— …Я еще раз повторяю: берите самое необходимое и переезжайте отсюда! Чего егозитесь? Маленькие дети, что ли?! Деньги я принес.

— Кеша, мы все-таки побудем здесь, — возразила мама. — Чего бегать, прятаться по углам? Если мы кому-то сильно понадобимся, он нас и в гостинице найдет.

— Я что, непонятно объясняю? Чтоб завтра вас тут не было! Деньги на первое время есть? Есть! Вот и собирайтесь! Некогда рассусоливать!

Родительница насупилась и сделала вид, что меня не слышит. Это она зря:

— Мама!!

— Что «мама»?! — она упрямо вздернула подбородок. — Я уже, слава Богу, тридцать восемь лет как мама!

— Тридцать восемь? — поразился я. Кто бы мог подумать. — Однако, если мне только двадцать…

— Не, не тридцать восемь, конечно, — она смутилась. — Это я живу тридцать восемь лет. Нечего цепляться к словам!

Из ванной комнаты вышел отец, прошел на кухню. Хлопнув дверкой настенного шкафа, достал бокал. Налил чай. Сел за стол, взглянул на сына затуманенными глазами. И чего того принесло в три часа ночи? Мне даже неловко стало.

— И долго это будет продолжаться? — неожиданно агрессивно вопросил отец хриплым спросонок голосом.

Я безмолвно уставился в его недовольные глаза, всем своим видом показывая: знать ничего не знаю, ведать не ведаю. И вообще — о чем зашел разговор?

— Я тебя спрашиваю! — рявкнул папа, заметив, что любимый сын почему-то не торопится с ответом.

— Чё? — робко спросил любимый сын, мгновенно забыв о своих сверхвозможностях: родительский гнев — это штука такая… опасная.

— Долго мы с матерью из-за тебя нервничать будем?

Вот оно что… Я стыдливо потупился, философски размышляя о причине возникновения во-он той царапинки на кухонном столе. Ножом столешницу порезали или вилкой прошлись? Скорее ножом, но тогда бы и царапина была побольше…

Бах! Кулак отца с силой опустился рядом с чашкой: наверное, мое поведение бате не понравилось. Чашка подпрыгнула, позвенела ложечкой и пошла на снижение. Ее встретил прыгнувший вверх стол и ночную тишину снова разогнал веселый звон.

— Ну что ты гремишь? Люди же спят! — запричитала мама.

Отец промолчал. Он пристально смотрел на меня и ждал ответа. Нехорошо так смотрел, давяще.

— …Не знаю, пап, — вздохнув, признался я. — Ничего не могу сказать. Наверное, для всех будет лучше, если я пропаду на полгодика.

— Как пропадешь?! — ахнула мать.

— И куда ты направишься? — осведомился отец.

— Да есть одно местечко, — таинственно молвил я, попутно соображая, что говорить дальше. — Как-нибудь перекантуюсь.

Это родителю не понравилось.

— Значит, так! — постановил он. — Никаких перекантуюсь не надо. Завязывай со своей эфэсбэшной работой — с криминальным уклоном — и живи здесь. В нормальной семье, как все нормальные люди.

Я вздохнул. Если бы все было так просто!

— Пап… вам грозит опасность. Я хочу, чтобы с вами все было нормально.

— Это радует, — сухо заметил отец. — Но пока твое хотение счастья не принесло. Так что все, разговор окончен.

Блин!! Надеясь на чудо, я встретился с мамой глазами. Пока мы с папой спорили, она сидела молча, переводя взгляд своих внимательных глаз с мужа на сына — и обратно. Размышляет? Сомневается? Нет, чуда не будет: если мама занимает молчаливую позицию, значит, она согласна с отцом. Как же мне им все объяснить??

— Надька тут тоже панику развела, — буркнул отец. — Страшно, мол, ей: монстры всякие чудятся. Слезы в три ручья; не плачет — ревет белугой. Твоя работа, поди?

Я простодушно захлопал ресницами: как я могу работать за Надьку, если ей пореветь захотелось? Но сердце тревожно сжалось.

— Вижу, твоя, — заключил отец, по ему одному известным признакам разгадав, что творится у меня в душе.

— Кеша, — просительно начала мама, — скажи, что у тебя там происходит? У меня знакомые есть в милиции, брат моей подруги, тети Зои Ненашевой, там работает. Мы все уладим, ты только скажи. Может, ты деньги какие-то должен? Мы найдем эти деньги. Лишь бы тебя оставили в покое.

— Не, мам, не надо милицию! — я сделал попытку улыбнуться. Улыбка получилась вымученной и кривой. Немного подумав, она решила, что ошиблась лицом и убралась восвояси. — Вы тут навоображали себе ужасов. Все это — ерунда. Проблема — в элементарном соперничестве, я уже говорил.

— Так нам никто не угрожает? — едко спросил папа.

Хотелось бы покривить душой, но…

— Угрожает, пап, — твердо ответил я. Если б я не беспокоился, не настаивал бы на вашем переезде.

— Вот! — отец назидательно поднял вверх указательный палец. — Давай, выкладывай, во что вляпался? Да поживее! — гаркнул он, заметив, что я снова примерился размышлять.

Я посмотрел в его тревожные глаза, немного подумал… Нельзя говорить, нельзя!

— Не могу, пап, — отказал я несчастнейшим голосом. — Не могу. Поверь мне на слово, ладно?

— Нет, не ладно! — возразил отец, выкатив вперед и без того приличные буркалы. — Думаешь, вдосталь на свете пожил, много ума набрался? Нету еще твоего ума, не-ту! Вот столечко его, тютю!

Сложив пальцу щепотью, папа выразительно постучал по столешнице.

— А кабы ума было побольше, ты бы от родителей не таился, а резал бы правду-матку в глаза, какая бы она ни была, хучь какая!

Закончив тираду, отец снова подался вперед, налегая грудью на край стола. Дерево протестующее затрещало и, обреченно скрипнув, примолкло.

— Расскажи, Кеша. Все как есть расскажи, — попросила мама.

Я засомневался. Может, на самом деле рассказать?

Отец терпеливо ждал. Мать затаила дыхание.

— …Ладно, — сдался я. — Только все сказать не могу; так, в общих чертах…

— Нам и в общих чертах будет неплохо, — прогудел отец. — Для начала.

Я сделал вид, что не услышал концовки.

— Вы уже знаете, что я — не совсем обычный человек… Это получилось случайно, так обстоятельства сложились. Дело не в этом… Есть другие люди, которые обладают такими же возможностями, как и я. В общем, они решили не подчиняться нашему начальству, разгромили лабораторию и теперь я единственный, кто какую-то угрозу для них представляет. Спецназ с ними справится, если только сильно повезет. Вот…

Я перевел дыхание. Помрачневший отец сидел в той же позе, мама застыла с поднесенной ко рту ладошкой.

— И что, ты теперь должен их отлавливать? — въедливо спросил папа.

— Почему? Нет! Один я с ними все равно не справлюсь. Я теперь типа телохранителя. На время. Пока будут создавать новых бойцов. На поиски подходящего человека нужно время — должен быть особый тип ДНК, да и потом курс развития растягивается на месяцы. Так что на меня вся надежда!

— А почему мы должны прятаться?

— Потому что они могут давить на меня через вас.

— Кто они?

— Ну, — я изобразил раздражение, — те, кто сбежал. Другие сверхсолдаты.

— Допустим, — отец нахмурился. — Тогда самое надежное укрытие для нас — ваша база.

Наша база? Я горько усмехнулся, вспомнив, как разбежались в разные стороны сотрудник университета, заслышав одно лишь имя — Фаргел!

— Пап, ты не представляешь себе моих возможностей — ни одна база в мире не может чувствовать себя в безопасности. Самый лучший вариант для вас — это спрятаться. Скрыться в каком-нибудь месте, никак не связанном с вашей обычной жизнью. Или — с моей.

Размышляя, папа задумчиво водил пальцем по столу.

— А почему ты не отказался? — спросила мама. — Почему именно ты должен сражаться с этими бандитами?! Сами породили кого попало, умники хреновы, пусть сами и разбираются! Ты сейчас придешь к этому своему майору и напишешь заявление!

— Какое заявление? — не понял я.

— О своем уходе! Тебе все ясно?!

— Мам… — растерянно сказал я, но мой тихий голосок действия не возымел.

— Нечего мамкать! Как я сказала, так и сделаешь! Иначе я сама доберусь до вашей сек4ретной-пресекретной базы. Вам там всем места мало будет!

Я представил жмущегося по углам Дроботецкого и — улыбнулся.

— Чего лыбишься? — в упор спросил папа. — Ты все понял? Как вернешься — сразу пиши заявление об уходе.

— Да кто меня отпустит?! Я — суперсекретная разработка. Еще спасибо скажите, что домой отпускают! Да за мной следят круглосуточно, между прочим! А как задумаю чего выкинуть — посадят в одиночную камеру годиков так… на десять, если не чего похуже! Да и просят от меня немного — базу охранять, пока не появятся новые кадры. Там и спецназ есть — просто надо быть рядом на всякий случай. Как я вас прикрою?

— Я так и не понял, — решить уточнить отец. — А «старые» кадры куда подевались? Чем они сейчас занимаются?

— Да чем хотят, — ответил я, имея ввиду вампиров. — Им никто не указ. Вообще никто. Но это временно. Нужно только подождать.

— Сколько ждать? — вроде бы спокойно спросил отец, но напряжение в его голосе чувствовалось такое…

— Месяца три-четыре. В любом случае, все решится максимум за полгода.

— И полгода мы должны не появляться на улицах? Нам, между прочим, еще и на работу ходить надо. Ты об этом подумал?

— Почему? Появляйтесь, ходите. Я просто прошу вас переехать на всякий случай. В лицо вас не знают, а вычислить могут только по месту жительства: оно указано в моем деле.

— Кеша, неужели никак нельзя сделать так, чтобы тебя не трогали? — снова вмешалась мама. Ее блестящие от тревоги глаза надолго остались в моей памяти.

«Никак, мам» хотел, было, сказать я…

— Никак, Вер, — ответил за меня отец. — Прав наш оболтус. Надо переехать на какое-то время. Но потом, когда все кончится, — отец развернулся ко мне, — выдеру как собаку! Чтоб впредь умнее был!