Плаха. 1917–2017. Сборник статей о русской идентичности

Щипков Александр Владимирович

Похищение советской идентичности

 

 

«Целились в коммунизм, а попали в Россию…». Об этой фразе философа Александра Зиновьева сказано много, суждения о ней разноречивы. Одно очевидно: коммунистом Александр Зиновьев не был. Он выступал против «глобального человейника», как в западном, так и в советском варианте этого понятия. Тем более примечателен его афоризм. К большевикам выдвигается много претензий – от марксизма, который, замечу кстати, не в Москве был придуман, до опломбированного вагона, немецкого генштаба и американского банковского капитала. Но последователи большевиков – советские коммунисты – в конце концов сумели стать для страны своими. Они прошли историческую инициацию и сделали свою эпоху неотъемлемой частью русской истории. Поэтому сегодня отказ от советской идентичности был бы отказом от русской истории как таковой. Это прекрасно понимают на Украине, когда сбрасывают с постаментов памятники советским вождям, вкладывая в это «сакральное» действо вполне конкретный русофобский смысл. В ближайшее время нераздельность советского и русского должна быть окончательно признана российским обществом, а главное – правящим классом России и её так называемой элитой.

 

Имперское и национальное

Тем, кто интересуется постколониальной английской литературой и кинематографом, хорошо знакома эта сюжетная ситуация: некая семья, выходцы из бывшей английской колонии, переезжают на Британские острова. Жизнь в бывшей метрополии вырабатывает у них особое качество личности – двойную идентичность. В семейном кругу эти люди живут по своим (например, индийским) традициям, а выходя на улицу – во всём следуют нормам британского общества, начиная с особенностей поведения мужчин и женщин.

Обычно двойная идентичность ведёт к синдрому двойной лояльности. Это значит, что, когда у тебя на первой родине происходит конфликт, особенно вооружённый, с участием страны, в которой ты живёшь сейчас, – ты должен выбрать, за кого ты.

У меня всегда были прекрасные отношения со многими грузинами, живущими в Москве. Часть из них просто мои друзья. И в августе 2008‑го я буквально физически ощущал, что эта двойная лояльность в них присутствует. Человек не мог отречься от своих корней, тем более что грузины всегда демонстрируют приверженность им. Но и прямо выступать против своей новой родины они не могли: они переехали сюда уже давно, многие и грузинского языка не знают. Это нормальная ситуация. Ненормально – когда одна из идентичностей подавлена, разрушена, вытеснена, и люди на самом деле не свободны, поскольку лишены возможности выбирать. Вот на Украине одну идентичность – русскую, подменили другой – украинской, причём в крайне националистическом варианте, подменили и лояльность – и люди теперь лишены свободы выбора.

При желании двойную идентичность и синдром двойной лояльности можно проследить на примерах современных авторов – пишущих на русском языке выходцев из Средней Азии и Кавказа. Проследить, начиная ещё с советских времён. Ведь Россия тоже была империей и имела колонии – примем для простоты эту жёсткую схему, и не будем здесь вдаваться в различия между колонизацией и ассимиляцией. Но даже исходя из такой предпосылки мы должны отметить важное различие в самой логике культурных связей и культурного доминирования на Западе и в России.

Вот простой пример. Индийское кино возникло после того, как Индия перестала быть колонией Великобритании. А кино на той же Украине, в Армении, Таджикистане, Молдавии, Киргизии, Казахстане, Узбекистане, в Грузии появилось в советский период. То есть, так сказать, в процессе «колонизации». И не просто появилось. В СССР существовала установка: создать многонациональный кинематограф.

Можно вспомнить фильмы, снятые на национальных киностудиях союзных советских республик – как местными кадрами, так и режиссёрами из Москвы. Например, «Первый учитель» Андрея Кончаловского. Фильм – о том, как в Киргизии после Гражданской войны налаживается новая жизнь. В аул по комсомольской путёвке приезжает учитель Дюйшен, и пыл советского просветителя сталкивается с многовековыми традициями Востока…

И вот такого материала осталось с советских времён очень много. При сравнении с аналогичным британским мы сразу замечаем, что советская метрополия не подавляет и не игнорирует местную идентичность, а укрепляет её, преобразуя в рамках общей имперской парадигмы, вписывая часть в целое. Этот эгалитарный подход – одна из черт советского проекта, который существовал не за счёт локальных идентичностей, но развивался в определённом симбиозе с ними, часто достаточно противоречивом, но не приводящем к взаимному уничтожению. Национальная политика заключалась в культурном эгалитаризме – «подтягивании» национальных окраин к Центру. Нередко этот курс вынужденно вторгался в частную жизнь – тут можно вспомнить хотя бы банальную тему «освобождения женщины Востока», расширения её жизненного мира. Раньше этот мир был замкнут и исчерпывался ролью хозяйки внутри большой семьи. Стоило женщине выйти на улицу – и она становилась ничего не значащей фигурой, тенью своего мужа… Над этими проблемами советская общественная мысль и культурная политика работали как минимум с 1920‑х годов. Запад же только-только подошёл к ним.

Можно спорить о том, насколько удачной была советская национальная политика и почему распался СССР – причём распался, что характерно, именно по границам союзных республик, которые сразу стали восприниматься как национальные. Но нельзя не признать, что уже в советское время у нас сформировался собственный уникальный путь решения проблем идентичности, основанный на «эгалитарном имперстве» и принципиально отличный от западного. Мы это делали сознательно, делали раньше Евросоюза. И не исключено, а я-то в этом уверен, что гораздо лучше. Поэтому так странно бывает слышать, что решению проблем идентичности в постколониальном мире нам якобы следует учиться у англосаксов или вообще «у Европы». Повторю: дело не только в наличии собственного опыта, но и в принципиальной разнице двух имперских проектов – элитаристского и эгалитарного.

 

Соединённые штаты Восточной Европы

74 года – исторически это совсем немало, и можно утверждать, что советский период русской истории не был случайным. И при условии более разумной политики можно было и дальше продолжить жизнь СССР, своеобразной и уникальной имперской общности. К сожалению, не сложилось. Но что же представлял или представляет собой наш имперский проект?

СССР и Россия – это субцивилизация. То есть часть евроатлантической (христианской, западной) цивилизации, в которую входят Западная и Центральная Европа (бывшая Священная Римская империя), Восточно-Европейский союз или, если угодно, Соединённые штаты Восточной Европы (то есть Россия – СССР и их сфера ответственности). И третий, самый молодой субъект – США.

Чтобы стать одним из трёх центров, или субъектов, евроатлантической цивилизации, Советскому Союзу потребовалось совершить цивилизационный рывок, основанный на западноевропейских теориях, соединённых с мессианством православия. Слова «русские большевики» заключают в себе некое утрирование, поскольку этнически эта группа во многом состояла не из славян и сторонников славянской замкнутости, а из европейски ориентированных космополитов. Именно они попытались совершить прыжок в будущее, и на определённое время им это удалось. Не случайно же русские большевики долгое время были героями западноевропейской левой интеллигенции.

Вообще-то, как известно, технологически и отчасти политически восточная часть европейской цивилизации традиционно идёт следом за западной. И именно в советский период была предпринята попытка не просто «догнать и перегнать Запад», но вообще прыгнуть в будущее, в рукотворный рай. Приступить к его строительству. Этот рай описывали многие западноевропейские мыслители: Томмазо Кампанелла, Томас Мор и все прочие, кого принято называть стихийными социалистами. Их было очень много, Маркс и Энгельс пришли здесь на хорошо обработанное поле. И создали новую концепцию эгалитарного общества – концепцию коммунизма как рая на земле.

Поэтому, в частности, нелепо называть русских революционеров азиатами в европейской шкуре, как это любят делать антикоммунисты. Ни в какую азиатчину они не впали, наоборот – действовали всецело в рамках европейской парадигмы, хотя и на опережение. В частности, Ленин, воспользовавшись ситуацией с обрушением старорежимной российской государственности, создал СССР как Соединённые Штаты Восточной Европы. По существу СССР был Евросоюзом номер № 1, а нынешний ЕС – это Евросоюз № 2, созданный, кстати, с учётом советского опыта, как позитивного, так и негативного. Ещё в 1915 году в статье, которая так и называлась «О лозунге Соединённых Штатов Европы», Ленин фактически провозгласил необходимость наполнения этого лозунга пролетарским содержанием.

В силу своей специфики российская история развивается эволюционными прыжками. Причин этому много: большая территория, гигантские расстояния, суровый климат, психологические особенности русского народа и входящих в него этносов… Но наряду с прыжками есть и периоды консервации. В то время, пока Россия консервировалась в некоторых своих достижениях, Запад стремительно уходил вперёд, в первую очередь технологически и отчасти политически. Затем Россия разом осуществляла ту сумму реформ, которые на Западе проводились в течение века или полувека. Таковы, например, петровские реформы, которые начал, собственно, не Пётр, а его отец Алексей Михайлович. После этого снова начиналось время накопления энергии и ресурсов.

Сталинская индустриализация – время гигантского прыжка, который сознательно готовился, в том числе и с учётом разработанных в царский период проектов: большевики говорили об индустриализации ещё до сталинского правления. Хорошо известны и слова самого Сталина: «Мы отстаём от капиталистического Запада на 50-100 лет. И если мы не наверстаем это отставание – нас сомнут». Сталин не был большевиком-романтиком, он был сверхреалистом-прагматиком и точно описал ситуацию. И в данном случае принял верное решение: мобилизация, индустриализация, военно-технический рывок.

Вот Гитлера трудно назвать реалистом. Ведь животная расистская основа нацизма автоматически приводит к тому, что ты будешь управлять людьми, которые тебя ненавидят. Это может продолжаться какое-то время, но с каждым днём этого управления будет расти ненависть к тебе. Нацистский комплекс исключительности берёт начало, видимо, в протестантизме и его идее «избранности ко спасению».

Идеология же социалистической (эгалитарной) империи совсем другая. Она куда ближе к истинам православного христианства; она соединяет в единое целое массы, а не «генетически полноценное» или просто владеющее собственностью и одновременно властью меньшинство. Наоборот, советская власть старалась это меньшинство ликвидировать.

Говоря о сталинизме, подчеркну, что, на мой взгляд, я лично могу себе позволить отнестись к этой теме непредвзято. Хотя бы потому, что мой дед по материнской линии, священник из города Белёв в Тульской губернии, в 1937 году был расстрелян. В семье осталось 11 детей, они нищенствовали, но затем все получили образование и разъехались по разным городам страны. Поэтому мне ничего не надо объяснять, я прекрасно понимаю сущность этого режима, и никакого восторга по его поводу у меня нет. Но есть понимание исторических процессов и знание того, что насилие в политике всегда было распространено, и Сталин далеко не первым его использовал.

Именно при Сталине государство Россия в форме Восточно-Европейского Союза (СССР) достигло пика своего глобального могущества. И если бы Сталин жил несколько веков назад, его репрессивная политика вообще никого бы не удивляла. Конечно, ему бы приписывали, как Ивану Грозному, тьму реальных и мнимых грехов – каковые грехи, впрочем, однотипны и характерны для всех тиранов Возрождения, например, для английского монарха Генриха VIII. С другой стороны, при таком взгляде Пётр Первый тоже должен был признан деспотом, поскольку именно через деспотию он устанавливал в России европейские нормы и правила. Но как раз ему за «европеизм» всё прощают и хвалят его. Если бы Пётр точно такими же методами строил «закрытую» социальную модель – его бы предали анафеме. Деспотия – не самоцель. И поэтому она, как правило, пугает не сама по себе, а только если она «неправильная», используется ради достижения «плохих» целей.

Другой момент относительности связан с тем, что многие политические понятия со временем корректируются. Например, сегодня очевидно, что государственный переворот – это преступление, хотя в связи с Украиной нас и пытаются убедить в обратном. А когда-то смена власти очень часто осуществлялась именно таким или даже преимущественно таким способом, если причислять к государственным переворотам дворцовые перевороты, что, на мой взгляд, абсолютно оправданно.

Разумеется, Сталина нужно и есть за что критиковать. Многие имеют право и проклинать его. И вопрос о том, можно ли было обеспечить иными способами и методами выживаемость нашей страны в тех конкретных исторических условиях после фактического крушения имперского проекта в варианте романовской монархии и распада её элит и правящего класса, остаётся открытым. Я, например, не решусь дать свой ответ на этот вопрос. Дискуссии на этот счёт необходимо вести, но дискуссии научные, серьёзные и не сводящиеся к мифу о каком-то возрождении сталинизма в сегодняшней России. Сталин давно умер, сталинизм как система политического правления и управления ушёл в историю, а утверждение о «сталинизации современной России» – всего лишь спекулятивный миф, либеральная пропаганда. Соответственно, и идея «десталинизации» к Сталину на самом деле никакого отношения не имеет, хотя внешне, словесно связана с его именем. Зато она очень удобна, например, для того, чтобы оспаривать нашу Победу 1945 года – её смысл и итоги. Логика «десталинизаторов» (сознательно не называю их антисталинистами) следующая. Если во главе воюющего государства был злодей, тогда что это за победа и над кем? Если он злодей, то и война злодейская. Значит, СССР и советские люди просто не могут быть жертвой этой войны – они её виновники. По определению. Отсюда, из этих тезисов, вырастают все концепции «советско-нацистской войны», выписанные в духе либерального историка Андрея Зубова. При этом игнорируется элементарный факт: Германия воевала не со Сталиным, не со сталинизмом, даже не с советским коммунизмом, а с Россией, с русскими, которых тогда мы часто, но не всегда (а на Западе ещё реже) называли советскими людьми. Именно их массово уничтожали, именно от них предполагалось зачистить восточные территории согласно плану «Ост». Немецкая сторона вела геополитическую (уничтожить Россию как субъект европейской и мировой политики) и этническую (уничтожить русский и другие славянский народы), а не «антисталинскую» и даже не антикоммунистическую войну.

Вот почему, вычеркнув из истории России Сталина, придётся вычеркнуть и Победу. Именно на это, судя по всему, рассчитывают те, кто называет себя либералами и требует всё новых и новых «волн десталинизации». Замечу, что, на мой взгляд, либерализм таких людей фиктивен, поскольку распространяется только на них самих и никогда на других, на тех, кого они любят называть быдлом, причём в последнее время они делают это открыто и не стесняясь. Быдлом они называют и 84 % россиян, которые с радостью встретили возвращение Крыма и крымчан из исторической ссылки, в которой те находились долгие 23 года. Удивительно, но патентованные борцы со «сталинизмом» не понимают, что их методы ведут к обратному результату. Эти методы не только аморальны, но и антиисторичны, как и их постоянные спекулятивные попытки поставить вопрос о «цене победы» применительно к Великой Отечественной войне – войне за свободу и само существование нашей страны и жизни десятков миллионов её граждан. Тем более что миф о сознательном «заваливании трупами» врага давно признан несостоятельным, а объективные подсчёты показывают, что боевые потери Красной Армии лишь немногим превышают боевые потери гитлеровской армии и её союзников на Восточном фронте.

 

О критике советского

Конечно, Ленин перенёс в Россию марксизм, упрощённо говоря, из женевских библиотек и пивных. Но марксизм был переварен русской традицией и подчинён ею – отсюда раскол между большевиками и меньшевиками («каноническими» марксистами). Конечно, мы помним и о троцкистской политике («ни мира, ни войны, армию распустить»), и о перекраивании русских земель. И всё же мазать Ленина одной лишь чёрной краской нельзя. Тем более нельзя сегодня, в контексте современных событий на Украине, в Прибалтике, в других странах Восточной Европы, сносить его памятники в самой России.

Ленинопад, проводящийся сегодня на Украине, – это, конечно, удар не по Ленину, не по его теории и практике, не по коммунизму, которого давно нет в качестве политической практики, а, как и у Гитлера, по русским на Украине и по России, с которой эти русские граждане Украины (и не только русские) хотят жить в теснейшем сотрудничестве и дружбе. И то, с каким остервенением «свидомые» ломают сегодня памятники советским историческим деятелям и военачальникам, лишний раз подчёркивает эту неразрывную связь между русским и советским – связь, которую на Украине понимают даже лучше, чем многие в России.

Кстати, именно в советское время в условиях цензуры рождались великие произведения, лучше и объективней всего описавшие предреволюционный и революционный периоды в России, а также Гражданскую войну: «Жизнь Клима Самгина», «Тихий Дон», «Хождение по мукам». Конечно, это не отменяет в некоторых местах этих книг элементов политической конъюнктурности, но подобные элементы присутствуют во многих произведениях мировой литературы. Сегодня у нас нет никакой цензуры (кроме экономической), но нет и ни одного шедевра. Кстати, многие советские художественные достижения хорошо принимал Запад, а ведь для среднестатистического либерального интеллигента это главный критерий качества. Алексей Толстой, например, останься он на Западе, наверняка считался бы великим писателем, а сейчас его имя даже не упоминают. Таков критерий, которому наш российский западник рабски следует.

Иногда можно услышать: «Сталин выбил лучших людей, разрушил генофонд». Но это логическое противоречие. Если генетически нация была выбита, кто же тогда вы и почему я должен вам, выжившим, верить? Или вы хотите сказать, что по моей линии «выбили», а по вашей – нет? Это абсурд.

Ещё раз отмечу: всё, что я говорю, не означает отрицания репрессий как факта и их оправдания.

Нам всё время говорят о советском тоталитаризме. Лично я при Сталине не жил, родился за 2 месяца до его смерти, но о последующем времени кое-что знаю. За всё время жизни в этом «тоталитарном обществе» и «полицейском государстве» я ни разу не сдавал отпечатков пальцев. Впервые я их сдал, когда оформлял визу в посольстве США. А есть ли, по распространённому мнению, что-либо демократичнее США в этом мире? Как же это получается: тоталитаризм рухнул, я еду в самую демократическую страну мира и сдаю отпечатки пальцев?

Где корни всех этих парадоксов? В том числе и в неправильном понимании природы советского режима.

Я сам состоял в партии и, конечно, на первом этапе был сторонником перестройки-гласности. Находился если не в самой гуще исторических событий, то – как журналист – в самых близких её окрестностях. Я хорошо знал людей из окружения Горбачёва, а затем и Ельцина и наблюдал их до и после победы. Я видел, как они менялись. Пока ты чужую власть ломаешь, ты романтик и демократ. Как только ты её сломал или перехватил – вся романтика куда-то исчезает, демократизм испаряется. В течение даже не недель, а дней у человека пробуждается хватательный рефлекс. Борьба с партийными привилегиями, на которых до перемещения в Москву никому не известный Ельцин поднялся и приобрёл статус народного вождя, стала в итоге прологом к такому разделу и разворовыванию советского наследства, по сравнению с которым советская коррупция является детским лепетом.

 

Негативная идентичность

Не будем отрицать очевидного. За время правления Горбачёва СССР потерпел поражение в холодной войне и из глобальных сверхдержав превратился в региональную державу. При Ельцине этот заниженный статус России сохранялся, что, кажется, самого «первого президента России» не очень беспокоило. Не беспокоило это и тех, кто называет себя российскими либералами, не устающими повторять, что лучше «жить, как в Швейцарии», чем быть «такой, как Россия, времён расцвета её глобального могущества» (кстати, что имперского, романовского, что советского). Наивность или даже невежество таких противопоставлений и сравнений – отдельная тема. Но эта смердяковская линия, к сожалению, сопровождает всю историю российской интеллигенции. Именно это обстоятельство создаёт соблазн для компрадоров задним числом переписать историю.

В частности, из-за включённости Польши в состав Российской империи и в силу ряда других причин эти установки широко распространились, стали принадлежностью части российской элиты и разночинцев, сделав многих из них русофобами. Бюргерский чистый дворик и герань стали пределом жизненных помыслов для многих российских интеллигентов. Это культурное и социально-политическое направление имело для России крайне печальные последствия. Оно навязывало русским вместо позитивной негативную идентичность. Кстати, теоретически и фактически эту линию во многом развивали и большевики, хотя сам по себе бюргерский идеал они и отрицали.

Это особенно характерно как для московской, так и для питерской интеллигенции. Даже самые просвещённые авторы могли быть настроены прозападнически, причём даже не политически, а как-то ментально. В своих текстах они не уставали и не устают повторять, что (а) на Западе всё решается лучше, и нам надо постоянно у него учиться и (б) мы всё время идём по задам Запада. Мол, у них уже научились решать те или иные проблемы, которые мы решать не в состоянии.

Так происходит утрата подлинной национальной идентичности, замена её на негативную. Причём изымание именно советской её части происходит на особом эмоциональном фоне. Публике отказывают в праве считаться гражданским обществом, пока она не покается в каких-то коллективных заблуждениях. Анализ, дискуссия не допускаются.

Можно воспринимать современное российское общество либо как сообщество русских и объединённых вокруг них других народов, либо как сообщество, основывающееся на гражданской идентичности. В любом случае у нас реально присутствует то, что на Западе называли мультикультурализмом, о котором я уже говорил и который в советское время уже успел сложиться, да и в царское время соответствующие проблемы определённым образом решались. И вот теперь проблемы, связанные с многонациональностью России, вышли на второй-третий круг своего исторического обострения, но воспользоваться прежним опытом нам спешат запретить. Мол, какой такой «особый путь России»? Но особый – не значит принципиально отличный от всех. Особый – как в любой другой многоликой и сложносоставной стране – это специфический, максимально отвечающий национальным условиям, традициям, психологии, национальной истории, наконец.

Необходимость той или иной кальки западных методик помимо эмоциональных аргументов («чучхе», «новый железный занавес») обосновывается отсутствием альтернативы. Утверждается, что советский период – это некий тупик в развитии страны и нашей российской цивилизации. А зачем рассматривать путь, который привёл в тупик?

На самом деле никаким тупиком советский период не был, хотя он и кончился трагически – распадом страны. Так ведь и дореволюционный период кончился крахом. Значит ли это, что и дореволюционным опытом нужно пренебречь? Любой образованный человек прекрасно понимает, что если независимая история страны продолжается, то тупика не было в принципе. Другое дело – исчерпанность какого-либо этапа или формы существования государства и страны в целом. Но национальные архетипы дают о себе знать при любом сценарии развития. И они, в частности, связывают царский, советский и современный периоды существования и развития России.

Например, нам всегда было понятно, что Крым – это часть исторического «тела» России и этнически, и психологически, и географически, и геополитически, а посему Крым неизбежно вернётся. Лишь предательская политика постсоветской элиты привела к его временной потере. Сенсация не в самом возвращении, а в том, что возврат Крыма был осуществлён идеально: бескровно, без человеческих потерь.

Если подходить к национальному прошлому только как к ошибочному, ты лишаешься и знаний, и опыта, и уважения к себе. И, к сожалению, современная система образования этому способствует.

 

Метаморфозы бывших окраин

После распада СССР я много и часто ездил по бывшим республикам; был в Прибалтике, Казахстане, Узбекистане, Белоруссии, Молдавии, на Украине. Местные вожди закрепились у власти в основном ещё до распада Союза, и в этом смысле не отреклись от советской идентичности. Но первое, что делали эти руководители и президенты, закрепившись во власти, – начинали сами указывать историкам, советским докторам наук, что им делать. Они подбирали группу таких учёных и диктовали им тезисы той новой истории, которая теперь должна быть у государства.

Какой в этих сочинениях обычно образ России? Империя, метрополия. Дальше в зависимости от конъюнктурной необходимости и характера этих вождей разговор идёт о том, насколько сильно грабила Россия соответствующий народ, территорию или государство. Это при том, что советская власть строила им фабрики и заводы, всюду создавала самую современную на тот момент индустрию.

Это отказ от советской идентичности, и мне в целом понятно, почему он происходит. Но мне непонятно другое: как можно описывать то, что было сделано в советское время, в духе практик колониального капитализма, то есть переворачивать картину советского периода с ног на голову? Ведь другие страны ничего подобного не делали. Когда и какая метрополия создавала Академии наук, целенаправленно и методично развивала литературу, вообще культуру и образование в своих колониях? А представители местных элит не только входили в правящую элиту СССР, но в определённом смысле имели больше привилегий, чем русские.

Практически во всех республиках пик развития науки и национального искусства пришёлся именно на советский период.

Иными словами, Россия сама создавала предпосылки для двойной идентичности. Конечно, на протяжении советского периода были свои «системные» кадры и были оппозиционеры, бунтари. Когда СССР рухнул и всё русское было отодвинуто в сторону, те, кто были маргиналами и диссидентами, стали первыми героями, а кто был за союз с Москвой и Россией – те в лучшем случае превратились в какие-то флюгеры. Этот процесс шёл и продолжает идти в рамках постсоветского пространства: что-то переворачивается с точностью до наоборот, что-то игнорируется, что-то выпячивается.

 

Как переписывают историю

Ситуация утраты национального опыта советского периода во многом связана с отвратительной реформой образования. Болонскую образовательную систему на Россию распространили не затем, чтобы осчастливить население знаниями, они и так были. А для того, чтобы создать систему, в которой всё стандартизировано, причём этот стандарт основан на евроцентризме: «Всё лучшее – в Европе». Понятно, что имеется в виду Западная Европа.

Современная молодежь перестаёт читать классику. Меняются и содержательные пропорции предмета изучения: становится больше иностранной и меньше национальной литературы. А ведь в советское время не было никакой национальной замкнутости. Любой школьник из более или менее интеллигентной советской семьи читал почти все новинки мировой литературы. Часто с опозданием ровно на столько, сколько необходимо, чтобы квалифицированно перевести тот или иной текст. Параллельно мы были погружены в культуру и тогдашней Украины, и республик Средней Азии, и Кавказа, и Прибалтики. Кто не знал тогда Нодара Думбадзе, Чингиза Айтматова или Расула Гамзатова? Все три традиции – западная, русская и советская «национальная» – находились тогда в нашем распоряжении. Сегодня всё по-другому.

Реформа образования в сегодняшней России задумана как система подготовки более или менее образованных, но усреднённых массовых потребителей, из рядов которых можно «выдернуть» самых талантливых за счёт общей унификации системы. И переместить лучших в рамках подготовки интеллектуальной элиты в западные университеты. Когда таланты собраны, из них готовятся уже западные элиты. В принципе такая система была создана задолго до советской перестройки. Но когда СССР рухнул, этот метод автоматически распространился на «новые территории». И вот тут возникает весьма важное отличие.

Если в СССР усиленно занимались развитием национальных окраинных культур, то в пространстве англо-американских образовательных стандартов никакие национальные культуры просто не нужны или их удельный вес предельно мал. Как можно их искусственно вытеснить? Очень просто. Достаточно перестать преподавать в стране её собственную историю, свести коллективные знания людей о себе к минимуму и примитиву. А содержание курса истории отфильтровать, отобрав только те факты, которые соответствуют поставленной цели. На практике это ведёт к использованию в основном негативного набора фактов и стремлению мерить сложные политические процессы той меркой, в рамках которой страна всегда будет выглядеть хуже, чем она есть.

Например, легко выстроить систему критериев, в рамках которой Россия будет «нецивилизованной» и «азиатской», хотя именно Россия распространяла христианские ценности и европейскую культуру на окрестности своего жизненного «ареала» – Кавказ, Среднюю Азию, Сибирь и Дальний Восток – в не меньшей степени и с не меньшим усердием, чем Западная Европа, хотя и с другими, более человечными целями, желая научить и развить, а не использовать для собственного блага.

Минимизация знаний о себе – первое, что делается, осознанно или полуосознанно, с помощью системы образования и СМИ в странах с компрадорскими режимами. Результат – разрушение национальной идентичности народа и «похищение» из состава этой идентичности важнейших, системообразующих элементов. В случае России один из таких краеугольных камней – это, конечно, советская идентичность в составе более широкой – русской, российской.

У нас собственная история (как ни в какой другой стране) часто трактуется и преподается не только как негероическая, но и просто как отвратительная история бесконечного отставания, заблуждений и преступлений.

Я не верю ни в какие «совместные» учебники, над которыми работают, например, комиссии историков Латвии и России или Польши и России. Ещё не так давно я видел подобные издания в виде сборников статей: до учебников, слава Богу, дело не дошло. Там обычно имеется 2–3 статьи, в которых русскими и, например, поляками описывается одно и то же событие. Но поскольку Польша была частью Российской империи, это нелепый подход. Не может быть у подчинённого и доминирующего народов единой истории: одни и те же события неизбежно будут описаны противоположным, взаимоисключающим образом. И когда учёные мужи говорят: «Мы напишем совместный российско-польский непротиворечивый учебник истории», я не понимаю, то ли меня пытаются обмануть, то ли это пропагандистское задание. Главное для этих людей – предъявить учёному сообществу нечто консенсусное, но понятно, что доля реальной науки в условиях такого «консенсуса» стремится к нулю.

 

Миф о единстве цивилизации

Сегодня в мире фактически нет гуманитарного знания, которое не было бы представлено на английском языке. Самая мощная историческая школа – также англосаксонская. Там есть концепции развития и Украины, и Кавказа, и Средней (ныне принято говорить – Центральной) Азии, где русский империализм постоянно боролся с экспансией английского империализма – конкретно в Средней Азии, да и в Закавказье.

Лидеры так называемых новых независимых государств, как я уже сказал, дали местным учёным политическое задание – создать «свои» истории. Формально эту задачу можно решить, но проблема в том, что создать собственные исторические школы, которые бы вошли в мировую науку в качестве самостоятельных и оригинальных, практически нереально. Для «местного употребления» – да, но мир сейчас слишком открыт и находится под слишком большим информационным и интеллектуальным доминированием Запада, чтобы можно было рассчитывать на сохранение таких «оригинальных историй» даже на собственной территории. Даже России, как мы видим, это пока не очень удаётся.

Вот почему, избавившись от советского влияния, «национальная идентичность» населения новых независимых государств автоматически подпадает под влияние идей и исторических концепций Британии, Франции, в некоторых случаях – Турции или Китая. Одна субъективность меняется на другую, и очень часто конфессионально-религиозная догматика приходит на смену советской атеистической.

Можно рассказывать много сказок про единую мировую цивилизацию, но мы знаем, насколько она не едина на самом деле. С точки зрения этой евроцентричной организации история мира – это история Европы, остальное – в дополнительных главах и подглавках. Мы так приучены смотреть на вещи царских времён: так или иначе мы изучали российскую историю как часть европейской. В то же время наши европейские конкуренты – это конкуренты в том числе и в трактовках истории. А конкуренты, как известно, сражаются не с помощью объективных доказательств, но с помощью мифологем, в том числе и методами того, что сейчас называется информационной войной.

В англосаксонской версии мировой истории антирусизм заложен априори. В местных вузах зависимых государств можно в принципе преподавать что угодно. Но с этим своим эзотерическим знанием ты так и останешься в своём медвежьем углу. Но ты ведь хочешь интегрироваться в мировое сообщество, быть принятым в Лондоне, Брюсселе, Берлине и Париже? Тогда ты должен учить историю по европейским канонам, что и делают местные элиты новых независимых государств, да и практически всех стран, ранее входивших в зону советского влияния и доминирования.

Европейская фанаберия сохранилась до сих пор. Именно поэтому нам так усиленно прививают термин «цивилизованные страны» и всю связанную с ним терминологию. Хотя данный взгляд полностью антинаучен. Ведь учёные используют термин «цивилизация» для обозначения всей совокупности планетарных культур и обществ, а не какой-то избранной части. К тому же человеческая цивилизация состоит из ряда субцивилизаций, и каждая из них самоценна. Лишь в последнее время мы начинаем понимать, что и политические институты не могут быть идентичными по всему миру.

О доминировании в мире англосаксонской историографии и имперской англосаксонской мифологии можно говорить и дальше. Но не менее интересен другой вопрос: с чем связана русофобия на психологическом уровне?

 

Русофобия и ущемлённые имперские комплексы

Когда я общаюсь с иностранными слушателями, я в мягкой форме говорю им следующее. Многие страны мечтали бы иметь такую же великую историю, как история России. Потому что, несмотря на её драматизм и отдельные срывы, нами было создано великое государство. Некоторые наши конкуренты мечтали сделать то же самое, но не получилось. Например, Польша (Речь Посполитая) стремилась стать империей от Чёрного до Балтийского моря и от них до Урала. И претензии поляков к России, от каких бы современных поводов они ни отталкивались, на глубинном уровне представляют собой неосознанную зависть к более удачливому геополитическому образованию. Русские сделали то, что мечтали сделать они. Более того, Россия действительно (вместе с другими европейскими великими державами) несколько раз делила Польшу, включала её в состав своего государства или (в послевоенный период) в свой экономический и военный союз. Поэтому я понимаю комплексы и претензии поляков к России. Но такова история. Она делалась не только Россией и не исключительно по её желанию – были и другие великие державы, между ними была конкуренция, и периодически случались войны. Если ты не выигрывал, то ты проигрывал. Выбор был у каждого – победить и распоряжаться собственной судьбой и судьбами других стран или проиграть и превратиться в чьего-либо вассала. Россия главным образом побеждала. Начиная с 1480 года она ни разу не была подчинена какому-либо государству, при этом, кстати, часто спасая целые народы от уничтожения и освобождая другие страны от чужой имперской власти. Это великая история, и она не может не раздражать менее удачливых игроков. Это я понимаю и принимаю.

Но, второе, что я говорю: и вы пытайтесь быть объективными и хотя бы рассудочно встать на позицию другого, в данном случае – России. Можно приписать своему визави все недостатки мира. Но вы тоже попытайтесь, говорю я, понять «этих русских». Что это за нация, которая создала такое огромное государство? Почему империя для этой нации одновременно и тяжкий крест, и счастье? Бремя, которое ты несёшь, и счастье от того, что никто чужой твоей судьбой не распоряжается… Многим бы хотелось такое бремя-счастье иметь… Но тогда и жертвы нужно было соответствующие приносить, а не просто отдаваться от одного хозяина другому.

Попытайтесь сыграть за нас нашими фигурами на нашей стороне доски. Если вы объективно просчитаете варианты, окажется, что не так уж много того, что можно русским в вину поставить. И посмотрите, сравните: что было, когда вы находились под другой пятой – Гитлера, Наполеона… Имперское начало всегда прорастает в нескольких географических точках, где и появляются великие державы. И практически никогда – в других местах. Китай когда-то все хоронили, а он как великая держава возродился. США – не новое имперское образование, это та же Британия, с той только разницей, что бывшая колония стала метрополией, при этом американцы по всем своим повадкам, в том числе и в политике, – типичные англосаксы. И большинство европейских стран всегда находилось в чьей-то орбите влияния, всегда были чьими-то вассалами. По большому счёту именно так и обстоит дело и сегодня.

 

Суверенитет как национальная идея

Мой университетский коллега, занимающийся немецкой философией, как-то сказал мне, что по-немецки и по-русски понятие «пространство» – далеко не одно и то же. Для нас это «простор», безграничность. А в немецком языке это слово означает нечто замкнутое, некий ограниченный ареал. Поэтому, нисколько, естественно, не оправдывая гитлеризм, я понимаю, что означает для немцев расширение «жизненного пространства». Вот, в частности, откуда идёт Drang nach Osten – натиск на восток, и чем объясняется идея колонизации восточных территорий.

Нам такое расширение было не нужно – мы и так уже много веков самое большое по территории государство мира, да и в доимперский период проблемы малого «жизненного пространства» для Руси и русских не было. Земли у нас всегда было много.

Это просто пример, но очень важный пример отличия национального, включая политическое и государственное, мышления разных народов, разных стран. То же и с политическими системами.

Я уверен, что русская система власти отличается и в демократическом, и в деспотическом своих вариантах от немецкой и англосаксонской. В частности, государственная независимость является для русских одной из высших политических и человеческих ценностей. После выхода из-под власти Золотой Орды нам не надо объяснять, что такое иго, чьё бы оно ни было – Орды, Ордена или западного капитала. Поэтому «предатель» в России – самое «чёрное» слово. И оккупант-гитлеровец для нас в чём-то лучше полицая: он-то пришёл поживиться чужой землёй и расширить «жизненное пространство». А полицай жаждет навязать закрепощение не чужому, а своему собственному народу, своим соплеменникам. Нам психологически проще подчиняться даже весьма посредственному собственному начальству, чем принять ту или иную форму оккупации. Этого не понять маленьким и средним европейским странам, в истории которых сдача своих городов завоевателям норма, а у нас – исключение и национальный позор.

Независимость государства – одна из высших ценностей гражданина России. Именно поэтому ельцинское десятилетие и последние годы горбачёвской перестройки останутся и в официальной (в конечном итоге), и в народной истории одним из самых позорных периодов в истории России, когда страна вынуждена была жить как при Лжедмитрии. Рассказы о «рыночных реформах», «первоначальном накоплении» и «демократических свободах» – это словесная эквилибристика, которая призвана затушевать краткие годы полуколониальной зависимости и утраты суверенитета, годы выплаты дани Западу.

 

Формула идентичности: русский, советский, православный

В последнее время некоторые стереотипы, касающиеся советской идентичности, всё же пали.

Сегодня в мире распространены исследования проблемы постсекулярности и неклассической религиозности. В связи с этим всё чаще высказывается справедливая мысль том, что коммунистическая идеология, будучи формально атеистической, фактически была квазирелигиозной – аналогом религии в советском варианте. Впрочем, отдельные суждения такого рода звучали и раньше, как в России, так и на Западе.

Советский социализм на самом деле лежал в плоскости христианской традиции. В рамках коммунистической модели мира и человека были свой рай и ад (коммунизм и царство капитала), была Троица (Маркс, Энгельс, Ленин) с предтечами (социалисты-утописты), была Церковь (КПСС), инквизиция (КГБ). Моральный кодекс строителя коммунизма – это слегка изменённые евангельские заповеди. Конфликт с Западом неизбежно вытекает из сюжета разделения церквей: прагматичный мещанский Запад и осенённый идеей справедливости Восток не могли не войти в конфликт. Поэтому, разрушив «мир насилья», большевики тут же взялись восстанавливать империю, а Сталин её ещё и нарастил.

Советский период особым образом встроился в историческую социальную модель Третьего Рима, принявшего эстафету от Византии. Коммунизм на время заменил традиционное православие, и в советское время они были идеологическими и ментальными конкурентами, хотя официально властвовала коммунистическая идеология. С точки зрения жизни одного человека эта ситуация кажется неразрешимым парадоксом, но по историческим меркам это достаточно непротиворечивый, диалектический процесс.

Не случайно именно либерал Хрущёв начал новые идеологические гонения на Русскую православную церковь, а деспот Сталин пусть не сразу, пусть после расстрелов священников и разрушения храмов, заключил с Церковью конкордат и восстановил патриаршество. Во время войны в целях мобилизации Сталину потребовалась идеология, вера и даже религия, как можно более укоренённая в традиции.

У Русской Православной Церкви есть причины обижаться на советский режим. Тем не менее такой злобы к «советскому», какая была у тех, кто взрывал храмы и расстреливал священников, в русской Церкви не наблюдается. Это тоже не случайно.

По моему глубокому убеждению, поругание советского неизбежно является и поруганием всего русского, включая русскую православную традицию. А похищение советских идей и символов есть похищение самой русской истории, а не только советских 74 лет. Эти 74 года пронизаны традициями предыдущего тысячелетия и скреплены национальным опытом.

Для меня «русский» и «православный» – практически синонимы. Русская православная ментальность – это и есть та идентичность, вариантом и частью которой в условиях XX века стала идентичность советская. На первый взгляд в глаза бросаются кардинальные различия – такие как религиозность и принудительный атеизм. Но эти различия по сути ничего не меняют. Конкурирующая по сравнению с традиционалистской советская идеология именно потому так похожа на своего конкурента, что имеет с ним общее метафизическое ядро. Сама ситуация конкуренции – результат социального и национального раскола начала XX века – не меняет глубинной общности.

Сегодня я осознаю себя как гражданина православного русского мира, хотя и не являюсь верующим. Внутри этой общности я русский, хотя в ней живут не только этнические русские, но и другие этносы и конфессии, включая мусульман. Тем не менее это части в составе целого, интегрального целого. Русская православная церковь, помимо всего прочего, есть один из системообразующих институтов этой общности, а исторически – один из главных государствообразующих институтов России. Фактически – один из краеугольных камней всего здания русской цивилизации в её государственных формах. Поэтому при своём позитивном отношении к советской истории я никогда не стал бы бороться с Церковью, также как я не буду бороться с Большим театром. Большой театр, конечно, куда более компактный институт, чем РПЦ, но для русской культуры столь же важный. И посему он должен быть местом, где исполняется русская оперная и балетная классика и доминирует русская исполнительская школа – хотя, разумеется, оперы нужно петь и итальянские, и немецкие.

 

Будем ли мы учиться по бандеровским учебникам?

Помимо собственно православного самосознания важная точка сборки советской и русской идентичности – это, конечно, память о Победе в Великой Отечественной войне. Это легко понять, если признать, что воевали мы не только с Германией. Мы воевали с объединённой под властью нацистской Германии нацисткой Европой и отстояли право не только на политический, но и на исторический суверенитет. Обратите внимание на то, что первыми и наиболее искренними союзниками гитлеровской Германии были радикальные националисты (украинские бандеровцы, например) разных стран и территорий Европы. В этом смысле тогда сложилась нацистская пирамида Европы, в которой гитлеровский расизм был основанием и вершиной, но далеко не единственной составляющей. Вот, кстати, почему так многие сегодня оспаривают заслуги России-СССР во Второй мировой войне. Это всё отголоски тех нацизмов, не только немецкого, существование которого признают все, скрывая при этом наличие других.

У либеральной публики сегодня очень популярна идея «двух тоталитаризмов», утверждение о том, что фашизм был чуть ли не либеральной «реакцией» на коммунизм, на левое движение. Насколько либерален был гитлеровский нацизм – это даже смешно обсуждать. А тогдашние либералы (включая западных коммунистов) были как раз антифашистами и именно в СССР видели главного спасителя Европы. Конечно, эти концепции имеют целью переложить ответственность с агрессора на главную реальную жертву войны, оказавшуюся в конечном итоге и её главным победителем. А в общем-то истоки фашизма гораздо глубже и, в частности, связаны с колониальными практиками, которые в XX веке были перенесены Гитлером в саму Европу.

Может ли Россия в конце концов утратить статус главного победителя фашизма, лишиться этого морально-исторического ресурса? Мы же прекрасно видим, как события войны перевираются, как члены киевского правительства называют Россию (СССР) страной-агрессором, как реабилитируются методы геноцида и нацистская символика, как резолюция ООН о запрете героизации нацизма молчаливо, но жёстко отвергается некоторыми мировыми державами.

Представим на минуту такую картину. Вместо Дня Победы мы празднуем День примирения. Это происходит не 9‑го, а 8 мая. Нет ни одного красного флага. Людей с георгиевскими лентами клеймят как поджигателей войны и дремучих ксенофобов, которые тайно боготворят ГУЛАГ и хотели бы написать «альтернативную историю, в которой не союзники, а советские войска взяли Берлин».

Постепенно, через 2–3 поколения, все будут думать, что именно так и обстояло дело. Что это мы начали войну, что Гитлер – меньшее из зол, американцы и поляки спасли мир от «красной чумы», а Бандера был хитрецом, который боролся с Гитлером, вступая с ним в тактический союз, но при этом, вне всякого сомнения, русские были главные злодеи. Эта картина сейчас вызывает оторопь своим навязчивым абсурдом. Но она может взять верх в умах людей, если народ, общество и власть не будут оказывать сопротивление идеологическому и информационному нажиму.

Если Россия рухнет и распадётся, мы точно будем учиться по бандеровским учебникам.

«Всё равно историческая правда победит», – сказал Владимир Путин ветеранам. Это звучит чересчур оптимистично. Всё может быть переписано. Мы же видим, что творят с бывшими русскими на Украине. Воевать с этим злом необходимо сейчас, пока ещё можно победить. Но чтобы победить, мало учебников литературы и истории, мало ветеранских собраний. Нужен системный ответ на происходящее вокруг нас. Иначе будет так, как сейчас на Украине.