I

Лёгкий ветерок возвестил о приближении вечерней прохлады. Гелиос умерил весёлую ярость, завершая путь своей золотой колесницы.

Ксандр подхватил цепкими руками тяжёлую корзину с оливками, напряг гибкое, уже почти юношеское тело и поднял её, прижав к груди. Оливки в этом году удались на славу, но вовсе не о них думал подросток, доставляя ношу к неуклюжей ручной тележке.

Радовали и скорый конец трудового дня, и предвкушение грядущего отдыха, и предстоящий ужин — интересно, что приготовила мать? А самое главное — потом, сидя у сложенного в небольшом дворике очага, он будет слушать рассказы соседа Форкина, человека бывалого и знающего.

Истории о проделках кровожадной Ламии и чудовищной Эмпузы вызывают дрожь, холод в животе, зубы стучат от страха, но хочется слушать ещё и ещё!

А как повествует Форкин о героях! Они представляются похожими на их господина — Ксандр видел его прошлым летом. Высокий и мощный спартиат казался олицетворением мужественной красоты и силы. Время от времени кивая головой, господин выслушивал речь угодливо согнувшегося перед ним старосты Пистия. Сам же почти не говорил — лишь произнёс две — три короткие фразы, выражая свою волю.

Но вот повозка нагружена. Притан, отец Ксандра, и Форкин надёжно обвязали корзины верёвками и взялись за перекладины дышла. Ксандр и Состен, сын Форкина, ухватились за выступающие концы грузовой площадки. Их задача — подталкивать неуклюжую колесницу, помогая старшим, придерживая её на спусках, и следить, чтобы груз не рассыпался.

В конце пути — навесы, под которыми хранился урожай с полей господина, снятый и доставленный сюда руками принадлежащих ему илотов, а неподалёку от них — масляный пресс. Посредством этой хитроумной машины периэк Фрасон добывает оливковое масло.

Навесы. Здесь работают несколько человек под присмотром илота Пистия. Староста указал, куда поставить доставленные корзины, и стал отмечать их количество палочками на покрытой воском дощечке.

— Эй, Притан, — голос у старосты пронзительно пискляв, — когда твоя дочь выйдет и начнёт работать? Пока она болела, вы задолжали двадцать четыре корзины оливок! У меня подсчитано всё. Или ты думаешь, эти корзины соберут и привезут за тебя другие?

Пистий всегда кричит, обращаясь к Притану, Форкину или их детям. Не может им простить уважения среди большинства семейств илотов, принадлежащих благородному Эгерсиду. Гложет сердце зависть — не его, а Притана или Форкина хотели бы видеть они старостой. Но господину нужен тот, кто бы всех заставил работать в поте лица, забирал бы все силы илотов и обращал их в тяжёлые грозди винограда, пифосы с ячменным зерном, амфоры с маслом. Форкин однажды сказал, что не из оливок выжато это масло, но из тех, кто их вырастил и собрал.

Староста жёстко управляет семействами илотов, опираясь на поддержку шести из них, главы которых стали его сторонниками за различные поблажки и послабления. Маленькие, близко посаженные глазки зорко следят, чтобы ни у кого (кроме его приятелей) не осталось ничего лишнего после сбора урожая. Трудолюбивому, сметливому Притану и знающему, опытному Форкину (он был на войне вместе с отцом нынешнего господина) Пистий мстит бесконечными мелкими придирками.

Сейчас он навис над отцом Ксандра своей лысеющей головой, украшенной по бокам рыжими кудряшками:

— Твоему младшему тоже пора браться за дело, хватит ему держаться за подол матери! Целыми днями гоняет взапуски, силы ему девать некуда!

Притан только смотрел на крикуна исподлобья. Он заметил у навеса одноглазого Полифема, прозванного так за свои размеры и силу, а также других подпевал старосты. Специально добивается злобный хитрец вспышки гнева Притана — ищет повода для расправы!

Верзила Полифем и подпевалы исподтишка подбирались ближе, ожидая знака своего покровителя. Пистий хочет, чтобы он вспылил? Не получится!

— Аграна выйдет на работу завтра, — проговорил Притан.

Дочь на один год старше Ксандра. Несколько дней назад, неловко споткнувшись, девочка поранила ногу острым камнем. Отцу с сыном пришлось трудиться больше обычного, не жалея сил. Нет никакой задолженности, но старосте нужен повод для расправы! Сейчас он его не получит, а разговор об этих будто бы недостающих корзинах оливок будет продолжен в другое время при более удобных обстоятельствах.

Притан повернулся и, не спеша, с достоинством пошёл. Форкин наблюдал за Полифемом и его подручными, пока друг не удалился на безопасное расстояние, а затем присоединился к нему. Мальчики двинулись вслед за отцами.

Не сразу пошли они домой; едва навес исчез из виду и друзья убедились, что люди старосты не следят за ними, Притан, Форкин, Состен и Ксандр повернули в сторону поросшего дикой акацией холма. Вскоре они углубились в заросли. Форкин остановился у старого дуплистого дерева.

— Ну-ка, дети, посмотрите, нет ли кого поблизости.

Мальчики, обежав вокруг, не обнаружили ничего подозрительного. Бывший воин извлёк из дупла тщательно завёрнутый в потёртую козью шкуру лук с обёрнутой вокруг древка тетивой и колчан с оперёнными стрелами. Форкин любовно погладил изящно изогнутые, точёные из дуба рога оружия. Лук был хорош; он взял его у афинского фета, успев метнуть свой дротик на мгновение раньше.

Тайник, где кроме лука со стрелами хранились четыре пращи, сделанные отцами, старинный меч с тяжёлым неуклюжим бронзовым клинком и железный наконечник копья, был известен только четверым.

Неподалёку от старого ясеня был небольшой зелёный бугор — на самом деле груда круглых и яйцевидных камней, пригодных для метания из пращи, заботливо обложенных толстым слоем дёрна.

Ксандр принёс из-за ближайших деревьев пару жердей: прямые и прочные, они вполне могли служить древками копий.

— Вот цель, — Форкин указал на ствол толщиной с тело человека в двадцати шагах от себя, — начинай, Состен.

Юноша, взяв жердь, несколько раз подбросил её вверх, разминая мышцы руки, затем откинулся назад, присев на отставленную правую ногу. Средний палец вытянутой вперёд левой руки смотрел на небольшую трещину в коре — туда должно ударить древко импровизированного копья. Упруго и резко качнувшись всем телом вперёд, метнул жердь. Раздался глухой стук; удар пришёлся на два пальца выше намеченной цели.

— Неплохо, неплохо, — одобрил сына Форкин — таким ударом можно ранить, а то и убить противника — конечно, если удачно попасть. Но в броске нужно стремиться вслед за копьём, будто летишь за ним. Смотри, как делает это Притан!

Отец Ксандра отошёл на несколько шагов назад, увеличивая расстояние до мишени. Не спеша, так, чтобы мальчики могли разглядеть каждое движение, изготовился к броску.

Казалось, сработал рычаг метательной машины, освободившей огромные запасы накопленной в её скрученных канатах энергии; брызнула в стороны кора дерева, жердь, звеня и вибрируя, отлетела далеко в сторону.

— Видели? — Глаза Форкина горели. — Не каждый бронзовый панцирь выдержит такой удар, а льняной и подавно!

Ксандр выполнил бросок правильно, хотя до силы отца ему было далеко; зато его жердь попала точно в цель.

Поупражнявшись в метании копья, приступили к стрельбе из лука. Мальчики стреляли с тридцати, а их отцы — с пятидесяти шагов.

Тиона, жена Притана, просила мужчин не задерживаться, тем не менее Форкин заставил мальчиков много раз метать камни рукой и пращой.

— Врагу надо противопоставить то, что ты умеешь делать хорошо, — наставлял Форкин молодёжь, когда они, закончив упражнения, приближались к небольшому домику из дикого камня — жилищу Притана и его семьи. — Не пытайся сходиться с одетым в бронзу и железо гоплитом врукопашную. Он сильный, тяжёлый, с детства приучен к мечу и быстро справится с тобой. Но поражай его стрелами, изводи, метая камни. Утомится гоплит — опять наседай, дразни ударами камней, стрел и дротиков: один из них достигнет цели.

— Аграна, хватит прихорашиваться, мужчины идут! — крикнула дочери Тиона. Славная девушка выросла, ладная, красивая и работящая. Хорошо, что они с Состеном друг на друга поглядывают: пусть будут счастливы, как сама Тиона с Пританом.

В молодости её чуть не отдали за Пистия. Родителям льстило, что у жениха есть большой дом, несколько коз, домашняя птица и другие богатства, о которых другим илотам приходилось только мечтать. Сколько слёз пролила, упрашивая отца не отдавать её противному Пистию! Не жалеет о прошлом Тиона: нет ей дела до того, что бывший жених приумножил своё состояние ещё более.

Спасибо отцу, отдал за Притана — пусть всё его имущество состояло только из пары крепких рук и доброго сердца. Форкин, вернувшийся тогда с воины, помог молодым построить жилище иначе не справиться, слишком много времени уходит на работу для господина. Дом удался, не хуже, чем у других!

Тионе тоже приходилось трудиться от зари до зари — не только в поле, но и за ткацким станком, изготовляя льняные и шерстяные ткани для господина, а затем, выполнив тяжёлый урок, — для мужа и себя, чтобы к зиме сшить хитон и пеплос из грубой материи.

Здоровыми, послушными растут Аграна и Ксандр, похож на старших и пятилетний Лавр. Теперь у них есть своя коза, несколько кур, вдоволь чечевицы, иногда бывает оливковое масло и кислое виноградное вино. Однажды Тиона задумалась — если бы илоты отдавали господину хотя бы вполовину меньше того, что выращено и создано трудом их рук, то все жили бы сейчас не хуже Пистия. Интересно, зачем господину столько всего? А тут ещё сосед Форкин говорил, что у господина только дочь, жена умерла несколько лет назад, а новую он в свой дом вводить не хочет...

Откуда знать Тионе, что всего этого добра едва хватит, чтобы расплатиться за роскошное оружие и доспехи благородного Эгерсида?

 

II

Солнечный свет стремительно врывался в долину, заполняя её, преследуя убегающую тень гонимых быстрым ветром облаков. Ярким золотом, пурпуром вспыхивали сверкающие наконечники копий, бронзовые шлемы и алые плащи шагавшего в колонну по три пентекостиса.

Стоявшие на вершине небольшого холма эфор Эвтидем и лохагос Главк увидели, как заиграл солнечными бликами наконечник копья, несколько раз поднятого в голове колонны; вскоре донеслись звуки трубы и обрывки поданной зычным голосом команды. В колонне, шедшей единой лентой, произошли изменения: вторая эномотия приняла влево и ускорила шаг, выходя на один уровень с первой. Третья эномотия приняла влево на восемь шагов и перешла на лёгкий бег, а четвёртая, уйдя влево на двенадцать шагов, догоняла остальные подразделения быстрым рывком.

Скорость движения всех эномотий была такой, что они практически одновременно сформировали первую шеренгу монолита.

Ещё команда, подтверждённая напевом трубы, — и монолит разомкнулся на ходу, стал рыхлым, похожим на расслабленный кулак. Но вот задние полуфилы одновременно сделали шаг влево и быстро вошли в интервалы между передними. Теперь пентекостис шёл развёрнутым строем. Уже видны похожие на металлические статуи фигуры воинов, чётко различим символ — чёрная лямбда — на их щитах, слышна тяжёлая поступь бронированной пехоты.

Дав несколько мгновений полюбоваться своей грозной красотой, атакующий пентекостис разом перешёл на размеренный бег. Топ — топ — топ — топ — дружно били в землю окованные бронзой и медью ноги, неся тяжёлое тело монолита. Добежав до подножия холма, строй остановился как вкопанный; вновь команда — копья подняты листовидными наконечниками вверх, коринфские шлемы откинуты на затылок. Теперь у пентекостиса появились человеческие лица, много человеческих лиц.

Сопровождавшие эфора молодые воины вполголоса обменивались словами восхищения — они были свидетелями безупречных действий пентекостиса, которым командовал Эгерсид, по праву считавшийся лучшим бойцом Спарты на мечах! Вот он, не знающий поражений, стоит на правом флаге, слегка опираясь на отклонённое копьё, смотрит на эфора и лохагоса спокойно — уверенным взглядом. В самом деле, к чему волноваться пентеконтеру? Разве допустил он хоть одну ошибку в командовании, а пентекостис — в исполнении команд? Но именно отсутствие повода для придирки и раздражало Эвтидема. Чуть повернув голову, он одним взглядом успокоил свиту.

— Весь лохос, — бросил эфор почтительно ждавшему его указаний Главку.

Вновь звучат команды: чётные полуфилы поворачиваются кругом и перестраиваются вслед за нечётными. Теперь каждая фила стояла в колонну по одному, а эномотия, включавшая три филы, — в колонну по три. Вот они пошли с правого фланга друг за другом: колонна из трёх рядов — фил — эномотия; две эномотии — двойная эномотия. Две двойных эномотии — пентекостис, два пентекостиса — грозный спартанский лохос. Каждый командир идёт в голове своего подразделения, на правом фланге; при развёртывании в боевой порядок — фалангу-монолит — все они оказываются в первой шеренге, личным примером ведя бойцов. Замыкают колонны подразделений бывалые суровые воины: они наблюдают за порядком в тылу строя на марше и в бою.

Эвтидем опытным глазом отмечал малейшие недостатки в действиях, состоянии вооружения и снаряжения. От него не укрылась даже отлетевшая застёжка кнемиды на ноге воина третьей филы первой эномотии. К сожалению, первого, а не второго пентекостиса, которым командует Эгерсид. Впрочем, эфор понимал — публичная придирка к такой мелочи только повредит ему самому; лохос укомплектован зрелыми бойцами, отнюдь не вчера познакомившимися с военным делом. Они вдоволь позубоскалят над государственным мужем, не сумевшим увидеть в прекрасно подготовленной части ничего, кроме расстёгнутой поножи, и разнесут слух об этом по городу — глядите, какого эфора выбрали на свою голову! В следующий раз не будьте глупцами, смотрите в оба!

Вновь эта противная горечь во рту: достаточно лишь вспомнить об Эгерсиде, чтобы вызвать желчь. Стоявшая позади свита не видела, как искривилось лицо эфора, как сверкнули злобой его глаза. Эвтидем не задумывался прежде, из-за чего и когда поселилась в его сердце ненависть к Первому мечу Лаконии.

Зависть? Ему ли, одному из первых лиц государства, завидовать командиру пентекостиса, и только потому, что тот хорошо знает своё дело? Пусть его любят воины, но степень влияния на решение важных вопросов Эвтидема несравненно выше. Богатство? Всем известно, как скромно живёт Эгерсид, в то время как только советы друзей, рекомендовавших не пренебрегать памятью обветшавших спартанских добродетелей, помешали эфору воздвигнуть настоящий дворец вместо нового дома. Знатность? Род Эгерсида не древнее, чем род Эвтидема, среди предков которого было немало известных военачальников и государственных мужей.

Слава? Эвтидем успел хорошо поработать мечом в последней войне, и недаром Герусия, да и сам царь Клеомброт ценят его как опытного полевого командира. Эгерсид же до сих пор участвовал только в нескольких мелких стычках — правда, удачно. Известность он получил главным образом из-за своих побед в состязаниях.

Дед Эгерсида был архонтом, членом Герусии. В прошлом доблестный воин, он щепетильно исполнял законы Ликурга сам, и видя в них основу могущества Спарты, требовал того же от других, сурово обличая провинившихся. При этом сварливый старец совершенно не обращал внимания на положение нарушителя в иерархии Спарты, чем раздражал многих.

Достаточно было архонту узнать, что кто-то обедал дома и пропустил сесситию, как он разражался яростным монологом. Самое малое, чего заслуживал, по его словам, такой нарушитель — это полёта со скалы в ближайшую пропасть, ибо в отступничестве от обычаев предков таились залоги будущих военных поражений Спарты.

Остальные члены Герусии, сбросив сладкую дрёму, принимались дружно клеймить несчастного, который и сам уже был бы рад, махнув на всё рукой, разбежаться и прыгнуть с пресловутой скалы, лишь бы избавиться от ядовитых старцев и поднятой ими волны всеобщего осуждения. Грозные архонты шли густой фалангой на нарушителей, но под влиянием разных причин — старая дружба, взаимные интересы, угрозы — атака в защиту спартанских добродетелей быстро захлёбывалась.

В конце концов неутомимый поборник буквального исполнения заповедей Ликурга понял, что главная угроза лаконским доблестям исходит вовсе не от мелких нарушителей обычаев славных предков. Потрясённый открытием, воззвал он к своим товарищам, и лучше бы этого не делал! Как быстро превратился он из обвинителя в обвиняемого, услышав, что самая большая угроза Спарте исходит от него самого, вечно вносящего разлад в её святая святых — Герусию!

Старому воину пришлось отбиваться от града обвинений, и вскоре возмутитель спокойствия удалился от общественной жизни в своё жилище, где и пребывал до последовавшей вскоре кончины.

Его сын — отец Эгерсида — унаследовал небольшой клер, тяжёлые медные доспехи и хмурое, недовольное выражение лица. Он быстро достиг должности пентеконтера, на которой и был остановлен, ибо никто из архонтов не желал терпеть его дальнейшего возвышения.

Война не позволяла суровому воину бывать в родном городе часто и подолгу. Зато приходили вести о его подвигах во славу отечества. Но он специально прибыл в Спарту женить сына, чтобы тот смог встать в настоящий воинский строй! Мечта Эгерсида сбылась, как только он стал отцом здорового, крепкого мальчика. Молодому воину пришлось скрестить оружие с противником не в великой битве, как он грезил, а в небольших схватках, по сути, не оказавших никакого влияния на ход войны. Зато именно такие боевые столкновения дали ему возможность проявить свои бойцовские качества. Об Эгерсиде заговорили как об отважном, умелом воине, а вскоре и способном младшем командире, достойном сыне своего отца, популярность которого возросла настолько, что архонты были вынуждены пересмотреть — по крайней мере внешне — отношение к наследнику сварливого старца. Казалось, ещё немного — и слава древнего рода воссияет с новой силой; но тут донеслись вести о трагедии при Лехее. Имеете с едва живым отцом домой привезли его иссечённый щит. Четырнадцать ран покрывали ещё недавно могучее тело, и одна из них была нанесена сзади!

К счастью, царь Агесилай провёл тщательное расследование обстоятельств ранения и вынес оправдательное заключение, что спасло самого раненого и его семью от презрения.

Но свидание со смертью не прошло даром: вместо сильного мужчины Эгерсид, вернувшись, встретил старика с высохшими руками и ногами, согбенной спиной, сотрясаемой жестоким кашлем грудью. Выражение лица было уже не хмуро-недовольным, а просто горестным. О возвращении в строй не могло быть и речи. Бывший пентеконтер занялся, наконец, домашними делами и хозяйством, почти переставшим давать доход. В это время подолгу беседовал он с сыном. Из его речей вытекало, что битва при Лехее была проиграна вовсе не потому, что бывшие там воины не до конца исполнили свой долг, а из-за того, что военная организация Спарты устарела. И её надлежит изменить, дабы избежать в будущем подобных поражений и неизменно следующего за ними упадка общества!

Так он объяснял происходящее и членам Герусии; старцы, пригретые солнечными лучами на мраморных скамейках, сонно кивали головами. Привлечь его к суду? Нет, не стоит. Сейчас у болтуна не так уж много слушателей, на суд же сбегутся толпы, а ему только этого и нужно.

Холодной, промозглой осенью старый воин заболел. Афинские копья всё-таки достали его — думал Эгерсид, хороня отца. Герусия не могла простить ему дерзости предков, и не простила — будь он хоть трижды лучшим мечом Спарты. Тем более наследник, похоже, достоин отца и деда: вместо того чтобы после совместного обеда исполнять с товарищами гимны, прославляющие силу и доблесть спартиатов, ведёт речи о том, что, будь у лаконцев под Лехеем хорошая кавалерия, не избежать бы противнику разгрома! Говорит, что сильные в полевом бою спартиаты не умеют штурмовать города и оборонять крепости, призывает к изменению организации и обучения войск — не зря Танатос лишил его первенца, а после рождения дочери — и жёны.

Эвтидем не вдавался в подробности истории рода Эгерсида. Ему было достаточно прийти к заключению, что предки пентеконтера и он сам — опасные смутьяны, покусившиеся на святая святых Лаконии. Вот откуда его, Эвтидема, ненависть, воспламенившая душу раньше, чем разум нашёл её причину!

 

III

— Не бойся, никто не причинит вам зла, — Лисикл хлопнул по плечу старшего из двух остановленных им илотов. Тот с опаской смотрел на высокого стройного юношу-спартиата. Жёсткая линия рта, ощущавшаяся даже под приветливой улыбкой, вызывала смутные опасения. С другой стороны, этот босоногий молодой лаконец так любезен, совсем не заносчив и одет в старый хитон из грубой серой ткани — почти такой же, как на нём самом, илоте.

— Ведь это ты угостил меня виноградом и сыром год назад, когда я охотился на склонах Парнона? — не убирал Лисикл руку с плеча илота.

— Наверное, ты ошибся, господин. Мы живём в другой стороне — в двух днях пути отсюда вниз по течению Эврота, близ восточных отрогов Тайгета. Да и не отлучался я никуда прошлым летом, работал от зари до зари на землях господина нашего, благородного Эгерсида.

— Уж очень похож ты на того, с гор Парнона. И окажись на его месте, точно не пожалел бы винограда для усталого охотника. По лицу вижу — ты человек хороший. Мы как раз собирались обедать, — молодой человек кивнул в сторону полутора десятков крепких подростков в таких же поношенных хитонах, — и приглашаем вас разделить нашу пищу.

— Благодарю тебя, но нам следует скорее доставить припасы господину и сразу же двигаться в обратный путь: староста не простит опоздания. Работы сейчас очень много, каждая пара рук в большой цене.

— Не волнуйтесь, — лицо юноши излучало дружелюбие, — долгих застолий у нас не бывает. Да и обед уже ждёт за этой оградой.

— Правда, с утра не довелось поесть, разве что немного на ходу, — старший илот нерешительно взглянул на низкую стену, сложенную из кусков кое-как отёсанного известняка, — да и не хочется обидеть тебя отказом, господин...

— Лисикл, зови меня так. О повозке не беспокойтесь — она всё время будет у вас перед глазами, — ирен увлёк крестьянина в открытые ворота. Юные спартиаты весело пошли за ними.

Перед неказистым, вытянутым в длину приземистым домом несколько подростков завершали подготовку к обеду. Прямо на утоптанной земле расставлялись простые глиняные миски, у которых — каждый на определённом месте — располагались юноши. Двое из них внесли внутрь круга котёл с грубой ячменной кашей.

— Опять Мелест положил своему дружку больше всех!

— Тот знает, с кем дружить: он всегда поддаётся Мелесту в борьбе и беге! — подшучивали юноши над своим прижимистым товарищем, ведавшим кухней; впрочем, они твёрдо знали — ирен зорко следит за тем, чтобы порции были одинаковыми.

Совершив возлияние в честь Афины Меднодомной — богини-воительницы, Лисикл осушил чашу с вином. Гости последовали его примеру.

Такого вина они ещё не пробовали! Разве можно сравнить эту ароматную влагу, способную волшебным образом превращаться в сладкое тепло, с тем пойлом из виноградных выжимок, которым иногда позволяли себе баловаться илоты?

— Рад, что вино понравилось вам, — отвечал Лисикл на похвалу гостей. — Мы пьём его лишь в особых случаях. Например, встречая таких почтенных людей, как вы. Эй, Мелест! Ещё вина нашим гостям!

Вскоре илоты, дважды опорожнившие на голодный желудок по настоянию радушного хозяина немалые фиалы крепкого вина, начали ощущать на себе его действие. Голоса юных спартиатов сливались в однообразный гул.

— Нам пора идти к нашему г-господину, — произнёс он, когда ещё один фиал опустел, — я очень б-благодарен тебе за г-гостеприимство, — язык илота заплетался. — Вот если бы эт-тот Х-хремил... Мой спутник... Староста послал его со мной... Не был бы так ленив и встал с-сегодня пораньше... Как я хотел... Я ведь г-говорил ему... Мы уже шли бы обратно, и нам некуда было бы спешить.

— Видно, ты человек основательный, — ирен доверительно склонился к илоту, положив руку ему на плечо, — хороший хозяин, умелый земледелец. Как же посмел твой спутник ослушаться старшего? У нас за такое принято наказывать. Тебе следовало бы дать невежде пару затрещин, чтобы научить его уважению...

Тем временем сидевший рядом с молодым илотом юноша, дождавшись, когда его сосед допьёт очередной фиал вина, продолжал прерванную речь:

— Итак, никто в вашей деревне, говоришь ты, не сравнится с тобой в силе и выносливости. Почему же тогда тот, другой, тобой помыкает? Не нравится мне, когда такие парни дают всяким наступать себе на голову! Ах, староста велел тебе охранять его вместе с повозкой от лихих людей в пути? Лучше бы он послал тебя одного — ты бы справился скорее и лучше, да и охранял бы сам себя, а не подчинялся кому-то.

В это время между двумя сидевшими напротив юношами возникла перепалка, быстро завершившаяся яростной схваткой. Выскочив из круга, драчуны обменивались стремительными ударами — видно, оба предпочитали борьбе кулачный бой — а приятели подзадоривали их криками.

Сила, ловкость и упорство подростков были примерно одинаковы, поэтому исход схватки наступил бы не скоро, не споткнись один из противников о выбоину. Упал он, правда, очень ловко, на полусогнутую руку, но был опрокинут ударом ноги соперника, не упустившего благоприятный момент.

Лисикл, с интересом наблюдавший схватку, тут же остановил её. И те, кто только что яростно дрались, и те, кто крича и размахивая кулаками смотрели на них, вернулись к своим мискам. Глаза сверкали, сквозь густой загар на лицах проступал румянец, разговоров только и было, что о нанесённых ударах и ещё о том, как следовало бы построить тактику боя.

— Нет-нет, почтенный, — говорил ирен старшему илоту, ведя его под локоть обратно к оставленному ради неожиданного зрелища месту, — мальчики дрались бестолково. Вот если бы тебе пришлось встать грудь грудью с противником, я уверен, было бы чему поучиться.

Старший илот расположился у своей миски и с удивлением уставился на неё. Посуда была пуста.

— Куда делась еда нашего гостя, Мелест? — спросил Лисикл.

— Всё съел его товарищ, — донёсся ответ юного виночерпия. — Съел, пока вы смотрели на драку, да так быстро, что чуть не подавился!

— И ты не помешал?

— Но ведь он тоже наш гость!

— Нет, не случайно обратил я внимание на недостаток уважения к старшим со стороны твоего спутника. Он не только позволил себе злую шутку над почтенным человеком, но — смотри — ещё и насмехается, — пожалел обиженного Лисикл.

Обрывки мыслей наконец слились воедино. Теперь старший илот твёрдо знал, что ему надлежит сейчас сделать. Поднявшись, он несколько раз качнулся, затем, стараясь ступать прямо, подошёл к своему односельчанину, широко размахнулся и, вкладывая в удар всю силу непослушного тела, отвесил ему звонкую затрещину.

В мгновение ока пространство вокруг гостей опустело. Никто из юношей не пытался вмешаться в происходящее. Оцепив илотов неправильным четырёхугольником, они в напряжённом молчании ждали развития событий.

Младший илот, свалившись на бок, медленно поднялся на правое колено, помогая себе обеими руками. Глаза его, по мере осмысления случившегося, наливались мутной яростью. Старший, покачиваясь, размахнулся снова:

— Вот тебе за... за... — и ещё раз поверг своего спутника на землю. В следующий момент тот шёл на обидчика.

Прорвав плотину волнующего ожидания схватки двух взрослых мужчин, двор заполнили крики подростков:

— Крепче двинь! Дави его! Загони в Стикс к Харону! — подзадоривали они противников, наносивших неуклюжие, но опасные в своей тяжести удары.

Старший схватил недавнего товарища за ворот хитона и рванул на себя, но ветхая ткань с треском лопнула, и он, задрав ноги, грохнулся наземь, давя фиалы и миски с недоеденной кашей.

Младший мотнул головой и едва противник, поднимаясь, сел, с маху обрушил ему на макушку свой большой кулак. Удар другой руки пришёлся уже вслед падающему телу; илот, не удержавшись на ногах, рухнул на поверженного односельчанина.

— Добей, добей его! — кричали мальчишки-спартиаты, прыгая от возбуждения, глядя, как озверевший человек душит другого человека, мозжит ему голову о твёрдую, как камень, землю...

Наконец он оставил распростёртое тело и встал, широко расставив ноги: красный туман понемногу рассеивался, в нём качались рукоплещущие юноши.

— Вина победителю! — с насмешливой торжественностью приказал Лисикл.

Илота шатало из стороны в сторону, он с трудом сохранял равновесие. Раскачиваясь и проливая вино, большими глотками выпил оказавшийся в его руках фиал, с трудом сделал шаг вперёд, издав глухое мычание, и грохнулся на четвереньки.

На лице ирена была не улыбка — скорее презрительная гримаса. Молча смотрел он, как илот, упал носом в пыль, несколько раз дрыгнул руками и ногами и забылся в пьяном сне.

Подростки, только что кричавшие как на петушином бою, утихли — распростёртое посреди двора тело старшего гостя к веселью не располагало.

Лисикл не спеша подошёл к нему, заглянул в стекленеющие глаза.

— Скот мёртв! — громко, без тени волнения объявил ирен. — Вы двое, положите второго скота на труп и тащите со двора! Весь груз с повозки перенести в дом. Саму повозку разобрать и вместе с ослом укрыть там же. Никто — слышите, никто! — не должен обнаружить их здесь! Иначе камень Артемиды Орфии покажется мягким ложем по сравнению с тем, что я вам обещаю! Это относится и к тому, кто не сумеет удержать языка за зубами!

Спящего глубоким сном убийцу положили на тело жертвы и потащили страшный груз со двора. Агела по распоряжению ирена охватила их так, чтобы ни один любопытный взгляд не узнал, что находится в центре идущей куда-то юношеской стаи.

— Только что, — в глазах Лисикла холод, злость, насмешка, — видели вы, что способно сделать с человеком неразбавленное вино. Но мере того как скоты, — нога коснулась плеча убитого, — пили, мутнел их разум. Они забыли, зачем оказались в городе, не исполнили волю своего старосты. Напрасно их господин ждёт нужные ему припасы. Не дождётся, потому что, — ирен повысил голос, предельно концентрируя внимание юношей, — потому что теперь мы съедим их сами! А каким смешным, — продолжал он, успокоив рукоплескания и радостные крики, — становится поведение опьянённых вином! Наконец, вы убедились, как легко пьяный может оказаться игрушкой в руках трезвого: впервые встретив этих илотов, мы сумели при помощи вина поссорить их, вызвать жестокое столкновение, руками одного убить другого и завладеть ценным грузом! А ведь эти скоты — односельчане!

Поэтому спартиаты разбавляют своё вино водой. Пьём мы его, чтобы лучше утолить жажду в походе и предохраниться от болезней живота! Изнеженные афиняне и фиванцы пьют вино для удовольствия. Оно сладкое, притупляет ум и размягчает тело. Запомните пагубные свойства вина, чтобы никогда не походить на этих скотов, с которыми каждый волен поступить вот так! — Закончив речь, Лисикл принялся мочиться на лежащие у его ног тела. Он старался попасть в издающий пьяный храп рот молодого илота; тот захлёбывался, булькал и вертел головой во сне.

— Теперь вы! — И юные спартиаты, обступив свои жертвы, с хохотом последовали примеру ирена...

* * *

— Послушай, Мелест, — Лептин толкал осла, в то время как его приятель пытался затащить упиравшееся животное в дверной проём — что, если мы припрячем часть запасов с повозки только для нас двоих?

— Ничего не выйдет. Разве ты не видел, как любимчик ирена Килон всё время крутился рядом с ней! Наверняка Лисиклу уже точно известно, сколько чего везли илоты. А он не упустит случая лишний раз доказать, что пытаться его обмануть — дело зряшное.

* * *

Агела, построенная в колонну по два, шагала обратно. Идущий чуть в стороне ирен на этот раз позволил такую вольность, как разговоры в строю. Он знал — подростки восхищаются своим вожаком, сумевшим добыть нелишнее дополнение к их скудному рациону, да ещё сопроводить это таким увлекательным зрелищем!

После того как колонна втянулась во двор, Лисикл остался снаружи ограды, не спеша следовать за ней. Шестнадцатилетний крепыш Килон подошёл к своему начальнику и покровителю. Тот, улыбнувшись про себя сообразительности любимца, произнёс:

— Завтра, ещё до рассвета, пойдёшь искать покупателя для осла и повозки. Не вздумай предлагать в городе — хозяин может опознать имущество. Ищи подальше на фермах богатых периэков. Нужно получить полновесные драхмы и оболы, а не железные палки.

— Понял. Скажи, Лисикл, почему ты оставил в живых того, второго?

— Пусть ужаснётся содеянному, когда вылезет из мерзкой лужи, где спит так сладко. Убьют его или односельчане, или хозяин. Мы же видели драку двух пьяных илотов у рощи, один из них погиб, и только...

— Подойди ко мне, Лисикл! — прервал их разговор голос худощавого мужчины, остановившегося, опираясь на посох, шагах в десяти от молодых людей.

— Слушаюсь, педоном, — чуть не бегом рванулся к нему ирен.

 

IV

Мягкий свет небольшого серебряного лампиона изливался на низкий столик эбенового дерева, где до времени покоился жареный с вином барашек. Как только пустел кубок одного из двух возлежащих подле столика пирующих — из тьмы бесшумно возникал молодой раб, и сосуд вновь наполнялся рубиновой струёй благоуханного напитка.

— Клянусь собакой, благородный Поликрат, — обратился Эвтидем к хозяину — мужчине чуть старше шестидесяти лет, — после твоих угощений к чёрной похлёбке тянет не больше, чем к ладье Харона!

Поликрат неторопливо расправил складку роскошного гиматия и обратил украшенную тугими волнами седин крупную голову к собеседнику:

— Тиссаферн в Сузах, куда я сопровождал Анталкида, пытался разгадать секрет силы спартиатов. Интересовался он не только нашими воинскими упражнениями, но и тем, что мы едим. Анталкид не стал делать из этого тайны. Сатрапу приготовили чёрную похлёбку — в точности как нашу. Надо было видеть, как плевался перс, отведав варева из бобов с бычьей кровью! На его вопрос, как вообще можно есть такую гадость, Анталкид гордо ответил: «Чтобы оценить вкус нашей пищи, нужно родиться на берегах Эврота!»

— Даже родившись на берегах Эврота, с трудом заставляешь себя глотать эту жижу, и то лишь потому, что она даёт здоровье и силу.

Архонт улыбнулся, погладив роскошную, тщательно завитую бороду:

— Поверь, Эвтидем, то, что стоит на этом столе, даёт ещё больше сил и здоровья. Но сесситии — символ братства всех спартиатов. И ещё пусть они думают о том, как сладко едят чужеземцы. Охотнее пойдут в бой.

Остатки барашка исчезли, зато на столе появилась стайка фаршированных фисташками жаворонков. Некоторое время тишина нарушалась только хрустом нежных птичьих косточек.

— Представляю, благородный Поликрат, какую цену ты заплатил за своего повара. Я уверен, в Спарте второго такого не найти. — Эвтидем вытер жирные губы тыльной стороной ладони.

— Вовсе нет. Всего лишь жизнь его прежнего владельца, богатого фиванского бездельника. Негодяй путался с демократами, и достойные граждане, — улыбка шевельнула олимпийскую бороду, — сторонники олигархии, указали на него сразу же, едва мы встали в Кадмее. Правда, почти всё богатство этого болтуна прибрал к рукам Лисанорид.

Один из трёх гармостов, и наиболее влиятельный из них? Говорили, он был очень богат. Что, впрочем, не спасло его от суда и изгнания за позорную сдачу крепости. Пусть даже и не он был главным виновником потери Фив, а его казнённые товарищи.

— Ты думаешь? Все трое несчастных виновны в том, что прозевали дерзкую выходку демократов. Но — об этом мало кто знал — именно Лисанорид убедил остальных уступить фиванскому сброду. А ведь мы могли бы их разбить...

— Так почему же вы ушли без боя? — Эвтидем вытянулся к ложу хозяина, будто почуявшая дичь охотничья собака.

— Ты уже догадался сам, Эвтидем. И в живых он остался, отделавшись изгнанием, по гой же причине...

— Золото? Ты говоришь, фиванцы купили спартанского военачальника?

— А подсудимый купил жизнь. Угощайся, этот сыр превосходен. И так подчёркивает вкус вина.

С растерянным видом эфор отправил кусочек в рот и некоторое время жевал; затем отхлебнул из кубка.

— Ты это знал?

— Я знал Лисанорида. Знал и тех, кто его судил. Сейчас никого из них уже нет в живых.

— Говорят, — добавил после небольшой паузы Поликрат, — бывший гармост благоденствует ныне в прекрасном поместье где-то на берегах Нила. Богатство спасло ему жизнь. Скорее всего, Лисанорид с радостью отправился в изгнание туда, где роскошь не зазорна.

Глаз олимпийца, неожиданно прищурившись, глянул на эфора коротко и остро. Эвтидем несколько мгновений что-то соображал.

— Мудрый Ликург, — наконец произнёс он, — оградил нас своими законами от роскоши, чтобы не ослабли тела и дух спартиатов. Но это, конечно, относится к тем, кто должен идти в бой и крепкой рукой заставлять илотов обрабатывать клеры. А почтенные архонты и другие лучшие граждане должны быть награждены за тяжёлый труд на благо отечества! — завершил эфор так, словно выступал перед народным собранием.

— Между тем есть крикуны, всегда готовые усмотреть в этом нарушение заветов предков.

— И кто же это?

— Пентеконтер Эгерсид, сын Демофила. Он осмеливается открыто говорить, что такие, как я, подтачивают могущество Спарты, заявляет о необходимости увеличения литургии для состоятельных граждан — как будто не из моих мастерских вышла добрая половина лаконских клинков!

Эвтидем не стал скрывать своих чувств:

— Это не всё, мой благородный друг. Мне известно, гордец хочет прекратить криптии — мол, илоты помогали нам в последней войне, — а периэков уравнять в правах со спартиатами.

— А это уже преступные слова! Вот кто подрывает устои Спарты! — Пока только слова. А жаль! Иначе мы бы уже осудили и казнили его.

— Ты должен вынести обвинение Эгерсиду уже сейчас!

— Хочу. Но пентеконтер слишком популярен, особенно среди молодёжи.

— Он такой же смутьян, как его дед и отец!

— Недавно я видел этого возмутителя умов. Когда проверял войска, предназначенные для отправки на север к Клеомброту. Вот и наш пентеконтер со своим пентекостисом промарширует туда же.

— Вот-вот, отправится к своему покровителю. За что его любит царь?

— Не могу понять. — Эвтидем вытянулся на спине, заложив руки за голову. — Выяснить бы, есть ли у него долги...

— Уже выяснил. Нет. Пока.

— Вот если бы он стал гипомейоном... Для него это — хуже казни. Ты бы смог так сделать, Поликрат?

— С твоей помощью. Должно быть, пора объявлять войну илотам, священную и тайную, не так ли, эфор?

— Пусть шагает пентеконтер к Коринфу, — вещал в потолок сотрапезник. — А вернётся — не сможет даже взнос в сесситию сделать со своего пустого клера! Правда, ему поможет Клеомброт.

— Придумаем, как удержать на это время царя подальше от Спарты.

Вновь заработали мощные челюсти, лилось вино в могучие глотки, способные рёвом перекрыть шум урагана. Эвтидем догадывался, что судьба своевольного Эгерсида — ещё не всё, ради чего влиятельный архонт пригласил его и устроил такое угощение. A-а, вот оно!

— Ты ведь знаешь, дорогой друг, я всегда добросовестно исполнял литургии. В минувшем году на мои средства построена и оснащена быстроходная триера! Буду делать всё, что от меня зависит, и впредь. Но дела идут всё хуже. Здесь, — Поликрат неопределённо мотнул головой, — за труд моих рабов предлагают только железные прутья. Над этой «монетой» давно смеются во всей Элладе.

— Но есть специальное постановление Герусии. Тебе разрешено торговать — не оружием, конечно, — с другими городами.

— Много ли получишь за медный таз для омовения ног или какой-нибудь треножник? Выручка не окупит даже пищу, что съели изготовившие их рабы. А доставка готовых изделий? А во что обходится содержание моих людей в чужом городе, пока они распродадут весь товар? Уж лучше отдать его за бесценок перекупщику — тоже прямой убыток, зато хлопот меньше, — печальным голосом объяснял Поликрат начинающему скучать гостю трудности на пути ремесла и торговли. — Видно, суждено мне распродать рабов и закрыть мастерские, жить доходами моего клера... Только тогда уже не смогу я построить для родного города быстрый корабль, не снаряжу его воинов угодным Нике оружием!

— Чего же ты хочешь, Поликрат? — с лаконской прямотой спросил Эвтидем.

— Продать некоторое количество оружия за пределами Спарты.

Откровенность архонта заставила гостя невольно вздрогнуть, хотя он и подозревал, куда клонит щедрый хозяин.

— Знаю, — продолжал тот, предупредив попытку Эвтидема высказать своё отношение к коммерческим проектам старого эпибата, — ты скажешь, что закон запрещает подобные сделки. Но только потому, что отменная лаконская сталь может обернуться против Спарты. Если же оружие будет отправлено далеко... очень далеко от Эллады, то дух закона будет соблюдён.

Архонт бросил взгляд на гостя: согласен ли он с его мыслями или только прикидывается простаком? Лицо Эвтидема было непроницаемо серьёзно — словно и не на пиршественном ложе!

— Так чего же ты хочешь от меня, Поликрат?

— Мои мастерские хорошо поработали в последнее время. Скопилось немало мечей, панцирей, шлемов, наконечников копий и другого. Есть возможность выгодно продать всё это. Но необходимо выполнить всё в тайне — обоз с оружием должен быстро и беспрепятственно прибыть в Гифий, там груз следует немедленно перенести на ожидающий корабль, после чего тот сразу же выйдет в море. Влияние эфора должно оградить повозки от досмотров. Разумеется, его вознаграждение будет соответствующим. Здесь, если повезёт, добыча составит не менее трёх тысяч драхм.

— Для тебя, Поликрат?

— Для тебя, Эвтидем!

— Огромная сумма, — не смог скрыть изумления эфор.

— Я не стал бы тревожить тебя из-за мелочи.

— Всё же... всё же... поверь, мне хотелось бы помочь, но...

— Но я понимаю тебя. Не стоит спешить с ответом. Подумай, не будем больше говорить о делах; мы совсем забыли о том, что надо есть и пить. Харикл, принеси другого вина, того, что я получил из Лидии в засмолённой амфоре.

Богатство, конечно, привлекательно — думал Эвтидем, — можно иметь дом как у Поликрата, пить такое же вино, а при случае — выйти из затруднительного положения, как Лисанорид. С другой стороны, приобретая серебро путём, предложенным гостеприимным хозяином, можно вызвать именно этот нежелательный случай... Тогда — прощай пост эфора, которым так гордится не только он, Эвтидем, но и весь его род. Вместо чести и уважения — позор. В глубине души Эвтидем завидовал гармостам, подчас полновластным хозяевам в городах — союзных Спарте или оккупированных её войсками. Их положение позволяло практически законным (то есть таким, на который закрывают глаза эфоры и Герусия) способом сколотить приличное состояние. Сам же он не успел побыть наместником Спарты. Ни в одном мало-мальски доходном местечке — этому, как ни странно, помешало возвышение, выведшее недавнего полемарха на вершину общественной пирамиды. Эфор объяснял его благоволением богов; и вот, оказывается, один из милостивых к нему олимпийцев расположился на пиршественном ложе по соседству.

— Забудем о делах, довольно утомлять себя заботами, наоборот, отдохнём от них, — рокотал Поликрат и потчевал гостя. Кажется, ничуть не огорчён отказом Эвтидема.

— Память об Элевсине, — говорил хозяин, заметив, с каким интересом разглядывает гость кувшин, формой и цветом удачно вписывающийся в обстановку комнаты. — Побудь некоторое время один, полюбуйся этими сосудами. Харикл!

Рука олимпийца охватила талию юноши, помогавшего ему покинуть пиршественное ложе, затем скользнула ниже; так, крепко прижимая к себе раба, архонт вышел из комнаты.

Расширив ноздри, Эвтидем вдохнул благоуханную волну, донесённую лёгким движением воздуха; оно же заставило его обернуться. Женщина, чьё тело просвечивало сквозь полупрозрачное фиолетовое одеяние, казалось, вышла из тени. Ещё полшага стройной ноги, обвитой почти до колена тонкими серебристыми ремешками сандалий на высоких каблуках — такие носят женщины Крита — и красавица ступила в золотую сферу света лампиона. Миг — и высокая затейливая причёска превратилась в сверкающий искрами густой водопад иссиня-тёмных волос, представив новые грани той красоты, чью загадку силился постичь ошеломлённый эфор.

Эвтидем заворожённо следил за пластичными, грациозно-хищными движениями. Потянувшись на ложе, он попытался поймать фею ночи, но та легко, танцуя, избежала объятий и оказалась за спиной эфора. Словно почувствовав, что нетерпение высокопоставленного гостя может перерасти в раздражение, незнакомка оказалась рядом. Эфор подхватил её на руки, такую не похожую ни на крепких, хорошо сложенных, но грубоватых спартиаток, ни на тех смятенных, с маской ужаса на лице женщин, которых силой брал он в захваченных городах, ни на скучных в своей покорной готовности к услугам домашних рабынь.

Умелый воин может легко понять, что довелось ему скрестить оружие с искуснейшим бойцом; в этой схватке, почувствовал эфор, он встретил настоящего мастера. Ну что ж, пусть покажет своё умение...

 

V

— Откуда вернулась агела? — спросил Гестией почтительно склонившего голову ирена.

— Только что показал юношам действие неразбавленного вина. Двое илотов напились так, что один из них убил другого в пьяной драке. Я объяснил всю пагубность этой опасной склонности, как ты меня и учил.

Педоном внимательно выслушал молодого спартиата. Угодить бывшему эномотарху, желчному и придирчивому, было нелегко. Но сейчас удовлетворение тенью коснулось его лица.

— Хорошо. Теперь ты выполнишь более сложную воспитательную задачу — криптию.

Лисикл вскинул голову: успешно проведённая охота на людей значительно поднимет цену ирена в глазах мужей зрелых и облечённых властью.

— Человек, который передаст тебе ещё до полуночи это, — Гестией показал сердоликовую гемму с изображением быка, — приведёт вас к деревне и укажет дома, где живут подлежащие уничтожению илоты. Но он — только проводник, не больше! За успех отвечаешь ты, запомни!

Ирен слушал, скрывая обуревавшие его чувства: в случае удачи педоном, пользующийся авторитетом среди членов Герусии, сделает так, чтобы Лисикл возглавил эномотию, в которую превратится подросшая агела, а не встал рядовым гоплитом в строй сверстников. Трудно будет Гестиею отказать любимому помощнику!

— Подберёшь десять человек, больше не надо. Оружие получишь сразу после захода солнца в арсенале, — продолжал педоном, — выйдите до рассвета. Доложишь о действиях каждого — слышишь — каждого юноши.

— Я сделаю, Гестией, — твёрдо ответил Лисикл. — Сделаю всё, как ты сказал.

— Сделаешь, — подумал педоном, глядя вслед молодому спартиату, идущему готовить агелу к испытанию не только жестокому, но и опасному — бывало так, что намеченные жертвы вдруг показывали зубы и менялись местами с охотниками. Число юношей, отправившихся на криптию, не всегда совпадало с числом вернувшихся.

Конец летней ночи был ещё не близок, когда небольшая колонна из десяти юных спартиатов, их ирена и проводника, благополучно миновав городскую стражу, достигла окраин и устремилась к югу.

Шли бы ещё быстрее, будь ноги проводника столь же проворны, как у юношей. Минувшей ночью вся агела почти не сомкнула глаз — как те, на кого пал выбор ирена, так и те, кто, завидуя товарищам, утешал себя надеждами принять участие в следующей вылазке. Но Лисикл не собирался давать длительного отдыха, — по крайней мере себе, Килону и проводнику.

— Мы втроём, — объявил он, — разведаем подступы к деревне, пока до захода солнца ещё далеко, и возглавляемая Лисиклом тройка, укрывшись в густом кустарнике, всматривалась в противоположный берег и напрягала слух, пытаясь определить, нет ли поблизости нежелательных свидетелей.

Предосторожность оказалась нелишней — по узкой тропинке, змеившейся к воде, покатились мелкие камешки и комочки сухой глины; послышался шорох шагов.

Аграна, придерживая на плече кувшин, осторожно, боком спустилась к воде. Никто не встретился ей недлинной дорогой от дома к берегу. Отец и мать очень не любили отпускать её одну, пугали страшной Эмпузой; та только и ждёт, когда одинокая девочка пойдёт по тропинке — тут-то она и бросится на неё из-за деревьев! Правда, с некоторых пор пренебрежение требованиями родителей прекратились. Заслуг Эмпузы в этом не было, просто год назад Аграна встретила на окраине деревни Пистия.

Глаза старосты, казавшегося девушке пожилым человеком, вдруг загорелись жёлтым светом, рот перекосила улыбка сатира.

— Видали, — услышала девушка, как распространялся Пистий перед своими приятелями, — какой зад? Девчонку уже пора укладывать под кустом, а давно ли она скакала на одной ноге?

Девичье чутьё подсказывало Агране, что участившиеся встречи со старостой не были случайны. Однажды он подстерёг её по дороге к воде, там, где тропинка входит в неширокий лес.

— Не страшно идти к реке одной?

— С тобой страшно, — откровенно призналась девушка.

— Вот, — забежавший вперёд Пистий протянул ожерелье из красноватых каменных кругляшков, — твоим будет...

И вдруг обвил её талию длинными руками. Инстинктивно откинувшись на удерживающей её руке назад, девушка распрямилась подобно молодому деревцу и резко ударила Пистия по голове дном сосуда. Староста, не ожидавший такого поворота событий, схватился за разбитое лицо. Аграна, бросив кувшин, неслась к дому, как пуля из пращи. Пистий быстро оправился от удара и рванулся было за ней, но поранил ногу о черепки разбитого кувшина. Да и преследовать девушку на открытом месте не решился: ещё увидит кто из деревни.

Рыдая, Аграна рассказала всё, и вскоре отец имел разговор со старостой, после чего тот перестал появляться на дороге к реке. Тем не менее ходить к берегу одной уже не очень хотелось, но сегодня придут гости и некогда ждать, пока кто-нибудь ещё соберётся за водой. Сегодня она увидит Состена. Девушка улыбнулась предчувствию встречи, доставая из реки потяжелевший сосуд. Затем Аграна отошла чуть ниже по течению, развязала пояс-верёвку и выскользнула из пеплоса. Немного поплавав так, чтобы не замочить уложенных в узел волос, вышла из воды и встала на ярко освещённой солнцем полоске берега. Накинув одежду на охлаждённое тело, Аграна подняла на плечо сосуд с водой и, старясь ступать плавно, поспешила в обратный путь.

Три пары глаз напряжённо следили за ней с противоположного берега. Лисикл, тяжело и часто дыша, непроизвольно с такой силой стиснул руку Килона, что тот скривился от боли. Ирену внезапно стало жарко. Сглатывая слюну, пожирал он девушку безумным взглядом. Лежать стало неудобно. Как и все спартиаты, Лисикл довольно часто видел женскую наготу: обнажённые сверстницы выполняли упражнения в гимнасии вместе с юношами, ничуть не стесняясь их присутствия. В большинстве своём худощавые, узкобёдрые, с хорошо развитыми плечами и едва заметной грудью они были похожи на мальчишек-подростков. Подчас, глядя со спины, только по стриженым головам (девушкам позволяли носить длинные волосы) и можно было отличить юных спартиатов от их жилистых ровесниц. Девушка на берегу была так не похожа на дочерей свободных спартиатов; они бы осудили её широкие бёдра, посмеялись над слишком крупной грудью. Впервые Лисикл ощутил могущество пламени, которым женщина способна опалить мужчину, даже не подозревая об этом!

— Если... переплывёт реку... выйдет на берег... увидит нас... придётся убить... — мелькнула перемежаемая тяжёлыми ударами крови в висках мысль. Выждав немного после того, как девушка ушла, дал команду на переправу. И не узнал собственного голоса, ставшего вдруг сдавленным и тонким. Лицо пылало; казалось, его лижут языки огромного костра.

Поднявшись по склону, тройка остановилась у кромки узкого леса, внимательно осматривая открывшееся взору пространство. В полутора-двух сотнях шагов впереди виднелась фигурка девушки с кувшином на плече. Не выходя из-за деревьев, троица проследила, как подошла она к стоявшей на отшибе хижине и скрылась за забором из дикого камня. Поднимавшийся из-за него дымок говорил, что там готовится пища.

— Самые опасные смутьяны живут в этом доме, — услышал Лисикл надтреснутый голос проводника, — и вон в том, — корявый палец указал на крайний домик деревни, что ближе остальных стоял к первой хижине.

— Есть ли там собаки? — обратился он к проводнику.

— В ближнем доме уже нет. Ей перебили хребет палкой несколько дней назад. Пса, охраняющего дом на краю деревни, тоже должны были убить, но точно мне неизвестно.

— А мне должно быть известно. Ты пойдёшь и узнаешь. — И не думай сбежать, — продолжал Лисикл, — найду, где бы ты ни прятался. Доложу, что ты навёл нас на засаду илотов. Мне поверят.

Проводник тоже поверил безжалостным серо-голубым глазам ирена.

— Хорошо, — ответил он, — но знай, господин, ты грубо нарушаешь правила. Стоит илотам о чём-либо догадаться, и тем, кто будет приходить за их жизнями после вас, придётся гораздо труднее. Вспомни ирена Деифоба и пятерых благородных юношей, пропавших с ним в прошлом году...

— Делай, что говорят, — оборвал его Лисикл. — Сведения доставишь в лагерь, едва начнёт смеркаться. Не позже. Уходим, — бросил он Килону, и оба бесшумно исчезли за стволами деревьев.

Обратный путь длился дольше — ирен сделал крюк, чтобы выйти к роще с другой стороны и проверить охранение. И сам он, и Килон смотрели в оба, приближаясь к лагерю, но не смогли обнаружить ни малейших признаков людей. Лисикл громко хлопнул в ладоши два раза подряд и, сделав паузу, ещё раз. Пропавшие, а вернее, умело скрывшиеся юноши бесшумно появились вокруг — кто из-за ствола ближайшего дерева, кто мягко спрыгнул с ветвей, кто умудрился проскользнуть в такое узкое дупло, что никому бы и в голову не пришло искать там человека.

— Мы давно заметили вас и успели укрыться. Но ведь ты и не пытался подойти незаметно, — выступил вперёд Мелест. Ирен удовлетворённо кивнул, глядя на высокого, почти как он сам, юношу, пока ещё худого и угловатого, но обещавшего через несколько лет стать выдающимся бойцом.

— Похвалю, когда вернёмся в Спарту, — Лисикл улыбался так, чтобы его удовлетворение действиями Мелеста не прошло незаметно для Килона: он очень заботился, чтобы никто, кроме него самого, не имел абсолютного авторитета в агеле, и ловко поддерживал соперничество между молодыми людьми.

После еды Лисикл собрал всех участников криптии вокруг грубого макета местности. Он сам соорудил его из мелких сучьев, комьев земли и лесного мусора, небольшие кучки которого изображали дома илотов.

— Здесь мы, — указал ирен тонким прутом на несколько обломанных веток; воткнутые в землю, они обозначали рощу. — Вот это, на другом берегу Эврота, посёлок илотов. Надо убить всех, живущих в этом и этом домах, — конец прутика упёрся в хижины Притана и Форкина.

В первом, ближайшем к реке, — мужчина, женщина, девушка, мальчишка лет двенадцати и ещё один — пяти лет. Собаки нет. В другом — мужчина и юноша лет пятнадцати. Оба мужчины сильные, а тот, что живёт в доме на окраине деревни, прежде служил в лёгкой пехоте.

Выходим в полночь. Впереди Килон, за ним Мелест и все остальные цепочкой на вытянутую руку друг от друга. Я иду последним. Никаких разговоров, никакого шума! Переплываем Эврот и сосредоточиваемся у ближнего дома. Ты и ты — становитесь у окон. Принимать на мечи всех, кто будет вылезать наружу. Ты, Килон, останешься у двери. Если кому-либо из обитателей дома удастся вырваться и он попытается уйти этим путём, позаботишься о нём. И ещё запомните — девушку только скрутить, зажав рот. Закончив здесь, в том же порядке идём к следующему дому. Идём без шума, но, если собака будет жива и залает, устремляемся к жилищу бегом и действуем, как в первый раз. Вы должны быть быстрыми, как стрелы! Отходим тоже бегом. Сейчас отдыхать. Мелест, позаботься о смене охраны.

 

VI

Предзакатный час наполнил воздух ласковой прохладой. Друзья, устроившись на тростниковых подстилках в небольшом дворике дома Притана, воздавали должное угощению, приготовленному руками хозяйки и её дочери.

— Мы с господином Демофилом, отцом нашего нынешнего господина, Эгерсида, — рассказывал Форкин, больше обращаясь к юношам, так как Притан и прежде слышал эту историю, — стояли тогда в Лехее, на берегу Коринфского залива. Было там и немало воинов из Амиклы.

Наши враги афиняне были совсем недалеко — в Коринфе, в каких-нибудь сорока стадиях к югу от Лехея, — Форкин вычерчивал подвернувшейся под руку щепкой примитивную схему прямо на земле, — и приходилось всё время быть настороже.

Судя по всему, Каллий и Ификрат не испытывали желания лезть на стены нашего города. Лаконцы также понимали, что для осады, а тем более штурма, Коринфа сил недостаточно. Надеялись каким-либо путём навязать противнику открытый бой в поле, где спартанским гоплитам нет равных.

Вы знаете, что амиклеец, где бы он ни был, раз в год устремляется домой на праздник Гиакинфий, чтобы спеть свой пеан. Вот и тогда все амиклейцы, оставленные Агесилаем в городе, подступили к нашему полемарху с просьбой отпустить их домой. Они клятвенно уверяли, что все до одного вернутся обратно сразу же, как только кончится праздник.

Полемарх разрешил, рассудив, что в случае отказа будет иметь в своём стане несколько сот обиженных на него бойцов. Тогда амиклейцы попросили ещё и проводить их мимо Коринфа — ведь противник, заметив с городских стен малочисленность колонны, может атаковать превосходящими силами и перебить всех прежде, чем подоспеет помощь!

В назначенный час амиклейцы собрались покидать Лехей. Сопровождавшие их войска возглавил сам полемарх. Меня он с собой не взял.

Полдень давно миновал, когда с башен раздались крики караульных. «Наверное, афиняне заметили уход больших сил из Лехея и решили внезапным наскоком овладеть городом», — думал я, спеша вместе со всеми занять своё боевое место на стене. Но увиделось оттуда совсем иное.

Примерно в пятнадцати стадиях на юго-запад от Лехея, на невысоком холме строился в боевой порядок отряд воинов. Многочисленный противник подступал к нему с юга. Кто-то предположил, что афиняне всё-таки сделали вылазку, попытавшись атаковать проходившую мимо колонну, и теперь наши господа отрезали их от Коринфа и прижали к морю. Но только кто эти отдельные всадники, скачущие к Лехею? Если афиняне, то ни к чему им спасаться в сторону противника. Если наши, то речь идёт не о победе, а совсем наоборот. В это время из-за облака выглянуло солнце, и всё стало ясно — холм заалел от плащей стоявших на нём лаконцев!

Вскоре первые конные достигли городских ворот. Почти все были ранены. Один из них доставил приказ полемарха идти на выручку попавшему в беду отряду. Командир, оставшийся тогда в Лехее за главного, действовал быстро. Решив, что противник сможет сковать нашу лёгкую пехоту частью сил, едва мы выйдем из-за стен, и расправиться со стоявшими на холме, он приказал нам разместиться в лодках, кораблях, и идти на помощь морем!

Попутный ветер помогал нам, гребцы работали так, что вёсла гнулись. Но всё же мы опоздали...

Уцелевшие воины — те, что утром ушли провожать амиклейцев, — рассказывали потом, что случилось с их колонной. Афиняне дали им спокойно пройти мимо Коринфа на юг, наблюдая с городских стен. Ни стратег гоплитов Каллий, ни начальник пельтастов Ификрат не решились вывести своих воинов для атаки столь мощных сил тяжёлой пехоты, охраняемой всадниками. В двадцати или тридцати стадиях к югу от Сикиона наш полемарх с шестьюстами тяжеловооружёнными воинами повернул назад, приказав гиппармосту с конницей сопровождать амиклейцев до места, которое они сами укажут. Афиняне же времени даром не теряли, и как только колонна возвращавшихся в Лехей гоплитов достигла Коринфа, ворота крепости распахнулись, и оттуда высыпали пельтасты Ификрата.

Вооружённые длинными мечами на боку и метательными копьями в руках, они быстро сблизились с лаконской колонной. Спартанцы сначала отнеслись к ним как к назойливым мухам — раз это не гоплиты, значит, в рукопашную схватку не вступят — и только прибавили шагу.

Ификрат, однако, пошёл в атаку, построив свои силы в неглубокую редкую фалангу. Тут наши господа остановились, повернулись лицом к противнику, опустили шлемы, закрылись щитами и выставили копья. Представляю, с какими презрительными усмешками ждали они столкновения с наёмниками! Дождались же тучи дротиков, которые метнули пельтасты, не доходя пятнадцати — двадцати шагов до спартанского строя.

Появились первые убитые и раненые, а противник отхлынул назад, готовясь повторить приём. Полемарх приказал отправить в Лехей раненых; самые молодые воины бегом понесли их к городу на носилках из щитов и копий. Кроме того, несколько эномотий, также из молодых спартиатов, получили приказ отбросить наёмников Ификрата.

Жаждущие славы и первых боевых отличий, яростно бросились они на противника, думая одолеть его силой мышц. Но Ификрат не принял удара, протрубил отход. Его пельтасты, будто играя, бежали перед закованными в бронзу спартиатами, держа дистанцию в полтора — два броска дротика.

Строй лаконской молодёжи, и без того не отличавшийся густотой, в ходе преследования изломался, а кое-где и порвался.

Тем временем хитрый вожак наёмников вывел часть своих бойцов из схватки, собрал их и вновь бросил в бой.

Такой шаг окончательно сделал дальнейшее преследование пельтастов бесполезным, и лаконская молодёжь повернула обратно. Теперь уже афиняне шли за ними по пятам, осыпая градом дротиков. Воодушевлённые успехом наёмники усилили натиск. Неся потери, лаконцы гораздо больше страдали из-за того, что не могут мечом или копьём достать своего шустрого противника. Продолжать марш в окружении безнаказанной пехоты афинян было невозможно. Тогда полемарх бросил в атаку бойцов последних пятнадцати призывов, цвет спартанского гарнизона в Лехее! Уж они перемололи бы врага в муку, если бы... догнали!

Пельтасты опять бежали, закинув за спину щиты, бежали не в полную силу, а так, чтобы находиться впереди своих преследователей в полутора — двух бросках дротика. И всё повторилось. Вновь шеренги спартиатов расстроились, разорвались, превратились в отдельные цепочки, на флангах и в тылу которых немедленно появились небольшие группы проворных афинских наёмников. Они впивались в уязвимые места лаконского строя, прекращая его смертоносный бег. И снова части пельтастов удалось проникнуть к начавшей движение колонне, заставить её остановиться и ощетиниться копьями. Атаку пришлось прекратить, воины вернулись к главным силам, поспешно унося убитых и раненых.

Колонна в окружении осиного роя пельтастов медленно шла по дороге. Полемарх уже не думал о наказании дерзкого противника — суметь бы вернуться в Лехей! То здесь, то там раненый спартиат, скрежеща зубами, извлекал вонзившийся в тело дротик. Те, кто нёс носилки с убитыми и ранеными, — а их становилось всё больше — не могли пользоваться щитами и вскоре сами становились жертвами афинян.

До города оставалось немало, и опытные воины прекрасно понимали, чем закончится сегодняшняя прогулка. Но вдруг от хвоста колонны к голове понёсся клич: «Конница! Конница возвращается!» Упадок сменился ликованием: теперь врагу не уйти!

Прибытие всадников изменило положение: никто не сомневался в том, что прикрытие кавалерии позволит достичь ворот Лехея. Но уязвлённая гордость и ненависть подсказали полемарху другое решение. Он перестроил колонну в фалангу, разместил на её флангах отряды конницы и в третий раз устремился на врага!

На этот раз пельтасты испугались не на шутку и бежали в полную силу. Вслед им летели дротики лаконской конницы, так что уйти удалось не всем... Впрочем, страх наёмников прошёл, едва они заметили, что лаконская кавалерия держится на одной линии с пехотой, стараясь как можно меньше отрываться от фаланги. Кроме того, всадники быстро израсходовали свои дротики и остались почти безоружными. Толку теперь от них было мало.

Пельтасты остановились, прекратили отход, а затем сами атаковали конницу вместе с афинскими фетами. Чувствовали, что их сторона берёт верх, и рассчитывали поживиться добычей. Так что поток стрел в воздухе густел, сваливая наездников и раня лошадей. Конная масса нерешительно потопталась на флангах, а затем всё быстрее и быстрее хлынула на дорогу. За ними спешили гоплиты. Пропала последняя надежда не только выиграть бой, но и благополучно вернуться домой.

Нестройная колонна со множеством раненых двигалась к Лехею так быстро, как могла. Метатели дротиков подбегали к ней уже вплотную, чтобы поразить цель наверняка. И тогда спартиаты по двое-трое, а то и в одиночку оставляли строй, чтобы ценой своей жизни хоть на какое-то время прервать губительный дождь стрел и копий, дать возможность остальным продолжить безысходный марш.

Смельчаки бросались на врага, закрывшись щитом, с копьём наперевес. Пельтасты отскакивали, как собаки перед раненым вепрем, но вскоре окружали противника. Недолго держались герои под градом дротиков и камней.

Всадники крутились поодаль: отсутствие оружия не позволяло им вступить в бой, а обычай — уйти, спасая себя. Вот и оставались они беспомощными свидетелями гибели колонны, осыпаемые проклятиями тяжёлой пехоты.

Полемарх умирал. Его горло было пробито дротиком, он не мог сказать ни слова. Старшим из уцелевших начальников остался наш господин Демофил, который тут же приказал собирать падавшие в строй и извлечённые из ран дротики, ускорить шаг и двигаться к низкому холму у берега, где следовало дождаться помощи из Лехея или дорого продать свою жизнь.

Натиск пельтастов ослаб — они в очередной раз исчерпали запас дротиков и сейчас собирали их в поле.

Господин Демофил как раз строил своих гоплитов — а их было уже в два раза меньше, чем ушло провожать амиклейцев, когда мы садились на корабли и лодки. Наёмники пошли в атаку, как только пополнили запасы метательного оружия. Но только на этот раз господин Демофил приказал закрыться щитами, выдержать град дротиков и подпустить врага совсем близко.

Стоило только обнаглевшим пельтастам оказаться в нескольких шагах от спартанской фаланги, как первая шеренга опустилась на колено, вторая метнула копья, а затем все устремились на противника вниз по склону холма!

Молниеносный бросок был настолько неожиданным для афинян, что тех из них, кто стоял впереди, тут же скосили мечи и копья спартиатов!

Опомнившись, пельтасты носились перед бронзовым строем, но приближаться уже не рисковали. Кроме того, Демофил послал бойцов последней шеренги собирать дротики и камни в полосе между холмом и берегом залива — пусть теперь наёмники сунутся!

В метательном бою у лаконцев, стоящих на вершине холма и укрытых тяжёлой бронзой доспехов, было бы явное преимущество.

Тем временем наши лодки и корабли приближались к берегу. Демофил сумел бы продержаться, и мы бы спасли остатки отряда, но тут блеснули доспехи подходивших из-под Коринфа афинских гоплитов. Вёл их Каллий, сын Гипноника.

Лаконцы поняли — идёт неминуемая гибель. С другой же стороны к берегу приближались суда, неся надежду на спасение! Видно, эта надежда и лишила оборонявшихся на холме стойкости.

Строй дрогнул, надломился, от него отделился один воин, другой, и вот уже спартиаты бегут к берегу залива, простирая руки к подходившим лодкам! Ликующий крик пельтастов заглушил голос господина нашего Демофила — напрасно призывал он выполнить завет предков!

Но побежали не все. Отважные бойцы, согласные скорее умереть, чем показать врагу спину, остались на месте. Там, где были бойцы, предпочитающие гибель отходу, вспыхивали короткие яростные схватки.

Пельтасты, взявшись за длинные мечи, по трое-четверо набрасывались на одного спартиата. Обречённые умирали молча — берег оглашали только крики афинян.

Наши лёгкие пехотинцы попрыгали в воду с лодок, не дожидаясь команды, и стремительно вышли на берег. Стрелами и дротиками они отсекали преследователей от спартиатов, подхватывали раненых, помогали им забраться в лодки. Господина Демофила я увидел прежде, чем выбрался на берег. Рядом с ним — ещё два спартиата, а вокруг крутятся пельтасты и феты, человек десять; близко подойти боятся.

Видно было, спартиаты решили умереть там, где стоят, а наёмникам очень хочется их добить — богатые доспехи привлекают, но в рукопашную идти даже вдесятером на троих не решаются. Но вот подскочили они поближе и разом метнули свои последние дротики.

Один из лаконцев упал с пробитым горлом, другому оружие вошло в бедро, а господин наш Демофил вдруг прыжком бросился на пельтастов и, прежде чем они отпрянули, достал ближайшего копьём. Выдернул его обратно и метнул в следующего. Быстро отошёл назад, взял копьё убитого товарища и опять ждёт нападения. Пельтасты, увидев, что господин один остался, совсем рассвирепели. Навалились, размахивая мечами, пытаются окружить со всех сторон! Прежде чем враги взяли его в плотное кольцо, Демофил успел метнуть копьё — ещё одним меньше стало, и вот уже чёрный гребень шлема мелькает над толпой наёмников. Казалось, конец, но чуть спустя вижу — господин наш стоит, шатается, не только меч — рука по плечо в крови, а перед ним всего лишь двое афинян!

Опять схватились. Тут и я подоспел — метнул дротик в того, кто был ближе. Второй бросился бежать, но споткнулся, и меч Демофила настиг его.

Господин едва выпрямился над телом врага, как керамическое ядро, пущенное из пращи, угодило ему в голову. Пентеконтер гремя доспехами рухнул на землю. Не случись этого, пришлось бы мне навсегда остаться у того холма вместе с ним, так как ни за что не согласился бы отец нынешнего господина вернуться на лодках с остатками разбитого отряда в Лехей.

Тяжело было тащить покрытое броней тело к берегу! А надо спешить: пельтасты уже оправились от внезапной атаки с моря и яростно сопротивлялись. Кроме того, гоплиты Калия были уже совсем близко.

Доставил раненого к берегу на своей спине со всем проворством, на какое был способен. Лодки плавали близко, принимали отходивших. Вокруг ещё сражались, но всё больше лаконцев, срывая доспехи, бежали к волнам залива. Вслед за ними устремлялись пельтасты с обнажёнными мечами, и схватки продолжались в воде. В воздухе свистели стрелы, но нам повезло, и только когда я входил в воду, вражеское копьё рассекло мне сухожилие на правой ноге.

Чьи-то руки помогли забраться в лодку. Я оглянулся на берег — там всё было кончено: у самой воды стояла шеренга афинских гоплитов, феты добивали из луков плывущих спартиатов, пельтасты снимали добычу с убитых.

Тут я осмотрел господина: на нём было немало ран, но опасная — лишь одна, узкая и глубокая, на правой стороне спины — пельтасты всё же достали в последней схватке дротиком, пробив панцирь. На губах Демофила пузырилась кровавая пена, значит, лёгкое было задето. Однако череп, к счастью, был цел.

Я разорвал алый плащ господина на полосы, смочил их в морской воде, промыл и перевязал раны ему и себе. Демофил очнулся и заскрипел зубами, глядя на уходящий вдаль прибрежный холм.

— Ты спас меня, Форкин? — спросил он. — Зачем? Лучше бы остаться мне у того холма.

Голос Демофила слабел, скоро он впал в забытье. Господин оказался прав: в разгроме лаконского отряда — а погибло двести пятьдесят человек — обвиняли не убитого в бою полемарха, а именно его, старшего из вернувшихся в Лехей командиров. Какая несправедливость! Ведь единственный успех спартиатов в этом бою как раз и связан с командованием Демофила!

Некоторое время спустя в город прибыл царь Агесилай с войсками. Кого только не допросил он, разбираясь в причинах поражения! Разными были свидетельства: те, кто приплыл на лодках спасать несчастный отряд и видел последний бой нашего господина, подтвердили, что сражался он отважно и вынесен был с поля боя без сознания, весь израненный. Обвиняли же его те, кто бежал с холма, увидев приближающихся гоплитов Каллия. Так они оправдывали собственную трусость!

Агесилай счёл Демофила невиновным. Более того, когда он заменил остатки разбитых войск в Лехее другой морой и собрался уходить, пожелал нашему господину скорейшего выздоровления.

Оба мы остались в городе, так как были ещё очень слабы. Моя рана затянулась быстрее, хотя я остался хромым на всю жизнь. Господин же лечился долго — уж очень сильно переживал происшедшее, а это мешало поправить здоровье. Может, и умер бы, но в городе был искусный врач. Позже в голову ему пришла мысль, что он сам должен рассказать сыну об этом несчастном бое, чтобы никогда не было стыдно Эгерсиду за своего отца! А раз так, надо выздоравливать.

Дела с тех пор пошли лучше, и рана стала заживать. Прежняя сила всё же не вернулась к нему. Исхудавший и ослабленный, пентеконтер не годился больше для войны. Едва оправившись, господин решил возвращаться домой. Денег едва хватило, чтобы заплатить капитану судна за доставку нас в Пилос.

Никто не узнал бы в измождённом человеке, сошедшем с корабля, прежнего бойца. Часто останавливался Демофил, злой кашель сотрясал его. В Спарте участников проигранной битвы встречали без ликования. Тех, кто вернулся целым и невредимым, исключили из сесситий. Они были как бы вне закона, и каждый выражал им своё презрение. Лучше бы ты умер — говорили злосчастным самые близкие родственники. И самом деле, многие кончали жизнь самоубийством.

Наш господин из сесситии исключён не был и даже стал архонтом, но тень поражения всё же покрывала его. Здоровье не возвращалось; отличиться в бою Демофил уже не мог. Всегда мрачный, он угасал на глазах. Через два года его не стало, клер же перешёл к его сыну, Эгерсиду.

Аграна, чувствуя, что рассказ соседа подходит к концу, вздохнула с облегчением. Из-за него никак не удавалось поговорить с Состеном!

— Ну а я, — продолжал, помолчав, Форкин, обращаясь к Притану, так как молодёжь уже весело болтала о чём-то, образовав свой кружок, — успел за эти два года поставить хозяйство, жениться.

— Помню, ты ведь два года не платил никакой подати.

— Господин освободил на пять, спасибо ему. Не забыл, как втащил я его, оглушённого и раненого, в лодку, даром что, бывало, нет-нет да и попрекнёт меня этим. А после его смерти Пистий добился, чтобы с меня шла такая же подать, как и со всех остальных. «Почему это, — кричал он односельчанам, — мы все должны работать, чтобы выплатить долю Форкина?» Напрасно объяснял я, что господин не учитывал мою долю в доходах с клера.

— Напрасно ты не стал старостой, вернувшись из Лехея. Демофил бы не отказал тебе.

— Может быть. Но мне не хотелось терять остатки свободы, которой у нас и так почти нет.

— Не понял тебя, друг.

— Всё очень просто: за утеснение чьей-то свободы всегда приходится платить своей. Ведь я был бы обязан заставлять односельчан работать на господина, отправлять ему подати, отчитываться за состояние дел. Меня невзлюбили бы соседи, я лишился бы настоящих друзей, сбоку неустанно строил бы козни отстранённый от власти Пистий, а со временем перестал бы доверять и господин.

— Ты, оказывается, философ. Получается, спартиаты тоже лишены свободы?

— В гораздо большей степени, чем ты представляешь. Как-нибудь поговорим об этом.

— Всё же ты ошибаешься, думая, что доверие господина к тебе со временем бы уменьшилось. Уверен, ты не стал бы скрывать его доходы, подобно Пистию, в своих кладовых.

— В любом случае господин останется господином, пусть и хорошим. Кстати, я бывал у Демофила в Спарте; наш староста, полагаю, намного богаче своих господ. Ты тоже догадался, что он ворует часть подати?

Притан значительно кивнул:

— Не только. Два последних года наблюдал я, какой урожай собираем мы, сколько оливок сдаётся под пресс и сколько добра отправляет Пистий в город. Как мог, отметил всё угольными чёрточками на доске.

— Знает ли об этом староста?

— А как ты думаешь, почему этот облезлый петух прекратил приставать к Агране? Я обещал не только выбить из него перья, но и сообщить о воровских проделках господину Эгерсиду.

— Нужно быть осторожным, друг. Теперь он боится тебя, а значит, может нанести удар. Готовыми следует быть нам обоим...

Ксандр довольно скоро почувствовал себя лишним в обществе Аграны и Состена. Некоторое время он возился с младшим братом, а потом погрузился в размышления о чём-то своём.

— Скажи, почтенный Форкин, — спросил он соседа, воспользовавшись паузой в разговоре старших, — значит, наших господ тоже можно победить? Значит, они не самые сильные и умелые воины в мире?

— Они самые сильные и самые умелые из всех, каких я видел. Но видел я своими глазами также охвативший их страх и паническое бегство. Спартиатов можно победить, если найти, что противопоставить их силе и искусству!

— Отец, — возбуждённый Состен, похоже, даже не слышал, о чём только что шла речь, — ты знаешь, у наших соседей больше нет собаки. Аграна жалуется, что ей теперь страшно ночью. А у Сосила, общинного сторожа, его Арахна принесла троих щенков. Я говорил с ним, старик готов отдать одного, если мы с Ксандром поможем ему пять ночей сторожить сложенный под навесом урожай.

— Что ж, Арахна — собака умная, сильная и злая, её потомок будет хорошо служить.

— Отец, мы начнём прямо сегодня ночью, можно? — попросил Ксандр.

— Тогда мы забираем твоего сына с собой; мальчики проводят меня до дома, а сами пойдут к Сосилу, пока ещё не совсем стемнело. — Форкин встал на ноги, в то время как счастливый Ксандр вприпрыжку мчался к двери — забрать старую козью шкуру, служившую ему тёплой одеждой или одеялом. Ночью, особенно перед рассветом, бывает очень прохладно. — Благодарю за угощение и гостеприимство, добрые соседи. Пусть благосклонность Деметры всегда осеняет ваш дом. Хочется ответить таким же приёмом, но боюсь, мы с сыном не сможем приготовить всё так вкусно и красиво — нашему дому не хватает женских рук.

— Ты ещё не стар, Форкин. Многие в твоём возрасте впервые женятся. Да и Состен — славный юноша, скоро станет взрослым. Кто был бы не рад отдать за него свою дочь?

— Кажется, я знаю, в какую сторону смотрит мой сын, — улыбнулся Форкин, поведя головой влево; там Состен и Аграна, отойдя в сторону, воспользовались моментом, чтобы обменяться ещё парой слов друг с другом...

Притан смотрел вслед удалявшимся фигурам — чуть сутулой, но ещё очень крепкой Форкина; он прихрамывал, опираясь на посох, а свободной рукой оживлённо жестикулировал. Высокой, худой, пока ещё юношески угловатой, но прямой и стройной, как тростинка — Состена. Куда меньшей ростом, но в плечах широкой, в поясе узкой, такой ладной — Ксандра: как легко он шагает прямыми мускулистыми ногами, да ещё подпрыгивает, захваченный рассказом Форкина, будто и нет за спиной полного заботами дня, виден задаток избыточной силы — испытал горделивую радость Притан.

— Я помогу вам, — обернулся он к жене и дочери, собравшимся мыть грубую глиняную посуду, — и ляжем спать пораньше. Ночи ещё коротки, не успеешь как следует сон рассмотреть, а Гелиос уже велит начинать новый день!

 

VII

— Именно сейчас, когда дорога каждая пара рук, эти бездельники шатаются неизвестно где! Они должны были вернуться ещё вчера, я им ясно сказал это, отправляя с податью к господину Эгерсиду! Полифем, намнёшь бока этим ослам, едва они заявятся обратно! — разглагольствовал Пистий, шагая в окружении своих приятелей по дороге.

Компания приблизилась к молодым ореховым деревьям, кучно росшим у самой дороги, когда староста ощутил удар маленького камешка в спину. Оглянувшись, он увидел знакомое лицо, мелькнувшее в кустарнике. Успел заметить также приложенный к губам палец; поэтому он как ни в чём не бывало дошёл до деревни и только здесь, сославшись на потерю медной фибулы, отпустил приятелей и двинулся в обратном направлении. Достигнув орешника, староста обошёл деревья так, чтобы никто не видел его со стороны посёлка, и нагнулся, как будто поправляя ремешок сандалии.

— Привет, Пистий, — раздался негромкий голос из кустов.

— Привет и тебе, Кебет.

— Говори, жив ли ещё пёс Форкина?

— Я старался, как мог, но уж очень недоверчив он, никак не хочет уходить со двора.

— Плохо. Ты не выполняешь договор. Ведь мы условились — обеих собак устраняешь ты, это твоя часть работы. Учти, нарушение обязательств обойдётся тебе в три обола.

Знал бы, не стал связываться. Возьми это, — Кебет извлёк из складок хитона цвета пыли небольшой каменный алабастр, — здесь двойной отвар цикуты. Влей жидкость в еду и угости ею собаку. За это с тебя ещё полторы драхмы, итого две, а всего с учётом оговорённой платы — десять. Сейчас пойдёшь в деревню, отравишь пса, захватишь серебро, вернёшься, расскажешь, как сделал дело, и передашь деньги. Да поторопись, времени у нас мало.

— Мы договорились, что я плачу тебе всё, как только оба смутьяна успокоятся.

— Считай, что моя часть договора уже выполнена. Но мне нельзя рисковать и появляться в окрестностях деревни перед такими событиями или сразу после них.

— Неужели сегодня? — Пистий похолодел.

— Тебе скажу: сегодня. А потому шутки в сторону — пёс должен сдохнуть, и сейчас же.

— А не обманешь ли ты меня? Ведь не могу же я взять с тебя расписку.

— Ты глуп, Пистий. Удивляюсь, как это тебя назначили старостой. Избавляешься от врагов, получаешь молодую красивую жену и всего за десять драхм! Да ещё и жадничаешь!

— Харина! Харина! — огласил Пистий визгливым криком покои своего дома. — Где ты, Харина?

Послышались шаркающие шаги, и в мегарон вошла пожилая родственница, следившая за домом и обширным хозяйством старосты.

— Почему обед не готов? — бушевал староста. — Я целый день пропадаю в поле, тружусь за всех бездельников деревни и ещё вынужден ждать? Так меня уважают в собственном доме!

— Омой руки и ноги, — разыгранное представление ничуть не тронуло Харину, — а я принесу еду. С какой стати она должна остывать, пока ты работаешь за всю деревню?

Стоило старосте остаться одному, как аппетитный запах обеда, похоже, совершенно перестал волновать его. Сделав несколько жадных глотков вина, он вылил в кашу немного жирной похлёбки, затем, взяв дрожавшей рукой короткий нож, торопливо настрогал туда же баранины и принялся месить полученную массу, придавая ей форму полушария с углублением посредине.

Долго не мог справиться с плотно притёртой пробкой алабастра — выскальзывала из жирных пальцев. Вытащив её зубами, опорожнил сосуд в съедобную полусферу, скатал её в плотный ком.

Спрятав отравленное угощение под хитон, Пистий выскочил из дома; Харина провожала его удивлённым взглядом. Старосте повезло — хотя люди в это время возвращались с полевых работ, он смог пройти всё селение до жилища Форкина почти никем не замеченным.

Стоило ему только заглянуть через невысокий каменный забор, как раздался заливистый лай и крупный мохнатый пёс помчался от дома к ограде. Пистий бросил шар через забор. Пёс замедлил бег, а потом и вовсе остановился. Вскоре лохматый страж, не заботясь о соблюдении достоинства, дрожа и повизгивая от удовольствия, пожирал лакомство.

Убедившись, что пёс всё съел, староста поспешил домой. В углу земляного пола он откопал небольшой керамический сосуд, до половины наполненный серебряными монетами. Отсчитав десять драхм, Пистий завязал их в тряпицу и почти бегом направился туда, где ждал известий и денег Кебет, в глубине души сожалея о том, что связался с этим скользким и опасным человеком, непонятно откуда подкатившимся к нему года полтора назад.

— Ну, что скажешь? — раздался из гущи кустов знакомый голос, как только запыхавшийся Пистий достиг цели.

— Я скормил собаке всю твою отраву.

— Хорошо. Теперь давай деньги и уходи в сторону оливковой рощи. Да не вздумай разгуливать сегодня ночью, — смех Кебета был скрипуч. Рука с корявыми пальцами проворно высунулась из ветвей и схватила узелок с серебром. Некоторое время царило молчание — наверное, лазутчик пересчитывал деньги.

Староста стоял, склонившись в растерянности, словно ждал ещё чего-то.

— Иди! Мы с тобой в расчёте! — резкая фраза вернула его к жизни.

* * *

Небо чистое. Луна крупная и яркая. Двигаться будет легко. Укрываться трудно. Сумеречное тепло уступает место ночной прохладе. Лисикл поёжился. Он не любил холод, хотя был отлично закалён и мог шутя переносить настоящие морозы. Ирен взглянул на юношей, спавших тесно прижавшись друг к другу. Вздохнул: хорошо бы лечь сейчас посередине, вдыхая загустевший ночной воздух и согреваясь живым теплом! Он тронул ногой крайнего из спящих.

— Поднимай, — коротко бросил вскочившему юноше.

Молодые спартиаты просыпались легко, протирали глаза кулаками и, сделав несколько гимнастических упражнений, возвращали себе бодрость. Вскоре цепочка юношей змеёй скользила в лунном свете. Лисикл первым вошёл в воды Эврота; за ним без всплесков плыли остальные. Коротавший время в чуткой полудрёме Кебет всё же вздрогнул, когда рука Лисикла уверенно легла ему на плечо: похоже, эти мальчики снабжены кошачьими глазами и лапами.

— Итак, — даже шёпот ирена был холодным, командно-чётким, — как здоровье второго пса?

— Плохо, господин. Боюсь, после того, что он съел вечером, несчастный зверь не сможет предупредить своих хозяев о приближении к дому чужих людей.

— Надеюсь, так и есть. Ведь если сможет, то никакое предупреждение не спасёт тебя от нашего приближения, — мрачная шутка Лисикла заставила лазутчика вздрогнуть ещё раз. Он, видавший в своей беспокойной жизни немало опасностей, начинал по-настоящему бояться какого-то юнца!

Хорошо заметный в лунном свете силуэт дома был уже рядом. Вот он! Забор — не препятствие. Его преодолевают, даже не снижая скорости. Тригей опять кольнул остриём замешкавшегося было Кебета и перемахнул через препятствие почти одновременно с лазутчиком. В руках Килона появился изогнутый железный ломик: старательно сплетённая из ивовых прутьев и запертая изнутри деревянным засовом дверь предохраняла от зверя и случайного недоброго человека, но не от штурма обученного отряда. Нижний угол её отогнут, в образовавшееся отверстие змеёй ползёт Мелест; через мгновение засов снят и дверь распахивается. Нападающие врываются в дом. Клинки обнажены. Архипп, легко коснувшись тела на краю ложа у левой стены, определил: мужчина. Дрожа от волнения, он обеими руками поднял меч, чтобы всем весом своего тела вонзить его в сердце забывшейся предрассветным сном жертвы. Всхлипнув, он опустил оружие как раз тогда, когда мужчина со вздохом повернулся во сне, и удар лишь скользнул по рёбрам.

Притан проснулся мгновенно и с глухим рычанием схватил нападавшего. Твёрдыми, как древесина бука, руками, привыкшими давить на рукоятки плуга, давил он, прижав к себе, извивающееся тело молодого спартиата.

Мелест, перебравшись через борющихся, наугад рубанул в темноту, женский крик умолк, не успев набрать силы. Замах был слаб, тяжёлый толстый клинок лишь оглушил Тиону, не отняв жизнь, и убийца, с сопением ворочая рукояткой, вдавливал лезвие под основание горла.

Растерявшийся Архипп, стиснутый железными объятиями илота, из последних сил наносил бестолковые удары, лишь рассекая кожу на его голове. Внезапно высокий громкий крик ужаса пронзил темноту — один из нападавших неудачно схватил Аграну.

В свете вспыхнувшей в сознании молнии ощутил Притан, что это — последний крик его дочери, что тёплая жидкость, заливающая спину, — это кровь его жены, что детский всхлип и противный хруст — это гибель его маленького сына, а все вместе — это конец того, что было его семьёй, его жизнью, что было так хорошо и уже не существует больше.

Нет боли в распоротом боку, нет ударов по голове, вместо ночной тьмы — ослепительно белое пламя ярости, удесятерившее силы. Взревев, Притан вскочил с ложа, ещё туже стиснув кольцо рук, и не помня себя, впился зубами в плечо спартиата.

Тусклый свет головни, взятой из очага во дворе, позволил увидеть Лисиклу одного из своих воспитанников, повисшего в руках илота. Напрасно Мелест суетливо тыкал Притана мечом — тот не обращал на уколы внимания. Правая нога ирена скользнула в длинный выпад; в конце пружинистого броска он молниеносно, как змея жало, выпустил вперёд руку с мечом, направив остриё от нижнего правого ребра жертвы вверх, к левому плечу.

Илот вздрогнул, мёртвая хватка рук ослабла, выпустив полузадавленного Архиппа. Колени подогнулись, и мужчина рухнул на бесчувственное тело молодого спартиата, заливая его хлынувшей из раны кровью.

Лисикл обвёл взглядом небольшое помещение. Те, кого он увидел, лишь напоминали мальчишек, недавно вышедших с ним из Спарты. Теперь это были молодые волки, проверившие зубы на первой охоте. Да и сам он был похож на вожака стаи, вздыбившего шерсть над поверженным оленем.

— Помогите Архиппу, — прохрипел он Пасиону и Агию.

Юноши, вложив мечи в ножны, быстро отбросили убитого и вынесли липкого от чужой крови товарища во двор.

Теперь глаза ирена остановились на Стратионе и Менексене, вывернувших назад руки девушке. Она не могла кричать — рот был плотно забит обрывками её же пеплоса. Лисикл не столько увидел, сколько почувствовал обезумевший от ужаса взгляд. Но его хватило, чтобы разглядеть едва прикрытое разорванной материей тело, бьющееся в тщетных попытках вырваться из рук гордых своей жестокостью молодых спартиатов.

До сих пор ирен успешно скрывал напряжение под маской бесстрастности, но сейчас оно прорвало плотину воли, превратилось в желание, ещё более острое и жгучее, чем тогда на берегу. Часто стучало сердце, гудела голова, земляной пол качался под ногами, казалось, жилы вот-вот лопнут и его собственная кровь хлынет наружу, смешавшись с кровью только что убитых людей.

— Сюда! — не своим, жутким голосом прокричал он, делая знак окровавленным клинком.

Стратион и Менексен вытащили девушку на середину комнаты. Они поняли, чего хочет их начальник, но совершенно не представляли, что делать дальше, и только держали бьющуюся жертву.

— На пол, — хрипел ирен, — держать руки!

Юноши повалили упиравшуюся Аграну; подавляющую сознание пелену страха пронзила мысль ещё более ужасная — она поняла, что её ждёт, и машинально, как могла крепко, сплела ноги.

Остальные участники ночного нападения с расширившимися глазами наблюдали, как Лисикл, опустившись, мощным рывком рук, помогая себе коленями, преодолел сопротивление девушки и яростно вошёл в неё. Тишину нарушало частое дыхание спартиатов, потрескивание факела, стоны жертвы и звериный рык ирена, терзавшего добычу. Вскоре, глухо вскрикнув, он успокоился. Вяло, обессилено поднялся на ноги. Мгновение-другое тупо смотрел на распростёртое перед ним тело жертвы. Тёмные мазки на трепещущих бёдрах, животе, груди — это он оставил следы крови её близких.

Килон задыхался от злобы, но инстинкт самосохранения подсказывал ему, что под руку старшему приятелю сейчас лучше не попадаться. И лишь когда Лисикл, вскинув голову, спросил, кто хочет последовать его примеру, неожиданно для себя ответил «я».

Обойдя Аграну, будто примериваясь, он вдруг резко, изо всех сил, нанёс ей удар ногой в висок.

Тело девушки обмякло, глаза раскрылись, стекленея.

— Рассвет близок, — произнёс Килон, твёрдо глядя в лицо ирену, — я старался закончить скорее. Пора идти дальше.

— Вперёд! — прохрипел Лисикл, и небольшая колонна потянулась полевой тропинкой сквозь предрассветный туман к дому Форкина.

Кебет, проклиная всё на свете, шагал, чувствуя спиной обнажённый меч Тригея.

— Долго возились, — не удержался он от соблазна уколоть Лисикла, когда тот, измазанный кровью, покидал дом. В ответ ирен лишь злобно сверкнул глазами.

Мелест, воспользовавшись моментом, задержался в доме дольше всех и догонял колонну бегом, заняв своё место рядом с Архиппом. Юноша — во дворе его привели в чувство, облив водой, — был настолько подавлен неудачей в схватке с безоружным илотом, что не спросил приятеля о причине задержки.

Рассвет забрезжит через мгновение-другое. Надо спешить. Лисикл дал команду перейти на лёгкий бег...

* * *

Форкину плохо спалось в эту ночь. Хорошее настроение от приятного вечера в кругу друзей сменилось тревогой, едва он, простившись с мальчиками у своего дома, прошёл за ограду.

Насторожило безмолвие. Его пёс, Эвр, вопреки обыкновению не бросился с радостным лаем навстречу хозяину. Он неподвижно лежал в противоположном углу двора, уткнув морду в передние лапы.

Форкин окликнул его; только дрожь в ответ пушистой волной пробежала по спине собаки. Озабоченный Форкин набрал воды в черепок и подсунул псу под самую морду, но тот лишь жалобно заскулил. Стемнело. Решив, что Эвр тяжело заболел и ему не помочь, Форкин опустился на ложе. Сон не шёл. Мешала какая-то мысль. Внезапно он широко открыл глаза, сел, свесив ноги; вот оно! Собаки. Несколько дней назад исчез пёс Притана, да так и не вернулся. Приятели думали, что, убежав по своим собачьим делам, бедняга попал в какую-нибудь передрягу. Теперь странные вещи происходят с Эвром. Оба друга и соседа за короткий промежуток времени лишились своих собак. Зачем нужны эти животные? Для того чтобы охранять хозяина и его добро, предупреждать об опасности, а если надо — оборонять своими зубами.

Сомнений нет, пропажа сторожевых псов не случайна. А раз так — друзьям грозит опасность, и если она не грянула до сих пор, то потому, что был жив и здоров Эвр. Значит, нешуточный удар должен быть нанесён сразу им обоим, и скорее всего — это не староста и его клика, они никогда не решились бы на такое.

Странная догадка заставила старого бойца покрыться холодным потом. Криптия! Тайное убийство илотов, наиболее смелых, сильных и беспокойных, чтобы ужасом держать в слепом повиновении остальных, а заодно приучить будущих спартанских воинов к человеческой крови, сделать из молодых людей волков — людоедов!

Собака была отравлена минувшим днём. Волки могут нагрянуть уже сегодня ночью, сейчас!

Надо немедленно предупредить Притана. Давно не было криптий в этих краях, и не припомнить такого, думал Форкин, поднимаясь с ложа, но ему не раз приходилось слышать о страшном обычае.

Что это? В самом ли деле откуда-то издали донёсся женский крик, или это всего лишь разыгравшееся воображение? В любом случае надо спешить. Форкин накинул поверх хитона козью шкуру, взял крепкий посох — скиталу, при необходимости способный служить оружием, и вышел в предрассветную тьму.

Он почувствовал, услышал и увидел их одновременно. Значит, уже успели побывать у Притана. О, мои несчастные друзья! Бежать бессмысленно — не позволит больная нога. Остаётся одно: дороже продать свою жизнь. Старый воин сумеет сделать это.

Наверное, охотники за людьми тоже заметили его. Как хорошо, что Состен и Ксандр в безопасности! До последнего момента нельзя показывать, что ты ждёшь нападения. Шаг медленный, неуверенный, голова опущена, посох ощупывает дорогу. Вот они выходят из серых предрассветных сумерек, уже совсем близко!

Первый — высок, строен, широкогруд, идёт легко и упруго. Это вожак. В правой руке угадывается короткий меч — он держит его как нож, крестовиной к мизинцу, а клинок остриём вверх упрятал за локтевой сустав, чтобы жертва увидела блеск оружия лишь на короткий миг — последний миг своей жизни. Сейчас ударит. Пора!

Всего на взмах ресниц Форкин опередил врага, вложив всю силу в короткий внезапный выпад. Перехватив посох, как копьё, он направил его в солнечное сплетение взмахнувшего рукой спартиата. Стальной наконечник бы скитале!

Застигнутый врасплох Лисикл, собравшийся было нанести, а вовсе не получить удар, согнулся, глухо ёкнув, схватился за живот, сделал пару шагов в сторону и лёг на бок, подтянув колени к подбородку. Не давая врагу опомниться, Форкин с грозным криком обрушил посох на голову следующего противника и расколол бы её, как глиняный горшок, не выбрось тот вверх руку с мечом — на неё-то и опустилось со всего маху твёрдое дерево скиталы.

Ещё один выведен из схватки, стонет, баюкает перебитую руку, раскачивается, как стебель тростника под ветром.

Остальные, почувствовав настоящего противника, охватили Форкина кольцом; краски рассвета заиграли на обнажённых лезвиях мечей. Очередной нападавший, сгоряча сунувшись вперёд, не сумел парировать удара палкой и без памяти растянулся на земле.

Первые наскоки врага успешно отражены; крики растревожили собак, и они уже подают голоса, вот-вот мужчины выйдут из домов на улицу посёлка!

Форкин разглядел противника. Мальчишки, такие же, как его Состен, может, чуть старше. Каждый из них слабее опытного бойца и куда как менее искусен в бою. Только хромая нога мешает погнать их всех по полю, награждая ударами палки.

Остаётся удерживать врага гудящими взмахами скиталы, сурово наказывать рискнувших напасть и держаться — лучи Гелиоса уже разгоняют утренний туман, скоро подоспеют односельчане. Кажется, мальчишки поняли, что Форкин не может стремительно атаковать и расправиться с одним из них прежде, чем другие придут на помощь. Упруго кружат, угрожая клинками, готовые сделать выпад или быстро отпрянуть, ждут удобного момента. То один, то другой делает опасное движение, вызывая илота на встречные броски, и молниеносно отскакивает; силы окружённого тают, страшный посох не успевает достать дерзкого.

Тем временем ирен оправился от удара, поднялся на ноги, восстановил дыхание несколькими гимнастическими упражнениями, подобрал меч и встал рядом со своими воспитанниками.

Форкин быстро оценил серьёзность положения: с появлением вожака, очень опасного даже в одиночку, противник заметно воспрянул духом и утроил усилия. Даже тот, с безжизненно повисшей правой рукой, закусив посеревшую губу, взял меч левой и тоже вступил в схватку.

По едва заметному знаку Лисикла двое юношей стремительно бросились на илота сзади; яростный крик, взмах посоха — атака остановлена, но уже летит в молниеносном выпаде мускулистое тело ирена. Форкин пытался развернуться, прикрываясь скиталой, поздно — тяжёлый клинок обрушился плоскостью на голову.

Старый боец пошатнулся, стараясь усилием воли разогнать упавшую перед глазами тьму; но уже опускались мечи подскочивших спартиатов...

Лисикл, отойдя на несколько шагов, с удовольствием наблюдал, как его питомцы, сопя и надсадно придыхая, кромсают лежащее тело. Взгляд ирена, вновь ощутившим себя уверенным и спокойным, как на занятиях в гимнасии, подметил и плотно сжатую в кулак левую руку Мелеста, и растерянный вид Тригея — всё это время стоял он в стороне с обнажённым мечом, продолжая охранять лазутчика.

— Вы убили Форкина, господин, — голос Кебета звучал невозмутимо, — это второй из смутьянов.

«А ведь его дело требует немалой смелости и сообразительности», — вдруг подумал Лисикл и, приложив ладонь к губам, крикнул:

— Мелест, ко мне! Ну-ка покажи, что прячешь!

На испачканной грязью и кровью ладони сверкнула пара серебряных кружков.

— У тебя хорошее чутьё, — ирен не спеша, двумя пальцами взял деньги, — но ведь и у меня не хуже.

Не обращая внимания на расстроенный вид юноши, подбросил монеты, поймал и вдруг протянул их Кебету:

— Возьми. Здесь гораздо больше, чем две драхмы. Я даю тебе всё, что у меня есть. Прощай.

— Прощай, — в голосе лазутчика было больше удивления, чем благодарности; взяв серебро, он поспешил на юго-восток, где рассчитывал, прикрываясь растительностью, переправиться через Эврот в стороне от спартанской молодёжи.

«Не так уж плохо», — подумал он, прикинув свои доходы за последние сутки. В его отношении к ирену появилось нечто, напоминающее симпатию.

Лисикл оторвал своих питомцев от кровавого кома, только что бывшего человеком, как охотник отрывает от поверженного оленя разгорячённых погоней псов. Нет, никто не назвал бы сейчас их лица — жуткие маски смертоносцев — не только детскими, но и человеческими.

— Отходить! Менексен, Тригей, вперёд! — резко кричал ирен.

Когда небольшая колонна мерным бегом уходила к переправе, оглянулся через плечо: на окраине села собрались вооружённые чем попало люди, крича и размахивая руками, они направились к месту последнего боя Форкина.

* * *

Состен и Ксандр спали совсем мало — они поделили ночь, охраняя пирамиды оливок, тем не менее утром, по дороге домой, чувствовали себя бодрыми и свежими.

Непонятное волнение в посёлке озадачило их, но никто из опрошенных не смог объяснить, что происходит. Беспокойство Состена возросло ещё больше, когда он обнаружил во дворе родного дома неподвижно лежавшего Эвра. Напрасно друзья звали и тормошили его — пёс был мёртв.

По деревне метались вооружённые мотыгами и палками мужчины; мальчики присоединились к ним.

— Отец! Отец! — кричал Состен, но Форкина нигде не было.

Вскоре Состен и Ксандр увидели несколько человек, гуськом бежавших к Эвроту. Кого-то, кажется, несли на руках. Они уже миновали дом Притана и приближались к тянувшейся вдоль берега растительности.

Что привлекло внимание этих людей, растревоженных собачьим лаем и вышедших в поле раньше всех? Почему с молчаливой почтительностью расступились они перед Состеном?

Страшный крик друга заставил вздрогнуть. Плечи Ксандра сами собой заходили от судорожных всхлипов: нет больше соседа Форкина, весёлого и доброго!

Испуганный, серый, как ткань его хитона, суетится Пистий, зовёт идти к Притану. В самом деле, в ответ на шум никто не вышел из-за ограды! Ксандр, сорвавшись, бросился к дому. Староста и несколько мужчин поспешили следом.

Глаза Состена высохли, он встал на ноги: раны на теле отца — это след мечей! Боль потери, не утихая, перешла в равносильную ей ненависть к убийцам. Односельчане вполголоса произносили страшное слово «криптия» и объясняли друг другу, что это такое.

Теперь пришёл черёд юноши вздрогнуть от крика, столь же полного отчаяния и боли, как и его собственный.

— Я вернусь, отец, — негромко произнёс он и, повернувшись, быстрым шагом направился к дому Притана. Здесь уже хлопотали илоты под руководством Полифема. Староста, стоящий на коленях, охватив голову руками, завывал в непритворном горе. Смерть отца, похоже, закалила чувства Состена, иначе бы он тут же упал без сознания, увидев следы ночной расправы.

— Пойдём, пойдём отсюда, — один из мужчин выводит Ксандра. Глаза мальчика блуждают, ноги подкашиваются — о, Зевс, спаси его от безумия!

Тростниковые подстилки. Те самые, на которых они пировали вчера вечером. Сейчас на них укладывают трупы.

Илоты по двое, осторожно держа под руки и под колени, выносят тела Притана, Тионы.

— Наверное, девушку долго насиловали, потому и не успели до рассвета напасть на деревню.

— Бедняжка! Такой красивой выросла. Недаром сам староста задевал её то и дело.

Пистий, сотрясаясь от плача, катался по земле рядом с телом девушки, чья мёртвая нагота была прикрыта найденным в доме куском грубого полотна.

— Они обещали... Они обещали... — слышалось Состену сквозь рыдания. Странно, сейчас юноша не испытывал к старосте обычной неприязни. И всё же какая-то чепуха. Притан и Тиона ничего не могли ему обещать...

— Даже голодные волки не трогают детей, — зарокотал Полифем, когда один из мужчин вынес маленького Лавра.

— Душили так, что сломали шейные позвонки!

— Они хуже диких зверей!

— Спарта приучает своих волчат к вкусу нашей крови!

Состен обнял за плечи окаменевшего от горя друга:

— Смотри, Ксандр, смотри, запоминай хорошенько. И всегда вспоминай, услышав слово «враг». Ну а теперь... — Юноша тронул за руку Полифема. — Надо догнать убийц. Они не могли уйти далеко с раненым на руках. Я видел.

— Я тоже видел их своим единственным глазом, — ответил гигант. — И очень хочу тебе помочь. Но смотри — здесь, не считая старосты, четверо мужчин. Ещё трое остались в поле. Всего семь. И все крестьяне, а не воины, как твой отец. У нас нет оружия. Кроме этих мотыг и пастушьих посохов. Спартиатов же не меньше десятка. Они вооружены, они воины. Прости, Состен, мы не одолеем их, а только прибавим убитых в деревне.

— Тогда мы справимся сами. Идём, Ксандр, — Состен увлёк шагавшего на негнущихся ногах друга. — Вспомни, отцы учили не подставлять горло под нож, а давать отпор врагу!

Подростки удалялись к реке.

— Остановите же их, наконец! — раздался чей-то крик. — Они заблудятся или погибнут!

— Бежим! — Состен сначала тянул друга за руку, но вот жизнь как будто стала возвращаться к нему, и Ксандр прибавил ходу. Прекрасные бегуны словно стрелы вошли в посадку, скатились к Эвроту, бросились в его воды и скрылись в кустарнике прежде, чем посланная Полифемом погоня спустилась к берегу.

Легко, в ногу бежали подростки по широкой тропе, ведущей на дорогу в Спарту. Состен не знал другого пути, как не знал и того, что уверенный в себе ирен тоже изберёт самый простой, известный, а значит, и наиболее опасный путь отхода.

Ясная цель, живые действия — нет, не заглушили — заслонили боль утраты. На щеках Ксандра даже выступил румянец.

— Их ведь много, Состен. У них есть оружие. Как же мы справимся с ними? Может быть, вернёмся, возьмём наш лук со стрелами и меч?

— Нет, иначе мы никогда не догоним убийц. Выследим их. Нападём на тех, кто отстанет или отойдёт в сторону. Вспомни ещё раз уроки отцов: камень — тоже оружие...

Лисикл пустил отряд быстрым шагом. Погони, скорее всего, не будет, а Пасион слишком плох: увесистая палка илота перебила ему руку. Когда начался отход, он упал в обморок, не пробежав и сотни шагов. Пришлось нести его на руках, и ещё надо будет делать остановку, чтобы наложить шину на сломанные кости.

Не повезло также и Стратиону — илот задел его голову посохом. Именно задел — будь это удар, череп лопнул бы, как глиняный горшок. Стратиона тащили за руки, помогли переплыть Эврот; на противоположном берегу юношу стошнило. Он, по крайней мере, ещё перебирает своими ногами, но сможет ли дойти до Спарты?

Архипп вполне оправился, но плечо его прокушено настолько глубоко, что без лечения не обойтись.

Самое опасное место сейчас — в хвосте колонны, поэтому ирен отпустил главные силы небольшого отряда шагов на пятьдесят вперёд, вполне полагаясь на острое чутьё и цепкую память Мелеста. Килон держался рядом: хорошо изучив характер Лисикла, он знал, когда можно говорить без опасения получить затрещину, и сейчас язвил старшего товарища безжалостно, как овод-крючок вола в упряжи.

Лисикл шагал молча, слушал, мрачнел. К сожалению, если Гестией и архонты увидят события глазами Килона, то прощай мечты об эномотии. Придётся долго, быть может, всегда тянуть лямку рядового воина. Но... — Лёгкий шорох заставил его обернуться, а увиденное — прервать неприятные размышления.

Шагах в пятнадцати стояли двое юношей в грубых хитонах, какие обычно носят илоты. Тот, что повыше, взмахнул рукой. Лисикл успел уйти чуть в сторону, быстро сделав пол оборота и вскинув руки так, что левая прикрывала висок и темя, а ладонь правой оказалась там, где только что было лицо.

Вот он! Да, такой удар может исторгнуть мозг из черепа. Мальчишка мечет камни, как лёгкий пехотинец. Кто его научил?

Тело ирена раскручивалось, как напряжённый канат катапульты, тугая волна силы пробежала по нему и ушла в камень, сообщив ему смертоносную энергию обратного полёта.

Состен, словно молнией Зевса сражённый, рухнул навзничь. Ксандр в оцепенении смотрел на безжизненное тело друга, на быстро увеличивающуюся красную лужицу под его головой. Поднял взгляд: хищной радостью светилась ярко-белая полоска зубов на лице рослого спартиата, злым светлым пламенем горели глаза. Он поднял руку, осмотрел рассечённую кремнём ладонь, слизнул капли крови. Тронул за плечо своего спутника:

— Убей его, — палец раненой руки указал на неподвижно застывшего Ксандра.

Младший спартиат решительно двинулся вперёд, резким движением выхватив из ножен короткий меч.

Повернувшись, Ксандр бросился бежать так, как никогда не бегал. Ему удалось даже оторваться от преследователя, но тот, видимо не на шутку разозлившись, прибавил сил. Ксандр резко метнулся влево, пригнулся и остановился, с трудом сохранив равновесие. Одновременно рука преследователя, захватив воздух, пронеслась над головой. Килон проскользнул, сдирая подошвы сандалий, дальше по тропе, стремительно обернулся, взмахнул мечом и... получил сильный удар в лицо камнем, пущенным с трёх шагов! Выронив оружие, невольно закрыл он руками глаза, расквашенные нос и губы. Когда же Килон, отняв от лица скользкие, мокрые от собственной крови руки огляделся, мальчишки-илота уже не было видно.

«Только Килон, — размышлял Лисикл, — способен представить потери как просчёты в командовании. Остальные же, наоборот, гордятся полученными ранами».

Над лежащим неподалёку телом юноши-илота склонился Архипп.

— Наповал, — юноша вскинул голову. — Кто они?

— Догадайся, — бинтовал Лисикл руку полоской ткани, оторванной от хитона убитого, — у илота, с которым ты пробовал состязаться в борьбе, был сын. У того, второго, тоже. Ночью щенки избежали встречи с нами, так прибежали сейчас. Вот первый, другого добивает Килон.

— Догнал? — спросил ирен подошедшего Килона, с насмешкой глядя на его разбитое лицо.

Килон угрюмо кивнул.

— И убил?

Новый кивок, правда, не совсем уверенный.

— Меч!

Покачивая головой, скривив губы, рассматривал чистый клинок.

— Ты задушил его голыми руками? Правильно! Нечего из-за такого пачкать оружие! Чем он тебя так? Кулаками? Крепкий парень, наверное, тебе пришлось хорошо потрудиться.

Килон молчал.

— Не всегда бывает легко справиться с врагом. Ты имел дело с почти ещё ребёнком. Противник Архиппа был куда сильней. Другой илот оказался настоящим воином. Вот почему самые смелые из вас, — подчеркнул Лисикл, — унесли на себе следы схватки. Так я и доложу педоному Гестиею.

Лисикл нагнулся, рванул хитон несчастного Состена, смочил оторванный кусок водой из фляги:

— Возьми, уйми кровь. Идём.

На ходу искоса поглядывал на Килона: тот всхлипывал, прижимая к разбитому лицу влажную ткань. В конце концов, все выходки юноши за прошедшие сутки объясняются только чувствами к нему, Лисиклу... Притянул его к себе, обняв за плечи; укрощённый любимец восторженно поскуливал, как обласканный хозяином щенок.

...Пробежав полторы-две сотни шагов, Ксандр резко свернул с дороги. Тугие ветви вечнозелёных кустарников больно хлестали, царапали тело, рвали хитон. Затем стало легче — пространство меж старыми грабами было свободно от цепкой поросли. Мальчик уже осознал, что погони нет, но заставить себя перейти на шаг не мог.

Споткнувшись о корень, упал, выставив вперёд ладони, перекатился через бок и оказался в выемке, заполненной жухлыми листьями. Присел, часто дыша, не чувствуя боли в ушибленном локте. По мере того как дыхание восстанавливалось, сознание необратимости потерь вошло в сердце глубокой пронзительной болью, заставив сжаться в комок и забиться в судорожных рыданиях.