И в это самое время, когда долгие труды должны были венчаться счастливым исходом, грянул третий в судьбе Цезаря пожар и слизнул огненным языком за считанные минуты все надежды. Ушли они, как дым в небо, и растворились бесследно.

Цезарь подтянул колени, глубже засунул ладони в рукава полушубка, пытаясь удержать ускользающее тепло и согреться, но понял, что из этой затеи ничего не получится, и поднялся на ноги, вздрагивая от озноба. Костер затухал, лишь слабенькие угольки подслеповато мигали, покрываясь серым летучим пеплом. Караульный крепко спал, сидя на плоской коряге, уронив голову в колени, и даже не чуял холода, упираясь голыми руками в мокрый снег. Цезарь сшиб его пинком с коряги, и тот, очумело мотая головой, упруго вскочил и выставил кулаки.

– Просыпайся, – негромко сказал ему Цезарь, – и дров в костер подбрось.

Скоро пламя костра высоко подпрыгнуло вверх и осветило мужиков, вповалку лежавших прямо на мокром снегу – сил вчера ни у кого не было, чтобы наломать лапнику. Выдохлись до последней капли. Один лишь Цезарь не рухнул на землю, когда добрались до уступа горы, где высокая каменная щека, загибаясь, ограждала от ветра; смог еще развести костер и поставить караульного, который, похоже, сразу же и заснул.

Долго бежали они, вырываясь из-под пуль, от горящего лагеря. Ни минуты передыха не дал Цезарь уцелевшим своим людям, уводя их все дальше, на край долины. Вел наугад, почти на ощупь, хорошо понимая лишь одно: к переходу через Кедровый кряж приближаться сейчас никак нельзя. Смертельно опасно было приближаться. Именно там и захлопнется окончательно западня, чтобы накрыть тяжелой крышкой всех уцелевших.

Он подошел к костру, протянул ладони, едва не засовывая их в пламя, и озноб, колотивший его, прошел. Цезарь внимательно оглядел спящих своих людей и тяжело вздохнул – мало осталось. Больше всего ему жалко было, что нет среди уцелевших Бориски. За долгое время он привык к нему, даже сроднился. Хитрый, изворотливый был мужик, великого ума отпустила ему природа, словно извинившись за горбатое уродство. Если бы не светлая голова Бориски, гораздая на всякую выдумку, еще неизвестно, чем бы дело закончилось и сколько бы человек из того огненного кольца вырвалось. А выход он, как всегда быстро, придумал простой и неожиданный: запалили спереди воз сена, который был на санях, навалились и покатили его впереди себя, освещая дорогу и укрываясь от пуль. Одни толкали, другие палили наугад, заслоняясь от пламени – теперь даже и не вспомнить, как все было, но главное – вырвались. И, след в след, заметая за собой снег верхушкой елки, ушли.

«Плохо мне будет без тебя, Бориска, плохо, – тяжело вздыхая, думал Цезарь, продолжая держать руки над пламенем. – Кто мне теперь исправниковых шпионов так ловко раскусит… Надо же! По золотым зубам определил!»

Цезарь усмехнулся, вспомнив, как Бориска ловко разоблачил подосланных агентов. Пригласил их за стол, принялся угощать, расспрашивать, а один возьми да и зевни во время долгого ужина, рта не перекрестив. Вот и углядел Гринечка у него во рту золотой зуб. А где это видано, чтобы простые мужики разбойного поведения золотые зубы себе вставляли? Ну а дальше совсем просто было. Определили их на ночлег в отдельную комнатушку, где в стене дырки были просверлены, Бориска к одной из них ухо приставил, и ясно стало, какие такие гуси-лебеди залетели, – не остереглись служивые, пошептались между собой. Жаль только, что взять их живьем не удалось: крепкие оказались, пришлось Ваньке Петле кривым ножом орудовать, а тому лишь бы дорваться – распахал всех троих от уха до уха. В сердцах Цезарь ему даже затрещину отвесил, да что толку, дело-то сделано, у мертвых много не выпытаешь.

И только-только угомонились после этой передряги, только уснули, как заполыхало…

Цезарь передернул плечами, будто его снова прошиб озноб, и качнулся – усталость и сон брали свое. Но он себя пересилил, отошел от костра, вытер снегом лицо и вдруг насторожился. Где-то невдалеке послышался звук шагов. Молча дал знак караульному: слышишь? Тот кивнул и начал будить спящих, зажимая им рты ладонью, чтобы спросонья не подали дурной голос.

Прошло еще несколько времени, и четко стали слышны шаги, шумное, запаленное дыхание. Цезарь, рассредоточил своих людей таким образом, чтобы вход в углубление каменной щеки был под обстрелом, сам выдвинулся чуть вперед и крепче перехватил цевье винтовки. Пламя от разгоревшегося костра светило ему в спину, и он увидел перед собой сначала две неясных тени, вскинул винтовку, но не стрелял, дожидаясь, может, еще кто появится следом… Тени между тем продолжали двигаться, пламя костра пыхнуло ярче, и в неверном, качающемся свете Цезарь узнал: Бориска, а за ним, широко размахивая руками и клонясь вперед всем телом, тяжело брел Петля.

– Следочки-то свои худо вы, ребятки, прикрыли, – ворчливо, как ни в чем не бывало, выговорил Бориска, с тяжелым и усталым крехом усаживаясь на плоскую корягу, вытягивая перед собой натруженные ноги. – Оглядится завтра господин Окороков, да и кинется в погоню. А? Веселая будет картинка…

– Вы как здесь? – не удержался, заторопился Цезарь. – как уцелели?

– А Бог помог, – беззаботно ответил Бориска и рассмеялся мелким, дробным смешком.

Оказывается, Бориска вместе с Петлей кинулись в другую сторону от саней с горящим сеном, и только успели чуть отбежать, как в спину им кто-то принялся настырно палить. Тогда они залегли, и Петля с первого же выстрела успокоил беспокойного стрелка. Дальше решили не рисковать, отползли, не поднимая голов, в ложбину, и затаились намертво в темноте, надеясь, что если они себя никаким звуком не выдадут, то их и не найдут. Так оно и случилось. Впрочем, их и не искали.

– Подобрали своих убитых-раненых и сгинули, – так закончил свой недолгий рассказ Бориска.

– А кто солдатами командовал? Окороков? – спросил Цезарь.

– Командовал-то Окороков, да только не солдаты нас пощелкали, а староверы, которым мы ловушку мастерили. Вот так-то! Староверы нас почикали! Хитрее оказались. А после уже, под вечер, и солдатики нагрянули во главе с господином Окороковым. Как раз к шапошному разбору поспели. Ну, мы судьбу искушать не стали – как только их заметили, из ложбинки выскользнули, следочки ваши нашарили и – ходу-ходу, мои ноги… – Бориска снова рассмеялся мелким смешком и вдруг широко зевнул и сполз с коряги, устраиваясь на земле темным клубочком, успел еще пробормотать: – Лапничку мне под старые кости наломайте, ребятки…

Утром, выспавшись, Бориска отвел Цезаря в сторону и твердо, как о деле уже решенном, сказал:

– Будет нас теперь Окороков по этой долине как мышей гонять. Да староверы еще обозлились. Новое место искать некогда, скоро гости явятся. Одно нам остается – в Белоярске их ждать.

– Дороги нам в Белоярск нет, – возразил Цезарь, – теперь у прохода Окороков караул выставит.

– Посмотрим, – успокоил его Бориска, – караул – не божий перст, можно и обмануть.

Но обманывать не понадобилось. Ванька Петля, посланный на разведку, скоро вернулся и доложил, что солдаты уходят. На следующий день, снова посланный в разведку, убедился он, что и караула нет. Послали в третий раз. Петля прошел по проходу, огляделся с другой стороны кряжа и никакой засады, никакого подвоха не обнаружил. Тогда вернулись к пепелищу, надеясь, что удастся хоть чем-нибудь поживиться, но ничего съестного найти не удалось. А голод – не тетка. Да и одежда на всех была легонькая, второпях надетая. По ночам отчаянно мерзли, потому что метель завихяривала в полную силу и укрыться от нее не было никакой возможности.

Цезарь с Бориской приняли решение – уходить в Белоярск.

Дело, конечно, до крайности было рисковое, но ничего лучшего придумать не смогли.