Генда спросила:

— Ты чувствуешь его?

— У тебя мягкий живот, — сказал я. — Там внутри вода.

Мы собирались покинуть Пустынный Приют спустя пару дней. На улице расползлось нещадное пекло, но мы задернулись шторы, прохлаждаясь в номере. Генда сказала, что хочет пить, а я как раз собирался в бар, чтобы взять шипучку и пиво. Я сказал, что вернусь, как только возьму необходимое. Невыносимая духота, наполнившая коридор, сдавила меня. Я был в одних штанах, держа на поясе мачете.

Я спустился в бар. Джессика и Рони сидели за столиком. Они курили дамские папиросы, и пили коньяк.

Джессика подняла глаза и спросила:

— Твои друзья когда-нибудь вернутся?

— Возможно, — сказал я. — Когда меня здесь не будет. Вы скучаете по ним?

— Мы? — Джессика блаженно засмеялась. — Скорее скучают наши тела, а не мы!

Я приблизился к барной стойке, и Корнаг вспорхнул со стула, отбросив потрепанный журнал.

— Чтение превратит тебя в неврастеника. — сказал я.

— Простите, уж больно интересная книжка. Вы будете что-нибудь заказывать?

— Шипучку и пиво.

— Пекло стоит в эти дни. — выдохнул Корнаг, выискивая напитки. — Несколько посетителей прибыло недавно. Пустынный Приют приобретает популярность.

— Если не достают дела, на улице нечего делать. Путешественники запросто могут перегреться. Солнечный удар при нынешней жаре — серьезная штука.

— Шипучка и пиво, как вы просили. С вас десятка.

Корнаг поставил мне бутылки. Одну с пивом, из темного стекла, а шипучку в узкой пластмассовой бутылке. Я отдал ему десятку и взял напитки.

— Если тебе что-нибудь понадобится, — Рони сладко оскалилась. — Просто позови нас.

— Спасибо, у меня все есть.

— Рони, Джессика! — опомнился Корнаг, пуча глаза. — Живо прибирать свободные номера!

Я уже собрался подниматься, но он остановил меня.

— Постойте, — сказал он. — Вы не ждали каких-нибудь друзей?

— С чего ты взял?

— Я вижу вы индеец. Трое пришли пару часов назад.

— Где они?

— Двое отдыхают на террасе, а третий ушел наверх. Сказал, что у него раскалывается голова.

— Нет, я их не знаю. Ты ошибся, Корнаг.

— Хорошо, если так. — задумчиво сказал он.

Поднимаясь наверх, я слышал на террасе голоса новоприбывших особей. Два самца и две самки. На втором этаже я взял бутылки одной рукой и свободной постучался в дверь. За дверью было тихо. Я подумал, что Генда ушла в ванную, и постучался снова. Никто не открыл мне. Тогда я толкнул дверь, и она распахнулась. Я резко перешагнул порог.

Генда сидела на кровати, связанная по рукам. Она не могла говорить. Ее рот был стянут моей повязкой. Увидев меня, Генда застонала, судорожно кивая на ванную. Оттуда вывалил огромный семифутовый индеец. У него был пистолет и мясистые верблюжьи губы. Я выронил бутылки. Та, что была с пивом, разбилась, а шипучка закатилась под кровать.

Я сказал индейцу:

— Если тронешь ее, я убью тебя.

— Я слишком долго выслеживал добычу. — сказал индеец. — Эта сука совершила проступок. Я не буду ее трогать. Я просто ее убью.

Индеец выстрелил ей в грудь.

Он сделал это до того, как я осмыслил, что это случилось. Когда он производил второй выстрел, я уже мчался на него, собираясь отрезать ему голову. Индеец почти в упор расстрелял Генду, затем он попытался застрелить и меня, но этот план я разбил. Сделав рывок, я стеганул его щеку мачете, и тогда индеец пошатнулся и отскочил. Не успев прицелиться, он выстрелил в зеркало. Ударив его промеж ног, я вцепился ему шею, и мы с грохотом опрокинулись. Катаясь по полу, несколько секунд мы отчаянно боролись. У индейца были крепкие руки, но я выбил из них пистолет и вспорол ему вены. Мы обменивались жестокими ударами, не чувствуя их мощи. Индеец пытался лишить меня мачете. Сидя на нем, я бил его кулаком по лицу. Он же обеими руками выламывал мою кисть, в которой блистало лезвие.

Индеец шлепал верблюжьими губами.

— Я сделал свое дело. Эта сука не досталась никому из нас. Ты проклятый индеец, раз пытаешься убить меня.

— Заткни свой рот, — прошипел я. — Я вырежу твое черное сердце. Оно не должно жить.

С каждой минутой индеец ослабевал. Я превратил его лицо в мясистую лепешку, навалился на него всем телом, плотно обхватив рукоять мачете. Индеец стиснул мои запястья, пытаясь отвести нож от сердца. Во мне закипала ярость. Я был уверен, что убью его. Дюйм за дюймом мачете приближался к цели. Я надавил сильнее. Кончик лезвия впился в плоть.

Я увидел темную кровь на серой холщевой рубахе.

— Убив меня, ты ничего не добьешься. — прошептал индеец, закатив глаза. — Ты только обречешь себя на зло…

Его хватка ослабла. Я по рукоять вонзил мачете в трепещущее сердце, насквозь пронзил его. Я чувствовал конвульсии, бившие тело индейца. Он содрогнулся в последний раз и замер.

Крупные капли пота бежали по его изувеченному лицу. Большие коричневые глаза остекленели.

— Ты мертв, сукин сын. — прошептал я. — Ты больше не натворишь убийств.

Я извлек мачете из груди индейца, и тогда из нее забила кровь. Тяжело передыхая, я разогнулся и стоял, пошатываясь, будто оглоушенный сильнейшим ударом. Это и в правду был сокрушительный удар. В меня словно вонзили ядовитую раскаленную стрелу, и что-то оборвалось внутри меня. Все мои чувства притупились. Я не ощущал ничего, кроме пустоты и горя. Я забрался на кровать, склонился над мертвым телом Генды, снял повязки с запястий и рта, увидев иссиня-белые следы. Ее платье пропиталось темной кровью. Я не мог поверить, что Генда мертва, когда видел в ней сквозные пулевые отверстия. Я знал, что пули разорвали органы и забрали две жизни — жизнь Генды и жизнь внутри нее — то, над чем мы усердно трудились в поту, мечтая о лучших временах.

— Прости меня… — сказал я. — Я слишком задержался.

В номер забежала Джессика. Увидев трупы, она завопила:

— Боже Праведный!

Я соскочил с кровати и наотмашь ударил ее. Джессика опрокинулась, а потом она села и прикрыла кровоточащую пасть.

— Тебя ждут внизу! — прорыдала она.

Я вышел в коридор. Мне навстречу бежал Корнаг с распростертыми руками и открытым ртом. Я схватил его за шиворот и оттолкнул к стене. Корнаг повалился, не закрывая рот.

— Случилось что-то очень-очень страшное! — жалобно простонал он.

Внизу я увидел двух индейцев. Они держали древние ружья и нюхали табак. Рони, сидевшая за столиком, глухо ревела. Когда индейцы увидели меня, они спросили:

— Что с женщиной?

— Она убита. Ваш ублюдок тоже. Вы из Генды?

— Да, — ответили индейцы. — Мы из Генды.

— Почему он убил ее?

— Она сделала аборт и убежала. Это был его ребенок. Мы не хотели ее смерти. Он взял нас в качестве сопроводителей.

— Убирайтесь отсюда…

Индейцы не решились атаковать. Они опустили ружья, попятились к выходу и вскоре ушли. Я услышал громкие бесперебойные шаги. На лестнице возник Корнаг. Переваливаясь с ноги на ногу, он споткнулся и кубарем покатился вниз, расшибая себя о ступени. Когда он приземлился, я поднял его и хорошо встряхнул.

— Они взяли три номера сегодня утром. — Корнаг задыхался, истекая кровью. — Я не думал, что это как-то коснется вас.

Я влепил ему пощечину. Раз, второй, третий. Он скоро пришел в себя.

— Корнаг, возьми себя в руки. Ты предупредил меня до того, как она умерла. В этом виноват только я.

Мимо нас пробежали две пары, громыхая сумками.

— Вы так быстро уходите? — выдохнул Корнаг, глядя в пол.

— Извините, но нам пора! — крикнули пары и скрылись за дверьми.

— У вас есть лопата? — спросил я.

— Да, конечно есть. — Корнаг невольно прослезился. — Я видел, что произошло там наверху. Простите, мне очень-очень жаль. Бедная девочка, храни ее Всевышний.

Затем Корнаг принес из кладовой лопату. Я вернулся в номер. Джессика никуда не делась. Она сидела на том же месте, куда переместил ее мой удар. Я завернул Генду в багровую простыню и взвалил тело на плечо.

— Ты правильно сделал. — шепнула Джессика. — Простыню все равно надо заменить.

Я закопал Генду на улице, после чего Корнаг помог мне вынести индейца. Он был тяжелый, мы едва не уронили его на лестнице. Я не стал хоронить индейца, оставив его тело гнить под солнцем. Я знал, что большее ему не светит. Потом я забрал все деньги, какие нашел под кроватью, а в баре залпом осушил бутылку пива. Корнаг заверил меня, что это бесплатно.

Я не мог плакать — все во мне высохло. Но я все еще видел перед собой весну. Она была уже совсем другая — серая и увядающая.

Она закончилась этим днем.