, неотрефлексированном виде патриотизм не способен ни познавать реальность, ни предлагать цели реального действия.
Сталкиваясь с неустраивающими его вариантами прогресса патриотизм, вместо того чтобы предложить альтернативные им варианты, отказывается от прогресса как такового, выступая на стороне всего отжившего и заскорузлого в собственной истории, перечёркивает и отрицает её действительные достижения.
Образы страны разных эпох – это разные образы. Патриотизм встаёт перед выбором: либо любить всё, что объединяет эти образы, либо выбрать, какой образ признаётся достойным любви, а какой нет. Речь идёт о том, что сам по себе патриотизм для политики недостаточен. Нет такой идеологии «патриотизм», как нет идеологии «любовь к Родине». В мире есть четыре основные идеологии: либерализм, консерватизм, коммунизм (социализм) и национализм. И говоря о своей приверженности патриотизму, о своей любви к Родине, человек открыто и сознательно либо неявно и неосознанно должен нарисовать тот образ Блага для своей страны, который он избирает.
Другой вопрос, что в большинстве случаев, избирая такие идеологии, как коммунизм или либерализм, актор, за определённым исключением, говорит об этом прямо. Избирая консерватизм или национализм в большинстве случаев, в силу некоей стеснительности он предпочтёт скрыть свой идеологический выбор и назвать себя «патриотом», – но мало ли кто как себя называет, важно, какие ценности и модели он отстаивает.
В известном смысле «патриот» – это имя-маскировка. В начале 1990‑х годов многие лидеры и активисты коммунистического движения, стесняясь сказать «Мы – коммунисты» и полагая, что это имя утратило популярность, лукаво говорили «Мы – патриоты». Правда, надо признать, что, втайне считая себя коммунистами, они таковыми на деле никогда и не были.
Недавно, когда стало непопулярным называться либералом, многие из последних, включая Чубайса, тоже начали называть себя патриотами. Неловко называть себя националистом – и человек тоже стыдливо говорит: «я – патриот». Да, в большинстве случаев, человек, называющий себя патриотом, скажет, что он – сторонник сильного государства, суверенитета страны, сохранения и укрепления исторических традиций. Но, сказав это, в большинстве случаев он оставит в стороне все конкретные моменты, а именно ответ на вопросы: сильное государство – это государство, которым кто управляет? кто распоряжается этой силой? оно сильно в чём – в подавлении подданных или в защите своих граждан? оно подконтрольно обществу, или общество подконтрольно ему? чьё это государство: богатых, бедных, всех вместе (чего на деле не бывает, но патриотами пропагандируется), самих государственных чиновников?
Суверенитет страны – это замечательно. Но что это значит? Что данная страна независима в международных отношениях и сама определяет свою внутреннюю и внешнюю политику. Но она их определяет в чьих интересах?
Сохранение и развитие исторических традиций – тоже замечательно. Но традиции бывают разные. Была на Руси такая традиция – крепостное право. Патриот должен её сохранять и приумножать? Была ещё традиция битья кнутом и вырывания ноздрей. Так кого надо считать патриотом: того, кто сохраняет такие традиции, или того, кто хочет от них отказаться? Испытываю некую неловкость за обращение к хрестоматийным примерам, но была традиция самодержавного правления и была традиция восстаний и народных войн против самодержавия. Какой должен следовать патриот? Был Аракчеев и были декабристы, были черносотенцы и были революционеры… Были традиции русского западничества и славянофильства, была традиция либерализма и традиция народничества – список бесконечен.
Разумеется, человек, объявляющий себя «чистым патриотом», скорее всего, скажет, что он сторонник всех лучших традиций, всего истинно народного и противник всего худшего. Но тут же встанет вопрос о том, что есть лучшее, а что – худшее. Ципко тоже объявит, что он за все хорошее и против всего плохого, но вряд ли они с Прохановым сойдутся в трактовке этого хорошего.
В результате получается, что всё, что может в своём самоопределении сказать «чистый патриот», оказывается определением через неопределённость и вызывает больше вопросов, чем даёт ответов. Каждый имеет полное право на свою позицию. Но тогда он должен признать, что право на свою позицию имеет и тот, кто скажет, что настоящий патриот – это тот, кто выступает за следование традиции революционного движения в России, традиции декабристов, народовольцев и большевиков, кто выступает за свободную страну и народную власть, т. е. демократию, тот, кто чтит память жертв борьбы с царизмом и крепостничеством, кто поклоняется героям Красной гвардии и Гражданской войны, своей грудью заслонивших дорогу белым полкам на Москву, Петроград и топивших белых в Чёрном море.
А ещё есть те, кто скажет о своём поклонении эсерам, взрывавшим и одних и других, Махно, воевавшему с обоими и т. д. Тогда либо надо признать, что все они патриоты и что заявлять о своём патриотизме – значит лишь затуманивать свою позицию. Либо заявить, что один патриотизм – истинный, а другой – ложный. И то, и то есть бессмысленный тупик. Поэтому я и говорю: давайте перестанем путать себя и общество, давайте не кричать наперебой «Я – патриот!», а давайте честно говорить: «Я консерватор и клерикал, я – либерал, я – коммунист-ленинец», «я – за частную собственность и власть богатых над бедными, я – за общественную собственность и власть трудящихся, я – за крепостное право, православие, самодержавие и народность» – ну, и так далее.
Когда мы говорим о сохранении русской идентичности, мы что имеем в виду? Жизнь по обычаям и традициям русского народа? Мы уже видели, что они могут быть противоположными. Был обычай смирения. Был обычай бунта. Может быть, это служение интересам народа? Тогда какой части? Имущей или неимущей? Владеющей собственностью или нанимающейся к собственнику? Или это значит служить гармоничному соединению этих интересов? Пока что разговоры о патриархальном почвенническом единстве одних с другими всегда заканчивались гражданскими войнами, восстаниями или их кровавыми подавлениями. В нашей конкретной современной истории правление всенародного президента Ельцина началось с того, что одна часть народа при помощи государства ограбила другую.
Можно говорить о сохранении русских побед и гордости за них. Тоже замечательно. Были, были великие и славные победы, которые не только возвеличивали страну, но спасали и её, и её соседей от страшных угроз, в том числе «цивилизационных». Но как мы отнесём к числу тех побед, которыми пристало гордиться, подавление крестьянских восстаний, расправу со сторонниками Булавина, Разина и Пугачёва, с декабристами, подавление революций в Италии, Венгрии, восстановление монархии Бурбонов во Франции, расправу с постоянно восстававшими поляками?
Носителей собственно «дореволюционной» идентификации в стране очень мало. Регулярно проводимые социологами опросы дают следующую картину. Примерно треть населения (34 %) на вопрос об их поведении, случись Октябрьская Революция сегодня, отвечают, что в том или ином виде поддержали бы большевиков. Лишь 7 % заявляет, что выступили бы против них. Остальные либо предпочли бы переждать, либо не могут определить своего отношения, часть уехала бы за границу.
Мы видим, что сознательных антибольшевиков, союзников бывшего консультанта отдела социалистических стран ЦК КПСС Александра Ципко – ничтожно мало.
Как показывают опросы, из доверяющих сегодня президенту Путину примерно 60 % положительно оценивают роль Ленина в истории. Та же цифра относится и ко всему населению.
Ни национал-консерваторы, ни власть не могут предложить план строительства. Не могут предложить образ страны новой, постиндустриальной эпохи, Проект XXI века. Не могут, потому что их надежды и мечты – в образах прошлого. Прошлого, созерцание которого может давать благость, но не несёт в себе силы созидания.
